Рэкет по-московски

I

Новая, дотоле незнакомая жизнь началась для Юрки. Он и раньше знал женщин, но то было проходящее, не заставляло гореть, терять разум и мучиться нетерпеливым ожиданием, считая минуты до встречи. Рано утром Светлана готовила завтрак и оставляла на столе записку и деньги, наказывая, что купить. Он просыпался от ласкового поцелуя на прощанье, когда она тихо касалась губами его губ и тут же исчезала, как призрак. Юрка вставал, делал зарядку, принимал душ, завтракал и шел по магазинам, удивляясь, что ни на минуту не оставляет ощущение тепла любимой женщины, будто она все время рядом.

Вечерами Светлана обычно рассказывала о дне, прожитом без него, какими глупыми бывают читатели, которые, наверное, скоро вообще разучатся читать, а будут только смотреть телевизор.

— Представляешь, — говорила она, — стоит пройти по телевидению сериалу, поставленному по роману, как все сразу желают его читать, устанавливают очередь, ругаются, горят нетерпением. Где же они были раньше?

Светлана и ему приносила книги — он читал Фолкнера и Юрия Никитина, Саймака и Ефремова, открывая для себя новый, непривычный мир литературы, далекий от того, чем он жил раньше. В один из дней, ожидая Светлану, он читал повесть Файбышенко «Кшися». Показанный автором послевоенный мир детства, уже готовый перерасти в мир взрослый, мир первой любви, странной, щемившей сердце безысходностью, заставил его решиться. Вечером он рассказал ей все — не жалея себя, ничего не скрывая, сгорая от стыда и терзаясь, глядя на ее закушенные губы, — он говорил о жизни получателя, об Икряном и Сакуре, о Славике с «Запором» и работе по расклейке объявлений, знакомстве с Жоркой-Могильщиком и Виктором Степановичем, посещении Левы и неизвестной дачи, о странной и жуткой смерти человека, которому относил пакет, о том, что произошло в подворотне, как его спас Глеб. Юрка даже показал Светлане его визитную карточку.

— Теперь все, — глухо сказал Юрка. — Ты вправе выгнать меня, приказать забыть дорогу к твоему дому, забыть мое имя.

Светлана сразу поняла — не лжет, не рисуется, действительно растерян, подавлен и любит ее, она нужна ему, необходима, как нить Ариадны, способная вывести к свету из того мрачного лабиринта, в который Юрка попал.

— Будем думать вместе, — немного успокоившись и прижавшись к нему всем телом, шепнула Светлана. — Думать и решать.

— А если?.. — начал он.

— Дурачок, — она ласково погладила его, негромко рассмеявшись. — Теперь у меня есть ты, остальное не имеет значения. Я умею ждать. Не бойся, в моем роду женщины долго не стареют…

Несколько дней влюбленные не возвращались к этой теме. Болтаясь днем по улицам, Юрка нашел приработок — помогал на рынке разгружать овощи, тут же получая деньги, или брал натурой, принося продукты домой. Жить на зарплату Светланы было унизительным и бесчестным.

В субботу девушка неожиданно предложила съездить в Измайлово, на выставку самодеятельных художников, посмотреть картины. Выставка-продажа оказалась большой, но Светлана пожелала обойти ее всю, ничего не пропуская.

Когда возвратились, она спросила:

— Тебе понравилось?

Юрка пожал плечами: зачем ему картинки?

— Не стану скрывать, — призналась она. — Теплилась надежда, что здесь ты встретишь того художника.

— Глеба? — покосился на нее Фомин.

— Да. Отчего ты не хочешь ему позвонить? Даже забросил визитку на полку. А ведь он уже помог один раз, разве не так?

— Я звонил, — вздохнул Юрка. — Никто не отвечает. И вообще, зачем я ему?

— Не знаю, — задумчиво протянула Светлана. — Такие люди, как он, сейчас редкость. Понимаешь? У него есть внутренний мир, он способен на поступок, а ты отталкиваешься от него, как отталкиваются друг от друга одинаковые заряды в электричестве. Тебе никогда не приходило в голову, что он — это ты, только лет на двадцать старше? Может, я неправильно пытаюсь объяснить, может, не совсем ты, даже совсем не ты, но такой, каким ты можешь или захочешь стать?

— Перестань фантазировать, — ласково обнял ее за плечи Фомин.

Время до понедельника пронеслось быстро, словно его спрессовали в тугой брикет. И вновь Юрка ощутил на губах прощальный поцелуй уходящей на работу любимой женщины, и вновь остался один со своими мыслями. Иногда ему казалось, что он ходит по кругу, как пони в зоопарке, бесконечно возвращаясь к отправной точке, и нет у него ни сил, ни разума, чтобы разорвать круг, вырваться на свободу. Что сейчас для него свобода, как ее понимать? Наверное, в первую очередь, как хоть какую-нибудь определенность в собственной судьбе?

Днем, отправившись, как Гаврош, на улицу, чтобы вновь попробовать подзаработать, он неожиданно вышел к церкви. Потянув за ручку массивную дверь, вошел в храм.

— О прощении грехов наших, о даровании благодати по-мо-о-о-лимся-я-я! — словно ударил его густой бас дьякона.

Наверное, в каждом человеке глубоко сидит невысказанное желание покаяться, развеять страхи и сомнения, услышать слова утешения и прощения.

Терпеливо дождавшись конца службы, Юрка попросил одетую в темное старушку, собиравшую огарки свечей, позвать священника. Тот вскоре вышел — молодой, рослый, с ухоженной окладистой бородой на румяном лице. Услышав о желании исповедаться, он согласно кивнул и поставил Юрку на колени перед большой иконой, накрыв его голову концом своей блестящей вышитой накидки.

Сбиваясь и по уже укоренившейся привычке о многом не договаривая, Юрка начал рассказывать, не слушая задаваемых священником вопросов. Видимо, поняв его состояние, священник замолк. Потом ласково коснулся его плеча:

— Встаньте. Послушайте меня. Есть грех перед Богом и грех перед людьми, власть предержащими…

— Так пусть Бог поможет, если уж проклял нас разумом! — перебил Фомин, пытливо вглядываясь в лицо священника.

— Простит Бог и этот грех, — перекрестился батюшка и наложил крестное знамение на Фомина. — Не богохульствуй! Выслушай не перебивая, как я тебя слушал. Можно облегчить груз твоей души, отпустить грех перед Всевышним, молить Владыку небесного о даровании спасения души, а остальное — дела мирские, не духовные, дела светские, не Церкви… Мой совет — покайся перед властями.

Пробормотав слова благодарности, Юрка вышел из храма. Засунув руки в карманы, зашагал куда глаза глядят, бесцельно плутая по улицам. И священник не может ему помочь!

Мелькнула мысль зайти в райком. И Юрка пошел…

Секретарша в приемной занималась маникюром. Заметив движение Фомина к двери кабинета первого секретаря, не прерывая своего занятия, она буднично сообщила:

— Не будет сегодня… Вы по какому вопросу?

— По милицейскому, — буркнул Фомин.

— Второй этаж, двести третья комната. Спросите Сережу.

Юрка пошел на второй этаж. Сережа — полный, круглый, пучеглазый мужчина лет тридцати, встретил его радушно:

— Ко мне? Как тебя звать? В комсомоле все на ты. Юра? Очень хорошо, меня Сергей. Можно просто Серега. Что у тебя? Комсомольский оперотряд организуете?

— Я ничего не организую, — Фомин опустился на стул. — Я был получателем.

— Очень хорошо! — бодро отозвался Серега. — А чего получал? — и он весело засмеялся.

— Деньги! — начал злиться Юрка.

— И много получил? — заговорщически подмигнул Серега.

— Много, больше тысячи рублей. И еще продукты.

— Дефицитные? — опять подмигнул Серега.

— Слушай, я серьезно говорю, — набычился Фомин. — Теперь как жить дальше, не знаю. Из армии недавно пришел, весной, — начал рассказывать Юрка. — Потом подрядился объявления клеить…

— На стройку хочешь поехать? — перебил Серега. — Где живешь, в общаге?

— У знакомой живу, а прописан на Таганке.

— Э-э… Не наш район. — Серега выдвинул ящик стола и выудил оттуда потрепанный телефонный справочник. — Сейчас мы в твой райкомчик звякнем, подойдешь, ребята помогут устроиться. Взносы когда последний раз платил?

— Ты, я вижу, уже устроился, — встал Фомин. — Будь здоров, комсомолец! — и вышел, хлопнув дверью.

— Дурак какой-то, — бросив обратно в ящик телефонный справочник, пожал плечами Серега. — Ходят всякие шизики…

После тишины райкома улица оглушила шумом автомобилей. Влившись в поток по летнему пестро одетых людей, Юрка направился к дому Светланы. Честно говоря, инструктор райкома комсомола по сравнению с попом проигрывает. Священник себе цену знает, не панибратствует, но и не отказывает во внимании, по-своему пытаясь понять и объяснить, что делать дальше. Убежденности в правоте и полезности своего дела у него, чувствуется, больше. Не заорганизованный он, к другому священнику не подумал послать, расспросив о прописке.

На глаза попалась знакомая вывеска «Вино». Фомин пересчитал деньги, оставленные ему для закупки продуктов, и встал в очередь. Разве он не человек, не имеет права выпить?

Когда вернулась с работы Светлана, бутылка была наполовину пуста. Юрка ждал от любимой упреков, осуждения, боясь самому себе сознаться в желании затеять хотя бы маленький скандал, позволяющий наконец выяснить, что она решила делать дальше. Ее молчание угнетало, выводило из себя, заставляло мучиться целыми днями, пока Светлана отсутствовала. Почему, ну почему не слышит ни слова упрека, почему она делает вид, что все по-прежнему.

Светлана села напротив него, отставила в сторону недопитую бутылку, посмотрела в глаза. Он не выдержал и отвернулся.

— Стыдно? — она протянула руку и повернула его лицо к себе. — Мучаешься?

— Ну, если и мучаюсь?

— Вставай! — она решительно поднялась и взяла его за плечо. — Пошли. В милицию! Расскажешь там все. Хватит жить в вечном страхе. Что будет, то и будет.

— А если меня посадят? — Юрке стало жалко себя, не хотелось никуда идти, говорить о себе чужим, незнакомым людям. — Может, завтра сходим, а?

— Нет, — отрезала она. — Посадят так посадят. Один ты тут с ума сойдешь. Если захочешь потом ко мне вернуться, я тебя ждать буду, клянусь. Вставай, Юра, ты же мужик, надо же когда-то решиться? Глебу ты звонить не хочешь, в милицию идти с повинной не хочешь, так что же будет? Собираешься вести жизнь крота? Человек по земле свободно должен ходить, гордо. Вот и верни себе и мне самого себя, пошли…

Боясь, что он передумает и вернется, Светлана вела его к отделению милиции проходными дворами. Разрубить узел, в который завязались его проблемы, она твердо решила сегодня.

Когда подошли к отделению, Юрка нерешительно остановился. Она подтолкнула его в спину, заставив войти в помещение дежурной части. За барьером, отгороженный от посетителей плексигласом, сидел дежурный — старший лейтенант лет сорока с широким, добрым лицом. Рядом с ним лежала фуражка. Увидев вошедших, он тут же надел ее, придав себе строгий вид человека, находящегося «при исполнении». Ему было жарко, маятно, впереди беспокойный вечер и долгая ночь, в течение которой неизвестно что могло произойти на обслуживаемой территории, и только утром — смена. Появление заявителей он воспринял без энтузиазма.

— К вам можно обратиться? — спросила Света.

— Слушаю. Что у вас? — на всякий случай подвинув поближе шариковую ручку, ответил старший лейтенант.

— Вот… — Светлана потянула за рукав Фомина.

Юрка переминался с ноги на ногу и молчал.

— Я слушаю, говорите, — поторопил дежурный. — В чем дело?

— Хочу сделать заявление… — наклонившись и чуть не сунув в окошечко голову, запинаясь, произнес Фомин.

— О чем? — поднял брови дежурный, подозрительно втягивая в себя ноздрями воздух.

— О себе, — пояснил Юрка. — Я с повинной пришел.

— Самогонщик, что ли? — усмехнулся старший лейтенант.

— Я? — удивился Фомин. — Не, я не самогонщик.

— Тогда говорите яснее, гражданин, — посуровел дежурный. — Что вы совершили? Какое преступление?

— Преступление? — озадаченно переспросил Фомин. — Я не преступник, вернее, преступник не я… Я скорее всего дурак.

— Дураки не по нашей части. Для них существуют психбольницы, — оборвал его дежурный. — Скажите, гражданин, вы сегодня выпили?

— Немного, но это не имеет отношения к делу.

— Имеет, — отрезал старлей, вытирая скомканным платком потную шею. — У вас что-нибудь украли?

— Да нет же, нет… — пытался объяснить Юрка.

— Я спрашиваю, с вами или вашей подругой что-нибудь случилось? — гнул свое дежурный.

— Не случилось. Вернее, случилось, но только со мной. Я заблудился в жизни и теперь пришел к вам.

— Очень хорошо, — терпеливо согласился дежурный. — Правильно, что пришли. Но надо было это сделать в трезвом виде, а не после возлияния. Пора кончать с уродливым явлением.

— Извините, — сникая, почти прошептал Фомин.

— Девушка! — привстал со стула дежурный. — Забирайте приятеля и ведите домой, чтобы больше не заблудился. Если надо, пусть проспится и завтра трезвый придет. Забирайте, забирайте, не то я сейчас его в вытрезвитель отправлю!

— Как вы так можете! Его надо выслушать! — оттолкнув Юрку от окошечка, попыталась урезонить дежурного Светлана.

— Девушка, я могу передумать! — с жесткой улыбкой пригрозил старший лейтенант. — Уводите, пока я добрый. Сирин! — приказал он милиционеру, стоявшему у дверей. — Проводи граждан.

— Прошу! — резко подскочил к ним молоденький сержант.

— Пошли, — Светлана взяла Фомина под руку. Они вышли из дежурки.

— Видал? — снимая фуражку, обратился дежурный к милиционеру. — Выжрут пару стаканов и идут над нами измываться. В жизни он, видите ли, заблудился! По годам мальчишка совсем, а туда же! Сам еще жизни по-настоящему не знает, а успел заблукать. Теперь ему милиция вместо Сусанина, что ли?

— Добрый ты, Мозгунов, — ответил сержант. — Отпустил алкаша.

— Э-э, — отмахнулся тот. — Ничего, на ногах стоит, девица его до дома доставит…

Из милиции шли молча. Юрка закурил, сгорбился.

— Завтра сходим еще, — Светлана упрямо сжала губы.

— Нет, я больше не пойду, хватит, — криво усмехнулся Фомин. — Зачем, когда везде одно и то же? Только красивые слова по радио, по телевизору да в газете. А на самом деле?

— А зачем ты пил? — остановилась Светлана. — Зачем?

— От безысходности! Я сегодня в церковь ходил и в райком комсомола. Поп хоть выслушал до конца, а в райкоме сидит этакий попугайчик-всезнайка и выясняет, где ты прописан и когда последний раз платил взносы. «В комсомоле все на ты»… — зло передразнил Юрка.

— Обиделся? — успокаивающе погладила его по плечу Светлана. — Это у тебя обида на самого себя кричит, а не только на чиновничка.

— Не знаю… — обмяк Фомин.

— А если сходить в райком партии? — предложила Светлана.

— В таком виде? — обозлился Юрка.

— Тогда завтра сходи, — продолжала настаивать она.

— Ладно, видно будет…

Решился он только в пятницу, во второй половине дня. Помывшись, надел чистую рубашку и вышел из дома. Чтобы не потерять решимости, сел в троллейбус и сошел на остановке напротив здания райкома. Внизу стоял милиционер. Выслушав немного оробевшего Фомина, он позвонил в приемную первого секретаря и пропустил Юрку.

Средних лет женщина, сидевшая в приемной, предупредила, что первый очень занят. Предложила записаться на прием. В ответ он попросил доложить, что пришел посетитель с очень важным вопросом, готовый ждать хоть до ночи. Он убеждал и просил так настойчиво, что секретарша уступила и скрылась за дверью кабинета.

— Ждите, — вернувшись, сказала она. — Обещал принять.

