Резьба по кости в России XVIII - XIX веков

I

Художественная резьба по кости — это не просто умелое применение технических знаний для обработки ценного материала, каким является моржовая, мамонтовая или слоновая кость. Художественная резьба — это искусство: костяная пластинка или объемный кусок клыка превращаются волей мастера в законченное произведение, где каждая линия, каждый штрих точно положены на свое место, где общее нераздельно дополняется частностями, одно неотделимо от другого. Резьба по кости — это искусство художника, хорошо понимающего законы пластического мастерства. Точное определение объема вещи с учетом ее функционального назначения как бы подкрепляется дополнительной разработкой поверхности в графической или пластической манере. Гравировка, подцветка, сквозная или рельефная резьба являются неотторжимым дополнением целостного художественного образа вещи.

Большое мастерство, достигнутое резчиками по кости, лучшие образцы которого мы любим и ценим как национальное художественное достояние, явилось результатом многовекового процесса развития. От простейших утилитарных предметов до гармоничных по форме и орнаментации произведений декоративно-прикладного искусства — таков путь развития художественной резьбы по кости. Сила эмоционального воздействия лучших произведений этого искусства, собранных в отечественных музеях, в том, что в них вложены не только труд и талант одного человека — исполнителя данной вещи, но навыки и таланты многих поколений, многих безымянных творцов, чьи достижения получили достойных восприемников в лице косторезов последующего времени.

Кость как материал, из которого создавали высокохудожественные произведения, добывалась в разных местах. Так, жители побережья Белого моря и Северного Ледовитого океана охотились на моржей около Мезенского берега, у острова Войгач и мыса Колгуев, у Новой Земли и Мурманского берега, у Шпицбергена (Груманта) и около устья Печоры.

Одновременно с этим в районах вечной мерзлоты добывали ископаемую мамонтовую кость. Ею особенно славилась далекая, суровая Якутия. Много бивней находили на островах в море Лаптевых. Не случайно побережье Ледовитого океана с близлежащими островами называли «мамонтовым берегом». В середине XVIII века в Петербурге в типографии Академии наук издавались «Ежемесячные сочинения», где можно было прочитать следующее: «Мамонтовая кость находится в земле, а особливо в ярах по большим рекам и по берегу Ледовитого моря. Когда вода оные берега несколько подмоет, тогда кость из земли оказывается. Самая лучшая та, которая из реки Хатанги в Мангазею и с реки Индигирки в Якутск привозится»[1]. Еще в середине XVII века «охочие служилые люди» Семен Дежнев и Юрий Селивестров с товарищами промышляли в районе устья Анадыря. В 1656 году они добыли там 289 пудов «кости рыбьи моржового зуба». Оттуда промышленники доставляли десятки и сотни пудов кости в Москву, где она особенно высоко ценилась. Если в Якутске пуд самых лучших мамонтовых бивней продавали по три-четыре рубля, то в Мангазее уже по шесть рублей, в Москве, естественно, намного выше. Обычно охотники платили государству налог — «десятую кость», а с 1649 года была введена государственная монополия на ее продажу. Иностранцы, посещавшие Россию в XVI и XVII веках (Герберштейн, Кильбургер), отмечали особую ценность так называемого рыбьего зуба (моржовой кости) и указывали, что «товар сей принадлежит казне»[2]. Любопытную характеристику оставил в своих записках Сигизмунд Герберштейн: «Охотники бьют этих животных ради одних зубов, из которых московиты [...] искусно делают рукояти мечей и кинжалов; они употребляют их более для украшения, нежели для того, чтобы наносить тяжелее удары, как воображал кто-то. У турок, московитов и татар эти зубы продаются на вес и называются рыбьими зубами»[3]. Действительно, в XVII веке русские мастера резьбы по кости достигли уже чрезвычайно большого искусства. А много ранее, в XII столетии, прославился некий резчик из «руссов», исполнивший чернильницу, резьбу которой можно было сравнить лишь с резьбой легендарного Дедала. Об этом сообщил потомкам византийский писатель Иоанн Тцетцес[4]. «Рыбий зуб» был предметом как княжеских даров, так и торговли. Сам нежный цвет кости привлекал взоры людей своей красотой. Когда же к ней прикасалась рука художника, получалось истинное произведение искусства. Это подтверждают сохранившиеся резные из кости панагии, иконки, кресты, отдельные бытовые предметы XIV—XVI веков.

Лучшие традиции древнерусского косторезного творчества были переняты и развиты холмогорскими мастерами XVII—XX веков. Глядя на их произведения, отмечаешь общую завершенность работы, цельность художественного образа. Постепенно всматриваясь в резьбу, начинаешь невольно поражаться ее богатой, совершенной по исполнению орнаментацией, сплетаемой воедино с сюжетными сценками или отдельными фигурками. Менялся круг заказчиков и потребителей этой утонченной художественной продукции, менялась обстановка. В силу разных условий и возникавших перед мастерами задач на новом месте получали развитие уже другие особенности, казалось бы, все того же косторезного искусства.

Своеобразна резьба по кости дальней Якутии, образовавшая яркую местную художественную школу благодаря влияниям русских переселенцев и уже существовавшим у якутов навыкам обработки этого благородного материала. Кратковременными были взлеты косторезного искусства нижегородских и петербургских мастеров XVIII—XIX веков. Чрезвычайно устойчивым оказалось мастерство резьбы по кости в Архангельской губернии в Холмогорах, их округе и Архангельске, а также в Якутии. Именно холмогорские и якутские косторезы оставили нам богатое наследие. Ни Тобольск, ни Чукотка — известные центры советского народного искусства резьбы по кости — не сформировались еще в XVIII—XIX веках как самостоятельные очаги художественной резьбы. Сибирские народы занимались изготовлением охотничьих и рыболовных принадлежностей, но к художественной резьбе пришли значительно позднее. О тобольских резчиках по кости стало известно в конце XIX века, когда появились первые мастерские (с 1877 года — И. Е. Овешкова, с 1893 года — Мельгунова)[5]. Резчики Тобольска изготовляли мундштуки, курительные трубки, ящички, шкатулки и другие предметы. Очень скоро у них проявился интерес к объемной скульптуре, которая получила развитие в советское время. Если история возникновения косторезного промысла в Тобольске в конце XIX века в некоторой степени известна, то о произведениях, их художественной специфике судить крайне трудно. До нас дошли лишь единичные экземпляры тобольских изделий конца XIX — начала XX века.

Задача настоящего издания — показать разнообразие видов художественной обработки кости XVIII—XIX веков, когда уже сложились местные школы косторезного искусства. Холмогоры — древнейший из центров, он — своеобразный прародитель утонченного искусства резьбы, которое в столичных городах приобретало новые, можно сказать, академические формы, а в дальневосточной Якутии впитывало особенности местной культуры. Стилистическая характеристика произведений, соединенная с историческими фактами, поможет нам воссоздать общий процесс развития многообразного по формам косторезного искусства, существовавшего в России столетия и продолжающего свое развитие в наши дни.

Важным фактором в определении художественных достоинств произведения является мастерство его исполнения. Техничность резьбы или гравировки, профессионализм, с которым сделана гладкая, рельефная или сквозная резьба, определение соразмерности членений предмета, его функциональности в соединении с декоративной обработкой — все это входит в общую оценку произведений декоративно-прикладного искусства. Резчик по кости должен быть не просто мастером, владеющим инструментами своего ремесла, но и художником, скульптором, точно и правильно оценивающим материал, из которого создается оригинальное художественное произведение.

Настольный туалет. Первая четверть XIX в. ГЭ. ЭРК-1018. 65×35×18

Часы. Работа Бронниковых. Вторая половина XIX в. ГЭ. ЭРК-994. 6,5×4,3×1,2.

Часы в футляре. Работа Бронниковых. Вторая половина XIX в. ЭРК-994

Записная книжка. Тобольск. Конец XIX в. ГЭ. ЭРК-1077. 10×6,2

Копоушки. Первая половина XVIII в. ГЭ. ЭРК-194, 198. 4,6×1,6; 6,2×0,5

Основные технические приемы обработки кости сложились много веков тому назад и практически не меняются до наших дней.

В специальной литературе вопрос технологии производства резных из кости изделий освещен достаточно полно. В работах А. Селиванова, Г. Роганова, Б. Зубакина и других авторов имеются данные о свойствах кости — материала для художественных поделок, об основных наиглавнейших методах ее предварительной обработки и освещается сам процесс резьбы[6].

Простая кость (кость домашних животных) называется цевкой; она имеет сероватый оттенок и потому требует обязательного отбеливания.

Моржовая кость очень прочная, имеет белый, прозрачно-зеленоватый цвет с розовато-теплым оттенком при просвечивании.

Мамонтовая «голубая» кость, так называемая ископаемая, поскольку ее обнаруживают, как правило, в районах вечной мерзлоты, несколько мягче моржовой, легко режется, имеет желтоватый оттенок; иной раз она бывает окрашена солями грунтовых вод в коричневый или сине-зеленоватый цвет. Эта особенность удачно используется мастерами при решении декоративных задач. Мамонтовая кость по структуре и цвету очень близка к слоновой, которая на тонкий срез несколько прозрачней.

Первоначально моржовый клык, бивень слона или мамонта, кость домашних животных обезжиривается, затем отбеливается. Далее кость подвергают грубой обработке — пилят на куски или пластины, определяют форму предмета. Распиловка кости на пластины ведется вдоль слоев, а не поперек, что важно для прочности будущего изделия. Долевой распил не позволяет кости коробиться при изменении температурно-влажного режима. В том случае, если мастер задумал создать объемную вещь, первоначальную болванку для нее изготовляют на токарном станке наипростейшей формы (в отличие от бытовавших в XVII—XVIII веках в придворных токарнях различных фигурных станков). Для всевозможных шкатулок, ларцов, коробочек, мебели основу делали из дерева, снаружи ее оклеивали костяными пластинками, которые украшали изобразительными или орнаментальными мотивами в технике рельефной или сквозной резьбы. Часто под прорезь мастера подкладывали цветную фольгу, яркую бумагу, шелк или бархат. В сочетании с мягким светлым тоном кости это создавало больший декоративный эффект, выявляло красоту пластической проработки поверхности. Но прежде чем художник приступал к резьбе, он делал на кости или пластине схематический, эскизный рисунок и лишь затем лобзиками, пилками, сверлами, дрелями и другими специальными инструментами вел обработку костяной поверхности. Специальный инвентарь не изменился за многие столетия.

Художественная резьба подразделяется на ряд видов. Наиболее простой для исполнения — гладкая резьба. Мастер ведет постепенное углубление фона по предварительно нанесенному рисунку. Последний либо наносится карандашом, либо процарапывается, что само по себе является методом гравирования на кости, зачастую сопутствуемым подцветкой. Задача выявления выпукло-объемных форм решалась различно: от едва ощутимого, почти плоского до выпуклого рельефа, максимум высоты которого достигался креплением на костяных шипах дополнительных накладных деталей. Следующая по трудности исполнения — объемная резьба, то есть работа над трехмерными фигурами разного характера и назначения — от ложечки-копоушки до декоративной скульптурной группы. И, наконец, самая сложная — сквозная, или, как ее называют, резьба на проем. Она требует большого опыта и знания материала. Малейшее неосторожное движение — и вся композиция мелкого, тонкого по рисунку узора может быть испорчена. Резьба на проем, как правило, прорабатывается с дополнительной моделировкой поверхности и исходит из основного принципа резьбы — постепенного углубления фона. Она допускает значительную свободу в наилучшем использовании дополнительных фонов, подчеркивающих красоту рисунка. Часто употреблялась гравировка, которую порой подцвечивали — краска плотно входила в углубленный штрих, выявляя по отношению к основному фону своей контрастностью рисунок.

