Республика девяти звёзд

39. Старый партизан

Перед вечером Алёшка и Витька снова забежали к Любови Ивановне и Любаше. Они сообщили, что через неделю их отряд будет готов отправиться на виноградник. А Любаша сказала, что к семи часам утра пришлёт совхозный автобус к лагерю. Потом Любовь Ивановна угостила ребят виноградным соком собственного изготовления и поставила перед ними целый таз золотых абрикосов с пушистыми алыми щёчками. Из-за этих абрикосов приятели вышли на улицу, когда солнце уже нырнуло в облака, затянувшие морской горизонт. Облака запылали тревожным красным светом. И всё — белые стены домов, серая гладь тротуаров, стёкла в оконных рамах и даже зелёные, глянцевые листочки деревьев — засверкало огненными красноватыми бликами. Казалось, что море охвачено пламенем и отблески этого пожара делают город необычным и зловещим.

Алёшка вдруг остановился на углу улицы, и худощавое лицо его стало грустным. Он вздохнул.

— Ты что? — удивился Витька.

Алёшка вздрогнул, точно разбуженный от сна.

Наверное, таким кроваво-огненным был город, когда его отбивали от фашистов наши десантники! Только сейчас красные отблески — неподвижные, застывшие. А тогда они корчились, метались… И их хлестали строчки трассирующих пуль. И маленькая девочка кричала на мостовой, а подполковник Владимиров бежал к ней под пулями. И где-то в своей фанерной будке сидел подпольщик Находкин… Сидел и неторопливо ждал, когда ему не надо будет улыбаться врагам! Или он думал о том, удастся ли ему дожить до освобождения, не выследили ли его фашистские ищейки… Это, наверное, очень страшно — сидеть и ждать, целыми днями, неделями, месяцами ждать, не выследили ли тебя? Вслушиваться — не идут ли за тобой фашисты из гестапо?

— Да, это страшно! Это не всякий вынесет, — согласился Витька. — Уже поздно! Пошли скорее!

На Виноградную они вышли, когда вечерний пожар затухал и пепельные тени домов и деревьев протянулись через всю улицу.

Уличка была тихая, поросшая порыжевшим от солнца бурьяном. По обеим сторонам стояли маленькие домики, утопающие в зелени садочков, увитые виноградом.

Дом номер шестнадцать был четвёртым от угла. За штакетной загородкой разгуливал здоровенный мужчина в спортивных шароварах и майке. На руках у него сидела толстенькая девчонка лет четырёх и звонко хохотала.

Алёшка постучал в калитку. Мужчина обернулся. И Алёшке показалось, что он уже где-то видел это красивое, загорелое и чернобровое лицо.

— Да! — проговорил мужчина.

— Нам нужен товарищ Находкин…

— Ну, я — Находкин…

— Не тот! — прошептал Витька. — Этот слишком молодой!

У мужчины, очевидно, был отличный слух, потому что он кивнул головой и сказал:

— А! Вы, наверное, к бате! Батя! — крикнул он. — К вам пришли!

Откуда-то из-за дома вышел человек в сером брезентовом комбинезоне, испещрённом зелёными пятнами. За спиной у человека был ранцевый опрыскиватель. Лицо человека разглядеть было трудно, так как на него падала тень от шляпы.

— Ну что там у вас, обратно, произошло? — удивительно знакомым голосом проговорил человек.

И снял старую шляпу.

— Пётр Сидорович?! Товарищ завхоз?! — удивились ребята.

— Ясно я! А кто же ещё может быть? — проворчал Находкин. — Так что случилось?

— Ничего не случилось… Мы ищем товарища Находкина!

Алёшка ошалелым взглядом смотрел на старика.

— Ну, а я кто? Я и есть, обратно, Пётр Сидорович Находкин! — Завхоз, покряхтывая снял с себя ранец. — Да вы что? Ошалели, ребята! Не понимаете. Я — Находкин, я!

— Тот самый, что при фашистах был подпольщиком? — вмешался в разговор Витька.

— Ну, тот самый!

— Не может быть! Это вы были вроде как сапожником? А на самом деле были партизанским связным?

— Ну, я!

Ребята переглянулись и снова недоверчиво уставились на Находкина. Этот скучноватый человек, хлопочущий по лагерному хозяйству и скрипучим голосом отчитывающий ребят за сломанную скамейку или выбитое стекло, по их мнению, не походил на отважного героя!

— Как представитель советской милиции могу подтвердить — тот самый Находкин, который при немцах был партизанским связным! — вмешался в разговор молодой мужчина. — Так что можете не сомневаться! Здесь дело верное!

И тут мальчишки узнали в этом человеке того самого милиционера, который вместе с Найдой приезжал в лагерь.

— Да что вам всё-таки надо от меня? — с лёгким раздражением в голосе проговорил Пётр Сидорович. — Никак не пойму — зачем я вам потребовался?!

— Вы знали Петю Лебедева? — спросил Алёшка.

— Петю Лебедева? — переспросил Пётр Сидорович глухим голосом. — Как же мне было не знать лучшего связного, Петю Лебедева?

— Расскажите нам о нём! — попросил Витька. — Нам очень нужно! Мы собираем материал для сбора…

Пётр Сидорович стоял неподвижно, точно не слыша Витькиных слов. Потом он вздохнул и кивнул головой.

— Ну что же! Расскажу! Пошли в хату!

