Рифмуется с радостью

Обычно сообщается, как в житии преподобного Ефрема Сирина, что святой, проболев немного, в глубокой старости отошел ко Господу; умирали и без всякой болезни: к примеру, авва Памво в возрасте 77 лет просто доплел очередную корзинку, лег и будто уснул. Кончины преподобного Симеона Столпника ничто не предвещало; он прожил больше 100 лет, и каких лет! 80 из них стоял на столпе. Византийское житие сообщает повседневный его устав, «невыносимый для естества человеческого»: всю ночь и день до девятого часа стоял он на молитве, после же девятого часа, в три часа дня по-нашему времени, говорил поучение собравшимся, затем выслушивал их нужды и прошения, исцелял болящих, потом укрощал людские свары и споры; наконец, после захода солнца опять обращался к молитве.

Преподобный Макарий Египетский жил не меньше 90, авва Исидор – 85 лет; «История монахов» называет 100-летних старцев, авву Крония и авву Илию; Иоанн Кассиан рассказывает об авве Херимоне, который в свои 100 с лишним ходил сгорбленным, касаясь руками земли. Феодосий Великий, тяжко заболев на 106 году жизни, отказался молиться об облегчении лютых мук, но предпочел благодарить Бога за страдания, ниспосланные, как он считал, во искупление славы и почестей, которых удостоивался на земле.

Некоторые в духе времени объясняют здоровье и долголетие древних пустынников целебным климатом, пребыванием на природе, даже рациональным питанием. На самом деле в Египте, где начиналось монашество, подвижники, обретаясь в шалашах, пещерах и гротах, а то и без крыши над головой, с трудом претерпевали палящий дневной зной, дожди и ветры, обычные в Африке, ночной холод и сырость от обильной росы; святой Макарий Александрийский признавался, что после двадцати дней нахождения на открытом воздухе ум его «иссох» и он «впал в исступление»; правда, преподобный одновременно нес еще один тяжелейший подвиг, редко кому удававшийся: пытался «одолеть сон».

Только в горячем устремлении к Богу подвижники обретали силы, готовность терпеть и решимость идти в подвиге даже на смерть. Афонский схимонах Иоаким, бывший разбойник Манолий, обретался в пещере без дверей и северной стены, зимой его иногда откапывали из снега, но он уверял, что, хорошо промерзнув, чувствует себя «в семь раз здоровее», чем до того, а на предостережения отвечал: «Страх от врага! Монах в своем делании должен показать храбрость и мужество; если Матерь Божия – Царица всей вселенной, а это дом Ее, то конечно о Своем доме Она промышляет всего более, чего нам бояться?». Он в феврале поднялся на вершину Горы, переночевал в церкви, руки и ноги действительно озябли крепко, но спустившись, о. Иоаким ощутил себя еще «в семь раз здоровее» и перестал носить куртку, пользоваться зимней рясой и теплым одеялом. Так он прожил в монашестве четверть века, а скончался на 80-м году.

Об одежде отшельники не заботились, прикрываясь лохмотьями, а иногда лишь собственными длинными волосами. Основным пищевым продуктом, часто единственным, служил хлеб из пшеницы, ячменя или чечевицы: круглые плотные хлебцы диаметром 12 сантиметров и весом 6 унций, или 150 граммов, сушили, ели, размачивая, макая в соль, а вечером хлебали ложкой как суп; вода из колодцев Египта имела горько-соленый вкус и в отступление от суровых правил к ней подливали немного уксуса; употребляли также, нередко вместо хлеба, зелень с огорода, бобовые в стручках, оливки, цикорий, нут, фиги и фрукты; никогда не прикасались к мясу, строго дозировали масло, рыба была праздничным лакомством.

Случалось, конечно, и поболеть, особенно тем из них, кто приходил в Келлии, Скит или Нитрию от роскошных покоев, городских удобств и гастрономических изысков, иные и постоянно прихварывали, как авва Арсений, доживший, однако, до 95 лет. Недуги, против которых в древности никаких лекарств не применяли, захватывали, может быть вследствие жестокого поста, главным образом органы пищеварения.

Святая Синклитикия после 80 лет заболела каким-то странным внутренним воспалением, которое язвой перешло на кожу и мало того что обезобразило ее лицо, но еще издавало тяжелый запах. Преподобная переносила последнее предсмертное испытание, как говорится в житии, с веселием и отказывалась от примочек и мазей, применяемых ради облегчения ее страданий. Только уверения, что лечебные средства употребляются против смрада, ради сестер, успокаивали ее требовательную совесть.

Зачастую подвижники отказывались от лечения, полагаясь исключительно на волю Божию. «Мне, дожившему до 73 лет, – говорил святитель Антоний Воронежский (1773 – 1846), – грешно желать продолжения жизни и просить Господа, да укоснит послать ангела взять душу мою». Преподобный Кукша Одесский (1875 – 1964), на 90-м году, поскользнувшись упал, сломал бедро и, пролежав некоторое время на холодной сырой земле, заболел воспалением легких, лекарств не принимал и от этой болезни скончался. А преподобноисповедник Севастиан Карагандинский (1884 – 1966), напротив, уважал медиков, ценил их труд, был исполнительным и терпеливым пациентом, безропотно принимал назначенные лекарства и все рекомендации; когда лечащий врач настаивала, чтобы старца, из-за слабости сердца, транспортировали к храму в кресле, он наотрез отказался, но, взглянув на лицо доктора, произнес: «Не плачь. Пусть носят».

Недуги одолевали архимандрита Павла (Груздева; 1911 – 1996); еще в 1966 году он писал в дневнике: «О Владычице мира, буди ходатаица! Исцели болезнь души и тела моего, шибко я болею, хоть бы не было хуже». В 1982-м после операции на глазах называл себя «нищим и слепым стариком»: «Саша, я уже рухнул. Я беспомощный, слепой и бессильный. Аух – в общем, дом престарелых». Однако жил еще годы и годы, служил, старчествовал, освещал людям путь ко Христу.

Возрастные немощи и болезни святые воспринимали как удобный повод к смирению и благодарили Бога. Преподобноисповедник Рафаил (Шейченко; 1891 – 1957) растерял здоровье, проведя почти двадцать лет в лагерях: «каков стал я, никудышен… такой хлам, как я, не порадует вас… разлагаюсь телесно, но, увы, внутренне не обновляюсь, а уж бьет Господь шельму и смиряет зело, и вельми зело…старею, белею, слабею, глупею, но все еще топчу землю и посильно, инвалидно тружусь в покорности, терпении и благодарении Господа за всё».

Но как правило великие святые действительно не болели, по одной простой причине: на протяжении всей жизни они боролись со страстями и к старости совсем освобождались от них. Разумеется, речь идет не о разрушительных «вредных привычках», курении, пьянстве, обжорстве, блуде, корыстолюбии, а о более тонких прилогах самомнения, тщеславия, зависти, эгоизма; известно ведь, что в истоке всякой серьезной немощи обнаруживается некое напряжение, связанное с душевными искажениями: все болезни от нервов, утверждает расхожая фраза. Скажем, неудовлетворенность жизнью, «печаль» на языке древних отцов, происходящая от гордости, порождает язву желудка, страхи и волнения провоцируют артрит, повышенное кровяное давление медицина объясняет стрессами, враждебными обстоятельствами, в земном бытии неизбежными.

А у святых потрясений не наблюдалось, потому что они считали скорби заслуженными, очистительными и полезными, во всем полагались на волю Господню, не бунтовали, не спорили с Богом и всегда пребывали в мире и глубоком внутреннем покое, ненарушимом, по принятому тогда выражению, даже в случае «если бы небеса внезапно пали на землю». Б. Паскаль заметил: кроме отношений с Богом всё остальное отвлечение, развлечение, divertissment; так вот, в дивертиссментах они не нуждались, а если по немощи человеческой случалось «рассеяться», конечно лишь мысленно, горевали и каялись.

Потому, многие замечают, старчество близко к детству: та же чистота, незлобивость и нежность сердца; поэтому отшельников не боялись дикие звери: жития святых содержат немало эпизодов с дружественными визитами к ним львов, гиен и даже змей. Как правило, внешность старца чрезвычайно привлекательна и сама по себе служит примером, располагает к благочестию и молитве. «Небольшого роста, тонок станом, голос тих и гармоничен, походка тихая; лицо, обрамленное седыми волосами, выражает смирение и добродушие» – так описывали наружность архимандрита Авраамия, настоятеля Алатырского Троицкого монастыря в 30-е – 40-е годы XIX века. О схимонахе Глинской пустыни о. Луке сообщается, что при слабом здоровье и хрупком телосложении целомудрие и воздержание сохранили его: в 60 лет он «казался молодым, в волосах не было седины, на ланитах всегда играл легкий румянец». Иеросхимонах Псково-Печерского монастыря Лазарь выглядел весьма болезненным: истощенное тело, кожа, казалось, приросла к костям, лицо воскового цвета, как у мертвеца; однако преставился на 91-м году от рождения и за три дня до смерти еще служил литургию.

В Церкви на пенсию не выходят, разве на покой из-за тяжелой болезни или в мафусаиловом возрасте при полном оскудении сил, и то священники продолжают по возможности помогать в храме, исповедуют и наставляют прихожан. «Умирать собираешься, а пшеничку-то сей», – часто повторял 90-летний о. Иоанн Крестьянкин, т.е. исполняй, что положено по должности, уповая на помощь Божию. У К. Коровина есть рассказ о старом иеромонахе, которому приходилось ходить весной на требу, т.е. крестить или отпевать, пешком, ступая по дну мелкого Кубенского озера, лодку разбил бы лед; бывало, вода достигала шеи, священник шествовал держа Дары и Евангелие над головой – и ничего, не тонул и не простужался.

Митрополит Филарет Киевский (1779 – 1857), жизнь которого была непрерывной цепью скорбей и недугов, даже в тяжкой предсмертной болезни отказался подавать прошение об удалении на покой, считая отставку самовольным схождением с креста. Святитель Николай Японский (1836 – 1912) «сгорал со стыда» только от одной мысли об отставке: «На покой миссионеру, когда у него хоть крошка силы есть еще служить своему делу!»; больной, мучаясь от удушья, он боролся до последнего и скончался на месте своего служения. Епископ Василий (Родзянко; 1915 – 1999) говорил: «Пока могу стоять перед престолом, служить литургию – буду жить, а иначе жить незачем».

Настоятели монастырей стремились под конец уйти с начальственной должности, писали прошения архиерею, но такие доводы, как потребность в уединении и молитве, во внимание не принимались, требовались более основательные аргументы. К примеру, архиепископ Рязанский Гавриил (Городков) получил увольнение благодаря кошмарному инциденту: сумасшедший иеродиакон ударил его по щеке; Синод принял во внимание моральное потрясение, ослабившее и без того плохое здоровье 73-летнего владыки. Архимандрит Антоний, наместник Свято-Троицкой Сергиевой Лавры ( 1792 – 1877) после серии «нервных ударов» чувствовал себя физически «одряхлевшим», а главное ощущал «ослабление воли», в связи с чем не мог «проходить свою должность» как прежде; однако митрополит Иннокентий на просьбу об отставке ответил ему поговоркой: «хоть лежа, да в корню оставайтесь».

Горицкая игумения Маврикия (1778 – 1867) сложила с себя настоятельство через 50 лет управления обителью, в возрасте 77 лет, после многих слез, пролитых у ног митрополита Никанора; приняв схиму, она мирно угасала, много молилась, забывая о еде и не замечая окружающего.

Мечтала о молитвенном уединении и затворе страдающая многими недугами игумения Арсения (Себрякова), но хлопотное послушание благословили исполнять пожизненно. Она скончалась на 71-м году в Сарове, во время паломнической поездки, от неизвестной болезни, которую врачи именовали дизентерией. Вероятно, тогда это название означало нечто иное, чем теперь: тот же диагноз ставили Оптинскому наместнику архимандриту Исаакию (1810 – 1894), в то время как он, обладая могучим здоровьем, об уходе с настоятельства не помышлял и скончался после серии «ударов» (инсультов). Архимандрит Феофан Новоезерский (1769 – 1832) оставил игуменство за три года до смерти и в молитве готовил себя к переходу; «я уже оканчиваю временную жизнь и предначинаю жизнь вечную, скоро отдохну», – говорил он.