В целях достижения большей декоративности в XVIII—XIX веках отдельные костяные пластины окрашивали. Для этого использовали различные естественные красители. К их числу принадлежат шафран, дающий желтую окраску; листья щавеля — от красно-коричневого до черного цвета; кора ольхи и ягоды черники — коричневый или серый тон; марена и ягоды спелой бузины — красный и т. д. Любопытные сведения по окраске кости приведены С. Ваниным и С. Ваниной в книге «Техника художественной отделки мебели»[7], где авторы ссылаются на рукопись XVI—XVII веков «О крашении сосуда», «Указ, како чернити черенья», наконец, на указ «О чернении крестов рыб зубных». Для протравы кости краской нужно было создать кислую среду, для чего употребляли ягодный морс, уксус, водку или квасцы. Позднее, в XIX веке, стали пользоваться анилиновыми красками. В особых случаях кость золотили и украшали драгоценными камнями, примером чему могут служить вещи из коллекции Государственного Эрмитажа. Интересно, что косторезы использовали чисто конструктивные детали в качестве декоративных элементов. Так, металлические скрепы, гвоздики, накладки, крепившие костяные пластины на деревянную основу, превращались в умелых руках мастеров в дополнительный узор. В современном резном искусстве по кости сохранены все приемы обработки материала, введены лишь некоторые технические усовершенствования. Более того, в наши дни возрос интерес и к возрождению легкой окраски кости или гравированного рисунка.

Искусство резьбы по кости у русских мастеров имеет глубочайшие традиции. Сохранившиеся археологические памятники позволяют представить, как постепенно вырабатывались навыки резьбы по кости, как складывались орнаментальные узоры (некоторые из них — «глазковый орнамент», то есть кружок с точкой посередине, стал традиционным вплоть до XIX века), как разрабатывались объемные формы и изобразительные мотивы резного искусства, как достигали успехов в мелкой сюжетной пластике. Искусство резьбы по кости (в равной мере и по дереву) особенно высоко было развито в древнем Новгороде. Надо полагать, что вместе с новгородскими переселенцами художественная обработка кости пришла на Север, где были благоприятные условия к ее процветанию не только потому, что поморы были охотниками-звероловами и доставляли резчикам необходимую для работы кость, но и потому, что они же вели активную торговлю на внутреннем и внешнем рынках. С XVI века русский Север был главными воротами, через которые проходили купеческие караваны на Запад и Восток. Англичане и голландцы, немцы и французы через Холмогоры и Архангельск везли свои товары в Москву, по Волге переправлялись к берегам Персии. Холмогоры — это оживленный экономический центр Севера, один из главных в течение XVIII—XIX столетий. Художественная резьба по кости в практике холмогорских, сольвычегодских, великоустюжских мастеров стала популярной. Не случайно о резьбе по кости, распространенной в Московском государстве XVI—XVII веков, писали многие иностранцы — С. Герберштейн, Д. Флетчер и другие. Отдельные сохранившиеся произведения мелкой пластики свидетельствуют о высоком уровне искусства. Некоторые из них — например, диптих с изображением Федора, Димитрия, Григория и Андрея Стратилата, исполненный сольвычегодскими мастерами, видимо, для Строгановых, — поражают филигранностью проработки рельефа, многофигурностью сложной композиции. В этом отношении диптих спорит с резными произведениями по кости московских и северно-русских мастеров XVI века. К этому периоду можно отнести небольшую костяную иконку XVI века из собрания Государственного Эрмитажа с изображением праздников. Композиционное ее построение четко геометрично. В каждом клейме — микрокомпозиции с обронными надписями. Многочисленные фигурки поставлены преимущественно фронтально, но умение расположить их в каждом клейме, пластичность моделировки, найденная пропорциональность — все говорит об умелой руке резчика, возможно, работавшего не только по кости, но и по дереву. Трудно поставить эту иконку в один ряд с точно аннотированными произведениями, ибо таковых известно незначительное количество. Ближе всего эта иконка к резьбе Киликиевского креста из вологодского Спасо-Прилуцкого монастыря[8]. Однако она более пластична по трактовке. Несомненно одно, что без традиционной преемственности резного мастерства невозможно было бы создать подобное произведение. Северно-русские косторезы в этом отношении достигли значительных успехов.

Икона XVI в. в серебряном окладе XVII в. ГЭ. ЭРК-1115. 7×5,8

Икона. XVI в. ГЭ. ЭРК-89. 6×5,9

В XVII веке искусство резьбы по кости на Севере заметно совершенствуется. Явным тому доказательством являются постоянные вызовы мастеров в мастерские Оружейной палаты Московского Кремля. В специальной литературе неоднократно называются имена тех резчиков, которые были перечислены в документах Оружейной палаты, а работы их опубликованы в прошлом веке А. Викторовым и А. Успенским[9]. Самой прославленной была семья Шешениных. Это были непревзойденные художники резных травных орнаментов, в которые вплетались различные изображения зверей. Хитрой узорчатой резьбою украшали они всевозможные бытовые предметы — гребни, ларцы и многое другое. В число их особо любопытных работ следует отнести реставрацию трона Ивана III, выполненного в XV веке греческими мастерами[10]. Трон был сплошь покрыт рельефными костяными пластинками, часть которых с течением времени утратилась. Шешенины заново вырезали несколько рельефов, восстановив парадный трон и сохранив уже одним этим славу искусства северно-русских мастеров XVII века. В Оружейной палате это уникальное произведение можно видеть в экспозиции. Там же хранится и костяной полукруглый гребень работы одного из Шешениных. Двуглавый орел, единорог, лев и травные узоры составляют рисунок рельефной резьбы на сквозном фоне. Свободная манера исполнения говорит о большом опыте художника.

Гребни. Первая половина XVIII в. ГЭ. ЭРК-480, 761. 12×4,5; 10,5×7,5

Архивные документы свидетельствуют о том, что последний из резчиков этой семьи Василий продолжал еще работать в 1723 году[11]. Следует заметить, что в XVII столетии Москва с ее мастерскими при Оружейной палате Кремля была центром художественной культуры, где концентрировались лучшие русские и иностранные мастера самых разных специальностей, среди которых были алмазники, серебряники, золотодельцы, а также резчики по кости. Вот почему имена Шешениных, Дениса Зубкова, Ивана Катеринина и других стоят рядом с именами польских и белорусских мастеров Кирилла Толкачева, Данилы Кокотки, Ивана Дракулы, Самойлы Богданова, Ивана Никитина и «иноземца» Ивана Гана.

С одной стороны, такая школа, какой являлась Московская Оружейная палата, шлифовала искусство косторезов, выводя их в первые ряды художников. С другой стороны, возвращаясь на родину, они привозили с собой яркие впечатления, развитые художественные вкусы, отточенность исполнительского мастерства и отработанность стиля. На местной почве все это вновь обогащалось светлым источником народного творчества, и весь этот процесс был бесконечно долог. Но именно в этом процессе и заключалась сила искусства северно-русских мастеров. Именно поэтому с начала XVIII века холмогорские косторезы становятся постоянными гостями новой столицы — Петербурга.

От XVII века сохранилось несколько большее количество косторезных произведений. Гребни, ларцы, различные шкатулки, шахматы, посохи, другие бытовые высокохудожественные вещи составляли ассортимент изделий из резной кости. Особенно характерными для конца XVII — начала XVIII века были ларцы типа теремков с откидными крышками. Обычно они украшались сквозной орнаментацией из пышных цветущих растений, в которые вплетались архитектурные детали, вазы, реже фигурки людей. Фоном такой резьбы с легкой пластической проработкой служили цветная фольга или слюда с окрашенной в яркий тон подложкой из бумаги. Характерны в этих ларцах медные накладки-крепления, которые использовались мастерами как декоративный элемент общей композиции. Такого типа произведения имеются в собраниях музеев Ленинграда и Москвы. Видимо, многие из работ выполнялись в мастерских Оружейной палаты — слишком уж характерный, типично московский стиль барокко проявился в декоративной орнаментации этих парадных ларцов. Рельефная их резьба крупномасштабна, близка к узорной резьбе по дереву и в то же время, несомненно, связана с орнаментацией книжных заставок, выполненных русскими ксилографами XVII века.

В качестве одного из характерных образцов такого рода художественных изделий может служить ларец-теремок рубежа XVII и XVIII веков из собрания Музея этнографии народов СССР. Пышный травный узор удался мастеру своей сочностью, живым ощущением растения, наполненного соками, могучей жизненной силой. На крышке в центре изображен терем с двумя оконцами, у которых сидит сказочная царевна с короной-трилистником на голове, в мантии поверх длинного платья, а на ее коленях — череп. На скосе, в центре орнаментальной композиции, представлен мужчина в кафтане с жабо и в пышном парике, его окружают завитки со змеевидными головками. Что за образы захотелось ввести резчику по кости в декоративную резьбу крышки — трудно сказать. На передней стенке ларца среди листвы, окружающей островерхие постройки, разместились две сидящие женские фигурки с распущенными волосами в длинных платьях. У одной на коленях сосуд в форме черепа. Такие изображения можно объяснить, если вспомнить особую живучесть антропоморфных образов в устном народном творчестве поморского населения. Именно на Севере мифотворчество сохранило образ русалки, которая летом живет во ржи и называется полудницей, а весной — в воде. По-видимому, костяной резной ларец оказался тем объектом, на котором фантазия мастера смело соединила разноплановые по смыслу фигурки полного реалий кавалера в европейском платье и традиционную для мифологии русалку. Она — дух природы, поэтому столь естественно было ввести ее в пышные травы резной орнаментации. Здесь как бы слились представления о силе природы, о ее могучей красоте. Мастер высказал свою любовь к декоративному узорочью, фантастике и реалиям. Свой замысел он воплотил в гармонии резного узора, в его особой соразмеренности, какая может быть сравнима с музыкальной фразой, четким ритмом звуков, которые невозможно нарушить, ибо тогда разрушится единство замысла художника.

Другим образцом великолепной резьбы по кости северно-русских мастеров начала XVIII века является ларец-теремок эрмитажного собрания. Сквозная резьба, украшающая поверхность, наложена на золоченую фольгу, что создает нежную цветовую гармонию с теплым оттенком кости. Узор резьбы отличается сочностью и пышностью раскидистых трав. На каждой стенке имеется композиционный центр: на торцовых стенках — розетка цветка, от которой симметрично расходятся в разные стороны две пары акантовых ветвей с гроздьями плодов, на передней в задней стенках — двойной трилистник аканта с отходящими в стороны ветвями с развернутыми цветами. Композиционным центром крышки является изображение Оглавного Спаса. В работах иконописцев он занимал почетное место, его располагали вместо Деисуса или под ним на иконостасном тябле. Мнение, высказанное Э. Смирновой о том, что в северном крае этот образ особо почитали, видимо, справедливо[12]. Иначе зачем было его помещать на столь великолепном по резьбе костяном ларце работы северно-русских, холмогорских мастеров? Небезынтересно обратить внимание еще на одну деталь — на две маски чудовищ, расположенные среди ветвей на скосах крышки. Подобные маски были типичны для прикладного искусства западноевропейских, особенно немецких мастеров. На деревянных шкафах, стульях, шкатулках и других предметах XVII века они встречаются постоянно. Но такие же маски можно видеть в орнаментации книжных заставок и в гравюрах петровского времени. В резьбе по кости они обратились в условные изображения типа пальмет. Переосмысление заимствованных мотивов приводило к обогащению вновь создаваемых композиций, которые исполнялись сообразно местным традициям. Мастер явно был хорошо осведомлен в вопросах искусства и все элементы воссоединил в художественно целостном произведении.

