Рихард Зорге

ДЕНЬ ЗА ДНЕМ

Специфика работы разведчика откладывает суровый отпечаток на весь уклад его жизни и в дни мира, и в дни войны, ибо разведчик подвергается опасности быть раскрытым двадцать четыре часа в сутки.

Он несет две нагрузки. Помимо основных занятий, он должен делать еще то же самое, что делают другие: ходить на службу, общаться со знакомыми, заботиться о тысяче бытовых мелочей. Но каждый его поступок как бы лимитирован неписаным уставом: гляди в оба, будь предельно осторожен.

В феодальной токугавской Японии XVIII века господствовал пресловутый «режим ока» – омэцкэ сэйдзи – свирепый полицейский надзор за каждым японцем. «Режим ока» – государственный террор, направленный против малейшего проявления свободомыслия. Он держал в страхе все население империи. Особенно беспощадно карали за связь с иностранцами.

Но и столетия спустя «режим ока» в Японии сохранился. Японская контрразведка во все времена считалась наиболее сильной, хитроумной. Иностранец, оказавшийся

в Японии, сразу же попадал под прицел: он мог не сомневаться, что вся прислуга в его доме – полицейские доносчики, что за каждым его шагом следят десятки шпиков. Иностранца иногда останавливают на улице и тут же проверяют его личные вещи, обыскивают. И в трамвае, и в кафе, и в парке Уэно, где вы решили отдохнуть в тени криптомерии, – повсюду вас сопровождает полицейский, неумолимый, как автомат. Его не смутит даже ваша дипломатическая неприкосновенность, ваш ранг, ваши близкие знакомства с самим премьер-министром. Ведь за премьером тоже следят и при необходимости могут вызвать в суд в качестве свидетеля, как любого простого смертного. «Режим ока» держится на презрении к человеку, на пренебрежении ко всем законам, якобы охраняющим свободу личности.

«Как-то я пригласят на обед нескольких своих друзей. Слуга расставил на столе карточки с фамилиями гостей. Пока я переодевался, карточки исчезли – их забрал с собой в управление агент кемпетай. Дипломатический иммунитет моего дома он нарушил без всяких угрызений совести. Если бы среди этих карточек обнаружили карточку с фамилией японца, его задержали бы и допросили», – рассказывает Ганс Отто Мейснер, служивший в Токио в одно время с Рихардом Зорге.

Это непредвзятое свидетельство лишний раз характеризует ту обстановку, в которой приходилось действовать Зорге и его помощникам.

В невероятно трудных условиях Зорге создал невиданный по конспиративным качествам коллектив. И не только руководил этим коллективом, но и постоянно воспитывал его. Воспитывал с большим тактом, ненавязчиво, бережно; заражал своей убежденностью в конечном торжестве общего дела.

Он был не только связующим звеном между отдельными членами организации, но главным образом идейным вдохновителем; с большим уважением относился к каждому, стремился проникнуть в духовный мир своих друзей и почти незаметно внести необходимые коррективы в этот мир.

Обстоятельства прошлой жизни у всех были различны. И прошлое, разумеется, наложило свой отпечаток на характер каждого. Но, по-видимому, невозможно подобрать героев заранее, опираясь лишь на характеристики и биографические данные; героями людей делают сложные

ситуации. Теперь все члены организации были поставлены в исключительные условия, требующие беззаветной преданности, особого мужества и хладнокровия.

Разведывательная работа не ремесло, а творчество. Холодные ремесленники здесь быстро потерпят провал. За годы деятельности в Японии во всем блеске проявились творческий подход, изобретательность каждого из членов организации.

Зорге с полным правом, не переоценивая себя, мог сказать:

«Не следует забывать, что моя разведывательная работа в Китае и позднее в Японии носила совершенно новый, оригинальный и к тому же творческий характер».

Члены организации не могли общаться часто, чтобы не вызывать подозрения. И все-таки они общались.

Для Зорге, Одзаки и Мияги каждая встреча превращалась в маленький интеллектуальный праздник.

