ВАВИЛОН

Когда мы влюблены, мы никого не любим. П.


АВТОР: Ах, я был везде — и все выбросил в последней редакции.


Сотни конных [пригнувшись] и сколько-уж-там-их знамен,

Орды голых бандитов, подернутых кровью и пылью,

Как ватага детей, уловивших чужое бессилье,

Наносят удар по войскам, наступающим на Вавилон.


I

Шаг первый — это шаг через порог.

А он себе цедил из будуара

Похабный, но бессмертный монолог

С произношеньем польского гусара.

Так в проходной судейской болтовне

Мелькает: "20-б — убийство взором".

Мы, слава Б-гу, третий год в стране,

Где от смущенья щелкают затвором.

И, будто через розовый бокал,

Твое лицо, попорченное болью,

Смотрело на меня, и я молчал,

Раздавленный вернувшейся любовью.

Нас разделял не шаг и не обман.

Мы честно исполняли обещанье

Публично плюнуть в собственный роман

И чуть не разрыдались на прощанье.

Но, к сожаленью, римский лаконизм

Не беотийский. В этом эпизоде

Пошел ко дну испытанный трюизм,

Опасно удлинившись в переводе

И всхлипнув, как начищенная сталь

В аранжировке было безобразно.

Я нагло распинался про мораль,

Оттягивая торжество соблазна.

И вот, дождался. Смотрит, как убить.

Не то, чтобы не узнавала вовсе,

Но как я мог тебя предположить

В ощерившемся красноглазом мопсе!

Мы мерзко обожрались беленой,

И с юных лет толкуем сновиденья.

А все равно — завидев привиденье,

Невольно упираешься спиной.

II

Надев пижаму, я меняю цвет,

Как камбала. Когда достанет духа

На ночь с тобой. За все один ответ

Кончается язвительно и сухо.

Твои часы показывали два.

Я встрепенулся, сделал предложенье,

И бедная больная голова

Рассыпалась от головокруженья.

Накрыть в постели, в собственном дворце

Красавицу, известную в столице,

С застенчивой улыбкой на лице

И, кажется, занозой в ягодице,

И повторять, что никакой не врач

И вообще совсем не в этом стиле

И дьявольски боюсь таких удач,

Хотя они мне, безусловно, льстили!

Куда податься? Разве что взаймы.

Отстукав тридцать в поисках опоры,

А в пятьдесят уехав с Колымы,

Пожалуй, поздно метить в Пифагоры.

Я выудил как новый Вавилон

Москву и в ней — московское плененье

За три столетья до конца времен,

В кольце бульваров и под настроенье,

Так что с любовью лучше не шути,

И кто еще за перса в Вавилоне!

И если затеряться в десяти,

То отчего не в первом миллионе,

Где близко и, пожалуй, горячо?

Пока она расчесывает гриву,

Ругнуться вслух и руку на плечо

Совсем не поздно, хоть и щекотливо.

В урочный час неловко уступать.

Но, как красавец, проданный в Египет,

Я выкручусь. Он специально сыплет

Остротами — и брюки под кровать.

А посреди старинного пруда

У лилиями схваченной осоки

Волшебная холодная вода

Размешивает хоть и недалекий

От истины, но утерявший цвет

И все-таки немеющий от сходства

Твой голубой смеющийся портрет

И мокрую эмблему пароходства,

Как заметают старые следы.

И вообще — не очень-то хотелось

Бессмысленно кружить вокруг воды

В которую ты сдуру погляделась.

III

Но что же делать? Всякому дерьму

В свой час на чей-то вкус припишут сладость.

Я задрожал. Неведомо кому

В конце концов выходит боком слабость.

Бессовестно мириться от тоски.

Но пить помаду, млеть от поцелуев

И, обводя, хотя бы и всухую,

Ехидный контур, потирать виски?

IV

В конце концов и наши города

Всецело слиплись. Став одной из многих,

Студеная московская вода

Нашла себе других членистоногих.

И, как среда для мертвых и живых,

Развившись животворно и смертельно,

В итоге стала общей на двоих

И никакой для каждого отдельно.

Еще добро бы город на Неве

А то опять с позором носом в Вислу!

