Репетитор

Мельников Илья Семенович — учитель истории.

Светлана Михайловна — учитель литературы.

Наталья Сергеевна — учитель английского языка.

Директор школы — Николай Борисович.

Таисия Николаевна — учительница начальных классов.

Полина Андреевна — мать Мельникова.

Борис — бывший его ученик.

Левикова — родительница.

Генка Шестопал.

Рита Черкасова.

Надя Огарышева.

Костя Батищев.

Света Демидова.

Элла Черевичкина.

Люба Потехина.

Толя Сыромятников.

Действие первое

Лучше сразу уйти от буквализма…

Перед нами лишь немногие атрибуты школы, и ясно, что речь пойдет о ней, но незачем дотошно воспроизводить класс, учительскую, спортзал и т. д.; даже мелом на доске обозначить место действия предпочтительнее, чем оборудовать его со всей обстоятельностью.

Но сейчас на доске нарисован попугай с лицом человека: белый чубчик, очки, иронический рот… Лапками он обхватил свое попугайское кольцо, подвешенное, как качели.

Г о л о с р а с с к а з ч и к а. Это не стало предметом официального обсуждения, никого никуда не привлекали за то, что так беспардонно, так издевательски изображен учитель истории Мельников. Просто рисунок некоторое время красовался в историческом кабинете. Кто успел увидеть, те ахали: находили, что сходство — поразительное… А главное, старшеклассники не знали в своей среде таких «кукрыниксов»… Зато коллеги Мельникова знали, что сам Илья Семенович владеет искусством шаржа: иногда за короткую перемену мог сделать портреты всех, находившихся в учительской. И там стоял хохот! Только не все шаржи казались дружескими; кое-кто долго обижался потом… Ну так вот, возникла робкая догадка: может, человек сам себя изукрасил так?

Но ясности не было. Н а т а ш а, Н а т а л ь я С е р г е е в н а Г о р е л о в а, преподаватель английского, зашла в исторический кабинет, увидела, задохнулась от несправедливости и лично стерла это безобразие влажной тряпкой! А потом у нее был урок в 9-м «В»…

Доска с попугаем переворачивается. Теперь там надпись по-английски: Present Perfect. За столы усаживаются девятиклассники: К о с т я Б а т и щ е в, Р и т а Ч е р к а с о в а, Н а д я О г а р ы ш е в а, С в е т а Д е м и д о в а, Э л л а Ч е р е в и ч к и н а, Т о л я С ы р о м я т н и к о в, Л ю б а П о т е х и н а, Г е н к а Ш е с т о п а л.

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Я убедилась, что вы еще путаетесь в употреблении настоящего совершенного времени. Давайте распутаемся. Вот смотрите, у Шекспира Макбет говорит: «I am afraid to think what I have done». — «Боюсь подумать я о том, что совершил». А кстати, что он совершил, Черевичкина? But in English please.

Ч е р е в и ч к и н а. I am sorry, I did not read…

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Неверно! Ты не читала «Макбета» и, следовательно, не можешь сказать, что там совершил герой. Значит, факт непрочтения в прошлом имеет результат сегодня, сейчас! Поэтому «я не читала» надо сказать как раз в настоящем совершенном. Ну?

Ч е р е в и ч к и н а. I have not read this book.

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Well, sit down. But who has read or seen this play at the theatre? Шестопал?

Вызванный Генка спешно избавился от какого-то предмета, который держал в руках, передал его назад и встал. А позади него вскрикнул кто-то.

What has happened? Что стряслось?

С ы р о м я т н и к о в. Тихо вы! Все в норме, Наталия Сергеевна.

Г е н к а. Макбет зарезал короля Дункана, который у него гостил. Спящего зарезал. Оказал, одним словом, гостеприимство.

Б а т и щ е в. Наталья Сергеевна, а как по-английски «ворона»?

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. При чем тут сейчас ворона? Э кроу. Ол райт, Шестопал. Тройное преступление совершил Макбет, и оно жжет его совесть, оно мучает его непрестанно. Об этом не скажешь в простом прошедшем времени. Это — настоящее совершенное. Запишем. So, Macbeth said: «I am afraid to think what I have done…»

Пока она пишет на доске, из одних рук в другие переходит нечто, вызывающее энтузиазм, который все труднее сдерживать. Некоторые повскакивали со своих мест.