Ларец-теремок. XVII—XVIII вв. Деталь. ГМЭ

Ларец-теремок. XVII—XVIII вв. ГЭ. ЭРК-795. 26,5×32×26,5

Ларец-теремок. XVII—XVIII вв. Деталь. ЭРК-795

Ларец-теремок. XVII—XVIII вв. Три детали. ГЭ. ЭРК-1119. 14×10; 8,5×7,5

Ларцы такого типа, отвечавшие господствовавшим в ту пору формам барочного искусства, резали как в Москве, так и на Севере, в равной мере как для бояр, так и для зажиточных поморов, воевод, богатых купцов. Ларцы требовались для хранения драгоценностей, предметов женского туалета. Они украшали своим видом интерьеры царских теремов, дворцов, особняков знати, домов посадских и зажиточных крестьян Русского Севера. Косторезные изделия постоянно получали распространение в среде различных слоев общества. В зависимости от назначения вещи и ее потребителя они бывали или простыми, скромными по обработке, следовательно, достаточно дешевыми; или более сложными как по художественному замыслу, так и по исполнению. Немаловажную роль в определении «художественности» косторезного изделия играл орнамент. Практически и до сегодняшнего дня роль орнаментального узора крайне важна. Перед мастером всякий раз встает задача — учесть особенность материала, гармонично увязать узор с формой предмета. Специфика орнамента в условности, которая не позволяет ему быть законченным, самостоятельным произведением, изолированным от формы и назначения предмета. Из каких бы принципов ни исходил рисунок орнамента, он всегда сохраняет за собой право называться декоративным элементом в общем замысле мастера. Поэтому роль травного орнамента в искусстве XVII — начала XVIII века столь же важна и определяюща, сколь важны овы, жемчужники, меандры и акантовые побеги с розетками, венками и гирляндами для искусства первой четверти XIX века.

Рукоять епископского посоха. Конец XVII в. Деталь. ГЭ. ЭРК-1119. 17,5×7,2×2

Коробочка с серебряными накладками. XVII—XVIII вв. ГЭ. ЭРК-604. 14,5×12,5×10,3

Шкатулка. Начало XVIII в. Деталь. ГЭ. ЭРК-1016. 10×7,5

Ружье поморское. Работа Л. Хорькова. XVII—XVIII вв. ГЭ. 3. О. 7984. 127,5×10

Ружье поморское. Деталь. З. О. 7984

Ружье поморское. Деталь. Работа Л. Хорькова. XVII—XVIII вв. ГЭ. 3. О. 7984. 127,5×10

Аптечка. XVII—XVIII вв. ГЭ. ЭРК-984. 23,5×24,5×23,5

Стилевые особенности времени полностью получили выражение в орнаментально-изобразительной резьбе по кости северно-русских мастеров не только рубежа XVII и XVIII веков, но и последующих десятилетий.

Так, с появлением в русском переводе 1705 года книги «Символы и Емблемата» ею начали широко пользоваться самые разные мастера, и в их числе косторезы. Холмогорские резчики покупали эту книгу не по одному экземпляру. Например, в 1718 году мастер костяного дела Андрей Протопопов приобрел в Овощном ряду в Москве одновременно семь экземпляров этого богато иллюстрированного издания[13]. Вот почему на костяных изделиях возникли рельефные и гравированные изображения, варьирующие композиции круглых медальонов из амстердамского издания. Показательны два рожка для натруски пороха из эрмитажного собрания. Они решены исключительно декоративно, в духе петровского времени. Пороховница 1719 года украшена одним лишь рельефом с довольно сложной композицией из символических изображений и пояснительных надписей. На одной стороне амур уносит сердце от многоголовой гидры, что разъясняется следующим образом: «Никто у меня не отымет»; на другой стороне амур парит над жертвенником с четырьмя сердцами — «Одного мне довольно», здесь же и дата: «1719». Боковое ребро украшено объемной фигуркой лежащего льва, а конец рожка оформлен в виде головы чудовища. Лиственные завитки картуша, разграничительные полоски, надписи и фигурки — все решено в рельефе, довольно низком, в меру обобщенном, словом, так, как это было принято в искусстве первой четверти XVIII века. Логика построения орнаментально-декоративного решения, полная слитность его с формой предмета дают нам право считать эту небольшую по размерам вещь одной из типичнейших для своего времени. Традиция мастерства здесь в том, что косторез все рассчитал и должным образом, в соответствии с художественным стилем времени, решил композицию и ее отдельные образы.

Столь же точным было размещение гравированного изображения на другой пороховнице первой четверти XVIII века с гравированной монограммой резчика «ПХ». Форма ее такая же — слегка сплюснутый рожок с рельефными фигурками льва и дракона по верхнему ребру и головой чудовища на заостренном конце. По сторонам изображены сцены боя Самсона с филистимлянами. Представленное событие подтверждено соответствующим текстом в верхней части композиции. Следует подчеркнуть прием, каким воспользовался мастер для изображения вражеского войска: многочисленные пики, торчащие остриями вверх, создают тесную толпу, тогда как фигур воинов совсем немного. По ногам поверженных (их несколько по обеим сторонам) ступает Самсон с воинственно поднятым мечом в правой руке. На другой стороне рожка дана фигурка человека, несущего на плече корзину с тяжелым грузом. Поодаль изображено селение из нескольких домиков; растительность представлена характерными для холмогорских косторезов тройными очень изящными веточками-кустиками. Условность изображения, акцент на главного героя всегда являлись специфичной особенностью художественного творчества северно-русских мастеров. Штрих рисунка затерт темной краской. Это создает иллюзию гравированного изображения, тем более, что фон кости светлый, как и фон бумаги, на котором была оттиснута гравюра. Мастер без смущения использовал гравированный печатный лист как оригинал для своей композиции на кости. Рельефная резьба в виде объемных фигур животных сохранена лишь для украшения ребра и наконечника рожка.

Пороховница. Начало XVIII в. ГЭ. З. О. — 248. 13,5×4×2

Пороховница. Первая половина XVIII в. ГЭ. З. О. — 6559. 44,7×6,5

Пороховница. Деталь. Первая половина XVIII в. Деталь. З. О. — 6559

Терки для табака. Начало XVIII в. ГЭ. ЭРК-522, 771. 16,2×4,5×2; 11,5×4,5×2

Набалдашники трости. Стан швейки. Начало XVIII в. ГЭ. ЭРК-283, 284, 443. 11,9×4,6; 10,5×3,5; 6,5×4

Табакерка. Первая половина XVIII в. ГЭ. ЭРК-601. 2,2×6,6×5,5

Шкатулка. Первая половина XVIII в. ГРМ. ОПИ-Р-51. 10,5×18×13

Шкатулка. Деталь. ОПИ-Р-51

Произведения такого рода восходят к периоду наибольшего увлечения гравюрами, которое наблюдалось в начале XVIII столетия. Показательна в этом отношении группа косторезных пороховниц из собрания Государственного Эрмитажа и Государственного Исторического музея, выполненных в первое десятилетие XVIII века. Их объединяет общность решения формы с обязательными объемными фигурками животных на ребре, а также с идентичной резьбой наконечника в виде головы морского чудовища, возможно, кита или дельфина. Сцены охоты и борьбы животных — основная тема рельефной резьбы на пороховницах. Сличение пороховниц с отдельными работами холмогорских косторезов первой половины XVIII века — стенками ларцов, коробочек различных форм — приводит к выводу об использовании мастерами одних и тех же графических оригиналов, но всякий раз сугубо индивидуально, согласно поставленной художественно-декоративной задаче. Поэтому мы видим вариации известных гравюр из «Символов и Емблематов». Орел, настигающий зайца, или всадник, охотящийся на страуса, с одной стороны, с другой — какие-то иные образцы дали возможность резчикам выполнить композицию травли медведя. Жаркие схватки животных, их напряженная борьба подчеркиваются элементами пейзажа и соседними более спокойными фигурами. Фризовое решение композиций на пороховницах вполне логично, а на одной из коробок, видимо, портсигаре, выглядит менее оправданно — резчик выполнил несколько сюжетов: травля медведя, оленья упряжка в лесу, отдых около чума северян в малицах, и все они даны полосами с явной перегрузкой в рельефной резьбе.

Ларец. XVII—XVIII вв. Деталь. ГЭ. ЭРК-1020. 9,5×7

Ларец-теремок. Первая треть XVIII в.ГЭ. ЭРК-1065. 14,5×13,5×11

Ларец-теремок. Деталь. ГЭ. ЭРК-1065. 14,5×13,5×11

Пороховница. XVIII в. ГЭ. ЭРК-1068. 33,5×6,3×8

В некоторых произведениях сохраняется косая штриховка на фоне — несомненное влияние гравюры с ее специфической разделкой фона. В 1730-е годы и в середине XVIII века этот источник будет ощущаться в меньшей мере, так как резчики увлекутся тонким моделированием рельефа в изощренной сквозной резьбе, в создании неповторимо искусных композиций, соединяемых с портретными и сюжетными изображениями. Но отдельные рисунки повторялись множество раз на протяжении XVIII века. Среди них были особо любимы «Суд царя Соломона», «Адам и Ева в раю», «Самсон и лев», «Кит, выбрасывающий Иону», «Плод земли обетованной» и многие другие. Их брали из специальных изданий, внимательно изучали, копировали, перерисовывали основные фигуры, детали и создавали на этой основе оригинальные самостоятельные композиции. Литературно-графические сюжеты в течение всего XVIII века плотно входят в творчество косторезов. Известно, что иногда они использовали листы даже для парадных или заказных работ. Ярким тому примером служит декоративная пластина по мотивам гравированного листа «Богословский тезис Сильвестра Кулябки». Как известно, в 1744 году была выполнена огромная парадная гравюра на меди, посвященная императрице Елизавете Петровне[14]. Она представлена сидящей на троне, рядом с нею — Петр II и Анна, герцогиня Голштинская. Рядом с тронами, украшенными пышной барочной резьбой, стоят аллегорические фигуры, которые хорошо увязаны с символическими композициями в шести круглых медальонах, расположенных над центральной частью. Медальоны также в пышных орнаментальных обрамлениях из лиственных завитков. В верхней части композиции — парящие в облаках фигуры Петра I и Екатерины I, они спускают цепь с короной на голову Елизаветы, их окружают фигуры ангелов. Полна динамики группа придворных, присягающих на верность служения Елизавете Петровне. Она живописно расположилась у основания трона, а несколько ниже в крупных овальных картушах гравюры размещен текст тезиса Сильвестра Кулябки, бывшего в то время в Киеве ректором Академии. Гравюра, исполненная на шести досках, была сложной явно заказной работой. Характерные особенности художественного стиля эпохи получили здесь свое типическое выражение в строе композиции, в использовании аллегорий и символов, пышнолиственных картушей, обширных восславляющих текстов. Резчик по кости сумел получить доступ к такой гравюре, что уже свидетельствует о его особом положении и возможностях знакомства с малотиражными произведениями искусства того времени. Косторез воспользовался лишь центральной частью композиции, сильно преобразовав ее — фигуры ангелов в облаках превратились в головки с крыльями, перемежающиеся с круглыми выпуклыми облачками. Резчик использовал лишь три центральные фигуры на тронах. По-видимому, его привлекли их особая торжественность и парадность. Невзирая на сильно измененное по сравнению с гравюрой композиционное решение, рельеф по своей пластике воспринимается законченным произведением прикладного искусства 1740-х годов, достаточно выразительным и характерным. Именно в это время стиль барокко получает весьма широкое признание в среде художников. Данная пластина это подтверждает.

