Река Ванчуань

Видел я: в весеннем холодке

Распустилась слив краса.

Слышал я: запели вдалеке

Снова птичьи голоса.

Я в томлении своем весеннем

Вижу: зелена, нова,

Перед домом к яшмовым ступеням

Робко тянется трава.

День за днем старею я всечасно,

Как-то попусту, напрасно.

Год за годом вновь возвращена

К нам является весна.

Есть бокал вина, и без сомненья

В нем найдешь ты наслажденье.

Пусть цветы и полетят к земле —

Их напрасно не жалей!

Выходишь ты вниз, вниз из сената,

И видишь: настало уже время заката.

Скорбишь ты о том (знаю я, знаю!),

Что эти мирские дела очень мешают.

Ты около двух старых и стройных

Деревьев с коня соскочил, глядя спокойно.

Не едешь домой. Смотришь в просторы,

И видишь в туманной дали синие горы.

Живу я один на свободе,

Осыпались кассий цветы.

Вся ночь безмятежно проходит…

Весенние горы пусты.

Но птицу в горах на мгновенье

Вспугнула, поднявшись, луна:

И песня ее над весенним

Потоком средь ночи слышна.

Пырейная лачуга

В Чжуннани есть. Фасад

Ее встречает с юга

Вершин Чжуннаньских ряд.

Весь год гостей не вижу я,

Всегда закрыта дверь моя.

Весь день свобода здесь, и с ней

Усилий нет в душе моей.

Ты ловишь рыбу, пьешь вино,

И не вредит тебе оно.

Приди! — и будем мы с тобой

Ходить друг к другу, милый мой!

Деревья зеленые плотную тень

Повсюду собою накрыли.

Здесь мох утолщается каждый день,

И нет здесь, конечно, пыли.

Он, ноги скрестивши, без шапки сидит

Под этой высокой сосною;

На мир лишь белками с презреньем глядит

Живущий жизнью земною.

Остановлены лошади в ряд; мы готовы

Разлучить рукава и полы.

Над каналом большим императорским снова

Начиняется чистый холод.

Впереди красотою сияя высоко,

Поднимаются горы-громады,

От тебя уезжаю я вдаль одиноко,

И опять на сердце досада.

Утренним дождем в Вэйчэне[8]

Чуть пыльца увлажнена.

Зелены у дома тени,

Свежесть ив обновлена.

Выпей, друг, при расставанье

Снова чарку наших вин!

Выйдешь ты из Янь-гуаня[9]

И останешься один.

Провожать тебя всхожу

На «Высокую Террасу» и слежу,

Как безмерно далека

Протянулась и долина и река.

Солнце село; и назад

Птицы, возвращаяся, летят.

Ты же продолжаешь путь

И не остановишься передохнуть.

Живу одиноко в чужой стороне,

Как причудливый странник. И вот,

Лишь радостный праздник Чун-яна[10] придет,

О родных я тоскую вдвойне.

Все братья теперь с волшебной травой,

(Вспоминается мне вдали)

Чтоб стебли воткнуть, на горы взошли…

Но кого-то там нет одного.

Странно всем, что двери я закрыла

В терем, где храню белила.

Царь спустился из приемной залы,

Но его я не встречала.

Без конца смотрю, смотрю весь день я

В этот царский сад весенний.

Там, я слышу, говор раздается:

Кто-то[12] меж кустов смеется.

Не знаю, где стоит в горах

Сянцзиский храм[13]. Но на утес

Я восхожу, и путь мой кос

Меж круч в туманных облаках.

Деревья древние вокруг…

Здесь нет тропинок. Между скал

Далекий колокола звук

В глуши откуда-то восстал.

За страшным камнем скрыт, ручей

Свое журчанье проглотил.

За темною сосною пыл

Остужен солнечных лучей.

Пуста излучина прудка,

Где дымка сумерек легка;

И созерцаньем укрощен

Точивший яд былой дракон.

Здесь, по «Земле Начальной»[14] вьется

Кверху тропинка в бамбуках.

Пик ненюфаров выдается

Над «градом-чудом»[15] в облаках.

Чуские три страны на склоне

Все здесь видны в окне моем.

Девять стремнин как на ладони

Вон там сравнялись за леском.

Вместо монашеских сидений

Травы здесь мягкие нежны.

Звуки индийских песнопений[16]

Под хвоей длинною сосны.

В этих пустотах обитаю

Вне «облаков закона» я.

Мир созерцая, постигаю,

Что «нет у Будды бытия»[17].

Землю наполнивши и небо,

Солнце багровое сгорает.

На горизонте, словно кручи,

Огнем сверкающие тучи.

Свернулись-ссохлись листья, где бы

Они ни выросли. Без края

Вокруг иссохшие луга.

Иссякла, высохла река.

Я замечаю тяжесть платья

И в самой легкой, редкой ткани.

Даже в густой листве растений

Страдаю: слишком мало тени…

У занавеса близко встать я

Теперь совсем не в состояньи.

Одежду из сырца сейчас

Мою второй и третий раз.

Весь мир, пылая жаром, светел.

За грань вселенной вышли мысли.

Стремятся, как долина в горы,

Они в воздушные просторы.

Издалека примчался ветер.

Откуда он — и не исчислить.

Река и море от волны

И беспокойны и мутны.

Но эта вечная забота

От тела только. Мне понятно,

Лишь на себя я оглянулся…

Еще я сердцем не проснулся —

И вдруг вступаю я в «Ворота

Росы Сладчайшей, Ароматной»[18],

Где в чистом мире холодка

Для сердца радость велика.

Один грущу о волосах,

Что побелели на висках.

В пустынной комнате вот-вот

Вторая стража[19] пропоет.

Пошли дожди. Полно воды.

Опали горные плоды.

Под фонарем в траве звучат

Напевы звонкие цикад…

Конечно, пряди седины

Мы изменить уж не вольны;

И в золото другой металл

Никто из нас не превращал.

Хочу я знанье получить,

Чтоб боль и старость излечить.

Но в книгах то лишь вижу я,

Что «нет у Будды бытия»[20].

Слезаю с коня, вином тебя угощаю.

Вопросы к тебе: куда ты теперь идешь?

Ты мне говоришь: во всем мне здесь неудача[22] —

уйду я лежать там, где-то в Южных горах[23].

Так, брат, уходи; к тебе нет больше вопросов

в то время, когда белых здесь туч без конца[24].

С коня соскочил, прощальные чарки полны,

Украдкой вздохнул, куда направляетесь Вы?

Печалится друг, с карьерой, увы, не в ладу!

На Южной горе себя самого я найду.

Излишни вопросы и слез расставанья не стыдно,

Плывут облака, прозрачность их так очевидна.

Вновь стало ясно — и открыты

Передо мной полей просторы.

Вся грязь и пыль дождями смыты

Везде, куда ни кинешь взоры.

Ворота дома Го далеко

Видны у самой переправы,

А там селенья у потока,

Вон луга зеленеют травы.

Сверкают белыми огнями

Среди полей реки узоры,

И показались за холмами

Темно-лазоревые горы.

Здесь в пору страдную в деревне

Не встретишь праздных и ленивых:

И юноша и старец древний —

Все дружно трудятся на нивах.

Я еду один к пограничной заставе,

За озеро Цзюйянь[26],

В страны, подвластные нашей державе,

Нам приносящие дань.

И вот уже за родным пределом

Мой походный шатер.

Счастливец дикий гусь! Улетел он

В нашу страну озер[27].

В Великой степи[28] мой дымок сиротливый

Один к небесам идет.

Я вижу лишь Длинной реки[29] переливы,

Лишь солнца пустынный заход.

Но только солдат нашел я безвестных

У заставы Сяогуань[30].

Они говорят, что не здесь наместник,

А дальше, у гор Яньжань[31].

Юноша из Чанчэня ищет бесстрашных

Храбрецов, готовых на бой.

Ночью всходит он на дозорную башню,

Глядит на звезду Тайбо[33].

Над горами Луншань обходит заставы

Ночным дозором луна.

Где-то путник бредет усталый.

Флейта в горах слышна.

И юноша, натянув поводья,

Льет слезы под грустный напев.

Герои из Гуанси,[34] полководцы,

Как сдержать вам печаль и гнев[35]?

Не сосчитать ваших подвигов смелых,

Больших и малых боев,

А ныне за трусость дают уделы

В десять тысяч дворов!

Су У[36] сохранил обветшалое знамя

В долгом плену у врагов.

Какими же он награжден чинами?

Скромнейшим из всех: «дяньшуго».

Свежий ветер свищет,

Роговые луки звенят.

То в Вэйчэне[37] охотой

Полководцы тешат себя.

Сквозь сухие травы

Ловчий сокол зорко глядит.

Снег в полях растаял,

Стала поступь коней легка.

Вот Синьфэн[38] проскакали,

Мчатся мимо во весь опор.

Вот уже воротились

В свой военный лагерь Силю[39].

Оглянулись на кручи,

Где охотились на орлов.

В облаках вечерних —

Небеса на тысячу ли!

Превосходно вино из Синьфэна,

Десять тысяч стоит кувшин.

Лучше нет удальцов из Сянъяна,

Молоды и собой хороши.

Познакомятся и подружатся,

Угощают друг друга вином,

А коней к зеленеющей иве

У харчевни привяжут рядком.

Уж было почти безлюдно

На Ивовой переправе.

Гребцы налегли на весла,

И мы поплыли в Линьци.

У нас на душе так тревожно,

Как будто весна дохнула…

Я с вами не в силах проститься

Даже на том берегу!

Один живу я гостем на чужбине,

Вдали от милых сердцу моему,

Но каждый раз, когда настанет праздник,

Мне с новой силой вспомнятся они.

На горный склон взойдут сегодня братья,

Украсят волосы цветком «чжуньюй».

В кругу друзей, пирующих беспечно,

Одно лишь место будет пустовать.

До самой Небесной столицы[41]

Доходят горы Тайи[42], —

До самого берега моря

Раскинули цепи свои.

Сомкнулись белые тучки

Вокруг вершины кольцом.

Пониже — темная дымка

Завесила все кругом.

На области с разной погодой

Вершина страну рассекла[43]:

Здесь, в этой долине, — солнце,

А в той — туманная мгла.

Где на ночь приют найти мне?

Нигде не видать жилья.

Спрошу-ка я дровосека

На том берегу ручья.

Средины жизни я достиг и ныне

Путь истины взыскую в тишине[44].

У гор Чжуннань один живу в пустыне.

На склоне лет мир снизошел ко мне.

И каждый раз, почуяв вдохновенье,

Иду бродить один в глубинах гор.

Как были тщетны прежние волненья!

Бывалые заботы — жалкий вздор.

Я часто дохожу до той стремнины,

Где в вышине рождается река.

Присяду и смотрю, как из долины

Волнистые восходят облака.

Порой случайно дровосека встречу —

С ним говорю с открытою душой,

Шучу, смеюсь и даже не замечу,

Что уж пора, давно пора домой.

Я вас проводил по тропинке.

Смеркалось в глубинах гор,

Когда я в плетне убогом

Калитку закрыл на затвор.

Весна возвратится снова,

Трава взойдет, как всегда.

Но вы-то, мой друг почтенный,

Вернетесь ли вновь сюда?

На южном пределе княжества Чу[47]

«Три Сяна»[48] в соседстве с ней.

С «Девятью рукавами» она слилась

На склоне горы Цзинмэнь[49].

Далеко, далеко течет она,

Дальше земли и небес.

За необъятной ширью речной

Теряются пики гор.

Выплывают из волн ее чередой

Селенья и города,

А она, извиваясь змеей, бежит

С небосклоном слиться вдали.

Так посетим же Сянъян[50], друзья,

В первый погожий день.