Старец Клеопа, ученик преподобного Паисия Величковского, в возрасте 70 лет держал правило: полтораста поклонов поутру и столько же после вечерни. Киево-Печерский схимонах Вассиан (1745 – 1827) с большим нетерпением собирался в загробный путь, радовался каждой болезни, и объяснял; смерть страшна тому, у кого отнимают всё, что у него было, а кто успел запастись нетленным богатством, того в час исхода утешает надежда.

В старости подвижники ощущали потусторонний мир как живую реальность, гораздо более привлекательную, чем жизнь земная, и потому отнюдь не унывали, сознавая: если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется[66]. Священноисповедник Афанасий Ковровский (Сахаров; 1887 – 1962) всегда улыбался; настоятель храма в его честь, возведенного в Петушках, где епископ прожил заключительную часть жизни, поместил в иконостас не икону, а фотографию: на иконах изображать улыбку не принято, а без улыбки Владыку представить невозможно[67]. Он отличался неиссякаемым чувством юмора; юмор как-то компенсирует фальшь, которой всюду хватает. Даже в поздравлении Патриарху святитель позволял себе шутливый тон: «Молю Бога да даст Вам достигнуть старости еще более маститой, и если не достигнуть лет отцев патриарха Иакова, то хотя бы сравняться годами жизни с его любимым сыном Иосифом». Иосиф жил 110 лет; Патриарх Алексий I преставился на 93-м году.

Бывало, что в глубокой старости тело, изнуренное болезнями, совсем отказывалось служить своему хозяину и, по утверждению очевидцев, управлялось исключительно силой духа. Игумен Филарет Глинский (1777 – 1841), как говорили, еще до смерти носил мертвую плоть, изможденную трудами и постническим воздержанием; только искрящиеся глаза показывали в нем живого человека. То же известно об о. Алексее Мечеве (1859 – 1923): физическое тело совершенно омертвело и казалось неживым, только глаза сияли. Есть свидетельства что он покидал бренную телесную оболочку и гулял по саду.

Всегда и все имеют возможность, если захотят, стяжать жизнь вечную и уже не бояться смерти, сказал святитель Григорий Палама; он подтвердил эти слова собственным блаженным исходом: удивительный неземной свет осветил комнату, где он лежал, и оставил сияние на его лице. Церковная служба содержит несколько прошений о христианской кончине, безболезненной, непостыдной, мирной: подразумевается напутствие к преставлению в новую жизнь: соборование, исповедь, непременное причащение; по древнему церковному преданию, душа человека, который причастился в день смерти, проходит к престолу Господню, минуя мытарства; предчувствуя смерть, многие священники и монахи причащаются ежедневно. Считается весьма полезной, ради очищения грехов и принесения последнего глубокого покаяния, «предсмертная болезнь, без непосильных страданий, без ропота, с благодарностью», как говорится в специальной молитве, составленной преподобным Алексием Зосимовским. Сам он скончался сразу же по принятии Святых Христовых Таин, на 83-м году жизни.

Однако бывало и так, что великие святые терпели тяжелейшие предсмертные мучения. Про святителя Филарета Киевского говорили: жил на кресте и умер на кресте; его предсмертное томление длилось неделю – страстную седмицу: сильный жар от воспаления легких, боли в желудке, палящая жажда, стеснение дыхания, пульс до 130 ударов в минуту; он признавался, что при множестве перенесенных им болезней таких мук еще не испытывал. Окружающих изумляло терпение старца, безропотность, младенческая кротость, он не терял сознания, перед причащением непременно облачался, плакал от умиления слушая молитвы и жаждал смерти как ангела-утешителя. Праведный терпит сознательно, зная что боль посылается как очистительное средство, как врачевание души, а те, кто рядом, получают убедительное наставление, ощутимую душевную пользу. «Когда человек мучается перед смертью, грехи прощаются» – говорит в одном рассказе А.П. Чехов. Те же слова произнесла одна монахиня, почившая в тяжких страданиях, явившись после смерти своей приятельнице.

Иногда в конце жизни подвижники испытывали великие скорби, подвергаясь несправедливому гонению: например, первоначальника Саровской пустыни иеросхимонаха Иоанна (1770 – 1837) в царствование Анны Иоанновны из-за политического доноса какого-то недоброжелателя вытребовали в Петербург и посадили в темницу, где он и скончался. Настоятелю Оптиной архимандриту Моисею (1814 – 1895) перед смертью пришлось пережить следственное дело, заведенное по клевете, а старец той же пустыни схиархимандрит Варсонофий (1845 – 1913), переведенный, также по навету, из родных стен в чужой Голутвин монастырь, не прожил на новом месте и года. Быть может, безвинное страдание, как и болезнь, попускается Богом, как последнее очистительное испытание, приуготовляющее дух к блаженной вечности.

Глинский старец схиархимандрит Серафим (Романцов; 1885 – 1976) признался на смертном одре: «О чем я молился всю жизнь и чего искал, то открылось сейчас в моем сердце; моя душа исполнилась благодати настолько, что не могу ее даже вместить». А сомолитвенник его, Глинский же архимандрит Андроник (Лукаш; 1889 – 1974), находясь в предсмертном забытьи, вдруг отчетливо сформулировал обнадеживающую истину, которая, очевидно, была ему открыта в пограничном состоянии: «милость Божия все покроет».

Некоторым подвижникам Бог по особому промышлению открывает дату смерти. Святой Григорий Синаит (1275 – 1347), перейдя в отдаленную келью, куда и раньше скрывался для молитвы, претерпел предсмертное искушение: три дня боролся с демонами, пока божественное вмешательство не освободило его; подозвав ученика, он сказал: скоро я оставлю этот мир и пойду к Богу, зовущему меня в горний Иерусалим»; лик его сиял радостью и сильно отличался от лиц обычных людей; вскоре он умер. Преподобный Иларион Великий в 80 лет «предузнал о своем отшествии к Богу» и написал завещание, однако и ему пришлось уговаривать себя не страшиться смерти: «Выйди, душа моя, что ты боишься! Выйди, что ты смущаешься!».

Митрополиту Филарету Московскому явился отец со словами «береги девятнадцатое число», и святитель несколько месяцев в этот день бывал за литургией и причащался; кончина совершилась 19 ноября / 2 декабря. Святой Иоанн Кронштадтский (1829 – 1908) в этот день утром причастился и скончался во время чтения канона на исход души. Поразительны обстоятельства преставления на 90-м году преподобного Симеона (Желнина), иеросхимонаха Псково-Печерского монастыря: он тоже знал дату своего отшествия и сообщил ее наместнику, а тот выразил недовольство, что хоронить придется на Крещение, в праздник. «Ладно, – сказал о. Симеон, – ты наместник, пусть будет по-твоему» и скончался в сочельник; погребение состоялось через день после праздника. Святитель Серафим (Соболев; 1881 – 1950) также за пять дней указал день своего исхода. Протоиерей Петр Сухоносов (1929 – 1999), замученный во время войны в Чечне, отпевая незадолго до похищения старушку-прихожанку, в надгробном слове заметил, какое счастье быть погребенным по-христиански, в то время как его косточки разнесут по полю вороны[68].

Когда пришли из ГПУ забирать старца Оптинского Анатолия (Потапова), келейник упросил отсрочить арест на сутки, чтобы собрать вещи, а назавтра, когда чекисты явились, о. Анатолий, не такого уж преклонного возраста (1855 – 1922), ничем не болея, уже отошел ко Господу. Схимонах Симон (Кожухов; 1859 – 1928), в прошлом действительный статский советник, не имевший где главу подклонити после закрытия Зосимовой, а затем Ниловой пустыни, подрабатывал «апостольским занятием» – плетением сетей, пока милосердная смерть не избавила его от последних мирских попечений. Старец хорошо подготовился: написал завещание, в котором оговорил свои «самые нищенские» похороны, написал и разложил в конверты с адресами извещения о своей кончине: соборному протоиерею оставалось лишь проставить дату и опустить письма в почтовый ящик.

Архиепископ Варлаам Черниговский (1804 – 1872) сильно плакал накануне даты кончины своей матери и скончался именно в этот день. Игумения Старо-Ладожского монастыря Евпраксия (1737 – 1828) увидев покойную старицу Акилину, сказавшую: «готовься к исходу, скоро соединишься со мной», простилась со всеми, причастилась, проводила Святые Дары до дверей, разостлала на полу рогожку, легла не ней с Распятием и крестом в руке и закрыла глаза навеки.

Христиане, конечно, никогда не разделяли убеждения, что «самое дорогое у человека – это жизнь», ошибочного и пагубного, потому что допускает возможность ради продления физического существования идти на бесчестие, предательство, даже убийство, оправдываясь: «не выстрелю первым, выстрелят в меня». Впрочем, православные и о продлении земной жизни не заботятся, разве только ради изжития грехов.

Верующим открыто то, что скрыто от умных и разумных; они безропотно несут свое иго и видят в жизни и над жизнью высоко только Крест и Евангелие. Надежда их в Боге, а сила в молитве: «грехи юности нашея и неведения не помяни, и от тайных наших очисти нас, и не отрини нас во время старости, внегда оскудевати крепости нашей, не остави нас, прежде даже нам в землю не возвратитися»[69].

к оглавлению

Да здравствует свобода!

Последний шанс значительней иных.

Последний шанс меняет в жизни много.

Как жалко то, что в истину проник,

Когда над бездною уже заносишь ногу.

Борис Слуцкий.

Был у нас период геронтократии: страной правили дряхлые, чуть живые руководители, которые уходили от своих должностей только в могилу и другого варианта расстаться с властью, привыкание к которой, говорят, равносильно наркозависимости, не представляли; Н. С. Хрущев (1894 – 1971) после насильственной отставки впал в депрессию, плохо ел, молчал и бесцельно бродил по тропам дачного участка; когда внука спросили в школе, чем Никита Сергеевич занимается на пенсии, тот ответил: «дедушка плачет».

Но уже через год один близкий к бывшему генсеку человек говорил своему приятелю: «Ты не представляешь, насколько интереснее он стал как собеседник! Шелуха официального величия слетела, и под нею обнаружился достаточно светлый ум… сейчас я готов слушать его целыми днями… осмысливая прошлые годы, он порою поднимается до философских обобщений». "

Естественный порядок требует, чтобы с наступлением пенсионного возраста пожилые уступали свои места людям следующего поколения. Понятно, отправляясь на покой, теряешь многое: авторитет, зарплату, влияние; одному нашему знакомому Владимиру В., благодетелю монастыря, пришлось пить горькую чашу, наблюдая развал фабрики, становлению которой он отдал лучшие годы.

Но! Лишаясь прав, слагаешь с себя и обязанности; спешить некуда и больше ни за что не отвечаешь; в тревожных снах еще долго будешь метаться, мучимый неразрешимыми производственными проблемами, зато, пробудившись, вздохнешь с облегчением; свободен! Тот же Владимир В. за каких-нибудь три года стал проще, спокойнее, рассудительнее; часто общаясь с внуками, помолодел, много читает, часто посещает церковные службы, полюбил тишину и удивляется, как мог много лет терпеть гвалт на предприятии; почти не болеет: переселился на дачу, весь день на воздухе, в огороде; удалось даже, оставшись в совете директоров, как-то воздействовать на деятельность предприятия с единственно правильной, сознательно выбранной позиции беспристрастного наблюдателя и доброжелательного советчика.

На пенсию! – Последняя мечта

Из тех, что выше всяких предписаний,

По существу, последняя черта,

Что мы еще прочерчиваем сами.

А между тем – таков закон мечты –

За той чертой мы расставляем вехи

Заветной жизни вглубь, без суеты

И обозренья мира без помехи. (А.Т. Твардовский).

«Daily Telegraph» опубликовала результаты социологического исследования с опросом двадцати тысяч человек, в процессе которого выяснилось, что самое позитивное отношение к жизни устанавливается к 74 годам: уйдя от финансовых проблем, трудового напряжения, реализовавшись кто как мог, простив себе обыкновенность, люди успокаиваются, перестают дергаться из-за таких пустяков, как деньги, честолюбие и успех у противоположного пола, становятся мудрее, научаются выделять главное и получать удовлетворение от каждого прожитого дня.

