Разыскания истины

Что касается связи, существующей между двумя кусками мрамора, отполированными друг о друга, я объяснил уже ее. Нам ясно видно, что, хотя тонкая материя и проходит постоянно между этими двумя кусками, как бы тесно соединены они ни были, воздух не может пройти между ними, а вследствие именно его давления эти два куска мрамора сжимаются и давят друг на друга, так что нам трудно отделить их, если не заставить их скользить один по другому.

Из всего сказанного очевидно, что и непрерывность, и смежность, и связь двух кусков мрамора будут в пустоте одним и тем же свойством, ибо мы не имеем о них отдельных идей; следовательно, различать их не по отношению их к окружающим телам, а абсолютно — значит говорить о том, чего мы не понимаем.

Теперь я приведу некоторые свои размышления относительно воззрения г-на Декарта и корня его заблуждения. Я называю его воззрение заблуждением, потому что я не нахожу никакой возможности защищать то, что он говорит о правилах движения и о причине твердости тел в конце второй части своих «Начал» во многих местах, и как мне думается, я достаточно доказал истинность противоположного воззрения.

Вполне ясно понимая, что материя не может двигаться сама собою и что естественная движущая сила всех тел есть не что иное, как общая воля Творца природы, а следовательно, что передача движений тел при их взаимной встрече зависит не от чего иного, как от этой воли, этот великий человек пришел к мысли, что правила различной передачи движений могут быть даны лишь соответственно пропорции, существующей между различными величинами сталкивающихся тел; ибо постичь намерения и волю Божию невозможно. Решив же, что всякая вещь обладает силою пребывать в том состоянии, в каком она находится, будет ли она в состоянии покоя или в движении, — ибо Бог действует всегда одинаковым образом, а Его воля и составляет эту силу, — Декарт пришел к выводу, что покой имеет такую же силу, как движение; а затем он стал измерять действие силы покоя по величине тел, находящихся в покое, подобно действию силы движения, и дал те правила передачи движения, которые изложены в его «Началах», и то объяснение причины твердости тел, которое я старался опровергнуть.

Довольно трудно, впрочем, не согласиться с мнением г-на Декарта, если рассматривать вещь с той же стороны, как он. Ибо если передача движений зависит только от воли Творца природы и если мы видим, что все тела пребывают в том состоянии, в которое они раз были приведены, будет ли то покой или движение, тогда, по-видимому, мы должны искать правила различной передачи движений при встрече тел не в воле Божией, которая нам неизвестна, но в пропорции, существующей между величинами этих тел.

590

И меня удивляет не то, что г-н Декарт пришел к этой мысли;

а лишь то, что он не исправил ее, когда, подвинувшись в своих занятиях дальше, он признал существование и некоторые действия тонкой материи, окружающей тела.

Меня удивляет то, что в параграфе 132 в четвертой части силу известных тел выпрямляться он приписывает этой тонкой материи;

в параграфах же 55 и 43 во второй части и в других местах он не приписывает этой тонкой материи твердости тел или противодействия, оказываемого телами, когда мы пытаемся согнуть и сломать их, тут он приписывает твердость только покою частиц тел. Мне же кажется очевидным, что причина, которая выпрямляет и делает упругим известные тела, есть та же самая причина, которая дает телам силу противодействовать, когда хотят сломать их; ибо сила, прилагаемая нами, чтобы сломать сталь, разнится лишь незначительно от усилия при сгибании стали.

Я не намерен ни приводить здесь те многочисленные доводы, на которые можно указать в подтверждение моего взгляда, ни отвечать на некоторые возражения, хотя это можно было бы сделать, основываясь на том, что есть такие твердые тела, в которых упругость незаметна, и, однако, сгибать их довольно трудно. Ибо для ниспровержения этих возражений достаточно принять во внимание, что тонкая материя не может легко пролагать себе новые пути в телах, которые ломаются, когда их сгибают, как например в стекле или в закаленной стали, и она легко пролагает себе новые пути в телах, состоящих из частиц с разветвлениями и неломкими, как например в золоте и свинце; и наконец, нет ни одного твердого тела, которое не обнаруживало бы некоторой, хотя и небольшой, упругости.