За чаркой вина, как Почтенный Шань[51],

Полюбуемся далью речной.

Не знаю, где храм Сянцзисы.

Прошел уже несколько ли, вступил на облачную вершину.

Старые деревья… Тропинки для человека нет.

Глубокие горы. Откуда-то звон колокола.

Голос ручья захлебывается на острых камнях.

Краски солнца холодеют среди зелени сосен.

Вечерний сумрак. У излучины пустынной пучины

В тихом созерцании отшельник укрощает ядовитого дракона.

В пустынных горах опять прошел дождь.

Наступил вечер. Осень.

Ясный месяц светит среди сосен.

Прозрачная речка бежит по камням.

Бамбуки зашумели: идут домой женщины, стиравшие белье.

Зашевелились кувшинки: плывут назад челны рыбаков.

Цветы опадают,

И горный поток серебрится.

Ни звука в горах

Не услышу я ночь напролет,

Но всходит луна

И пугает притихшую птицу,

И птица тихонько

Тревожную песню поет.

У друга в доме

Ширма слюдяная

Обращена к цветам,

К деревьям сада.

В нее вошла природа,

Как живая,

И оттого

Рисунка ей не надо.

Остановлены кони.

Сейчас — «разлучим рукава»[55].

О ночной холодок

Над ночным знаменитым каналом![56]

Горы ждут впереди.

Под луною сияет листва.

Но тебя покидаю

Печальным, больным и усталым.

По памяти

Нарисовал я вас, —

И наша юность

Оживает снова.

Пусть новые знакомые

Сейчас

Не старого увидят —

Молодого.

Простились мы

У старых стен столицы.

Когда ж нас вновь

Соединит судьба?

Не надо ждать,

Пока цветы корицы

Осыпятся,

Как снежная крупа.

Ночь тиха.

Лишь трепетных цикад

Голоса печальные

Звенят.

Ветер северный —

Он каждый год

К неизбежной

Осени ведет.

Думаю,

Что ты уже не прост, —

Хочешь получить

Высокий пост.

У меня же

Волосы белы —

Что мне

До придворной похвалы?

Впрочем,

Может быть, и ты такой —

И пойдешь отшельничать

Со мной?

День уходит за днем,

Чтобы старости срок приближать.

Год за годом идет,

Но весна возвратится опять.

Насладимся вдвоем —

Есть вино в наших поднятых чашах,

А цветов не жалей:

Им опять предстоит расцветать.

На ивовой переправе[61]

Безлюдно и молчаливо.

Гребцы налегли на весла —

Ты скрылся в дымке седой.

И все же тоска о друге,

Подобно весне счастливой,

С юга на дальний север

Последует за тобой.

У горной скалы

Ручеек пробегает, звеня.

Там, с кубком вина,

Я сижу среди ясного дня.

Но ветер прекрасно

Учел настроенье поэта:

Опавшими листьями

Он окружает меня.

Пусть холодно сливам —

Но месяц весны недалек.

Я скоро услышу

Невидимых птиц песнопенье.

С трепещущим сердцем

Я вижу: травы стебелек

Пробился тихонько

Меж каменных древних ступеней.

Вы, сударь,

Побыли в краю родном,

Так расскажите нам

О новостях:

Когда

Перед узорчатым окном

Там забелеет слива,

Вся в цветах?

Дом, что покинул я,

Стоит на Мэнцзин-реке[62],

Окно мое — там вдали —

К устью обращено.

Плывут по реке суда —

Гляжу я на них в тоске:

Если письмо пошлю,

Дойдет ли домой оно?

Все голо.

По камням бежит ручей.

Багряных листьев

Не смогу нарвать я.

Давным-давно

Тут не было дождей,

Но дымка синяя

Мне увлажняет платье.

Киноварно-красные плоды

Под горой уже давно созрели.

Их не сняли вовремя. Они

Сморщились и пахнут еле-еле.

Но, по счастью, в зарослях кустов

Расцвели теперь цветы корицы

И сияют за моим окном

Под луной, что ярко серебрится.

Красные бобы

В долинах юга

За весну

Еще ветвистей стали.

Наломай побольше их

Для друга —

И утешь меня

В моей печали.

Хотел бы стряхнуть я,

Как пыль с платья,

Заботы мирские.

Давно готов,

С искренней верой

Готов припасть я

К источнику

«Персиковых цветов»[64].

Вопят обезьяны[65] —

И рады стараться.

И утром и вечером

Стыну в печали.

Не надо в ущелье[66]

Твоих декламаций:

И так уж глаза мои

Влажными стали.

В домах — печаль.

Пожары — словно буря.

Где государь[70]?

Когда вернется он?

А у пруда

«Сгустившейся лазури»

Гремят пиры

И флейт несется стон.

Здесь темно-лазоревы горы,

Хотя уж стоят холода,

Хотя уже поздняя осень,

А горные реки шумят.

Стою я у хижины жалкой,

Где жить обречен навсегда,

И слушаю в сумерках светлых

Вечернюю песню цикад.

Гляжу: над речной переправой

Закат догорает вдали.

Гляжу: над соседней деревней

Плывет одинокий дымок.

Когда бы, подобно Цзе Юю[71],

Вы здесь бы напиться могли, —

Пять ив возле хижины жалкой

Я тоже представить бы мог.

Давно уж

Исстрадавшийся в разлуке,

Тебя я

Вспоминаю без конца:

Когда соединялись

Наши руки —

Соединялись

Братские сердца.

Жизнь беспощадна:

«Рукава халатов

Разъединились»[72], —

И моя тоска

На склоне лет,

Стремящихся к закату,

Поистине

Горька и глубока.

День или ночь —

Прелестно все вокруг.

И я стихи слагаю,

Милый друг.

Гляжу спокойно

В голубую высь,

На посох

Подбородком опершись.

Весенний ветерок

В сиянье дня

Колеблет орхидеи

У плетня.

Зайдут крестьяне

В хижину мою —

И каждого

В лицо я узнаю.

Всем радостно:

Воды полно кругом,

Образовавшей

Пресный водоем.

Еще, конечно,

Сливы не цветут,

Но почки

Дружно набухают тут,

И я прошу вас,

Друг мой дорогой, —

Быстрее доставайте

Посох свой:

Осмелюсь доложить,

Что настает

Пора крестьянских

Полевых работ.

Ночной ветерок, залетевший в окошко,

Колеблет халат мой устало.

Часы водяные звучат потихоньку,

И звуки их медленно тают.

Луна перешла за Небесную Реку[73] —

И сразу прохладнее стало.

Сорока пугает осенние клены —

И листья быстрей облетают.

На пруду у старого дворца[74]

Появились голубые волны.

Зной спадает. В грусть осенних дум

Снова погружаюсь я безмолвно.

Этой ночью дождик моросил —

Не оставил на дорожках пыли,

И, в жемчужных капельках росы,

Лотосы весь пруд заполонили.

Персиковые деревья

Совсем закрыли террасу,

Их обвевали ночью

Теплые ветерки.

Сколько в саду весеннем

Ярких и нежных красок, —

И все они отразились

В чистой воде реки.

Вдоль тихой аллеи[75]

Деревья стоят вереницей,

Один за другим

Молодые цветы расцветают.

Но кони храпят —

И летят как стрела колесницы

И в полном безветрии

Все-таки пыль поднимают.

За чаркой чарку пить вино

У вод прозрачного ключа;

Бренчать на лютне, прислонясь

К седой от старости сосне;

А утром где-нибудь в саду

Сидеть, подсолнухи луща,

И слушать мерный стук пестов

Издалека — как бы во сне.

Я гляжу: под горой

Поднялся одинокий дымок,

Одинокое дерево

Высится на плоскогорье.

Ничего, кроме тыквенных чашек,

Скопить я не смог,

Но вослед Тао Цяню[76]

Живу и не ведаю горя.

Свежей, пышной травою

Луга одеваются в срок,

Лето — в самом начале,

И осень наступит не скоро.

И бредущее стадо

Ведет молодой пастушок —

Он еще никогда

Не носил головного убора[77].

После ночного дождя

Каждый цветок тяжел,

Ивы и тополя

Ярче зазеленели.

Опавшие лепестки

Слуга еще не подмел,

И гость мой, горный монах,

Все еще спит в постели.

По капле

Капает вода[78].

Сквозь тучки брезжит

Лунный свет.

Ох, не настали б

Холода,

Пока одежды теплой

Нет!

Луна взошла.

Легла роса.

Как холодно

В тиши ночной!

Струн

Отзвенели голоса,

Но страшно

В дом идти пустой.

Там ветви ив лежат на земле,

Но никто не ломает их.

Верхушки сосен уже с утра

Скрыты в тучах седых.

Ползучих глициний чаща густа —

Обезьяны прячутся в ней.

Кабарга хвою кипарисов ест, —

И пахнет хвоя сильней.

Пусть повелитель

Любит все сильней, —

Ей не забыть

Любви минувших дней.

Она тоскует,

Над цветком склонясь, —

Ни слова не услышит

Чуский князь.

На полет светляков

Потихоньку гляжу я в окно,

А гостей голоса

Во дворце отзвучали давно.

Мне уже не заснуть —

Сторожу одинокое ложе, —

И светильнику, видно,

Гореть до утра суждено.

Давно дорожка

Поросла травой,

И государь

Немилостив со мной.

И не могу я слышать

Голос флейты:

Слежу

За колесницей золотой[81]

Я терем закрыла —

Приют опостылевший мой.

Где ты, государь?

Ты не встретишься больше со мной?

В саду за окном

Не смолкают весь день разговоры,

И песни, и смех…

Хорошо веселиться весной!

Внизу под деревьями —

Тени и сумрак сплошной.

Мох мягок и темен, —

Прохладен, как ранней весной.

Ученый глядит

На пришельцев из чуждого мира,

С презреньем глядит,

Под высокою сидя сосной.

У предместья Гуанъучэн

Я встречаю конец весны.

Вытираю слезы платком —

Путник в сумраке тишины.

Опадающие цветы

Успокоили горных птиц,

Тени странствующих людей

В тень деревьев погружены.

В Наньпу[85]

Я провожаю вас в слезах

Они текут,

Как шелковые нити.

Когда приедете,

Друзьям скажите,

Что я не тот, —

Что я совсем зачах.

В горы в далекий путь

Пришлось мне вас провожать.

Один калитку мою

Запер я за собой.

Весною трава в лугах

Зазеленеет опять,

А вы, мой любезный друг,

Вернетесь ли вы весной?

В Вэйчэне[88] утренним дождем

Седая пыль орошена.

Нагие ивы за окном

Листвой украсила весна.

Я предлагаю осушить

Еще один бокал вина:

В дороге дальней, может быть,

Друзей не встретишь. Пей до дна!

На «Высокой террасе»

Тебя провожаю, мой друг.

И река и долина —

Все дышит покоем вокруг,

Даже птицы устали —

Торопятся в гнезда на отдых.

Лишь тебе, путешественник,

Вновь отдыхать недосуг.

Три дня и три ночи мела метель, —

Бело от снежных холмов.

Мне старого друга нечего ждать, —

Метель пути замела.

В Чанъани[90] десять тысяч ворот

И десять тысяч домов,

И где там шагает твой белый конь,

Закусывая удила?

В живых я друга

Больше не застану, —

Уже отплыл он

К берегу чужому.

Я спрашиваю

Старцев из Сянъяна[92]:

Кто нам теперь

Изобразит Цайчжоу?[93]

Молодой человек расстается с семьей.

Поведет его в бой генерал,

Чтобы он боевым драгоценным мечом

Честь и славу себе добывал.

Он не видит, что конь по дороге устал

И дрожит от воды ледяной, —

Видит только, как тучи темнеют вдали

Над Лунчэнскою[94] старой стеной.

