Реликвия Времени

I «А это самая настоящая война, дамы и господа»

Жители Латинской Америки, как верующие, так и атеисты, были потрясены сообщением о том, что из храма в Мехико похищен образ Мадонны Гваделупской. Границы между государствами там восходят к временам колониального владычества, однако испанцы и португальцы уже давно смешались с местным индейским населением. После кощунственного ограбления вся Латинская Америка испытала чуть ли не мистическое чувство единения. Богородица, явившаяся Хуану Диего, принадлежала всем. Ее образ можно было встретить и во дворцах, и в лачугах. Богоматерь украдкой упоминалась даже неверующими; каждый, кто сталкивался с природной катастрофой или попадал в зону турбулентности на большой высоте, хотя бы в сердце своем произносил знакомые слова: «Santa Maria, Madre de Dios, ruega por nosostros pecadores, ahora y en la hora de nuestra morte».[4] После неслыханного осквернения в Мехико людям стало казаться, что у них отняли их самую могущественную заступницу перед Ее сыном. Во имя всего святого, кто повинен в подобном святотатстве?

В первые дни после ограбления — и случайной гибели полудюжины паломников, оказавшихся под перекрестным огнем бандитов, и охранников, не сумевших предотвратить преступление, — последовали решительные отрицания причастности со стороны различных группировок, которые вполне оправданно могли оказаться под подозрением.

Похоже, политическая подоплека полностью исключалась. Представители всех партий приезжали к храму и на коленях ползли к нему через площадь, причем многие из них сжимали в ухоженных руках непривычные четки.

Группировки нативистов, стремящихся восстановить исчезнувшие цивилизации майя и инков? Они громогласно отпирались от случившегося и клялись расправиться с преступниками согласно древним обычаям.

В молчании первых дней всем не давал покоя один вопрос: зачем? Зачем кому-то понадобилось совершить такое кощунственное злодеяние?

Миссионеры с севера всегда старались своими истовыми проповедями оторвать людей от их религии, смешанной с суеверными предрассудками. И это получалось у них на удивление успешно, не в последнюю очередь потому, что они пытались объединить евангелический протестантизм с простыми верованиями местных жителей. Многие часовни были названы в честь святых, и среди них особенно часто встречалось имя Мадонны Гваделупской. Эти миссионеры-евангелисты сразу же оказались в центре подозрений. Положение несколько улучшилось, когда они вместе со своей паствой присоединились к многолюдным процессиям, собиравшимся в городах юга. В тех городах, где был епископ, он лично возглавлял шествие; впереди несли дароносицу с причастием, над головами трепетали стяги с ликом Мадонны Гваделупской, а оркестры исполняли музыку, которую даже с натяжкой нельзя было назвать литургической. Все это было публичное покаяние Деве Марии за ужасное злодеяние.

Не так давно в Мехико священников травили и убивали в попытке искоренить религию и заменить ее марксизмом. И даже после того, как гонения завершились, священникам было запрещено появляться в церковном облачении в общественных местах. Но теперь, в трудную годину, они, облаченные в торжественные наряды, возглавляли запрудившие улицы шествия, и казалось, будто весь Мехико превратился в один огромный собор.

На четвертый день наконец пришло страшное, жуткое откровение, и оскорбленное благочестие сменилось яростью. «Мужественные всадники», военизированная группировка, которая вместе с «Минитменами» и другими подобными занималась на южной границе Соединенных Штатов тем, что не хотела или не могла выполнять пограничная служба — ставить преграду на пути нелегальной иммиграции с юга, — объявила о том, что священный образ находится у нее в руках.

Теофилус Грейди, предводитель «Мужественных всадников», созвал пресс-конференцию в Эль-Пасо, где и сделал это громкое заявление. В брюках-галифе, сверкающих сапогах до колен и широком ремне с револьверами на бедрах, в черном галстуке под воротником коричневой рубашки, с огромными усами под мясистым носом, Грейди обвел собравшихся журналистов взглядом сквозь очки в стальной оправе:

— Четыре дня назад группа отважных «Мужественных всадников» забрала в свои руки образ Мадонны Гваделупской из храма в Мехико.

Это было первое предложение на листе бумаги у него в руках. Прежде чем он успел продолжить, разверзлась преисподняя и на него со всех сторон посыпались вопросы. Грейди терпеливо подождал, затем поднял руку. Когда восстановилось какое-то подобие тишины, он возобновил чтение заявления:

— Южная граница Соединенных Штатов на протяжении многих лет подвергается непрерывным атакам. Наши люди постоянно требовали от политиков, чтобы те выполнили свои конституционные обязательства и положили конец всему этому. Однако в ответ они получали лишь слова, пустые слова. Официальные власти вступили в тайный сговор с нелегальными иммигрантами. Им предоставляются права и свободы граждан — даже несмотря на признание их незаконного статуса. Это признаётся, но дальше дело не идет. И огромные корпорации, мелкие предприниматели и фермеры, принимающие нелегальных иммигрантов на работу, тем самым поддерживают постоянный и незаконный приток дешевой рабочей силы через границу. Мы, «Мужественные всадники», вместе с другими подобными группировками делали все возможное, чтобы поднять дух пограничной службы. Неудивительно, что она деморализована. Недавно двух пограничников отдали под суд и отправили за решетку только за то, что они хорошо выполняли свою работу. Настало время решительных действий. Мы будем удерживать захваченный образ Мадонны до тех пор, пока мексиканское правительство и правительства других стран, в первую очередь самих Соединенных Штатов, не положат конец этому вторжению с юга.

Бурлящим потоком хлынули вопросы. Один только Грейди сохранял спокойствие, обращаясь с журналистами как с детьми, причем враждебно настроенными.

Он рассказал, что образ находится в надежном месте, что с ним ничего не случится. Однако о его возвращении можно будет говорить только тогда…

Грейди нисколько не смутился, когда ему сказали, что он, приняв ответственность за похищение священного образа, взял на себя вину за убийство во время кровавой акции. Он назвал это неизбежными жертвами войны.

— А это самая настоящая война, дамы и господа. Страна, подвергшаяся нападению, находится, по сути дела, в состоянии войны с агрессором.

Спокойствие Грейди взбесило собравшихся. Кто, спросили у него, назначил его защитником границы?

— А кто в свое время назначал минитменов?[5] В данном случае я имею в виду добровольцев времен Войны за независимость, а не наших собратьев по защите границы.

Как только пресс-конференция закончилась, Грейди ускользнул на машине к ждавшему вертолету, после чего скрылся в неизвестном направлении. Все лагеря «Мужественных всадников» вдоль границы в одночасье исчезли. Остались только «Минитмены» и другие группировки, которым пришлось принять на себя бешеную ярость, выплеснувшуюся с юга. Нелегальные иммигранты всегда приближались к границе и открывающимся за ней экономическим возможностям скрытно. Но теперь к границе потянулись вооруженные отряды, тут и там вспыхивали перестрелки. Пол Пуласки, глава одной из групп «Минитменов», заявил, что вместе со своими последователями будет удерживать границу от атак вооруженных групп до подхода федеральных войск.

Но будут ли направлены на помощь добровольцам федеральные войска?

Из Белого дома прозвучало очередное осуждение вооруженных ополченцев. Мексиканскому правительству были принесены извинения. Они не были приняты. Только возвращение образа Мадонны Гваделупской позволит проложить дорогу к дипломатическому примирению.

Сенаторы спорили друг с другом относительно того, кто более пространно осудит случившееся. В кулуарах Палаты представителей высказывались предположения, что выдвигать к границе войска придется, но только для того, чтобы нейтрализовать ополченцев.

Кардинал-архиепископ Вашингтонский выступил в Национальном пресс-клубе с речью о том, как относится Церковь к справедливой войне. По сути дела, он открыто обозначил позицию Церкви по отношению к тому, что происходило на южных границах страны.

На следующий день после пресс-конференции Теофилуса Грейди ситуация изменилась к худшему. Добровольцы, несущие охрану границы, обнаружили, что оказались под перекрестным огнем. Мигель Арройо, основатель движения «Справедливость и мир», призвал все добровольные формирования идти на помощь своим соотечественникам, которые на всем протяжении границы оказались прижаты к земле автоматным и минометным огнем. Вскоре на юге уже бушевала самая настоящая гражданская война. Со всех сторон туда стекались вооруженные люди — или чтобы поддержать окруженных ополченцев, или чтобы ударить им в спину. Добровольцы захватили несколько пограничных застав, отданных им без сопротивления и, быть может, даже с некоторым облегчением.

Пока что ни мексиканские, ни американские войска не принимали участия в пограничной войне. Правительства обеих стран выступали с заявлениями о невмешательстве.

Циничные умы предположили, что правительства Соединенных Штатов и Мексики, сохраняя нейтралитет в войне, бушующей вдоль общей границы, надеются на то, что незаконные вооруженные формирования разрешат проблему, попросту уничтожив друг друга. А тем временем количество жертв росло. Скоро врачи и медсестры уже были среди ополченцев, помогая раненым. Было не совсем ясно, во имя чего происходили эти кровавые столкновения. Ополченцы продолжали делать то, что поклялись делать: они защищали границу силой. Однако у нападавших с юга не было конкретной цели до тех пор, пока к ним на помощь не пришли латиноамериканцы, уже успевшие обосноваться в Штатах. Начались разговоры о Республике Калифорния. Арройо ханжески пообещал проявить снисходительность по отношению к нелегальным иммигрантам, которые в настоящий момент стреляли в тех, кто снова стал его соотечественником.

Между тем подавляющее большинство жителей Латинской Америки хотели только возвращения образа Мадонны Гваделупской в посвященный ей храм.

II «Я его найду»

— Верните образ!

Нетерпеливо выслушав доклад, президент спросил, что можно сделать, после чего прервал ответ этим резким замечанием:

— Верните образ и отдайте его им!

Быстро передвигая кривыми ногами, он вышел из кабинета, держа правую руку оттопыренной вперед и слегка согнутой, словно ему предстояло что-то писать.

Винсент Трэгер встал вместе с остальными, и все молча покинули кабинет. Внизу у ворот представители средств массовой информации разбили самый настоящий лагерь: телекамеры, софиты, журналисты, укрывшиеся под зонтами от бесконечного дождя. Вместе с остальными Трэгер вышел за ворота и сел в машину.

— Найдите его, — повторил кто-то.

Трэгер чувствовал, что его товарищи понятия не имеют, как выполнить предельно краткое приказание верховного главнокомандующего. За тонированными стеклами машины таял в дожде проносящийся мимо Вашингтон. «Черт побери, что я здесь делаю?» — подумал Трэгер. Но он уже знал ответ на этот вопрос. Этот же самый вопрос Винсент задал себе, когда его вызвал бывший босс Дортмунд. К себе, в свое новое место обитания.

— Это что, дом престарелых?

— Не называй его так.

— А ты его как называешь?

— Третьей базой.[6] Быть может, еще «временным жилищем».

С торчащими из ноздрей пластиковыми трубками, по которым подавался кислород, Дортмунд, когда улыбался, выглядел гротескно. Господи, неужели в этого человека все еще верят?

Разумеется, разговор зашел о беспорядках на южных границах. Трэгер заерзал на стуле. Все это он мог узнать из средств массовой информации. У него уже крепли тревожные подозрения относительно того, зачем его вызвали.

— Грейди, — сказал Дортмунд. Это было похоже на стон.

— Грейди, — повторил Трэгер.

Теофилус Грейди. Да, тот еще герой. Трэгер смотрел пресс-конференцию в Эль-Пасо по телевизору, и вид неудачника, которого выгнали из управления, превратил все происходящее в фарс. Неужели похищенный образ действительно в руках Грейди?

— Возможно, он просто решил воспользоваться ситуацией, — заметил Трэгер.

— Но кто-то же похитил образ, — возразил Дортмунд.

Трэгер кивнул. Если Грейди блефует — а когда он не блефовал? — истинных похитителей вряд ли обрадует то, что у них украли их сенсацию. Дортмунд покачал головой, и пластиковые трубки сверкнули в лучах солнца. Они сидели на маленьком балкончике. За раздвижными дверями была гостиная квартиры в доме, который Дортмунд упрямо не желал называть домом престарелых.

— Это даже не Грейди. — Дортмунд снова покачал головой. — Я сказал, что ты — тот человек, кто его выследит.

Трэгер зажег сигарету, и Дортмунд с завистью посмотрел на него. Казалось, он сейчас попросит угостить его — даже несмотря на эмфизему. До Трэгера запоздало дошло, что он совершил ошибку, закурив в присутствии старика.

И вот сейчас на противоположном берегу реки, в помещении без окон, он сидел молча в окружении тех троих, что сопровождали его из Белого дома. Кто из них главный?

Босуэлл, мужчина в клетчатом костюме и галстуке в горошек, с ниспадающими на лоб серебристо-седыми волосами, посмотрел на Трэгера.

— Вы знакомы с этим типом Грейди?

— Был знаком.

Молчание.

— Вы сможете его найти?

Это было похоже на собеседование при приеме на работу. Какого черта, у них в распоряжении такие ресурсы, неужели они до сих пор не занялись поисками Грейди?

— Я его найду.

— Верните образ, — сказал тот, что с брюшком. Остальные улыбнулись, услышав повторение приказа президента.

Подумав немного, Трэгер кивнул.

На протяжении следующих нескольких часов его водили из кабинета в кабинет и готовили к предстоящему заданию. Постепенно Винсенту становилась понятна причина того, почему обратились к человеку, больше не связанному с Конторой. Официальная позиция заключалась в том, что в маленькой войне, бушующей на южной границе, следовало видеть не более чем мелкую стычку, не заслуживающую внимания федеральных органов. Пусть лучше причину беспорядков устранит вольный стрелок, имеющий специальную подготовку.

— Как только вы разыщете образ, мы возвратим его на законное место.

Трэгер хорошо помнил крышу одного здания в Риме, где бывшие коллеги превратились в его врагов. У него мелькнула мысль, можно ли доверять им сейчас.

Уходил он вооруженный, получив подробный инструктаж, снабженный всевозможными удостоверениями различных ведомств. Босуэлл отвез его в аэропорт имени Рейгана.

— Как Дортмунд?

— Постарел.

Босуэлл кивнул с таким видом, будто старость — это нечто такое, что происходит с кем-то другим.

— Он — легенда.

— Что он мне и сказал.

— Он расхвалил вас до небес.

На эту реплику можно было не отвечать.

В аэропорту Трэгер пожал Босуэллу руку и вышел из машины. Торопливо войдя в здание аэровокзала, он не стал сворачивать к стойкам регистрации, а направился прямиком в мужской туалет. Десять минут спустя Трэгер вышел на улицу и спустился в метро. Он был полностью предоставлен самому себе и собирался начать прямо сейчас.

Вернувшись в город, Винсент заглянул в офис Государственной железнодорожной компании и купил билет в купе на ночной рейс. До отправления поезда оставалось несколько часов. Выйдя на улицу, Трэгер устроился на скамейке и позвонил Дортмунду.

По телефону голос старика прозвучал бодрым и чуть ли не молодым. Трэгер рассказал, как у него прошел день.

— Спасибо за то, что порекомендовал меня.

— А чем тебе еще заниматься?

Неужели Дортмунд думает, что и он тоже целыми днями греется на балконе на солнце?

— Почаще оглядывайся назад, — на прощание напутствовал его Дортмунд.

Перед тем как сесть в поезд, Трэгер поужинал, а войдя в вагон, тотчас же заперся в купе. Опустив столик, он раскрыл на нем выданный ему лэптоп. Его собственный лежал в чемодане. Не успел поезд тронуться, а он уже читал то, что имелось в управлении на Теофилуса Грейди. Старые материалы были ему уже знакомы, но не вызывало сомнений, что за Грейди установили наблюдение с тех самых пор, как он собрал «Мужественных всадников».

Грейди явно был атавизмом. Он процветал бы при Диком Билле[7], однако ему не нашлось места при бюрократии, которой с годами заросло детище Донована. Грейди хотел войны тогда, когда официальной политикой Конторы был мир. Последнее свое задание он выполнял в Албании, где командовал отрядом повстанцев, спустившихся с гор, чтобы сеять смерть и хаос. Государственный департамент пришел в бешенство, узнав, что в этих бесчинствах замешан американский гражданин. Грейди не выполнил приказ убраться ко всем чертям из Албании и вернуться домой. В конце концов его пришлось возвращать силой, это было поручено Трэгеру и еще кое-кому. С Грейди, образно говоря, сорвали погоны и выставили из Конторы. Как и следовало ожидать, он созвал пресс-конференцию, обвиняя малодушных политиков в том, что те ведут страну навстречу погибели. Насладившись пятью минутами славы, Грейди лишился внимания общественности, но не исчез из поля зрения спецслужб.

— У нас есть свой человек в его отряде, — сообщили Трэгеру.

Он молча ждал.

— Его имя знать необязательно.

— Что он сказал о похищенном образе?

Последовало долгое молчание.

— Мы полагаем, он мог переметнуться.

И вот сейчас, сидя в купе, Трэгер усмехнулся. Он поймал себя на том, что ему больше по душе Грейди, чем те холеные люди, которые его инструктировали. Но за каким чертом этому парню понадобилось похищать религиозные святыни? Несомненно, за таким, за каким он сказал. Дипломатия и угрозы не перекроют поток нелегальной иммиграции. Вызывало сомнения, существует ли желание перекрыть этот поток. Если сбросить со счетов святотатство, Грейди определенно нашел верный способ привлечь внимание наших соседей с той стороны границы. Даже если на самом деле за похищением стоит не он, ему удалось обратить случившееся себе на пользу.

Где-то в западной Пенсильвании Трэгер опустил полку и улегся не раздеваясь. С погашенным светом купе больше не отражалось в окне, и он лежал на боку и смотрел на проплывающий мимо ночной пейзаж, время от времени разрываемый скоплениями огоньков, на смутные очертания ферм и на деревья, деревья, деревья. В конце концов, штат возник на месте лесов Пенна.[8]

Сможет ли он отыскать нужное дерево в лесу, в который ему вот-вот предстоит войти?

III «Этот человек атеист!»

Отец Клары Ибанес был поражен, когда она объявила ему, что устроилась работать секретаршей к их новому соседу Джейсону Фелпсу.

— Этот человек атеист!

— Это не заразно.

— Чем ты будешь у него заниматься?

— Он пытается навести порядок в своих бумагах, публикациях, скопившихся за целую жизнь.

— Было бы гораздо лучше, если бы он сжег все без разбора.

Большую часть своей жизни Джейсон Фелпс преподавал в Калифорнийском университете. Однако затем его всемирно известную славу антрополога затмила кампания, начатая им лично около десяти лет назад. Одно дело сталкиваться с суеверными предрассудками у представителей отсталых племен, однако то обстоятельство, что бредовые верования дожили до конца двадцатого века и теперь перешли в третье тысячелетие, побудило Фелпса взяться засучив рукава за разоблачения. Его брошюра, посвященная сжижению крови святого Януария в Неаполе, получилась безжалостно уничтожительной. Фелпс тщетно пытался получить на пробу образец той жидкости, которая хранилась в усыпальнице.

«Разумеется, в моей просьбе было отказано, — писал он. — С таким же успехом можно было просить фокусника раскрыть секреты своих трюков».

Затем во Франции, в Невере, Фелпс добивался разрешения изучить нетленные мощи святой Бернадетты, провидицы из Лурда. Вместо этого ему предоставили отчеты о нескольких эксгумациях, которые предшествовали помещению тела в стеклянный саркофаг, чтобы его могли лицезреть верующие. То обстоятельство, что отчеты ему предоставили, породило у Фелпса скептическое отношение к ним.

Однако особую ярость вызвал у него сам Лурд. Там ученые с безупречной репутацией подвергали предполагаемые случаи чудесного исцеления тому самому тщательному исследованию, за которое выступал Фелпс. И снова и снова они приходили к выводу, что не может быть естественных объяснений тому факту, что человек, пораженный неизлечимой болезнью, приезжал в Лурд, молился Богоматери в гроте, где она являлась перед людьми, пил святую воду и уезжал исцеленный. Удостоверено учеными! Это было уже слишком — покрывать налетом объективной истины подобные абсурдные утверждения! Разумеется, должно существовать психологическое объяснение, некая психофизическая сила, которую науке еще предстоит определить, что-то совершенно естественное. Возможно, визит в Лурд каким-то образом приводит в действие эту силу, но едва ли ее можно считать следствием нескольких молитв, обращенных к примитивному изваянию. То, чего не может быть, не могло произойти; все очень просто.

Два года назад Фелпс, удалившийся на покой вдовец, приобрел собственность в долине Напа-Вэлли, всего несколько акров земли из обширных владений дона Ибанеса. Для виноградников потеря не слишком заметная, и на этих землях Фелпс выстроил комфортабельный двухэтажный дом, где намеревался провести остаток жизни, после которой, как он был абсолютно уверен, его ожидает лишь ничто.

Отец Клары в роли местного идальго нанес новому соседу визит вежливости. Семейство Ибанес обосновалось в Калифорнии пятьсот лет назад; первые его члены попали сюда вместе с конкистадорами, другие прибывали в составе иезуитских и францисканских миссий. В начале XVIII столетия семья Ибанес пришла в долину Напа-Вэлли. Ее землевладения простирались на пятьдесят квадратных миль, занятые в основном виноградниками, дающими превосходное вино. Дон Ибанес, как преподносил себя он сам, подарил дюжину бутылок Джейсону Фелпсу, приветствуя его появление в этих местах.

Через несколько дней Фелпс отплатил за любезность, подарив отцу Клары несколько своих книг с автографами, все посвященные антропологии. Дон Ибанес по-прежнему не догадывался о том, что новый сосед ведет непримиримую войну с религией. Не всплыла правда и тогда, когда он отвел Фелпса в часовню, стоящую в каких-то пятидесяти ярдах от дома. Это была уменьшенная копия собора в Мехико, а внутри, как это было и в оригинале, высоко над алтарем висел образ Мадонны Гваделупской.

— Разумеется, здесь нет необходимости в движущейся ленте.

— В движущейся ленте? — недоуменно спросил Фелпс.

Отец Клары с радостью поспешил все объяснить.

— Зачем отправляться в Мексику, когда можно прийти сюда? — спросил тогда Фелпс.

Дон Ибанес рассмеялся:

— Но это же всего лишь репродукция. Настоящий плащ с образом Богородицы находится в храме в Мехико.

— Любопытно.

Таким образом, взаимная вежливость и сдержанность помогли обоим пройти ту первую стадию знакомства, когда люди только присматриваются друг к другу. И только неделю спустя брат Леоне, монах-бенедектинец, который жил в поместье и служил мессу в маленькой часовне, объяснил отцу Клары истинную сущность его нового соседа.

— Это тот самый человек, который написал книгу о Туринской плащанице, — объяснил священник. Оставшись вдвоем, они говорили между собой по-испански.

— Но ведь на него произвела впечатление эта часовня!

— Меня это удивляет. Он воинствующий атеист.

— Атеист!

В своей книге о Туринской плащанице Фелпс доказывал несостоятельность научных тестов, подтверждавших истинность легенды о том, что в этот кусок материи, служивший объектом поклонения многие столетия, было завернуто тело Иисуса и на нем на манер фотографического негатива отобразился отпечаток завернутого в него тела.

— Но ведь было доказано, что плащаница подлинная! — воскликнул дон Ибанес.

— К такому заключению пришли большинство ученых. Однако были и те, кто настаивал на отрицательных результатах.

— И Фелпс в их числе?

— Это еще мягко сказано.

Если бы отец Клары знал об этом тогда, когда Фелпс только покупал землю, он без колебаний расторгнул бы сделку. А так теперь в полумиле от него жил скептик, атеист, враг.

Клара разделяла религиозные воззрения своего отца и его поклонение Мадонне Гваделупской, но считала слабостью его тягу к различным необычным религиозным феноменам, его стремление сделать явления Девы Марии краеугольным камнем своей веры.

С Фелпсом Клара впервые встретилась во время своей утренней пробежки. Он, пыхтя, катил на велосипеде, стараясь отодвинуть неизбежную смерть.

— Я хочу оставаться в полном здравии, чтобы успеть закончить свою работу, — тяжело дыша, сказал он.

— Вашу работу?

Он объяснил.

— Но разве вы не можете пригласить кого-нибудь выполнить ее за вас?

— О, я никогда не мог доверить ее постороннему. Помощник — да, помощник мне пригодился бы. Но в этом отдаленном месте…

Фелпс посмотрел на девушку из-под косматых бровей.

— Как вы проводите день? — неожиданно спросил он.

Клара рассмеялась:

— Да так, занимаюсь тем-сем.

Она не собиралась упоминать про роман, над которым работала. После разрыва с Джорджем книга стала для нее своеобразным лекарством. «Возвращайся домой, — сказал ей тогда отец. — Тебе нужны тишина и спокойствие».

Так ли это было? В любом случае Клара вернулась домой, не собираясь задерживаться надолго, однако уже провела здесь почти полгода. Какой праздной казалась ей жизнь здесь, какой роскошной и беззаботной, после работы в приюте рабочих-католиков, которым заведовал в Пало-Альто Джордж! Как она им восхищалась!.. Он казался ей святым, не от мира сего, совершенно равнодушным к деньгам, славе и всему остальному, что движет его сверстниками. Когда Клара восторженно призналась Джорджу в этом, он просто пристально посмотрел ей в глаза:

— Приходи и помогай.

Клара училась в Стэндфордском университете, где в свое время учился и Джордж. Она перестала ходить на занятия. Все больше времени девушка проводила в приюте, помогая Джорджу и его товарищам заниматься с «гостями» — пьяницами, наркоманами и бездомными бродягами, которые опустились на самое дно и потеряли всякую надежду выкарабкаться оттуда. Так что задача заключалась просто в том, чтобы помогать им таким, какими они были, не ожидая какого-либо великого превращения. «Съел кусок хлеба — вот и день прожит», — любил повторять Джордж. И в этих словах не было цинизма.

Бросив университет, Клара продолжала снимать квартиру. Как-то раз Джордж посоветовал ей перебраться в женское общежитие приюта. Помимо здания, где кормили, одевали и селили «гостей», приют включал еще два здания, в которых размещались мужское и женское общежития. Джордж жил в первом и предложил Кларе поселиться во втором. Он провел ее по всему зданию, которым очень гордился. На кухне Клара увидела женщину с младенцем на руках. На женщине было платье с большим вырезом, не дерзким, а удобным: так было легче кормить грудью ребенка. Кларе показалось, что личико маленького мальчика было покрыто сыпью.

