Рецидив жизни

17

Утром нас всех выгоняют из загона, как и обитателей других секций; по колючим коридорам ведут на пустырь у выхода из лагеря. Там делят на группы и под конвоем автоматчиков выводят за территорию лагеря.

— Что это? — волнуется Анна.

— Наверное, поведут на работы, — объясняю я. — Кажется, здесь нет автобуса, будем добираться до производства своим ходом.

Я прав. Нас колонной проводят по пустынной дороге, ведущей до небольшой березовой рощи и далее, вокруг нее.

Мы оказываемся на обширном поле. На краю его стоит вагончик, возле которого сложены огромной кучей лопаты, а в нескольких метрах дальше притулился бульдозер. Поле поделено на прямоугольные участки, метров двадцать на двадцать каждый, огороженные колышками с протянутой между ними веревкой. Несколько таких участков уже превращены в глубокие ямы и с них снято ограждение.

Кажется, мы будем рыть котлованы под фундамент. Наверное, здесь будут строить постоянный лагерь для рецидивистов, обитающих пока во временном.

Ну что ж, по крайней мере работа безопасная — здесь тебе случайно не отпилит ни руку, ни голову.

Толпу мертвецов снова делят на небольшие группы, человек по пятнадцать, уже не обращая внимания на сохранность тела, а, кажется, наоборот — стараясь как следует перемешать хорошо сохранившихся с настоящими киношными умертвиями на вид, и каждую группу отводят к своему участку, после чего пара сонных мужиков в фуфайках, выбравшихся из вагончика, приносит лопаты и ломы.

Солдаты из нашего сопровождения становятся в оцепление по периметру поля…

Земля подается плохо — она еще промерзшая, оттаял только верхний слой, который под нашими ногами быстро превращается в кашу из серого снега и грязи; в этой каше увязают ноги. Мне, как и еще двоим из нашей группы, достается лом. С этими ломами мы постоянно переходим от одного копающего к другому, чтобы хоть немного раздолбить и взрыхлить землю. На обуви быстро налипают кучи грязи, которые мы волочим за собой, как когда-то каторжники таскали колодки. Я стараюсь почаще появляться возле Анны и особенно старательно долблю мерзлую землю на ее участке…

Я уже несколько раз подходил к этому мертвецу, но только сейчас, остановившись, чтобы расслабить руки, смотрю ему в лицо.

Он закончил жизнь в петле — на его шее виден рубец, след, знакомый мне по предыдущему лагерю, где я видел такой же у нескольких рецидивистов. А вот хромота исчезла — теперь он передвигается на своих двоих довольно уверенно, не хуже меня, во всяком случае. Да, смерть — хорошее средство от всех прижизненных болезней!

Заметив, что я остановился рядом и смотрю на него, мертвец поворачивается ко мне.

Ну здравствуй!

Мой убийца замирает на некоторое время, всматриваясь в меня. Он явно не злоупотреблял при жизни иммунормом поэтому лицо его одутловато и перекошено, волосы местами повылезли, придав голове неопрятно-лишайный вид, под носом насохли коросты от вытекающей из ноздрей жидкости, нос приплюснут и вдавлен, как у боксера. Конечно, в его состоянии пошевелить полусгнившими мозгами — задача нетривиальная. Но через какое-то время ему удается вспомнить и связать в одну логическую нить мой образ и свое прошлое. Тогда рот его расползается то ли в гнусной улыбке, то ли в зверином оскале и он, отбросив лопату, делает шаг ко мне.

Ну что, приятель, вот уж встреча так встреча, да?! А ты, видать, не вынес своего душегубства, да? Слишком много на себя взял? Или просто ты до такой степени любил Дашку, что не смог жить без нее?

Что смотришь, мусор? Наверное, хочешь убить меня еще раз? Только на этот раз, гниль, шансов у тебя нет, на этот раз шансы — на моей стороне. Надо было не слушать Дашку и глотать при жизни побольше иммунорма, а не лимон с чесноком, которыми пичкала тебя она!

Вот что́ ты, падаль, сделал, а? За каким хреном ты тогда схватился за нож?! Ну поговорили бы, набили бы друг другу морды и разошлись, как в море корабли. И жил бы ты дальше со своей Дашкой, которая остаток жизни заглаживала бы свою вину перед тобой такими смачными минетами, о которых ты и не мечтал сроду, урод! Ты-то ведь и знать не знал и ведать не ведал, на что была способна твоя жена в постели!

Он делает еще один шаг, не сводя взгляда с моего лица.

