Redrum 2016

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Не убоюсь зла ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Знаю многих, кто не любит ужасы. «Я не понимаю, что ты в этом находишь? Ведь это — фу, гадость!»

Бывает и хуже. Когда гадостью объявляется сам любитель ужасного (практически подельником Сатаны).

Наверно, благодаря именно этим людям я все время пытаюсь разобраться: чем же так притягивают меня эти «фу, гадости»?

И каждый раз обнаруживаю что-то новое.

Например, недавно мне пришло в голову, что любовь к ужасам тесно связана с любовью к свободе.

Всем психологам известно: с помощью выдуманных ужасов люди преодолевают собственную неуверенность перед жизнью. Фантазия помогает победить реальный страх. Это первое. Второе. Большее число страхов испытывают люди с раскрепощенной фантазией — а богатое воображение расширяет рамки восприятия мира, не так ли?

Помимо прочего: любить страшное и восхищаться ужасным — означает ломать стереотипы.

Не бояться темноты, бесстрашно нырять в кошмары подсознания и, испытывая на прочность свои нервы и моральные принципы, даже в кромешной тьме не терять себя…

Разве все это не рисует нам совершенно однозначно портрет ЧЕЛОВЕКА освобожденного?

Мне всегда нравились эти слова в Библии: «Да не убоюсь я зла, когда пойду долиною смертной тени…»

Ведь это так трудно — не бояться зла. Только поистине сильный и свободный человек способен на это.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Ева Рассветная} Это все, что останется после меня ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Неуправляемая филологиня, мечтала писать всю жизнь. За длинные 24 года успела поиграть на флейте и пианино, попришивать статьи к газетам, поруководить пресс-центром, поставить пару небольших спектаклей, пообучать детищ, пожить в палатке, позащищать проекты, и все это — по наитию. Однако влюбленность в печатный текст и лавры старика Кинга не давали покоя и никогда не дадут, поэтому — здесь».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Фонари почти не разгоняли ночную тьму, автобус мчался по влажному сатину дороги, не различая пути. Мимо, завывая, пронеслась ещё одна машина с мигалками. Пассажиры проводили её взглядом.

— Интересно, что случилось? Третья уже, — негромко заметила девушка в синем пальто, прижимаясь к своему спутнику.

— Вон и вдоль дороги стоят. Может, план-перехват? — предположил он, обнимая её.

И без того тусклый свет моргнул, и на мгновение салон погрузился во тьму. Кто-то взвизгнул.

— Да успокойтесь вы, замкнуло просто! — принялась увещевать кондуктор, женщина с пропитым лицом и причёской пуделя. Освещение восстановилось.

Я смотрел в окно. Жёлтые лужицы фонарей на фоне ночного неба, девятиэтажки с магазинами и ресторанами. Чахлые деревца с облетевшей листвой. Руки у меня ещё тряслись.

— Октябрьский городок! — провозгласила кондуктор. — Есть на выход?

Машин и в самом деле было много. Я за время поездки насчитал не меньше шести, и это — без стоящих на прилегающих к её дому улицах и у вокзала. Может, на самом деле план-перехват? Тогда они глупее, чем я думал.

Дома было тепло и пусто, после улицы — настоящий рай. Жалко только, что еда в нём почти не обитает. Я брякнул старый эмалированный чайник на плиту, зажёг конфорку. Вообще мне здорово повезло снять эту квартиру. Плита «Лысьва», холодильник «Свияга», скрипучий диван имени колхоза «20 лет без урожая», разрисованный кукурузными початками — что ещё нужно человеку для счастья?

Рукопись лежала на столе, больше пятисот страниц моего труда, каждая буковка исходит кровью и потом… Я собрал обрывки рецензии, стараясь не смотреть на аккуратно выведенные буквы, и не без удовольствия смыл в унитаз. Тоже мне, специалисты… Критиковать всегда легко! Сами бесталанные твари, а туда же!

Судя по предсмертным хрипам из кухни, чайник закипел. Надо быть спокойнее. Надо поесть и начинать новую повесть, сюжет уже есть. От монитора исходил холодный белый свет. Надо же, даже не выключил днём. С фотографии она всё ещё улыбалась, это заставило меня содрогнуться. Тарелка с дошираком выскользнула из рук и со звоном раскололась на части, лапша брызнула во все стороны… Не думать, не думать! Она сама виновата, сама довела меня, я не хотел!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Утро началось с выпуска новостей. Показывали вчерашние кадры: старую пятиэтажку, несколько полицейских машин, серьёзного сержанта, обещавшего во что бы то ни стало… Я выключил звук. Чайник хрипел, но пить кофе я уже передумал. Прихватил с собой диктофон, нож и поехал к ней…

Я долго не мог привыкнуть работать с диктофоном. В общественных местах люди косятся, да ещё батарейка садится в самый неподходящий момент. Как сейчас, например.

— За проезд будем оплачивать?

Я чуть не выронил аппарат. Ненавижу кондукторов. Всегда им что-то надо…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мне показалось, что дорога заняла больше времени, чем вчера. Но, в конечном счёте, все дороги ведут в Рим, и моя привела меня прямо к её подъезду. Вокруг всё ещё было очень много машин, я рассчитывал иначе. Полиция, журналисты… Скорая? Эти-то зачем, тело наверняка давно увезли. Нож во внутреннем кармане куртки как будто нагрелся и потяжелел. Я хотел просто подняться на её этаж, но не вышло. Молодой сержант, сусликом стоящий у двери, меня тормознул.

— Доброго утра. Документики предъявите, пожалуйста. Вы здесь живёте?

Я похлопал по карманам, проклиная свою бестолковость, и протянул сержанту паспорт.

— Нет, не здесь. А что, в общем-то, случилось?

— К кому направляетесь? По какому вопросу?

— К Майе Алексеевне Гросс. Она пишет рецензию на мою книгу.

— Рецензию? Хм…

— Ну да. А что всё-таки случилось?

— Пройдёмте-ка со мной.

На мгновение душа ушла в пятки. Двор забит людьми, бежать некуда. Нож в кармане…

— Игорь Андреевич?

Я пошёл следом. Сержант обогнул пятачок, на котором гламурная девушка вещала перед камерой о непоправимой потере, и привёл меня к грязному уазику с синей полосой на боку.

— Пал Петрович, тут к покойной направлялись!

— Что? — с переднего пассажирского сиденья высунулся Пал Петрович, сосредоточенно что-то жуя.

— Тут к покойной направлялись. Игорь Андреевич Возинский, говорит, за рецензией шёл.

— А, понятно. Отправляйся на пост.

Сержант отдал честь и ушёл.

— А вы, стало быть, тоже писатель?

— Грешу немного, — признался я, разглядывая полицейского. Небритый, в несвежей рубашке, куртка из кожзама. Пол-лица — в соусе от шаурмы. Пал Петрович облизал пальцы и жестом фокусника извлёк откуда-то протокол.

— Итак, Игорь Андреич… Когда родились?

— Восемнадцатого апреля восемьдесят третьего года.

— Место жительства?

— Прописка или по факту?

— И то, и другое.

Я назвал адреса.

— Ну-у, Игорь Андреич, давно ли знакомы с покойной?

— Нет, два месяца примерно. Мне нужна была рецензия для издательства.

— Когда последний раз видели её?

— Кого? Рецензию?

Пал Петрович посмотрел на меня недобро.

— Покойную.

— Да буквально вчера. Что случилось?

— Её убили. В котором часу вы встречались и где?

— Не может быть… У неё дома. Я пришёл около пяти, а ушёл… В шесть тридцать. Как так?

— Вы уверены?

— Абсолютно. По «Культуре» был интересный эфир о тонкостях работы писателя. Боялся опоздать. Так что с ней…

— Зарезали. Соседи ничего не слышали. Вы не заметили чего-нибудь подозрительного в подъезде или во дворе, когда уходили?

Я задумался. Не о подозрительном, а о том, могли ли что-то видеть и слышать соседи. Вряд ли.

— Нет, знаете, не заметил…

Следователь помурыжил меня ещё немного и всё-таки отпустил. И я направился к выходу из дворика, где прямо передо мной возникла девушка. Красивая, ухоженная, в кожаном плаще нараспашку. Похоже, та самая, что топталась у уазика.

— Простите, вы не могли бы задержаться на минуту?

— А в чём дело?

— Вы ведь ученик Майи Гросс, верно?

— Что вы имеете в виду? — Какой ещё ученик? О чём она?

— Я слышала, вы пришли за рецензией к Гросс. Значит, вам было важно её мнение. Она учила вас писать? — карие глаза девушки горели гордостью. Ещё бы — сама построила логическую цепочку.

— Девушка, писать меня научила мама, — я попытался обойти навязчивую журналистку.

— И всё же… Вы перенимали у неё литературный опыт, так?

— Допустим.

— Мы бы хотели пригласить вас завтра на запись передачи о Майе Алексеевне. Хотелось бы, чтоб вы рассказали, каким человеком она была, как создавала свои шедевры, какие шедевры создаёте вы…

Я задумался.

— Пожалуйста! — девушка заглянула мне в глаза. — Кто сможет рассказать о ней лучше её ученика?

— Возможно. Возможно.

Голова работала лихорадочно. Соседи внизу. Вот сейчас меня кто-нибудь увидит и… Хотя что «и»? Никто ничего не видел и не слышал. Или он это специально сказал? И как я смогу о ней… Хотя, с другой стороны, это же то, к чему я шёл. Рецензия с телевидения — что может быть лучше? Она же была внимательной, доброй, она бы не позволила мне упустить такой шанс…

— Да, я приду.

— Спасибо! Запись будет послезавтра, — девушка протянула мне визитку. — Меня зовут Надя.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ночь перед эфиром я не спал. Лицо Майи стояло перед глазами. Нож я завернул в полотенце и утопил на дне Волги при участии двух кирпичей. Если у меня всё-таки перестанут трястись руки, всё пройдёт гладко. В конце концов, она заслужила это! Отобрала у меня последний шанс!

…Майя была восьмым прозаиком, к которому я обратился. В издательствах меня долго футболили меж собой, пока Ксения Леонидовна из «Ариады» не поставила жёсткое условие — или я приношу рецензию от какого-нибудь известного писателя, или испаряюсь навсегда.

— Игорь Андреевич, вы меня искренне утомляете. Мы ведь уже разговаривали по этому поводу. Выпуск книги — риск, а если мы говорим о вашей книге — очень большой риск. Нам нужны гарантии, что деньги издательства не будут потрачены впустую. Понимаете? — Ксения поправляла очки в проволочной оправе и смотрела на меня как директриса школы — с утомлением и снисхождением. Это был четвёртый поход в «Ариаду», кажется. Как унизительно…

Майя согласилась прочитать. В писательских кругах она славилась справедливостью и тщательным подходом к работе. Не то, что Василевич — пробежала глазами по первой странице и вернула со словами «Я никогда не напишу положительный отзыв на подобное».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На студию я собирался как на праздник. Откопал в шкафу костюм, прихватил рукопись — зачитать пару абзацев. Надя встретила меня у входа, провела на съёмочную площадку. Усадила, прикрепила петличку. Большинство гостей было мне знакомо. Мария Василевич, прозаик (вернула рукопись, прочитав лишь первую страницу). Ирина Романова, поэтесса, подруга Майи (в принципе отказалась читать). Пётр Егоров, хозяин издательства «Эльма» (отказался печатать мою книгу)… И ещё много знакомых лиц.

Некоторые меня даже не узнали сначала. Что ж, их проблемы. В студии было холодно и тускло. Ведущий представил меня публике. Неожиданно для себя я разливался соловьём большую часть эфира, рассказывая о том, какой Майя Алексеевна была прекрасный человек и учитель. С большим удовольствием заткнул Романову, перебил Василевич и, под восхищённым взглядом Нади, покинул студию раньше, чем закончилась запись ток-шоу. Надя догнала меня на КПП и сунула в руку бумажку с номером телефона.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Оказалось, я просто создан для мира медиа. А везде меня пытались убедить в обратном!

— Почему бы вам не публиковаться для начала в ЖЖ? Отточите стиль, приобретёте постоянных читателей, как Слава Сэ или Марта Кетро. А потом можно и книжечку, по проверенному материалу. А? — Сергей Дмитриевич, редактор из «Эльмы», говорил подчёркнуто вежливо и всё время подливал мне чай.

— Вы правда не понимаете, что это не то? Вы предлагаете мне публиковаться наравне со школьниками? Собирать лайки? Вы серьёзно?

— А чем вам не угодили лайки? Это тоже способ народного признания.

Я еле сдержался, чтобы не высказать ему всё, что думаю о лайках и людях, которые их ставят.

— Написать в интернете — всё равно, что на заборе, только ещё проще: из дома выходить не надо. Никто из этих «авторов» никогда не добьётся ничего, кроме лайка. Я же хочу научить людей думать, сопереживать. Моя книга заслуживает большего, нежели страничка захудалого сайта! Это дело всей моей жизни.

— Я понимаю. И всё-таки я бы посоветовал вам не возлагать такие надежды на дебютный роман.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Целую неделю после показа передачи я провёл, раздавая интервью. Когда в пятницу сияющая Надя принесла номер «Известий» с моей фотографией на обложке, мы решили отметить это дело в ресторане.

— Почему ты до сих пор не издал свою книгу? — спросила она, цепляя на вилку салат.

— Мы с Майей хотели запустить цикл, — с некоторых пор я стал врать быстро и не задумываясь. — Её смерть стала большой неожиданностью и порушила все планы. Но ты права, книгу всё-таки надо выпустить. Завтра и займусь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В издательство я заявился с утра. Пришлось сделать глубокий вдох, прежде чем коснуться ручки… Ксения Леонидовна, главный редактор, поперхнулась чаем.

— Доброе утро, Ксюшенька! — нараспев поздоровался я и положил рукопись на стол.

— Здравствуйте. Вы принесли рецензию?

— Очень хотел бы. Но вы же знаете, Майя ушла от нас…

— Не без помощи какого-то…

— Да, конечно. Но ей очень понравился мой роман, она собиралась даже лично…

— Игорь Андреевич. Я всё понимаю, но и вы поймите меня. Наше издательство до сих пор сомневается в целесообразности издания вашей книги.

— Понимаю, но разве слово Майи Алексеевны…

— Майя Алексеевна не успела сказать своё слово. Игорь Андреевич, меня ждёт масса рукописей.

— За последнее время я добился серьёзной популярности! — заметил я, присаживаясь. — Вам не придётся меня раскручивать — моё лицо и так на обложках всех газет и даже на экранах телевизоров!

— Игорь Андреевич… — Ксения вздохнула и поправила очки. — Давайте поговорим откровенно. Ваш роман очень слаб, посредственнен и скушен. Читатель может отлично знать вас в лицо, даже купить книгу, но он быстро раскусит брак. И это будет досадное пятно на имидже издательства. Вы меня понимаете? Майя Гросс была одной из гениальных писательниц современности — такую трудоспособность редко встретишь. Её слово могло бы защитить вас, а следовательно, и нас, в глазах читателя. Но её больше нет, а другие, насколько я знаю, отказались с вами сотрудничать. Так?

— Да… — в ушах у меня звенело.

— Мой вам совет, Игорь Андреевич. Выложите рукопись в сеть — возможно, не всю, какую-то часть. Потренируйтесь, как говорится, на котиках. Проработайте текст ещё раз. А там посмотрим, — Ксения Леонидовна взяла в руки папку с очередной рукописью.

Очнулся я на лавочке у издательства. В руке стакан воды, кто-то обмахивает платочком.

— Вам плохо? Мужчина, вам плохо?

В паре метров моё лицо смотрело на меня с обложки еженедельного журнала. Женщина с платочком проследила за моим взглядом и радостно спросила:

— Ой, это вы, да? А я смотрю, лицо знакомое!

— Да… Да, было, — невпопад ответил я, удивляясь хриплости собственного голоса. — Но прошло.

Меня немного шатало, но силы возвращались с каждым шагом, и к остановке я подошёл уже твёрдой походкой. В голове не было ни единой мысли.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Ну, и чего ты хочешь добиться? — спросила Майя, делая глоток чая.

— Остаться в вечности. Как Шекспир, как Пушкин…

— Глупое желание. В вечности не остаются. Даже самые великие открытия затираются и исчезают, — она тряхнула копной медовых волос и ехидно рассмеялась.

У меня было чувство, что мы пьём этот чай бесконечно, а он всё не заканчивался и не заканчивался. Какое-то безумное чаепитие, точно как у Алисы.

— Я уверен, что мой труд поведёт за собой поколения.

— Посредственная моралистическая повесть с претензией на фантастику? Никогда! — Майя замотала головой. — Я написала тебе, что нужно исправить и как это сделать. А ты выкинул рецензию. Чего же ты хочешь теперь?

— Гошик умный! — отозвалась с другой стороны Надя. — У Гошика всё получится! — она улыбалась, держа в тонких пальцах белую фарфоровую чашку.

— Гошик — бездарь! — передразнила Майя и расхохоталась. Тонкий фарфор взорвался в её пальцах, осколки устремились в разные стороны. На светлой коже писательницы проступили тонкие алые линии. Надя охнула, а я не почувствовал боли.

Майя спустила с плеча бретельку и наклонилась, заглядывая мне в глаза:

— Убил меня, а сам даже не смог грамотно использовать пиар. В издательстве-то опять от ворот поворот, да, Гоша? Ты не Гоша, ты Калоша какая-то. С амбициями итальянского зимнего сапога.

— Не надо так! Он очень талантливый! — заступилась Надя каким-то деланно обиженным тоном. — Он обязательно издаст свою книгу, и её будут ещё дети в школе изучать, вот так!

— Разве что в качестве отрицательного образца, — Майя покачала головой и откинулась на спинку стула.

Чай в чашке всё не заканчивался. Я посмотрел на них обеих. Майя, известная писательница, сидит тут — в шёлковой пижаме, трясёт гривой оттенка цветочного мёда. Глаза зеленоватые, нахальные, и всё время ухмыляется, убил бы. Надя, начинающая журналистка, тупая как пробка, зато фигурка как у барби, тёмные локоны, шоколадные глаза на пол-лица, тоже вся разоделась — и блузка прозрачная, и юбка как пояс. И как я вообще с ними оказался на одной кухне? Между прочим…

Я огляделся. Кухня была Майина. С круглым столом, телевизором на подвесной полке, с новенькой техникой. А вид из окна… Вид тоже её, на двор и соседнюю пятиэтажку. Но всё же чувство чего-то неправильного не покидало меня. Я ещё раз посмотрел на женщин. Они тоже смотрели на меня, не моргая…

— Так что ты выбираешь, Гоша-Калоша? — поинтересовалась Майя, спуская вторую бретельку и поднимаясь. — Меня или её? Сдашься или выберешь славу Герострата? — взяв в руки заварочный чайник, она принялась лить горячий чай мне на джинсы.

— Ты с ума сошла?! — я попытался встать, но будто прилип к стулу. Майя улыбалась всё шире, щёки лопнули и оскал разверзся до ушей — так же было, когда я забивал её книги ей в пасть.

— Да, Гош, — Надя всё ещё весело улыбалась. — Что ты выбираешь? Кого из нас ты выбираешь? Гош?..

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Гош! Гоша!

— Что ты?! — взвился я и огляделся. Сон, всего лишь сон…

— Гош, всё в порядке? — Надя положила руку мне на плечо, и с тревогой заглянула в глаза. — Ты так мычал в подушку, я уж думала — приступ какой-то…

— Нет, ничего страшного. День тяжёлый был, вот и уснул, — я потряс головой, избавляясь от остатков кошмара. — Спасибо, что разбудила.

— Не за что… Как в издательстве?

— Там проект один задумали на основе моей книги, долго объяснять…

— Ты ведь скажешь на съёмках? Нам выезжать через десять минут. Ой, а что у тебя…

Я проследил за её взглядом и посмотрел на джинсы. Твою же мать.

Пришлось переодеваться в костюм. Он мне порядком надоел, к тому же именно в нём я был, когда…

— Гош, такси ждёт! — Надя накрасила губы и нетерпеливо оглянулась. На ней была та же блузка, что в моём сне — тёмно-зелёный шифон.

— Ты чего замер? Пойдём.

Я сделал шаг, и из внутреннего кармана, прорезав подкладку, выпал кухонный нож. Он со звоном ударился о паркет и отскочил к Надиным ногам.

— Ой! — она подняла его, положила в сумочку и снова посмотрела на меня. — Гош, ты чего?

Я моргнул.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, вполне. Поехали.

Пока мы спускались по лестнице, я незаметно проверил внутренний карман. Подкладка была цела.

На канал мы приехали впритык по времени. Гримёр пару раз провёл кисточкой по моему лицу и выпустил в студию. На этот раз она была светлой и уютной, с удобными красными креслами и бежевыми стенами. Камеры на кронштейнах нависали над пространством, ведущий, Алексей Багрин, уже был на месте. Аудитория — полтора десятка человек — сидела на скамейках напротив нас и готовила каверзные вопросы. Надя встала рядом с одним из операторов, свет чуть приглушили, пошёл обратный отсчёт и…

— Здравствуйте! В эфире «Беседы о…», меня зовут Алексей Багрин, и я рад снова приветствовать вас у телеэкранов! Сегодня моим собеседником станет подающий надежды прозаик, ученик самой Майи Гросс, Игорь Возинский!

Я привстал и чуть поклонился. Аудитория зааплодировала. Надя показала мне большой палец.

Сначала беседа шла гладко. Мы обсудили современное литературное творчество в целом, поговорили о Майе, и тут Алексей спросил:

— Я знаю, у вас готовится к выходу дебютная книга. Расскажите о ней поподробнее — как вы писали. Нашим зрителям, — он улыбнулся в камеру. — наверняка будет интересно узнать о том, как проходит творческий процесс.

Я положил ногу на ногу.

— Всё начинается с идеи. Знаете, есть такие писатели, которые просто пишут ради того, чтоб писать. Это неправильно. В любое произведение должна быть заложена идея, помогающая человеку подняться над собой. Вот у меня, например, главный герой в самом начале книги возвращается из морального небытия, куда его повергли его старые проблемы, и…

— Очень интересно, Игорь Андреевич. Давайте поговорим о технической стороне вопроса. Насколько сложно пробиться в издательство с готовой рукописью?

— О, это очень сложно. Не все готовы взять на себя ответственность за развитие своих читателей…

— Как же вам это удалось?

— О, всё благодаря Майе, она написала рецензию и…

Свет померк. Студии больше не было, была маленькая кухня хрущёвки, с круглым столом, новенькой техникой и телевизором на подвесной полке. По нему шло какое-то ток-шоу. За столом сидел Алексей, Майя стояла у мойки, полоскала чашку. Рукопись лежала на столе.

— Как вы это сделали? — от любопытства Алексей подался вперёд.

— Я ходил с рукописью почти полгода. Сначала издательства футболили меня, а потом Ксения предложила вариант с рецензией. И снова пришлось ходить, на этот раз по авторам. Вы знаете, они не предоставляют адресов. Мне пришлось искать все контакты самостоятельно. И как зажрались наши писатели, я вам скажу! У каждого второго личный секретарь или литературный агент. Каждый первый считает, что не стоит тратить время на помощь коллеге. Унизительно…

— Очень! — согласился Алексей.

— Василевич я три дня караулил у подъезда, прежде чем она согласилась прочитать мой роман. Но она не стала. Прямо у подъезда прочла первую страницу и вернула мне рукопись. Потом Елизаров. К нему пришлось ехать за город, у него домик на речке, знаете? Полдня таскался с ним по лесу, слушал дурацкие советы по поиску опят, а рукопись он так и не прочитал. Пролистал и всё. Я, говорит, быстро читаю, а тут и так всё ясно.

После Елизарова я поехал к Вержбицкой. Встретились с ней в торговом центре, шум, гам… Она книгу-то всего в трёх местах открыла — на первой странице, на последней и в середине. Сказала, на такое никто ничего не напишет. Потом Романова, Шнейпель и Рокотов. Романова выставила меня за дверь, как блудливого щенка. За Рокотовым охотился месяца два, и единственное, чего удостоился — это взгляд. Не на рукопись, на меня. Презрительный взгляд. Шнейпель прочитал страниц 10 и выкинул мою рукопись в помойку у лавочки. В помойку, представляете?! Кто ему дал право так поступать с чужой собственностью!

Алексей покивал.

— А Майя… Это было самое изощрённое издевательство. Она дала мне надежду.

…Майю я без труда нашёл в соцсетях. Немного пообщался и изложил суть проблемы. Она согласилась встретиться со мной на следующий день, в торговом центре. Пришла, вся такая нарядная, улыбка до ушей, глаза добрые. Я ей поверил, понимаете? Поверил. Она взяла рукопись, пролистала, сказала, что непременно прочитает, но это займёт какое-то время, потому что ей ещё над своим проектом надо работать. Мы выпили кофе и она ушла.

Через полтора месяца позвонила. Сказала, что написала рецензию. И действительно, по почте конверт пришёл, толстый такой. Я ещё спросил, а чего на бумаге, а она сказала, что всегда на бумаге работает. Мы попрощались, я открыл конверт, а там… Она высмеяла всё моё произведение! Всё, каждую страницу, представляете? Письмо начиналось так: «Дорогой друг! С вашим талантом в эпистолярном жанре вам следовало бы родиться Гоголем, а лучше не родиться вообще. Ваше произведение изрядно меня повеселило, должна поблагодарить за такое забавное времяпровождение, но, боюсь, читатели не оценят юмора…»

У меня руки задрожали. Там было шесть страниц, на которых она высмеивала моих героев, мой сюжет и мою манеру письма и писала, как якобы нужно делать, как сделала бы она. На середине я не выдержал и позвонил ей, чтобы сказать, что я не обязан писать по её образцу и у меня есть своя точка зрения, а она рассмеялась и сказала, что с моим инфантилизмом мне впору снова садиться за школьную парту. И сбросила звонок.

Я дочитал рецензию и порвал. Ей не место было возле моей рукописи, в моём пространстве. И поехал к Майе. Я хотел только поговорить, просто поговорить…

Алексей сунул мне в руки стакан воды.

— Спасибо! — я сделал глоток и продолжил. — Я хотел просто поговорить. Она открыла не сразу, стояла на пороге в пижаме и с мокрыми руками. Сказала, что никого не ждёт. Не хотела впускать сначала. Но я прорвался. Сказал: нам нужно поговорить. Майя провела меня на кухню, она мыла посуду. Вода была открыта. Я сказал, что не согласен с её утверждениями, она предложила опровергнуть хотя бы парочку так, чтобы она не засмеялась. Я стал объяснять ей, а она не слушала. Мыла себе посуду и мыла. Вот как сейчас. Не отвечала мне. Я разозлился, схватил нож и… Я не хотел. Она меня вынудила. В ней было столько яда… На тумбочке у кухонной двери лежали три её книги, карманные томики. Переиздание. Она кричала, и я решил заткнуть ей ими рот. Чтобы её слова к ней же и вернулись.

— Вы запихнули ей в рот три книги?.. — будто не веря своим ушам, переспросил Алексей.

— Две. Третья не поместилась, — Майя поставила чашку на мойку и повернулась к нам. Разорванные щёки делали её ехидную улыбку втрое шире.

— Да, — подтвердил я.

Сначала мне показалось, что я оглох — такая тишина навалилась. Свет перед глазами померк, но через мгновение вернулся. Я сидел в студии. Десятки глаз смотрели на меня, не мигая. Я… Я что, рассказал всё это вслух?!

Первой очнулась Надя. Подбежала ко мне, села рядом.

— Вы что, не видите — ему плохо! Он просто бредит! Смерть Майи стала для Игоря большой утратой, и…

— Я не хотел… Она дала мне надежду — специально, чтобы потом растоптать… Она сама спровоцировала… Дала надежду… А потом ещё одну… Это ведь она, она тебя подослала, так? — я посмотрел на Надю. На Надежду.

— Что? Гош, ты о чём?

— Это всё ты. Это из-за тебя я здесь оказался, из-за тебя рассказал всё… — Я нащупал её руки. Что-то царапнуло меня по запястью. Она сжимала в руке нож.

— Гош, ты чего? — Надя улыбнулась.

— Ах ты…

Руки действовали сами. Надя захрипела, нож я решил на этот раз не вынимать. А то опять вернётся. Кто-то закричал. Кто-то призвал меня ловить. Чьи-то руки вцепились в плечо. Хорошо, что переоделся в костюм, из пиджака легче выскользнуть, чем из свитера. Отпихнув оператора, растопырившего руки, я толкнул на преследователей кронштейн с камерой и рванул в коридор.

Там были распахнуты все окна. Я забрался на подоконник. Второй этаж, под окном козырёк подъезда.

— Стой! Стоять!

Ступни больно ударились об асфальт. Ворота уже закрывались — сигнал на пост охраны дали оперативно. Врёшь, не возьмёшь… Люди ещё только выбегали из здания, а я уже почти перелез через ворота. Охранник вцепился мне в ногу, не давая перевалиться через ограждение.

— Спасибо, Виктор Васильич! — первым подоспел Багрин. — А ты никуда не уйдёшь… писатель! — он сплюнул.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Со мной ничего не сделали потому, что не успели. Приблизился вой сирен. Уже знакомый мне Павел Петрович защёлкнул наручники и запихнул меня в автозак. Я закрыл глаза.

— Как там девушка? — голос следователя звучал приглушённо.

— Умерла, — ответил кто-то. — Это ж надо было с такой силой расчёску загнать!

— Расчёску? — переспросил Пал Петрович.

— Ну да. Металлическую. Она у неё в руках была.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

…Потолок в комнате белый-белый. Железная кровать прикручена к полу. На ней тонкое шерстяное одеяло и маленькая подушка. В углу, на подвесной полке, забранный решёткой телевизор. Больше ничего нет. Еду просовывают под дверь.

Доктор приходит три раза в неделю. Не знаю, по каким дням, их счёт я уже потерял. Сегодня тоже. Садится напротив меня на складной стул.

— Ну-с, Игорь Андреич, как мы сегодня себя чувствуем?

— Мммым… ммм…

— Ну-ну-ну, не нужно злиться. Согласитесь, вы получили то, что заслужили. Дайте-ка руку, я вам давление измерю.

Я покорно поднимаю правую руку. Она трясётся. Они теперь всегда трясутся.

Доктор замечает мой укоризненный взгляд.

— Что поделать, электросудорожная терапия — всегда риск. Сядьте поближе. Вот так.

Манжетка распухает, стискивая руку, доктор смотрит на датчик.

— М-да, неутешительно. — Он снимает стетоскоп, убирает прибор и достаёт фонарик. Светит мне в глаза.

— А вы знаете, что в ходе обыска в вашей квартире оперативники нашли неоконченную повесть?

Я оживляюсь.

— Мне дали её почитать, для полноты клинической картины. Вы ведь начали писать сразу после убийства Гросс, верно?

— Ммммм… — да, так всё и было. Она будто нашёптывала мне сюжет.

— Весьма достойная работа, надо сказать. Ксения Леонидовна, главный редактор «Ариады», подтвердила художественную ценность текста… — доктор достал из кармана пульт и включил телевизор. Нашёл выпуск новостей.

— …Нет, издавать эту повесть мы не планируем, — спокойно отвечала Ксения. Микрофоны и фотовспышки её совершенно не смущали. — Творчество людей с неустойчивой психикой — это особый раздел, к тому же текст не закончен…

— Ммммыймммм!!!

Доктор наблюдал за реакцией. Майя и Надя, сидевшие по обе стороны от меня, звонко рассмеялись.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Пётр Перминов} Где тьма и добрых духов нет^[39] ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Мне всегда казалось, что самые страшные монстры — те, что несут в себе какие-то человеческие черты. А что, если соединить образ прекрасной женщины с образом чудовища? Подобные существа обитают в фольклорах разных народов, так почему бы подобному монстру не поселиться и в Уральских горах?»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Может, конечно, всё дело в вечерних сумерках и типичной уральской погоде с её низкими серыми облаками и мерзким северо-восточным ветром, но это место выглядит мрачновато. Хотя, казалось бы, всё как обычно: река, по берегам — лес, левый берег пологий, правый — высокий, обрывистый. Наша стоянка на левом. А напротив нас из стены леса торчит, как корма броненосца, скала. В скале — прямоугольная дыра. Это остатки старой штольни, в которую мы завтра планируем залезть. Иначе не встали бы здесь на ночёвку. Ни за что!

Хочется курить. Хлопаю себя по карманам в поисках сигарет. Карманы набиты всякой туристической всячиной: складной нож, баллончик со средством от комаров, залитые парафином спички, зажигалка, паспорт, завёрнутый в полиэтилен… Ага, вот она, мятая пачка! Я закуриваю и смотрю на выражения лиц своих спутников. Ребята, похоже, испытывают сходные эмоции. Девчонки, Женя с Викой, кривятся, Даня скептически ухмыляется, Вадик кутается в куртку и время от времени, прищурившись, поглядывает на небо, гадая, пойдёт дождь или нет. Даже наш гид, пермский краевед Игорь Суслов, выглядит странно задумчивым, будто его что-то гнетёт.

Обустраиваем стоянку. Затаскиваем катамаран на берег, ставим палатки. Мы с Данилой вдвоём берём двуручную пилу и идём в лес за дровами. После непродолжительных поисков находим сухую берёзу. То, что надо!

— Слушай, Даня, — говорю я во время короткого перерыва на отдых. — Обратил внимание, что наш гид какой-то подозрительно молчаливый сегодня? Будто его тревожит что-то?

Даня хмыкает:

— Ну так, надо полагать! Учитывая, какое значение для него имеет это место!

— М-м… Что ты имеешь в виду? — мне показалось, что приятель что-то недоговаривает.

— Да узнал я тут одну историю… Про него и про эту штольню, — говорит Данила. — Он мне её сам поведал, правда, просил не никому не рассказывать, поэтому, если что — ты ничего не знаешь. Ага?

— Само собой! Честное пионерское!

— Ага, пионер… Ладно. Слушай. Тридцать лет назад Игорь Игнатьич всех друзей здесь потерял. Понимаешь…

— Опа! — я поражён. — То есть — как это потерял? Сколько их было?

— В прямом смысле потерял. Пятеро было, четверо без вести пропали… Ты давай, давай! Работа не волк…

Мы берёмся за двуручную пилу и начинаем пилить сухую берёзу, но работа не клеится, ибо во мне разбушевался бес любопытства. И я требую разъяснений.

— Ну, насколько я понял, дело было так, — рассказывает Даня. — В середине 80-х компания друзей-студентов пошла в поход (вот прям как мы). И Игнатьич наш, который тогда был просто Игорьком Сусловым, среди них. Только катамараны тогда были малодоступны, так что пошли они пешком. Представляешь примерно, как это выглядело: брезентовая палатка, рюкзаки-колобки, консервы «Завтрак туриста». «Изгиб гитары жёлтой» по вечерам у костра и всё такое. Зашли в одну деревню. (Помнишь, мы на берегу развалины видели? Километрах в трёх выше по течению? Так вот, это она.) Там один дедок им рассказал, мол, недалеко есть штольня старинная, то ли строгановская, то ли демидовская, и там в ХVIII веке медную руду добывали. Дескать, идти до неё всего ничего, и путь несложный — лесная тропа сама выведет. Ну, парни, разумеется, загорелись идеей штольню эту отыскать. А Игорьку нашему ночью плохо стало — видать, стариковским самогоном злоупотребил… Короче, утром ребята без него пошли, пообещав к обеду вернуться. Но так и не вернулись. Ни к обеду, ни к ужину. Вообще. Искали, говорят, искали — ничего, ни одного тела. Как в воду канули! Тёмная история, в общем…

Мы снова пилим. Я обдумываю услышанное.

— Слушай, Дань, а как же так? Это ж не шутка: четверо туристов (они ведь, наверное, не «чайники» были) пропали без следа! И что? Как это объяснили вообще?