Время ожидания тянулось медленно, и Юрке казалось, что он уже успел забыть слова, приготовленные им для беседы, перепутал их с другими, совершенно пустыми и никчемными. Он снова начинал твердить про себя, как рассказывать, с чего начинать, о чем просить, решая, стоит говорить о Светлане или нет?

Неожиданно открылась дверь кабинета и вышел пожилой человек в строгом костюме. Взглянул на Юрку.

— Вы меня ждете?

— Я, — Фомин поднялся со стула.

— Извините, сегодня принять не смогу. Должен срочно уехать, вызывают, — он взял Юрку под локоть и повел к выходу. — Если можно, скажите коротко, в чем дело, я попробую вам помочь.

— Коротко не получится, — идя вместе с ним к лестнице сказал Фомин. — Много всякого накопилось.

— Я, к сожалению, тоже не всегда хозяин собственного времени, — с извиняющейся улыбкой объяснил секретарь. — Если не возражаете, давайте встретимся в понедельник? Приходите с утра. Как ваша фамилия?

— Фомин, Юра Фомин. А может, я сегодня подожду?

— Сегодня я сюда уже не вернусь. Лучше в понедельник, чтобы точно. Договорились? — он подал на прощанье руку.

Глядя вслед черной «Волге», увозившей секретаря, Фомин подумал, что еще до понедельника ему придется сохранять в себе решимость прийти сюда вновь…

В субботу занимались мелкими домашними делами, а в воскресенье Светлана потащила его на птичий рынок за кормом для рыбок, которых она разводила в аквариуме. Спускаясь в метро, он держал ее за руку, но на перроне замер, не в силах оторвать взгляда от идущей навстречу компании. Мирон! Тот самый Мирон, приятель Виктора Степановича!

Мирон шел навстречу, держа под руку девицу; рядом — еще несколько крепких парней и девушки — модно одетые, веселые, успевшие загореть под жарким летним солнцем.

Юрка, выпустив руку ничего не понимающей Светланы, рванулся к поезду и нырнул в толпу пассажиров. Скрыться, исчезнуть, пока не вцепились репьем, вызнавая, где он обосновался, чтобы вечером опять подкараулить в подворотне! Услышал сзади: «Девку!» — и топот ног.

Чувствуя, как бешено колотится в груди сердце, Фомин влетел в вагон, раздвинув руками закрывающиеся двери. Быстро обернувшись, успел увидеть Мирона, подбежавшего вместе с незнакомым парнем к отправляющемуся поезду. Промелькнул за стеклами дверей ярко освещенный перрон, потом пошла темнота тоннеля с мелькающими огнями контрольных ламп.

«Светлана! — обожгла мысль. — Это же о ней они кричали: „Девку!“ Сейчас Мирон начнет выяснять у нее, откуда она меня знает, где живет. Вернуться?» Но ноги предательски дрожали, во рту пересохло и хотелось оказаться как можно дальше от Мирона и его компании. И Юрка поехал дальше…

Когда обозленный неудачей Мирон вернулся, вокруг Светланы и прижавшего ее к колонне парня уже собралась толпа зевак. Рядом мелькнула милицейская фуражка.

— Ну чего, ну, обознались, думали, приятель, — протискиваясь через зевак, объяснил Мирон. — Ну все, расходимся, товарищи. Извините, девушка, извините. Все в норме, командир! — с радушной улыбкой громко отрапортовал он милиционеру.

— Пошли! — бросил он своим.

Отойдя на несколько шагов, приказал одному из парней:

— Потом догуляешь! Возьми Алика и быстро за ней.

Тот понимающе кивнул и отстал. Зацепившись глазами за цветастое платье Светланы, потянулся за ней следом, сделав знак приятелю, чтобы зашел с другой стороны…

Придя домой, Светлана потерянно ходила из угла в угол. Тренькнул телефон — современный предвестник радостей и печалей. Она сняла трубку. Сквозь шорох и треск донесся далекий Юркин голос:

— Света, прости меня! Я трус и предатель…

Спазм сжал ей горло. Чужим голосом она ответила:

— Не приходи больше… Ненавижу!.. — но тут же спохватилась, крикнула: — Юра! Прости, Юра!

Но в трубке слышались уже короткие гудки.

Неужели больше не придет? Никогда?! Значит, ты не лучше — предала и бросила его, не смогла понять, помочь, поддержать в трудную минуту? Она бросилась к шкафам, начала шарить по полкам, отыскивая заброшенную туда Юркой визитку. Глеб! Он теперь единственная ниточка к Юрке.

Наконец-то! Маленький кусочек картона показался ей пропуском в рай. Она даже поцеловала его. Потом села к телефону и с замиранием сердца набрала номер. Юрка упрямый, он больше не позвонит, не придет, ни к ней, ни к познакомившему их Валерке Рыжову. Может быть, Глеб знает, где его искать?

II

Неожиданно Соломатину позвонил Борис Иванович Усов.

— Представьте себе, — начал он, — перелистываю записную книжицу и неожиданно натыкаюсь на ваш номер. Может быть, не откажетесь встретиться? Пообедаем, поговорим?

— Где будет контакт? — съязвил Соломатин.

— Господи, да разве мало в городе ресторанов? Согласны на «Будапешт»?

— Хорошо, — сдался Глеб. В конце концов, чем он рискует?

Борис Иванович ждал его у входа. Радушно улыбаясь, подал руку, повел по лестнице наверх, в кабинет.

— Предпочел посидеть без публики, — объяснил он, — чтобы никто не мешал разговору. Все заказано: салат, соляночка по-домашнему, две бутылки минеральной, жаркое, кофе с пирожными. Мне показалось, вы любите сладкое. Угадал?

— Угадали, — улыбнулся Глеб. — Я слушаю.

— Торопитесь? — откинувшись на спинку кресла, Борис Иванович иронично сощурился. — Не спешите, многого стоило решиться на эту встречу.

Глеб молча ждал продолжения.

— Старость, она, как говорится, не в радость, — занимаясь салатом с кальмарами, начал Усов. — Вообще, старое должно вовремя уходить, уступать место молодому, иначе беда! Судите сами. Когда покрытый плесенью времени старик начинает руководить молодыми и сильными, он дождется только насмешек, каким бы он ни казался самому себе молодцом. Труху времени нельзя скрыть ни блестящими мундирами, ни побрякушками. Но самое страшное, что старый человек уже не может плодотворно работать, твердо держать в руках бразды правления и поневоле попадает в сети своры льстецов, пройдох и корыстолюбцев. Рано или поздно они отбирают у него реальную власть, действуя где обманом, где хитростью. А власть такой, с позволения сказать, клики самая страшная, поскольку они, заботясь о собственном благополучии, умножают число отъявленных негодяев, развращают народ воровством и тем самым начинают подрывать основы государства.

— Допустим, — еще не очень понимая, куда ведет Усов, уклончиво ответил Соломатин.

— Ах, все вы, молодые, или жутко недоверчивы или доверчивы сверх меры, — тихо посмеялся Борис Иванович. — У вас зачастую только одна правда, та, которую вам навязали, вбив в голову, старшие. А ведь они могут лгать, стремясь повести вас за собой. В реальной жизни всегда две стороны, и, чтоб знать правду, надо поглядеть и на ту, и на другую.

— Во времена татаро-монгольского ига в Золотой Орде был неглупый хан Узбек, — отодвигая от себя пустую тарелку, сказал Глеб. — Он говорил, русских можно покорить только тогда, когда в них умрет память о прошлом, когда молодые люди отвергнут опыт родителей и захотят жить по-своему. Раздели народ руссов на отцов и детей, брани старших и льсти молодым, пачкай грязью прошлое и хвали чужеземные порядки — тогда государство врага станет подобно дереву, источенному червями. Так говорил один из завоевателей-чингизидов. Но это к слову, маленькая историческая справка. О какой другой стороне вы говорите?

— Приятно иметь дело с интеллектуалом, — польстил Усов. — Однако вы неправильно меня поняли. Старость не всегда прямо связана с возрастом. Понимаете, о ком я?

— Догадываюсь. О покойном Филатове?

— Именно. Я недавно виделся с его вдовой, Ниной Николаевной. Жаловалась на вас, говорит, покоя не даете.

Глеб внутренне напрягся: нет ли здесь какой-либо связи с тем, что ему фактически запретили работать, приказав начать сдавать дела и ждать приказа о переводе? Нет, предполагать связь Собачкина и Усова — просто бред. Конечно, сам Собачкин не додумается вставлять палки в колеса, он это делает по указке. К глубокому сожалению, в свое время выстроилась лестница руководителей, сверху донизу удобных друг другу, а сломать ее зачастую не достает сил, поскольку за каждым стоят родственные или иные связи.

— Надо установить причину, — пояснил Глеб.

— Понимаю, — закивал Усов, — закон суров, но это закон! А если я вам помогу? Честно говоря, мне ее жаль, себя тоже жалко и покойного Колю… Эта женщина способна высосать из мужчины не только деньги, силы, ум, но и порядочность. Коля не был исключением, как ни прискорбно. Она запутала его в долгах, толкнула на должностные проступки. Вот и причина.

— Простите, но…

— Понимаю, — повторил Усов. — Хотите спросить, откуда я, собственно… Это тоже непросто. Коля все же оставил записку, но Нина ее порвала и спустила в унитаз. Я надеюсь на вашу чисто человеческую и профессиональную порядочность, потому говорю. Я первым пришел с ней в квартиру… Поверьте, это было ужасно! — он прикрыл глаза рукой. — Она взяла с меня слово никому не говорить о записке, но обстоятельства вынуждают.

— Какие? — заинтересовался Глеб.

— Разные… В том числе то, что мы когда-то были близки, а теперь это тяготит меня. И дело не в том, что она требует материальной помощи, дело в другом. Смертью Коля искупил грехи, и свои, и ее!

Он помолчал, задумчиво помешивая ложечкой остывающий кофе.

— Теперь речь идет о памяти друга, а мы все же были друзьями. И я вас прошу ради его памяти… Он все равно не сделал ничего плохого или предосудительного, а долги семьи так и остались. Поможем, чем можем, выкарабкаются, но память Коли… Теперь причина вам известна.

— И мне надо успокоиться? — закончил за него Глеб.

— Я сказал только то, что хотел сказать, и не вправе диктовать вам какие-либо выводы, — развел руками Борис Иванович. — Зная, что вы ищете причину, я открыл ее вам, чтобы меня не мучила совесть.

— Спасибо, — Глеб встал, положил на край стола деньги, — благодарю за беседу и за прекрасный обед.

— Зачем? — покосившись на купюры, сморщился Усов. — Мы же взрослые люди! Я не покупаю вас обедом и не взятку предлагаю.

— Вы тоже должны меня правильно понять, — застегивая пиджак, ответил Соломатин.

III

Старый переулок встретил Глеба сонной, знойной одурью. Поднявшись к квартире Фомина, Соломатин на всякий случай позвонил. Нет, тихо, половик у двери высох, съежился и даже замочная скважина вроде чуть поржавела.

Выйдя во двор, Глеб уселся на лавочку в тени старого дерева. Сидевшая на другом конце лавки старушка с коляской недовольно сморщилась:

— И чего наш двор облюбовали? Что ни день, приходют, сидят, курют, плюются. То один, то другой…

— Простите, — Соломатин подсел поближе к бабке. — Кто сидит? Вы не волнуйтесь, я из милиции.

— Почем мне знать? Ваше дело выяснить. Вона, один сидит, — кивнула бабка на противоположную сторону переулка. — Здеся сидел, да я согнала, курит много! Который день тута околачивается, будто делов у него других нету. Я спрашиваю: чего сидишь? А он: товарища жду, обещал прийтить.

— Какого товарища?

— Не сказал, — сердито поджала губы старуха. — Очень вам, молодым, надо с нами объясняться. Вы теперя сами себе хозяева. Поди спроси, может быть, тебе скажет?

— Придется, — Глеб встал. — Спасибо.

Не дождавшись ответа, он пошел к Садовому кольцу. Войдя в телефонную будку, набрал номер начальника местного отделения — с Володькой Шестаковым они много лет работали вместе. На счастье, Шестак оказался на месте.

— Доставить? — хмыкнул он. — Сделаем в лучшем виде. Потом сам подойдешь или тебе доложить?

— Подойду, — Володька любил подковыривать приятелей, и Глеб, зная его привычки, не обращал на них внимания.

Долго ждать не пришлось. Вскоре по переулку пропылила патрульная машина, остановилась у скверика. Два сержанта подошли к сидевшему на лавке парню, о чем-то спросили. Тот ответил, махнув рукой в сторону дома Фомина. Сержанты не отходили. Вот парень неохотно встал и поплелся к машине, сел в нее, следом уселись сержанты, и машина уехала. Все, можно идти в отделение.

Когда Глеб вошел в кабинет, Шестак заботливо поливал цветы карликового перца.

— Привет начальству! — он отставил в сторону детскую пластмассовую лейку. — Давненько тебя в наших краях не видно.

— Сам знаешь мои дела, — ответил Соломатин. — Или тебе рассказать, почему некогда? Квасу холодного у тебя нету?

— Еще одного главаря мафии поймал? — доставая графин с квасом, усмехнулся Шестак. — Или международного валютчика? Пей… Сейчас узнаем, какой улов…

Сняв трубку телефона, он набрал номер и коротко спросил:

— Как?.. — выслушав ответ, приказал: — Давай сюда, а его оставь в дежурке.

Через минуту в кабинет вошел оперуполномоченный и положил перед Шестаком фотографию. Тот повертел ее и отдал Глебу: Соломатин взял фото — на карточке лицо Юрки Фомина. Сердце дрогнуло и забилось нервными толчками — неужели нащупал?!

— Откуда это у него? — обращаясь к оперативнику, спросил Глеб.

— Говорит: просили посмотреть, когда придет домой.

— Кто?

— Знакомая компания в ресторане попросила помочь, обещались заплатить за каждый день дежурства по двадцать рублей, — оперативник взял из рук Глеба фото. — Натворил что-нибудь?

— Да так, — отделался Соломатин неопределенным ответом. — Кому он должен сообщить?

— Позвонить велели, — зевнул оперативник и, поглядев на начальника, добавил: — Извините, я после дежурства.

— Веди его сюда, — распорядился Шестак.

Оперативник снова сдавленно зевнул и вышел из кабинета.

«Все правильно, — подумал Глеб. — Для него это мелкий эпизод, не связанный с происшествиями на обслуживаемой территории, поэтому и интересоваться не стоит, без того забот полон рот. Менять нам систему надо, застоялась она в рамках старой структуры, лишает инициативы, приучает делить дело на свое и чужое, а хуже ничего быть не может».

Задержанный вошел в кабинет робко, бочком присел на предложенный стул. Он явно был испуган.

— Зачем караулил? — прямо в лоб задал вопрос Шестак.

— Просили, — опустил голову задержанный. — Моисей сказал, что он деньги не отдает.

— Куда надо звонить, если он появится? — вступил в разговор Глеб. — Моисей тебе фотографию дал?

— Ага, — поднял на него глаза парень. — Встретились в кабаке, там попросил и фото дал. А я что, я ни при чем, я ничего не знаю, честное слово, — он прижал руки к груди.

— В каком ресторане встретились?

— «Цветок папоротника». Там Моисея многие знают.

— Звони! — пододвигая ближе к задержанному телефонный аппарат, приказал Шестак. — Срочно направь в оба места ребят, — обратился он к оперативнику и повторил задержанному: — Звони, говори, что пришел.

Парень начал тыкать пальцами в дырки наборного диска. Наблюдая за ним, Глеб записал номер телефона. Неожиданно Шестак нажал на рычаг аппарата:

— А ну, скажи, что ты там должен провещать?

— Алика спросить и передать ему для Моисея, что пришел, — испуганно вытаращился задержанный.

— Хорошо, звони, — успокоил его Глеб, снимая трубку параллельного аппарата.

Набран номер, долгие гудки, потом щелчок и женский голос:

— Говорите!

— Алика, пожалуйста, — запинаясь, произнес парень.

— Нету таких!

— А Моисей… — но в трубке раздались короткие гудки.

— Все! — подытожил Шестак и, прищурившись, поглядел на парня. — Ну, голубь, что с тобой делать прикажешь? Надуть нас вздумал?

— Я?! — изумился задержанный. — Зачем? Я правду сказал.