Довольно трудно допустить мысль, чтобы г-н Декарт положительно находил, что причина твердости отличается от причины, производящей упругость. Кажется более вероятным, что он недостаточно размышлял об этом предмете. Когда человек долго размышлял о каком-нибудь предмете и нашел удовлетворяющее его решение по поводу вопросов, которые он желал знать, то часто он больше к ним не возвращается. Ему кажется, что мысли, которые он имел тогда, неоспоримые истины и бесполезно рассматривать их дольше. В человеке есть столько вещей, отвращающих его от прилежания, склоняющих его к слишком поспешным утверждениям и приводящих его к заблуждениям, что, когда разум, по-видимому, и остается удовлетворенным, он не всегда, однако, бывает хорошо осведомлен об истине. Г-н Декарт такой же человек, как и мы; такой основательности, правильности, обширности и проницательности ума, какая обнаружилась в его трудах, мы редко можем встретить, — я признаю это, — но он не был непогрешим. И есть основание думать, что поскольку он был так убежден в своем воззрении, то не принял во внимание, что в своих «Началах» он утверждал в продолжении нечто противоположное тому, что говорил в начале. Он опирался на весьма правдоподобные и весьма вероятные доводы, но не такие,

591

однако, чтобы он был вынужден принять их. Он мог еще удержаться от суждения, а следовательно, он должен был это сделать. Недостаточно было рассмотреть в твердом теле то, что может сделать его таковым; он должен был также подумать о невидимых телах, которые могут сделать тело твердым, как г-н Декарт и подумал о них в конце своих «Начал философии», когда он им приписывает причину упругости; он должен был сделать точное подразделение, обнимающее собою все, что может содействовать твердости тел. Недостаточно также было искать причину ее в воле Божией;

следовало подумать о тонкой материи, окружающей их. Ибо хотя существование этой материи, находящейся в очень сильном движении, и не было еще доказано в том месте его «Начал», где он говорит о твердости, но оно не было и отброшено; следовательно, он должен был задержать свое суждение и припомнить, что то, что он написал о причине твердости и о правилах движения, должно быть вновь пересмотрено, а мне думается, он не сделал этого с достаточною тщательностью. Или же он недостаточно рассмотрел истинное основание одной вещи, которую очень легко узнать и которая в то же время имеет громадное значение в физике. Я объясню ее.

Г-ну Декарту было хорошо известно, что для защиты истинности своей системы, которая, впрочем, для него, может быть, и не подлежала сомнению, было безусловно необходимо, чтобы большие тела всегда сообщали свое движение тем небольшим телам, которые они встречают, а небольшие тела отражались бы при встрече с большими без подобной же потери своего движения. Ибо без этого первый элемент не обладал бы тем движением, которое необходимо ему, чтобы превосходить второй, а второму превосходить третий, и вся его система оказалась бы, безусловно, ложной, как оно достаточно известно всем размышлявшим несколько над нею. Но если предположить, что покой имеет силу противостоять движению и что большое тело, находящееся в покое, не может быть приведено в движение другим телом, которое меньше его, хотя бы последнее ударялось о него в высшей степени сильно, тогда станет ясно, что большие тела должны были бы иметь гораздо меньше движения, чем равный им объем небольших тел, потому что, согласно этому предположению, они всегда могут сообщать свое движение небольшим телам, но не всегда могут воспринять его от них. И это предположение вовсе не противоречит всему, что г-н Декарт говорит в своих «Началах» с самого начала и до установления своих законов движения; оно весьма согласуется также в дальнейшем с этими самыми принципами, а потому он и думал, что законы движения, причину которых, как ему казалось, он доказал достаточно, подтверждаются вытекающими из них следствиями.

Я согласен с г-ном Декартом по существу дела, т. е. что большие тела гораздо легче сообщают свое движение, чем тела небольшие, а следовательно, что его первый элемент находится в более сильном

592

движении, чем второй, а второй — в более сильном, чем третий. Но причина этого ясна, если и не прибегать к его предположению. Небольшие тела и тела жидкие: воздух, вода и т. д. — могут сообщать большим телам только свое единообразное движение, общее всем их частицам. Вода реки может сообщить лодке только движение вниз по течению, которое общо всем частицам, составляющим воду; каждая же из этих частиц, помимо этого общего движения, имеет еще множество других частных движений. Если принять вышеупомянутый довод, то выйдет, что лодка, например, не может никогда иметь столько же движения, как равный ей объем воды, потому что лодка может получить от воды лишь прямое движение, общее всем составляющим ее частицам. Если двадцать частиц какого-нибудь жидкого тела толкают некоторое тело с одной стороны, то столько же частиц толкает его с другой; следовательно, оно остается неподвижным, и все частицы жидкого тела, в котором оно плавает, отражаются от него, не теряя ничего из своего движения. Стало быть, тела грубые и тела, части которых соединены одни с другими, могут воспринять лишь круговое и единообразное движение вихря тонкой материи, окружающей их.

