Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

Глава 2 Осложнения в Мурманске

Вскоре после отбытия Уордвелла в Мурманске возникли проблемы, связанные с личностью адмирала Кетлинского. Так уж получилось, что этот либерал фактически был социалистом по убеждениям. Еще до революции он проявлял живой интерес к благополучию подчиненных матросов и офицеров, поэтому и после октябрьских событий продолжал пользоваться симпатией и уважением рядового состава Мурманского военно-морского гарнизона. Одного этого, вероятно, было уже достаточно, чтобы навлечь на себя ревность и подозрительность коммунистических лидеров Петрограда. Особое негодование в большевистских кругах вызвала твердость, с которой несколькими месяцами ранее, будучи главой военно-морского трибунала, Кетлинский приговорил к смертной казни нескольких революционных моряков, пытавшихся взорвать его крейсер «Аскольд»[9].

Примерно в начале февраля из Петрограда было получено указание об аресте Кетлинского, однако в ходе расследования выяснилась дополнительная информация, что этот приказ был отдан в связи с инцидентом на «Аскольде». Местные моряки, сами принимающие решения через ревкомы, не испытывали никакого энтузиазма выполнять петроградское распоряжение. Они ограничились тем, что выставили охрану вокруг адмиральского дома, назначили Кетлинскому личного телохранителя, а через несколько дней даже и эти полумеры были сняты. Вскоре на одиноко прогуливавшегося в районе порта Кетлинского в безлюдном месте напали двое мужчин в форме матросов. Они хладнокровно в упор расстреляли адмирала и скрылись в темноте. Кое-как доковыляв до ближайшего жилья, он умер двадцать минут спустя.

Предполагалось, и не без оснований, что это покушение, совершенное посторонними лицами, стало следствием отказа местных моряков принять репрессивные меры против адмирала. Мурманский Совет, пребывая в явном смущении, назвал этот акт «провокацией» и предложил свою невероятную версию об участии «контрреволюционеров». Официальные лица союзников вместе с вдовой Кетлинского подозревали «немецкую руку», действующую через большевиков. В целом же эффект, произведенный на представителей союзников этим инцидентом, глубоко шокировал либеральные западные чувства и стал одной из предпосылок роста их неприязни и недоверия к советской власти.

Убийство Кетлинского повлекло за собой самые серьезные последствия. В частности, из-за него был отстранен от должности единственный советский чиновник, лично отвечающий за поддержание революционного порядка в регионе. Это стало тревожным сигналом для адмирала Кемпа и других британцев, усомнившихся в незыблемости местного Совета перед давлением Германии и других сил, враждебных союзникам. Прежде всего в самой острой форме встал неудобный вопрос: кто теперь будет осуществлять верховную власть?

К этому времени в Мурманске существовало целых три местных органа власти, без сотрудничества и внутреннего согласия между которыми упорядоченное управление было бы едва ли возможно. Первым из них был Мурманский Совет, который теоретически представлял все трудовые и социалистические элементы общества. Совет возглавлял человек, которому было суждено сыграть важную роль в разворачивании всей мурманской истории, – Алексей Михайлович Юрьев. Он, как и большинство других актеров этой драмы, был тогда новичком на мурманской сцене. С четырнадцати лет Юрьев работал кочегаром, сначала на судах Русского добровольческого флота, а позже, во время войны, на американских и британских транспортах. На некоторое время он оставался в Соединенных Штатах, где, по-видимому, устраивался на различные работы в разных частях страны (в 1918 г. он был способен понимать английский язык, хотя говорил на нем с трудом). Юрьев снова оказался в Мурманске в ноябре 1917 года, будучи кочегаром на русском торговом судне. До этого времени, анархист по убеждениям, он никогда не вступал в ряды РСДРП, а политические взгляды Юрьева были ограниченны и примитивны. Как и большинство российских радикалов, он видел в союзниках «империалистов» и относился к ним без какой-либо приязни или симпатии. Со слов Юрьева, однажды он был зверски избит на британском судне за отказ называть старшего помощника капитана «сэром», и этот инцидент сильно повлиял на его отношение к англичанам. Обладая достаточно практичным мышлением, будущий председатель Мурманского Совета не мог не признавать сильной зависимости города от союзнических продовольственных поставок и вооруженных сил стран альянса, играющих важную роль в вопросах обороны северного региона от возможного немецкого вторжения. Именно этот практицизм вкупе с политической неопытностью и запутанностью событий, о чем мы вскоре поговорим, привел Юрьева к более тесному сотрудничеству с западными союзниками, чем того требовали его собственные политические чувства, что, в конце концов, и привело к трагическому финалу[10].

К двум другим местным органам власти, значение которых не могло оставаться без внимания, относились профессиональные организации железнодорожников и военных моряков – «Совжелдор» и «Центромур»[11]. Враждуя с местным Советом из-за проблем административной юрисдикции, они были менее дружелюбны по отношению к союзникам, чем советские руководители.