Десятки тысяч деревьев

К небу стремятся гордо.

В тысячах гор кукушки

Кукуют где-то высоко.

Под беспощадным ливнем

Вымокла вся природа,

И вот уже с каждой ветки

Льются десять потоков.

Когда китайские женщины

Подать приносят утром,

Когда крестьяне, измучась,

Требуют правды в деревне, —

Тогда, подобно Вэн Вэню[97],

Ты рассуди их мудро,

Чтобы народная слава

Касалась не только древних.

Весенние реки

На юге несутся, бушуя,

И дикие гуси

Уже покидают Трехречье[98].

А здесь, где спокойны

Безбрежные воды Ханьшуя[99],

Я с другом прощаюсь

До новой, негаданной встречи.

В Юньго[100] ты увидишь

Возделанных пашен квадраты,

Где вечно работают

Жители древнего края.

И я представляю,

Как будут родители рады,

Увидевши издали

Пестрый халат Лаолая[101].

Ночь тиха.

Сквозь непроглядный мрак

Где-то слышен

Только лай собак.

Мне завидно:

В хижине своей

Ты живешь

Далеко от людей,

Собираешь травы[103]

Поутру,

Презирая

Власти мишуру.

День догорает…

С посохом в руке,

Я жду вас

У Тигрового ручья,

Кричу — но только

Эхо вдалеке

Звучит. И к дому

Возвращаюсь я.

Поет мне птица

В зарослях цветов

Таинственную

Песенку свою.

Деревня спит,

И ветер меж домов

Свистит, как осенью

В глухом краю.

Весенняя горлица

Так говорлива!

Белы и свежи

Абрикосов цветы.

Рублю для плотины

Засохшие ивы,

Слежу за путем

Родниковой воды.

Привет передали мне

Ласточки с юга,

Где старый мой друг

В этом новом году

Свой кубок не сразу

Подносит ко рту, —

Сидит, вспоминает

Отшельника-друга.

С тех пор как домой

Я вернулся в Байшэ[105],

С тех пор я не видел

Зеленых ворот[106].

Живу потихоньку

В своем шалаше,

Работой встречаю я

Солнца восход.

Зеленые травы

Склонились к воде,

И белая птица

По речке плывет.

Я Чэню[107] подобен

Всегда и везде:

С утра поливаю

Чужой огород.

Река неустанно

Течет за каймой камыша.

А лошадь устала

По трудной дороге тащиться.

Прозрачные воды

Встречают меня не спеша,

Меня провожают

Летящие к северу птицы.

Развалины города

У переправы видны,

На горных вершинах

Заката лежит позолота.

Скорей бы добраться

К предгорьям родной стороны!

Вернувшись домой,

Я тотчас же закрою ворота[109].

Вы, к сожаленью,

Не добились цели,

И нам приходится

Прощаться снова.

Вы сделали

Все то, что вы сумели, —

И дома встретят вас

Уже седого.

За десять тысяч ли

Вам ехать надо

К родным местам —

Вы не были давно в них.

Я должность бы устроил

Вам в награду,

Но сам я —

Только маленький чиновник.

Синфэнским винам[113]

В мире равных нет:

За доу[114] платят

Тысячу монет.

Но удальцами

Этот край богат,

И каждый

Угостить другого рад.

И кони спят,

Ненужные пока,

Привязанные

Возле кабака.

«Скорее слезайте, сударь, с коня,

Давайте выпьем вдвоем.

Куда вы держите долгий путь?

Позвольте спросить о том».

«Сложилась жизнь не так, как хотел, —

Вы отвечаете мне, —

И я возвращаюсь к Южным горам[115]

Монахом жить в тишине».

«Если так, — извините меня за вопрос,

Я знаю, что жизнь нелегка.

Но помните: дружба наша чиста,

Как белые облака».

Ветер крепчает,

Но луков звенят голоса, —

То у Вэйчэна[116]

Охотятся вновь генералы.

Высохли травы.

У соколов — злые глаза.

Поступь коней

Молодою и легкою стала.

Но уж промчались охотники

Мимо холмов,

В лагерь Силю[117]

Возвратились. И все-таки вскоре

Снова глядят

На восток, где стреляли в орлов,

Где облака проплывали

В небесном просторе.

На склоне лет

Мне тишина дороже

Всех дел мирских —

Они лишь тлен и прах.

Тщеславие

Меня давно не гложет,

Мечтаю только

О родных лесах.

Сосновый ветер

Я приму как милость,

Луну и лютню —

Вот и все пока.

Вы знать хотите,

Что со мной случилось?

В ответ сыграю

«Песню рыбака».

Одиноко сижу

И грущу о своей седине.

Скоро стражу вторую[118]

Услышу я в доме пустом.

Под осенним дождем

Опадают цветы в тишине,

И цикады печально

Поют за восточным окном.

Но в конце-то концов —

Что печалиться о седине?

Я растратил все золото —

Нового нет у меня.

От болезни и старости

Можно ль избавиться мне,

Если книги твердят нам,

Что нет вообще бытия[119].

Мучительно-одинокий,

Калитку я запираю.

Кругом громоздятся горы

В алом блеске заката.

Рядом со мной деревья

Птиц приютили стаю,

А люди не навещают —

Не то, что было когда-то!

Бамбук как будто припудрен,

Его окружают травы,

И лотос наряд роняет —

Ему он больше не нужен.

Костра огонек зажегся

Налево от переправы:

То сборщик речных орехов[120]

Вернулся — готовит ужин.

Три Сяна[122] смыкаются

С Чуского царства[123] границей,

И девять потоков

Сливаются тут воедино.

Здесь тесно реке —

Она землю покинуть стремится,

И гор не видать

За ее водяною равниной.

А на берегах

Разрослись города и деревни,

Река омывает их

Грозно-седыми волнами.

Прекрасен Сянъян

Красотой молодою и древней.

И, следуя Шаню[124],

Я тут запирую с друзьями.

Я — на покое,

На Цишуй-реке.

Гор не видать —

Равнина широка.

За рощей солнце

Скрылось вдалеке,

И, вместо улицы,

Блестит река.

Уходит пастушонок,

Глядя вдаль,

Собаки за людьми

Бегут гурьбой.

Тот, кто развеял

Старую печаль,

Придет — запрет

Калитку за собой[126].

С утра все двери

Открываю снова,

Встаю, сажусь,

Но не сидится что-то.

Когда ж дождусь я

Гостя дорогого,

Его встречая,

Выйду за ворота?

…Но отзвучали

Колокола звуки

В весеннем парке

Над ночной столицей.

Ужель меня

Забыли вы в разлуке,

И грусть надолго

В доме воцарится?

Дождь кончился,

И небо чистым стало,

Но по прохладе чуешь —

Скоро осень.

Ручей стремится,

Огибая скалы,

Луна восходит

Среди старых сосен.

Вдали я слышу

Женщин разговоры,

Уж поздно — надо

К дому торопиться,

Пускай цветы

Совсем увянут скоро, —

Я здесь останусь,

Не вернусь в столицу.

Дымки под дождем

Потянулись лениво —

Здесь варят еду

Для работников в поле.

А желтые иволги

Прячутся в ивах,

И белые цапли

Летают на воле.

Привык к тишине я

На горном просторе,

Привык я поститься,

Средь сосен гуляя.

О месте почетном

Давно уж не спорю

И в мире живу я,

Как птица лесная!

Слышу, у входа в долину

Колокола зазвучали.

Пора домой дровосекам,

Пора домой рыбакам.

В сумерках, на закате,

Горы полны печали,

И я один возвращаюсь

К белеющим облакам.

Уже водяные орехи

Созрели — держатся еле,

Ивовый пух летает

Легкий и молодой.

Травы у тихой речки

Буйно зазеленели…

В глубокой тоске калитку

Запер я за собой.

Совсем запущен старый сад —

Я не трудился столько дней.

Зато немало редких книг

В библиотеке у меня;

Зато отличные грибы

Я приготовил для гостей,

Что навестить меня пришли

В убогий дом на склоне дня.

Птенцов выводят воробьи,

Едва появится трава;

А иволги — те запоют,

Когда увянут все цветы.

И грустно каждому из нас,

Что вот седеет голова,

Что вот опять проходит год, —

И снова не сбылись мечты.

Как стар я стал —

Усталый и седой,

Как тяжко ноют

Старческие кости!

Я словно

Между небом и землей

Живу здесь

Никому не нужным гостем.

Печалюсь горько

О горах родных.

Тут день и ночь

Пустые разговоры.

Что мне

До собеседников моих?

Оставлю город

И уеду в горы.

На осенней дороге

С тобою расстались мы снова.

Бесконечная мгла

Охватила немые просторы.

Я поднялся на холм,

Но не вижу тебя, молодого, —

Вижу только туман

И покрытые тучами горы.

Ты исчез — растворился

В тумане холодном и синем.

Равнодушное небо

Пронзили ночные зарницы,

И тоскует душа

О тебе, — ты живешь на чужбине,

И летит моя мысль

За походной твоей колесницей.

В трясущейся колымаге

Еду к дальней границе.

В стране, покоренной нами,

Раскинул я свой шатер.

Гляжу: летит надо мною

Диких гусей вереница,

Летит она и стремится

Домой, на родной простор.

В великой степи монгольской

Дымок от костра печален,

Закат над длинной рекою

Багров, словно мой костер.

Сегодня в Сяогуани[131]

Разведчики мне сказали,

Что далеко наместник —

Он у Яньжаньских гор[132].

Эта зимняя ночь

Холодна, бесконечно длинна.

Бьют часы во дворце,

И опять — тишина, тишина.

Побелела трава —

На траве, как на мне, седина,

И сквозь голые ветви

Печальная светит луна.

Дорогие одежды

Со старческим спорят лицом —

Свет жестокой свечи

Выделяет морщины на нем.

Знаю я: молодежь

Полюбил Императорский дом[133].

Я взгляну на себя —

И мне стыдно идти на прием.

За рекой заря восходит —

Там светает понемногу,

Там деревья и кустарник

Разрослись в дремучий лес.

Мы пришли, полюбовались,

Но уже пора в дорогу;

Горный пик на горизонте

В дымке облачной исчез.

Мы пришли, полюбовались

И уходим ранним утром.

Вас я, друг мой, не увижу —

Широка речная гладь.

Но надеюсь, что рассказы

О правленье вашем мудром

Всю далекую дорогу

Будут нас сопровождать.

В Чжуннани есть лачуга —

К ней заросла дорожка.

Там на седые горы

Гляжу я из окошка.

Гостей там не бывает,

И заперты ворота.

Никто не потревожит, —

Безделье и дремота.

Один ловлю я рыбу

И пью вино хмельное.

Приехал бы сюда ты

И стал бы жить со мною.

К столице древней подошла

Цепь величавых гор Тайи[137] —

Та, что от моря самого

Хребты раскинула свои.

Вверху сомкнулись облака,

Любуюсь я, как бел их цвет!

Под ними — дымки синева,

Войдешь в нее — ее уж нет.

Цепь этих гордых гор страну

Своей громадой рассекла:

На юге — солнца ясный свет,

На севере — сырая мгла.

С утра опять сюда приду,

Вот только бы найти ночлег.

Пойду, пожалуй, за ручей —

Там мне поможет дровосек.

Лежит старинный городок

В развалинах, в пыли.

Вокруг него пустынно все

На много тысяч ли.

Бледна осенняя заря, —

И слышу я, старик,

Лишь бормотанье ветерка

Да лебединый крик.

И возле хижины моей

Осыпалась листва,

И отражается в пруду

Увядшая трава.