Данила пожимает плечами:

— Не знаю, как объяснили. Белая Вдова их себе взяла! Старик тот Игнатьичу так сказал. А больше я ничего не знаю. Да и неудобно как-то расспрашивать…

— Белая Вдова? — спрашиваю я. — Это ещё кто? Призрак какой-то, вроде Белого Спелеолога?

— Типа того. Хотя, скорее, не призрак, а подземный дух, вроде Хозяйки Медной горы. Фольклор местный, одним словом.

— А! — киваю я.

— Ты только при Игнатьиче про это не болтай, ладно? — ещё раз просит Данила.

Вскоре в центре нашей стоянки уже трещит и пышет жаром костёр, над ним висят котелки. А мы сидим вокруг, ожидая ужина из гречки с тушёнкой. Мы уже выпили по пятьдесят водки, и, хотя солнце село и вокруг темнота, на душе малость повеселее, чем час назад.

— А покажу-ка я вам одну вещицу! — говорит вдруг наш гид с несколько преувеличенным оживлением, лезет во внутренний карман видавшей виды штормовки и достаёт небольшой, с пол-ладони, металлический предмет.

— Ой! — восклицает Вика. — Настоящая? Можно посмотреть?

— Конечно, — кивает Суслов. — Бронза.

Это бляшка пермского звериного стиля: узкое женское лицо, волосы развеваются во все стороны то ли как змеи Медузы Горгоны, то ли как осьминожьи щупальца; по бокам, в волосах — два паучка, а внизу — маленькая человеческая фигурка, очевидно, мужская. Мы передаём предмет из рук в руки.

— Откуда это у вас, Игорь Игнатьевич? — спрашиваю я.

— Здесь нашёл, — отвечает тот. — Под ногами звякнуло, нагнулся — она.

— Так вы уже здесь бывали? — спрашивает Вика.

— Естественно, бывал! — вклинивается Данила. — Если человек выступает в качестве гида — само собой, он знает эти места!

— Был, — кивает сам Суслов. — Правда, давно. Ещё в юности.

Мы с Даней переглядываемся.

Девочки рассматривают бронзовую бляшку.

— Что она означает? — спрашивает Женя.

— Хороший вопрос! — говорит краевед. — Ну, женщина в центре композиции — это, скорее всего, некое божество, богиня-мать. Пауки… М-мм… Предположим, они указывают на связь с Нижним миром. А маленький человечек внизу — это, несомненно, олицетворение среднего мира, мира людей…

— Ужин поспел! — вклинивается Данила. Краевед прерывает свой рассказ.

Мы раскладываем гречку по тарелкам и разливаем по кружкам водку. С горячей пищей водка идёт весьма хорошо. Болтаем обо всякой ерунде. Анекдоты рассказываем, случаи из студенческой жизни.

Потом переходим к чаю. У чая, заваренного в котелке, совсем иной вкус. Держу обеими руками кружку с горячей жидкостью, смотрю на нашего провожатого, пытаясь понять, что же он за человек. У него широкие скулы, чёрные прямые волосы, лишь слегка посеребрённые сединой, и глаза с прищуром, как у коренных народов Урала. Лицо изрезано морщинами, коричневое от загара. Я думаю, ему лет пятьдесят или чуть больше. На нём старая-престарая, выцветшая от солнца и многократных стирок штормовка, вылинявшие джинсы и резиновые сапоги с короткими голенищами. Готов спорить, что он не женат, а какие-то серьёзные отношения с противоположным полом, если и были, то в далёкой студенческой юности, потому что единственная его любовь — краеведение. По этой же самой причине он вряд ли выезжает за пределы Урала. Не потому, что не имеет средств, а потому, что ему просто неинтересно. В пермских турфирмах, специализирующихся на сплавах и походах, про Игоря Суслова не слыхали, потому что с фирмами он не сотрудничает — сам себе хозяин. Данила, организуя сплав, на него случайно вышел.

— А хотите, я вам про эту штольню легенду расскажу? — спрашивает краевед. — Она вам понравится!

— Конечно, хотим! — одновременно говорят девчонки.

— Хотим, хотим! — вторим мы с Даней.

— Ну, слушайте. Случилась эта история почти два века назад, ещё при крепостном праве. Когда рабочие, добывавшие медную руду, долбили породу кирками, часть стены вдруг обрушилась и открыла вход в пещеру. Рабочие поначалу струсили — а ну как вообще всё обвалится?! — но любопытство взяло верх, решили они отверстие расширить да в пещеру заглянуть. Только начали вновь кирками махать, как из пещеры вышла женщина красоты неземной, вся в белом, аж светится. Крепостные признали в ней Хозяйку Подземного царства, перепугались пуще прежнего (а кто б не испугался?!) и убежали. Приказчик про то узнал, страшно, говорят, разозлился: рабочих велел выпороть и вновь отправить в штольню, пригрозив, что в следующий раз розгами дело не ограничится — прямо там, под землёй, в колодки закуёт. Однако ж, чтоб подобные инциденты не повторялись, отправил с ними попа, чтоб тот рудник святой водой покропил и языческих духов изгнал. Ну, батюшка обряд, как положено, совершает, молитву читает, водой кропит направо и налево… Мужики уже было приободрились, как вдруг из самых недр земли опять выходит та самая женщина. Стоит и смотрит гневно. Поп побледнел от страха, однако ж святой водой брызнул, крест перед собой выставил и молвит дрогнувшим голосом: «Изыди, нечистый дух!». А женщина усмехается: «О! — говорит. — Будет моим детям сегодня трапеза!»… Что было дальше — никому не ведомо. Живым-то никто не вернулся — обрушился потолок штольни и всех, включая батюшку, под собой похоронил. Да так, что, сколько ни искали, ни одного тела не нашли. Старики говорили, что бесполезно искать — Хозяйка всех в свои владения забрала. А ещё говорили, мол, трижды за сто лет Хозяйка выбирает себе супруга из земных мужчин, от которого рожает детей. Детки те не простые, едят исключительно людскую плоть. И своего человеческого отца они съедают, потому подземную женщину кличут также Белой Вдовой. Такая вот история!

«Ага! Вот и Белая Вдова нарисовалась!» — думаю я, а вслух говорю:

— Любопытная история!

— Да уж! — поддакивает Данила.

— Страшноватая, — говорит Женя.

— Полный трэш! — хмыкает Вадим. Он парень молчаливый, но обо всём имеет собственное мнение.

— Почему это? — спрашивает Суслов, немного обиженным тоном.

— Да потому что! — говорит Вадик. — Сами посудите, ведь бред сивой кобылы: подземная баба, раз в тридцать лет совокупляющаяся с обычными мужиками! Вот, блин, фантазия извращённая у наших предков была!

— У мифов своя логика! — дипломатично заявляет Игорь Игнатьевич.

Больше мы легенду не обсуждаем. Да и вообще, темы разговоров на сегодня исчерпаны. Съедена вся каша, выпиты вся водка и весь чай, дрова в костре превратились в угли, и мы расходимся по палаткам: я с Вадимом и Даней — в одну, девчонки — в другую, Игорь Игнатьевич спит отдельно. У него и палатка особая — самодельная, одноместная. Я забираюсь в свой спальник и через несколько минут засыпаю.

Новый день для нас начинается в восемь часов. Утро такое же холодное, пасмурное, ветреное и сырое, как и предыдущий вечер. Мы вылезаем из палаток, ёжась и кутаясь в одежду. От мысли, что надо идти к реке и умываться, бросает в дрожь.

На завтрак мы варим овсяную кашу со сгущённым молоком. И пьём кофе. Потом забираемся на катамаран, переправляемся на противоположный берег, берём фонарики (лично у меня — налобный, очень хороший, почти как у профессионалов: водонепроницаемый и ударопрочный, с ёмким аккумулятором) и отправляемся к цели нашего похода. Все мы прекрасно понимаем, что, скорее всего, нас не ждёт ничего необычного. Мы просто зайдём внутрь, сделаем селфи среди сырых каменных стен и будем потом показывать фото друзьям и подругам со словами: «А вот это мы в старинной штольне!»

Штольня как штольня: стены со следами обработки, ещё пока не исписанные любителями оставить свидетельство своего пребывания в данном месте в данный момент времени, спящие летучие мыши (прелестные создания, но девочки их боятся до визга). Наконец, мы подходим к каменной стене. Это тупик. Можно фотографироваться (со вспышкой получится неплохо) и разворачиваться. Полагаю, больше ничего интересного мы тут не увидим.

Но луч фонаря высвечивает в стене дыру. Высотой примерно в половину человеческого роста, а шириной — при желании и толстяк пролезет. Дыра означает, что за штольней, там, в глубине, есть что-то ещё, некое пространство.

— Что это? — спрашиваю я.

— Пещера, — отвечает наш гид.

Я чувствую озноб, но не потому, что здесь холодно. Вдруг там, по ту сторону каменной стены, уже три десятка лет лежат тела молодых туристов, оказавшихся в каменном мешке и погибших от жажды и истощения? Лезть в пещеру у меня нет ни малейшего желания.

Первым лезет Суслов. Он, немного поколебавшись, суёт в отверстие голову и руку с фонариком, некоторое время осматривается, переносит сначала одну ногу через каменный барьер, потом другую и скрывается из вида. Мы немного нервничаем, но уже через пару секунд слышим голос:

— Ну же! Лезьте смелей!

Мы переглядываемся и устремляемся вслед за нашим проводником. За грудой камней — большая природная полость в виде изгибающегося и уходящего куда-то тоннеля.

— Твою ж мать! — говорит, озираясь, обычно немногословный Вадим. — Настоящая пещера! Откуда она?

Наш всезнающий краевед ничего не отвечает.

— Карстовая, наверное, — предполагает Данила. — Как Кунгурская.

В геологии из нас мало кто смыслит, поэтому нам нечего ему сказать.

— Помните легенду? — наконец подаёт голос Игорь Игнатьевич. — Никакой это не рудник, а самое настоящее капище. Храм, так сказать. И штольню эту не крепостные горнорабочие прорубили, а какой-то коренной народ. Те же вогулы, например. А русские, скорее всего, просто языческие изображения со стен стесали.

— Зачем вогулам долбить в скале тоннель? — удивляюсь я. — Как они узнали, что там, в глубине — пещера?

Краевед молчит.

— Возможно, какой-то выход уже был, узкий, который они просто расширили, — говорит он после некоторой паузы. — А по поводу «зачем»… А зачем строят храмы? Почитать богов!

— Каких богов? Ту самую белую женщину? — спрашивает Женя.

— А хотя бы и её… — во мраке не видно, но я уверен, что Суслов бросает на девушку сердитый взгляд. Хе!.. Неужто наш краевед суеверен?

— А ведь знаете что, ребятки? — говорит он, резко меняя тему. — Ведь пещеры-то этой ни в одном справочнике нет! Выходит, мы с вами — первооткрыватели.

Меня посещает нехорошая мысль. Первооткрыватели-то не мы, а те ребята — однокурсники Игоря Суслова. Ведь гипотетически (гипотетически!) они нашли эту пещеру — и сгинули в ней. А ещё возможно, что первооткрывателями были те самые заводские работники, что пытались изгнать горного духа крестом и молитвами, но и они сгинули (если, конечно, легенда имеет под собой какую-то реальную основу). Вот и выходит, что о пещере испокон веков знали лишь коренные пермяки, да и те тоже сгинули, только не в буквальном смысле, а исторически, как народ, не оставив после себя ничего, кроме бронзовых фигурок. Похоже, пещера эта не жаждет стать местом паломничества туристов.

— Ну что? Сходим, поглядим? — предлагает краевед.

У нас нет ни касок, ни вообще какого-либо серьёзного снаряжения. Мы ж не спелеологи. Я с некоторой тревогой думаю о том, что случись беда — найдут не скоро (ну, может быть, по оставленным на противоположном берегу палаткам и рюкзакам догадаются, что мы здесь). И всё же в голосе Игоря Игнатьевича столько уверенности, что поневоле уверуешь в его походный опыт и чутьё, которые не дадут нам пропасть.

Мы гуськом движемся по тоннелю. Поворот — и лучи фонариков исчезают в непроглядной черноте. Мы в нерешительности замираем на пороге огромного — просто необъятного — подземного зала.

— Впереди обрыв, — буднично сообщает Суслов.

Я гляжу под ноги и убеждаюсь в его правоте: в паре-тройке метров впереди пол исчезает. Получается, что мы находимся на относительно узком карнизе, за которым простирается бездна. Из глубин бездны доносится какое-то шуршание — похоже, где-то там, далеко внизу, течёт ручей.

— А! Хре! Неть! — выдыхает Даня. Вадим молчит. Вика с Женей ошелом-лённо ахают. Мне в голову, тесня друг друга, лезут сюжеты разных книг о гигантских подземных пространствах, от «Семи подземных королей» Волкова до «Плутонии» Обручева. Интересно, а здесь водятся динозавры или шестилапые звери?

— Ой, а это что? — спрашивает вдруг Вика. — Это сталактит такой?

Луч её фонарика упирается в некое сферическое образование, висящее совсем недалеко от обрыва. Мы дружно начинаем водить световыми конусами по поверхности этого объекта. Шар будто бы висит в воздухе, но это, конечно, только иллюзия. Оценить размер трудно, но, по-моему, не меньше пяти метров в диаметре. Белый и матовый, как чудовищный гриб-дождевик или как… даже не знаю что. Что-то неприятно-биологическое, если можно так выразиться.

— Фу, мерзкое какое! — замечает Женя. — Будто чьё-то яйцо!

Её реплику никто не комментирует.

Тут я понимаю, что шорох стал громче. Невидимый ручей теперь несёт свои воды ближе к нам? Я прислушиваюсь. Нет, это не похоже на шум воды. Совсем. Я даже не могу сказать, на что это похоже. Звук немного скребущий и в то же время шелестящий, словно большая многоножка ползёт по сухой газетной бумаге. Многоножка… бр-р!

— Эй! — говорю я. — Вы слышите?

Поначалу они не слышат ничего, даже моего вопроса — только собственное восторженное аханье первопроходцев. Тогда я повторяю свой вопрос. Наступает тишина, в которой приближающийся звук явственно различим.

— Что это? — риторически спрашивает Вика.

— Как будто сыплется что-то, — говорит Даня. — Может, пора сваливать, а? А то… Как бы нас тут не завалило к чертям собачьим!

Я поворачиваюсь к Игорю Игнатьевичу. Он стоит у самого выхода, повернувшись спиной и напряжённо всматривается в темноту. Луч моего фонарика освещает его пермяцкий профиль: он лишь слегка прищурился. Словно ждёт чего-то.

И тут из пропасти раздаётся женский голос.

Мне становится страшно. Потому что это по-настоящему жутко — услышать человеческий голос в кромешной тьме древней пещеры, где никого нет и быть не может.

— Ты пришёл ко мне, — говорит он.

Голос лишён каких-либо интонаций, так что даже нельзя понять, вопрос это или утверждение. Впрочем, размышлять о нюансах произношения хочется в самую последнюю очередь, потому что в следующую секунду перед нами появляется светящаяся фигура. Это женщина. Она либо совершенно обнажена, либо на ней одежда настолько облегающая, что виден каждый изгиб тела. Руки её согнуты в локтях и обращены ладонями к нам, а ноги слегка разведены, будто обхватывают круп невидимого коня. Она безупречна. Она похожа на античную статую, одновременно прекрасную и непристойную.

В иных обстоятельствах я бы замер от восхищения. Здесь же я замираю от ужаса. Потому что античные статуи не светятся в темноте, словно их покрыли фосфором, и не висят в воздухе сами по себе. Потому что глаза её непроницаемо черны, а в выражении лица нет ничего человеческого. Это Хозяйка пещеры, подземный дух, горный демон, божество Нижнего мира древних вогулов.

Она приближается. Мы стоим, оцепенев. Я вижу, как приоткрывается её рот, и из него доносятся те же слова:

— Ты пришёл ко мне.

— Да, — говорит Игорь Игнатьевич. — В последний раз.

В свете наших фонариков начинает вырисовываться что-то ещё. Что-то огромное и бесформенное позади белой дамы неспешно движется к нам. Какая-то невообразимая тварь.

Обе фигуры — светлая и тёмная — приближаются всё ближе, и в некий момент я понимаю, что монстр — один. Белая дама — не более чем светящийся говорящий отросток, подобный тем, которыми хищные глубоководные рыбы приманивают к себе жертв.

Мы не успеваем ни удивиться, ни испугаться, ни возмутиться. Опора под ногами перестаёт существовать, и мы падаем в тартарары. Я слышу крики. Один из них — мой собственный. Боже, какой у меня мерзкий визгливый голос! Впрочем, падение длится недолго. Я не успеваю подумать о смерти — что-то очень прочное и упругое подхватывает меня. Я пытаюсь пошевелиться и не могу: это «что-то» вдобавок ещё и невероятно липкое. Я лежу на спине и качаюсь, как на намазанном резиновым клеем батуте. Отвратительные ощущения! Пытаюсь высвободить правую руку, преодолевая сопротивления клея. Это мне удаётся, но подо мной нет твёрдой опоры, а потому я заваливаюсь на левую сторону и в результате запутываюсь ещё сильнее. В свете фонарика мне видно уходящее в тёмную бесконечность поле серебристых беспорядочно переплетённых нитей в палец толщиной. Поле колеблется и истошно голосит — это кричат и дёргаются мои друзья.

У меня не остаётся сомнений: мы — мошки в паутине гигантского паука. Я перестаю барахтаться, потому что с каждым движением только сильнее запутываюсь. Я вишу в позе распятого, лицом вверх. Конус электрического света, прежде чем рассеяться в черноте пещеры, позволяет разглядеть того, чьими пленниками мы стали. Оно и впрямь огромное, бесформенное, многоногое.

Теперь я вспоминаю, на что именно похож необычный белый шар, который все приняли за геологическое образование. Женя была права: он похож не на гриб-дождевик, а на паучий кокон или — да, на яйцо. Кстати, где он? Я немного, насколько мне позволяют липкие нити, поворачиваю голову вбок, так, чтобы на этот шар попал луч света. Надо же! Оказывается, поверхность сферы пришла в движение: то волнообразно вспучивается, то опадает. Почему-то меня это не изумляет и даже не особо пугает. Всё ж понятно — «паучата» хотят появиться на свет.

Замечаю, что вопли прекратились. Да и сам я странно спокоен. Просто потрясающе равнодушен. Жизнь не проносится у меня перед глазами. Я не печалюсь о том, что мне, скорее всего, уже никогда не увидеть солнечного света и неба над головой. Судьба моих приятелей меня тоже не волнует. Возможно, в паутине содержится какой-то транквилизатор, проникающий через кожу. А может, это спокойствие обречённого. Говорят, антилопы тоже поразительно спокойны, когда их начинают терзать львы.

Я гляжу на метаморфозы белой сферы и размышляю. Кто такой Игорь Игнатьевич? Обычный человек, случайно встретившийся с Хозяйкой пещеры, и вынужденно заключивший с ней некую гнусную сделку, как Голлум с Шелоб? Или же он давний и преданный жрец Существа? А его пропавшие друзья-студенты? Были ли они на самом деле? Наверное, да. Вот только никакого таинственного исчезновения не было — он просто скормил их Ей и Её выводку…

Оболочка кокона не выдерживает толчков изнутри. Я вижу, как она рвётся то в одном, то в другом месте, и в разрывы высовываются длинные чёрные, беспорядочно изгибающиеся хлысты — конечности вылупляющихся детёнышей. Разрывы множатся, ширятся, сливаются и, наконец, превращаются в один. Из него, словно сухие горошины из стручка, прямо на нас валятся «па-учата». Паутина сотрясается под тяжестью их тел. Двое нависают прямо надо мной. Теперь я могу разглядеть их как следует. У них округлые тела размером с большую тыкву, множество гибких, многосуставчатых щупалец и лица. Детские лица. Их можно было бы принять за лица настоящих детей, если бы не антрацитовые, совершенно не человеческие глаза. Жуткие глаза… И ещё в них есть что-то смутно знакомое, вот только не могу понять — что… По бокам тел торчат крохотные полусогнутые ручки, точь-в-точь как у новорождённых детей, но вблизи видно, что из ладоней торчат изогнутые шипы, несомненно ядовитые. Всё это очень похоже на то, как если бы некий маньяк-вивисектор вшил половинки детских тел в тела неведомых паукообразных тварей.

И тут я осознаю, что охватившее меня ледяное спокойствие нисколько не притупило способности соображать. Сожрать?! Меня?! А вот хрен! Нож? Вряд ли от него будет много прока. Но в правом кармане камуфляжных штанов — репеллент, а в нагрудном — зажигалка. Шанс невелик, но попробовать можно…

С трудом высвобождаю правую руку, достаю баллончик, зажигалку. Из-за сопротивления паутины кажется, что всё это занимает целую вечность. Сначала брызгаю ядовитой жидкостью в «паучат». Они жмурятся, кривятся, совсем как обиженные дети, и отскакивают. Я щёлкаю зажигалкой и превращаю струю репеллента в струю пламени. Паутина плавится, наполняет воздух тошнотворным запахом горелой органики, а я проваливаюсь вниз. Баллончик у меня новый, почти полный, хватит надолго. Меня охватывает странное чувство: я понимаю, что проваливаюсь всё глубже и глубже и что, скорее всего, у меня «билет в один конец», но это меня нисколько не пугает. Напротив, осознание того, что я сам, по своей воле, иду вниз, подобно Данте, спускающемуся к центру Ада, наполняет неизъяснимым восторгом.

Я не знаю, сколько длится моё «низвержение». В конце концов жидкость в баллончике заканчивается, «огнемёт» перестаёт работать, а я вновь повисаю в паутине спиной вниз.

И слышу, как сверху и чуть сбоку доносится знакомый шорох. Нет сомнений — это Она. И вот уже я вижу боковым зрением Её светящийся силуэт.

— Ты умён! — слышу я. — У тебя есть воля к жизни.

Её речь по-прежнему безэмоциональна. Я не чувствую в её голосе угрозы. Она совсем рядом, так, что теперь я могу разглядеть Её почти целиком (насколько позволяет густая тьма вокруг). Она одновременно чудовищна и прекрасна. Я был прав: Её тело греческой статуи, — всего лишь двигающийся и говорящий придаток на теле громадного многоногого существа. А, может, это невероятный симбиоз почти-человеческого существа и совсем нечеловеческого?…

— Обними меня! — говорит Она.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От Неё прямо-таки веет плотскими желаниями, исходят волны, противостоять которым я не в силах. Это очень странное, противоестественное чувство — дикая смесь ужаса, омерзения и вожделения. Что-то подобное должен был испытывать Беовульф при встрече с матерью Гренделя. Я подчиняюсь Её зову. У Неё гладкая тёплая кожа. Она обвивает меня ногами и руками, и мы устремляемся вверх.

Подъём сквозь слои тенёт кажется мне бесконечным. Время от времени сверху вниз проплывают длинные серые свёртки, покрытые древней пыльной паутиной, висящие с невообразимых времён. Я догадываюсь, что это такое… Но вот мы останавливаемся. Я осторожно поворачиваю голову и вижу (фонарик всё ещё светит!) пять таких же продолговатых свёртков, только свежих, ещё серебристых. Вокруг каждого из которых сгрудилось по полдюжины детёнышей. Они едят. Зрелище не из приятных, но завораживает настолько, что я не могу отвести глаз. Я смотрю на умиротворённые детские лица существ, пьющих жизненные соки из моих недавних спутников. И до меня вдруг доходит, что именно показалось мне знакомым в лицах этих существ — наверное, так выглядел в младенчестве наш гид, Игорь Суслов.

— … ты дашь мне хороших детей! — слышу я.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

… Я иду к свету, из Нижнего мира в Средний. Очень хочется курить, но сигарету я позволю, только дойдя до выхода из штольни. Вот он, в нескольких шагах — светлый прямоугольник, за которым небо, солнце, река и лес, которые я уже не надеялся увидеть вновь. Под ногой что-то звякает. Я нагибаюсь и подбираю небольшой плоский предмет — бронзовую бляшку: женщина, паучки и маленький человечек, цепляющийся за Её ноги. Я пока ещё не знаю, как буду объяснять исчезновение пятерых туристов вместе с гидом. И пока не придумал, чем буду заманивать сюда других. Но я что-нибудь придумаю. Обязательно.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Александр Подольский} Кап-Кап ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Наша реальность — довольно хрупкая штука, и мне всегда хотелось написать об этой хрупкости. О том, как привычный мир может деформироваться без особых на то причин. И о том, как эти деформации способны изуродовать не только нашу зону комфорта, но и нас самих».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Дом всегда был наполнен звуками. Сквозь хлипкие стены они расползались по этажам, точно невидимые крысы. Из квартиры в квартиру, из шахты лифта на чердак, из мусоропровода в подвал. Так звуки влезали в чужую жизнь.

Стас слышал соседей и понимал, что те слышат его. Он различал их по кашлю и чихам, знал любимые телеканалы и песни, был осведомлен о семейных проблемах и привычках. Дом знакомил людей, хотели они того или нет.

Чета пенсионеров снизу привычно занималась делами — гудел пылесос, шумел кухонный кран. А вот сверху творилось что-то странное. Стас не знал имени соседки, как не знал имен и остальных обитателей дома, поэтому про себя называл ее Сменщицей. Неделю она работала с утра до вечера и возвращалась очень поздно. Это было время тишины. Но следующую неделю соседка оставалась дома, и тогда ее квартиру распирало от звуков. Голоса, звон посуды, музыка. Ругань или смех, хлопающая по ночам дверь или стучащая в стену кровать. Немолодая тетенька любила принимать гостей.

Около часа назад она начала двигать мебель. По полу елозило, скрежетало, с шумом падали предметы. А хозяйка плакала. Подвывала в пустой квартире, точно забытая на даче собака. Потом сверху раздался крик. Громыхнуло, будто уронили шкаф, и Сменщица затихла.

Стас сидел за компьютером, представляя распластавшийся на полу труп соседки. Нелепая поза, посиневшие губы, стеклянные глаза. Отогнать образ не получалось, наоборот — Стас начинал чувствовать какой-то нездоровый душок. Запах старости, лекарств, умирающего тела. Стас тряхнул головой и подошел к окну. Дождь стучал в стекло, барабанил по карнизу и размывал силуэт недостроенной высотки, что закрывала вид на город. Ее уродливую тушу возводили слишком близко — казалось, до раскрашенных в клетку стен можно добросить камень. Скоро там появятся жильцы, и к звукам примкнут образы. Люди будут наблюдать друг за другом, выглядывать из-за стекол, словно животные в террариуме… Стас поморщился. Открыл форточку пошире, запуская в квартиру свежий воздух и косую морось. По высотке поползла тень стрелы башенного крана, и на секунду почудилось, что здание перечеркнула трещина. В ее черных недрах что-то шевелилось.

Бум.

Стас поднял голову на шум. Похоже, соседка пришла в себя.

Бум-бум. Бум-бум.

Звуки становились громче, чаще. Сменщица измеряла комнату шагами — слишком тяжелыми, словно разнашивала сапоги на огромной платформе. И ковра на полу у нее не было. Топот гулял от стены к стене, дребезжала люстра под потолком. Вернулись и рыдания.

Стас вздохнул и потер переносицу. Мертвой Сменщица нравилась ему больше. Он пытался сосредоточиться на сайте, который должен был доделать и сдать заказчику еще вчера, но грохот сверху этому не способствовал. Да и снизу уже черт знает сколько не замолкал пылесос. Шум не перемещался, как обычно, а застыл на месте. Словно пылесосили одну точку. Или специально заглушали другой звук. Потому что сквозь равномерный гул прорывалось странное «шурх-шурх-шурх». Кажется, старички царапали стену.

Запах стал сильнее. На кухне Стас вытащил из мусорного ведра пакет с отходами, завязал горловину. Аромат был тот еще, но беспокоил вовсе не он. И на утечку газа это не походило. Необъяснимая вонь потихоньку заполняла квартиру.

В дверь позвонили, и Стас вздрогнул. Он никого не ждал. Не прямо сейчас или сегодня, а вообще. Гостей у него не бывало, да и сам он без особой нужды квартиру не покидал. Ему хватало своей однокомнатной зоны комфорта.

Позвонили еще раз. Одиннадцать утра, середина недели, все нормальные люди на работе. Бродить по подъезду могли разве что продавцы бесполезных товаров и впариватели ненужных приглашений. Стас вышел в коридор и, стараясь не шуметь, доковылял до двери. Прислушался. Человек снаружи звонил и в другие квартиры. Стас приник к глазку и замер. Прямо перед дверью стоял мужчина в плаще, лицо его прятал раскрытый над головой зонт. Стас сглотнул, и этот звук вдруг показался ему чудовищно громким, настоящим пушечным выстрелом, который невозможно не услышать с той стороны. По телу пополз холодок. Стас точно знал, что никого из соседей по этажу нет дома. И не будет до самого вечера. Кажется, теперь это знал и человек с зонтом. Он больше не поворачивался к другим дверям, а ждал, когда откроет Стас. Он поднял руку к звонку, и в эту минуту в шахте загрохотал лифт. Незнакомец резко развернулся и поспешил вниз по ступенькам. Зонт он так и не сложил.

— Вот дебил, — прошептал Стас с облегчением и двинулся в комнату, когда услышал новый звук.

Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап.

Он вошел в ванную и влез тапками в небольшую лужицу.

— Твою мать…

На грязно-желтой поверхности потолка набухали пузыри, точно ожоги на коже. Они медленно раздувались и капельками срывались на пол. Стас вытер мокрое пятно и поставил тазик под местом основной протечки. Но пузыри висели по всему потолку, будто дозревали, прежде чем просочиться в квартиру.

Теперь все вставало на свои места. В доме прорвало трубу, вот сантехник и обходил квартиры. Стас повернул кран, чтобы услышать знакомое гудение, но в раковину ударила струя кипятка. Странно. Ему всегда казалось, что первым делом при аварии отключают воду. Значит, проблема не в трубах. Стас не слышал, чтобы Сменщица сегодня набирала ванну, да и ее «поющий» кран перепутать с другим было трудно. Значит, сама она вряд ли устроила потоп. Но дом был той еще развалюхой, а Сменщица жила на последнем этаже. Наверное, к ней могло натечь с чердака, тем более что дождь шел третий день. Залило ведь однажды лестничную площадку.

Стас присел у тазика. Жижа на дне не была прозрачной, а напоминала ту разбавленную ржавчиной дрянь, что льется из труб после перекрытия стояка. И знакомая вонь… Пахло не хлоркой, а затхлостью и гнилью. Стас подставил ладони под морось с потолка. Вода оказалась ледяной, точно из проруби.

Кап-кап.

Стас вернулся в комнату и выглянул в окно. Дождь усилился. Теперь высотка просматривалась будто сквозь туман. Махина строительного крана пылала прожекторами, стрела рубила валящийся с неба поток воды. А на недостроенной крыше здания стояли люди с зонтами.

Стас с трудом оторвался от этой картины. Сердце стучало сильнее обычного, покалывало кончики пальцев. Ванная. Ему нужно было сосредоточиться на ванной, потому что другие мысли сейчас не помогали, а царапали психику, уводили в дебри фантазий.

Кап-кап.

Наверху проблему никто не решал. С потолка в ванной тянулись длинные струи, точно в нем просверлили отверстия. Тазики и кастрюли закончились, тряпки промокли насквозь. Стас не справлялся. Скоро вода просочится на этаж ниже, и виноват в этом будет только он. Как ни крути, надо идти к соседке. Может, она и не в курсе, что у нее там творится. Стас не очень-то любил людей и старался свести любое общение к минимуму. Одно дело — переписка, где всегда есть время подумать, найти нужные слова. Но решение вопросов с глазу на глаз приводило его в ступор.

Прежде чем выйти наружу, он попробовал прикинуть, что говорить. Как обращаться к соседке? На «вы» или на «ты»? Надо ли здороваться, если раньше никогда не здоровался? Не ополоумела ли она там вообще, раз носится по квартире в каких-то чугунных башмаках? Стас встал перед зеркалом в прихожей, пригладил волосы. Руки подрагивали. Вдох, выдох. Он захватил с собой мусорный пакет из кухни и выскользнул в подъезд.

Дверная ручка снаружи была влажной. Пол пересекали мокрые следы, будто бы оставленные водяным. Шлеп-шлеп-шлеп. Почему-то очень не хотелось с ними соприкасаться. Стас обошел лужицы, взбежал по ступенькам к мусоропроводу и отворил его железную пасть. По внутренним стенкам трубы струилась вода, запах валил с ног. Стас зажал нос, и тогда из черноты раздался свист.

Стас отпрянул, выронив пакет. Свист был коротким, негромким, таким пытаются привлечь внимание конкретного человека, а не всей округи. Иногда дом создавал иллюзии и прятал источники звуков — например, кто бы из соседей ни затеял ремонт, казалось, что сверлят и стучат именно у тебя за стеной. Не спасала даже разница в несколько этажей. Но сейчас Стас был уверен: кто-то посвистывал на дне мусоропроводной кишки.

— Эй, — просипел он в черноту и едва узнал собственный голос. Но его услышали.

Снизу засвистели громче, и… Звук не пропал. Он набирал силу, сливался с эхом и не обрывался ни на мгновение, словно гудение телевизора на канале с профилактическими работами. Человек не способен на такой долгий выдох. В темноте трубы заскребло, застрекотало, принялось перебирать лапками, коготками. И поползло вверх. Дрожащими руками Стас запихнул пакет в жерло мусоропровода и захлопнул крышку.

Он подошел к лестнице, перегнулся через перила и посмотрел вниз. Люди с раскрытыми зонтами стояли сплошной массой, как слипшиеся грибы. Шляпки раскачивались из стороны в сторону, сочащиеся влагой ножки под всевозможными углами врастали в пол, стены, потолок, друг в друга. Подъезд накрывало волной смрада.

Стас бросился к себе на этаж и влетел в квартиру. Вокруг было темно, будто ночью. Горели лампы, которые никто не включал. Стас сумел запереть дверь, несмотря на то, что почерневшие пальцы не слушались. Тапочки хлюпали по воде, в ванной плескалось. В квартире снизу что-то скребло потолок.

Мир за окном исчез в дожде, растворилась даже высотка. Мрак разгоняли только огни крана, который больше не походил на букву Г. Стрела извивалась и скручивалась кольцами, в кабине проклевывалось красное, моргающее. От каркаса отделялись новые металлические отростки. Покрытые прожекторами щупальца переплетались в ливневой стене, скрежетали, блестели в лучах электрического света.

Стас слышал, как стучит в висках кровь, как стучит в окно тьма. Он почесал переносицу изогнутым когтем, вспоминая случай трехлетней давности. Сел перед компьютером и оставшимися пальцами вбил запрос в поисковик. Мерно гудел системник, работал Интернет, поскрипывало кресло. Все как обычно. Если бы ноги не срослись с промокшими тапками и кто-то не пытался вломиться в квартиру через внешнюю стену на высоте восьмого этажа.

По экрану ползли строчки старых новостей. На другом конце страны исчезла новостройка — вернее, так только показалось, потому что целый день лил сильнейший дождь, и видимость была нулевая. Другие здания района просматривались, хоть и плохо, а это — нет. Но когда непогода утихла, только что сданная многоэтажка выглядела давно заброшенной. Гигантские трещины по всему корпусу, пустые глазницы окон, обвалившиеся балконы. Запустенье царило и внутри — здание будто пережило войну. Осколки ступеней и штукатурки в подъездах, копоть, выбитые двери, пожравшая стены плесень. Заселиться туда успело четыре десятка семей, никого так и не нашли. Как только ни объясняли тот случай, но в чертовщину власти верить не хотели, поэтому официально все свалили на какие-то махинации застройщика.

В доме погас свет, и фотографии аномальной высотки сгинули в небытие. У Стаса остались только звуки.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Шаги наверху, шуршание снизу, движения в стенах, стрекот, свист…

Кап-кап повсюду.

