Рифмуется с радостью

Рифмуется с радостью

Размышления о старости

Что юность? –

Первый рейс туманными морями,

Отбор семян… Неведомый искус.

Что старость? –

Светлый сад, наполненный плодами,

Доставленный благополучно груз.

А. Солодовников.

Оглавление

Увещание монахине Серафиме

Хорошо ли умереть молодым

Болезнь или закономерность?

Старость – возмездие?

?

Традиции и тенденции

Пенсия: право или милость?

Копить на старость

Простите меня, я жалею старушек…

…

Никогда не сдавайся!

Эх ты, недотепа…

…

Tempora mutantur…

О пользе чтения мемуаров

Бессознательное не стареет

Поезда с гусями

Умному всё полезно

У старости есть собственная доблесть

Побеждается естества чин

Да здравствует свобода!

«Вот скоро настанет мой праздник»…

…

Врата вечности

P.S. Святитель Григорий Богослов. Увещательная песнь.

.

Литература

Вместо предисловия

Увещание монахине Серафиме

Как победить, преодолеть тревогу?

Где скрыться от смятенья моего?

Бог милостив – и больше ничего

Не скажешь. Все, как есть, вверяю Богу.

Мария Петровых.

Моя дорогая!

Когда мы касаемся этой темы, я изо всех сил стараюсь выступать адвокатом старости; как ты, очевидно, поняла, пытаюсь ободрить не только тебя, но и себя, сосредоточиться на хорошем и постараться не трусить: «боящийся несовершен в любви»[1] к Богу: старость включена в проект Создателя, значит, она не может быть просто тягостным придатком предыдущей жизни, но имеет свою цель, свое значение и уж тем более не должна обернуться пыткой, злом, мукой для человека.

Страх перед старостью свойствен всем людям, во-первых, потому что за ней следует смерть. Пуще же смерти пугает перспектива потери сил, беспомощности, угроза стать обузой для окружающих. Собственно, все совершают одну и ту же ошибку, судя о будущем с позиций сегодняшнего дня: думают, что физические возможности иссякнут, а желания останутся те же, что прежде. Однако, согласись, в 60 лет юношеские подвиги не только не привлекают, но и в голову не вступают; нас давно оставили помыслы, скажем, сплавать за буйки в море, встретить рассвет в день рождения, работать на огороде шестнадцать часов кряду, пройти лесом двадцать километров, гонять с бешеной скоростью, сама за рулем, в автомобиле. А вспомнить детские мечтания: двести раз пропрыгать со скакалкой, выиграть турнир в классики, обогнать Вовку на велосипеде… слава Богу, фантазии наши корректируются в соответствии с возрастом.

Далее, отдадим себе отчет: грядущее скрыто от нас, как, впрочем, и завтрашний день; опасения наши химерические, игра воображения. Мы примеряем к себе чужие болезни в силу дурной привычки: минуя настоящее, находиться в прошлом или будущем: вдруг со мной случится инфаркт, как с Верой П.? Или рак, как с Галиной А.? Потом вспоминается соседка Люба, пораженная артритом, который годами прогрессировал, полностью обездвижил ее и довел до могилы; потом предсмертное состояние мамы, ничего не понимавшей, никого не узнававшей; тогда впадаешь в страшное беспокойство: мы с ней одной крови, гены, наследственность, кошмар! Трагизм продолжает нарастать, и забываешь вовремя спохватиться: тут действует враг, ему куда как наруку зацепить наш разум и держать в когтях, мучая бесплодными тревогами, лишая покоя, радости и доверия Творцу.

Казалось бы, ну старость, глупо ее бояться, ведь страшатся таинственного, загадочного; мы же постоянно, много лет видим перед собой различные ее варианты и, надеюсь, делаем полезные выводы. Например, удивляет мать К, она близка к 90, но к концу, похоже, вовсе не стремится, не готовится: давно отказавшись от всякой деятельности для монастыря, тщательно следит за здоровьем, горстями принимает лекарства, подолгу спит, выходит только в храм, еду носят в келью, но гуляет, когда позволяет погода, дышит свежим воздухом, время от времени просится в больницу, где ее взбадривают капельницами и инъекциями. А вот мать Макария даже в середине девятого десятка, хотя хвори одолевали, ноги отказывали, сердце еле билось, все-таки старалась держаться по-монашески, приносить пользу, читала неусыпаемую псалтирь, даже ночью, часто плакала о грехах и просила прощения за свою слабость и бесполезность.

Помнишь мать Елену: совсем обычная симпатичная старушка, именем Елизавета, она прожила тяжелейшую жизнь: в конце войны, всё продав, отправилась в чужой город, где муж лечился после ранения, выходила его, поставила на ноги, а он ушел к другой; всю душу вкладывала в детей, а они выросли безбожниками и сластолюбцами, единственный внук обретался большей частью в тюрьме; словом, утешение она находила только в храме, в молитве, помнишь, как стояла на службе, слегка наклонившись вперед, не шелохнувшись, вся внимание. Она больше всех заботилась о нас, городских кулёмах, мало способных к физическому труду, искала чем помочь, по осени созывала деревенских копать нашу картошку; недели за две до смерти перебралась в монастырь, ее постригли, сияла восторгом и благодарностью, скончалась тихо, кротко, Господь избавил от мучений, хотя болезнь, рак брюшины, располагала к болям и мы вызывали врача, готовились добывать обезболивающие наркотики.

Помнишь мать Нину; она давно, в советское время, получила от приходского священника-монаха постриг, жила рядом с храмом, но в монастырь не пошла, вела свое хозяйство; женщина ндравная, угрюмая, темперамента флегматического, с суровым характером, любила, казалось, одну лишь такую же своенравную громадную корову Жданку. Однажды вышла во двор за дровами и упала у поленницы: удар, паралич, лежала две недели, теперь уж на полном нашем попечении; каялась молча, кивала и роняла слезы, завещала небольшие скопленные деньги на ремонт купола и тихо, кротко отошла. А помнишь, как хоронили? Гроб, припасенный ею задолго, хорошо просох, его легко несли сами сестры, проводы получились лучше не бывает. Тогда мы пять гробов на всякий случай закупили и положили на чердаке.

А мать Маргарита, которую мы месяцем раньше забрали от ее сестры и привезли в обитель; она хворала, поэтому не имела сил собраться, только икону любимую сняла со стены, «Всех скорбящих Радость»[2]; в монастыре ее одели в форму, и, будучи женщиной, она от этой святой красоты поправилась, стояла все службы. Однажды после ужина подошла в свой черед к священнику под благословение и вдруг стала оседать, падать; успели подхватить, посадили на стул и так отнесли в келью; доктора отвергла, болела те же две недели и скончалась – в день памяти иконы «Всех скорбящих Радость».

Ну и Татьяна Л., справочник по истории прихода, кладезь юмора, оптимизма и христианской радости; деревенская, никуда дальше областного центра не выезжала, всю жизнь работала в колхозе: дояркой, телятницей. Верующая с детства, она всегда жила со Христом и смерти нисколько не боялась, наоборот, просила благословения помереть, устала, всего один год оставался до 90. Великим Постом в воскресенье приложилась ко всем иконам, причастилась, а на рассвете вторника тихо вышла из дома, никто не услышал, присела на крыльцо и отдала Богу душу.

Последняя наша утрата – мать Афанасия, не дожившая до 60; заболела еще в миру, страдала долго и тяжко, кротко терпела, каялась и благодарила тех, кто помогал ей, считала великой милостью, что Господь сподобил прожить в обители целых восемь лет, за которые она многое постигла и всему научилась; как достойно и красиво несла она монастырские послушания! Утешить в разлуке может только надежда на встречу там, в будущей жизни, но как заменить ее здесь, единственную и неповторимую?

Ты привыкла быть полезной, тебе больно и помыслить, что когда-нибудь придется обременять кого-то своей недужностью, ожидать, да еще может и просить чужой помощи, короче, потерять независимость; это унизительно. Замечаешь, слова эти – «независимость», «унизительно» – не нашего, не православного лексикона? Расслабленного друзья не только тащили, крышу разобрали, чтоб донести до Христа! Получили они свою часть у Бога, как думаешь? Так ли уж прочна грань между тем, кому помогают и тем, кто помогает?

Мать Севастиана рассказывала, как еще в советское время пришлось ей, по завещанию покойной матери, досматривать схимницу, начинавшую монашеский путь в дореволюционном монастыре; осторожная и подозрительная, старица поначалу всякую помощь властной рукой отвергала, но после второго инсульта совсем лишилась сил, вынужденно позволяла переворачивать себя, мыть и кормить, каждый раз целовала руки своей хожалки и всё плакала, сперва, говорила мать Севастиана, вроде «от гордости», а после уж вроде из благодарности.

Зависимость от чьей-то милости самое мощное средство для смирения, согласна? «Когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь»[3]. Эти слова Спасителя, адресованные апостолу Петру, пророчествуют его насильственную смерть, но позволительно толковать их применяя и к старости, почти всегда осложненной утратой самостоятельности и свободы; тело, которое прежде только использовалось и пренебрегалось, теперь во весь голос заявляет о своих правах – болью, скованностью, одышкой, изнеможением. Великие подвижники, в частности и твой небесный покровитель преподобный Серафим, призывали без раздражения относиться к человеческим немощам, в том числе к собственным, и в должной мере заботиться о своей плоти. К тому же ее дефекты внутреннему развитию не препятствуют, даже наоборот, бывает, что телесный ущерб компенсируется духовным приобретением, например, святитель Лука (Войно-Ясенецкий) последние пять лет своей долгой жизни (1877 – 1961) был полностью слеп; но именно в эти годы стала особенно сильна его молитва: обращаясь к нему, верующие исцелялись от самых тяжелых болезней. Святые, страдая, обретали ясность духовного зрения, удостоивались дара прозорливости; начала и концы открывались им в непрерывной связи. А с утратой телесной свободы даруется свобода иная: независимость, самостоятельность мышления: теперь не не боишься выглядеть «белой вороной», не ведешься на всякую сентенцию, а рассмотрев ее с позиций личного опыта, избегаешь смущения и остаешься непоколебим, как говорили отцы, мирен. Много приятного в старости, если научишься нести тяготы возраста с спокойным достоинством, или, иными словами, со смирением.

Православным глубоко чужда западная тенденция «посвящать свои болезни Господу», тем более возводить собственные страдания в степень искупления бедствий и грехов других людей; вряд ли кому из нас придет в голову, поскользнувшись на дороге в Церковь, подумать: «Иисус тоже падал под тяжестью креста». Нам свойственно, когда больно, плакать о своем малодушии и умолять Его о помощи; мало ли глупостей натворили мы в юности, коли покаялись, Господь простил, но важен финал, конец пути, «терпением вашим спасайте души ваши»[4], «претерпевший до конца, спасется»[5]. Терпеть значит принять волю Божию, преодолевая собственные дурные склонности, проявить послушание, донести крест жизни до конца и – может быть! – получить награду. Способность человека радоваться всему, что дает Господь, и есть счастье, как сказал один священномученик, расстрелянный в 1937 году.

Помнишь слова владыки Антония Сурожского о горькой женщине, которая, увлеченно повествуя о своих несчастьях и обидах, показала на колючки чертополоха: «вот вся жизнь!»; между тем за кустами голубели горы, за горами сверкало море, и все вокруг сияло теплым летним светом… она же, как многие, видела лишь колючки. Чем не монашеское делание: всегда и во всем находить позитивную сторону и всякую проблему считать лишь поводом для борьбы – с собой, конечно с собой.

Всем знакома трясина уныния, порождаемого эгоизмом, ропотливостью, неблагодарностью Богу; психологи применяют термины «невроз», «стрессовое состояние» и даже «катастрофичность мышления»; доказано, что злоупотребляющие подобными настроениями в два раза чаще подвергаются старческому маразму! Мы и из святых отцов знаем: вредно осуждать других и жалеть себя, а также поддаваться печальным думам, мрачным идеям и горестным фантазиям; подобно тому как воздерживаются от курения и пьянства, следует воздерживаться от безотрадных, тоскливых помыслов, приводящих к пропасти отчаяния, греховного, поскольку оно, затмевая уверенность в Божией милости, препятствует нашей молитвенной связи с Ним и всецелой преданности Его воле.

В монастыре всё способствует здоровому образу жизни, то есть вероятность превратиться в развалину у нас гораздо меньше, чем у мирских. Ритм устава вынуждает рано вставать, двигаться, трудиться, делать поклоны, напрягаться – деятельная жизнь чрезвычайно приветствуется современной медициной. В меню нашем преобладают общепризнанно полезные продукты: овощи, бобовые, растительное масло, рыба взамен мяса. Профессор Кроуфорд, директор Лондонского Института химии головного мозга и питания человека, пришел к выводу, что мяса и трав недостаточно для развития интеллекта; наши предки эволюционировали в человека разумного именно тогда, когда стали селиться по берегам морей и рек и употреблять в пищу много рыбы.

Ученые, объективно, то есть без намерения пропагандировать посты и прочие телесные подвиги, установили, что все поводы к выносливости, на их языке стрессовые факторы, например голод, жара, холод, способствуют сохранности мозга, потому что в этом случае организм запускает мощный механизм восстановления и «ремонтирует» клетки, поврежденные старением; получается, аскетические ограничения поддерживают не только дух, но и тело. Опять-таки ученые обнаружили такую безотказную защиту от старения, как медитация, по-нашему молитва, когда органы чувств максимально отключаются от внешних раздражителей, от ворохов информации, словом, от повседневности с ее преимущественно негативными сигналами.