Множество, множество преимуществ у пенсионера: перестав руководить, освобождаешься от рабского ярма и принимаешь естественное течение жизни, обретая покой и безмятежность. На последней прямой отпала необходимость с кем-то соревноваться, куда-то тянуться, кем-то казаться, играть роль, добиваться успеха: ты больше не конструктор, не технолог, не журналист, не шофер, не бухгалтер, а просто… даже будто и не гражданин, человек-невидимка.

Перспектив уже нет и можно наконец быть самим собой. Отпала нужда кого-то очаровывать, соответствовать имиджу или официальной униформе, дресс-коду; долой давящие галстуки, тесные пиджаки, высокие каблуки, опасные на скользких тротуарах; наконец-то можно одеваться следуя требованиям удобства или просто носить что попало: Светлана Д., например, надевает юбку, которую внучка собиралась выбросить, и не замечает мелькающей в высоком разрезе нижней сорочки, а Ольга Т. придумала и сама сварганила широкую стильную хламиду, не стесняющую движений и скрадывающую ее пышные формы, а Татьяна Р. ужаснулась однажды, увидев сильно пожилую даму в макияже: «жуть какая-то… раскрашенная баба-яга!» – и перестала применять косметику.

Древние говорили: жизнь, как басня, ценится не за длину, а за содержание. Конечно, когда крутился, как пресловутая белка в колесе, всем нужен, вечно занят, получал и удовлетворение: востребованность как-никак создает иллюзию выдающихся дарований и достоинств. Но одно событие молниеносно сменялось другим, где там успеть осмыслить, понять время, мир и самого себя, пустота заполнялась ритмами повседневности, бытом, всякими игрушками. «Некогда – роковое слово, одно из самых ужасных – осознал смертельно больной Н.А. Некрасов (1821 – 1877); – мы живем и умираем, не живя; вот я умираю, а оглядываясь назад, нахожу, что нам всё и всегда было некогда. Некогда думать, некогда чувствовать, некогда любить, некогда жить душою и для души, некогда думать не только о счастье, но даже об отдыхе, и только умирать есть время…».

Если кто-то считал, что управляет своей судьбой, теперь понимает, как ошибался; когда жизни осталось мало, вопрос лишь в том, измерять будущее годами или финал в двух шагах, когда не знаешь, куда себя причислить, к чему устремиться, лучшим будет отдать себя текущему мгновению, по-христиански – ввериться Промыслу и не суетиться; спешить некуда, пришел час узнать, кто ты на самом деле, без профессии, без чинов и регалий; чувствуешь себя злополучной жертвой или по-прежнему живой, мыслящей, чувствующей личностью, есть ли в тебе то, что не сгорит, по Апостолу[70].

Лариса Л. как-то в сумерках, разыскивая блудного кота, прочесывала сквер; впереди маячила тень, вокруг которой выписывала восьмерки небольшая лохматая собачка. И вдруг тонкая женская фигурка взметнулась ввысь в пируэте – или фуэтэ? покрутилась, приземлилась, собачка восторженно взвизгнула; поравнявшись с «балериной», которая весело ей подмигнула, Лариса поразилась глубоким морщинам на усталом лице и догадалась: старушка озорничала, по-детски, от радости и полноты бытия, и позавидовала, потому что сама могла лишь мечтать о такой свободе самовыражения. Всё в наших руках: станет выход на пенсию «освобождением» – такой термин применяется геронтопсихологами и означает начало новой жизни вне служебных и родительских обязанностей – или принудительная свобода обернется тоской от безделья, истериками и новыми болезнями.

Старость непременно связывают с одиночеством: уйдя на пенсию, оказываешься вне трудового коллектива, с сослуживцами общаешься разве что на похоронах, друзья вскоре становятся бывшими: отношения требуют встреч, застолий, передвижений; на подобную возню уже не хватает сил, чувство общности теряется и ты оказываешься за бортом. У детей свои заботы, они давно научились обходиться без предков, перестали нуждаться, слава Богу, вполне самостоятельны, в соответствии с законом природы, и нечего кукситься по поводу наступившей разлуки.

Одиночество у людей недалеких считается признаком брошенности, отверженности, следственно скрытых обид, печалей и прочих стрессов; оно ассоциируется с изоляцией, оно пугает и отталкивает; в стае конечно проще. Чарли Чаплин, человек глубокого ума и тонких ощущений, любил, удаляясь от «ярмарки тщеславия», бродить по городу, пока его не окликали: «как, вы один?! Почему вы один?!»; в такой момент он чувствовал себя уличенным в мелком преступлении.

На Западе одиночество отождествляется с невостребованностью, маргинальностью, его стыдятся и всячески избегают, будто если сидишь с компанией в баре или в группе фанатов на стадионе, ты не одинок. На самом деле безысходное внутреннее одиночество стало всеобъемлющим универсальным явлением: следственно бщения, встреч, застолий, передвиженийет ды, который даст мне Господь", закатоличество давно сформировало хронически отчужденного индивидуума, погруженного в себя, связанного с другими лишь строго дозированными отношениями, в рамках конкретной необходимости. Это в России еще живо невыразимое, но ощутимое тепло человеческого общения: иностранцев поражает наша непрактичность и щедрость (на Западе, стреляя сигарету, держат наготове двадцать центов), любознательность и осведомленность о культуре иных стран, открытость и готовность к откровенному обсуждению любых, экзистенциальных и бытовых вопросов, от зарплаты и семьи до религии, болезни и смерти. Некая американка-славистка сформулировала, по-русски: «у нас идешь по улице – одна идешь, а у вас идешь – со всеми идешь».

Но одиночество в той или иной степени удел каждого, оно присуще человеческой природе: внутреннего состояния никто разделить не может, даже сочувствуя и сострадая; радость творчества свойственна лишь одиночеству; всё самое важное приходится преодолевать самому, собственной душой: детские обиды, юношеские разочарования, утрату близких, творческую неудачу, любовную драму, болезнь, смерть, в особенности смерть; сколько б ни случилось провожатых, каждый умирает в одиночку.

Одиночество – дар Божий. В толпе, в компании, в массе удельный вес личности близится к нулю; только наедине с собой человек способен сосредоточиться, задуматься над вечными вопросами и обрести полноту бытия; любой способен в такие минуты осознать свою уникальность и силу, свою свободу, свое право беседовать с Богом, ощутить Его присутствие и понять, что Он всегда рядом; одиночество чрезвычайно питательно для души. Вот почему народная мудрость ублажает страдание: «своя печаль чужой радости дороже»; «ради скорбей душа спеется»; «горе добрый пахарь».

Как ни уклоняйся от одиночества, оно неизбежно, оно естественно и обязательно для развития, поэтому хорошо бы смолоду научиться ценить его и плодотворно использовать. А кто смолоду не научился, тому предстоит наверстать упущенное: проанализировав прожитую жизнь, честно отделить зерна от плевел – еще есть возможность исповедаться и очиститься от грехов, спокойно и трезво подвести итоги, осмыслить особенности наступившего возраста, принять немощь и уязвимость тела и понять, что стал не беднее, а богаче: хрупкость бытия не лишает сопричастности миру, природе, культуре, обществу; почему многие и обретают веру в Бога именно в старости: зрелая переоценка ценностей приводит к размышлению о вечных вопросах.

Смысл, главное смысл; если время наполнено содержанием, рутина повседневности не имеет над ним власти, тогда даже наведение в доме элементарного порядка становится выражением активности, самостоятельности и приносит ощущение свершения и удовлетворения, чрезвычайно ценное в преклонном возрасте. Старость дается как последний шанс «войти в клеть свою», определить себе цену, исключив былую социальную полезность, посмотреть на себя критически, и обрести внутреннюю устойчивость, перестав брюзжать и осуждать окружающих, у них же вымогая участие и помощь.

Наступает новая жизнь, специально предназначенная для покоя и созерцания, и надо благодарить Бога, что дал дожить до этих дней. С возрастом эмоции, вопреки ожиданию, отнюдь не притупляются, наоборот, восприятие обостряется, а впечатлительность усиливается. «В старости я стал повышенно чувствительным и слезливым», – признается Юрий Г. ; но что ж плохого, если льются слезы при звуках «Мелодии» Глюка, с которой связаны воспоминания о милых спутниках.

А взору Ольги И. стала открываться поразительная красота Божьего мира, о которой она как-то забыла, живя в городской суете и толкучке, потому ли что прежде «всё бежала, спешила, на пейзаж не отвлекалась!», потому ли, что теперь выходы из дому редки и затруднительны; она научилась ценить запах снега, миллион оттенков цвета вечернего неба, первую кружевную зелень деревьев, радугу во время дождя, совершенство сиреневой грозди и счастье до поздних сумерек слушать пение соловья, когда удается доползти до парка.

М.М. Пришвин называл старость естественным источником аскетизма: старея, человек делается всё лучше и лучше, потому что освобождается от слепых страстей и входит в свой разум. Писатель с удовлетворением отмечал, что на праздновании своего юбилея не поддался ни малейшему волнению и вел себя как хозяин самому себе, преодолевший даже малейшие признаки тщеславия. Честолюбие, охота к стяжанию, самообману, блудные пожелания поневоле ослабевают с возрастом, лишаясь крепкой телесной опоры; чревоугодие тормозится диетой, сильно гневаться поостережешься, опасаясь сердечного приступа; греховное теряет свою привлекательность; ты смотришь на мир другими глазами и видишь его более светлым и целесообразным, чем прежде; хорошо понимал это Владислав Ходасевич, до старости не доживший:

Когда б я долго жил на свете

Должно быть, на исходе дней

Упали бы соблазнов сети

С несчастной совести моей.

Какая может быть досада,

И счастья разве хочешь сам,

Когда нездешняя прохлада

Уже бежит по волосам?

Глаз отдыхает, слух не слышит,

Жизнь потаенно хороша,

И небом невозбранно дышит

Почти свободная душа.

Бывает, посмотрел по телевизору старый фильм, скажем, «Полеты во сне и наяву», и заплакал в конце, и внезапно всё понял про себя и про жизнь, которой в молодости избегал и боялся, а теперь не боишься, когда поздно уже, а может никогда не поздно понять важное. Или Пушкина строчка вдруг засияла, будто сам сочинил: «пора, мой друг, пора, покоя сердце просит», воистину так, великое богатство повсюду разлито обильно и бескорыстно, «и радости вашей никто не отнимет у вас»[71].

Сомерсет Моэм, весьма внимательный к разнообразным движениям души, много размышлял о старости; достигнув семидесяти лет, он пришел к выводу, что «самое большое преимущество старости – в духовной свободе, которой сопутствует безразличие ко многим вещам, казавшимся важными в расцвете лет». В самом деле, на людях нам постоянно приходится играть какую-то роль: живущие «как все» кичатся скромностью, а «не как все» утрачивают искренность, становятся рабами своего эпатажа. Когда изживешь в себе, по выражению одной мемуаристки, несущуюся вперед горделивую фигуру на носу корабля, начинаешь, наконец, движение вглубь, а иногда и ввысь.

Время работает на нас: насмешки и порицания если и задевают, то не достают до души; комплименты и восхваления приемлются равнодушно: поздно; на пороге вечности побрякушки не радуют совершенно. Отступают изматывающие повседневные тревоги о близких, о будущем, мысль о «дате своего ухода» отрезвляет мгновенно и затмевает множество пустяков. Даже ослабление памяти может стать благом; вот Екатерина П., крайне рачительная и экономная, имела привычку учитывать расходы, и тетрадку вела с дебет-кредитом, и дочь каждым рублем попрекала, хотя та уже давно сама зарабатывает, и по поводу гостей раздражалась, пустые траты, «зачем всех кормить, как на постоялом дворе»; и вдруг однажды все цифры из ее ума ушли куда-то, стала чаще улыбаться, начисто забыла, похоже, и таблицу умножения.

Эгоизм более всего остального отравляет жизнь, а эгоизм страдальца-старика способен намного превзойти самоупоение юного счастливца. Кира О. смолоду тщательно ограждала себя от всего, что может нарушить покой, опечалить, растравить душу: уходила с тяжелого фильма, избегала кладбищ и похорон, переключала телевизор с дурных новостей, отказывалась читать Достоевского; замужество отвергла, опасаясь зависимости, новых обязательств и чужого «предательства» – тоже своего рода свобода, исключающая нравственные борения и ответственность перед Богом, миром и людьми.