Мне кажется, этого основания достаточно, чтобы уяснить себе, что тела грубые не находятся в таком же сильном движении, как небольшие тела, и что вовсе нет необходимости для объяснения этого прибегать к предположению, что покой имеет некоторую силу противостоять движению. Итак, достоверность принципов философии г-на Декарта не может еще служить доказательством в защиту его законов движения, и есть основание думать, что если бы г-н Декарт сам просмотрел снова свои «Начала», без предубеждения и взвешивая доводы, подобные приведенным мною, то он не думал бы, что явления природы подтверждают его законы, и не впал бы в противоречие, приписывая твердость твердых тел одному лишь покою их частиц, а их упругость действию тонкой материи.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ТРЕХ ПОСЛЕДНИХ КНИГ

Мне кажется, я достаточно показал в четвертой и пятой книгах, что природные наклонности и страсти людские заставляют нас часто впадать в заблуждение, потому что они не столько побуждают нас тщательно рассматривать вещи, сколько склоняют судить о них поспешно.

В четвертой книге я показал, что наклонность ко благу вообще является причиною тревожности воли, а тревожность воли повергает разум в постоянное волнение, разум же, постоянно волнующийся, совершенно неспособен открыть несколько сокровенные истины; что любовь к вещам новым и необычайным часто подкупает нас в их пользу, и все, носящее характер бесконечного, способно ослеплять

593

наше воображение и прельщать нас. Я объяснил, каким образом наша наклонность к величию, возвышению и независимости незаметно вовлекает нас в ложную ученость и в изучение всех пустых и бесполезных наук, тешащих нашу тайную гордость, потому что они заставляют толпу удивляться нам. Я показал, что наклонность к удовольствиям непрестанно отвлекает внимание ума от созерцания абстрактных истин, каковые суть простейшие и плодотворнейшие истины, и не позволяет ему рассматривать ни одной вещи с достаточным вниманием и беспристрастием, чтобы хорошо судить о ней; что удовольствия суть модусы нашей души и потому они неизбежно раздвояют способность разума, а разум раздвоенный не может вполне понять того, что имеет некоторую широту. Наконец, я показал, что отношение наше ко всем тем, с кем мы живем, и природная наша связь с ними бывает причиною многих заблуждений, в которые мы впадаем и которые мы сообщаем другим, как и другие сообщают нам те заблуждения, в которые они впали, в свою очередь.

В пятой книге, стараясь дать некоторую идею о наших страстях, я, как мне кажется, достаточно показал, что их назначение заключается в том, чтобы связать нас со всеми чувственными вещами и заставить нас занять среди них положение, которое мы должны иметь для их поддержания и для поддержания себя самих; подобно тому как наши чувства связывают нас с нашим телом и разливают, так сказать, нашу душу во всех частях, составляющих тело, так наши эмоции заставляют нас как бы выходить из нас самих и распространяют нас на все, окружающее нас; наконец, они постоянно представляют вещи не такими, какими вещи суть сами в себе, что дало бы нам возможность составить истинные суждения, а сообразно отношению вещей к нам, что заставляет нас составлять суждения, полезные для поддержания нашего бытия и бытия тех, с кем мы связаны или по природе, или по нашей воле.

Постаравшись раскрыть заблуждения в самых причинах их и освободить разум от предрассудков, которым он подвержен, я нашел, что пора подготовить разум к разысканию истины. Поэтому в шестой книге я объяснил те способы, которые мне казались самыми пригодными для того, чтобы увеличить внимание и обширность разума, показывая, как можно пользоваться своими чувствами, страстями и воображением, чтобы дать разуму всю ту силу и проницательность, на какую он способен. Затем я установил известные правила, которые следует неизбежно соблюдать для нахождения какой бы то ни было истины; я объяснил их на нескольких примерах, чтобы сделать их нагляднее, и я выбрал примеры, показавшиеся мне более полезными или содержащими более плодотворные и более общие истины, чтобы читатель прочел их с большим прилежанием и сделал бы их себе более наглядными и ясными.

Быть может, благодаря этому опыту, будет признана необходимость рассуждать лишь на основании ясных и очевидных идей, относительно которых мы внутренне убеждены, что все люди согла-

38 Разыскания истины

594

сились бы с ними, и необходимость не переходить никогда к вещам сложным, прежде чем не будут достаточно рассмотрены простые, от которых первые зависят.

Если обратят внимание на то, что Аристотель и приверженцы его не соблюдали этих правил, изложенных мною, как оно явствует и из доказательств, которые я привел, и из знакомства с воззрениями наиболее ревностных защитников этого философа, то, быть может, учение его возбудит презрение, несмотря на все похвальные отзывы о нем людей, удивляющихся словам, которых они не понимают.