— Стрептодермия, — объяснила мать.

Джордж забрал у нее ребенка, и женщина проводила Клару наверх. Последней пришлось сделать над собой усилие, чтобы ее не передернуло от отвращения. Воистину здесь было царство нищеты. В ней не было ничего романтичного. Грязь, убожество… Но зачем продолжать?

— Ну, что скажешь? — спросил Джордж, когда Клара спустилась вниз.

— Очень мило.

— Сэнди показала тебе твою комнату?

— Кажется, я посмотрела все.

Клара направилась к двери и вышла на улицу. Джордж присоединился к ней.

— Тебе не понравилось.

— Джордж… — Она всмотрелась в его лицо, ища понимания. Но как объяснить святому Франциску, что ты просто не можешь жить так же, как он?

— Требуется время, чтобы к этому привыкнуть.

Клара могла в это поверить, но зачем нужно привыкать к грязи и нищете? Это стало началом конца того, что обещало стать очень серьезными отношениями между нею и Джорджем. В конце концов Клара убежала к своему отцу, в безмятежную гавань Напа-Вэлли.

При второй встрече профессор Фелпс официально пригласил Клару помочь ему разобраться в скопившихся за долгие годы бумагах. Клара согласилась.

— Этот человек атеист! — воскликнул ее отец.

Вне всякого сомнения. Но он также был заботливым, утонченным, признательным и остроумным. И это дало Кларе чем-то заняться теперь, когда работа над романом застопорилась. Дороти Дей[9] написала роман до своего обращения; похоже, это была гениальная идея. Работа над бумагами профессора Фелпса была менее трудоемким занятием.

IV Она накрыла его руку своей

Нил Адмирари скрепя сердце проникся уважением к епископам Соединенных Штатов за то, как те защищали нелегальных иммигрантов. В большинстве моральных и общественных вопросов церковное руководство вело себя робко и вяло. Разумеется, и здесь были исключения, однако Нил кормился не исключениями.

— Ты полагаешь, что политикам-католикам, выступающим за разрешение абортов и все такое, можно разрешить причащаться?

Это от недавно овдовевшей Лулу ван Аккерн, в которую когда-то был беззаветно влюблен Нил. Сейчас она снова вернулась в журналистику, устроившись в журнал «Всеобщее благоденствие».

— Давай не будем политизировать евхаристию, — елейным тоном промолвил Нил.

Он спорил с Лулу, не только чтобы ее разозлить, но и чтобы выразить собственные мысли. Когда она злилась, казалось, что прошедшие годы смыло прочь и она снова та девчонка, какой когда-то была. Ее волосы по-прежнему оставались золотистыми, несомненно теперь уже благодаря искусству парикмахера, а не природы, а огромные голубые глаза по-прежнему искрились молодым огнем. Пожар любви между ними всегда вспыхивал в минуты спора. С тех самых пор как Лулу вернулась, Нил ломал голову, будет ли в их великой страсти второе действие. Теперь лозунгом их отношений стало терпение, что объяснялось нерешительностью Нила, а также тем, что Лулу, в конце концов, все же была в трауре. К тому же, если дело дойдет до этого, он станет мужем номер три.

— Почитай катехизис, — предложила Лулу.

— При первой же возможности. Как насчет политиков-католиков, выступающих в поддержку несправедливой войны?

— К этому вопросу можно подойти с двух сторон, что тебе прекрасно известно.

— К любому вопросу можно подойти с двух сторон.

Они сидели в баре гостиницы в Эль-Пасо, где собрались журналисты, но их столик находился в углу. Маленький столик, поэтому Нилу было трудно не касаться коленями коленей Лулу. Сейчас они спорили просто так, только чтобы не потерять практику. В вопросе иммиграции они были на одной стороне. А Бенедикт XVI — благослови, Господи, его сердце, прежде принадлежащее святой палате, в прошлом инквизиции, — очевидно, был на стороне бедняков, которые, бросив вызов законам, неудержимым потоком хлынули через границу. Папа не переставал повторять, что остановить нелегальную иммиграцию можно, только сделав терпимыми условия жизни на родине иммигрантов.

— Малышка, еще два, — окликнул Нил проходившую мимо официантку.

— Я больше не хочу, — сказала Лулу.

— Это мне.

Разумеется, она выпьет еще. Для того чтобы защищать право общественности на информацию, настоящему профессионалу нужно хорошенько набраться.

— Я успела забыть, какие буяны эти журналисты.

— Приходится стараться.

— У тебя это неплохо получается. — Уронив подбородок на руки, Лулу наградила Нила одобрительным взглядом. Они встретились сегодня утром на ранней мессе, что поставило их обиняком от остальных коллег, большинство из которых понятия не имели, кто такая Мадонна Гваделупская.

— Покровительница Америк, — не допускающим возражений тоном сказал Нил, когда возник этот вопрос.

— Обеих? И Северной, и Южной?

— В самую точку.

В большинстве изданий, представленных здесь, уже появились материалы о прошлом Теофилуса Грейди и его «Мужественных всадниках», собранные по крупицам журналистами, поработавшими в Вашингтоне и Нью-Йорке. Нилу почти не пришлось копаться в прошлом, работая над теми двумя статьями, которые он написал для своей колонки. На Лулу произвело впечатление то, каких высот он добился. О собственной колонке мечтает каждый журналист периодических изданий. Нила пытались переманить несколько интернет-газет, однако он пока что не мог решить, где сосредоточено будущее средств массовой информации.

— Печатная массмедиа умерла, — заверил его Николас Пендант.

— Умерли. Слово «массмедиа» множественного числа.

— Точно?

— У вас что, нет службы корректуры?

— Разумеется, служба корректуры у нас есть. Но, так или иначе, Нил, газеты умирают по всей стране. И дело не только в поголовной неграмотности. Просто если хочешь получить самые свежие новости, гораздо проще и быстрее войти в «Меркурий».

«Меркурий» был одним из набиравших силу интернет-изданий, и Пендант мог это доказать.

— Теперь у вас есть ссылки на мою колонку.

— Вот видишь? Значит, ты сам заглядывал к нам.

В настоящий момент Нила устраивали обхаживания Пенданта.

— Ник, все вы приводите одни и те же аргументы.

— С кем ты еще разговаривал?

— Я не привык рассказывать о том, с кем целуюсь.

— Нил, сколько бы тебе ни предложили, обещаю дать больше. Честное слово.

— Я запомню.

— Дай слово, что ни с кем не подпишешь контракт, предварительно не переговорив со мной.

— Даю.

На Лулу эти перспективы не произвели никакого впечатления:

— Всемирная паутина? Только не это.

— Лулу, возможно, за этим будущее.

В поисковых системах, социальных сетях и всем остальном она разбиралась так же плохо, как и он. Когда-то журналистика заключалась просто в том, чтобы излагать слова на бумаге и отправлять их в печать. Теперь новости поступали мгновенно и распространялись по всему миру посредством каких-то неведомых процессов, в которых, похоже, разбирались только подростки. И тем не менее Нил теперь пользовался лэптопом и отправлял материалы для своей колонки по электронной почте. Однако в конечном счете его статьи появлялись в печатном виде, как и прежде. Если газета живет один день, то что можно сказать о том, что появляется на экране компьютера?

— Я уж лучше буду динозавром, — сказала Лулу.

— У тебя слишком гладкая кожа.

Нил попытался было накрыть ее руку своей ладонью, но Лулу тут же отдернула ее. Хороший знак, если ему действительно был нужен хороший знак. Податливая Лулу — это что-то невозможное по своей сути.

Принесли еще два коктейля. Лулу взяла стакан, перелила в него то, что оставалось от предыдущего коктейля, и приветственно его подняла.

— За папу римского, — сказал Нил.

— За папу. — Лулу отпила большой глоток. — Я даже не могу сказать, когда в последний раз пила так много.

— Это простительный грех.

— Пить?

— Не пить.

Она накрыла его руку своей. Своей левой рукой. Колец больше не было. Неужели они действительно вернулись на первую клетку?

— Я только что подготовила материал по кампании молитв по четкам, — сказала Лулу.

Эта кампания, о которой было объявлено по EWTN[10], родилась в голове у Мириам Дикинсон, нестареющей активистки католического движения, которая называла себя потомком знаменитой поэтессы.

— Как можно быть потомком Амхерстской девственницы?[11]

— Тайным.

— Разве что.

Кампания набирала силу; ее уже благословили несколько епископов. Обрушить на небеса бурю молитв, чтобы образ Мадонны Гваделупской невредимым вернулся в храм.

— Нил, а что, если его так никогда и не найдут?

— Читай молитвы по четкам.

— Читаю.

Нил ей поверил. В Лулу очень тонко сочетались вкус к жизни и набожность. Ее ладонь по-прежнему лежала на его руке. Он прижал свои колени к ее коленям, и Лулу повернулась на стуле:

— Следи за своими коленями.

— Мне пришлось бы согнуться пополам. Я говорил тебе о своем возвращении?

— Неужели?

— Точно.

Она состроила гримасу. Ее колени снова соприкоснулись с коленями Нила.

На экранах телевизоров, расставленных вокруг, появился крупный мужчина с красным лицом.

— Халворсон, — простонала Лулу.

Со всех сторон послышались крики: «Прибавьте звук!» Наступило затишье, и зал наполнили сочные звуки голоса священника Халворсона, ярого сторонника отделения Церкви от государства.

— Нам незачем ввязываться в эту драку, — произнес нараспев Халворсон. — Нельзя вовлекать мощь Соединенных Штатов Америки в религиозную свару, которая не интересует подавляющее большинство американских граждан. Знаю, что кое-кто из наших соотечественников разделяет верования тех, кто поклоняется этому изображению, и это их право, которое я буду отстаивать до последнего вздоха. Однако это дело личных убеждений, а не вопрос национальной политики.

Халворсона возмутил призыв группы конгрессменов от обеих партий, потребовавших от президента направить на границу войска. Губернатор Луизианы уже объявил мобилизацию национальной гвардии; бессмысленный жест, ибо у штата нет границы с Мексикой, через которую тек бы поток нелегальных иммигрантов. Однако сама мысль о том, что федеральные войска будут привлечены к тому, что сейчас происходило на южных границах страны, вызвало у Халворсона праведный гнев.

Конгрессмены утверждали, что армия защитит границу от вторжения вооруженных иностранцев. Пока что «Минитмены» сдерживали напор, однако у них не было достаточно сил, чтобы одновременно охранять границу и отбивать удар с тыла, нанесенный теми, кого поднял призыв Мигеля Арройо.

Образ Халворсона исчез с экранов; у телевизоров снова приглушили звук, и все продолжили выпивать.

— Молитвы — это хорошо, — заметил Нил, — но Игнатию Ханнану пришла в голову дельная мысль.

V Что все это значит?

Те, кто родился и вырос в более чем скромных условиях, а затем сколотил огромное состояние, о котором не смел даже мечтать, ведут себя по-разному. Одни подражают жизни римского императора или бывшего президента, ублажают свою плоть, выставляют себя на всеобщее посмешище, занимаются стяжательством, скупая в огромных ненужных количествах неважно что — особняки, дорогие машины, элитных лошадей; при этом они заводят себе жен или, по крайней мере, постоянных подружек. На такой путь нередко встают профессиональные спортсмены, эти бесконечно богатые гладиаторы нашей эпохи. Но если деньги и земные блага не могут полностью ублажить сердце, плотские утехи также не приносят облегчения. Наркотики и предлагаемое ими забытье становятся последней соломинкой.

Другим путем является политика: нувориш поддерживает какие-нибудь начинания правительства и щедро спонсирует политиков, обещающих претворить их в жизнь; как правило, эти начинания нацелены на экономический статус донора, отсюда огромное количество миллиардеров-либералов. «Выкачивайте деньги у богатых» — вот лозунг, который производит прямо-таки магическое действие на тех, кто сколотил себе состояние. Разумеется, удар могут смягчить бухгалтеры, умеющие выискивать дыры в законодательстве, и пронырливые финансовые советники.

По третьему пути ходят реже всего. Как только становятся видны ограничения безграничного богатства, мысли обращаются к вопросам, которыми мучаются как богатые, так и бедные. Что все это значит? Каков смысл жизни? Или более к месту: «Что хорошего в том, чтобы получить весь мир, но при этом потерять свою душу?» Подобные вопросы порождают обращение к религии с дополнительным благословением, заключающимся в том, что новообращенный имеет возможность щедро жертвовать на все благие дела. Огромные взносы на благотворительность, сделанные без лишней огласки, успокаивают душу, и человек с воодушевлением возвращается к религии своего детства. Именно по третьему пути пошел Игнатий Ханнан.

Еще мальчишкой он обнаружил, что компьютер устроен ненамного сложнее простых счетов. Подростком Игнатий уже тестировал программное обеспечение для одной электронной компании, и вскоре его приняли туда на постоянную работу, положив оклад, поразивший его родителей. Однако деньги по-прежнему не интересовали Игнатия сами по себе. В течение нескольких лет ему было достаточно лишь чистого наслаждения работой над новыми программами; затем, в возрасте двадцати с небольшим, он основал компанию «Эмпедокл», и, когда ему не было еще и тридцати, его фамилия попала в список двадцати пяти богатейших людей страны. Но когда Игнатий коснулся головой потолка Хрустального дворца богатства, с ним что-то произошло. Как-то раз бессонной ночью, плавая по телевизионным каналам в желании рассеяться, он наткнулся на EWTN, и монахиня Ангелика, казалось, обращалась прямо к нему с простотой его собственной праведной матери. Игнатий был потрясен. Он вылетел в Бирмингем, где исповедался в своих грехах, мелких проступках человека бесконечно занятого, и поклялся изменить свою жизнь.

Игнатий сдержал свою клятву. В нем снова возродилась любовь к Пресвятой Богородице, впитанная с молоком матери. Он преисполнился решимости отдать все свое состояние делу служения Католической церкви. На территории комплекса «Эмпедокла» по его распоряжению была возведена точная копия грота в Лурде. И он остался холостяком, своеобразным евнухом во имя Царствия Небесного. Игнатий Ханнан был оглушен кощунством, совершенным в Мехико.

— Образ обязательно найдут, — убежденно заявил Рей Синклер, его правая рука.

— Разумеется, найдут, — подтвердила Лора.

Высокое положение требовало от Игнатия Ханнана иметь сразу две правые руки.

— Откуда такая уверенность? Что делается, для того чтобы вернуть образ?

— Об этом мы узнаем только тогда, когда все будет закончено.

Казалось, Ханнан ничего не услышал.

— Свяжитесь с этим Трэгером.

— Нат, он удалился на покой.

— Я верну его к активной деятельности. Этот человек мне понравился.

Винсент Трэгер сыграл ключевую роль в возвращении оригинала рукописи третьего откровения Фатимы[12]; при этом его предали бывшие соратники по разведывательному ведомству.

Лора обещала разыскать Трэгера и вызвать его в Нью-Гемпшир.

Однако оказалось, что выполнить это обещание невозможно. Лора позвонила по всем имевшимся у нее телефонам Трэгера, но не получила ответа. Тогда она вспомнила о Дортмунде и в конце концов вышла на него.

— Трэгер выполняет одно задание, — ответил старческий голос.

— Мистер Ханнан хочет нанять его, чтобы он разыскал похищенный образ Мадонны Гваделупской.

Последовала долгая пауза.

— Передайте мистеру Ханнану, что эта проблема уже решается.

— Не верю, — сказал Игнатий, когда Лора повторила ему ответ Дортмунда. — Обычные отговорки властей. Если бы правительство было настроено серьезно, оно бы…

Он сам не мог сказать точно, чего ждал от властей. Впрочем, Ханнан не был ни политиком, ни оперативным работником, как Трэгер. Он предпочитал полагаться на тех, кто разбирался в том, в чем он сам плавал.

— Если не Трэгер, тогда кто-нибудь вроде него.

Синклер обещал посмотреть, что можно будет сделать.

И вот как получилось, что в «Эмпедокл» прибыл Уилл Кросби. Прилетев из бостонского аэропорта на вертолете компании, он, пригибаясь под лопастями все еще вращающегося несущего винта, поспешил навстречу встречавшему его Игнатию Ханнану.

Используя свой богатый опыт работы в спецслужбах, Кросби создал процветающее детективное агентство. С Ханнаном он встретился, уверенный в том, что ему поручат решать какие-то проблемы с конкурентами — именно на таких делах и заработал себе имя Кросби. Когда же он услышал, чего от него ждут, у него округлились глаза.

— Вообще-то это не по моей части.

— Никто не может сказать, что это по его части. Я слышал о вас много хорошего.

— Ваш грот напоминает мне Лурд.

— Ничего удивительного. Это точная копия. А вы бывали в Лурде?

— Я возил туда свою смертельно больную мать.

— И?

— Она скончалась в мире.

Слова Кросби о своей матери напомнили Ханнану о его собственной матери. Между ними словно возникла какая-то ниточка. И когда они перешли к обсуждению кражи чудодейственного образа Мадонны Гваделупской, стало ясно, что Кросби и Ханнан действительно родственные души. Кросби попросил время подумать. Он отправился в грот и провел там какое-то время, перебирая четки. Вернувшись, он сказал:

— Я сделаю все возможное.

И тогда Ханнан сообщил, что намеревается нанести удар одновременно с двух сторон. Естественно, работа Кросби не будет предана широкой огласке. Но всем станет известно, что Игнатий Ханнан предложил один миллион долларов за благополучное возвращение священной реликвии.

— Тот, кто посмел украсть образ, отдаст его за деньги.

— Возможно, вы правы, — уклончиво промолвил Кросби.

— Через неделю я удвою обещанное вознаграждение.

— Я бы этого не советовал.

— Почему?

— Тогда все будут ждать, что вы предложите еще через неделю.

Уилл Кросби был крупный мужчина, ростом выше шести футов. Его непроницаемое лицо полностью скрывало его мысли. Он находился в прекрасной физической форме; у него были жена и взрослые дети. Один сын учился в университете Нотр-Дам[13], другой — в Христианском колледже во Фронт-Ройял в штате Вирджиния, а дочь обучалась в колледже Фомы Аквинского в Санта-Пауле, штат Калифорния. Рей Синклер подготовил список подвигов Кросби за время работы в ЦРУ, любой из которых как нельзя лучше рекомендовал его для задачи, порученной Ханнаном. Уже после того, как Кросби основал свое собственное детективное агентство, он в одиночку вызволил дочь одного сенатора, живую и невредимую, из рук похитителей, собиравшихся продать ее саудовскому шейху; одно это уже было бы для Ханнана достаточной рекомендацией. Спасенная девушка впоследствии написала книгу о том, что ей довелось пережить; многие библиотеки по всей стране отказались брать эту книгу, обвинив ее в исламофобии.

— Вы приступите к делу немедленно?

— У меня есть помощники, которые займутся менее важными проблемами.

Ханнан и Кросби пожали руки; вертолет поднялся в воздух, сделал изящный круг над гротом и скрылся за заросшим лесом холмом. Ханнан повернулся к Лоре:

— Подготовьте заявление о вознаграждении.

VI Когда я был голоден, ты меня накормил

Джордж Уорт пришел в негодование, услышав о призыве к оружию, прозвучавшем из уст Мигеля Арройо. Пацифизм являлся краеугольным камнем движения рабочих-католиков, и в последние годы на первый план вышла борьба за права рабочих-иммигрантов. Неудивительно. Центр в Пало-Альто, как и другие центры по всему юго-западу до самого Хьюстона, предоставлял кров и помощь латиноамериканцам, обнаружившим, что утопия, к которой они так стремились, встретила их в лучшем случае двусмысленно. Их дешевому труду были рады, однако теперь, когда федеральные власти перешли к самым строгим мерам, многих нелегальных иммигрантов отлавливали и выдворяли на родину. Работодателей на первый раз предупреждали, затем их ждал солидный штраф. Похоже, праздник подошел к концу.

Джордж скучал по Кларе. Сперва это увлечение казалось ему сиюминутной слабостью. Клара красивая, но в ее возрасте и Дороти Дей выглядела привлекательно. Она дочь состоятельных родителей, ну и что с того? Семья самого Джорджа жила в достатке в Уиннетаке. Когда он признался в этом Кларе, ему хотелось показать, что между ними больше общего, чем различий. Джорджу была понятна реакция Клары по отношению к той нищете, в которой обитали он сам и его «гости». Ему самому потребовалось много времени, чтобы перебороть себя. Теперь, когда он более или менее к этому привык, ему буквально недоставало прежнего отвращения. Однако, беседуя с Кларой, Джордж редко заводил разговор о том, чем, как ему казалось, объяснялось ее отношение к движению рабочих-католиков.

— Джордж, если наша страна действительно так плоха, как ты думаешь, почему ты стремишься защищать прибывающих в нее нелегалов?

— Не называй их нелегалами.

— А как же мне их называть?

— Братьями. Сестрами, — он улыбнулся. — Иисусом.

Много ли среди них тех, чье имя Хесус?

— Здесь их жестоко эксплуатируют, ты сам так говоришь.

— Они сами должны бороться с теми несправедливостями, какие им приходится терпеть.

Дороти Дей говорила о бедах рабочих, не объединенных в профсоюзы, о подпольных заводах, о жестоких хозяевах, однако все это сейчас казалось давно минувшей эпохой. Теперь американские рабочие принадлежали к буржуазии — они получали хорошую зарплату, пользовались всеми материальными благами.

— О каких переменах ты говоришь?

— Они сохранят в нашей стране рабочие места.

На самом деле крупные профсоюзы в настоящее время поддерживали глобализацию экономики, даже несмотря на то, что это пагубно сказывалось на их собственных членах. В Пенсильвании, Мичигане, Огайо — повсюду закрывались рабочие места; целые отрасли промышленности сворачивались, чтобы развернуться где-нибудь на Тайване, в Латинской Америке, везде, где только можно урезать расходы на зарплату и тем самым повысить прибыль.

Когда-то иммигранты по большей части трудились в сельском хозяйстве, убирали урожай, радуясь изнурительной работе, позволявшей им посылать деньги домой и после окончания сезона возвращаться с щедрым по меркам их родины заработком. Еще учась в колледже, Джордж под влиянием университетской церкви примкнул к добровольцам, посвящающим летние каникулы помощи сезонным работникам. Убогие условия, в которых им приходилось жить, были сравнимы с тем, от чего они бежали, хотя некоторые фермеры обеспечивали своих рабочих сносным жильем. Джордж никогда не рассматривал это как политическую акцию. Ему всегда казалось, что работодатели совершают ошибку, настраивая иммигрантов против себя. О, он поднимал свой голос, протестуя против эпидемии индустриального сельского хозяйства, когда целые округа оказывались под пятой гигантов пищевой промышленности. Разумеется, такое сельское хозяйство было более эффективным, но при этом для обслуживания машин требовалось меньшее количество людей. Во второе лето Джордж присоединился к тем, кто работал на полях.

Сельское хозяйство обладает чудодейственной привлекательностью для человека, выросшего в городе, особенно в богатых пригородах. Вырастить, а затем и собрать плоды земли — для Джорджа в этом было что-то от религии. Капризы природы — заморозки, проливные дожди, засуха — только укрепили его во мнении, что в сельском хозяйстве не обойтись без помощи Бога. Проходя вместе с другими работниками между рядами томатов, увешанных зрелыми плодами, и наполняя корзину, вспотевший Джордж чувствовал, как бесконечная, изнурительная работа превращается в молитву. Однако он научился не высказывать подобные величественные мысли своим товарищам, когда они собирались вместе по вечерам. Местный епископ направил к иммигрантам священника, и те были признательны ему за мессу, которую он служил по воскресеньям, однако их религия была в обрядах, а не в возвышенных рассуждениях. На стене в каждой лачуге висело изображение Мадонны Гваделупской, перед которой по вечерам зажигалась свечка.

На последнем курсе Джордж прочитал автобиографию Дороти Дей и подписался на выходящий в Хьюстоне журнал «Рабочий-католик» — он определил свою судьбу.

— Столовая, раздающая бесплатную похлебку? — спросил у него отец, стараясь сохранять спокойствие.

По сравнению с этим летние каникулы, проведенные вместе с сезонными работниками, казались безобидной романтичной причудой. По крайней мере, Джордж не отправлялся на Кубу рубить сахарный тростник для Фиделя.

— Разумеется, мы будем обеспечивать питание. И жилье.

— Ты знаешь, сколько таких людей приезжает в нашу страну?

Джордж это знал.

— Тогда объясни, как одна столовая может помочь им всем.

— Я буду помогать тем, кому смогу.

Разумеется, отец выступал против правительственных программ помощи бедным. Его презрение к «государству-няньке» не имело границ. Всеобщее здравоохранение, постоянно растущая минимальная зарплата, одно ограничение за другим — все это было вмешательством в фундаментальные законы экономики. В основе всего спрос и предложение, а также бдительный глаз. Приливная волна поднимает все лодки. Отец был уверен, что каждый человек при желании способен поднять себя за шнурки собственных ботинок. В свое время он сам сделал именно это.

— Отец, я не верю в политические решения.

— Отлично!

Отцу показалось, что он одержал верх в споре. Как-то Малькольм Маггеридж взял интервью у матери Терезы[14] из Калькутты, которая поддерживала и утешала умирающих. Вероятно, это стало началом его обращения. Однако тогда он спросил у старой монахини, почему она не выступает за социальное и политическое исцеление подобной нищеты.

— И пусть этим занимаются другие?

Джордж снова и снова просматривал это интервью, постепенно обращаясь в религию, которой он уже занимался на практике. Которая стала его жизнью. Благословенны бедные. И как следствие — бедные будут всегда. Проблему нищеты невозможно «решить», как невозможно полностью искоренить зло. От этого нельзя было деться даже в благополучной Уиннетаке. Один на один, человек к человеку. Наш добрый самаритянин не стал заморачивать себя тем, что не может одновременно помочь всем несчастным, оказавшимся в сточной канаве. Он здесь, несчастный здесь, он делает для него то, что делает. Вот и весь ответ.

— Капля в море, — сказал ему отец.

— Нет, если бы все поступали так же.

— Однако такого никогда не будет.

— Это не снимает с меня обязательств.

Они ни в чем никогда не могли сойтись. Отец нетерпеливо слушал, как Джордж рассказывал ему о том, что сначала отцы современной экономической науки, а впоследствии марксисты выступали против облегчения удела бедняков. Первые полагали, что со временем от индустриализации выиграют все; вторые рассчитывали на революционное разрушение существующей системы.