Как правило, косторезы давали свои варианты композиций, хотя за основу и брали гравюру. Исключением является лишь одна костяная резная пластина в размер книжного листа, на которой полностью скопирована вся композиция титульного листа книги «Символы и Эмблемата» (Государственный Исторический музей). В рельефе резчик повторил и портрет Петра I, и окружающие его медальоны с символическими изображениями. Не следует останавливаться на всех известных вариантах использования гравюр для композиционных и чисто портретных резных работ. Все они самостоятельны уже потому, что переведены в рельеф, в другой материал, в другой тип произведений, все они решены как бы заново и вполне оригинально.

Пластина «Тезис Сильвестра Кулябки». Середина XVIII в. ГЭ. ЭРК-775. 17,5×14,5

Пластина с портретом архиепископа ростовского Дмитрия. Середина XVIII в. ГРМ. ОПИ-Р-162. 15,6×10,8

Икона. Первая половина XVIII в. ГЭ. ЭРК-1051. 31,4×32,1

Две туалетные коробочки. Середина XVIII в. ГЭ. ЭРК-765, 767. 9×55×2; 5×4,5×2

Шахматы. Первая половина XVIII в. ГЭ. ЭРК-1043

Примером творческого осмысления современных косторезу источников могут служить три парадных кубка середины XVIII века мастера-монограммиста «АД»[15]. Он использовал естественную форму моржового клыка, фигурными сделал лишь ножки, укрепив их на широком устойчивом круглом основании, украшенном орнаментальной резьбой. Конусообразное тулово каждого кубка сплошь покрыто рельефом с изображениями, заимствованными с медалей и гравированных листов И. Штенглина, И. Соколова, с эмблемами и изречениями: «Ни того ни другого не боится», «Воздаяние верным», «Обновляет надежду» и другими из любимой мастерами прикладного искусства книги «Символы и Емблемата». Парадность кубков заключается не просто в пышной резьбе, а в умелом сочетании изобразительного, смыслового начала с чисто декоративным — с завитками, беспокойными контурами парящих амуров, поддерживающих медальоны с портретами, драпировками и прочими аксессуарами композиций. Манера резьбы четко характеризует эпоху барочного узорочья, характерного для середины XVIII века. Подобное многообразие форм рельефной резьбы встречается прежде всего в дереве, особенно если вспомнить золоченую резьбу в интерьерах дворцов, особняков, церквей этого времени. Здесь, в костяных кубках мастера «АД», мы сталкиваемся с ярким выражением характерных признаков искусства барокко с его эмоциональной напряженностью форм, насыщенностью декорации, сочностью композиционного решения. Медальоны, картуши, завитки пышных растений, развевающиеся ленты с надписями, изобразительные мотивы — все сплавляется в единый ансамбль пышной декоративной резьбы.

Кубок мастера-монограммиста «АД». Середина XVIII в. ГЭ. ЭРК-833. 25,5×8×8

Кубок мастера-монограммиста «АД» Середина XVIII в. ГРМ. ОПИ-Р-190. 24,2×6,8

Удивительно целостным произведением этой эпохи являются костяные ножны кинжала с гравированным государственным гербом и датой «1754» на резной рукоятке, сделанной в виде головы ощерившегося льва. Фигурки амуров со стрелами и без них буквально слились с рельефным орнаментом из раковинных завитков. Резьба поражает пластичностью, динамизмом, незаурядностью мастерства. Косторез использовал орнаментальные и изобразительные мотивы в их единстве, неделимости, в несомненном выражении стиля того времени и его художественных тенденций.

Ножны кинжала. 1754. ГЭ. ЭРК-1002. 55×5×2

В дальнейшем происходит заметное изменение в манере резьбы, в использовании, казалось бы, хорошо знакомых мотивов. Постепенно увлечение классицизмом захватывает и косторезов (декоративная насыщенность в произведениях мелкой пластики). Элементы классицизма существовали долгое время с остатками барочных представлений. Это проявлялось и проявляется поныне в любви резчиков по кости к рокайльному завитку. Раковина, утвердившаяся в пластике середины XVIII века, получила необычайную устойчивость в искусстве резчиков по кости, видоизменяясь от десятилетия к десятилетию. Показательны ее вариации во второй половине XVIII столетия. Рисунок раковины становится все более капризным и усложненным за счет дополнительных лепестков и сеточек, отходящих от основной формы. Рельефная моделировка каждого завитка в сетке из раковин, а на произведениях холмогорских косторезов второй половины XVIII века такое встречается очень часто, поражает своей тонкостью, тщательностью проработки. Если посмотреть на произведения О. Дудина, где раковинный орнамент достиг апогея в своем исполнении, можно убедиться в его предельном совершенстве.

Коробочка. Вторая половина XVIII в. ГЭ. ЭРК-38. 10×6,6×2,5

Трость с резным набалдашником — курительной трубкой. Вторая половина XVIII в.

В середине XVIII века начинается период наивысшего расцвета искусства резьбы по кости. Он связан с большим спросом на художественные поделки, вызванным богатством правящих классов.

Распространению изделий из кости содействовало развитие внешней и внутренней торговли. Резная кость экспортировалась в основном через портовые города северной и северо-западной России, в первую очередь, через Архангельск и Петербург. Внутри страны расширялась сеть ярмарок, что благотворно влияло на торговый обмен между различными районами страны. Славились ярмарки как в центральной полосе страны, так и на Севере, особенно летняя в Архангельске, привлекавшая большое количество купцов из России и из-за границы. Все это в значительной мере способствовало успешному развитию резьбы по кости на Севере, в Архангелогородской губернии — в Архангельске, Холмогорах, прилегающих к ним деревнях, а также в Петербурге. Видимо, повсеместная мода на косторезные произведения, употреблявшиеся в быту знати, привела к проникновению их и в Сибирь. Трудно сказать, как, при каких условиях попали туда художественные поделки северно-русских косторезов, но это произошло во второй половине XVIII века, когда не только землепроходцы, но и переселенцы из Великого Устюга, Холмогор, Архангельска шли на Восток в поисках новых нетронутых богатств природы, возможностей их освоения.

Коробочки туалетные. Середина XVIII в. ГЭ. ЭРК-1, 35. 9,5×2,6; 2,6×9×5,8

Коробочка туалетная. Середина XVIII в. ГЭ. ЭРК-766. 8,5×4,5×3

Коробочка туалетная. Середина XVIII в. ГЭ. ЭРК-690. 6×5,1×2,5

Коробочки-репки. Середина XVIII в. ГЭ. ЭРК-465, 466, 462. 5,9×3,1; 3,3×2,5; 3,5×2,4

Гребень. Середина XVIII в. ГЭ. ЭРК-484. 12,3×6,7

Гребень. Середина XVIII в. ГЭ. ЭР К-1118. 11×7

Бюро. Середина XVIII в. ГЭ. ЭРК-991. 34,5×23,5×11

Игольники. Середина XVIII в. ГЭ. ЭРК-432, 427, 408. 7,8×2; 13,5×2; 8,5×2,3

Бюро. Середина XVIII в. ЭРК-830. 54,5×34×15,5

Бюро. Середина XVIII в. ЭРК-839. 167×80×35,5

Интересно отметить, что в деревнях вблизи Холмогор (Матигоры, Ровдино, Куростров, Ухтостров), вошедших в историю косторезного искусства, большая часть населения занималась этим «художеством» в свободное от сельскохозяйственных работ время. При этом резьба по кости являлась в основном зимним довольно серьезным приработком, не налагавшим никаких обязательств. Даже весьма умелые резчики предпочитали остаться на родине, потому что с 1720-х годов в городах все без исключения мастера должны были вступать в цеха, представляющие специальную организацию всех ремесленников — как российских, так и иноземных, и платить цеховой сбор в пользу государства. На протяжении всего XVIII века в городах чиновничий аппарат стремился закрепить за цехами всех ремесленников и приезжих мастеров, не желавших вступать в цеха и обременять себя определенными обязательствами. Тот, кто приезжал на короткое время, — а таких было немало — несмотря на строгость закона, старался скрыть свое пребывание от городских властей. Разумеется, наиболее крупные мастера с известным именем принуждены были вступать в цеховые объединения.

Одним из таковых был замечательный художник резьбы по кости Осип Дудин. Он родился в 1714 году в крестьянской семье Архангельской губернии Двинского уезда Куростровской волости. Около 1757 года Дудин переехал в Петербург, о чем свидетельствует запись в журнале канцелярии Академии наук от 8 октября 1757 года: «Сего числа [...] крестьянин Осип Христофоров сын Дудин объявил в канцелярию кость кривую, названную им мамонтовою, в которой весу 23 фунта с небольшими, и оную он купил в Мезене в 1756 году в генваре м[еся]це, привезенную из Пустозерска самоятцами [...]»[16] Но продажа кости не была основной причиной для его переезда в Петербург. Нужно было устроить сына Петра Дудина в гимназию при Академии наук. Его приняли в мае 1758 года для обучения математике, рисовальному художеству и французскому языку. Ордер на поступление Петра Дудина в академическую гимназию подписали И. Шумахер и М. Ломоносов[17]. Совершенно очевидно, что старая дружба Ломоносова с семьей Дудиных еще на родине, когда любознательный юноша жадно знакомился с книгами из личной библиотеки Дудиных и часто бывал в их доме, продолжалась и в Петербурге[18].

Петербургский период для Осипа Дудина оказался продолжительным — до 1780-х годов. Он вступил в цех в качестве мастера костяных дел и трудился над изготовлением самых разнообразных предметов из кости и дерева. В «Санкт-Петербургских ведомостях» за 1761, 1764 годы и разделе объявлений можно было прочитать: «Костяных дел мастер Осип Дудин делает костяные резные вещи, а именно: шахматы, марки, табакерки, ключки, к ножам черенья, шкатулы, баулы, кабинеты из разных дерев, трости, смычки к скрыпкам, и проч [...] и желающие оныя вещи готовыя покупать или вновь заказывать сыскать его могут на Адмиралтейской стороне у Кроватного ряду в доме санктпетербургского купца Козьмы Томашевского».

Пожалуй, самым примечательным является то, что именно в этот период Дудин своим творчеством завоевывает пальму первенства среди петербургских мастеров декоративно-прикладного искусства. Сохранившиеся в архивах документы свидетельствуют о выплате ему Екатериной II больших сумм за разнообразные косторезные работы, многие из которых были с портретными изображениями. Оплата произведений Осипа Дудина иной раз превосходила суммы, выплачиваемые придворным ювелирам, в частности, серебряннику Дейхману, ювелиру Позье и другим. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что Дудин именуется вольным мастером костяного цеха, тем самым как бы подчеркивались его личная свобода и независимость художника[19].

