Реплики в сборе: Литературные пародии

Я видел, как под ливнем кошка мокла,

хотел поймать ее, но не поймал…

Она напоминала мне Софокла,

но почему его — не понимал.

И видел, как из зарослей укропа

навстречу мне однажды вылез крот,

разительно напомнивший Эзопа

и древний, как Гомер и Геродот.

А раз видал, как с кружкою Эсмарха

старушка из аптеки шла в метро.

Она напоминала мне Плутарха,

Вольтера, Острового и Дидро.

Я мог бы продолжать. Но почему-то

не захотел… Я шницель уминал,

сообразив — но поздно! — что кому-то

кого-то же и я напоминал!

Ох и чудо наш колхоз —

Анжелос удавится!

Клунька, Дунька да навоз —

Мне ужасно нравится!

Что такое Анжелос?

Слышал, помню, в школе я,

В общем, тот же наш колхоз,

Может, чуть поболее.

С урожаем погорим —

Обуваем валенки.

С агрономом говорим,

Сидя на завалинке.

Задаю ему вопрос,

Нашему Василию:

— Может, съездишь в Анжелос

Али там в Бразилию?

Он, тряхнув копной волос,

Сипнет от усилия:

— Не поеду в Анжелос,

Не хочу в Бразилию!

— Отчего ж, — пытаю я, —

Так туда не хочется? —

Он, сердешный, как змея

Над жаровней, корчится.

Агроном, гляжу, дошел

От мово вопроса-то.

Говорит: — С ума сошел!

Али тут не досыта?!

Головой опять потряс

И добавил жалобно:

— Там хужее, чем у нас:

Там работать надобно!..

Четыре стены снаружи,

Четыре стены внутри.

А я отражаюсь в луже —

Я, кошка и фонари.

Пора подводить итоги,

Долги отдавая всем.

Да жаль, что промокли ноги,

Промокли ноги совсем.

Я весь из себя прозрачный,

Я весь из полутонов.

Во мне, как в аллее дачной,

Запутался Иванов.

Очерченный круг все уже,

И дождик пошел опять.

Четыре стены снаружи,

Внутри их как будто пять.

Хочу повернуть обратно,

И не на кого пенять.

Все было бы так понятно,

Но этого не понять.

Все те, кого смог обидеть,

Простили меня давно.

Давно я хочу увидеть,

Что видеть нам не дано.

А так приятно чирикать.

Мурашки ползут по мне.

Я скоро начну пиликать

В несвойственной тишине.

Из птичек меня увольте,

Ни пуха мне, ни пера.

О чем это я, позвольте?

О том же, о чем вчера.

Приснились мне ночью крабы

Тоска о карандаше.

Мяукает кот. Пора бы

Подумать и о душе.

Ни пурги не боюсь, ни дождя

на земле то безмолвной, то гулкой,

по полям и оврагам бродя

со своей неизменною «тулкой».

Я природу ужасно любил

в пеших странствиях с егерем Федей.

Не поверите, сколько убил

зайцев, рысей, волков и медведей.

Я однажды устал и промок,

и вот тут-то удача сверкнула;

кто на это надеяться мог? —

неожиданно мысль промелькнула!

Это ж надо! Стреляй — не хочу!

Я, конечно, от радости ахнул,

вмиг двустволку приладил к плечу

и дуплетом по мысли шарахнул.

Лишь бы даром заряд не пропал…

Я утерся вспотевшею шапкой,

пригляделся и вижу — попал!

Вон, голубушка, дрыгает лапкой…

Тут же я ее освежевал;

поспешив из укромной засады,

Федя молча губами жевал

и от зависти плюнул с досады.

Притащил я добычу домой,

а жена закричала: «Не рысь ли?»…

И ни летом с тех пор, ни зимой

мне уже не встречаются мысли.

В тумане радиоактивном,

Когда последний датчик гас,

Быть термоядерно-активным

Мне не мешал противогаз.

Когда в магнитное лекало

Включался электронный страж,

Все человечество алкало

С утра C₂ H₅ OH.

В глуши коленчатого вала

На биссектрисе бытия

Густая женщина зевала,

И стала женщина — моя.

Технологическим домкратом

Меня тянула на Олимп.

И, обзывая технократом,

Ко лбу привинчивала нимб.

Способен осознать все это

Лишь тот, кому известен код.

Вот перфокарта на поэта:

Он — трансформатор. И диод.

Традиционно ночью спят.

Спит все — и Мойка и Фонтанка.

В Москве заснул Нескучный сад

и знаменитая Таганка.

Спит индивид и спит Главлит,

спит черствый сыр на бутерброде.