Но в окружающей действительности веселья действительно маловато, утраты и скорби посещают непременно, да и как что-то понять о жизни, уклоняясь от страданий, даже чужих. С возрастом она отгородилась глухотой, подлинной или мнимой, но впоследствии все-таки пришлось обратиться к психиатру: предъявляемые ею условия слишком уж разошлись с реальностью. Конечно, лечение помогает мало; ведь она отказывается считать себя больной, но всегда винит других: соседей, знакомых, врачей, кассиршу в магазине, погоду на улице и слишком строгого Бога; так и живет в изнурительной настороженности, на таблетках, антидепрессантах, и, увы, вряд ли изменится.

Короче, именно в старости человек становится самим собой, когда вольно или невольно сбрасывает цепи приличий, благопристойности и общепринятых правил. Крутые старухи вроде Простаковой у Фонвизина, Хлестовой у Грибоедова, Кабанихи у Островского, конечно, пользуются преимуществом сильного: деньги, по-видимому, во все времена служат самым прочным основанием для самостоятельности женщин, деньги позволяют чудить, блажить, угнетать, куражиться над алчными наследниками, капризничать. Но все-таки вряд ли упомянутые дамы были так эксцентричны в молодости; именно возраст дает что-то вроде права вести себя в соответствии с личным настроением и плевать, нравишься ты при этом или встречаешь ненависть и проклятья.

Из XVIII и XIX веков дошли до нас имена некоторых всесильных старух, властный нрав которых сформировался благодаря наследственным или приобретенным вдовством капиталам; В московском обществе пользовалась огромным влиянием Настасья Дмитриевна Офросимова; она решала житейские дела и тяжбы, выносила приговоры, наставляла барышень; ее почитали, уважали и боялись, потому что она бесстрашно, не взирая на лица, резала правду в глаза. А в Петербурге владычествовала Наталья Кирилловна Загряжская, личность яркая, своеобразная, игнорировавшая требования моды, хорошего тона и новых порядков; Пушкин заслушивался рассказов этой сгорбленной старушки. Производила ошеломляющее впечатление Ольга Александровна Жеребцова, до глубокой старости сохранявшая удивительную красоту и осанку, обладавшая к тому же острым умом, твердой волей, искренностью и простотой в обращении. Герцен вспоминал княжну Мещерскую, «девицу лет восьмидесяти», которая была живою и чуть ли не единственною связью множества родственников», и сводил счеты с притеснявшей его в детстве родной теткой, княгиней Марьей Алексеевной (!) Хованской: «строгая угрюмая старуха, толстая, важная, с пятном на щеке, с поддельными пуклями под чепцом».

Когда друзья и близкие ушли в мир иной или совсем отдалились, хоть еще и живы, когда не с кем делиться новыми знаниями, мыслями, ощущениями, когда сознаешь себя совершенно, насквозь одиноким, тогда и становишься богатым, как никогда в жизни: тебе одному принадлежат музыка, книги, природа, слезы радости, полнота бытия. Светлана М. признается: всю жизнь завидовала «творцам»: писателям, художникам, особенно музыкантам, а сама до пенсии просидела за кульманом на секретном «ящике» ежедневно с девяти до пяти, а потом до полуночи так же ежедневно готовила, стирала и убирала, обихаживая мужа и двоих детей. Только в старости открыла в себе что-то вроде таланта, ну не созидать, а восхищаться, проживать мелодию, слышать в музыке то великое, к чему стремился композитор.

Прежде читал кое-как, отвлекаемый заботами, тревогами по быту и работе, теперь же вникаешь в текст всей душой, самозабвенно, без остатка, как в детстве, и сколько нового открываешь! Ты волен совершать всякие безумства, быть самим собой наконец-то; можешь позволить себе все что угодно: писать роман, рисовать картины, смотреть любимые фильмы столько раз, сколько захочешь, и хоть с утра до ночи слушать музыку, к ней никогда не поздно приобщиться, предпочтительнее Бах, Моцарт, Верди; Чайковский для старости слишком эмоционален.

Широту впечатлений сменяет глубина, в тишине, день ото дня успокаиваясь, все больше погружаясь внутрь себя, утверждаешься на позициях вечности; тот, кто ничего не ждет от земного бытия, неуязвим для мiра, в жизни будущего века царит, как известно, безмолвие.

И может быть, на мой закат печальный

Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Возможно, и Пушкин имел в виду не человеческое чувство, а состояние души, обращенной ввысь, пронизанной любовью к Богу и всему Его творению; говорят, старое и больное сердце способно любить сильнее молодого и здорового.

к оглавлению

«Вот скоро настанет мой праздник»…

Так думать о смерти и так не готовиться к ней…

Ю. Ряшенцев.

Русский поэт Иван Тхоржевский (1878 – 1951) не сподобился великой славы. Но две строки его стихотворения оказались широко известны, они задевают всякого, кто хоть раз случайно их услышал, и запоминаются навеки.

Легкой жизни я просил у Бога:

Посмотри, как мрачно все кругом,

Бог ответил: подожди немного,

Ты меня попросишь о другом.

Вот уже кончается дорога,

С каждым годом тоньше жизни нить –

Легкой жизни я просил у Бога,

Легкой смерти надо бы просить.

Готовимся к экзаменам, готовимся к отпуску, готовимся к празднику, готовимся к событиям, которые уже вряд ли наступят, по крайней мере, для нас. Не готовимся только к смерти, а она придет обязательно, и, как подмечено в известном романе, внезапно. Ветшающее и стареющее близко к уничтожению, говорит апостол[72]; но люди, в том числе и старики, обычно чрезвычайно озабочены завтрашним днем и совершенно не помнят о будущем неизбежном; слабо веруя в жизнь вечную, они мало заботятся о состоянии бессмертной души, зато страстно мечтают о продлении существования на земле, конечно с изъятием болезней, страданий и прочих напастей; какое легкомыслие!

Ну да, всем же известно: пока молод – наслаждайся жизнью, а к старости покаешься, соответственно удостоишься небесных благ. «Гуляй, душенька, гуляй, славненькая, гуляй, добренькая, гуляй как сама знаешь. А к вечеру пойдешь к Богу» ( В.В. Розанов). Да и в Библии нетрудно найти подходящее место: «Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих»; правда, заканчивается цитата менее успокоительно: «только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд»[73].

Когда Н.В. Тимофеев-Ресовский сидел вместе с А.И. Солженицыным в камере на Лубянке, кроме физиков, энергетиков, биолога и экономиста лекции читали священники: один по курсу патристики, а другой выбрал самую актуальную в тех условиях тему: о непостыдной смерти. «Вкратце, – вспоминает ученый, – философское содержание сводилось к тому, что всякие люди начинают думать о смысле жизни и выдумывают обыкновенно всякую чепуху. А смысл-то жизни очень прост: непостыдно умереть, умереть порядочным человеком, чтобы, когда будешь умирать, не было совестно, чтобы совесть твоя была чиста».

Тимофеев-Ресовский, личность громадной мощи, получил волею его биографа Д. Гранина прозвище «Зубр» – по ассоциации с красивым, могучим, величественным животным, чрезвычайно редким, почти исчезнувшим с нашей планеты. Николай Владимирович никогда не сомневался в вечном нашем существовании, намеревался даже научно обосновать бессмертие. В больнице, где его лечили от пеллагры перед отправкой в «шарашку», он, дуэтом с бывшим церковным певчим, исполнял «Разбойника благоразумного», «Ныне отпущаеши» и «Верую» Кастальского.

Достоевский в «Сне смешного человека» включил в перечень благих достижений на планете с идеальным мироустройством счастливую смерть стариков: здесь они «умирали тихо, как бы засыпая, окруженные прощавшимися с ними людьми, благословляя их, улыбаясь им». Но у нас на земле так называемая естественная смерть, когда, достигнув глубочайшей старости, человек постепенно теряет силы, день ото дня слабеет, худеет, холодеет, дыхание затрудняется, сердце бьется все реже и, наконец, останавливается – такая смерть явление чрезвычайно редкое.

Перед лицом смерти мы, конечно, боимся, боимся боли, боимся исчезнуть, перестать быть, боимся и того неведомого, что ожидает нас за гранью; вся мировая литература соткана из страхов, вопрошаний, плача и криков о помощи, по сути, молитв: «сжалься над нами и помоги нам»[74]. Даже такой духовный авторитет и несокрушимый муж, как митрополит Московский Платон (1737 – 1812), чуждался мыслей о смерти, избегал говорить о ней, однако поступал как положено, принуждал себя к памяти о грядущем отшествии: задолго приготовил могилу и кипарисовый гроб, в который иногда ложился, часто ходил на Вифанское кладбище, трогательно прощался с обителями, которые любил. Дряхлея и теряя память, он вполне сознавал свое положение: «Каков бывал прежде Платон, а теперь хуже богаделенного старика; вот слава наша!», и вместо прежних роскошных нарядов надевал темную поношенную полуряску и скуфейку, обходясь без панагии и клобука с бриллиантами.

Однако того ли мы боимся, чего действительно следует бояться? Одна старушка, вполне религиозно устроенная, регулярно посещала храм, причащалась, всё как положено, кроме одного: подходя к исповеди, она произносила только имя свое, добавляя к нему «великую грешницу», и наклоняла голову под епитрахиль. А священник разрешал, очевидно, уверенный, как и она, и многие батюшки, что старые утрачивают способность грешить – будто бы грех умирает вместе с плотью; мог бы, впрочем, в связи с возрастом поинтересоваться, каялась ли она, когда еще грешила. Эта старушка именем Пелагия лежала в полном сознании, одну еду принимала, другую отвергала, вполне здраво просила принести воды умыться, подать лекарство, сделать обезболивающий укол. Но кроме того она настаивала, чтоб выгнали собак из комнаты, зачем их столько напустили, требовала палку, колотила по кровати и размахивала ею, отбивалась от тварей, которых кроме нее никто не видел.

Один жизнелюбивый, тридцати с небольшим лет, музыкант, Андрей Л., напрочь, по его выражению, лишенный всякого мистицизма, хоронил отца, бывшего первого или второго секретаря КПСС в крупном областном центре. Отец, само собой, тоже был от религии далек, но его старшая сестра иногда хаживала в церковь и пригласила двух прихожанок читать псалтирь до похорон. Ночью Л., устав от дороги и хлопот, крепко спал на веранде, как вдруг очнулся, явственно увидев склонившегося над ним отца, с перекошенным от страха лицом, в окружении чудовищно уродливых черных существ; ужасало осмысленное цинично-издевательское выражение на их вроде бы звериных «лицах»; отец плакал, упрекая: «зачем бросили одного, на издевательства и оскорбления». Андрей вскочил и побежал ко гробу; оказалось, чередная чтица заснула, а по отцовой щеке катилась настоящая слеза. Надо ли добавлять, что Андрей мгновенно уверовал и спешно крестился.

В греческом «Евергетиносе» повествуется о некоем богаче, накопившем столько же пороков, сколько и денег, надменном и гордом, корыстолюбивом и алчном. Этот Хрисаорий на пороге смерти увидел черных и страшных духов, которые стояли подле него, готовые схватить душу умирающего и унести в кромешный ад. Бедняга дрожал от страха, метался на постели и отчаянно вопил: «Дайте отсрочку! Хоть до утра! Хоть до утра!». С этим криком он умер.

Смерть, может быть, главное, что придает жизни смысл; ее горьковатый терпкий вкус делает каждое мгновение неповторимым, удваивает цену минут счастья и примиряет с страданием – мыслью о кратковременности всего на этом свете. Болезни и немощи научают смотреть смерти в лицо. Следуя рекомендациям былых подвижников, мы стараемся привить своему сознанию память смертную, ходим на похороны, посещаем кладбище и, да, усваиваем: все умирают. Но включить в число всех себя душа отказывается и бунтует, как Егор Булычев в одноименной пьесе Горького: «Ну пускай все! А я зачем?».

Забывая о последней минуте, мы растрачиваем время на пустяки, ничего не додумываем и тем более не доводим до конца. Теперь бытует и насаждается принцип: жизнь, какая бы ни была, лучше смерти, поэтому главное выживать, любой ценой, оправдывается и предательство, и отступничество, и вероломство. Антихрист тем ведь и будет аргументировать: поклониться ему, принять его начертание необходимо ради спасения плоти.