Оглянемся вокруг: стариковское одиночество в монастыре не грозит; событий сколько угодно, поскольку сосредоточены главным образом на событиях внутренней своей жизни, дел тоже полно на всякий возраст, скучать не приходится, есть храм, богослужение, сад, библиотека; у Христа за пазухой живем – мы богатые, мы счастливейшие люди! впору нам, как той старушке из анекдота позапрошлого века, с умилением вздохнуть: «да будет Господь Бог вознагражден за все милости Его ко мне».

Мы опытом знаем, что внешний человек тлеет, по апостолу, зато внутренний со дня на день обновляется[6]: несомненно, разум, освобождаясь от пустяков, проясняется, сердце от многого покаяния смягчается, немощь учит понимать чужую боль и ценить всякое добро, снисхождение, благодеяние; никакого смысла нет стенать перед зеркалом и считать болячки. Форсированное внимание к своему состоянию, давлению, стулу, аппетиту губительно: обременяя помыслы, оно само по себе лишает свободы и убивает; в конце концов каждый волен выбирать: промысл или атомы, сказал непросвещенный язычник Марк Аврелий.

Поддаваясь страху, воображая, что рушатся основы нашей жизни, мы теряем способность влиять на собственное развитие; остается лишь капитулировать перед слепой силой природы. Но размыслим без паники: ведь ступить на непроторенную тропу, узнать что-то новое, доселе не изведанное, должно быть интересно и увлекательно. «Старюсь, – мне представляется, что время сделалось торопливее! – писал святитель Игнатий. – Спешит, спешит!.. Остановись! Дай нам вглядеться в себя и подробнее узнать волю Божию, приготовить себя к вечности, как к вечности!». Короче, в какой-то момент подается сигнал: теперь не до игрушек, пора стать строже к своим «шалостям», сконцентрироваться на главном.

Наука придает важное значение мнениям субъекта о своих возможностях и способностях; то есть если с уверенностью ожидать одряхления, склероза, притупления эмоций, атрофии ума, то есть маразма, можно не сомневаться, что все сбудется; называется «выученная беспомощность». Ни в коем случае нельзя признавать себя развалиной! Наоборот, нужно мобилизоваться и противостоять пагубным стереотипам.

Самый страшный страх, который, видимо, невозможно преодолеть, – страх перед болью, страданием; нет человека, который, даже старея спокойно и радостно, не испытывал бы тревоги при мысли о финальных мучениях от рака, инсульта, инфаркта. Искупление через муки еще можно понять: говорят, когда нет добрых дел, ангел-хранитель предъявляет Христу чашу страданий своего подзащитного. Но вот спасительность страдания – самая трудная тайна христианства: не «искупительность», а именно «спасительность». Потому что в духовной победе над ним, в духовном «претворении» страданья совершается духовный рост человека, вхожденье его в другое измерение», – говорил о. Александр Шмеман.

Многие святые вынесли великие предсмертные муки; толкования различны: может, святые пастыри терпят за грехи своих чад, может, для примера нам грешным; знаем одно, Господь не посылает креста выше сил человеческих, поэтому слабым и малодушным вроде нас такие испытания, вероятно, не грозят.

Молодые всё время чего-то ждут: праздника, подарка, весны, а старенькие все подарки уже получили, напраздновались, им теперь все времена года нравятся и каждый день в радость. Вообще-то «в монахе, каких бы лет он ни был, постоянно встречается и старец, и юноша; он похоронами всего личного возвратился к юности» – заметил, ты не поверишь, Герцен. Вот юными бы и войти в новую жизнь, ведь не умирать же в самом деле готовимся! А собираться потихоньку надо, в разуме и спокойствии, в любви и надежде.

Священное Писание недвусмысленно считает долголетие воздаянием за добродетель[7]; с возрастом обостряется восприятие жизни как драгоценного дара Божия; за всякий дар надо благодарить, всякий дар нужно с ответственностью хранить и приумножать, радуясь предоставленной возможности в чем-то еще покаяться, что-то еще увидеть, понять и исправить. Недаром замечательный самобытный старец Феофан Новоезерский, оставивший яркие, живые воспоминания, признаваясь в «греховной горести» юных лет, среди великий благодеяний считал терпение Создателя, Который даровал ему время, довольное для покаяния, спасал «в смертных случаях», и сохранил «до старости и престарения».

Иногда, говорят, в конце приходит самое главное утешение, ради которого живут монахи: вожделенный, сладостный дар чистой благодатной молитвы. Помнишь стихи сестры нашей монахини Л.:

Там

в покое

в его глубине

ты в мгновенье вмещаешь вечность,

как прозрачная бесконечность

в сердце с Богом наедине.

Там

во мраке

таинственной тишью

слышишь зов – поглощаешь мыслью.

Только это зовется жизнью,

Царством Света в небесном дне…

к оглавлению

Хорошо ли умереть молодым

…Всё осмотрительность – она всю жизнь его водила за нос.

А он ей верил, как безумец, этой лгунье, что смеялась:

«До завтра подождешь. Еще вся жизнь осталась впрок».

И сколько он порывов обуздал в себе отказом

От радости возможной, и его безмозглый разум

Все упущенья днесь высмеивают в нем.

Константин Кавафис[8].

Мало кто думает о старости, никто не готовится к ней, хотя всякому желательно прийти к финишу достойно, красиво, без страха, стыда и бесплодных сожалений. Болезни и немощи представляются отвратительными, особенно тому, кто, в силу односторонности мышления, «звучит гордо», воображая себя независимым и свободным и надеясь оставаться таким вплоть до визита костлявой; путь таковых обычно завершается «гражданской панихидой» в морге больницы.

И то сказать, наблюдая стариков, редко приходится любоваться ими, они какие-то неправильные: то слишком молчаливы и скучны, то чересчур болтливы и навязчивы, потом некрасивы, плохо одеты, пришибленные, взгляд колючий, затравленный. Старым не прощают ничего, ни жалкого вида, ни болезней, ни угрызений совести, которые они вызывают, ни, в особенности, претензий и поучений типа «яйца курицу не учат» и «вы будете как мы». Не хочу становиться таким, не хочу, не хочу!

В юности все хоть немножко Д’Артаньяны, Растиньяки, обещающие со временем стать главными ну если не на всей планете, не в стране, то хотя бы в данном городе. Плюхает по дороге автомобиль «Ока», консервная банка, на заднем стекле плакат: «когда вырасту, стану кадиллаком!». Так и люди способны, подобно низенькому капитану Тушину в «Войне и мире», воображать себя великанами; оно бы не страшно, беда, если они способны лишь мечтать, годами пребывая в вымышленном мире, в своей утопии, беседуя с собой, фантазируя интересные ситуации, битвы, романы, как в театре.

На пороге совершеннолетия завоевателям кажется, что мир только их и ждал, чтобы лечь к ногам победителей; раздувая ноздри, они строят грандиозные планы:

Но чем внимательней, твердыня Нотр-Дам,

Я озирал твои чудовищные ребра,

Тем чаще думал я: из тяжести недоброй

Когда-нибудь и я прекрасное создам…

И как мало тех, кто подобно автору этих строк (О. Мандельштаму) измерял цену успеха количеством повседневной каторжной работы, принудительной усидчивости. И. В. Гете (1749 – 1832) в конце очень долгой жизни не насчитывал и месяца, прожитого в свое удовольствие; всякое увлеченное служение тесно связано с напряженным трудом. Один ученый советовал ученику поменьше общаться с людьми, чтобы не отвлекаться от занятий; сам он повесил на двери своей квартиры табличку: «Профессор Н. Я. Н. Никогда никого не принимает. Просьба не звонить и не беспокоить». Знаменитый биолог Н.И. Вавилов (1887 – 1943) с 16 лет приучил себя спать не более пяти часов в сутки, также и Н.В. Тимофеев-Ресовский (1900 – 1981), которому в самом начале научной деятельности стало обидно «проспать треть жизни». Митрополит Питирим (Нечаев), почти всю жизнь (1926 – 2002) интенсивно работавший в Церкви, обходился четырьмя-пятью часами для сна и призывал к тому же своих сотрудников.

Но большинство – успею! Всё впереди! Танцуй пока молодой! Когда еще и погулять, повеселиться! Молодость ветрена, неустойчива, податлива на грех; заигравшись, иные не замечают, что от беззаботной юности, миновав зрелость, перескочили прямо к старости; главный ее симптом – поздно! поздно учиться, поздно что-то начинать, поздно меняться. Перелом наступает где-то к сорока годам, когда уже ясно, что проиграл, опоздал, упустил, и вот-вот отнимут то, чем я еще не наелся, не упился, не надышался; «о, не лети так, жизнь!» (Л. Филатов). Вот тут любят многозначительно уронить «я не доживу», когда речь зайдет о пенсии, цитировать Достоевского: «дальше сорока лет жить неприлично, пошло и безнравственно»; однако кто это говорит? герой «Записок из подполья», личность довольно омерзительная.

Совсем наоборот, как раз к сорока годам, как правило, человек созревает и его творчество принимает новое направление, иногда совершая крутой поворот, например как в судьбе Гогена, Дебюсси, Ле Корбюзье. И то сказать, если упереться в сорокалетие, А.-М. Ампер не сформулировал бы закон электродинамики, носящий его имя, Р. Кох не открыл бы туберкулезную палочку, П. Кюри радиоактивное излучение, В.-К. Рентген рентгеновские лучи; Л. Дагерр не изобрел бы фотографию, а Г. Даймлер двигатель внутреннего сгорания; Х. Колумб не нашел бы Америку, А.В. Суворов не взял бы Измаил, а Ф.Ф. Ушаков о. Корфу; А.Н. Бакулев не приступил бы к кардиохирургии.

Мы остались бы без «Робинзона Крузо» Д. Дефо, «Снежной королевы» Х.-К. Андерсена, «Отверженных» В. Гюго, «Обломова» И. А. Гончарова, «Мастера и Маргариты» М.А. Булгакова, не услышали бы «Кармен» Ж. Бизе, «Кольца Нибелунгов Р. Вагнера, «Риголетто» Дж. Верди, не увидели бы портретных шедевров Ф. Гойи, «Скалы в Бель-Иль» К. Моне, «Купчихи» К. А. Коровина. Оборвись жизнь Меншикова (1673 – 1729), скажем, в битве под Полтавой, не пересмотрел бы Александр Данилович свои беспутства и подлости, не раскаялся бы, не смирился в настигшем бесчестье, не построил бы церковь в Березове, не оплакал бы свои грехи.

Подлинность желания «умереть молодым» легко выводится на чистую воду серьезной болезнью или подозрением на серьезную болезнь: когда грозит смерть во цвете лет, тогда-то и познается ценность бытия, тогда-то и охватывает острая любовь к жизни и старики видятся счастливыми избранниками беспощадной судьбы. На самом деле все хотят жить долго, но никто не желает стареть; наука неустанно трудится в этом направлении; одна из последних сенсаций – открытие голландскими учеными «генов Мафусаила», оберегающих организм от хронических разрушительных недугов; дело за малым: определить состав белков, вырабатываемых благодаря этим генам, на их основе создать эликсир и с его помощью оставаться на земле до двухсот и более лет.

«Лечиться в шестьдесят лет! – возмущается Дорн в «Чайке» Чехова. – «И в шестьдесят лет жить хочется», – оправдывается Сорин. – «Лечиться в шестьдесят лет, жалеть, что в молодости мало наслаждался, это, извините, легкомыслие» – заключает доктор. Видимо, большинство населения планеты разделяет подобное легкомыслие: в 1900 году только один человек из ста доживал до 60, а теперь этот рубеж пересекает один из десяти; процент пожилых, старше 65, на планете всё увеличивается; правда, не только благодаря успехам медицины и улучшению пресловутого качества жизни, но и за счет снижения рождаемости в странах европейской цивилизации.

М. Жванецкий в 1966 году троекратно прокричал в дневнике: «я не хочу быть стариком!»; а в марте 2009 написал: «О Господи! Прости!.. я бы не сел в автомобиль, я б сына не увидел, не посадил бы за стол сто человек… я бы прохладу летом не включил, не знал компьютера. И не узнал свободы… я не прочел бы Оруэлла, Ницше, Пруста… себя бы не прочел… Что делать? За продолжение жизни мы платим старостью…».

Многие только на склоне лет узнают материальный достаток; у нас провинциальные старушки даже в период массовых причитаний о кризисе, инфляции и дороговизне, уверяли: «мы никогда так хорошо не жили!»; пенсии невелики, но они есть и понемногу растут, потом, картошка, овощи свои, да можно заработать, продать цветы, укропчик с огорода. Наши женщины, оставив позади девичьи глупости, перестрадав и помучившись, накапливают такой запас прочности и силы, что именно старость, когда всё наконец просто и ясно, становится для них источником покоя и душевного комфорта. «В России надо жить долго!» – часто повторяют эту фразу, в разных контекстах, но смысл один: интересно, не скучно у нас, можно дожить до всего, вплоть до совсем неожиданного, как например крушение коммунизма.

Ну, разумеется, нет в мире совершенства: в молодости путешествия лимитировались железным занавесом, потом безденежьем, а теперь запрещают болячки. Раньше только в иностранных книжках читали об изысканных деликатесах; теперь же вот они, впридачу к шикарным напиткам, ан ни выпить, ни закусить, потому что бунтует у кого подагра, у кого гипертония, у кого печень, у кого поджелудочная.

Короче, если считать, что счастье заключено в крепком здоровье, материальном благополучии и сексуальных приключениях, старость действительно ужасна. Взять хоть пословицы, так сказать, крупицы народной мудрости:

Старость не радость, а пришибить некому.

Старость – увечье, старость – неволя, от старости могила лечит.

Старого учить что мертвого лечить.

Старые дураки глупее молодых.

Век дожил – ума не нажил.