— Я не марксист, Джордж.

— Разумеется.

Иоанн Павел II в своей Centesimus Annus[15] красноречиво изложил отношение Церкви к необузданному капитализму, однако его слова были извращены так, что превратились в оправдание господствующего экономико-политического строя. Что ж, папа, похоже, возлагал неоправданные надежды на решения, предлагаемые государством. Джорджу были больше по душе позиции Дороти Дей и матери Терезы. Делай для бедных и нуждающихся то, что в твоих силах. Не пытайся переложить это на других, не жди каких-то кардинальных решений, от которых становится только хуже. Живи сегодняшним днем. Миска бесплатной похлебки. Когда я был голоден, ты меня накормил. Отец скрепя сердце выделил деньги на покупку здания в Пало-Альто. Джордж взял лишь половину того, что ему предложили.

Уж если отец Джорджа не смог понять цели движения рабочих-католиков, с Мигелем Арройо в каком-то смысле все обстояло еще хуже.

Когда Джордж в первый приезд Мигеля в Пало-Альто познакомил его со своими начинаниями, реакция Арройо была подобна той, что позднее продемонстрировала Клара Ибанес.

— Я могу прислать людей, чтобы они навели здесь порядок, — сказал он, когда они устроились в кабинете Джорджа.

— Все равно скоро обязательно становится опять грязно.

— Это все хорошо и чудесно, Джордж. Однако проблема гораздо серьезнее, и такими методами ее не решить.

Мигель приходил в экстаз, ведя по улицам Лос-Анджелеса толпу нелегальных иммигрантов, требующих… Требующих что? Свои права. А права — это то, что другие должны тебе. И это также было перекладыванием своей ноши на чужие плечи. Начинать надо с того, чтобы помогать друг другу.

Конечно, перед Мигелем стояла еще одна проблема: латиноамериканцы, живущие в Соединенных Штатах уже на протяжении нескольких поколений, легальные иммигранты, многие из которых относились к нашествию нелегальных иммигрантов так же враждебно, как и англосаксы.

— Немецкие и русские евреи, — пробормотал Лоури.

Его речь была неразборчивой не только от зажатой в зубах трубки. Лоури заведовал кухней. Ему было лет шестьдесят; раскаявшийся коммунист, вернувшийся к вере своих отцов, если только эта вера приняла вид приюта рабочих-католиков в Пало-Альто. Он объяснил свои слова.

— Евреи, которые прибыли в Америку давно, добились процветания и полностью ассимилировались, оказались сметены ордами, хлынувшими через Эллис-Айленд[16] из Восточной Европы. В основном это были радикально настроенные представители низших классов. Сионисты. Евреи, пустившие корни в Штатах, не хотели иметь с ними никаких дел — разве что, быть может, использовать их как дешевую рабочую силу в модных ателье. Сионизм? Неужели они должны были считать себя изгнанными из родных мест обитателями ближневосточных пустынь? Ну помилуйте. Они американцы! Сионизм покорил сердца американских евреев только после Второй мировой войны. И уж совсем немногие решили вернуться в Израиль.

Демонстрация в Лос-Анджелесе стала спектаклем, разыгранным ради средств массовой информации, событием разовым, сколько ни кричал о ее успехе Мигель Арройо. И вот сейчас он выступил в защиту вооруженного восстания; он требовал отделения Калифорнии от Союза и воссоединения ее с мексиканской Нижней Калифорнией, а потом… Потом уже вслед за Калифорнией будут воссоединены все штаты с испанскими названиями — Невада, Аризона, Техас, Монтана.

— Под испанской короной?

Разумеется, Мигель категорически отвергал подобное предложение. А он сам представлял себе отчетливо, чего хочет?

Приехав в Лос-Анджелес, Джордж обнаружил, что Мигеля там нет.

В штаб-квартире его движения висели огромные плакаты Че Гевары, Фиделя и Уго Чавеса.

— Когда вы ожидаете его возвращения?

Пожатие плечами:

— Он уехал на север.

— В Нана-Вэлли?

Еще одно пожатие плечами.

Во время последнего приезда в Пало-Альто Мигель встретился с Кларой, и Джордж со смешанными чувствами смотрел, как Мигель, с пляшущими глазками и жемчужными зубами под изящными усиками, разыгрывает перед равнодушной Кларой пылкого латиноамериканского влюбленного. Когда он узнал, что Клара дочь дона Ибанеса, его улыбка поблекла. Отец Клары выражал интересы тех латиноамериканцев, за плечами которых были многие поколения процветания на американской земле. Они презирали таких смутьянов, как Мигель.

— Великий человек, — пробормотал Арройо.

— Спасибо.

Но когда он дальше быстро заговорил по-испански, Клара сделала вид, будто его не понимает.

— No habla?[17]

В ответ Клара лишь молча улыбнулась.

— Почему ты не захотела с ним говорить? — спросил Джордж, когда Мигель уехал.

— Он говорит, как диктор, зачитывающий рекламное объявление по радио.

И тотчас же она пожалела о своих словах, в которых сквозила высокомерная снисходительность, перенятая, вероятно, у отца.

VII «Я могу угостить тебя чашкой кофе?»

В Чикаго Трэгер взял напрокат машину. Лететь самолетом было бы слишком быстро, а он хотел навевающей мысли монотонности долгой дороги за рулем. Кроме того, ему нужно было определить, куда он направляется. Из Сент-Луиса Трэгер позвонил Дортмунду и узнал от него, что Игнатий Ханнан нанял Кросби.

— Зачем? Он ведь предложил вознаграждение.

— Быть может, хочет действовать наверняка?

— Кросби знает, что я также в игре?

— От кого?

Ладно, от кого Дортмунд узнал, что Ханнан нанял Кросби? Этот больной старик, греющийся на солнце на балконе и получающий кислород в ноздрю через пластиковую трубку, даже удалившись на заслуженный покой, похоже, по-прежнему оставался в курсе всего, словно продолжал работать в Конторе. Трэгер напомнил себе, что именно Дортмунд рекомендовал его своему преемнику. Сколько директоров уже сменилось после ухода Дортмунда? Вереница пигмеев.

При мысли о том, что Кросби занимается тем же самым, Трэгер испытал раздражение, смешанное с облегчением. Взаимодействие частного и общественного секторов? Но он помнил также и напутствие, сказанное на прощание Дортмундом. Оглядывайся назад. Сколько еще человек идет по тому же следу? Трэгер не забыл и утверждения о том, что у Конторы есть свой человек в «Мужественных всадниках». Чем больше он думал об этом, тем больше ему хотелось быть совершенно свободным в своих действиях.

Очевидно, Тео Грейди не вернулся в штаб-квартиру «Мужественных всадников» в Санта-Барбаре. В противном случае его задержание было бы предано огласке к тому времени, как Трэгер прибыл в Чикаго. Вот чем объяснялись взятая напрокат машина и поездка в направлении юго-запада. Лагеря «Мужественных всадников» вдоль всей границы опустели, и расхлебывать кашу приходилось одним «Минитменам», которые пока что неплохо справлялись со своей работой. В конце концов, именно об этом они так долго мечтали. Так куда же сейчас направиться?

«Калифорния, я спешу к тебе»?[18] Но почему? Не ему единственному пришла мысль о том, чем был призыв к оружию со стороны «Справедливости и мира»: откликом на похищение священного образа или же частью скоординированных усилий. Трэгер запросил то, что имелось в Конторе на Мигеля Арройо, и пришедший по электронной почте ответ сейчас хранился в выданном ему компьютере. Он ознакомился с ним, переправившись через Миссисипи, на стоянке для отдыха водителей-дальнобойщиков. Альянс Арройо и Грейди казался настолько невероятным, что был вполне возможен. Один — пламенный защитник исторического прошлого Калифорнии и всего юго-запада, сеющий смуту среди нелегальных иммигрантов, требующих возвращения земель потомкам первопоселенцев-конкистадоров; другой — шовинист, похоже забывший, что его предки лишь два поколения назад покинули графство Мейо в Ирландии. Объединяла их гордость предполагаемой чистотой крови. Арройо утверждал, что ведет свою родословную от испанцев, которые поселились в Калифорнии в XVIII столетии, покинув Мехико вскоре после 1529 года. Именно в этом году, хвастливо заявлял Арройо, Богородица явилась Хуану Диего. С другой стороны, Грейди гордился тем, что является, говоря его собственными словами, чистокровным ирландцем, что, вероятно, означало смесь кельтской, датской, французской и еще бог весть каких кровей. Задумавшись над этим, Трэгер пришел к выводу, что весь земной шар постоянно был свидетелем непрерывных переселений, отчего сама идея чистоты крови казалась весьма сомнительной. Но зачем Грейди вступать в союз с тем, чьи взгляды диаметрально противоположны его собственным: открытые границы против наглухо закрытых? Возможно, он увидел в Арройо того, кого не смог увидеть в себе самом, — непрактичного романтика.

В машине, следившей за Трэгером от Сент-Луиса, темно-синем «Понтиаке» с тонированными стеклами — хотя ветровое, разумеется, оставалось прозрачным, — помимо водителя, был только один человек. Трэгеру пришлось сбросить скорость, чтобы в этом убедиться. «Понтиак» также сбросил скорость, не воспользовавшись возможностью пойти на обгон. Трэгер снова прибавил газу. «Оглядывайся назад», — сказал Дортмунд. Поравнявшись с придорожным торгово-развлекательным оазисом, Трэгер свернул в самый последний момент, не включив указатель поворота. «Понтиак» сделал то же самое.

Там были рестораны быстрого питания и комнаты отдыха с большими окнами, в которые путешественники могли смотреть на автостраду, доставившую их сюда с востока и запада. Закинув на плечо рюкзачок, Трэгер направился в мужской туалет в дальнем конце и, разглядывая ноги под дверями кабинок, почувствовал себя тем сенатором в аэропорту Миннеаполиса.[19] Увидев спущенные брюки, полностью скрывшие ботинки человека, ищущего облегчения, он зашел в соседнюю кабинку. На полу рядом с брюками лежали ключи от машины. Дождавшись шума сливаемой воды, Трэгер схватил ключи и вышел из кабинки.

На улицу — теперь уже через заднюю дверь, после чего он поспешил к стоянке, на ходу нажимая кнопку брелока управления сигнализацией. Замигали фары, и Трэгер направился к ним. С собой он захватил только рюкзачок, в котором лежали два компьютера. Открыв дверь машины, Винсент бросил рюкзачок на заднее сиденье, а минуту спустя уже выехал на автостраду и повернул на восток. Теперь его уже никто не преследовал.

До следующего оазиса было сорок миль, однако не он был целью Трэгера. К тому времени, как он вернется к своей собственной машине, водитель «Понтиака» уже отчается и поймет, что его провели. В нормальной ситуации Трэгер испытал бы раздражение, заново покрывая мили, которые уже проехал. Но только не сейчас. В любом случае мили быстро пролетали одна за другой, а Трэгер старался не думать, какой же он ловкий. Прошел почти целый час, прежде чем он развернулся над автострадой по мосту и снова поехал на запад к стоянке, на которой оставил свою машину. Трэгер медленно проехал по стоянке, ища «Понтиак» и не находя его. Загнав угнанную машину на место и оставив ключи на сиденье, он вернулся к своей машине. Сев за руль, расслабился и закурил сигарету.

Послышался металлический стук в стекло. Подняв взгляд, Трэгер увидел улыбающееся лицо Уилла Кросби. Он опустил стекло.

— Я могу угостить тебя чашкой кофе? — спросил Кросби.

— Где «Понтиак»? — ответил вопросом на вопрос Трэгер, выходя из машины и пожимая руку Кросби.

— Какой «Понтиак»?

— У тебя какая машина?

— «Тойота».

— Похоже, у нас попутчики.

Прежде чем зайти внутрь, они снова проверили стоянку, убеждаясь в том, что «Понтиака» с тонированными стеклами на ней нет. Кросби утверждал, что никакого «Понтиака» не видел.

— Я был полностью поглощен тем, что присматривал за тобой.

Заказав кофе, они молчали, погруженные каждый в свои мысли.

— Значит, ты говорил с Дортмундом? — наконец спросил Трэгер.

— Все говорят с Дортмундом.

Не было смысла ломать голову по поводу «Понтиака». Оба могли лишь строить догадки. Но Трэгер был убежден в том, что те, кто его нанял, пристроили к нему наблюдателя. Все предосторожности с поездкой на поезде и взятой напрокат машиной теперь казались глупостью. Судя по всему, предупрежденный Дортмундом, Кросби заметил его, когда он прохлаждался в ожидании поезда на Чикаго. Сам Кросби прилетел из Бостона в аэропорт имени Даллеса и, тоже осененный мыслью ехать на поезде, отправился тем же самым рейсом, что и Трэгер.

Я рассчитывал поговорить с тобой в вагоне-ресторане.

— У меня было отдельное купе.

— Я так и понял. Жаль, что мне это сразу не пришло в голову. Куда мы направляемся?

— Во-первых, надо съехать с этой автострады.

Кросби кивнул.

— А потом?

— Ты давно не бывал в Эль-Пасо?

— Этот вопрос возникает у меня каждый раз, когда я туда попадаю.

— А у тебя самого какие были мысли?

— Следить за тобой.

— Ну а до того, как ты случайно наткнулся на меня на вокзале?

— Я все еще обдумывал различные варианты. Нам лучше объединить наши усилия.

Когда они вышли на улицу, Трэгер сказал Кросби, что поедет следом за ним. Тот покачал головой:

— Нет, это я поеду за тобой. Ты у нас старший.

— Сколько тебе платит Ханнан?

— Я поделюсь с тобой.

— Что ж, справедливо.

У Кросби была «Тойота». Да уж, он слишком молод, чтобы помнить Перл-Харбор.[20] При первой же возможности Трэгер свернул с автострады и поехал на юг по приличному местному шоссе. Теперь перед ним стояла задача, как избавиться от Кросби.

Решение предложил мочевой пузырь — мочевой пузырь Кросби. По сигналу Кросби Трэгер свернул с шоссе и направился вместе с ним в придорожную закусочную. В качестве меры безопасности они обменялись ключами от своих машин. Как только Кросби уютно устроился в кабинке, Трэгер вышел, переложил свои вещи в «Тойоту», спустил два колеса машины, которую он оставлял Кросби, и тронулся со стоянки.

VIII «Мне нужен ваш совет»

— Вы меня не помните, — сказал Кларе звонивший. — Меня зовут Мигель Арройо, и мы с вами встречались…

— Конечно же, я вас помню.

— Нас познакомил Джордж Уорт. Вы в отпуске, да?

— Что вы имеете в виду?

— Я полагал, вы его помощница. Помощница Джорджа.

— Нет.

— Просто работаете у него добровольцем?

— Почему вы мне позвонили?

В голосе Мигеля не было осуждения, однако Клара почувствовала укол стыда, услышав напоминание о том, что, как ей теперь казалось, она бросила Джорджа. Она тщетно пыталась убедить себя в том, что все дело лишь в ее влечении к Джорджу, но, разумеется, на самом деле все было не так. Возможно ли было полностью соглашаться с принципами, определяющими жизнь Джорджа, а затем, по сути дела, отвергнуть их? Клара никак не могла заставить себя жить так, как жил Джордж, в этих условиях, вместе с этими людьми. Какой же пустой она себя чувствовала…

— Мы могли бы встретиться?

— Где вы находитесь?

— Меньше чем в десяти милях от вас.

— Откуда вам известно, что я здесь?

— Я этого не знал. Я позвонил вам на сотовый.

— А номер у вас откуда?

Пауза.

— От Джорджа.

— Итак, как вы узнали, где я нахожусь, когда я ответила по сотовому?

Мигель рассмеялся, и Клара вспомнила его лицо, глаза, зубы. Похоже, при первой встрече она оценила его исключительно по внешнему виду. Нет, это несправедливо. В своем роде Мигель такой же фанатик, как и Джордж. Клара не могла поверить в то, что Джордж дал ему номер ее телефона. Она видела его реакцию на выступление основателя «Справедливости и мира», когда тот обхаживал ее. Что она и высказала Мигелю.

— Я не смог бы вам солгать.

— Хорошо.

— Номер вашего телефона мне дал Лоури.

Лоури? А он-то где его раздобыл? Клара была уверена в том, что не давала свой телефон повару приюта рабочих-католиков в Пало-Альто. Едва ли она могла обвинить Арройо во лжи. Но ведь тот только что сам признался, что один раз уже сказал ей неправду. Кто-то — скорее всего, Лоури — сказал Мигелю, что она больше не работает с Джорджем.

— Зачем нам с вами встречаться?

— Мне нужен ваш совет.

Ну кто сможет устоять перед такой просьбой? Заявление Арройо вознесло Клару на пьедестал авторитета, сделало человеком, способным давать мудрые советы. Поэтому она согласилась встретиться с ним в Пинате.

— Я могу туда приехать.

— Я вас встречу.

Подумать только — пригласить Мигеля Арройо в дом отца. Дон Ибанес относился к «Справедливости и миру» с нескрываемым презрением, считая движение лишь оружием в руках честолюбивого Мигеля Арройо. Самым болезненным было то, что дон Ибанес когда-то знал деда Мигеля.

— Это был святой, Клара, — шепотом сказал ей отец. — Я говорю совершенно серьезно.

Находясь в комнате, он заряжал ее своим присутствием. Каждый день отец читал литургию часов перед святым причастием. Его пожертвования на благотворительность были огромные. Он брал клятву молчать с тех, кто получал от него дары, однако, подобно больным, исцеленным Христом, которым было приказано молчать о своем исцелении, они рассказали о его благодеяниях.

Всякий раз, когда разговор заходил об Арройо и «Справедливости и мире», отец Клары закатывал глаза, гадая, как бы отнесся к этому бреду благочестивый дед Мигеля.

Мигель ждал на тротуаре перед мексиканским рестораном в окружении полудюжины поклонников. Они расступились перед подошедшей Кларой, узнав в ней дочь своего отца. На их лицах она увидела недоумение по поводу того, что Клара Ибанес встречается с Мигелем Арройо. Взяв за руку, Мигель повел ее прочь.

— Как мне встретиться с вашим отцом?

Остановившись, Клара посмотрела ему в лицо, а он в ответ одарил ее тысячеваттной улыбкой:

— Нет, не для того, чтобы просить вашей руки.

Ну как можно было не рассмеяться? А Джордж когда-либо доводил ее до смеха? Она вообще видела, как Джордж смеется? Улыбка погасла, словно выключенная.

— Речь идет о Мадонне Гваделупской. Давайте пройдем вон туда.

Противоположные стороны улицы были разделены небольшим парком; над землей возвышались пальмы, а скамейка тонула в пышных зарослях, окружающих ее. Именно на этой скамейке Клара выслушала поразительный рассказ.

Предупредив, что то, о чем он сейчас скажет, является строго конфиденциальным, Мигель тотчас же добавил, что она не должна спрашивать, откуда ему это известно.

— Я знаю, кто похитил священный образ из храма в Мехико. — Сказав это, он умолк, давая Кларе осмыслить услышанное.

— Вы должны немедленно заявить в полицию.

Мигель покачал головой:

— Тогда те, в чьих руках образ, его уничтожат.

— Почему?

— Те, кто осмелился похитить такую реликвию, без колебаний ее уничтожат. Я должен все рассказать вашему отцу. Он скажет, что делать.

— Отец скажет вам заявить в полицию.

— Не думаю. — Мигель помолчал. — Но если он так скажет, я так и поступлю.

Клара понимала, что многое из сказанного им было ложью, причем ложью неубедительной. Что ж, не совсем так. Мигель оставил свою машину в Пинате, и Клара отвезла его к себе домой. Всю дорогу она молчала, а Мигель сидел рядом, выставив локоть в открытое окно. Когда Клара подъехала к воротам, открывшимся по ее сигналу, он убрал локоть и поднял стекло, словно желая получше осмотреться вокруг. Увидев за домом копию храма, Мигель выскочил из машины, поднимая брови и широко раскрывая глаза.

— О господи, — тихо промолвил он. — Я хочу посмотреть.

Они пересекли лужайку, прошли по уменьшенной копии площади и оказались в круглой часовне. Мигель застыл на месте, не в силах оторвать взгляд от изображения Мадонны Гваделупской над алтарем. Затем, будто зачарованный, подался вперед. Он не выразил никакого удивления, обнаружив, что перед образом нет движущейся дорожки, как это было сделано в Мехико. Но все остальное полностью соответствовало оригиналу.

Какой масштаб? — шепотом спросил Мигель.

— Здесь все в семь раз меньше по сравнению с оригиналом.

— И образ?

— О нет, изображение имеет точные размеры чудодейственного образа.

Мигель кивнул. Затем, перекрестившись, поцеловал костяшки пальцев и склонил голову. Он все еще был погружен в безмолвную молитву, когда в часовню вошел отец Клары.

Дон Ибанес остановился, закрывая за собой дверь. Мигель, услышав стук, выпрямился и обернулся, и Клара подвела его к своему отцу:

— Папа, это Мигель Арройо.

Похоже, отец узнал Мигеля, но призвал на помощь аристократическую выдержку, отточенную многими поколениями, и отвесил поклон. Мигель начал было протягивать руку, затем спохватился и поклонился в ответ.

— Папа, сеньор Арройо хочет с тобой поговорить, — шепнула отцу Клара. — Оставляю вас одних.

Выйдя на улицу, она медленно направилась прочь, однако дверь часовни не открылась у нее за спиной. Что ж, самое подходящее место для той потрясающей новости, которую собирается сообщить ее отцу Мигель.

Когда Клара дошла до своей машины, дверь часовни все еще оставалась закрытой. Она отогнала машину к дому; когда разговор завершится, ей предстоит отвезти Мигеля обратно в Пинату.

В особняке благодаря толстым стенам и окружавшим его тенистым деревьям было прохладно даже в такой жаркий день. Окна в комнате Клары были распахнуты настежь, и легкий ветерок лениво шевелил занавесками. Прошло десять минут, затем еще десять. Какой совет может дать Мигелю отец?

Полчаса спустя Клара с удивлением увидела, как по дорожке проехала машина отца. Отец был за рулем, Мигель сидел рядом.

IX «О таком завершении вечера можно только мечтать»

— Почему ты так и не женился? — спросила Лулу.

— Все тайное стало явным.

Она засмеялась, отчего у нее затряслась грудь. Нил Адмирари до сих пор никак не мог определить, куда все это идет. Как бы там ни было, ни он, ни Лулу особенно не торопились это узнать. Теперь собратья по журналистскому цеху называли их не иначе как «преданным дуэтом».

— И еще я не могу петь.

Ее грудь снова затряслась. Определенно, он и Лулу были преданы односолодовому виски, без тоника и льда, которое они потягивали, держась особняком от остальных. Журналисты перемещались по стране, подобно племени кочевников, ориентируясь на съемочные группы телевидения, исходя из предположения, что тот, кто направляет их в какое-то новое место, знает, что делает. Теперь все находились в Финиксе, где по ночам были слышны отголоски винтовочной стрельбы и минометной канонады. Пили все не просыхая. Поэтому Нил предложил отправиться в Сан-Диего.

— Зачем, ради всего святого?

— Я хочу тебе показать, где проходил курс молодого бойца.

— Нил, я не могу себе это позволить. Меня никто сюда не командировал.

— Ты приехала сюда за свой счет?

— Ну, в конце концов, я ведь знала, что ты будешь здесь.

Однажды, не слишком давно, Нил предложил Лулу выйти за него замуж и узнал о препятствии в виде мужа. Он предложил ей получить развод, однако их отношения дали трещину. Постепенно они разошлись. Сейчас, находясь рядом с Лулу, Нил не мог поверить, что она дважды была замужем. Первый брак наконец был расторгнут, второй завершился смертью, всего несколько месяцев назад. На третий раз повезет? Лулу по-прежнему выглядела девственно невинной. Нил так и не простил себя за то, что уложил ее в постель, где затем узнал про первого мужа. Тогда ему казалось, что он развращает Лулу. Оба они тогда работали в католических изданиях. «Что такое журналист-католик? — Репортер, работающий в Риме». Лулу тогда даже посмеялась над этой шуткой. Что ж, отличное упражнение для ее груди.

— Я куплю тебе билет на самолет.

— Ни за что!

— Я не имею в виду деньги. Использую бонусные мили. Они накапливаются, а я их не трачу.

— Это другое дело.

— А какая разница?

— Я не хочу быть женщиной на содержании.

А она сама кого содержит? Они прилетели в Сан-Диего и поселились в гостинице, в разных номерах.

— А теперь я позову священника.

— Что случилось?

— Думаю, надо благословить нашу любовь.

Лулу молча смотрела на него, пытаясь понять, что он имел в виду.

— Его фамилия Хорвет. Мы вместе учились в семинарии. Он теперь работает в архиве и должен знать, как все устроить.

Снова молчание. Лулу прикусила нижнюю губу. Отвела взгляд, затем снова посмотрела Нилу в глаза:

— Ты это серьезно?

— Да. Что скажешь?

Ее пухлые губы медленно растянулись в улыбке, открывая зубы:

— Я согласна.

Эти слова она повторила несколько часов спустя, в боковом приделе церкви. Таинство бракосочетания совершал Хорвет. В качестве оправдания ему было сказано о чрезвычайных обстоятельствах.

— Какие у вас чрезвычайные обстоятельства? — Хорвет превратился в постаревшую версию самого себя: жесткие, торчащие дыбом волосы поседели, жирный нос по-прежнему разделял глаза.

— Лулу близка к тому, чтобы согрешить.

— Нил!

Хорвет, похоже, смутился. А для чего, на его взгляд, люди сочетаются узами брака? Но Нил был рад тому, что его бывший одноклассник остался холостяком.

Вместо свадебного путешествия они с Лулу отправились на базу морской пехоты. Уговорив часового впустить их внутрь, Нил провел Лулу к плацу длиной в целую милю. Они посмотрели на одинокое здание, охватившее плац подковой.

— Когда я был здесь, оно еще было раскрашено в камуфляжную расцветку.

Нил ожидал почувствовать ностальгию, но она так и не пришла. Он был еще совсем мальчишкой, когда прошел эти восемь недель ада, но, торжественно маршируя вместе со своим взводом мимо трибуны с высоким начальством, испытывал бесконечную гордость по поводу того, что теперь он наконец морской пехотинец.