— Проверим, — пообещал Соломатин. Ему стало скучно. Он уже понял: дальнейшие разговоры будут упираться в одно и то же — парень встанет на своем! Максимум, что от него еще можно получить, — приметы Моисея да два-три имени — люди его круга обычно не интересуются подробностями жизни знакомых — не принято. Пришел — хорошо, нет — тоже неплохо, а тут обломилось заработать денежку. Обманывать нас парню действительно нет смысла. Он отрабатывал свое, боясь получить по шее, если не выполнит обещанного. Наверняка его проверяли на посту.

— Тебя проверяли? — спросил Глеб.

— Где? Там, в переулке? Да, приезжали ребята Моисея.

— Когда? В определенное время или нет?

— По-разному. Я там несколько дней болтался. Предлагали и ночью караулить, но я отказался: родители потом заедят, — опустил голову парень. — А чего мне будет?

— Поглядим, — мрачно улыбаясь, ответил Шестак. — Иди, напиши подробно, кого знаешь, кто дал фото, сколько заплатили…

— Ну? — дождавшись, пока закроется дверь за вышедшим из кабинета парнем, повернулся он к Соломатину.

— Поторопился, — Глеб закурил папиросу. — Может, это живец, подставленный, чтобы выяснить наши намерения, а я, не подумав, дернул за нитку обратной связи. Зато теперь они точно знают, что Фомин нас интересует.

— Непонятно, но красноречиво, — засмеялся Шестак.

— Да нет же, пойми, за этим наблюдателем тоже могли наблюдать! Ждать, что произойдет, а когда произошло, раньше нас позвонить. Посмотришь, ребята вернутся ни с чем. Оборвали ниточку, хотя и не до конца. Не подумали, что «Цветок папоротника» не то что нитка, — веревка!

— Для тебя, может быть, — откинулся на спинку стула Шестак. — А я, представь себе, пока мало понимаю в этой истории. Парня придется постращать и отпустить. Нет основания для его задержания, но пока он пишет захватывающую летопись, ты, будь любезен, введи меня в курс дела. А то у меня под носом натуральные парижские тайны, а я ни сном ни духом! Надо было сразу прийти к старому товарищу Володе Шестаку и рассказать, глядишь, помог бы. Ты к себе не торопишься? Тогда рассказывай.

И Глеб начал рассказывать историю странного знакомства с Фоминым.

IV

Звонок Мирона заставил Рунина вылезти из ванны. Закутавшись в большой махровый халат, он прошлепал босыми ногами к телефону, снял трубку.

— Алло, Витя, это я!

— Ты меня из ванны вытащил, — недовольно сказал Рунин. — Если не срочно, то перезвони.

— Срочно! — отрубил Мирон, и сердце Виктора Степановича болезненно сжалось в нехорошем предчувствии. — Наблюдателя в участок поволокли. Постовые на патрульной машине.

— Позвони на маячок к Моисею, пусть отрубят. Потом перезвонишь мне. Все, жду…

Бросив телефонную трубку, Рунин прошел в ванную, быстро встал под душ, включая то холодную, то горячую воду. Едва успел вытереться и одеться, как телефон снова зазвонил.

— Все сделал, — голос Мирона прерывался от волнения.

— Молодец. За домом его девки поглядите, — приказал Рунин. — Моисея отправь куда-нибудь, ребят пересади в другое место, пусть продолжают ждать. Где Жорка?

— Слинял! — Мирон не скрывал озабоченности.

— И его поищи. Понял? Потом смотаешься к Икряному и Учителю, предупреди, чтобы немедленно сообщили, если Юрка появится. Вечером позвони, доложишься и начнешь работать с Левой. Вы уже в контакте?

— Виделись.

— Смотри там, без рук! — предупредил Рунин. — Генерал Льва Михайловича нам теперь очень понадобится. Осознал?..

V

На работе Соломатина ждал сюрприз. Увидев входящего в кабинет Глеба, капитан Гаранин сразу же сказал:

— Наконец-то! Спустись в бюро пропусков, там дожидаются.

— Кто?

— Филатова…

Сбегая вниз по лестничным маршам с забранными сеткой пролетами, Соломатин подумал, что сюрпризы бывают и неприятными: что понадобилось от него Нине Николаевне?

С тяжелым чувством открыв дверь бюро пропусков, он прошел мимо дежурного милиционера и бегло оглядел небольшой зал: неужели надоело ждать, ушла?

— Глеб Николаевич?

Он обернулся. Рядом стояла Ирина.

— Извините, что назвалась маминой фамилией. Сейчас понимаю, как была неправа.

Глеб смотрел на нее и не узнавал: несколько дней назад она выглядела по-другому — юной, беззаботной, и ему стоило немалого труда найти с ней общий язык. Теперь перед ним похудевшая, осунувшаяся девушка, грустная, повзрослевшая.

— Мы можем поговорить?

— Да, конечно, — Глеб быстро прикинул: заказывать пропуск означает поставить в известность о ее приходе Собачкина, а этого не хотелось. — Пойдемте, посидим на бульваре?

Они пошли по старому кривому переулку, вышли к бульвару, нашли свободную скамейку, уселись. Пока Глеб раздумывал, как бы половчее повести разговор, чтобы девушка не замкнулась, Ирина начала рассказывать сама. О том, как однажды вечером пришла домой и совершенно случайно сняла трубку параллельного телефона, полагая, что звонит кто-то из ее знакомых. Но звонили не ей, а Николаю Евгеньевичу. Разговор был малопонятный, полный скрытых угроз и намеков.

Сначала она хотела повесить трубку, однако любопытство заставило слушать дальше. Какой был голос у собеседника Николая Евгеньевича? Запоминающийся — мягкий, хорошо поставленный баритон приятного тембра. Баритон прекрасно владел собой и, как ей показалось, чувствовал себя полным хозяином ситуации.

Нет, покойный Николай Евгеньевич никак его не называл. Трубку параллельного аппарата она положила еще до окончания их разговора — боялась, что отчим заподозрит неладное и потом устроит скандал. Тогда она еще наивно считала домашние скандалы ужасным бедствием, но это было еще до того, как их с матерью — да, да, вместе с Ниной Николаевной — захватили в плен разбойники. «Что вы улыбаетесь, Глеб Николаевич? Я говорю вполне серьезно…»

Они держали их, словно заложников, в собственной машине. Тогда не подумала, что одно происшествие может быть связано с другим, но приказание матери молчать о происшедшем инциденте заставило думать, искать ответ. Разве не логичнее заявить в милицию или хотя бы рассказать Николаю Евгеньевичу? Но вскоре с ним произошло непоправимое несчастье, и в доме поселился страх. Все боятся — искренности друг с другом, воспоминаний, разговоров на темы, связанные с работой покойного Филатова.

Она назвала отчима по фамилии, как совершенно постороннего человека. Вообще боятся. Чего? Пожалуй, всего сразу. Да, она чуть не забыла об истории с кольцом! Впрочем, стоит ли рассказывать?

Последняя размолвка с матерью, скорее, даже не размолвка, а разрыв, заставил искать помощи родного отца. Ирина ее получила — помощь, поддержку и кров. К матери теперь не вернется, это решено, а Соломатину позвонила, чтобы отдать заявление, где подробно описано случившееся, начиная с истории с кольцом. Папа одобрил ее поступок. Зачем она заявляет? Чтобы выяснили правду. Как жить в атмосфере вечных недомолвок и страхов, лжи и обмана, погони за материальным благополучием, построенным на той же лжи и том же страхе? Уж лучше правда…

Она вынула из полиэтиленового пакета пачку исписанных округлым детским почерком листков:

— Возьмите, пока я не передумала.

— Ваша мать знает об этом?

Глеб взял листки.

— Нет, — Ирина поднялась. — Я пойду? Наверное, меня вызовут? Там есть мой новый адрес и телефон. Пока живу у отца, а потом видно будет…

VI

После беседы с Ириной Соломатин пришел к следователю Глотову. Молча положил перед ним ее заявление.

— Скверно, — отодвигая от себя прочитанные бумаги, задумчиво произнес Слава. — Это называется вновь открывшимися обстоятельствами, а доказательств никаких. Есть такая отрасль науки, виктимология, от латинских слов «виктима» — жертва, и «логос» — учение. Она исследует роль потерпевшего в механизме преступного поведения. Сдается, Филатов попал в роль «молчаливой жертвы», собственным поведением создав ситуацию, которая привела его в петлю.

— А записка? — возразил Соломатин. — Сейчас я несколько иначе склонен оценивать его слова: «Теперь я знаю».

— Нам надо выяснить то, что он узнал! — отметил Глотов. — А мы топчемся на месте. Я поинтересовался состоянием дел на работе покойного. Есть признаки крупных хищений стройматериалов, ребята из ОБХСС работают. Где-то притих «поставщик по февралю», большой черный делец, которого голыми ручками не взять, поскольку он вроде ежа — выставил вокруг иглы связей и крепкой круговой поруки. С этой точки зрения Филатов мог стать одной из его жертв, неожиданно попытавшейся выйти из-под контроля. Про Оракула слыхал?

— Доводилось, — признался Глеб. — Мифическая фигура: никто не видел, а в материалах эта кличка мелькала. Меня, Слава, другое радует. Теперь есть официальное заявление, и никакой Собачкин слова не посмеет сказать.

— Посмеет, — горько усмехнулся Глотов, — еще как посмеет. К сожалению, наша система долгие годы была вообще вне всякой критики как снаружи, так и изнутри. Скрывались наши проблемы от народа, все решалось кулуарно, словно не в народе наша сила, не в опоре на него. Посмотри книжки про милицию — там же не люди, херувимы!

— Согласен, — кивнул Соломатин. — Я это называю «контрпропагандой». Когда есть «они» и все остальные, когда за правду не милуют, с мнением подчиненных не считаются, прикрываясь демагогией и создавая вокруг себя ядро «удобных», полностью зависящих от начальства. Я сам с выговором, знаю, как и что делается. Хотя у нас говорят: тот не милиционер, кто не имел ни одного выговора. Но подавляющее большинство начальников их не имеет, даже если серьезное дело завалят.

— Ладно, — устало махнул рукой Глотов, — мы с тобой, словно чеховские интеллигенты: покритиковали, а все осталось по-прежнему, как те выборы, когда все «за», а каждый в отдельности «против». Это у нас бывает на собраниях. Оставь заявление, зарегистрируем, решим вопрос о возбуждении уголовного дела. И готовь материалы по этому вопросу — теперь твоя самодеятельность кончилась, будешь исполнять мои поручения. Если, конечно, возбудим дело.

— Имеешь сомнения? — насторожился Глеб.

— Человеку свойственно сомневаться, — уклонился от прямого ответа следователь. — Скажи лучше, что у тебя запланировано по Филатову?

— «Цветок папоротника».

— Пожалуй… — протянул Глотов. — Без Фомина нам дольше разбираться в этой истории. Да вот беда, нет его и сам не придет. А знаешь почему? Нам не верит! В этом и мы виноваты, и газетные публикации, где журналисты пишут о нас всякое, стригут под одну гребенку…

— Больше сами, — уже от двери откликнулся Соломатин.

— Когда пойдешь в рассадник зла? — имея в виду ресторан, спросил Слава.

— Сегодня. Чего откладывать? — буркнул Глеб.

По дороге к себе он решил, что Глотов во многом прав, и самое больное — он прав, сравнив их разговоры с беседами чеховских интеллигентов. Отучили людей говорить прямо, отучили от искренности, признав ее чем-то запретным, вредным.

Дверь кабинета оказалась заперта: ребята разъехались по своим делам — оперативного работника кормит не только голова, но и ноги. Доставая ключи, Глеб услышал, как по ту сторону двери надрывается телефон. Успеет или нет? Успел.

— Соломатина, пожалуйста, — голос женский, — Глеб Николаевич? Простите, что беспокою. Вы меня не знаете. Светлана говорит, знакомая Юры Фомина…

Это был второй сюрприз за сегодняшний день.

VII

Как Глеб ни старался первым узнать Светлану в толпе, ему это не удалось. Особого впечатления на него молодая женщина не произвела — так себе. Тем неожиданней было обнаружить в ней недюжинную наблюдательность и способность к анализу, причем довольно тонкому. Рассказав Глебу историю отношений с Фоминым, она прямо заявила, что готова взять отпуск за собственный счет.

— Я буду помогать вам, Глеб Николаевич.

— Прекрасно, — усмехнулся Соломатин. — Вы приходите на встречу со мной, рассказываете загадочную историю и выражаете готовность помочь. Даже не зная, кто я?

— Почему же? — Светлана нисколько не смутилась. — Я к вам несколько дней пытаюсь дозвониться. Думаете, не догадалась выяснить, где и кем вы работаете?

— Сдаюсь! — шутливо поднял руки Глеб. — Но как вы мыслите свою помощь?

— Вы сейчас куда? — пытливо заглядывая ему в глаза, спросила Светлана. И добавила: — Если не секрет, конечно.

— В кабак, то есть ресторан. Хотите вместе со мной?

— Если это касается Юры, то да! — твердо ответила она.

— Ну что же, пошли, — хмыкнул Глеб.

В зале было душновато и немноголюдно. Сновали проворные официанты, на эстраде выступал цыганский ансамбль, исполнявший уже набившие оскомину мелодии. Пожилой скрипач в белой рубахе и расшитой блестками короткой безрукавке, увидев Глеба, озорно ему подмигнул.

Подошла официантка, глядя в сторону, лениво перечислила, что из указанного в меню есть в наличии. Соломатин попросил два салата, два горячих блюда, минеральной и кофе с пирожными.

— Вы, наверное, холостяк? — открыв сумочку, Света украдкой достала зеркальце и поправила прическу. — Иначе ужинали бы дома. Почему не женитесь? Или я проявляю излишнее любопытство?

— Почему излишнее? — улыбнулся Соломатин. — Что холост — угадали, а отчего не женюсь? Моя мама кроме меня вырастила еще двух парней. Они оба считают ее своей матерью. Один из них нам родня, другой совсем чужой человек. Но чужой оказался роднее. Справляя пятидесятилетие, наш родственник, выращенный моей матерью, гулял целых два дня, по-купечески широко, со смаком. В первый день сошлись у него люди, нужные для дела и для карьеры, пили, ели, веселились, но за столом не было ни той, кто его вырастил, ни его братьев.

— Почему? — удивленно подняла брови Светлана.

— Человек достиг определенного положения, — развел руками Глеб. — Неудобно ему стало, да и накладным посчитал. Пригласил родных на второй день — доедать оставшееся от «нужных» гостей. И жена его, мило улыбаясь, приговаривала: «Тут у меня чуток курочки осталось, я вам положу?»

— Мерзость, — передернула плечами Светлана.

— Мерзость, — согласился Соломатин. — Больше я в его доме не бывал… Противно. Так и чудится, что перед тобой, как перед бедным родственником, объедки поставят, а я гордый, унижения не терплю. Гордость и жениться не дает: кажется, пригласишь избранницу на объедки, только уже собственной жизни…

— Зря вы так, — ответила она. — Разве может человек точно знать, где и когда найдет счастье?

Официантка принесла салаты, хлеб и минеральную. Оркестранты сложили инструменты и ушли с эстрады. Сильнее стал слышен гул, стоящий в зале ресторана.

— Разрешите? — пожилой человек в белой рубахе и черном пиджаке подошел к их столику со стулом в руках. Светлана напряглась, вопросительно посмотрев на Соломатина.

— Здравствуй, сэрво. Присаживайся, — кивнул тот ему, как старому знакомому. — Девушка со мной.

— Здравствуйте, — слегка поклонился Светлане мужчина. — Давно тебя не видел, Глеб Николаевич. Ко мне пришел?

— К тебе, сэрво, к тебе.

— А я вас узнала, — засмеялась Светлана. — Вы сейчас на скрипке играли. Так? А почему сэрво? Это имя или фамилия?

— Э-э-э, милая девушка, — покачал головой скрипач. — Это не имя, не фамилия и в то же время и имя, и фамилия. Сэрво! — он поднял длинный тонкий палец. — Так называют себя цыгане южных областей России и левобережной Украины. Или сэрви, если нас много. Из сэрви раньше были самые лучшие лошадиные барышники, плясуны и музыканты. Ах, как играли до войны на скрипочках курские цыгане во всех российских пивных! Теперь этого никто уже не может слышать, только остается вспоминать.

— А Яша Конденко? — прищурился Глеб.

