Рихард Зорге

ЗОРГЕ ОТКРЫВАЕТ КИТАЙ

В детстве Ика был изумлен, узнав, что некто Бальбоа, испанский офицер, в 1513 году открыл Тихий океан! Смешно открыть океан, да притом Великий…

В ту пору он еще не подозревал, что можно открыть не только океан, но и давно открытые страны. В частности, ему казалось, что о такой стране, как Китай, он знает самое главное: «В Китае и сам император, и все его подданные – китайцы…»

Оказывается, в Китае живут не только китайцы.

Во всяком случае, в деловой части Шанхая их почти совсем не видно. Здесь хозяин – международный капитал. Ну а императора-маньчжура народ прогнал еще в 1911 году.

Лучшее, что есть в Шанхае, – это, конечно, Банд-набережная. Каменные громады иностранных банков, оффисов упираются в грязную Вампу, по которой снуют катера и джонки. Перегруженные океанские суда медленно уползают из реки в море. На рейде иностранные крейсеры с развевающимися флагами. Моросит мелкий дождь. Поблескивают зеркальными стеклами автомобили дирек-

торов банков, менеджеров. Это «международный сеттльмент». Рядом французская концессия.

Зорге неторопливо направляется к Гарден-бриджу. Шанхай… Он наводнен иностранцами. Дельцы-биржевики, русские белогвардейцы, немецкие, американские, английские, французские коммерсанты, советники, эксперты. Резиденты империалистических разведок почти в открытую занимаются сбором сведений. В Вэйхавэе англичане устроили военно-морскую базу. Китай остается децентрализованным.

Встреча с помощником – радистом Максом Клаузеном. Это был плотный человек с широким открытым лицам. От всей его фигуры исходило добродушие, в незнакомой обстановке чувствовал он себя свободно, и вообще создавалось впечатление, что за свои тридцать лет Макс повидал немало. Так оно и было на самом деле.

Знакомство Клаузена с Рихардом Зорге состоялось в роскошном Катей-отеле, где останавливались богатые американцы. Вот как об этом рассказывает сам Клаузен: «Это была моя первая встреча с Зорге. Товарищ Зорге, по моему мнению, уже тогда был осторожным. Он задал мне несколько вопросов, на которые я должен был ответить, и только после этого, как я почувствовал, стал более откровенным со мною. «Итак, – сказал он, – мы сработаемся, конечно».

Перед Клаузеном стояла нелегкая задача: обеспечить организацию Зорге надежной радиосвязью. Для этого нужно установить радиостанции, обучить людей работе па передатчиках и наладить связь с Центром. Клаузен приехал в Китай на несколько месяцев раньше Зорге, а именно в марте 1929 года. Он успел обеспечить надежной связью Харбин и в самый ответственный момент советско-китайского инцидента на КВЖД оперативно передавал в Центр важные сведения.

Макс Клаузен недаром был рекомендован Рихарду как эксперт по связи. Прекрасный знаток своего дела, убежденный коммунист, он по собственной воле вызвался работать за рубежом.

Макс Готфрид Фридрих Клаузен родился в феврале 1899 года нa острове Нордштранде, у побережья Шлезвиг- Гольштейна. Отец его был бедный лавочник и механик по ремонту велосипедов. По окончании школы Макс сначала помогал отцу, а затем был отдан в ученье к кузнецу, по по вечерам занимался еще в ремесленной школе.

Макс любил технику и механизмы и очень увлекался изобретательством.

В 1917 году Клаузен был призван в армию и служил в германском корпусе связи, в одной из радиочастей на Западном фронте.

После демобилизации из армии в 1919 году Макс по просьбе отца возвращается домой и некоторое время работает у своего прежнего мастера-кузнеца. Этот мастер оказался коммунистом и немало способствовал развитию и укреплению коммунистических воззрений у молодого Клаузена. От него Макс узнал о Коммунистической партии Германии, о ее программе и действиях, о таких деятелях-марксистах, как Карл Либкнехт, Роза Люксембург, Клара Цеткин, Франц Меринг.

«Германия находилась в чрезвычайно тяжелом экономическом положении; число безработных превышало 6 миллионов человек. Правительство совершенно не знало, что делать. Я пришел к убеждению, что единственной доктриной, которая могла бы избавить германский народ от страданий, является коммунизм», – расскажет впоследствии Клаузен.

В 1921 году Макс уезжает в Гамбург и становится механиком на торговом судне линии Гамбург – порты Балтийского моря. В 1922 году он вступает в союз германских моряков, который был организован по инициативе коммунистической партии. В Гамбурге он часто слушал на митингах выступления Эрнста Тельмана. Вскоре по всей стране началась грандиозная забастовка механиков. Клаузен выразил свою солидарность и примкнул к забастовщикам. За участие в забастовке его арестовывают и сажают на три месяца в тюрьму. В последующие годы Макс Клаузен является активным борцом за улучшение социального положения моряков. Имя его становится известным на многих кораблях.