Зато если осторожно относиться к способу философствования г-на Декарта, то невозможно сомневаться в основательности его; ибо я достаточно показал, что он рассуждает лишь на основании ясных и очевидных идей и начинает с вещей простейших, прежде чем переходит к более сложным, которые от них зависят. Лица, которые прочтут труды этого ученого человека, вполне убедятся в справедливости того, что я говорю о нем, лишь бы они читали их со всем прилежанием, необходимым для понимания их; и они почувствуют тайную радость при мысли, что родились в таком столетии и в такой счастливой стране, что избавлены от труда искать в прошлых веках, среди язычников и на окраинах, среди варваров или иностранцев, ученого, способного научить нас истине или, вернее, настолько верного руководителя, чтобы склонить нас поучиться у него.

Однако не следует слишком стремиться узнавать мнения людей, хотя бы мы и были убеждены, что они открыли истину, и потому мне было бы весьма досадно, если бы уважение, которое я питаю к г-ну Декарту, предрасположило бы кого-нибудь в его пользу и склонило бы лишь прочесть и запомнить его воззрения, не озабочиваясь при этом желанием просветиться светом истины. Это значило бы предпочесть Богу человека, вопрошать человека, вместо Бога, и удовлетворяться темными ответами философа, не просвещающего нас, ради избежания труда вопросить путем размышления Того, кто вместе и отвечает нам, и просвещает нас.

Недостойно делаться партизаном какой бы то ни было школы и смотреть на творцов ее как на непогрешимых. Вот' почему г-н Декарт, желая сделать людей не упорными приверженцами своих мнений, а учениками истины, предупреждает прямо, чтобы не придавали вовсе веры тому, что он написал, и принимали бы лишь то, чему заставляют верить сила и очевидность довода.' Он не желает, подобно некоторым философам, чтобы ему верили на слово;

он всегда помнит, что он человек и что просвещение распространяется лишь путем рассуждения, а потому он должен обращать умы людей, желающих, подобно ему, просветиться, к Высшему Разуму, который один может сделать их совершеннее, дав разумение.

Главная польза, которую можно извлечь из прилежания к занятиям, заключается в том, что наш разум становится правильным,

! В конце своих «Начал».

595

просвещенным, проницательным и более способным открыть все истины, которые нам желательно узнать. Люди же, читающие философов только с тем, чтобы запомнить воззрения их и излагать их перед другими, не приближаются вовсе к Тому, кто составляет жизнь и пищу для души; их разум ослабевает и ослепляется вследствие общения их с теми, кто не может ни просветить, ни укрепить их;

они наполняют свой разум ложной эрудицией, и он подпадает под гнет ее, а блеск ее ослепляет его; воображая, что они стали очень учены, набив себе голову воззрениями древних философов, они не видят, что становятся учениками тех, о которых святой Павел говорит, что они, называя себя мудрыми, обезумели: «Dicentes se esse sapientes, stuiti facti sunt».

Мне кажется, что метод, данный мною, может быть очень пригоден для тех, кто желает пользоваться своим рассудком или получать от Бога ответы, которые Он дает всем тем, кто умеет вопрошать Его; ибо, мне думается, я сказал все главное, что может укрепить внимание ума и руководить им, а внимание есть естественная просьба, обращенная к истинному Учителю всех людей, о получении от Него наставления.

Но этот естественный путь разыскания истины весьма тяжел и обыкновенно полезен лишь для решения необычных вопросов, познание которых служит больше к тому, чтобы тешить нашу гордость, чем совершенствовать разум, а потому, чтобы с пользою закончить этот труд, я считаю себя обязанным сказать, что самый короткий и самый верный метод для нахождения истины и для соединения с Богом самым чистым и совершенным образом, какой только возможен, — это жить, как подобает истинному христианину, точно соблюдать заповеди вечной истины, которая соединилась с нами только для того, чтобы воссоединить нас с собою; слушаться больше нашей веры, чем нашего рассудка, и стремиться к Богу не столько посредством наших природных сил, которые со времени греха совсем ослабели, сколько с помощью веры, каковою одною Бог хочет вести нас в этом необъятном свете истины, который рассеет нашу тьму; ибо нам лучше прожить несколько лет, как это делают добродетельные люди, в неведении известных вещей и оказаться в • один момент просвещенными навсегда, чем естественными путями с большим прилежанием и трудом приобретать весьма несовершенную науку, которая нас оставит навеки во тьме.