Он добрался до полки и нашарил телефон. Включил фонарик, отгоняя шевелящуюся вокруг тьму. Подумав, взял из шкафа еще кое-что. На дисплее горели три полоски сигнала, не так уж и плохо, но Стасу некому было звонить.

Десяток ненужных номеров в записной книжке, третий месяц ровно сто сорок четыре рубля на счете. Его никто не хватится. О нем никто не будет грустить.

Стас задернул шторы, чтобы не видеть, как снаружи накатывает чернота. Как то, что живет в ней, оплетает дом. Внутри хлюпало и чавкало. Трескались перекрытия, хлопьями осыпалась мебель, расплавленным шоколадом стекал потолок. Вот-вот к нему провалится соседка, и тогда Стас проверит свою догадку. Он не сомневался, что не будет никаких сапог на огромной платформе.

Куча новых суставов, черная шкура, когти… Стас почти не чувствовал рук, да и не руки это теперь были. Но раскрыть зонт у него получилось.

Дом всегда был наполнен звуками, а сейчас их стало слишком много. Половину Стас уже не узнавал. Он поднял зонт над головой и стал ждать. Медленно растворяться в звуке, который все изменил.

Кап-кап.

Кап-кап.

Кап…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Богдан Гонтарь} Иерофант ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Рассказ родился из байки знакомого опера. Он рассказывал, что трижды на месте преступления видел одного и того же убитого…»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Следователь Кардашов достал из ящика стола удостоверение, табельный «Макаров» с вытравленными рунами и служебный оберег — птичий череп на цепочке. Накинул потертую кожаную куртку и тяжело вздохнул. Он терпеть не мог работать по убийствам в квартирах. То ли дело, когда место преступления на улице: открыл клеть с вороном и стой кури, пока он кружит над трупами. Сел — можно работать. Вернулся в клеть — вызывай взвод упокоения. Ничего сложного. В квартире же все по-другому. Ворона не запустишь: птица боится замкнутых помещений с мертвецами, независимо от того, спокойные они или нет. Бьется в четырех стенах, ломится в окна. В квартиру надо звать служителя культа Мглы, и это было главной причиной, по которой Кардашов не любил выезды в квартиры. К его участку был прикреплен иерофант из ячейки культа, гнездившейся в подвалах местного ДК. Высокий, худой, в жару и холод кутающийся в бесформенную черную мантию с глубоким капюшоном, скрывающий лицо за маской, сотканной из жемчуга, он вызывал у следователя страх вперемешку с неприязнью. Но без жреца не обойтись. Кардашов, еще будучи помощником следователя, видел, что случилось с его предшественником, пренебрегшим услугами культа, и до сих пор просыпался ночами от кошмаров, душащих его жаркими пальцами. А бывали и более жуткие случаи, если особо консервативные следователи полагались на силу слова Божьего и брали на места убийств православных священников. Через пару часов на то же место выезжал новый следак, уже с культистом и взводом упокоения во всеоружии. После нескольких трагических инцидентов руководство приказало: на все места убийств в квартирах, частных домах и замкнутых помещениях выезжать только с адептом культа Мглы саном не ниже жреца первого круга. За нарушение — увольнение. Поэтому, заслышав о новом убийстве в квартире, Кардашов лишь покачал головой и отправил помощника заводить машину. Надо было ехать в ДК.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Дом культуры укрылся от жгучего летнего солнца в тени высоких тополей за рыночным пятаком, пустующим в будни. По разбитой и просевшей местами дорожке Кардашов подъехал к крыльцу, вышел из машины, взбежал по ступенькам и прошел между облупившимися гипсовыми колоннами к распахнутым дверям. В сумраке вестибюля на него сонно взглянула молчаливая вахтерша и уставилась обратно в шипящий телевизор. Кардашов прошагал по коридору мимо балетного класса, школы хорового пения и кружка авиамоделирования к лестнице в подвал и спустился к резным дубовым дверям. Занес руку, чтобы постучать, но, упреждая его намерения, из-за двери раздался голос:

— Кто?

— Следователь Кардашов. К Антону.

Массивная дверь беззвучно отворилась, ровно настолько, чтобы щуплый Кардашов мог боком протиснуться в открывшуюся щель.

Выбив у директора ДК подвал, культисты не озаботились уборкой скопившегося здесь за годы хлама, лишь натаскали своего добра, и теперь Кардашов шел по узкому проходу. По обеим сторонам тянулись ряды составленных друг на друга парт и стульев с вырезанными и написанными краской молитвами. Под партами коробки с резными костями покоились на ящиках с детскими журналами и методичками. Попалось несколько вешалок с карнавальными костюмами и жреческими мантиями, расшитыми серебряными рунами. За партами выстроилась череда гипсовых скульптур пионеров и горнистов, увешанных связками оберегов. В конце коридора белел бюст Ленина с красным отпечатком ладони на лбу, испещренный защитными знаками. На стенах, еле видных в полумраке, рядом с комсомольскими знаменами и вымпелами пылились оскверненные хоругви из захваченных храмов, все в бурых пятнах крови.

Антона Кардашов застал в маленькой комнате, ранее служившей репетиционной точкой местным рок-группам. На груде старого оборудования в углу жрец, облачившийся в рясу, разложил принесенные прихожанами пояса Богородицы, чистые амулеты и ладанки и, судя по зажженным свечам и запаху амбры, готовился к заговору на защиту от Мглы, который был основным официальным средством заработка культистов. Глухо звякнули вериги, Антон поднялся с колен и вопросительно уставился на оторопевшего Кардашова. Тот редко видел иерофанта без капюшона и застыл, разглядывая выбритый череп жреца, усеянный руническими шрамами. Жемчужная маска, скрывавшая нижнюю половину лица, зашевелилась, и голос Антона вывел Кардашова из оцепенения:

— Здравствуй. С чем пришел? — голос совершенно без эмоций звучал так, что слушателю подразумеваемую интонацию приходилось угадывать.

— Мокруха опять. Надо в Муравейник ехать. Я за тобой.

Повисла тишина. За годы работы с Антоном Кардашов научился все-таки определять реакцию жреца по этим паузам, и знал, что сейчас тот недоволен и обдумывает, можно ли отправить кого-нибудь вместо себя. Муравейник — спальный район с недавно отстроенными высотками — иерофант не любил. Слишком много людей, слишком настойчиво пытается пробить границу его сознания Мгла, к которой Антон приблизился в своем служении. Кардашов знал, что уже на самой окраине Муравейника жреца начинали мучить жуткие головные боли от накатывающего штормовым прибоем сонма голосов.

— Может, кого из первого круга возьмешь?

Кардашов покачал головой:

— С твоими послушниками мы до поздней ночи там провозимся.

— Ну да, знаю-знаю. Что ж поделать — не самые лучшие ученики.

— Или учитель? — хмыкнул Кардашов.

Антон лишь укоризненно покосился.

— Тебя проводят. Жди в машине, я минут через десять выйду.

— Можно не провожать, я у вас тут, как дома, считай, — и следователь направился к выходу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ждать иерофанта пришлось не десять минут, а добрых полчаса. Он появился на крыльце в мантии нараспашку и с сумкой, набитой всем необходимым для проверки, на плече. Забросил сумку и сам расположился на заднем сиденье служебной «Волги». Кардашов недолюбливал и эту его привычку ездить сзади. Будто генерала какого-то возишь, а не сектанта. Двинулись в тишине — Антон всегда просил не включать музыку. На полдороги Кардашов глянул в зеркало и поймал тяжелый взгляд жреца. Сзади раздалось пощелкивание пришедших в движение жемчужин:

— Тебе не нравится со мной работать, — он именно утверждал, это Кардашов понял точно. — Почему?

Следователь задумался над ответом. Он ни разу за два года сотрудничества не пытался сформулировать причину своей неприязни. Потер седой висок и устало, нехотя сказал, глянув в зеркало:

— Думаю, из-за специфики твоей деятельности. Заговоры, ритуалы, обряды — все эти дела на крови, таинства. Не люблю я это.

Антон кивнул:

— Не любишь, но птичий черепок, который я тебе дал, на шее носишь.

— А это вопрос или утверждение?

— Утверждение.

Кардашов криво усмехнулся:

— А с чего ты взял, что ношу?

— Знаю. Это ведь так и есть.

— Ну да. Ношу. «Мгла слепа в нашем мире, но щупальца ее рыщут среди людских душ, выискивая слабых, чтобы испить их и, окрепнув, пожрать все сущее, и лишь защита на крови — оберег от нее» — так вроде ваши проповедники на площадях кричат?

— Практически дословно воспроизвел. То есть дело не лично во мне, а в сфере моей работы?

— Получается, что так, — вздохнул Кардашов.

— Не могу сказать, что сильно переживал по этому поводу, но рад слышать. Все мы — дети Суритска, никуда от этого не деться. Просто кто-то — приемные и упираются руками и ногами, отказываясь видеть реальную картину мира. А родные принимают со смирением этот мир с его испытаниями и Мглой.

Следователь поморщился:

— Вы все так пафосно и красиво говорите о Суритске, будто это и не трагедия вовсе была, а благодать божья.

— Любая трагедия есть благодать божья, — глаза Антона блеснули, он склонил голову чуть набок, наблюдая за Кардашовым, но голос оставался таким же холодным и отстраненным. — Вопрос в том, для каких богов эта благодать.

— Вот о чем я и говорю. Ваш пафос и попытки придать всему поэтичности и божественности меня раздражают. Я служил на границе Суритска, в карантинной зоне. Два года там провел, в караулы ходил. Дня там нет, солнце больше не касается города. Лишь иногда чуть светает до сумерек. И в этих сумерках с дозорных вышек в бинокль виден частокол вдоль объездной на окраине города. Многокилометровый частокол, и на каждый кол насажено человеческое тело. Что в этом божественного и благодатного? Карантинную зону организовали, повырубив и выкорчевав лес вокруг города на два километра, потому что люди пытаются выбраться из города. И им, соответственно, нужно преодолеть два километра чистого поля, за которым стоим мы. Они идут и идут. Каждую ночь кто-то пытается выбраться. И в лесу постоянно крики людей. Их там ловят и частокол растет. Но многие выходят из леса. А у нас приказ — не выпускать и стрелять сразу на поражение. Войти и выйти из карантинной зоны может только спецподразделение группы сдерживания, разведчики. Знаешь, почему такой приказ?

— Из-за… — Антон замялся. — Особенностей в работе радиосвязи. Нет возможности связаться с командованием и доложить. Там же вся связь теперь голубиной почтой.

— Особенностей? — Кардашов почувствовал, что начинает заводиться. — Это не особенности, это… — и сам замолчал, силясь подобрать слова.

То, что происходило с людьми, пытавшимися воспользоваться рацией или телефоном, до сих пор повергало его в дикий первобытный ужас. Сослуживец Кардашова, вновь прибывший из учебки молодой паренек, стоял на посту, когда к его вышке вышла большая группа перебежчиков. В панике он схватился за рацию, обязательную к ношению в карауле, несмотря на ее бесполезность. Перебежчики прошли, не встретив сопротивления, а разводящий нашел паренька мертвым наутро. Новобранец штык-ножом вспорол себе живот и выколол глаза. Говорят, ему так повелели голоса, поселившиеся в каналах связи возле Суритска. Перебежчиков к полудню настигла группа сдерживания в заброшенном селе и сожгла заживо из огнеметов.

От воспоминаний Кардашова отвлек голос с заднего сиденья:

— Я знаю, что там со связью. И с беженцами.

— Откуда?

— Жемчуг для маски я собирал на берегу восточнее Вороньего мыса. Если ты знаешь, где это.

Кардашов знал. Он почувствовал, как выступил на спине ледяной пот и вздыбились волосы на затылке. Голос за спиной продолжал:

— Говорят, что море ушло от берегов Суритска. И не возвращается. Нет приливов. Уверен, ты слышал об этом. И это действительно так. Я видел край этого моря, дошел до него по обнажившемуся дну и у кромки воды вознес молитвы богам. Так что можешь не вы***ваться, капитан. Про Суритск я знаю уж никак не меньше твоего, — Антон положил бледную ладонь на плечо Кардашова, и он на миг увидел…

Бескрайнее ночное небо с хаотично перемешавшимися созвездиями. Далеко на горизонте еле видные огни пожаров в бухте, где лежит город. Тонкая ниточка светлого неба над сопками за городом и черная беззвездная воронка над ним. До самой бухты тускло поблескивает вязкая поверхность, бывшая некогда морским дном. Запах ила и гнилой рыбы смешивается со свежим бризом. А невдалеке плещется черная вода, и у самой ее кромки стоит на коленях закутавшаяся в мантию фигура, вздымает к небу тонкие белые руки, и сквозь плеск над водой плывет гулкое песнопение на неведомом языке.

Иерофант убрал руку, и видение исчезло, а Кардашов еле успел вывернуть руль, чтобы не вылететь на встречку. Отдышался, утер пот со лба. Сердце билось в груди, как обезумевшее.

— Антон, не делай так больше. Понял?

Тот лишь кивнул в ответ.

Когда подъезжали к Муравейнику, Кардашов с неожиданным для себя злорадством отметил, что жрец принялся массировать виски — у него началась мигрень.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Судмедэксперт, криминалисты и присланный не отошедшим от похмелья участковым молодой лейтенант толпились в коридоре, не решаясь пройти дальше в квартиру, когда Кардашов с Антоном поднялись к ним на лифте.

— Доклад! — отрывисто бросил следователь.

— Соседи ночью слышали крики и вызвали наряд. Никто не открыл. Выломали дверь и вот — увидели, — лейтенант махнул рукой в сторону комнаты. Из-за дверного косяка был виден линолеум на полу, кусок ковра, угол кровати и две голых ноги в потеках крови.

— Так, все понятно. Ну, Антон, твоя очередь. Работай, а мы пока с… Как тебя? — обратился Кардашов к лейтенанту.

— Самойлов, товарищ капитан.

— А мы, Самойлов, соседей опросим.

Жрец опустился на корточки над своей сумкой и начал извлекать из ее глубин всевозможные обереги, лампадки, свечи и пучки трав. Из-под капюшона раздалось еле слышное размеренное бормотание.

Обход по соседям не дал особых результатов, но картина, в общем, была ясна. Типичная бытовуха. Потерпевшая — Сердюк Вероника Александровна, двадцати шести лет. Проживала в квартире последние три года. Последние несколько месяцев — вместе с сожителем. Про сожителя толком никто ничего не знал — мужик как мужик, не особо разговорчивый, но вежливый, приличный на вид. В ночь убийства никто не видел, чтобы он входил или выходил из квартиры, да оно и понятно — все ушами к стенке прижались, слушая крики, да стенания потерпевшей. Кардашов, и без того смурной, окончательно помрачнел. Никак не мог привыкнуть к этой черте человеческой натуры — человека убивают, а никто не спешит помочь, только наблюдают. Хорошо хоть полицию вызвали.

В квартире пахло ладаном и амброй. Следователь поморщился от едкого запаха. Зеркала занавешены, везде горят свечи и лампадки, а в дверном проеме, ведущем в комнату, колышатся длинные нити с нанизанными на них косточками и черепками. Антон закончил к его приходу — Кардашов услышал тихое позвякивание вериг на кухне, и тут же зашумел чайник. Криминалисты уже работали вовсю, а лейтенант устроился на стуле в центре комнаты и, высунув от усердия кончик языка, под диктовку судмедэксперта составлял протокол.

— Осмотр спокойно прошел? — поинтересовался Кардашов у лейтенанта.

— Ага. Ваш жрец говорит — случай неопасный, взвод упокоения не нужен, можно работать, — ответил тот, не отрываясь от письма.

— Следы борьбы? — спросил на автомате.

Лейтенант растерянно осмотрелся:

— Как видите, в изобилии.

И правда — пол был усеян обломками мебели и осколками битой посуды. Под окном в луже воды, натекшей из вазы, лежал букет цветов. Кардашов, глядя под ноги и осторожно ступая, приблизился к телу.

Белые ноги в синяках, бугорки целлюлита на изрезанных бедрах. Халат, коричневый от крови, распахнут на груди, одна чашечка лифчика чуть съехала вниз. Между грудей поблескивает амулет — маленький рунный камушек. Руки, тонкие и изящные, тоже в синяках, несколько ногтей содрано. Перерезанное горло. Лицо…

Вглядевшись в лицо, следователь вздрогнул. Неприятно так вздрогнул и почувствовал пустоту, ухнувшую в груди. Ноги отказались слушаться, закружилась голова. Он кое-как подошел к кровати и присел на край, не отрывая глаз от лица убитой.

— Эй, как там тебя…

— Самойлов, — недовольно отозвался лейтенант.

— Да, Самойлов, извини, запамятовал… Назови еще раз фамилию и имя потерпевшей.

— Сердюк Вероника.

— Да ну на хер…

Зашуршали нитки в дверном проеме, защелкал жемчуг.

— В чем дело, капитан?

Кардашов поднял отчаянный взгляд на Антона:

— Это не Сердюк. Это Идимешева Аида.

— Уверен?

— Уверен. Я ее на прошлой неделе оформлял. Тело за гаражами нашли на Первомайской, там без тебя обошлось.

Лейтенант, переводя недоумевающий взгляд с Антона на Кардашова, захлопнул папку с протоколом:

— Товарищ капитан. Вы как себя чувствуете? Какая Идимешева? Сердюк Вероника, я говорю — вот паспорт ее на столе.

Кардашов взвился с кровати:

— Где?

Схватил паспорт, открыл и вгляделся в фото:

— Фото, может, и Сердюк. А это, — следователь указал пальцем на тело, — Идимешева.

Жрец шагнул к нему, выставив перед собой открытые ладони:

— Так, капитан, успокойся. Опиши лицо убитой. Что ты видишь?

Кардашов глянул на труп:

— Хакаска. Глаза темные, брови тонкие, выщипанные. На лбу тонкий шрам над левой бровью. Скулы острые, вообще лицо — типичное монголоидное, только кожа очень светлая. Волосы черные, длинный хвост.

Жрец переспросил:

— Точно хакаска? — и, не дожидаясь ответа, скомандовал Самойлову. — Сходи на кухню покурить и экспертов с собой возьми. Дверь закройте.

Когда лейтенант скрылся, Антон, звякнув металлом, подошел вплотную к Кардашову и тихо сказал:

— Пусть выдергивают участкового и заканчивают без тебя. Тебе необходимо передать дело другому следователю. А сейчас поехали к нам в святилище. Надо поговорить.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Жрец задумчиво мерял шагами свою комнатенку, а Кардашов терпеливо ждал, пока он соберется с мыслями. Наконец Антон заговорил.

— Смотри, капитан, — сказал он, — ты увидел там Идимешеву, которую уже видел мертвой неделю назад. Так?

Кардашов кивнул, и иерофант продолжил:

— А я и все остальные видим Сердюк Веронику. Курносую шатенку с короткой стрижкой. Квартиру я проверил, она чиста. Значит, дело не в квартире. И не в этой убитой, мы-то ее видели нормально. Понимаешь? Расскажи про Идимешеву, что там и как было.

И Кардашов начал рассказывать. Труп Идимешевой в закоулке между заброшенными гаражами обнаружил мелкий пацан. Бегал, играл с друзьями в прятки и набрел на тело. Идимешева Аида Павловна уже пару недель как была мертва на тот момент, но тело не разлагалось. Даже запаха не было. Лежала, прям как живая, в грязном, заваленном мусором закоулке, абсолютно голая на куче своего же тряпья, и только в распахнутом рту копошились, жужжа, мухи. Мальчик рассказывал, что он хотел подойти к телу поближе, да уберегло его от верной смерти лишь то, что Идимешева моргнула. Выжидала, да не сдержалась. Перепуганный пацан, плача и крича, побежал домой и рассказал все родителям. Его отец сходил в закоулок, все проверил и вызвал полицию. Послали Кардашова. Сразу со взводом упокоения. На месте вытащили из УАЗа-буханки клеть с вороном и запустили птицу. Ворон долго кружил над крышами гаражей в лучах закатного солнца, но так и не сел — вернулся к хозяину. Кардашов дал отмашку группе, а сам удалился. Из закоулка долго доносились речитативы молитв, а потом воздух разорвал дикий нечеловеческий вой, неимоверно долгий и протяжный. В итоге взвод упокоил Идимешеву навсегда, потеряв только одного бойца раненым. Было установлено время смерти. Обстоятельства схожие: сожительствовала с мужиком, в одну из ночей соседи слышали звуки ссоры и крики, но наряд вызывать не стали, потому что все быстро стихло. А потом девушку долгое время никто из соседей не видел. Но никто в розыск не подавал, и, если бы не пацан, все могло бы закончиться хуже. Сожителя ее нашли в тот же вечер, в багажнике его машины обнаружили и орудие убийства — веревку, которой он задушил Идимешеву. Сожитель пытался отпираться, но улики были неопровержимые, и его отправили в СИЗО.

Там он и повесился на жгуте из простыни через день.

— А как он отпирался? — спросил Антон, когда Кардашов закончил свой рассказ.

— Да как… — следователь пожал плечами. — Как и все. Валил все на другого.

— На кого?

— На ее отца. Мол, это он ее убил, потому что ее душу пожрала Мгла.

— Отец тоже в розыск не подавал?

— Нет.

— Вот странный ты человек, Кардашов, — Антон встал и прошелся по комнате. — Людей презираешь за безразличие, а сам — такое же говно. Взял и прекратил следствие наскоряк. О погонах майора грезишь? Или ленивый просто?

Следователь почувствовал, как лицо налилось краской и подкатило острое чувство стыда, тут же, правда, задавленное гневом.

— А ты меня не суди! — прошипел он, — Я, знаешь, сколько этих бытовых убийств видел? У меня нюх уже! Да тут и нюх не нужен — всегда все одно и то же. Пережрут синьки и режут друг друга! Или душат. Или еще что.

— Подвел тебя твой нюх. На теле у нее другие следы были, кроме как на шее?

Следователь поморщился, вспоминая:

— На спине вдоль позвоночника руны были вырезаны. Какие — не помню.

Жрец покачал головой:

— Ты все-таки идиот, капитан. У тебя ритуальное убийство, а ты его по бытовухе проводишь. Отца нужно найти.

— И что с ним делать?

— Как что? — пожал плечами Антон. — Брать.

— Как я тебе его возьму? Следствие прекращено, дело в архиве!

— Так возбуди его опять, — жрец пожал плечами. — Не мне тебя учить твоей же работе.

— Если подниму дело и выяснится, что это он ее грохнул, мне конец. Уволят. Человек же с собой покончил.

— Может и не покончил. Может отец и его убил.

— Какая разница? Меня все равно уволят. А то и посадят.

Антон склонился над понурившимся Кардашовым. В глубине капюшона мерцали глаза и искрился жемчуг:

— Не доведешь до конца — Идимешеву свою будешь постоянно видеть. На каждой своей мокрухе. А потом и не только на мокрухе. Она доберется до тебя. И тогда тебе не то, что я, даже Отцы культов помочь не смогут. Не то дело ты на тормозах спустил.

— Говорю тебе, дело нельзя возбуждать заново! Никак нельзя! — Кардашов в отчаянии схватился за голову.

Антон долго, пристально смотрел в глаза следователю и сказал:

— А ты не возбуждай. Мы старика с тобой так найдем. Я помогу, если отдашь хакаса мне.

И впервые Кардашов увидел в глазах жреца неподдельный интерес — последнее, что он хотел бы увидеть на этом свете.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Списанный «Грач» и патроны к нему Кардашов купил у омоновцев. За ус-ловку вместо реального срока подговорил угонщика, стоящего у него на учете, найти неприметный микроавтобус. Взял отгул на несколько дней по болезни, жене сказал, что уезжает на рыбалку, и провел вместе с Антоном разведку. Старик жил там же, куда к нему Кардашов ездил в прошлый раз. Дом хакаса, большой и неказистый, словно слепленный из нескольких разных кусков, располагался на территории дачного хозяйства. Все участки и дачи вокруг него пустовали — в этом Кардашов с Антоном убедились, пока старик ездил в город. Можно было действовать.

В условленный день затемно с утра следователь подъехал к ДК и из темного проема вестибюля к машине вышли пять фигур в одинаковых мантиях с капюшонами. Лица четверых скрывали темные маски, вырезанные из дерева, под капюшоном Антона, как всегда, поблескивал жемчуг. Жрец, вопреки своей привычке, сел на пассажирское сиденье. Остальные культисты расположились сзади.

— Значит, смотри, что я пробил по своим каналам, — заговорил иерофант, когда выехали за город. — Отец ее, Идимешев Владислав, старик непростой. Хакасы не принимают учение культов. Христианское тоже, хотя его никто особо теперь не принимает, кроме оголтелых фанатиков и старух — оно от Мглы не защищает, даже, скорее, наоборот. У них, как и у бурятов с тувинцами, защита построена на смеси шаманизма, буддизма и частично наших, культистских, элементах с рунами и прочим, появившимся из Суритска. Короче, они верят, что через шаманские анималистические ритуалы на крови и рунах могут слиться с Мглой, не питая ее, а став ее частью. Ну, не кормить чужую силу, а стать ею, понимаешь? И это для них аналог нирваны, окончание круга перерождений в больном и проклятом мире. Так вот отец ее — шаман не из последних в области. И ходят слухи, что сама Идимешева тоже была под стать отцу. Люди говорят, что убил он ее, потому что она сама хотела принести его в жертву Мгле, чтобы в благодарность Мгла дала ей слиться с собой. И еще люди говорят, что через ее убийство старик сам вознесся. Разорвал свой круг реинкарнаций.

Кардашов недоуменно посмотрел на Антона:

— А какие люди тебе это говорят?

— Разные. К нам много кто ходит. Везде свои есть. Ты же мент, не мне тебя учить агентурную сеть наводить.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

К дачному поселку проехали по размытой весенним паводком дороге через лес. Прокрались, потушив фары, узкими извилистыми переулками. Ни одного огонька в окне, ни одного человека во дворе. Когда подъехали к перекрестку, за которым стоял дом старика, Антон приказал остановиться и долго сидел, вглядываясь в темные окна.

— Нас ждут, — сказал он после долгой паузы.

— С чего ты взял?

— Мы чувствуем.

— Мы? Или ты?

Антон покосился на Кардашова:

— Мы. И я, и бойцы.

Кардашов оглянулся на культистов.

— Они тебе ничего не скажут, — раздалось из-за жемчужной маски. — Это боевая ячейка культа. У них обет молчания. Я говорю за них.

Кардашову стало очень неуютно. В этот момент его в полной мере настигло чувство, что он участвует в чем-то крайне неправильном и зловещем, на секунду возникло желание бросить все и уехать прочь из этого дачного хозяйства.

Антон продолжал, не обращая внимания на помрачневшего капитана:

— Бойцы осмотрят дом по периметру, мы подождем в машине. Как окончат осмотр — заходим внутрь, — он оглянулся назад. — Проверить оружие!

В зеркало Кардашов увидел, как боевики достали из-под мантий пистолеты-пулеметы. У двоих были «Кедры», у двоих «Каштаны», сам Антон извлек ПП-2000. Брови следователя поползли наверх от удивления.

— А оружие у вас… — начал, было, Кардашов.

— Я не спрашиваю, откуда у тебя ствол? Вот и ты прояви тактичность, — перебил его Антон.

— Я думал…

— Что ты думал? Что мы тут магией воевать будем? — Антон словно читал мысли следователя. — Взрослый же человек. Ты бронежилет взял?

— Нет, — растерянно ответил капитан.

— Я так и знал, — он обернулся назад. — Доставайте. Держи еще наручники, свои в машине оставь, — жрец протянул следователю ржавые БРСы с золотой бляхой на цепочке. — На них печать удержания.

Кардашов кивнул в ответ. Сзади ему подали черный полицейский броник. Он кое-как натянул его через голову, потуже застегнул клапаны. Вроде нормально сел.

Антон скомандовал боевикам:

— Все, начали.

Культисты выскочили из машины и, держа оружие на изготовку, побежали к забору. Пригибаясь, дошли до калитки и по одному юркнули внутрь. Спустя несколько минут один из них показался в переулке и махнул рукой.

— Чисто. Пошли, — сказал Антон.

Пробежали через калитку и быстро пересекли пустой двор, засыпанный прошлогодним прелым сеном. Двинулись вдоль стены дома ко входу в сени. Антон вошел первым, Кардашов следом. Двое культистов двинулись за ними, двое остались на улице. В сенях в ноздри Кардашову ударил смрад разложения. Он проморгался, привыкая к темноте, и увидел, что с потолочных балок свисают многочисленные проволочные крючья с насаженными выпотрошенными трупами кошек. Большинство уже иссохло, но было и несколько свежих. Дощатый пыльный пол под ногами — в бурых пятнах и потеках. Антон долго осматривал дверь в жилые помещения и в итоге заключил:

— Защиты нет. Вообще никакой. Заходим осторожно. Не разбредаемся.

Изнутри дом был подобен лабиринту. Куча комнат, хаотично соединенных между собой коридорами и проходами. Везде хлам и мусор. Старик, судя по всему, тащил в дом все, что плохо лежит. Либо готовился к нападению и создал систему укрытий и укреплений. Света не было, и комнаты без окон, расположенные в глубине дома, не освещались, благо Антон с боевиками взяли фонари. Тут и там на полу были разбросаны кости, попалась даже пара человечьих. С потолка на каждом шагу свисали связки трав, длинных черных перьев и хитро переплетенных между собой сухих веточек. По углам коптили свечки и резко пахнущие елеем лампады. Комнату за комнатой они осмотрели весь дом. Старика нашли на кухне, узкой, длинной и, как и все прочие помещения, заваленной всевозможной утварью. Хакас невозмутимо стоял у плиты, помешивая ложкой кипящее варево. В сторону вошедших даже не обернулся, лишь сказал:

— Даю вам возможность опустить оружие и спокойно уйти. Хорошо подумайте прежде, чем принимать поспешные решения.

Стоявшего за Антоном Кардашова молча оттеснили двое культистов и двинулись вперед к старику, держа его на прицеле. Иерофант сказал:

— Выключи плиту, отойди от нее, встань на колени и положи руки за голову.

Старик никак не среагировал. Боевики приближались к нему мелкими шажками. Один из них внезапно остановился, посмотрел в окно, застыл на секунду и повернулся к нему, вскидывая ствол. Жрец только успел крикнуть: «Ложись!» — и дернуть Кардашова за собой на пол. С улицы раздался треск автоматных очередей, посыпались битые стекла, щепки из простреленных стен, а в пыльном воздухе закружились клочки обоев. Старик же шустро юркнул в проем, спрятанный за висящим на стене ковром. Очередь прошила одного боевика, его отбросило к стене, и он сполз по ней, оставив красный след на кафеле. Трое других успели броситься на пол. Антон рявкнул: «Занять оборону!» — и пополз по битому стеклу вперед, вслед за стариком. Кардашов двинулся за ним.

За ковром вправо уходил короткий коридор, в конце которого виднелась еще одна комната. Поднялись во весь рост и осторожно, стараясь не шуметь, двинулись вперед. Когда преодолели половину коридора, из-за угла навстречу выскочил мордоворот с двустволкой. Никто не успел среагировать, и звуки выстрелов из обоих стволов слились воедино. Антона, шедшего впереди, отбросило назад на Кардашова. Оба повалились на пол, а человек пошел к ним, перезаряжая ружье на ходу. Кардашов кое-как спихнул с себя обмякшее тело жреца, и едва успел вытащить «Грач» — здоровяк уже взводил курки. Первые три выстрела пришлись противнику в грудь, и он отшатнулся, опустив ружье и недоуменно глядя на расплывающиеся пятна на светлой мастерке. Четвертый выстрел в голову опрокинул его навзничь.

Кардашов добежал до комнаты, собрался с духом и заглянул внутрь. Никого. Комната была тупиковой, в полу зиял распахнутый люк. Позади жрец пришел в себя и поднимался, схватившись руками за живот. Залп разлохматил его мантию, несколько дробинок выщербили жемчуг на маске. Иерофант, кряхтя, расстегнул клапаны на поясе и плечах и половины развороченного бронежилета с глухим стуком упали на пол.

— Ты как? — спросил Кардашов.

— Жив. Вериги уберегли, — Антон подковылял к Кардашову.

Вокруг в доме вовсю шли боевые действия. Автоматные очереди раздавались не только из кухни позади них, но и из комнат. Голос Антона сквозь звуки выстрелов доносился словно издалека:

— Прыгай в подпол!

За спиной в кухне что-то гулко хлопнуло, раздался громкий треск, с потолка посыпалась штукатурка. Жрец, поторапливая, подтолкнул следователя, и Кардашов шагнул вперед. Разглядел в полумраке дно подпола и спрыгнул, оказавшись в узком тоннеле. Антон заглянул следом и спустился вниз.

— Ты извини, времени защиту проверять не было, поэтому тебя вперед послал, — сказал он и пошел вперед, прихрамывая.

Кардашов, матерясь, двинулся следом. Тоннель то сужался, то расширялся, уходил вниз или оборачивался подъемом, а за очередным поворотом, когда следователь уже устал идти на полусогнутых, кончился.

Старик дожидался их в обширном зале. Свет множества свечей на полу выхватывал из темноты земляные стены и потолок, схваченные деревянной крепью, и грубо вытесанный мраморный алтарь за спиной старика, покрытый коркой запекшейся крови. Хакас заговорил, и ему вторило эхо:

— Я предлагал вам уйти. Вы отказались. Зачем вы вообще пришли? Вот ты, мент, знаешь, зачем?

— Заткнись, — ответил ему Антон.

Кардашов промолчал. Старик лишь пожал плечами:

— Как знаете. Я пытался вас предупредить.

Они приближались к старику, а тот просто стоял, сложив руки на груди.

— Надень на него наручники! — скомандовал Кардашову жрец, держа хакаса на прицеле.

Следователь потянулся за браслетами, и в эту же секунду увидел, как дрожащая в пламени свечей тень старика на стене за алтарем начала расти. Она дрожала, ширилась и тянулась вверх, выпуская длинные протуберанцы. За считанные секунды тень заполнила всю стену и переползла на соседние стены и потолок.

— Чего медлишь? Быстрее, бля! — крикнул Антон, но Кардашов не мог пошевелиться, завороженно глядя на тень, заполняющую комнату.

Она поглотила свет, и огоньки свечей теперь не освещали ничего, просто мерцали в непроглядной тьме. Старик сделал шаг назад к алтарю и растворился в собственной тени, пропал. В наступившем мраке раздался голос Антона:

— Ну и мудак ты, капитан. Тебе только малолеток по подворотням ловить.

Тьма вокруг них зашелестела, зашипела, заговорила сотней шепотков, но стихла, едва Антон включил фонарь. Белый луч прорвал вязкий мрак и ослепил Кардашова на секунду.

— Как сам? Цел? — не дожидаясь ответа, Антон подошел к следователю и рывком поднял его на ноги. — Пойдем, нужно выбираться, пока шаман нас не прикончил. Держись за меня. Твою мать, хорошо хоть фонарь успели вчера заговорить на рассеивание Мглы. Но надолго его не хватит.

Кардашов, еле переставляя ноги, поплелся за Антоном.

— Что произошло? Что со стариком? — спросил он жреца.

— Старик выпустил через свою тень Мглу и растворился в ней. Хвала богам, он еще слаб, и плохо с ней управляется, но нужно торопиться. Много времени, чтобы освоиться, ему не пона… — Антон осекся на полуслове и остановился, прислушиваясь.

— Слышишь? — обратился он к Кардашову.

— Нет.

В этот же миг что-то оттолкнуло следователя в сторону и бросилось на иерофанта, сбив его с ног. Кардашов подхватил с пола упавший фонарь, и луч света выхватил из темноты Антона. Он уже поднимался на ноги, пытаясь дотянуться руками за спину, где извивалось существо, черное, словно вылепленное из смолы, с худым телом и длинными костлявыми конечностями. Оно вцепилось в лицо Антону и силилось сорвать с него маску, но под светом фонаря тварь задымилась, испуская серный смрад, отпустила жреца и пронзительно заверещала, неестественно широко раззявив черный беззубый рот, и Антон, улучив момент, дотянулся до тонкой шеи, сдавил ее и, перекинув через плечо, швырнул тварь на пол.