И оставаться собственно в Москве

Мне не было ну никакого смысла,

А спас меня обычный почтальон.

И рано утром, вспухши от натуги,

Я все-таки допер про Вавилон,

И то — с подачи собственной супруги.

V

От жидких будней царского сераля

Впадая в полноводную тоску,

Расплачешься, как уличная краля

По мужу и надежному куску,

Тем более, что по пути из плена

Через пустыню вдоль и поперек

Мы к празднику имели непременно

Двухдневный, а не суточный паек,

И стало быть, еще посожалеем

О рыбе-хек и хрусте огурца.

Не так ли было голодно евреям,

Отлившим самоварного тельца?

VI

Шаг следующий — аж по полю боя.

Дуэль сошла с классических картин

За двадцать пять шагов нас было двое,

Но гоготал и злился я один.

Он не дышал. Я не без содроганья

Схватил запястье. Ты была права.

Плащ с бахромой, как пылкое признанье,

Так и лежал, всплеснувши рукава.

Его качали. В плотной гуще снега

Блеснула кровь. По кружеву следов

Пошли назад. Я продавил с разбега

Небесно серебрившийся покров

В шести местах. Влепив двенадцать оспин

В нетленный до дуэли идеал.

Он больше смял. С женою в эту осень

Нам вечно не хватало одеял.

Что это значит, выяснилось к лету

Я идиот к взаимному стыду.

Когда он выбрал эти пистолеты,

Я знал, что непременно попаду.

VII

Вздох — шаг. Стон тоже. С самого рожденья

Без задних ног. Не шевельнуть рукой.

Невиннейшие наши похожденья

Проносятся над шахматной доской,

Сшибая пешки. Живо бросив карты,

Заговорю по-датски о любви.

Из всех, открытых в середине марта,

Там будет радикальнее. Увы,

Столпотворенье тоже. По привычке,

К себе в постель. До состоянья риз.

От счастья, что ли? От зашейной лычки

К предплечию — и непременно вниз,

И далее — к известному моменту

Успеть родиться и обзавестись

Судьбой, любовью, веским аргументом

И с первою женою развестись.

VIII

Я столько зим скучал по снегопаду!

Немного скиснув рано поутру,

Никчемные осадки были рады

Радехоньки растаять на ветру.

Мне оставалось только жать плечами.

Немножко обобщая гололед

И все, что было раньше между нами,

Я вписывался в календарный год,

Треща в суставах. Что мне делать дома?

Так превосходно в лучшем из миров!

Из кислосладкой ледяной истомы

Я не спешил под утепленный кров,

Где все, что совершается — фатально,

Не то, что тут — почистился и встал.

И рукотворным утешеньям в спальне

Чего я только не предпочитал!

И вовсе не числом, как хлопья снега,

А тактикой. Я обходил квартал,

И от попытки суетного бега

Сначала зуб на зуб не попадал,

Но скоро стало весело и жарко.

И, направляясь к станции метро

И поскользнувшись на аллее парка,

Я повредил четвертое ребро.

IX

Снег никогда не падал в Вавилоне.

Гриф никогда не грезил над Москвой,

Но, описав дугу на небосклоне,

Он опустился в снег передо мной,

Крутил, валил и таял. Ночь катилась

К Москве-реке. Шла смутная зима.

В ее груди как бешеные бились

В зеленый лед одетые дома,

И — прямо через длинные ресницы

По улице метелью пролетал

Трамвай, а может, призрак колесницы,

И как пустой троллейбус дребезжал,

И, растворившись за стеною белой

С дурацким колпаком на фонарях,

Он мыслился как ледяное тело

На лошадиных ледяных ногах,

Зацокавших по ледяному склону

Как мотылек — на свет своих очей,

На медленно растущую колонну

В полкилометра жженых кирпичей.

X

Когда в углу за шкафом вырос мох,

А за окном — седое оперенье,

Я понял, что сплетение эпох,

А не амбиций — гвоздь столпотворенья,

И даже не смешенье языков.

Неразличимость зимних городов

И явное веков несовпаденье

Сплетались, как цветные сновиденья,

И падали, как снег из облаков

И смелый летчик. Ндравную чету

Не обойдешь, не упразднив границы.