Он провёл ребят в маленькую комнатку-боковушку. Она обставлена очень просто — узкая железная кровать, застланная серым одеялом, три стула, небольшой столик. Но одну стену комнаты занимали самодельные стеллажи, заставленные книгами. Строгие ряды книг громоздились до самого потолка.

— Садитесь, ребята! — пригласил Пётр Сидорович, подставляя стулья.

Сам он уселся на кровать и долго раскуривал старую, вы щерблённую, обгоревшую трубку.

— Не привык я, обратно, речи держать! — наконец заговорил Пётр Сидорович. — Оратор и меня плохой. Но как могу — расскажу. — Он затянулся трубкой и выдохнул в потолок облачко дыма. — Когда фашисты стали подступать к нашим гестам, вызвали меня в райком партии и предложили остаться в городе и быть вроде как подпольной почтой, для связи, значит… Предложили эти мне вовсе не потому, что я какой-нибудь геройской жизни человек! Нет. До этого я тридцать лет в порту кладовщиком отработал… Но из себя я человек неприметный, обыкновенный, неброский. Сегодня взглянут на меня, а завтра — забудут… А такие вот неприметные люди и нужны для работы в подполье. Ну, когда пришли фашисты, сбил я себе фанерную будку и начал сапожничать. Будто только о том и думал, чтобы подмётки какому-нибудь фашисту подколотить или сапоги немецкому офицеру наваксить. А на деле ко мне в будку-то из порта паренёк забежит — скажет, что баржи со снарядами пришли. То из партизанского отряда связной заглянет, сообщение оставит. То из самой немецкой комендатуры дивчина-переводчица заскочит — об интересных новостях расскажет. Ну, а я все эти сведения, обратно, передавал куда следует. Я передам, а глядишь, ночью наши самолёты разбомбили баржи! Или партизаны фашистский обоз разгромят — тот самый обоз, о котором переводчица мне сообщила…

Из плавней, из партизанского отряда чаще всего ко мне заглядывал худенький такой хлопчик… Был он не старше вас… Звали его Петей Лебедевым… Оденется он в драные штанишки и старенькую рубашонку, закинет за спину торбу и идёт… Посмотреть со стороны, — побирается, хлебца просит. Много таких ребят-горемык при фашистах по дорогам скиталось… Много раз он благополучно добирался до меня и уходил обратно к партизанам. Но за месяц примерно до освобождения города случилась беда. Побывал у меня Петя, заходил вроде свои старенькие чоботки починить. Поговорили мы обо всём, напоил я его морковным чайком, накормил чем пришлось. Взял он у меня крохотную бумажку — на ней новые огневые точки врага, построенные в порту, были обозначены. И ушёл… А ушёл-то, оказывается, не в плавни, а в наш городской подпольный центр, туда тоже у него поручение было. — Пётр Сидорович глубоко затянулся из трубки и закашлялся. Кашлял он долго и натужно. А потом ребята заметили, что то ли от кашля, то ли от воспоминаний на его глаза навернулись слёзы. — Там его и взяли гестаповцы, взяли вместе со всеми… А через три дня повесили всех в городском сквере. Ночью ребята из порта часового сняли и всех повешенных похоронили в заброшенном блиндаже… Потом уже, когда наши вернулись, всех героев погибших перенесли в сквер и похоронили в братской могиле. И памятник поставили, чтоб, значит, была этим людям вечная память…

Находкин засвистел трубкой. И ребята вдруг разглядели, что его выцветшие серые глаза совсем не скучные. Они были очень живыми, зоркими «умными, эти маленькие глаза, прячущиеся под прищуренными веками.

— А вы? — спросил Алёшка.

— А что — я? — удивился старик. — Я сидел, как прежде, и молоточком, обратно, постукивал. Подпольного центра не стало, но врагу этого показывать невозможно было. Так я от себя давал задания. И листовки мы, как прежде, выпускали, и фашистов били… Мельницу, что муку для врагов молола, на воздух пустили… Может, и неверно что делал, а делал…

— Да как же это так?! — взволнованно заговорил Витька. — Вам же надо было уходить, сейчас же уходить, как только подпольщиков арестовали…

— Уходить я не мог… Не имел права. Я вроде как солдат на посту. Как же я мог уйти?

— Да ведь и вас гестаповцы арестовать могли! А вдруг кто-нибудь из подпольщиков не выдержал и рассказал бы им про вас!

— Никто не рассказал! — Старик строго сдвинул брови. — Не могли рассказать. Не такие это люди были… Никто и словечка фашистам на радость не сказал…

— Да это же герои! Настоящие герои! — выкрикнул Алёшка.

— Конечно — герои! — Пётр Сидорович снова набил свою старенькую трубку. — Наше правительство всех их удостоило высокой награды. Все они посмертно были награждены орденами Ленина…

— А вы? — спросил Алёшка.

— Я?! — старик опустил глаза. — Ну, и меня не обошли. Мне орден боевого Красного Знамени вручили… А что я? Что я перед ними, перед погибшими? Так, старый ворон по сравнению с орлами… Сидел и гвоздики в подошву тюкал…

— Да нет! Нет! — принялись возражать ребята. — Вы же герой, Пётр Сидорович! Вы тоже — настоящий герой! Мы очень просим вас рассказать обо всём этом…

— Рассказчик я неважнецкий, — вздохнул Находкин. — Но о своих погибших товарищах расскажу. И о Пете Лебедеве — ясной душе, всё расскажу, как сумею.

И мальчишки подумали, что Пётр Сидорович, не сговариваясь с Любовью Ивановной, повторил её слова…