В числе декоративных пластин с портретами были малоформатные и крупногабаритные, на которых размещались от одного до десятка рельефных изображений в окружении затейливого орнамента из завитков раковин и мелких цветочков. Часто под сквозную резьбу подкладывался цветной фон из тонированной кости или фольги. Видимо, прием плоскостного распределения резных изображений, сохранение его даже на объемных вещах указывают на склонность Дудина к сохранению типичного для народного искусства приема, связанного с традиционным принципом крестьянского творчества. В известной мере эта народная основа просматривается и в признании цветового контрастного решения в общем декоративном оформлении предмета. Блестящими по исполнению являются пластины из собрания Государственного Русского музея. Одна из пластин относительно невелика, композиционная рядность расположения шести портретов в свободном окружении орнамента на фоне темно-коричневой кости делает ее одновременно необычайно четкой и в то же время свободной и легкой по восприятию. Как эта пластина, происходящая из старого собрания Эрмитажа, так и ряд близких к ней вещей много общего в манере резьбы имеют с точно атрибутированными произведениями Дудина. Поэтому их можно включить в круг работ прославленного уже в XVIII веке мастера.

Восхитительная по исполнению огромная декоративная пластина (84x72 м) с шестьюдесятью одним изображением русских князей и царей от Рюрика до Екатерины II. Сквозная резьба наложена на светло-коричневый и палевый фон кости, что придает произведению определенную легкость и подчеркнутую нарядность[20] Все пластинки с портретами в рокайльном обрамлении и цветочных венках одного размера и расположены строгими рядами. Портрет Екатерины II выделен по центру размером. Мастеру свойственно было чувство предельной декоративности, которое ему не изменило даже в таком формате. Едва ли в Петербурге во второй половине XVIII столетия имелся другой мастер, кроме Дудина, которому было бы под силу справиться с такой декоративной пластиной, как эта. Принципиальная близость ее с портретными пластинами из эрмитажного собрания не вызывает сомнений. Эта работа не выходит из круга дудинских произведений.

Пластина декоративная с портретными изображениями. 1770-е гг. ГЭ. ЭГК-1022. 22,8×29,2

Плакетка с портретным изображением. Вторая половина XVIII в. ГЭ. ЭРК-74. 6,3×6,3

Плакетка с портретом Екатерины II. Вторая половина XVIII в. ГЭ. ЭРК-75. 7×7

В 1770-х годах этим замечательным мастером были созданы два шедевра косторезного искусства — две кружки с крышками, поверхность которых украшена изображениями русских князей и царей в круглых медальонах среди рокайльных завитков с мелкими цветочками. Сквозная резьба, тончайшая проработка рельефов, моделировка лиц, тонкая фактура кости умело сочетались с традиционной формой деревянных и металлических кружек. Одна из них с шестью портретами — от Петра I до Екатерины II — была предназначена «будущим родам на посмотрение» и хранилась в богатейшем собрании всяких редкостей — ризнице Соловецкого монастыря. После Великой Октябрьской социалистической революции она заняла достойное место в Оружейной палате Московского Кремля. Другая кружка с пятьюдесятью восьмью портретами — от Рюрика до Екатерины II — ныне хранится в Государственном Эрмитаже. Ранее она находилась в Зимнем дворце, до того в Кунсткамере первом российском музее всевозможных редкостей природы и искусства, организованном еще Петром I. Для этой кружки специально был изготовлен костяной футляр, не сохранившийся до наших дней[21]. Кружка покрыта, как чехлом, костяным резным орнаментом в виде рокайльной сетки с круглыми медальонами, в которых расположены рельефные портреты. В основу их, как и в основу портретов на декоративных пластинах, легли изображения лицевых сторон медалей специальной серии из пятидесяти семи экземпляров, пущенной в обращение в 1772 году. Работа над серией медалей велась с 1768 года. Основанием к ее созданию послужило сочинение М. В. Ломоносова «Краткий Российский летописец», напечатанное и 1760 году. В дальнейшем к этой серии медалей присоединились единичные экземпляры, дополняющие ее. Резчики по кости пользовались этим источником чрезвычайно охотно. Мы можем об этом судить и по работе Я. Шубного — его большой нарядной портретной пластине 1774 года, хранящейся в Государственном Историческом музее, и по другим произведениям подобного рода[22].

Обе кружки Дудина дают возможность оценить не только мастерство резчика, в совершенстве владеющего искусством портретных изображений, гармонично соединенных с тонким орнаментом, но и красоту кости — этого ценного и своеобразного поделочного материала. Знание истории, изобразительного материала, искусства мелкой пластики, понимание задач искусства своего времени помогали Дудину в работе позволяли создавать композиции различных высокохудожественных произведений, которые восхищали современников. Они восхищают нас и сейчас. Последние известия о Дудине встречаются в документах, касающихся Соловецкого монастыря[23]. Там он провел остаток своих дней (умер около 1785 г.), туда принес в дар свою библиотеку, замечательную для русского Севера — ее собирал еще его отец, — а также, как было упомянуто, в ризнице монастыря нашла приют одна из его резных кружек.

Кружка с 58 портретными изображениями. Работа О. Дудина. 1770-е гг. ГЭ. ЭРК-834. 2,5×18×13

Кружка. Работа О. Дудина. Деталь. ГЭ. ЭРК-834

Кубок. 1770-е гг. ГЭ. ЭРК-687. 12,2×8×8

Кубок декоративный. Работа О. Дудина (?). 1770-е гг. ГРМ. ОПИ-Р-185. 34,8×10,9×10,9

Фигура вольного мастера костяного дела Дудина — яркое явление не только в искусстве резьбы по кости, но и в русском прикладном искусстве в целом. Он достиг совершенства в гармоничном соединении различных приемов резьбы, в широком использовании утонченного орнамента рококо с портретными изображениями исторических лиц. За ним последовали многие косторезы. Потому столь популярны стали медали Гуена, Т. Иванова, А. Шульца, И. Гедлингера, И. Вехтера, С. Юдина, И. Гасса и других. В этом явлении, как и в творчестве Дудина, прослеживается процесс сближения в основе своей народного крестьянского искусства с утонченным городским искусством придворных художников. Город с его высокой по отношению к крестьянству общей культурой вовлекал в свою орбиту мастеров с разным художественным потенциалом. Фактически на каком-то этапе предыдущего XVII столетия можно было наблюдать то же явление. Приезд мастера из провинции в столицу превращался для него не только в короткий момент знакомства с заказчиком и его требованиями, но и в важную веху жизни. Значимость заключалась в получении дополнительных знаний, расширении кругозора, освоении технических и эстетических новинок, характерных для определенного времени. Эта общая закономерность сохраняется во все времена.

Необходимо отдать должное высокому мастерству северно-русских резчиков по кости второй половины XVIII века. Они не только восприняли характерные особенности искусства русского барокко, но и развили его до исключительного совершенства. Спокойной уравновешенности орнамента словно не было. Раковинные, растительные завитки закрутились в динамическом ритме. Эффект усиливался и за счет введения цвета в гравировку и общую окраску пластин. Соединение сквозной и рельефной резьбы с цветным пятном и рисунком, а также с сильно усложнившейся формой предмета привело к принципиально новому решению. Стилевая направленность в резной кости не только соответствовала основным видам русского искусства середины XVIII столетия, но и в существенной мере их обогащала.

Гребни. Середина XVIII в. и первая четверть XIX в. ГЭ. ЭРК-1102, 479. 14×9; 14,7×7,2

Плакетки. XVIII—XIX вв. ГЭ. ЭРК-368, 1073, 361, 339. 75×2; 5×2,5; 7,6×4,4; 4,3×3,9

Коробочка с домино. Вторая половина XVIII в. ГЭ. ЭРК-389. 3,8×2,6; кость: 1,2×0,7

Шкатулка. Вторая половина XVIII в. ГЭ. ЭРК-992. 19,5×34,5×24,5

Во второй половине XVIII века пробуждается интерес к искусству античного мира. Постепенный переход к классике выявил скрытые возможности и в таком хрупком материале, каким является кость. Строгие формы предметов позволили воспользоваться уже существующей традицией изготовления ларцов и всевозможных шкатулок, а также разработать новые варианты. Наиболее ярким выразителем раннего классицизма в русском декоративно-прикладном искусстве был архангельский мастер-косторез Николай Степанович Верещагин[24]. Его творчество приходится на конец XVIII — начало XIX столетия. Он не был свободным художником. Всю свою жизнь ему пришлось работать портовым чиновником в таможне Архангельска. За время государственной службы от самого мелкого чина досмотрщика за товарами, прибывающими на кораблях в порт, до звания унтер-цолнера, также не слишком значительной чиновничьей должности, он сумел прославиться как мастер косторезного искусства.

Верещагин родился в 1770 году в семье солдата и потому тоже должен был вслед за отцом поступить на военную службу. Но в силу слабого здоровья сделать этого не смог, а получил лишь школьное образование. Вероятно, имея склонность к искусству, еще в детские годы он приобрел первые навыки косторезного ремесла, впоследствии освоенного им в совершенстве. На службе в таможне, как говорят немногочисленные сохранившиеся документы, Верещагин оставался до 1813 года. Однако слава искусного мастера-костореза пришла значительно раньше.

В собрании Государственного Эрмитажа имеется пять ваз из моржовой кости работы Верещагина. Сразу после исполнения они попали в это крупнейшее в стране собрание произведений искусства, что говорит о признании современниками их большой художественной ценности. Одна пара ваз яйцевидной формы, исполненная до 1796 года и посвященная временам года, была поднесена Екатерине II. Их завершение состояло из миниатюрной скульптурки, воспроизводящей памятник Петру I работы Фальконе. По центральной части тулова расположен декоративный пояс с надписью: «Сии четыре времена да произрастят плоды на все текущи веки». Надпись явно акцентировала сюжетную сторону искусной резьбы. Если все тулово ваз представляет собой яйцевидную фигуру тончайшей сквозной резьбы, то в эту ажурную сетку верхней полусферической части мастер вкомпоновал четыре медальона с аллегорическими изображениями, решенными в духе обычных жанровых композиций. Мотив изящно вьющегося растения, составляющего рисунок декоративной резьбы, удивительно гармонично сливается с медальонами, поддерживая их в пространстве. В одном их них представлена картина жаркого лета. На фоне частично сжатого поля расположились на отдых несколько женщин. Одна из них, в кокошнике и национальном русском костюме, полулежит, облокотясь на руку, другая сидит почти спиной к зрителю, третья стоя пьет из кувшина; рядом лежат серпы. Мастер весьма ограниченными средствами сумел передать условия летнего крестьянского труда, усталость жниц. В другом медальоне представлена осень — сбор урожая в плодовом саду. Несколько человек снимают фрукты, другие уносят наполненные корзины. Здесь художник показал труд человека и богатство природы. Эта сцена отличается непосредственностью, правдивостью. В следующем медальоне изображена зима. На фоне обнаженного кустарника и редких деревьев у костра расположились трое. Бородатый старик склонился над огнем, молодой мужчина стоит рядом, закутанная фигура дана спиной к зрителю. Около них на земле лежит топор. И это решение отличается простотой и выразительностью — перед нами картина реальной действительности. Наконец, в последнем медальоне помещена сцена, символизирующая весну. На террасе около балюстрады с вазой стоят кавалер и дама, одетые в нарядные дворянские костюмы. Служанка подает им яства на блюде. Эту сценку можно трактовать как шествие молодых, что вполне связывается с пробуждением природы, с началом новой жизни, наступающей весны.