Когда они вернулись в гостиницу, Нил отменил бронирование второго номера. Они перебрались к нему, но тотчас же решили спуститься вниз и выпить. Односолодовый виски.

— Нам следовало бы попросить виски для женатых.[21]

Это почти не вызвало дрожания груди. Неужели они пьют для храбрости? Примерно через час Нил предложил подняться в номер.

О таком завершении вечера можно только мечтать.

— Если бы у меня была грудь, она бы затряслась.

Он объяснил это Лулу, пока они поднимались на лифте. Они уже прижимались друг к другу. По пути к кровати они раздели друг друга, и все прошло именно так, как и должно было быть. Потом Лулу лежала обнаженная в его объятиях, и тишина переливалась золотом. Когда у него начала затекать рука, он высвободился.

— Пойду приму le douche.

Лулу испуганно встрепенулась.

— Это душ по-французски.

— Я никогда не принимала душ по-французски.

Они отправились в душ вместе.

Нил позвонил в ресторан и заказал ужин в номер. Они поужинали, набросив на себя только махровые халаты, найденные в шкафу, поочередно оглядываясь на кровать. После второго раунда Нил включил телевизор, и они узнали о похищении дона Ибанеса.

I «Что ты вяжешь?»

Игнатий Ханнан почти не общался со своими собратьями-компьютерщиками, нажившими миллионы. Лишь считаным единицам удавалось переносить практически ежедневные революции, которые к утру следующего дня превращали вчерашний великий прорыв в нечто бесконечно устаревшее. В этой сфере деятельности не было места для досужего наблюдателя. Те немногие, кому удалось подняться на самый верх, изобретательностью и подвижностью ничуть не уступали своим подчиненным. Тем не менее Ханнан не находил своих коллег собратьями по духу, и, несомненно, то же самое было верно и в обратную сторону. В конце концов, они были конкурентами и все были стиснуты рамками своего абстрактного воображения. Когда же они обращались к филантропии, всплывали другие различия. Билл Гейтс поддерживал контрацепцию, Игнатий Ханнан — Католическую церковь. Деятельность первого широко освещалась в средствах массовой информации, второй предпочитал работать без лишней огласки. Но дон Ибанес стал Ханнану самым близким другом, какой у него только был.

Прослышав о копии грота в Лурде, который Ханнан возвел на территории комплекса «Эмпедокла», Ибанес пригласил его к себе посмотреть на его копию храма в Мехико. Ханнан специально вылетел в Калифорнию, захватив с собой Лору и Рея. Вот как получилось, что Лора познакомилась с Кларой и они подружились. Лора стала наперсницей отношений Клары с Джорджем Уортом, узнала о том, что ее подруга устроилась работать к Джейсону Фелпсу, соседу-агностику дона Ибанеса. Услышав страшную новость о похищении последнего, Лора поспешила поделиться ею с Натом.

— Ты уже говорила с Кларой?

— Мне бы хотелось быть рядом с ней.

Краткое мгновение, затем кивок. Сняв трубку, Ханнан отдал распоряжения.

— Собирайся. Самолет будет тебя ждать.

— О, Нат, спасибо!

— Возможно, я сам полечу с тобой.

Это было не столько утверждение, сколько вопрос. Деловым расписанием Ханнана заведовала Лора.

— На ближайшие четыре дня нет ничего такого, что нельзя было бы отложить.

— Свяжись с Кросби. И держи меня в курсе.

Держать в курсе! Это древнее клише восходило к временам черепашьей почты, и слышать его из уст одного из проводников моментальной передачи информации было по меньшей мере странно. У Лоры перед глазами возник образ конного почтальона из «Пони-экспресс»[22], который она помнила по рисунку в детской книге. Всадник скакал от одной станции к другой, заломив шляпу назад, с седельными сумками, полными писем, написанных на тонкой бумаге. Что-то вроде полевой почты времен Второй мировой войны[23], как-то пошутил Рей.

— Откуда ты знаешь?

— А ты откуда знаешь про «Пони-экспресс»?

Теперь, когда Лора вышла замуж за Рея, Нат относился со смешанными чувствами к ее дальнейшей работе в «Эмпедокле». Замужняя женщина должна оставаться дома — таковым было его убеждение, особенно незыблемое, поскольку сам он был холостяком.

— Что я буду делать дома?

— Как только у тебя появятся дети, я тебя уволю.

— Как только у меня появятся дети, я сама уйду.

Однако пока что у них ничего не получалось. Порой Лоре казалось, что Всевышний наказывает их с Реем за ту связь, которая была у них до брака. В пропитанной религией атмосфере «Эмпедокла» подобные мысли были неизбежны, даже если бы у Лоры не было брата-священника. В настоящее время отец Джон Берк работал в Ватикане. Он закончил диссертацию, и Нат настоял на том, чтобы все они присутствовали при защите. На Ната произвели впечатление кардиналы, сосредоточенно слушавшие выступление. Джон написал подробное, тщательно проработанное, развернутое продолжение тех обоснований, которыми папа Бенедикт XVI, в то время еще кардинал Ратцингер, сопроводил публикацию третьей тайны Фатимы. Защита диссертации явилась для Джона не столько испытанием, сколько праздником. По такому случаю во дворце Палаццо делла Сегнатура собрались все церковные чины. Объявление о единодушном одобрении диссертации было встречено бурными овациями. Summa cum laude.[24] Нат хотел устроить в честь Джона торжественный ужин, однако ему пришлось ждать до следующего дня, поскольку диссертанта забрал с собой кардинал, который надеялся, что многообещающего молодого священника назовут его преемником в должности префекта Ватиканской библиотеки.

— Какой подарок будет самым подобающим? — спросил Нат.

— Почему бы не спросить об этом у самого Джона?

Подарком стал великолепный потир, который Лора помогла выбрать в магазине церковной утвари на виа делла Кончильяционе. Джон был потрясен дороговизной подарка, но его несколько утешила мысль о том, что сосуд будет использоваться во время мессы, тем самым эта честь оказана не столько ему, сколько Всевышнему.

— Джон, ты останешься здесь навсегда?

Лора имела в виду Ватикан.

— Это зависит не от меня.

Несколько раз он делился с сестрой своей сокровенной надеждой на то, что после защиты диссертации сможет вернуться домой, чтобы преподавать в семинарии или, еще лучше, чтобы получить назначение священником в какой-нибудь уединенный приход. Хотелось ли Джону стать помощником такого священника, как отец Кручек, в доме которого он останавливался во время своего краткого приезда домой в связи с расследованием обстоятельств похищения третьей тайны Фатимы? В мечтах Лора видела своего брата епископом, затем кардиналом, затем… Но это был абсурд.

Все подобные мысли оказались напрочь сметены кощунственным преступлением, совершенным в храме Мадонны Гваделупской.

С борта самолета Лора безуспешно пыталась связаться с Кросби. Нат хотел, чтобы теперь частный детектив полностью сосредоточился на поисках пропавшего дона Ибанеса. Лора была поражена тем, что ее босс ставил исчезновение человека выше исчезновения священной реликвии. Рей высказался по поводу кажущегося парадокса: два очень состоятельных человека, дон Ибанес и Нат Ханнан, сражаются за простое благочестие крестьянина.

— Можно ли купить билет на проход в игольное ушко?

Лора понимала, что эта фраза относится к воротам в Иерусалиме[25], однако метафора по-прежнему подразумевала буквальную иголку. Подумать только, что швейное искусство уходит в такое далекое прошлое. Сама Лора взяла в руки вязальные спицы, чем пробудила в Рее нетерпеливые ожидания.

— Что ты вяжешь? — спросил он, и в его глазах появился блеск потенциального отцовства.

— Носки.

— Кому?

— Своему мужу.

— А.

Они уже перестали обсуждать то, что Лоре никак не удавалось забеременеть. Нат предложил прочитать новенну[26], Рей ничего не имел против.

— Но я хочу стать отцом по старинке.

Внизу в разрывах облаков были видны пегие просторы Среднего Запада: лоскутное покрывало плодородных полей, главная житница страны, а теперь также кормившая и многие другие народы. Облет родины. Как легко привыкнуть порхать по всему свету на частном самолете, не связываясь с суетой регулярных авиалиний, проверками в аэропортах, задержками рейсов. И еще в полете можно было пользоваться сотовым телефоном.

Самолет пролетал над Скалистыми горами, когда Рей сообщил Лоре, что на связи Кросби.

— Мне сказали, вы уже в пути, — сказал тот.

— Вы в Калифорнии?

— Я мог бы вас встретить. Вы направляетесь в Окленд?

— Да. Я хочу быть рядом с Кларой Ибанес. Есть какие-либо новости о ее отце?

— Возможно. Буду ждать вас там.

Джек Смайли, личный пилот Ханнана, сообщил ожидаемое время прилета, и Лора передала его Кросби.

Перед заходом на посадку самолет развернулся над Тихим океаном. Приземлившись в аэропорту Окленда, он подкатил к зоне, зарезервированной для частных самолетов. Как только Лора спустилась по трапу, из здания появился Кросби. По дороге в Напа-Вэлли он рассказал, что Мигеля Арройо вызвали на допрос.

— Мигеля Арройо?

— Он встречался с дочерью Ибанеса. Похоже, они познакомились в приюте рабочих-католиков в Пало-Альто.

Лоре было известно про приют в Пало-Альто и несчастную любовь Клары к Джорджу Уорту. Но при чем тут Мигель Арройо?

Когда они приехали, им сообщили, что сеньорита Ибанес в храме. Речь шла о базилике, видневшейся за огромным особняком.

— Сначала я поговорю с ней с глазу на глаз, — сказала Лора Кросби, и тот шутливо козырнул в ответ.

В круглой часовне не было никого, кроме Клары, которая сидела неподвижно в заднем ряду, закрыв глаза и перебирая четки. Лора подсела рядом. Удивленно обернувшись, девушка бросилась в объятия подруги и залилась слезами. Как утешить человека, у которого похитили отца? Минут через десять подруги встали и вышли из часовни. Поблизости была скамейка, окруженная клумбами с пышными цветами, Лора так и не смогла определить их названия.

— При чем тут этот Мигель Арройо?

— Лора, мне пришлось рассказать о нем полиции. Он был здесь. Сказал, что ему необходимо встретиться с моим отцом. Я оставила их одних, а потом увидела на дорожке машину отца.

— Он был в ней один?

— Мигель сидел рядом, я уверена в этом. О, как я ненавижу тонированные стекла! Но я сама привезла Мигеля сюда, после того как мы встретились в городе.

— Он говорил, зачем хочет встретиться с твоим отцом?

— Лора, должно быть, это была уловка. О, какая же я дура! Отец терпеть не мог Мигеля и его воинственный подход.

Поиски машины дона Ибанеса не дали результатов. А Мигеля Арройо полиция застала в штаб-квартире «Справедливости и мира» в Лос-Анджелесе. Он выразил гневное возмущение по поводу того, что его обвинили в похищении. Да, он встречался с почтенным доном Ибанесом.

— О чем вы с ним говорили?

— Я не могу вам этого открыть.

— Лора, — сказала Клара, — Мигель не мог возвратиться в город один. Сюда он приехал на моей машине.

— Ты сказала об этом полиции?

— Да.

Когда Арройо указали на это, он заявил, что дон Ибанес отвез его в Пинату, где он оставил свою машину.

Кросби пересек лужайку и сел на скамейку, и все это пришлось повторить еще раз.

Вечером Клара с величайшей неохотой согласилась продолжать помогать Джейсону Фелпсу — все, что угодно, лишь бы отвлечься.

— Лора, ты можешь остаться?

— Я останусь, если ты хочешь.

— Пожалуйста!

На следующее утро подруги отправились вдвоем к Джейсону Фелпсу.

II «Где мы можем встретиться?»

Теофилус Грейди руководил своими «Мужественными всадниками» из двухэтажного здания на южной окраине Санта-Барбары, куда доносился рев машин с шоссе 101. Теперь это здание пустовало, как и все лагеря вдоль границы. Трэгер сидел в машине на стоянке перед пустым зданием, гадая, что еще он может застать. После пресс-конференции в Эль-Пасо человек, спровоцировавший кризис, погрузился в полное молчание. Число жертв по обе стороны границы росло, и поднятые Мигелем Арройо кабальеро, теребившие защищавших границу «Минитменов», теперь уже оказались под огнем отрядов добровольцев, которые также вмешались в противостояние. Никто не мог сказать, чем завершится вся эта преисподняя.

Тем временем кампания молитв о возвращении чудодейственного образа набирала силу, распространяясь по всей стране. Средства массовой информации освещали ее с терпимостью, вызывающей удивление. Чисто ради смеха Трэгер вышел из машины и направился к входу в здание. Дверь оказалась открыта, и из-за столика вахтеров на Трэгера уставилась маленькая седая старушка:

— Здесь никого нет.

— А вы разве не в счет?

Старушка обнажила зубные протезы:

— Я здесь просто охраняю здание.

Судя по пластиковой табличке на столе, ее звали Глэдис Стоун.

— Я бы хотел оставить сообщение.

— Я же сказала, здесь никого нет. — Еще одна демонстрация протезов. — Кроме меня.

— Передайте, что сюда заходил Трэгер. Винсент Трэгер.

— Передать кому?

Тем, кого здесь нет. Например, Грейди. Мы с ним старые друзья.

— Вы совсем не старый.

Боже милосердный, старуха стала кокетничать. Трэгер должен был бы быть гораздо старше, чтобы ответить на ее заигрывания.

Записав свое имя, он отдал листок старушке и направился к выходу.

— Как можно будет с вами связаться? — окликнула его Глэдис.

Ага. Остановившись, Трэгер вернулся к столу. Если бы Мэрилин Монро была жива, она сейчас выглядела бы как Глэдис? Взяв листок, он записал на нем номер своего сотового телефона.

— Милок, я могла бы дать тебе свой.

— Вы мне льстите.

В данном случае больше бы подошло «сразили наповал». Дело просто в погоде или же это Калифорния делает старость такой жуткой перспективой?

— Возвращайся, мне здесь одиноко.

Трэгер уехал, гадая, возымело ли толк обещание вознаграждения, сделанное Ханнаном. Определенно ему, Трэгеру, пока что нечем похвалиться. И что затеял Кросби? Винсент направился на юг, привлеченный шумихой вокруг Мигеля Арройо. Тут в кармане рубашки завибрировал сотовый телефон.

— Трэгер?

— Yo.[27]

— Не знал, что ты говоришь по-испански. Это Морган.

Господи, нужно было устроить встречу «бывших». Он, Кросби и вот теперь Морган. Им всем надо было бы собраться на балконе дома у Дортмунда.

— Ты узнал мой номер от Глэдис.

— Где мы можем встретиться?

— Ты сейчас где?

— Прямо позади тебя.

В зеркало заднего Трэгер увидел кабриолет с опущенным верхом. Водитель приветливо помахал рукой.

— Сворачиваю.

Они зашли в «Макдоналдс» и сели на улице под зонтиком, защищенные от шума машин соседним зданием.

— Мне говорили о тебе, — сказал Трэгер. — В Вашингтоне.

— И что же тебе сказали?

— Помнишь старую шутку, которую так любил Дортмунд? «На другой руке у меня пять пальцев и бородавка…»

— «И родинка[28], доставшаяся от отца».

Убедившись в том, что Морган и есть тот человек, которого Контора внедрила в «Мужественных всадников», они перешли к делу.

— Где образ?

— Если я тебе скажу, ты мне не поверишь.

— А ты попробуй.

Морган закурил сигарету. Горячий ветер быстро развеял табачный дым.

— Игнатий Ханнан предложил за образ вознаграждение.

— Одной пенсии тебе недостаточно?

— Послушай, я по-прежнему на действительной службе.

— Расскажи это Глэдис.

Морган рассмеялся:

Наша Глэдис — это что-то… Послушай, вот какой у меня план.

Морган хотел получить миллион, предложенный Ханнаном, но как это устроить?

— Доверься мне.

В данных обстоятельствах это прозвучало как шутка. Всегда встречались агенты, которые на пороге забвения начинали работать на обе стороны. Страх за собственную жизнь являлся объяснимым мотивом предательства, хотя и не оправдывал измену.

— И еще, Трэгер, нужно будет все сделать по-тихому. Возможно, мои принципы неправильно поймут.

О, все будет понято правильно.

— В первую очередь тебе надо опасаться Грейди.

— Грейди козел. Помнишь Марлона Брандо в фильме «Виват, Сапато»?

— Ханнан нанял Уилла Кросби. Тебе лучше иметь дело с ним.

— Где он?

— Хороший вопрос.

— Я хочу иметь дело с тобой. Конечно, я возьму тебя в долю. Десять-пятнадцать процентов.

Трэгер почувствовал себя одним из членов Синедриона, препирающихся с Иудой Искариотом. Он ничего не сказал.

— Трэгер, ты обеспечишь передачу.

— Он большой?

— Миллион долларов?

— Я имею в виду образ.

Морган задумался:

— Пожалуй, влезет в багажник моей машины.

Две пары глаз обратились к кабриолету, в котором Морган преследовал Трэгера.

— Нет, — пробормотал Морган.

— Я так и думал.

Трэгер вытряхнул сигарету из пачки, оставленной Морганом на столе. Тот дал ему прикурить, щелкнув старинной бензиновой зажигалкой, вспыхнувшей, подобно горелке Бунзена. Трэгер гадал, как получить образ, не отдавая Моргану деньги. Но, впрочем, быть может, Морган также думал о том, как его обмануть.

— Дай мне номер, по которому можно с тобой связаться.

— Я тебе сам позвоню.

Глупая предосторожность. Уклонившись от рукопожатия и сев в свою машину, Трэгер проверил на своем телефоне список входящих вызовов. Номер Моргана в нем обозначился. Трэгер его вызвал:

— Да.

— Ты должен был сказать «уо».

После небольшой паузы Морган рассмеялся:

— Никогда не пытайся разыграть мастера розыгрыша.

III «Я знакомая Ллойда»

Вернувшись из Чикаго после трех восхитительных дней, проведенных вместе с Ллойдом, Катерина Долан стала ждать его звонка. Однако прошло несколько дней, а Ллойд так и не позвонил. Когда она сама попыталась с ним связаться, ей никто не ответил. Катерина сидела у окна своей квартиры в многоэтажном доме на бульваре рядом с озером Колхаун и смотрела на водную гладь, потягивая мартини. По озеру скользили белые треугольники парусов, гонимые ветром, однако старые проблемы евклидовой геометрии больше не интересовали Катерину. Почему не звонит Ллойд?

Чем больше Катерина думала о тех днях в Чикаго, тем более тревожными становились воспоминания. Видит бог, Ллойд показал себя страстным возлюбленным, однако уже тогда Катерина почувствовала, что для него все это является чем-то несвойственным. Достав одну из его книг, она уставилась на фотографию на суперобложке. Изложение истории Элоизы и Абеляра, очень сдержанное, напомнила себе Катерина. Обычно влюбленную пару романтизировали, однако Ллойд взглянул на их отношения так, как это делала Элоиза в своих последних письмах к несчастному возлюбленному. Катерина намеревалась подшутить над Ллойдом по этому поводу, но сдержалась. В данных обстоятельствах это было бы не к месту. Ее собственная сфера научной деятельности — микробиология — была бесконечно далека от того, чем занимался Ллойд. Какое-то время Катерина преподавала в университете, затем перешла работать в частную компанию и, к своему собственному удивлению, сделала несколько открытий, защищенных патентами. Это позволило ей оставить работу, и теперь, сидя в этой самой квартире, она мечтала о том сладостном далеком прошлом, когда они с Ллойдом летними вечерами прогуливались вдоль ручья Миннехаха.

После нескольких дней молчания и тщетных попыток связаться с Ллойдом Катерина убедила себя в том, что его молчание объясняется тем, как она с ним попрощалась, — заключительным актом любви. Каждой женщине известен переход возлюбленного от жажды к пресыщению; удовлетворение голода лишает женщину былой притягательности. Разумеется, вскоре жажда возвращается, а мимолетное безразличие только добавляет в отношения огня. Правда, потом и жажда угасает. Через все это Катерина прошла вместе с этим животным Ричардом, ублюдком, за которого она вышла замуж, а затем выставила вон в промежуток между преподаванием в университете и работой в компании. Затем последовала череда случайных связей, о которых Катерина предпочитала не вспоминать. В то время она считала себя Эдной Сент-Винсент Миллей или Дороти Паркер[29], женщиной сладострастной и неразборчивой, но, черт побери, кому какое дело? Если так выразиться, она сжигала свечку с обоих концов. Ей не удавалось думать обо всех этих мужчинах лишь как об игрушках, но то же самое можно было сказать и о Миллей с Паркер. Быть женщиной чертовски сложно. Почему-то мужчины могут получить наслаждение и тотчас же забыть обо всем. Взять хотя бы Ллойда. Мерзавец! Переполненная яростью, Катерина позвонила ему еще раз.

Ей ответил женский голос. Ну, хорошо. Хоть какая-то месть.

— Я знакомая Ллойда.

— Панихида завтра.

— Панихида?

— А заупокойная месса на следующий день.

— По Ллойду?

Долгая пауза.

— Боже милосердный, вы ничего не знаете?

— Говорите же!

— Кто вы такая?

— Катерина Долан. Мы вместе росли в Миннеаполисе.

До Катерины дошло, что она говорит с Джудит, одной из дочерей Ллойда. Та расплакалась, сообщая ей страшное известие. Катерина, знавшая то, о чем не догадывалась Джудит, слушала, не в силах поверить своим ушам. Неужели Ллойд отправился в Мехико в паломничество, чтобы покаяться за три дня, проведенных в постели?

— Где состоится панихида? — Катерина записала адрес в Индианаполисе. — Спасибо, — сказала она и положила трубку.

Катерина сидела оглушенная. Сраженная наповал. У нее перед глазами стояли картины того, как они с Ллойдом лежат в постели в гостинице в Чикаго, и ей казалось, что она находится в объятиях смерти. Очнувшись, Катерина начала обзванивать офисы авиалиний. О, господи, она обязательно отправится на похороны. Оказалось, что есть прямой рейс до Миннеаполиса, и Катерина заказала билет.

В кипе газет, лежавших в прихожей в ожидании того, как их отправят в мусор, Катерина нашла те, в которых описывались события в Мехико, и провела полночи, стараясь восстановить то, что произошло с Ллойдом. Однако самый большой ужас внушала ей мысль о том, что именно могло толкнуть его отправиться в святилище.

По пути в Миннеаполис самолет попал в зону турбулентности, и Катерина представила себе сообщение в газете о катастрофе. Кто ее опознает? Кому будет до нее какое-нибудь дело? Самое подходящее настроение для похорон. Панихида должна была состояться в ужасном похоронном бюро на Меридиан-авеню, где когда-то селились губернаторы и прочая знать. Поставив взятую напрокат машину на стоянку, Катерина долго сидела, глядя на тех, кто заходил внутрь. Наконец она набралась мужества сделать то же самое.

Встретивший ее слащавый служащий похоронного бюро вопросительно поднял брови.

— Ллойд Кайзер, — сказала Катерина.

— Конечно.

Служащий направил ее в траурный зал с расставленными ровными рядами стульями. У входа лежала книга соболезнований, куда скорбящие записывали свои имена. Написав «Элоиза Абеляр»[30], Катерина прошла мимо переговаривающихся между собой людей, избегая их, ища анонимности. Она заняла место в последнем ряду, однако ее взгляд неудержимо притягивало к закрытому гробу, к которому подходили скорбящие. Они опускались на колени, крестились, затем отходили. Катерина чувствовала себя антропологом, изучающим обычаи неизвестного племени. Но это были ее соплеменники, такие же католики, какой когда-то была она сама. Каким до самого конца оставался Ллойд. Катерина вспомнила его медальон и свое глупое замечание по поводу него.

Панихиду служил высокий молодой священник с серьезным лицом. Слушая знакомые слова молитвы, повторяемые снова и снова, Катерина старалась вспомнить, что это такое — верить в то, что Бог стал человеком и поселился среди людей, в то, что своими страданиями он принес спасение человечеству, и в то, что земная жизнь является лишь преддверием вечности. Однако ей постоянно мешали мысли о последнем сексуальном единении с Ллойдом. Успел ли он исповедаться и получить отпущение грехов, снова обрести покой в этом мире и в том, который ждет после смерти? Ирония и сарказм были неуместны здесь, в этом зале, где родственники и друзья Ллойда молились за упокой его души. Катерина вышла первой, до того как начался всеобщий исход, и вернулась к себе в гостиницу.

Заупокойная месса начиналась на следующий день в десять часов утра. В церкви сохранить анонимность оказалось значительно проще. Катерина отсидела службу до самого конца, глядя на священника у алтаря, того же самого худощавого мужчину, который накануне был в похоронном бюро. Месса. Катерина попыталась вспомнить, когда в последний раз была на мессе. Их с тем сукиным сыном венчал священник; она никак не могла вспомнить почему. Благоухало ладаном; гроб, накрытый белым покрывалом, стоял в центральном проходе. В первом ряду сидели молодые пары, дети Ллойда, и один подросток. Обстановка требовала скрывать свое горе. Катерина с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться, скорбя по себе, по Ллойду, быть может, по всему миру безвозвратно ушедшей невинности, воскрешенному в памяти траурной церемонией.

Родные двинулись следом за гробом по проходу, чуть ли не с веселыми улыбками на лицах. Что ж, а почему бы и нет? После окончания мессы несколько человек помянули добрым словом умершего. Во время причастия Катерина услышала слова: «О Господи, я недостоин принять Тебя». Она не смогла бы выразиться лучше сама. Все остальные двинулись вперед, а она осталась сидеть. Кровь и плоть Христа. Первое причастие Катерина приняла в десять лет. Был ли Ллойд среди тех, кто тогда приблизился к священнику в церкви Святой Елены?

Катерина ушла, избегая родных и тех, кто толпился вокруг них. Когда она уже сидела в машине, к ней приблизился мужчина:

— Вы едете на кладбище?

Она молча смотрела на него какое-то время, затем кивнула. Мужчина прикрепил к бамперу машины значок.

Траурная процессия проехала по Индианаполису в сопровождении полицейского эскорта. Машины ехали на красный свет, а остальные водители пропускали их, уважая предполагаемую скорбь. Но пролил хоть кто-нибудь слезу? Катерина вспомнила Джудит, которая разрыдалась, когда она ей позвонила.