Зорге работал над книгой о Японии. Одзаки готовил к изданию политико-экономическое исследование: «Сила великих держав в Китае». Мияги для лекций требовались сведения из первых рук о реалистическом искусстве Европы.

Ходзуми рассказывал своему советскому другу об оригинальных японских философах-материалистах Ито Дзинсае, Камаде Рюо, Ямагате Банто, о великом атеисте и провозвестнике коммунистических идей Андо Сеэки, знакомил с древнейшими литературными памятниками синтоизма: «Кодзики» и «Нихонги». Подобные книги были овеяны сумеречными легендами о происхождении японского государства.

Сначала неизвестно где, между небом и землей, росло божественное дерево «аси». Ему надоело расти без цели, и оно превратилось в родоначальника «семи поколений богов» Кунитоко-татиномикото. В седьмом поколении появились бог Идзанаги и богиня Идзанами. Идзанаги любил летать над океаном. Однажды с его копья упала капля, капля превратилась в остров Оногоросима. Тут и поселились божественные супруги. Вскоре Идзанами зачала и родила восемь больших японских островов. В те времена все делалось проще. Когда богу Идзанаги стало скучно, он родил из своего левого глаза богиню солнца Аматерасу, а из правого – богиню луны Цукаеми; из носа вынул бога земли Сусаноо. Основанием японского государства занялась богиня солнца Аматерасу: она поручила своему внуку Зимму-Тенно огнем и мечом обойти острова и положить начало вечной династии императоров. Так тут и началось все с огня и меча 11 февраля 660 года до новой эры. Одзаки шутил: «Легенду придумали первые милитаристы».

Потом Одзаки переходил ко взглядам современников, последователей Зимму-Тенно. Не так давно некий шовинист Мурофуса горестно писал в своей статье «Кризис и японский дух»: «Японский идейный мир этого десятилетия точно определяется как период бурного распространения марксизма. Японские идеи изгнаны. Поборники прогресса все, как один, склонны воспевать Советский Союз, а о японском духе забыли. Все что ни есть японское было окончательно потеряно в идейном потоке эпохи. В целом это можно назвать периодом материализма» .

Подобные высказывания вызывали у Одзаки иронический смех. Всякий шовинизм он считал злобным проявлением классовой ограниченности. Одзаки, так же как и Зорге, далеко видел: именно он, Одзаки, предсказал в 1937 году, что китайский инцидент перерастет во вторую мировую войну. Он предвидел также, что вторая мировая война закончится не перераспределением колоний, как то было после первой, а коренными изменениями социального порядка во всем мире, отпадением от системы колониализма многих стран Азии и Африки. Влияние примера первой страны социализма возрастет во сто крат. Экономическая структура Японии ненадежна из-за существующих феодальных традиций. Милитаризация всех отраслей хозяйства истощит страну, приведет ее к разорению. Интересы Японии неизбежно столкнутся с интересами США и Англии. Возможно, на первой стадии войны Япония одержит кое-какие победы, но они будут недолговечны. Единственно правильной политикой Японии было бы присоединение ее к лагерю Советского Союза и перестройка с его помощью социальной и экономической систем. Япония станет социалистической. Восторжествуют идеи интернационализма. Коммунизм в конечном итоге победит во всем мире. В таком свете рисовалось Одзаки будущее человечества. А пока приходилось драться за это будущее. Себя доктор Одзаки считал революционером-профессионалом. Он глубоко презирал своего «друга» принца Коноэ и всех, кто его окружает. Позор Японии они настойчиво пытались выдать за ее ве-личие, терпели провал за провалом в политике. Эксперта они зачислили в единомышленники и не стеснялись при нем обсуждать кровавые замыслы. Это была кучка грязных, хладнокровных убийц, душителей народа. Много правителей сменилось на памяти Одзаки. Но все они начинали с одного: с репрессий против рабочих, крестьян, интеллигенции. Инакомыслящих загоняли в тюрьмы, подвергали пыткам, расстреливали. Танака ввел закон об «опасных мыслях», карающий смертной казнью всякого, кто выступает против существующего строя. Он приказал убить генерального секретаря компартии Ватанабэ Масаносукэ. Правительство Хироты в 1936 году произвело массовые аресты коммунистов. Хаяси хотел даже уничтожить парламент, как «рассадник опасных мыслей». Коноэ в декабре 1937 года снова устроил облаву на революционно настроенных рабочих и на левые профсоюзы. Хиранума расстрелял антивоенную демонстрацию… Таков был облик врага, и пощады от него ждать не приходилось.

