Рейс в Эвенкию (путевые заметки)

Что же такое Тура?

Так что же такое Тура? На перо так и просятся привычные фразы, примелькавшиеся на газетных столбцах:

"…Там, где еще недавно стояла непроходимой стеной дремучая тайга, сейчас раскинулся центр Эвенкии — Тура".

Или:

"…В глухой тайге, за тысячи верст от железной дороги расположена столица Эвенкийского национального округа, форпост культуры, будущий город Тура".

Есть некоторая доля истины в этих фразах. Но Туры они все-таки не определяют. Тура проще и будничнее. Столица Эвенкии — это слишком громко для Туры. Кстати, и настоящей тайги вокруг нее нет.

На очень подробной современной карте, изданной Всесоюзным арктическим институтом в 1938 году, вы тщетно будете искать Туру. Туры вы не найдете. Лишь где-то около жирной линии Нижней Тунгуски прилепился крохотный кружок, с надписью мелким шрифтом "Туринская культбаза". Мягко выражаясь, карта не отражает действительности. Здесь сказался; некоторый консерватизм, непростительный для географов. Несколько лет тому назад при впадении реки Кочечумо в Нижнюю Тунгуску действительно стояли одинокие домики культбазы. Но ведь это было несколько лет тому назад. А жизнь властно корректирует карты, корректирует ежегодно, даже ежемесячно.

И вот, на стрелке двух рек постепенно и незаметно возник поселок с электрическим освещением, своей газетой, кино и аэропортом. Он не очень велик по нашим понятиям, но по северным условиям его можно назвать большим поселением, заслужившим право на то, чтобы слово "Тура" на картах писалось жирным шрифтом.

В Туре есть двухэтажные дома, есть коттеджи. Построено здесь за последние годы много, но все же недостаточно: население растет куда быстрее, чем квадратные метры жилой площади. Жилищный вопрос — очень острый вопрос для туринцев. Лес, что окружает поселок, обманчив: из него много не настроишь. Лиственница лесотундры не дает хороших бревен для стройки, их надо сплавлять с верховьев, из Ербогачен.

В Туре немало приезжих. Здесь можно найти и уроженца Крыма, и ленинградца, и омича. Что привлекло их сюда, за тысячи верст от родных мест? Может быть, пресловутый длинный-предлинный "северный рубль?" Есть, конечно, в Туре небольшой процент таких искателей солидных окладов, нагрузок за отдаленность, надбавок за суровость климата. В семье — не без урода.

Старожилы их терпеть не могут и они ищут сочувствия у вновь приехавших. Но находят его редко. Все меньше и меньше становится на нашем севере залетных стяжателей. Их быстро раскусывают и с первой же оказией отправляют туда, откуда они явились.

Зато появились в Туре свои энтузиасты, хорошие и честные люди, полюбившие суровый край, сроднившиеся с ним. В первый же день по приходе в Туру я случайно услышал на берегу разговор между молодой светловолосой девушкой, счетоводом пушной конторы, и пареньком в выцветшей гимнастерке со следами отпоротых петлиц — вероятно, демобилизованным красноармейцем:

— Ну вот, — сказала она, — и караван пришел. Поди, чемоданы уже упаковал? На магистраль наверное, спешишь?

Он рассмеялся:

— Мне спешить некуда. Мне и тут неплохо. На годик еще останусь, а там видно будет. А ты?

— Да и я не тороплюсь. Поработаем еще немножко…

Поработаем еще! Убедительные слова! Ведь работы здесь непочатый край — интересной, живой работы, способной захватить и увлечь человека.

Двадцать пять лет тому назад на территории, занимаемой ныне Эвенкией, значилось несколько родов "бродячих тунгусов". В полном взаимном согласии шаманы, кулаки, русские купцы, полицейские исправники обдирали и грабили трудолюбивый эвенкийский народ. Эвенки не знали, что такое грамота, плуг, жизнь в человеческих условиях.

Но зато какими гигантскими шагами пошел к своему счастью эвенкийский народ после Октябрьской революции. За последние 20 лет эвенки выросли во всех отношениях неизмеримо больше, чем за всю предшествующую историю, исчисляемую веками.