Я поднимаю руки и скрещиваю запястья на голове, растопырив пальцы, изображая ветвистые рога.

Тогда он медленно, на негнущихся ногах, вытянув руки, шагает ко мне — ну настоящий киношный зомби.

Я поднимаю лом и бью его в грудь. Лом неожиданно легко входит в это подгнившее мясо, погружаясь в него на глубину ладони, наверное.

Мент останавливается, наткнувшись, вдруг, на препятствие, наваливается всей массой в желании дотянуться до меня. Я вижу, как медленно, буквально по миллиметру, погружается в его тело лом, а труп насаживается на него, так, кажется, и не поняв, что́ произошло и почему он вдруг не может свободно приблизиться ко мне.

Краем глаза я вижу, что вся наша группа прекратила работу и следит за происходящим. Вижу Анну, которая, взяв лопату на перевес, идет к нам. Вижу двоих солдат в ОЗК, которые спешат к нам по коридорам между ямами, передергивая на ходу затворы автоматов.

Ну что, мусор, сейчас, кажется, нас убьют. Но сначала я должен успеть убить тебя. Жаль, только, что тебе не будет так больно, страшно и непонятно-безысходно, как было мне, когда ты вогнал в меня двадцатисантиметровое лезвие кухонного ножа…

Мой убийца насадился на лом уже почти до половины, еще немного — и он дотянется до моего лица.

Тогда я делаю шаг назад, нажимая на свое оружие, и валю мента на землю.

Подошедшая Аня бьет его лопатой, плашмя, попадая по плечу.

Убийца даже не обращает на ее удар внимания, как и на железо, засевшее у него в груди — его глаза неотрывно следят за моим лицом, а руки все тянутся ко мне в бессильной попытке схватить за горло.

Мне нужно успеть — автоматчики уже нырнули под ограждение.

Я вытаскиваю лом из груди трупа и яростно бью мента острием в лоб, сокрушая череп, чувствуя, как легким толчком отдается в мои руки удар железа о лобную кость.

Успел!

Мы квиты, мусор…

Подлетевший автоматчик бьет прикладом в спину Анну, свалив ее на землю; другой заряжает мне в голову. Я падаю и вижу, как солдат делает в меня короткую очередь.

Не знаю, куда он попадает, но точно не в голову.

Идиоты! Учат вас, учат!.. А вам бы только пострелять почем зря…

Судя по толчкам, пули ложатся в грудь и в шею. Ну и что мне с того!

Тот, что ударил Анну, ставит ногу в сапоге на горло девушке и приставляет ствол автомата к ее голове. Я вижу, как широко распахнулись ее глаза навстречу новой смерти.

Не смей, щенок!..

Не вздумай, тварь! Убью!

Но солдат не стреляет. Пожалел симпатичную девчонку, наверное. Да и не так-то легко убить человека, пусть и мертвеца!

Я почему-то тоже до сих пор жив…

Приходят два мужика в фуфайках, приносят носилки.

Двое мертвецов из нашей группы по команде солдат кое-как загружают в носилки труп и уносят его, с волочащимися по земле свисающими ногами, к ближайшей вырытой яме, сбрасывают мента вниз.

Солдат для порядку несколько раз бьет меня прикладом в лицо, пинает напоследок и машет второму: пошли, ну их.

Анна встает, подходит, опускается на колени рядом со мной.

— Больно? — спрашивает она.

Я улыбаюсь:

— А тебе?

— У тебя нос сломан, — говорит она. — И губы порваны. И еще у тебя рана вот здесь, в горле. И в груди, вот…

— Неважно, — отмахиваюсь я. — Не стой на коленях!

— Это был он? — спрашивает девушка, кивнув на яму, в которую унесли труп.

— Да.

— Не надо было его убивать, — на глазах ее выступают слезы. — Ты отяготил свою душу еще одним убийством.

— Девочка моя, если бы я не убил его, он бы отяготил свою душу повторным убийством меня. Я не мог этого допустить, — отвечаю я вставая и поднимая с колен ее. — А так — и мне хорошо, и ему.

Она задумчиво качает головой: нет, неправильно это.

Я притягиваю ее к себе, обнимаю со всей нежностью, на какую способен мертвец.

Какая, все же, паскудная штука — эта жизнь! Живешь через два подъезда от человека и даже не догадываешься о его существовании. И чтобы понять, что это тот человек, с которым ты охотно прожил бы жизнь… нужно сначала сдохнуть.

Аня отклоняется, смотрит в мое покореженное лицо, медленно и осторожно целует в губы.

Слезы на ее губах обжигают меня — я чувствую это…