Вазы, посвященные временам года, представляют собой типичный вариант аллегорических декоративных композиций, которые во второй половине XVIII века находят себе место в русском искусстве. Мастера прикладного искусства, видимо, обращались к привычным, хорошо знакомым источникам — не только к книге «Символы и Емблемата», но и к «Иконологическому лексикону...» 1763 года, где давались описания различных образов. Вот одно из них: «Лето, венчанное колосьями, в одной руке держит сноп, а в другой серп. Осень держит в руках виноградные грозди или корзину с плодами на голове [...] Зима, одетая в теплое платье, с покрытою головою стоит перед деревом, коего лист опал [...]» и т. д.[25] Но если этот «Лексикон» был переводным сочинением с французского, то можно напомнить и о более древних описаниях, которыми пользовались русские мастера еще в XVII веке. Месяцеслов XVII века содержал в себе не только тексты, но и красочные миниатюры. Например, весна характеризовалась следующим образом: «Весна нарицается яко дева приукрашенна, красотою сияющи чудна, и преславна. Яко дивится всем зрящим доброти ея и сладка всем [...]»[26] Изображения аллегорий на эту тему можно видеть в разных сочинениях, некоторые из них сохраняются в собраниях рукописных музейных книг и библиотек. Наиболее ранним вариантом аллегорий времен года являлись росписи Золотой палаты Московского Кремля XVI века. Они были описаны Симоном Ушаковым в 1672 году. Не вдаваясь в подробное описание всех вариантов аллегорий, следует отметить лишь устойчивость их использования художниками в декоративной резьбе и росписи вплоть до XIX века, но вторая половина XVIII века оставила нам наибольшее число произведений на эту тему.

Верещагин как представитель искусства городских кругов использовал миниатюрные рельефные изображения в качестве декоративного элемента и тем самым отдал дань вкусам своего времени. Две вазы, несколько более шаровидные, близки по типу эрмитажным. Они представляют интерес потому, что сохранились без утрат и на основании их имеется подпись мастера, дата и указан чин — «титулярный советник». Известно, что в 1801 году Верещагин в свой очередной отпуск ездил в Петербург, где задержался на 29 дней[27]. Причиной этому, скорее всего, была творческая работа художника, а не производственные дела служащего. По-видимому, в это время он работал над двумя вазами из серии «Времена года», которые в настоящее время хранятся в Государственном Русском музее. На их основании и поставлена его подпись с датой «1802 г.» и только что полученным чином, выше которого по служебной лестнице он не поднимался. Зато в области искусства Верещагин достиг вершин. В 1803 году Александр I наградил его драгоценным именным перстнем, вполне возможно, за вазы 1802 года или какие-то иные резные произведения[28].

В период работы над вазами «Времена года» Верещагин выполнил пару конусообразных ваз, работа над которыми завершилась к 1798 году. Это самые крупные среди известных нам изделий из моржовой кости, выполненные в технике сквозной резьбы. Высота их 84 см. Четкая, строгая форма удачно гармонирует с прорезными рисунками растительного орнамента, рельефными декоративными деталями — гирляндами, медальонами, с плавным переходом к скругленной крышке, увенчанной скульптурным воспроизведением памятника Петру I. О том, как высоко ценили современники эти произведения косторезного искусства, уже тогда хранившиеся в Эрмитаже, говорит факт включения их в 1803 году в число подарков японскому микадо, отправленных с экспедицией знаменитого русского мореплавателя И. Крузенштерна. Поднести эти подарки должен был известный деятель Российско-американской компании чрезвычайный посланник Н. Резанов. Задача его заключалась в установлении дипломатических и торговых отношений с Японией. Наряду с костяными вазами в дар японскому микадо везли пятьдесят резных из кости коробок, изделия императорского фарфорового и стеклянного заводов, шпалерной мануфактуры, кулибинские зеркальные фонари и многое другое.

Японцы отказались вступить в торговые и дипломатические отношения с Россией, в связи с чем все ценности, предназначавшиеся в дар микадо, совершили обратный путь и тогда же в 1806 году поступили в Эрмитаж. Наряду с этими вазами в Японию совершила путешествие еще пара ваз Верещагина, посвященных временам года. Одна из них ныне хранится в Государственном Историческом музее, другая — в собрании Государственного Эрмитажа. Они яйцевидной формы, на ножке, завершаются артишоками. Сквозная резьба тулова включает в себя четыре медальона с миниатюрами аллегорий. Таким образом, всего нам известно восемь работ Верещагина и шесть из них посвящены временам года.

Ваза декоративная. Работа Н. С. Верещагина. Конец XVIII в. ЭГК-1092. 32,5×13,5×13,5

Ваза декоративная. Работа Н. С. Верещагина. Деталь. ГЭ. ЭГК-1092

Ваза декоративная. Работа Н. С. Верещагина. 1798. ГЭ. ЭГК-874. 84×25×25

Верещагин исполнял работы и другого рода, резал даже по перламутру. Виртуозность его искусства несомненна. Он явился лучшим выразителем раннего классицизма в резьбе по кости. Сохраняя традиционную манеру резьбы, он уловил своеобразие нового художественного стиля с его уточненной строгостью и соразмерностью форм, с его удивительно изящной и легкой орнаментацией. Верещагин, как и Дудин, перешагнул границу примитивной красоты народного крестьянского искусства. И тот, и другой являются типичными представителями посадско-городского искусства, связанного с общерусской культурой. Они — одни из ее творцов, ее созидателей.

Табакерка с изображением памятника Петру I. Вторая половина XVIII в. ГЭ. ЭРК-6. 8,3×8,3×2

Табакерка с портретом Л. Орлова-Чесменского. Вторая половина XVIII в. ГЭ. ЭРК-21. 8×8×3

Медальон с портретом Екатерины II в образе Минервы. Вторая половина XVIII в. ГЭ. ЭРК-1098. 10×8×1

Скульптурная группа «Александр Македонский». Вторая половина XVIII в. ГЭ. ЭГК-783. 21×17×11,5

Пластина с портретным изображением. Конец XVIII в. ГЭ. ЭГК-781. 16×13

Шахматные фигуры. XVIII в. ГЭ. ЭГК-115, 116. 5,5×3×2; 6×3×1,7

Скульптурная группа «Стоянка северных народов». Вторая половина XVIII в. ГЭ. ЭГК-833. 29×47×33

Ларец-теремок. Вторая половина XVIII в. ГЭ. ЭГК-791. 14×11×13

Шкатулка. XVIII—XIX вв. ГЭ. ЭГК-1067. 9,5×18×18

Шкатулка. Деталь. XVIII—XIX вв. ЭГК-1067

В лучших косторезных работах начала XIX века все сильнее и сильнее проявлялись черты, свойственные классицизму. Особенно характерны в этом отношении швейные шкатулки, сохранившие формы традиционно русских ларцов-теремков. Откидная крышка превращена в подушечку для иголок. Резьба стенок поражает четкостью композиционного решения строго классической композиции. Пальметы, свисающие полотенца, подхваченные лентами с бантами, медальоны с символикой первой четверти XIX века, колесницы, амуры, плакучие деревья над урнами, акантовые ветви с крутыми завитками, наконец, кариатиды, гермы, стоящие по углам каждой стенки. Вся эта резьба наложена на яркий фон сине-зеленой в алой фольги, что создает декоративный контраст, вызывая дополнительный цветовой рефлекс, на резную кость. Внутри шкатулки находятся четыре корзиночки с прорезными стенками сетчатого узора, с крышками, украшенными изображениями колчанов со стрелами.

Шкатулка для швейных принадлежностей. Начало XIX в. ГЭ. ЭГК-732. 14×19,5×13,5

Необычайно близко по манере исполнения к двум известным нам швейным шкатулкам стоит туалетное зеркало. Его основание имеет прямоугольный корпус с выдвижными ящичками, на котором укреплены два стояка в форме балясин, напоминающих вазы с букетами цветов, — они держат овальное зеркало. Его рама убрана рельефными раковинами, фруктами, пальметами, сетками, бусами. Вазы-стояки оформлены прорезным узором из акантового побега и букраниями. Корпус покрыт прорезными пластинами на фоне зеленой и алой фольги. Эффектно выделяются овальные и прямоугольные медальоны с качающимися на качелях амурами, богиней, восседающей на колеснице, запряженной львами, танцующие фигурки людей с гирляндами цветов, и все эти антикизирующие мотивы сплетены с акантовыми завитками, розетками и прочими декоративными элементами, свойственными ранней классике, которая складывалась под впечатлением от уникальных необычных находок в только что раскрытых из-под пепла Помпеях и Геркулануме.

Настольный туалет. Первая четверть XIX в. ГРМ. ОПП-Г-269. 81×54×19

Настольный туалет. Деталь. ОПП-Г-269

Оттенок изящества этого художественного стиля определил композиции многих изделий декоративно-прикладного искусства, привился он и в резьбе по кости. Особенного изыска он достиг в портретах медального типа, которые обычно резались на пластинах, затем оформлялись декоративным узором. В первое десятилетие XIX века наиболее изощренным по исполнению оказался профильный портрет Александра I (с медали К. Леберехта в память закладки Биржи в 1805 году) в обрамлении из роз на ажурной сетчатой пластине. На обороте медальона изображены вензель и венок из цветов. Легкий, невесомый, медальон предназначался, судя по кольцу в верхней части, к ношению на ленте. Однако едва ли такую хрупкую вещь кто-либо рискнул бы использовать в практических целях. Она показательна как характерное проявление общей тенденции в русском искусстве начала XIX века.

Медальон с портретом Александра I. Начало XIX в. ГЭ. ЭГК-103. 9,5×5,5

Такие же тончайшие по характеру резьбы косые сеточки с нежными цветочными орнаментами украшали многие ларчики, шкатулки, рамы для икон и портретов. Иной раз пользовались накладным рельефом в виде рогов изобилия, колчана, лука со стрелами и т. п. Часто стенки вкладных овальных или квадратных корзиночек, которые вставлялись внутрь больших шкатулок, исполнялись в такой же технике сквозной резьбы (косая сетка с гирляндами цветов). Все они отличаются композиционной четкостью и необычным мастерством исполнения. К сожалению, ни одна из подобных работ не связана с именем того или иного мастера. Произведения XIX века в большинстве случаев приходится группировать по сходным стилистическим признакам и на этом основании датировать. Правда, делались попытки приписать работы определенному мастеру. Так, существует мнение, будто шкатулки, декорированные сквозной сетчатой резьбой с гирляндами, характерны для творчества Олонцова и Максимова. Судя по литературным данным, Олонцов жил на рубеже XVII и XVIII веков. Стало быть, в эпоху, культивировавшую барочные формы, холмогорский косторез не мог вдруг избрать формы и орнаментацию, свойственные классицизму. Максимов-старший также, по имеющимся данным, жил и работал до 80-х годов XIX века[29]. Действительно, он любил делать шкатулки, украшенные косой сеткой с цветочными гирляндами. Его ранние работы были выполнены именно в таком стиле и, следовательно, датированы первой четвертью XIX века. Трудно допустить, что мастер сохранил постоянство художественных вкусов на всю жизнь, тем более, что середина века настойчиво диктовала свои законы художественного стиля.

