Рейс в Эвенкию (путевые заметки)

Экскурсия по карте

Суматошные, горячие дни! Солнце печет совсем по-летнему, только темные лужицы остались на берегах там, где еще вчера были хрусткие, игольчатые льдины. Енисей — полноводный, бурный, вздувшийся — несет вырванные с корнем деревья, бревна, огородные плетни, всякую всячину, накопившуюся за зиму на берегах.

Надо торопиться. Надо ловить дни половодья. И нот — все торопятся. День и ночь на пристани слышны свистки пароходов, лязг якорных цепей и гулкая перекличка капитанских рупоров. Снабженцы с тугими брезентовыми портфелями носятся от пристани к конторе, от конторы к складам. Их ругают за то, что не во-время доставлена картошка, за то, что нехватает канатов и вообще за то, что вода вот-вот начнет падать, а конца погрузки еще не видно.

Один опытный капитан, участник многих экспедиций, сказал мне однажды:

— Со времени погрузки каравеллы Колумба получается так, что для окончания всей подготовки к отплытию всегда нехватает ровно одного дня. Но боже вас упаси от проявления слабохарактерности в этом скользком деле! Попробуйте задержать отплытие на день — окажется, что нужен еще денек для ликвидации на корню кое-каких мелких недоделок. Так, откладывая отдачу концов со дня на день, вы с большим опозданием выходите в рейс. И что же? На второй день пути приходит, скажем, боцман. Лицо у него виноватое. Некоторое время он мнется, потом выпаливает: «Неладно получилось, товарищ капитан. Брезенты-то для люков мы в порту оставили. Да и обтирочной ветоши для машин на рейс нехватит…» Поэтому мой совет: назначен срок — выходи. От задержки толку не будет.

Руководство нашего каравана, очевидно, не следовало этому мудрому правилу. Отплытие было отложено сначала на десять часов, потом еще на сутки. Наконец, когда провожающие, потеряв всякую надежду когда-нибудь расстаться с нами, разошлись с пристани, теплоход торопливо дал отходные гудки. Поползли назад причалы, бывший старый собор с вывеской «Аэроклуб», склады, крытые железом. Облако пыли, что постоянно окутывает город в жаркие дни, отступило за корму, и сразу стало легче дышать.

Караван вышел на фарватер. Баржи, счаленные за кормой «Красноярского рабочего», осевшие в воду по самую ватерлинию под тяжестью товаров и продуктов, предназначенных для факторий Эвенкии, вытянулись в длинную цепочку. В их трюмах лежали горы мешков с мукой, штабеля папиросных ящиков, боченки с маслом, кипы мануфактуры, проволочные сетки для зверопитомников, охотничьи ружья, книги, аэросани и множество других вещей, о которых в накладных коротко говорится: «разный груз». Весь этот «разный груз» нам предстояло поднять по рекам Подкаменной и Нижней Тунгускам — двум сестрам богатыря Енисея.

Перед выходом в рейс я бегло просмотрел карты. Подкаменная Тунгуска впадает в Енисей как раз в том месте, откуда одинаково далеко и до Красноярска и до Игарки. Ее извилистая линия отходит от Енисея вправо и теряется за пределами края. Нижняя Тунгуска величественна даже на карте. Жирная черта ее устья начинается около Туруханска и, постепенно утоньшаясь и разветвляясь на десятки артерий, уходит вглубь, на восток, к верховьям великой сибирской реки Лены, почти соединяясь с ней у Киренска. Длина этого крупнейшего притока Енисея приближается к 3500 километрам. Немного короче Волги, длиннее Ганга, почти в два с половиной раза длиннее Рейна — вот какова Нижняя Тунгуска!

…Давно уже остался позади Красноярск. Исчез за поворотом Енисея чудесный Есаульский бор, смолистый аромат которого ветер донес к нам с берега. Бурная весенняя вода пронесла караван мимо Атамановского «быка» — крутой скалы, у подножья которой вьются воронки водоворотов. Приближался Казачинский порог.

Вспоминается фраза из учебника географии: «в СССР крупные пороги находятся на реках Енисее, Ангаре и других». Казачинский порог — не самый крупный из ангарских и енисейских порогов, но и он достаточно внушителен.