В западной культуре в большой моде активная борьба со смертью, в сущности отрицание собственной природы, и в то же время смертью переполнены экраны кинотеатров и телевизоров. Миллионы долларов тратятся на бесполезные операции, чудодейственные утешительные таблетки, на попытки заполучить бессмертие путем клонирования, переноса сознания в компьютер или замораживания в криогенном контейнере с перспективой оживления через сто лет, когда изобретут наконец лекарство от убившей клиента болезни.

Здоровье стало религией, целью и смыслом существования; кто боялся жизни, теперь боится смерти, с той же силой чувства. Понятно, душа привыкла к телу и не желает его насильственного отторжения. Потом, предстоит как бы второе рождение, нами владеет трепет в преддверии нового, будущего состояния, «боязнь страны, откуда ни один не возвращался».

Как правило, смерть предваряется болезнью, которая набрасывается внезапно, неожиданно: вдруг прихватило, вызвали «скорую», доставили в больницу, только что ощущал себя самостоятельной свободной личностью, как вдруг в руках врачей мгновенно стал рядовым объектом загадочных манипуляций, посторонние люди вертят обнаженное тело и смотрят как заблагорассудится им, умирающий глухой стеной отделен от остальных и словно раб ожидает милости.

Редкие жители земли получают конкретное извещение о грядущей кончине, даже с указанием даты; но и те, кто ничего сверхъестественного не испытал, таинственным образом узнают о близкой смерти и с какого-то момента начинают уходить: собирают вещи, выражая намерение уехать на родину. Эдмон Гонкур день за днем описал угасание своего младшего брата: Жюль прекратил смеяться, улыбаться, замкнулся в молчании, его перестали интересовать написанные им книги, он погрузился в глубокую печаль, потом впал в тихое беспамятство, бредил, призывал мать… «сколько нужно страданий, чтоб умереть!».

Те, кто уходит внезапно, лишены такого более или менее длительного терзания, как ожидание смерти, размышления о том, какой она будет, страха о боли и мучениях; но зато более или менее продолжительная болезнь дает бесценную возможность внутренне приготовиться к уходу, распорядиться делами, проститься с близкими, исповедаться, причаститься. Современница Пушкина графиня Толстая приводила вполне убедительный аргумент: неловко явиться перед Богом запыхавшись. Однако полагаться на спасительность церковных таинств и обрядов вне зависимости от нравственного состояния прожитой жизни было бы безумием.

Мы боимся смерти, как дети боятся темноты, и готовы спрятаться от нее хоть в беспамятство; печально, когда человек умирает, в сущности так и не пережив великого таинства своего ухода: лекарства, обезболивающие, успокоительные, одурманивающие, облегчают последние минуты, но лишают сознания и молитвенного предстояния Богу в последнем земном испытании.

«Смерть нужно заработать», утверждал Н. Гумилев, имея в виду право уйти только тогда, когда совершил всё, что мог. «Смерть придет тогда, когда достоин буду смерти. / И если я достоин – опасности в ней никакой», говорит Томас Бекет в поэме Т. Элиота «Убийство в соборе»; так что и тяжесть грехов не должна нас пугать в надежде на милость Божию. Бывают случаи, когда очень старый человек жаждет конца, как долгожданного отдыха, и умирает с улыбкой, словно засыпает.

Но гораздо чаще уходить не желают, душа возмущается и протестует, кажется, главная цель все еще не достигнута и последнее слово не сказано, а вот уже «полуразрушенный, полужилец могилы» (А. Фет), и ботинки меня переживут, и пальто, и телевизор. Крепко держит привычка к жизни, животный ужас перед физическим страданием в момент перехода, ну и конечно страх загробного суда и отвержения. Смертность в человечестве неизменно составляет сто процентов – все в курсе; казалось бы, каждый имел время и возможность привыкнуть к этой мысли, как-то подготовиться: кто предупрежден – вооружен, сказал Сервантес; но нет, конец внушает ужас, заставляет цепляться за землю, порождает малодушное бессмысленное сопротивление. Кто дерзнет сказать вслед за апостолом: «…Время моего отшествия настало. Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил, а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь»[75]?

Жаль, что в школе не изучают шедевр Л.Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича»; было бы чрезвычайно полезно каждому еще в отрочестве прочесть печальную повесть о человеке, в пустоте живущем и столь же бездарно умирающем, о человеке, чьим путем шествует, увы, большинство: существование заполняют семейные ссоры, служебные проблемы, деньги и приобретения, а когда заболел – лекарства и процедуры, предписания доктора и страстная надежда на выздоровление вплоть до агонии и последнего вздоха. «Загробные» проблемы кажутся нелепыми, лишними среди густого, по видимости насыщенного быта, «мне туда не надо, я туда не тороплюсь», самодовольно изрекал один здоровяк, впоследствии скончавшийся от рака легких, не дожив до пятидесяти. Чем глубже человек вовлечен в мирское, обыденное, мелочное, тем мрачнее и безнадежнее его мироощущение при мысли о финале земного бытия.

Тот же Толстой в «Войне и мире» описал напряженные размышления умирающего князя Андрея; они разрешились в сне о затворенной двери, когда его душевному взору открылась главная тайна: «я умер – я проснулся; смерть – пробуждение от жизни». Кого-то вполне устроило бы небытие, но выбирать нам не дано: хотим или не хотим, кончается тело, а душе предстоит странствие. Так веровали люди вплоть до времен научного прогресса.

Почему-то считается, что оттуда никто не приходил и загробные тайны от нас скрыты. На самом деле имеется множество книг, описывающих явления умерших: в большинстве случаев покойники приходят, чтобы свидетельствовать бессмертие, предостеречь своих близких от неверия, подвести их к мысли о христианской кончине. Чрезвычайно популярны опубликованные в последние десятилетия труды врачей, ученых, Э. Кублер-Росс, Р. Моуди, Р. Кэри, Э. Бекер и других, которые вели многолетние наблюдения за людьми, побывавшими на том свете в состоянии клинической смерти. Казалось бы, самые закоренелые материалисты должны принять изложенные ими факты как таблицу умножения и признать жизнь после жизни.

Для верующего память смертная есть необходимая добродетель и великое подспорье в скорбях; земные мерзости: несправедливость, предательство и торжество зла, силу богатства и деспотизм власти (см. 66-й сонет Шекспира), разочарования и огорчения, тяготы, заботы и болезни невозможно вынести, если представить, что они бесконечны.

Впрочем, даже здешние удовольствия, обращенные большей частью к плоти, не слишком привлекают того, кто познал духовную радость. Эразм Роттердамский на пятьдесят первом году жизни считал, что пожил достаточно и заключил, что не так уж падок до сей жизни, в которой не нашел «ничего прекрасного или приятного настолько, чтобы оно своей исключительностью способно было пробудить интерес у того, кому христианская вера дала истинное упование, что всякого, в меру своих сил хранившего благочестие, ожидает впереди жизнь гораздо более счастливая»[76].

Несколько веков назад погребение сопровождалось пышными обрядами, полными смысловой и эстетической значимости: мрачная красота траурных одеяний, штандарты и знамена, военный эскорт, сопровождавший похороны знатных особ, иллюстрировали боль разлуки и, конечно, величие события. Еще полвека назад смерть одного человека объединяла множество людей: собирались родственники, друзья и соседи, в доме закрывали ставни, зажигали свечи, похороны были торжественны и возвышенны: гроб несли или медленно везли через весь город, когда с оркестром, когда с пением «Святый Боже», в зависимости от мировоззрения сопровождающих. «Вот скоро настанет мой праздник…» – поется в христианском канте об ожидаемой кончине. А были времена, когда базары устраивали на кладбищах: мертвые воспринимались как часть Церкви, присутствующая в жизни живых.

Теперь смерть перестала быть общественным явлением. Связь между умирающим и близкими с момента помещения в больницу сводится к минимуму, тягостный груз ухода за ним переложен на медицинский персонал, зрелище предсмертных мук, запах мочи, испражнений и пота больше не угнетает родных, редко кто до самого конца сидит у постели умирающего, мало кого заботит ритуал прощания с уходящим. Покойника выкатывают из больничного морга в пристойном виде, загримированным, подкрашенным «под живого»; публичное проявление горя воспринимается как болезнь, как нервный припадок, немедленно суют капли, таблетки, чтобы успокоить. Катафалк незаметен в потоке уличного движения, траур не носят, семья вновь предается повседневным хлопотам, длительная скорбь считается малодушием и осуждается.

Теперь смерть вызывает брезгливость и отвращение: мы, порой и христиане, хотим вычеркнуть ее из своего быта, избегаем смотреть на умершего, прикасаться к нему, зловоние тлена отталкивает даже священников; мы препоручаем подготовку тела и захоронение «специалистам», готовые сколько угодно платить за свое устранение от неприятной процедуры. Другое дело знаменитости, которых мы знать не знали при жизни, ничем им не обязаны; почему не уронить слезу перед телекамерой, тусуясь во взвинченной массе, обтекающей набальзамированный утопающий в цветах символ, будь то принцесса Диана, Майкл Джексон или еще какой-нибудь суперпопулярный идол толпы.

За годы безбожия мы откатились к самым грубым языческим представлениям о загробном мире: стали, как в эпоху палеолита, снабжать покойника полезным инвентарем: деловые люди оставляют ему мобильный телефон, любящая дочь кладет в гроб матери портрет Пушкина, стихи Цветаевой и камешки из Коктебеля, на поминках ставят рюмку водки перед фотографией, в Пасху несут на могилку крашеные яйца, даже газеты доставляют при посещении кладбища на сороковой день, вероятно чтоб держать усопшего в курсе политических событий.

Как показывает опыт, похороны открывают о человеке нечто важное, хотя и трудно определимое: духовные чада игумена Никона (Воробьева; 1894 – 1963) рассказывали об атмосфере необъяснимой радости, которая пронизывала всех при отпевании батюшки. Чувство торжественной приподнятости, иногда даже ликования охватывает близких при погребении праведников, будь то знаменитый священник или мало кому известная церковная старушка-молитвенница.

Как говорит известный писатель, классик, Нобелевский лауреат Габриэль Гарсиа Маркес: «Ни юноша, ни старик не может быть уверен, что для него наступит завтра. Сегодня, может быть, последний раз, когда ты видишь тех, кого любишь. Поэтому не жди чего-то, сделай это сегодня, так как если завтра не придет никогда, ты будешь сожалеть о том дне, когда у тебя не нашлось времени для одной улыбки, одного объятия, одного поцелуя, и когда ты был слишком занят, чтобы выполнить последнее желание. Поддерживай близких тебе людей, шепчи им на ухо, как они тебе нужны, люби их и обращайся с ними бережно, найди время для того чтобы сказать «мне жаль», «прости меня», «пожалуйста» и «спасибо» и все те слова любви, которые ты знаешь. Проси у Господа мудрости и силы, покажи друзьям, как они важны для тебя».

Верующий во Христа по Его обетованию не умрет и не узрит смерти, потому что не то чтобы готовится заблаговременно, но действительно всю жизнь умирает, умирает для мира, освобождаясь от себялюбия и эгоизма, от грехов и суетных пристрастий; душа, говорил о. Иоанн Крестьянкин, начинает тосковать по небу и любить его больше, чем землю. О. Павел Флоренский, размышляя о надгробном слове о. Алексея Мечева, заметил: «сознательная гибель самости есть смерть, превосходящая смерть физиологическую»; тот кто умер при жизни и в ком произошло таинственное рождение, не видит смерти и не умирает, он еще здесь, на земле вошел в иную жизнь, он выстрадал мирную кончину и просто заснет, чтобы проснуться в другом царстве, тем и отличается успение от смерти.

к оглавлению

Врата вечности

Глухо стукнет земля,

Сомкнется желтая глина –

И не будет того господина,

Который называл себя «Я».

Эпос о Гильгамеше[77].

На протяжении веков смерть персонифицировали в разных вариантах: в облике всадника из Апокалипсиса, скачущего над разбросанными по земле телами; иногда он держит в руках весы или лук со стрелами. Смерть изображали в виде эринии с крылами летучей мыши; в образе дамы с завязанными глазами, уносящей мертвое тело на крупе коня; самый привычный ее образ: скелет с косой в женском облике; у М. Цветаевой к ребенку приходит «девочка-смерть», «розовый ангел без крыл». Небесное существо, приходящее взять душу, носит разные имена: Самаэль, Абаддон, Азраил; иногда таким посланником считают архангела Гавриила, поскольку именно он явился Матери Божией с вестью о близкой кончине.