Медальон с символическим изображением на фоне сквозной сетки. Начало XIX в. ГЭ. ЭГК-1032. 7×5,5

Декоративные пластины с портретными изображениями. Начало XIX в. ГЭ. ЭГК-681, 682. 9,3×8,2; 9,2×8,1

Коробочка туалетная. Начало XIX в. ГЭ. ЭГК-454. 3,2×9,4×5,6

Швейка с бархатной подушечкой. Конец XVIII — начало XIX в. ГЭ. ЭГК-782. 19×10×19,5

Шкатулка для туалетных принадлежностей. Начало XIX в. ГЭ. ЭРК-1039. 27×23,5×7

Пластина с портретами из альбома начала XIX в. ГЭ. ЭРК-803. 8×26×19,5

Веер. Первая половина XIX в. ГЭ. ЭРТ-6504. Выс. 16,2

Шкатулка. Начало XIX в. ГМЭ. 7×15,8×21

Декоративный шкаф с клавикордами. 1830—1840-е гг. ГЭ. ЭРК-1010. 17×7×4,5

Более строгой, более объемной в рельефе орнаментацией резной кости отличается серия ларцов и шкатулок, некоторые из которых предназначались для карточных игр. Так в собрании Государственного Эрмитажа имеется плоская прямоугольная шкатулка 1820-х годов, отличающаяся блестящим мастерством исполнения. Простая форма шкатулки подчеркивается ее декоративной орнаментацией. Костяные пластины украшены акантовыми побегами, лентами, венками, бусинными тягами, четырехлистниками с особо изогнутыми рельефными лепестками и прочими элементами. Все это наложено на яркий, сверкающий фон алой фольги. Моделировка резьбы отличается чистотой отделки. Орнамент застилает всю поверхность шкатулки с учетом ее конструктивных особенностей: на плоскости крышки, на боковых узких стенках композиция узора продиктована данной формой. Основное качество резной орнаментации — в ее строгом соответствии принципам господствующего художественного стиля в искусстве. Умеренный по масштабам ритмичный рисунок равномерно загружает всю поверхность, членя ее на прямоугольники, квадраты, горизонтальные тяги, которые плавно располагаются в покойной соразмеренности частей.

Внутри шкатулки помещены выполненные так же мастерски шесть узорчатых квадратных коробочек с разноцветными костяными фишками, ручками-держателями для мелков, щеточками и прочими аксессуарами. Останавливая взгляд на этой костяной шкатулке для карточной игры, невольно поражаешься — насколько мастеровитым был художник.

Шкатулка для карточных принадлежностей. Первая четверть XIX в. ГЭ. ЭРК-730. 7,5×27,5×22,5

Шкатулка для карточных принадлежностей. Деталь. ЭРК-730

Десятки произведений этого времени объединяют простые формы и строгое оформление, состоящее из различных сочетаний гравированного и сквозного узора из косых сеток, лавровых венков, кариатид, акантовых побегов, меандровых поясков. Все эти элементы классической орнаментации переходят и на более поздние вещи, вплоть до середины XIX века, приобретая черты сухости и раздробленности. Интересной работой косторезов первой четверти XIX века явились портретные пластины с изображением М. В. Ломоносова. Прямоугольная рама крайне типична для орнаментальной резьбы северно-русских резчиков этого периода — гирлянда, плавно вьющаяся по сетчатому фону. То, что холмогорские косторезы обратились к портрету великого земляка, вполне естественное явление. В основу резного портрета они положили гравюру Фессара и Вортмана, выполненную еще при жизни Ломоносова. Ученый сидит за столом рядом со шкафом, где расставлены книги, реторты и другие предметы; позади него оконный проем, сквозь который виден лесной пейзаж с постройками. Как известно, Фессар представил за окном морской пейзаж. По рекомендации Ломоносова на гравюре Вортмана он был заменен видом на Усть-Рудицкую фабрику — детище великого ученого. Именно там началась его работа в области химии, в области выплавки цветного стекла и смальт, что в дальнейшем привело к производству цветного стекла на Казенной мануфактуре в Петербурге, а также к созданию мозаик. Косторезы, резавшие пластины с портретом Ломоносова (известно их несколько — в музеях Ленинграда и Москвы), не все в равной мере были блистательными художниками. Однако определенную прелесть каждый из портретов, несомненно, имеет. Не случайно современники с интересом отнеслись к этим работам, и на одной из них появилась надпись: «Милостивому государю Павлу Петровичу Свиньину в знак уважения и в память от Панаева 5 марта. 1826 г. С. Петербург»[30].

В. И. Панаев и П. П. Свиньин были страстными собирателями произведений отечественного искусства. Последний издал в 1829 году каталог, озаглавленный «Краткая опись предметов, составляющая русский музеум Павла Свиньина». В этой описи уже значится данный портрет (собрание Государственного Русского музея), который был получен П. П. Свиньиным во время работы над вновь открытыми рукописями М. В. Ломоносова и опубликованными им в 1827 году. Видимо, Свиньин включил в свою коллекцию эту пластину-портрет не только из этнографического интереса к культуре русского народа и его истории, но и из-за своеобразного высокого профессионального мастерства ее исполнения.

Пластина с портретом М. В. Ломоносова. Начало XIX в. ГЭ. ЭРК-689. 29×23

Любовь к русской истории со стороны косторезов проявилась в том, что они неоднократно обращались к теме героического плана через воспроизведение популярных гравюр, как, например, «Кутузов на Бородинском поле» Карделли или известной работы «Минин и Пожарский» И. П. Мартоса. Судя по литературным данным, впервые подобную группу создал И. Ф. Лопаткин, потомственный холмогорский косторез, награжденный в 1827 году серебряной медалью «За полезное». Он также известен как первый организатор косторезной школы на дому для желающих познать тайны этого тонкого искусства. По-видимому, в конце 1830-х — начале 1840-х годов им была выполнена резная костяная икона «Тайная вечеря». Приходится лишь сожалеть, что мастера не ставили подписи на своих произведениях. Трудно сказать, какая из икон на этот сюжет из числа сохранившихся принадлежит Лопаткину.

Шкатулка с изображением М. И. Кутузова на Бородинском поле. Начало XIX в. ГМЭ. 7×15,8×21

Шкатулка с изображением М. И. Кутузова на Бородинском поле. Начало XIX в. Деталь. ГМЭ

Тайная вечеря. Икона. Начало XIX в. ГЭ. ЭРК-1030. 37×31

Кроме него, другой архангелогородский резчик — Козьма Заозерский, живший в конце XVIII — начале XIX века, также создал камерное воспроизведение памятника Мартоса и поднес его в 1819 году Александру I, посетившему Холмогоры по пути в Архангельск, но тот его тут же передал городскому голове. От городского головы, бывшего купцом, работа перешла к его потомкам, а от них в 1897 году к Николаю II. В настоящее время произведение Заозерского находится в Центральном хранилище пригородных дворцов-музеев Ленинграда, куда поступило из Александровского дворца. Если резьба памятника Минину и Пожарскому незначительно повреждена, то все надписи отлично сохранились. В частности, с правой стороны постамента имеется авторская подпись: «Художество Козмы Заозерского». Перед нами одно из редчайших подписных изделий холмогорских косторезов. Имя Козьмы Заозерского встречается впервые. До сего времени указанное произведение считали работой Ивана Заозерского, видимо, на слово поверив первой публикации «Московского листка» за 1898 год[31].

Перефразировка подлинника, как всегда в творчестве холмогорских резчиков, приводила к оригинальному собственному решению. Появлялись новые детали в композициях, подчеркивались какие-то отдельные, наиболее важные моменты или детали. В этом плане любопытно на одном из вариантов костяного памятника Минину и Пожарскому (Государственный Эрмитаж) отметить вновь введенную косторезом фигурку крестьянина, несущего узелок с какими-то, возможно, ценностями, так как общая композиция посвящена приношению пожертвований нижегородскими гражданами для спасения Отечества. Обыденность этой маленькой фигурки, ее незамысловатая художественная характеристика, с одной стороны, делает фигурку как бы незаметной, с другой — привлекает к себе внимание. Так выразил свое отношение к теме мастер резьбы по кости, так наделил он новым оттенком известный получивший одобрение оригинал.

Так как памятник работы Мартоса был установлен в Москве позже появления в резной кости его камерного воспроизведения, становится очевидным, что мастера пользовались одной из первых очерковых гравюр, воспроизводящих проект монумента. В 1810 году был одобрен и принят к работе второй проект Мартоса, предназначавшийся к отливке и установке в Нижнем Новгороде. Его изображение и текст надписи прилагались к сочинению П. Чекалевского «Опыт ваяния из бронзы одним приемом колоссальных статуй»[32]. Резчики могли использовать лишь этот единственный источник. Следовательно, в очередной раз мы убеждаемся в особой мобильности косторезов, в их умении ориентироваться в новинках искусства, отбирать для своего творчества новейшее, наиболее интересное. В этой связи следует выделить талантливого резчика по кости Андрея Коржавина, одного из первых, кто повторил в миниатюре с необычайной свободой пластического мастерства оригинал Мартоса. В Государственной Третьяковской галерее находится камерное воспроизведение «Минина и Пожарского», исполненное между выходом в свет гравированного изображения (1810) и записью в документах 1811 года, хранящихся в архиве Государственного Эрмитажа. Документ этот гласит: «Монумент [...] из комнаты господина обергофмаршала и кавалера графа Толстова (главы Придворной конторы. — И. У.) присланы при ордере в Эрмитаж января 25 числа 1811 года. Монумент трудов округи города Архангельска крестьянина Андрея Коржавина»[33]. Прошел всего лишь один год до момента получения Эрмитажем двух идентичных работ Коржавина (вторая хранится в Государственном Русском музее). Необычайная напряженность в творческой работе резчиков поражает. Приходится сожалеть, что так мало сохранилось сведений о талантливых мастерах резьбы по кости.

Памятник Минину и Пожарскому. Настольная скульптура. Работа К. Заозерского. Начало XIX в. Центральное хранилище пригородных дворцов-музеев Ленинграда (г. Пушкин). ЦХ-322. 34,5×21,5×12,3

Памятник Минину и Пожарскому. Настольная скульптура. Работа А. Коржавина. Начало XIX в. ГРМ. ОПИ-Р-272. 30×22,5×18

Памятник Минину и Пожарскому. Настольная скульптура. Работа А. Коржавина (?). Начало XIX в. ГЭ. ЭРК-727. 28,5×19×11,5

Памятник М. В. Ломоносову в Архангельске. Настольная скульптура. Первая половина XIX в. ГЭ. ЭРК-726. 30×18×18

Пластина с изображением Соловецкого монастыря и всех святых отцов. Первая половина XIX в. ГЭ. ЭРК-1026. 12,5×9

Мелкая объемная пластика в резной кости наглядно демонстрирует не получившие развития скрытые возможности северно-русских мастеров. Никто и никогда из них не соперничал с иноземными косторезами, продемонстрировавшими в прошлом свое искусство всему миру. Для того чтобы следовать за ними, в русле их художественных тенденций, русским косторезам нужно было принципиально менять свое эстетическое кредо. Иные культурные традиции, иная национальная школа, иные условия творчества — все содействовало тому, что русские резчики по кости прежде всего следовали принципам плоско-рельефной, орнаментально-декоративной резьбы, а не камерной, миниатюрной скульптуры зарубежных школ. Если сравнить аналогичные рисунки резного узора или сюжетного изображения русского и западноевропейского мастеров XVII—XVIII веков, то разителен контраст самого творческого сознания, сформированного на принципиально разных основах, хотя чувство пластики, художественной выразительности достаточно и у того, и у другого.

