Решая судьбу человека…

СУД НАД ТУНЕЯДЦЕМ

Все чаще и чаще в органы прокуратуры поступают письма с просьбой об изъятии дел из товарищеских судов и передаче их в народные суды.

Это — письма обвиняемых. И объединяет их стремление уйти от сурового суда коллектива, боязнь общественного осуждения.

Вот и сейчас в прокуратуру поступило заявление Салимова Хабира:

Почему так настойчиво добивается Салимов передачи дела в народный суд? Кто он? В чем его вина? — эти вопросы заставили прокурора сразу же пригласить его в прокуратуру.

Утром следующего дня прокурор района Сергей Иванович Ткачев уже застал Салимова в приемной.

— Чем вызвана ваша просьба? — спросил прокурор.

Салимов долго не отвечал, затем пожал плечами:

— Я ведь преступления не совершал, а в свое время отсидел уже за кражу.

— Ну и что же?

— Сейчас живу с родителями, — продолжал Салимов, — они у меня пенсионеры. А сыр-бор загорелся из-за того, что не работаю. Соседи почему-то против меня, тунеядцем, паразитом называют. Но ведь я не ворую, когда и выпиваю, так за свой счет. В общем, если хотите за что-нибудь судить — судите, только сами, без соседей.

Недолгая беседа с Салимовым убедила прокурора в том, что он имеет дело с откровенным тунеядцем.

— Ваше заявление я рассмотрю, — решил Ткачев, — и ознакомлюсь с материалами дела в товарищеском суде. Но должен заранее предупредить, что товарищеские суды облечены полным доверием коллектива и выражают его волю.

Вскоре прокурор ознакомился в домоуправлении с материалами на Салимова.

Что же произошло в жизни этого человека?

Родители Салимова — пенсионеры — со дня на день ждали освобождения сына из заключения. Но когда это произошло, радость их оказалась недолгой. Опять Хабир стал где-то пропадать по вечерам, частенько приходил домой в нетрезвом виде.

Отец и мать стали больше контролировать сына, но не позаботились о том, чтобы приобщить его к труду. Хабир в течение двух лет не работал, систематически пьянствовал.

«Пусть работают другие», — рассуждал он.

Днем его видели бесцельно слоняющимся по городу, вечера он проводил на танцплощадках.

В материалах дела содержались и протоколы о помещении Салимова в вытрезвитель, и решение о штрафе, наложенном на него за нарушение общественного порядка.

А вот и жалобы соседей…

Ознакомившись с делом, прокурор ясно понял, что лишь товарищеский суд, суровый суд общественности, должен решить судьбу тунеядца.

За последние два года в районе активизировалась роль коллективов трудящихся, народных дружин и товарищеских судов, усилилась борьба общественности за исправление и приобщение к полезному труду людей, сбившихся с правильного пути.

Совместные усилия работников прокуратуры, суда, милиции и общественных организаций принесли положительные результаты, преступность в районе неуклонно снижается, укрепился правопорядок.

Взять хотя бы механический завод. Раньше там хулиганы чувствовали себя довольно вольготно. А сейчас, когда за дело принялась заводская общественность, число правонарушений здесь доведено до минимума.

Ткачев вспомнил, как благотворно повлияло обсуждение в товарищеском суде на Черняка, учинившего хулиганство в заводском клубе. Много пришлось поработать с ним администрации завода и профсоюзной организации. Семья и соседи считали Черняка уже неисправимым. А вот товарищеский суд, сила коллектива сумели вылечить его.

Ныне Черняк просто неузнаваем; на заводе, в семье и на улице его поведение ставится в пример.

Вот почему через два дня прокурор письменно уведомил Салимова о том, что

Огромное здание клуба, расположенного на окраине города, по вечерам всегда полно народу. После трудового дня сюда спешат рабочие и служащие комбината, чтобы провести досуг и отдохнуть. Приходят в клуб и пенсионеры.

Но сегодня люди толпятся у клуба уже с утра. Сотни людей. Некоторые пришли сюда прямо после смены, даже не успев переодеться, в спецовках, ватниках, прямо от станка…

Чем вызван столь большой интерес?

На этот вопрос отвечает объявление, вывешенное у входа:

Вместительный зал клуба заполнился до отказа. Свободных мест уже не было, а народу все прибавлялось. Люди толпились в дверях, в коридоре, стояли в проходах, сидели на подоконниках. Лица у собравшихся серьезные. Каждый понимает, что пришел сюда не на торжество и не ради праздного любопытства.

Слышно, как присутствующие вполголоса переговариваются; многие знают Салимова; ведь он живет в комбинатском доме, да и прежде работал на комбинате.

Здесь можно увидеть и тех, кому коллектив доверил решать судьбу людей.