— Чтобы не было недоразумений, Яша Конденко — это я… — чуть привстав, поклонился скрипач. — Но Глеб Николаевич по своей доброте всегда преувеличивает. Я не то, что старые цыгане. Сколько нас было и сколько осталось? Но я думаю, что Глеб Николаевич пришел узнать не об этом. Угадал?

— Мне нужны Алик и Моисей, — бросил Соломатин.

— Да-а, — вздохнул скрипач, складывая руки на животе. — Я всегда считал: в моем возрасте лучше каждый день иметь «Цветок папоротника», пусть даже мифический, чем один раз много-много живых цветов. Вам ясно, дорогой Глеб Николаевич?

Светлана молча и настороженно переводила взгляд с одного на другого — девушка не совсем понимала, о чем идет речь, но чувствовала серьезность разговора, полною скрытых намеков, иносказаний, недомолвок. Чего хочет Соломатин от скрипача, зачем спрашивает о каком-то Алике и неизвестном Моисее, кто они? Какое отношение имеют к поискам Юры?

— Перерыв кончается, — поглядев на часы, буднично сообщил Соломатин. — Пойдем, Яков, провожу.

— Прощайте, милая барышня, — встал цыган. — Хотя я не гадалка, но вижу на вашем лице печать большой любви к отсутствующему здесь мужчине. Желаю вам, чтобы ваша любовь была счастливой! У каждого человека должна быть особая любовь. Прощайте…

Скрипач взял Глеба под руку, они медленно пошли к скрытому пыльной портьерой проходу около эстрады.

— Я музыкант, Глеб, — тихо сказал Яков. — У меня музыка! А ты меня втягиваешь в тайные дела, просишь помочь, что-то сказать… Тебе не жаль старого Конденку?

— Нет, — после короткой паузы ответил Соломатин. — Не жаль. И сам Конденко знает — почему.

— Э! Будь проклят тот день, когда я познакомился с тобой, Глеб. Нет, ты не плохой человек, но нельзя же все время напоминать другим, что они когда-то хромали.

— Вот ты и помоги перестать хромать другим, — все так же невозмутимо предложил Соломатин.

— Да? — приостановился цыган. — А что потом будет со мной? Начнут говорить: Яшка-скрипач ссучился?!

— Кто это скажет, если ты больше не хромаешь? — поглядел ему в глаза Глеб. — Ну? Кто?

— Тебе надо жениться, — вздохнул скрипач. — Помягчеешь, начнешь лучше людей понимать, особенно когда появятся дети… Не знаю я, где Алик. Крутился он здесь вместе с Моисеем, но теперь их нет, и где найти, я не знаю. Ни адресов у меня нет, ни телефонов. Хочешь, я вам исполню чардаш Монти?

— Не надо, — Соломатин поиграл желваками. — Я вижу, ты больше всего ценишь собственный покой. Прощай, Яша, играй чардаш на потеху публике, а я пойду заниматься тайными делами.

— Обиделся? — удержал его Конденко. — Не надо расставаться, имея зло на сердце.

— Слушай, Яков, — повинуясь внезапному наитию, сказал Глеб. — Ты о Могильщике ничего не слышал?

— Слышал, — равнодушно пожал плечами скрипач. — Как не слышать? Он тебе тоже нужен? Тогда иди в мотель, ну, в тот, что с ночным баром. Там есть развеселая девка по кличке Мышка, ее все знают, не ошибешься. Расспроси у нее, а я пойду потешать публику. Прощай, Глеб Николаевич! И я тебя прошу, не приходи ко мне с такими делами, приходи слушать музыку…

VIII

Ночевал Фомин в сторожке, а утром вновь началось то, от чего он отвык, живя у Светланы.

Опыт бродяжничества какой-никакой, а все же некоторый у него уже имелся. Поэтому утром он первым делом отправился на рынок, где создавались и тут же распадались «трудовые коллективы». Первая половина утра прошла за разгрузкой помидоров. Получив трояк, Юрка позавтракал в харчевне при рынке, потом пошел звонить Светлане. Ее не было ни дома, ни на работе. Пришлось вернуться на рынок. Потолкался среди покупателей и таких же, как он сам, искателей мелкого приработка. Поняв, что там больше ничего не обломится, начал раздумывать над проблемами бытия. Ехать домой к Светлане он боялся. Вдруг около ее дома ждут соглядатаи? Поехать к Сакуре, поговорить по душам, вернее, вытряхнуть из него душу, узнать, что он прячет на самом ее дне? Но адреса Сакуры нет. И тут вспомнился Икряной — обвислый животик, округлые жесты, пространные обещания помощи. Заехать к нему — узнать адрес Сакуры?..

Доцент оказался дома. Увидев стоящего в дверях Юрку, он смешался — Фомину даже показалось, что Икряной его испугался, но пропустил в прихожую.

— Вот, — жалко улыбнулся Икряной. — Вчера засиделись… Как дела? Есть хочешь?

Поесть не мешало, хотя бы впрок. Икряной проводил Фомина на кухню. «Кают-компания»! — вспомнил Юрка первое посещение доцента. Достал из холодильника бутылку водки, быстро нарезал помидоры и колбасу, поставил на плиту чайник.

— Давай, это… по маленькой, — он разлил водку по пузатым стаканчикам и, не дожидаясь Юрки, выпил.

— Почему не расспрашиваете? А, Михал Владимирыч? — взяв бутерброд с колбасой, мрачно поинтересовался Фомин. К водке не притронулся. — Вдруг я уже документы собрал и пришел узнать, куда их отнести?

— Шутишь? — нервно дернулся Икряной. — Зачем тебя расспрашивать? Раз пришел, значит, надо. Так ведь?

— Мне Александр Михайлович нужен, — сказал Юрка.

— Кажется, мы один раз уже… — начал Икряной.

Фомин, не дослушав, прошел в комнату, снял с серванта большую хрустальную вазу. Увидев, что хозяин приплелся следом за ним, повторил вопрос:

— Мне нужен Шаулов. Понятно?

— Но я… — прижал к груди руки доцент и тут же сморщился, как от зубной боли. Ваза полетела на пол, брызнув в стороны осколками, а Юрка снимал с серванта вторую.

— Что ты делаешь?

— Александр Михайлович объяснит, — усмехнулся Фомин.

— Стой! — зажмурившись, закричал доцент. — Я в милицию…

Вторая ваза грохнулась на пол. Икряной закрыл лицо руками. Фомин подошел к нему вплотную:

— Какая милиция, Михал Владимирыч? Вы отлично знаете, кто такие получатели! Адрес и телефон! Или я здесь…

— Не надо! — взмолился доцент. — Я дам, разбирайтесь сами, но ты никому не скажешь, где и как узнал его адрес. Только на этих условиях.

— Я слушаю, — поторопил Фомин. Михаил Владимирович быстро продиктовал адрес и телефон Сакуры.

— И еще, — Юрка выразительно потер пальцы.

— Да, да, сейчас, — доцент метнулся в спальню, вынес две смятые десятки. — Больше нету, ей-богу нету!

— Ладно, — Юрка взял деньги и пошел в прихожую.

Услышав, как хлопнула закрывшаяся за ним дверь, доцент зло пнул ногой осколки:

— У-у-у! Скотина безрогая! Тварь! — взвизгнул он. Потом обессиленно упал в кресло, тяжело отдуваясь, но тут же сорвался с места, услышав требовательный звонок в дверь.

К его изумлению, в прихожую ввалились двое здоровенных парней, следом шел Мирон.

— Был?! — увидев осколки хрусталя, спросил он.

— Кто? — сделал недоумевающее лицо Икряной.

— Где он? — Мирон ухватил доцента за отвороты куртки.

— Да что ты… Да откуда… — попытался освободиться Михаил Владимирович, но, получив крепкий удар, отлетел в комнату.

— За что? — садясь на полу, простонал он.

— У меня человек рядом с твоим домом дежурит, — зло прошипел Мирон. — Он позвонил, что этот придурок пошел к тебе.

— Господи! — раскачиваясь из стороны в сторону, завыл доцент. — Денег приходил просить.

— Давно ушел? — легонько пнул его ногой Мирон.

— Да только что, — жалобно затянул Михаил Владимирович, проклинавший и Шаулова, который привел к нему Фомина, и Виктора Степановича, и всю их компанию. Прибьют и фамилии не спросят.

— Смотри, интеллигент, — последнее слово в устах Мирона звучало как самое грязное ругательство. — Душу выну! Если еще придет, задержи под любым предлогом. Поехали! — скомандовал он парням. — Далеко он не мог уйти!

После их ухода Икряной еще некоторое время сидел на полу, глядя пустыми глазами на осколки хрусталя. Охая и кряхтя, поднялся, пошел за веником и совком. Заметая осколки, подумал, что надо сегодня же уехать к жене на дачу, предварительно купив любые путевки и билеты на поезд. А лучше на самолет!

IX

«…Харе, харе, Кришна-Харе…» — заунывная, тупая мелодия, сопровождаемая монотонным глухим стуком маленького барабана. Фомин поудобнее оперся спиной о стену, вытянув ноги, и, полуприкрыв глаза, начал вспоминать визит к Икряному.

Наверное, его спас случай. Выйдя из квартиры доцента, он решил навести ревизию в собственных карманах. Выгребая из них мелочь и скомканные купюры, Юрка посмотрел в окно лестничной площадки. У подъезда остановилась машина, из нее выскочили трое парней, шустро кинулись к дверям парадного, загудел, опускаясь, вызванный ими лифт. Мирон! Опять все тот же Мирон!

Не дожидаясь, пока поднимет наверх Мирона и его приятелей тихоходный лифт, Юрка побежал вниз по лестнице. Проскочив несколько пролетов, невольно замедлил бег. Куда он, собственно, торопится? Внизу стоит еще один! Увидев выскочившего из подъезда Фомина, обязательно сообщит об этом и укажет, в какую сторону тот побежал. Что делать?

Несколькими этажами выше хлопнула дверь лифта, потом дверь квартиры. «Зашли к Икряному», — понял Юрка.

Ноги сами, помимо его воли, отсчитывали ступеньку за ступенькой вниз по лестнице. Навалилась тупая апатия. Сейчас они выйдут из квартиры доцента, спустятся вниз и поймают его, как глупого мышонка, запихают в машину и повезут к Виктору Степановичу. Тот радостно потрет большие ладони, словно в предвкушении обильной трапезы, и…

— Опаздываешь! — сердито прошипели рядом. Юрка вздрогнул и оглянулся: невзрачный патлатый малый в потертых джинсах стоял около приоткрытой двери в квартиру.

— Давай, заходи, — махнул он рукой, и Юрка вошел.

— Конспиратор хренов, — беззлобно ругнулся малый, закрывая за ним дверь. — Зачем выше поднимался? Уже собрались.

Юрка прошел следом за ним в комнату с задернутыми шторами, где сидели на стульях и на полу пятнадцать-двадцать пестро одетых парней и девчонок.

— Садись, — малый дернул Фомина за руку, указывая на свободное место около стены.

«Харе, харе, Кришна-Харе…» — заунывная, тупая мелодия.

Один из парней начал стучать в маленький барабан.

«Кришнаиты», — понял Юрка. Ему уже приходилось видеть их в скитаниях по городу. И вот теперь неожиданно попал на сборище кришнаитов. Даже скорее всего не самих кришнаитов, а любопытных молодых людей, решивших прийти послушать агитатора секты.

Из боковой комнатушки вышел молодой человек в очках, начал рассказывать о Кришне. Юрка не слушал — зачем ему Кришна? Интересно, сколько продлится сеанс замусорения мозгов — час, два, три? Хорошо бы просидеть здесь подольше, чтобы не встретиться при выходе со своими преследователями. Однако быстро они примчались, как на крыльях… Ох как нужен им гражданин Фомин! Но зачем? Что же он знает такое? Сам не додумаешься, а расспросить некого. Стоп, а Сакура?! Именно он свел его с Виктором Степановичем, толкнул в получатели, забрал паспорт, обещая оформить на работу в мифическую контору. Уж он-то должен знать?

Опять застучали в барабанчик, затянули надоедливый мотив.

Сеанс закончен.

— Выходим по одному, — предупредил знакомый малый. — Приходи еще, — отпирая дверь, пригласил он.

— Пока, сектант! — небрежно помахал ему рукой Юрка и сбежал вниз по лестнице.

На улице, не желая рисковать, он стремглав пролетел расстояние до ближайшей остановки и, раздвинув руками двери, успел вскочить в отходящий троллейбус. Доехав до центра, перекусил в буфете магазина «Детский мир», потолкался в ЦУМе. Поднимаясь вверх по Кузнецкому мосту, прошел мимо приемной КГБ. Может быть, зайти сюда? А что он скажет? Наплетет небылиц о повесившемся мужике, его дурной жене, мрачной фигуре Виктора Степановича и пьянице Жорке-Могильщике? Уж лучше ехать к Сакуре…

— Юра? — открывший дверь Александр Михайлович был ошарашен. — Ты как меня, собственно?..

— Подсказали, — Юрка нажал на дверь и вошел.

— Проходи, я рад, — Сакура не знал, куда деть руки, и это не укрылось от гостя.

— В общем так, Александр Михайлович, — Фомин решил не тянуть резину, а сразу приступить к делу. — Ты меня втравил в историю, свел с людьми, которые, кроме денег, знают еще одну расплату — нож в бок! Теперь давай, советуй, как дальше жить…

Говоря, Фомин теснил Сакуру к дверям комнаты. Вот они вошли в нее, сделали еще два шага, и Александр Михайлович, не имея больше возможности отступать, вынужден был сесть на диван.

— Надо уладить миром, — быстро ответил Сакура. — Мирон! Хочешь, я позвоню, договорюсь?

— Не надо, — набычился Юрка.

— Зря, ей-богу, зря! — прижал руки к груди Шаулов. Совсем как недавно Икряной. — Я не знаю, что произошло, но иди лучше домой. Подожди, я обо всем договорюсь, и помиритесь.

— Мы не в детском саду — поссорились, помирились. Не понимаете, что ли, какие будут разговоры?

— Господи! — Сакура вскочил и ловко обошел Фомина. — На что ты рассчитываешь, чего добиваешься? Я еще раз повторяю: мне ничего неизвестно, кроме того, что Виктор хочет с тобой обязательно переговорить!

— Ладно, — нервно покусал губы Фомин. — Денег можете дать взаймы? Я отдам. И паспорт верните.

— Денег? Конечно, — Сакура метнулся к пиджаку, висевшему на спинке стула, быстро вытащил бумажник. — Много не могу, но рублей двадцать пять… Устроит? Больше нет, правда.

— А паспорт? — напомнил Юрка. — Паспорт где?

— У Виктора. Я не хотел отдавать, но он мне обещал…

В этот момент раздался звонок в дверь, и оба застыли, напряженно прислушиваясь.

— Саша! Открой! — раздался за дверью женский голос, нетерпеливо застучали кулаком по филетке.

— Это… Это моя жена, — с трудом сглотнув слюну, облегченно вздохнул Шаулов. — Я открою?

Фомин только кивнул в ответ — теперь никакого разговора с Александром Михайловичем не получится. Придется уйти, унося в кармане четвертной, а в душе чувство горечи, опустошенности и отчаяния.

— Что ты тут делал? — подозрительно озираясь, в комнату вошла жена Сакуры. — Здрасьте, молодой человек.

— До свидания, — ответил Юрка, выходя в прихожую.

— Подожди, — кинулся за ним Сакура. — Подожди! Надо решить по-людски. Скажи, где тебя найти, я перед тобой в долгу, я улажу, вот увидишь, только не думай…

— Зачем думать, если я знаю! — ответил Фомин и, отстранив Шаулова, шагнул за порог.

— Шаулов! А ты дурак!

Вернувшийся в комнату Александр Михайлович тяжело повернулся и невидящим взглядом уставился на жену:

— В чем дело?

— Прикидываешься? — она зло сузила глаза. — Кто это?

— Бывший ученик. Приличный молодой человек, — отвернувшись, ответил Сакура.

— Приличный! — взвизгнула жена. — Разве с приличными запираются? У меня сегодня кошелек и ключи в автобусе украли, а то бы я знала, чем ты тут без меня занимаешься…

Не обращая больше внимания на ее вопли и угрозы, Александр Михайлович включил магнитофон, сделав погромче звук.