Есть ангел смерти; в грозный час

Последних мук и расставанья

Он крепко обнимает нас,

Но холодны его лобзанья… (М. Ю. Лермонтов).

На кладбищах в качестве выразительных символов ставили фигуры плакальщиков (плакальщиц); равная обреченность всех земнородных одному концу ярко передана в известном цикле гравюр Г. Гольбейна «Пляски Смерти». Смерть воспета, пожалуй, не менее щедро, чем любовь: requiem’ы Моцарта, Берлиоза, Верди принадлежат к шедеврам музыкального искусства; потрясающе выразителен вокальный цикл Мусоргского «Песни и пляски Смерти» на стихи А.А. Голенищева-Кутузова: холодная, равнодушная, всесильная Смерть «убаюкивает» младенца, в образе влюбленного рыцаря, поющего серенаду, уводит с собой юную девицу, «белой подругой» пляшет трепака с подвыпившим обреченным мужичком, наконец, после битвы является во всем могуществе, «озарена луною,/ на боевом своем коне,/ костей сверкая белизною»:

Кончена битва – я всех победила!

Все предо мной вы склонились, бойцы.

Жизнь вас поссорила – я помирила.

Дружно вставайте на смотр, мертвецы!

В детстве и отрочестве весть о неизбежной смерти производит ошеломляющее впечатление; «едва родившись, я уже слышал разговоры о смерти, – печально признается Шатобриан (1768 – 1848), автор «Замогильных записок». В деятельном и бодром периоде мысль о конце отодвигается, вытесняется сознанием, хотя время от времени получает предлог возникать, отравляя пьянящую радость от праздника жизни. Старость же умножает поводы для горьких сетований: «Утратив будущее, я разучился мечтать… чуждый новым поколениям, я кажусь им нищим в запылившихся лохмотьях… я один во всем мире перед опущенным занавесом в молчании ночи». Он был писателем, политиком, путешественником, солдатом, мыслителем, познал триумфальный успех и сокрушительное поражение и только в самом конце понял ничтожность всех своих стремлений и возвратился к «вере своего детства»: «мне остается только сесть на краю могилы. А затем я смело спущусь в нее с распятием в руках и обрету вечность».

Высшие устремления человека всегда тормозятся низшими инстинктами телесного естества. И вот, по мысли философа Н.О. Лосского (1870 – 1965), смерть, прекращая физиологические процессы, на самом деле всего лишь уничтожает биологическую форму бытия – и таким образом, истребляя несовершенное, преодолевает трагическое несоответствие между духовной природой человека и эмпирической действительностью, освобождает вневременное, вечное, стремящееся к совершенству существо человека и оказывается единственным путем для сохранения и продолжения жизни. Однако смерть, утверждает святитель Григорий (Нисский) не уничтожает ипостаси человека, разлука души с телом – состояние временное, при Втором Пришествии они вновь соединятся.

В.В. Розанов описывал, диктуя дочери, внутренние ощущения человека, пораженного «ударом» (инсультом); он считал, что подобные наблюдения интересны даже физиологу: «Тело покрывается каким-то странным выпотом, который нельзя сравнить ни с чем, как с мертвой водой; она переполняет всё существо до последних тканей. Дрожание и озноб внутренний не поддаются описанию: ткани тела кажутся опущенными в холодную лютую воду. И никакой надежды согреться… Поэтому умирание, по крайней мере от удара, представляет собой зрелище совершенно иное, чем обыкновенно думается: это холод, холод и холод, мертвый холод и больше ничего…в этой мертвой воде, в этой растворенности все ткани тела; это черные воды Стикса, воистину узнаю их образ».

Интересно в этой связи, как трактует русский ученый В. Я. Пропп, исследователь волшебной сказки, образ живой и мертвой воды; живая и мертвая вода не противоположны, а дополняют одна другую. Казалось бы, почему не оживить Ивана-царевича сразу живой водой, но сначала необходимо применить воду мертвую? Вероятно, мертвая вода успокаивает, дает окончательную смерть, а живая предназначена воскрешать, но лишь покойника «законного», несомненного.

В прежние времена говорили: «жить трудно, а умирать легко», «умер – отмучился». Современный человек, с жадным любопытством наблюдая лавину хладнокровных убийств в кинофильмах, усваивает враждебный, насильственный характер смерти и становится не способен воспринимать ее как грядущую реальность, закономерную и сообразную с природой. Эта тенденция породила в конце 80-х годов новую отрасль психологии, танатотерапию, цель которой научить умирающего расставаться с жизнью правильно: без истерик и шума, без мучительной борьбы и животного упрямства; суть в максимальном, близком к младенческому, расслаблении тела: когда отдыхает тело, снимается психическое напряжение, замедляется дыхание; умиротворяются бесполезные и даже вредные в момент агонии чувства и переживания; наступает покой, что и выражается в слове «покойник».

Концепция танатотерапии основывается на христианской традиции отношения к смерти: так уходили наши предки-крестьяне: предчувствуя конец, переодевались в чистое, призывали священника, исповедовались, а после причастия ложились на лавку со свечой в руке и закрывали глаза. О. Павел Флоренский говорил о «навыке умирания», который формируется в опыте подвижничества, в частности, в умении погружаться всем существом в молитву, взывая к небесам отбрасывая наносное, поверхностное, суетное, мгновенное. Идеал смерти праведника – смерть с молитвой, в позе коленопреклонения, как скончался преподобный Серафим Саровский; очевидно, Господь дал ему силы совершить последний жест благочестия.

Любопытно проследить, как по-разному умирают люди.

Христофор Колумб (1451 – 1506), окруженный сыновьями, сподвижниками и друзьями, произнес: «В Твои руки, о Боже, предаю дух мой».

Леонардо да Винчи (1452 – 1519) умер в объятиях короля Франциска, сокрушаясь: «Я оскорбил Господа Бога и человечество: мои работы не достигли совершенства, к которому я стремился».

Королева Елизавета I (1533 – 1603) умоляла: «Все мои владения – за одну минуту жизни!».

Иоганн Себастиан Бах (1685 – 1750) на смертном одре прозрел; «я вижу свет!» – снова и снова повторял он жене и детям. Он ноту за нотой продиктовал зятю хоральную обработку новой пьесы «Когда мы в тяжелой беде» и дал ей иное название: «Перед троном Твоим предстою». Великий композитор ушел, как жил, кротко и спокойно.

Сиделка, присутствовавшая при кончине Вольтера (1694 – 1778), заявила, что больше никогда не станет ухаживать за умирающим безбожником: слишком страшно. Властитель многих умов, основоположник глумливого вольномыслия кричал: «о Христос, Ты победил, я иду в ад…». Нераскаянные грехи навалились на душу, она осталась наедине с пожирающими страстями, которые без тела не могут быть удовлетворены; это и есть страшная адская мука.

Фридрих Шиллер (1759 – 1805), изнемогая от удушья, молил Бога избавить его от долгих страданий, и затем сказал жене: «всё лучше, всё веселее на душе!».

«Выше, выше…» – просил Пушкин.

Н.В. Гоголь (1809 – 1852), истерзанный врачами, которые пытались оживить его всеми новейшими средствами, кричал и отбивался. «Как сладко умирать… не мешайте… мне так хорошо» – шептал он, обессиленный, и требовал: «лестницу, поскорее, давай лестницу!»; когда-то он писал о длинной лестнице Бога: от неба до самой земли.

О Толстом-Американце журнал «Русский архив» поведал: «умер, стоя на коленях и молясь Богу»; автор книги, изданной в серии ЖЗЛ, называет этот слух легендой, однако цитирует близких и удостоверяет: в предсмертной болезни граф до последней минуты не переставал молиться, а священник, исповедавший его, говорил, что редко встречал такое раскаяние и такую веру в милосердие Божие.

«Хочу скорее домой» – произнес известный богослов, ректор Московской Духовной академии А.В. Горский (1812 – 1875).

П.М. Третьяков, создатель Галереи (1832 – 1878), перед смертью трижды возгласил: «Верую!».

Ф.М. Достоевский (1821 – 1881), придя в себя после кровотечения из легких (лопнула артерия), потребовал: «Немедленно священника!»; после исповеди и причастия он совершенно успокоился, благодарил жену за прожитые вместе годы, благословил детей, тихо спал всю ночь, утром сам продиктовал для газет бюллетень о своей болезни; через три часа его не стало. Он скончался в один день с Пушкиным, которому поклонялся, и так же, как лицо поэта, его лицо казалось одухотворенным и прекрасным; заря иной лучшей жизни как будто бросала на него свой отблеск.

Великий хирург Н.И. Пирогов (1810 – 1881), тяжело умирая от рака, спешил, преодолевая мучительную боль, закончить записки, названные им «Вопросы жизни», в которых размышлял о человеческом бытии и сознании, сражался с материализмом, вспоминал свою жизнь; перед самой кончиной он впал в забытье, приказывал подать пальто и галоши: неукротимый работник, он рвался куда-то идти, что-то делать, как всегда, торопился.

И.А. Гончаров (1812 – 1891) доверил посетившему его другу: «Сегодня я умру… ночью я видел Христа, и Он меня простил». Кончина вскоре наступила, тихая, как сон.

Последние слова Л.Н. Толстого, сказанные, правда, под морфием, в бреду, ошеломили присутствующих: «Удирать, надо удирать!»; продолжал ли он бегство от Софьи Андреевны, дружно избранной биографами на роль козла отпущения, или прав один писатель, утверждая, что «удирал» он всю жизнь от себя: бежал от азартного игрока Толстого, от охотника Толстого, от сладострастника Толстого, от великого писателя Толстого и прочих многих своих ипостасей. А может быть, желал скрыться от неприятных особей, пришедших за его душой?

В.В. Розанов незадолго до кончины пережил великое горе, потеряв сына, и принял эту скорбь как расплату за некоторые свои сочинения. В болезни он со всеми примирился, всех благодарил, просил прощения, соборовался, несколько раз исповедовался, и причащался; в предсмертных письмах он называл себя «хрюнда, хрюнда, хрюнда», а подписывался «Васька дурак Розанов». Умирал тихо и спокойно, не метался, не стонал, т.к. на голову положили плат от раки преподобного Сергия. «Отчего вокруг меня такая радость, скажите? со мной происходят действительно чудеса…» – проговорил он в самый момент кончины; по лицу его разлилась удивительная улыбка, вспоминает дочь, какое-то прямо сияние, и он испустил дух. Отпевали Розанова священник Соловьев, о. Павел Флоренский и архимандрит Иларион, будущий архиепископ, священномученик.

Великий ученый И.П. Павлов считал 70 лет оптимальным отпущенным сроком и бесстрашно критиковал большевиков, которых впоследствии лояльно терпел за финансирование своей науки; прожил он, вопреки ожиданиям, 87 лет, в здравом уме и творческом тонусе, и перед смертью поставил себе точный диагноз.

Агата Кристи благодарила Бога за прожитую жизнь.

Е.В. Герье (1868 – 1943), филолог и переводчик, дочь известного общественного деятеля, основателя женских курсов В.И. Герье (1837 – 1919), умирая в больнице, просила не судить водителя сбившего ее грузовика, уверяла, что виновата сама, ее глухота и головокружения; собрав последние силы, она подписала бумагу, обелявшую шофера.

Альберт Эйнштейн (1879 – 1955) воспринимал смерть как ученый, спокойно констатируя ее неизбежность. Болезнь свою, аневризму аорты, он также рассматривал с точки зрения неотвратимого физического процесса и от операции отказался. Последние годы гений увлеченно работал над единой теорией поля, однако найти ключ ко вселенной не получилось: природа не пожелала подчиниться уравнениям. В 76 лет он все еще работал над новой теорией и за день до смерти делал вычисления; скончался во сне, говорил ли что накануне, неизвестно: сиделка не понимала по-немецки.

О. Люмьер (1862 – 1954) предупредил: «моя пленка кончается».

«Жизнь не удалась» – объявил перед смертью Ф.И. Шаляпин (1873 – 1938).

Генерал Д. Эйзенхауэр (1890 – 1969), президент США с 1953 по 1961 год, умирая от застарелой болезни сердца, попросил высоко приподнять его на подушках, взглянул на сына и тихо сказал: «Я хочу идти, Боже, прими меня».