Председателя товарищеского суда Ивана Николаевича Осташева знают почти все. Тридцатилетний непрерывный стаж безупречной работы на комбинате, активное участие в общественной жизни — вот краткая характеристика его деятельности.

А вот и члены товарищеского суда Хатыма Асанова и Наталья Никитична Савельева.

Осташев прислушивается к разговорам рабочих, а Савельева и Асанова о чем-то горячо беседуют с присутствующими.

Скоро начало. Взгляды большинства людей устремляются к передним местам. Там должен сидеть Салимов.

Но где же он? Ведь до начала заседания суда остаемся совсем немного.

Вдруг по залу проносится шепот:

— Идет.

Зал стихает.. Опустив голову, Салимов быстро шагает между креслами, затем садится на стул в первом ряду.

Как ни старается он выглядеть безразличным, но по всему видно, что ему не по себе. Он усиленно мнет, в руках синюю фуражку, то и дело озирается по сторонам.

Звенит звонок, и за столом, покрытым зеленым сукном, рассаживаются председатель и члены товарищеского суда. Справа занимает место секретарь товарищеского суда.

Суд начинается.

Осташев медленно и четко зачитывает обвинение.

Далее Осташев на конкретных, проверенных фактах показывает, насколько низко пал Салимов. Стараясь добыть деньги на водку, он крал вещи у родственников, продавал их на рынке.

Дело дошло до того, что, когда Салимову предложили немедленно устроиться на работу, он прикинулся психически больным… Но и эта увертка тунеядцу не помогла.

Он пытался юлить, изворачиваться, строить из себя несправедливо обиженного…

Присутствующие с презрением глядят на Салимова, внимательно вслушиваясь в слова председательствующего.

Теперь уж и некоторым другим становится не по себе. Действительно, ведь многие, особенно соседи, знали о поступках Салимова. Но, видимо, считали, что это частное дело, что для собственного спокойствия им лучше жить по принципу «моя хата с краю».

И опять в зале звучит голос Осташева:

К нам поступило немало писем от жильцов нашего домоуправления с предложением выселить Салимова из города».

Подробно изложив материалы проверки, председатель товарищеского суда закончил свою информацию.

— Я доложил обстоятельства, которые заставили нас сегодня собраться вместе и обсудить поведение человека, который питает презрение к труду. Обращаюсь ко всем присутствующим с просьбой принять активное участие и выступить по существу рассматриваемого дела.

Впрочем, прежде всего, что скажет сам Салимов?

Молча постояв несколько минут, Салимов поднял голову.

Не отрицая изложенных председателем фактов, он тем не менее заявил, что не понимает, почему его дело рассматривает товарищеский суд.

— Поведение — это мое личное дело, — говорит он.

В ответ из зала доносятся негодующие возгласы.

— Ты ответь, почему не работаешь? — слышится чей-то голос из последнего ряда. И тут же с другого конца зала громко спрашивает женщина:

— А кто дал тебе право пьянствовать?

Зал начинает всерьез волноваться.

Тогда Осташев просит соблюдать тишину и тут же разъясняет, что, согласно установленному порядку, каждый может высказаться по существу рассматриваемого дела.

Заметно раздраженный, Салимов начинает вести себя вызывающе. Он заявляет, что суд не компетентен разбирать его дело, пытаясь тем самым уйти от объяснений.

Но председательствующий и члены товарищеского суда быстро разгадывают тактику тунеядца.

И снова вопрос:

— На какие средства вел разгульный образ жизни?

— Я не воровал, — твердит Салимов, уклоняясь от прямого ответа, — жил на пенсию родителей.

— А почему сам два года не работаешь?

Вопрос явно не по душе Салимову.

Лишь спустя несколько минут он невнятно произносит:

— В этом виноват.

Посоветовавшись с членами суда, Осташев объявляет, что товарищеский суд переходит к заслушиванию свидетелей, а также желающих высказаться.

— Видимо, придется начать с допроса соседей. Им больше всех известно о Салимове. Пусть скажут свое слово. Итак, Тюленев Иван Ефимович, прошу вас, подойдите поближе.

Протиснувшись между людьми, стоящими в проходах, к сцене почти вплотную подходит среднего роста мужчина лет пятидесяти, с проседью в волосах.

Взглядом окинув зал, Тюленев начинает давать показания:

— Я хорошо знаю Мубарака Салимова. Тридцать с лишним лет он трудился на комбинате, никогда не был тунеядцем. Последнее время я работал с Мубараком в одном цехе, на одном станке. Прямо скажу, золотые руки. И квартиру мы в одном доме получили. Совсем как будто породнились…

Тюленев взглянул на обвиняемого.