— Не отводи фонарь от него! — крикнул он.

Существо на полу засучило ногами, пытаясь отползти в спасительную темноту, но жрец придавил его пяткой к полу, вытащил из ножен на поясе длинный трехгранный кинжал и воткнул его твари в живот. Верещание стихло, задергались в судорогах ноги и руки, обрастая черной плотью, вздулся живот, раздалась вширь грудная клетка, и через минуту на полу под ногами Кардашова лежал, поскуливая и держась за кровоточащий живот, старик-хакас. Горячая смола стекала с него, как ртуть, не оставляя на дряблом старческом теле ни следа и моментально впитываясь в земляной пол. Мрак отступил, всосался в жалкую и маленькую тень на полу под стариком. Антон склонился над хакасом:

— Ну что, старый? Допрыгался? Думал, судьбу за яйца поймал? — он поднял взгляд на Кардашова, задумчиво потиравшего висок стволом «Грача». — Ну? Взяли-потащили?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Наверху все стихло. По всему дому деловито сновали с оружием в руках невесть откуда взявшиеся фигуры в черных мантиях и масках из черного дерева. К Антону с капитаном сразу подошли двое, забрали у них старика и потащили его на улицу. Еще один культист с «Калашниковым» в руках вышел из кухни, развороченной взрывом, им навстречу.

— Ваше святейшество, всех перебили, ушли только двое — шестерки. Мы подумали, пусть бегут, разносят вести. Живыми взяли пятерых. С нашей стороны потеряли только двоих. Можем заканчивать?

Антон кивнул:

— Да. Оставляйте пятнадцать человек, остальные по машинам. Выйди на связь со святилищем, пусть шлют капеллана с группой охранения. Часовню православную на востоке отсюда не трогать и не сжигать. Вынесите оттуда все иконы и запускайте отца-осквернителя, пусть готовит помещение. Там развернем новую ячейку. Выполнять.

Кардашову, замершему в недоумении, он махнул рукой:

— Пошли в машину, все объясню.

Во двор вышли из кухни, где снесло полстены. На улице двое культистов с дробовиками добивали раненых, корчащихся на земле хакасов. В стылом утреннем воздухе раздавались хлопки выстрелов, и щекотал ноздри запах пороха. Еще двое стаскивали тела к поленнице, где уже скопилось навскидку трупов двадцать. Там же молодой послушник обыскивал трупы, снимая обереги и боеприпасы. Пока жрец со следователем шли мимо, все бросили свои занятия и под стоны раненых и умирающих проводили их взглядами. В машине Антон посидел, собираясь с мыслями, и заговорил:

— Насчет самой Аиды Идимешевой я тебе не соврал. Она настолько погрязла во Мгле, что даже после смерти хватило сил являться к тебе. И она продолжала бы являться, питаясь твоим страхом, а потом набралась бы сил и утащила тебя за собой. И хакаса этого так или иначе надо было убирать, не по зубам ему эта сила, и через полгода случился бы тут второй Суритск. Просто попутно с добрыми делами я решил расширить зону влияния культа, потеснив шаманов. Люди мои сидели в засаде, но, думаю, если бы ты знал все заранее, вряд ли бы с нами пошел. А шаманские игры с природой и неназываемыми богами опасны, поэтому и от остальных шаманов все равно надо избавляться. Согласен со мной?

Ошалевший Кардашов несколько секунд переваривал полученную информацию, наливаясь кровью, а потом сдавленным голосом зашипел:

— Да ты… Ты хоть понимаешь, какую бойню тут устроил? Сюда скоро столько патрулей съедется! ОМОН вызовут! Группу сдерживания!

— Тихо, тихо, тихо! — Антон поднял ладони в примирительном жесте. — Никто не приедет. Поселок пустой. Мирных жителей мы заранее вывезли. Кроме шаманских боевиков, тут никого не было, а чтобы мы не привлекли внимания, около сотни наших послушников держат защиту по периметру поселка. Все в порядке. И конкретно ты, — костлявый палец ткнул Кардашова в грудь, — гарант того, что эта ситуация останется в секрете. Ты, капитан, соучастник преступления, на секундочку. И будешь молчать. А за наше молчание будешь нам помогать. Мы тебя за годик двинем до подполковника, благо связи есть, и будем плодотворно сотрудничать. Согласия твоего не спрашиваю, выбор у тебя, прямо скажем, невелик. Микроавтобус свой оставляй здесь, мои люди тебя докинут до дома. С угонщиком твоим уже разобрались, хорошо, что трепаться не успел начать. А ты в следующий раз выбирай людей понадежнее.

Антон перегнулся через следователя и открыл ему дверь.

— Все. Можешь идти. До завтра обдумай все и приходи в святилище. Ничего страшного не случилось, просто теперь работы прибавится. Но с работой прибавится и денег — мы не жадные. Ступай. За Идимешеву свечку у нас поставишь черненькую, чтоб наверняка. Хотя и так больше не побеспокоит, думаю. Давай, до завтра.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Домой Кардашова вез молчаливый послушник с АКСУ за пазухой. Следователь чувствовал себя разбитым и опустошенным и лишь безразлично глядел на запыленную стену леса вдоль дороги.

В магазине возле дома взял бутылку коньяка, прошел через детскую площадку, на которую спозаранку уже высыпали шумные ребятишки, и заскочил в подъезд.

Жена что-то готовила на кухне. До Кардашова донесся стук ножа по разделочной доске и запах жареного мяса.

— Привет, Людочка! — крикнул он, но жена не ответила.

Кардашов первым делом пошел в душ и долго отмывался от пороховой и серной гари под струями горячей воды. Размышлял о будущем, и на самом деле оно теперь виделось не таким уж и мрачным. Культисты, как ни крути, люди надежные, хоть и отморозки. Да и, действительно, всегда при деньгах будет теперь. Все лучше, чем бандитов крышевать за спасибо. Как раз пару таких обнаглевших ребята Антона с легкостью отвадят. Тем более подполковника через год пообещали. Не так уж все и плохо. Следователь впервые улыбнулся за это утро. Закутался в полотенце, надел тапочки, подхватил с тумбочки в коридоре коньяк и прошагал в кухню. Жена стояла спиной к нему, игнорируя его появление. Кардашов хмыкнул, достал рюмку, налил коньяка и опрокинул. Поморщился, занюхал кулаком.

— Любимая, ну ты чего? Обиделась на что-то?

— Нет. Наоборот даже. Спасибо тебе.

— За что? — удивился Кардашов.

Жена обернулась. Кардашов попятился, запнулся об табуретку и повалился на пол. Она подошла к нему с ножом в руках.

— За свободу, — и Аида Идимешева улыбнулась следователю.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Валерий Цуркан} Дети в подвале… ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «До 2004 года в полукочевом режиме жил в Казахстане, Таджикистане и Узбекистане. Потом откочевал в Россию с женой, дочкой и двумя папками рассказов и стихов. Писать к тому времени практически перестал… Но послал пару рассказов в журналы, их опубликовали, и решил снова взяться за старое. Так пока и не остановился».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

День не задался с самого утра. Шёл хмурый дождь, а Костя Степнов такой погоды ужас как не любил. У него просто внутри всё замерзало от такой погоды, и становилось тоскливо. И от этой тоски могла спасти только водка или работа. Но с водкой сейчас строго, начальником отдела года три как назначили бабу, и она следит, чтобы не злоупотребляли. А работы интересной не прилетало уже давно, лишь бытовая скукотища — разборки в общежитиях, жалобы одних соседей на других, а потом ответки. Рутина, в общем.

А тут ещё и жена учудила. Взяла и уехала к маме, вроде как — развод. И детей с собой забрала. Не хочет она быть женой простого честного следователя, который дома почти не бывает. Ей нужен такой муж, чтобы и зарабатывал хорошо, и дома сидел, и детей водил в зоопарк.

Настроение хуже некуда. Водки в отделе не нальют, тоска зелёная.

Сквозь дождь и пробки он плыл по городу в своей «Калине». Поди-ка, городок маленький, двести тысяч населения всего, а тоже пробки по утрам, никогда такого не было. Оказалось, что впереди авария, «Пазик» въехал в притормозившую «Газельку», перекрыв почти всю дорогу и оставив узкий проезд. Настроения это тоже не прибавило.

В отделе его встретила такая же хмурая, как и погода, Марианна.

Может быть, она тоже не любила дождь, а может, от неё ушёл муж. К сожалению, настроение она поднимала не водкой.

— Ты где шляешься, Степнов?

— В пробку попал.

— Раньше выезжать надо!

Опоздал он всего на десять минут. «А когда приходится задерживаться до самой ночи?» — хотел спросить Марианну, но промолчал, зная, что сейчас она отведёт душу да успокоится, как и любая баба, а если её завести, то потом уже не остановишь.

Несмотря на плохой настрой, Марианна, как настоящий профессионал, быстро переключалась на работу.

— Собирайся, — сказала она, — поедешь на место происшествия. Участковый утром сообщил — убийство в Ленинском районе. Трупы нескольких детей нашли.

Опера уже собрались.

— Бытовуха? — спросил Костя.

— Нет, там что-то зверское. Говорят, участковый заикался, когда звонил. Короче, Костя, бери дело. Сообщишь потом, что там да как.

Тоску как рукой сняло. Костя отправил оперов на «Газели», а сам поехал на своей машине. Пробки, к счастью рассосались, и доехали они быстро. На месте их ждал участковый. Рядом стояло несколько человек — вероятно, те, кто обнаружил трупы.

Чуть позже подъехала и «скорая». Костя подошёл к участковому.

— Ка-ка-ка-а-питан Сэ-сэ-сми-ирнов! — представился тот, сильно заикаясь.

— Где трупы? — спросил Костя.

— Та-та-там, в па-па-па-а-адвале.

— Давно заикаетесь? — поинтересовался следователь.

— Ча-ча-часа па-па-па-алтора.

Участковый молодой, лет двадцать пять, видать, привык только бабулек на рынке гонять.

— Кто обнаружил трупы?

Капитан кивнул на стоящего рядом пожилого мужчину в синей робе, большого, как медведь.

— Я их увидел, — ответил он.

— Как вас зовут?

— Илья Бессонов, сантехник я. На аварийке работаю, вот она стоит, — Илья кивнул на «Зил» с синей будкой, стоявший неподалёку. — Вызов был ещё с вечера: стояк один потёк, надо менять трубу. Вода выключается только в подвале. Ребята остались в подъезде, а я спустился в подвал. Там и блеванул.

— Ничего не трогали там?

— Зачем? — сантехник искренне удивился. — Я сразу убежал оттуда.

Костя подозвал молодого оперативника Веню Шилкина и доверил ему записать показания свидетелей. Оставив ему в помощь водителя, он повёл всех в подвал. Участковый, когда ему предложили показать место преступления, побледнел, но кивнул и, стиснув зубы, пошёл первым. Видать, первое убийство, с которым он столкнулся.

Освещение в подвале не ахти, и опера включили мощные фонари, которые осветили всё ярким белым светом.

— Это та-та-там, — сказал участковый, показав на тёмный проём между колоннами. — Мо-мо-можно я зэ-зэ-здесь вас па-па-подожду? Я не-не-не ма-ма-могу сэ-сэ-мотреть н-н-н-на это.

Костя хотел ответить едким замечанием, но, увидев испуганное лицо молодого участкового, кивнул, и потрепал его по плечу.

Они прошли за колонны и высветили место преступления. Костя осторожно, чтобы не наступить в лужу блевотины, подошёл к небольшой картонной коробке, залитой кровью. На ней лежали карты, разложенные для игры в дурачка. Шесть рубашками вверх и одна, с изображением Джокера — лицом. Костя сразу сообразил, что эта карта лишняя, в дурака играют без неё. Он заметил ещё одну особенность — джокер был из другой колоды.

Три детских трупика оказались выпотрошены, как бараны. Раздеты догола, животы взрезаны острым ножом. Кишки, печень, почки аккуратно разложены на трубах, протянутых вдоль стен. Одежда сложена так же аккуратно, тремя стопками. И ни капли крови на ней. На стене виднелась надпись кровью, дурацкий стишок:

«Дети в подвале играли в картишки.

Сантехник Потапов убил всех мальчишек».

Костя дал команду Саше Безродных, и тот стал щёлкать фотовспышкой. Потом оперативники сняли отпечатки пальцев, бережно собрали все улики. И только после тщательного осмотра Костя разрешил увезти тела и предоставить их патологоанатому и судмедэксперту. Впрочем, вскрытие уже сделано и всё разложено по полочкам. То есть по трубам…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Костя сидел в своём кабинете и просматривал фотографии с места преступления. Будь он моложе, как тот участковый, тоже стал бы заикаться. Страх-то какой! Кому понадобилось разделывать детей, как свиней? Что за сумасшедший объявился в их городке? И ещё этот стишок идиотский. Сантехник Потапов. Кто такой сантехник Потапов?

Следователь сделал запрос во все ЖЭУ города. Ближе к обеду пришли ответы — рабочие с такой фамилией нигде не числятся.

Заодно Степнов решил проверить и того сантехника, который нашёл трупы. Оказалось, что Бессонов на хорошем счету, на учёте не стоял ни в полиции, ни в дурке. И вызов дежурной аварийки действительно был, Бессонов не соврал. Приехали в семь утра, а детей убили, судя по трупному окоченению, ещё прошлым вечером, часов в восемь или в девять.

Оперативная информация поступила во второй половине дня. Убитые дети проживали в соседнем доме. Ваня Григорьев, одиннадцать лет, Витя Санников и Саша Егоров, оба по двенадцать лет. Родители особо и не тревожились, потому что дети часто оставались ночевать друг у друга и появлялись только на следующий день.

С родителями надо поговорить самому, это тонкая работа, такую на оперов не повесишь. И уж, конечно, не вызывать их в отдел, а ехать к ним.

— Дело продвигается? — спросила его Марианна, зайдя в кабинет.

— Пока нет. Картина примерно такая — дети играли в подвале в карты. Кто-то зашёл туда, раздел их, аккуратно сложил одежду, а потом не торопясь разделал одного за другим. Они не кричали (может быть, были оглушены), иначе кто-нибудь на первом этаже обязательно услышал бы — в подвале звукоизоляции никакой. Потом, макая палец в кровь, убийца написал на стене вот этот стишок: «Дети в подвале играли в картишки, сантехник Потапов убил всех мальчишек». Орудия убийства не нашли. Сантехника Потапова в городских ЖЭУ не числится. И ещё, судя по всему, убийца подкинул игральную карту. Вот эту, — Костя показал фотографию.

— Джокер? — задумчиво произнесла Марианна. — Что-то похожее было. Но не могу вспомнить, где я читала об этом.

— Может, из фильма? — спросил Костя. — Знаешь, психи иногда любят повторять убийства из фильмов.

— Не помню, — Марианна покачала головой. — Если вдруг вспомню, обязательно скажу. Ответы экспертов уже готовы?

— Пока известны только имена детей. Скоро должны подоспеть пальцы и заключение медэксперта.

— Доложишь, когда пришлют. Только маньяков нам не хватало!

Марианна ушла.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Когда пришли результаты, картина нарисовалась ещё более странная. Никаких следов, кроме как от трёх мальчишек, в подвале не обнаружено. Отпечатки пальцев — только детские. Даже надпись на стене написана одним из мальчиков, Витей Санниковым. А вот кровь на стене не принадлежала никому из них. Очевидно, это была кровь убийцы.

— Бред какой-то! — Костя сидел перед Марианной, разложив на её столе материалы дела. — Пацан написал этот стишок чьей-то кровью, а потом их всех троих убили?

— Главное, понять логику преступника. Даже если он псих, он должен руководствоваться своей логикой. С родителями говорил?

— Нет, только собираюсь ехать.

— Мысли есть какие-нибудь?

— Пока никаких. Разослал запросы по дуркам, но ответов пока ещё не было.

— Думаешь, псих?

— А ты думаешь, это мог сделать нормальный?

— Я дело не веду. Думать тут должен ты. А я помогу, чем смогу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Разговор с родителями ничего не дал. Дети собрались переночевать у Вити Санникова, его отца срочно вызвали на работу, где он пахал во вторую смену за своего сменщика, а мать за день до этого уехала в деревню. Детей оставили на восьмидесятилетнюю бабушку, вернее, наоборот. Она прождала ребят до десяти вечера, хотела позвонить родителями Вани и Саши, но потом забыла об этом и уснула.

— Я из деревни утром приехала, — всхлипывая, рассказывала мама Вити Санникова, Лида. — Мать спит, она ничего не помнит, у неё память плохая.

— Врагов у вас не было?

— Откуда?

Из психоневрологического диспансера и местной тюрьмы поступили ответы — всё спокойно, никто не убегал. В районе, где проживали мальчики, психически неуравновешенных больных не зарегистрировано.

Костя вернулся в отдел поздно вечером. Марианна домой не уехала, дожидалась его.

— У меня новость, — сказала она, когда он вошёл в её кабинет.

— Плохая или хорошая?

— Хороших новостей у нас не бывает. — Марианна поднялась и включила электрочайник. — У нас серийный убийца. Кофе будешь?

— Буду, — кивнул Костя. — Есть данные?

— Угу… — Марианна достала из шкафа баночку «Нескафе». — Я вспомнила. Три года назад произошло идентичное убийство. В Кирове. Вот, посмотри, что я нашла в интернете. В подвале жилого дома убиты двое детей. Одежда с них снята и аккуратно сложена в стороне. Дети разделаны, как на скотобойне. На стене написан стих. Угадай — какой.

Чайник закипел и отключился. Кофе был кстати, Костя за целый день даже чаю попить не успел.

— Про сантехника Потапова? — спросил Костя, взяв в руки горячую чашку с ароматным кофе.

— Он самый, — Марианна подвинула ему сахарницу, но Костя привык пить кофе без сахара. — Сейчас уже поздно, завтра с утра позвонишь в Киров, я узнала, в каком отделении полиции было заведено уголовное дело. Поговоришь со следователем, который его вёл, договоришься о встрече и поедешь туда. Оформим командировку. Жене, если хочешь, сама объясню.

— Не стоит. — Костя поставил чашку на столешницу. — Она от меня ушла.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Утром Костя связался с кировским следователем, договорился о встрече. Через десять минут ему заказали билет, и он отправился в Киров. В их городке аэропорта не было, и пришлось три часа ехать до Курумоча под Самарой. Машину оставил на платной стоянке, договорившись с тамошним полицейским, который обещал, что со Степнова не возьмут ни копейки.

Два часа, и он уже едет на такси в отделение полиции, где его ждал следователь Симонович.

— Сергей Иванович, — представился Симонович, протягивая руку, когда дежурный ввёл Костю в кабинет следователя. — Можно просто Сергей. Или Иваныч.

— Константин Степнов, — Костя пожал крепкую ладонь Иваныча. — Костя.

Симонович оказался крепким и жилистым мужичком невысокого роста, чуть младше Степнова. У него была борода и огромные казацкие усищи, за которыми удобно прятать эмоции. Глаза, глубоко посаженные, казалось, просверливали все насквозь.

— Чаю?

— Неплохо бы и с бутербродами с дороги.

— Бабка, дай воды напиться, а то так устал, аж и переночевать негде! — посмеиваясь, Иваныч включил электрический чайник, достал из шкафа пакетики с чаем и разложил в два стакана в металлических подстаканниках. — Что у вас там?

— То же, что и у вас.

Костя открыл портфель и разложил на столе документы и фотографии.

Чайник закипел, Иваныч разлил кипяток по стаканам, постелил на столе салфетку и выложил на неё несколько бутербродов.

— Угощайся, коллега, — сказал он, — уже время обеда.

Они пили чай, ели бутерброды и разглядывали фотографии разделанных ребят.

— Хм, ситуация один в один, — заметил Иваныч.

Он достал снимки из своей папки и стал раскладывать их рядом с привезёнными Костей. Дети были другими, но убиты по тому же сценарию.

— Заметь, карты на твоей и моей фотке разные, — Костя ткнул пальцем в одну фотографию, затем в другую. — А Джокер точно такой же. Он будто визитную карточку оставил.

Симонович кивнул, тряхнув усами.

— Ясно, что это сделал один и тот же человек. Но вот беда: мы ж его посадили. Пожизненное дали. Значит, по ошибке человека укатали.

— Кого посадили? — Костя допил стакан и жестом попросил налить еще.

— Того, кто нашёл их, — Иваныч поддел ложкой пакетик в стакане и отправил его в урну.

Степнов напрягся.

— Сантехника? — спросил он.

— Нет, почему сантехника? — Иваныч бросил в стакан новый пакетик и залил кипятком. — Бомжа, он жил в этом подвале. — Вот его показания, — он положил перед Костей несколько листков. — Рассказывал, что видел, как дети сами друг друга убили. Вернее, их убил нож, который просто висел в воздухе. Будто кто-то невидимый держал его.

— Явный шизбанд, — решил Костя. — Что показало медицинское освидетельствование?

— Вменяемый. После освидетельствования он сознался, сказал, что сделал это сам.

— А что с надписью? Ребёнок сам её написал?

Иваныч пожал плечами.

— Тут только гадать остаётся. После того, как Смирнов сознался, он перестал отвечать на вопросы. Похоже, убийца заставил мальчика написать эти строчки после того, как убил его друга. Но теперь, если это сделал не Смирнов, то я даже не знаю, кто бы это мог быть. Кровь, которой сделана надпись, не принадлежит ни детям, ни Смирнову, как и в твоем случае. Возможно, это кровь настоящего убийцы. Но так как Смирнов взял всё на себя, дело закрыли.

— А что за хрен этот Потапов? Узнали?

Следователь Симонович покачал головой.

— Нет, не узнали. У нас таких сантехников нет.

Костя бросил на стол все документы и подвинул их к Иванычу, а сам взялся изучать дело трёхлетней давности.

Он читал описание места преступления, рассматривал фотографии. Иваныч занимался тем же самым. Некоторое время они молча перелистывали страницы, складывали листы в отдельные стопочки. Потом Иваныч отложил один лист.

— Санников… — задумчиво проговорил он. — Коллега, в твоём деле есть Санников? Нужна информация по нему.

— А что с ним? — спросил Костя.

Иваныч помолчал, будто собираясь с мыслями, и сказал:

— Интуиция. Понимаешь, в моём деле убиты двое детей, Ваня Глебов и Тимур Антипов. Так вот, отец Антипова… Я знаю его хорошо. Мы с ним в одном дворе росли. В общем, когда нам исполнилось лет по пятнадцать, мы разошлись, как это часто бывает с детьми. Он попал в дурную компанию, и был там у них один тип по фамилии Санников, только имени его уже не помню, кликуха Гвоздь, потому что он длинный и худой. Не знаю, но если это его сын, то, может быть, какая-то связь в этом есть. Нужна информация по отцу вашего Санникова… И по матери тоже на всякий случай. Можешь запрос сделать?

— Сейчас устроим.

Костя позвонил Марианне и попросил поскорее узнать всё, что нужно следователю Симоновичу. Она пообещала сделать за полчаса.

Они допили чай, сложили фотографии и документы, каждый в свою папку. Через полчаса позвонила Марианна, сообщила, что нашла всё, что требовалось. Всю информацию она скинула на факс. Тот ожил и зажужжал. Иваныч дождался, когда выползли два листа.

— Санникова, Лидия Петровна, 1980 года рождения, — начал читать он, встав посередине комнаты, будто на детском утреннике. — Место рождения город Тверь. Фотография… М-м-м, нет, не знаю её. Так, дальше. — Он взялся за второй лист. — Санников Семён Иванович. 1979 года рождения. Место рождения город Киров. А фотография… Ну точно, это Гвоздь. Повзрослевший Гвоздь. Это, значит, гвоздёныша убили…

— Выходит, есть какая-то связь? — спросил Костя.

— Если она есть, то Антон Антипов, отец убитого мальчика, должен что-то знать.

— Ты можешь его вызвать?

— Зачем вызвать, коллега? Сейчас сами к нему поедем. Он на автобазе работает, рабочий день ещё не закончен, так что поймаем его там.

Иваныч закрыл кабинет, сказал дежурному, что ушёл по делам, и вскоре они уже ехали в его стареньком и когда-то крутом шестисотом «Мерседесе». По дороге он сделал несколько звонков, один из них — начальнику следственного отдела, и рассказал, что закрытое давно дело следует снова открыть.

Костя на всякий случай тоже позвонил своим и велел Вене Шилкину присмотреть за отцом погибшего Вити Санникова. Мало ли как обернётся дело? Может быть, он и есть этот самый маньяк, вместо которого посадили безвестного бомжа.

Автомобиль Иваныча остановился у ворот автобазы. Следователь хлопнул дверью, подошёл к воротам и попросил охранника позвать Антипова. Спустя пять минут через проходную к ним вышел мужчина в замасленной робе.

Иваныч представил друг другу Антипова и Степнова. Хотел посадить всех в машину, чтобы там поговорить, но, осмотрев грязную рабочую куртку трудяги, передумал. Усевшись на багажник, он, покачивая огромными усами, стал рассказывать о том, что недавно произошло. Антипов стоял бледный, сжав кулаки и стиснув зубы.

— Значит, кошмар не закончен, — сказал он, когда Иваныч умолк.

— Не закончен, — кивнул Иваныч. — Но это не всё. Один из убитых детишек — сын Гвоздя. Помнишь Гвоздя? Вы ещё надо мной издевались, когда ты с ними дружить стал. Нам тогда было лет по пятнадцать.

— Помню… — упавшим голосом сказал Антипов.

— Ничего рассказать не хочешь? — Иваныч слез с багажника. — Ты что-то должен знать.

— Я… — Антипов замялся. — Знаешь… Я не могу об этом говорить.

— Если я вызову тебя повесткой, то придётся рассказать всё, что ты знаешь и о чём догадываешься.

— Я… я не могу.

Антипов сник.

— Повестку прямо сейчас написать? — Иваныч открыл дверь, взял с заднего сиденья папку и достал бланк. — С нами же и поедешь, подвезём.

— Нет… не надо. Сигареты есть?

— Я не курю уже десять лет. Следователь Степнов, а у вас не будет сигаретки?

— Бросил, — ответил Костя. — Но ради такого дела могу купить.

Он отошёл, и купил в ларьке «Петра» и зажигалку. Вернулся и положил на крышу машины. Антипов протянул руку, схватил пачку, дрожащими пальцами сорвал целлофан, выдернул фольгу, неровно её оторвав. Вытащил сигарету, уронив при этом две. Щёлкнул зажигалкой и жадно затянулся.

— Не тяни, давай говори, если что-то знаешь, — сказал Иваныч.

Антипов сгорбился, и посмотрел на следователя испуганными глазами.

— Я ничего не знаю… Я… послушай, я могу рассказать это только тебе. Но подписывать ничего не буду. Ясно?

— Ясно. Говори.

— Я… когда я стал с той компанией ходить… Ну, помнишь, Гвоздь, Дылда, Сапа…

— Помню-помню, — с непонятной для Кости иронией, сказал Иваныч. — Однажды они уговорили тебя вызвать меня из дома и знатно отмудохали.

— Заставили, а не уговорили, — быстро проговорил Антипов.

— Неважно, — бросил Иваныч. — Давай дальше.

Повинуясь ему, будто подпав под гипнотический взгляд, Антипов заговорил:

— В общем, мы с ними часто шалили. Баловались. Стёкла били, пацанов в подворотнях ловили. Иногда пьяных мужиков лупили и раздевали. Веселились, в общем.

— Знаю я, как вы веселились, — заметил Иваныч.

— Ну… — Антипов замялся. — В общем, однажды… Нет, я не буду этого рассказывать…

— Сказал «А», говори и «Б», — повысив голос, сказал Иваныч. — А там и дальше по алфавиту.

— Да… сейчас расскажу… — сразу сдался Антипов. — Можно ещё сигарету?

Он выбросил окурок, взял ещё одну сигарету, уронив под ноги две, раскурил её.

— Не тяни кота за яйца.

— Да… Сейчас расскажу, — вытянув чуть ли не полсигареты одним «пыхом», Антипов опустил глаза. — В общем, моего сына… и сына Гвоздя убил тот сантехник.

— Сантехник? — спросил Степнов. — Какой ещё сантехник?

— Да он и не сантехник… — Антипов затянулся ещё раз, не поднимая головы. — Бомж… В подвале.

— Это которого мы посадили? — Иваныч спрыгнул с багажника. — О чёрт, может быть, он сбежал? Нужно запрос дать.

— Н-н-н-нет, другой бомж… — поспешил сказать Антипов.

— Ничего не понимаю. Ты можешь внятно рассказать?

Антипов поднял глаза на следователя Симоновича, глаза его метались из стороны в сторону, как бешеные.

— Могу, — сказал он. — В общем… Повторяю, всё, что я сейчас расскажу… Я под этими словами подписываться не буду! Да и не поверит никто, — он еще раз затянулся, докурив сигарету до фильтра, и щелчком отбросил ее. — Короче, мы втроём — я, Гвоздь и Сапа — вляпались в историю. Начиналось всё с того, что мы, курнув травки, шатались по вечерам по району и трясли пацанов. У кого отнимали деньги, у кого шмотки. Кого просто били. По приколу, пинаешь его, а тебе смешно — ржёшь, как лошадь. Развлекались, как могли. А однажды мы зашкерились в подвал и увидели там бомжа. Рядом с ним лежала колода карт, он будто с кем-то недавно играл. Ну, или пасьянс раскладывал. А может, просто спёр где-то колоду. Она была практически новая. Не знаю, почему мне это запомнилось — сверху лежал джокер. Точно такой же, как в том подвале, где убили моего сына. А может, и тот же самый. Там горела лампочка, и было, если и не светло, то и не темно. Бомж спал на каком-то рваном обоссанном матрасе. Тут Гвоздь и говорит: «А давайте приколемся, будто это сантехник Потапов». «Какой ещё к хренам Потапов? — спросил его Сапа. — Это обычный бомж, и воняет от него, как от помойки». «Ты что, стишок не знаешь? — сказал Гвоздь и продекламировал: «Дети в подвале играли в гестапо. Зверски замучен сантехник Потапов». Сапа заржал, я тоже. Стих смешным очень показался. «Давайте в гестапо поиграем? — предложил Гвоздь. — Чур, я буду начальником. А вы будто притащили к нам в подвал партизана». Ну, и мы стали его пытать и допрашивать. Бомж орал, но тайны не выдал — он даже и не понял, чего мы от него хотим. Я пинал его по яйцам — ботинки у меня такие, с металлическими набойками на носках. Гвоздь взял обрезок трубы и стал колотить по его худому телу, а он извивался на матрасе и умолял оставить его. Сапа не отставал от нас, он подобрал с пола доску с гвоздями и долбил ею бомжа по голове. Нам было весело, травка в нас смеялась. А потом бомж замолчал. Он умер. Я был в этом уверен, я знал это. Я испугался. Мы практически сразу пришли в себя и выбежали из подвала. И разошлись по домам. Больше ни с Гвоздём, ни с Сапой я не гулял и с травой завязал.

— Антоха, ты мне сейчас все висяки раскроешь за последние тридцать лет, — мрачно сказал Иваныч, его лихие усы грустно повисли.

— Я ничего подписывать не буду! — закричал Антипов.

— Ладно, успокойся. И что, ты думаешь, что этот ваш бомж не умер? Это он убил твоего сына? И гвоздёныша?

— Почему не умер? — нервно спросил Антипов и тут же ответил: — Умер. Я сам видел. Я сам убил его. Это… Я не знаю… Его дух… душа… Мстит нам.

— Ладно, это дело десятое, что ты думаешь.

— А где живёт ваш этот… Сапа? — спросил Костя, напомнив, что он стоит рядом. — И есть ли у него дети?

— Сапа давно помер, — сказал Иваныч. — Лет десять как убили его. И мстить, выходит, больше некому. Ведь маньяк этот убивает только детей.

— У Сапы есть ребёнок, — заметил Антипов. — Он, правда, так и не женился, но сын у него есть. И ему сейчас должно быть лет одиннадцать-двенадцать, как… Как и моему… Было…

— И где пацан сейчас живёт? — спросил Иваныч.

— А я знаю?

— Ну, хотя бы маму его знаешь?

Антипов кивнул:

— Машку Захарову помнишь?

— Из параллельного класса?

— Она самая.

— Это уже что-то. По базе пробить можно. Она никуда не уехала? Адрес её не помнишь?

— Адрес? — Антипов задумался. — Она жила в той новой девятиэтажке, в котловане которой мы классе в третьем шарились, пока её строили.

— Дом номер девять, — прикинув, сказал Иваныч. — Сейчас пробьём.

Он сел на водительское место, включил рацию, с кем-то связался и попросил уточнить по поводу Марии Захаровой. Минут через десять рация зашуршала и сообщила, что Захарова так и живёт в этом доме в квартире номер шестнадцать, со своим двенадцатилетним сыном Стасом.

Уже вечерело, с автобазы стали расходиться люди. Антипов ушёл на рабочее место, переоделся и вернулся. Иваныч решил не медля поехать к Захаровой. Ведь если преступник (или дух убитого бомжа, как подумал Антипов) начал убивать тех, кто его когда-то убил (или не добил), то нужно проверить всех причастных.

По дороге Иваныч заявил, что, скорее всего, Антипов сотоварищи не убили бомжа — у страха глаза велики, им просто показалось, что он умер. Вполне возможно, что он выжил и много лет спустя стал мстить.

— Бред какой-то, — заметил Костя. — Ты когда-нибудь видел, чтобы бомжи мстили спустя столько лет? Вся их месть — могут нассать в подъезде, ну или насрать, если очень обиженные.

— Ну, извини, коллега, другой версии у меня пока нет, — развел руками Иваныч, выпустив руль. — Как появится, сообщу.

До нужного дома они доехали минут за тридцать. Подъезд оказался незапертым, домофон с корнем вырван ещё при царе Горохе. Машину оставили во дворе и вместе поднялись на третий этаж. На звонок открыла высокая, даже выше Кости, женщина немного за тридцать лет.

— Кого я вижу! — сказала она недобро, увидев Антипова. — Чего припёрся?

— Здравствуй, Маша. Дело у нас к тебе.

— Дела у прокурора… — съязвила она и посмотрел на Иваныча. — А тебе чего надо?

— Не узнала?

— Как же не узнала? Узнала. В школе стукачком был, им и остался, ментовская душонка.

— Ты, Маш, за язычком-то следи, — мягко сказал Иваныч. — Я хоть и одноклассник, а задницу надеру. Пацан твой дома? Ну, Сапы сынок. Как бишь его… Стасик.

— А тебе-то какое дело до него? — и вдруг с испугом, притихшим голосом, добавила:

— Или он натворил чего?

— Да нет, вроде, ничего на него не поступало. Дело к нему есть.

— Нету его дома… А… Погоди, а чего ты спрашиваешь-то? — голос Захаровой дрогнул. — Может, случилось чего, ты правду скажи!

— Да пока нет. Но может и случиться, — Иваныч посмотрел на нее снизу вверх, но так, что она сразу стала маленькой и послушной.

— Да на улице он с пацанами бегал, — скороговоркой выпалила Захарова. — Ты мне дуру-то не гони, скажи, зачем он тебе?

— Маш, в общем, так, нам нужно удостовериться, что с ним всё в порядке. Подробности после.

Они вышли на улицу, Захарова выбежала следом, растрёпанная и нескладная.

— Ребята, вы Стасика не видели? — спросила она у двух ребят лет по пятнадцать, сидевших на скамейке.

— Видели. Он с пацанами пошёл за дом.