Борода уму не замена.

Седина в бороду, бес в ребро.

В старой кости сугреву нет.

Однако есть и другие, более, так сказать, позитивного направления:

Старый ворон мимо не каркнет.

Старого воробья на мякине не проведешь.

Стар да умен – два угодья в нём.

В чем молод похвалится, в том стар покается.

У Даля: молодость не без глупости, старость не без дурости.

От старых дураков молодым дуракам житья нет.

Кабы снова на свет родиться, знал бы, как состариться.

В сущности, о старости никто достоверно ничего не знает, прежде всего потому, что она у каждого своя. С ап­ломбом заявляют, например: «старость – отсутствие желаний» или, еще пошлее, «трагедия старости не в том, что стареешь, а в том что душой остаешься молодым»; в чем, собственно, трагедия, если душа молода; разве в утрате телесных возможностей для осуществления соответствующих желаний? Так ведь перспектива развития как раз и указывает: пора подумать о душе! «Человек жил и дожил до старости: сюжет интересный, даже фантастический; в самом деле, в том, чтобы дожить до старости, есть фантастика – ведь я мог и не дожить, не правда ли?» – писал Ю. Олеша.

Правда, ведь умирают и младенцы; святитель Григорий Нисский продолжительность земного пребывания человека объясняет действием Промысла: если человек восприимчив к божественной благодати, он стремится ко благу и совершенствуется, духовно взрослеет; но рождаются на свет и слабые, не способные противостоять соблазнам мира; Господь, предвидя их будущее, попускает им умереть в детстве или отрочестве, чтобы не усовершиться во зле и чистыми взойти на Небо.

Старость у всех разная, как и молодость; часто цитируют тургеневское: «вошел старик лет пятидесяти»; у него же Лаврецкого называют стариком в 43 года. Великий князь Константин (1779 – 1831), брат императора Николая I, в 46 лет жаловался «стар уже стал, дряхл», но ведь и умер в 52; а Гоголь (1809 – 1852), чей век оказался еще короче, уже в 30 лет ощущал себя старым, находя в душе «пепел вместо пламени». Брат Ф.М. Достоевского пишет в книге воспоминаний: «мы с женой, ежели не совершенные старики, то люди уже очень пожилые: мне идет 51-й год и столько же моей жене»; он мимоходом упоминает и о знакомой даме «преклонных» 45 лет. Одна из партийных кличек 34-летнего Ленина – «старик»; быть старше 55 вождь считал худшим из пороков.

Красавцы, старея, случается, превращаются в уродов, а, к примеру, Шон Коннери (род. в 1930) или Пласидо Доминго (род. в 1941) с возрастом стали гораздо симпатичнее и благороднее, очевидно, именно потому, что плотская активность стушевалась, отошла на второй план. Писатель Грэм Грин (1904 – 1991) в 80 лет сохранял стройность и осанку и был, говорят, похож на юношу, загримированного под старика. Джон Гленн в 77 лет совершил космический полет и отлично справился со всеми нагрузками. Знаменитый артист В.Зельдин в 95 еще выходил на сцену, снимался в кино, прекрасно выглядел и даже танцевал; он объяснял свою бодрость тем, что никому никогда не завидовал и всегда был влюблен: в жизнь, людей, в профессию. Тот, кто бодр духом, сохраняет мужество и радость, часто вопреки бессилию и изнеможению тела.

Но большинству свойственно, размышляя о будущем, рисовать страшные картинки: костыль в руках, утрата привлекательности, однообразное домашнее пребывание, скука; а вдруг доживу до маразма… ослепну, оглохну, стану забывать свой адрес, яростно ругаться с врачами, жаловаться всем подряд на одышку и запоры, подозревать, что невестка хочет меня отравить, собираться в Тамбов к сестре, которая давно умерла, и злобно сетовать, что все только и хотят избавиться от меня, ждут моей смерти.

«Рожден был в ночь, рос в сумерках, стал стариться – стал молодеть. С седыми волосами – совсем ребеночек… Так мы, русские, растем, ни на что не похожие». Это Василий Васильевич Розанов (1856 – 1919), с его нетривиальной логикой, перефразирует евангельский завет «будьте как дети». Ф.И. Тютчев (1803 – 1873), которого называли «старик-дитя», заявлял, что никогда б не согласился поменять возраст старика на юношеский. «Старость – болезнь тела, здоровье души, – писал Ф. Петрарка (1304 – 1374). – Что ж? Неужели я предпочитал бы наоборот – здоровье тела и болезнь души? Да не будет у меня этого и в мыслях; как в теле, так и во всем человеке мне желанно и радостно благополучие прежде всего той части, которая ценнее».

Ну да, бывают старики невыносимые: беспокойные, раздражительные, скупые, вредные, но это свойства характера, а не старости, просто когда-то сдерживался, контролировал себя, скрывал дурное, а теперь тормоза отказали и страсти, крывшиеся в подсознании, вышли наружу и показались во всем уродстве. Брюзгливый зануда, профессор Серебряков в «Дяде Ване» Чехова, изводящий окружающих капризами и причитаниями: «проклятая, отвратительная старость… глупо, что я до сих пор жив… скоро я освобожу вас всех… недолго мне осталось…», наверняка и в цветущем возрасте был самовлюбленным дураком и глухим эгоистом. Плюшкин задолго до того как превратиться в «прореху на человечестве» последовательно взращивал и культивировал свою бессмысленную жадность, ведь не извлекал для себя ни пользы, ни удовольствия, только портил и гноил хлеб, сено, холсты, сукна, всё, что исправно производили крестьяне числом в тысячу душ.

Л. Н. Толстой (1828 – 1910) сызмальства отличался тяжелым для окружающих гордостным нравом: вспыльчивый, честолюбивый, заносчивый, он пытался исправиться, но собственными силами: на исповедь не ходил, в Церковь не верил; разумеется, характер не улучшался, а наоборот, все больше окаменевал в самомнении и высокомерии.

И.Е. Репину (1844 – 1930), когда Пенаты отошли к Финляндии, пришлось стареть вдали от профессионального общения и прежних друзей; те, кто изредка навещал художника, замечали растущее его упрямство и чуть ли не патологическую подозрительность, но эти качества просматривались в нем и прежде.

Если мы не погибнем от какой-нибудь случайности в молодые годы, нас неотвратимо ожидает постепенное ослабление сил, ухудшение здоровья, изменение внешности; старость рано или поздно одолеет; мы знаем это, следовательно, можем предвидеть будущие трансформации, а значит имеем возможность подготовиться и повлиять на них: меньше суетиться, избегать дополнительных нагрузок ради денег, воздерживаться от дорогостоящих покупок в кредит и заокеанских перелетов, противопоказанных сердцу.

Что ж, есть иные удовольствия; следует просто согласиться с некоторыми особенностями известного возраста и принять новый устав собственного бытия; к примеру, Константин А. дома, среди своих, чувствует себя вполне нормально, а в компании учеников ему неуютно, неловко, хочется, говорит, пустить пулю в лоб. Лидия Б., напротив, засыхает без молодежи, разговаривает на их сленге, испытывает острую потребность хотя бы раз в неделю нарядиться и прошвырнуться по магазинам; но теперь приходится приглашать для сопровождения внука, либо обойтись только одним ближайшим универмагом. Надо приноравливаться, а не уклоняться от забот и ответственности подобно молодому лентяю, испытывая перед любым испытанием лишь страх и отвращение.

Ужасно вредно, заранее настраиваясь на тяжелые дни, на разрушение, конец всему что ты любил, следовать совету И.С. Тургенева: «сожмись… уйди в себя, в свои воспоминанья». Его SENILIA («Старческое») представляет собой печальный образец безнадежного, из-за недостатка веры, мироощущения. Смерть предстает то в образе старухи с зловещими глазами и беззубым ртом, скривленным усмешкой, то в виде отвратительного насекомого, то в облике готового сожрать ястреба, то видится неподвижной, неумолимой фигурой: «в одной руке песочные часы, другую она занесла над моим сердцем».

Бр-р… Нет, предаваться воспоминаниям, проводить дни, перечитывая пожелтевшие письма и рассматривая выцветшие фотографии, означает капитулировать, удалиться от реальности в прошлое, с целью утвердиться в собственных глазах, мол, «были когда-то и мы рысаками»; впрочем, изредка позволительно утешиться прежними победами, как поощрением, сладостной наградой: говорят, при гипертонии полезно обратиться к периоду, когда переживал счастье, успех, триумф, – но ненадолго, без тоскливого ущерба для наличной действительности.

Сожалеть и плакать, в сущности, не о чем: детство, юность, прекрасные годы никуда же не деваются, не проваливаются в Лету; всё, что с нами происходило, что впечатляло, радовало, тревожило, вошло в нас, слилось с душой и сердцем, в сущности сформировало наше «я» – и этот процесс постоянен, стабилен, он не завершается, даже, как верят христиане, продолжается с прекращением земной жизни; «мой конец – мое начало», произнесла Мария Стюарт в час своей казни.

Кому-то удается достичь, наконец, столь чаемого в России покоя, заменяющего, по Пушкину, счастье, покоя, который в молодости, по Блоку, только снится. Ибо метаться и хлопотать становится скучно, обременительно, да и бесполезно: поезд пришел, достиг конечной станции. Нравится она, нет ли – надо привыкать, адаптироваться к своему положению; умение осваиваться в новых условиях есть несомненный признак ума и рассудительности. Некуда бежать, некуда спешить, не за чем гнаться; осталось остановиться, оглянуться и понять что всё суета сует и всяческая суета.

Когда начинается процесс переосмысления прошлого, когда приходится сосредоточиться на изъянах собственной души, на грехах и ошибках, тогда деньги, почетные должности и награды, семейные отношения и романы отодвигаются на дальний план; единственный вопрос, на который хотелось бы ответить перед смертью, кто я? что нашел в пути, что потерял, каков я на самом деле, при свете заката?

И вот что интересно: наше я рождается вместе с сознанием и остается таким навсегда; с возрастом меняется внешность, характер, убеждения, но я – стержень, суть личности – уникально и постоянно. «Ничего во мне с возрастом не изменилось!» – удивлялся 80-летний Н. М. Амосов (1913 – 2002), широко известный в СССР кардиохирург. «Я сегодняшняя точно такая же, как та серьезная маленькая девочка с белесыми льняными локонами, – писала в глубокой старости Агата Кристи (1891 – 1976). – Дом, тело, в котором обитает дух, вырастает, развивает инстинкты, вкусы, эмоции, интеллект, но я сама, я вся, я, настоящая Агата, я – остаюсь. Я не знаю всей Агаты. Всю Агату знает один только Господь Бог».

Когда читательница, очевидно, уже не юная, обращается в журнал с вопросом «как научиться быть старой» – хочется ответить: милая, ты опоздала на целую жизнь. Цицерон советовал всегда размышлять о старости, готовиться к ней, запасаться всем полезным, как говорится, на черный день. Жить на финальном этапе – особенная, необходимая и важная задача, не менее достойная, чем задачи любой возрастной ступени; кто мешает тем, кто сегодня молод, сохранить достоинство в старости, то есть стать действительно нужными, нужными не ради материального, житейского, а в качестве примера красоты, благообразия, свободы и осмысленности: «тело мертво для греха, но дух жив для праведности»[9].

к оглавлению

Болезнь или закономерность?

Мы только оболочка, мы листва,

и смерть внутри любого существа,

как плод всего, чем плоть увлечена.

Р.-М. Рильке[10].

На этом свете всё подвержено разрушению: признаки упадка и обветшалости мы видим в потрепанной одежде, протертом диване, заржавевшем металле, накренившемся карнизе деревянного дома, поросшей мхом каменной стене, ободравшейся краске, выцветающих обоях, засыхающих деревьях; ветшают и осыпаются горы, подвергаются эрозии долины, умирают достопримечательности; не стареют только одноклеточные, вроде инфузории-туфельки, которые безмятежно и неограниченно размножаются делением.

Наше тело также представляет собой временное скопление клеток и, как всякая временная структура, обречено распаду. Но никто так и не знает, отчего один стареет быстро[11], а другой долго со­храняет юношеский облик, а умирает от внезапно грянувшего инфаркта: копал картошку, подустал, прилег, стали будить к ужину, а он готов. Бывают случаи внезапного постарения, вызванного тяжелыми обстоятельствами, эмоциональным потрясением, утратой: в одночасье седеют волосы, «садится» зрение, заостряются черты лица. Узники ГУЛАГа при систематическом недоедании обнаруживали все симптомы старости, вплоть до деменции (слабоумия).

Один при всяком случае жалуется на хвори, то одно болит, то другое, однако скрипит и скрипит, употребляя лекарства, а другой цепко держится за свои пороки, махнув рукой на возрастные ограничения, отвергает врачей, гонит прочь тревожные мысли, воспринимая старость как погибель, проказу, неотвратимо грядущее зло, катастрофу, поражение и бесславье. Писатель Алексей Толстой (1882 – 1945), который, по замечанию Ахматовой, «любил лишь молодость, власть и жизненную силу», панически боялся надвигающейся старости, не ходил на похороны даже близких друзей, уже тяжело больной, шалил и куролесил по-прежнему, избегая думать о близкой смерти. «Такой обеспеченный человек, все у него было, а умер», – сказал его жене управдом. В самом деле: что значат чины, ордена, заслуги, звания, богатство, всякая по жизни везучесть перед лицом старости? Попробуй от нее откупиться, скрыться, выставить ее из кабинета, предъявить ей право на льготы.