Моряки, политически дезориентированные, недисциплинированные и даже неспособные поддерживать в рабочем состоянии собственные суда, представляли собой скверное зрелище. Естественно, они не могли не видеть презрения к себе со стороны относительно образованных, подтянутых и дисциплинированных экипажей иностранных военно-морских судов, стоявших в порту. К этому личному раздражению добавлялся и сильный политический оттенок, чему немало способствовали большевистские агитаторы, заполонившие русский флот. Что же касается Совжелдора, то он являлся всего лишь отделением П, ентрального совета Мурманской железной дороги, расположенного в Петрозаводске, полностью находился под его влиянием, придерживался убежденных большевистских взглядов и крайне негативно относился к влиянию союзников.

Через два дня после убийства Кетлинского адмирал Кемп и британский консул Холл негласно встретились с исполняющим обязанности начальника главного штаба Мурманского укрепрайона Г.М. Веселаго[12] и командующим войсками Мурманского края генерал-майором Н.П. Звегинцовым[13] для обсуждения возможных мер по обеспечению упорядоченного управления и военной безопасности. Только что до Мурманска дошла весть о срыве переговоров в Брест-Литовске, и возможность немецких действий в районе Петрограда повсеместно витала в умах общественности. Никто не сомневался, что в случае захвата немцами Петрограда Мурманск окажется отрезанным от поддержки с материка и станет полностью зависеть от любых поставок союзников и их оборонного потенциала. Всем четверым участникам совещания казалось очевидным, что существует настоятельная необходимость создания в Мурманском регионе какого-то упорядоченного правительственного органа, который мог бы сотрудничать с британскими военно-морскими силами в вопросах обеспечения безопасности[14]. Наконец, было принято решение обратиться ко всем трем местным органам власти – Совету, Совжелдору и Центромуру – с просьбой присоединиться к формированию так называемой Народной коллегии, взявшей бы на себя полномочия Кетлинского и с которой союзники и их вооруженные силы могли бы решать вопросы обороны. Об этом решении было сообщено только что прибывшему в Мурманск Мартину и начальнику местной французской военной миссии капитану де Лагатинери. Таким образом, неопытный Мартин с самого начала оказался погруженным в политические хитросплетения всего региона.

Новая коллегия была создана 16 февраля, а Веселаго стал ее исполнительным секретарем. Его полномочия незамедлительно подтвердил главнокомандующий русскими войсками Северной области в Архангельске Сомов, который теоретически пока обладал всей полнотой военной власти. Таким образом, отношения Народной коллегии с централизованной советской властью с самого начала не были четко определены.

Приблизительно 18 февраля ситуация еще более осложнилась в связи с получением известий о возобновлении немцами военных действий против России, что подтвердило наихудшие опасения как представителей союзников, так и российских официальных лиц в Мурманске. Это заставляло ожидать появления немецких войск на петроградском участке Мурманской железной дороги в любой момент. Общее ощущение опасности порождало чувство солидарности между русскими и союзниками, столь резко контрастирующее с антагонизмом и подозрительностью, которыми были отмечены отношения миссий альянса и большевистских лидеров в Петрограде.

Известие о предстоящем прибытии в Мурманск очередного судна «Дора» с продовольствием, предназначенным для американской миссии Красного Креста, побудило Робинса отправить Уордвелла в повторную экспедицию. Посланник отправился в Мурманск 15 февраля, снова в своем личном железнодорожном вагоне, куда и прибыл 20-го. Здесь он обнаружил, что британские власти, потрясенные убийством Кетлинского и возобновлением германских военных действий, развернули «Дору» назад, как только судно достигло мурманского побережья. Хотя позже британцы пересмотрели это решение и попытались отозвать его обратно, они не смогли выйти с «Дорой» на связь, и корабль продолжил возвращение в Англию.

Произошедшее оставило Уордвелла без серьезных дел. Он немедленно отправил отчет о сложившейся ситуации с вопросом о дальнейших действиях, однако к этому времени в Петрограде уже царили хаос и неразбериха. Робинс покинул город раньше, чем была получена телеграмма, и немедленного ответа не последовало. Таким образом, Уордвелл продолжил существование в вагоне на запасных путях железнодорожной станции. Вскоре к нему присоединились Мартин и представитель Американского отделения Ассоциации молодых христиан YMCA, преподобный Джесси Хэлси, которым не удалось найти подходящего жилья.

4 марта к их небольшой группе присоединился еще один член миссии Красного Креста, майор Томас Д. Тэчер в сопровождении большевика-переводчика Иловайского[15]. Как и Уордвелл, Тэчер занимал видное место в нью-йоркской коллегии адвокатов (впоследствии он стал президентом ассоциации адвокатов города Нью-Йорка и судьей Апелляционного суда штата Нью-Йорк) и относился к числу самых способных людей в штате миссии Красного Креста. Робинс отправил Тэчера в Мурманск, чтобы обеспечить ему положение, при котором он мог бы при необходимости покинуть Россию и передать Уильяму Бойсу Томпсону (бывшему главе миссии Красного Креста в России), находящемуся в Соединенных Штатах, отчет о последних событиях и его личных взглядах на ситуацию. Добравшись до Мурманска, Тэчер отправил Томпсону телеграмму с просьбой дать указания о своих дальнейших действиях. Ожидая ответа, он тоже поселился в вагоне, ставшем своего рода американской штаб-квартирой на колесах.