Сейчас Эвенкийский округ имеет уже свои крепкие национальные кадры. Это, прежде всего, — председатели колхозов, простейших производственных объединений. Это — стахановцы-оленеводы, стахановцы-охотники, стахановцы-пахари. Это — председатели кочевых советов. Это — учителя, советские работники, воспитанники Ленинградского Института Народов Севера. Это — слушатели Туринской совпартшколы и колхозной школы. Это — работники факторий. Это — крас-ночумцы.

На улицах Туры почти невозможно встретить неряшливо одетого эвенка. В жаркие дни коренные туринцы гуляют в белых костюмах. Волейбол стал любимой игрой эвенкийской молодежи.

Теперь — несколько цифр и фактов. В Эвенкии учится 94 процента детей и 87 процентов взрослых. 98,2 процента чумохозяйств округа работает коллективно — в простейших производственных объединениях. 37 семейств эвенков получают пособие от государства по многосемейности, 4 национальных колхоза перешли на оседлость. Райисполком завален требованиями: открыть школы во всех населенных пунктах. В округе насчитывается до 100 стенных газет, кроме того, выходит печатная газета "Эведи омакта ин" ("Эвенкийская новая жизнь"). Немало огородов распахано в Туре, Ванаваре, на глухих факториях. Жители получают устойчивые урожаи овощей.

В эвенкийской газете можно встретить такие объявления:

"Туринская молочно-животноводческая ферма предлагает организациям и частным лицам для посадки рассаду капусты всех сортов, а также огурцов, свеклы, помидоров, корней лука-батуна".

И это в тех местах, где очень долго, подозрительно долго "ничего не росло"!..

Мы уже говорили, что Тура — очень своеобразное поселение. Недалеко от совпартшколы — полянка. На полянке — столб с надписью "Банковский переулок". Позвольте, где же переулок? Никакого переулка еще нет. Но он будет. Лес для домов, которые появятся на этой полянке, уже заготовляется.

Студентки Туринской совпартшколы на улицах Туры.

Около кино, где время от времени демонстрируются новые фильмы, собираются совпартшкольцы и танцуют национальный танец "ихарьйо". Это очень простой танец, состоящий из одного "па". Очень древний танец "ихарьйо!" Лет ему, наверное, столько, сколько живет эвенкийский народ.

Припоминается еще такой забавный эпизод. В Туре есть телефон. Я позвонил и попросил соединить меня с совпартшколой:

— Назовите номер, — ответила телефонистка.

— Да я не знаю номера. Я приезжий.

— Без номера не могу соединить. Раз порядок установлен, давайте подчиняйтесь.

Нечего делать, пришлось разыскивать телефонную книжку. Книжки, разумеется, не нашлось. Ее заменял лист бумаги, на котором без особенной тесноты разместились номера всех абонентов. Надо думать, что телефонистка помнила номера наизусть от первого до последнего. Но порядок есть порядок! Соединять по номерам как-то солиднее — напоминает большой город.

В Туре есть свой музей. Он помещается в одной из комнат большого школьного здания. Экспонатов в нем пока что немного, но они весьма интересны. Через них как бы проглядывает будущее Эвенкии. Это будущее — в кусочках угля, который можно найти чуть ли не на всех 78 миллионах гектаров ее территории. Есть тут куски свинцовой руды, очень тяжелые на вес. Глаза геолога загораются при виде разложенного в самодельной витрине исландского шпата. Килограмм его, говорят, стоит до 250 рублей золотом. Есть экспонаты, отражающие настоящее, сегодняшний день. Это — пушнина, пахнущая нафталином, это — овощи, выращенные в Туре. Это — диаграммы коллективизации местного населения. Это — работы школьников-рисунки, вышивки, модели.

А в углу комнаты — прошлое. Шаманский бубен. Парадный костюм шамана. Самодельные ножи, нехитрые ловушки, которыми зверя обмануть трудно, а поймать еще труднее.

В общем, туринский музей, еще не на высоте. Но самый факт его существования весьма отраден и показателен.