Если в косторезном искусстве 1820-х годов отчетливо видны изысканное мастерство, логическая стройность рисунка, соединяемого с простой конструктивной формой предмета, то в 1830-х годах возникает интерес к резным изящным изданиям, подчас лишенным практического смысла. Таковы миниатюрные предметы мебели, плакетки, коробочки, декорированные плоской прорезью тонкого ветвистого растительного узора типа морских водорослей или каких-то тонких трав. Такого рода произведения хранятся в разных музеях в сравнительно небольшом количестве.

Швейная шкатулочка в виде паровоза с колесами, цепью передачи, трубой и прочими деталями, со стенками ажурной резьбы имеет крышу бархатную подушечку для иголок. Практичность подобных вещей весьма сомнительна. Они, видимо, существовали как своеобразные «кунстштюки» своего времени.

Игольница в форме паровозика. 1840-е гг. ГЭ. ЭРК-721. 6×7×4,5

К середине XIX века в творчестве северно-русских косторезов в целом наблюдается спад художественного вкуса. Но отдельные мастера продолжают создавать интересные вещи и в плане общего композиционного построения, и в плане техники исполнения. В практику косторезов этих лет входит рельефная моделировка сквозной резьбы. Наступает время увлечения всевозможными цветочными узорами, преимущественно розами. Ими украшают крышки кошельков, футляры лорнетов, дамские гребни и прочие изделия, которые получили большой спрос в среде горожан. Наряду с этим вновь пробуждается интерес к таким северным мотивам, как мчащиеся оленьи упряжки, пасущиеся олени. Броши овальные, круглые, мундштуки и тому подобные изделия становятся необычайно популярными. Броская узорчатость, введение новых технических приемов двухслойной резьбы, высокого рельефа были вполне закономерным явлением в этот период. О строгом классицизме давно уже забыли. Эклектика захватила и резьбу по кости. От этого периода сохранилось немало работ, но в большинстве своем они не могут быть связаны с именем того или другого мастера. Одним из редких подписных изделий следует признать брошь с изображением оленьей упряжки с каюром. Художнику удалось передать специфику северной природы буквально несколькими штрихами. Интерес к северным сюжетным композициям продолжает оставаться и во второй половине XIX века, так же как это наблюдалось и в XVIII веке, и как это будет в XX веке.

Браслет. Вторая половина XIX в. ГЭ. ЭРК-316. 12,5×56,4

Лорнет в костяной оправе. Кошелек, записная книжка. 1830-40-е гг. ГЭ. ЭРК-909, 1034, 48. 8×2; 8×6; 9,5×5,5

Брошь и серьги. Вторая половина XIX в. ГЭ. ЭРК-1049, 330. 4,6×3,5; 4,5×1,7

Броши. Вторая половина XIX в. ГЭ. ЭРК-323, 1049. 4,7×4,1; 4,6×3,5

Чтобы быть наиболее объективным в оценке искусства косторезов середины XIX века, обратимся к одному из архивных документов — сводке о кустарной промышленности в Холмогорском уезде, составленной в 1887 году. Там отмечается, что «в 40 и 50 годах XIX века на костяные изделия явился спрос даже заграницу. Но при отсутствии хороших образцов, неумении рисовать, собственная фантазия оказалась далеко недостаточною и поэтому изделия выходили весьма однообразны и при хорошей отделке совершенно безвкусны». Однако вещи, исполненные косторезами, расходились по всей России и за ее пределы, они пользовались успехом на выставках, мастера получали награды, премии. Кажущееся противоречие объясняется тем, что мастера делали в основном дешевые вещи, слабые в художественном отношении. Стремление найти сбыт своей продукции заставляло косторезов второй половины XIX века изготовлять большое количество предельно простых изделий — ложек с гладкими ручками, ножей для бумаги, запонок, пуговиц, портсигаров, табакерок, рукояток к тростям, зонтам, печаткам. И только в особых случаях, по заказам или для выставок резчики создавали художественные произведения.

В 60-х годах XIX века побывавший на Севере этнограф С. В. Максимов отметил: «Требования на костяные поделки идут часто с заграничных кораблей, куда изготовляются по большей части из говяжьих костей шкатулки с арабесками на крышке, и по стенкам, подобранными разноцветной фольгой. Много поделок из тех же костей в виде ножей, чайных ложек, вилок идут по крайне дешевым ценам внутрь России»[34].

В 1880-х годах резьбой по кости занимались исключительно в Холмогорском уезде, в частности, в деревне Матигорах. Там пытались наладить процесс обучения, выделывали, как говорит один из документов 1871 года, небольшие шкатулочки, крестики, образки, ножи для разрезывания бумаги, ложечки, щеточки для чистки, и т. п., но все далеко не в значительных размерах[35]. Это был ходовой товар, имевший спрос у покупателей. Мастерство резьбы сохранялось, но о создании художественного произведения можно было говорить лишь в редких случаях. Такие украшения, как гравированный вензель или небольшая резная декоративная деталь, не повышали художественного качества вещи. К 1880-м годам относится такой факт. Мастер Г. Шубин резал «французские буквы на пуговицах» с расчетом на лучший спрос этих поделок в России или за рубежом[36]. Но одновременно мастера резали микроскопические подчас фигурки для игры в бирюльки, некогда широко распространенной. В ее состав входили разнообразнейшие формы бытовых предметов, отличавшиеся изощренностью исполнения.

Бирюльки. Вторая половина XIX в. ГЭ. ЭРК-1009. 3×2; 0,3×0,3

Пуговицы. Конец XIX в. ГЭ. ЭРК-350, 224, 220. 3×3; 3,5×3,5; 4×4

Гребень. Вторая половина XIX в. ГЭ. ЭРК-915. 14×9,5

Портсигар. 1900-е гг. ГЭ. ЭРК-17. 9,8×6,9×2

Веер. Вторая половина XIX в. ГЭ. ЭРК-1084. 24,5×40,5

Веер. Вторая половина XIX в. Деталь. ЭРК-1084

На вторую половину XIX века приходится деятельность отца и сына Бобрецовых. Они хорошо владели техникой резьбы по кости, сохраняли традицию старой холмогорской школы. М. Н. Бобрецов явился организатором учебного класса на дому. М. М. Бобрецов продолжил его дело, одновременно занимаясь творческой работой. Наиболее интересным подписным произведением М. М. Бобрецова является хранящаяся в собрании Государственного Эрмитажа круглая настольная декоративная пластина на четырех небольших ножках-шариках. Судя по резному бортику, она должна была быть под стеклом, которое не сохранилось. На круглом диске, затянутом голубым бархатом, мастер разместил три изображения. В центре — рельефное воспроизведение монумента Ломоносова работы Мартоса, который был установлен в Архангельске в 1837 году на берегу Северной Двины. Взяв за основу мартосовский оригинал памятника Ломоносову, Бобрецов выполнил его в рельефе. Трехчетвертной поворот позволил Бобрецову показать фигуру Ломоносова с лицевой стороны, четко обрисовать силуэт монумента. Над памятником справа и слева расположены два гербовых щитка: с одной стороны — герб Архангельска, с другой — Кеми. В сквозную тончайшую сеточку фона искусно вплетены рельефы-символы этих городов: Михаил Архангел в борьбе с драконом и жемчужное ожерелье, составленное из речных перлов, которые в большом количестве добывали в прошлом в Кеми и других северных реках. С этими городами великий ученый был связан в юности, поэтому не случайно М. М. Бобрецов избрал именно данные эмблемы. Скорее всего, эта декоративная композиция создавалась как заказная или подносная вещь. Она в достаточной мере нарядна, но жестковата по решению. Впрочем, таков был стиль в работах косторезов второй половины XIX века. В качестве обязательного фона на протяжении XIX века часто брали бархат, на него наклеивали костяные пластины с тем или иным изображением. Такая манера часто приводила к сухому, маловыразительному облику произведения. Если в начале XIX века бархатный фон не превалировал над резьбою, а подыгрывал ей, подчеркивая белизну и прозрачность кости, рефлексируя на ее моделированном рельефе, то с течением времени пространство бархатного поля расширилось, раздвигая детали костяной композиции на различные темы. К такому же роду работ относится подносное декоративное блюдо с геометрической резьбой по краю и нарядным вензелем в центре поля, затянутого красным бархатом. Этому же резчику можно приписать набор шахмат в виде фигурок воинов-варваров, хранящийся также в Государственном Эрмитаже. На сельскохозяйственную выставку 1884 года Бобрецов представил шахматы на тему из античного мира. Разрозненные фигурки античных воинов и фигурки варваров близки по стилю резьбы, что позволяет предположить его авторство.

Пластина декоративная. Работа М. М. Бобрецова. 1880-е гг. ГЭ. ЭРК-1029. 18,5×18,5

Четверо братьев М. М. Бобрецова также были резчиками по кости, но уехали работать в Петербург. На месте оставались лишь девятнадцать косторезов, самым сильным из них считался Бобрецов.

Из архангельских косторезов второй половины XIX века известен Илья Доронин, живший в Саломбальской части города. Он был отмечен наградой в 1861 году за искусство и знания в косторезном деле. Доронин имел учеников Петра Шутова и Алексея Доронина и двух подмастерьев Андрея Калинникова и Григория Максимова. Косторезному делу обучалась и его жена Анна Доронина.

С одной стороны, доронинская мастерская была образцом традиционного ведения «дела», когда глава мастерской имел в своем распоряжении подручных учеников и подмастерьев. С другой стороны, она являлась образцом эксплуатации предприимчивыми людьми и начинающих, и вполне зрелых мастеров резьбы по кости, попавших к хозяину в полную зависимость. Известно, например, что в такой зависимости находился один из крупных холмогорских резчиков по кости Василий Петрович Гурьев. Именно он вместе со своими товарищами Григорием Егоровичем Петровским, Василием Тимофеевичем Узиковым и их учителем Максимом Ивановичем Перепелкиным составили то ядро косторезов, которое передало свой опыт и знания советским резчикам по кости.

Классы, созданные по инициативе косторезов XIX века, и даже класс резьбы по кости, существовавший при холмогорской школе с 1885 по 1900 год, не принесли успеха в деле профессионального обучения мастеров. Несмотря на то что резьбою занимались в достаточной мере прилежно, все же весь ее характер утратил к концу XIX столетия былую гармонию, утонченность технического исполнения и свой чисто холмогорский, специфический стиль. Резные работы превратились в скучные для глаз изделия из кости, художника заслонил ремесленник.

Спад художественного вкуса вызывал огрубление форм и слабость технического исполнения. Причины упадка были обусловлены развитием капиталистической промышленности, ограничивающей рост индивидуального творчества. В. И. Ленин дал исчерпывающую характеристику этому явлению: «Капитализм душил, подавлял, разбивал массу талантов в среде рабочих и трудящихся крестьян. Таланты эти гибли под гнетом нужды, нищеты, надругательства над человеческой личностью [...]»[37]

В условиях капиталистического гнета талантливые мастера порой не имели реальных возможностей для развития профессиональных навыков. Следовательно, неизбежно терялась художественная ценность работ. Стремление мастера сводилось к возможно большему количеству изделий. Однако на смену его ручному ремеслу выступала машина, и соревнование оказывалось не в пользу частного производителя.

Подлинное мастерство резьбы по кости сохранялось лишь в руках старейших талантливых мастеров — М. И. Перепелкина и его учеников В. П. Гурьева, В. Т. Узикова и Г. Е. Петровского. Они сумели передать традиции северно-русского искусства резьбы по кости советским косторезам.