Так день за днем влачу в глуши

Скупую жизнь мою,

И о «Печальном старике»[139]

Я песенку пою.

И даже ты, мой старый друг,

Представить бы не смог,

Как я теперь, на склоне лет,

Печально-одинок.

Глухую деревню

Закат озарил, неподвижен.

Бараны и овцы

Бредут мимо нищенских хижин.

Старик, беспокоясь,

Стоит, опершись на ограду:

Где внук его малый,

Что пас проходящее стадо?

Поют петухи,

И желтеют колосья пшеницы,

И черви на тутах

Не в силах уже шевелиться.

Крестьяне с работ

Возвращаются к отчему крову,

Друг друга приветствуют —

Ласково доброе слово.

Вот так бы и мне

Отдыхать и работать беспечно,

И я напеваю:

«Сюда бы вернуться навечно…»

Ворота закрыты

Немало, наверное, дней —

Здесь, вижу, давно

Не ступали копыта коней.

Я гостем случайным

Иду в переулке глухом,

Собаки залаяли

Где-то за ближним леском.

Но вот и хозяин,

Без шпилек в седых волосах[142];

Даосскую книгу

Он в старческих держит руках.

Мы с ним уж давно

От волнений мирских далеки.

Нам славы не нужно,

И бедность для нас — пустяки.

В отшельничью хижину

Я возвращусь все равно,

Как только допьем мы

Ичэнское наше вино[143].

На середине жизни оценил я

Путь Истины и Совершенства[144] путь.

Теперь, на склоне лет, я поселился

В горах Чжуннань — прожить бы как-нибудь…

Когда ко мне приходит вдохновенье,

Один я в горы ухожу всегда.

Дела житейские, давно я понял,

Перед природой — прах и суета:

Гуляю долго, прихожу к долине

И слышу бормотанье ручейка,

Сажусь, смотрю на горы и на небо,

Где тихо проплывают облака.

И если где-нибудь в горах случайно

Я встречу дровосека-старика,

Болтаю с ним, смеюсь — и забываю,

Что до дому дорога далека.

Храм «Собравшихся благовоний»…

Он стоит от людей вдали,

И взбираюсь по кручам вновь я

Вот уж несколько трудных ли.

Нет тропы меж старых деревьев,

Нет тропы среди горных скал,

Но откуда-то гулкий, древний,

Дальний колокол прозвучал.

Камни грозные — скал превыше —

Ручейка поглотили стон.

Зной полуденный, словно крышей,

Тенью лиственной охлажден.

Но ты видишь воды мерцанье,

Пруд, заросший со всех сторон.

Укрощен твоим созерцаньем

Источающий яд Дракон[146].

Багровое солнце

Сжигает и небо и землю,

И огненных туч

Громоздятся высокие горы.

И травы и листья

Сгорают, свернувшись и дремля,

И высохли реки,

И быстро мелеют озера.

Одежды из шелка

Сейчас тяжелее железных.

И в лес не пойдешь —

Нету тени, — от зноя сгоришь ты.

Оконные шторы

Уж несколько дней бесполезны,

И за день одежду

Стираю и дважды и трижды.

Но мысли мои

Ничему не подвластны на свете —

Они устремляются

В дальнюю даль по вселенной:

На тысячу ли

Там несется стремительный ветер,

И волны морские

Покрыты кипящею пеной.

И понял я вдруг,

Что страдает лишь бренное тело,

Слабеет оно,

Но душа остается крылатой.

«Ворота Сладчайшей Росы»[147]

Открываю несмело —

И дух наслаждается

Их чистотой и прохладой.

Старая сосна проповедует мудрость,

и дикая птица выкрикивает истину.

Безбрежно широк

Разлив холодной воды.

Сумрак зеленый —

Осенний дождь проливной.

Ты вопрошаешь:

Где горы Чжуннаньской гряды[152]?

Ведаю сердцем:

За облачной, белой стеной.

Как разорвать

С мирскими тенетами связь,

Прах отряхнуть,

Отречься житейских забот?

Посох возьми

И возвратно, не торопясь,

Путь предприми

К роднику, где персик цветет[153].

В скорби десять тысяч домов —

Пожарище, дым и чад.

Когда же узрит сотни вельмож

Владыки царственный взгляд?

Осенних акаций сухая листва

Шуршит средь пустынных палат,

А рядом с прудом Застывшей Лазури

Флейты и лютни звучат.

Яшмово-сизой

Стылая стала гора.

В русле все выше

Влаги осенней раскат.

С посохом вышел

За изгородку двора,

К ветру лицом

Слушаю поздних цикад.

Над переправой —

Закат, у края небес.

Над деревушкой

Сирый возносится дым.

Бражник Цзе-юй,

«Чуский безумец», воскрес[157],

Пятеро Ив

Распевам внимают хмельным[158].

Можно здесь жить,

Не выходя из ворот,

Видеть вседневно

Гряду облаков над горой.

Птицы к полям

На закате снижают полет,

Люди плетутся

Осенней равниной сырой.

Знаю: оттуда,

С опушки дальних лесов,

Горенки этой

Окна совсем не видны.

Люблю здесь гостить,

Нередко сижу до луны…

Двери, привратник,

Не запирай на засов!

Окрестный вид

Прекрасен в закатный час.

Слагаю стихи,

Предназначаю для вас.

Дальним простором

Любуюсь к исходу дня.

Тихо гляжу,

Подбородком к трости припав.

Ветер весенний

Играет стеблями трав,

И орхидеи

Пышно растут у плетня.

В жарких покоях —

Сумрак и тишина.

Мне говорят

Соседи-крестьяне тогда:

«Ликуют луга,

В полном разгаре весна.

В сельском пруду

Весело плещет вода.

Слива и персик

Пока еще не цветут,

Но почки набухли

И срока урочного ждут.

Просим готовить

Посох дорожный свой.

Нынче приспело

Время страды полевой!»

Простились у башни.

Пойма безбрежна на взгляд.

Закат изгорает,

Меркнет медленно свет.

В укромные гнезда

Птицы на ночь летят,

А путник шагает —

Скитальцу отдыха нет.

С другом простился.

Пустынные горы вокруг.

Солнце зашло.

Закрыта калитка моя.

В новом году

Травой покроется луг —

Встречу ли вас,

Вернетесь ли в наши края?

Нехотя, медленно

Тащит повозку гнедой.

Горько грустя,

Выезжаю из чащи лиан.

Так трудно расстаться

С этой синей грядой!

А что же мне делать

С этой зеленой водой?

За предместьем расстались,

В душе и надежда и страх:

Мы сойдемся ли снова,

Или это разлука навек?

На коричных деревьях

Цветы распустились в горах —

Так не ждите, чтоб землю

Лепестки устлали, как снег.

Вас написал

В молодые ваши года,

Старость пришла,

Голова сегодня седа.

Пусть на портрете

Новые ваши друзья

Нынче увидят,

Каким вы были тогда.

Деревья поляну укрыли

Тенью сплошной.

Темные мхи загустели,

Травы чисты.

Простоволосый, ноги поджав,

Сидит под сосной,

Белками глядит на пришельцев[164]

Из мира тщеты.

Не приневолить

Милостью нынешних дней

К пренебреженью

Любовью минувших лет.

Глядит на цветы —

На ресницах слезы у ней.

Чускому князю

Слова не молвит в ответ.

Жучки-светляки

Снуют в проеме окна.

В безлюдных покоях

Теперь царит тишина.

За пологом ждет.

Осенняя полночь темна.

Печально-печально

Мигает лампада одна.

У терема сникли

Метелки травы негустой.

Любовь государя

Отныне призрак пустой.

Терпения нет

Свирелям и флейтам внимать,

Коль мимо ворот

Несут паланкин золотой[167].

У ваших дверей

В проеме ширма-слюда;

Поставлена прямо,

Чиста, прозрачна насквозь.

Горный ручей

Сам забежал сюда:

На ширме он въявь,

Его рисовать не пришлось.

Мирно-спокоен

Убор зеленый цветка.

Разных оттенков

Алого платья шелка.

Венчик в тоске

Вот-вот разорваться готов…

Разве душа

Есть у вешних цветов?

Нехотя слетают

На траву у крыльца,

Ветерок относит

Их легко от дверей.

Желтой иволге любо

Шалить без конца —

С лепестком впорхнула

В палаты дворца.

Вы побывали

В моем селенье родном,

Знаете, верно,

Все события в нем.

Очень прошу,

Поведайте мне об одном:

Слива тогда

Цвела под узорным окном?

Видела я —

Слива цвела предо мной.

Слышала я —

Стонала кукушка вдали.

С грустью гляжу[169]:

Проклюнулись травы весной,

Робкие стебли

К нефриту крыльца поползли.

У подножья горы

Рдеют ягоды, нынче созрев,

Чистый их аромат

Лишь сильнее в ночи ледяной.

Мнится — это цветы

Благовонных коричных дерев

Расцвели у окна

Под холодной, осенней луной.

Мне старого друга

Не встретить уже наяву,

А воды Ханьшуя[171]

Текут и текут на восток.

О старце сянъянском

Поведать кого призову? —

Пустынный Цайчжоу[172],

Горы и пенный поток.

Все стежки-дорожки

Застлал-завалил снегопад,

И нечего ждать,

Что друг прибудет сюда.

Десять тысяч дверей

В Чанъани[173] и тысяча врат.

Где шагает-бредет

Ваш конь — золотая узда?

Душиста и сочна весной

Густая трава.

В тени могучей сосны

Сбывает жара.

По улочкам сельским стада

Шагают в хлева.

Не видела знати вовек

У нас детвора.

Персик в цвету

Ночным окроплен дождем.

Вешний туман

Ивы обвил опять.

Летят лепестки —

Слуга подметет потом.

Иволга плачет,

А гость мой изволит спать.

Выпить вина пожелав,

Сидим над ручьем.

С цинем стою под сосной,

Опираюсь плечом.

В южном саду поутру

Подсолнухи рвем,

Ночью, в восточном логу,

Просо толчем.

Один, томлюсь на чужбине,

Чужак-старожил.

В осенний праздник на память

Приходит родня.

Чудится: братья в горах

Ломают кизил[176],

Дабы в волосы ветки воткнуть,

Но средь них нет меня.

Досадно, что камень лежит

Столь близко к ручью:

Ветвями ива смахнула

Чарку мою.

Скажут: досада моя

Ветру чужда, —

Зачем же горсть лепестков

Он привеял сюда?

Утренний дождь.

Пыль стала сырой.

Двор постоялый.

Ивы ярче, свежей.

Очень прошу:

Выпьем по чарке второй.

Пройдя Янгуань[178],

Вам не встретить друзей.

Малолюдная переправа.

Ивы и тополя.

Гонит лодку гребец, кормилом

Влагу деля.

Как весна — пойдет вслед за вами

Боль моей тоски,

По дорогам — на юг и на север

От Янцзы-реки.

Под Гуанъучэном[182]

Встретил исход весны.

Из Вэньяна[183] вернулся,

Влажен платок от слез.

Лепестки опадают.

Птичьи стоны слышны.

В ивах и тополях

Люди и перевоз.

Мы вас погребли на высокой горе

Средь облаков.

Кипарисы и сосны густо-темны.

Пора по домам.

Кости зарыты в тучах седых

На веки веков,

И только этот живой ручей

Вы оставили нам.

Жизни людской

Сколько назначено лет?

В царство без форм

Мы все вернуться должны.

Стоит лишь вспомнить,

Что вас в живых уже нет, —

Тысячью горестей

Чувства уязвлены.

Матерь свою

Не успели могиле предать,

Сущий ребенок —

Десятилетняя дочь…

За холодным предместьем —

Равнины безбрежная гладь,

В тиши, в запустенье

Одни рыданья слышны.