Одна из классификаций определяет возраст от 60 до 69 как предстарческий, 70 – 79 – старческий, 80 – 89 – позднестарческий, 90 – 99 – дряхлый. Процесс старения, говорит наука, представляет собой генетически запрограммированное изменение всех процессов в организме: меньше физических сил, оскудевает энергия, ухудшается деятельность сосудистой и иммунной систем, утрачивается живость тканей, почему-то высыхает жидкость и твердеют суставы.

Из-за обезвоживания кожа становится сухой, дряблой, чешется и шелушится – «песок сыплется»; снижается сила мышц, отвисает живот, глаза слезятся, «мотор» барахлит, суставы хрустят и ноют, развивается варикоз, лицо и руки обсыпают мерзкие ржавые пятна, «гречка»; просвечивает, порой и у женщин, лысина; даже рост уменьшается, объясняют проседанием позвоночника. Стираются, если остались, зубы, досаждает прикус, куда-то деваются слюнные железы, от их недостатка сухость и горечь во рту; вдруг лопнул сосудик в глазу, теперь так и будет всё лопаться и вываливаться?! амортизация: вроде все детали на месте, но сносились и замене не подлежат.

Ухудшается, говорят, тонус желудка и перистальтика пищевода, увеличивается длина кишечника, легкие, почки, печень и поджелудочная «скукоживаются», их надежность соответственно падает; у мужчин повальная проблема с простатой. Видели, как ходят старики? короткими шажками, с напряжением, спина согнута, тело сковано. Кости становятся хрупкими, неловкость в движениях часто отзывается болью, поскользнувшись, легко получить вывих, а то и перелом, а срастается теперь плохо; остеопороз, остеохандроз, спондилез – напасти только на одни кости. Многих после 50 поражает диабет. А сердце! сосуды! лимфоузлы! мочеточники! Как унизительно о всем этом думать, следить за «отправлениями организма», беречься, систематически проверяться, обследоваться, пролечиваться с капельницами, горстями глотать таблетки и привыкать к новым словам: «катаракта», «шейка бедра», «артрит», «запор», «аритмия», «недержание».

Каждое общение с зеркалом пытка: неужели это я? Почему-то уменьшились глаза, вылинял их прежде яркосиний цвет, повыпадали ресницы, некогда густые и длинные, губы потеряли четко очерченную, говорили, красивую форму и приобрели лилово-серый оттенок; одноклассник на улице не узнал, прошел мимо: «ах, витязь, то была Наина!». Нервная система уже не так активно и оперативно реагирует на внешние воздействия, «запаздывает».

У трети пожилого населения, преимущественно у мужчин, проблемы со слухом, у многих из-за потери эластичности хрусталика беда со зрением; притупляется обоняние. Атрибуты старости, стращают медики, сутулость, опухшие колени, судороги ступней и голеней, выпирающая диафрагма, до которой впрочем доживают немногие. С возрастом календарный год, все замечают, пролетает всё быстрее: «под старость краток день»[12]. Объясняется этот феномен замедлением процессов метаболизма: собственные биологические ритмы тормозят, соответственно мир убыстряет обороты; лет с 60 писатели, ведущие дневники, подражая Льву Толстому, повествование о творческих планах снабжают оговоркой е.б.ж. – если буду жив.

«Солнечные берега реки Леты» – так эффектно озаглавлен рассказ Ирвина Шоу о человеке, стремительно теряющем память. Самая тяжелая форма слабоумия – болезнь Альцгеймера, по статистике США, ею страдает после 65 каждый десятый, а после 85 – каждый второй; происходит, в сущности, распад личности, ибо человек теряет элементарные ориентиры во времени, пространстве, окружении и себе самом.

Наука растолковывает, что происходит: фиброзные тяжи, образующиеся в головном мозге вследствие, например, нарушений кровообращения, микроинсультов, перекрывают пути прохождения сигналов между нервными клетками. Но наука умалчивает о главном: почему это происходит; разумеется, неведомы пока и способы преодоления этой напасти. Точный диагноз устанавливается только при вскрытии, а до того существует всего лишь гипотеза при наличии определенных симптомов: провалов памяти и спутанности сознания.

Однако подобные признаки могут возникать совсем по другим причинам, скажем, от бессонницы, недоедания, лекарственных препаратов, от горя, беспокойства и страха; в нормальных условиях они исчезают. Что-то весьма похожее в комплексе наблюдается у покинутых детей и даже у брошенных животных. Необходима осторожность с лекарствами, особенно с теми, которые врачи выписывают для «улучшения мозговой деятельности»: они могут вызывать тоску, тревогу, дезориентацию: одной старушке мерещились за окном толпы демонстрантов, скандирующих советские лозунги; ей уже грозил психиатрический диагноз, к счастью, внимательный врач изъял из тумбочки дигоксин и галлюцинации прекратились.

Медицина, шутят врачи, вторая по точности наука после богословия. Бессмысленно и крайне опасно поддаваться панике и примерять на себя чужие диагнозы. Р. Рейган, популярнейший президент США, смирившись с вердиктом докторов, трогательно попрощался с народом, следом за ним в ту же прострацию погрузилась его жена. Причины Альцгеймера науке неведомы, подозревают наследственную предрасположенность, но может ли быть, что один и тот же хромосомный дефект угодил в обе генетические ветви, и Рональда, и Нэнси? Или решающую роль все-таки сыграл психологический фактор: ведь после авторитетного приговора врачей ничего не остается, кроме как сдаться, отречься от самоуважения, упустить контроль над собой и покорно превращаться в овощ.

Некоторые склонны уподоблять ста­рость смертельной болезни, постигающей организм вследствие расшатанного образа жизни, слишком обильного беспорядочного питания и прочих излишеств, однако реальность не подтверждает такой закономерности: подмечено же: «кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет». Молодой человек, способный и удачливый спортсмен, вдруг падает на дистанции, и всё. Олег С. в 23 года выпил поутру чашку кофе и рухнул мертвый – лопнула в мозгу аневризма, о которой не подозревали. Владимир Т., сильный видный мужчина, слона поднимал, самолет сдвигал, фитнесом занимался, не дожил до пятидесяти, Сергея Д. в возрасте слегка за сорок погубил внезапно оторвавшийся тромб. В тех же годах в хосписе умерла от рака успешная красавица актриса.

Борис С. сделал утром зарядку и потерял сознание – инсульт и смерть; друзья недоумевали, в чем тут «логика Провидения»: он усердно и прилежно заботился о «поддержании формы», а скончался в 54. Надо сказать, что рекомендации по сохранению до глубокой старости крепкого здоровья, как правило, опровергаются следующим поколением ученых, и формулы типа «оптимизм лечит от стресса», «волноваться вредно», «злодеи живут дольше хороших» и даже «физические упражнения продлевают жизнь» оказываются всего лишь очередными мифами. Остается вздохнуть с Шекспиром: «дни нашей жизни сочтены не нами»; сроки определяются не судьбой, роком или здоровьем, а живым Богом.

В Оптиной около двадцати лет назад скончался иеросхимонах Иоанн; он рассказывал, что, узнав о тяжелой болезни сердца, попросил пятнадцать лет на исправление; ровно столько и прожил, времени даром не теряя, в служении и молитве. Марина Л., когда мать хватил инфаркт, вихрем понеслась к иконам и умоляла дать время на покаяние; Господь услышал, мать поправилась и жила еще несколько лет. И напротив, век нечестивого императора Анастасия, повествует «Луг духовный», был сокращен; во сне явился прекрасный муж в белой одежде и, читая по книге, произнес: «за твое зловерие я изглаждаю четырнадцать»; спустя два дня императора убила молния.

Так что следует скептически относиться к разным теориям. Авиценна, например, связывал процесс старения с высыханием и оскудением энергии; И.П. Павлов всё объяснял сбоями центральной нервной системы; А.А. Богомолец предлагал специальную сыворотку, которая замедляет возрастные изменения соединительной ткани.

И.И. Мечников считал корнем зла аутоинтоксикацию, самоотравление организма вредными веществами, образующимися в кишечнике, и в качестве панацеи предлагал лактобациллин, позже получивший название простокваши его имени; сам он, сильно интересуясь продлением земного бытия, долгожителем однако не стал, скончался на 71-м году.

В последние десятилетия геронтология обогатилась новыми идеями, например, одна версия связывает старение с изнашиванием частей тела, а другая с цитологическими нарушениями: накоплением дефектных белков, ошибками в иммунной системе, балластными веществами, дефицитом гормонов, выделяемых гипофизом, накоплением в мозговой ткани солей молочной кислоты (лактатов); как бы то ни было, большинством ученых старение трактуется как патологический процесс и рассматривается в негативных клинических терминах: «обратное развитие», «нарастающая деградация, «прогрессирующая утрата адаптивных реакций»; особенно очаровательно словечко «диссолюция», в переводе «таяние», «разложение», «постепенное исчезновение».

С усвоением этих устрашающих определений оставшаяся жизнь представится прогрессирующим кошмаром; человек, обреченный на пребывание внутри враждебного тела, готового в любую минуту подвести, предать, изменить, по логике должен мечтать лишь о скорейшем прекращении вынужденной пытки, проклиная ошибку или ловушку природы, свирепо влекущей венец творенья к безжалостному разрушению и прижизненному уничтожению.

Во Франции судили четырех медсестер, которые из гуманных соображений умерщвляли расслабленных стариков, а в США доктора Геворкяна, помогавшего неизлечимым, измученным болью людям с комфортом отправиться на тот свет. Действительно, медицинский персонал может оттянуть смерть, например, агония диктатора Франко (1892 – 1975) длилась усилиями двадцати личных его врачей беспримерно долго по тем временам; сейчас неизлечимого больного, не спрашивая его согласия, могут держать в коматозном состоянии несколько месяцев, а то и лет: бывший израильский премьер Ариэль Шарон (род. в 1928) пребывает без движения и сознания с 2006 года. Борьба за легализацию эвтаназии продолжается, две или три страны уже приняли соответствующие законы. В самом деле, если придется хоть раз наблюдать человекообразное существо, бессмысленно мыча ворочающееся в собственных экстрементах, так напугаешься, что обеими руками малодушно проголосуешь за милосердное прекращение страданий, по крайней мере своих.

Однако старость никакая не болезнь и ничего общего с болезнью не имеет; она естественна и универсальна, она наступает, повинуясь закону развития всего живого. Возрастные изменения направлены не на финал, а на формирование приспособительных способностей организма: действует, выражаясь по научному, витаукт, процесс, повышающий надежность, стабилизирующий жизнедеятельность, когда здоровые органы берут на себя функции пораженных, когда дефектные клетки восстанавливаются, когда поддерживается способность к адаптации.

Творец создал человека с установкой на «пот лица»[13], т.е. на труды и земные лишения; оказывается, вовсе не полезно пребывать в изобилии и комфорте: стрессы, неудобства, голод, холод, сумасшедшая жара 2010-го – все эти, казалось бы, отрицательные факторы стимулируют потаенные ресурсы, которые, вместо того чтобы пребывать под спудом, когда мы наслаждаемся приятным теплом, сытостью и покоем, обновляют, освежают, омолаживают наш организм.

Клетки организма не бессмертны, они в течение каждых примерно семи лет делятся на новые и замещаются ими, при этом число делений ограничено и с возрастом уменьшается: природа милостиво подготавливает человека к уходу, постепенно «выключая» слишком обременительные потребности, погашая слишком интенсивные чувства, расторгая слишком активные связи с суетным миром и ослабляя яростное желание жить, которое в конце только мешает.

Темп старения зависит… утверждают, от всего зависит: чем дышим, что едим, чем склонны болеть; наследственность имеет значение, переживания, огорчения, травмы, климат, вредные привычки. Считается, что европейский человек к семидесяти годам теряет 60 процентов дыхательной способности, 40 процентов функции печени и почек, 20 процентов костной ткани и 30 процентов физической силы. ка здоровьдолгожителей, людей старше ста лет.

Но Библия однозначно выводит благое долголетие не из режима питания и спортивных упражнений, а из нравственного поведения человека: «праведники… цветут во дворах Бога нашего; они и в старости плодовиты, сочны и свежи»[14]; как известно, Адам и его ближайшие потомки жили не менее 900 лет, потомки Ноя 300 – 500 лет, Авраам 175, Исаак 180, Иаков 147, Иосиф 110, Моисей 120, Иисус Навин 110; с накоплением в человечестве греха продолжительность жизни постепенно приближается к нашей. А скорость старения зависит от того, как мы мыслим и, соответственно, поступаем. Если человек дорожит разумом, памятью и прочими умственными способностями, они не ослабевают с возрастом; если целью бытия было познание мира, духовное возрастание, интеллектуальное развитие, творчество не прекращается.

Никаких общих физиологических закономерностей не существует! Мечников, будучи ученым честным, тщательно изучал статистику и обнаружил, что среди долгожителей, т.е людей старше 100 лет, не так уж редко встречаются пьяницы, заядлые курильщики: одна 114-летняя француженка поглощала ежедневно до сорока чашек кофе; Вольтер отвечал доктору, указывающему на вред того же бодрящего напитка: «Вот уже восемьдесят лет, как я отравляюсь этим ядом!». Недавно, в 2010 году, чуть-чуть не дотянув до 103-го дня рождения, скончалась англичанка, пристрастившаяся к табаку с семи лет. Колумбиец Хавьер Перейра достиг 169; когда испрашивали согласие на издание почтовой марки с его портретом, он поставил условие: в нижнем углу написать «и пью, и курю».

«Я иногда думаю – сокрушалась Рина Зеленая, – зачем я всю жизнь люблю спорт, делаю гимнастику, бегаю на коньках, мало ем, мало сплю, а у меня какие-то неправильные сосуды с солями, а мои подруги, старше или моложе меня, курят, не ходят на лыжах, едят, пьют и спят без конца и чувствуют себя распрекрасно, и ничего у них не болит…». Правда, «сосуды с солями» не воспрепятствовали долгожительству (1901 – 1991) знаменитой актрисы.