На железнодорожной станции, где проживали американцы, жизнь протекала весьма красочно. Время от времени с далекого юга прибывали поезда с беженцами. Космополитичный Петроград извергал из себя интернациональные элементы, не нашедшие места в мире большевизма. Поскольку свободные помещения в Мурманске отсутствовали, вновь прибывшим оставалось ютиться в товарных вагонах и даже на заснеженных дворах. На взгляд современника, это напоминало Лиссабон времен Второй мировой войны. «Сейчас здесь представлены почти все национальности, – писал Уордвелл в дневнике 5 марта, – это странная конгломератная толпа. Есть французы, итальянцы, англичане, несколько американцев, русские, румыны, чехи, китайцы, работающие на железной дороге, греки и финны… Между составами снуют французские офицеры и солдаты. Несколько итальянских певцов целыми днями исполняют арии в своих вагонах в истинно оперном стиле, а время от времени и перед публикой, отчаянно жестикулируя и стараясь сохранять приличия. Здесь же присутствует известный исполнитель цыганских песен, несколько русских авиаторов, пытающихся улизнуть из России в Америку, профессор математики и повар из американского посольства, приехавший из Вест-Индии и говорящий по-английски с французским акцентом».

Такое положение дел, периодически выправляемое за счет отправки эвакуационных судов, продолжалось в течение всего марта и части апреля. После отплытия очередного корабля с беженцами на станции и в порту становилось относительно тихо и пустынно, но через несколько дней все начиналось снова. 29 марта Уордвелл записал в дневнике: «Жизнь в нашей северной метрополии, куда этой зимой, похоже, стекается вся общественная жизнь России, особенно иностранцы, несколько поутихла после отплытия „Ханте Энд“, но с приближением очередного парохода снова начала закипать. Улицы переполнены аристократически одетыми мужчинами и женщинами, а импровизированные „полевые кухни“ снова приобретают популярность. Людям надоели консервы, приготовление пищи непосредственно в вагонах порождает духоту и беспорядок, поэтому плиты устанавливают между рядами вагонов, а еда готовится на открытом воздухе, хотя ртутный столбик указывает температуру значительно ниже нуля. Единственная опасность заключается в том, что вагоны могут поменяться местами и ужин, когда будет приготовлен, окажется далеко от столовой».

Так или иначе, несмотря на суету и неразбериху, отсутствие жилья, ужасные санитарные условия и суровый климат, жизнь в маленькой северной общине продолжалась. Дело даже доходило до организации своеобразных представлений, раскрывающих таланты русских и иностранных беженцев. Сам Уордвелл участвовал в одном из таких спектаклей, поставленном британским контингентом. Фактически он возглавил программу, сыграв на фортепиано «Офелию» Невина. Вспоминая об операх, балетах и концертах, часто посещаемых в Петрограде, Уордвелл вернулся в свой вагон, потрясенный художественной ограниченностью собственных соотечественников. «Только англосаксы могли всерьез воспринимать это действо, – записал он с содроганием, вспоминая представление. – Это худшее преступление, которое было совершено в России!»

Однажды (14 марта) Тэчер в сопровождении Иловайского присутствовал на заседании Исполнительного комитета Совета. По какому поводу состоялся этот визит и что на самом деле там было сказано, мы уже никогда не узнаем. Известно лишь, что Тэчера попросили высказать мнение о текущей ситуации (Иловайский выступал в роли переводчика). Х.Э. Дулиттл, американский вице-консул в Стокгольме, 13 сентября сообщал госсекретарю о беседе с капитаном Иловайским относительно встречи союзников с Мурманским Советом: «Иловайский долго говорил по-русски, предположительно переводя Тэчера, а в действительности цитируя Троцкого…» – в том смысле, что «Соединенные Штаты никогда не позволят произойти такой высадке и настаивают на быстрейшем признании Советов и их политики». Очевидно, Тэчер заподозрил, что его переводят неправильно, и возмутился. «Иловайский немедленно телеграфировал суть в штаб-квартиру большевиков и через их пресс-бюро передал эту информацию во все газеты как исходящую из замечаний майора Тэчера и как общее мнение всех аккредитованных американских представителей. Кроме того, Иловайский рассказывал Мэддину Саммерсу, генеральному консулу США в Москве, о нескольких случаях, когда он, Иловайский, и Рэймонд Робинс из миссии Красного Креста манипулировали большевистской прессой и «действовали исходя из своего понимания права, невзирая на то что могли бы войти в конфликт с политикой аккредитованных американских представителей».

Эта версия, какой бы ни была истина, неизбежно поднимает неудобный вопрос: сколько же еще раз американские представители, большинство из которых не знали языка окружающей политической жизни, были введены в заблуждение своими переводчиками, добавившими лишнюю путаницу и недоразумения, которых и без того хватало? Точного ответа на этот вопрос мы никогда не узнаем, но то, что изложение американской позиции в целом в значительной степени могло искажаться русскими переводчиками, преследующими те или иные интересы, вряд ли вызывает сомнение.