— Опять в подвал полезли! — воскликнула она. — Ведь говорила же, не шастать там. И ЖЭУ сколько просила, чтобы эту дверь закрыли!

Иваныч и Костя переглянулись. Подвал! Пацаны ушли в подвал!

— Где вход? — спросил Иваныч.

— Да вот тут, с торца.

Захарова побежала вперёд, мужчины едва поспевали за ней.

С торца дома — глубокий приямок и в нём лестница. Захарова остановилась, а Иваныч бодро сбежал по ступенькам, чуть постоял у открытой двери, привыкая к темноте, и вошёл в подвал. Костя и Маша последовали за ним, а Антипов сначала будто решил не идти, но после передумал.

В подвале царил сумрак, но свет с улицы всё же пробивался через небольшие оконца — солнце, хоть уже и уходило на закат, все ещё светило ярко.

— Стасик, сынок! — закричала Захарова. — Ты здесь?

С той стороны подвала доносились какие-то звуки. Кто-то что-то неразборчиво говорил. Иваныч ускорил шаг и едва не упал, споткнувшись о раскиданные по полу кирпичи. Костя вовремя подоспел, подхватив коллегу под локоть.

Пройдя ещё метров десять за колоннами они увидели троих мальчишек. Один из них был абсолютно голый и лежал на полу в тёмной луже. Второй сидел в углу, а третий стоял лицом к стене и что-то старательно выводил на ней пальцем. В стороне лежала аккуратно сложенная стопка одежды.

— Сынок, что ты здесь делаешь? — закричала Захарова, бросившись к сыну.

Но едва она подбежала к мальчику, он обернулся и одним движением руки откинул её так, что она, пролетев до противоположной стены, ударилась спиной и сползла на пол. «Откуда у ребёнка столько силы?» — мелькнуло в голове Кости.

Свет, пробивающийся сквозь оконца, позволил увидеть, что писал Стас. Первая строчка того самого идиотского стиха. «Дети в подвале играли в картишки».

Иваныч подбежал к лежащему на полу голому подростку. Тот оказался жив, но на груди чернела длинная рана. Второй мальчик всё так же сидел на корточках в углу и, закрыв лицо ладонями, тихо скулил. Костя подошёл к нему, бегло осмотрел — цел. Тогда он вернулся к Стасу — тот начал вторую строку стиха. Кровь на пальце кончилась, и он обернулся и наклонился, чтобы макнуть его в лужу, разлитую на полу. Костя подбежал к нему, хотел схватить за плечо, но мальчик вдруг толкнул его, и Степнов, кувыркнувшись через стол, раскидав лежавшие на нём карты, упал, больно ударившись затылком и спиной. Он потерял сознание, но почти сразу пришёл в себя. Открыв глаза, Костя увидел карту, лежавшую рядом на полу. Джокер. Из той самой колоды.

Иваныч тем временем, сняв с себя куртку, кое-как замотал раненого подростка. Тот дрожал, его трясло, как в лихорадке, но он пришёл в себя.

Костя поднялся на ноги. Краем глаза заметил, что Захарова тоже ожила и на карачках добралась до стола. Оперевшись о него, она встала. Её шатало, лицо заливала кровь.

Стас заканчивал писать стишок. Он не реагировал ни на кого и ни на что. Костя сделал шаг к нему, но вдруг увидел нож. Лезвие влажно поблёскивало, и с него капала кровь. Нож висел в воздухе, будто его держал невидимый человек. Костя не успел отпрыгнуть, нож метнулся к нему и вонзился в бок, тело ожгло болью. Иваныч, увидев это, выхватил из кобуры под мышкой пистолет и несколько раз пальнул в пустоту, туда, где мог бы стоять человек с ножом.

Антипов, дико завизжав, побежал к выходу, споткнулся и упал. Вслед ему взметнулись несколько карт, будто томагавки, и ударили его в спину. Стол подпрыгнул и перевернулся, оттолкнув Захарову и опрокинув её на пол.

Нож всё так же висел в воздухе, невидимка будто размахивал им в разные стороны. Спустя несколько мгновений он полетел к мальчику, сидевшему в углу. Иваныч выпустил в невидимку всю обойму. Он выбросил пистолет, схватил валявшуюся под ногами доску и ударил по ножу. Лезвие, блеснув в воздухе, упало на пол, но почти сразу «невидимка» «поднял» его и, сделав резкий выпад, всадил нож под рёбра Иванычу. Тот охнул и сел на пол, выронив доску. Ловя ртом воздух, как попавшая на берег рыба, он отползал к стене, а нож висел в воздухе в сантиметре от его лица.

Костя попытался помочь Иванычу, но не удержался и свалился рядом. Боль в боку разлилась атомным взрывом.

На ногах остался только сын Захаровой. Он закончил писать стих на стене, повернулся к своему товарищу, скулящему в углу и пристально глядя на него, улыбнулся. Нож, едва не располосовавший лицо Иваныча, как б нехотя отлетел в сторону и, тускло сверкая, стал медленно приближаться к забившемуся в истерике подростку.

Костя нащупал пальцами карту. Поднёс её к глазам и увидел, что это всё тот же джокер. В отчаянии, и уже не соображая, что делает, он дёрнул её обеими руками, разорвав на две половинки. Сложив их, рванул ещё раз, затем ещё и ещё. Когда он пришёл в себя, то увидел, что превратил эту карту в мелкие клочки.

Невдалеке что-то звякнуло о пол.

— Всё, — услышал Костя хриплый голос Иваныча.

— Что всё?

— Всё закончилось, кажется.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В подвале было тихо, только едва слышно скулил подросток в углу. Стас лежал, навалившись грудью на опрокинутый стол. Он едва заметно дышал, будто уснул.

— Что случилось-то? — спросил Костя.

— Когда ты эту долбаную карту порвал, пацан стал задыхаться, захрипел и упал. И нож упал. Ты убил этого проклятого бомжа.

— Бомжа?

— Ну, Тошка ведь думал, что это дух бомжа им мстил. Знаешь, я готов в это поверить.

Помогая друг другу, они поднялись на ноги.

— Вот ведь пацанов тянет в подвалы, — сказал Иваныч. — И нас тянуло. А что тянет — не поймёшь. Ну что, все целы, и это радует. Пошли отсюда.

Они подняли Захарову. Она пришла в себя на удивление быстро, схватила сына и потащила к выходу. Стас не сопротивлялся — он словно только что проснулся, и, похоже, ничего не помнил.

Иваныч и Костя подошли к пацану. Костя пинком отбросил валявшийся на полу нож и тот ударился о стену.

— Э нет, уликами не разбрасываются.

Иваныч достал из кармана платок и, обернув им нож, сунул за пояс. Подросток перестал выть и позволил вывести себя наружу. По дороге Костя попытался поднять Антипова, но тот уже не подавал признаков жизни — он был мёртв.

— От страха окочурился, бедолага, — заметил Иваныч, когда они вышли на свежий воздух.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В госпитале они лежали в одной палате. Что произошло в этом подвале, никто из них так и не понял. В сверхъестественное не верил ни тот, ни другой, а объяснить происшедшее без мистики не получалось.

Отлежав неделю в местном госпитале, Костя вернулся домой. Шёл дождь, настроение было таким же поганым, но уже совершенно не хотелось поднимать его при помощи интересных дел. В задницу интересные дела, уж лучше сидеть и скучать за столом в своём кабинете на трезвую голову. А водка… что водка? Её можно выпить и дома. Впрочем, дома тоже не получится: вернулась жена, а при ней много не попьёшь. Хотя она и без водки скучать не даст.

А ещё Костя возненавидел стихи. Особенно детские стишки вроде этого:

«Дети в подвале играли в гестапо.

Зверски замучен сантехник Потапов».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Сергей Буридамов} Сегамегадрайв ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Сначала я хотел написать рассказ про оборотня, живущего в хрущевке, в маленьком городке 90-х. Но, пока писал первый абзац, вдруг утонул в памяти. Даже сейчас, спустя 20 лет, она сильна яркими образами. Щербатый угол универсама, запах сигарет, жвачки и яркие нездешние вещи, тлеющие останки джипа, а рядом — грузное распластанное тело в кожаной куртке и спортивных штанах. 16-битная приставка „Сега МегаДрайв“ — абсолютный мальчишеский императив тех лет. Альфа и Омега нашей шкалы успеха… Я подумал, что из этих образов может выйти неплохая история».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Мам, у меня — температура, — сказал Максим. Его круглое и мягкое лицо выражало страдание, а тонкий, не начавший еще ломаться, голос дрожал. Мальчик закашлял.

Алена потрогала красный лоб сына.

— Максик, в следующий раз, когда захочешь поднять себе температуру, придумай что-нибудь другое. Я вижу, что ты натер себе лоб.

Максим горестно вздохнул. Стоило хотя бы попробовать. На дворе было 1 сентября 1995 года, и прямо на глазах 12-летнего Максима Тужилина сбывался его худший кошмар. Его ждала новая школа и новый класс. Толстого мальчика передернуло от страха. Он стоял в прихожей. На его плечах висел новый рюкзак, а в ладони был зажат букет цветов.

— Все, Максим, беги в школу. Все будет хорошо. Не ты — первый, не ты — последний, — успокаивающе сказала мать, погладив сына по коротко стриженной голове. Внутренне она не была так спокойна: три месяца назад муж уволился из Научно-исследовательского института, и им пришлось перебраться из Академгородка близ Новосибирска в Подмосковье, в город Электрокабель. Поближе к отцу Алены, обещавшему устроить ее Николая в свою фирму по продаже компьютеров. На новом месте ей совсем не нравилось, и она страшно переживала за сына.

Максим еще раз вздохнул, искоса посмотрел на маму (может, передумает?) и отправился на торжественную линейку. В желудке его будто бы поселилась холодная и склизкая лягушка, а ноги были ватными. Он спустился на лифте и пошел вниз по улице, усыпанной первой осенней листвой. Похолодание в этом году началось рано. Несмотря на не по-утреннему яркое солнце, было стыло и неуютно.

Обгоняя Максима, в сторону школы пронеслись двое старшеклассников такого разбойничьего вида, что мальчику совсем поплохело. В Новосибирске он учился в школе при папином НИИ, и его одноклассники были детьми старших научных сотрудников и институтских инженеров-технологов. Здесь же его ждала простая подмосковная школа. И, судя по впечатлениям, которые получила семья Тужилиных от двух месяцев проживания в Электрокабеле, жизнь в этом городишке жесткая и совсем непохожа на ту, что они знали раньше.

Подмосковье приняло на себя всю тяжесть постперестроечной депрессии. Серость, нищета и безысходность владели Электрокабелем. Наркомания и насилие внезапно стали обыденностью, и частенько у ларьков, что окружали железнодорожную станцию, находили мертвые тела. Уверенными в новой реальности чувствовали себя лишь плотные молодые люди в кожаных куртках и спортивных штанах, разъезжавшие на подержанных иномарках. Это была их охотничья эпоха, и они старались брать от жизни максимум возможного.

На школьной спортивной площадке царил обычный для 1 сентября праздничный хаос. Продираясь сквозь ряды одетых кто во что горазд детей и стараясь не помять цветы, Максим с трудом нашел свой класс. Рядом с табличкой «7Б» он увидел группу подростков, над которыми возвышалась грузная и немолодая женщина. «Это Александра Васильевна, — с тоской подумал мальчик. — Классная руководительница».

Максим, чувствуя, как по вискам колотит паника, сделал неуверенный шаг по направлению к своему новому классу, пугливо разглядывая одноклассников. Девочки выглядели слишком томными и взрослыми для 13 лет: неумело накрашенные лица, короткие юбки и бьющий издали резкий запах духов. Что касается мальчиков, то они показались Максиму вполне обычными. Разговаривали они нарочито грубыми голосами.

Он поздоровался с классной руководительницей и тут же был ею замечен.

— А вот и наш новенький, — воскликнула Александра Васильевна, хватая его за плечо. — Знакомьтесь, ребята, это ваш новый одноклассник. Миша Тужилин…

— Максим, — смущенно пролепетал мальчик.

— Извини, родной… Максим Тужилин, — сказала учительница. И добавила, — Максим приехал к нам из Сибири. Наверное, у него, как у всех сибиряков, железный характер, так что никому себя обижать он не позволит. Правда ведь, Максим?

Максим смутился еще больше и опустил голову. Класс без энтузиазма отреагировал на нового одноклассника. Некоторые девочки закатили и отвели глаза. Да и мальчики, казалось, сразу же забыли о его существовании. «Ну, и хорошо, — вздохнул про себя Максим. — Лучше уж пусть совсем не замечают. Самое главное, чтобы не замечали. Сяду где-нибудь сзади и стану самым незаметным человеком на Земле. Буду сидеть и представлять, что я — Язон дин Альт».

Однако незамеченным остаться не получилось.

— Жирный, а, жирный, — раздался шепот за спиной Максима.

Шел классный час. Тужилин сидел в самой середине класса за одной партой с красивой и надменной девочкой. Сам бы он ни в жизнь не посмел даже взглянуть на такую красавицу, не то что — рядом сесть. Но Александра Васильевна, воспылавшая к новичку необычайной приязнью, сделала худшее, что могла. В начале первого урока, она рассадила 7 «Б» по одному ей лишь понятному принципу. И поместила пунцового от страха и неуверенности в себе Максима рядом с первой красавицей класса — Наташей Воротниковой.

— Жирный, блин, я тебе говорю, — вновь услышал Максим. — Ты кто такой…

«Ну, вот, — печально подумал он. — Вот оно».

— Кумадей, — громом разнесся над классом голос учительницы. — Кумадей, встань.

За спиной послышался скрип отодвигаемого стула.

— Я ничего не делал, Александра Васильевна, — послышался развязный голос.

Максимова соседка по парте, хихикнув, обернулась. Скрепя сердце, посмотрел назад и Максим.

— Я смотрю, Кирилл, ты удержу по-прежнему не знаешь, — грозно сказала учительница. — И так на второй год остался…

— А что я делаю-то? — нагло спросил долговязый подросток с обветренным злым лицом. Он так жутко зыркнул на Тужилина, что тот сразу отвел глаза.

Пока Александра Васильевна препиралась с длинным хулиганом, Максим принялся грустно вспоминать, как хорошо ему было в старом своем классе. В Академгородке остались друзья. Толик — товарищ закадычный: у него дома были приставка «Денди» и щенок добермана. Валька и Санька — братья-близнецы, с которыми он лето напролет гонял на велосипедах по окрестностям НИИ. Маша Кореева — некрасивая, но очень добрая девочка. С ней Максим обменивался книжками. Они вместе любили фантастику и, наверное, она тоже вспоминала о нем. А здесь…

Школьный час закончился, и 7 «Б» отправили по домам.

Максим спустился по ступеням школьного крыльца. Здесь его уже ждали.

— Ну, что, жирный, — сказал Кумадей. — Пошли.

И они пошли. Впереди брел Кумадей, на ходу доставая из заднего кармана джинсов пачку сигарет, а за ним — онемевший от ужаса Максим. «Хоть бы просто ударил, — думал Тужилин. — Врежет, и, может, больше не будет лезть».

Они зашли за школу и оказались у заброшенной просевшей веранды. Здесь воняло мочой, а под ногами хрустело битое бутылочное стекло и использованные шприцы.

Кирилл сел на корточки, закурил и уставился на Максима. Тот встал, как вкопанный, и не знал, как себя повести. Наконец, Кумадей сплюнул и спросил:

— Ты откуда такой, а?

Максим осторожно пожал плечами. «Может, обойдется еще?» — с надеждой подумал он.

— Мы переехали. Из Новосибирской области… — тихо сказал мальчик.

— Ясно. А ты что — крутой, жирдяй?

— Я — не крутой, — еще тише пролепетал Максим.

— Вот я и говорю: приехал такой весь-из-себя, и типа «круче всех». Думаю: вломить тебе или просто грохнуть…

Голос у Кумадея был злой, но какой-то ленивый. В холодном воздухе медленно плыл табачный дымок. Где-то в школе орали разыгравшиеся первоклашки. Кумадей замолчал, сверля Максима недобрым взглядом. Затем он выкинул сигарету, встал и подошел вплотную к толстяку. Максим обмер. Кирюха был выше его на пару голов, поэтому хулигану пришлось наклониться к нему, чтобы выцедить:

— В «Сегу» режешься?

Максим остолбенел. Он ожидал всего, чего угодно, но — такого…

— Нет, — признался мальчик. — Я только в «Денди» играл.

Кумадей усмехнулся.

— Чепушила… Ладно, повезло тебе. Сегодня я — добрый. Пошли ко мне. У меня дома приставка есть.

Максим замялся. Предложение было не просто заманчивым. Поиграть в Sega Megadrive было мечтой многих миллионов детей и подростков, у которых не было дорогой 16-битной приставки. Но даже такой соблазн перекрывался страхом перед жутким Кумадеем. «Мало ли, куда заманит» — подумал Максим. Последнее, что он сделал бы в этой жизни — доверился долговязому хулигану.

— Я не могу. Мне… это… Домой надо.

Кирилл ничего не ответил. Просто схватил его за складку на пухлом боку и изо всех сил сжал жесткими пальцами. Максим вскрикнул от боли и попытался отпрыгнуть назад. Ничего у него не вышло. Кумадей держал его крепко, словно в тисках. Невыносимый жар от боли разбегался по всему телу. Вдобавок к этому, мучитель еще и хлестко ударил Максима по лицу тыльной стороной ладони. Ловко так — снизу вверх.

— Ты не понял, что ли? Я тебе сказал: пошли, жирный!

Чувствуя, как на глазах выступают слезы, Максим кивнул. Чудь помедлив, Кирилл отпустил свою жертву. Затем еще раз сплюнул себе под ноги, развернулся и двинулся в сторону школьных ворот. Максим, украдкой потирая ущипнутый бок, побрел за Кумадеем. А про себя подумал: «Был бы я, как Язон дин Альт… Вот уж тогда бы я тебе врезал!»

Электрокабель — город маленький, поэтому долго идти не пришлось. Миновав ржавые гаражи и свалку, они вышли на окраину городка, где за облупившимися хрущевками пролегала железная дорога, а за ней — дремучий лес. Максиму было и так не по себе, но от вида подъезда, в который направлялся неумолимый Кумадей, стало еще хуже. Синяк от щипка ныл, но он не думал о боли. То, что происходило с ним, было нелепым и унизительным, и Максиму на мгновение стало любопытно, чем закончится этот донельзя поганый день. И место было таким унылым и заброшенным, что от него просто веяло безысходностью. Тужилину вновь захотелось заплакать. «Может, сбежать?» — подумал он. Однако, кинув полный ненависти взгляд на худого и спортивного Кумадея, понял, что ни убежать, ни стукнуть обидчика как следует у него не получится.

Вокруг было тихо, как под одеялом. Где-то неподалеку, должно быть, находится шоссе, но гул проносящихся мимо Электрокабеля автомобилей до этой улицы почему-то не доходил. Местных жителей тоже не наблюдалось. Улица казалась вымершей, и даже вездесущего сохнущего белья на балконах Максим не увидел. Жуткое место. Неживое.

Также мертвенно пусто было и в подъезде хрущевки. Максим поднимался по пахнущей сыростью и застарелой плесенью лестнице вслед за Кумадеем, осторожно поглядывая по сторонам. Во многих квартирах отсутствовали входные двери. Сквозь дверные проемы были видны пустые однокомнатные квартиры с ободранными стенами. Уже на третьем этаже до юного Тужилина дошло.

— Кирюх, — испуганно позвал он. — А у вас что — не живет никто больше в доме?

— Не, не живет, — ответил Кирилл. — Батя всех отселил давно.

«Батя? Отселил?» — удивился Максим, но спросить о том, кем работает отец Кумадея, не решился. «Бандит, небось» — подумал он, не особенно удивившись. А чему тут удивляться? Когда мама ссорилась с папой, она частенько говорила, что лучше быть бандитом, чем сидеть с «голой задницей», как папа.

Наконец, они поднялись на пятый этаж. Максим слегка запыхался, однако отметил, что дверь у Кумадеев была богатая — железная, с зеркальным глазком. Кирилл вдруг повернулся и многозначительно посмотрел на него.

— Если скажешь бате, что я курю, тебе — хана. Лучше сразу вешайся, — прошептал он.

Затем Кумадей достал из кармана джинсов ключ и открыл дверь.

Кирилл не стал зажигать свет, хотя в прихожей однокомнатной квартиры было темно. Он стянул кроссовки нога об ногу и, не говоря ни слова, прошел в единственную комнату. Максим вздохнул и принялся развязывать шнурки. Пока стягивал ботинки и укладывал в углу рюкзак, разглядел висевшую на крючке военную шинель с погонами. Ему хотелось пить. И домой… Никогда еще так страстно не мечтал он оказаться в своей комнате и поваляться на кровати с книжкой. Сейчас бы он перечитал Гаррисона… Нет, лучше Желязны. «Вот, сволочь, — подумал Максим про Кумадея. — И чего он ко мне прицепился?»

Он вошел в комнату. Она была обычной, типовой для хрущевки. Как и полагалось, пол покрывал большой ковер. Тут же — стенка с книжками и видеокассетами, а также старый диван с огромным меховым псом-игрушкой. Часть комнаты загораживал большой шкаф, из-за которого виднелся краешек кровати. У окна — огромный новый телевизор, видеомагнитофон и приставка «Сега МегаДрайв» с двумя джойстиками. Вокруг в беспорядке лежали картриджи.

Впервые за день у Максима перехватило дыхание не от страха, а от восторга. Все ужасы его в мгновение забылись, а пульс учащенно забился. Еще бы…

— Ух, ты! — завистливо произнес он, сглотнув слюну.

Дизайн 16-битной приставки был настолько не «от мира сего», что Максиму вдруг представилось, как этот идеальный предмет вдруг отрывается от пола и с тихим технотронным звуком вылетает в форточку. Затем стремительно набирает скорость, пронизывает атмосферу и, наконец, достигает космоса. Там его обязательно встретит материнский корабль, экипаж которого использует форму японской игровой приставки для того, чтобы хитро замаскировать дроида-разведчика.

Из-за шкафа, где стояла кровать, раздался голос.

— Сынок, это ты?

Максим вздрогнул от неожиданности, а Кирилл ответил.

— Я, пап.

— Ты кого с собой привел, Кирюш?

Голос был противный: скрипучий, но не старческий. Высокий и режущий, он, без сомнения, принадлежал взрослому мужчине. Слово «сынок» произносилось приторно, фальшиво и даже как-то кокетливо, отчего юный Тужилин сразу ощутил неприязнь к тому, кто так неестественно выговаривал это слово.

— Одноклассник мой, — сказал Кумадей-младший, включая телевизор с пульта. — Его зовут… Тебя как зовут, жирный?

— Меня Максимом зовут, — представился мальчик, робко переминаясь с ноги на ногу.

Противный голос за шкафом хихикнул.

— Ой, хорошо как. А я — Леонид Борисыч. Но ты меня дядей Леней можешь называть. Просто так, по-свойски, — проскрипел Кумадей-старший. И добавил. — К моему Кирюше редко друзья приходят. У него характер плохой, и никто с ним дружить не хочет. Вы играйте-играйте, я вам не буду мешать, мальчишечки. Приболел я, на кровати лежу.

Тем временем, Кирилл успел вставить в приставку картридж и усесться прямо на ковер. «Какая у него рожа злобная да противная, — раздраженно подумал Максим. Он помедлил и сел на пол рядом с Кумадеем. — Все правильно твой папа говорит: плохой у тебя характер. Только и можешь, что силой заставлять себя слушаться, урод».

Экран телевизора замерцал вступительными кадрами игры. Глаза Максима радостно заблестели. Это была «Контра» — но не та, привычная, 8-битная, в которую долгие часы играл он в Академгородке со своим приятелем Толи-ком. Это была совсем другая игра с тем же названием — более яркая, четкая, с плавно движущимися персонажами, вооруженными автоматами.

— Класс! — прошептал мальчик. Кирилл Кумадей усмехнулся.

— Вначале легко будет, но потом уже следи внимательно за врагами. И не забудь, жиртресина, что сверху будут подарки падать. Лови их, понял?

Максим завороженно кивнул.

Непривычно толстый джойстик удобно устроился в руках, а сама игра буквально загипнотизировала мальчика. Он был просто счастлив — по-детски незамутнённо и восторженно. Фигурка бойца с автоматом подчинялась его воле: на экране все взрывалось; стрекотали выстрелы и раздавались крики погибающих врагов. Поэтому Максим не сразу обратил внимание на шум сзади.

На другом конце комнаты что-то происходило. Кровать оглушительно заскрипела. Раздался тяжелый вздох. Затем Максим услышал нечто, что отвлекло его от игры.

Кто-то медленно передвигался по комнате в его сторону. «Поздороваться надо», — подумал мальчик. Но, как только собрался Максим повернуться и глянуть на Кумадея-старшего, перед его лицом возник крепкий, пахнущий табаком кулак Кирилла.

— Попробуй только повернуться, козел, — прошипел Кумадей-младший. — Я тебя грохну, в натуре говорю. Батя не любит, когда на него смотрят. Не ворочай башкой, короче. Понял меня?

Максим испуганно кивнул. А сзади послышался голос. Он был совсем рядом. Мальчик удивленно подумал: «Вот странно — голос-то не сверху раздается». Как будто папа Кумадей не шел, а полз по ковру.

— Максимк, а родители твои где работают?

Кирилл поставил игру на паузу. Максиму стало еще больше не по себе.

— Папа — в компьютерной фирме, а мама — дома.

«А почему на него посмотреть нельзя? — подумал он. — Совсем страшный, что ли?»

Он искоса взглянул на Кирилла. Тот заметил и исподволь снова показал ему кулак.

— Это хорошо, — проскрипел Кумадей-старший. Его противный голос послышался уже у самого уха Максима. — Семья дружная, сразу видно. И мама дома сидит, и папа работает. Деньги в дом приносит.

Мальчик почувствовал тепло от его дыхания на своем затылке. А затем папаша Кирилла жадно принюхался. Это было так противно и неприятно, что Максима передернуло. Что-то было совсем не так, и на мгновение вдруг толстяку пригрезилось, что за его спиной сидит огромный пес и внимательно его обнюхивает. Даже не пес, нет… Волк!

Наконец, сопение сзади утихло, и Максим с облегчением понял, что Кумадей-старший уполз к себе на кровать за шкаф. Кирилл, который терпеливо ждал все то время, пока его отец обнюхивал Максима, снял игру с паузы. Вновь зазвучали выстрелы и грохот взрывов.

Кирилл и Максим играли два часа. Потом Кирилл положил джойстик на ковер.

— Все, хорош на сегодня. Жрать охота. Давай, толстый, двигай домой. Нормально поиграли.

Максим, с удивлением почувствовав укол сожаления, послушно встал и направился в прихожую. По пути он опасливо глянул на платяной шкаф, за которым скрывался странный папа Кумадея. Шкаф был старым и щербатым. На одну из створок был приспособлен плакат со Сталлоне в темных очках и надписью Cobra, а на другую — женщина с голой грудью и развратно-недоуменным взглядом.

— Максиимк, — вдруг протянул Кумадей-старший. — А, Максимк…

Максим вздрогнул, насторожился и зачем-то кивнул.

— Максим, приводи в следующий раз родителей в гости, — сказал дядя Леня. — Давно у нас гостей не было. Я с твоими папой и мамой посижу, а вы с Кирюшкой поиграете в приставку. Передай им мое приглашение. Обязательно, передай, слышишь? И телефончик свой скажи…

— Да, дядя Леня, передам, — оторопело ответил толстяк. И, запинаясь, проговорил номер телефона.

Кумадей-младший угрюмо зыркнул и, дождавшись, пока Максим наденет ботинки и выйдет из квартиры, молча закрыл за ним дверь.

«Наконец-то», — радостно подумал Тужилин и бросился бежать вниз по лестнице пустого дома. Он выбежал из подъезда. Посмотрел на подаренные дедом часы. 15–40. «Черт, мама ругаться будет. А мне ведь еще за учебниками в школу надо забежать…»

И тогда Максим с ужасом понял, что забыл ранец в квартире Кумадеев. Он застонал и схватился за голову.

— Вот, блин! — вслух воскликнул Максим. — Придется вернуться.

Перепрыгивая через две ступени, он добрался до пятого этажа. Тяжело дыша, позвонил в дверь Кумадеев. Через мгновение, с замиранием сердца, услышал приближающиеся шаги. «Хоть бы Кирюха открыл, а не папаня его жуткий», — испуганно подумал он.

В глазок кто-то посмотрел. Затем раздались звуки отпираемых замков. Дверь открылась, и на пороге возникла высокая и худенькая девушка. Очень красивая. С короткими светлыми волосами. Максим от изумления пролепетал:

— Здрасьте! А Кирилла позовите, пожалуйста.

— Забыл что? — грубо спросила девушка безо всяких приветствий.

— Рюкзак, — ответил Максим, краснея, как рак.

Девушка оглянулась и, увидев школьный рюкзак, протянула его толстяку.

— Спасибо, — сказал мальчик. Девушка кивнула и закрыла дверь.

Максим спустился по лестнице, вышел на улицу и направился домой. И всю дорогу до школы думал о том, какая красивая у Кирилла сестра. «На кухне, наверное, сидела, пока мы в „Сегу“ резались», — размышлял он.

На вопросы встревоженной матери Максим ответил односложно. Да. Был в гостях у одноклассника. Нет. Не обижали. Про приглашение в гости к Кума-деям он решил умолчать. «Ну его! Еще с родителями в этот жуткий дом идти? Нет уж…». Но сам про себя нет-нет да и подумывал о том, что у Кирилла он видел много картриджей, а поиграть они успели лишь в одну «Контру». Да и про симпатичную сестру его он тоже вспоминал. Это было волнующе и приятно одновременно.

Следующий день в школе Максиму даже понравился. На первом же уроке алгебры он получил пятерку, а на английском его похвалил учитель. На перемене к нему подошли мальчики-одноклассники. Один из них, назвавшись Пашкой Алексеевым, шепотом спросил:

— Тебя ведь Максом зовут? Это тебя вчера Кирюха Кумадей поймал? Бил, не?

Максим схитрил.

— Нет, — важно проговорил он. — В гости позвал. Играли у него в «Сегу».

Ребята удивленно переглянулись.

— Ты к нему домой ходил?

— Ну, да.

— Зыко! — восторженно прошептал Пашка, а смешной коротышка Игорек Шляпенко завистливо вздохнул. — А правда у него там телик здоровенный стоит и картриджей дофига?

Максим кивнул.

— А ты к нему почему не ходил? — спросил он.

— Нет, ты чего?! — ответил Пашка. Остальные кивнули в подтверждение его слов. — Он звал нас сто раз, но как-то стремно. Ты чего — не в курсе, что у них там целый дом пустой стоит? Да я в жизни туда не пойду! К его бате даже менты и бандосы не суются.

Максим слушал, а про себя думал: рассказать ребятам про жуткого и странного папашу Кумадея или не стоит? Лучше не стоит. Как представил, что дойдет его рассказ до Кирилла. «Этот меня не пожалеет, — подумал он. — Такой и ножом может пырнуть. Промолчу лучше — целее буду». Но про себя все же решил, что к Кумадеям — ни ногой. «Пусть бьет хоть до смерти, но никуда я с ним не пойду. Если что, родителям расскажу. Пусть меня потом в школе задразнят, но зато отвяжется от меня».

Когда он выходил из школы, то опасливо поглядывал по сторонам. Вдруг опять Кумадей появится? Сегодня Кирилл на уроки не пришел, и было заметно, как рады учителя этому обстоятельству. Не было Кумадея и на школьном дворе. И довольный Максим пошел домой, пиная опавшие листья и болтая с Пашкой, что жил, оказывается, в его же доме.

Ночью Максима что-то грубо вырвало из сна. По квартире раздавался телефонный звонок. «Не надо брать трубку, — спросонья подумал мальчик, лежа в кровати в своей комнате. — Позвонит-позвонит и перестанет». Однако послышались шаги, а затем раздался сонный и недовольный голос матери.

— Алло! Я вас слушаю.

В трубке ей что-то ответили. А потом мать произнесла спокойным и тихим голосом.

— Коля, подойди. Это тебя.

Из спальни родителей раздалось ворчание отца. Через некоторое время Максим услышал его голос.

— Да, конечно. Мы выходим. Через полчаса.

«Странно как, — подумал Максим. — Куда выходим? Зачем? Ночь же на дворе».

И верно — родители вели себя очень странно. Алена зашла в комнату к сыну и включила свет.

— Одевайся, Максим.

— Зачем? — спросил мальчик. Ему вдруг стало очень страшно. Он сидел в кровати и непонимающе смотрел на мать.

— Мы идем в гости, — ответила Алена. Голос у нее был монотонный и ровный.

— Какие «гости»?! — изумился Максим. — Мам, ты чего?

Ответа он не услышал.

Наконец, унылый Максим оделся и вышел из своей комнаты в прихожую. Там его ждали родители. Отец нарядился в костюм и даже повязал галстук, а мать была в своем любимом коротком платье.

Было 2-20 ночи. Максим и его родители молча шли по темным улицам Электрокабеля. Мальчик часто зевал и тер заспанные глаза. Про себя он решил: раз родители куда-то собрались, то, значит, так надо. Тишину прерывали лишь далекие пьяные крики со стороны ларьков, что облепили единственный городской проспект. Ночь в этом городе была не самым лучшим временем для прогулок. Быстрым шагом Тужилины миновали Максимову школу, обошли длинный дом и углубились в темные дворы. Фонари здесь работали через один, поэтому, выходя из кругов света, они попадали в непролазный мрак, чтобы затем вновь вынырнуть на освещенную сторону.

Родители молчали. Любые попытки завязать с ними разговор разбивались об это молчание. Вскоре Максим перестал спрашивать. Он и сам догадался, куда лежит их путь.

Впереди показался знакомый дом. Ночью он выглядел настолько зловеще, что Максиму захотелось схватить родителей в охапку и бежать прочь, не разбирая дороги. У подъезда горел тусклый фонарь, освещая мертвые окна и полусгнившие балконы. Скрипнула дверь, и они очутились на лестничной площадке. Впереди шел папа. В полной темноте он безошибочно провел семью на пятый этаж и позвонил в дверь. «Ничего себе, — подумал Максим. — Как будто он здесь раньше бывал».

Сначала за дверью была тихо, и Максим даже понадеялся, что им никто не откроет, и они смогут пойти домой. Но его мечте не суждено было сбыться. Дверь открыл нарядно одетый Кирилл — причесанный, в пиджаке и при галстуке. До Максима донесся запах взрослого мужского одеколона. Кума-дей-младший неожиданно вежливо поздоровался с родителями Максима, а ему самому с улыбкой пожал руку.

В этот раз крохотная прихожая Кумадеев была ярко освещена. Пока Максим и его родители снимали обувь в прихожей, мальчик разглядел на вешалке новые вещи, которые в прошлый раз он не видел. Рядом с форменной шинелью висели явно дорогой кожаный пиджак и щегольское пестрое кашне. На полу стояли пара начищенных до блеска мужских туфель с острыми носками. «Кого-то еще позвали?» — подумал Максим, проходя вслед за родителями в комнату.

Ярко горела люстра. У шкафа, за которым скрывалась кровать с больным отцом Кирилла, стоял стол, на котором не было ничего, кроме столовых приборов — ножей и вилок. А за столом сидел молодой еще мужчина — лысый, здоровый, как бык, в рубахе и модной жилетке в серую клетку. На столе перед ним лежал пейджер. Вид у мужчины был настолько говорящий о его ремесле, что сомневаться не приходилось — перед ними находился типичный подмосковный бандит. Упрямое и агрессивное лицо его было спокойным и неподвижным. На вошедших он не обратил ни малейшего внимания.