У. Черчилль (1874 – 1965) отпраздновал 90-летний юбилей; как заметил его лечащий врач, «великое достижение для человека с такими привычками»; этим привычкам сэр Уинстон не изменял до предсмертной комы: обожал мясо, курил сигары и пил бренди. Так что надуманные стратегии долголетия в реальной действительности не работают; к примеру, совсем уж необъяснимо, почему люди небольшого роста по статистике живут дольше высоких.

Когда говорят о средней продолжительности жизни, например, в 47 лет, эта цифра не означает, что люди в большинстве не достигали пятидесятилетия; продолжительность жизни – возраст, к которому примерно половина сверстников умирает; до XVII века лишь один процент человечества достигал 65 лет. В 1900 году продолжительность жизни составляла 55 лет, но объясняется это высоким, до пятидесяти процентов, уровнем детской смертности. В древности средняя продолжительность жизни исчислялась чуть ли не 30-ю годами, однако Демокрит прожил 109 лет, а Гиппократ 94 года. Платон, родоначальник европейской философии, достиг 81 года, причем умер за писанием очередного трактата.

«Никогда я не знал, что так радостно быть стариком…» – удивлялся К.И. Чуковский (1882 – 1969). Недаром он интересовался американским поэтом Уолтом Уитменом (1819 – 1892), вдохновенно воспевшим старость, и мастерски переводил его:

Счастье – это не только разделенная любовь,

Не только почет, богатство, успехи в политике и войне;

Но когда жизнь медленно вянет и утихают бурные страсти,

И наступает великолепие прозрачных тихих закатов,

И легкость, свершение, покой охватывает тело,

словно свежий благовонный воздух,

И осенние дни светятся мягким сиянием

И наливается, наконец, яблоко и висит на ветке,

созревшее и готовое упасть,

Тогда приходят самые счастливые, самые умиротворенные дни,

Благостные дни в мирном раздумье.

А кто-то предпочитает изучать журналы о здоровье, без стыда и совести увлеченно грузить окружающих своими болячками, часами повествовать о гастрите, радикулите, желчном пузыре, позвоночнике, печени, почках, давлении, кардиограмме, заведомо ощущая себя инвалидом, жертвой, скопищем недугов; ведь постоянно борясь с болезнями, в сущности, становишься их рабом. Все жалуются на усталость, особенно те, кто интересуется исключительно собственными мелкими неурядицами, каждое утро начиная с погружения в пучину ничтожнейших проблем. Ольга Т., даже не дослушав рассказа дочери об автомобильной аварии, в которой она и муж серьезно пострадали, привычно переключается на свои обычные тексты с постоянным рефреном: «сил нет! еле на ногах стою!».

ХХ век повсеместно ознаменовался торжеством здорового тела. У нас в СССР государственные зрелища украшались яркими и многолюдными физкультурными парадами, спортивными состязаниями, олимпиадами, привычные лозунги тех лет говорят сами за себя: «счастливое детство», «коммунизм – это молодость мира и его возводить молодым», «молодым везде у нас дорога»; ну а старикам отводили только почет, место припыленной реликвии, вышедшей из употребления.

Сейчас если умирает человек 60 лет, вздыхают: так рано! Современное человечество усердно молодится; заботясь о сохранении упругого торса, люди «зрелого возраста» увлеченно предаются занятиям плаванием, оздоровительной гимнастикой, аэробикой, прыгают со скакалкой, применяют массаж, играют в гольф, петанк и прочие иноземные игры, полезные для здоровья. Врачи уверяют, что физические нагрузки – хотя бы полчаса активной гимнастики плюс полчаса быстрой ходьбы или бега – укрепляя организм, отодвигают старение. Возможно, оно и так, но вот беда: правильный образ жизни требует постоянства и сильной воли, которой мало кто может похвастать.

Модные ныне медицинские центры предлагают «высокоэффективный и безопасный» метод омоложения путем клеточной терапии: «инъекции стволовых клеток восполняют их старческий дефицит в организме и возвращают ощущение силы и бодрости, красоту, здоровье, сексуальную активность и хорошее настроение». Реклама гарантирует сброс целых двадцати лет и излечение от всех мыслимых болезней: предупреждая шок от мало кому доступных цен, она напирает на «здоровый эгоизм» и выгоду инвестиций в себя: «внешность и здоровье – личный капитал и визитная карточка благополучия!».

На всем протяжении истории человечество занималось поисками «эликсира бессмертия», вернее сказать, «эликсира молодости»; в древнем Риме собирали в сосуды кровь раненных на арене гладиаторов и продавали ее больным и престарелым; император Тиберий, употребляя смесь вина и крови, дотянул до 78 лет и, возможно, жил бы дольше, если б его не задушили; мрачную известность получил метод омоложения, примененный трансильванской графиней Эржбетой Батори: она принимала ванны из крови только что зарезанных юных девиц. Пробовали для омоложения применять вытяжку из семенников животных, использовали плаценту; экстракты действуют, но кратковременно, обмануть природу, разумеется, не удается. Сейчас пытаются создать так называемые геропротекторы, безвредные якобы лекарства, тормозящие старение.

Все органические продукты под воздействием кислорода портятся, гниют; процесс старения подчиняется тем же законам, следственно, полезны антиоксиданты, препятствующие окислению; недавно обнаружили уникальный красный пигмент деиноксантин, способный существенно замедлять губительные процессы. Еще придумали извлекать молодильные бактерии из вечной мерзлоты, где они провели двадцать тысяч лет.

Борьба со старением крепчает со дня на день; один американский доктор, обещая увеличить земной возраст до 150 лет, предлагает применять профилактику, чтобы к врачам ходили смолоду, не ради лечения, а за регулярными «поддерживающими» юношеское здоровье процедурами, связанными с генной терапией, стимуляцией иммунной системы и прочими передовыми медицинскими технологиями. Но, увы, жаждущих любой ценой продлить земное пребывание, бывает, некстати настигает рука судьбы: омолодившись и взбодрившись, они внезапно погибают в автокатастрофе, умирают от скоротечного рака или бросаются на рельсы из-за мирового кризиса, угрожающего их бизнесу.

Желающим жить долго, сохраняя доброе здравие, зарубежная статистика дает четкие рекомендации; американцы обследовали 450 человек, достигших 100-летия, и установили: эти люди всегда работали, занимались делом, легко принимали неудачи, отличались общительностью и покладистым нравом; ели простую пищу, рано ложились и рано вставали, имели ясный разум и верили в Бога. Ученые в ходе длительного 28-летнего исследования 5286 человек, живущих в округе Аламеда, штат Калифорния, выявили, что смертность среди людей, еженедельно или чаще посещающих церковь, на 25 процентов ниже: понятно, верующие, как правило, мало пьют, не курят, состоят в стабильном браке, они общительны, оптимистичны и настроены на вечную жизнь. Вывод: «лучше приобщиться к Церкви, если не хотите умереть молодыми».

Геронтологи говорят о «психологической поддержке пожилых», но разве не наоборот, разве не старики могли бы оказывать всякую помощь из собственного примера, чего не заменят никакие теории. Как полезно читать письма древнего философа Сенеки (4 до РХ – 65), который, даром что язычник, с замечательным юмором писал ученику: «Недавно я говорил, что старость моя совсем близко, а теперь боюсь, что старость у меня уже позади…считай меня в числе совсем дряхлых и доживающих последние дни… и все же гнет возраста чувствует только тело, а не душа, и состарились одни лишь пороки и то, что им способствует… Душа моя бодра и рада, что ей уже почти не приходится иметь дело с плотью; большую часть своего бремени она сбросила и теперь ликует и спорит со мною о старости, утверждая, что для нее сейчас самый расцвет…».

к оглавлению

Старость – возмездие?

А как век-то, век-то старый

Обручится с лютой карой,

Груз двойной с груди усталой

Уж не сбросит вздох удалый…

Е. Баратынский.

Когда дряхлеющие силы

Нам начинают изменять

И мы должны, как старожилы,

Пришельцам новым место дать, –

Спаси тогда нас, добрый гений,

От малодушных укоризн,

От клеветы, от озлоблений

На изменяющую жизнь;

От чувства затаенной злости

На обновляющийся мир,

Где новые садятся гости

За уготованный им пир…

Ф. Тютчев.

Книги о старости пишут профессиональные психологи, разного, но, как правило, не обсуждаемого возраста, то есть личного опыта не имеют. Беда в том, что вряд ли многие из нас, преодолевая возрастные рубежи, фиксируют их: живем как придется, уроки проходят мимо, мало чему научаемся, с выводами опаздываем, факты текущей реальности считаем преходящими пустяками. По высокому счету каждое мгновение жизни ценно и важно, поскольку не подлежит исправлению, а тирания совести неумолима.

В какой-то степени старческое состояние можно представить: когда, например, плохо спал, навалился трудный день, сильно устал; притупляется острота восприятия, нарушается координация, бредешь как в тумане – и вдруг без всяких заметных причин оступаешься на лестнице, врезаешься в стеклянную витрину, почему-то оказываешься на мостовой посреди орущих автомобилей.

Помнит ли кто, как брезгливо морщился при виде беспомощного инвалида, как ржал над «старым п….ном» соседом, как досадливо отмахивался от просьбы своей недужной бабушки свозить ее в церковь. Быть может, имеет основание догадка (В. Непомнящего), что мертвенное бездушие Онегина – следствие высокомерного презрения к «не в шутку занемогшему» дяде. И прочие так называемые лишние люди русской литературы: Печорин, Чацкий, Рудин, страдая той же внутренней холодностью и вялостью, общество обвиняли, роптали на судьбу, но ведь расплачивались же, по-видимому, за свой эгоизм, барство, равнодушие и праздность, которых не пытались преодолеть. Предубеждение против старости непременно будет отомщено, презирающий стариков сполна хлебнет презрения и отвержения, если дотянет до того рубежа.

Абсолютно все населяющие землю – грешники; верующие рассматривают себя в свете Евангелия, ужасаются, исповедуются, просят прощения у Бога, Он, милосердный, подает помощь, человек исправляется, грех изглаждается и так залечиваются внутренние изъяны. Неверующие не каются, душа получает новые и новые раны, она изнашивается, истончается и уменьшается, как шагреневая кожа в рассказе Бальзака; А. Володин, автор многих пьес, среди которых самая популярная «Пять вечеров», и киносценариев, самый известный из которых «Осенний марафон», заметил, что в старости все скверные, малодушные, бесчестные поступки приходят на память, даже «обиды превращаются в вины» и становятся так понятны слова «за грехи мои». Какую ответственность должны мы ощущать! Что сделано, никогда не исчезнет, не уничтожится, начать всё сначала не удается; причем, наслаждения, удовольствия память опускает, а то, что подлежит раскаянию, хранит вечно. У К. Случевского есть замечательное стихотворение о воспоминаниях:

Копилка жизни! Мелкие монеты!

Когда других монет не отыскать –

Они пригодны! Целые банкеты

Воспоминанья могут задавать.

Беда, беда, когда средь них найдется

Стыд иль пятно в свершившемся былом!

Оно к банкету скрытно проберется

И тенью Банко[15] сядет за столом.

«Когда-то я тоже думал, что удовольствие приходит и уходит, как искра, я думал, что оно свободно, как пламя. Я думал, что алая звезда летит одна в пространстве. Теперь я знаю, что она венчает пирамиду добродетелей; алый цветок растет на стебле, который вам не виден… Вам нравится, что искры алые, потому что вы слышали о крови мучеников; вам нравится, что они яркие, потому что яркость – слава Божья. Пламя расцвело с добродетелями и завянет вместе с ними. Соблазните женщину, и эта искра станет тусклее. Пролейте кровь, и она утратит блеск. Станьте плохим, и этот фейерверк будет для вас как пятна на обоях». Так говорил Честертон.

Он был христианином; можно возразить, что идея возмездия характерна лишь для верующих, есть и остроумный анекдот о назначении ада и кипящих смолой котлов лишь для тех, кто убежден в их существовании. Но, может быть, только дефицит информации мешает проследить закономерность возмездия в каждой человеческой судьбе. Айзек Азимов в одной научно-популярной книжке усматривает, вопреки собственному рационализму, характерный случай в биографии Гнея Помпея (106 – 50 до РХ), известного римского консула и полководца, чрезвычайно успешного и победительного вплоть до завоевания Иудеи, когда он, язычник, из простого любопытства вошел во «святая святых». С того момента удача резко отвернулась от него; став нерешительным и слабым, Помпей претерпел измену своей армии, предательство друзей, множество унижений и бесславную смерть в конце.

Терзала ли его совесть, неизвестно, но как правило человек, совершив нечто запретное, аморальное, помнит содеянное зло, знает, что заслуживает наказания, терзается мрачными предчувствиями, подсознательно ожидая расплаты. Пока есть работа, чувство вины заглушается трудовыми буднями и вседневными заботами, но выйдя на пенсию человек остается один на один со своими демонами. Так что душевный покой в старости или, наоборот, злобное от безысходности отчаяние – всего лишь плоды исчерпанной молодости и зрелости; вечер – итог завершенного дня; красивая спокойная старость – награда. Макарий Великий заметил: если видишь благообразного счастливого старика, знай, что он хорошо потрудился в юности; преподобный безусловно имел в виду работу по созиданию своей души.

И.А. Моисеев (1906 – 2007), создатель и бессменный руководитель знаменитого танцевального ансамбля, переживший свое 100-летие, предупреждал: «Время молодости, когда всё сходит с рук, пройдет, и обязательно придется платить по счетам, так устроена жизнь: за каждый правильный шаг она тебя награждает, а за ошибки, соответственно, наказывает; никому никаких преимуществ нет. Наша жизнь состоит из того, что мы в нее вкладываем, и больше, чем ты в нее вложил, получить невозможно».