В конце концов Тэчер получил телеграмму от Томпсона, в которой ему предлагалось отправиться в Лондон и проинформировать мистера Дуайта Морроу[16], что уловка Иловайского была направлена против британцев и, очевидно, вызвала у них сильное недовольство. Несомненно, Иловайский работал переводчиком в миссии Красного Креста с благословения советских властей и, следует предположить, являлся большевистским агентом. Но и сами британцы не были полностью безупречны в отношении очевидного желания Иловайского бросить яблоко раздора между ними и американцами. За два дня до встречи с исполнительным комитетом Уордвелл нанес визит в британское консульство вместе с Иловайским, после чего записал в дневнике: «Там было много англичан. То, что они говорили прямо в присутствии Иловайского, просто ужасно. У них совершенно нет чувства такта». Это не было первой жалобой американцев на нежелание англичан скрыть свое презрение и пренебрежительное отношение к ситуации в России.

Тэчер вернулся в Соединенные Штаты на судне, которое вышло из Мурманска 22 марта. Изначально Уордвелл предполагал покинуть Россию вместе с Тэчером, однако 16 марта он получил сообщение от Томпсона, в котором ему советовалось временно задержаться, поскольку у него может появиться важное поручение. Вскоре к этому сообщению прибавилась телеграмма от Робинса (ныне находящегося в Москве), в которой ему предлагалось вернуться в Петроград и закончить работу в миссии. Таким образом, Уордвелл оставался в Мурманске до 30 марта.

Однако вернемся к развитию политической ситуации на севере. Опасения официальных лиц союзников в связи с сообщениями об окончательном кризисе в Брест-Литовске в конце февраля усилились из-за одновременного поступления первых расплывчатых и искаженных сообщений о гражданской войне, разразившейся в Финляндии. Военные действия между белыми и красными силами в этой стране вспыхнули в середине января, когда финские коммунисты попытались захватить власть по всей Финляндии, следуя прецеденту, созданному большевиками в Петрограде. 28 января вооруженные формирования левых сил и коммунистов Финляндии захватили власть в Хельсинки и вынудили бежать некоммунистическое правительство. Будущий маршал Карл Густав Маннергейм, которому свергнутое правительство поручило защиту новой независимой республики от коммунистической экспансии, столкнувшись с безнадежным превосходством красных на юге, отправился в северо-центральную Финляндию и приступил к созданию в этом районе ядра национального сопротивления краснофиннам и поддерживающим их большевизированным русским воинским частям. Благодаря быстрым и смелым действиям Маннергейму удалось разоружить недовольные российские гарнизоны в непосредственной близости от его наспех импровизированной штаб-квартиры[17]. К середине февраля вся северо-центральная Финляндия, включая финско-шведский пограничный пункт Торнио-Хапаранда, расположенный в начале Ботнического залива, находилась в руках Маннергейма.

Не существовало объективных причин, по которым первоначальный успех Маннергейма мог бы встревожить русских и представителей союзников. Этот бывший царский офицер с длинным и достойным послужным списком не являлся ни сторонником Антанты, ни Германии: он был настроен чисто «профински». Изначально Маннергейм не имел никаких намерений обращаться к немцам за помощью и даже не предполагал, что в феврале 1918 года подобные обращения уже поступали из других финских кругов. Красные, которых решительно поддерживал новый советский режим в близлежащем Петрограде, обладали потенциальным численным преимуществом, поэтому решение задачи, стоявшей перед Маннергеймом в феврале 1918 года, а именно освобождение всей южной части Финляндии от коммунистического контроля, требовало крупной, но чрезвычайно опасной операции, которая, несомненно, повлекла за собой полную отдачу всех имеющихся ресурсов. Беспричинное принятие на себя каких-либо дополнительных и не связанных с этим предприятием обязанностей на другом направлении, например наступление на участке Мурманской железной дороги или на позиции союзников в этом регионе, было бы последним, что могло прийти Маннергейму в голову на начальном этапе гражданской войны в Финляндии, даже если бы у него и присутствовала политическая мотивация.

Ни для кого не секрет, что на момент возобновления немецкого наступления на Россию Маннергейм уже частично использовал (не исключено, что со временем мог бы использовать и полностью) подготовленный немцами финский егерский батальон, известный как Konigliches Preussisches Jagerbatallion 27. Это подразделение состояло примерно из 1800 молодых финнов, которые, стремясь освободить свою страну от российского владычества, прошли подготовку в немецкой армии в первые годы войны и были на короткое время задействованы немцами для ведения боевых действий на Восточном фронте под Ригой в 1916 году. После захвата власти большевиками в Петрограде и провозглашенной в конце года декларации независимости Финляндии[18] немцы незамедлительно согласились репатриировать это подразделение на родину вместе со всем вооружением. Около 60 егерей уже к середине февраля тайно вернулись на родину и скрытно поступили на службу к белофиннам. Следующий небольшой егерский контингент прибыл в Финляндию 17 февраля, а основные силы прибыли в Ваасу 25-го числа. По настоянию Маннергейма и к большому недовольству личного состава, подразделение не было допущено к действиям в качестве единой боевой единицы. Батальон был расформирован и распределен по вновь созданным армейским частям, причем главным образом егерей использовали в качестве офицеров-инструкторов и командиров. Будучи всем сердцем и душой преданы Финляндии, эти люди ни в коем случае не могли быть сторонниками германской военщины.