Зорге ни разу не доводилось бывать в доме Одзаки. Но японский друг часто рассказывал о семье, приносил фотографии. Он горячо любил жену и дочь. Он мог бы жить спокойно все двадцать четыре часа в сутки, писать книги, дружить с тем же принцем Коноэ, не рассматривая его лишь как источник информации, занять видное официальное положение, предаваться семейным радостям, не думать о том, что в случае провала его семья будет ввергнута в пучину бедствий.

Но мещанская трусость, карьеризм были чужды его духу. Он сильно чувствовал свою личную ответственность за судьбы народов и хотел помочь им любой ценой, пусть даже ценой собственной жизни.

Он был мудр и потому легко вводил в заблуждение врагов. «Если вы спросите меня о специальных вопросах моей техники, то я отвечу, что моя деятельность характеризуется полным отсутствием специального метода. Мой успех лежит в моем отношении к работе. По своей природе я общительный человек. Я люблю народ, я могу поддерживать дружеские отношения со многими людьми.

Кроме того, я люблю хорошо относиться к людям. Я нахожусь в близких отношениях с большинством членов моего кружка. Мои источники информации – мои друзья.

Я никогда не искал специальной информации. Я создавал свое собственное мнение по данному вопросу, рисовал в своем воображении полные картины общего направления на основе различных сообщений и слухов. Я никогда не задавал специальных наводящих вопросов.

В эти дни политического волнения отдельные новости имеют очень маленькую внутреннюю ценность, не могут быть важными и секретными. Это потому, что даже важное решение может быть внезапно изменено. Например, правительство или армия захотят быть упорными, но внешние обстоятельства часто вынуждают изменить это желание. Поэтому более важным моментом является установление общего направления, чем точное выяснение того, что было сказано или что было решено».

Исключительная проницательность, аналитический склад ума не требовали никаких ухищрений при поиске и оценке нужной информации, добытые сведения он сопоставлял с другими данными и делал предварительную оценку; затем все обсуждалось с официальными лицами из разных учреждений и правительственных кругов; к Зорге поступали четкие и окончательные оценки.

Рядом с Ходзуми Одзаки во всем жертвенном величии встает перед нами фигура художника Мияги, второго японского друга Зорге. Он хотел создавать новое пролетарское искусство, а приходилось малевать портреты генеральш и генералов. «Любуюсь сразу и луной, и снегом, и цветами», – горько шутил он. Все последнее время Мияги рвался на Окинаву к престарелому отцу, с которым не виделся пятнадцать лет, но события громоздились одно на другое, и отъезд приходилось каждый раз откладывать. В 1938 году пришло известие: отец умер. Мияги тяжело переживал утрату. Обострился процесс. Художник харкал кровью. Он понимал, что короткая жизнь подходит к концу, а потому старался сделать как можно больше для организации. Когда Зорге хотел устроить его в туберкулезный санаторий, Мияги отмахнулся: «Мне здесь веселее…»