В пивной напротив пиво спит,

хотя одновременно бродит.

Спит гастроном и зоосад,

похрапывает парк трамвайный.

Спит даже кот, и мыши спят —

эпоха сосуществованья!

Заснул на кухне табурет,

сопит дитя, забыв про школу…

Не спит поэт.

Творит поэт.

Ну что бы принял димедролу!..

Говорят, везде — о боже! —

нужен интеллект.

И в стихах, конечно, тоже —

в этом весь эффект.

Раньше как? Задремлешь в кресле —

дум невпроворот;

так и скачут! Ну а если

все наоборот?

Молоко на кухне киснет,

и болит живот.

Спит на стуле кот и мыслит,

очень умный кот.

Я весь день хожу угрюмый,

напрягаю ум.

В голове роятся думы,

тесно в ней от дум.

Час роились, два роились

думы о коте.

Тут и строчки появились,

жалко, что не те…

Думам я сказал: «Оставьте,

хватит!» А потом

я заснул, и мне, представьте,

снился суп с котом!

Мечтая приобщиться к чуду,

враг ежедневной суеты,

я постоянно был и буду

с родной историей на «ты».

Идем Москвою — руки в брюки

(вокруг сплошная лепота!) —

два Юры — я и Долгорукий,

и с нами — Ваня Калита.

Доходим до Замоскворечья,

я вдохновеньем обуян,

чуть притомились, а навстречу

идет еще один Иван.

А Калита — мужик серьезный,

он говорит Ивану — Ишь,

ты что-то нынче, Ванька, грозный,

войти в историю хотишь?

Идем… На солнце плеши греем,

поют в Зарядье соловьи…

Войти в историю сумеем —

я и попутчики мои.

Я меряю путь шагами,

Не чьими-то, а моими,

Ношу я с рожденья имя,

Не чье-нибудь, а свое.

На мир я смотрю глазами,

Не чьими-то, а своими,

И все, как поется в песне,

Не чье-нибудь, а мое.

Вожу я знакомство с музой,

Не с чьей-нибудь, а моею,

Бывает, стихи слагаю,

Не чьи-нибудь, а свои.

Иду в ресторан с женою,

Не с чьей-нибудь, а своею,

Друзья меня ждут под вечер,

Не чьи-нибудь, а мои.

Я потчую их стихами,

Не чьими-то, а своими,

Я им открываю душу,

Не чью-нибудь, а свою.

Стихами по горло сыты,

Не чьими-то, а моими,

Они вспоминают маму,

Не чью-нибудь, а мою…

Распахано зеркало. В снежные груды

спешит из рельефа стреноженный сом

сушить под водой негативы Иуды

над сферой нависших в зубах хромосом.

Зияет во мне перфокарта рентгена,

лежу, коллапсируя варежкой всей.

Струится гербарий. И сном автогена

Медузу Горгону кромсает Персей.

Фарфоровый месяц устать не боится,

чугунный венок излучает экстаз.

Программа костей от часов отслоится,

и в пол вдохновенный врастет дикобраз.

Пусть бесится критик! Ан крыть ему нечем

причестен Харон к многоструйной судьбе.

Ударит по раме остывшая печень

в углу мирозданья на чахлой резьбе.

Исход непонятен, и взгляд необычен,

как в дырке от бублика тающий гвоздь.

А все потому, что я метафоричен,

подобно спирали, включенной насквозь.

В квартире коммунальной, теперь таких уж нет,

Из туалета выйдя, не все гасили свет.

Там жили продавщица, профессор и артист.

Худой как черт Данилов, возможно, и альтист.

И одинокий Котов, философ, эрудит,

Как выяснилось позже, убийца и бандит.

И молодая дама, что, кутаясь в манто,

Работала ночами у станции метро…

Никто и никого там на «вы» не называл,

И пятый пункт анкеты жильцов не волновал.

Ко мне по коридору прокрадывались в ночь

То юная портниха, то генерала дочь.

И как же проклинал я, голодный донжуан,

Предательски скрипящий, продавленный диван!..

Объятья, сплетни, ссоры, дешевое вино!

Нам встретиться на свете уже не суждено

Ни в давних тех квартирах в исчезнувших домах

Ни даже на Багамских волшебных островах…

Кто пил из этой чаши, тот знает, что почем,

А кто не понимает, то я тут ни при чем…

Прекрасную квартиру я вспомню, и не раз.

А смена декораций зависит не от нас.

Пародист немало озадачен,

что-то вдруг случилось,

не иначе:

вдруг да пожалел его поэт!..

Он сравнил беднягу с тетей Дашей,

видно, осознал,

что в жизни нашей

горше доли пародиста — нет.