Теперь, видимо, надо ждать появления Мирона или Вити Рунина? Сколько ждать — минуты, часы, дни? Если они гонят Фомина, ждать недолго. Рука сама потянулась к телефонному аппарату.

— Витя? — услышав знакомый голос на том конце провода, задушевно спросил Шаулов. — Витенька, дорогой, он только что был у меня…

X

Солнце ушло на отдых, спрятавшись за огромное, похожее на серую бетонную скалу здание мотеля. Опускались сумерки, теплые, ласковые, как всегда, немного грустные. По сверкающему полу вестибюля цокали каблучки разодетых женщин, сопровождаемых солидными кавалерами.

— Нам сюда, — оперуполномоченный из местного отделения Олег Рубавин показал на притаившийся в малоприметной нише служебный лифт.

Мимо прошел седой иностранец, ведя под руку молоденькую накрашенную отечественного вида девицу. Она краснела и смущалась, но шла, стараясь сохранить независимый вид.

— Это тоже наше гостеприимство, — горько сказал Олег, кивнув им вслед. — И Мышка из такой публики.

В баре устроились за столиком у окна. Откинувшись на спинку стула, Глеб рассматривал публику в зале — небрежно развалившихся в креслах парней в модной одежде, девиц с неуловимо одинаковым выражением лица, словно многократно повторенным скрытыми зеркалами. Несколько пар танцевали — тряслись груди, мелькали обнаженные ноги, колыхались облака волос — золотистых, угольно-черных, сиренево-фиолетовых с голубизной, под цвет лака на ногтях. Топтали пол летние туфли «мэйд ин Итали» и легкие высокие ботинки типа кроссовок. Казалось, танцевали деньги в пухлых бумажниках. Танцевали «шестерки» и «лады» со стереомузыкой. Танцевали дачи и кооперативные квартиры, видеомагнитофоны «Джи-Ви-Си» и зарубежные цветные телевизоры, партнеры по сегодняшней и завтрашней любви, не оставляющей следа в душе, принадлежащие каждому и каждой.

— Вон она, Мышка, — Рубавин показал глазами на девицу, сидевшую с двумя парнями. Голые плечи Мышки прикрывал широкий шарф с люрексом. Неестественно блестели темные глаза, кривился умело подмалеванный большой рот, алели яркие пятна румян на скулах.

— Надо ее вытаскивать, пока не накачалась, а то потом слова связного не добьешься. Или уведут…

Олег направился к столику, за которым сидела Мышка, и после недолгих переговоров подвел ее к их столику.

— Садись, — предложил ей Глеб. — Разговор будет.

— Об чем? — с готовностью опускаясь на стул, засмеялась она. — Об выпить-закусить? Или о мальчиках?

— О мальчиках, — подтвердил Глеб. — Где Жорка-Могильщик?

— Чудеса! — она захохотала, запрокидывая голову, рассыпая по плечам волосы. — Всем нужен Жорка, какой спрос!

— Парни о нем спрашивали? — догадался Глеб.

— Ну? А выпить у вас есть, или менты не пьют? — Мышка потянулась к бокалу, стоявшему перед Глебом, пригубила и разочарованно протянула: — Вода…

— Слушай, ты шустрый, как электровеник? — Соломатин почувствовал на плече чужую руку и обернулся. Рядом стоял один из парней, накачивавших Мышку водкой. — Не успел прийти, уже всех баб обежал?

— Иди, — посоветовал парню Олег, — не мешай нам.

— Ты!.. — взвился тот, но подскочил его приятель, взял под руку, потащил в сторону, что-то шепча на ухо.

— Пошли, — Глеб встал. — Здесь поговорить не дадут.

— Куда, в участок? — равнодушно зевнув, осведомилась Мышка. — Правое нет забирать.

— Вставай, — потянул ее Олег, — на улицу пойдем. Потом, если хочешь, можешь вернуться.

Мышка поднялась и, поддерживаемая Олегом, пошатываясь, поплелась к лифту. «Как с ней говорить? — тоскливо подумал шагавший следом Соломатин. — Накачалась, стервоза».

— Мышка сразу двоих подклеила, — хихикнула за их спинами одна из барышень. — А говорили, сходит с круга?!

Глеб хотел обернуться, посмотреть, кто это сказал, и заодно проверить, что делают парни, накачивавшие Мышку водкой, но подошел лифт, и подполковник шагнул к его дверям.

— Бай, старичок! — пьяная Мышка игриво помахала ручкой швейцару, открывшему перед ними двери мотеля.

Олег с трудом вывел ее на улицу, дал прикурить.

— Хочу танцевать! — неожиданно заявила Мышка и, выскочив на площадку перед входом, вскинула вверх руку с шарфом.

Где-то в стороне взревел автомобиль, метнулись по фигуре Мышки лучи фар, и тут же Глеб рванулся вперед, как когда-то рвался десятый номер — «Червонец» — к воротам противника, зажав под мышкой дынеобразный мяч. Рванулся, забыв про вновь возникшую боль в сердце, с одной мыслью — успеть!

Коротко свистнул ветер в ушах, еще не успела грубо взять за горло одышка, ноги несли его легко, как в молодости на зеленом поле для игры в регби. Впрочем, поле не всегда было зеленым. Оно бывало мокрым, грязным. Но поле никогда не бывало асфальтовым, как большая площадка перед мотелем, на которой в слепящем свете фар несущегося на скорости автомобиля застыла жалкая маленькая фигурка Мышки с шарфом в поднятой руке.

Не останавливаясь, Глеб подхватил ее, сильно оттолкнул, не удержав равновесия, упал, покатился в сторону, обдирая локти и колени о жесткий асфальт. Глеб не думал о том, что может ободрать лицо и дать еще один повод Собачкину и компании для новых разговоров. Покатился, чувствуя — мимо пролетело тяжелое, пахнущее бензином и горелой резиной тело автомобиля.

Взвизгнув покрышками, темные «Жигули» выскочили на выездную дорожку, ведущую к оживленному шоссе.

— Стой! — крикнул Олег, будто сидевшие в машине могли услышать. Сунув руку за пазуху, он вытащил пистолет.

— Нет! — заорал Глеб. — Нет!

Олег опустил оружие. Соломатин медленно поднялся, чувствуя саднящую боль в разбитом колене и правом боку. Мышка сидела на асфальте и безудержно икала, выкатив испуганные пьяные глаза. Рывком поставив ее на ноги, он подвел Мышку к Олегу, убиравшему оружие. Руки у него дрожали, и ствол пистолета цеплялся, никак не желая попадать в кобуру.

— Номер видел? — морщась от боли, спросил Глеб.

Олег только покачал головой, кусая губы.

— Не надо стрелять, — устало бросил Соломатин. — Потом мы же окажемся виноватыми. Пошли, — кивнул он Мышке и, не оборачиваясь, захромал к служебной машине.

— За что?! — взвизгнула вдруг протрезвевшая Мышка. Видимо до нее дошел смысл происшедшего.

Олег, как мог, успокоил ее. Мышка напряженно морщила лобик, пытаясь уразуметь: чего хочет странный милиционер, вытащивший ее из-под колес? Зачем ему понадобился Жорка-Могильщик? Нет, если он так нужен, она всегда пожалуйста. Он ей с боку-припеку, этот Жорка, не ясно только, отчего с ним живет ее подруга, хотя, если подумать, можно понять — у них ребенок. Дети — это такая штука! Ей лично, хоть задаром, хоть с самыми большими деньгами давай сейчас младенца… Лучше удавиться! Да, Жорка наверняка у своей дуры, за городом. Нет, адреса Мышка не знает, к чему ей адрес, она объяснит, как ехать. Нарисовать? Нарисует — это же не деньги рисовать, за это не посадят?

— Спасибо, — убирая в карман порванного на плече пиджака бумажку с корявым рисунком Мышки и именем подруги, сказал Глеб. — Иди…

Мышка неловко выбралась из машины, пошла в сторону мотеля, прихрамывая и волоча за собой по асфальту зажатый в кулаке блестящий шарф. Остановилась, словно задумавшись, потом вернулась, рывком открыла дверцу:

— Слушай, начальник! — Мышка обняла за плечи Соломатина. — Ты настоящий мужик, не то, что эти… Мразь! Сегодня с тобой поеду, хочешь? Ну нет, правда, ты мне нравишься. Я тебе служить буду, как раба… — и, поймав руку Глеба, попыталась прижать ее к бедру.

Почувствовав его теплую упругость через тонкую, шелковистую ткань платья, Соломатин отдернул ладонь, словно обжегшись. Только этого еще не хватало!

— Сегодня не могу, — как можно мягче сказал он, с трудом отрывая ее от себя. — Иди, Мышка.

Она отшатнулась и, зябко кутаясь в шарф, поплелась на свет окон мотеля.

— Отправь ее домой, — попросил Глеб Олега. — И вообще пригляди за ней… Заодно проверь, там ли еще парни, сидевшие с ней за одним столиком. Думаю, они и были в тех «Жигулях».

XI

Вывеска «Почта» попалась Юрке на глаза совершенно случайно. Он даже приостановился от внезапно поразившей его мысли — написать письмо! Толкнув обитую «вагонкой» дверь, он вошел на почту, взял тонкую пачку голубовато-серых листов.

Выведя «Дорогая Света!», Фомин надолго задумался, покусывая кончик ручки. И тут пришло еще одно решение — торопиться все равно некуда, поэтому можно написать несколько писем и отправлять по одному ежедневно. Потом они будут приходить к ней по очереди, как приветы от него, приветы-напоминания, что еще ходит по земле Юрка Фомин, ничего не забывший из случившегося между ними в тесной стандартной квартире душными летними ночами, короткими и длинными одновременно.

Решено! Он расскажет ей о любви, расскажет о скитаниях по городу, подробно опишет встречи с Сакурой, Икряным, Виктором Степановичем и Жоркой-Могильщиком, напишет о сальном Леве, заведующем шашлычной…

Стоп! Голова садовая!

Фомин хлопнул себя ладонью по лбу — как он мог забыть! Жирненький волосатый Лева — это же прямая нитка к Виктору Степановичу, Жорке и их приятелям! Если не пожалеть времени, которого у Юрки предостаточно, чего нельзя сказать о деньгах, можно пешком повторить путь, проделанный в автомобиле Виктора, найти двор, куда выходит заветная дверь кухни шашлычной, поболтаться там пару дней и подкараулить кого-нибудь из Витиной команды. Вряд ли они прекратили сбор дани.

И тогда выбить из получателя адреса и телефоны. Если никто не может или не хочет заниматься, то кому же это делать, кроме Юрки Фомина? Сумел вляпаться в дерьмо, сам и отмывайся от грязи! Написать об этом Светке или не стоит? Пожалуй, можно написать, поговорить с ней хотя бы в письме. Так редко бывает, что женщина становится частью души мужчины…

XII

Проснувшись, Борис Иванович долго лежал в постели — не хотелось вставать, начинать привычные дела, крутиться в надоевшем водовороте событий. Таисия Романовна отдыхала в санатории, и Усов блаженствовал на полухолостяцком положении. Подняться заставил песик, жаждавший излить накопленное за ночь под кустиком во дворе. Чтобы не мучить бедное животное, пришлось встать, накинуть на себя плащ и выгулять собачку. Потом Борис Иванович завтракал в одиночестве, просматривая за чашкой кофе вчерашние газеты.

По оконному стеклу текли мутные капли дождя.

Отключив телефон, Усов прилег на диван. Незаметно он тихо задремал.

Проснулся внезапно от резких звуков, не сразу поняв, что это звонки в дверь. Поматывая тяжелой со сна головой, пошел открывать.

Увидев Нину Николаевну, он почувствовал, как его мгновенно охватило раздражение от ее бесцеремонности, прилипчивости, бесстыдства и всего-всего, позволяющего в любой момент не давать ему покоя.

— Прости, но у тебя не отвечает телефон, я была вынуждена заехать сама, — не снимая плаща, она прошла в кабинет и опустилась в кресло у стола.

— Скоро вернется из санатория Таиса, тогда не примчишься, — недовольно буркнул Борис Иванович, разглядывая набухшие под глазами Нинки мешки. «Стареет, как ни хорохорится, стареет». — Поэтому я тебя хочу попросить…

— Боря, Ирина ушла к отцу, — перебила его Филатова. — А вчера отнесла заявление Соломатину.

— Я хочу попросить не устраивать налетов на мой дом, — невозмутимо, словно не слыша ее, закончил Усов. — И потом, это просто неприлично, в конце концов!

— Неприлично! Великий моралист! — презрительно скривила губы Нина Николаевна. — Тебе было прилично спать со мною при живом муже и считать себя его другом? И свою воблу Таису обманывать всю жизнь, прилично? Разве ты не понял, что я сказала? Не понимаешь, что произошло? Если раньше я считалась жертвой трагических обстоятельств, то теперь становлюсь женой висельника и ворюги… Ну сделай что-нибудь!

— А что?! — ернически скорчил рожу Борис Иванович, заглядывая в ее наглые глаза. — Что ты можешь мне предложить? Опять себя? Или полагаешь, что я позвоню министру внутренних дел и попрошу не давать хода заявлению твоей дочери? К сожалению, не знаю его телефона.

— Борис! Прекрати. Все слишком серьезно. Я говорила с Ириной, оказывается, она подслушивала телефонные разговоры Коли и написала о своем подозрении на убийство. — Филатова плаксиво сморщилась, выхватила из рукава маленький кружевной платочек, прижала к густо подведенным глазам.

«Какой фарс!» — неприязненно покосился на нее Усов.

— Убийство! — фыркнул он. — Кому надо его убивать? За такое к стенке поставят, а жить любому охота. Разберутся, там тоже не дети сидят на должностях, профессионалы. И вообще, чего ты от меня хочешь?

— Подлец ты, Боря… — устало сказала Нина Николаевна, поднимаясь с кресла. — Мелкий подлец, вот кто. Ничего я не буду объяснять, не буду больше ничего просить.

— Помилуй, голубушка, — сделал обиженное лицо Борис Иванович. — Ты приехала оскорбить меня в собственном доме? И еще говоришь о каких-то просьбах? Довольно, я устал от тебя, от твоих угроз, от твоих бесконечных проблем, которые почему-то должен разрешать именно я. Езжай, милая, с Богом!

— Не пожалей потом… — Филатова пошла к выходу.

— Хватит! — не выдержав, хлопнул по столу ладонью Усов. — Вон отсюда! И не смей звонить или приезжать! Не то я действительно вспомню, что еще кое-что могу и тогда…

— Ну что тогда?! — повернулась она. — Слизняк! — плюнула ему под ноги и вышла.

«Вот и все, — Усов вынул из кармана трубочку с нитроглицерином, бросил под язык маленькую таблетку. — Так и должно было случиться, и хорошо, что раньше, чем позже. Высказывать ей накопившееся, бросать в лицо обидные слова, разъярить эту мегеру?»

Вздохнув, Борис Иванович снял трубку телефона и набрал знакомый номер. Мысленно представил, как по проводам бегут невидимые глазу электрические сигналы, достигают другого аппарата, установленного в старой, большой квартире, и заставляют его вздрогнуть, издав дребезжащий звонок. Грузный лысоватый человек поворачивает голову на звук телефонного зуммера, откладывает в сторону недочитанный журнал и, привычно перебирая большими руками по блестящим ободам колес инвалидной коляски, подкатывает к трезвонящему аппарату…

— Да, — ответили на том конце провода глубоким баритоном.

— Это я… — вздохнул Борис Иванович. — Не даю покоя?

— Покой нам только снится, — коротко ответил Оракул. — Что еще приключилось в датском королевстве?

Рассказывая о последних новостях, Усов представлял, как его собеседник щурится, недовольно постукивая толстыми пальцами по подлокотнику инвалидного кресла.

— Ясно, — пророкотал баритон.

— Придется побеспокоить стойкого оловянного солдатика, — в который раз за сегодня вздохнул Усов.

— Сделаем, — заверил Оракул.

XIII

— Милованов! — сняв трубку, привычно назвался Роман Александрович и услышал знакомый, чуть надтреснутый тенорок, однажды уже беспокоивший его на даче.

— Роман Лексаныч, дорогой, опять та же история…

— Не понимаю, — сухо ответил Милованов, хотя прекрасно понял. Только не объяснять же, что сейчас происходит в глубинах его ведомства, когда наверху сидят новые люди, выдвигающие непривычные требования, поговаривают о выборности руководителей. Если до этого дойдет, вряд ли Милованову быть избранным.