На протяжении многих лет она учила себя думать, когда этот вопрос вообще возникал, что смерть — это конец всему, что вся эта суета вокруг гниющей оболочки, оставшейся после окончания забега, все эти похороны, поминки, надгробия — на самом деле не более чем пережиток от варварских времен. Даже кремация казалась чересчур драматичной. Но, по крайней мере, так называемые останки развеивались, и оставшиеся в живых получали возможность жить дальше. Однако это были не убеждения, а лишь непроверенные предположения, и сейчас Катерина чувствовала, как их разбивает траурная церемония у могилы. Наконец появились слезы, искренняя скорбь, и она готова была захлопать. Ллойд заслужил хотя бы это от тех, кого он оставил сиротами — по всей видимости, сиротами обеспеченными. Катерина почувствовала, как у нее перед глазами все начинает расплываться.

Катерине предстояло провести несколько часов в гостинице до вылета обратного рейса. Она убедила себя в том, что нет ничего странного в том, как сильно ее тронули обстоятельства похорон Ллойда. Она говорила с женщиной, ответившей на звонок, надеясь поразить ее, и известие о смерти Ллойда оглушило ее, как раскат грома в голубом небе. В похоронном бюро Катерина захватила конверт; сейчас она положила в него несколько банкнот и написала свою фамилию. И адрес. После чего вылетела домой в Миннеаполис.

IV «Ты покорила конкистадора»

Мигель Арройо не произвел на Нила впечатления человека, разжигающего революцию, требующего возврата территорий, якобы давным-давно отобранных у его предков, а теперь еще и столкнувшегося с обвинением в покушении. Он ворвался в комнату с легкостью танцора, выходящего на сцену. Арройо согласился на интервью, потому что Лулу работала на «Всеобщее благоденствие», а Нила взяли просто в придачу. Обаяние Мигеля нисколько не поблекло, когда он узнал, что Лулу замужем.

— Работающая жена? — Арройо изобразил веселое удивление. Этот человек вел себя как настоящий актер. Быть может, именно таким он и был.

— С работающим мужем.

Лулу кивнула на Нила. Тот удостоился мимолетной улыбки, после чего Арройо снова полностью сосредоточил внимание на Лулу.

— Но вы оставили свою фамилию.

— В журналистике.

— А.

Легкое подергивание усиков, снова демонстрация зубов. Можно было подумать, что Лулу рассказала грязный анекдот. Нил поймал себя на том, что Мигель Арройо ему определенно не нравится. В присутствии молодого латиноамериканца он остро ощущал собственный возраст, уверенный в том, что выглядит на все свои года, а то и старше. Лулу оказалась женщиной любвеобильной, и в своей женатой жизни Нилу приходилось выкладываться по полной.

— Надеюсь, ваш адвокат дал согласие на это интервью, — сказал Нил.

— О, я сам себе адвокат.

После окончания университета Сан-Диего, самопровозглашенного университета Нотр-Дам Запада, Арройо изучал юриспруденцию в Беркли. Но даже так…

— Кретин в качестве клиента?

— Что это за шум насчет того, будто вы якобы похитили дона Ибанеса? — вмешалась Лулу.

— Глупое недоразумение.

— Его дочь заявила, что вы уехали вместе с ним.

— В качестве пассажира. Дон Ибанес отвез меня в город, где я оставил свою машину.

— А потом?

— Я вернулся сюда. И был арестован.

— А что с доном Ибанесом?

Арройо молча пожал плечами.

— Он уехал на своей машине? В каком направлении?

Арройо изобразил разочарование:

— Через все это я уже проходил с полицией.

— Зачем вы приезжали туда? Я хочу сказать, к дону Ибанесу?

— У нас с ним много общего.

Похоже, он говорил серьезно. Дон Ибанес не раз открещивался от образа поджигателя из «Справедливости и мира». Для старика воссоединение Калифорнии было романтической мечтой, тем более привлекательной в силу своей неосуществимости. Он находился под чарами проигранного дела. У Нила мелькнула мысль, не сражались ли предки дона Ибанеса под знаменем Конфедерации. Надо будет это выяснить.

— Вы считаете его своим союзником?

— Я не посмею говорить за дона Ибанеса.

— Сеньора Арройо в курсе? — справился Нил.

— Мою мать прибрал к себе Господь. — Арройо закрыл глаза и почтительно склонил голову.

— Я имел в виду вашу жену.

— Вы ее нашли?

— А разве она пропала?

Арройо повернулся к Лулу:

— Я еще не встретил женщину, которой назначено судьбой стать моей женой.

— Между вами и Кларой Ибанес что-нибудь есть?

— А что сказала она?

— Высказывались предположения, что вы приезжали туда, чтобы повидаться с дочерью, а не с отцом.

Арройо откинулся назад:

— Не иначе как за этим стоит Джордж Уорт. Он горел желанием помочь.

— Значит, эти слухи беспочвенны?

— Разве я признался бы вам, если бы между нами что-то было?

— Почему сеньорита Ибанес обвинила вас в том, что вы похитили ее отца?

— Не думаю, что она выразилась именно так.

— Кто такой Джордж Уорт? — спросил Нил.

Арройо шумно втянул воздух:

— Революционеры бывают двух типов: практики и созерцатели. Джордж относится к созерцателям. — Рассказав вкратце про приют рабочих-католиков в Пало-Альто, Мигель настоятельно посоветовал туда заглянуть.

— Клара Ибанес какое-то время работала там.

— Вот как?

— Представьте себе девушку, выросшую в достатке, которая должна жить в такой убогой нищете. Однако многие другие смогли пойти на это. Что вам известно про Дороти Дей?

Похоже, Арройо испытал разочарование, узнав, что они уже знают про основательницу движения рабочих-католиков.

— Пацифистка, — сказал он. — Но святая.

— Какие вести с фронтов? — спросил Нил. Этот человек начинал действовать ему на нервы.

Мигель Арройо нахмурился:

— Я распорядился прекратить военные действия.

— И ваш приказ был выполнен?

— Связь далеко не идеальная.

— Пустозвон, — пробормотал Нил, когда они вышли.

— Ты что, это не так!

— По-моему, ты покорила конкистадора.

Посмотрев на него, Лулу улыбнулась:

— Ревность? Неужели Нил ревнует?

Она стала его щекотать, прямо на людях.

— Он мог бы быть… — Осторожно, осторожно. — Твоим младшим братом.

— Он очень привлекательный.

— Привлекательный?!

Прежде чем Нил и Лулу вышли из здания, они узнали, что машина дона Ибанеса была обнаружена на стоянке аэропорта Лос-Анджелеса. Туда они и направились.

К тому времени как они приехали туда, полиция уже проверила багажник машины, несомненно действуя под впечатлением от гангстерских фильмов. Багажник оказался пуст. Лулу потянула Нила за руку, и они вошли в здание аэровокзала.

— Зачем?

Почему человек оставляет машину на стоянке аэропорта?

— Ну, объясни.

— Потому что он собирается сесть на самолет.

Лулу оказалась права. Однако потребовалось какое-то время, чтобы это установить. Дон Ибанес вылетел из Лос-Анджелеса рейсом «Мексиканы». Цель назначения — Мехико.

V «Ради этого стоило бы умереть»

Рей позвонил Лоре и сообщил, что на обещанное Игнатием Ханнаном вознаграждение за возвращение похищенной Мадонны Гваделупской клюнула первая рыбка.

— О, отлично.

Кросби отрабатывает данный вопрос вместе с Трэгером.

Эта хорошая новость в сочетании с тем, что машина дона Ибанеса была обнаружена в аэропорту Лос-Анджелеса и выяснилось, что он приехал туда, чтобы сесть на самолет, породила надежду на то, что все скоро закончится. Отца Клары никто не похищал. Когда дона Ибанеса разыскали в Мехико, он удивился, узнав, что его разыскивала полиция. Он тотчас же позвонил Кларе, и Лора услышала, как ее подруга что-то быстро говорит отцу по-испански. Положив трубку, Клара объяснила Лоре, что извинилась перед отцом, приняв всю вину на себя.

— А что тебе еще оставалось думать? — Лора хотела спросить, почему старик не предупредил свою дочь о внезапном отъезде, однако затем рассудила, что дона Ибанеса лучше не критиковать. — Он уже возвращается домой?

— Отец прилетает завтра.

Лора рассказала подруге о том, что ей сообщил Рей. Клара пришла в восторг:

— О, как жаль, что я еще не знала об этом, когда разговаривала с отцом!

Она предложила сходить в часовню и прочитать благодарственную молитву. Лора преклонила колени рядом с подругой, сожалея о том, что у нее нет простой набожности Клары, и ее отца, и Ната Ханнана. Они с Реем были словно вернувшимися блудными детьми, до сих пор стоящими только одной ногой в той вере, которую покинули.

Через несколько минут Клара встала и направилась к алтарю. Остановившись перед ним, она подняла взгляд на подсвеченный мягким сиянием образ Мадонны Гваделупской.

— Что-нибудь не так? — спросила Лора, когда подруга присоединилась к ней.

— Нет, все в порядке.

Однако Клара колебалась мгновение, прежде чем ответить.

Вернувшись в особняк, они пообедали, после чего уселись в гостиной, и Клара снова рассказала подруге про Джорджа Уорта. Нельзя было не почувствовать переполнявшую ее боль. Этой любви мешала не вражда двух семейств, Монтекки и Капулетти, Мак-как-их-там-аллитов и Маккоев[31]. Препятствие не было внешним. Сама Клара разрывалась пополам, не только между рассудком и чувствами: сами ее чувства раздирала безжалостная гражданская война. Ей хотелось разделить идеалы Джорджа Уорта, но она не смогла перебороть свое отвращение к тем условиям, в которых он свои идеалы претворял в жизнь.

— Но разве нельзя изменить эти условия, сделать их менее… ну, не знаю какими?

— Конечно, можно. Я могла бы выделить деньги — точнее, их мог бы выделить пана, — но Джордж не хочет даже слышать об этом. Для него вся суть в том, чтобы быть таким же бедным, как те, кого он принимает в своем приюте. Его жизнь должна быть полна лишений.

— Он францисканец?

— Хуже.

Однако, сказав это, Клара улыбнулась. Лора вдруг подумала, что основательницей ордена клариссинок была святая Клара.[32]

— Знаю! — простонала Клара.

Когда приехал Кросби, Трэгер уже был на месте. Казалось, он снова работал на Ната.

— Сперва тайна Фатимы, теперь Мадонна Гваделупская.

Трэгер кивнул.

— Никак не удается расстаться с церковью.

Похоже, до Кросби только сейчас дошло, что Ханнан обратился к нему по поводу розысков похищенной реликвии только потому, что не смог заручиться согласием Трэгера. Однако если у него и возник какой-то неприятный осадок, он тотчас же рассеялся при мысли о том, что теперь ему предстоит работать вместе с Трэгером. Ни тот, ни другой не собирались раскрывать, какие шаги были предприняты для подготовки встречи с претендентом на вознаграждение.

— Нат не станет жадничать. Первоначально он собирался каждую неделю добавлять по миллиону, до тех пор пока кто-нибудь не предъявит права на вознаграждение.

— Боже милосердный!

— Согласен. К счастью, Нат понял, что это глупо.

Клара предложила им поселиться в особняке, но они предпочли остаться в городе, однако выразив сначала желание посмотреть на копию храма. Когда они вышли на улицу, Трэгер спросил, является ли изображение в часовне точной копией оригинала.

Помедлив, Клара сказала:

— О да. Все остальное представлено в уменьшенном виде, и только одно изображение размерами полностью соответствует оригиналу. Папа специально отправился в Мехико. Художник работал в храме по ночам, и отец постоянно находился рядом с ним. Впоследствии он организовал переправку картины сюда. Часовню освящал епископ.

Трэгер и Кросби отправились в Пинату, сказав, что вернутся на следующий день, когда возвратится дон Ибанес.

Отец Клары прилетел в Лос-Анджелес утренним рейсом и через несколько часов уже подъезжал к дому. Он заключил свою дочь в объятия и поблагодарил Лору за то, что та приехала поддержать Клару.

— Теперь вы вернетесь к себе?

Лора рассказала ему про Трэгера и Кросби и про то, что появился претендент на вознаграждение. Старик отнесся к этому известию совсем не так, как ожидала Лора.

— Миллион долларов?

— Определенно, возвращение святыни стоит того. Мистеру Ханнану не жалко денег.

— А нельзя просто арестовать похитителя?

— Подобные сделки достаточно опасны и без этого.

Лора вспомнила перестрелку на крыше Североамериканского колледжа в Риме во время возвращения рукописи с третьей тайной Фатимы.

Старик отправился в часовню, как он выразился, нанести визит. Вышел он в хорошем настроении. Приехали Трэгер и Кросби, и Лора, оставив троих мужчин вместе, позвонила Рею, чтобы держать Ната в курсе, как тот и просил.

— Как они убедятся в том, что это оригинал?

— Это первый вопрос, который Трэгер задал дону Ибанесу. Как раз сейчас они это обсуждают.

Как выяснилось, ответ на этот вопрос заключался в том, что дон Ибанес вызвался сопровождать бывших агентов ЦРУ. Он отмахнулся от предостережения относительно того, что это может быть опасно.

— Ради этого стоило бы умереть, — торжественно промолвил он.

VI «Расскажи мне о Джейсоне Фелпсе»

Подойдя к двери Атлетического клуба Миннеаполиса, где у нее была назначена встреча, Катерина подняла взгляд на подвесной переход. Все здания в центральной части Миннеаполиса были соединены подобными переходами, образующими обширную сеть, которая позволяла посетителям магазинов спасаться от летнего зноя и, что гораздо важнее, от зимней стужи. Затем взгляд Катерины опустился вправо, на церковь Святого Олафа. При ее приближении дверь клуба открылась, и она поспешила внутрь, словно торопясь укрыться от соблазна.

В вестибюле ее ждала Мирна Биттл, антрополог, когда-то учившаяся у Катерины.

— Ты состоишь здесь членом? — шепотом спросила Мирна.

У нее была непривлекательная короткая стрижка, а на подругу она смотрела сквозь толстые стекла очков в массивной оправе. Разумеется, простой ученый не мог и мечтать о членстве в таком клубе.

— Надеюсь, тебе здесь понравится.

Их провели в обеденный зал к столику.

— Белое вино подойдет? — спросила Катерина.

— Белое вино подойдет.

Катерина уже начинала жалеть о том, что они встретились не в факультетской столовой, как предлагала Мирна. Но она хотела ублажить свою подругу, перед тем как заручиться ее помощью.

Со времени похорон в Индианаполисе Катерину терзало одно непреодолимое искушение. Она попробовала бороться с ним при помощи алкоголя и даже позвонила одному из своих бывших любовников, однако это никуда не привело. Катерина просто не могла представить себя в постели с Марком. Похоже, и тот столкнулся с той же самой проблемой. Так что они расстались после мимолетного поцелуя в щечку, и Катерина понеслась к себе домой. Она могла думать только о тех трех днях, проведенных вместе с Ллойдом в Чикаго. После этого безудержного разгула страсти он отправился в Мехико, судя по всему, совершить паломничество, где и был убит во время похищения священного образа из храма. Похоже, Ллойд попытался остановить одного из грабителей, и тот его застрелил.

Паломничество. Из чего следовало, что Ллойд смотрел на то, что было между ними, как на грех, как на нечто такое, в чем нужно покаяться. У Катерины перед глазами стояли серебряная цепочка и медальон, над которым она пошутила. Она усиленно старалась вспомнить реакцию Ллойда. Он обиделся? Неужели он продолжал искренне верить во всю эту чушь?

Но чушь ли это? Разумеется, а как же иначе. Однако после потрясения, вызванного смертью Ллойда и ее обстоятельствами, посмотрев на его дочерей во время панихиды и похорон, Катерина начинала видеть в этой чепухе просто нечто такое, во что верят обыкновенные люди. Во что когда-то давно верила она сама. Эта мысль становилась все более притягательной, и Катерина изо всех сил боролась с искушением. Мирна должна была стать еще одним усилием в этом направлении.

— Так в чем же дело? — спросила Мирна, потягивая вино.

— Как долго мы с тобой не виделись?

— Одному богу известно.

— Богу?

— Это лишь fagon de parler.[33]

— А я уж испугалась, что ты подалась в религию.

— Ха!

Значит, она не ошиблась, пригласив Мирну на обед. Та являлась председателем местного отделения общества «Болиголов» и часто выступала с лекциями по поводу того, почему многие культуры отправляют своих стариков в то, что считают «загробным миром». Она написала для местной газеты рецензию на выступления Докинса и Хокинга[34], восторгаясь их неприятием христианства, веры в Бога и в сверхъестественные предрассудки. Особенно ей понравилась книга «Никакого Бога нет» Кристофера Хитченса.[35] После того как Катерина навела Мирну на эти книги, ей оставалось только слушать. Она испытывала прямо-таки чудодейственное очищение, слушая веселый голос подруги, полный пренебрежения.

— Я тут прочитала об этом похищении в Мехико, — осторожно вставила Катерина.

— Ты имеешь в виду Мадонну Гваделупскую?

— Ты знаешь о ней?

— Катерина, у меня есть досье на все подобные святыни. Известно ли тебе, что есть книги, посвященные так называемым «нетленным мощам», телам людей, умерших много лет, а то и столетий назад, — и вот они лежат, все такие розовые и хорошие.

— Неужели?

— Разумеется, это подделки.

— Но разве это нельзя доказать?

— Похоже, это никого не волнует. Бедные глупцы все равно стекаются к этим святыням.

— Ты воспитывалась атеисткой?

Мирна рассмеялась, тряся сережками в ушах:

— Господи, нет. Наша семья принадлежала к Епископальной церкви. Это такая упрощенная версия католицизма.

— Я выросла в католической вере, — заметила Катерина.

— Ты в этом не виновата. Разве у тебя спросили твое мнение?

— Перед тем, как меня крестить?

— Это я и хочу сказать.

— Как ты рассталась с Епископальной церковью?

— Можно еще бокал вина? Это будет долгий рассказ.

Вкратце ответ на вопрос Катерины можно было выразить одним-единственным словом: антропология. Изучение других культур позволило Мирне вырваться из рамок своей собственной культуры и взглянуть на все другими глазами.

— Где ты защищала докторскую?

— В Беркли.

— По антропологии?

— Катерина, моим научным руководителем был Джейсон Фелпс! Нет, пожалуй, это надо выразить по-другому. Впрочем, и это тоже сыграло свою роль. Разумеется, ты слышала о Фелпсе.

— Мирна, моей специализацией была микробиология.

— Была?

— Я отошла от дел.

Мирна откинулась назад:

— Уже? Похоже, ты заработала кучу денег.

— Не кучу, но достаточно.

Мирна обвела взглядом обеденный зал:

— Достаточно для всего этого?

— И многого другого.

— Счастливая.

— Расскажи мне о Джейсоне Фелпсе.

Наставник Мирны, известный антрополог, был воинствующим атеистом, и в первую очередь он прославился своими книгами, разоблачающими католические предрассудки. Мирна говорила и говорила о его книге, посвященной Туринской плащанице.

— Что это такое?

— Это якобы полотно материи, в котором был погребен Иисус, и представь себе, на нем отпечаталось его изображение. И люди действительно в это верят. Некоторые ученые из той группы, что проверяла подлинность плащаницы, также поверили в это! Ну, они отказались признать, что результаты их анализов показали, что это подделка. Вот что прямо-таки бесит Джейсона. Безмозглые ученые, которые поддерживают и подкрепляют предрассудки. Тебе надо прочитать его брошюру «Декарт и дом в Лорето».

— Что это за дом в Лорето?

— Ты готова слушать? Это дом в Назарете, в котором вырос Иисус, чудодейственным образом переместившийся в итальянский город Лорето! Это чертово жилище перелетело целиком по воздуху, словно ковер-самолет. Рене Декарт, отец современной философии и создатель метода радикального сомнения, совершил паломничество в Лорето в знак благодарности за свое философское прозрение. Джейсон великолепен, разнося все это в пух и прах.

— Он еще жив?

— Он удалился на покой. Купил себе дом в Напа-Вэлли и разбирает там свои бумаги. Закончив работу, он выйдет из игры.

— Умрет?

— Покончит с собой. Я никогда не забуду его лекцию о Сенеке. Эти древние стоики подходили к делу правильно.

— Он твой герой?

— Джейсон? Называй его так, я ничего не имею против. Если бы у меня была такая возможность, я бы отправилась к нему помогать разбирать бумаги.

Обед оправдал ожидания Катерины. Свежий ветерок здравого рассудка пахнул ей в душу. В мозг. Куда бы там ни было. Мирна прислала ей книги Джейсона Фелпса. Они оказали еще более сильное воздействие, чем рассказ Мирны за столом. Тем не менее искушение время от времени наносило свой удар снова, когда Катерина меньше всего этого ждала. Так что она написала Джейсону Фелпсу, немного рассказала о себе, упомянула о знакомстве с его бывшей ученицей Мирной Биттл и спросила, можно ли его навестить. Катерина обмолвилась о желании Мирны помочь Фелпсу с его бумагами, и по его ответу Катерине показалось, будто он вообразил, что и она сама горит желанием заняться этим. Она решила не поправлять его. И заказала билет на ближайший самолет до Окленда.

VII «Религия до сих пор не дает мне покоя»

Джейсон Фелпс получил сообщение по электронной почте от Мирны раньше, чем пришло письмо от Катерины Долан. Он сидел за столом на улице, где предпочитал завтракать и ужинать, и смотрел на долину. Какое вокруг все зеленое, новое и полное жизненных сил. Казалось, пробуждающаяся природа издевается над дряхлым стариком.

О, Джейсон прекрасно справлялся со своим возрастом. Красивый орлиный нос, морщинистое загорелое лицо, все еще впечатляющая копна седых волос — он прекрасно видел все это, однако главным его оружием оставались глаза под величественно изогнутыми бровями. Оружием! Он по-прежнему оставался привлекательным для женщин — даже для молодых, — однако какое это имело значение? Воспоминания о Мирне вызвали печальную усмешку. Теперь все это осталось в прошлом. Теперь уже многое осталось в прошлом. И все же письмо Катерины разбередило ему душу, и он пригласил ее к себе в гости. После краткой беседы Джейсон принял ее предложение помочь ему разобраться в своих бумагах. Сейчас Катерина была здесь — под присмотром Клары изучала, что к чему.

Неужели он превратился в гуру, к которому обращаются те, кому не дают покоя предрассудки, кто хочет избавиться от непосильной ноши? Наверное, это неизбежно. Взять хотя бы «Письма стоика» Сенеки. Духовное наставление — вот что представляют собой эти письма, в том же литературном жанре, что и «О подражании Христу».[36] Насколько сильнее становятся наши убеждения, когда мы видим их отраженными в других!

— Я католичка, — сказала Катерина вчера вечером, когда они вдвоем сидели за этим же самым столом, знакомясь друг с другом.

— Хорошо.

Она была удивлена. Тогда Джейсон процитировал кардинала Ньюмена.[37]

— С точки зрения логики, нет никакой разницы между атеизмом и католической верой.

— Простительное преувеличение, и Ньюмену приходилось снова и снова объяснять его. Он имел в виду то, что каждый человек постепенно смещается к одной из крайностей, если уже не достиг ее. И он был прав. Нас тянет только к крайностям.

— Вы сами были католиком?

— Нет, но мне нередко приходилось сожалеть об этом. Мои родители принадлежали к Унитарной церкви, верящей в то, что бог всего один, если вообще существует. Это такая старая шутка. По большому счету, это никакая не религия, поэтому расставаться с ней гораздо тяжелее. И, разумеется, все ответвления протестантизма определяют себя с оглядкой на католицизм.

— Религия до сих пор не дает мне покоя, — сказала Катерина.

Привлекательная женщина, но в смятении.

— Естественно, а как же иначе? Ни одно состояние человека не является полностью стабильным. Временами, сидя здесь и глядя на эту восхитительную долину, я ловлю себя на том, что молюсь.

— И о чем же вы молитесь?

— О неверии. Господи, укрепи меня в моем неверии.

У нее оказался очень приятный смех.

— Вы говорите совсем как священник.

Настал его черед рассмеяться. Он вспомнил брата Леоне, навестившего его вскоре после того, как он здесь поселился. Монах вел себя так, словно решил, будто у него появился новый прихожанин. Фелпс попытался шокировать священника, но у него ничего не получилось. Отец Леоне молча кивал, слушая нападки на свои нелепые верования. Он был ненамного моложе Фелпса и, как и тот, уже ничему не удивлялся. Одного сеанса конфронтации оказалось достаточно. С тех пор между ними завязалась своеобразная дружба. Фелпс поймал себя на том, что с нетерпением ждет пастырских визитов отца Леоне. Знай своего врага. Похоже, оба руководствовались этим принципом. Именно через отца Леоне Фелпс смог лучше понять своего соседа-аристократа дона Ибанеса.

— Страх смерти, — сказал Джейсон, подводя итог характеристике своего соседа.

— Место, откуда не возвращается ни один путник.

— Потому что путник прекращает свое существование.

— Возможно.

— Возможно! Вы в этом сомневаетесь?

— Тысяча преград еще не рождает сомнение.

Это была цитата из кардинала Ньюмена, и она вернула Фелпса к «Apologia».[38] Впрочем, он никогда особенно не удалялся от нее. Если лучшим местом в книге был рассказ Ньюмена о своем обращении, значит, его вера была построена на песке, на пустоте, но все же это оставалось замечательным образчиком самозаблуждения. Надо будет непременно познакомить Катерину с братом Леоне. Победу нельзя одержать, не имея противника.

— Дон Ибанес показал мне часовню, возведенную рядом с особняком, — сказал он священнику.

— Он питает глубокие чувства к Мадонне Гваделупской.

Фелпс чуть ли не со стыдом осознал, что все мишени его полемических книг находились далеко за морем, в то время как всего в нескольких сотнях миль к югу располагался самый влиятельный предрассудок обеих Америк. Брат Леоне принес ему книги, и теперь Фелпс был в курсе дела. Легенда была похожа на многие другие, но в то же время отличалась от них.