I don’t understand… What’s happened? Take your places and write down Macbeth’s words… Все по местам!

С ы р о м я т н и к о в. Ну погодите с Макбетом, Наталья Сергеевна. Три минуточки, а?

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. А что такое? Why?

Б а т и щ е в. У нас это самое… КРОУ!

И он предъявил ворону, у которой крылья и лапки связаны холстиной, так что летать ей не придется. И все равно — сколько радости! С этого момента она (радость, а не ворона) вырывается на волю.

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Откуда? Постойте, не наседайте вы на нее, она же пугается!

С ы р о м я т н и к о в. Под лестницей белила стоят. Может, искупать ее?

Д е м и д о в а. Долго думал?

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Надо хлеба на книжку… Найдется хлеб?

П о т е х и н а. У Эллочки Черевичкиной… там и колбаска найдется.

Б а т и щ е в. Ну-ка, хором! «Какие перышки…»

В с е. «…какой носок, и, верно, ангельский быть должен голосок»!

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Stop shouting all together!

Д е м и д о в а. Потише орите, мы же подводим Наталью Сергеевну.

Г е н к а. И старайтесь по-английски…

С ы р о м я т н и к о в. Эй, кроу, ай лав ю!

В с е. Крроу-кроу-кррроу!

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Ребята, не надо! Будьте людьми… Батищев, отдай ворону мне!

Короткое движение поворотного круга или перемещение классной доски на колесиках, и действие переброшено в коридор. Сюда вышли Г е н к а и Р и т а Ч е р к а с о в а.

Р и т а (ужасаясь, но весело). Что бу-удет!

Г е н к а. А что будет? Думаешь, административная волынка начнется?

Р и т а. Еще какая! А кто это сделал-то? Я даже не заметила, откуда она появилась.

Г е н к а. Зря. Тебе такие вещи положено замечать, ты член бюро.

Р и т а. Не смей так смотреть на меня!

Г е н к а. Как?

Р и т а. Знаешь сам.

Г е н к а (напевает). «Что за женщина — увижу и неме-е-ею… Оттого-то, понимаешь, не гляжу… Ах, ни кукушкам, ни ромашкам я не верю…»

Р и т а. Пусти, ну!

Г е н к а. Когда это дело будет разбираться в верхах, можешь сказать, что ворону принес я. Не ошибешься.

Р и т а. Ты?! Очень мило с твоей стороны. Я жутко запустила английский, а сегодня Наталья еще издали говорит: «Рита, не надейся, отказа больше не приму».

Г е н к а. А моя ворона — умница, она учла это. Я тебе больше скажу: она вообще не ворона. То есть не обычная. Видишь ли, у меня есть один знакомый джинн. Только, чур, не трепаться. Он добряк, гуманист, но скептик. Я ему говорю: старик, такая девчонка в опасности, надо что-то делать!.. Задумался он и велел притащить блюдечко гречки, крупы. Стал я лазить в кухне по всем шкафам и банкам: ну нету гречки, хоть убейся. Я — к соседям…

Р и т а. Ген, прекрати! Обратно в детство впал, что ли?

Г е н к а. Ага. А я тебе не читал про лошадь? Про волшебную говорящую лошадь? «Шея — словно рука балерины, ноздри — словно из серой замши, и глаза — азиатской рабыни…» Как ее гнали пенсионеры, она — понимаешь, на газон ступила, и они — в крик, им красота ее ни к чему… А концовка там такая:

Р и т а. Ну во что, во что я должна верить? Ты будешь бредить, а я — верить во сне? Пусти, говорят!

Г е н к а. А твой этот… телохранитель… он никогда не бредит? Как бы близко ты ни была?

Входит М е л ь н и к о в.

М е л ь н и к о в. Почему не на уроке?

Г е н к а. Мы? Понимаете, Илья Семеныч…

Рита скрылась за доской, то есть в классе.