За обедом в местной столовой я разговорился с одним из туринских старожилов. Разговаривали, разумеется, о Туре. Я расхваливал ее, старожил расхаивал, но не очень сильно и не очень искренно — очевидно, только из духа противоречия.

— Мне кажется, — сказал я, — что в недалеком будущем — ну лет, скажем, через пять — шесть — Тура из поселка превратится в большой город.

Мой собеседник нашел такую постановку вопроса в корне неправильной.

— Будет ли Тура городом? — неожиданно разгорячился он, — конечно, в общепринятом смысле она может не стать таковым и через десять, лет. Жителей в ней маловато. Но не забывайте где она расположена. А если отбросить количество жителей, то мы уже сейчас живем в городе. Давайте посмотрим, что есть в Туре…

И он, загибая пальцы, принялся перечислять признаки, по его мнению дающие Туре право называться городом. Пальцев обеих рук скоро нехватило. Вот что он нашел в Туре: электростанцию, клуб, больницу, среднюю школу, кирпичный завод, столовую, пристань, детские ясли и детский очаг, телефонную станцию, типографию, несколько лавок и ларьков, радиостанцию, совпартшколу и колхозную школу, молочную ферму, огородное хозяйство, спортплощадку, строящийся теннисный корт, окружной музей лесопильный заводик и многое другое…

Правда, пристань существовала в самом зачаточном состоянии, линия Туруханск — Тура не была еще нормально действующей воздушной магистралью, а электростанция ремонтировалась гораздо чаще, чем этого хотелось бы жителям Туры, — но в общем мой собеседник был по-своему прав.

Да, интересная и умная жизнь кипит у слияния двух рек, в поселке, откуда до ближайшей железнодорожной станции 2300 верст, в поселке, около которого можно встретить медведя…

И когда теплым летним вечером закончилась выгрузка, а первый гудок собрал на берег толпу провожающих, я испытал чувство, очень похожее на грусть. Мне стало жаль расставаться с Турой. Кое-где уже зажглись огоньки ламп. Над рекой звучали песни, пела гармонь, слышался мерный всплеск весел: с того берега возвращались с прогулки совпартшкольцы. Из нижнего салона доносились взрывы хохота; там ужинала команда, вернувшаяся с выгрузки. Неожиданно в вечернем воздухе громко, звучно запела скрипка: радист Костя решил на прощанье дать концерт и включил динамики.

Ну, вот и кончен рейс, — задумчиво сказал помполит, незаметно подошедший сзади, — через полчаса снимемся с якоря. А я бы побыл здесь еще денек-два…

…Третий гудок. Его слышно, наверное, километров за двадцать, а то и тридцать — такая тишина разлита в вечернем воздухе.

— Счастливый путь, — кричат с берега, — приезжайте еще!

Медленно идет из воды толстая якорная цепь. Два удара колокола — якорь поднят.

— Тихий, вперед.

— Полный.

Прощай, Тура! Зеленый мыс уже наплывает на твои домики, закрывая их своей непроницаемой для взора толщей. Прощай, Тура!

…А за пять тысяч километров плотный, приземистый человек говорит своему секретарю: "Браток, отправь-ка радиограмму".

Точки и тире бегут через эфир, разыскивая наши задымленные антенны. Антенны ловят их и спускают по проводу в каюту радиста.

Радист легко переводит с языка телеграфного кода. Карандаш проворно бегает по бумаге. Лицо Кости расплывается в широкую улыбку. Закончив прием, он опрометью бросается вон из каюты на палубу, на мостик.

— Читайте! — кричит он, размахивая белым листком.

Мы читаем:

"Передайте наше искреннее пожелание дальнейших успехов команде теплохода, командному составу по поводу удачного завершения рейса в Туру. Папанин, Белахов".

…Убегают назад берега. Волны расходятся за кормой. Может быть через год, в эту же пору, мы придем сюда вновь, пройдем проторенной водной дорогой в Эвенкию. Нас встретят, как желанных гостей. И от этой мысли, и от того, что рейс завершен удачно, и от того, что в воздухе чудесно пахнет лиственницей, хочется петь громко, громко, так, чтобы, размноженное горным эхо пение неслось бы над караваном, над лесом, над простором сильной и большой реки.