1938 год вообще был несчастным для организации: мотоциклетная катастрофа Зорге, от которой он едва оправился; смерть отца художника и резкое в связи с этим ухудшение здоровья Мияги; крупная неприятность у Бранко и Эдит, закончившаяся полным разрывом; и в довершение всего появились признаки тяжелого сердечного заболевания у Макса. Если первый год радист еще как-то держался, то потом дела пошли все хуже и хуже. Кончилось тем, что доктор Виртс уложил Клаузена на три месяца в постель. И все три месяца делал уколы, прикладывал лед. Лежать разрешалось только на спине. Всякое движение отзывалось резкой болью. Но события не ждали. Макса никто не мог заменить. Тогда он заказал в своей мастерской специальную полку-парту для работы в кровати. Анна устанавливала полку прямо над грудью мужа. Сеансы передачи длились иногда несколько часов. Анне то и дело приходилось менять лед, так как Макс скрежетал зубами от боли. После каждого сеанса состояние сильно ухудшалось, и врач даже хотел приставить к больному специальную сиделку из японок. Клаузен воспротивился. Сказал, что не выносит посторонних и бывает спокоен лишь тогда, когда рядом Анни. «Анни оказывала мне при этом большую помощь. Она уже могла собирать и устанавливать мой передатчик, антенну и т. д. Лежа в постели, я делал шифровки на этой доске. Затем Анни устанавливала у моей постели па двух стульях передатчик и приемник, и я начинал передачу. Во время болезни Рихард давал мне для передачи только самые актуальные сообщения…»

Ну а другие, неактуальные, но очень важные? Документы, фотопленки?.. Их иногда отвозила в Шанхай Анна. Семья Клаузенов обеспечивала все виды связи с Центром. И даже тогда, когда Зорге отправил Макса на несколько недель в Арконэ на воды, радист приезжал два раза в неделю в Токио и вел передачи.

Привыкшая к перемене мест, Анна быстро освоилась в незнакомой обстановке. Усиленные занятия немецким языком дали свои результаты: в колонии ее принимали за настоящую немку. «Как-то председательница женского немецкого общества фрау Этер спросила меня, почему я не имею детей, и посоветовала обзавестись ими, так как «нашей стране» нужны дети, они будут иметь счастливое будущее. Это подтвердило лишний раз, что они считали меня своей. У японцев я была зарегистрирована как немецкая гражданка – финка».

Существовало неписаное правило: в Японии каждый европеец обязан держать японскую прислугу, как известно, состоящую на службе в полиции. Клаузены преднамеренно сняли дом, где не было лишней комнаты. Прислуге вменили в обязанность приходить в определенный час и после уборки немедленно удаляться, так как хозяин производит опыты и мешать ему нельзя.

Не без тайного умысла Анна завела кур. Полицейские часто любовались белыми несушками и огнеперым петухом, всегда охотно объясняли, где раздобыть корм для птиц. Крестьянская идиллия располагает к доверию. Сразу видно, фрау из сельской местности.

Она часто появлялась на улицах Токио с узелком – фуросики. В узелке находилась корзинка с фруктами или кормом для кур. Если бы полицейский не поленился запустить руку в корзинку, он обнаружил бы на дне аккуратные коробочки, а в них передатчик и приемник. Иногда Анна переносила аппаратуру на другие конспиративные квартиры в чемоданчиках и сумках для продуктов. «Было и так, что однажды я встретилась, имея при себе драгоценный узел, с полицейским в не совсем подходящем мне районе. Я ему сказала, что купила корм для кур, который у меня действительно был поверх коробок. Я придерживалась такого правила: держаться проще, свободнее и открыто, не прячась от людей. Когда я, бывало, иду с чемоданчиком, то зайду в одну лавочку, в другую, что-нибудь куплю из продуктов, поставлю чемоданчик на пол, а что купила, положу сверху и прохожу мимо полицейских, а то и подойду спросить их что-либо. Я же знала, что полицейские ищут тех, кто прячется».

Скромно, просто рассказывает Анна о своей героической работе. Обыкновенная русская женщина, Анна Матвеевна Жданкова в силу обстоятельств сделалась разведчицей. Природный ум, хладнокровие помогали ей выходить неуязвимой из самых опасных ситуаций.