Тучи плывут —

Из-за вас им конца не видать,

Птицы летят —

Из-за вас им крикнуть невмочь[185],

Бредут пешеходы,

Глухое молчанье храня,

Под ясным, студеным

Светилом зимнего дня.

Помню, при жизни

Вы просили меня

Дать наставленье,

Поведать о небытии.

Горько, что поздно

Взялся вас научить

И не сумел

Завершить уроки мои.

Вам принесли

Дары друзья и родня,

Вы подношенья

Уже не могли получить.

Будем пока

Идти по разным стезям.

В келью вернусь,

Дам волю тоскливым слезам.

Увял, обескровлен

Твой давний лик молодой.

Редеют седины,

Вот-вот их лишишься ты.

Изранено сердце

Мирской, жестокой тщетой.

И есть ли спасенье,

Помимо Врат Пустоты[186]?

Белые камни

В речке устлали дно.

Небо застыло.

Мало красной листвы.

На горной дороге

Дождь не падал давно.

Влажное платье

Небесной полно синевы.

Вея всю ночь,

На рассвете ветер притих,

И расцвели

Абрикосовые сады.

Деревья, деревья

В бледных оттенках, в густых,

Отразились в волнах

Речной зеленой воды.

Деревьев бесчисленных

Полон дворцовый сад,

Цветы распускаются

Неторопливо на них.

Коляски душистые,

Щеголи в платьях цветных, —

Даже в безветрие

Пыль облаками клубят.

Красных бобов

Много в южном краю.

Осень придет —

Новых побегов не счесть.

Очень прошу:

Рвите их в память мою,

Ибо они

О друге — лучшая весть[187].

Мы дряхлей, что ни день,

Седина все ярче видна.

Возвращается вновь

С каждым новым годом весна.

Наша радость теперь:

В дружеских чашах — вино.

Так не будем грустить,

Что цветам облететь суждено.

Дождь моросит

На хмурой заре.

Вяло забрезжил

День на дворе.

Вижу лишайник

На старой стене:

Хочет вползти

На платье ко мне.

За спиною колчаны —

В край порубежный пришли.

Дудки свищут на марше —

Идут средь Ганьсуской[188] земли.

Значит, рядом граница,

Если желты облака.

И трава поседела —

Стало быть, осень близка.

Наступила весна.

Сады поспешили расцвесть.

Водоемы дворца

Отражают ивы опять.

Хочу передать

Ляоянскому страннику весть[190]:

Облака ароматов

Не станут нас ожидать!

Славословья герою

С далеких границ не слышны,

А зеркало ранит

В пустынных покоях дворца.

Украсясь, глядит

На сады, на цветенье весны.

Немотствует. Слезы

Ручьями бегут, без конца.

Тело и тень —

На заре расстались они,

Пар и волна —

Меж ними тысячи ли.

В сторону ту,

Где я поджидаю, взгляни:

Лишь облака

Плывут неспешно вдали[191].

В темной спальне блестит

Словно иней, — луна.

Светла, как шелка,

Ее белизна.

Озаряя жену,

Что тоскует одна,

До рассвета струит

Сиянье она.

Стоит на террасе. Холодный ветр

Платье колышет едва.

Стражу вновь возвестил барабан[192],

Водяные каплют часы.

Небесную Реку[193] луна перешла,

Свет — словно россыпь росы.

Сороки в осенних деревьях шуршат,

Ливнем летит листва.

Пруд дворцовый Тайи[194]

Синей плещет волной.

Днями спадает зной.

Близкой осени жду.

До рассвета играл

Ряской ветер ночной.

Сплошь в жемчужной росе

Лотосы на пруду.

Мерна капель водяных часов,

А ночи исхода нет.

Меж легких туч, устилающих твердь,

Пробивается лунный свет.

Осень торопит ночных цикад,

Звенят всю ночь напролет.

Еще не послала теплых одежд[195] —

Там снег, быть может, идет.

Луна едва рождена.

Осенних росинок пыльца.

Надо бы платье сменить —

Похолодает потом.

Звенит на серебряном чжэне[196]

Ночи не видно конца.

Боится покоев пустых,

Не смеет вернуться в дом.

Не дивись любви и вражде —

Тщетно горе, отрада пуста.

На награду не уповай —

Труд не впрок, ни к чему маета.

И Конфуций[197] и Хуанди[198] —

Где искать их, в какой стране?

Эти древние, может быть,

Нам привиделись лишь во сне.

Только покой

Ценю на закате лет.

Тысячи дел

Уже не владеют мной.

В сердце давно

Обширных замыслов нет.

Знаю одно:

Вернуться к роще родной.

Ветер сосны качнет —

Распояшусь тогда,

Буду на цине бряцать

Под горной луной.

Спросите: в чем наша радость,

Наша беда?

Песней ответит рыбак

На излуке речной.

К срединным годам

Возлюбил я истины суть.

Близ Южной горы

Поселился в пору седин.

Радость вкусив,

Всегда гуляю один,

К лучшим местам

Наилучший ведаю путь.

К началу ручья

Дойду дорогой прямой,

Присяду, смотрю,

Как встают облака над горой.

Старик-дровосек

Навстречу выйдет порой:

Смех, болтовня, —

Забываем, что время домой.

Толпы вельмож —

В покоях дворцовых палат;

Мелкая сошка

Важных чуждается дел.

Как мудрецы,

Что у тиглей плавильных стоят[200], —

Выше лесов,

Средь гор он жить восхотел.

На перевале

Цветы еще не цвели,

В облако вступишь —

Листва то светла, то темна,

День на дворе,

А он не восстал ото сна.

Горная птица

Изредка свищет вдали.

В доме внемлю:

Воркуют весной голубки.

В садах, за селом,

Зацвел-забелел абрикос.

Взмахнув топором,

Обрубаю сухие сучки,

Ищу родники,

Рыхлю мотыгой откос.

Ласточки стаей

К прежним гнездам летят,

В численник новый

Старые люди глядят.

Чарку вознес

И опустил ее вдруг:

Грусть охватила,

Дальний вспомнился друг.

Ширь небосвода

Вновь над равниной светла.

Не нагляжусь! —

Ни грязи, ни пыли нигде.

У переезда

Ворота, ограда села.

Купы деревьев

Тянутся к самой воде.

Светлое поле,

За ним белеют пруды.

Горы синеют

Из-за холмистой гряды.

Лодырей нет

В разгаре общей страды.

Пусто в домах —

Все принялись за труды.

Нищая келья,

Теснина, скальный отрог.

Горстка лачуг

В кругу высоких стволов.

Зря повозку вы гнали

Средь горных дорог.

Гостя кто зазовет

Под отшельничий кров?

К мерзлому брегу

Прилип челнок рыбака.

В стылой степи —

Костер, охотничий стан.

Лишь с вышины,

Где как снег белы облака,

Колокол мерный,

Вопли ночных обезьян.

Друг из Лояна

Сошел у ворот с коня.

С платья дорожного

Пыль отряхнул поскорей.

Если случайный гость

Беспокоит меня,

Чаще всего

Не отмыкаю дверей.

Солнце заходит.

Лучи ложатся на снег.

Люди редеют.

Улицы пусты вокруг.

Век под халатом одним

Мы делили ночлег, —

Что же вы на ночь

В путь пускаетесь, друг?

При встрече — улыбка,

В разлуке — слез не уйму.

В прощальном шатре,

Еще на отвальном пиру,

Уврачеванья

Горю нет моему;

Город безлюдный

Пуще наводит хандру.

Стылое небо,

Чистый гребень хребта.

Солнце заходит.

Стремнина большой реки.

Отвязан канат —

И вы уже далеки.

Щурясь гляжу:

Все стоите вы у борта.

Где он теперь,

Былой покровитель и друг?

С грустью гляжу

Туда, где Цзинмэньский хребет[206].

В целой вселенной

Мудрых наперсников нет.

Помню до гроба

Милости давешних лет.

Вместе с крестьянами

Не покладая рук

Сад на старом холме

Насаждаю чуть свет.

Взором гусей провожаю,

Летящих на юг:

Как бы возмочь

Переправить с ними привет!

Вестник зари —

Барабана мерзлого стук.

Старческий облик

В зеркале видеть могу.

Ветр за окном

Встревожил-взвеял бамбук.

Дверь отворяю:

Горы в глубоком снегу.

В воздухе реет —

На улицах глухо, мертво.

Сбился в сугробы —

Пустые дворы заволок.

Дом Юань Аня;

Я обнаружу его,

Ибо хозяин

За дверью замкнутой лег[207].

Зимняя ночь

Очень долга, холодна.

Глухо бубнит

Ночной барабан из дворца[208].

Изморозь пала,

Трава белей полотна,

Ивы дряхлеют,

Ясно сияет луна.

Пышный наряд

Оттеняет морщины лица,

Красным светильником

Озарена седина.

У государя

Молодость нынче в цене.

В зеркало глянул —

Куда уж в придворные мне!

Грущу одиноко.

Виски с годами седей.

Стража вторая

Вот-вот вдали прозвучит.

В горах опадают

Плоды от хлестких дождей.

Под лампой цикада

Всю ночь стрекочет-сверчит.

Чернее не станет

Волос побелевшая прядь.

Нельзя-невозможно

Золото в тигле создать.

Как исцелиться,

Старость осилить свою?

Книги же только

Учат небытию[209].

Весь день моросило

В пустынных горах дотемна.

Небесная глубь

Вечерней прохладой полна.

Средь хвои сосновой

Слепит-блистает луна.

Прозрачно бежит

По камням ручьевая волна.

Бамбук зашумел —

Возвращаются прачки с реки.

Лотос качнулся —

Рыбачьи плывут челноки.

Хоть вешний давно

Отлетел аромат травяной,

Хочу, чтобы вы

Остались на осень со мной.

Чистый поток

Оброс ивняком и травой.

Конь и повозка

Медленны, словно скользят.

Воды текут —

Река сдается живой.

Поздние птицы

Летят в гнездовья назад.

Близ переправы —

Древний глухой городок.

Горы осенние

Солнце зажгло ввечеру.

К склонам Суншань

Труден путь и далек;

В горную келью

Вернусь — и калитку запру.

Колокол тихий в долине

Слышу порой.

Реже навстречу бредут

Лесоруб, рыбак.

Долгий тлеет закат

За дальней горой.

К белым стремлю облакам

Одинокий шаг[211].

Стебель рогатика[212] слаб —

К влаге приник.

Пух тополей невесом —

Взмыл на ветру.

Луг восточный весной —

Словно цветник.

Тихо грустя,

Калитку молча запру.

Запер калитку в тиши.

Безбрежен закат.

Вижу — гнездо журавля

На каждой сосне.

Дверцу из веток[213] открыть

Случится навряд, —

Редко друг и собрат

Заглянет ко мне.

Красные лотосы

Сбросили ветхий наряд.

Вешний бамбук — в пыльце,

Рощи цветут.

На переправе

Огни мелькают подряд.

Собран орех водяной —

Расходится люд.

Гребень Тайи[214] —

Небесной Столицы сосед.

К самому морю

Тянется горный хребет.

Белые тучи —

Взгляни — затмевают свет.

Сизый туман —

Вглядись — и вот его нет.

Главный отрог

Разделил уезды, края,

В каждом ущелье

Всегда погода своя.

Ежели вам

В горах потребен ночлег —

Через поток

Голос подаст дровосек.

В Белый храм[216] воротясь,

В келью мою,

В стольный не езжу град,

К Зеленым вратам[217].

К древу у дома припав,

Нередко стою,

Даль созерцаю,

Вижу селение там.

Белые птицы парят

Над сизой горой,

Дикий рис отражен

Зерцалом воды.