Вот видите, Черкасова уже там… Да и я уже не здесь…

Генка тоже скрывается за доской; из класса доносится его сдавленный возглас: «Полундра!»

Доска вновь перемещается. М е л ь н и к о в входит в класс, где явно не успели образумиться. На столе, окруженная ребятами, стоит Н а т а л ь я С е р г е е в н а с вороной в одной руке и книгой, на которой накрошен хлеб, — в другой. При виде Мельникова ребята тихонько разбрелись по своим местам.

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Илья Семенович! Понимаете… я закрепляла одно из глагольных времен… все было хорошо, тихо… и вдруг — ворона! Я не выяснила, кто ее принес… или, может быть, она сама…

М е л ь н и к о в. Сама, сама, я думаю. Погреться! Только вот вопрос: она сперва закуталась, а потом залетела, или же сначала залетела, а уж потом закуталась?

Общий хохот. Только молоденькой учительнице, неловко слезающей со стола, сейчас не до смеха.

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Илья Семенович!

М е л ь н и к о в. А зачем, Наталья Сергеевна, оправдываться передо мной? Класс на редкость активен, у вас с ним полный контакт, всем весело… Зачем же я буду вмешиваться? Я не буду.

Мельников выходит.

Г е н к а. А правда, что вы у него учились?

Затемнение в классе. Перемещением доски вновь обозначен коридор.

Н а т а л ь я С е р г е е в н а (догнала Мельникова). Зачем вы так, Илья Семенович?

М е л ь н и к о в. Как — так?

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Да, я виновата, я не справляюсь еще. Но вы могли бы помочь…

М е л ь н и к о в. В чем? Если вам нужна их любовь — так они от вас без ума. А если авторитет…

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. А вам теперь любовь не нужна?

М е л ь н и к о в (не сразу). Любовь зла. Не позволяйте им садиться себе на голову. Дистанцию держите, дистанцию! Чтобы не плакать потом… Помочь вы просите? Но я никогда, извините, не ловил ворон и уже опоздал упражняться в этом…

Он уходит. Освещается класс, где возобновилась вдохновенная и бестолковая возня с птицей.

Н а т а л ь я С е р г е е в н а (с угрозой). Silence! Take your places! Where is it? Где ворона?

С вороной, выхваченной у Сыромятникова, она направляется к окну. Ребята хотели сгрудиться у окна, заслонить его собой, но не успели. Ворона выброшена!

Продолжаем урок!

С ы р о м я т н и к о в. А мама мне говорила, что птичек убивать нехорошо…

П о т е х и н а. Без суда и следствия…

Д е м и д о в а. Зачем вы так, Наталья Сергеевна? Ведь четвертый этаж! Хоть бы развязали ее сперва…

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. I am not going to discuss it! Enough!

Б а т и щ е в. Гражданская панихида объявляется открытой. Покойница отдала жизнь делу народного образования…

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Батищев, shut up! Закрой рот!

Ч е р е в и ч к и н а. А может, не разбилась все-таки?

С ы р о м я т н и к о в. Я сбегаю погляжу, можно, Наталья Сергеевна? Я даже принести могу — живую или дохлую…

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Take your seat!

Р и т а. Ты не сюда, ты Илье Семеновичу ее принеси — пусть он видит, какие жертвы для него делаются!..

Пауза.

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Черкасова, go out! Выйди вон!

Рита уходит неторопливо, с достоинством и с улыбкой.

Б а т и щ е в. Интересно узнать, за что вы ее? Ребятки, нам подменили учительницу! У нас была чудесная, веселая девушка…

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Батищев, go out! Я вам не «девушка»!

Б а т и щ е в. О, пардон. У нас была чудесная, веселая молодая женщина… И вдруг — Аракчеев в юбке!

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Думайте что хотите, но там, за дверью. Be quick!

Б а т и щ е в. Так вы скоро одна останетесь…

Уходит.

Н а т а л ь я С е р г е е в н а (окончательно срываясь). Пожалуйста! Я никого не держу…

Один за другим покидают ребята класс.