Случалось, задания носили своеобразный характер. В 1939 году ей поручили купить в Шанхае детали и лампы к передатчику, «лейку» для Вукелича, кое-какое оборудование для фотолаборатории Зорге. Связь с Китаем была почти прервана: перевозили только солдат. Макс завязал знакомства со своими покупателями – офицерами Мараве и Иошинавой. Они-то и устроили Анну на военный самолет, усадили вместе с японскими генералами. «Лейку» передала во французское посольство на имя Вукелича, остальное везла в Токио в банках из-под печенья.

Любой из таких эпизодов мог бы послужить основой остросюжетной повести из жизни разведчиков. Но для Анны подобные эпизоды стали бытом, содержанием ее жизни.

Во имя чего эта женщина безропотно несла нелегкую долю жены разведчика, вместе с ним подвергалась опас- ностям, совершала рискованные рейсы, наконец, сознательно отказалась от радостей материнства?

Анна сама отвечает на эти вопросы: «Наблюдая за нелегальной деятельностью моего мужа в пользу СССР, я связала свою жизнь с ним и помогала ему как могла, потому что Макс был верным, преданным и непоколебимым коммунистом, работал на пользу рабочего движения и, безусловно, в первую очередь на СССР, мою Родину. Я им горжусь и благодарю его, потому что только через него я смогла принять участие в борьбе против врага и хоть в некоторой степени быть полезной моей Родине».

В сентябре 1938 года Клаузенам пришлось сменить квартиру. Дело было так. Макс, оставив свою машину в немецком клубе, заведующим которого он теперь значился, пошел домой к Вукеличу. Связаться с Центром в эту ночь почему-то не удавалось. Атмосферные помехи заглушали все. В три часа утра над Токио пронесся страшный тайфун. С грохотом и звоном вылетели окна. Хлынул ливень. Город погрузился в кромешную тьму. Макс забеспокоился об Анне. Набросив плащ, он отправился в немецкий клуб, вывел машину. На первом же углу Вукелич передал ему радиостанцию. Макс торопился домой. Радиостанция лежала рядом. Внезапно выросла фигура полицейского. Пришлось остановиться. Полицейский был зол. Во время стихийных бедствий полиция задерживает все частные машины, использует их для помощи пострадавшим. Но прежде всего, конечно, расспросы: кто такой, откуда и куда едешь, что везешь? В такое время лучше не показываться на улицах Токио. Макс знал эти порядки. Он знал также, что, например, за шесть недель до Нового года полиция устраивает облавы на бандитов. С девяти часов вечера до трех утра полицейские задерживают все машины.

Остановив машину иностранца, полицейский резким голосом потребовал визитную карточку. Сейчас машину погонят в участок. Заберут чемодан с радиостанцией…

Как бы нехотя, бормоча ругательства, Макс вынул визитную карточку, прихватив несколько иен. Деньги рассыпались, ветер взвил бумажки. Полицейский, сразу забыв о Максе и его машине, бросился ловить деньги, а Клаузен дал газ – и был таков.

Дом пострадал сильно: слетела крыша, в комнатах стояла вода. Анна, закутавшись в одеяло, сидела на узлах и чемоданах.

Пришлось переехать на новую квартиру – но Хироотие, 2. Макс облегченно вздохнул: тут рядом не было японских частей.

Бранко Вукелич мог завидовать семейной жизни Клаузенов. Ему не повезло. Эдит не хотела быть, помощницей мужу. По-видимому, она так и не смогла приспособиться к окружающей обстановке. Если в первые годы Эдит еще как-то мирилась, с эфемерным существованием в чужой стране, даже пыталась устроиться инструктором спорта в школу, то после пяти лет нервной тряски задумала покончить со всем этим. Частыми скандалами с мужем, стремлением уехать во что бы то ни стало и от полицейских, и от Зорге, от изнуряющего климата, беспокойством за сына она довела себя до болезненного состояния.

И когда летом 1938 года она потребовала развода, ни Бранко, ни Рихард не удивились. Бранко еще пытался уговорить, растолковать… Доводы здравого рассудка не помогли. Разрыв назрел, он подготавливался долго. Она хочет уехать к сестре в Австралию.