Словно второй Улин-цзы,

Отшельник второй,

Движу скрипучий журавль,

Поливаю сады[218].

В легких сандалиях,

После ночного дождя,

В утренник вешний

Ветхий накинув халат,

Сад по частям поливаю,

С бадейкой бредя.

Персик румяный цветет,

Ивы пылят.

Словно доска для шахмат —

Делянки трав.

Поднял над рощей журавль

Свой наклонный шест.

Столик из шкуры оленьей

К закату взяв,

Прячусь в полыни,

Укромных взыскую мест.

Над плесом Цишуя

В благой живу тишине.

Нет гор на востоке.

Бескрайны дали полей.

За тутовой рощей

Простор в закатном огне.

Меж сел побережных

Река сверкает светлей.

В деревне подпасок

Тропой бредет луговой.

Охотничий пес

Бежит за владельцем как тень.

А чем же отшельник

Досуг заполняет свой?

Калитка из веток

С рассвета закрыта весь день.

Три тропинки,

Астры и сосны в саду.

На пять повозок

В хижине свитков и книг.

Клубни варю,

Гостей уважаемых жду.

К дому зову —

Взглянуть на гибкий тростник.

Сорока спешит

Взрастить птенцов по весне.

Иволга плачет —

Хоть высох никлый цветник.

Близясь к закату,

Грущу о моей седине,

Время отныне

Мне драгоценно вдвойне.

Солнечный блеск

Озарил последки весны.

Луг обновлен.

Свежа трава луговин.

Полировщик зеркал[221] —

Близ ложа сижу у стены,

Поливальщик садов[222] —

Брожу средь рощи один.

В пять коней колесница[223]

Всполошила убогий приют.

Старца выводят

Слуги-мальчики под рамена.

Яства простые

Готовят на кухне, снуют.

Не обессудьте —

Семья Жуаней бедна[224].

Тигровый ручей[226] —

Здесь, на закате дня,

С тростью в руках

Вы ожидали меня.

Гость торопливый

Услышал тигра вдали.

По дороге домой

Вы за течением шли.

Диких цветов

Заросли так хороши.

Голос птицы в теснине

Столь одинок и чист.

Вам ночью не спится.

В тихом лесу — ни души.

Лишь в сосняке

Ветра осеннего свист.

Бреду наудачу

К святому храму Сянцзи.

В глушь углубился —

Гряда вершин, облака.

Древни деревья,

Безлюдны крутые стези.

Где-то в ущелье

Колокол издалека.

Меж скальных уступов

Клокочет пена реки.

Солнце на хвое

К закату все золотей.

Под вечер монахи

У дикой, глубокой луки,

Уйдя в созерцанье,

Смиряют дракона страстей.

Лишен дарований.

От службы себя отстранил.

О бегстве мечтаю

К ветхой ограде, к ручью.

Не каюсь, что рано

Шан Пин детей оженил[228], —

Жаль, что Тао столь поздно

Должность покинул свою[229].

В келье сверчки

Под осень стрекочут быстрей.

В стенаньях цикад

Ввечеру нарастает тоска.

Давно не видать

Гостей у пустынных дверей.

В безлюдном лесу

Со мной — одни облака.

В чаще глухой, в пору дождей,

Вяло дымит костер.

Просо вареное и гаолян

К восточной делянке несу.

Белые цапли летят над водой —

Залит полей простор,

Иволги желтые свищут в листве

Рослых деревьев в лесу.

Живу средь гор, вкушаю покой,

Люблю на цветы смотреть,

Пощусь под сосной, подсолнухи рву,

От мирской тщеты в стороне,

Веду простую крестьянскую жизнь,

С людьми не тягаюсь впредь,

Но птицы — не ведаю почему, —

Нисколько не верят мне.

Ливень стеной.

Сумраком день объят.

Чистых небес

Не разглядеть ни клочка.

В темных горах

Молнии взор слепят,

До шири морской

Только одни облака.

К ручью нисхожу,

Скольжу: обрыв, крутизна.

Брода ищу,

Не медлю — ведь ночь близка.

Вот, наступила…

Светла над рекой луна.

Где-то вдали

Песня гребцов слышна.

Вас провожая,

Замер в горе своем:

Встречу ли вас,

Дождусь ли желанного дня?

Долгие годы

Мы служили вдвоем,

Вы отряхнули

Одежды прежде меня.

В горах на востоке

Скромная хижина есть.

Был бы я счастлив

Для вас у калитки подместь.

Надо бы тоже

Мне выйти в отставку теперь, —

Разве откажешь

Сердцу, что подало весть?

Все краше трава,

Но к Персиковому ключу[232]

Мало кто едет —

Пребыть в благой тишине.

В оде Чжан Хэна

Напутственных мыслей ищу[233],

Наряд Лао Лая[234]

Все время видится мне.

С Южного взморья

Ласточки к дому спешат,

Горные вишни

Цветут в разгаре весны.

Вешним постом

Пора устремиться назад.

К дверце из веток

И вы вернуться должны.

Тихая ночь.

Мир живых — покоем объят.

Лишь за рощей порой

Собаки лают, не спят.

Вспоминаю опять

Пребыванье в горном краю,

От ручья на закат —

Убогую келью мою.

Завидую вам:

На заре вы уехать должны,

Травы сбирать[235],

Богатство презрев и чины.

К вам пришла неудача —

И меня печалит она.

Ветки ивы[238] плакучей

Незабвенны в цветенье весны.

На чужбине остаться —

Золотая иссякла казна;

В край родной возвратиться

Возрастет серебро седины.

Возле озера Тай[239]

Скромный домик, малый надел,

И скиталец усталый

Пред дорогой в тысячи ли.

Зная мудрость Ми Хэна,

Продвинуть его не сумел[240],

Все придворные связи,

Стыжусь, — помочь не могли.

Возвратной тропой,

За предел седых облаков,

Петляя, плетусь

Верхом на горный подъем.

И ныне и завтра,

Знаю — мой жребий таков:

Тревогу таить

В тоскливом сердце моем.

«Пояс и шпильки»

За проводы благодарю[241].

Как бы весной

Вам снова встретить меня!

На каждом шагу

Назад понуро смотрю,

К ближней заставе

Нехотя правлю коня.

Наша лодка плывет

По великой Желтой реке.

До границы небес

Простерлось обилие вод.

Прерываются вдруг

И волны и небосвод:

В десять тысяч домов

Город возник вдалеке.

Продолжаем путь —

Возникают вновь города,

Как в тумане видны

Шелковицы и конопля.

Обернешься, глядишь

Туда, где родная земля:

Вплоть до самых туч

Без края — вода и вода.

Сирый мой парус

В зеленом тумане плывет.

Тлеет красный закат

Над разливом холодных вод.

Ивы речные

С рассветом явятся мне,

Песни из У[245]

Звучали в ночной тишине.

Южные воды

Расплылись в приливной волне,

Северный Ковш[246]

Ближе к родной стороне.

К службе спешу,

На чужбине странствую сам,

Мысли о доме

Вверяю пролетным гусям.

Праздник встречаю

На постоялом дворе —

Не надобно ставить

Парус на ранней заре.

Под самым окном

Воды Бяньхэ-реки[248],

У врат перевоз,

Чуских гребцов[249] челноки.

Куры и псы

По всему селенью бредут,

Дальше поля

Под сенью вязов и тут…

Вовеки никто

Не узрит жилья старика:

Над ложем его —

Туманы и облака.

Ветер упруг.

Луки звенят у реки.

Военачальник

Лов под Вэйчэном[250] ведет.

Травы засохли.

У соколов злые зрачки.

Снега не стало.

Коней копыта легки.

Мимо Синьфэна[251]

Мчит полководец вперед,

В лагерь Силю[252],

В стан подвластных полков.

На запад, назад,

Глядит, где стреляли орлов:

На тысячу ли

Гряда заревых облаков.

Зычно трубя,

Рога подымают солдат;

Тронулись в путь,

Нестройно шумят, галдят.

Ржанье коней,

Дудок жалобный плач.

Чрез воды Цзиньхэ[253]

Скорей перебраться — и вскачь!

Солнце заходит

За край пустынной земли.

Клики сраженья

В густом дыму и в пыли.

Взять на аркан

Именитых князей степных,

Пред Сыном Неба[254]

В путах повергнуть их!

В новом уборе

Жалость внушает вдвойне.

Время завесу

К закату поднять на окне.

Дымом курений

Ковры и циновки полны.

На яшмовых плитах

Тянется тень от стены,

В двери влетает

Весенняя мошкара.

Вечером птицам

В ветках укрыться пора.

К сумеркам ближе

Горше тоскует она…

Персик и слива

Цветут у пустого окна.

В Чжуннаньских горах

Хижина, кровля-тростник.

Прямо напротив

Зубчатый гребень хребта.

За год — ни гостя,

Подолгу дверь заперта,

Не знаю забот,

Давно к безделью привык.

Вина разопьем,

Рыбку поудим вдвоем —

Хоть бы денек

Погостите в доме моем!

Сударь, спешьтесь,

Прошу, испейте вина.

Вы в дороге —

Куда ведет вас она?

Всадник ответил:

Мечты развеяны в прах.

Я обрету

Забвенье в Южных горах[256]

Что вопрошать?

Решимость ваша тверда:

Но седым облакам

Не будет конца никогда[257].

Наш век просвещенный

Давно догнать не могу

И с вами равно

Неуместен в ученом кругу.

На волю Небес

В душе роптания нет.

Прост и покладист

Мой нрав от младенческих лет.

Помню, как вы,

Отряхнув одежды, ушли.

Довольство и мир

Вкушает родная страна.

Осеннее небо

Прозрачно на тысячи ли,

Солнце садится,

Река пустынна, ясна.

Сияет луна.

Ночь светла, безмятежно тиха.

О кромку челна

Отбиваете меру стиха.

В дружбе с птицей и рыбой

Таите светильник души[259].

Живете в покое

Среди тростниковой глуши.

Стоит ли влечься

В мир, где бренность одна,

Где что ни день

Клочковатей висков седина?

Вы глупым невеждой

В дикой гнездитесь щели,

Чуждым заботе,

От мудрости Неба вдали[260].

Коль найдут примененье,

Не брезгуя мной, простаком,

Кто судить справедливо

Возможет в деле таком?

Отсель удалиться

Хочу по вашим следам,

Стать простым земледельцем,

Вернуться к полям и садам.

Косыми лучами

Селенье озарено.

В хлева возвращаясь,

Проулками тянется скот.

Старик у калитки

Оперся на посох давно,

Замыслясь глубоко,

Подпаска-мальчика ждет.

В созревшей пшенице

Фазаны подняли крик.

Окуклились черви —

Листвы на шелковицах нет.

Шагают крестьяне —

Торчат рукояти мотыг, —

Толкуют, встречаясь,

Никак не окончат бесед.

Грустная зависть

Душу печалит мою:

«Скоро стемнеет…»[262] —

Я потихоньку пою.

Когда отправляюсь

На реку Желтых Цветов[263],

Всегда берегами

Иду Зеленым ручьем.

Тысячи раз

Меж гор он извиться готов,

Хотя по прямой

Сотню ли не счесть нипочем.

Звуки рокочут

В разбросанных грудах камней,

Краски тускнеют

В сосновой чаще лесной.

Плещет струя,

Колышет орех водяной,

И тростники,

Дрожа, отражаются в ней.

Сердце мое

Уже беспечно давно,

Лоно ручья

Тем же покоем полно.

Здесь, на скале,

Я бы остаться хотел,

С удочкой сесть,

Отрешиться от суетных дел…

Горы и воды

Прекрасны в закатном огне.

Ветру вверяюсь,

Плыву к верховьям в челне.

Дивные виды

Путь сократили мне.