К егерям была прикомандирована часть немецких офицеров, занимающих высшие командные должности, для которых у финнов не хватало подходящих людей. Егеря, вероятно, носили форму, по крайней мере частично похожую на форму немецкой армии. Этого, вместе с примесью немецких имен, было, возможно, достаточно, чтобы у офицеров разведки союзников с самого начала сложилось несколько преувеличенное впечатление о степени участия Германии в финском белогвардейском движении.

Как будет показано в другой главе, некоторые отряды краснофиннов, вытесненные из Центральной Финляндии операциями Маннергейма, отступили в начале марта в зону Мурманской железной дороги, поскольку именно в это время здесь появились разведывательные отряды. Вполне возможно (хотя последующие заявления финского правительства и ставят это под сомнение), некоторыми этими разведотрядами белофиннов командовали егеря. В свою очередь, появились слухи, вскоре распространившиеся в Мурманске, что Мурманская железная дорога, да и сам город подвергаются нападениям или угрозам таковых со стороны «немецко-финских» подразделений под германским командованием. Трудно представить еще какое-нибудь основание подобных сплетен.

Другая предпосылка, которая, возможно, имела какое-то отношение к возникновению опасений союзников относительно действий Германии против Мурманска, заключалась в том факте, что именно в день убийства Кетлинского немецкое Верховное командование приняло решение направить регулярные немецкие вооруженные силы в Финляндию, обосновав это срывом переговоров в Брест-Литовске. Несмотря на то что подготовка войск к переброске проходила в режиме строжайшей секретности, слухи о ней достигли союзнических кругов весьма быстро.

Двойная цель Германии вытекала из стратегической логики ведения военных действий. Во-первых, немцы хотели создать военный плацдарм, с которого Германия могла бы противостоять и срывать любые действия союзников по использованию Мурманска в качестве базы для развития возобновленного военного сопротивления Германии на Восточном фронте. Очевидно, немецкие позиции в Финляндии, на фланге Мурманской железной дороги, сделали бы чрезвычайно уязвимым любое несанкционированное движение из Мурманска в южном направлении. Во-вторых, присутствие немецких войск в Финляндии создавало дополнительную угрозу Петрограду и, таким образом, увеличивало немецкие средства политического давления на непокорных большевиков, на чью добрую волю (с договором или без такового) германское Верховное командование не было склонно особенно полагаться. Первоначальные планы использования этих вооруженных сил не включали никаких наступательных намерений против самого Мурманска или даже против всей Мурманской железной дороги при условии отсутствия каких-либо действий союзников в направлении Петрограда.

Немецкие войска были десантированы на Аландские острова 7 марта, а на материковую часть Финляндии (полуостров Ханко) – 3 апреля. Несколько позже последовала еще одна высадка к востоку от Хельсинки. Все действия Германии сводились к оказанию помощи белофиннам по освобождению юго-западной и юго-центральной частей страны от коммунистического контроля. Немцы ни разу не приблизились к Петрограду ближе чем на 80 миль, не говоря уже о том, что оставались на расстоянии сотен миль от основных участков Мурманской железной дороги к востоку и северу от Ладожского озера.

Не существует свидетельств, что нападение немецких войск на Мурманск входило в планы Германии до высадки там первых регулярных британских вооруженных сил 23 июня 1918 года. Несколько позже, когда союзники уже стали располагать значительными военно-морскими силами в Мурманске, немцы проявили серьезный интерес к получению контроля над соседним Петсамо. К концу июня они безуспешно попытались оказать давление на большевиков, чтобы те, объединившись с белофинским правительством, осуществили совместную вооруженную экспедицию (естественно, под немецким командованием) по изгнанию союзников из Мурманского региона.

Здесь мы опять имеем хороший иллюстративный пример склонности воюющих держав преувеличивать намерения и возможности противника и приписывать ему намерения, выходящие за рамки того, что он на самом деле хочет осуществить, а затем предпринимать противодействие этим воображаемым планам и, таким образом, провоцировать именно такое поведение врага, которого изначально опасались. Ни в марте, ни в апреле серьезной угрозы нападения финнов под немецким командованием на Мурманск просто не существовало. Однако англичане и французы в течение нескольких недель вели себя так, словно такая опасность действительно присутствует.

Первые вводящие в заблуждение слухи и сообщения о немецкой угрозе начали доходить до Мурманска в конце февраля, как раз во время создания Народной коллегии и установления тесного сотрудничества между местными властями и представителями союзников в порту.

Последние дни февраля, отмеченные непрерывным потоком сенсационных и тревожных сообщений (как ложных, так и правдивых), что немцы наступают на Петроград, столица эвакуируется и правительство бежит в Москву и прочее, естественно, стали временем возникновения общественных беспорядков и, как следствие, волны арестов, прокатившейся по Мурманску[19]. В течение нескольких дней предполагалось, что Россия не примет немецкие условия и мира не будет, Мурманск, отрезанный от остальной России, вскоре окажется «сам по себе» и столкнется так или иначе с прямым нападением Германии. Советские власти в Петрограде на тот момент оказались слишком измотанными, чтобы достоверно информировать отдаленные аванпосты советского мира о происходящем или давать какие-либо подробные указания. В этих обстоятельствах не было ничего удивительного в том, что как союзники, так и российские власти в Мурманске предприняли независимые меры, призванные обеспечить возможность противостояния угрожающей опасности.