Не так уж много было на счету

Той ночью у конкретной единицы,

А выгорело. Мальчик прогремел,

И самолет, едва крупней вороны,

Как выяснилось, пошутил и сел

В День противовоздушной обороны,

Что привело к отставке разных лиц.

Я сразу размечтался о лекарстве.

Радары в сопредельном государстве

Не то, чтобы ловили хищных птиц,

Но зимней ночью, по уши в снегу,

Так могут только ангелы да феи.

Вдобавок, на персидском берегу

Стояли две зенитных батареи,

Отлично наводились на тепло

И метко били по военнопленным.

Так что, пожалуй, мне не повезло

Не меньше, чем оплеванным военным.

XI

Не все так сладко. Подвернув лодыжку

И улыбаясь из последних сил,

Я слушал рассужденья и отрыжку

Зажравшихся и мнущихся светил,

Трезвон в ушах и боль в боках и членах.

На то суровый климат, крепкий лед,

Конец зимы. Разбавив краску в венах,

Я бы залил ее за переплет.

XII

Под вечер завязались беспорядки.

Фальшивый джинн, отпущенный себе,

Кружился в очаге старинной кладки

И таял в развороченной трубе.

Мой Вавилон, уже неотличимый

От облесенных Воробьевых круч,

Легко спознавшись с истинной причиной

Грехопаденья белого из туч

И силуэтом незнакомой башни,

Русскоязычно примется опять

За старые останкинские шашни

Затем и строил, чтобы взбунтовать

Природу против собственной натуры

И местных выгод. Из подобных мест

Нетленная аккадская халтура

Передавалась в Конго и Триест

Вторым каналом. Первым специально

Врубали только новости да джаз

Для средних школ. А нынче прямо в спальне

Усматривают Рим через Кавказ

И сочетают умное с полезным

Из первых рук без всякого труда.

Держа на юг из нашего подъезда

Всенепременно попадешь туда.

XIII

Союз зимы с инстинктом разрушенья

И мы с тобой со скрежетом зубов

Перемывали славное крушенье

Ночное сопряженье городов

Вверх по дуге, застывшею рекою.

Восторженно — как будто — где кутить?

Решаем — будем драться — но какое

Бы хулиганство нам предотвратить?

И чем заняться? Как прищучить гада?

И тут как раз весенний звон витрин.

Я обернулся. Столб тихонько падал,

Верхушкой заезжая в магазин,

И погасил. Снежинки белой вязью

Вспорхнули и исчезли на лету.

Порвав с гудящей проволочной связью,

Безлюдный город падал в темноту.

Мне страшно не хватало телефона.

Кому поведать? Местная шпана

Сидела дома. От Двины до Дона

Ни одного горящего окна.

Ты засмеялась. "Заполночь теплее,

В такой-то шубе! — А без фонарей

Куда как лучше. Я не молодею

И не хочу. И кончится скорей".

Я испугался. Вечер разгулялся

Как Дон-Жуан. Придется подбирать

Слова назавтра. Если путч удался,

То как его теперь именовать?

Взорвав мосты и отцепив вагоны,

Как частность, избавляясь от частей,

Ночь закрутила штурм Иерихона,

Петляя и визжа, как сто чертей.

XIV

Я весело улыбку в шапку прятал

И не без удивленья наблюдал

Искорененье старого порядка

И начисто оттаявший квартал.

Москва, метель и ночь сводили счеты,

А между ними, каркая и злясь,

Метался гриф, испуганный охотой

На хищников, проталины и грязь.

Пускай спасется! С правого колена

Последний залп — до будущей зимы!

После того, как вырвался из плена,

Он изводился в точности, как мы

По кровожадной молодой особе,

Попутавшей любовь и ремесло.

Я прохлаждался в пуховом сугробе,

Куда нас беспричинно занесло,

И быстро таял. Говорят, разлука

Длинней любви. А если вместе жить?

Я много лет не целовал ей руку

Неровен час, придется отрубить!

К семи утра, когда протопал мимо,

Ругая нас, мальчишка-почтальон,

Московская метель невозмутимо

Взяла мгновенным штурмом Вавилон.


Загрузка...