— А вот сынок на скамье подсудимых. И ведь не безнадзорен был этот голубчик, а наоборот, все семейные блага получал в избытке. Выходит, сами трудились, а его к труду не приучили. Школу бросил, а тут и в компанию попал нехорошую.

Сейчас Хабир вконец распоясался, покою ни семье, ни соседям не дает, хоть из квартиры беги…

А коли пьяный придет, так и вовсе житья нет.

Мое слово такое: не будешь, Хабир, работать — совсем пропадешь!

Один за другим дают, показания свидетели. В их словах звучит не только гнев, но и желание помочь Салимову, наставить на истинный путь.

— Очнись! — говорит его товарищ Белов. — Ты стал самым настоящим тунеядцем, паразитом, превратился в самовлюбленного эгоиста.

Еще резче высказался рабочий Каналин:

— «Человек сам должен создавать ценности… Только прощелыги хотят жить за счет чужого труда, а поэтому в их воображении идеал жизни — это ничего не делать и хорошо жить», — указывает товарищ Хрущев.

А кто такой Хабир Салимов?

Тунеядец!

Что дает Салимов обществу? Ничего. А присваивает очень многое. Такие люди обкрадывают не только общество, они обкрадывают самих себя.

Мы, рабочие, не хотим, не можем и не будем мириться с трутнями и тунеядцами. Надо выселять их вон из нашего города!

В зале звучат аплодисменты.

— Разрешите и мне сказать, — донесся из зала чей-то хриплый голос. И вот по проходу шагает отец Салимова. Мало кто из присутствующих не знает этого человека. Правда, несколько лет он уже не работает, но и сейчас пенсионера Салимова можно часто встретить на комбинате в кругу рабочих, особенно среди новичков, прибывших сюда из ремесленных и технических училищ.

Недаром руководство завода решило выдать Салимову постоянный пропуск на комбинат.

Салимов лучший производственник.

Салимов лучший общественник.

Салимов лучший товарищ.

А сейчас…

…— Тяжело мне, старому кадровому рабочему, — говорит он хриплым от волнения голосом, — сидеть сегодня здесь. Судят моего сына, и позор ложится не только на него, но и на меня. Хабир утверждает: «Я не вор, не убийца». Это, конечно, так, но он забыл другое, забыл нашу святую заповедь — кто не работает, тот не ест. И в этом виноват прежде всего я, его отец.

Как видите, жизнь сурово наказала меня за беспечность, за слепую любовь к сыну. Порой мы, люди старшего поколения, рассуждаем так: прожили мы тяжелую трудовую жизнь, так пусть хоть наши дети не знают забот.

А ведь это неверно.

Защищать сына я сейчас не могу, он виноват, он опозорил всю нашу трудовую семью.

Несколько секунд Салимов помолчал, потом, словно бы собравшись с силами, закончил:

— И все же я верю, что Хабир способен исправиться, он не потерянный человек, его можно отрезвить и поставить на ноги. Но один я этого сделать не в состоянии.

Я прошу общественность помочь мне в этом, прошу вас, товарищи судьи!..

Выступающих было немало. Каждый старался разобраться в Салимове, выразить возмущение его поступками. Но наряду с суровым осуждением тунеядца в зале шел большой разговор о том, как спасти его, вернуть в трудовую семью. И это было, пожалуй, самой главной темой всех выступлений.

Наконец, высказались все желающие. Осташев опять предоставил слово Хабиру Салимову. Что он скажет? Понял ли он, что люди хотят ему добра?

Только честное, искреннее признание своей вины перед обществом могло ему сейчас помочь.

А Салимову и впрямь никогда еще не было так стыдно, как сегодня.

— Как тяжело мне сейчас! — говорит он, едва сдерживая слезы. — Я до сих пор не знал, что у меня столько друзей. Хотя они все и осуждали меня, но говорили правду.

Мне кажется, я понял, что так дальше жить нельзя. Надо все ломать…

Я даю клятву, что буду работать, к прошлому нет возврата.

Суд удалился на совещание.

С нетерпением ожидали присутствующие решения суда, никто не уходил домой.

Прошел час, а может быть и больше.

И вот суд огласил свое решение.

Подробно изложив обстоятельства дела, судьи дали суровую оценку действиям Салимова, его праздному существованию.

Было здесь сказано и о причинах, позволивших ему сделаться тунеядцем.

В заключении говорилось:

Итак, решение оглашено…

Оно встречено всеобщим одобрением присутствующих.

С тех пор прошло не так уж много времени, и рано еще делать какие-либо выводы. Но Салимов уже работает, не пьет, ведет себя выдержанно.

Будем надеяться, что больше он не оступится; товарищеский суд явился для него суровой школой, и общественность поможет молодому человеку удержаться на правильном пути.