Со своей стороны в последние дни февраля Кемп телеграфировал в Лондон о необходимости немедленно направить в Мурманск военный контингент численностью 6000 человек. Адмирал проинформировал Мартина и, без сомнения, французского представителя об этой просьбе и попросил заручиться поддержкой собственного военного руководства. Британское правительство, испытывавшее трудности с поиском адекватных сил для Западного фронта в свете предстоящего немецкого наступления, не удовлетворило просьбу Кемпа, однако отправило в Мурманск второе военное судно – броненосный крейсер «Кокрейн», а также призвало французов и американцев последовать их примеру и направить в этот регион собственные военные корабли.

Этот призыв поступил правительству Соединенных Штатов в форме меморандума посольства Великобритании в Госдепартамент. На основании доклада адмирала Кемпа утверждалось, что… «там [в Мурманске] сложилась серьезная ситуация из-за настроя большевистского гарнизона против союзников и из-за сообщений о намерении финнов, действующих по наущению немцев, наступать на железную дорогу Петроград— Мурманск». Меморандум был представлен в неподходящий момент: 5 марта, то есть в то время, когда умы политического истеблишмента Америки были заняты кризисом, вызванным предложениями союзников о японской интервенции в Сибирь. Не имея ни должной предварительной подготовки, ни соответствующих разъяснений, этот призыв вызвал ожидаемую отрицательную реакцию Вашингтона (без сомнения, согласованную с президентом): в настоящее время ни один американский военный корабль не будет отправлен в Мурманск. В отличие от американцев, французы тут же ответили на меморандум немедленной отправкой на Русский Север тяжелого крейсера «Амираль Об», прибывшего в Мурманск в середине марта.

Мурманский Совет тем временем так же по-своему отреагировал на волнения последних дней февраля. 1 марта он отправил советским властям в Петроград телеграмму, возымевшую затем весьма серьезные последствия. Ее текст был следующим: «Возобновившееся нападение немецких империалистов и капиталистов дает основания для беспокойства за безопасность Мурманского региона и железной дороги. Мурманский Совет, озабоченный их защитой от любых нападений, создает социалистические вооруженные силы. Широко циркулируют слухи о возможном появлении финских белогвардейских и немецких партизанских отрядов в районе железнодорожных путей. Представители миссий дружественных держав – французской, американской и английской, – находящиеся в настоящее время в Мурманске, продолжают демонстрировать неизменно благожелательное отношение к нам и готовность оказать содействие, начиная от поставок продовольствия и заканчивая вооруженной помощью. Мурманский Совет, охраняя завоевания пролетариата, тем не менее не способен самостоятельно решить вопрос об обороне региона и железной дороги и запрашивает указания у центральной советской власти, особенно в части, касающейся форм, в которых может быть принята помощь дружественных стран. Чешские и французские отряды численностью около 2000 человек, репатриируемые сейчас во Францию, следуют в настоящее время по Мурманской железной дороге».

Представляется, что численность упомянутых в телеграмме чешских и французских отрядов сильно преувеличена. Скорее всего, после краха румынского фронта и германо-румынского перемирия имело место перемещение французских военных советников по техническим вопросам и, возможно, одного или двух артиллерийских подразделений через Россию во Францию, и некоторые из них по состоянию на 1 марта находились на пути в Мурманск. Не имеется никаких подтверждений тому, что в это время на железной дороге обнаружены какие-то чехи. Вполне вероятно, что речь шла об отряде сербов, также находящемся в процессе репатриации. Британский консул Холл 2 марта сообщал представителям Мурманского Совета, что отряд из 50 английских солдат находится в Кеми, то есть приблизительно на полдороге от Петрограда до Мурманска, а более крупный отряд ожидается через два дня. К чему это относилось, совершенно неясно, но других свидетельств чего-либо подобному просто не существует. Кемь – порт на Белом море. Если даже предположить, что сказанное Холлом относится к какому-то личному составу на британском судне, следует вспомнить, что Кемь, как и Архангельск, обычно в это время года полностью скована льдом. Все вышесказанное лишний раз иллюстрирует неразбериху и хаос того времени.

Характерным примером тогдашней путаницы может служить и то, что телеграмма Мурманского Совета дошла в Петроград до Троцкого почти одновременно с вводящей в заблуждение телеграммой Карахана из Брест-Литовска, которая заставила большевистских лидеров поверить в неудачу советской делегации, а также и в то, что немцев ничто не удерживало от продолжения марша на российскую столицу и, вероятно, на Москву. Ответ Троцкого в Мурманский Совет, отправленный вечером того же дня (то есть 1 марта), был, очевидно, составлен в тот короткий период, пока сохранялось недоразумение. Таким образом, Троцкий писал его, находясь под ошибочным впечатлением, что немецкое наступление вот-вот будет продолжено и падение Петрограда практически неизбежно. Первые же предложения телеграммы ясно это отражают. Сообщение, которому было суждено стать ключевым фактором в последующем развитии мурманской ситуации, гласило следующее:

«Мурманскому Совету, 1(14) марта, 21 ч 25 мин

СРОЧНО

Мирные переговоры, по-видимому, прерваны. Петрограду угрожает опасность. Были приняты все меры для защиты города до последней капли крови. Ваш долг – сделать все, чтобы защитить Мурманскую железную дорогу. Того, кто покидает свой пост без боя, считать предателем. Немцы наступают небольшими отрядами. Сопротивление против них возможно и обязательно. Ничего не оставлять врагу. Эвакуировать все, что имеет хоть какую-то ценность, в случае невозможности – уничтожить. Принимайте любую помощь от союзных миссий и используйте все средства, чтобы воспрепятствовать продвижению грабителей. Совет должен подавать пример мужества, твердости и эффективности. Мы сделали все возможное для установления мира. Сейчас на нас нападают бандиты, и мы должны спасти страну и революцию…

Народный комиссар Троцкий».