— Я объясню, — с неприятным упорством продолжил собеседник. — Помните просьбу относительно семьи, потерявшей кормильца?

— Припоминаю, — схитрил Милованов. — Я полагал инцидент исчерпанным, необходимые меры приняты.

— В том-то и дело, что не исчерпан! Дочь, видите ли, воспылала жаждой выяснения истины. Вернее, не дочь, а падчерица. Накатала заявление, теперь людей следователи дергать начнут…

— Я не могу нарушать закон, — холодно перебил Роман Александрович. — Существует установленный порядок рассмотрения заявлений граждан, а также прокуратура, надзирающая за этим. Если нет никакого криминала, то нечего волноваться.

— Отказываетесь помочь? — посте непродолжительной паузы осведомился знакомый. — Обидно… Не хотелось вам напоминать о некоторых, так сказать, деталях, об определенных обязательствах, существующих между деловыми людьми.

— Не хочется, так не напоминайте! — разозлился Милованов. Какого рожна им надо? Сдурели совсем, думают, он Господь Бог, всемогущ и всеведущ? У него собственных забот полон рот, а забивать его хлопотами до такой степени, что станет невозможно дышать, он совершенно не намерен, как не намерен ввязываться в истории, могущие привести на жесткую скамеечку в зале, где при стечении любопытного народа предоставляют последнее слово. То, в чем он до этого шел навстречу, недоказуемо, а сейчас зримо обозначилась грань, ступив за которую, подставишь себя… Нет, шут с ними, пусть клянут его и презирают. Он хочет спокойно получить причитающийся пенсион с отставкой.

— У вас все? — как подчиненного мелкого ранга спросил он. Спросил жестко и зло. — Тогда будьте здоровы!

XIV

— Эксгумация сейчас практически бесполезна, расхаживая по кабинету, говорил Глотов. — Хотя не исключаю возможности ее проведения. Ты читай, ребята хорошо поработали, целая система крупных хищений прослеживается по месту службы покойного Филатова. Кончик ниточки есть, скоро весь клубочек размотаем, и приведет он, как в той детской сказочке, к мифическому Оракулу и «поставщикам по февралю». Тебе тоже попотеть придется, заходя с другого бока к тепленькой компании. Чем больше влезаю в дело, тем крепче уверенность, что падчерица Филатова не ошиблась, написав заявление об убийстве. Конечно, окажись у нас под руками Фомин, было бы проще, но парень нас боится, как, впрочем, и остальных.

— Сами виноваты, — поднял голову Соломатин. — У меня иногда возникает ощущение, что мы очень долго болели, а теперь помаленьку начинаем выздоравливать. Медленно, но выздоравливать. Однако многие в это не верят. Вера штука такая — убить можно быстро, а завоевать ее снова…

Сейчас, сидя напротив неприбранной, ежеминутно запахивающей на груди линялый ситцевый халатик молодой женщины с младенцем на руках, Глеб вспомнил разговор с Глотовым.

— Чего хотите-то? — убирая свободной рукой со лба потные волосы, устало спросила подружка Жорки-Могильщика.

Соломатин покосился на развешенное по веревкам бельишко, на небогатую обстановку загородного домика. Хорошо, что он нашел Люсю, плохо, что нет самого Жорки. Попробовать поговорить с ней откровенно? Поверит ли? Не просто, как человек человеку, а как милиционеру, увидит ли в тебе правду и опору, защиту и справедливость? Не секрет, что один дурак, надевший на себя милицейский мундир, может принести столько вреда, что потом не отмоешься никакими газетными публикациями о героизме.

— Хочу узнать, где Жора, — ответил Глеб.

— В Москву поехал, — придерживая прыгавшего у нее на коленях ребенка, сказала Люся. Достав из кармана платок, вытерла им слюни на губах своего чада. — Дела у него. Обещал уехать скоро отсюда.

— Куда? — заинтересовался Соломатин.

— Куда? — отмахнулась Люся. — Сам не знает, врет постоянно. Думает, я не понимаю, дурочку нашел мозги пудрить обещаниями. Вот он, подарок его, Клавка.

— А я думал, мальчик, — улыбнулся Глеб.

— Ага, похожа, вся в отца, — бледно улыбнулась Люся. — Тоже вырастет болтушкой. Зачем он вам? Просто так из вашей конторы не приезжают, да еще в такую даль.

— Когда вернется? — словно не слыша ее вопросов, продолжал гнуть свое Соломатин. — Зачем поехал, не говорил?

— Он все письма писал, — горько усмехнулась Люся. — Я-то, дура, думала, что другую нашел, собрала одно порванное, сложила по клочкам. Он ведь как: обязательно выпивши пишет. Пропади она пропадом, эта водка…

— Вы насчет письма, — деликатно напомнил Глеб.

— Ах да, сложила я клочки, а там все какому-то Вите он грозит заявить на него, если тот денег не заплатит. Не знаю! — упреждая вопрос Соломатина, покачала она головой. — Ни Вити не знаю, ни его адреса, ни Жоркиных дел. Ничего не знаю. Письмо он отправил, а потом ходил в город звонить. Вернулся довольный, сказал, что договорился обо всем, скоро ему заплатят и мы уедем на юг. А сегодня собрался в Москву, у него там на почте свидание назначено.

— На какой почте?

— Родня ему переводы присылает, — объяснила Люся. — Всегда на одно почтовое отделение, на Бронной.

— Во сколько встреча? — поднимаясь и глядя на часы, спросил Глеб. Было двенадцать. — Фото Жоры можете дать?

— Точно не знаю, вроде в два. Карточка вот, возьмите, если надо. А что случилось?

— Будем надеяться, ничего… — уже от дверей ответил Соломатин и вышел во двор.

XV

После сонного загородного покоя вокзальная суета, окружившая Жорку, показалась бестолковой.

Выбравшись из толкучки, он умело влез в середину длинной очереди за мороженым и получил расползающееся от жары «эскимо». Перейдя на теневую сторону улицы, он пошел, облизывая несладкую шоколадную глазурь. Интересно, кто придет на встречу с ним? В телефонном разговоре Жорка настаивал, чтобы пришел человек, который сможет правильно оценить стоимость продаваемых материалов. В успехе не сомневался — есть второй экземпляр бумаг, спрятанный в только ему известном месте. Придется Вите с его драгоценным шефом раскошелиться, удовлетворить скромные потребности Жоры Осипова, выдать на домишко, на дачку да на обзаведение. Не зря он собирал всякую грязь, она тоже денег стоит. Почитал Витя его письмецо, отправленное на адрес Шаулова, и сразу стал сговорчивым. А там ведь только чуток приоткрылся Жора, считай, самую малость, но подействовало, зацепило крючком намертво.

Доехав до Пушкинской площади, Жорка сошел с троллейбуса и мимо кафе «Лира» пошел по Бронной. Вскоре показалось знакомое здание отделения связи.

На почте Жорка сел лицом к двери. Время тянулось медленно, лихорадочное возбуждение, владевшее Жоркой в первые минуты ожидания, успело смениться сначала легкой нервозностью, а затем тупой апатией — неизвестный посланец опаздывал уже на семь минут!

Входили и выходили не те люди. Сперва женщина с плаксивым ребенком, за ней мужик лет под сорок. Скосив глаза, Жорка видел, как он выписывал на открытке приветы родне. Потом опустил ее в ящик и направился к выходу. И тут в зал вошел очкастый малый с дипломатом в руках.

Вновь пришедший огляделся и направился прямо к Жорке. Уселся рядом, поставил между ног свой дипломат и взял чистый бланк телеграммы. Обмакнул перо в чернильницу, написал на нем только одно слово: «Жора?»

— Да — выдохнул Осипов.

— Я от Вити, — улыбнулся очкастый. — Надо перетолковать.

— Надо, — немного помедлив, ответил Жорка и быстро добавил: — Без бабок разговора не будет!

— Конечно, — согласился очкастый и поднял на колени дипломат. Щелкнули замочки, приподнялась крышка, и жадному взгляду Осипова открылись пачки купюр. — А ваши материалы?

— Вот, — Жорка тоже приоткрыл портфель, показав пачку листов, скрепленную большой канцелярской скрепкой.

— Да, да, — закивал очкастенький, — надо оценить.

— Не будем торговаться, — прервал Осипов.

— Но послушайте, — парень поправил очки, съезжавшие с потной переносицы, — вы предлагаете копии, а если у вас вдруг возникнет желание продать оригинал? Наши условия: половина сейчас, остальные за оригинал. И согласитесь, нужны гарантии, что материалы не будут вами восстановлены.

— Нет, всю сумму сразу! — облизнул языком пересохшие губы Жорка. — Читаете, соглашаетесь и выплачиваете. Потом едем вместе, но только вдвоем, за оригиналом. Я при вас пересчитываю бабки, чтобы вы не бросили мне куклу из газетки.

— Хорошо, — сразу же согласился очкастый. В другое время Осипов насторожился бы, но лежавшие в дипломате пачки денег притупили бдительность. — Давайте так: я начну читать, вы считать, но тут несколько неудобно… Может, выйдем на улицу?

Жорка задумался. С одной стороны, очкастый прав — нельзя же прямо в зале почтового отделения пересчитывать плотно уложенные в чемодане купюры. С другой — на улице могут подстерегать любые неожиданности.

Очкарик молча ждал, положив перед собой на стол сцепленные пальцы. На запястье — металлический браслет с японскими часами, по циферблату неумолимо бежит торопливая стрелка.

— Ладно, — Осипов встал, осмотрел полупустой зал почты: ничего подозрительного. — Пошли.

Жорка вышел первым и остановился. Очкарик не торопил, оставив право решения за инициатором встречи — это несколько успокоило Осипова. Зорко высматривая, не мелькнут ли где знакомые фигуры бойцов Вити Рунина, Жорка предложил:

— Может, к Патриаршьим прудам? — и, сойдя со ступенек крылечка, свернул в переулок.

— На прудах многолюдно, — догнав его, очкарик указал на подворотню, в глубине которой виднелся тихий зеленый дворик. — Не желаете?

Жорка не поддался легкомыслию и вновь внимательно осмотрел улицу, хорошо помня, что покойникам деньги не нужны. Пустынный проулок и сонный покой безжизненно застывших под жарким солнцем деревьев успокоили, и тогда он шагнул под гулкий свод подворотни.

Когда до выхода во двор осталось менее десятка шагов, впереди внезапно появилась машина, из нее выскочили какие-то люди и бросились навстречу. Сзади тоже скрипнули тормоза, но обернуться Жорка не смог. Ему стало плохо, ноги ослабли, противная пустота образовалась внутри. Из последних сил он вцепился в портфель и прислонился спиной к стене.

Вокруг происходило нечто непонятное. Откуда ни возьмись вынырнул мужик, сидевший с ним рядом на почте, ловко отбив удар неизвестного парня, начал выворачивать ему руки за спину. Покатились сцепившись два рослых малых, пытаясь подмять один другого, кто-то тащил к выходу из подворотни упирающегося очкарика.

Обретя способность двигаться, Осипов, зажмурив глаза, дико заорал и, не разбирая дороги, бросился прочь от страшного месива тел. Прощай, мечта о домике на берегу теплого моря, прощай все и плевать на все, лишь бы скорее отсюда, скорее! Вырваться и бежать по улицам туда, где толпа, где тебя никто не найдет!

Споткнувшись, он растянулся на земле, вылетел из рук портфель. Еще не успев почувствовать боль в ободранных ладонях, Жорка на четвереньках рванулся за ним, но его подхватили сзади подмышки и, не обращая внимания на отчаянное сопротивление, потащили к машине. Очутившись в глухом отсеке «уазика», услышав, как хлопнула закрывшаяся за ним металлическая дверь, не имеющая ручки внутри, Осипов понял: теперь за ним долго будут захлопываться тяжелые двери без ручек. Придется вставать и ложиться по команде, и впереди так много страшного, нежелаемого, приходившего к нему в кошмарных сновидениях, заставлявших больно сжиматься сердце. И Жорка глухо застонал, закрыв лицо руками.

XVI

Надежда, что Левино заведение удастся отыскать быстро, не сбылась. Фомин тыкался из одного переулка в другой, кляня распоследними словами архитектурное управление города и хитроумного Виктора Степановича. Потом начал выспрашивать у прохожих, где столовые, рестораны или шашлычные, приходил, смотрел, проверял их дворы — так дело пошло быстрее.

Язык до Киева доведет. В справедливости этой поговорки Юрка убедился, когда, выслушав разъяснения словоохотливого старичка, вышел к ресторанчику без названия, спрятавшемуся в тихом переулке. Нашел! Вон дверь, прикрытая марлевой занавеской, а вон там, в углу двора, они осматривали Левин аппарат. Юрка неожиданно растерялся. Думал, найдет, ворвется, все раскрутит и вывернет наизнанку. А тут деловитая разгрузка продуктов из машины, рой мух над помойкой, забранные частой сеткой окна. И аппарата Льва Михайловича не видно… Еще не приехал или уже сменил среду обитания?

Сгорбившись, Фомин потерянно поплелся прочь от найденного и вдруг оказавшегося ненужным двора. Что он, в самом деле, Шерлок Холмс? Нет, кишка тонка… О чем говорить с Левой, что тот скажет о Викторе Степановиче? Сделает круглые глаза и отопрется от всего, да еще в милицию позвонит. Ну, если не в милицию, то Виктору точно доложится.

Усевшись на лавку около остановки автобуса, Юрка уставился на проезжую часть дороги — просто так, от нечего делать. И вдруг не поверил глазам — мимо него серебристо-серым облаком проплыл аппарат Левы, а следом, как рыбка-прилипала, проскочил «жигуленок» с Мироном. Юрка даже привстал — на такую удачу и рассчитывать было трудно.

В голове у Фомина завертелись картинки из зарубежных фильмов, где герой-одиночка смело вступал в схватку с мафиози. Но здесь не кино, а Юрка Фомин не западный супермен — у него голые руки, никаких документов, почти нет денег, а Мирон проезжает мимо на машине. Посидит у Левы на втором этаже, поговорит, скушает шашлык и, сев в «жигули», помчится дальше.

Однако мысль уже засела в Юркиной голове и упрямо требовала действия.

Отыскав двушку, Фомин вошел в телефонную будку, набрал номер Светланы:

— Это я… Не разъединяйся! Позвони Глебу, я оставил карточку с его телефонами, пусть подъедет сюда. Записывай адрес… Здесь тот, из метро… Я сам с ними разберусь, чтобы ты не считала меня трусом и предателем!

Не слушая, что она кричит в ответ, повесил трубку — он решил действовать, не дожидаясь приезда Глеба.

Пройдя через двор, Юрка с независимым видом подошел к двери, ведущей в запутанные коридоры хозяйства Льва Михайловича, беспрепятственно вошел. Пока все складывалось удачно.

Поднявшись по лестнице, Фомин прокрался по коридорчику к дверям зала, прислушался — тихо. Вот это номер, значит, они сидят не здесь? А где? Наверняка у Левы есть кабинет. Искать, спрашивать? Нет, не стоит привлекать к себе внимание, лучше спуститься по лестнице вниз и там подождать Мирона.

Мирон появился неожиданно. Он сбежал вниз по лестнице и прошмыгнул мимо, мазнув по лицу Фомина пустым взглядом, но, сделав еще шаг, обернулся.

Не дав ему опомниться, Фомин шагнул вперед и ударил, целясь в живот, но сам наткнулся на жесткий кулак Мирона. И тут же боль взорвалась у Юрки под ребрами. Увидев около лица пряжку ремня на поясе брюк противника, Фомин изо всех сил боднул в нее лбом и, уже падая вместе с Мироном на пол, успел поймать его руку, вывернуть ее, ломая кисть болевым приемом. Злобная радость охватила Юрку — теперь не выпустит! Мирон охнул.

— Вставай! — встряхнул его Юрка. — Пошли к машине, ну!

На счастье двор был пуст. Подтащив Мирона к «жигулям», Юрка заставил его отпереть дверцу и приказал:

— Полезай!

Тот послушно нырнул внутрь, морщась от боли. Следом за ним быстро уселся Фомин.

— Что теперь? — спросил Мирон.

— Сам знаешь, — оборвал Юрка. — Давай, вези к главному шефу. Как там вы его называете, пророк, что ли?