Вот и приплыл

К истокам, в глухие места.

Взор веселит

Облаков и гор красота,

Но усомнился:

Быть может, ошибся в пути.

Как средь протоков

Единственно верный найти?

Глянь — впереди

Стезя к подножью хребта.

Срезал посох,

Оставил в затоне ладью,

Рад, что нашел

Надежную тропку свою.

Пять-шесть монахов

Гуляют в лесистой тени,

Ранним рассветом

Санскрит изучают они,

В безлюдье ночном

Созерцанию дух предают,

От сельчан-дровосеков

О мирских делах узнают,

И пастушески прост

Их блаженный мирный приют.

Здесь деревья высоки —

Под ними ночь провожу,

Возжигаю куренья,

На чистой циновке лежу.

Благовоньем цветов

До отказу одежды полны,

Отсвет горной луны

Серебрится на камне стены…

Заблудиться боюсь

В повторной дороге сюда.

Мой челнок на заре

Унесет по теченью вода.

Прощайте, друзья

И ручей, где персик цветет[265]!

Заалеют цветы —

Возвращусь на будущий год.

Праздна калитка,

Осенние травы пред ней.

Целыми днями

Повозок нет и коней.

Заулок глухой

Негаданный гость посетил.

Взлаяли псы.

Лес недвижно застыл.

Вечно без шпилек[266],

Пряди волос — вразброд.

Даже в прогулку

Даосские книги[267] берет.

Мы духом едины,

Брезгуем смутой мирской,

Любим лишь Дао,

Нищую жизнь и покой.

Вино из Ичэна[268]

Вместе с ним разопью

И возвращусь

В Лоянскую келью мою[269].

Бессчетных деревьев

Стволы крепки, высоки,

Бегущий меж ними

Поток прозрачен, широк.

Поток достигает

Устья великой реки,

Оттуда обильно

Дальний летит ветерок.

Влажная рябь

Смочила белый песок,

Как в пустоте,

Белый осетр плывет.

На плоской скале

У самой воды я прилег,

Брызжа в меня,

Катятся волны вперед.

Ноги мои

Омывает волна за волной.

Вижу — рыбак

Удит с той стороны.

Сколько же рыб

Его червяком прельщены?

Что вспоминать

Игры в траве водяной!

Беззаботна, беспечна

Одетая в шелк молодежь.

В наипервых домах

Появляется часто она.

Уродилась в богатстве,

Наследной казны не сочтешь,

Благосклонностью царской

От юности одарена.

Не обучена с детства.

В достатке мясная еда.

В золоченых колясках

Разъезжает везде и всегда.

Почему ж в небреженье

Отшельники дебрей лесных?

Не представит никто

Ко двору государеву их.

Чжэн — почтенный мудрец

Постарел средь потоков и скал,

На холме, за плетнем,

Хо — учитель жилье отыскал.

Лишь по твердой цене

Лекарства больным продают[272],

В десять тысяч словес

Пишут книги, не устают.

Лишь у добрых дерев

Обретают тенистый приют.

Лишь прозрачную воду

Из чистых источников пьют[273].

Я, ничтожный, о них

Недостоин высказать суд.

Где же те, что в грядущем

Отшельникам честь воздадут?

В просвещенное время

Горных отшельников нет:

Всех людей одаренных

Снова на службу берут.

Тем, кто в кельях убогих

Населяет Восточный хребет[275],

Для сбирания трав

Не стоит браться за труд.

Хоть вы едете в глушь,

Золотые оставя врата[276],

Помышления ваши

Не могут быть очернены.

На Хуай[277] или Цзяне[278]

Проведете пору поста,

Сошьете в Лояне

Одежды себе для весны.

Разопьем же вина —

Вас ждет продолжительный путь.

Близкий друг

Расстается ныне со мной.

На крепких гребках

Плывите стезею речной,

Чтоб одежды скорей

У калитки вам отряхнуть.

Дальние рощи

Приветят вашу главу,

Городок одинокий

На закате возникнет вдали.

Пусть заветные ваши

Мечты не сбылись наяву, —

Не судите превратно,

Что мы вас оценить не могли.

На прощанье поклон

Отдал жителям Чжоу чуть свет.

Обитатели Чжэн

Ночевать пустили меня[280].

На чужой стороне

Ни друзей, ни товарищей нет;

Одинокому страннику

Только прислуга — родня.

Ни Наньян[281], ни Лоян

Отсюда уже не видны.

От осенних дождей

Небеса над равниной темны.

По меже травяной

Ковыляет крестьянин с трудом.

Мальчуган деревенский

Стадо пасет под дождем.

Мой хозяин в отлучке —

На восточный отправился луг.

Худую лачугу

Хлеба обступили вокруг.

Ткацкий стан тарахтит,

Сверчки тянут песни свои.

Зреют просо и рис.

На полях галдят воробьи.

Через реку Цзиншуй[282]

Переправиться завтра смогу,

А вчера вечерком

Пребывал в долине Цзиньгу[283].

И зачем и куда

Я стремлюсь, назначенью не рад?

В пограничную глушь,

Польстившись на скудный оклад.

На лодке в Синъян

Плыву меж речных берегов.

Этот уезд —

Могучий заслон от врагов.

Селений не счесть

У луки, где крутой поворот.

Куда ни взгляни,

Кишит-толпится народ.

Отличны от наших

Обычаи здешней земли.

Говор иной,

Совсем на наш не похож.

Поздняя осень,

Полно зерна, конопли.

Утром на рынке

Давка, гомон, галдеж.

Тьма людей на воде —

Покупщиков, рыбаков,

Петухи и собаки —

В поселках на берегу.

Ждет неблизкий путь

За грядой седых облаков;

Разве ветрилом моим

Его одолеть смогу?

С башни смотрю

Туда, где в мыслях давно.

Взор — у предела,

Чувствам — предела нет.

Тысячи ли

Отсель узреть мне дано,

Тысячи кровель

Вижу, глядя в окно.

Люди бредут

По дороге друг другу вослед,

Солнце заходит

За дальний край городка.

Дальний залив,

За ним — печаль и тоска,

Далеко-далеко

Сирая струйка дымка…

Слагатель стихов

Ши Пятый весьма одарен,

Но, как я, мелюзга,

Мечтает о родине он.

А родной стороны

Нельзя увидать все равно:

За грядой облаков

Пусто, мглисто, темно.

Глухой городок.

Тишина, запустенье вокруг.

Реки и горы

Безлюдны на тысячи ли.

В небе высоком

Осеннее солнце вдали.

Лебеди — слышишь? —

Ячат, улетая на юг.

Стебли сохлой травы

Отражаются в глуби пруда,

Тунг[286], склонясь у корчмы,

Листву осыпает свою.

Это в сумерки года

Исконно бывает всегда.

Созерцаю природу,

«Старика-горемыку»[287] пою.

Никто из родных

Вовек не пребудет со мной.

Беззвучно, безлюдно

К востоку от кромки лесной.

Что ни десять ли —

Гонят вскачь коня.

Что ни пять —

Свистящий размах ремня.

Донесенье наместнику

Прибыло в срок:

Цзюцюань[288] осадила

Хуннская[289] рать.

Снегопад на заставе

Все заволок,

Даже дыма сигнальных костров

Не видать.

Месяц осенний

Встает над высокой стеной,

Флейта и цитра

Плачут за ней без конца.

В пышных покоях

Женщине горько одной.

Дети играют

Возле ступеней крыльца.

Снова и снова

Выходит к воротам она:

В сбруе зеленой,

Нет, не видать скакуна!

Мало прохожих,

Пусто и глухо вокруг.

Ночь наступила —

Нейдет непутевый супруг.

Смолкли служанки,

Им слова сказать не вольно,

Глядят на хозяйку,

Плачут с ней заодно.

Солнце заходит.

Гляжу на Тайханский хребет[291].

Тяжко вздыхаю —

В горы уйти не могу.

Спросите вы:

Почему вызволения нет? —

Сетью мирской

Опутан в семейном кругу.

День ото дня

Сестра взрослеет моя,

Младший мой брат

До сих пор еще не женат,

Скудный оклад,

Безо всяких достатков семья,

Нет сбережений,

И не было их никогда.

Сколько уж раз

Взлететь не давала нужда!

На месте одном

Топчусь, озираясь назад.

На холме, где Сунь Дэн

Свистал в былые года[292],

Есть укромный приют —

Там растут бамбук и сосна;

Путь не так уж далек,

Нетрудно добраться туда, —

Мешает семья,

Стоит поперек как стена.

С каждым днем все слабей

Любовь и привычка к родне.

С каждым днем все сильней

Стремленье к покою во мне.

Немного еще —

И в дорогу пуститься готов.

Неужель дожидаться

Прихода вечерних годов?

Поэт Тао Цянь[293],

Простой, правдивый, прямой,

Пристрастный к вину,

Испивать любил допьяна.

Оставив службу,

Вернулся нищим домой,

В убогой лачуге

Не было часто вина.

Девятый день,

Девятая счетом луна[294],

Полно хризантем,

А вина — ни капли в дому;

И все ж в глубине

Таится дума одна:

А вдруг да пришлют

Вина доброхоты ему!

Чей-то слуга

С кувшином и чарой большой

Вправду принес,

Чтоб старцу дар передать.

Старец ковшом

Утешался бы всею душой,

Кувшина и чары

Вовсе не смел ожидать!

Взвихрив одежды,

Бродит в полях, без дорог.

Бремя свалилось,

И на душе — благодать.

Сбился с пути,

Не поймет: где запад, восток?..

Шапку и плащ

Он растерял, не сберег.

Рухнул, поднялся,

Еле способен брести,

К ивам пяти

С песней вернулся хмельной[295].

Он оставлял

Без внимания каждый попрек

И не терял

Достоинства перед женой.

Худо вдовцу

В сиротливой жизни такой!

Скорбно ропщу

На мою горевую судьбу.

В горы Ланьтянь

Давно ушел на покой,

Тощую землю

Один мотыгой скребу.

Год завершен —

Плачу налоги сполна,

В жертву богам

Приношу толику зерна,

Тихо плетусь

К восточному лугу с утра —

Влажные злаки

Еще в пыльце росяной;

По вечерам

Гляжу на угли костра,

Ношу взвалив,

Возвращаюсь порою ночной.

Внемлю: спешат

Почтенные гости сюда.

Перед калиткой

Замел сухую листву.

Чем угощу?

Непышной будет еда:

Тыкву разрежу,

Фиников сладких нарву.

Робко смущаюсь

Меж столь ученых мужей —

Нищий старик

С поникшей седой головой.

Стыдно, что нет

Циновок в лачужке моей, —

Пол застелил

Ветвями и свежей травой.

Позже неспешно

Направились к лодкам, на пруд;

Лотосы рвали,

Дивились до поздней поры,

Как серебрятся

В прозрачной воде осетры,

Как на белом песке

Их сизые тени снуют.

Горные птицы

В гнезда летят косяком,

Солнце укрылось

В легкой вечерней мгле.

Сели в коляски,

А кто примостился в седле,

Сразу умчались.

Тихо и пусто кругом…

Птахи щебечут

В селенье глухом вдалеке.

Крик петушиный

С безлюдных несется дворов.

Молча бреду

Под мой одинокий кров.

Тяжко вздыхаю.

Нет предела тоске.

На земле и в небе

Зной нестерпимо жгуч.

Утесы и горы

Встают из огненных туч.

Травы и листья

Свернулись от лютой жары.

В озерах и реках

Вода обратилась в пары´.

Кажется грузным

Легкое платье мое.

Под густыми ветвями

Тени нет никакой.

К накаленным циновкам

Не прикоснешься рукой.

Дважды и трижды

За день стираю белье.