А затем последовало это кровавое преступление в Мехико — реликвия была похищена бандой вооруженных людей. Фелпс негодовал вместе с братом Леоне. Похищение не стало ударом по всему тому, что олицетворял образ; это был лишь изворотливый ход в бредовой борьбе с нелегальной иммиграцией. Пусть массы потакают своим предрассудкам. Джейсон Фелпс не ждал, что это поможет развеять веру. Наоборот, ей предстояло сыграть важную роль. Его собственные книги были обращены к интеллигенции, к тем, кто обладал способностью понять. Судя по всему, дон Ибанес не принадлежал к их числу. Пусть будет так. У Фелпса не было никакого желания подначивать своего соседа. Пусть простаки считают свои нелепые верования и обряды чем-то незыблемым. Вреда от этого немного, зато есть кое-какая общественная польза. Однако настоятельно необходимо, чтобы люди мыслящие признали, по крайней мере между собой, что вздор является вздором. Вот единственная и прочная основа для терпимости.

Еще больше возмутило Фелпса исчезновение дона Ибанеса. Как это ни странно, брат Леоне в отличие от Клары отнесся к похищению спокойно.

— Ничего плохого с ним не случится.

— Потому что вы за него молитесь? — Прежняя ярость вспыхнула с новой силой.

— И это тоже.

Фелпс пришел к выводу, что священник является недостойным врагом. Он сказал брату Леоне, что принадлежит к стоикам.

— Говоря бессмертными словами Дорис Дей, che sara, sara.[39]

— Провидение — это не судьба.

— Совершенно верно. Фатализм имеет рациональные стороны.

Он следил за событиями, за тем, как их представляли великие обманщики, газеты и телевидение. Каким козлом был Теофилус Грейди, с его энтузиазмом XIX века. Воистину, возрождение Тедди Рузвельта.[40] Этот человек своим поступком выдвинул убедительный довод за возвращение смертной казни. Даже лучше; когда его арестуют, надо будет отдать его на растерзание толпе мексиканцев.

Но теперь дон Ибанес возвратился. Казалось, трагические события омолодили престарелого идальго, несмотря на то, какие страдания они ему принесли. Подумать только — махнуть в Мехико, поддавшись сиюминутному порыву… Напротив, Джейсон чувствовал, что накрепко прирос корнями к своему новому дому, последнему пристанищу на земле.

Во второй вечер Катерина, потягивая вино, рассказала о своей последней связи, о трех беззаботных днях, проведенных в Чикаго вместе с мужчиной, которого она знала в юности. Ей не нужно было описывать эти дни безудержной страсти, даже если бы у нее было на то настроение. Фелпс чувствовал хищный аппетит, отчаянный голод несостоявшейся распутницы.

— Он был убит в Мехико, Джейсон. Он отправился в храм — несомненно, чтобы покаяться. Страшно думать о себе как о носителе греха, но, я уверена, именно таким и было его мнение обо мне.

— Ерунда.

Сенека был прав насчет чувственного наслаждения. После многих лет Фелпс вынужден был согласиться с древним стоиком. Плотские наслаждения не могут принести удовлетворения, и рано или поздно они приводят к неприятным последствиям. Хильда была очень терпеливой женой, но, разумеется, она подозревала правду. Однако роман с Мирной стал последней каплей. В своей страсти Фелпс потерял осторожность, начал издеваться над своей женой, которая сейчас была там, куда отправляются жены, преданные мужьями. Куда рано или поздно отправимся все мы. Сенека рекомендовал наслаждения разума. Естественно, умеренно подпитывать огонь плоти, но, как сказали бы студенты, особенно не распаляться. Появление в доме Катерины вызвало тоскливые воспоминания о желаниях плоти.

VIII «Он носил медальон»

Клара видела в Катерине свою преемницу, поэтому они быстро сработались. Как-то раз Клара пригласила новую подругу к себе домой, чтобы показать особняк и, разумеется, часовню.

— Часовня!

— Это точная копия храма в Мехико.

— Откуда было похищено изображение?

— Я горячо молюсь, чтобы оно было возвращено целым и невредимым.

Катерина умолкла, не отрывая взгляда от часовни.

— Хочешь посмотреть?

Кивок.

Войдя внутрь, Катерина, словно в оцепенении, приблизилась к алтарю и остановилась. Подойдя к ней, Клара увидела, что она плачет. Она никак не ожидала от Катерины таких религиозных чувств. Почему? Потому что та предложила свою помощь профессору Фелпсу? Но ведь она сама работала у него. Клара помогла Катерине пройти к скамье.

— Мой возлюбленный был убит там.

— Где?

— В Мехико. Во время похищения реликвии. Он пытался остановить грабителей…

Конечно, тогда погибли люди; страшно, что она могла об этом забыть. Теперь Клара вспомнила, что читала про американца, который встал на пути грабителей и был застрелен.

— Он мученик, — объявила она.

— Он умер. — Катерина посмотрела на алтарь. — Это копия того образа, который был похищен?

— Да.

Катерина сделала глубокий вдох, словно стараясь удержаться от новых слез.

— Давай выйдем на улицу, — предложила Клара. — Но сначала помолись за него.

Катерина гневно повернулась к ней:

— Я не молюсь!

Клара была поражена. Они молча вышли на улицу, и хозяйка пригласила подругу в дом выпить чаю.

— Или чего-нибудь более крепкого, если хочешь.

— Да, хочу.

Клара подвела ее к бару, чтобы она смогла сама приготовить себе коктейль. Однако Катерина наполнила стакан на треть ромом и поднесла его к губам. Посмотрев на Клару, она пригубила напиток и сказала:

— Извини.

— Расскажи мне все.

— О чем? — Катерина снова пришла в ярость.

— Ты сказала, он был твоим возлюбленным.

— Какое причудливое слово… Все равно что назвать романом то, что у нас было.

Катерина отпила глоток рома, они вышли на веранду и сели.

— Я познакомилась с ним еще тогда, когда мы были подростками. Он стал писателем, вот как я узнала про него. У него умерла жена, и я написала ему письмо. Затем последовали разговоры по телефону. Потом мы встретились в Чикаго. Провели вместе три дня… — Она прикусила губу, словно чтобы сдержаться и не говорить ничего больше. — После чего он отправился в паломничество к той святыне, и его убили.

— О, Катерина, как это печально.

— Он верил во все это. Носил медальон…

Клара хотела повторить еще раз, что обстоятельства смерти возлюбленного Катерины сделали его мучеником — по крайней мере, она сама так считала. Однако поймала себя на том, что ничего не хочет объяснять.

— Ты не католичка?

— Нет.

— Но он был католиком?

Катерина кивнула:

— И я сама была католичкой, давным-давно.

Наверное, в такой ситуации можно было бы что-нибудь сказать, но Кларе ничего не пришло на ум. Чтобы заполнить паузу, она стала рассказывать про Джорджа Уорта — то ли радуясь перемене темы, то ли просто заинтересованная, Катерина жадно слушала. Когда Клара описала приют рабочих-католиков, Катерина сказала:

— Я тебя не виню.

— Я сама себя виню.

До этого разговора Клара видела в Катерине женщину выдержанную, уравновешенную, добившуюся успеха в жизни. Теперь они были подругами, объединенными несчастной любовью, поверяющими друг другу свои тайны.

— И ты приехала сюда, чтобы работать у Джейсона Фелпса. Ты уже была с ним знакома?

Катерина рассказала о своей подруге Мирне, у которой научным руководителем был профессор Фелпс.

— На самом деле это он помогает мне, а не я ему.

— Помогает тебе?

— Это долгая история.

Проводив Катерину до дома профессора Фелпса и вернувшись к себе, Клара задумалась над странным разговором, который у них был. Мужчина, которого Катерина называла своим возлюбленным, был убит в храме Мадонны Гваделупской. Он был католиком, и Катерина сказала, что она сама также когда-то была католичкой, давным-давно. Внезапно Клару охватил ужас при мысли о том, какую именно помощь может оказать Катерине профессор Фелпс.

«Я тебя не виню», — сказала Катерина, когда она объяснила, что не может принять жизнь в приюте рабочих-католиков. Вне всякого сомнения, Катерина говорила из чистой вежливости, однако, когда Клара вспомнила ее слова, они не принесли облегчения. Катерина также сказала, что не молится, что она когда-то давно была католичкой и что нисколько не стыдится своего романа с тем мужчиной, убитым в Мехико; и даже наоборот, сожалеет о том, что он закончился. Не вызывало сомнений, что именно она думает о мужчине, который, переполненный раскаянием, отправился в то судьбоносное паломничество к Мадонне Гваделупской. Все это превращало сочувствие Катерины в обвинение.

Отец Клары понял ее возвращение домой совершенно иначе. Для него у каждого человека было свое призвание в жизни, и точка. Его призвание заключалось в том, чтобы жить в богатстве и беззаботности, владеть огромным поместьем в Напа-Вэлли, пользоваться почтительным уважением окружающих… Клара остановилась. Многие ли состоятельные люди ведут такой же образ жизни, как ее отец? Он гордился своими владениями и сделал их гораздо более процветающими, чем они были, когда достались ему в наследство, однако Джордж Уорт вряд ли бы это понял. Дон Ибанес был беден духом. Клара не сомневалась, что если завтра отец вдруг лишится всего, то все равно он не потеряет ту простую веру, побудившую его возвести на своих землях копию храма Мадонны Гваделупской. Раз Господь соблаговолил сделать его наследником огромного состояния, он также может сделать его бедняком, но дон Ибанес по-прежнему будет читать молитвы и поклоняться Деве Марии. До Клары вдруг дошло, что ее отец мог запросто смириться с тем образом жизни, какой вел Джордж.

Таким образом, все возвращало ее к стыду по поводу того, что она отвернулась от той жизни, какую избрал для себя ее любимый мужчина.

IX В каком-то смысле месть Монтесумы

В Конгрессе продолжалась обычная какофония — высказывания гнева, осуждения, требования что-то предпринять, призывы к осторожности и осмотрительности. Многие настаивали на переговорах. Переговорах с кем? Правительство Мексики категорически отреклось от какой-либо причастности к беспорядкам на границе, словно речь шла о простых разборках между наркоторговцами. Было бы еще большим оскорблением намекать на то, что за происходящим стоят какие-либо официальные структуры. Сенатор от штата Мэн Гюнтер и полдюжины апоплексических патриотов требовали нанести силами морской пехоты молниеносный удар, чтобы раз и навсегда очистить южные границы. Белый дом утверждал, что намечается определенный прогресс. Прогресс!

Теофилус Грейди усмехнулся. Какой же это жалкий сброд — Конгресс. А президентская администрация по-прежнему сосредоточивала все свое внимание на Ближнем Востоке… Глядя на весь этот спектакль, Теофилус Грейди только радовался, что взял дело в свои руки.

— Я рад, что мы свернули наши лагеря, — сказал Морган.

Мы? Наши? Но вслух Грейди только сказал: «Минитмены» справляются со своей задачей.

Они укрывались в убежище в горах, принадлежащем некоему Доэрти, одному из финансовых спонсоров Грейди. Сразу три телевизора работали непрерывно в надежде поймать сообщения о противостоянии на границе. Доэрти повесил в гостиной рядом с камином огромную карту боевых действий. Однако известия, приходившие с разных фронтов, были отрывочными. Полагаться на них было нельзя. Грейди держали в курсе свои люди, внедренные в ряды «Минитменов». На большей части юго-запада шла самая настоящая партизанская война, однако жертв пока что было относительно мало. За исключением Джила-Бенд в Аризоне, где группа латиноамериканцев, выскочивших из кузова грузовика, перестреляла «Минитменов», отступивших в город.

Теперь Грейди уже жалел о том, что его отряды оставили границу. Ему не нравилось оставаться в стороне, выслушивая воодушевленные заявления Доэрти и Моргана о том, что он якобы в самой гуще событий. Если целью похищения священного образа был хаос и определенно эта цель была достигнута, однако общественное негодование еще надо было преобразовать в действия, которые обеспечили бы надежное закрытие границы. Связавшись по обычному телефону с сенатором Гюнтером, Грейди выразил недовольство его усилиями.

— Сенатор, предложите резолюцию о принятии самых жестких мер.

Молчание. Затем:

Вам известно, как именно осуществляет свою деятельность Сенат?

— Я рассчитываю на то, что вы в этом разбираетесь.

— Как на самом деле обстоят дела? — поинтересовался сенатор.

— Все идет по плану.

— То есть?

— То есть мы дошли до точки, когда правительство должно наконец встать с дивана, черт побери, и навести порядок на границе.

— Я работаю с губернаторами штатов. Они имеют право по собственной инициативе задействовать национальную гвардию.

Теперь Грейди прекрасно понимал, что ему следовало получить от Гюнтера железные гарантии, прежде чем что-либо затевать. Он никак не ожидал этих нерешительных отговорок, рассчитывая на то, что обе партии поддержат быстрый и решительный ответный удар, как это было после событий одиннадцатого сентября. Однако сейчас этого не произошло. В руках у Грейди по-прежнему оставался козырной туз — похищенная реликвия, — однако куда подевались остальные игроки?

Настала пора выступить с заявлением.

Заявление предводителя «Мужественных всадников» вызвало в штабе «Справедливости и мира» настоящий переполох. Грейди пригрозил, что, если правительства Мексики и Соединенных Штатов не предпримут незамедлительных действий по перекрытию границы, он больше не сможет гарантировать сохранность образа Мадонны Гваделупской, чудодейственно появившегося на плаще Хуана Диего, когда тот по просьбе архиепископа в качестве доказательства принес в нем распустившиеся не в сезон розы.

Мигель Арройо пытался убедить свое ближайшее окружение в том, что заявление Грейди — не более чем психологическая уловка. Суарес, уже несколько лет не появлявшийся в церкви, клялся, что выследит Грейди и прикончит сукина сына, даже если это станет последним, что он совершит в своей жизни.

Магдалена уверяла его в том, что Богородица сразит Грейди наповал, если он дерзнет поднять руку на ее изображение.

— Так, как она сделала, когда ублюдок похитил образ? — язвительно справился Суарес.

Арройо удалился к себе в кабинет. Каким бы яростным он ни был в публичных заявлениях, его спокойствие в отсутствие телекамер начинало беспокоить его собратьев по «Справедливости и миру». Вне всякого сомнения, заявление Грейди было тонко просчитанным шагом. Вопрос стоял в том, какими будут последствия. Незаметно покинув здание, Арройо направился на север. Повинуясь порыву, он свернул к Пало-Альто.

Обвинения Джорджа Уорта чувствовались скорее в выражении его лица, чем в произнесенных тихим голосом словах: Мигель, на ваших руках кровь. Вы должны остановиться.

Неужели Джордж действительно полагал, что отряды повстанцев, которые терзали «Минитменов» и, в свою очередь, сами подвергались нападкам со стороны англосаксонских добровольцев, подчиняются ему, Мигелю, или кому бы то ни было другому?

— Не я породил этот гнев.

— Вы призвали своих сторонников к оружию.

В приюте рабочих-католиков все оставалось таким же, как и прежде. Неудачники стояли в очереди за похлебкой: они пришли сюда, чтобы поесть, чтобы найти ночлег. Еда сейчас и кровать на ночь. Дальше этого их пустые глаза ничего не видели. Как у Джорджа хватает сил находиться в окружении этих опустившихся людей? Мигель нашел какое-то удовлетворение в том, что по большей части эти отбросы были англосаксами. Неудивительно, что Клара сбежала отсюда. Джорджем можно было восторгаться со стороны, однако для того, чтобы работать рядом с ним, требовалась такая же непоколебимая преданность делу, как у него. Мигель уже слышал объяснение. На самом деле эти неудачники — переодетый Христос. Что ж, благослови его Бог, но Мигель испытывал те же чувства, что и Клара. Пусть всем этим занимается Джордж.

— Клара вернулась?

Джордж посмотрел на него, отвернулся, покачал головой.

Мигель задал этот вопрос, чтобы сделать Джорджу больно. Или, быть может, чтобы просто посмотреть, как он сам скучает по очаровательной дочери дона Ибанеса. Теперь он уже жалел о том, что спросил.

Отправившись дальше на север, Мигель думал о Кларе Ибанес. Он понимал, что дон Ибанес видел в нем смутьяна. И это было объяснимо. Не вызывало сомнений то, что старик считал свою жизнь достаточно успешной на текущий момент. И, разумеется, сейчас его часовня значила для него больше, чем когда бы то ни было. Он разделял убеждение Мигеля в том, что этот штат, как и многие другие, на протяжении нескольких столетий несправедливо оккупирован иностранным государством со столицей в далеком Вашингтоне. Отношение к латиноамериканцам было даже хуже, чем к неграм; последние относились к ним так же плохо, как и англосаксы. Хуже того, в них видели чужаков, нелегальных иммигрантов. Однако именно они — или те, чья кровь текла в их жилах, — впервые поселились на этих землях. У них было гораздо больше прав на юго-западные штаты, чем у евреев, утверждающих, что их притязания на Государство Израиль подтверждаются Библией. Но, как выяснилось, дон Ибанес предпочитал рассматривать проблему в долгосрочной перспективе.

Он терпеливо изложил прогнозы, составленные Институтом внутренней политики, и результаты социологических исследований:

— Молодой человек, к середине столетия нас в этой стране будет сто двадцать семь миллионов. А население Мексики составит сто тридцать миллионов. Вопрос будет решен исключительно одной численностью. Англосаксы не размножаются. Они убивают своих еще не родившихся детей. Они превратились в сластолюбцев. Справедливость будет восстановлена мирным путем, без единого выстрела.

— Но только нас с вами к тому времени уже не будет в живых.

— Вы, возможно, и будете живы.

То, что предлагал старик, выглядело своеобразной местью Монтесумы. Мигель не сомневался в справедливости таких перспектив, однако и не до конца в них верил. Как часто подобные прогнозы разбивались непредвиденными событиями? Нынешний гнев возмущения должен вселить в англосаксов страх Божий, но что дальше? В своих публичных выступлениях Мигель требовал прямо сейчас того, что, по мнению дона Ибанеса, должно было быть достигнуто за счет молчаливого увеличения численности испаноязычного населения. Ему хотелось бы самому верить в это. Однако у него были свои собственные планы.

Клара по-прежнему чувствовала себя раненой птицей. Она стыдилась того, что не смогла разделить убогую нищету приюта рабочих-католиков вместе с Джорджем. Мигель был уверен, что это пройдет. На него произвело впечатление мирное величие особняка дона Ибанеса, поместья, виноградников, раскинувшихся на многие мили вокруг. Вот такое будущее Мигель принимал, хотя и не верил в то, что в конечном счете каждый будет жить в таком же особняке, с таким же достатком. Лучше было не думать о политической коррупции Мексики, распространяющейся по юго-западу. Задумывался ли дон Ибанес о том, к чему может привести господство латиноамериканцев? Целью Мигеля стало близкое, ближайшее будущее.

Женившись на Кларе, он тотчас же получит в свою собственность все то, что было накоплено поколениями семейства Ибанес. Какой штаб-квартирой «Справедливости и мира» станет это обширное поместье в Напа-Вэлли! Или можно будет оставить организацию Суаресу, а самому благословлять ее деятельность со стороны, оставаясь в уютной роскоши. Мигель практически не сомневался в том, что сможет со временем завоевать любовь Клары Ибанес. Однако первым условием будет возвращение священного образа в храм в Мехико. До этого счастливого дня нечего и думать о том, чтобы ухаживать за Кларой. Однако пока что о возвращении реликвии говорить было рано. Больше всего Мигель боялся того, что Теофилус Грейди раскроет тайный сговор «Мужественных всадников» со «Справедливостью и миром». Точнее, Грейди с Мигелем. Никто из последователей ничего об этом не знал. Без помощи Грейди похищение образа из храма в Мехико не было бы возможно.

Разбудив Нила Адмирари, Лулу показала на телевизор. Заявление Теофилуса Грейди зачитывала известная журналистка, сидя на высоком табурете, скрестив ноги, задрав мини-юбку до талии; ее золотистые волосы были закреплены лаком в виде облака вокруг ее пустой головы. Точно так же она могла бы читать сообщение о бракосочетании видных персон, о катастрофе самолета, о рождении пятерых близнецов в Перу — обо всем, что угодно, с той же самой обворожительной улыбкой.

— Возможно, это сработает, — заметил Нил, облизывая пересохшие губы и оглядываясь вокруг в поисках стакана воды.

— Ты знаешь, что делаешь во сне?

— Что?

Лулу попыталась изобразить этот звук, однако она встала уже час назад, почистила зубы, выпила кофе.

— Как я могу знать, если в это время сплю?

— Нил, что мы делаем в Калифорнии?

— Издаем по ночам странные звуки.

Но он понял, что хотела сказать Лулу. Вся проблема с этим сюжетом заключалась в том, что он был повсюду и в то же время нигде. Грейди словно вещал с облаков, политики выступали в Вашингтоне, Мигель Арройо делал заявления в Лос-Анджелесе. Главный герой — Грейди, но где он, черт побери?

После быстрого завтрака — он не хотел перебивать аппетит перед обедом — Нил позвонил в штаб-квартиру «Эмпедокла». Никто не ответил. Он взглянул на часы. Неудивительно. Надо будет попробовать еще раз после обеда.

Лулу сидела за столом, хмуро уставившись на стакан с апельсиновым соком в руке.

— Что никак не вяжется, Нил, так это требование выкупа.

Он кивнул, продолжая есть.

— Как только Грейди расстанется с реликвией, у него больше не останется никаких рычагов.

— А она у него есть?

Лулу задумалась. Грейди вовсе не обязательно было иметь образ в своих руках, чтобы использовать его в своих целях. Но хватило бы у него духа на подобную ложь? Если образ не у Грейди, значит, он у кого-то другого. И этим людям вряд ли понравилось бы, что сумасбродный предводитель «Мужественных всадников» украл у них сенсацию.

— Быть может, именно поэтому Грейди и прячется.

— Кто-то связался с Ханнаном и потребовал вознаграждение.

— Вот что я хочу выяснить у Рея Синклера.

Но, когда Нил наконец дозвонился до «Эмпедокла», выяснилось, что Рей Синклер летит на запад. Можно поговорить с мистером Ханнаном? Как и ожидал Нил, ответ был отрицательный. Несомненно, миллиардер подсчитывает свои деньги. В таком случае можно связаться с Синклером на борту самолета? Снова отрицательный ответ.

Закончив завтрак, Нил встал из-за стола:

— Мы едем в аэропорт.

— Мы летим в Лос-Анджелес? — простонала Лулу.

— Нет, в Окленд.

Игнатий Ханнан не подсчитывал свои деньги. В противном случае он бы обнаружил, что у него недостает одного миллиона. Именно эту сумму забрали в Калифорнию Рей и Лора. Как только сделка состоится, они ему позвонят, и через считаные часы он присоединится к ним. Ханнан считал, что он вправе, по крайней мере, взглянуть на то, за что заплатил, прежде чем возвратить это в Мехико. А тем временем он отправился в грот и прочитал молитву за успех предприятия Лоры и Рея.

X «В чем дело?»

Похоже, Морган обиделся, когда Трэгер сказал, что деньги он получит только после того, как будет установлена подлинность образа.

— И как ты намереваешься это сделать? Ты не получишь реликвию до тех нор, пока я не получу деньги.

— Можно будет сделать это на месте.

— Ты собираешься прийти не один!

— Дон Ибанес определит, подлинная ли это вещь.

— Дон Ибанес? Но он ведь старик!

— Он далеко не так стар, как картина, которую вы украли.

— Трэгер, все это нужно будет провернуть очень и очень осторожно. Ты ведь понимаешь, что я ставлю на карту свою жизнь.

— Ты просто действуешь как сознательный гражданин.

— В течение ближайших двадцати четырех часов, договорились?

Пожалуй, Трэгер сказал ему не все. Дон Ибанес хотел знать, можно ли доверять этому человеку. Незачем рассказывать старику о прошлом Моргана. В конце концов, что ему известно о Трэгере?

После звонка Рея Синклера с борта самолета Трэгер позвонил по новому номеру, который ему с большим трудом удалось вытянуть из Моргана.

— Неужели он для тебя дороже миллиона долларов?

Морган неохотно продиктовал номер. Однако сейчас, позвонив по этому номеру, Трэгер попал на Глэдис, кокетливую шестидесятилетнюю старуху, дежурившую в брошенной штаб-квартире «Мужественных всадников».

— Это мистер Трэгер?

— А, вы меня помните.

— Я никогда не забываю красивое лицо. Вы звоните насчет мистера Моргана?

— Кто такой мистер Морган?

— Если подождете, я переключу вас на его сотовый.

Дожидаясь соединения, Трэгер размышлял о том, что Морган будет дураком, если не примет меры предосторожности. В конце концов, он ведь ведет с Грейди двойную игру. Странно, что он доверился Глэдис. Наконец в трубке послышался голос Моргана.

— Все готово? — перешел он прямо к делу.

— Аэропорт Сан-Франциско.

— Почему не Окленда?

— Долговременная стоянка.

— Не зона частной авиации?

— Он у тебя?

— Буду на месте.

— Через час.

Трэгер разорвал соединение. Судя по голосу, Морган заметно нервничал. Винсент его не винил. Сделки подобного рода таят много подводных камней для всех участников. И снова Трэгер вспомнил крышу Североамериканского колледжа в Риме. И напутствие Дортмунда: «Оглядывайся назад».

Кросби отправился вперед во взятой напрокат машине; он будет наблюдать за обменом со стороны и обеспечивать прикрытие. Кросби ничего не имел против.

Трэгер поехал в машине дона Ибанеса, заняв место за рулем. Он не хотел впутывать водителя старика. Томасу это не понравилось. Вот он надел свой наглаженный мундир, а ему сказали, что он не нужен. Томас остался дуться в своей квартире над гаражом. Дон Ибанес, сидевший рядом с Трэгером, молчал, однако у него шевелились губы. В молитве? Возможно, это придется кстати.

Реактивный лайнер «Эмпедокла» совершил разворот, и внизу показался стадион «Доджерс», на котором как раз проходил матч. Рей попытался вспомнить, когда в последний раз смотрел бейсбол вживую на стадионе. Он высказал эту мысль вслух.

— Мертвым ты его едва ли смог бы смотреть, — заметила Лора.

Пилот Джек Смайли предложил убрать чемоданчик в багажное отделение, но Рей не хотел выпускать его из вида. А Лора не расставалась с большой сумкой через плечо. Рею казалось, что для перевозки миллиона долларов наличными потребовался бы более вместительный чемодан. Чемоданчик лежал на соседнем кресле; Лора сидела впереди. Если все пройдет согласно плану, составленному Трэгером и Кросби, вся сделка будет завершена меньше чем через час.

Пока Смайли подруливал к терминалу, отведенному для частных самолетов, Рей разглядывал автостоянки, мимо которых проезжал самолет. Он окликнул пилота:

— Смайли, мы выходим здесь.