Поскольку это послание стало формальной основой для большей части последующих действий Мурманского Совета, приведших к установлению тесного сотрудничества с союзными державами и, в конечном счете, к полному разрыву с большевиками, неудивительно, что оно подверглось ожесточенным нападкам сталинистских историков и использовалось в качестве одного из инструментов разоблачения Троцкого. Собственная работа Кедрова представляет собой интересный пример прогрессирования искажений в трактовке личности Троцкого советскими историками по мере укрепления личной власти Сталина. Если в издании очерков «Без большевистского руководства» 1930 года логика и предпосылки отправки телеграммы в Мурманский Совет просты и понятны, то в статье 1935 года, посвященной пятнадцатой годовщине окончания Гражданской войны на севере, действия Троцкого в оскорбительной форме изображаются как совершенно недисциплинированный, крайне подозрительный и даже предательский акт («Правда» от 21 февраля 1935 г.).

В своей книге Кедров утверждал: «Телеграмма, составленная в несколько панических тонах, отражала преобладающее недоумение в советских кругах в связи с возобновлением немецкого наступления. Телеграмма, несомненно, была серьезной политической ошибкой, поскольку она 1) обязывала получателей принимать любое сотрудничество со стороны империалистов Антанты, а не ограничение этого принятия какими-либо условиями; 2) внесла путаницу в отношения между Советами Мурманска, Олонецкой и Архангельской губерний, поскольку уполномочила Мурманский Совет единолично вести переговоры с „союзниками“, взять на себя руководство обороной всего обширного региона и охранять всю Мурманскую железную дорогу, не проинформировав другие провинциальные центры о принятых мерах; 3) узаконила деятельность лиц, пытавшихся создать общий фронт с „союзниками“…»

Высказав эти соображения, Кедров перешел к рассмотрению господствовавшей в то время общей партийной линии в отношении принятия помощи от союзников, включая заявления самого Ленина и Троцкого, и продемонстрировал, что эта партийная линия никогда не предусматривала фактического приглашения иностранных вооруженных сил на территорию Российской Советской Республики. Таким образом, заключил Кедров, Троцкий, составляя эту телеграмму, «…немного отклонился вправо от линии, установленной Центральным комитетом, и это небольшое отклонение, мизерное само по себе, состоящее из единственного избыточного выражения „какую бы то ни было [помощь]“… без каких-либо изменений или исключений, имело чрезвычайно серьезные последствия, поскольку насаждало в сознании рабочих и крестьянских масс иллюзию возможности ведения революционной войны против германских империалистов бок о бок с разбойниками англо-французского империализма».

Едва ли можно сомневаться в том, что анализ Кедрова по существу верен, если рассматривать его применительно к общей политике Центрального комитета того времени. Нет никаких оснований полагать, что в условиях Брест-Литовского кризиса даже Ленин был бы склонен дать согласие на любое выдвижение регулярных войск союзников на территории, куда уже «положило глаз» советское правительство. Объяснялось это достаточно просто: Ленин смотрел на союзников как на ничуть не меньшее, а даже как на более грозное и опасное зло, нежели сами немцы. Главная его цель заключалась в получении «передышки» за счет уступок по Брест-Литовскому договору, в течение которой можно было бы укрепить советскую власть. В любом случае Центральный комитет не учитывал в своих директивах каких-либо непредвиденных обстоятельств, кроме согласия Германии на советскую капитуляцию. Таким образом, не могло существовать никаких общих политических предпосылок, согласно которым можно было бы обосновать ввод союзных войск на советскую территорию.

Несколько позже мы увидим, что и Троцкий, и Ленин могли бы зайти довольно далеко, пассивно соглашаясь с присутствием союзных войск на Мурманском побережье, хотя они всегда и придерживались формальной позиции протеста. Но это было в то время, когда высадка уже являлась свершившимся фактом, не поддающимся изменениям. Более того, советские лидеры имели причины не стремиться к слишком острому и окончательному конфликту с союзными правительствами[20].

На следующий день после получения телеграммы Троцкого Веселаго, не теряя времени, созвал новое заседание Народной коллегии с участием представителей союзнических миссий для выработки более конкретной программы совместной обороны региона. Следует отметить, что предполагаемая опасность заключалась в первую очередь в воображаемой угрозе со стороны Финляндии, а не в возможности продвижения немцев вверх по железной дороге с юга. На встрече со стороны союзников присутствовали адмирал Кемп, британский консул, и французский военный представитель капитан Шарпантье. Все закончилось одобрением так называемого «устного соглашения», которое после некоторой доработки в ходе одного или двух последующих заседаний включало следующие пункты:

1. Мурманский Совет следует считать верховной властью в Мурманском регионе.