…Все быстрее и быстрее мчит Енисей свои воды. Все ближе сходятся берега — бурые, каменистые, заросшие тайгой. Издали слышен характерный шум воды, прокладывающей себе дорогу между камней. У входа в порог — семафор. Да, самый настоящий семафор! Он гостеприимно открыт: пожалуйста, путь свободен. Зато на семафоре в конце порога сейчас поднят красный шар. Своеобразное регулирование движения здесь совершенно необходимо: фарватер порога настолько узок, что при случайной встрече в нем двух пароходов одному неизбежно пришлось бы выбрасываться на камни. И осенью, перед ледоставом, бывает так, что под порогом скапливается очередь… пароходов. Они переговариваются между собой языком гудков — кому первому итти в порог. Каждому хочется поскорей миновать опасное место.

Мы входим в порог. Река делится на два рукава высоким скалистым островком. В правом, узком рукаве, вода кипит, как в котле. Камни, голые и скользкие, торчат из воды. Теплоход идет левым рукавом. Корпус судна дрожит; водовороты толкают его из стороны в сторону. Местами вода выпучивается буграми, как бы выталкиваемая из глубины неведомой силой. Ветер срывает хлопья пены с гребешков волн. Караван мчится меж каменистых берегов чуть не со скоростью поезда.

Неожиданно под яром левого берега я увидел странное судно. Хилая труба его торчала не посередине, а ближе к одному из бортов. В центре корытообразного корпуса виднелся огромный барабан с намотанным стальным тросом. Внешний вид судна был настолько непривычен и странен, что наблюдатель нисколько не удивился бы, прочтя на его борту надпись «Севрюга»: очень уж напоминал этот пароходик то самое суденышко, на котором совершали путешествие молодые таланты города Мелководска в веселом фильме «Волга — Волга»…

Но суденышко называлось не «Севрюгой», а «Бурлаком». Из его трубы валил дым. По всем признакам пароходик был действующей единицей Енисейского флота. Больше того, он являлся его необходимейшей частью, как я узнал позднее. Название чрезвычайно точно определяло его жизненные функции. Это был бурлак Енисейского флота.

Течение в Казачинском пороге настолько стремительно, что некоторые пароходы не могут преодолеть его силой своих машин. Подойдя к порогу с низовьев, они свистками начинают взывать о помощи. Тогда на «Бурлаке» начинается оживленная деятельность. Он отваливает от берега. Тут выясняется назначение барабана с тросом. Один конец троса заделан намертво в грунт выше порога, другой намотан на барабан, который начинает вращаться с большой быстротой. Туэр (так называется конструкция нашего «Бурлака») спускается в порог и подает буксир на малосильный пароход. Затем барабан начинает со скрипом и треском вращаться в обратную сторону…

Так, медленно, но верно наматывая трос, неказистый «Бурлак» тянет за собой какой-нибудь большой пассажирский пароход через весь порог на более спокойную воду, вызывая уже не насмешку, а уважение.

Чтобы пройти пятикилометровую стремнину Казачинского порога, каравану потребовалось времени не больше, чем читателю для прочтения того, что о пороге написано выше.

Через несколько часов мы были уже против селения Стрелка, где в Енисей впадает Ангара. Как и всегда при прохождении этого места, возник спор по поводу того, впадает ли Ангара в Енисей, или, наоборот, Енисей впадает в Ангару. Спор этот не так беспредметен, как может показаться сначала. Я смотрел на могучую Ангару, которая при впадении почти в два раза шире Енисея, и червь сомнения точил меня, склоняя в пользу «ангарцев».

— Ангара шире! — горячился помполит.

— Зато Енисей судоходнее, — возражал помощник механика.

— Но Ангара длиннее вашего Енисея!

— Это еще как сказать!

Желая окончательно сразить сомневающихся, помполит сходил в каюту и вернулся оттуда с выписанными на бумажку цифрами:

— Вот, Фомы неверные, смотрите! — Оказалось, что длина Енисея равна 4063 километрам, а длина Ангары вместе с Селенгой превосходит эту цифру почти на целую треть!

— Условно один ноль в твою пользу, — нехотя согласился помощник механика, страстный футболист, которому удавалось заниматься любимым спортом один месяц в году: лето проходило в плавании, а зимой в футбол не поиграешь…

В Ангаре — прозрачная вода. Мне приходилось летать над Стрелкой на самолете. Сверху ясно виден своеобразный «водораздел» между желтосерой мутью Енисея и иссиня-темными ангарскими водами. Струи идут параллельно, не смешиваясь окончательно даже на расстоянии 20–30 километров от Стрелки.