— Не могу.

— Можешь. Приказ мистера Ханнана.

— Мне он такой приказ не отдавал.

— Делайте, как вам говорят, — вежливо, но твердо промолвила Лора.

Самолет сбавил скорость и остановился. Второй пилот Бренда Стелтц прошла назад, открыла дверь и спустила трап. Рей вышел первым, крепко сжимая чемоданчик, и протянул руку Лоре. У Смайли был такой вид, будто он вот-вот расплачется. Как только Рей и Лора оказались на бетонке, Стелтц закрыла дверь, и самолет тронулся дальше.

Словно выбравшись из вертолета, они пригнулись и поспешили к стоянке.

Перед въездом на долговременную стоянку Трэгер опустил стекло, нажал кнопку и получил квитанцию. Он сунул бланк за солнцезащитный козырек, после чего медленно поехал вперед, ища взглядом Моргана. Увидел, как самолет «Эмпедокла» притормозил на рулежной дорожке и из него спустились двое. Лора и Рей, последний с чемоданчиком. Пока что все хорошо. Остановившись, Трэгер подождал помощников Ханнана, затем вышел из машины и направился к ним. Проблема заключалась в том, что их разделяла железная решетка.

— Я положу чемоданчик в багажник машины дона Ибанеса, — сказал Трэгер.

— Не надо, и так все хорошо.

Трэгер протянул руку и стал ждать.

— Рей, отдай ему чемоданчик, — сказала Лора.

Синклер неохотно перебросил чемоданчик через ограждение.

— Идите вдоль забора, и вы увидите вход.

Развернувшись, Трэгер отпер ключом багажник и поднял крышку. Чемоданчик отправился внутрь. Захлопнув багажник, Винсент снова сел за руль.

— Это люди Ханнана, — объяснил он старику.

— А вы убрали в багажник деньги?

Кивнув, Трэгер снова медленно тронулся вперед. Он проехал вдоль одного ряда, затем вдоль другого, однако Моргана нигде не было видно. Вдруг он заметил машину с открытым багажником. Кабриолет с поднятой крышей. Трэгер проехал мимо, нашел свободное место чуть дальше и поставил туда машину.

— Ждите здесь, — сказал он дону Ибанесу.

Вместо ответа старик открыл дверь и вышел из машины. Трэгеру это не понравилось. Потому что ему не понравился вид машины с открытым багажником, стоявшей в двадцати пяти ярдах впереди. Достав пистолет, он приблизился к машине. Подойдя к ней, заглянул в пустой багажник. Затем закрыл крышку и только тогда увидел человека, сидевшего за рулем.

Приказав знаком дону Ибанесу оставаться на месте, Трэгер осторожно прошел вдоль машины. Человеком, сидевшим за рулем, был Морган. Мертвый.

Черт побери, где же Кросби? Трэгер оглянулся на старика, и тут к нему подбежали Лора и Рей Синклер.

— В чем дело?

Трэгер кивнул на человека, сидевшего за рулем. Синклер наклонился и заглянул в машину. Даже постучал по стеклу. Лора тоже заглянула внутрь, но она, похоже, сразу же поняла, что водитель мертв.

— Похоже, вы сэкономили миллион долларов, — заметил Трэгер.

Он позвонил Кросби, но снова не получил ответа. Можно было уходить, оставив Моргана здесь, чтобы его обнаружил какой-нибудь бедолага, пришедший забирать свою машину. Но Трэгер позвонил по 911 и сообщил о том, что на долговременной стоянке аэропорта Сан-Франциско в машине сидит мертвый человек. Не было никакого смысла уезжать, не дождавшись полиции. Дон Ибанес сказал, что подождет в машине. Он медленно направился к ней. Лора старалась не смотреть на человека за рулем. Рей гадал, следует ли им оставаться здесь.

Дон Ибанес вернулся к ним с растерянным видом. Неудивительно. Кто-то вскрыл багажник его машины. Трэгер и Рей подбежали к ней и застыли, уставившись на пустой багажник. Рей посмотрел на Винсента.

— Отлично сработано, Трэгер.

I «Угостите?»

Без аристократического присутствия дона Ибанеса следующий час на долговременной стоянке аэропорта Сан-Франциско оказался бы гораздо более тяжелым. Лора и Рей Синклер ушли — им не было смысла оставаться; они вернулись к терминалу частной авиации дожидаться прилета Игнатия Ханнана. «Отлично сработано, Трэгер», — пробормотал Синклер, когда они стояли бок о бок и смотрели в пустой багажник машины дона Ибанеса. Синклер не мог думать о Трэгере хуже, чем думал о себе он сам. После ухода Лоры и Рея был момент, когда у Винсента мелькнула мысль, что и им с доном Ибанесом также следует смыться. Только представить себе, как объяснить случившееся. Убитый? У меня есть основания полагать, что он был связан с «Мужественными всадниками». Да, с той самой группировкой, которая разъярила всю Латинскую Америку и распалила то, что уже начинали называть «третьей войной в пустыне». Разумеется, бесценный образ Мадонны Гваделупской, недавно похищенный из храма в Мехико, также исчез. А Игнатий Ханнан заплатил миллион долларов в обмен на воздух. Ну а в остальном, господин полицейский, все хорошо.

Однако, как выяснилось, ни об одной из этих неуютных подробностей упоминать не пришлось. Дон Ибанес неторопливо и уверенно отвечал на вопросы следователей из отдела убийств, прибывших на место, в то же время прозрачно намекая на то, что его ждут неотложные дела. Двое следователей — один с коротко подстриженными кудрями и естественной тонзурой, другой — непрерывно вертящий носом, словно в надежде учуять запах преступника, — обращались с доном Ибанесом почтительно. Трэгер сперва почувствовал себя неуютно, когда старик назвал его своим водителем, но затем смирился с этой ролью и даже стал подыгрывать. Пусть дон Ибанес объясняет, как они, выйдя из машины и направившись к остановке автобуса, следующего до здания аэровокзала, увидели машину с открытым багажником и человека за рулем. Ну какой сознательный гражданин не поднял бы тревогу? Что ж, полицейские поняли остальное.

— Багажник машины был открыт? — Следователь с короткой стрижкой изобразил было удивление, затем передумал.

— Да, — дон Ибанес повернулся к Трэгеру. — Ведь так, Винсент?

— Да, сэр.

— И вы его закрыли? Почему? — продолжал следователь с тонзурой.

Да, я попросил Винсента закрыть багажник. Знаете, иногда люди, торопясь на самолет, даже оставляют работающий двигатель.

Трэгер буквально видел, как у следователей в головах крутятся шестеренки. Убийство в духе гангстерских разборок; то, что искали убийцы, — несомненно, наркотики, — находилось в багажнике. Все преступления распределяются по своим категориям.

А насчет того, что произошло с машиной дона Ибанеса, насчет вскрытого багажника и исчезнувшего чемоданчика с миллионом долларов в относительно мелких купюрах — зачем напрасно усложнять расследование?

Дон Ибанес оставил следователям свою визитную карточку, указав, что по этому адресу его можно будет найти, если по каким-либо причинам понадобится его дальнейшая помощь.

— Ваш водитель проживает там же? — уточнил следователь со сморщенным носом.

— Разумеется.

Вежливые улыбки. Дон Ибанес чуть склонил голову.

— Идемте, Винсент.

Подойдя к машине, Трэгер открыл заднюю дверь, и дон Ибанес сел внутрь. Когда он устроился за рулем, голос с заднего сиденья спросил:

— Вас ведь зовут Винсент, не так ли?

— Да, сэр.

— Ну же, ну же.

Когда они прошли в терминал частной авиации, Рей сообщил им — в действительности он обращался к одному дону Ибанесу, — что мистер Ханнан будет здесь через час. Естественно, они с Лорой встретят самолет. Дон Ибанес заявил, что и он также остается ждать, тем самым поставив Трэгера перед выбором. Винсент не воспользовался возможностью уехать. Но где же Кросби, черт побери? Тот же самый вопрос задала ему Лора, когда он убирал телефон после очередной тщетной попытки дозвониться.

— Кросби не отвечает на звонки на сотовый.

— Боже милосердный! Надеюсь, с ним ничего не случилось.

Эта мысль уже приходила Трэгеру в голову. Один труп, бесследно исчезли бесценная религиозная реликвия и чемоданчик с миллионом долларов наличными — как выразился бы Дортмунд, ситуация насквозь пропитана опасностью. Трэгер не стал подпитывать опасения Лоры, не в последнюю очередь потому, что у нее на лице было то же самое выражение, как и тогда, когда он потребовал от Рея Синклера передать деньги через ограждение. Лора вернулась назад к своему мужу. Трэгер представил себе, что они думают: все подстроили они с Кросби, после чего Кросби смылся, чтобы встретиться со своим подельщиком в условленном месте, где они откроют чемоданчик и окунут руки в ворох банкнот на общую сумму в миллион долларов. В конце концов, кому еще было известно про деньги?

Любой из тех, кто находился на стоянке, мог видеть, как Синклер передал Трэгеру через забор чемоданчик, после чего тот убрал его в багажник машины дона Ибанеса. Кросби — предположительно был свидетелем случившегося; он должен был наблюдать за передачей и в случае необходимости срочно подоспеть на помощь. Неужели Кросби решил, подобно Моргану, продать душу? Трэгер не мог в это поверить. Несомненно, у Моргана на месте был свой Кросби. Быть может, вероломного Моргана, в свою очередь, тоже предали. Застряв в крошечном терминале частной авиации, Трэгер жалел о том, что не объехал стоянку еще раз перед тем, как ее покинуть. Что, если Кросби, подобно Моргану, сидел мертвый за рулем своей машины или же валялся на асфальте в ожидании того, когда его обнаружат?

Рей Синклер старательно избегал Трэгера. Что ж, тот сам не горел желанием говорить с ним. «Отлично сработано». Теперь, осознав в полной мере факт пропажи денег, Синклер мог сказать и что-нибудь похлеще. Дон Ибанес сидел, закрыв глаза, — олицетворение человека, у которого в целом мире нет никаких забот. Однако на самом деле старику было в миллион раз хуже, чем Рею Синклеру. Что такое чемоданчик, набитый деньгами, по сравнению с чудодейственным образом Богородицы?

Трэгер вышел на улицу покурить. Курение опасно для здоровья. А что не опасно? Только подумать, скольких некурящих, тех, кто был моложе его, уже нет в живых. Так что они могли бы и затянуться, когда у них была такая возможность. К нему присоединилась Лора.

— Угостите?

Трэгер протянул ей пачку, щелкнул зажигалкой.

— Сигарета всегда пахнет так приятно, когда курит другой.

— Как к этому отнесется Ханнан?

— Не беспокойтесь об этом.

— Чтобы я и беспокоился?

Трэгер безуспешно попытался изобразить усмешку Альфреда Э. Ньюмена.[41] Ему не хотелось думать, как он будет все объяснять Босуэллу. Или Дортмунду.

Лора указала на самолет Ханнана, совершивший посадку и подкативший к тому месту, где стояли они. Дон Ибанес медленно поднялся с места и постоял, словно собираясь с духом.

— Разумеется, я возмещу мистеру Ханнану его потерю.

Покачав головой, Лора положила руку ему на плечо.

Ханнан, в рубашке с коротким рукавом и перекинутым через плечо пиджаком, быстро приблизился к терминалу и вошел внутрь в порыве воздуха.

— Ну, как все прошло?

Значит, ему еще не сообщили о провале. Рей Синклер, словно он уже заранее отрепетировал свой рассказ, ввел босса в курс дела.

— Вы не получили образ?

Дон Ибанес шагнул вперед, и они с Ханнаном пожали друг другу руки. Игнатия Ханнана расстроило лишь то, что не удалось вернуть священную реликвию. И снова дон Ибанес повторил, что возместит потерянные деньги.

— Хочется только надеяться, что у этих бедолаг один размер с Реем, — загадочно улыбнулась Лора.

Мужчины вопросительно посмотрели на нее. Трэгер, державшийся в стороне, подошел ближе. Сняв с плеча сумку, Лора улыбнулась Ханнану. Трэгер, не в силах удержаться, шагнул к ней и раскрыл сумку. Она была набита деньгами.

— Вы их обвели вокруг пальца. — Трэгер не смог скрыть в своем голосе восхищение. Теперь он чувствовал себя лишь вполовину таким глупым, как прежде.

— Неумышленно.

Они получили инструкцию вручить деньги в обмен на образ. Рей передал Трэгеру через ограждение чемоданчик. Но как выяснилось, он также заблуждался, полагая, что в чемоданчике лежат деньги.

— Это была моя идея, Рей, — сказал Ханнан. — Нужно всегда отвлечь внимание того, с кем ведешь переговоры.

Итак, Игнатий не обеднел на миллион долларов. Как и дон Ибанес, если бы тот настоял на том, чтобы возместить Ханнану потерю. Однако Ханнан в первую очередь думал о том, как вернуть похищенный образ.

— Мы не знаем, где Кросби, — сказала Лора.

Ханнан пошевелил носом, словно кролик:

— От тебя пахнет дымом.

Трэгер начал объяснять Игнатию о своей договоренности с Кросби.

— Насчет Кросби не беспокойтесь, — остановил его миллиардер. — Мне нужно что-нибудь поесть.

— Приглашаю всех к себе в гости, — сказал дон Ибанес.

II «Где ты сейчас находишься?»

Кросби приехал заранее, нашел место на стоянке, раскурил сигару и стал ждать. Одни самолеты с регулярными интервалами совершали посадку, другие с менее регулярными интервалами поднимались в воздух. В том, чтобы осуществлять прикрытие, есть свои преимущества — в частности, можно урвать мгновение безделья. У них с Трэгером получилась странная команда; Винсент не то чтобы хотел работать в паре, но почему бы двум специалистам, работающим в одном направлении, не объединить свои усилия? Разумеется, Кросби справился у Дортмунда, действительно ли они с Трэгером работают в одном направлении. Имея дело с Трэгером, никогда нельзя быть полностью уверенным.

— Игнатий Ханнан не смог бы сделать лучший выбор, — елейным голосом произнес по телефону Дортмунд.

— Сначала он обратился к Трэгеру.

— Только потому, что тот в прошлом уже работал на него.

В ходе разговора Дортмунд высказал свое обычное напутствие «Оглядывайся назад». В Конторе над ним шутили, называли «зеркалом заднего вида», однако предостережение оставалось дельным. Кросби усмехнулся, вспоминая, как Трэгер, хотя и оглядывался назад, не заметил за собой его. Конечно, его внимание было приковано к другому «хвосту», и Кросби был восхищен тем, как мастерски Трэгер от него оторвался. Сам же он просто остался ждать у машины Трэгера, уверенный в том, что тот рано или поздно к ней вернется. Так оно и произошло. Улыбка Кросби погасла. А затем Трэгер ускользнул и от него. Продолжают ли по-прежнему наблюдать за ним те, кто призвал его на работу? Хотя Трэгер и не очень-то упрямился.

— Ты по-прежнему занимаешься компьютерами? — спросил Кросби.

То, что раньше было для Трэгера в основном прикрытием, после его ухода из Конторы превратилось в полноценную работу.

— Я продал свой бизнес, — ответил Винсент.

И это было все. Но Дортмунд рассказал Кросби, как у Трэгера во время предыдущего задания погибла секретарша. Сколько же насилия и крови было в их воспоминаниях…

Машина заехала на свободное место в нескольких рядах от Кросби. Из нее никто не вышел. Кросби поднял бинокль, и в поле зрения появился Морган. Представление должно было вот-вот начаться. Кросби опустил стекло и загасил сигару.

Внезапно к машине Моргана подошли двое мужчин, по одному с каждой стороны. Они были вооружены. Кросби подался вперед, затаив дыхание. Любой четкий план может нарушить какое-либо непредвиденное событие, и сейчас как раз был такой случай. Задняя дверь машины Моргана распахнулась, и один из неизвестных нырнул внутрь. Открылся багажник. Второй мужчина, заглянув в него, постучал по крыше. Пфф. Характерный звук выстрела из пистолета с глушителем, который, услышав однажды, ни с чем нельзя спутать. Морган повалился вперед. Не отрываясь от бинокля, Кросби запечатлел обоих убийц в памяти. Теперь они уже находились позади машины, вытаскивая что-то из багажника. Захватив какой-то громоздкий предмет, убийцы поспешили к машине в соседнем ряду. Это был «Хаммер». Огромный. Кросби завел двигатель, едва услышав хлопок выстрела, освободившего Моргана от этого мира печали. Он сдал задом и поехал следом за громадным внедорожником.

Когда «Хаммер» выехал со стоянки и повернул на север, Кросби решил было сообщить Трэгеру о случившемся. Однако затем решил повременить. Быть может, увиденное явилось частью какого-то плана, в который Винсент его не посвятил.

По прибрежному шоссе на север, затем поворот на восток, через горы, предгорья и на равнину, постепенно перешедшую в пустыню. К счастью, «Хаммер» расходовал больше горючего, чем машина Кросби, поэтому ему приходилось останавливаться несколько раз, чтобы заправиться. Кросби держался на почтительном удалении позади.

На остановках мужчины по очереди ходили в туалет, а Кросби изучал в бинокль их увеличенные оптикой лица и пришел к выводу, что видит их впервые. Следовательно, с удовлетворением заключил он, парни не из Конторы. Потом поправился: их не было в Конторе, когда там работали они с Трэгером. Назад в «Хаммер» — и снова в путь, все дальше на восток. Черт побери, куда они направляются? Кросби не только проголодался, мочевой пузырь посылал все более настойчивые позывы. На стоянках, когда прожорливый «Хаммер» заправлялся горючим, Кросби не рисковал сходить в туалет, поскольку там в тот момент как раз находился один из двоих пассажиров «Хаммера», а когда он выходил, внедорожник тотчас же снова трогался в путь.

В дороге у Кросби было время подумать. Морган был связан с Теофилусом Грейди и его «Мужественными всадниками». Грейди публично взял на себя ответственность за похищение священного образа из храма в Мехико. Морган попытался сыграть за спиной у Грейди и продать картину за миллион наличными. Напрашивалось, что расстроили его планы как раз люди из «Мужественных всадников». И сейчас они увозили с собой отобранную реликвию. Так что Кросби, похоже, сейчас представилась возможность узнать, где укрывается Грейди. Теперь он уже не видел причин не ввести Трэгера в курс дела.

— Где ты был, когда случилось это дерьмо? — недовольно спросил Трэгер.

— Что ты имеешь в виду?

— Кто-то добрался до Моргана раньше нас.

— Знаю. Это произошло у меня на глазах.

Пауза.

— Ты видел, как эти люди обчистили багажник? Багажник машины Моргана?

— Я сейчас еду следом за ними. А что еще случилось?

— Весь план полетел к чертовой матери, когда мы обнаружили Моргана мертвым.

Трэгер хотел узнать подробности того, что видел Кросби.

— Ты запомнил номер «Хаммера»?

Тот продиктовал последовательность букв и цифр.

— Где ты сейчас находишься?

— Мы направляемся на восток по И-80. Нам осталось совсем чуть-чуть до Рино.

— «Мужественные всадники»?

— Я так думаю.

— Если бы я знал, куда вы направляетесь, я бы встретил тебя там. У этих людей то, что нам нужно.

— Я не собираюсь отбирать это в одиночку.

— Естественно. Как только ты прибудешь на место, где бы оно ни находилось, я к тебе присоединюсь.

— Хорошо.

— Да, Кросби, и еще. Оглядывайся назад.

— А что, в чем дело?

Кросби постоянно оглядывался назад. Один раз у него была ложная тревога, когда он пришел к выводу, что какая-то машина неотступно следует за ним. Однако это было слишком очевидно, и вскоре машина свернула на стоянку. Больше Кросби ее не видел. Он продолжал восхищаться местами, по которым проезжал.

Однажды много лет назад они с Люсиль усадили детей в машину и просто катались целых два месяца, от одного побережья к другому, отправившись на запад по южной дороге и вернувшись домой по северной. Кросби прекрасно помнил, какое огромное облегчение испытал, когда они выехали из пустыни под Джила-Бенд. Дорога позади оставалась пустой — ни одной машины; безжалостно палило солнце. Этот отрезок пути лучше было преодолевать ночью, но раз уж они тронулись, не оставалось ничего другого, кроме как ехать вперед. Люсиль умолкла; даже ребята на заднем сиденье притихли. Всеобщее напряжение особенно остро почувствовалось тогда, когда все радостными криками встретили въезд в Джила-Бенд.

Наверное, было не меньше ста градусов по Фаренгейту в тени, однако парень, одетый в одни джинсы, преспокойно красил навес над крыльцом мотеля, в который привез свое семейство Кросби. Через считаные минуты после заселения в номер все уже были в бассейне, плескаясь в противно теплой воде. Какие воспоминания остались у него от той поездки и от многих других случаев, когда семья собиралась вместе?.. Сейчас ребята уже выросли; больше таких семейных поездок не будет. Кросби пожалел о том, что не может поделиться своими воспоминаниями с Люсиль. Господи, как же ему ее недостает. Он вдруг подумал, что у Трэгера семьи нет. Возможно, так оно и к лучшему, если учесть, каким ремеслом они занимаются, однако Кросби не мог бы смотреть в лицо опасности, если бы не знал, что его ждут Люсиль и ребята.

Несколько часов спустя за Солт-Лейк-Сити «Хаммер» повернул на север на магистраль И-15. Дорожный знак указал расстояние до Покателло.

Через десять миль Кросби заметил позади еще один «Хаммер», такой же огромный, как и тот, что ехал впереди. Еще через двадцать миль он убедился в том, что второй «Хаммер» его преследует. Кросби позвонил Трэгеру и сообщил о новом развитии ситуации.

— Ты находишься к югу от Покателло?

Кросби назвал точное расстояние в милях.

— Я уже в пути.

III «Пало-Альто, Пало-Альто»

Эмилио Сапиенса, епископ Санта-Аны и округа Ориндж, в минуты легкомыслия говорил, что является прелатом «Диснейленда» и «Садов Буша»[42]; однако по большей части он был серьезен, возможно, слишком серьезен. Сапиенса терпеть не мог регалии своей должности и надевал красную камилавку с большой неохотой, и только в паре с черной рясой, выглядевшей так, словно он носил ее еще со времени учебы в семинарии. Его проповеди были обращены в первую очередь к беднякам, и, что тем более удивительно для епископа, сам он в жизни руководствовался теми же самыми принципами. Сапиенса постоянно бродил по сельским рынкам своего прихода, донимая своих испаноязычных прихожан чисто кастильским произношением, непонятным для большинства латиноамериканцев. Единственное его тщеславие заключалось в надежде на то, что, когда через несколько недель ему исполнится семьдесят пять, Ватикан ответит отказом на его обязательное в таких случаях прошение об отставке. Сапиенсе перед сном еще предстояло пройти много миль, говоря словами поэта, однако какого именно поэта, он, подобно Берти Вустеру, не знал, а своего Дживса, который его просветил бы, у него не было.[43] Всякий раз, когда к нему приходил Джордж Уорт, Сапиенса качал головой и бормотал: «Пало-Альто, Пало-Альто». В свое время он хотел устроить приют рабочих-католиков в своем приходе и теперь не мог простить Уорту то, что тот обосновался в Пало-Альто.

— Я начинал это дело еще тогда, когда учился в Стэндфордском университете.

— Джордж, откройте здесь еще один приют.

— Я и с одним-то едва справляюсь.

Епископ Сапиенса втайне мечтал, что, если Ватикан все-таки примет его отставку, он сам откроет приют рабочих-католиков в Санта-Ане и проведет остаток своих дней, занимаясь тем, чем занимается Джордж Уорт.

Как и Джордж, он с большой осторожностью относился к Мигелю Арройо. На его взгляд, пылкая борьба за справедливость — занятие на всю жизнь, и цель достигается в лучшем мире, но никак не в этом. Казалось, что «Справедливость и мир» считает, будто до справедливости рукой подать, а для этого необходим толчок, совершенный отнюдь не мирными методами. И не то чтобы Мигель лично с оружием в руках сражался на границе с «Минитменами». Сапиенса уже отслужил несколько панихид по молодым парням, которые отправились воевать на границу и вернулись домой в мешках для перевозки трупов. Он винил в этом Мигеля; именно Арройо призвал к оружию и драматично объявил об отделении Калифорнии от Союза. Этот человек был романтиком, опасным романтиком.

— И все это из-за похищенного образа.

Джордж был потрясен.

— Речь идет не просто о какой-то рядовой картине.

Сапиенса с этим согласился. Однако если нужны примеры осквернения святынь, взять хотя бы все оскорбления Господа во время святого причастия.

— Люди так горячо любят Мадонну Гваделупскую.

— И я тоже, и я тоже. Но ни за что не стал бы ради нее убивать.

— Как и Мигель.

Они провели в сочувственной беседе около часа, после чего Джордж отправился домой.

— Пало-Альто, Пало-Альто, — окликнул его вслед Сапиенса — благословение, проклятие или шутка, повторяемые слишком часто.

Однако он испытал некоторое облегчение по поводу того, что Джордж ушел до намеченного визита Нила Адмирари. Вместе с ним пришла и Лулу, и Сапиенса впервые услышал о том, что они поженились.

— О, на самом деле мы были тайно женаты вот уже несколько лет, — небрежно заметил Нил.

— Не стану спрашивать, что это значит.

— Никогда не спрашивайте у профессионального журналиста, что он имеет в виду, — усмехнулась Лулу.

— Скажу, что вы оба кажетесь мне счастливыми.

К несказанному удивлению Сапиенсы, Лулу опустилась на колени, увлекая за собой Нила, и попросила благословения.

— Ваш брак ведь был освящен в церкви, разве не так? — с тревогой спросил епископ.

Порой окружающие видели в его образе жизни презрение ко всем условностям.

— Да, в Сан-Диего.

— Это достаточно близко.

Сапиенса в благословении простер над ними руку, лишенную перстней. Затем Лулу помогла Нилу подняться на ноги. Сапиенса не смог бы ответить, почему ему так нравится эта пара, особенно Лулу. Его неприязнь к журналистике была обильно подпитана в нелегкие годы работы в Вашингтоне. Ему хотелось верить, что дело тут не в том, что Лулу писала о нем лестные материалы, особенно после того, как он был назначен в Санта-Ану. Нил считал, что город был назван в честь знаменитого генерала.[44]

— По-моему, все обстояло как раз наоборот.