Оба поняли, что любовь умерла. Как вновь соединить людей, ставших чужими друг другу? Да и нужно ли это делать? Как поведет себя Эдит в дальнейшем? Речь шла о безопасности всей организации. Бытовой конфликт мог обернуться трагедией для всех. Слишком уж неуравновешенный характер у Эдит. Ее нелюбовь к занятиям мужа выражалась в недоброжелательности, а затем перешла в ненависть и к Зорге, и к Максу, и, конечно же, к Бранко.

Эдит немедленно изолировали, сняли для нее отдельную квартиру. Зорге запросил Центр. Ответ гласил: отпустить.

Получив развод, Эдит уехала в Австралию.

Вся эта история произвела тяжкое впечатление на Зорге. Может быть, во многом виноват Бранко. Но, к сожалению, жизнь не всегда можно уложить в определенные рамки. Да и виноват ли Бранко, если подумать как следует? Эдит не выдержала сурового испытания. Не мог же Бранко отказаться от того, что стало смыслом жизни, бросить товарищей и бежать, спасая семейное благополучие. Он презирал трусов и шкурников.

Через два года Вукелич женился на японской студентке Иосико Ямасаки, дочери служащего одной из компаний.

Официальная церемония бракосочетания была проведена во французском посольстве, которое тогда представляло интересы Югославии в Японии. Им предложили обвенчаться по христианскому обычаю в Николаевском соборе на улице Канде. Иосико не возражала. Бранко возмутился было, но Зорге объяснил, что придется пойти и на этот шаг, чтобы не вызывать ненужных толков. «Это тебе вроде очередного задания», – сказал Рихард шутливо. Бранко махнул рукой и пошел венчаться.

С началом войны в Европе Отт поручил Рихарду выпуск бюллетеня посольства «Дейчер динст». Теперь Зорге фактически стал выполнять обязанности пресс-атташе германского посольства, хотя официально на дипломатической службе не числился. Он руководил работой всех немецких корреспондентов в Токио, часто собирал их на совещания и инструктировал. Он получал 500 иен и обязан был являться в посольство каждый день. В январе 1940 года Зорге написал в Центр:

«Дорогой мой товарищ! Получили ваше указание остаться еще на год. Как бы мы ни стремились домой, мы выполним его полностью и будем продолжать здесь свою тяжелую работу. С благодарностью принимаю ваши приветы и пожелания в отношении отдыха. Однако, если я пойду в отпуск, это сразу сократит информацию…»

Утром побывав в японском телеграфном агентстве Домей Цусин и ознакомившись с сообщениями о ходе войны в Европе, Зорге за поздним завтраком встречался с послом. Отт показывал секретные документы из Берлина, потом, советуясь с Рихардом, писал ответы. Приходили военный, авиационный и морской атташе, а также недавно прикомандированный к посольству начальник гестапо полковник Мейзингер. Для этих людей Зорге делал небольшой обзор международных событий. Начинался обмен мнениями. Каждый получал из Берлина секретные распоряжения и считал своим долгом посоветоваться но всем вопросам с компетентными лицами.

Поговаривали, что гестаповец Мейзингер прославился своими зверствами в Варшаве, но, почему его прислали в Японию, никто не знал. «Почетная ссылка», – говорил сам Мейзингер и похлопывал рукой по кобуре своего пистолета. «Это был грубый и неприятный человек. Даже разговаривая с друзьями, он любовно похлопывал по кобуре своего пистолета», – свидетельствует Ганс Отто Мейснер. Рихарду приходилось с Мейзингером здороваться, быть в одной компании. Мейзингер настойчиво лез в друзья. Зорге сделал из него хороший источник информации. Образовался неразлучный кружок, «посольская тройка»: Отт, Мейзингер и Рихард. Видя Зорге в компании посла и начальника гестапо, все остальные чиновники стали заискивать перед «фюрером» прессы. Он мог теперь запросто получить любую справку из совершенно секретных фондов. Кабинет Рихарда никогда не пустовал – сюда приходили за консультацией секретари посольства, советники, специальные представители Гитлера и даже сотрудники японского МИДа.

