Риф яркости

Рассказ Олвина

У меня с собой словарь англика и разговорник, и я собираюсь провести эксперимент. Чтобы передать драматические события, которые произойдут дальше, я попытаюсь применить свое повествовательное мастерство в настоящем времени. Я знаю, что во многих рассказах со Старой Земли, которые я прочел, так не делается, но если это сделано правильно, то, мне кажется, придает рассказу ощущение непосредственного присутствия. Вот что у меня получилось.

Я следую за маленьким Зизом, тем самым новым треки, влен которого мы все видели в тот день, когда Гибц превратился в Тиуга и забыл все о звездных кораблях; Зиз скользит от своего загона к крану, где мы впервые собирались проверить нашу лодку. Предыдущую неделю Зиз провел в своем загоне, поедая сытную пищевую смесь, и заметно вырос. Тем не менее он еще совсем маленький. Никто не ждет чудес силы и ума от треки, который мне едва до задних колен.

Зиз движется по проложенному Тиугом следу-запаху почти до края утеса, откуда можно заглянуть в Большую Помойку, потому что здесь она резко поворачивает, разрезая материк такой глубокой и широкой раной, что наши предки выбрали ее естественной границей для поселенцев на Джиджо.

Огромная масса Окончательной скалы бросает длинную траурную тень, но “Мечта Вуфона”, наша гордость и радость, висит за пределами тени, сверкая на солнце. Вместо того чтобы ползти по рампе к закрытому люку лодки, Зиз спускается в маленькой клетке, смонтированной под выпуклым окном, перед восемнадцатью тяжелыми камнями балласта. Когда он минует Тиуга, Зиз и треки полного размера обмениваются облачками запахов на языке, для понимания которого ни у кого из остальных шести нет нужных органов.

Клетка закрывается, Урдоннел испускает свист, и группа хунов и квуэнов принимается за работу, сначала осторожно отводит лодку в сторону, потом опускает к морю, разматывая с барабанов трос-буксир и двойной шланг. Барабаны вращаются медленно, под четкий ритм, который повторяется снова и снова:

рамбл-дам-дамбл-ам-рамбл-дам-дамбл-ам…

Этот ритм захватывает. Хуны по всей скале, даже протестующие, подхватывают пульсообразный ритм веселой работы. Ритм команды, пота и радости.

Будучи единственным присутствующим нуром, Хуфу, кажется, считает своим долгом дико носиться по крану, словно по корабельным мачтам, изгибая спину и потягиваясь, как будто поют только для нее, чья-то рука гладит ее, поглаживает щетину на голове. Глаза нура сверкают, он смотрит, как все ниже и ниже спускается наша лодка. Видно только одно щупальце Зиза, высовывающееся из клетки.

Мне приходит в голову, что, может, Хуфу кажется, что маленького треки используют как приманку на конце поистине грандиозной рыболовной лески! Может, Хуфу любопытно, кого мы пытаемся поймать.

Это, в свою очередь, заставляет вспомнить дикие россказни Клешни о “чудовищах” в глубине. С самого прибытия сюда ни он, ни Гек ни разу об этом не упоминали, каждый по своим собственным причинам, мне кажется. Или я один не забыл об этом среди всеобщего возбуждения?

“Гордость Вуфона” опускается ниже края утеса, и мы бросаемся к краю, чтобы не потерять его из виду. Квуэны не любят высоту и реагируют на нее, прижимаясь к поверхности, царапая животом, цепляясь за землю. И я так поступил, лежа и набираясь мужества, чтобы поползти вперед. С другой стороны, Гек подкатилась к самому каменному краю и остановилась, отставив назад для равновесия толчковые ноги и как можно дальше высунув два глазных стебелька.

Ну что за девчонка! Вот тебе и г'кеки, осторожные существа высшего уровня. Глядя на нее, я понял, что не могу сделать меньше, поэтому высунул голову через край и заставил себя открыть глаза.

На западе океан обширным ковром уходит до самого горизонта. Там, где глубина континентального шельфа всего несколько кабельтовых, преобладают светлые тона. Но темная сине-серая полоса говорит о каньоне, отходящем от гигантской планетарной царапины, которая называется Помойкой. Эта глубокая-глубокая впадина проходит почти непосредственно под нами, потом поворачивает на восток, рассекая континент, как щель клинкерной обшивки обреченного корабля. Дальний берег всего в ста с небольшим полетах стрелы, но ряды острых, как лезвие, утесов и почти бездонные пропасти, идущие параллельно Трещине, образуют устрашающую преграду на пути всех, кто хочет нарушить Закон.

Я не ученый – к сожалению, у меня нет таких склонностей. Но даже я вижу, что эти рваные утесы должны быть новыми, иначе к этому времени ветер, прибой и дождь сгладили бы их. Подобно горе Гуэнн, в этом месте Джиджо активно обновляется. (С того времени, как мы здесь разбили лагерь, произошло два небольших землетрясения.) Неудивительно, что некоторые считают Окончательную скалу святым местом.