«Как мне всё надоело!» – сказал У. Черчилль, завершая последний свой ужин; ночью случился инсульт, он впал в кому и через неделю умер, не придя в сознание. люсыцию" пуще всего опасался безделья, от которогоне

А вот Максим Горький (1868 – 1936) за два дня до смерти горячо, как и всю жизнь, спорил с Богом; очевидно, пытался оправдаться.

Прорицатель Вольф Мессинг (1899 – 1974) перед кончиной утратил все свои экстрасенсорные способности, а в последние минуты жалобно просил дать ему покурить.

Густав Крупп (1870 – 1950), оружейный король, расставаясь с жизнью в холодной спальне собственного замка, не мог дозваться никого из близких и умер, выкрикивая ругательства: «Берта! Бертольд! Где вы, черт бы вас всех побрал! Проклятье! Зараза! Черт побери!»..

Зигмунд Фрейд (1865 – 1939), посягнувший объяснить всё на свете созданной им теорией психоанализа, с собственной депрессией справиться не мог: тяжело больной, одинокий, вынужденный покинуть родину, где хозяйничали нацисты, он прибег к самоубийству.

Луис Майер (1884 – 1957), могущественный владелец голливудской киноимперии «Метро-Голдвин-Майер», скончался со словами: «Ничего путного!.. ничего-то путного».

Кинорежиссер С.А. Герасимов (1906 – 1985) почему-то процитировал слова блатной песенки: «недолго музыка играла».

Да, по-разному умирают люди. Опыт врача «скорой помощи» зафиксировал, что, как правило, ужас парализует волю больного, он прислушивается к каждому движению организма, до последнего вздоха цепляется за малейшую возможность продлить пребывание на земле. Особенно, конечно, атеисты: хватают доктора за руки, умоляюще заглядывают в глаза и даже в агонии не оставляют надежды выздороветь. Одолевает, по выражению одного мыслителя, скотская любовь к жизни, бывает, что и у христиан инстинкт препобеждает веру и разум, парализуя волю принять предсмертную болезнь: тогда жаждут чуда, обращаясь к святыням, молебнам и не известным медицине лекарствам. Архимандрит Нафанаил (Поспелов; 1920 – 2002), когда ему предлагали поставить электростимулятор, со слезами просил этого не делать: «Представьте, душа хочет отойти к Богу, а какая-то маленькая электрическая штучка запихивает ее обратно в тело! Дайте душе отойти в свой час!».

Чтобы не бояться смерти, всегда думай о ней, учили стоики. Медики говорят, что умирая человек полностью раскрывается, его натура обнажается в самой сокровенной сущности; вот о чем следует помнить, вот к чему стоит готовиться: не многим суждено достичь славы и почета, но в воле всякого стать плохим или хорошим человеком; каждый встречает смерть так, как жил; скажем, Сократ считал главным сохранить в любых условиях верность своим идеалам, потому его и называют «христианином до Христа»: подобно мученикам за веру он ощущал жизнь и смерть связанными между собой неразрывно.

Упомянутый выше скоропомощной доктор испытывает, по его словам, «тихую радость», вспоминая о смерти от инфаркта одного священника: батюшка сохранял полное самообладание, велел жене покормить бригаду, интересовался семейным положением врача и фельдшера, беспокоился, как привык, не о себе, а о других, с тем и ушел в вечность[78].

На границе двух миров иногда происходят не объяснимые, не выразимые словами вещи: умирающие воочию видят покойных родных, явившихся за ними; архимандрит Даниил (Сарычев; 1912 – 2006) скончался в день смерти своей супруги, через двадцать три года; его духовная дочь накануне видела во сне, что старца уводит женщина в черном: матушка тоже была монахиней. В патериках встречаются свидетельства о прениях между ангелами и демонами за душу умирающего, о боли, когда хладнокровная гостья с косой начнет «отсекать» руки и ноги, лишая последней чувствительности. Да, смерть похитительница, разлучница, отнимает дыхание, но она же избавительница, прекращает страдания и предшествующее ей мучительные борения.

Панику усугубляет страх перед судом: боимся мытарств, ведь мало кто уверен, что принес полное, абсолютное покаяние, совершенно очистился от страстей и готов к ответу. Наш русский максимализм трактует загробную жизнь главным образом как возмездие, наказание; иные, те, кто надеется на собственную праведность, смакуют эту перспективу «даже со сладострастием», как сказал бы Достоевский. На самом деле никто ничего достоверно не знает, имеющиеся сведения не могут претендовать на документальные свидетельства из рая или ада. А вот гимнография Церкви утверждает: «воистину страшно есть таинство смертное», зато за гробом «несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание».

к оглавлению

P.S. Святитель Григорий Богослов. Увещательная песнь.

Перевод святителя Филарета.

Близок последний труд жизни: плаванье злое кончаю

И уже вижу вдали казни горького зла:

Тартар ярящийся, пламень огня, глубину вечной ночи,

Скрытое ныне во тьме, явное там в срамоте.

Но, Блаженне, помилуй и, хотя поздно, мне даруй

Жизни остаток моей добрый по воле Твоей.

Много страдал я, о Боже Царю, и дух мой страшится

Тяжких судных весов, не низвели бы меня.

Жребий мой понесу на себе, преселяясь отсюда –

Жертвой себя предая скорбям, снедающим дух.

Вам же, грядущие, вот заветное слово: нет пользы

Жизнь земную любить. Жизнь разрешается в прах.

Литература

Азимов А. Асимметрия жизни. М., 2007.

Алексей Федорович Лосев. Современники о мыслителе. М., 2007.

Амосов Н. Голоса времен. М., 1999.

Анисимов Е. Женщины на российском престоле. СПб., 2005.

Арьес Филипп. Человек перед лицом смерти. Пер. с французского. М., 1992.

Бабореко Александр. Бунин. ЖЗЛ. М., 2009.

Бабушка, Grand-m`ere, Grandmother… М., 2008.

Балашов Н., протоиерей, Сараскина Л. Сергей Фудель. М., 2011.

Баскаков В.Ю. Терапия Танатоса. В сб. «Психология телесности», М.,

2007.

Бахтин М.М. Беседы с В.Д. Дувакиным. М., 2002.

Безденежная Т.И. Психология старения. Ростов-на- Дону, 2004.

Белкина Мария. Скрещение судеб. М., 2008.

Беляков В. Последние слова. М., 2007.

Берберова Н. Курсив мой. М., 2008.

Берберова Н. Железная женщина. М., 2009.

Благолюбие. Перевод с древнегреческого. Святая гора Афон, 2010.

Борисов О. Отзвучья земного. М., 2009.

Бородин Леонид. Без выбора. М., 2003.

Быков Ролан. Я побит – начну сначала! Дневники. М., 2010.

Бьюзен Т. Улучшение памяти за 7 дней. Пер. с английского. М., 2009.

Ванюков Д.А., Шафоростова В.В. Бессмертие. М., 2010.

Варламов А. Пришвин. М., 2008.

Варламов А. Алексей Толстой. М., 2008.

Васильев Б. Век необычайный. М., 2003.

Великие старцы двадцатого столетия. М., 2008.

Весник Евгений. Дарю, что помню. М., 2008.

Власов П. Обитель милосердия. М., 1991.

Волконский Сергей, князь. Воспоминания. М., 2004.

Володин. А. Записки нетрезвого человека. М., 1999.

Высоцкий С. Кони. М., 1988.

Вяземский П.А. Мемуарные заметки. В сб. «Державный сфинкс», М., 1999.

Георгий Свиридов в воспоминаниях современников. М., 2006.

Геронимус Ю.В. В молодые годы. М., 2004.

Геростергиос Астериос. Юстиниан Великий – император и святой. Пер. с греческого. М., 2010.

Герцен. Былое и думы. М., 1969.

Гинзбург Евгения. Крутой машрут. М., 1990.

Гинзбург Л.Я. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб., 2002.

Глинка С.Н. Записки. М., 2004.

Гиренок Федор. Удовольствие мыслить иначе. М., 2010.

Глан И. Этот исчезающий вещный мир. М., 1990.

Говорухин Станислав. Черная кошка. М., 2010.

Гонкур Эдмон и Жюль. Дневник. Пер. с французского. М., 1964.

Грабе М. Синдром выгорания. Болезнь нашего времени. Пер. с немецкого. СПб, 2008.

Гранин Д. Причуды моей памяти. М. – СПб., 2009.

Григорий Богослов, святитель. За страдания обещана награда. М., 2007.

Грин Грэм. Путешествие без карты. Пер. с английского. М., 2007.

Гулыга Арсений. Кант. М., 1981.

Гюнтер Иоганнес фон. Жизнь на восточном ветру. Пер. с немецкого. М., 2010.

Дамаскин (Орловский), игумен. Жития новомучеников и исповедников Оптиной пустыни. Письма преподобноисповедника Рафаила. Оптина пустынь, 2008.

Дегтярев Г.П. Пенсионные реформы в России. Academia, 2003.

Джимбинов С.Б. Слово о Лосеве. В сб. Алексей Федорович Лосев. М., 2007.

Дитрих Марлен. Азбука моей жизни. Пер. с немецкого. М., 1997.

Достоевский А. Воспоминания. М., 1999.

Достопамятные сказания

Дурылин С. Нестеров. М., 1965.

Жития святых. Византийский канон. М., 2004.

Захаров Марк. Суперпрофессия. М., 2000.

Зеленая Рина. Разрозненные страницы. М., 2010.

Зощенко Михаил. Перед восходом солнца. М., 2004.

Игнатий (Брянчанинов), святитель. Избранные письма. СПб, 2008.

Иерофей (Влахос), митрополит. Жизнь после смерти. М., 2009.

Каверин Вениамин. Эпилог. М., 2006.

Кеворков Вячеслав. Виктор Луи: человек с легендой. М., 2010.

Кемпер Иоганнес. Легко ли не стареть? Пер. с немецкого. М.,1996.

Киплинг Р. Немного о себе. М., 2003.

Киреев Руслан. Семь великих смертей. М., 2007.

Кожинов В. Тютчев. М., 2009.

Козаков М. Рисунки на песке. М., 2006.

Кони А.Ф. Воспоминания о писателях. М., 1989.

Константин Коровин вспоминает… М., 1990.

Корибская Н. 871 день. О блокаде Ленинграда. М., 2010.

Кравецкий А. Святитель Афанасий Ковровский. Владимир, 2007.

Кристи Агата. Автобиография. М., 1999.

Кроули К., Лодж Г. Моложе с каждым годом. Пер. с английского. М., 2008.

Лаурен Анна-Лена. У них что-то с головой, у этих русских. Пер. с шведского. М., 2010.

Леонтьев К. Записки отшельника, М. 2004.

Лосский Н.О. Условия абсолютного добра. М., 1991.

Лоуэнталь Д. Прошлое – чужая страна. Пер. с английского. СПб, 2004.

Любимов Н. Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1. М., 2000.

Любимов Н. Неувядаемый цвет. Том 2. М., 2004.

Любимов Н. Неувядаемый цвет. Том 3. М., 2007.

Макаревич А. Сам овца. М., 2010.

Максимов Андрей. Интеллигенция и гламур. М., 2010.

Мацейна А. Драма Иова. СПб, 2000.

Мендельсон М. Жизнь и творчество Уитмена. М., 1969.

Мечников И.И. Этюды оптимизма. В кн. Хрисанфова Е.Н. Основы геронтологии. М., 1999.

Молева Нина. Баланс столетия. М., 2004.

Мосх Иоанн, блаженный. Луг духовный. М., 2009.

Моэм С. Подводя итоги. М., 2008.

Нагибин Ю. Дневник. М., 2009.

Наталья Бехтерева, какой мы ее знали. М. – СПб., 2010.

Никитенко А.В. Записки и дневник. М., 2005.

Николай Японский, святитель. Видна Божия воля просветить Японию. М., 2009.

Олеша Ю. Книга прощания. М., 2006.

Ольга. Запретный дневник. СПб, 2010.

Отечественные подвижники благочестия. Сентябрь – август. Оптина пустынь, 1996, репринт.

Палей Ольга, княгиня. Воспоминания о России. М., 2009.

Палладий, епископ Еленопольский. Лавсаик. Клин, 2001.