Кто жил чисто и честно, того ожидает тихая и легкая старость, такую старость заслужил величайший из философов Платон (427 – 347 до РХ). Тот, чья жизнь была цепью тяжелых испытаний, встречает старость с благодарностью, как неожиданную награду, например, Виктор Петрович Астафьев (1924 – 2001): на детство его выпали тяготы раскулаченной семьи: жил в детдоме, учился в заполярной Игарке; юность совпала с войной: прошел ее до конца рядовым, вернулся с одним глазом и простреленным легким; потом семья, дети, работа; начав писать, остро ощутил со своими шестью группами (классами школы) нехватку образования, культуры, много занимался, читал, учился, стал прекрасным писателем.

Знаменитый изобретатель Томас Эдисон (1847 – 1931) на долгие годы сохранил ясность разума и прекрасное здоровье; в 80 лет он придумал множительную машину, диктофон и фонограф; он был, как говорится, простым человеком: молился Богу, не знал никаких навязчивых идей и противоречий, трудился до полной усталости, спал глубоким сном младенца, через четыре-пять часов просыпался бодрым, свежим, вновь готовым к работе.

П.А. Вяземский (1792 – 1878), старший друг Пушкина, хотя на склоне лет и впадал в меланхолию, страдал от бессонницы, однако и в 86 сохранил совершенную ясность мышления, изумительное чувство юмора и трезвое отношение к действительности.

Д. С. Лихачев (1906 – 1999) жил и работал в полную силу до 90 лет, хотя здоровьем похвалиться не мог, страдал от язвы желудка, приобретенной еще в молодости на Соловках, а объяснял свою физическую сохранность «резистентностью» (resisto по-латыни значит вставать на ноги, сопротивляться, противостоять). Он говорил, что повезло со школой: там поощряли смелость мысли, пересмотр устоявшихся мнений, внутреннюю свободу; всё это укоренилось и помогло сохраниться в лагере, без уныния переживать увольнения, гонения и нападки, никогда не испытывая подавленности и отчаяния, а напротив, извлекая душевную пользу из несчастий,.

А вот И.В. Сталин (1879 – 1953), не достигнув возраста столь уж преклонного, уже забывался, терял представление о времени, спрашивал, какое число, путал утро с вечером; из-за собственной злобной подозрительности он оказался в полном одиночестве, его мучила бессонница, но, очевидно, не совесть: о покаянии в преддверии смерти бывший семинарист не позаботился.

Долгожители ЦК КПСС: Ворошилов (1881 – 1969), Молотов (1890 – 1986), Каганович (1893 – 1991), А.А. Громыко (1909 – 1989), П.Н. Демичев (1918 – 2010), множество злодеев помельче, бывшие чекисты, палачи, стукачи – частенько дотягивали до тяжелой беспомощной дряхлости и маразма; некоторые из них, кто сохранял каплю разума, не сомневались: вот, Бог наказал, отомстил мне за все глупости, шалости, подлости. На самом деле долгий век милость Его, Господь ждет и надеется, вдруг изверг, подобно благоразумному разбойнику, что-нибудь поймет, покается, и очистится, и преобразится душа его. Напрасно коллеги-литераторы обличали и высмеивали С.В. Михалкова (1913 – 2009), дескать, как мог объявить себя верующим «лукавый гимнотворец», воспевавший Сталина и ЦК; на самом деле только Бог «сына блудного спросит», только Ему открыты душевные глубины, Его суд иной, нежели суд человеческий.

Академик В. Гинзбург прожил 93 года, пользуясь редкой благосклонностью судьбы: женился на репрессированной – не наказали, кампания против «безродных космополитов» – не зацепила, ездил к ссыльному Сахарову – сошло с рук; научная деятельность увенчалась Нобелевской премией; другой бы благодарил Бога, а он прославился каким-то несвоевременным, удивительно примитивным для ученого злостным атеизмом. Еще живы десятки бывших партийных функционеров, ветеранов КПСС, перешагнувших 80-летний рубеж; они по-прежнему пекутся о своем здоровье, регулярно обследуются в хорошей клинике, употребляют экологически чистые продукты, прошлое их не гнетет, угрызения совести не докучают.

Во все века люди задавались вопросом «доколе нечестивые торжествовать будут», почему «делающие беззаконие», кровопийцы и мироеды, воры и плуты, взяточники и олигархи благоденствуют, «плохим» везет, а «хорошим» «многие скорби»[16]. Ответ, разумеется, есть, Священное Писание недвусмысленно призывает: не ревнуй, т.е. не завидуй злодею, лучше заботься об исцелении своей души[17], придет время, когда праведные «посмеются над тем, кто не в Боге полагал крепость свою, а надеялся на множество богатства своего, укреплялся в злодействе своем»[18]. Может быть, Господь, жалея всех, и жуликов, и проходимцев, и жестокосердых чиновников, если видит их безнадежность для вечности, дает насладиться в краткосрочном земном бытии тленными благами, ибо в Его царстве совсем иной, чем на земле, порядок[19]. Впрочем, суды Его скрыты от нас:

Из бездны вечности, из глубины творенья

На жгучие твои вопросы и сомненья

Ты, смертный, требуешь ответа в тот же миг,

И плачешь, и клянешь ты Небо в озлобленье,

Что не ответствует на твой душевный крик…

А Небо на тебя с улыбкою взирает,

Как на капризного ребенка смотрит мать,

С улыбкой – потому что все, все тайны знает,

И знает, что тебе еще их рано знать! (А. Майков).

Навещая в больнице мать, Ольга Д. обратила внимание на старушку в той же палате, по фамилии Мухамеджанова, она всё кряхтела и жаловалась, мол, устала небо коптить, 92 года…

– А вы задумывались, почему так долго живете? – неожиданно для себя вдруг спросила Ольга.

– Видно, Бог меня забыл – усмехнулась Мухамеджанова.

– Может, вы Его забыли?

И тут старушка зарыдала, замолотила руками и поведала, как горячо молилась в юности, даже готовилась в монастырь, но вдруг без памяти влюбилась в татарина, пламенного коммуниста и безбожника; однако брак совершили, уступив его родственникам, по мусульманскому обряду, поэтому она считала себя отступницей, предавшей Христа; в церковь не ходила, но всю жизнь исправно читала «утренние и вечерние» по православному молитвослову. Д. привезла в больницу священника, старушка исповедалась, соборовалась, а причащаться отказалась, считая себя недостойной Божьего прощения. Она спокойно констатировала заслуженность постигших ее скорбей: мужа на известном отрезке истории расстреляли, свои дети не родились, а единственная приемная дочь увлекалась альпинизмом и в цветущем возрасте разбилась в горах.

Настоящее содержит в себе будущее. Существует поверье: того, кто спас чью-то жизнь, ожидает продолжительный век и счастливая старость. Поражает долголетие некоторых врачей-кардиохирургов: Б. Петровский жил 95 лет, Н. Амосов около 90, М. Э. Дебейки около 100, в 96 еще оперировал; конечно, имеет значение здоровый образ жизни, необходимый для профессии, но они считали гораздо более важным фактором твердую уверенность в своей полезности.

Кто смолоду терзался завистью, считая себя обделенным талантом и удачей, родившись не с той внешностью, не в той семье, не в той стране, деградирует в старого брюзгу, капризного эгоцентрика, изводящего окружающих постоянной враждебностью и сварливостью. Кто из страха перед реальностью жил от сих до сих, отвергая перемены, тянул лямку постылой службы, чтоб не потерять стаж, изо дня в день ограничивался тусклым размеренным существованием: дом, работа, аванс, получка, футбол по телевизору, пиво по выходным, превращается в дряхлого лежебоку с избыточным весом, гипертонией, атеросклерозом, ишемией. Самое обидное, он так и не узнал, на что, возможно, был способен, потому что не горел, не рисковал, не спешил, а теперь вот скоро финал.

Букет болезней, скапливаемый к старости: печень, сердце, поджелудочная – чаще всего следствие безудержного обжорства и пьянства тех, кто «ни в чем себе не отказывает». Кажется, парадокс, а на самом деле закономерность: кто голодал-холодал, надрывался на работе – фронтовики, лагерники, колхозники – живут долго и даже меньше болеют. Б. Окуджава посвятил стихотворение Льву Разгону, проведшему семнадцать лет в «холодильнике» ГУЛАГа и достигшему 90:

Я долго лежал в холодильнике,

обмыт ледяною водой.

Давно в небесах собутыльники,

а я до сих пор молодой…

Народоволец Морозов, просидевший 28 лет в Шлиссельбургской крепости, умер на 92-м году, А.А. Солженицын дожил почти до 90, артист Г. Жженов, проведя семнадцать лет в лагерях и ссылках, до 90 лет играл на сцене, т.е. мог заучивать роли, да еще писал воспоминания. Древние монахи, пустынники, всю жизнь ограничивающие рацион хлебом, овощами и водой, бывало, перешагивали 100-летний рубеж; да и наши современные старцы не сильно отстали: 82 года прожил преподобный Севастиан Карагандинский, 86 – о. Павел (Груздев), 96 архимандрит Иоанн (Крестьянкин); все они прошли советские лагеря.

Старение то же развитие, видимо поэтому ограничение питания в молодости замедляет созревание организма и отодвигает старость. Пост, даже вынужденный, оказывается всесторонним благом для человека. Любопытен случай американского физиотерапевта П. Брэгга, известного у нас рекомендациями по голоданию; собственные теории здорового образа жизни он доказывал личным опытом: в 90 лет бегал, плавал, совершал длинные пешеходные походы, увлекался серфингом и работал по двенадцать часов в день. Посмертное вскрытие показало отличное состояние всех внутренних органов; а погиб Брэгг в возрасте 95 лет, когда катался на доске в океане: не совладал с огромной волной.

В Японии продолжительность жизни составляет 79 лет для мужчин и 85 для женщин – цифры говорят о завидном здоровье, а что едят японцы? преимущественно постное: фрукты, овощи, растительное масло, рис, соевые бобы, рыбу, водоросли и прочие морепродукты; поэтому не страдают ожирением и сердечно-сосудистыми заболеваниями.

Мы отвергли заповеданный Богом пот лица, вот и расплачиваемся ранней дряхлостью. Амеба, утверждают, если поместить ее в абсолютно благоприятный для нее раствор, вскоре погибает: живому организму необходимо преодоление трудностей, физические нагрузки, усталость до изнеможения. Из автомобиля, владелец которого отучается пользоваться ногами, многие чуткие к своему здоровью европейцы пересаживаются на велосипед, чтобы «сжигать калории». По одной из версий ряд недугов, болезни сосудов, гипертония являются следствием дефицита движения, гиподинамии; кроме того, адреналин, насыщение крови углекислым газом. Те же японцы в пенсионном возрасте осваивают так называемый экстремальный туризм и альпинизм, предпринимают, например, путешествия к Северному полюсу, рискованные восхождения: в книгу рекордов Гиннеса попал некто Кендзо Миура, поднявшийся на вершины Монблана и Килиманджаро накануне своего 100-летия!

Ах, господа, как полезно помнить: старость ожидает и меня. Непреложное правило: как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними[20]. Только и всего! Поставь себя на место старика, балансирующего на обледеневшей мостовой, беспомощно взмахивая руками, и поймешь, что это совсем не забавно: ощущение уязвимости, неустойчивости, страх падения, вывиха, перелома всегда сопровождает пожилых, особенно на российских дорогах и тротуарах; придет и твой черед выбирать: идти навстречу опасности или сидеть в четырех стенах, ожидая, когда изволят навестить родственники или соседи принесут батон хлеба да пакет кефира, о большем просить неловко.

Страх смерти связан, конечно, прежде всего с боязнью перехода, но какой охватывает ужас от сознания, что поздно, за краткостью оставшегося времени, менять биографию. Каждый обязан подвести итоги; западные психологи призывают «простить себя», но нашему менталитету более свойственно, «с отвращением читая жизнь свою», сначала покаяться, а потом уж смириться с собственной судьбой, спаянной с участью целого поколения. В мироустроении есть порядок и смысл, который приходится принять, даже не понимая; место в истории нам выбирать не дано: на чью-то жизнь пришлась война, кто-то тратил ее в лагерях, а нынешним выпало всего-навсего разделять постперестроечное всенародное уныние. Остается отвергнуть амбиции и согласиться с результатами собственных, пусть скромных, замыслов и трудов.

Социологический опрос в США показал: деньги не прибавляют счастья. А вот выйти из границ своего эгоизма, увидеть чужие бедствия и болезни – весьма полезно и перспективно; милосердие, оказывается, залог душевного здоровья и хорошего настроения: добрые люди депрессиями не страдают. Г.К. Честертон цитирует сказку о поэте, который, задумав самоубийство, отдал свои глаза – не пропадать же добру! – слепому, уши – глухому, ноги – хромому, и, оставшись с одной душой вдруг ощутил великую радость бытия.

Герцен заметил: «эгоизм самохранения страшно черствит старое сердце»; он относит эту характеристику к одной родственнице, которая отказывалась присутствовать на похоронах мужа, дочери, брата, берегла себя от печальных вестей и дожила до девятого десятка «в полном здоровье и с несокрушимым пищеварением», при этом в доме соблюдались посты, читались молитвы, соблюдались и прочие православные установления. Что ж, «каждый получит от Господа по мере добра, которое он сделал», – говорит апостол[21]; утверждение это касается, конечно, не только земной жизни, но и будущей.

