ГЛАВА 7

Парковка за офисом Скарпетты.

Вначале, когда она только открыла свою практику, это место стало предметом споров с соседями, обжаловавшими едва ли не каждое ее начинание. И если в вопросе с ограждением — вечнозеленые кустарники и роза «Чероки» — победа осталась за ней, то в схватке за освещение верх взяли противники. Так что ночью на парковке темно.

— Пока что я не вижу оснований для отказа. А работа у нас всегда найдется, — говорит Скарпетта.

Пальметто и кусты тихонько покачиваются и шелестят листьями. Роза и Скарпетта идут к машинам.

— Если уж на то пошло, в саду работаю я одна. И нельзя же не доверять всем и каждому, — добавляет она.

— Только не иди на поводу у Марино. Рано или поздно он подтолкнет тебя к чему-нибудь такому, о чем потом пожалеешь, — говорит Роза.

— Вот ему-то я как раз не доверяю.

— Вам нужно поговорить. Сесть и обстоятельно все обсудить. Не в офисе, конечно. Пригласи к себе. Приготовь что-нибудь. Он тебе зла не желает.

Они останавливаются у «вольво» Розы.

— Меня беспокоит твой кашель. Оставайся-ка завтра дома.

— Лучше бы ты ничего ему не говорила. Я вообще удивляюсь, что ты всем нам рассказала.

— За меня это, наверное, сделало кольцо.

— Не нужно было ничего объяснять.

— Марино пора посмотреть в лицо правде и признать то, чего он постоянно избегает.

Роза прислоняется к капоту, как будто устала и не может стоять без поддержки. А может, у нее болят колени.

— Тогда сказать следовало в самом начале, давным-давно. Ты не сказала, а он все это время лелеял надежду. Выдумывал всякое, строил фантазии. Ты стараешься не касаться чужих чувств, но легче от этого… — Она не договаривает из-за приступа кашля.

— У тебя определенно грипп. — Скарпетта касается ее щеки ладонью. — По-моему, и температура поднялась.

Роза достает из сумочки салфетку, промокает глаза и вздыхает:

— Взять на работу такого человека. Как ты могла даже подумать о нем?! — Она имеет в виду Булла.

— Практика расширяется. Мне нужен помощник в морге, и я уже отчаялась найти такого, кого не нужно было бы учить.

— Думаю, ты не очень-то и старалась. Или слишком завышала критерии.

Машина у нее старая, и Розе приходится открывать замок ключом. В салоне зажигается свет. Лицо у нее усталое, осунувшееся. Роза опускается на сиденье и чопорно обтягивает задравшуюся юбку.

— Квалифицированного помощника можно было бы найти в похоронном бюро или больничном морге, — говорит Скарпетта, держась за дверцу. — Все самые крупные похоронные бюро в округе принадлежат Генри Холлингсу, который, как выясняется, проводит аутопсию в Медицинском университете Южной Каролины. И кого, по-твоему, он предложит, если я обращусь к нему за рекомендацией? Нет, помощи от нашего чертова коронера не дождешься. Ему успешные конкуренты не нужны.

— Ты повторяешь это уже два года. Без всяких на то оснований.

— Он меня избегает.

— Может быть, тебе и с ним стоит поговорить. Для прояснения ситуации.

— Откуда мне знать, что это не его стараниями в Интернете вдруг перепутали мой домашний адрес с рабочим?

— А с чего бы ему ждать так долго? Почему именно теперь?

— Самое время. Из-за случая с тем мальчиком о нас заговорили в новостях. И заниматься им власти округа пригласили меня, а не Холлингса. Я участвовала в расследовании дела Дрю Мартин и как раз вернулась из Рима. И вот тут кто-то звонит в Торговую палату, якобы чтобы зарегистрировать практику, и дает мой домашний адрес как офисный. И даже вносит членскую плату.

— Ошибку они исправили. Кстати, у них ведь должна быть запись, кто произвел оплату.

— Кассовый чек. По их словам, звонила женщина. Адрес, слава Богу, успели изъять, прежде чем он разошелся по всему Интернету.

— Коронер не женщина.

— Это еще ни черта не значит. Такие люди грязную работу сами не делают.

— Позвони ему. Спроси напрямик, чего он добивается. Хочет выгнать тебя из города? Точнее, нас всех. Думаю, тебе нужно со многими поговорить. Начни с Марино.

Роза снова заходится кашлем, и свет в салоне «вольво», словно по команде, гаснет.

— Не надо было ему сюда приезжать. — Скарпетта смотрит на глухую кирпичную стену старого одноэтажного дома с подвалом, превращенного ею в морг. — Ему нравилось во Флориде, — добавляет она, и мысли снова поворачивают к доктору Селф.

Роза настраивает кондиционер, подставляет лицо под холодный ветерок и переводит дыхание.

— Уверена, что доберешься сама? Может, мне тебя отвезти? — предлагает Скарпетта.

— Ни в коем случае.

— А если мы устроим себе завтра небольшой выходной? Я бы приготовила прошутто, финики и жареную свинину. Есть хорошее тосканское вино. А еще я знаю, что ты любишь рикотто и кофейный крем.

— Спасибо, но у меня свои планы, — отвечает Роза, и в ее голосе слышится оттенок печали.


Темный силуэт водонапорной башни на южной оконечности острова — палец, как называют ее здесь.