В мечтах возношусь

За пределы небес и земли,

К далям безбрежным

Стремлюсь быстрей и быстрей,

Там ветер могучий

Пролетает тысячи ли,

Ходят мутные волны

В просторах рек и морей.

Нынче я понял:

От плоти — страданий часы.

Чувствую, знаю:

Еще не проснулась душа.

Сердцем стремлюсь

К Воротам Сладкой Росы[296],

Радость предвидя,

Чистой прохладой дыша.

Стихи сочинять

Ленюсь на старости лет.

В преклонных годах

Без них достаточно бед.

В рожденье ином

Едва ли был я — поэт,

В той жизни, верней,

Присуща живопись мне.

От прежних привычек

Не мог отрешиться вполне

И стал невзначай

Известен среди знатоков.

Зачем-то слыву

Творцом картин и стихов,

Но сердцем не верю,

Что я и вправду таков.

Вэйчэн. Утренний дождь увлажнил легкую пыль.

Постоялый двор. Зелено-зелено! Обновился цвет ивы.

Советую тебе: осуши со мной еще один кубок вина,

Выйдешь на западе за Янгуань — там уже не будет старого друга…

Тропинка средь бамбуков ведет к изначальной земле,

Горный пик лотосом высится над спасительным градом.

Перед окнами простираются Три Чу,

За лесом текут по равнине Девять рек.

На молодой траве сидят, скрестив ноги,

Под высокой сосной звучит чтение буддийского канона.

Обитель пустоты… за облаками Завета…

Созерцание мира, приобретение свободы от рождений…

Белые скалы

у речки Цзинси[301] высоки.

В холоде неба

красная тает листва.

Не было долго

на горной дороге дождей, —

Платье мое

увлажнила небес синева.

Среди гор

простились друг с другом.

Солнце заходит.

Калитка в плетне заперта.

Весной трава

снова станет зеленой, —

Благородный друг…

Вернется ли он сюда?

Зеленых оттенков

еще беззаботна игра.

Красное платье —

то светлей, то темней.

Сердце цветка

разорваться готово в тоске…

Разве цветы

знают сердца людей?

Кричат обезьяны[304] —

как же печален их крик!

Утром тоска,

и вечером думы горьки.

Не возглашайте

звуков ущелья У[305] —

Скорби не вынесет

гость у осенней реки!

Безбрежен поток

холодной речной воды.

Ливня осеннего

мгла зелена над нами.

Спросили Вы, где же

страна Южных гор[306].

Ответило сердце —

за белыми облаками!

Поющих молитвы

много монахов в горах.

По воле своей

пришли они издалека.

Взгляд устремляют

на городские стены,

Хоть видеть должны

лишь белые облака.

Руки разняли

за городской стеной.

Скоро ль минуют

разлуки долгие дни?

Вновь распустились

цветы корицы в горах,

Не ждите, чтоб стали

на снег похожи они[309].

Время прощаться, —

сдерживаю коня.

На Императорском

холодно нынче канале[310].

Ветер и свет

ждут меня в горном краю,

Но не очнется

сердце мое от печали.

К Вам обращен

гостя открытый взгляд[311].

Стремленье одно

к белым у нас облакам.

Горы Дуншань

не хочется мне покидать[312],—

Так сейчас вольно

травам густым и цветам!

Здесь прутья ивы не нужно ломать —

метут они сами двор.

Верхушки сосен, достигнув небес,

нашли в облаках приют.

Цветы на лианах готовы укрыть

детенышей обезьян,

А кипарисы — и корм кабаргам,

и запах хвои дают!

В Синьфэне[316] тысячи платишь за ковш,

вино тех мест оценив.

В Сяньяне[317] юноши как на подбор —

каждый смел и красив.

Сойдутся — и дружеских чувств полны,

кубки поднять спешат,

Стреножив коней у корчмы придорожной,

возле плакучих ив…

Как жаль, что этот камень лежит

так близко от родника!

Снова смахнула чарку с вином

ивы плакучей ветвь.

Ты говоришь, что весеннему ветру

чувств моих не понять, —

Тогда почему он опавших цветов

принес лепестки в ответ?

Легкую пыль утренний дождь

мочит в крепости Вэй[319].

На постоялом дворе зелено,

ивовых свежесть ветвей…

Вас, господин, на прощанье прошу —

выпьем еще вина!

К западу от заставы Ян[320]

Вам не найти друзей.

Под стенами города Гуанъу[323]

с весною проститься срок.

Гостю в Вэньян[324] возвращаться пора —

влажен от слез платок.

Тихо-тихо цветы опадают,

горные птицы кричат.

Зелены-зелены листья ив…

В даль уходящий челнок…

У переправы ивы кругом,

а путники редки сейчас.

Ударит веслом кормовым гребец,

и скроется лодка с глаз.

Как цвет весенний, моя печаль:

куда бы ни вел Ваш путь

На север от Янцзы или на юг, —

она не покинет Вас.

Медленно тащит

лошадь повозку мою.

Чащу лиан

покидаю, объятый тоской.

Как же оставить

этих вершин синеву,

Как пережить

разлуку с зеленой рекой?

На траву у ступеней

падают беззаботно,

От входа легко

уносятся ветерком.

Желтая иволга

наиграться ими не может —

В бесконечные залы

влетела, резвясь, с лепестком.

В безбрежный простор — сто чжанов шелка[326] —

смотрит с тоской много дней.

То тих, то порывист весенний ветер, —

и боль от разлуки сильней.

Праздно цветы опадают в саду,

лепестками усыпан мох.

А дни проходят… Никто не спешит

с долгожданною вестью к ней.

Множество крон —

абрикосы над вешней рекой.

Вечер к рассвету

стих — и опять шумит.

Бледных, густых

полный оттенков сад

В воде отражен,

зеленой волною омыт.

В саду Шанъюань[327]

деревьев не перечесть.

Цветы на ветвях

обновляются с каждым днем.

Коляски душистые,

всадники в шелке одежд, —

Даже без ветра

стелется пыль кругом.

Ветер колышет легкое платье.

Сетчатых окон ряд.

Редкие капли часов водяных

в ночной тишине стучат.

Луны, перешедшей Небесную Реку[328],

стали росой лучи.

Осенние ветви пугают сорок,

а листья летят и летят…

Плещутся синие волны Тайи[329]

под самой дворцовой стеной.

Приходят печали осенних дум,

рассеялся летний зной.

Целую ночь легкий ветер трепал

пряди озерных трав.

Блещут на лотосовых лепестках

капли росы ночной.

У башни высокой

прощания выпал час.

Русла речного

в дымке не видно почти.

Солнце садится,

птицы в гнезда спешат,

Но нет передышки

страннику в дальнем пути.

Сотни домов уже позади,

сотни ворот.

Северных сел оставляю шум,

южных дворов[331].

Поясу с яшмой, узде в самоцветах[332]

нынче конец!

Путник, что волосы распустил[333], —

кто он таков?

Ветер резок на переправе

в закатный час.

Опираюсь на посох возле деревни,

у дальних околиц.

Абрикосовый жертвенник, а внизу —

старец-рыбак[334].

Персиковый ручей[335], а над ним —

гость-незнакомец.

Буйны, густы ароматные травы —

вешняя зелень.

Неисчислимы высокие сосны —

лесная прохлада.

Сами находят дорогу домой

коровы и овцы.

Не видела здесь детвора никогда

господских нарядов.

Внизу, под горой, сиротливый дымок

деревня вдали.

У края небес одинокая крона —

просторы высот.

Как тыквы одной владелец, бреду

проулком глухим[336].

Учитель, вырастивший пять ив[337],

напротив живет…

И снова дождем предрассветным омыт

персика цвет.

В дымке весенней — плакучих ив

зеленый убор.

Цветы опадают, мальчик-слуга

еще не подмел.

Иволги пенье… А горный мой гость

спит до сих пор.

Сумрак бледнеет.

Беседка. Дождь моросит.

Дремлющий сад.

Ленится день прийти.

Сидя недвижно,

смотрю на зеленый мох.

Хочет он, верно,

на платье мое вползти.

«Спешьтесь, прошу,

выпьем вина, господин!

Ваша дорога

близка ли? иль далека?»

Всадник ответил:

«Мои не сбылись мечты,

В Южных горах[338]

стремлюсь я заснуть на века».

И ни о чем

не спрошенный больше, ушел.

Белые в небе

вечно плывут облака.

Горы холодные все холодней и темней.

Воды осенние день изо дня журчат.

Вот опираюсь на изгородь возле дверей,

Ветер доносит закатное пенье цикад.

На переправе солнечный долог закат.

Виден в деревне вверх уходящий дым.

Да вот Цзе-юй[342] весельем хмельным объят,

И буйным пением близ Пяти Ив[343] одержим.

Все уже спят. Только цвет облетает с корицы.

Полночь тиха. Гор пустынна весенняя высь.

Вышла луна. Встрепенулись вдруг горные птицы,

И среди вешних ручьев песни их полились.

После дождя

обновились пустынные горы,

Вечером осень

с неба спускается к нам.

Ясной луны

пробирается свет между сосен;

Чистый источник

сверху бежит по камням.

Гомон в бамбуке —

домой возвращаются прачки;

Лотос дрожит.

уступая рыбацким челнам.

Вам бы хотелось

весеннего благоуханья? —

Значит у нас

задержаться приходится вам!

Живу один в чужом краю,

и я здесь всем чужой.

В веселый праздник все сильней

тоскую о родных.

Я знаю: братья там, вдали,

на гору поднялись,

Кизил краснеет в волосах,

но нет меня средь них…

Ты молод был —

я создал твой портрет,

А ныне ты

давно и стар и сед,

Но и сегодня

каждый твой знакомый

Тебя увидит

в цвете юных лет.

Утренний дождик, прошедший в Вэйчэне,

легкую пыль увлажнил.

Иссиня-синим стал дом для гостей,

зелень на ивах — свежей.

Друг мой, я вас приглашаю еще раз

чарку вина осушить, —

Из Янгуаня на запад уйдете,

близких там нету людей.

На речке Мэнцзинь

свою я оставил семью,

И устье Мэнцзинь

как раз против наших ворот.

Цзяннаньские лодки

все время плывут по реке, —

До дому письмо

неужто опять не дойдет?

Вы приехали, друг,

из далекой родной стороны,

И, должно быть, про все

вы узнали в родной стороне.

Расскажите же мне,

скоро время придет или нет

Зимней сливы цветам

распускаться в узорном окне.

Я нынче увидел,

как зимняя слива раскрылась;

Опять услыхал,

как птичье разносится пенье.

Я рад всей душою

смотреть, как весенние травы

Ростки свои робко

по яшмовым тянут ступеням.

С лошади слез, вином тебя угощаю,

Разузнаю, в какие места идешь.

Ты говоришь: «Чего хотел, не добился.

В Южные горы теперь пойду и усну…»

Вот ты ушел… и не о чем больше спрашивать.

Белая тучка… Безмерная глубь времен…

Пустынные горы омыты новым дождем.

Прохладную осень приводит вечер сюда.

Сверкает средь сосен поднявшаяся луна.

Прозрачный источник течет-бежит по камням.

В бамбуковой роще девушек-прачек смех.

Колышется лотос движеньем рыбачьих челнов.

Хотя отлетел весенних цветов аромат,

Но как же нельзя остаться в этих горах?..[348]

Здесь в горах с другом теперь простился.

На закате ворота закрыл за тобой.

Вновь трава весною зазеленеет…

Княжий внук[350] вернется еще иль нет?..

Медленно-медленно тронули кони повозку,

С горечью еду прочь от сосновых лесов…

Трудно расстаться с этой горой бирюзовой

И что говорить об этой лазурной реке!..