к оглавлению

Традиции и тенденции

Все, как было когда-то, как будет на свете

и ныне и присно.

Просто все это прежде когда-то случалось не с нами,

а с ними,

а теперь это с нами, теперь это с нами самими.

А теперь мы и сами уже перед Господом Богом стоим,

неприкрыты и голы,

и звучат непривычно – теперь уже в первом лице –

роковые глаголы.

Ю. Левитанский.

В сказках, намекающих на реальность, старик обычно олицетворяет знание, мудрость, ум, а также высокие моральные качества: доброжелательность, стремление прийти на помощь: к примеру, лесной царь Ох, тщедушный маленький старичок чрезвычайно кроткого вида, обладает силой вершить судьбы, изменять обстоятельства; в его могуществе и сострадании человеку, может быть, видели черты, сродные образу «Ветхого денми», Бога. В одной русской сказке Старик кротко просит: «Иван Кобылин сын, покорми мене хлебцем, я тебе худым временем пригожусь» – явное побуждение к умилостивительной жертве, способной вызвать благоволение Хозяина волшебного мира.

Баба-яга тоже старуха, безмужняя, хозяйка леса, властительница стихий: «вышла на крыльцо, свистнула молодецким посвистом, вдруг со всех сторон повеяли ветры буйные, только изба трясется». Мороз-Трескун, или Студенец, предстает как «старик старый, старый, сопливый, сопли с носа висят, как с крыши замерзши»; в мифах северных индейцев подобный персонаж, ледяным холодом убивающий всё живое, враждебен человеку. В фольклоре разных народов встречается старец вредный, злобный, властный, очевидно, отголосок раздражения молодых поколений: старики в сущности владели умом и волей потомков, они передавали молодым полезные знания и навыки, жизненный опыт и систему взглядов, предания, мифы и священные ритуалы племени, учили ремеслу, были живыми сосудами мудрости, носителями информации о нравах, обычаях, истории рода, знатоками таинств, законов, связующей нитью между прошлым и настоящим, т.е. хранителями культуры.

Слово «старость» с этимологической точки зрения первоначально означало жизненную стойкость, здоровье (в праиндоевропейском языке ster, st(h)a – проявлять силу, энергию); очевидно, старости досягали не многие, а именно те, кто оказывался крепче остальных и сумел, преодолев множество преград, приобрести особую мощь, физическую и душевную. Такой человек удостоивался у соплеменников почета и уважения, смешанного с суеверным страхом; он становился «старым», т.е. старшим, первым в роде.

В древнейшие времена стариков обоего пола, как хранителей коллективной памяти, почитали и побаивались, отождествляя, как утверждает в «Истории цивилизации» Г.Уэллс, с богами и богинями и добиваясь их покровительства. Когда старик умирал, члены рода торжественно, с ужасом и благоговением, съедали его мозг, демонстрируя единство и преемственность поколений.

Старейшие, или старейшины, издревле были руководителями нации: Моисей объявлял волю Господа через старейшин[22]: семьдесят мужей из них повелением Божиим «несли бремя народа» вместе с Моисеем[23]; старейшины при подготовке к исходу из Египта выбирали агнцев, заколали пасху, помечали кровью дверные перекладины[24]; «в глазах старейшин» Моисей извел воду из скалы в Хориве[25]; и на старейшин Моисей возложил ответственность, когда дни его приблизились к смерти[26]. Старейшины судили преступников[27], решали, объявлять ли войну[28], заключали завет с царем[29] и расплачивались, иногда своей жизнью, за вину обитателей города[30]. Неуважение к старцу Библия называет наглостью, признаком строптивости и развращенности[31].

Совет старейшин обладал интеллектуальной, моральной и сакральной властью; послушание старшим внушалось молодежи как непреложная заповедь. Этот порядок перешел и на Русь: бородатые «старейшие», избранники Божии, принадлежали к элите общества, в то время как «молодшие» считались «меньшими», «черными», «смердами».

В Афинах герондами, старцами именовали самых уважаемых государственных деятелей; в Спарте именно они определяли участь новорожденных, обрекая на смерть болезненных и слабых, а название римского Сената происходит от латинского senex, старый. В древности мудрость и авторитет росли с годами, за пожилыми оставалось решающее слово; они находили утешение в обыденных знаках уважения: перед ними вставали, их учтиво приветствовали, с ними советовались; эти правила неукоснительно соблюдались повсюду; «юнцов толпа безмозглая» считалась достойной только осмеяния. Софокл до глубокой старости сочинял трагедии и, поглощенный творчеством, спустя рукава управлял своим имуществом; сыновья привлекли его к суду, требуя опеки над слабоумным родителем, но великий драматург прочитал судьям свою последнюю трагедию «Эдип в Колоне» и был оправдан.

Кстати, трилогия о Эдипе с ее потрясающим сюжетом, иллюстрирующим неотвратимость беспощадного Рока, оказалась бессмертной: мотором западной цивилизации стал Эдипов комплекс: сын убивает отца и женится на матери, олицетворяющей жизнь: дорогу молодым! Апофеоз всего нового, динамического окончательно утвердился на Западе с победой католического принципа filioque: Святой Дух исходит «и от Сына»; возвышение Сына выливается в культ юного, супермодного, небывалого: по-английски novel означает и «новый», и «роман» или «рассказ», превыше всего ценится оригинальность сюжета, скажем, злоключения Рип-Ван-Винкля или Бенджамина Баттона в сетях времени; красота стиля, философская значимость и глубина котируются гораздо ниже. Отсюда же берет начало наивная вера в прогресс, совершенно чуждая прежним, гораздо более культурным человеческим цивилизациям: сегодня многие искренне полагают, что современные технологии, компьютеры и мобильники возвышают нас над Шекспиром и Пушкиным.

Время от времени на арену истории прорываются революционеры; отрицая тайны божественных предначертаний, сарацины, Наполеон, якобинцы, изменившие даже названия календарных месяцев, декабристы, нигилисты, коммунары, нацисты считали возможным на свой лад перекроить мир, разрушив «до основанья», и смести устоявшиеся традиции. Промыслом Божиим находились заскорузлые старики, типа Талейрана (1754 – 1838) или Победоносцева (1827 – 1907), умевшие хотя бы притормозить гибель традиции, исторической памяти и национальной идентичности. Мудрый старец Гете осуждал воинственную чернь, которая «пускается на грабежи, убийства, поджоги и под вывеской общественного блага преследует лишь низкие эгоистические цели»; душа его не принимала «ничего насильственного, скачкообразного, ибо оно противно природе».

Традиции уважения к возрасту сохраняются еще и доныне преимущественно на Востоке, стариков почтительно слушают, им охотно подчиняются, им отводят главное место на семейных торжествах; этот порядок особенно заметен, например, в Абхазии. Авторитет возраста держится в обществах, приверженных культу предков, например в Японии или в Китае: Конфуций учил, что дурное отношение к родителям есть тягчайшее преступление, а преданное служение старшим, являясь высочайшей добродетелью, составляет к тому же прочную основу благополучия государства.

Бытует весьма распространенное заблуждение, что в мире всегда происходит одно и то же: рождаются, женятся, тру­дятся, умирают. Однако даже календарь у разных народов весьма различался: древние египтяне вели летосчисление по династиям фараонов, в каждом из древнегреческих государств были собственные названия лет и месяцев; скажем, Афины присваивали году имя первого архонта, традиция эта перешла и в Рим. Позже греки стали отсчитывать время по олимпиадам, римляне повели хронологию от легендарной даты основания вечного города, а русские крестьяне пользовались руническими календарями, похожими на обыкновенную палку с несколькими скрепленными между собой досками; зарубки на дереве означали фазы Луны, месяцы, недели года, по ним определяли сроки сева, приметы погоды в соответствии с христианскими праздниками. Такие календари копировали, передавали из поколения в поколение, а составляли их, похоже, монахи, во всяком случае, люди ученые, сведущие в астрономии и математике.

Только в XVI веке началась новая эра: весь крещеный мир повел отсчет лет от Рождества Христова. Япония с 1873 и Китай с 1911 г. живут по европейскому календарю, хотя сохраняется и японская система нэнго, применяемая с VII века, согласно которой счет ведется по годам правления императоров; с восхождением на трон императора Акихито в 1989 году началась эпоха Хэйсей. Мусульмане вVIII веке ввели хиджру, установив началом своего летосчисления дату переселения Мухаммеда из Мекки в Медину.

Когда-то жизнь текла гораздо медленнее, в размеренном ритме; поколения не слишком разнились одно от другого и связь не рвалась. Вплоть до эпохи так называемого Просвещения прошлое ничем особенно не отличалось от настоящего: природа человека, события, обстоятельства, мотивы поведения, причинность и случайности виделись постоянными, неизменными и вечными. Средневековое аскетическое мировоззрение провозглашало высшей ценностью жизни бессмертную душу; тело, лишь мимолетная ее оболочка, сгниет в земле; «что можно потерять, того не стоит желать; думай о непреходящем, о сердце! стремись к небесам!» – пел поэт XII века.

Человек, религия и культура исходили из единой христианской системы ценностей: вера была внутренним содержанием и опорой, вера связывала человека с Богом и со всем, его окружающим. Звон колоколов возносил все преходящее в сферу порядка и ясности, информацию черпали не из газет, а из поучений странствующих проповедников. Церковь руководила всей жизнью, от крещения до отпевания, и учила дове­рять Провидению; важные события, такие как рождение, брак, смерть, благодаря церковным таинствам достигали блеска мистерии. Над повседневными заботами и трудами всегда сиял свет Истины, наполняя любой поступок высшим смыслом: неурожай – наказание за грехи, удача – милость Господня, голод, холод, унижение терпели, зная, что земное страдание производит вечную славу[32], всё было по­нятно, логически объяснимо, наполнено смыслом и потому не страшно.

Экономическая деятельность связыва­лась с моральной целью, низменная жажда материальных выгод единодушно осуждалась как безнравственная, поскольку жадность считалась смертным грехом. Непроницаемые сословные перегородки огра­ничивали зависть, честолюбие, накопительство; работали ровно столько, сколько требовалось, чтоб прокормить семью; тот, кто решился бы нарушить это правило, обрекался безусловному общественному осуждению.

Ремесленники – кузнецы, строители, кожевники, гончары, оружейники, ткачи, кружевницы, белошвейки – объединялись насущным, повседневным делом, профессия оправдывала жизнь, мастерство возносило его обладателя к уважению наравне с врачами, музыкантами, учителями. Мастером мог стать только тот, кто прошел весь путь, длившийся от трех до семи лет, начиная от мальчика, через статус ученика и подмастерья. За небрежность и брак в работе отрешали от места, высоко держа марку цеха. Профессиональное братство укреплялось семейными связями, заботой о заболевших товарищах, сирот брали на общее попечение. Нравственные законы почитались непреложными: какой-нибудь злой поступок мог повлечь за собой исключение из артели. Возраст несомненно придавал человеку вес, поскольку мастерство обретается с годами и опытом. Дети далеко от отца своего не уходили, наследовали ремесло; иногда одним ремеслом занимались целые сёла и волости, скажем, в Износках под Калугой выделывали замечательный хром (кожу) для обуви, Кимры славились сапожниками, Тула самоварщиками и оружейниками, Иваново-Вознесенск ткачами, а Талдом пастухами. Именно эмпирические знания простых ремесленников порой приводили к великим открытиям.

Ни­кто никуда не спешил, минутами не дорожили, на часы не смотрели – их не было; древняя клепсидра фиксировала лишь продолжительность истекшего времени, точный час не показывала; диски солнечных часов, используемых в Греции с 560 года до РХ, были слишком громоздки и точности не гарантировали. Механические часы, наглядное изображение бегущего времени, придумали, разумеется, педантичные немцы: в XI веке то были огромные башенные «ходики» с гирей, в XVI веке в Нюрнберге появились куранты, отбивавшие четверти часа, в XVII веке изобрели маятник, а точности добились в середине XVIII века: анкерный спуск, совершивший революцию в часовом деле, между прочим, изобрел в юности Бомарше, будущий автор «Женитьбы Фигаро». Наручные часы стали доступны к началу XX века.

Эпоха так называемого Возрождения свела человека с неба на землю; иконы, изображавшие святых, сменились полотнами Рубенса; в соответствии с новой удобной этикой критерием истины стал человек, его удовольствие, польза и покой. Воцарился физиологически полноценный индивид, дышащий силой и здоровьем, управляемый не высшей силой, а простейшими сиюминутными рефлексами; старость воспринималась им как величайшее падение и несчастье. Тело, особенно для женщины, в которой замечали только пол, стало считаться главным капиталом; желающим помолодеть «наука» предлагала уйму средств, шарлатаны, цыгане и всякие проходимцы продавали их на улицах.

Предпосылкой и основанием Ренессанса стало развитие торговли, и каждый выступал теперь в качестве покупателя или продавца. Бум географических открытий повлек за собой развитие астрономии. В XVIII веке родилось слово «прогресс», явился севооборот, передовые технологии, повысилась урожайность; научные эксперименты дали хорошие результаты в животноводстве, потребовалось развитие естественных наук, проникновение в тайну вещей.

Те, кому мечталось вырваться за рамки, с открытием Америки хлынули туда, там и сформировалось лишенное прошлого общество деловых людей, весь смысл бытия полагающих в зарабатывании денег, крепком бизнесе, священной собственности. Гете писал, обращаясь к Америке:

Твою душу, твою внутреннюю жизнь

Не тревожит бесполезная память…

Идеальный американец, одинокий трудоголик, лишенный истории, равнодушный к традициям, свободный от влияния родителей, полагался на собственную ловкость, удачу и счастливый случай.