— Сейчас его можно переименовать в честь генерала Арройо.

Сапиенса закатил глаза. Он надеялся, что эта тема закрылась с отъездом Джорджа Уорта, но, в конце концов, эти двое были журналистами, а ограбление в храме в Мехико оставалось главной темой новостей, вместе с сообщениями о вооруженных столкновениях повстанцев в горах и пустынях юго-запада. Однако Лулу и Нила в первую очередь интересовало таинственное присутствие дона Ибанеса на долговременной стоянке аэропорта Сан-Франциско.

Как выяснилось, человек, который был там убит, в прошлом работал в ЦРУ.

— Все говорит о том, что это была сорвавшаяся попытка вернуть образ, — добавила Лулу. — Там также находились Игнатий Ханнан и его люди.

— Убитый агент был связан с Теофилусом Грейди.

— Ханнан предлагает выкуп в миллион долларов за возвращение образа.

Но Сапиенсу заинтриговало присутствие дона Ибанеса.

— А как дон Ибанес объяснил свое присутствие на стоянке?

— Кто знает? Он вернулся к себе в поместье.

Сапиенса бывал там; ему устроили обзорную экскурсию.

Он стоял в копии храма в Мехико, совершенно равнодушный, размышляя о том, сколько на это все пошло денег, которые можно было бы использовать на благо беднякам прихода. Казалось, дон Ибанес прочитал его мысли. Сапиенса уезжал от него, увозя чек на солидную сумму.

— И еще там был Винсент Трэгер, выдававший себя за водителя дона Ибанеса.

— Трэгер?

Еще один бывший сотрудник ЦРУ. Ханнан в прошлом уже прибегал к его услугам.

— Судя по всему, у вас полно ниточек, которые нужно распутывать. — Казалось, Сапиенса спрашивает, зачем они пожаловали к нему.

— Мы подумали, что вы можете замолвить за нас словечко дону Ибанесу.

— Я с ним едва знаком.

— Он о вас очень высокого мнения.

Временами бывает очень трудно не найти удовольствие в подобных похвалах — порочное удовольствие, не сомневался Сапиенса. Больше всего его пугало, что в действительности он такой же комедиант, как Мигель Арройо, привлекает к себе внимание тем, что старается быть как можно незаметнее. Некоторые епископы последовали его примеру и перестали носить епископские регалии, кроме как во время богослужений. По своей первой реакции Сапиенса понял, что должны были думать о нем самом. Смотрите, какой я простой.

— И как мне его убедить? Если я попробую?

— Лоури, повар в приюте рабочих-католиков, подозревает, что дону Ибанесу известно, где находится похищенная реликвия.

Джорджу повезло, что у него оказался такой человек в Пало-Альто. Ах, какие беседы он вел с Лоури! Тот, возвратившийся к вере своей молодости после многих лет приверженности коммунистической идеологии, похоже, навсегда потерял ту почтительность, с какой миряне относятся к священнослужителям, особенно к епископам.

— Вы и палатки будете шить? — Лоури засунул в зубы свою зловонную трубку.

— Только после того, как переживу одно-два кораблекрушения.

Однако замечание Лоури связывало Сапиенсу со святым Павлом, с первым поколением епископов, апостолами, от которых на протяжении столетий вели свою родословную все епископы.

И вот сейчас, отвечая двум журналистам, Сапиенса сказал, что у него нет времени и желания отправляться в Напа-Вэлли.

— Вы могли бы ограничиться телефонным звонком.

Словно чтобы доказать их неправоту, Сапиенса заглянул в справочник и набрал номер особняка. Ответила Клара, дочь дона Ибанеса. Она приходила к Сапиенсе, когда решила не оставаться в приюте рабочих-католиков Джорджа Уорта. Клара сказала, что лучше уйдет в монастырь. Сапиенса согласился, что подобная нищета не для нее. Но, еще говоря это, он усомнился в том, что его поддержка ее решения утешит Клару надолго. Настоящая проблема заключалась в ее чувствах к Джорджу Уорту. Так что ни о каком монастыре речи быть не могло.

— О, ваше преосвященство, отца сейчас нет дома. Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Просто попросите его перезвонить мне. Дело несрочное.

Лулу и Нилу не понравилось последнее дополнение, но они тем не менее поблагодарили епископа. Он проводил их до машины, сжимая в руке бумажку, на которой Лулу записала номер своего сотового телефона. Она просила позвонить, как только будет ответ от дона Ибанеса.

Тем временем Сапиенса отправился в Пало-Альто, чтобы переговорить с Лоури.

IV «Где лучше всего спрятать книгу?»

Засунув большие пальцы в кобуры, Теофилус Грейди стоял перед панорамным окном, откуда открывался величественный вид, который он не замечал, размышляя над новостями из Сан-Франциско. Морган — теперь это было очевидно — оказался предателем, однако Грейди уже давно догадывался об этом благодаря Глэдис Стоун. До сих пор еще не поступали известия от групп, отправленных следить за Морганом. Грейди казалось, он окружен людьми, которым нельзя доверять, однако подозрительность является бичом добровольных помощников закона. По определению они действуют вне закона, их преданность условна, так как же от них можно ожидать преданности своему вожаку? Но наконец долгожданное известие пришло. Два «Хаммера» были в пути, и они зажимали Кросби в клещи.

Кросби. Грейди скинул фотографию Кросби Уортмену, находившемуся во втором «Хаммере», и тот его опознал. Грейди постарался улыбнуться. Хорошо хоть это не Трэгер. У Уортмена имелась и фотография Винсента, однако такого человека он пока не замечал.

Трэгер когда-то возглавил ту группу, которая выкрала Грейди из Албании, и от него можно было ожидать больших неприятностей. Впрочем, Кросби был ненамного лучше. Из разговора с Уортменом стало ясно, что именно этот человек стал свидетелем того, что произошло в аэропорту Сан-Франциско. Грейди не хотелось думать о том, что это означало для его старого товарища. Поразмыслив, он приказал «Хаммеру», ехавшему следом за Кросби, не трогать его. Уортмен выразил удивление и разочарование.

— Но не теряй его из виду. Я хочу знать, где именно он будет находиться, когда доберется сюда.

Судя по ответу, Уортмен не собирался выполнять приказ.

Через несколько часов Грейди уединился с Эхманом, водителем первого «Хаммера», следом за которым ехал Кросби. Грейди нетерпеливо слушал. Эхман не знал, с чего начать; его рассказ был сбивчивым и бессвязным.

— Это у вас?

Эхман недоуменно таращился на него.

— То, что вы забрали из багажника, после того как расправились с Морганом?

— Упаковка? Конечно, она у нас.

— А деньги?

— Они у Уортмена.

Судя по всему, Эхман и те, кто был с ним, знали о случившемся на долговременной стоянке еще меньше, чем сам Грейди. Он сознательно распределил задачи. Не желая, чтобы его можно было привязать к Моргану. Что ж, теперь все знают, что бывает с предателями.

— Мы унесли оттуда ноги ко всем чертям, когда приехала полиция.

Он что, ждет, чтобы его похвалили?

— Уортмен догнал машину, преследовавшую нас.

— Где он?

— Должен быть здесь с минуты на минуту.

Эхман ничего не знал о деньгах, которые собирался заплатить за картину Ханнан. Черт побери, неужели Морган вздумал, что может просто так прикарманить целый миллион? Хитрый Арройо заверил Грейди в том, что образ в надежном месте.

— Где?

— Где лучше всего спрятать книгу?

Грейди молча ждал. Арройо вызывал у него отвращение. Порой на благо революции приходится ложиться в постель с самыми неподходящими личностями.

— В библиотеке!

Уточнить Арройо отказался наотрез. Они сходились в том, что чудодейственный портрет ни в коем случае нельзя возвращать в Мехико, ни за миллион наличными, ни вообще за какую бы то ни было сумму. В конце концов, именно он являлся casus belli.[45] У Грейди был осведомитель среди приближенных Пуласки, и он, по крайней мере, знал, что происходит в руководстве «Минитменов». Быть может, ему следовало остаться на границе, вступить в бой, как это делали Пуласки и его «Минитмены». Это было бы во много раз лучше, черт побери, чем торчать в этой дыре и всецело полагаться на донесения извне. И всецело зависеть от таких козлов, как Эхман. С другой стороны, если бы они не смылись, Грейди оказался бы лишен триумфа пресс-конференции в Эль-Пасо.

Так что же, черт побери, произошло в Сан-Франциско? Разумеется, Грейди ни на йоту не верил в то, что говорили долбаные средства массовой информации. Только сейчас до него дошло, как же мудро он поступил, позволив Кросби приехать сюда. Он расскажет про то, что случилось на долговременной стоянке, лучше, чем Эхман и остальные. И тут, как этого и следовало ожидать, позвонил Муни, независимый конгрессмен от Аризоны.

— Поздравляю! — без предисловий начал он.

Черт возьми, Муни хоть представляет себе, что случилось?

— Кровавая получилась заварушка, сэр.

— Но вы отобрали образ! Что было бы, если бы он был возвращен? Это все испортило бы.

Несмотря на свою фамилию истинного гринго, Муни был на девять десятых латиноамериканцем, любимцем аризонских избирателей. Он обеспечивал Грейди словесную поддержку в Вашингтоне и, что гораздо важнее, был каналом, по которому «Мужественным всадникам» текло необходимое снаряжение из государственных запасов.

Незачем вводить Муни в курс дела, даже если бы у Грейди была такая возможность. Похоже, конгрессмен был уверен, что Грейди все подстроил: заманил Моргана в ловушку, вернул портрет, а также прибрал к рукам деньги, выплаченные религиозным фанатиком Ханнаном. Неплохая работа.

— Я бы предпочел быть на границе рядом с Пуласки.

— Эй, на чьей вы стороне?

По правде сказать, Грейди сам не смог бы ответить на этот вопрос. Как и в Албании, он был полностью удовлетворен тем, что сеял хаос в надежде, что этот хаос перерастет в нечто большее. Муни совсем не понравились высказывания Грейди на пресс-конференции в Эль-Пасо.

— Мы все это уже проходили.

После Эль-Пасо Грейди в ответ на обвинения Муни объяснил, что пытается воздействовать на оба конца. Вывести из равновесия — вот ключ к успеху.

Мигелю Арройо, напротив, понравилось, что Грейди взял на себя ответственность за случившееся в Мехико. А почему бы и нет? Это снимало все обвинения с самого Мигеля — если только, конечно, Грейди не переменит свои показания.

Уортмен и те, кто был с ним, все не возвращались, и Грейди начинал думать о чемоданчике с наличными. Как он выяснил, Кросби, доведя Эхмана до начала дороги, ведущей к домику в горах, остановился в мотеле на окраине Покателло. Грейди хотелось бы называть свое убежище «Орлиным гнездом»[46], но ему не нравились связанные с этим ассоциации.

Установив местонахождение Кросби, он получил время обдумать свой следующий шаг. Порой Грейди жалел о том, что не распорядился немедленно доставить «хвост» к нему. С другой стороны, он сомневался в том, что Кросби еще долго будет оставаться единственной угрозой, и было важно установить, кто к нему присоединится.

Уединившись в своей спальне, Грейди вскрыл упаковку и усмехнулся. Морган проиграл в любом случае, потому что он предал «Мужественных всадников» и пытался всучить копию пропавшего образа.

V «Yo»

Связь с Трэгером приносила некоторое утешение, однако Кросби не тешил себя иллюзиями относительно своего положения. Он предоставлен самому себе. Он уже давно выехал за пределы той зоны, где можно было бы ожидать своевременную помощь. За обнадеживающими словами Трэгера «я уже в пути» тотчас же последовали мысли о том, какой далекий этот путь. Один «Хаммер» впереди, другой позади: налицо была серьезная проблема, и Кросби приготовился сделать свой ход. Но каким будет ответный ход его противников?

Кросби мысленно представил себе, как два огромных внедорожника сталкивают его с моста или с обрыва на горной дороге. А может быть, его заманят на пустынную стоянку и расправятся с ним там по старинке? Тот «Хаммер», что ехал впереди, прибавил скорость. Черт побери, куда они направляются? Они проехали Рино, затем Солт-Лейк-Сити и теперь приближались к Покателло, штат Айдахо. Покателло. Если задуматься, среди названий городов встречаются очень забавные: Каламазу, Барабу, Кокомо. Кросби полагал, что «Хаммеры» направляются туда, где укрылся Теофилус Грейди.

«Хаммер», преследовавший его, сократил расстояние. Кросби взял с соседнего сиденья пистолет, чувствуя, как напряглась рука, сжимающая рулевое колесо. Так, начинается. Но «Хаммер» впереди набрал скорость, и его красные габаритные огни скрылись из виду. Кросби опустил стекло, впуская рев ветра. Зловещая решетка «Хаммера» приблизилась. Внезапно бесящий своей яркостью свет фар в зеркале заднего вида исчез. Внедорожник уже ехал рядом, его кажущиеся узкими окна оказались над крышей машины Кросби. Высунув пистолет в открытое окно, Кросби выстрелил, сначала в переднее колесо, затем в заднее, после чего резко надавил на газ, но «Хаммер» уже пошел юзом и начал вилять из стороны в сторону. Из внедорожника открыли ответный огонь, и заднее стекло машины Кросби с отвратительным грохотом разлетелось вдребезги. «Хаммер» успел чиркнуть по заднему бамперу устремившейся вперед машины Кросби, но тому удалось сохранить контроль за движением. Он увидел в зеркало заднего вида, как потерявший управление внедорожник занесло и бросило к обочине. Откос был такой глубокий, что верхушки растущих внизу деревьев казались придорожными кустами. Судя по всему, водитель что есть силы нажал на тормоз, потому что «Хаммер» опрокинулся набок. В этом месте шоссе плавно изгибалось на восток, и Кросби увидел, как свет фар дико заплясал во мраке, после чего скрылся, проваливаясь вниз. Кросби поднял стекло, сделал глубокий вдох. Возможно, следующий вдох окажется последним. В мгновение максимальной опасности вместе с ним в машине были Люсиль и ребята.

Одна опасность осталась позади, можно о ней забыть. В разделительном ограждении кое-где встречались разрывы, чтобы в них проходили машины дорожных служб. Можно было развернуться на юг и уматывать отсюда ко всем чертям. Девяносто процентов Кросби хотело этого, однако верх взяли оставшиеся десять процентов. Он проделал такой путь не для того, чтобы спасать собственную шкуру. Мысль о том, что стоявшая перед ним опасность уменьшилась вдвое, рассеяла остатки страха, накатившего, когда огромный внедорожник поравнялся с ним.

Впереди снова показался первый «Хаммер». Приблизившись к повороту на Пуэбло, он сбросил скорость. Кросби замедлился до черепашьего шага и взглянул в зеркало заднего вида, убеждаясь в том, что второго «Хаммера» действительно больше нет. Оглядывайся назад. Чуть надавив на газ, чтобы не отставать от «Хаммера», Кросби разогнался до тридцати миль в час, когда внедорожник свернул с шоссе. В поворот сам Кросби вошел со скоростью улитки, опасаясь западни, но затем увидел далеко впереди задние габаритные огни другой машины. Погасив свои фары, Кросби сократил расстояние, ориентируясь по этим красным огонькам.

Еще один поворот, и они очутились на узкой горной дороге, погруженной в темноту, за исключением трех красных огней впереди. Даже «Хаммер» двигался дальше с предельной осторожностью. Свернув на обочину, Кросби опустил стекло и вслушался в тишину ночных гор. Вдалеке было слышно глухое ворчание двигателя «Хаммера». Затем оно стихло. Выехав на дорогу, Кросби двинулся вперед, по-прежнему не зажигая фары. Достав из нагрудного кармана рубашки сотовый телефон, он нажал кнопку повторного вызова. Номер Трэгера.

— Yo.

— Трэгер?

— Черт побери, ты где?

Услышав прозвучавший в ухе голос Трэгера, отразившийся от спутника, сердитый и деловой, Кросби облегченно вздохнул:

— Я к югу от Покателло, штат Айдахо, на повороте к какому-то Пуэбло.

— Отлично. Почему бы тебе не свернуть все дела до тех пор, пока я к тебе не присоединюсь?

Кросби пришлось по душе не высказанное вслух предположение о том, что он собирался устремиться вперед, ворваться в логово Грейди, если это действительно оно, и в одиночку обезоружить всех «Мужественных всадников».

— И долго мне придется тебя ждать? — Он постарался скрыть в своем голосе недовольство, но не смог.

Трэгер летел в Солт-Лейк-Сити в одном из самолетов «Эмпедокла» — гость возвращающегося Игнатия Ханнана. Тот прошел в кабину и на полчаса взял в свои руки штурвал, прежде чем вернуться в салон к Трэгеру.

— Вам никогда не приходилось управлять такой штуковиной? — Ханнан был рад, как ребенок.

— У меня нет лицензии.

— У меня тоже. — Ханнан нахмурился. — Все как-то не хватало времени.

— Повезло вам с деньгами.

— Повезло? Какая ерунда! — Сверкнув взглядом на Трэгера, он успокоился. — Я вас ни в чем не виню.

— Хорошо.

— И Кросби тоже.

— Кросби хороший парень.

С этим Ханнан согласился. Быть может, он нанимал на работу только хороших парней. Однако было очевидно, что этот состоятельный человек не находил особого удовлетворения в том, что сохранил миллион долларов. Возможно, такую сумму он получал в качестве процентов на свой капитал за время перелета от одного побережья к другому.

— Мы должны вернуть священный образ.

Трэгер кивнул.

— Если я правильно помню, вы католик.

— Я оставался бы католиком, даже если бы вы не помнили.

Ханнану это замечание понравилось. Трэгеру — нет. Быть может, если бы он был таким богатым, как Ханнан, и имел собственную флотилию реактивных самолетов, он тоже стал бы набожным и выстроил во дворе своего дома копию грота в Лурде. Хотя у него не было оснований сомневаться в искренности Ханнана. Как-то раз Рей Синклер поделился с ним теорией, которую вывели они с Лорой. Когда Ханнану стукнет пятьдесят, он распродаст всю свою собственность и отправится к монахам-траппистам в Гетсимани, штат Кентукки.

— Ну же, — недоверчиво заметил тогда Трэгер.

Помолчав, Рей сказал:

— Вы правы. Нат не сможет молчать.

— Что он собой представляет?

— Sui generis.

Трэгер молча ждал.

— Человек уникальный, — объяснил Рей.

— Если хотите, курите, — предложил ему сейчас Ханнан. И затем: — Мне нравится дон Ибанес.

— Незаурядная личность.

— Мы его подвели.

— Он принял удар хорошо.

И старик действительно принял удар хорошо. Душевное спокойствие пожилого возраста? Возможно.

Ханнан вздрогнул, когда поступил вызов от Кросби. Он тотчас же направился в кабину. Вернувшись, он сказал:

Мы можем совершить посадку в Покателло.

Им пришлось ждать, пока взлетит самолет регулярных авиалиний. Ханнан попросил пилота подрулить к зданию аэровокзала и проводил Трэгера к агентству проката машин. Он протянул кредитную карточку. Конечно, не миллион долларов, но Трэгеру этот жест понравился.

— Будьте осторожны, — напутствовал Ханнан.

— Я всегда осторожен.

Еще одно замечание, понравившееся Ханнану, однако сам Трэгер о нем тотчас же пожалел.

Направляясь на юг, Трэгер позвонил Кросби и сказал, где именно он находится. Тот вспомнил про придорожную стоянку, мимо которой проехал перед самым поворотом на Пуэбло, и они договорились встретиться там.

Рядом со стоянкой был мотель, и Кросби снял там номер. При виде кровати он осознал, как же устал. Засада в Сан-Франциско, долгая дорога за рулем, опасное столкновение на дороге, когда он вывел «Хаммер» из игры и проводил взглядом, как тот нырнул во мрак, — для одного дня работы более чем достаточно. Кросби решил, что он просто ляжет на кровать и закроет глаза.

Ему приснился кошмарный сон, в котором десяток «Хаммеров» носился по крышам машин на стоянке в аэропорту; он снова слышал грохот разлетающегося заднего стекла своей машины, видел надвигающуюся зловещую тушу «Хаммера»… Очнувшись, Кросби сообразил, что звонит телефон.

— Да?

— Трэгер.

— Ты здесь.

— Тут есть бар. Давай встретимся там.

Зал был с низким потолком, с обшитыми деревом стенами. В окнах висели логотипы сортов пива. Столы, кабинки, два или три молчаливых посетителя у стойки. Кросби и Трэгер пожали друг другу руки и направились в кабинку в глубине зала, где обсудили события дня.

— Ты видел, кто убил Моргана?

— Я видел его в бинокль. Видел обоих. Хотя это не имеет значения.

Трэгер молча ждал.

— Они отправились на небеса.

Кросби рассказал о происшествии на шоссе и почувствовал, что Трэгер отнесся к этому с одобрением. Однако они никак не могли взять в толк, что же пошло наперекосяк на долговременной стоянке. Образ исчез.

— Убийцы открыли багажник машины Моргана.

— И достали из него что-то. — Кросби помедлил мгновение. — Быть может, это находилось в том «Хаммере», который сорвался с откоса.

— Господи.

Они помолчали, размышляя о том, что бесценная реликвия погибла в огне при крушении внедорожника.

— Ты видел пламя?

— Нет.

Они решили проверить утром, что сталось с «Хаммером». Подошла официантка, и они заказали разливное пиво и гамбургеры.

— И жареную картошку, — добавил Трэгер.

— Картошка обязательно прилагается к гамбургерам. Капустный салат не хотите?

Они заказали и капустный салат. Кросби казалось, он съест еще стол и пару стульев в придачу. Когда он ел в последний раз? Похоже, Трэгер также проголодался, и они ели молча. Затем Винсент позвонил Дортмунду. Кросби закурил, слушая одного участника разговора. Трэгер в основном отвечал, рассказывая о событиях этого дня, по крайней мере так, как он их сам понимал. Затем он начал слушать. Винсент молчал довольно долго, после чего захлопнул сотовый телефон.

— Дортмунд посоветовал, чтобы мы не забывали оглядываться назад.

Утром они сытно позавтракали и отправились в Покателло в магазин спортивных товаров, где закупили снаряжение, необходимое для предстоящей задачи. Вернувшись в мотель, переоделись в охотничью одежду и тронулись в путь в машине Трэгера.

— В моей с выбитым задним стеклом сквозняк, — усмехнулся Кросби.

Трэгер уже изучил его машину, перед тем как они съездили в Покателло.

— Господи!

Теперь они снова вернулись на шоссе и поехали с минимальной разрешенной скоростью, пропуская всех вперед. Нашли то место, где «Хаммер» сорвался с откоса, по пути пробив защитное заграждение и срезав несколько деревьев. Доехав до поворота на Пуэбло, оставили там машину Трэгера. На машине расстояние показалось коротким, однако возвращаться обратно пешком — это уже было совсем другое дело.

Откос был очень крутым, однако проследить путь «Хаммера» оказалось легко. Трэгер отправился первым, и Кросби ничего не имел против. Наконец они увидели внедорожник. Он опрокинулся на крышу. Двери были открыты. Они осторожно приблизились к машине. Трэгер, держа пистолет наготове, зашел с одной стороны, Кросби с другой. Они прицелились друг в друга, глядя на пустые сиденья.

В багажнике также ничего не было.

— Быть может, их выбросило из машины, — предположил Кросби.

Однако когда они отошли от «Хаммера», их окружили с полдюжины вооруженных людей, держащих наготове винтовки.

Трэгер начал было объяснять, что они охотники, однако пистолеты никак не вязались с этим. Они неохотно отдали свое оружие.

— Теофилус Грейди вас ждет.

Они двинулись гуськом — Кросби, Трэгер, провожатые, — и это была не прогулка в парке. Не было даже никакого подобия тропы, кустарник между деревьями высотой напоминал живые изгороди во Франции. Напряжение крутых подъемов и еще более крутых спусков вынуждало всех хранить молчание. Впрочем, о чем им было говорить?

— Далеко еще? — окликнул через плечо Трэгер.

— Мы прошли где-то половину.

Половину! Это было все равно что услышать, что ты получил еще только половину из положенных сорока ударов. Через пятнадцать минут над головой послышался рев. Мощный двигатель. Шум винтов. Вертолет. Колонна остановилась и попыталась рассмотреть что-либо сквозь ветви деревьев.

— Это не наш, — заметил кто-то.

По звуку Кросби определил, что это армейский «Чинук». Трэгер посмотрел на него, но ничего не сказал. В двадцати пяти ярдах впереди между деревьями был виден охотничий домик. Вертолет приземлился, и затрещали выстрелы. Боевики переглянулись друг с другом.

— Перед тем как уйти, верните нам наше оружие. Похоже, оно нам понадобится.

Боевики швырнули им пистолеты, после чего растворились среди деревьев. Отправились помогать своим осажденным товарищам? Маловероятно.

Трэгер и Кросби бросились на землю и застыли неподвижно, наблюдая за происходящим. Один из одетых в черное бойцов, выпрыгнувших из вертолета, упал на землю, и это словно гальванизировало его товарищей. Охотничий домик был взят штурмом, изнутри донеслись звуки борьбы и новые выстрелы, после чего наступила тишина. На дороге показался «Понтиак» с тонированными стеклами.

Кросби и Трэгер ждали. Прошло еще десять минут, прежде чем в дверь вытолкали Теофилуса Грейди, пытающегося сохранить достоинство. Его отвели к вертолету. Обе его кобуры были пустые.

Двадцать минут спустя вертолет поднялся в воздух, и наступила полная тишина. Машина с тонированными стеклами осталась; охотничий домик, несомненно, подвергся обыску. Наконец из двери вышел водитель, неся сверток размером с себя самого. Он осторожно уложил сверток на заднее сиденье, сел за руль, и машина уехала. Кросби посмотрел на Трэгера:

— Это были наши люди?

— Возможно. Видел машину с тонированными стеклами? Это та самая, что преследовала меня от Сент-Луиса.

Они вернулись к своей машине, решив срезать, однако в итоге идти пришлось значительно дальше. Наконец они добрались до машины, учащенно дыша и обливаясь потом после долгих блужданий по лесу, вверх и вниз — та еще прогулка. Трэгер достал сотовый телефон.

— Дортмунд? Это Трэгер. — Он молча выслушал ответ. — Огромное спасибо. — Он сказал, что пытался нас предупредить, но он был не один.

— Гости из Конторы?

— А откуда же еще?