— Не поедем, — уныло ответил Мирон. — Можешь не верить, но я его не знаю. Его никто не знает.

— Не ври! — зло ткнул его кулаком в бок Фомин, отметив, что Мирон боится, поскольку не знает его намерений.

— Да пойми ты, я правду говорю, — стукнул ладонями по баранке Мирон. — Ты ответь, чего добиваешься?

— А чего добиваешься ты, карауля меня по всем адресам? — прищурился Юрка. — Вы говорите о правде, вот и я хочу ее знать. Понятно?

— Понятно, — Мирон обреченно вздохнул. — Искали тебя, чтобы все уладить, пока ты дров не наломал…

— Ага, поэтому решили прирезать в подворотне? Кто знает вашего шефа? Виктор?

— Наверное… Отвезти к нему? Тогда ваши желания увидеться совпадут. Только не тычь мне кулаком под ребра, а то врежемся в кого-нибудь.

Мирон включил мотор.

— Дам тебе совет. Не при на Виктора рогом, а то получишь по челюсти, — доверительно посоветовал он Юрке. — Тем более он запретил тебя даже пальцем трогать, когда разыщут. Цени.

— Оценил уже, — буркнул Фомин. — Когда приедем, не вздумай номера откалывать.

— Зачем? — уже совершенно спокойно улыбнулся Мирон. — Ты просто подарок судьбы для меня. Поручили разыскать, а тут сам нашелся. Я с Вити еще денежки за работу попрошу, а уж ты, дружок, мне в этом не мешай. Заметано?

Фомин не отвечал. Внимательно следя за Мироном, он гадал: дозвонилась ли Светлана к Глебу? Если он сейчас приедет к кабаку Левы, то никого не застанет. Наверное, стоило его подождать. Может, еще не поздно вернуться? Или позвонить от дома Виктора Степановича и назвать адрес? Так, видимо, и надо поступить. Стрелки часов на приборной панели показывали без четверти двенадцать — почти весь день впереди.

XVII

Глотов долго, с нескрываемым интересом рассматривал Жорку-Могильщика.

Глеб примостился в углу.

Тишина давила на Жорку, заставляла нервничать. Хоть бы спрашивали что-нибудь, а то глазеют, как на диковинное животное в зоопарке, и молчат.

Почему они молчат, почему?! Чего ждут? Хотят добить его окончательно, приказав повернуться на звук открывшейся двери, чтобы он увидел в ее проеме сопровождаемого конвоиром Витю Рунина? Нет, такого быть не может, он же только вчера разговаривал по телефону с Шауловым, а тот перезванивал Рунину. Если только вездесущий, всегда старающийся быть посредником Саша Шаулов сам не сдал его этим молчаливым людям, вымаливая прощение за большие и малые грехи, выторговывая снисхождение, рьяно расталкивая локтями конкурентов по спасению собственных шкур?

От многоопытных приятелей Жорка слышал: бывают такие ситуации, когда тянуть с признанием — смерти подобно: другие могут опередить. «Рассыпаться» раньше и превратить тебя в «паровоза», тянущего на себе основную тяжесть обвинения и, соответственно, получающего самый долгий срок от самого гуманного в мире суда — такая перспектива не улыбалась, но исключать ее полностью не стоило. Взяли его не одного, Витины бойцы тоже попались. Наверняка сейчас они сидят в других кабинетах, напротив таких же смурных мужиков и потеют, ожидая вопросов.

И тут Жорка похолодел — вспомнил портфельчик. Там же все, чем он собирался торговать! Все, что собрал за несколько лет — где подглядывая, где подслушивая, где восстанавливая истину по обрывкам разговоров.

Где заветный портфельчик? В нем заключены не только домик на морском берегу и «жигули», но и длина срока, который отмерят гражданину Осипову до того момента, когда он снова получит право услышать обращенное к себе слово товарищ.

Словно подслушав его мысли, сидевший на подоконнике Глотов встал, открыл ящик стола, положил перед Жоркой тот самый портфель. Сжав его длинными пальцами, посмотрел Жорке прямо в глаза. Тот опустил голову и глухо буркнул:

— Я расскажу…

Начинал Жорка просто — со спекуляции пластинками у магазина «Мелодия». Он завидовал тем, кто «стоил» дороже его, очень завидовал, пока не познакомился с Шауловым. Александр Михайлович умел заинтересовать и очаровать, но все это в Жоркиных глазах стоило не многого, пока Шаулов не предложил хорошего заработка. На чем? На выполнении ежедневных поручений — съездить по указанному адресу, передать конверт или получить сверток, а за это пять, десять, пятнадцать рублей. И никакого риска — лучше, чем выдерживать конкуренцию на толкучке у «Мелодии».

Вскоре Жора получил указание вступать с некоторыми посещаемыми им людьми в разговоры, передавая им угрозы. Он понимал: за внешне ничего не значащими фразами скрывается угроза, причем весьма реальная. После того как при одном из визитов Жоре серьезно набили морду, его стали отправлять по адресам в компании пары-тройки бойцов. Тогда впервые на арене появился Виктор Степанович Рунин.

Случайно Осипов узнал о существовании всемогущего Оракула, отдающего распоряжения по телефону хорошо поставленным баритоном — распоряжения должны исполняться, как самые строжайшие приказы, не подлежащие обсуждению. Выполняешь — сыт, обут, одет в импортное шмотье, имеешь деньги и защиту; нет — пеняй на себя! Словно из рога изобилия, только со знаком минус, посыпятся различные невзгоды, вплоть до знакомства с уважаемым ведомством, то есть с милицией. А уж про выбитые зубы, сломанные ноги, разгром в квартире и говорить нечего.

Нет, ему самому Оракул не звонил никогда, но Жорка случайно слышал его разговор по телефону с Руниным. Тот почтительно внимал, не перебивая и только поддакивая, во всем соглашаясь.

Глядя на этого, всегда уверенного в себе человека, располагающего большими деньгами, с готовностью выслушивающего наставления баритона, Осипов решил: он будет не он, если не заставит теплую компанию отвалить хорошую сумму.

Однако решение — это только желание реализации. И Жорка начал собирать все, что только мог узнать, о делах Оракула, Рунина, Шаулова, занимавшихся стройматериалами и валютой, камушками, играми на компьютерах и репетиторским бизнесом. Оракул вкладывал деньги во все, приносящее доход, оплетал сетью поборов общепит, торговлю, сферу услуг… Его уважали и боялись, боялись и ненавидели, но платили, платили и искали его благорасположения, чтобы получить возможность войти в выгодное дело.

Кропотливо собирая материалы, Осипов дождался «звездного часа» — появился Фомин, которого начали усиленно натаскивать на роль получателя для работы с Филатовым, имевшим возможность распоряжаться стройматериалами.

Жора стоял у самого истока этой аферы, вместе с одним ловким малым предложив кольцо с алмазом падчерице Николая Евгеньевича, оказавшейся в компании людей, работающих на Оракула. Исчезновение кольца — дело ловких рук, не более того, а о финансовом положении Филатовых и характере взаимоотношений в их семье Рунин и Оракул были прекрасно осведомлены.

Сначала все шло как нельзя лучше — Филатов с головой влез в западню, но потом вдруг заартачился и, скорее всего, с ним просто свели счеты, заставив замолчать навеки.

Видимо, Юрка Фомин узнал нечто опасное для Оракула и его подручных. На этом Жора и решил «сорвать банк». В нервозной обстановке легче вытребовать свое, тем более Юрку никак не могли отыскать и в любой момент ожидали всякого — вдруг он надумает заявить в милицию или прокуратуру? Материалы в портфеле, гражданин следователь может с ними ознакомиться, они теперь Жоре не понадобятся, но у него есть просьба — учесть их как явку с повинной.

Зазвонил телефон, и Соломатин, с большим интересом слушавший рассказ Осипова, снял трубку.

— Да, я. Здравствуйте, Светлана, — Глеб быстро подтянул к себе чистый лист бумаги и карандаш. — Пишу… Где он сейчас? Да не ревите, еще ничего не случилось. Нет, вам никуда не нужно ходить и ездить. Повторяю, не нужно! Я перезвоню…

Положив трубку, он тяжелым взглядом уставился на Жорку:

— Адрес Шаулова знаешь? Диктуй… Адрес Рунина? Не знаешь?.. Кто мог быть в ресторане у Льва Михайловича?

— Мирон… — испуганный Жорка едва шевелил губами.

— Фомин объявился, — пояснил Глотову Соломатин и тут же набрал внутренний номер. — Соловьев? Вася, где хочешь добывай машину, собирай ребят, сейчас выезжаем. Жди, я иду…

— Ты куда? — спросил Глотов.

— В кабак, к Леве, Фомин был там. Если не застанем, то к Шаулову, а потом к Рунину. Как раз успеют узнать и сообщить нам его адрес…

XVIII

Как только Мирон выключил зажигание, Юрка тут же отобрал ключи от машины.

Да, позвонить здесь неоткуда. Искать телефон-автомат — упустишь Мирона. Ладно, дальше видно будет.

В подъезд вошли без происшествий. Вызвали лифт, молча стояли, ожидая, пока спустится с верхних этажей кабина.

Выйдя на площадку, Мирон направился к дверям угловой квартиры и несколько раз нажал на кнопку звонка. Стоявший сзади него Юрка почувствовал, как вспотели ладони и возникло желание взять в руки что-нибудь тяжелое. При незапланированной встрече с Виктором Степановичем не помешает. Но тут на пороге появился сам Рунин. Увидев Юрку, немного смешался, но быстро овладел собой.

— Проходите, — посторонился Виктор Степанович.

В прихожей Фомин прислонился спиной к стене, пережидая, пока Рунин запрет дверь. Ему не хотелось оказаться между ним и Мироном. Не стоило лишний раз искушать судьбу.

Видимо, поняв его мысли, Рунин следом за Мироном прошел в комнату, даже не взглянув в сторону Юрки. Остановившись посередине гостиной, он предложил:

— Иди сюда, чего стены подпираешь…

Фомин вошел, присел на стул у стены. Теперь его отделял от Мирона журнальный столик, а Виктор Степанович стоял в пяти шагах.

— Где пропадал? — открыв буфетную дверцу, Рунин достал бутылку коньяка.

— Я не буду пить, — мотнул головой Юрка. — Давайте к делу. Паспорт мой у вас? Верните.

— Пожалуйста, — Виктор Степанович выдвинул один из ящичков огромного буфета и бросил Юрке на колени красную книжечку.

Фомин открыл паспорт. На него глянуло с фотографии такое знакомое и в то же время показавшееся немного чужим лицо. Убирая паспорт в карман, он спросил:

— Что случилось с тем мужчиной, к которому я ходил? Он висел! Какие планы я ему носил, объясните!

— Ты же сам говоришь: «он висел», — равнодушно пожал плечами Рунин. — Надо полагать, гражданин скончался.

— Кто он? — продолжал настаивать Фомин.

— Был начальником строительного треста, — пояснил Виктор Степанович. — Воровал, и не по мелочи, спускал налево камень. Например, для кладбищенских памятников. Может, ему такой же поставят, кто знает?! А ты приносил бумаги, в которых умные люди показали, сколько и как он украл. Ясно?

— Неправда! — оборвал Юрка. — Давайте начистоту, или прямо от вас я отправлюсь в прокуратуру.

— С чем отправишься? — иронично усмехнулся Рунин. — С сопливыми догадками? Кто тебе поверит? Скажи спасибо, что я не злой человек и помню добро. Получишь деньги, билет на самолет и дуй к родне, накрепко забыв случившееся.

«Дразнит, — понял Юрка. — Хочет вывести из себя, заставить выложить, что мне известно об их делах, а потом решать, как со мной быть. Пока я молчу, могу рассчитывать на удачу. А ведь я не знаю ничего, кроме сказанного пьяным Жоркой-Могильщиком да собственных туманных догадок. Если он это почувствует — конец!»

— Не хотите объяснять вы, поехали к вашему шефу! Сейчас!

Увидев, как изумленно поползли вверх брови Рунина, Юрка испытал злорадное удовольствие. Пугнул! Теперь надо давить дальше, не позволяя опомниться, иначе не видать удачи. Иначе опять придется мучиться догадками, не спать ночами, вздрагивать от звука чужих шагов. Жить тайком. Хватит, сейчас или никогда!

— Вот как? — покачал головой Рунин. — Полагаешь, с тобой согласятся говорить?

— Или я сделаю, как обещал.

Фомин встал.

— Вы на машине? — повернулся к Мирону Виктор.

— Да, но ключи у него, — тот кивнул на Юрку.

— Ладно, внизу отдаст, — усмехнулся Рунин, снимая со спинки стула пиджак. — Пошли? Если ты такой настырный…

— Я выйду первым, — Юрка бочком, по стенке, не обращая внимания на насмешливые взгляды, направился к выходу.

Спускаться на лифте он отказался. По лестнице пошли вниз пешком: впереди Мирон и Рунин, сзади, отстав на две-три ступеньки, спускался Юрка.

Вот и дверь парадного. Мирон услужливо забежал вперед, распахивая ее перед Руниным. «Как швейцар», — неприязненно подумал уже ступивший на площадку Фомин.

Вдруг Мирон неожиданно ловко развернулся и ударил Юрку ногой в голову. Сильно, резко, вкладывая в удар силу растянутого, натренированного тела.

Отпрянув, Фомин успел захватить его ногу рукой и ударить в ответ, пытаясь достать носком ботинка колено опорной ноги Мирона, и тут же защититься от Виктора Степановича. Юрка успел увидеть его суженные, очень злые глаза, попробовал отскочить назад, но тяжелый, как молот, кулак Рунина уже достал его в висок, гася свет в глазах, застилая их мутной, туманящей сознание пеленой, заставляющей в смертной тоске сжаться сердце. Окружающий мир качнулся, начал поворачиваться вокруг невидимой оси, быстрее, быстрее…

Второй удар он еще успел почувствовать, но тупо, будто ударили совсем не его. Фомин только ощутил его упругую отдачу — без боли, без потрясения. Потом перестал чувствовать вообще, провалившись в гулкую пустую темноту…

— Берись! — подхватывая обмякшее тело Юрки, приказал Рунин.

— Ключи, — Мирон наклонился и сноровисто обшарил карманы Фомина. Вытащив связку, пулей вылетел во двор, непослушными, дрожащими руками отпер дверцу, завел мотор и бегом вернулся.

— Скорее… — торопил Виктор Степанович.

Вдвоем они выволокли Фомина из подъезда, подтащили к заранее открытой задней дверце салона. Засовывать Юрку было неудобно, и Рунин обежал «жигули» с другой стороны, чтобы помочь втащить его внутрь, как вдруг услышал чужой, по-хозяйски повелительный голос:

— В чем дело, граждане?!

XIX

Нехорошее постоял, держа фуражку в руке, на кисть которой намотан тонкий ремешок планшета, прозванного милицейскими остряками лентяйкой. Пояс брюк оттягивала кобура с пистолетом, и Николай Акимович подумал, что надо зайти в отделение, сдать, к чертовой бабушке, оружие, вовсе не нужное в сегодняшних делах. Сейчас ему идти во двор девятого дома, разбираться по поступившему заявлению — не уехавшие в пионерский лагерь мальчишки проломили крышу гаража у инвалида, просит принять меры.

Чудной народ! Думают, Нехорошев новую крышу сделает? Нет, один не сделает, а если найти мальчишек, да вместе с ними… Вот это профилактика! Потом в четырнадцатый дом — там девчонку собака покусала, тоже заявление есть.

Привычным жестом подтянув ремень с кобурой, Нехорошев вышел во двор девятого дома и остановился, заинтересованный открывшейся его взору картиной — два прилично одетых мужчины выволокли из подъезда третьего, провисшего у них на руках, подтащили к светлым «жигулям», намереваясь засунуть его на заднее сиденье.

Голова парня, которого тащили к машине, болталась, как у паяца, сшитого из разноцветных лоскутков. Острый глаз участкового отметил под носом у парня подтеки крови, заплывший от крепкого удара глаз. Пьяный? Не похоже — за долгие годы службы капитан милиции Нехорошев всякого навидался и научился принимать решение быстро, а действовать осторожно, сообразуясь с обстановкой. И при этом не медлить!

— Седьмой! — нажав на клавишу портативной рации, вызвал дежурного капитана. — Срочно наряд во двор девятого дома!