Г е н к а (словно не Наталье Сергеевне, а в пространство). «…И зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове…»

Вышел. Наталья Сергеевна одна. Ей требуется вся ее выдержка, чтобы не разреветься в голос…

В полумраке появится на сцене пианино, подсядет к нему М е л ь н и к о в, заиграет. Может и напеть:

Ему не дали сейчас допеть — вошла С в е т л а н а М и х а й л о в н а, преподаватель русского языка и литературы.

С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Что же вы перестали? Нет, играйте, пойте, я же пришла не мешать вам, а наоборот… Я только мрака не люблю, я включу?

Включила свет.

Вот! Совсем другое настроение… Это вы что исполняли?

М е л ь н и к о в. Помилуйте! Слово-то какое… «Исполнял» железом по стеклу.

С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Бросьте, бросьте: у вас очень неплохой баритон и вообще кладезь разных талантов. А многие даже и не знают, и не узнают никогда: было в них что-нибудь заложено или нет… Не пробовали, не искали. Я всегда твержу: нельзя нам замыкаться в скорлупе своей профессиональной, надо брать шире! Верно? И тогда личная жизнь у многих могла бы быть богаче. А? Если подумать хорошенько?

М е л ь н и к о в. Если подумать — конечно.

С в е т л а н а М и х а й л о в н а. А что это вы засиделись? Не тянет домой?

М е л ь н и к о в (упрощая вопрос, заданный многозначительно). Дождь.

С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Дождь? Ах да, действительно… (Напевает.) «В нашем городе дождь… Он идет днем и ночью…»

Мельников подыграл одним пальцем.

«Слов моих ты не ждешь…» Я ведь пела когда-то. Да-да! Когда я работала в восьмилетке в Пензе, меня там для областного радио даже записывали! Пленка та до сих пор есть, я тогда ее выпросила… Магнитофона своего нет, а пленку — сохраняю: вдруг потомству от меня только она и останется? (Засмеялась.)

М е л ь н и к о в. Размагнитилась, наверно.

С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Что-что?

М е л ь н и к о в. Лента, говорю, должна размагнититься: все сроки давности миновали… А впрочем, принесите — послушаем. Пустим на большой перемене по школьному радиоузлу!

С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Сигаретку у вас — можно?

Он протянул ей пачку, дал огня.

Я знаю, из-за чего вы расстраиваетесь и на что злитесь. Зря. Ничего ей не будет. Все простят — и дирекция, и вы сами в первую очередь. Она же девочка, только начинает. Это мы с вами ничего не можем себе простить и позволить…

Он молчит. Как бы она хотела, чтобы он опроверг последние ее слова! Но он молчит, как бы подтверждая их, и уходит от нее, от пианино — куда-то вбок.

Почему вы стали таким?

М е л ь н и к о в. Каким?

С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Другим!

М е л ь н и к о в.

А? Как просто сказано. Как спокойно… И — навсегда.

С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Еще бы. Классик.

М е л ь н и к о в. Кто?

С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Похоже на Некрасова. Нет?

Он покачал головой.

Тю… Не Тютчев?

М е л ь н и к о в. Холодно.

С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Фет?

М е л ь н и к о в. Холодно. Это не из школьной программы.

С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Сдаюсь…

М е л ь н и к о в. Баратынский.

С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Ну, знаете! Никто не обязан помнить всех второстепенных авторов. Баратынский!

М е л ь н и к о в. А его уже перевели, вы не слышали? Перевели в первостепенные. В других школах это уже не новость.

С в е т л а н а М и х а й л о в н а (не сразу и с горечью). Вы стали злым, безразличным и одиноким. Вы просто ушли в себя и развели там пессимизм. А ведь вы историк… Вам это неудобно даже с политической точки зрения…

М е л ь н и к о в (встал, надел плащ). Я, Светлана Михайловна, сейчас даю историю до семнадцатого года. Политически — тут все в порядке. Всего доброго.

С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Вас, очевидно, матушка заждалась? Минутку, Илья Семеныч! Ливень-то все сильней… А у меня зонтик…

М е л ь н и к о в. Да? А у меня плащ.

И они разошлись в разные стороны. Зажжется торшер, под которым читает П о л и н а А н д р е е в н а, мать Мельникова, и ничего более не потребуется, чтобы попасть к ним домой. М е л ь н и к о в ест.