2. Верховная военная власть должна находиться в руках Военного совета, состоящего из одного представителя Совета, одного британца и одного француза.

3. Французы и британцы не вмешиваются во внутренние дела региона, но должны надлежащим образом информироваться обо всех решениях Совета, имеющих общую применимость.

4. Французы и британцы делают все, что в их силах, для обеспечения региона продовольствием и другими материалами.

Это соглашение было принято адмиралом Кемпом при условии одобрения его правительством (было ли такое одобрение когда-либо получено, так и осталось неизвестно). В любом случае военное сотрудничество развивалось в предусмотренном русле, и Мурманский Совет считал соглашение полностью легитимным. Сразу же стоит отметить, что правительство Соединенных Штатов никоим образом не было к нему причастно.

Из книги Кедрова следует, что на заседании 2 марта Кемп сказал следующее: «Я передам своему правительству условия соглашения, при этом отмечу, что согласен с его положениями и готов оказывать помощь со своей стороны до получения ответа из Лондона». На следующий день адмирал заявил: «Я передал ваши условия, но пока не получил ответа на свою телеграмму. Могу уверить, что британское правительство готово оказывать помощь для обороны региона. Что же касается других мер, то я пока не получил каких-либо полномочий».

Содержание устного соглашения было кратко изложено в вышеупомянутой статье Кедрова в «Правде». В более поздней статье на эту же тему он заявлял, что Военный совет, ставший высшей военной инстанцией, был создан с согласия и ведома Троцкого. Этому утверждению не приводится никаких доказательств, поэтому его, вероятно, следует воспринять как преднамеренное пропагандистское искажение.

В последующие дни был официально сформирован Военный совет, первоначальными членами которого стали лейтенант В.Н. Брикке (старший офицер на «Аскольде») со стороны русских, капитан Фосетт со стороны британцев и капитан де Лагатинери со стороны французов. В самую последнюю минуту выступил Веселаго, выдвинув дополнительное условие обязательного присутствия на заседаниях Военного совета трех комиссаров, представляющих соответственно Мурманский Совет, Совжелдор и Центромур в качестве наблюдателей. Это требование, явно отражающее разобщенность среди русских, а также острую подозрительность, с которой моряки и более радикальные лидеры профсоюза железнодорожников по-прежнему относились к союзникам, хотя и крайне неохотно, было удовлетворено.

За созданием Военного совета последовало возобновление деятельности союзников в Мурманске. 7 марта сюда пришел британский «Кокрейн», а 19-го – французский «Амираль Об». Это значительно усилило военно-морские силы союзников (линкор и три крейсера)[21], не считая более мелких судов, и обеспечило им явное военное господство над местной ситуацией.

Что еще более важно, 6 марта, за день до прибытия «Кокрейна», адмирал Кемп высадил на берег небольшой контингент морских пехотинцев с «Глори», а примерно еще через день к ним присоединились и пехотинцы с самого только что прибывшего «Кокрейна». Установить точное количество личного состава не представляется возможным, но вся десантная группа, скорее всего, насчитывала не более 200 человек. Эти солдаты просто разошлись по прибрежным баракам для поддержки любых военных действий за пределами досягаемости корабельных орудий. По конфиденциальной информации Мартина, британский десант состоял из приблизительно 200 военнослужащих, которые не принимали никакого участия в управлении портом или в поддержке общественного порядка, хотя и были случаи, когда Кемпу приходилось угрожать, что они будут использованы, если местные власти не предпримут надлежащих действий. Другими словами, присутствие британцев в некотором смысле соответствовало присутствию отряда союзных легионеров славянской национальности (либо чехов, либо сербов)[22], расквартированных в Коле и находящихся под французским командованием. По-видимому, в условиях брест-литовского кризиса их пока держали в прибрежных казармах и не подвергали эвакуации, полагая, что наличие на берегу союзнических сил окажет некий стабилизирующий эффект.

В случае противостояния с немцами адмирал мог бы усилить оборону немалым числом «синих курток»[23], однако Кемп не имел права разделять исполнительное командование русскими войсками, а также и не забывал, что его главная задача заключалась в обеспечении безопасности русских военных кораблей, репатриации моряков и беженцев и в сохранении запасов союзников на складах Архангельска.

Высадка британских морских пехотинцев была проведена очень тихо и без фанфар. О ней не делалось публичных заявлений и, следовательно, никаких официальных разъяснений стоящих за этим мотивов также не последовало. Не сообщалось об английском десанте и в западной прессе, поэтому у нас нет никаких данных, когда именно про него стало известно советскому правительству. Полномочия адмирала Кемпа позволяли ему «использовать все силы, находящиеся под его командованием, для предотвращения беспорядков или анархии на местах, если интересы союзников затронуты или они находятся под угрозой». Предположительно он обладал правом предпринимать какие-либо действия под свою личную ответственность исходя из собственного суждения о местной ситуации. Однако разумно подозревать, что эти действия могли быть и связаны с новостями, дошедшими до британского правительства, касающимися перемещения немецких военно-морских сил на север к Аландским островам.