— Здравствуйте, гости дорогие! — раздался приторный голос Кумадея-старшего. — Прошу прощения, что потревожил вас среди ночи, родные мои Тужилины, но уж больно с вами познакомиться хотелось. Садитесь за стол, располагайтесь. Сейчас Кирюшка все для чая принесет. А я скоро выйду. И да, познакомьтесь с Сергеем. Сергей — жених моей дочки. Так что посидим с вами по-семейному, потреплемся, пока дети в приставку поиграют.

Кирилл кивнул и ушел на кухню. Родители послушно сели. Они по-прежнему молчали. Вид у них был очень странный. Максим с ужасом увидел, что лицо мамы превратилось в застывшую маску. Парализовано было и лицо отца: из чуть приоткрытого рта на подбородок стекала тонкой ниткой слюна.

— Пап, ты чего? — жалобно спросил Максим. — Что с тобой?

Николай, как и раньше, ничего не ответил. Лишь с трудом повернул к сыну восковое лицо.

— Все хорошо с ним, Максимушка, — изрек из-за шкафа Кумадей-старший.

— Устал папа твой после работы. Сам представь: старается он, ради вас с мамой, себя не жалеет.

Максим почувствовал, как в горле его застрял жесткий и колючий ком. «Нам надо уйти отсюда», — подумал он.

— Не надо вам никуда идти, — снова послышался дребезжащий голос папаши Кумадея. — Все хорошо. Сейчас чаек попьем, и еще лучше станет.

Так и стоял Максим, потерянно глядя на своих родителей. Те смирно сидели за столом. Лишь изредка отец механическим, неживым движением поправлял галстук, а мама одергивала платье. Повторялось это с равномерной частотой.

А потом пришел Кирилл. Ничего к чаю он не принес, зато под мышками у него были зажаты два таза. Ни слова не говоря, Кумадей-младший споро и привычно пристроил их под безвольные тела папы и мамы Максима.

— Это ты зачем делаешь? — быстро проговорил Максим, глядя на странные приготовления.

— Надо так, — ответил Кирилл. — А ты садись у приставки. Сейчас я дело доделаю и в «Мортал Комбат» рубанем. Слышал про такие драчки?

— Слышал, конечно, — уныло ответил Максим. Затем ноги, помимо его воли и желания, сами понесли мальчика в сторону телевизора. Тем временем Кирилл вновь убежал на кухню. Спустя мгновение оттуда выскочила с еще одним тазом в руках девушка — та самая, которую видел Максим два дня назад.

— Чур, я за Саб-Зиро буду, — заявила она, подсовывая таз под ноги бандита. — Это тебе не «Контра». Здесь надо друг с другом биться. Я тебя, жиртрес, любым бойцом сделаю, ты не сомневайся даже.

Максим не знал, что сказать. «Я сплю, наверное, — подумал он. — Сейчас вот ущипну себя и проснусь». Глядя на длинные ноги кирилловой сестры, он изо всех сил цапнул себя за пухлое предплечье. Во сне это срабатывало. Сработало и сейчас: Максим не почувствовал боли и оттого даже успокоился. Зарождающаяся паника никуда не делась, но сбежала куда-то на периферию сознания.

— Ну, начнем, пожалуй, — прозвучало из-за шкафа. — Ты, Максим, отвернись, не надо тебе на это смотреть.

Максим вздрогнул, ибо почувствовал, как невидимая сила ухватила его за голову и повернула лицом к телевизору. Тело его парализовало. Он сорвался бы в крик, однако же ни пошевельнуться, ни сказать что-либо он не мог. Перед ним темнел выключенный телевизор, в котором искаженно и смутно отражалась вся комната. И тогда Максим понял, почему не могут пошевелиться его родители, почему статуей застыл бандит по имени Сергей.

Как и в прошлый раз, кровать заскрипела от тяжести переваливающегося на бок, чтобы встать, тела. Вслед за тем Максим услышал мерный гул. Звук этот исходил одновременно отовсюду и чем-то отдаленно напоминал дальний шум машин. Гул то нарастал, то отдалялся. Максим непонятным образом чувствовал силу, что наполняла этот шум. Тела людей, сидевших за столом, вдруг начали двигаться. В тусклом отражении экрана Максим увидел, как его родители и бандит принялись раскачиваться взад и вперед, а руки их — подниматься и опадать, будто управляемые невидимыми нитями. «Это не мои папа и мама, — сказал про себя Максим. — Это куклы».

Тело его было по-прежнему скованно. Люди за столом, не прекращая раскачиваться, одновременно взяли что-то со стола. Максим, как мог, напряг зрение, но не разглядел — все же не в зеркало смотрел. Затем каждый из сидевших замер, поднял руку и резко провел себе по горлу. Мгновение ничего не происходило, а затем на шеях родителей и бандита проявились полосы, из которых толчками начало выливаться что-то темное. По маминому платью стремительно растеклось пятно.

Гул стих. Сама собой открылась форточка, и в комнату ворвался холодный воздух. Максим сглотнул слюну и заставил себя отвести глаза от экрана телевизора. «Нет, все-таки это сон. Страшный такой, в котором папа и мама умерли. Скоро проснусь», — окончательно решил он.

— Вот теперь можно, — послышался голос Кумадея-старшего. Затем он вышел из-за шкафа.

«Точно сплю», — подумал Максим. В отражении телевизора были плохо различимы детали, но мальчик ни капли не сомневался в том, что Леонид Борисович Кумадей — не человек. Грузно переваливаясь, к столу двинулось бесформенное, бледно-серого цвета существо. В свете люстры блестела чешуя, покрывавшая тело твари. Двигалась она на четвереньках, почти прижавшись к полу, медленно и неповоротливо. «Интересно, — подумал Максим, разглядывая существо. — А Кирюха кто?».

— Кирюшка-то? — вслух ответил Кумадей. — А сейчас сам увидишь.

От стены отделилась фигура девушки, которая все это время стояла неподвижно. Она подошла к существу и встала перед ним на колени. Через мгновение изумленный Максим увидел, что девушка и есть Кирилл: за долю секунды женское тело деформировалось и приобрело знакомые черты мальчика-подростка. Неуклюжее тело монстра чуть приподнялось и всосало в себя тело Кирилла. «Хорошо, что я сплю, — заключил Максим. — А то бы стошнило».

— Нет никакого Кирилла. И девочки, которую, кстати, Анечкой зовут, тоже нет, — хихикнула тварь. — Это все я один.

Кумадей подобрался к тазу, в который успело натечь из шеи бандита, и принялся жадно лакать. Осушив таз и сытно отдуваясь, тварь поползла к следующему тазу, над которым склонилось одеревеневшее тело мамы Максима.

— Мы давно здесь живем, Максимк. Еще города не было, когда мы здесь появились. И вот как бы нам да не жить, если получается.

Он подкормился из таза с кровью Алены Тужилиной и двинулся к мертвому папе Максима, приговаривая:

— Есть у меня Кирюшка да Анечка. Кирюшка мне одних приводит, а Анечка — других. Вот так, раз в год приходится вас в гости звать. Один раз позвал — целый год отдыхаю. Некоторым звоню сам, чтобы ко мне пришли. Как папка с мамкой твои… Они податливые, не то что многие. Позвонил, погудел в трубку и все. Пришли.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кумадей осушил последний таз с кровью. Затем повернулся в сторону Максима и, сопя, двинулся к нему. Мальчик смотрел в отражение, как приближается его смерть, и настойчиво пытался проснуться. Ничего не получалось.

Внезапно Максим почувствовал, что тело его сверху до самого пояса обрело чувствительность. Однако ноги были по-прежнему парализованы. Длинная, покрытая чешуей рука, вывернутая под неправильным углом, ловко вставила в приставку картридж, а затем щелкнула пультом от телевизора. И только тогда Максим понял, что не спит, и заплакал.

Раздался тихий треск, напомнивший мальчику звук разрезаемого арбуза. Дома арбуз всегда резал папа, а Максим с мамой сидели за столом и наблюдали, как ловко он управляется с ножом.

Вблизи кто-то кашлянул.

Это был Кирилл. Он уселся рядом с Максимом, сложив ноги по-турецки, и зевнул.

— Бери джойстик, Язон дин Альт, — сказал Кумадей. — Три раунда в «Мортал Комбат» сыграем. Победишь — отпущу. Проиграешь — батя съест. Готов, жирный?

Максим вздохнул, вытер слезы и взял в руки джойстик. Он решил пережить эту ночь. Во что бы то ни стало.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Юлия Саймоназари} Артист ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Родилась в 1987 году в военном городе Эмба-5, Актюбинская область. В 2000 году с семьей переехала в Самару на постоянное место жительства.

В 2004 году окончила школу. В 2009 получила диплом Самарского государственного социально-педагогического университета по специальности „Журналистика". Во время учебы и после окончания работала корреспондентом в газете и на телевидении. Затем сменила род деятельности и заняла должность PR-специалиста в туристической компании».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вечерние прогулки на Панской пешеходной улице в третий месяц весны, когда брусчатка, полностью очистившись от грязной наледи и мутных луж, высохла, и стук женских каблучков будоражит воображение будущими приятными знакомствами с продолжением (а впереди еще бездонная прорва теплых дней) Максим любил больше всех других вечеров в году. Каждый раз, попадая на Панскую после пяти, молодой человек улавливал присутствие чего-то незримого, таинственного, еще не наступившего, но уже грядущего. В последнюю неделю весны энергетика одной из самых старых улиц города набирала силу, становилась явственней, растекалась по тротуарной плитке, затапливала улицу, поднималась до самых флюгеров на крышах невысоких домов позапрошлого века, подпиравших широкую пешеходную зону с двух сторон. Воздух сгущался, к атомам кислорода и азота примешивалось что-то странное, с детства знакомое, ностальгическое, дразнящее, пугающее… В эти колдовские минуты гуляющие по Панской люди становились беспечными, теряли чувство времени; холодный разум сдавался под натиском горячего сердца, и душа искала приключений. И ни в какой другой месяц и час здесь не было столько музыкантов, жонглеров, танцоров, акробатов, мимов, клоунов и прочих обладателей зрелищных талантов, сколько в мае после пяти. Магия весенних вечеров на Панской притягивала уличных артистов.

Максим сновал между плотными кольцами людей, медленно переходя от одного к другому, высматривая какое-нибудь оригинальное представление. И ближе к концу Панской он кое-что приметил. Это был тот случай, когда, любуясь невероятными трюками, мозг отказывался верить, что человек на такое способен. В движениях артиста прослеживалось что-то противоестественное, но завораживающее. Впрочем, тот, кто такое вытворял, и впрямь не очень был похож на обычного человека.

Ростом он в два раз превосходил самых высоких мужчин в людском роду. Пропорции великана противоречили общепринятым канонам природы. Ноги уходили в высь на три метра, от плеч тянулись такие же бесконечно длинные руки. Короткое туловище и немалых размеров голова прибавляли телу еще сто с лишним сантиметров.

Изо лба, оттуда, где обычно начинается линия роста волос, выползали шесть ржавых, местами погнутых прутьев, опускались вниз и врастали в кожу за подбородком, их пересекали еще шесть железных прутьев, протянувшихся от уха до уха. За кривой клеткой проглядывало что-то неживое и совсем непохожее на человеческое лицо.

Голову покрывал капор из толстой шерстяной ткани: от одного только вида грубой колючей темно-серой материи хотелось чесаться, и некоторые зрители волей-неволей драли себя ногтями, будто острые ворсинки вонзались в них, а не в кожу выступающего. Старый потасканный головной убор с парочкой заплаток расхлябанно болтался, когда артист виртуозно демонстрировал собравшимся зевакам ловкие извороты и акробатические комбинации, от которых захватывало дух. На секунду Максиму показалось, что голова под капором имеет ассиметричную форму.

Непропорционально длинное тело существа скрывал комбинезон просторного кроя из гобелена. Переплетение нитей в ткани являло миру мрачных непостижимых персонажей; тканые рисунки вселяли в сердца смотрящих легкую необъяснимую тревогу. Максим никогда не видел и не слышал о существах, много раз повторяющихся в узорах материи. Они не жили в мифах, не пугали в сказках, их не побеждали в легендах, не избегали в преданиях — ни в одной людской выдумке не встречались подобные твари.

Максим подошел ближе, протиснулся между столпившейся изумленной публикой в первый ряд, и, раскрыв рот, смотрел, как артист ловко балансирует стоя вниз головой на одной конечности, тянущейся от правого плеча, при этом остальными бесконечно длинными частями тела выписывает в воздухе невиданные загогулины. Потом он встал на две руки, штанины немного сползли, оголив матовые желтовато-белые палки. Артист раскинул ноги в поперечный шпагат и подпрыгнул: раз и два, и три… И при каждом отрыве от земли он разводил руки в стороны, закручивался юлой и аккуратно приземлялся. Затем артист перешагнул через плотное кольцо людей и покатился вокруг толпы колесом, да так быстро, что никто не мог разглядеть где руки, а где ноги. И когда все потеряли его из виду, он неожиданно очутился внутри круга, вывернутый в акробатический мостик. Он снова начал подпрыгивать и подгибать под себя длинные конечности, успевая несколько раз ударить их друг о друга. В глухом стуке зрители услышали мелодию, смутно знакомую… Она, как волчок, крутилась на тонкой грани между «вспомнить» и «забыть навек»; казалась, вот-вот, чуть-чуть — и сразу все поймешь, но стоило попытаться, как простые нотки удалялись во тьму. И никто среди восхищенной охающей публики не мог припомнить — откуда эта музыка.

Максим не сразу распознал в таинственном существе, гипнотизирующем иррациональными трюками, ходулиста — в маске нежити под ржавой решеткой, на четырех длинных желто-белых палках, скрытых под гобеленовым комбинезоном уличный трюкач, благодаря эквилибристическому таланту и несколько противоестественной манере двигаться, почти убедил молодого человека, что он не из людей.

Максим достал из кармана ветровки телефон, чтобы снять несколько завораживающих трюков, но черный экран не отреагировал на прикосновения хозяина. Правда, сейчас его не озаботило, как почти полная батарея, не подав жалобного сигнала, истощилась до нуля. Он продолжал наслаждаться выступлением артиста и даже не обратил внимания, что никто из зрителей не мог включить свою технику, будто вместе с артистом на Панскую пришла чужеродная сила, высасывающая энергию из аккумуляторов.

Весь вечер и до поздней ночи ходулист показывал трюки и ни разу не повторился. Публика не уставала удивляться и не могла насытиться зрелищным представлением, развернувшимся на Панской. Но время сна приближалось, и люди с неохотой расходились. Уходя, одни просили, чтобы артист как можно чаще выходил выступать на улицу, другие советовали ехать в столичные цирки, а еще лучше в тот самый, европейский, с красочными представлениями, где нет дрессированных животных, только талантливые люди… Артист никому не отвечал, ничего не говорил — он вообще не издавал никаких звуков, кроме тех, что выстукивали ходули.

Уличный артист в маске зловещего существа, чье обличье сковывала ржавая решетка, растущая из головы, впечатлил Максима, он решил непременно познакомиться с таинственным незнакомцем и узнать о нем побольше.

Когда последние зрители разошлись, и артист вслед за ними собирался покинуть условную уличную сцену, Максим громко, так, чтобы ходулист услышал его там, наверху, спросил:

— Скажите, как вас зовут?! Откуда вы?!

То, что находилось на месте лица за решеткой, посмотрело на маленького человека внизу, ничего не ответило и на всех четырех конечностях, как животное, медленно направилось к узкому переулочку, пересекающему Панскую. В ночной тишине стук палок уже не казался чем-то обычным и объяснимым. Размеренное тук-тук-тук-тук-тук… на плохо освещенной улице повсюду раскидывало невидимые сети беспричинного страха и сомнений, отчего разум охотней пропускал сверхъестественное в материальный мир. В глухих ударах слышалось что-то ужасное и необратимое.

Однако сознание Максима, склонное анализировать и искать всему объяснение, упорно игнорировало неясные намеки на присутствие нечистой силы. Он ничуть не обиделся на молчаливый отказ артиста общаться и побежал за ним.

— Постойте! Я хочу поговорить с вами!

Ходулист остановился под единственным фонарем в Парковом переулке и обернулся. Максим в ужасе попятился назад. В тусклом теплом свете он увидел, как внутри шерстяного капора за решеткой страшная маска, заменявшая человеческое лицо, облизнулась, скривилась и снова неподвижно застыла, но уже с другими чертами, еще более жуткими, чем прежде.

Около минуты растерянный Максим стоял на месте, оцепенев от страха, пока мозг подбирал правдоподобную версию случившемуся. «Померещилось» — пришло на ум спасительное объяснение, и упрямый молодой человек тихонько пошел за артистом. Он решил выследить, где живет ходулист, а завтра, когда таинственный незнакомец будет без костюма и палок, — случайно познакомиться с ним. Максим был убежден, что отчужденность и равнодушие артиста — банальная усталость. Никто бы не стал спорить, что трюкачить весь вечер до поздней ночи и при этом не взять ни копейки у зрителей — адски изматывающий труд.

«Искусство во имя искусства и никакой коммерции! — восторгался про себя Максим, преследуя ходулиста. — Я думал, такие люди бывают только в кино и книгах. На что он живет?…Вот умора, если артист — обычный менеджер и никто из его коллег не догадывается о том, что он вечерами дает представления на Панской. Наверно, поэтому ни с кем не разговаривает — чтобы не узнали по голосу. Интересно, кто он? Откуда? Почему раньше не показывался? А, может, приехал из другого города?».

Ходулист, переставляя поочередно конечности, петлял по улочкам, выбирая самые нелюдимые и темные; Максим кружил вместе с ним по старой части города и уже начал думать, что артист никогда никуда не придет. Со стороны казалось, что он заблудился и не может найти дорогу домой. Ходулист возвращался на улицы, по которым уже не раз проходил, забредал в закоулки, попадал в старые дворики, снова оказывался на Панской и уходил в темноту Паркового.

Когда они в пятый раз возвращались к началу пути, Максим собирался раскрыть себя и помочь артисту найти дорогу к дому, но вдруг ходулист свернул на глухую, давно никем не используемую улицу. Асфальт на ней сохранился лишь отдельными островками, и только яркий свет луны помогал Максиму не расшибиться на одной из выбоин. Машины по Хлебной не ездили, люди не ходили, даже бездомные собаки и кошки не бегали. Улица вела к одиннадцати заброшенным кварталам. Несколько десятков двух- и трехэтажных домов уже много лет не видели живых людей. Горожане на каком-то интуитивном уровне избегали самый древний микрорайон города. Отчасти виной этому были те, кто не умел контролировать свои фантазии и не держал язык за зубами. Выдумщики оплели территорию ветхих зданий прочной паутиной зловещих слухов и жутких историй. И все суеверные — а это почти девяносто процентов горожан — хоть в открытую не признавали, но и не отрицали, что старые дома приютили потусторонних жителей. Весомым доказательством нехороших разговоров стало бездействие власти, которая каждый год собиралась сравнять аварийный жилой фонд с землей, и каждый раз ей что-то мешало, не иначе, как злые духи. Максим никогда особо не задумывался, чей это приют — нечисти или чиновничьей безалаберности, в этой части города у него никогда не было никаких дел, а потому она мало его интересовала. Но сейчас он насторожился. Зачем трюкач направлялся в самый гнилой район?

«Шифруется. Знает ведь, что здесь никого не встретит из живых. Сейчас зайдет в одну из развалюх, переоденется, спрячет костюм и выйдет», — быстро нашел объяснение Максим, не отставая от ходулиста.

В начале третьего он следом за артистом, не колеблясь, вошел в темный двор среди обшарпанных домов. Снаружи даже в ярких мистических потоках лунного света они выглядели, как обычные нежилые здания: побитые окна, облупившаяся краска, широкие трещины от фундамента до крыши, обвалившаяся местами штукатурка фасада, несколько матерных надписей. Вид запустения и разрухи не пугал Максима — в конце концов, это лишь непригодные для жизни дома, на месте которых когда-нибудь появятся новые. Однако во дворах мрачных заброшенок все выглядело и чувствовалось иначе. Ноздри Максима с трудом втягивали тяжелый воздух, будто голову укутали плотным шерстяным шарфом. Прежде громкий звук шагов ходулиста теперь с усилием прорывался через толщу тишины. Дома стояли, словно покалеченные чудовища с выбитыми глазами, разорванными ртами, содранной кожей, глубокими гнойными ранами. Внутри затхлых развалюх что-то пульсировало, и с каждым толчком из мёртвых недр зданий выплескивалось все больше душной черной ауры.

Хорошо знакомый с детства, и в тоже время совершенно чуждый, перерожденный во тьме заброшенных кварталов страх пробирался в сердце Максима, ускоряя и замедляя удары в груди, он испытывал молодого мужчину на прочность. Максим впервые боялся чего-то неосязаемого, неясного, того, у чего не было материального воплощения. Ужас нарастал и угасал, пульсировал вместе с тем зловещим, что пряталось в домах.

Максим убеждал себя, что все ему лишь чудится, и, трясясь от страха, продолжал идти через мрачные дворы за ходулистом, который, казалось, стал ниже и толще. Пугающие изменения в артисте Максим списал на обман зрения. Он во всем винил отсутствие электрических фонарей и полнолуние, стальные лучи которого вывернули привычное на изнанку, приукрасили запустение, разбавили тьму дворов, добавив в обыденное необъяснимо-страшное.

Оставив позади еще три двора с заржавевшими детскими каруселями, пустыми песочницами и гнилыми деревьями, Максим уже не мог не заметить то, как изменился артист. Во-первых, ходулист стал ниже на метр с лишним и штанины с рукавами волочились за четырьмя конечностями, оставляя широкие полосы на черной пыльной земле, а во-вторых — некогда просторный гобеленовый комбинезон теперь плотно облегал разжиревшее тело. И капор уже не болтался так расхлябанно, как во время выступления на Панской — то, что скрывалось под грубой шерстью, тоже разрослось.

Артист не обращал внимания на трансформации своего тела — он продолжал идти тем же неспешным шагом в дебри заброшенных районов, будто ничего необычного не происходило. Гобеленовая ткань натянулась до предела, и под напором плоти швы с треском поползли. Лохмотья костюма слетели, освободив массу, и остались лежать в одном из дворов рядом с детской горкой. Оголившееся существо в шерстяном капоре упрямо двигалось вперед, не замедляясь ни на секунду.

Шокированный Максим тоже не отставал, он находился в каком-то исступленном состоянии. Сердце то бешено колотилось, то внезапно замирало, и Максим слабо понимал, что происходит, и зачем он кого-то преследует. Он просто шел следом за тем, кто уже совсем не походил на ходулиста. Рост существа уменьшился в два раза и теперь оно использовало только нижние конечности. На ногах сформировались широкие стопы, они шлепали как ласты, раздувая под собой пыль и вместо легкого «тук-тук-тук» Максим слышал тяжелое «плюх-плюх-плюх»… На укороченных руках выросли огромные кисти со множеством длинных и коротких фаланг. Желтая кожа, как дрожжевое тесто, перевалившееся через кастрюлю, свисало с боков, спины, живота, груди, ног и рук.

Существо не торопясь пересекло последнюю улицу с поваленным светофором, узкой дорогой и тротуарами, занесенными толстым слоем пыли, асфальт на которых просел, растрескался и через образовавшиеся щели пробивались настырные уродливые растения. Оно скрылось во дворах деревянных двухэтажек с обвалившимися крышами, где его ждали четыре фигуры. Неподвижные, как статуи, они стояли и напевали ту самую мелодию, которую тварь исполнила на Панской на своих ногах-ходулях.

Максим как можно ближе подобрался к кругу поющих в центре которого стоял жирный артист, и спрятался за тремя стенами рухнувшего сарая. Сердце больше не замирало, оно все быстрее отбивало тревожный ритм по мере того, как ужасные события внутри круга развивались и достигали кульминации.

Десятка два длинных и коротких фаланг правой конечности стянули капор, освободив громадную лысую голову с обвисшей кожей. Гигантские ушные раковины странной формы, будто на каждой стороне было по два сложенных вместе уха, разбухшие, как разваренное тесто, зашевелились. Максим даже не стал искать этому объяснение. За последний час он увидел достаточно, чтобы сейчас принимать все, как данность. Уши разомкнулись и расширились, внутри темной дыры растянулись тонкие ниточки вязкой жидкости. Теперь Максим понял, что это вовсе не уши, а рты. Существо наклонилось в правую сторону, пасть еще больше расширилась, и оно стало медленно поглощать поющего, насаживая свою огромную голову на его туловище. Затолкав добычу до половины, артист выпрямился и наклонился на левый бок, чтобы еда прошла в живот. Максим видел, как под толщей слоев кожи проглоченная фигура опускается внутрь чудовища, и до крови прикусил язык, чтобы не закричать от ужаса. Слезы застилали глаза, он вытирал их рукавом ветровки и взывал к Господу, выпрашивая спасение и обещая жить, как праведный христианин.

Поющие фигуры казались обычными людьми, хотя выглядели они несколько странно, будто сомнамбулы — спали и бодрствовали одновременно. Максим узнал среди незнакомцев двух женщин и мужчину, которые стояли с ним на Панской несколько часов назад и смотрели захватывающее представление ходулиста. Очевидно, гипнотические трюки артиста и знакомая мелодия стали ловушкой для самых впечатлительных.

Покончив с первым блюдом, существо, не разгибаясь, принялось пожирать другой пастью женщину, стоявшую напротив съеденного мужчины, очертания которого теперь виднелись через складки на животе чудовища. То нечеловеческое и неживое за ржавыми прутьями, что Максим принял за маску, довольно причмокивало.

Вдруг существо стало быстро расти. Лишняя кожа расходилась по телу и туго обтягивала твердые мощные конечности. Руки и ноги вытянулись в тощие палки, на месте многочисленных фаланг и широких стоп остались узкие округлые культи. По всей коже появились глубокие дырочки, из которых полезли длинные иглы. Существо распушило острые шипы, словно вздыбленные шерстинки на хвосте испуганной кошки.

Передними культями артист закинул одну женщину на спину, и длинные иглы с легкостью прошли сквозь худое тело. Другую насадил на левую ногу, и, как ежик с грибами и яблоками на колючках, часто изображаемый на детских картинках, на всех конечностях не спеша двинулся к ближайшей двухэтажке. С трудом протиснувшись в узкую кривую щель в деревянных стенах, он скрылся в густой тьме.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Бледный Максим с вытаращенными глазами и трясущимися руками, в мокрой насквозь майке с облегчением выдохнул, когда тот, кого он преследовал, ушел со двора. Он больше не хотел ничего знать о виртуозном трюкаче в гобеленовом комбинезоне. Единственное, чего он желал больше всего на свете — поскорее выбраться из одиннадцати заброшенных кварталов живым и навсегда забыть об этой майской ночи.

Максим, не оглядываясь, бежал обратно через дворы и улицы, мимо домов и детских площадок, той же дорогой, что пришел сюда вслед за чудовищем. Он твердил про себя: «Господи спаси!», мчался вперед и в нетерпении ждал, когда покажется выход из жутких кварталов, в которых хозяйничал страшный людоед.

Все вокруг сливалось в одно большое неразборчивое пятно, Максим уже не понимал, где находится и в каком направлении бежит, к выходу или к месту пиршества артиста, правый бок сводила острая боль, холодный воздух раздирал горло. Постепенно бег перешел в шаг, шаг в медленный ход, пока он совсем не остановился на одной из улиц между кварталами, нарушая мертвую тишину тяжелой с хрипами одышкой.

Резкий звук пронзил пространство, будто через него прошли тонкие звенящие иглы. Максим посмотрел на левое запястье и выключил будильник на наручных часах. Стрелки показывали семь утра. Полная луна по-прежнему висела над ним, распыляя бледно-голубой свет.

Он огляделся по сторонам и побрел к ближайшему дому. Его одолевала назойливая сонливость: она лишала рассудка, подкашивала ноги, наполняла сознание беспросветным равнодушием к собственной участи. Не помня себя, Максим зашел в подъезд и больше никогда не выходил.

Через год на Панской снова развернулось захватывающее зрелище. Ходулист в гобеленовом комбинезоне и в маске из ржавых прутьев, за которыми, что-то недвижимое нет-нет да и облизнется едва заметно, показывал трюки и отстукивал всем знакомую, но никем не узнаваемую мелодию. И вновь самые впечатлительные шли в сердце заброшенных кварталов, а не восприимчивые через час напрочь забывали о существовании артиста… Будто его никогда и не было.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Станислав Бергер} Мертвец под кроватью ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Я родился в городе-герое Волгограде осенью 1988 года… Писательство — это образ жизни, привычка, потребность, которая растет из души и цветет абсолютно разными жанрами — от сказок до социальных драм. Особенно горжусь рассказами „Багровый этюд“ и „Картина упала“ — последний очень понравился Татьяне Толстой (одна из любимых современных писательниц). С начала 2016 года живу в Москве, ищу вдохновения для новых рассказов».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Марина принимала душ, а Петя лежал в кровати, представляя, как тёплый водопад ласкает её позвоночник. То же самое было год назад, в этом же городе, в этом же отеле. Только тогда струя из-под крана безжалостно секла руки, желая наказать жену за содеянное. Кровь намертво въелась в кожу, запеклась под ногтями и на волосах. Но Марина старательно терла кисти гостиничным мылом и найденной где-то губкой. Потом они долго занимались сексом, Марина курила в кровати, нарушая правила отеля, а Петя скакал, размахивая журналом, отгоняя дым от чувствительных датчиков… Журналом, где рассказывали о маньяках.　

Марина читала его с усмешкой.　

— Только послушай! — говорила она. — История знает слишком мало женщин серийных убийц. Айлин Уорнер, Тамара Иванютина…

Марина втайне мечтала увидеть на страницах такого журнала собственное имя и свою историю. Боже мой, она и замуж-то вышла за Петю только из-за фамилии! Уж больно ей хотелось стать Мариной Смертиной. Хотя Петр открыл ей иное происхождение фамилии.

— Раньше на Урале была гора Мерт, и жили там шаманы. Потом пришло время им сойти к людям, и когда шаманов спрашивали — откуда будете? Они отвечали — с Мерта. Так и появилась моя фамилия.

Но Марина с улыбкой восприняла историю о шаманах. Она и по жизни шла с улыбкой, за исключением тех страшных моментов, когда её лицо трескалось по невидимым швам, а из дыр глядела осатаневшая ведьма.

Вода в душе закончилась, полотенце зашуршало, щелкнул замок. Силуэт Марины возник на пороге, одна сторона лица освещалась, другая принадлежала тьме. Стали заметны синяки под глазами, которые еще три месяца назад были крошечными. Три месяца как Марина перестала убивать.

— Что-то не так? — спросил Петя. Конечно, он знал, в чем дело. Знал про сны.

— Всё не так, — Марина присела на краешек кровати хрупкой ненастоящей молью. Волосы все еще были мокрыми, обычно она сушила их, но в последнее время привычные действия давались ей всё труднее и труднее.

«Это как болезнь, — сказала она перед поездкой. — Мы будем жить в том же отеле, в том же номере, сходим на место, где все произошло».

Но место уже стерли с лица земли. Развалины склада, где Марина перерезала горло тому бедолаге, сравняли с землей и огородили, снабдив табличкой о строящемся гипермаркете. Марина бросилась к машине, достала из бардачка пистолет и три раза пальнула в сторону яркого баннера с изображением большой двуспальной кровати.

— Это не совпадение, да? — кричала она. — Чёртова кровать из моих снов!!!

Пете пришлось пару часов просидеть у ног жены, поглаживая, успокаивая, следя за её руками. Он боялся этих рук. Не ровен час — жена окончательно потеряет рассудок и освободит супруга от тяжкого бремени жизни.

Но Петя старался не думать об этом. Он вдыхал Марину, жил её проблемами, даже предложил записывать сны, чтобы потом подвергать их тщательному анализу.

— Что записывать? Одно и то же снится. Мы лежим на кровати в гостинце, везде темнота, даже света от фонарей нет… Вернее, он какой-то темный, будто там не фонари, а лампады. Я смотрю вверх перед собой, и все реально, даже трещинки на потолке. А потом я чувствую его, как он шевелится под кроватью, в еще более абсолютной темноте, куда я отправила его год назад.

Прошел вечер, Марина немного успокоилась и теперь положила влажную голову на подушку, чувствуя, как кончики волос липнут к плечам, словно чьи-то пальцы.

— Спокойной ночи, — сказала она. — Только оставь гореть лампу.

Марина спит. Из кромешного ада ночи ползут кошмары, сонный паралич сковывает руки, не дает разогнуться ногам. Перед глазами мелькают бурые пятна, они ползают на потолке и прячутся в трещины. Победить это состояние почти невозможно, надо лишь ждать, пока тело сбросит путы напряжения и само собой погрузится в глубокую дрёму. На дне сонной бочки лежит его тело — жертва с распоротым горлом, с распахнутой челюстью, щек уже не осталось, дёсны высохли, зубы заострились, как клыки диких зверей, которые бродят по космическим чащам и прячутся с наступлением утра, убегают по мокрым дорожкам в пучину глубокой серой осени.

«Зачем я убила тебя? — стонет Марина, — Зачем я убила всех остальных?»

Наконец, она просыпается. Её будит движение под кроватью, словно у пола надулся живот. Он не просто пришел за ней — он созрел, как зерно в промозглой ноябрьской почве, проснулся, как мертвец в ледяной колыбели.

Страшные звуки заставляют окончательно скинуть оковы сна.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Он там, там под кроватью! — кричит Марина, — Давай уедем, прямо сейчас!!!

Стоило Пете зажечь верхний свет, движение замерло. Кошмар отступил, но Марина не дура. В свое время она пересмотрела много ужастиков, где главные герои по воле глупого сценариста оставались в проклятых домах, вместо того, чтобы убраться восвояси. Марина не станет повторять их ошибок. Она внимательно следит, как Петя спешно бросает вещи в глубокую дорожную сумку.

«Он не даст нам уйти» — говорит внутренний голос, даже когда пара стоит на пороге номера, оградив себя дверью на магнитном ключе, и вроде, кошмар побежден.

— Всё взяли? — спрашивает Петя.

Скрип двери, что-то мелькнуло, задев периферическое зрение Марины. Это он, тот самый человек из-под кровати, с глубокой раной поперек горла. Теперь он смеется бескровными губами, и рана хохочет вместе с ним:

— Меня забыли…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Алексей Жарков} Разновидности мразей ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Как сказал Юрий Шевчук: «Строем дырявили стаи, | Кляксами ставили точки, | Но, к несчастью, в тринадцать не знали, | Что судит Он поодиночке»…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Толпа ревёт, как зверь. Сотни круглых черных глоток с лепестками зубов, крики и вой. Они ползут по улице огромной густой каплей, щетинясь транспарантами и выдыхая грязный ветер злости, разрушающий всё вокруг. Трещат двери, лопаются стёкла, будто от жары, от вакуума пощады, от давления свирепой ненависти.

Иван в этой толпе, он видит вокруг себя похожих. Черви языков взбивают криками воздух. Видит свои черные губы, свои кровавые глаза, свою ярость, свой натиск правды. У других, у всех вокруг видит своё кричащее лицо. Они вместе, он идёт в этих сотнях, он переворачивает и поджигает машины, он, он, всюду только он.

«Гони чмырей!»

«Бей чмырей!»

«Чмыри, катитесь прочь!»

Иван против чмырей. Чмыри заполнили его город, его улицы, его дома и дворы. Эти твари повсюду, они пьют его кровь, жрут его хлеб и пачкают своими уродливыми детьми его родные школы. Чмыри — это грязь, гадость, отброс. Гони чмырей. И вчера он убил одного. Не лично Иван, но один из тех, кто против чмырей. Это показали в новостях. Убийцу задержали и шьют «разжигание розни». Власть заодно с чмырями, и значит, Иван должен драться сам. К черту такую власть.

«Убей чмыря!»

«Убей чмыря!»

«Убей чмыря!»