В июле 1940 года принц Коноэ вновь пришел к власти. Он выдвинул программу «создания великой восточноазиатской сферы взаимного процветания», включив сюда Индокитай, Индию, Индонезию, страны Южных морей. Одзаки укрепился еще больше. Не теряя позиций в правлении ЮМЖД, он вновь стал неофициальным советником правительства.

Принц осыпал своего любимца Одзаки благодарностями. «Группа завтрака» стала собираться прямо в резиденции премьер-министра. А на Зорге вдруг навалилась еще одна забота: начальник гестапо Мейзингер сообщал в Берлин: единственный достойный человек, способный возглавить фашистскую организацию на Дальнем Востоке, – Рихард Зорге! В посольство поступило письмо на имя Зорге, заверенное печатью нацистской партии: ему предлагали стать руководителем нацистской организации в Японии.

Посол и все его помощники прониклись еще большим уважением к журналисту. О, этот далеко пойдет!

И неожиданно для всех Зорге отказался от «высокой чести». Видите ли, партийной работой должен руководить человек, способный беззаветно выполнять свой партийный долг. Но сможет ли так относиться к партийным делам корреспондент многих газет и журналов, обозреватель, то и дело разъезжающий по Дальнему Востоку, наконец, неофициальный консультант по международным вопросам? Найдутся более достойные… хотя бы Венеккер!

Скромность журналиста оценили и в посольстве и в Берлине. Другой с радостью ухватился бы за такое предложение…

А Зорге заволновался: он страшился дополнительной проверки, неизбежной в подобных случаях. Нацистская организация была смердящей клоакой, где верх брали карьеристы, доносчики, бандиты, наподобие того же Мей- вингера. Они сразу же стали бы подкапываться под Рихарда, доносить, проверять и перепроверять…

Теперь советский разведчик с еще большим рвением продолжал писать доклады за всю посольскую ораву и обсуждать с полковником Мейзингером, кого из нацистов следует держать на подозрении и является ли граф Дуеркхайм чистокровным арийцем. Мейзингер был грозным, но слепым орудием – если потребуется, его всегда можно направить против своих противников. Абверовец Отт и гестаповец Мейзингер бережно охраняли советского разведчика от покушений всякого рода завистников и доносчиков.

«Некоторые сотрудники были недовольны моим влиянием в посольстве и даже выражали свое возмущение по этому поводу. Не будь у меня обширных познаний, никто из работников посольства не стал бы обсуждать со мною проблем, не стал бы интересоваться моим мнением по секретным делам. Они обращались ко мне за советом, так как были уверены, что я могу в какой-то мере помочь в разрешении спорных вопросов».

Отт считал, что из Рихарда мог бы получиться превосходный военный разведчик. «Зверь Варшавы» Мейзингер говорил журналисту: «Твое место в гестапо!» Зорге называл обоих «ангелами».

…Радиограмма из Центра. «Рамзаю» объясняют, что его сейчас, к сожалению, не могут отозвать на Родину. Сложная международная обстановка. Придется потерпеть. Он печально улыбается. Кому-кому, а ему-то не следовало бы этого объяснять! Он пишет:

«Само собой разумеется, что в связи с современным военным положением мы отодвигаем свои сроки возвращения домой. Еще раз заверяем вас, что Сейчас не время ставить вопрос об этом…»

Выкроив час, он стучит на машинке: работает над книгой о японской агрессии. Трещат цикады в саду. В раскрытые окна вползают душные испарения огромного города, мускусный запах цветов. На синем небе, над черепичными крышами с задранными углами, – круглая белая луна. Из дома напротив доносится тоненький детский голос: «О цуки-сама, маруку, ман маруку-дэс…» («О госпожа луна, круглая, совершенно круглая…»)