Панов Георгий, протоиерей . Избранные труды. Благотворительность и социальное призрение. М., 2008.

Першина Л.А. Возрастная психология. М., 2005.

Петрарка Франческо. Письма. СПб, 2004.

Пил Норман Винсент. Сила позитивного мышления. Пер. с английского. Минск, 2008.

Письма к Луциллию. В кн. Сенека. Марк Аврелий. Наедине с собой. Симферополь, 2003.

Порудоминский В. Пирогов. М., 1965.

Поселянин Е. Русская Церковь и русские подвижники XVIII века. СПб, 1905, репринт.

Приставкин Анатолий. Всё, что мне дорого. М., 2009.

Пришвин М.М. Дневники. М., 1990.

Пропп В. Исторические корни волшебной сказки. М., 2005.

Рассадин Станислав. Книга прощаний. М., 2009.

Раушенбах Б. Пристрастие. М., 1997.

Рецептер В. На Фонтанке водку пил… М., 2010.

Рейн Евгений. Заметки марафонца. Екатеринбург, 2003.

Розанова Т.В. Будьте светлы духом. М., 1999.

Розов В.С. Удивление перед жизнью. М., 2000.

Ростовцев Ю. Виктор Астафьев. ЖЗЛ. М., 2009.

Руфин пресвитер. Жизнь пустынных отцов. Клин, 2002.

Рыбас С. Сталин. М., 2010.

Самойлов Д. Перебирая наши даты. М., 2000.

Санаев Павел. Похороните меня за плинтусом. М., 2009.

Сенека Л.-А. Нравственные письма к Луциллию. Пер. с латинского. М., 1986.

Сименон Жорж. Воспоминания о сокровенном. Пер. с французского. М., 2005.

Смоктуновский И.М. Быть! М., 2010.

Смолич И.К. Русское монашество. М., 1999.

Солнцева Н.М. Иван Шмелев. Жизнь и творчество. М., 2007.

Стеблов Е.Ю. Против кого дружите? Ростов-на-Дону, М., 2010.

Стэнфорд П. Рай. Пер. с английского. М., 2007.

Табаков О. Прикосновение к чуду. М., 2007.

Таисия, монахиня. Светлые тени. М., 2010.

Таубман Уильям. Хрущев. Пер. с английского. М., 2008.

Твардовский Александр. Новомирский дневник 1961 – 1966. М., 2009.

Тимофеев-Ресовский Николай. Воспоминания. М., 2008.

Толстой Л.Н. Философский дневник. М., 2003.

Трухановский В.Г. Уинстон Черчилль. М., 1977.

Тютчев Ф.И. Письмо Э.Ф. Тютчевой. В сб. «Весенняя гроза», Тула, 1984.

Ухтомский Алексей. Лицо другого человека. СПб, 2008.

Уэллс Герберт. История цивилизации. Пер. с английского. М., 2009.

Филин М. Толстой-Американец. М., 2010.

Филипп Александр, Беатрис де Л` Онуа. Королева Виктория. Пер. с английского. М., 2007.

Франкл Виктор. Сказать жизни «ДА!». Пер. с немецкого. М., 2009.

Франкл Джордж. Археология ума. Пер. с английского. М., 2007.

Фридман Ховард, Мартин Лесли. Проект «Долголетие». Пер. с английского. М., 2011.

Фудель С.И. Воспоминания. М., 2009.

Хейзинга Й. Осень средневековья. Пер. с английского. М., 1988.

Хеллингер Б., Хёзель Г. Долгий путь. Пер. с немецкого. М., 2009.

Хокинг Стивен. Теория всего. Пер. с английского. СПб, 2009.

Хрисанфова Е.Н. Основы геронтологии. М., 1999.

Цвейг Стефан. Казанова. В кн. Казанова Дж. Дж. Мемуары. Пер. с немецкого. М., 1991.

Циолковский К. Э. Черты моей жизни. Калуга, 2007.

Чаплин Чарли. Как заставить людей смеяться. Пер. с английского. М., 2008.

Честертон Г. К. Человек с золотым ключом. Пер. с английского. М., 2003.

Четверухина Евгения. «Удалился от мира…». Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1997.

Чехов М.А. Путь актера. М., 2009.

Чехов М.П. Вокруг Чехова. Встречи и впечатления. СПб, 2009.

Чинякова Г.П. Кавказское созвездие. СПб, 2008.

Чуковский К.И. Дни моей жизни. М., 2009.

Шатобриан Франсуа Рене де. Замогильные записки. Пер. с французского. М., 1995.

Шварц Е.Л. Позвонки минувших дней. М., 2008.

Шергин Б. Праведное солнце. Дневники разных лет. СПб, 2009.

Шильдер Н.К. Император Николай I, его жизнь и царствование. М., 2010.

Шмеман А., протоиерей. Дневники. М., 2007.

Шпиллер К. Мама, не читай! М., 2010.

Эккерман Иоганн Петер. Разговоры с Гете. Пер. с немецкого. М., 1986.

Эриксон Э. Идентичность. Пер. с английского. М., 2006.

Юнг К.-Г. Структура психики и архетипы. Пер. с немецкого. М., 2007.

Юнг К.Г. Проблемы души нашего времени. М., 2007.

Юрский Ю. Кого люблю, того здесь нет. М., 2009.

Юсупов Феликс. Мемуары. М., 2011.

к оглавлению

[1] 1 Ин., 4, 18.

[2] В молодости она пела в посвященной этой иконе церкви, разрушенной без остатка, и еще успела попеть на клиросе в построенной заново. Перед войной вышла замуж, муж погиб; она вообще-то называла его сожитель, потому что не венчались, только расписались в загсе. Других попыток создать семью не делала, помогала сестре и племянникам и неизменно пела в нашем храме, куда далеко и трудно добиралась и на погосте которого покоится сейчас.

[3] Ин. 21, 18.

[4] Лк. 21, 19.

[5] Мк. 13, 13.

[6] 2 Кор. 4, 16.

[7] Исх. 20, 12; Еф. 6, 3.

[8] Перевод А. Величанского.

[9] Рим. 8, 10.

[10] Перевод В. Куприянова.

[11] Существует редкая болезнь, называется прогерия, при которой старение наступает, можно сказать, молниеносно: в 1967 году в Канаде умер одиннадцатилетний мальчик с симптомами девяностолетнего человека: дряхлостью, отвердением сосудов, морщинами, облысением и слабостью.

[12] Р. Бернс, перевод С. Маршака.

[13] Быт. 3, 19.

[14] Пс. 91, 14 – 15.

[15] Банко – шекспировский персонаж, преследующий после смерти своего убийцу Макбета.

[16] Пс. 93.

[17] Пс. 40, 5.

[18] Пс. 51, 9.

[19] Лк. 19 – 31.

[20] Мф. 7, 12.

[21] Еф. 6, 8.

[22] Исх. 3, 16.

[23] Чис. 11, 17.

[24] Исх. 12, 21.

[25] Исх. 17, 5.

[26] Втор. 31, 28.

[27] Нав. 20, 4.

[28] 3 Цар. 20, 8.

[29] 2 Цар. 5, 3.

[30] Суд. 8, 13 – 16.

[31] Втор. 28, 50; 32, 7.

[32] 2 Кор. 4, 17.

[33] Сведения заимствованы с интернетских сайтов.

[34] Перевод В. Левика.

[35] Ф.Г. Раневская комментировала: «…у них такая гладкая кожа на лице, и волосы хорошо уложены… и главное, такой громкий смех, с открытым ртом: а-ха-ха-ха! Это ужасно – быть такими богатыми, такими беззаботными… это ужасно… так громко смеяться посреди города… бедные! бедные! коммунтировжа на лице, и волосы хорошо уложены... а через год его лоть

[36] Иак. 5, 20.

[37] Перевод Эллиса.

[38] Он отвечает на вопросы с помощью специальной компьютерной программы, нажимая на кнопку, когда курсор, двигаясь по экрану, оказывается на нужном слове; набранный текст передается на речевой синтезатор.

[39] Тютчев Ф.И. Письмо Э.Ф. Тютчевой. В сб. «Весенняя гроза», Тула, 1984, с. 340.

[40] Мф. 1 – 10.

[41] Мф. 25, 14 – 30.

[42] Откр. 3, 1.

[43] Перевод Б. Пастернака.

[44] Времена меняются и мы меняемся с ними (лат.).

[45] Пс. 151.

[46] Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа (ВСХСОН) ставил целью освобождение от «марксистской ереси» и коммунистического диктата, ведущего к национальной катастрофе, распаду и развалу России. Программа подпольной организации, составленная ее руководителем Игорем Огурцовым в 1963 году, предусматривала формирование новой государственности на принципах христианизации экономики, политики и культуры.

[47] Ис. 3, 1 – 4.

[48] Впоследствии монахиня Амвросия.

[49] Пристрастие к алкоголю, говорил Юнг, эквивалентно духовной жажде целостности, присущей нашему бытию, внутреннему стремлению к соединению с высшей силой.

[50] Мф. 6, 23.

[51] Шекспир В., «Король Лир». Перевод М. Кузмина.

[52] Теория гласит, что плохое поведение порождается плохими чувствами, поэтому надо укреплять позитив: ребенок всегда хорош внутри, а если делает что-то не так, значит обижен, значит жертва, виноваты другие; быть «плохим» тоже ничего страшного, следует «простить себя» и радоваться жизни. Последствия теории проявляются в моральном релятивизме, безответственности, а прежде всего в отсутствии авторитетов: родителей и учителей заменяет воображаемый дракончик (!) Памси, призывающий смотреть внутрь себя и концентрироваться на своей доброте.

[53] Добротолюбие, т. 5, М., 1900, с. 255 – 256.

[54] А.Д. Сахаров, впрочем, считал тезис о первичности материи чепухой; он утверждал, что вне материи и ее законов существует Нечто, отепляющее мир, и это чувство полагал религиозным.. Многие ученые, большинство, косвенно опровергают материализм, признавая осмысленность мироздания, вопреки теории случайного собрания молекул.

[55] Даже великий ученый Н. Тимофеев-Ресовский с наслаждением читал ее «дефективы», называя автора по-православному: Агафья.

[56] «Правда, есть у нас Асеев Колька. Этот может. Хватка у него моя» – может быть, из-за этой строки «лучшего, талантливейшего» Асеев выжил и всегда оставался в «обойме».

[57] Перевод В. Муравьева.

[58] Эти три формы заболевания мозга, хотя и различаются по физическим проявлениям (дрожательны й синдром при паркинсонизме, нарушение координации движений при Хантингтоне) имеют схожие симптомы в смысле расстройства мышления, ослабления памяти, неадекватной оценки своих действий, склонности к депрессии и панике, навязчивых идей и т.п.

[59] Чем, разумеется, разгневал советских чиновников и больше в подобных мероприятиях не участвовал, не приглашали. Иван Семенович начальное образование получал в Киевском Михайловском монастыре: мать мечтала чтоб он стал священником.

[60] Перевод А. Ройтмана.

[61] Мк. 6, 31.

[62] Перевод Г. Кружкова.

[63] 2 Кор. 12, 10, 9.

[64] Протоиерей Глеб Каледа (1921 – 1994), фронтовик, профессор-геолог, отец шестерых детей, с 1972 года - тайный священник, в 1990 году вышел на открытое служение, окормлял заключенных Бутырской тюрьмы. Автор нескольких книг, из которых самая известная – о Туринской плащанице.

[65] Фил. 3, 8.

[66] 2 Кор. 4, 16 – 17.

[67] Между тем священноисповедник Афанасий провел около 28 лет «в узах и горьких работах» и более 6 лет «в изгнании», своеобразный рекорд среди служителей Русской Православной Церкви.

[68] После похищения о. Петра опознали в видеокадрах, отображающих едва живого старца в каком-то застенке; тело его так и не было найдено.

[69] Пс. 70, 9.

[70] 1 Кор. 3, 15.

[71] Ин. 16, 22.

[72] Евр. 8, 13.

[73] Еккл. 11, 9.

[74] Мк. 9, 22.

[75] 2 Тим., 4, 6 – 7.

[76] Цит. по Хейзинга Й. Осень средневековья, М., 1988, с. 34.

[77] Перевод И. Дьяконова.

[78] Егоров Г. Побеждая смерть. Литературная газета, 2009, № 11.