Они тащат эти крики по улице, размахивая ими, как смертью, и если встретят живого чмыря, разорвут в клочья. Но те попрятались, трусливые животные. Чмыри — не люди. Это факт, непреложная истина, они не люди, они — пришельцы. Буквально.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Какая нелепость: у Ивана развязался шнурок, он попытался завязать. Но в толпе это невозможно. Ни скамейки рядом, ни бордюра; поток людей толкается и сносит. Иван ныряет в какой-то подъезд, за подушку двери от гула толпы, ставит ногу на ступеньку. Он возбуждён. Непослушные руки будто забыли автоматизм этой простой операции. Он возится со шнурками в полутьме. Наконец, справляется — завязывает, и, на всякий случай, проверяет и затягивает второй шнурок. Пока он ковыряется, свист и вой, ураган снаружи усиливается.

Шторм за дверью тянет стоны, отчаянные крики и боль рассекают небеса, словно молнии.

Это чмыри, они перехватили толпу, Иван выходит из подъезда, и не может двинуться с места — чмыри с оружием. Приземистые уродливые лягушки скачут с монтировками и дубинами по улице, кроша людям черепа. Кровь течет под ногами, густая кровь с обломками костей и кусками мяса. В руке чмыря чья-то нога в окровавленном кроссовке. Он смотрит на Ивана — видит Ивана. Чмырей здесь много, одни проносятся мимо, другие замирают, пытаясь понять намерения этого человека, подходят к нему, сопят смрадом своих желаний, Иван это чует — замечает, как в их глазах уже ломаются его кости и вываливается на асфальт его мозг. Рядом стонет раненый, кто-то из людей — челюсть у не раззявлена, висит, почти оторванная. Иван берёт из его слабых рук дубинку и рубит человека под шею, хрустит ключица. Чмыри удивлены, но еще сомневаются, что Иван (теперь) на их стороне. Чмырей трое. Девять глаз его лижут, кислота сомнений обжигает кожу, желудок замирает в шаге от предательства. Иван широко размахивается, и голова человека звенит от удара. Бу-у-умз-з. Теплая кровь пачкает руки, одежду, лицо. Красный вкус, буквально и переносно, кривые зубы чмыря — одного, второго, третьего — их такие улыбки.

Поверили.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В арьергарде они идут вчетвером, проверяя раненых, но тех не много, добивать почти некого. Не в каждой растоптанной тряпке еще булькает человек. Иван орудует дубиной и греется чувством локтя. Цепями команды, безнаказанностью и теплом чужой крови. Ему удалось (их обмануть), они (теперь) заодно, и кто потом разберёт? Но вдруг чмыри осыпаются, один за другим, облетают с веток жизни, как листья, хрипят и корчатся на грязном асфальте, Иван слышит хлопки, видит дым и ловит ртом волокнистый запах пороха, сизый воздух липнет к глазам. Полиция! Он ложится на живот и накрывает голову руками. Хлопки выстрелов наступают, скрипят рации, пищат и щелкают затвором фотокамеры. Кто-то решительно выкручивает ему руки и сводит их за спиной, холодный металл обжигает запястья. Взяли.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В зале суда стучат каблуки, люди входят и выходят, устраиваются, покашливают, сморкаются, сопят, шушукаются и таращатся, и все смотрят. Глаза блестят какой-то странной лютой радостью, много глаз, будто сотня пауков собралась поглазеть на одну единственную пойманную муху.

Иван за решеткой, жирный государственный адвокат, жирный государственный прокурор, какие-то люди — свидетели и среди них — чмыри. Половина глаз в зале — чмыри. Их глаз больше, по три на котелок.

— Иван, согласны ли вы с предъявленными вам обвинениями? — сухо спрашивает судья.

Какой смысл отказываться, доказательств — альбом фотографий и килограмм видео. Тройное убийство. Того мужика с оторванной челюстью, девушку без глаза и две трети подростка. Всем троим Иван вышиб мозги дубиной. Без фантазии — подходил, видел, что шевелится, бил. А затем бросал испуганный взгляд на скакавших рядом чмырей — видели?.. Оценили? Всё отпечаталось на видео, на фотографиях, и сейчас самому противно. Уже не объяснить, что убивая, спасался. Следователь сказал, что это неправильный способ спастись.

— Почему вы этих гадов не судите! — кричит Иван. — Они тоже убивали, они убили больше!

Судья ухмыляется, он не должен отвечать, но кто же ему помешает?

— Одно дело чмыри, — снисходит судья в брезгливой ухмылке. — Но вы же человек.

Молчание.

— Вы согласны с обвинениями? — повторяет вопрос его помощник.

— Нет! — кричит Иван, чуть не плача.

— Вот мразь, — шепчет рядом конвоир.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Три человека в погонах, погоны топорщатся, как подсохшие корочки, один идёт впереди, открывает двери. Другой рядом — следит за проходом осуждённого, третий сзади — двери закрывает. Всё продумано годами, столетиями, последовательность движений выстроена до мелочей, коридоры тянутся от двери до двери: открыл, прошел, закрыл. Неровный пунктир лампочек на потолке и кашель вечности на приговоре. Впереди только пустота. До конца жизни — стены, потолки, стальной стук дверей и отчаяние.

Первый конвоир оборачивается, сверкая глазами на остальных, и Иван получает первый удар в живот.

— Сука, — цедит конвоир сквозь зубы, — Мразь.

Он бьёт Ивана в живот, в живот, в живот, по печени, по почкам, ногами, тяжелым ботинком, зеркальной чернотой носка. Затем он входит в раж — по лицу, сквозь треск фаланг, по глазам, по губам, по зубам, каблуком сверху вниз, втаптывая кровавые сопли в пол. «Вот тебе, мразь, получай, получай, за наших, должен был там сдохнуть, падла, на, получай!»

Сначала Иван терпеливо сопит. Потом начинает орать, призывая (других) конвоиров на помощь, но те отвернулись, ковыряются в телефонах, делают вид, что не видят и не слышат. «На, сука, на». Гнев на вкус, как праведный, заливает адреналином конвоирский мозг. Волной вскипает ярость. Горит и сушит жажда (настоящего) правосудия. Когда хрипы Ивана начинают слабеть, а удары хлюпать, другой конвоир подходит и в ужасе отталкивает первого.

— Твою мать, ты чего творишь?

Поворачивается третий.

— Ты чего сделал? Говорил, что только проучить.

Второй наклоняется к разбитому лицу Ивана и рукой прикрывает себе рот.

— Ух ё… За что ты его так?

Первый конвоир бледнеет, из красного злого становится белым напуганным, трёт лоб, вытирает вспотевшую ладонь об одежду.

— Мужики… Вы же это… Вы же не сдадите? Прикроете, ладно?

— Пульса нет, — разгибается третий конвоир.

Оба смотрят с интересом в белое лицо (сослуживца). Тот прижимается к стене и сползает на пол. Второй конвоир снимает с пояса запасные наручники, другой помогает бывшему товарищу подняться, сводит за спиной его руки. Холодный металл обжигает запястья.

Взяли.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Алексей Гасников} Яма ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Гасников Алексей Николаевич, родился в 1986 году в городе Кирове. Окончил Вятский Государственный Гуманитарный Университет по специальности психология. С 2012 года практикующий психолог. Основные интересы — литература, история мифологии и религии, психология».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Жарко.

Солнце разбухшим огненным шаром висело высоко в чистом небе. И ни намека на облачко — сплошная одуряющая синева над головой. А под ногами — бесконечные шпалы.

Шли уже давно. Час, а может, и два. Без конца потея и чувствуя, как наливаются тяжестью ноги.

— Далеко еще? — застонал Пашка.

Ему никто не ответил.

Он беспрестанно канючил последние полчаса, и его нытье нам уже порядком поднадоело. Но Пашка даже не думал униматься.

— Димоооон, — противно, нараспев, протянул он. — Ну, Димооон…

— Чего тебе?

— Пить хочу. Дай попить.

— На, только не нуди, — Димон сунул ему пластиковую бутылку с теплой газировкой.

Расплескивая, Пашка тут же принялся глотать противную шипучку. Выпив почти половину, он попытался вернуть бутылку Димону, но тот его моментом урезонил.

— Сам пил, сам и неси, — даже не обернувшись, резко бросил он.

Пашка открыл рот, хотел что-то возразить, но, оценив угрюмый Димкин вид, передумал.

Снова шли молча.

Впереди — Димон, мерил железную дорогу своими широкими шажищами, следом за ним — бурчащий вполголоса Пашка. Я замыкал.

Я тоже хотел пить, но теплая газировка выглядела не самым лучшим способом борьбы с жаждой.

А между тем железные змеи-близнецы рельс все тянулись и тянулись, плавным поворотом уходя налево. Пути лежали на вершине песчаной насыпи. Слева, метрах в двухстах, отчетливо виднелись строения складов и гаражей. Справа и внизу начинались какие-то хозяйственные постройки заброшенного завода. Черные полуразвалившиеся здания и железные остовы конструкций неизвестного назначения — при некоторой доле фантазии выглядело все это жутковато.

Не прошло и десяти минут, как Пашка снова заныл.

— Ну что, скоро? У меня уже ноги гудят!

Жарко.

— Как только, так сразу, — отрезал Димон.

Однако унять Пашку было не просто.

— Куда мы вообще идем?

— Придем — узнаешь.

— Куда придем?

— На нужное место.

— А долго еще?

Обернувшись, Димон зло зыркнул на него.

— Достал! Можешь заткнуться хотя бы на пять минут? И тут свершилось маленькое чудо — Пашка заткнулся.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мы не видели Дурных Снов с прошлой осени. И я уже стал понемногу надеяться, что все закончилось, но несколько недель назад сны вернулись.

Сны бывали разными, неизменным оставалось одно — чувство их пугающей реальности. Ты словно бы оказывался в шкуре другого человека — видел его глазами, слышал и чувствовал все происходящее, но ничего не мог изменить.

И всегда — в роли жертвы.

В этот раз мне снился странный лес. Я убегал, а меня преследовали. Загоняли, как охотники загоняют дичь. За спиной слышался дробный топот настигающей погони. Я отчетливо видел, как мелькают за спиной маленькие коренастые силуэты.

Дети. Меня преследовали дети. Но это была вовсе не игра.

Из ночи в ночь почти две недели я проваливался в эту страшную гонку. И каждый раз мои преследователи оказывались немного ближе, чем накануне.

Я не знал, но чувствовал, чем все это может кончиться.

И все же не торопился рассказывать Димону. К тому же, если Сны были действительно не просто навязчивыми ночными кошмарами, он тоже должен был видеть их. Но он молчал. И я молчал тоже. Очень не хотелось вновь впутываться во всю эту историю. И даже когда стало понятно, что ошибки быть не может, мы продолжали делать вид, что ничего не происходит.

Хотя бороться со Снами становилось все сложнее.

Я сдался, когда в одну ночь меня оглушил попавший в затылок камень. Пошатнувшись, я упал. И тут же десяток маленьких, но сильных рук вцепились в меня и поволокли куда-то в темноту леса. Я пытался вырваться, но сопротивление оказалось бессмысленным. Я видел, как в руке у одного из маленьких чудовищ сверкнул острый осколок. Сердце в груди готово было выскочить наружу, когда меня распластали по земле и надо мной взлетел самодельный стеклянный кинжал.

Я закричал. И тут же проснулся.

Не оставалось сомнений — это последнее предупреждение.

В конце концов, я первым не выдержал и рассказал все Димону. Выслушав меня, он только хмуро кивнул.

Дурные Сны могли обозначать только одно — Яма снова звала нас и требовала жертвы. И в этот раз, по установленным правилам, жертву выбирал Димон.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сначала я почувствовал, как вибрируют под ногами рельсы, и только потом услышал позади протяжный гудок. Состав шел со стороны вокзала. Зеленый здоровенный электровоз с облупившейся красной звездой на тупом рыле тащил за собой две дюжины груженых лесом вагонов.

Сойдя по насыпи на безопасное расстояние, мы смотрели, как он проносится мимо. Обдав нас горячими запахами мазута и свежеструганного дерева, состав промчался и скрылся за поворотом, на прощание еще раз разорвав воздух гудком.

Проводив его взглядом, мы снова выбрались на пути.

Пашка, вяло перебирая ногами, что-то бормотал себе под нос. Нескладный, какой-то квадратный, измученный жарой и дорогой, он выглядел смешно и жалко.

Отчего Димон выбрал Пашку, мне было не известно. Пашка хоть и мог своим нытьем довести кого угодно, в общем, был парень неплохой. Он жил в соседнем доме, иногда мы пересекались. И пусть мы не были близкими друзьями, но, в целом, Пашка мне нравился.

Однако таково было право выбирающего жертву. И спорить с ним я не мог.

Чуть сбавив шаг, Пашка поравнялся со мной и вполголоса, чтобы не услышал Димон, спросил:

— Сань, ну ты хоть скажи: куда мы идем? И долго ли еще? А то я уже задрался. Все какие-то рельсы да шпалы. Сколько можно?

Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы. Прямо как в детском стишке, невпопад подумал я. Но вслух сказал не это.

— Увидишь, — я попытался ответить так же сухо, как Димон, но у меня не получилось. Я словно за что-то извинялся.

Пашка надулся:

— Заладили: увидишь, увидишь… Че увидишь-то? — насупившись, он замолчал, однако потом все-таки спросил: — Далеко хоть еще?

— Нет, — сказал я. — Скоро дойдем.

Это была правда. Идти оставалось немного. Пашка вновь обогнал меня, и мы выстроились в прежнем порядке.

Опустив руку в карман джинсовых шорт, я нащупал ребристую рукоять выкидного ножа. Его лезвие было отточено до остроты медицинского скальпеля, так что при верном ударе боли не должно быть. Это то немногое, что мы могли сделать для своих жертв — обеспечить скорую и безболезненную смерть.

Правда, это сейчас. А в первый раз все вышло очень грязно и страшно…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Первым был Витька Дерябин. В тот раз, три года назад, всё произошло случайно. Шел второй месяц летних каникул. Во дворе никого — все разъехались по дачам. И мы с Димоном от скуки скитались по самым дальним закоулкам района в поисках хоть какого-нибудь развлечения.

Именно так мы и оказались возле Ямы. А там встретили Витьку.

В нашем районе Витька был личностью известной. В школе числился заядлым двоечником и второгодником. И на деле был отмороженным малолетним засранцем, не по возрасту физически развитым и готовым ввязаться в драку по самому пустяковому поводу. Родители Витьки пили. Дома он практически не ночевал, вместо этого предпочитая подворовывать по магазинам и путешествовать по незапертым подвалам, откуда его, надышавшегося ядовитых испарений клея или краски, то и дело доставала милиция.

Вот и в тот день, когда он попался нам возле Ямы, в глазах Витьки еще отражались радужные целлофановые сны.

— Стоять, суки, — сказал он, неожиданно появившись из-за останков полуразвалившегося сарая и преградив нам дорогу. — Кто такие?

Понимая, что на этот вопрос не существует правильного ответа, мы с Димоном лишь молча переглянулись.

Однако наше молчание, похоже, только больше его разозлило.

— Что, суки, давно люлей не получали? А ну, падла носатая, сюда иди!

«Носатай падлой» оказался я. И, не дожидаясь пока я исполню его приказ, Витька сам решительно двинулся в мою сторону. Честно говоря, не знаю, как Димон, но лично я порядочно струхнул — выглядел Витька абсолютно невменяемым.

Дальше же все произошло очень быстро.

Витька бросился на меня и повалил на землю. Я пытался отбиваться, но тягаться с ним было не просто. Кроме того, что он был больше и сильнее, пары клея, кажется, пробудили в нем какие-то животные инстинкты, прибавив силы и ярости. Сев на меня верхом, он принялся без разбора наносить удары. Его кулаки раз за разом врезались мне в грудь и лицо. Каждый удар вспыхивал в мозгу алым цветком боли, и я уже чувствовал, как что-то внутри меня готово лопнуть, когда внезапно Витька крякнул — воздух в одном шумном выдохе вырвался из его легких — и всей тушей тяжело навалился на меня, погребя под своим весом. Не понимая, что произошло, я толкнул тело в сторону и, вскочив на ноги, увидел Димона. В руках он держал кирпич. С угла кирпича капала кровь.

О том, что было дальше, я не люблю вспоминать. Все происходило словно в сплошном кровавом тумане. Нами будто бы овладело первобытное безумие. Непонятная, нечеловеческая ярость. И, пока не кончились силы, мы продолжали бить мертвое, обмякшее тело. Снова и снова.

А потом, когда туман развеялся… Стало по-настоящему страшно.

Спрятать тело в коллекторе предложил Димон.

Мы сбросили мертвеца в колодец, в черную холодную глубину, между собой решив, что этим все и кончится, и мы никогда и никому не расскажем о случившемся. Никогда и никому. Но, как оказалось, всё это было лишь началом — Яма приняла жертву…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Наконец, впереди показались обломки перил, уходящие вниз по правому склону, и верхние ступени лестницы. Мы были уже почти на месте.

Обернувшись, Димон многозначительно посмотрел на меня. Большего и не нужно. Я понял его и молча кивнул.

Лестница шла почти отвесно, и в первый раз спускаться по ней было непросто. Я знал это из собственного опыта. Всё время казалось, что стоит слегка оступиться, и ты тут же, ломая шею и кости, кубарем слетишь вниз.

Но мы с Димоном были привычны. А вот Пашка — нет. Он спускался медленно, боком, цепляясь за гнилые останки поручней и бормоча себе псд нос ругательства.

Мы дожидались его у мелкого ручья, вытекающего из зарешеченной пасти коллектора — трёхметровой бетонной трубы, вмурованной в склон холма. В месте, где вода выходила из трубы, ручей был загнан в нечто вроде бетонного канала. Но дальше тёк совершенно свободно, огибая склон, и метров через десять впадал в небольшое болотце.

— Ну? — спросил Пашка, наконец-таки одолев спуск и осматривая коллектор. — Куда теперь?

— Уже пришли, — просто ответил Димон.

— Пришли? — удивился Пашка. — Это и есть ваше секретное место?

Димон кивнул.

Рядом с водой и в тени густого кустарника, растущего по низу склона, жара уже не так давила. Ручей, хоть и вонял тиной, но дарил прохладу. Я с удовольствием ощущал, как медленно остывает тело. После нескольких часов на солнцепеке не было ничего приятнее.

Я даже решился закурить. Димон уже курил, сидя на корточках рядом с водой. Пашка же, с видом придирчивого музейного посетителя, изучал решетку и выступающие края трубы.

— И что в этом месте особенного? — спросил он разочарованно. — Стоило переться в такую даль.

— Здесь живет Яма, — ответил Димон.

— Кто? — не понял Пашка.

— Яма, — повторил Димон. — Слышал когда-нибудь?

Пашка замотал головой.

— Нет. А кто это? Что за Яма?

Димон, не поднимаясь с корточек, обернулся к Пашке.

— Уверен, что хочешь узнать?

— Да пошли вы! — возмутился Пашка, — Тащился тут по жаре, в какую-то дыру, хрен знает зачем! Обещали, что будет интересно. А че тут интересного? Говносток какой-то. Как будто я долбаных говностоков не видал.

Пашка состроил кислющую мину, и, отвернувшись, принялся носком кеда долбить вросший в землю кирпич. Всем видом Пашка выражал крайнюю степень обиды.

Димон не спеша докурил, бросил окурок в ручей и недолго наблюдал за тем, как подхваченный течением, тот лавирует между камнями и мусором. Поднявшись с корточек, потянулся, разминая затекшие конечности.

— Ладно, ты сам захотел, — сказал он.

Оставив в покое несчастный кирпич, Пашка в ожидании обернулся в сторону Димона. Ему явно не терпелось поскорее услышать историю.

Я был уверен, что она ему вряд ли понравится, но ничего не сказал.

Наконец, Димон начал свой рассказ…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Историю Ямы мы знали из Снов. Случалось, в них проступали отдельные образы, странные картины из прошлого. Незнакомые люди, места, пугающие сцены. Словно части странной мозаики, которые предстояло сложить. И мы складывали, кусочек за кусочком, желая понять. Но понять удавалось немногое.

То же, что удавалось, выглядело порой настолько пугающе, что в это не хотелось верить.

Яма существовала словно на какой-то границе миров, проявляясь то сильнее, то слабее. Иногда она могла исчезнуть на многие месяцы и ничем не напомнить о себе. Но бывало, что, угрожая смертью и безумием, она требовала жертвы снова и снова, неделю за неделей. И тогда мы выходили на охоту.

Яму придумали дети. Да, именно дети. Около сорока лет назад. Тогда здесь, на месте завода, располагался пионерский лагерь. Скорее всего, Яма появилась на свет в загадочное время после отбоя, когда из таинственного шепота рождаются лагерные легенды. Вначале она была обычной страшилкой, вроде Черной Руки или Красного Пятна. Но рассказы о Яме как часть местного фольклора переходили из смены в смену, из года в год. Всё обрастая и обрастая подробностями. И однажды дети и вправду начали верить в Яму. Они стали бояться её. Они хотели быть уверены, что она для них не опасна. И тогда-то, в лучших традициях язычества, начались жертвы. Так, постепенно, появились все те ужасные ритуалы, которые теперь приходилось исполнять нам.

Сперва жертвами становились мелкие животные, которых удавалось поймать на территории. Лягушки, мыши, ежи. Но чем сильнее становился страх, тем больше и крупнее жертвы требовались. Следом за мышами пришла очередь собак и кошек…

После нескольких случаев пропажи детей лагерь закрыли. А потом и вовсе ликвидировали. Прошло время, и на его месте начали строить завод. История, вроде бы, забылась. Но дети… Они помнили всё.

И жертвоприношения продолжались.

Пройдя сквозь годы, Яма изменилась; она перестала нуждаться в вере, потому как обрела собственную силу. Теперь она сама могла управлять людьми, хоть и продолжала частично от них зависеть. Ей необходимы были боль и страх. Кровавые приношения.

А значит, и слуги, которые могли бы их приносить… Или сами стать жертвами.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Пашка выслушал весь рассказ, точно зачарованный. И когда Димон замолчал, странно изменился. Казалось, он всё понял. Лицо лишилось красок. Затравленным взглядом он смотрел то на меня, то на Димона.

Я опустил руку в карман и нащупал рукоять ножа.

— Ребят, вы чего? Не надо… — осипшим голосом неуверенно выговорил Пашка. — Меня будут искать.

Димон покачал головой.

— Недолго. Как и всех остальных. А потом просто забудут. Так было всегда. Ты понимаешь, мы не хотим этого. Никогда не хотели. И если бы было возможно… Но так надо. Кто-то должен умереть, должен остаться здесь. Яма требует жертву. Не бойся — это будет не больно.

В его руке тоже появился нож. Широкий, с удобной рукоятью — настоящий, охотничий.

Пашка медленно принялся отступать назад.

— Ребят, не надо… Чего вы? Я никому… Честно…

Димон молча двинулся в его сторону.

Странно, но Пашка даже не пытался кричать. Впрочем, это всё равно было бы бесполезно — на полтора километра вокруг — ни единой живой души. От страха Пашка совсем потерял голос, и, вжавшись спиной в решетку коллектора, издавал только какие-то невнятные скулящие звуки.

Димон подошёл к нему уже почти вплотную. Молчаливый, высокий, нож холодной искрой сверкнул в его руке. Но, не дойдя шага, остановился.

— Не хочу… Не хочу… Не надо… — захлебываясь соплями и слезами, повторял Пашка.

Глядя на него, Димон задумался. Их разделял один шаг; сломленный, Пашка даже подумать не мог о том, чтобы сопротивляться. Он лишь скулил и глотал слезы.

Выглядело это гадко и жалко.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я наблюдал всё происходящее со стороны, не понимая, отчего Димон медлит. Когда необходимо, он умел быть жестоким, иногда — очень жестоким. Но унижать страхом было не в его духе.

Я понял: что-то будет.

— Жить хочешь? — неожиданно спросил Димон, в упор глядя на Пашку.

Икнув и шумно шмыгнув носом, тот усердно закивал.

Димон протянул ему нож.

— Тогда ударь.

Пашка, перестав скулить, посмотрел на него с ещё с большим испугом.

— Ударь, — повторил Димон. — Я сказал — кто-то должен остаться здесь. Если это будешь не ты, тогда… Кто-то должен…

Я оцепенел, наблюдая за этой сценой.

Пашка замотал головой, словно не желая верить в происходящее.

— Нет, — шептал он, — Нет.

Но его пальцы сами собой уже стиснули рукоять ножа…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На обратном пути мы не обменялись и парой слов. Иногда я оборачивался на Пашку и видел, как он механически шагает, уставившись перед собой стеклянными, бессмысленными глазами. Руки у него мелко дрожали.

Лишь когда мы уже подходили к дороге, ведущей в город, Пашка спросил:

— И что теперь будет?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Может быть, Яма заснет. А может быть… В любом случае, в следующий раз моя очередь выбирать жертву.

— Очередь?

Я не стал объяснять. Позже надо будет рассказать ему о правилах, подумал я. Позже, не сейчас.

— А если меня найдут?

— Не найдут.

— Но…

— Не найдут, — повторил я.

Больше Пашка ничего не сказал.

Мы разошлись во дворе. Я понимал, как ему тяжело.

Но у меня на душе было не легче. Я думал о Димоне. Хватило ли бы у меня духу сделать то, на что решился он? Сколько ещё это будет продолжаться? И может быть, действительно лучше вот так…

Ответить я не мог.

Жара немного спала, и с востока потянуло прохладой. Остановившись на углу дома, я закурил.

Оставалось надеяться, что Дурные Сны вернутся не скоро, и у меня будет время подумать.

Подумать и сделать свой выбор.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Миниатюре Юрия Погуляя (рассказ «У вас одно новое сообщение в 137 слов и 901 знак) отвечает весьма объемный, по нашим меркам, и полный безумия — настоящего безумия — рассказ в 382 слова и 2186 знаков с пробелами.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Виктория Колыхалова} Ходячий ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Родилась и живу в Волгограде. Окончила Волгоградский госуниверситет, романо-германское отделение филфака. С детства мечтала стать писателем, в 2013 году наконец поняла — в каком жанре».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я Оля. Иду на кухню, чтобы поесть и попить. Иду ночью, потому что ночью Ходячий спит и не видит меня. На столе лежит Коробка со Спичками. Я знаю их, им нравится гореть. Они громко шепчут мне: «Зажги меня, Оля! Нет, меня!» Смешно. Какие глупые! Я зажгу вас всех, по очереди! Я жгу Спички одну за одной и забываю, что хотел сделать на кухне. Вдруг я слышу шаги. Это Ходячий. Я падаю на пол.

— Ты хочешь есть, Коля? Хочешь борща? Что ж ты ночью-то ползаешь? Пожара нам не хватало…

Оно знает, как меня зовут. Я не знаю, кто проболтался. Больше всего это похоже на Телефон. Он болтает без умолку. Я боюсь, что он разболтает мой главный секрет…

Ходячий поднимает меня с пола и сажает на Табуретку. Табуретка вежливо держит меня, она надежный друг. Передо мной стоит Кастрюля, я опускаю в нее руку и ем Капусту, с которой стекает Красная Вода. Кастрюле щекотно. Я прошу ее потерпеть, я еще не наелся. Ходячий с громким криком отталкивает меня от Кастрюли. Ему не нравится, что я ем. Оно тычет в меня Ложкой и Тарелкой. Они сильно стукаются друг об друга, им больно. Я расстраиваюсь и плачу. Мне уже не до еды. Оно, как всегда, очень жестоко. Я хорошо помню, как оно изрезало на куски красивую Ткань, тыкало в нее Иглами, жгло Утюгом, а потом надело на себя, поверх своей кожи. Ткань корчилась и мучилась. Ножницы не виноваты, они любят резать, а Иглы — протыкать. Их просто заставляет Ходячий. Так опасно быть с ним рядом!

Ходячий берет меня на руки и относит на Кровать. Оно всегда так делает, ему ничуть не жаль бедную Кровать, которой надо отдохнуть.

Я жду, когда Ходячий уснет. Больше нельзя медлить. Оно слишком опасно. Я тихонько встаю, беру Скотч. Он обещал прилипнуть к Ходячему, а не ко мне. Он держит слово, и я приклеиваю Ходячего скотчем к его Кровати, сначала руки и ноги, потом рот. Я делаю это быстро, и оно не может кричать и ходить. Я разогреваю Утюг и приношу Ножницы с Иглами. Кожа Ходячего корчится и мучается так же, как та несчастная Ткань. Только кожа еще и течет Красной Водой, а когда я разглаживаю ее Утюгом, шипит и воняет. Ходячий мычит и воет, но Скотч крепко держит свое слово. Оно никому не сможет рассказать мой главный секрет: я могу притворяться Ходячим.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Дмитрий Витер ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Виктор Глебов} Точка зрения как приём нарратива в литературе ужасов ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Писатель. Автор романов «Нежилец», «Дыхание зла», «Красный дождь». Живет в Санкт-Петербурге.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Как сказал один из классиков, в произведениях гениев мы находим невысказанные нами мысли. Как это верно, не правда ли? Идеи роятся в голове, но порой, как только садишься за клавиатуру с намерением изложить их на бумаге, нападает ступор. Дело идёт туго, и строки не желают литься из-под пальцев, зависших над клавишами. Знакомая ситуация?

Давайте попробуем разобраться, как преодолеть этот кризис, мешающий нам взяться за создание собственного произведения. Мысль изреченная есть ложь, сказал другой классик, но означает ли это, что никогда человеку не удастся изложить на бумаге то, что терзает его вдохновенную душу? Оставим этот вопрос философам и обратимся к практике написания ужастика.

Если мы уже примерно (или точно) знаем, о чём писать, то прежде всего необходимо выяснить, как писать. Для этого введём такое понятие, как нарратив. Так называется изложение событий, то есть, по сути, данное слово является синонимом «повествования». В Америке это называется «сторителлинг» — умение рассказывать историю. Не углубляясь в значение термина, примем, что основа нарратива — это взаимосвязь событий в их стремлении к финалу произведения.

Сегодня нас будет интересовать лишь одна из составляющих умения рассказывать — точка зрения. В произведении их может быть от одной, авторской, — до бесконечности…

Зачем это нужно? А вот зачем. Если мы подчиним весь ход сюжета лишь своему видению, читать книгу будет скучно: она станет предсказуемой. Очень быстро станет ясно, чем руководствуются герои в своих поступках и к чему ведёт автор. Нам это не подходит, ведь в хорроре основой повествования, основой интриги является даже не обман читательских ожиданий, а создание такой ситуации, в которой читатель не может догадаться, что ждёт его дальше.

Что же такое точка зрения? Это угол видения событий. Нас сегодня не будет интересовать, что хочет сказать читателю автор. Общая задумка — идея произведения, и она станет ясна, когда закончится последняя страница. А пока мы обратим внимание на точки зрения героев.

В романах Достоевского каждый герой имеет свою точку зрения, то есть воспринимает события, происходящие в книге, по-своему. Это создаёт эффект полифонии, или многоголосья. Если мы откажемся от идеи, что все персонажи должны быть рупорами нашей, авторской точки зрения, то получится набор героев, живых и разнообразных — не статистов, а личностей.

Разберём несколько примерных типов героев, которые могут существовать на страницах хоррора. Прежде всего, необходимо помнить, что все они должны быть легко узнаваемыми и близкими читателю. Печорины и Чайльд Гарольды с их бурей страстей и исключительностью нам не подойдут.

Итак, типы героев.

Скептик-материалист. Это тот, кто не верит в сверхъестественное, не допускает мысли о том, что происходящее нельзя объяснить физическими законами. Важный герой, благодаря которому в читателе будут бороться его собственные вера и неверие.

Фаталист. Это тот, кто верит в судьбу, в неотвратимость рока. Широко использовался в готической литературе и сохранился как тип до сих пор. За счёт него создаётся ощущение неизбежности гибели, нависшей над героями.

Экстрасенс. Это тот, кто даст читателю «наводки», обозначит штрихи того, что ждёт впереди. Его посещают видения, именно он точно знает, что грядёт ужас, хотя никто ему не верит.

Подлец. Герой, который, хотя и не обладает сверхъестественными способностями «экстрасенса», в силу каких-то обстоятельств точно знает, что НЕЧТО существует, но не говорит об этом остальным, потому что преследует собственные цели. Обычно меркантильные или эгоистические. Он ведёт себя так, что читатель чувствует: он что-то знает. Служит для плотного закручивания интриги. Зачастую этот герой появляется не в начале повествования, а приходит в него в определенный момент.

Невинная жертва. Это тот, кто оказался замешанным во всё совершенно случайно.

Раздолбай. Он хочет развлекаться и поначалу воспринимает всё, как приключение. Именно благодаря ему мы понимаем, что с ужасом шутки плохи.

Разумеется, возможны и другие типы героев. Ввести ли несколько равноценных персонажей или сосредоточиться на одном главном, решает сам автор. Но использовать определённый набор, как показывает опыт написания хоррора, гораздо выгоднее.

Теперь обратимся к вопросу, как использовать разнообразие видения событий этими героями для повествования. По сути, это означает, что мы должны выяснить, каким образом подавать читателю информацию, чтобы закрутить интригу и в то же время сохранять равноценные пропорции между участием персонажей в действии (это важно, иначе кто-то непременно окажется недоработанным, и его гибель не затронет читателя).

Посмотрим, как использование разных точек зрения помогает создать напряжение в повествовании.

Возьмём способ развития сюжета, заимствованный хоррором из волшебной сказки: это роман пути. Герои покидают дом и, проходя через вереницу событий и препятствий, сталкиваются с неведомым (Кащеем Бессмертным, Змеем Горыны-чем и так далее). Разница лишь в том, что, в отличие от сказки, герои не знают, что именно их ждёт, а зачастую вообще поначалу не понимают, что что-то их ждёт.

Итак, предположим, что группа персонажей, двигаясь из точки А к точке Б, находит некий предмет. Если все дружно решат, что он является предвестником их скорой гибели, то наррататив сразу скатится к единой точке зрения. Читатель поморщится: автор рубит с плеча, подсказывает мне, держит за неискушённого. Не подходит. Что же делать? Вот тут-то и понадобятся точки зрения героев.

Разберём по пунктам, как отнесутся к находке разные типы героев.

Скептик-материалист придумает более-менее реалистическое объяснение, которое читателя не убедит, конечно, но временно устроит некоторых других героев.

Фаталист воспримет как знак судьбы.

Экстрасенс почувствует, что это сигнал опасности, но он не станет убеждать в этом остальных, так как уверен, что ему всё равно не поверят. Возможно, он даже грохнется при виде этого предмета в обморок, но объяснит это остальным недомоганием.

Подлец поймёт, что всё неспроста и учтёт, но, конечно, промолчит. Однако читатель должен почувствовать, что персонаж-подлец воспринял находку соответственно.

Невинная жертва равнодушна к находке, потому что думает лишь о том, как бы избежать неприятностей.

Раздолбай предлагает продать находку подороже коллекционерам.

Теперь допустим, что персонаж-подлец имеет некий предмет, который он скрывает от остальных. Конечно, кто-то из героев случайно обращает на это внимание. Пусть это будет фаталист. Он обращается к скептику и предлагает выяснить причину такого поведения подлеца. Однако материалист не придаёт таким вещам значения, и отшивает фаталиста. Тогда тот ищет поддержки у другого героя, которому доверяет. Например, у жертвы. Но жертву такие вещи не волнуют — у неё голова занята только тем, как бы избежать неприятностей. Фаталист остаётся в гордом одиночестве, что повышает риск выяснения причин поведения подлеца. Вот пошла сюжетная коллизия.

Третья ситуация, которую мы разберём, касается эпизода, в котором нужно куда-то пойти и что-то найти или выяснить — исследовать. Каждый из отправившихся в путь героев отыщет на одной территории что-то своё — соответственно тому, как ему видится происходящее. Кроме того, персонажи присматриваются друг к другу, и таким образом, переключая повествование от одного героя к другому, мы расскажем об одних и тех же событиях с разных точек зрения. В результате вместо линейного нарратива получится несколько нитей, в результате сплетающихся в одну. Но это не откроет тайн интриги, а лишь усилит её, потому что за счёт фрагментарности возникнет недосказанность, полная намёков.