Кто-нибудь звонил?

П о л и н а А н д р е е в н а. Звонили…

М е л ь н и к о в. Кто же?

П о л и н а А н д р е е в н а. Зрители.

М е л ь н и к о в. Кто-о?

П о л и н а А н д р е е в н а. Зрители кинотеатра «Художественный». Спрашивали, что идет, когда, про что картина… У них 291-96, а у нас — 241-96 — вот и сцепились.

М е л ь н и к о в. И что же ты отвечала?

П о л и н а А н д р е е в н а. В такой дождь, говорю, сидите-ка лучше у телевизора! Тем более — сегодня «В мире животных»…

Звонит телефон.

М е л ь н и к о в (взял трубку). Да! Что-что? Наш, наш… Ах, проверка? Слушайте, проверка, а вы знаете, что у вас тут непорядок? Нет, знать мало, надо исправить…

П о л и н а А н д р е е в н а. А зачем исправлять? Незачем! Человеческие голоса услышу, сама язык развяжу… а то я уж людскую речь стала забывать!

М е л ь н и к о в (положив трубку). Мама, ну а если баню станут спрашивать? Или Святейший синод?

П о л и н а А н д р е е в н а. Тебе не повезло. Тебе очень не повезло: в свои семьдесят три года твоя мать еще не онемела, она еще, старая грымза, хочет знать новости — о том о сем… вот ведь незадача! Ей интересно, о чем сын думает, как работа у него, какие дети теперь, какие родители… С ней бы, с чертовой перечницей, поговорить полчаса — так ей бы на неделю хватило… все-е бы жевала…

М е л ь н и к о в. Мама, но там не театр, там обычные будни. Я не знаю, что рассказывать, ей-богу…

Узкий луч выхватил из внезапно возникшего затемнения лицо Н а т а ш и, Н а т а л ь и С е р г е е в н ы. Вспомнился горький, полудетский упрек в ее глазах и голосе.

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Зачем вы так, Илья Семенович? Да, я виновата, я не справляюсь еще… Но вы могли бы помочь…

М е л ь н и к о в. Если вам нужна их любовь, так они от вас без ума.

Н а т а л ь я С е р г е е в н а. А вам теперь любовь не нужна? (Спросив это, она не дождалась ответа, исчезла.)

Снова обычный свет.

М е л ь н и к о в (матери). Говорил я тебе, что к нам пришла работать Горелова? Наташа Горелова, выпуск семилетней давности. Бывала она здесь…

П о л и н а А н д р е е в н а (просияла). Ну как же! Мне ли ее не помнить? Считалось, что у нее роман с этим… с Борей Рудницким, но я знаю другое…

М е л ь н и к о в (строго). Что ты знаешь? Что мы вообще можем об этом знать?!

П о л и н а А н д р е е в н а. Но-но-но! Не кричи на старуху… интеллигент! И Наташу Горелову изволь привести к нам — скажи, я приглашаю… Она замужем или нет?

М е л ь н и к о в. А тебе-то что? Ну хорошо: нет!

П о л и н а А н д р е е в н а. На этой неделе изволь привести! Помнишь, ты сам жаловался, что ее глазищи мешают тебе работать? Как уставятся молитвенно… Я уж не знаю, куда смотрел этот Боря Рудницкий…

М е л ь н и к о в. Будет, мама, ты увлеклась!

Полина Андреевна, напевая романс, уходит.

З а т е м н е н и е.

Узкий луч обнаруживает на сцене Б о р и с а Р у д н и ц к о г о, и перед нами проходит эпизод их недавней встречи с М е л ь н и к о в ы м. Оба подняли отвороты пиджаков: лил дождь.

Б о р и с. Илья Семенович?

М е л ь н и к о в. Боря? Рудницкий? Я не ошибаюсь?

Б о р и с. Он самый. Здравствуйте, дорогой Илья Семенович! Знаете что: я подвезу вас, я на колесах… Садитесь, садитесь: так-то веселей, чем мокнуть… Вот. Приказывайте: куда?

М е л ь н и к о в. На старый Арбат, если можно…

Б о р и с. Почему ж нельзя?…