В других местах везде очень сильный прибой, покрывающий все пеной, но здесь море удивительно спокойно – гладкая поверхность. Небольшое противотечение уходит от берега. Идеальные условия для нашей экспедиции – если они постоянны. Но здесь никто не проводил наблюдений за погодой, поскольку ни один мусорный корабль сюда не заходит. “Мечта Вуфона” опускается все ниже, как муха-паук, которая выпускает за собой двойную тонкую нить. Трудно точно определить, сколько осталось до воды. Гек как можно шире расставила глазные стебельки, пытаясь определить надежнее. Она говорит:

– Ну, сейчас окунаемся… готово!

Я затаиваю дыхание, но ничего не происходит. Большие барабаны продолжают разматывать кабель и шланги. Лодка становится все меньше.

– Готово! – повторяет Гек.

Проходит еще один дур, а “Мечта Вуфона” остается сухой.

– Да, вниз далеко-леко-леко, – запинается Клешня.

– Можешь сказать еще раз, – добавляет Ур-ронн, нервно топая.

– Но не нужно, пожалуйста, – рявкает Гек, выдавая свое раздражение. Потом переходит на Галшесть: – Реальность вмешивается в ожидания, когда…

Так ей и надо: ее глубокомысленное рассуждение прерывает всплеск. Вращение больших барабанов замедляется, а я смотрю на обширную неподвижную водную поверхность, в которой исчезла “Мечта”.

рамбл-дум-бамлб-ум-рамбл-дум-дамбл…

Похоже на самого большого в мире нура, который не замолкает, не прерывает ворчание, чтобы перевести дыхание. И если бы дело дошло до голосования, на этом основании большой кран мог бы завоевать титул Почетного Капитана Юга.

Хуфу, изогнув от удовольствия спину, пробирается на самый конец стрелы. Тем временем кто-то ведет счет.

– Один кабельтов, сорок… Один кабельтов, шестьдесят… Один кабельтов, восемьдесят… Два кабельтова! Два кабельтова, двадцать…

Эти возгласы напоминают мне, рассказы Марка Твена о речных лоцманах на романтической Миссисипи, особенно сцену, в которой рослый черный человек стоит на носу “Принцессы дельты” и измеряет глубину, находя отмели в предательском тумане и спасая жизнь всех на борту.

Я океанский хун. Мои родители водят морские корабли, а не какие-то речные посудины. Тем не менее это любимые рассказы моего отца. И отца Гек тоже: когда она осталась сиротой и только еще начинала ходить на толчковых ногах, все ее четыре стебелька топорщились в удивлении, когда отец читал ей рассказы мира волчат, никогда не знавшего удушающей мудрости галактического образа жизни. Мира, чье невежество определенно не было благородным, но имело одно преимущество: оно давало шанс видеть, узнавать и делать то, чего никто раньше никогда не видел, не узнавал и не делал.

Так поступали люди на Земле.

А теперь так поступаем мы здесь!

И почти не сознавая, что делаю, я сажусь на свои сложенные вдвое задние ноги, откидываю назад голову и издаю радостный вопль. Могучий, громогласный крик. Он отдается по всей скале, отражается от оборудования и плывет над зубчатыми утесами Великой Трещины.

Насколько мне известно, он все еще плывет там.

Солнце проникает в спокойные воды по крайней мере на двадцать кабельтовых. Мы представляем себе, как “Мечта Вуфона” опускается все ниже, вначале сквозь облако пузырьков, потом сквозь обширную волну молчания, а свет сверху постепенно тускнеет и наконец совсем исчезает.

– Шесть кабельтовых, шестьдесят…

Шесть кабельтовых, восемьдесят…

Семь кабельтовых!

Когда мы будем опускаться, на этой глубине мы включим огни эйк и с помощью кислотной батареи пошлем искры по тросу, чтобы сообщить, что у нас все в порядке. Но у Зиза света нет и нет способа что-нибудь сообщить нам. Маленькая груда колец там, внизу, одна, хотя, мне кажется, треки никогда не бывают одиноки. Ведь их кольца могут бесконечно спорить друг с другом.

– Восемь кабельтовых!

Кто– то приносит кувшин вина мне и немного теплой крови симлы Ур-ронн. Гек через длинную изогнутую соломинку пьет ароматный галюк-эйд, а Клешня опрыскивает спину соленой водой.

– Девять кабельтовых!

Пробное погружение предполагалось только до десяти кабельтовых, так что постепенно начинают вводить в действие тормоз. Скоро барабан начнет вращаться в обратном направлении, чтобы вернуть “Мечту Вуфона” в мир воздуха и света.

И тут это происходит – громкий щелчок, словно дернули за натянутую струну виолы, громкий, как гром.

Руководитель крановой команды кричит:

– Отпустите тормоз!

Оператор устремляется к рукояти… слишком поздно: распространяющийся по шлангу толчок достигает крана, словно большая рыба внизу дернула за леску в стремлении уйти. Только этот толчок чрезвычайно силен, его не остановить.

Мы ахаем, видя маленькую фигуру Хуфу, вцепившуюся в самый конец раскачивающейся стрелы.

Одна лапа разжимается, затем другая. Хуфу кричит.

Наш маленький нур, вращаясь в воздухе, едва минует водоворот вокруг толстого троса и исчезает в воде. Мы в отчаянии беспомощно смотрим, как поглощает наш талисман пропасть, уже поглотившая Зиза, “Мечту Вуфона” и все наши надежды и результаты тяжелой работы за два года.