— Вас понял… — прохрипела в ответ рация.

Так, через сколько приедут? Минут пять, самое меньшее — три-четыре. Могут и позже, а мужики здоровые, сейчас запихают парня в «жигули» и по газам. И номер не разберешь, наверное, нарочно машину не мыли, вся в пыли и грязи. Ну что, Акимыч, вперед?

Расстегнув крышку кобуры, Нехорошев направился к возившимся около машины мужчинам. Стрелять участковый инспектор не собирался. Так, для удобства расстегнул, зная из практики — может случиться всякое. А оружие зачастую самый убедительный аргумент.

— В чем дело, граждане?

В глазах того, кто помоложе, метнулся страх — такое Акимыч улавливал сходу. Второй, постарше, выглянул из-за автомобиля. Знакомое вроде бы лицо, живет тут, что ли?

— Все нормально, капитан! Приятель с лестницы упал, в больницу везем, расшибся здорово. Помоги…

— Расшибся, говоришь? — протянул Нехорошев. Парень, лежавший на асфальте, ему очень не понравился — запекшаяся кровь, бледен до синевы, глаза закатились. Уж не труп ли?

— Ага, — криво усмехнулся молодой. — Помоги…

Капитан шагнул вперед — сейчас он дотронется до лежащего на земле и, если пальцы ощутят мертвенный холодок, надо отпрыгнуть назад и выхватить оружие. Но тело могло не успеть остыть. И тогда надо попробовать нащупать пульс…

Распрямившись пружиной, молодой ударил участкового ногой в голову. Отлетела в сторону фуражка. Сам Нехорошее упал в другую сторону, чувствуя жуткую боль в челюсти и захлебываясь кровью. Сплюнуть ее нет сил, и перед глазами только белесое от зноя небо, а в голове гудят колокола громкого боя, как во время тревоги, когда Николай служил на флоте.

— В машину! — закричал Рунин. — Быстро!

Мирон нырнул в открытую заднюю дверцу. Не успел ее захлопнуть за собой, как «Жигули» уже рванули, разворачиваясь для выезда со двора.

«К бою!» — звенели в голове Нехорошева колокола тревоги, не давая ему соскользнуть в темноту беспамятства. С усилием перевернувшись на живот, он увидел «Жигули» уже около арки ворот. Подняв пистолет обеими руками, участковый прицелился и нажал на спуск. Грохнул выстрел, с шумом взлетели голуби, расхаживавшие в другом конце двора.

Машина осела, и ее занесло. Виктор Степанович рванул баранку в другую сторону, но сзади грохнуло еще раз, и пуля, насквозь прошившая стекла, разрисовала их мелкой сеткой трещин. А навстречу, загораживая выезд, влетел под арку другой «жигуленок», с синей мигалкой на крыше.

— Все! — выдохнул Рунин.

XX

Борис Иванович привык к постоянной, щемящей боли в боку и груди, вернее, перестал обращать на нее внимание, поскольку очень торопился. Необходимо решить неотложные дела, завязать тугие узлы в отношениях с полезными или теми, кто еще только станет полезными, людьми. Крутился как заводной с утра до вечера, а потом падал на кровать, засыпая тяжелым, не приносящим отдыха сном без сновидений. Торопливые визиты, разговоры, торопливая жизнь, словно схваченная взаймы или украденная — в любой момент могут схватить за руку и жестко потребовать ее обратно.

Некоторое время Борис Иванович медлил, потом, решившись, быстро набрал знакомый номер телефона.

— Глеб Николаевич? Хочу с вами увидеться. Думаю, наши желания совпадают?.. Нет, ресторана не предлагаю. Если не против, приезжайте ко мне на работу, я предупрежу внизу, чтобы вас пропустили…

Положив трубку, откинулся на спинку кресла. Пора все ставить на свои места, хватит ожидания, которым проклятый милиционер, выматывая нервы, заставляет торопливо бежать по собственной жизни в никуда. Хватит! Соломатин не глупый, но упрямый человек. Упрямый или упорный? Ум не совместим с тупым упрямством, в отличие от трудолюбивого упорства, способного помочь достичь многого.

Нет, надо с ним поговорить, и правильно, что сам сделал первый шаг навстречу неизбежному разговору. Наверняка Соломатин уже и на Бориса Ивановича нарыл целую кучу навоза. Вот и попробуем ее разгрести, раскидать…

Соломатин пришел в четыре. Осунувшийся, с воспаленными глазами, он показался Усову более доступным, человечным и слабым.

— Поговорим? — предложил Борис Иванович. Меня продолжает беспокоить судьба семьи покойного Коли Филатова. Постоянно, знаете ли, атакует его вдова, дочь у нее ушла из дома и вообще…

— Хотите, расскажу занятную историю? — неожиданно предложил Соломатин. — Думаю, вам будет интересно.

— Если считаете… — улыбнулся Усов.

— Считаю… Жил-был некий молодой человек, завидовавший чужой удачливости, достатку и благосостоянию. Судьба ему улыбнулась: он нашел единомышленника в лице тестя, безошибочно почуявшего в нем волчью хватку дельца, способного совершить даже преступление, но… чужими руками… Молодой человек ко всему прочему был еще и дьявольски осторожен. Потихоньку он начал перенимать кое-какие связи и входить в дела стареющего день ото дня тестя, пока не занял его место.

Итак, наш молодой человек стал своим в деловом мире, сумев высоко подняться по служебной лестнице. Жилось ему хорошо, все было, только не давала покоя жажда еще большей власти, еще большего количества денег. И тут ему пришла в голову мысль — не обложить ли данью подпольных компаньонов, забирая ее в собственный карман?

Потрошить, а потом вновь давать им возможность заработать на сделках, чтобы восполнили утраченное, и снова потрошить.

Кто ищет, тот находит!

Нашлись люди, способные узнать подноготную о любом человеке, а затем шантажировать его, вымогать дань угрозами и насилием. Подобный метод крепче привязывал компаньонов друг к другу, заставлял жаться в кучку, ища поддержки, защиты и помощи. Но тут возникло осложнение — являясь главным «поставщиком по февралю», нельзя одновременно афишироваться как вымогатель. И тогда родился Оракул.

— Кто родился? — переспросил Борис Иванович.

— Оракул, — повторил Соломатин. — Голос, отдающий приказы по телефону, всеведущий и всевидящий глава темного мира дельцов, содержащий на иждивении уголовников. Вот кто! Родился и начал активно действовать, усмиряя непокорных, поощряя примерных, творя суд и расправу, определяя размеры взимаемой дани.

— Страшные вещи говорите… — не выдержав, заерзал Усов. — Это же коррупция и организованная преступность!

— Страшные, — согласился Глеб. — Но характерные для развитого социализма нашего общества. Вспомните публикации в газетах об Узбекистане! Итак, дело шло неплохо, пока не возникла необходимость подмять под себя еще одного человека — в него уперлись многие вопросы снабжения левыми стройматериалами. Представьте, действующие лица отлично знали друг друга, но общались, как оборотни, живя в вечном страхе перед вечерними телефонными звонками и закладывая Оракулу один другого в надежде получить доступ к выгодному делу и уменьшить размер налагаемой на них дани.

Скорпионы в банке, да и только! А вот один оказался не такой, заерепенился, взбунтовался, хотя Оракул был полностью осведомлен обо всех его делах, планах на будущее, чуть ли не мысли читал. Пришлось с упрямцем рассчитаться, поскольку тот догадался, кто дирижирует оркестром махровых расхитителей и уголовников.

— Вы о Коле? — побледнел Усов. — Его что, убили? Какой кошмаг! Вы нашли убийцу?

— Да. Его убили вы, Борис Иванович. Не сами, конечно, — заметив протестующий жест Усова, добавил Соломатин. — Чужими руками убили, поскольку всегда были дьявольски осторожны.

— Сказки! — усмехнулся Борис Иванович. — А вы, подполковник Соломатин, ответите за гнусные инсинуации. Я позвоню Милованову.

— Он подал рапорт об уходе на пенсию, — с притворным сочувствием развел руками Глеб. — А следствие располагает необходимыми документами. В последнее время Оракул никому не звонил, и вы прекрасно знаете, почему не слышно хорошо поставленного баритона брата вашей жены, бывшего актера, вступившего с вами в преступную сделку. Знаете и о судьбах Виктора Степановича Рунина, Шаулова и многих других. Поэтому торопитесь решать дела, устраивать алиби, где угрожая, где умасливая…

— Ордер на арест есть? — останавливая его, Усов поднял ладонь. — Или будете продолжать беспочвенные оскорбления?

— Ордер есть, — поиграл желваками на скулах Соломатин. — Внизу ждет машина…

— И ваши люди в приемной, — закончил Усов. — Так?

Не дождавшись ответа, он встал, подошел к окну, попробовал его открыть, потом зло рванул не поддающуюся створку рамы. Заметив, как напрягся Соломатин, желчно усмехнулся:

— Не беспокойтесь, я не собираюсь бросаться вниз. Я, видите ли, большой жизнелюб. — Борис Иванович ослабил узел галстука, подставил разгоряченное лицо струе воздуха, идущей из окна.

Достал трубочку с нитроглицерином, бросил под язык маленькую таблетку.

— Сам виноват, недооценил вас… И все из-за любопытства проклятого получатель! Так и знал, что Коля назвал ему мое имя.

— Имеете в виду Фомина? Парень ничего не знал! — глядя в спину Усова, глухо сказал Глеб. — Он только хотел узнать правду. Еще одна искалеченная судьба на вашей совести.

— Бросьте, — не оборачиваясь, передернул плечами Борис Иванович. — Каждый знает, на что он идет. И братец моей Таисы, за хорошие деньги согласившийся стать Оракулом, знал. Для него это была еще одна роль — увлекательная, интригующая, в духе Шекспира. Актер не мог не играть… Все знали, и ваш Фомин догадывался, если точно не знал. Хотелось, чтобы с Филатовым работал молодой, достаточно интеллигентный парень. Я хорошо изучил и покойного Колю, и его привычки. Такого искали, и подвернулся Фомин. А вы — «искалеченная судьба»! Его без меня покалечили, если на такие дела пошел, ясно? Много лет подряд нам сверху подавали примеры восточной роскоши и неги, получения всяческих наград и отличий, именного оружия и орденов с бриллиантами, пример непогрешимости и нахождения вне всякой критики, пребывания над законом. Думаете, это проходило зря, летело мимо тех, кто хотел не только слушать убаюкивающие сказки о процветании, но действительно процветать? Я не желал смерти Коли… Меня вообще тогда не было в городе, его судьбу решили без меня. С перепугу…

Усов отошел от окна, прошаркал к креслу, стоявшему напротив Соломатина, тяжело опустился в него, раздувая щеки от мучившей одышки. Немного помолчал, сидя с полуприкрытыми глазами. Губы у Бориса Ивановича приобрели нездоровый синеватый оттенок, резко обозначились мешки под глазами.

— Вам нехорошо? — встревожился Глеб. Этот человек не имеет права умирать, не представ перед судом.

— Мне? — приоткрыл глаза Усов. — А вы как думаете? Полагаете, я радуюсь предстоящему переселению в тюрьму? Это было бы по меньшей мере идиотизмом. Знаете что? У вас все равно ничего не выйдет. Да-да, не выйдет! Вот посмотрите, я скоро буду опять на свободе. К моим услугам лучшие адвокаты и благодарные мне люди повыше вас рангом, и предстоящие амнистии. Ваше время, уважаемый Соломатин, пришло ненадолго! Скоро всем надоест играть в демократию, поскольку таких, как я, не один и не два, а все мы вовсе не желаем подобных переселений.

— Надеетесь на возврат старого? — криво усмехнулся Глеб.

— Надеюсь? Нет, я уверен! Даже если вам, паче чаяния, удастся дотащить дело до суда и заставить судей приговорить меня к сроку, то будьте спокойны — я выйду из ваших колоний. И там люди моего круга живут, не помирают. Все переживу, но выйду!

Тогда берегитесь, подполковник! Впрочем, я полагаю, еще до того момента вы будете уже уволены. Такие, как вы, никогда не получают полковничьих погон! Вы не научились и уже не научитесь жить в ладу с сильными мира сего, поэтому никогда не будете полковником, не займете руководящего кресла, не будете мешать нам.

А я не совью себе удавочки из распущенных шерстяных носков, не повешусь в камере, нет! Я буду с помощью ловких адвокатов отбиваться от каждого слова, направленного против меня. Вы, к сожалению, неглупый человек и должны понимать: выдвинутые против меня обвинения еще надо суметь доказать! И не только на следствии, но и на суде. А ведь я старый, нездоровый человек, могу и с ума сойти…

— Хватит, Борис Иванович, — брезгливо поморщился Глеб, вставая с кресла, — нам пора, пошли.

— Торопливый, — зло буркнул Усов. — Жене можно позвонить?

— Ей сообщат. Собирайтесь.

— Нищему собраться — только подпоясаться, — ернически ухмыльнулся Борис Иванович. — Ну, пошли, Вергилий, веди меня по кругам ада. Но запомни, что говорил! Потом ко мне же на работу наниматься придешь, но Боря Усов не злопамятный, он возьмет, даст тебе кусок хлеба.

— Запомню, — мрачно пообещал Соломатин.

XXI

Пролетел первый желтый листок, гонимый порывом холодного ветра, и прилип к стеклу трамвайного окна. И тут же брызнули косые капли, потекли, рисуя на стекле косые линейки. Приметы осени, уже близкой, готовой вступить в права, чтобы потом передать нескончаемую эстафету надвигающейся стуже, приносящей по утрам тонкий ледок на лужах, а потом и метели, морозы, новогоднюю елку, пожелания счастья и успехов в новом году и по-детски непреходящую надежду на чудеса в ночь под Рождество.

Все это будет, обязательно будет, но морозы не пройдут бесследно — с каждым новым годом они все больше оставляют инея на висках, выстуживают губы, незаметно крадут цвет глаз, а холодок оседает на дно души, накапливается. Но вовсе не тает, как не тает летом спрятанный под толстым слоем опилок лед, и нет-нет да и подберется поближе к сердцу, тронет его останавливающей ток крови рукой, напоминая: не забудь, дружок, время неумолимо, еще один год прошел. Ты стал старше, поторопись сделать недоделанное, загадай на еще не загаданное, погляди вокруг повнимательнее: так ли ты живешь, может быть, чего изменить?

Соломатин провел пальцами по стеклу, словно надеясь тронуть прилипший мокрый лист, подарить ему новую жизнь, заложив между страниц книги, лежавшей у него на коленях. Нет, не достать… И почему-то вспомнились некогда слышанные слова: справедливость — это поезд, который либо всегда опаздывает, либо никогда не приходит.

Глеб ехал в больницу к маме — сначала на трамвае, потом на автобусе, а потом, как всегда, по мокрому, грязному шоссе. И опять будут проноситься мимо автомобили, и опять ни один из них не притормозит, никто не предложит подвезти. И никогда уже не промчится мимо черная «Волга» с Николаем Евгеньевичем Филатовым.

Теперь Глеб не ходит по утрам на пятиминутки в кабинет Собачкина. Сам Соломатин служит в новом подразделении, а Собачкин пересел в другое руководящее кресло, опять став начальником отдела, и вроде как перестроился — новые лозунги на его устах. Да Бог с ним!

Милованов тихо и спокойно вышел в отставку, получив приличный пенсион. Борис Иванович лежит со стенокардией в больнице, следствие тянется, и Слава Глотов нервничает, одолеваемый телефонными звонками влиятельных лиц…

Мама начала выходить гулять. Жаль, что сегодня дождь, и потому не смогут посидеть на скамеечке в парке, полюбоваться тронутыми осенними красками кронами деревьев, поглядеть в глубокое небо, каким оно бывает только ранней осенью.

Опустив руку в карман плаща, Соломатин легонько коснулся бережно завернутого в пергаментную бумагу печатного медового пряника — не забыл о просьбе мамы.

Подумал: надо выбрать время, позвонить Светлане и съездить в больницу к Фомину. Выживет ли он? Если встанет на ноги, то какой будет его жизнь — покалеченного физически и морально человека? Одна надежда на Светлану, что не даст курносой забрать Юрку.

Соскочив с подножки трамвая, Соломатин раскрыл зонт, поудобнее перехватил ручки неизменной хозяйственной сумки и зашагал, перепрыгивая через лужи.