Наконец, имеет смысл упомянуть о том, что важной составляющей нарратива является то, как воспринимают друг друга персонажи. Материалист презирает экстрасенса, фаталист — материалиста, и все дружно презирают жертву, которая на всех обижена, ибо охвачена страхом. Противоборство желаний, целей и фобий создаст внутренний конфликт между героями, который усилит общую интригу противостояния персонажей и того НЕЧТО, с которым они вынуждены вступить в борьбу. Если читатель не знает, как поступят герои, если они не дружны и не едины в своих действиях, то нельзя и предугадать, удастся ли им справиться с монстром, поджидающим их в недрах неведомого. А это, повторюсь, основа повествования в хорроре.

Разумеется, создание подобных противоречий внутри группы персонажей невозможно без тщательной разработки их личностей, но это уже тема для другой статьи.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Василий Рузаков} Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй… ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Рузаков Василий Викторович, 39 лет. Родился в Москве, окончил отделение журналистики филфака Ивановского государственного университета. Живу в Иваново, занимаюсь переводами фильмов и являюсь бессменным редактором музыкального раздела вебзина Даркер" где состоялся и мой литературный дебют с рассказом „Теперь мой труд окончен". Время от времени пишу обзорные статьи и рецензии для „Мира фантастики", веду сайт bloodsexcult.org».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Человечество так устроено, что, не давая всему окружающему имена, не развешивая повсюду ярлыков, чувствует себя как-то неуютно. И страсть эта простительна. Однако иногда на свет появляются понятия, которые охватывают так много, что, пожалуй, не имеют смысла вообще. К примеру, «альтернативная музыка» или предмет нашего сегодняшнего разговора — «вирд».

Что такое «альтернатива»? По сути — термин этот, скорее, из области маркетинга, а не музыковедения. Четких рамок у альтернативной музыки нет; по сути, не понятно даже — по отношению к чему она «альтернативна»? Это просто удобный ярлык, который говорит: «альтернативный — значит хороший».

Вот и покупайте диски, билеты на концерты и т. п. у хороших нас — а не у плохих остальных. А заодно — бесплатный бонус: вы можете почувствовать себя «не такими, как все». Ибо — альтернатива.

С пресловутым «вирдом» — ровно та же картина. Английское слово weird означает «странный»… Чувствуете? Снова этот оттенок «исключительности», при помощи которого подростку можно «впарить» практически все, что угодно. И впаривают: под этот термин, строго говоря, умудряются подогнать авторов в диапазоне от Лавкрафта (а задним числом — и Киплинга с Конан Дойлем) до модного, обласканного критиками Чайны Мьевиля. Попробуем все-таки разобраться, откуда есть пошло — а заодно и прикинуть, есть ли «вирд» в России.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

НАЧНЕМ ОТ ПЕЧКИ…

Weird fiction, как этот «жанр» именуют западные источники, то бишь «странная художественная литература» — термин довольно давний. В оборот его ввел никто иной, как Говард Филипс Лавкрафт, в своем знаменитом эссе «Сверхъестественный ужас в литературе», задав, так сказать, теоретическую базу. Вот она, эта знаменитая цитата:

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В оригинале стоит не «история о сверхъестественном», а как раз таки weird tale — так что, вот оно, зарождение жанра.

Сам ГФЛ и близкие ему авторы публиковались в палп-журнале «Weird Tales», что и породило второе значение интересующего нас термина — «круг авторов журнала «Weird Tales». Чтобы понять размах явления: помимо Лав-крафта там регулярно публиковались Роберт Говард, Эдмонд Гамильтон, со временем туда угодил и Рэй Брэдбери. В довершение всего, Ст. Джоши, видный специалист по литературе такого типа, выделяет несколько ее поджанров: сверхъестественная история, история о призраках, квази-научная фантастика, фэнтези, собственно литературу ужасов. И мы таки по-прежнему будем считать, что речь идет о некоем конкретном жанре?..

На самом деле корни всего явления можно обнаружить в уже упомянутом эссе Лавкрафта. Маэстро был не только писатель, но и читатель, он отлично разбирался в литературе и, хотя его собственные работы часто склоняют за компанию с Эдгаром По и лордом Дансени — надо быть напрочь глухим к литературе, чтобы не почуять, что «затворник из Провиденса» от них отличался. Отличался он, разумеется, и от предшественников по «страшной литературе», вроде того же готического романа — но для читателей того времени, подозреваю, разница была не очевидна. А значит, надо было объяснить, почему творчество ГФЛ и его попутчиков должно интересовать читателей больше, чем труды почтенных классиков вроде Анны Рэдклифф.

Сформулировать разницу с последней, кстати, труда не составляет. В романах Рэдклифф и ее последователей очень часто давалось «реалистическое» объяснение самым, казалось бы, фантастическим событиям. Для ГФЛ это было бы принципиально неприемлемо. Скорее уж, типичным можно назвать противоположный ход: по простым, казалось бы, бытовым мелочам, герой его рассказов часто понимает, что космический ужас совсем рядом, прямо за плечом.

По сути, данное понимание «вирда» можно свести к новой школе фантастической литературы, включающей в себя хоррор, мистику, фэнтези именно в нашем современном понимании, в отличие от литературы более ранней. И, что самое интересное, эта ветвь литературы подозрительно граничит с литературой «палповой» — кроме ее «условно-реалистического» крыла. Да и то здесь провести границу не всегда легко: к примеру, такая «классика палпа», как романы о Фантомасе — технически относится к реалистической литературе, но было в этих триллерах нечто такое, в чем даже сюрреалисты обнаружили «родное и близкое». И чем это, спрашивается, не вирд?

Впрочем, при небольшом размышлении и на этот вопрос не сложно ответить: Фантомас, какими бы сюрреалистическими не были его жестокость и изворотливость — все-таки вполне земной преступник, которого изловить и покарать потенциально можно. А вот с Ктулху и прочими Ньярлатхотепами такой фокус не возможен, во всяком случае, по мнению Лавкрафта.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

ВСЕ СТРАНЬШЕ И СТРАНЬШЕ…

В наше время в западной, англоязычной литературе появились так называемые «новые странные» — включая вышеупомянутого Чайну Мьевиля, например. Дать определение своему течению затрудняются даже они сами, хотя и упоминают влияние Лавкрафта, а также «желание отойти от клише фантастического жанра, совместить фэнтези и фантастику» и тому подобные, довольно расплывчатые заявления.

Чтобы уловить суть этого явления, неплохо бы чуть-чуть вернуться к истории фантастики — ну, или хоррора — в данном случае, разница не принципиальна. Обе эти ветви литературы — по сути, «гетто», к обитателям которого принято относиться свысока. В том же хорроре есть Стивен Кинг, которого «за выслугу лет», астрономические тиражи и несколько условно реалистических книг, все-таки, принято считать «почти настоящим писателем»; Дин Кунц, который ведет себя настолько примерно, что его, опять-таки, могут рассматривать как часть мейнстирима, пусть и невысокого пошиба… И… И… И… И все. Уже Клайв Баркер — это немного слишком, а уж от упоминаний Лаймона или, не к ночи будь помянут, Эдварда Ли, сторонники «большой литературы», полагаю, будут падать в коллективные обмороки и требовать мыть руки с мылом после каждого прикосновения к обложке их книг. Но…

Есть лазейка для писателей, которые хотят таки быть допущены в приличное общество — называется она «постмодернизм». Игрушка эта уже слегка поднадоела и вышла из моды, но, в общем-то, до сих пор действует. Фантастика и хоррор остаются низким жанром, но мы их и не пишем, ага. У нас — «экспериментальная литература», высокое искусство. Самое забавное, что иногда это и впрямь не фантастика и не ужасы, а нечто иное: фантдопущения не работают, страшными книги не назовешь. Уж насколько это искусство высоко — ну, это разговор отдельный и сложный.

Словом, «новые странные» — это попытка выделиться и даже хоть как-то быть допущенными в мейнстрим, хоть в прихожую… Только чтобы не считаться больше авторами «низкой литературы». Отсюда и гипертрофированная «литературность» их творений: посмотрите, как еще я умею, какой у меня стиль — ну разве это просто «чтиво»?

Самое главное свойство подобной литературы — устаревать со страшной силой. Лавкрафт был не особенно популярен при жизни, хотя в журналах его публиковали стабильно, но позднее его популярность только росла. Будут ли через сто лет читать того же Мьевиля, будет ли он производить то же впечатление? Почему-то я сомневаюсь. Писатели, которые чересчур увлекаются формой, забывают одну простую вещь: все, кроме критиков, берутся за чтение книги не ради того КАК, а ради того ЧТО было рассказано. Нас прежде всего влечет хорошая история, а не завитушки вокруг нет. Тот же Лавкрафт писал несколько «устаревшим», но довольно простым языком — и, тем не менее, передать его стиль во всей полноте, на моей памяти, не удавалось еще ни одному русскому переводчику. А мороз по коже продирает нешуточный…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

НА ЯЗЫКЕ РОДНЫХ ОСИН…

Прежде чем говорить о русской литературе, вернемся к истокам «вирда»: итак, Лавкрафт, «странность» которого заключалась в том, что человек внезапно обнаруживал себя наедине с космическими силами — в лучшем случае, равнодушными, но чаще — агрессивными. Другим полюсом того же явления была палповая фантастика того же Гамильтона и Меррита — на первый взгляд, полюсы никак между собой не связаны, но… Вспомните книги Лавкрафта и мысленно сравните с «Гори, ведьма, гори» («Дьявольские куклы мадам Мэндиллип» Абрахама Меррита) — и вы почувствуете сходство. А «Семь шагов к Сатане», с другой стороны, уже ближе к авантюрным произведениям Гамильтона (или «Фантомасу», если на то пошло) — что и делает Меррита идеальным «связующим звеном».

А теперь вспомним классику, хотя бы самую очевидную. Можно ли назвать «вирдом» того же Гоголя? На мой взгляд, нет — временами он подходит к самой грани явления, но не переходит ее. В его мистических произведениях слишком силен иронический элемент: в «Сорочинской ярмарке» вся мистика оказывается «поддельной», почти как у мадам Рэдклифф. Под определенным углом зрения, вполне «лавкрафтовской» вещью оказывается «Вий»: да, после кульминации в церкви следует «комическая разрядка» со знаменитым обсуждением ведьм и их хвостов, на которые стоит плюнуть. Но… на секунду сместите читательскую оптику и поймите, что этот беззаботный смех — единственное, что отделяет героев от космического ужаса Вия, который реально существует в рамках повести. Вот это состояние уже вполне попахивает ГФЛ, хотя я и не уверен, что Гоголь собирался именно так ставить вопрос.

В каком-то смысле продолжателем дела Гоголя выступает Булгаков: если мысленно удалить из «Мастера и Маргариты» линию Иешуа, то получается произведение, пограничное с «вирдом», каким его и представлял Лавкрафт: в Москву явились силы поистине космического масштаба и затеяли жуткие, смертоносные игры с горожанами. Но, как это раньше и делал Гоголь, Булгаков придает своей чертовщине двусмысленности, балансируя на грани между «было или не было», намекая на то, что может, и ну его — просто морок, обычные, просто очень хорошие гипнотизеры.

Если уж говорить о странном, то вспоминаются вещи типа «Превращение голов в книги и книг в головы» Осипа Сенковского: жутковатая и очень необычная, по началу, вещь. Но, примерно к середине рассказа, читатель соображает, что все странности этого произведения — не более чем затянутая метафора «литературного процесса». Более того, на взгляд неспециалиста, рассказ в целом изрядно смахивает на сведение неких литературных счетов. Это не просто «не вирд» — это его полная противоположность, низведение «космического ужаса» до жалкого иносказания. Хуже может быть только сюжетный ход типа «и тут она проснулась» — всю его омерзительность по отношению к фэнтези хорошо раскрыл Толкин в эссе «О волшебных историях» и его анализ вполне применим и к хоррору тоже.

Самое забавное, что примером вирда (того его крыла, которое ближе к палпу и Гамильтону) мог бы послужить Беляев: в его произведениях типа «Головы профессора Доуэля» сквозят те самые, нужные нотки.

Из современных авторов на ум приходит Владислав Женевский, которого часто относят к вирду, но… На мой взгляд, это неверно. Возьмите рассказ «Ключик» — это мастерски, очень качественно написанное произведение, но обнаружить в нем «космический ужас» — дело безнадежное. Некая тварь подманивает туристов, притворяясь ребенком — и убивает тех, кто отозвался. И что здесь «странного», да и «страшного» тоже? Психологические переживания героев изложены отлично, они могут показаться жуткими тем, кто переживал нечто подобное, но… Схожий сюжетный ход в рамках чистейшей «сай-фай» использовал Филипп Дик в своей повести «Вторая модель», и, при всем уважении к литературному уровню рассказа Женевского, произведение Дика гораздо страшнее.

Вообще, как ни странно, «химически чистый» образец «вирда» на русской почве можно обнаружить не в литературе, а в кино… Экранизация Александра Грина, культовый «Господин Оформитель» — фильм, вообще плохо вписывающийся в отечественное кино. Это, скорее, декадентская вариация на классические американские фильмы ужасов — годов примерно 50-х. Но развязка фильма, его финальная сцена, в которой гремит «Харе Кришна, донна Анна» Курехина — тот самый «космический ужас» в его самой дистиллированной форме со времен самого ГФЛ. Правда, кажется, с тех пор никто, включая самих авторов фильма, так и не понял, как это получилось — тем более, что рассказ Грина был значительно более «благопристойным» произведением.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

В целом, сам этот термин можно употреблять в двух значениях. Первое, изначальное — ГФЛ и другие писатели журнала «Weird Tales» — носит чисто «исторический» характер. Второе «странная литература» — самохарактеристика настолько широкая, что подвести под нее, при желании, можно хоть Дарью Донцову. Но, с другой стороны, если кто-то желает объявить себя «странным» — кто мы такие, чтобы ему мешать?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Комментарии ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я поясню один момент, который остался неразъясненным автором статьи, а именно: заголовок. Это известная цитата из придворного поэта XVIII века Василия Тредиаковского; Александр Радищев, слегка видоизменив, использовал строку из 514-го стиха его поэмы «Телемахида» (1766) в качестве эпиграфа к своей книге «Путешествие из Петербурга в Москву» (1790). В книге этой Радищев критиковал современное ему российское государство.

В свою очередь режиссер Сергей Овчаров, снимая в 1989 году экранизацию сатирического романа Салтыкова-Щедрина «История одного города» — фильм «Оно» (да, если кто не знал, у нас в отечестве тоже есть «Оно», но не по Стивену Кингу, а по Салтыкову-Щедрину, и тоже страшный) — взял ту же цитату.

Когда мы с Василием Рузаковым обсуждали будущую статью и думали: а что же в нашем отечестве ближе всего к понятию «вирд», как раз и вспомнили этот фильм (и не только его). И пришли к выводу, что именно эта строка описывает вирд, пожалуй, точнее всего.

То есть Тредиаковский описывал адского пса Кербера; Радищев — ужасы царизма, а мы вот — вирд. А эти строчки имеют отношение к ужасам, как говорится, по-любому:)

И тут вот какое еще любопытное соображение вырисовалось. Помимо уже упомянутых близких к вирду вещей что еще вспоминается? Гоголь — повесть «Нос». Салтыков-Щедрин с его городом Глуповым (чудище, чудище обло! Действительно жуткое ОНО — посмотрите, кто не видел.) Уже ближе к нашему времени — Даниил Хармс. «Как надобно поступать с младенцами». «Старуха». Или вот — «Симфония». Настолько замечателен этот текст, что просто целиком приведу его:

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Как мне кажется, вывод напрашивается такой: вирд — это ужас абсурда. Абсурдное — непонятное, хаотичное, неизвестное, небывалое… Чудище обло, озорно… В России абсурд чаще использовали сатирики. И чаще всего — в описании общества и государства.

Что-то от вирда есть у таких наших постмодернистов, как Саша Соколов («Школа для дураков»), Венечка Ерофеев («Москва-Петушки»), Юз Алешковский («Николай Николаевич»)… Нечто сатирически-пугающее и отвязно-панковское чувствуется и в «Циниках» Мариенгофа, и в антиутопиях Замятина («Мы») и Войновича («Москва 2042»)… Нет, чего-чего, а странностей в нашей литературе хватает!

Только тот абсолютный страх, который на Западе считается «космическим ужасом» — в нашей литературе предстает ужасом перед всеобъемлющей, абсолютной властью государства.

Не потому, что российское государство как-то особенно ужасно по сравнению с западными вариациями или русский человек как-то особенно задавлен своим государством по сравнению с людьми на Западе. Совсем нет. И большая ошибка так думать. Всё как раз наоборот! Просто таков российский менталитет: в идеале он не терпим к несправедливости, к хаосу, к неправде и неустройству. Русский ум во все стремится внести здравый смысл и порядок. Он даже космос берется обустроить, не говоря уже о государстве. Именно поэтому у нас абсурд — это чаще всего сатира, страшная, гиперболическая, пугающая, но — сатира, а не глухой бессильный ледяной ужас и мурашки слабого одиночки перед лицом Непостижимого. Посмеяться над своим страхом — это самый быстрый способ его преодолеть. В нашем отечестве в конечном итоге — всё постижимо! Даже вирд. (Шутка):)

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Известен по публикациям в изданиях «Полдень,XXI век», «Реальность фантастики», антологиях «Игры судьбы», «Пазл», «Самая страшная книга 2014», «Самая страшная книга 2015», «Параллель», «Мастер своего дела», «Альфа-самка» и роману «Эпоха последних слов», но-веллизации игры Panzar.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Статья, в общем и целом, хороша; для людей не причастных будет познавательна, хотя некоторые выводы, сделанные автором, можно назвать, мягко говоря, странными. Странными, если вы понимаете о чем я. Weird, о да. Weird.

В первую очередь, кажется довольно нелепым пристегивание к вирду «космического ужаса». Верно, Лавкрафт работал с «космическим ужасом», сделал его главной движущей силой своей прозы — но это его, Лавкрафта, личный modus operandi, а вовсе не отличительная черта целого литературного направления. В связи с этим весьма сомнительным выглядит тезис о том, что «Ключик» Женевского нельзя отнести к вирду, по причине отсутствия в нем того самого пресловутого «космического ужаса».

Более того, сама по себе опора на Лавкрафта как на непререкаемый авторитет вирда — сомнительный прием. Да, Лавкрафт использовал термин «weird fiction» первым в истории человечества, но не стоит забывать, что этим термином он обозначал литературу, которая в те времена еще не успела получить названия: то, что сейчас именуется хоррором, фэнтези, городским фэнтези и т. д. А собственно вирд в современном понимании, new weird, сформировался гораздо позже, в 90-х годах — и он представляет собой попытку выйти за рамки, сложившиеся в вышеупомянутых жанрах. Только и всего. Вот есть у нас такая музыка — «рок». Она характеризуется определенным набором приемов, которые используют музыканты. А есть другая музыка, «построк», которая основной своей задачей имеет преодоление границ, заданных набором роковых приемов. Вот «вирд» — это такой «пост-хоррор», попытка писать «страшную» прозу по-новому, наводить на читателя жуть не по канонам. Чаще всего это означает искажение традиционных жанровых элементов или даже смешение жанров (да, в том числе и с постмодернизмом — если у автора статьи нелады с постмодернизмом, то это исключительно его беда). Разумеется, получается не всегда, более того, чаще не получается, чем получается. Разумеется, для стороннего наблюдателя все эти деления на жанры и поджанры условны и непонятны — точно так же, как слушателю «Русского радио» непонятны и ненужны все эти ваши «пост-роки», «пост-панки» и «пост-металы» — и обычному читателю вполне хватит ярлыка «хоррор» или «темное фэнтези».

Кстати, брюзжание автора по поводу «новых странных» как раз из этой оперы: мол, они жертвуют содержанием в угоду форме, а потому обречены на забвение. Мол, Лавкрафта помнят, а Мьевиля забудут. Может, и так. А может, на творчестве Мьевиля вырастет автор, которому суждено прославиться на века. Ведь, чего уж греха таить, мы сейчас знаем про лорда Дансейни только потому, что он повлиял на Лавкрафта. Современный вирд — следствие естественного литературного процесса, поиска новых форм, новых приемов, новых ужасов. Такие процессы не бывают быстрыми и не имеют четко выраженных рамок. Это поиск нового слова, имеющий к настоящему искусству куда больше отношения, чем шаблонные сюжеты шаблонных романов ужасов, клепаемых признанными мастерами по три штуки в год. Такие дела.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Честно говоря, ясности, что же такое вирд, статья не добавила, но прочитано с интересом.:)

Что касается отношения к этому жанру издателей…

Руководители издательств, нацеленные на получение прибыли, зачастую слова «вирд» пугаются, как всего экспериментального, непонятного и обладающего весьма туманными перспективами продаж. А мне лично этот жанр (ну, в том смысле, в каком я понимаю слово «вирд») интересен, как интересно всё, что активно растёт и развивается, в чём есть жизнь и поиск.

Ну, и как ведущий редактор книги Владислава Женевского «Запах» позволю себе не согласиться с утверждением Василия, что творчество Женевского — не вирд. Возможно, не все рассказы Влада можно отнести к этому жанру, но если взять, скажем, «Зеваку», то там мы находим тот самый «космический ужас» в чистом виде. Опять же в том смысле, в каком я его понимаю.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Известен романами в жанре фантастики и фэнтези «Удел упыря», «Голова, которую рубили», «Циклопедия», «Абсолютное правило» и др. и хоррор-рассказами во всевозможных сборниках; номинант премии «Книга года» 2015 года сайта Фантлаб и премии «Интерпрес-скон-2016» в номинации «Средняя форма».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я участвую и сужу многие конкурсы хоррора (в последнее время их развелось в российских интернетах, как грязи) и могу с уверенностью сказать, что на конкурсных площадках вирда очень много. Виной тому, как по мне, попытка разнообразить жанр. Еще недавно тремя китами отечественного хоррора были: бытовуха, маньяки, дети (в разных пропорциях и смесях). В какой-то момент авторам стало тесно, да и, откровенно говоря, возник переизбыток убитых маньяками детей в коммуналках, поэтому авторы огляделись и взяли в оборот в том числе и вирд. В той или иной степени «странные тексты» появляются во многих конкурсах. Конечно, понятие вирда размытое и точных классификаторов не существует, но, как правило, их легко выделить из общей массы «стандартного» хоррора.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Максим Деккер} Секреты успеха извращенца Карлтона Меллика ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Карлтон Меллик III — первая по величине звезда жанра «бизарро» (от bizarre (англ.) — «странный, причудливый, эксцентричный»), «жанра непристойности и освобождения», в литературе представленного произведениями группы авторов из онлайнового комьюнити Mondo Bizarro; американский писатель, живущий в Портленде, штат Орегон, автор повестей и анти-романов «Сатанбургер», «Каннибалы страны сластей», «Проклятая вагина», «От меня залетела дочь Сатаны: Демонически-романтическая комедия», «Деревня русалок» и многих других.

В нашу эксклюзивную допросную его заманил Максим Деккер.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мистер Меллик, так каково это — быть первопроходцем и ключевым автором жанра «бизарро»? Вообще, почему вы решили связать свое имя конкретно с этим литературным течением?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я просто пишу это, потому что мне нравится. Откровенно говоря, я не считаю себя создателем нового жанра. Я люблю истории, в которых по максимуму включается воображение, которые уносят меня в ранее неизведанные миры. Это сродни желанию подростка выделяться, быть уникальным. Если что-то было сделано до меня, то зачем мне про это писать? Если я буду таким как все, то чем тут хвастаться? А так у меня есть мотив делать то, что я делаю, и чем дальше развивается жанр, тем больше появляется единомышленников-читателей и авторов, которые разделяют мое видение литературы. Я действительно не считаю себя первооткрывателем. Я просто делаю свое дело. И порой попадаю в нужное место в нужное время.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

С чего началось зарождение «бизарро» как самостоятельного жанра? С какими трудностями столкнулось это литературное направление, и чем оно может быть полезно для читающего общества?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Бизарро» зародился благодаря группе писателей, которые были не довольны положением дел в книгоиздании. Нам хотелось творить что-то необычное. Мы не хотели писать то, о чем писали многие. Мы сочиняли произведения, которые хотели прочесть, но которых не существовало. Идеи и сюжеты таких книг были доступны только во вселенной кинематографа. Фильмы Линча, Кроненбергера, Гиллиама, Уотерса — «странности» подобных работ никак не проявлялись в литературе. Мы хотели создавать такие же безумные, веселые и странные книги, как эти фильмы, которые нам нравятся.

Поначалу дела шли нелегко. Мало кто одобрял идеи писательской «банды», решившейся дать начало новому направлению. Нам в один голос твердили: «Вам не удастся». «Жанры так не изобретаются». Эти люди не понимали, что именно так в разные времена и в разных странах формировалась культура хоррора. Так формировалась и научная фантастика. Но мы не то чтобы взяли и изобрели новый стиль, свое направление. Мы просто приклеили свою этикетку на то, что уже существовало. То, что люди давно искали… Шли годы, люди воспринимали нас как шутку и твердили, что далеко наш поезд не уедет. Но это было больше десяти лет назад, а сейчас с каждым годом «бизарро» расширяет свои границы, становится более популярным. Думаю, через 15 лет этот жанр станет таким же мейнстримом, как и хоррор, и научная фантастика. Хотя этим жанрам потребовалась больше времени, чтобы проявить себя, в отличие от «бизарро».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Известный писатель Джефф Вандермеер и редактор Энн Вандермеер в своей антологии «The New Weird» писали, что жанр «новый вирд» — это сочетание всех направлений «странной» литературы, в том числе и «бизарро». Согласны ли вы с этим утверждением? В чем похожи или, наоборот, различны такие жанры, как «новый вирд» и «бизарро»?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Хм, это забавный вопрос. «Новый вирд» и «бизарро» родственны друг другу, но нацелены на совершенно разные аудитории, а сами сюжеты в них очень редко имеют схожие черты. «Новый вирд» — это, по существу, этакий «слип-стрим» (стыковка художественной литературы и популярной науки), приправленный мрачностью. Он базируется на канонах лавкрафтовского «вирда» и интересен читателям фэнтэзи и НФ, которые хотят чего-то «темненького». «Бизарро» же берет начало из сюрреализма и абсурда, мотивов культовых кинофильмов. Он ближе к сатире и развлекательным концептам, нежели к классической литературе, а еще в нем полно панковской энергии. Оба жанра сфокусированы на уникальном и странном, но «бизарро» придется по душе юным читателям «вирда», а «новый вирд» оценят те, кто постарше.

Хотя про это не пишут, но я думаю, что бизарро — следующая генерация «нового вирда». Большинство нынешних «бизаристов» родились в 70-80-е, в то время как писатели, работающие на ниве «нового вирда» — в 1950-60-х. Это я называю конфликтом поколений, благодаря которому можно объяснить, почему эти два стиля отличаются друг от друга, несмотря на схожие определения.

Люди из разного времени имеют разные перспективы на «вирд».

Но если Джефф Вандермеер хочет привязать «бизарро» к «новому вирду» как субжанр, то я не против. Я люблю работы Джеффа. Мы познакомились с ним в конце 90-х, тогда, когда «наших» жанров как таковых не было. Я уверен, что влияние Джеффа на «бизарро» неоценимо, как и все мудрые советы, которые он дал нашим молодым писателям, в том числе и мне. Я действительно ценю это.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Помимо обилия панковских мотивов, психоделики, остросоциальной сатиры и постмодернистских «изысков» ваши произведения отличаются грубой жестокостью и детальными описаниями извращенных половых актов. Тенденция на «шок-контент» наблюдаются у многих авторов «бизарро», например, у того же Андрэ Дузы… То есть «бизарро» тесно взаимосвязан с хардкор-хоррором. Почему?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я не считаю, что «бизарро» и сплаттерпанк идут бок о бок, но есть несколько причин, по которым эти жанры порой взаимопроникают. Для начала, аудитория «бизарро» и аудитория сплаттерпанка — это одни и те же люди. Экстремальным хоррором может наслаждаться только человек с широким кругозором. Такая же ситуация и с «бизарро». Любители хардкор-хоррора не знают таких понятий, как ограничения и цензура, которых в «бизарро» тем более никогда в помине не было.

Вторая причина — авторы «бизарро» суются на неизведанные территории и в обязательном порядке сталкиваются с табуированными темами, которые так любят любители сплаттерпанка. Секс и насилие по-прежнему остаются чем-то запретным для многих, и являются, как я говорил ранее, «неизведанными территориями». Для авторов «бизарро» это всего лишь метод, инструмент, попытка сфокусироваться на «вирдовых» элементах секса и насилия, тогда как писатели хардкорных ужастиков акцентируются на потрошительских описаниях и различных «ударах» по желудку читателя.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Адольф Гитлер в Стране Чудес», «Заколдованная вагина», «Менструирующий торговый центр», «Трындец», «Ультра-трахальщики» — похоже, подобные названия никого не оставляют равнодушными. Вы видите в подобных вещах способ привлечь побольше читателей?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Конечно! Чем безумнее название — тем лучше продается книга. Так было всегда. В писательском мире конкуренция была, есть и будет, так что это своего рода попытка выделиться. В одних лишь Соединенных Штатах ежедневно публикуются тысячи книг. Интересное название привлекает читателя даже на перенасыщенном рынке. Это одна из главных причин, почему я достиг успеха в то время, как остальные отчаянно боролись за место под солнцем. Название — это ключевой фактор! Прежде, чем написать книгу я придумываю название. Если оно рассмешит меня или хотя бы вызовет какие-то положительные эмоции — я эту книгу точно напишу, будучи уверен, что она обрадует читателя.

Разумеется, хорошее название всего лишь продаст книгу первому читателю.

Ну, а работа, заключенная внутри, на ее страницах, должна быть достаточно хорошей, чтобы этот читатель посоветовал ее другому.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

И опять про причуды. Леденцы-людоеды, секс с русалками и силиконовыми демонессами, панки-инквизиторы — господи, откуда у вас такая фантазия? Лично мне любопытно, проза каких авторов вдохновила вас и убедила в том, что вы можете стать первоклассным писателем?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я считаю, что воображение — это мускул, который надо постоянно качать. Вы не рождаетесь с хорошим воображением. Вы должны развивать эту способность. Именно поэтому я уделяю много времени «мозговым штурмам» и придумываю различные существа, ситуации, сюжеты. Я много мечтаю. Я играю с игрушками, как малое дитя. Смотрю на прохожих, и на ходу придумываю их истории. Если вы будете заниматься этим постоянно, то ваши идеи никогда не постигнет анорексия: они не истощатся и вы каждый раз будете выдавать оригинальную историю, стоит лишь сесть писать.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Насколько трудно писать «бизарро»? Есть ли у вас установленный норматив написанного в день, или это вопрос вдохновения?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Бизарро», пожалуй, самый сложный жанр для любого писателя. Читатель требует, чтобы все, что ты пишешь, было уникальным и умопомрачительным. «Бизарро» должен быть под завязку набит различного рода креативщиной и неожиданными поворотами. Вы должны создавать что-то новое, отличное от того, что ранее описывалось в ваших книгах или любой другой «причудливой» фантастике. Авторы «бизарро» должны быть настоящими мастерами взрывающих башню концепций! Однако придумывать идеи — это самая легкая часть.

Тяжелее всего привлечь читателя и заставить его сопереживать главным героям, с интересом следить за сюжетной линией, даже если это все — полный абсурд. Если ты пишешь историю про интеллигентную стиральную машинку, которая влюбляется в женщину homo sapiens, тебе, наверно, будет тяжело сделать фабулу интересной и привлекательной. Только лучшим из лучших подвластен «бизарро».

Что касается моего авторского норматива в день, то я не пишу каждый день. Когда я сажусь за книгу, я ограждаю себя от всех и вся (обычно в номере отеля или в домике у моря) на несколько дней, недель. До тех пор, пока работа не будет закончена. Писанина, еда, сон — и все, больше ничего. Мой способ, как правило, всегда дает наилучшие результаты. Я не буду писать по-другому.

Вдохновение — эта та вещь, которую я никогда не жду. Как я говорил ранее, я просто ограждаю себя от всех и вся и заставляю себя работать. Вдохновение, скорее всего, приходит ко мне во время работы. Поэтому я никогда не полагаюсь на него заранее.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Несмотря на громкие амбиции, проза «бизарро» не особо распространена за пределами Америки. Роман «Сатанбургер» выходил в России в 2005 году, и с тех пор наши издательства не горят желанием опубликовать еще что-то подобное, да и мало кто из авторов отваживается поэкспериментировать в этом жанре. Как думаете, с чем это связано? Что нужно делать для популяризации жанра, и какими навыками и знаниями должен обладать писатель, чтобы написать качественный «бизарро»?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Сатанбургер» — моя первая книга, переведенная на другой язык. Я был рад, что мне удалось опубликоваться на русском. Я слышал, что в то время в России издалось много интересных контркультурных произведений. Я испытывал чувство гордости оттого, что и я оказался в их числе. Но, как я понял, все это исчезло. Жаль, потому что я хотел, чтобы как можно больше русских читателей узнали про мои миры. Однако, вот в Европе серьезно заинтересовались моими работами. Несколько моих романов были переведены на польский, немецкий, испанский и итальянский, а в Бельгии проводятся конвенты и фестивали, посвященные «бизарро». Но таких крупных течений, как в Америке, больше нигде нет. В других странах к нему слабый интерес. «Бизарро» может стать популярным, если носители того или иного литературного языка поймут суть нашего движения и придумают собственный стиль для этого жанра. Просто переводы американских «бизаристов» не помогут. Чтобы популяризовать жанр, скажем, в России, нужно, чтобы как можно больше русских авторов приняли «эстетику причудливого» и написали такое, что понравится вашему читателю. Издатели будут без капельки сомнения публиковать эти «новинки» в больших количествах, если они будут достаточно качественными. И чем больше жанровых авторов станут популярными — тем больше книг направления «бизарро» увидит свет.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

У таких богатых идеями парней, вроде вас, должно быть разнообразие во всем, верно? Почему же вы еще не опробовали свои силы в других жанрах, помимо «бизарро»? Может быть, стоит отказаться от своего «амплуа» и написать что-то серьезное, без странностей и причуд, без дураков?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Может быть, когда-нибудь. У меня есть идеи для будущих книг, которые никак не связаны с «бизарро». Например, я хотел бы написать серию историй про своих родителей и бабушек и дедушек, которые прожили довольно интересные жизни. Но я не хочу разочаровывать своих читателей. Они хотят, чтобы я писал то, что у меня хорошо получается. И поэтому я буду творить «бизарро». Просто потому, что если я хочу написать что-то другое, не означает, что я это должен, обязан. Писать для читателя, как по мне, более важно, чем писать лично для себя.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Что ж, Карлтон… Напоследок, расскажите про свои планы на будущее и пожелайте что-то нашему кровавому журналу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ну, книга, которую я только что закончил, называется «Большое мясо». Она выйдет в следующем июле. Это своего рода пародия на истории про больших монстров, как Годзилла. Но это не о том, как громила разбушевался, уверяю! Скорее, она о том, что произойдет после того, как такое существо умрет от рук военных. В романе я уделил большое внимание тому моменту, как труп монстра, валяющийся на центральной улице, будет влиять на жителей города. Вас будут ждать сотни тысяч тон гниющей плоти, которую почти невозможно убрать. И вы узнаете, как это все повлияет на экономику и психологию населения «неудачливого» региона. Но это только начало истории. Все самое странное — впереди…

А вам, ребята, большое спасибо за интервью! Вы классные!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{М. Артемьев} Брешь ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