Формой Хилтон-Хед напоминает башмак наподобие тех, что Уилл видел в общественных местах в Ираке. Белая вилла за знаком «Посторонним вход воспрещен» стоит по меньшей мере пятнадцать миллионов долларов. Жалюзи на окнах опущены, и хозяйка скорее всего лежит на диване в огромной комнате и смотрит еще один фильм на огромном выдвижном экране, закрывающем едва ли не всю выходящую на море стеклянную стену. С точки зрения Уилла, фильм идет как бы наизнанку. Он оглядывает берег, ближайшие пустующие дома. Темное, сумрачное небо висит низко, ветер то стихает, то рвет его с дикой злобой.

Уилл ступает на дощатый настил и идет по нему к воротам, отделяющим внешний мир от заднего двора. На большом экране прыгают задом наперед картинки. Мужчина и женщина. Трахаются. Пульс учащается, босые подошвы неслышно касаются выглаженных непогодой досок, на экране мелькают картинки. Теперь трахаются в лифте. Звук приглушен. Уилл едва слышит стоны и глухие удары тел, звуки ярости и страсти.

Вот и деревянные ворота, они заперты. Он перелезает через них и направляется к своему обычному месту сбоку от дома. Через щель между стеной и жалюзи Уилл наблюдал за ней месяцами, видел, как она расхаживает по комнате, плачет и рвет на себе волосы. Она никогда не спит ночью — боится темноты, боится грозы и бури. Ночь напролет, до самого утра она смотрит кино. Смотрит, когда идет дождь, и когда грохочет гром, включает звук на полную. Когда солнце — она прячется и от него. Спит на обтянутом черной кожей диване. На нем же растянулась и сейчас, обложившись кожаными подушками, укутавшись в одеяло. Держа в вытянутой руке пульт, отматывает фильм назад, к той сцене, где Гленн Клоуз и Майкл Дуглас трахаются в лифте.

Дома на другой стороне скрыты за деревьями и высокой стеной бамбука, в них никого нет. Они пустуют, потому что богатые владельцы никому их не сдают, а сами они сюда не приезжают. Загородными домами начинают пользоваться только тогда, когда дети заканчивают школу. Других она здесь не принимает, а соседей не было всю зиму. Она хочет быть одна и страшится одиночества. Боится грома и дождя, чистого неба и солнца и не желает больше находиться нигде и никогда, ни при каких условиях.

Поэтому я сюда и пришел.

Снова включает DVD. Уиллу хорошо знаком ее ритуал: валяться в одном и том же замызганном розовом тренировочном костюме, крутить фильмы, десятки раз пересматривать одни и те же сцены, обычно те, где люди трахаются. Время от времени она выходит к бассейну — покурить и выпустить из конуры своего жалкого пса. Она никогда за ним не прибирает, и в траве полно собачьего дерьма, но садовник-мексиканец, приходящий на виллу через неделю, тоже не убирает какашки. Она курит и смотрит на воду, а собачонка носится по двору и иногда лает — глухо, отрывисто, — и тогда она зовет его:

— Хороший песик. Ну, иди, иди сюда. Живо! — И хлопает в ладоши.

Она не играет с ним, едва удостаивает взглядом. Не будь собаки, ее жизнь стала бы невыносимой. Пес ничего этого не понимает и едва ли помнит, что случилось. У него есть конура — коробка в прачечной, где он спит или лает. Она не придает лаю никакого значения и только глотает таблетки, рвет на себе волосы и пьет водку — одно и то же день за днем.

Скоро я приму тебя в объятия и унесу сквозь тьму к свету, и ты покинешь физические пределы, ставшие для тебя адом. Ты еще будешь благодарить меня.

Уилл продолжает наблюдение, время от времени проверяя, не видит ли кто его самого. Смотрит, как она поднимается с дивана, как бредет, пошатываясь, к раздвижной двери — покурить, — забывая выключить сигнализацию. Она вздрагивает и ругается, когда система срабатывает, когда взвывает сирена, и колотит по панели, пытаясь выключить ее. Звонит телефон. Она ерошит редеющие темные волосы, говорит что-то, кричит, швыряет трубку. Уилл пригибается за кустами, замирает. Через несколько минут прибывают полицейские, двое в патрульной машине службы шерифа округа Бофорт. Из своего укрытия Уилл видит, как они останавливаются на крыльце, не входя в дом. Они хорошо ее знают. Снова забыла отключить сигнализацию, и охранная компания уведомила полицию.

— Мэм, это не очень хорошая идея — использовать для кода кличку собаки, — говорит один из полицейских, повторяя то, что говорил уже не раз. — Надо придумать что-то еще. Такой код любой грабитель угадает.

— Как я могу что-то запомнить, — возражает она заплетающимся языком, — если и это забываю? Помню только, что это его кличка. Черт… Как же его… Пахта. Да, вспомнила.

— Верно, мэм. И все-таки рекомендую поменять код. Как я уже сказал, кличка домашнего животного не лучший вариант. Подберите что-то такое, что сможете запомнить. Случаи ограбления здесь нередки, особенно в это время года, когда так много домов пустует.

— Сколько вам говорить, новое я не запомню, — бормочет она. — Когда все воет, я ничего не могу вспомнить.

— Вы в порядке? Справитесь одна? Может, нам позвонить кому-нибудь?

— У меня никого нет.

В конце концов полицейские уезжают. Уилл выходит из укрытия и через щель наблюдает, как она снова вводит код и включает систему. Один, два, три, четыре — это все, что она в состоянии запомнить. Он смотрит. Она садится на диван. Плачет. Наливает еще водки. Нет, момент неподходящий. Он поворачивается и тем же путем, по дощатому настилу, возвращается на пляж.

Загрузка...