Пародист усталости не знает,

пишут все!

А он один читает

горы графоманской чепухи.

Легче быть, наверно, землекопом,

сутками сидеть над микроскопом,

нежели всю жизнь

читать стихи…

Пародист, конечно, пишет мало.

Что и говорить.

душа устала

и бумагу портить ни к чему.

Да, не вышло из него поэта!

И, конечно, за одно за это

можно ставить

памятник ему!

Необходимо вспять.

Мы — пленники.

Одарены в ноздрю талантом.

Мездра окучивает плевелы,

Праматерь бредит прейскурантом.

На коз, уснувших под наркозом,

Внезапно снизошел не дух ли?

Одры кончают токсикозом,

А незаблудшие — протухли.

В душе сто сорок пять по Цельсию

А оборотни храм ограбили.

Хотят сосцами млеко сцеживать

Шпана, ханыги, мизерабли.

Любимый — головой на скатерти,

Неутоленности знак чей же?

Убогой

Зраком бдеть на паперти,

Сиречь тамбовской казначейшей?!

Прочь от укусов комариных,

Гиперболы осыпьте перхотью!..

Земля стоит на двух Маринах,

Но ужас в том,

Что я — не первая.

Грустно признаваться,

Боль скривила рот.

Я, конечно, братцы,

Раньше был не тот.

Был я хулиганом,

Сопли до пупа.

Водку пил стаканом,

В общем, шантрапа.

Нынче изменился,

Галстуки ношу.

Как бы вновь родился

И стихи пишу.

Встречных не пугаю,

Редко матерюсь,

Громко не рыгаю,

На пол не сморкнусь.

Вежлив непривычно,

Пью теперь боржом.

Шамаю прилично —

Вилкой и ножом.

Не шути со мною,

Ставь на постамент!

Был шпана шпаною,

Стал — интеллигент!

В казацких набегах крамольных,

Где каждый по-своему прав,

Нехватка была Малахольных,

Растяп не хватало, раззяв.

Жаль, нас разделили эпохи,

А как бы мы были лихи,

Разини, сачки, пустобрехи,

Очкарики и лопухи!

Явили бы чудо отваги

Мы, рохли, сморчки, дохляки,

Застенчивые доходяги,

Мечтательные слизняки!

Как мы бы собою гордились

В те, кровью умытые дни…

А как бы теперь пригодились

Дубины,

Ножи,

Кистени!..

Здравствуй, милая!

Я не пропал, не зачах.

Укрепил я на сейнере

Мышцы и нервы.

Рыбным запахом я

Так безбожно пропах,

Что уже из меня

Можно делать консервы.

Я успехом с тобой

Поделиться хочу,

Так велик мой улов,

Что общественность ахнет!

Приезжай, я в объятья

Тебя заключу,

И тогда от тебя

Тоже крепко запахнет.

Я рыбак, значит,

Мужественный человек,

Но порой мне тебя

Не хватает, подруга…

До свиданья. Пиши.

Серебристый твой хек.

Пожелай мне веселой удачи,

Бельдюга!

Я люблю говорить: «Мой народ»,

так как я из народных поэтов.

Столько брошено в наш огород

и каменьев и прочих предметов…

Русский мамонт пока еще спит,

не разыграна русская карта,

но уже пробирается СПИД

к нам

в потомках мосье Бонапарта.

Били вороги нас под ребро,

постоянно кусая и жаля…

Быть должно с кулаками добро —

нам пора начертать на скрижалях!

Кто поймет,

что у нас на уме,

наш огонь до поры только

тлеет…

На родном поскользнешься дерьме,

и на сердце озябшем теплеет.

Не впервой нам в сплошной мерзлоте

первородство отстаивать в драке.

Мы уж как-нибудь так,

в темноте,

в наготе, в запустенье, во мраке…

Пусть я не открою Америк,

Но нынче — не то что вчера.

Вам я говорю это, Эрик,

Певец ускоренья: пора!

Весна наступила в апреле,

Мы энтузиазмом горим!

Мы все как-то сразу прозрели

И смело в грядущее зрим!

Повсюду кипевшая стройка

Должна по-другому кипеть.

Сейчас нам нужна перестройка,

Иначе, друзья, не поспеть!

По-новому сеем и пашем,

Повсюду работа идет!

А если мы — нашим и вашим,

Так дело теперь не пойдет!..

Уже перестроились МХАТы,

Должны уж и мы как-нибудь…

И с краю налипшие хаты

Поставим на правильный путь!

Поэты, даешь ускоренье!

Идет наше дело на лад.

И это вот стихотворенье —

Весомый, по-моему, вклад!