Посягали, применяя рациональные методы, улучшить даже недисциплинированную природу: безграничную разрушительную власть человека над ней, будто бы дарованную Богом, протестантская мораль всячески культивировала, приветствуя успех в погоне за прибылью как проявление божественной благодати. Капитализм еше более осложнил жизнь человека. В XIX веке, с изобретением паровых машин, двигателя внутреннего сгорания и электромотора началось изнурительное состязание человека с техникой.

В последние десятилетия мир меняется всё стремительней: на наших глазах сельское хозяйство перестало быть основой цивилизации; человечество, можно сказать, избавилось от ига ручного труда, а вместе с ним нивелировалась личность: ушли в прошлое времена, когда признание достигалось за счет творческого умения делать красивые штучные вещи, забыты изощренные ремесла; сегодня весь ширпотреб изготавливается дешевым машинным способом в Китае. Вычеркнуты из нашего быта плуги, паровые двигатели, ветряные мельницы, домашний ткацкий станок, на котором создавались прекрасные узоры, топор, виртуознейший инструмент в руках умелого плотника, каменный круг гончара, мастерки каменщиков, утюг с угольками, керосиновая лампа, стиральная доска, деревянные счеты, кассовый аппарат, граммофон с раструбом, проигрыватель с пластинками, бобинный, а затем и кассетный магнитофон, пишущая машинка, занавески с вышивкой «ришелье», плетеная авоська, опасная бритва, дерматиновый диван, семь слоников на комоде, молочная бутылка и многое другое, вытесненное простотой, дешевизной и доступностью современных удобств. Ушли из лексикона аршин, верста, сажень, пуд, фунт, золотник. Арсений Тарковский в прошлом веке сокрушался:

Все меньше тех вещей, среди которых

Я в детстве жил, на свете остается.

Где лампы «молнии»? Где черный порох?

Где черная вода со дна колодца?

Где «Остров мертвых» в декадентской раме?

Где плюшевые красные диваны?

Где фотографии мужчин с усами?

Где тростниковые аэропланы?

Где твердый знак и буква «ять» с «фитою»?

Одно ушло, другое изменилось,

И что не отделялось запятою,

То запятой и смертью отделилось…

В XXI веке другой поэт (Бахыт Кенжеев) продолжает перечень утраченного:

… Прошлое отдаляется,

по-стариковски спотыкаясь,

сутулясь, стыдясь своей нищеты и отсталости…

безвозвратно исчезли опасные бритвы

и приемники на транзисторах.

даже пейджеры, еле успев войти в анекдоты

о новых русских, приказали

долго жить. не говорю уж о бюстах Дзержинского,

о субботниках по уборке

малолюдных осенних парков, народных гуляниях…

Правда, время от времени возобновляется спрос на старинные фильмы, моду, живопись, музыку, литературу (готические романы), но прошлое воспринимается по-другому, по-сегодняшнему, и мы забываем, что жизнь людей, всё это сочинявших и творивших, основывалась на совсем иных убеждениях и способах бытия. Мы, советские, в большинстве не удостоились счастья принять святое благословение родителей и опираться на их заветы: отцы, деды и даже прадеды наши вынужденно приучались обходиться без семейных святынь, предания и смысла жизни.

Было время, проводили ночь в очереди у дверей книжного магазина, чтобы подписаться на собрание сочинений Чехова, а теперь мало кому нужные книги устаревают, не успев выйти в свет; было время, сходились на площади слушать поэтов, а не попсовых идолов; было время, выстаивали часы на морозе, чтобы попасть на выставку живописи; было время, писатели только намекали на важные вещи, не сомневаясь, что читатель-единомышленник умеет читать между строк и восполнять недоговоренное, а теперь

Неужели мы пропали, я и ты, мой бедный стих,

Неужели мы попали в комбинат глухонемых? (С. Липкин).

Да что там литература; рушатся социальные и нравственные критерии, психика не выдерживает сумасшедших темпов цивилизации, многообразия информации, почти исчез вместе с культурой человек, заинтересованный в ценностях, прямо не относящихся к его материальному благосостоянию.

Верность традициям теперь утратила свою привлекательность; старушка Арина Родионовна кроме всего прочего была источником народных преданий, живым хранителем истории семьи, рода; современный мыслитель заметил, что при Чаадаеве такой Арины Родионовны не случилось, поэтому не приобрел он вкуса к русской жизни. В нашей литературе нередко встречается глубоко положительный образ мамушки, нянюшки, бабушки не только у Пушкина, но и у Карамзина, Тургенева, Гончарова, Л. Толстого. Сейчас чьи-то личные впечатления, воспоминания и опыт мало кого интере­суют, всё доступно через массовые журналы, телевизор и компьютер, которым и доверяют гораздо больше. Впрочем, и теперь водятся смышленые юноши и девицы, которые интересуются стариками и старухами, льнут к ним, набираясь ума-разума, а от ровесников им тоска зеленая.

Что касается семейной преемственности, нынче наследник пожалуй оскорбится и сочтет посягательством на свободу, предложи ему родитель свою профессию: скорее стало правилом, когда старшие, наоборот, всячески предостерегают молодых идти по их стопам, видимо, отрицательно оценивая свой давний выбор, следственно и прожитую жизнь, в которой имели так много разочарований и огорчений и так мало богатства и беззаботного счастья.

Конечно, во все времена старики ворчали на молодежь, которая не слушает советов и совершает роковые ошибки; однако утешались мыслью, что юношеское бунтарство традиционно и преходяще; в том-то и дело: каждое поколение рыскает на собственных путях и блуждает в собственных потемках; если б все шли одной и той же проторенной дорогой, на белом свете стало бы скучновато. Но сегодняшние тенденции все-таки пугают: молодые совсем не осведомлены о прошлом, поскольку не интересуются им; они в большинстве равнодушны к настоящему, не видя в нем ничего необычного, и тем более не задумываются о будущем. Какими они станут стариками?

к оглавлению

Пенсия: право или милость?

Не лелей никаких упований,

Перед разумом сердце смири,

В созерцаньи народных страданий

И в сознанье бессилья – умри…

Н.А. Некрасов.

С точки зрения ученых старость является артефактом культурного развития; дикие животные при малейшем признаке слабости становятся добычей хищников; с позиций природной целесообразности заботиться о раненых, больных, немощных бессмысленно; вероятно так же, исходя из фактической пользы, должны были рассуждать люди какого-нибудь каменного или бронзового века. Однако археологи при раскопках периода палеолита обнаружили останки больного артритом дедушки с высохшей рукой; получается, наши отдаленные предки руководствовались не только практическими, но и нравственными соображениями.

За отсутствием письменных источников мы можем лишь догадываться, как содержали стариков при первобытно-общинном строе: когда крепкие мужчины отправлялись на охоту, достигшие преклонных (сорока?) лет оставались в пещерах, помогали женщинам готовить обед, рубили, например, мясо, приносили дрова, острили камни-ножи, учили детей, ну там читать следы, ориентироваться в лесу, целиться в мамонта; быть может, они хранили огонь или знали, как его добывать; быть может, именно пожилые, имея досуг, размышляли над усовершенствованием оружия, орудий труда и полезных инструментов.

Отношение к старости во все времена остается критерием человечности. Антропологи, основываясь на обычаях племен, оставшихся дикими до сего дня, утверждают, что в отдаленные эпохи умерщвление стариков имело место как по экономическим соображениям, так и с целью ускорить их переход в мир иной, более приятный и желанный для человека. Гельвеций утверждал, что дикие племена из-за недостатка продовольствия убивали стариков; широко известен фильм А. Куросавы «Легенда о Нараяме» с тем же сюжетом из японской жизни. В Малороссии существовало выражение «сажать на лубок», якобы так спускали обреченных смерти стариков по скату в глубокий овраг.

Кто знает, не прикатит ли наш цивилизованный мир к прежним дикарским моральным нормам. Слыша часто употребляемое выражение «качество жизни», большинство подразумевает уровень благосостояния: материальное обеспечение, жилищные условия, возможности отдыха и лечения; однако знающие люди усматривают в новом термине совсем иное значение: оказывается, вполне допустимо, привлекая экспертов, чью-то жизнь, например, жизнь беспомощных стариков, признавать недостаточно качественной, а потому не достойной продления. Один служащий ООН, обнародовав статистику, согласно которой четырнадцать последних дней человека на земле особенно затратны для государства, призвал ради экономии убирать людей на этой стадии. В Бельгии, говорят, уже перешли к «мягкой» эвтаназии, просто увеличивая дозы «лечебных» препаратов.

Но вернемся к истории. В Древней Греции социальное обеспечение уже отчасти существовало: заслуженные воины получали земельные наделы; рабы, надо думать, оставались на попечении хозяина до самой смерти. В Риме Юлий Цезарь платил ветеранам денежное вспомоществование, откуда, собственно, пошел и термин: pensio, платеж.

В Римской империи первые богоугодные заведения, геронтокомии, открывали христиане. Византийский император Юстиниан Великий (483 – 565), желая исполнить евангельскую заповедь о любви к ближнему, проводил, насколько позволяли финансовые ресурсы государства, широкую благотворительную деятельность; в его время престарелые пользовались уважением и вниманием. Они получали помощь наряду с сиротами, вдовами, жертвами стихийных бедствий и войн, больными и прочими нуждающимися; по закону бедным считался человек с годовым доходом менее пятидесяти номисм; закон предусматривал также бесплатное питание для нетрудоспособных.

Гарантированное пенсионное обеспечение – дело во всем мире молодое. Первая система пенсий по возрасту, организованная государством, появилась в Германии в 1889 году; она основывалась на обязательных взносах работодателей и работников. В Дании (с 1891) и Новой Зеландии (с 1898) преобладал подход другой: финансирование за счет казны, т.е. налоговых доходов, с проверкой имущественного состояния престарелых; таким образом, германская модель имела целью сохранить социальный статус трудящегося, ставшего пенсионером, а датская, введенная и в Великобритании, ставила целью ограничение бедности.

Последний образец переняли поначалу с 1920 года отдельные штаты Америки и Канада (1927); но в 1935 году США ввели федеральную систему пенсионного страхования, основанную на взносах. В конце концов в странах Западной Европы и США утвердился порядок принудительного страхования; правовые нормы закрепляют за гражданами единые условия и размеры выплат, независимо от отрасли хозяйства, в которой они трудились.

На Руси первые богадельни появились при князе Владимире; помощь престарелым и немощным простиралась даже до выдачи продуктов по месту жительства, с курсировавшей по городу телеги, груженной хлебом, рыбой и овощами. Иоанн Грозный в свое время повелел устраивать мужские и женские дома престарелых в каждом городе; Борис Годунов содержал такие дома на свои личные средства.

В древности пенсионное обеспечение имело характер благодеяния, награды за беспорочную службу: давались прожиточные, или кормовые, поместья, служилые люди преклонных лет получали во владение вотчины, соответственно заслугам и благоволению государя. Кто не мог работать, не нажил хозяйства и не рассчитывал на состоятельных родственников, если предпочитал сохранять независимое положение, получал право «кормиться именем Христовым», т.е. нищенствовать. Петр I задался целью искоренить попрошайничество: при нем старые и больные в обязательном порядке водворялись в дома призрения или в богадельни при храмах, нищих ловили и отбирали деньги, милостыню разрешалось подавать только в богоугодные заведения, жертвователей-ослушников штрафовали.

При крепостном праве, знаем из книг, в барских домах содержались толпы приживалов, старые слуги вместе с детьми пригревались у хозяев до самой смерти на правах скорее домочадцев, чем рабов. «Около стен по разным углам постоянно сиживали всякие старухи, приживавшие у княжны, полусвятые и полубродяги, несколько поврежденные и очень набожные, больные и чрезвычайно нечистые, в передней сидели седые лакеи, читая вполслуха молитвенники» – вспоминает Герцен. По завещанию хозяина целые семьи, как известно, могли получить «вольную» и денежные средства, иногда значительные. Крестьяне доживали на руках детей и внуков; судя по фольклору, далеко не всегда старость приносила им уважение и благополучие: можно вспомнить описанного Буниным «ошалевшего от долголетия» Иванушку, которого сживают со свету в собственной семье, считающей лишними расходы на бесполезного деда.

Большинство работников в рассуждении грядущей старости старались, пока сильны и молоды, накопить побольше, не всегда честным путем, хотя некоторые экономисты уверены, что отсутствие пенсий было мощным стимулом к активному труду и, стало быть, развитию производства.

Петр I в Морском уставе (1720) узаконил обеспечение ветеранов: не способных к труду пожизненно определяли в госпитали, или выдавали годовое жалованье. Позднее права Морского устава распространились на мастеровых Сестрорецкого завода и служащих академии навигационных наук. Затем появилось аналогичное положение для сухопутных войск, а к концу XVIII века пенсионные законы охватывали чины таможенные, горные, лесные, медицинские, карантинные, учебные. Размер пенсии определялся получаемым жалованьем и утверждался высочайшей властью.

А.Ф. Кони рассказывает случай, произшедший в начале XIX века, когда официальные пенсии были еще редки. В Кронштадте умер моряк-вдовец, оставив на попечение своего друга, тоже моряка, двух сирот. Тот пришел на прием к министру, маркизу де Траверсе, просить помощи детям, но получил отказ; пришел опять, результат тот же, а когда явился в третий раз, министр вышел из себя: «Ты что, смеяться надо мной приходишь?!». Моряк повторил просьбу, тогда вспыльчивый Траверсе дал ему пощечину со словами: «вот тебе ответ!». Моряк схватился было за кортик, но затем поднес руку к зардевшейся щеке и сказал: «Хорошо, ваше сиятельство, это мне, ну а сиротам-то что же?». Министр заплакал, и сироты получили пособие.