В 1927 году Клаузен побывал в Советском Союзе. Советское государство купило у Германии трехмачтовую шхуну, чтобы пополнить свой промысловый флот, охотившийся на тюленей. В составе экипажа шхуны был матрос Макс Клаузен,

Он увидел Мурманский порт, познакомился с советскими моряками. Видел их жизнь, их труд. Вернувшись в Гамбург, он подает заявление в Коммунистическую партию Германии.

В 1928 году Клаузену представилась возможность поехать в Москву. Это было его давнишней мечтой, и он с радостью согласился. В Москве Макс поступает на курсы радистов и по окончании их, в марте 1929 года, выезжает в Китай в качестве эксперта по радиосвязи. По документам он значился немецким коммерсантом. В поезде представительный немецкий коммерсант охотно знакомился с пассажирами. Это были японские деловые люди, французские дипломаты, английские журналисты. Из Маньчжурии он на пароходе добрался до Шанхая.

И вот моряк на суше… С чего начать?..

Клаузен должен был найти для себя подходящую квартиру и развернуть радиостанцию. После долгих поисков Максу удалось снять в спокойном районе города большую комнату на втором этаже за сорок долларов. Хозяйке дома мадам Борденг он представился как немецкий коммерсант, недавно приехавший из Германии. Комната оказалась не совсем удобной для работы. Гораздо удобнее были бы две чердачные комнаты над ним, но там жила какая-то женщина, некая Анна.

Макс решил во что бы то ни стало занять верхние комнаты. Он предложил хозяйке хорошую плату за них и объяснил свое желание переселиться в чердачное помещение тем, что не привык к жаркому климату, а наверху ему будет прохладней. Предложение немца было очень выгодным, и хозяйка твердо обещала освободить для него комнаты третьего этажа. Однако Анна разрушила все ее планы. Она наотрез отказалась освободить комнаты, заявив в резкой форме, что за квартиру платит аккуратно и у хозяйки нет оснований отказывать ей. У Макса не было времени ждать, когда кончится вся эта канитель, и он пошел сам к несговорчивой госпоже. Он вежливо предложил ей поменяться помещениями, при этом разницу в квартирной плате брал на себя. К удивлению Макса, госпожа Анна очень рассердилась и с возмущением отвергла все его предложения. Макс испытывал досаду. Вот еще… Не все ли равно этой женщине, на каком этаже жить? Его-то комната гораздо лучше чердака, все- таки он платит за нее сорок долларов.

Однако глупо было бы настаивать, и Макс учтиво сказал, что пусть фрау Анна все же подумает о его предложении, а завтра он опять к ней зайдет.

Но Клаузену пришлось еще не раз подняться на третий этаж к упрямой фрау, прежде чем та согласилась поменяться комнатами. Видно, ее заинтриговал этот чудак немец, который так настойчиво обеспечивал себе прохладу. Анна переехала в его комнату на втором этаже.

Макс переселился на чердак и немедленно приступил к конструированию коротковолнового приемника. Он предпочитал самодельный приемник купленному в магазине. Если такой приемник выходил из строя, сразу было видно, где дефект.

Вечерами он иногда заходил к «фрау Анни» засвидетельствовать свое почтение и выпить чашечку чая. Молодая женщина нравилась ему все больше и больше. Она была простодушна и естественна, искренне смеялась его шуткам. Они становились добрыми друзьями. Встречи, длительные беседы, прогулки по тихим улочкам стали потребностью. Макс понял, что они друг в друге очень нуждаются и друг без друга уже не могут обойтись. Он решил жениться на Анне.

В самый разгар работы, когда нужно было выехать в Кантон, Макс заявил Рихарду: «Я женюсь!» Безмерно удивленный, Рихард сдержался, ибо знал: с любовью не шутят, если она обрушивается на вас даже в Шанхае. Так как разведчик в подобной обстановке, при выполнении боевого задания, не имеет права совершать подобные шаги без разрешения начальства, Макс поставил обо всем в известность Зорге и просил его совета.

Рихард пожелал встретиться с Анни (так Клаузен называл свою невесту). Встретились в ресторане «Астория». После безобидной беседы Рихард пригласил Анни на танец.

Что было известно о ней? Русская. Анна Матвеевна Жданкова. Родилась 2 апреля 1899 года в Сибири. Когда ей исполнилось три года, овдовевший отец отдал ее «на воспитание» купцу Попову. У купца прожила четырнадцать лет. Жизнь была тяжелая. Аню превратили в домашнюю прислугу. Таскала дрова, расчищала в морозы двор, занесенный снегом.

В 1918 году волею судеб девятнадцатилетняя Анна была заброшена в Китай и неожиданно для самой себя стала эмигранткой.

Анна понравилась Зорге. Он был достаточно проницательным, чтобы сказать: Макс сделал удачный выбор. Однако предупредил Макса, чтобы он не говорил ей, чем они занимаются.

Бытовая сторона жизни не заслоняла главного: работы. А она требовала большого напряжения, беспрестанных поездок по городам страны.

Незаменимым помощником Клаузена в организации радиосвязи был Константин Мишин.

Судьба Константина Мишина весьма примечательна как судьба русского эмигранта. Бывший белый офицер, он в 1918 году уехал из России и поселился в Шанхае. В первые годы ему жилось там очень трудно. Он испробовал множество разных профессий, с мандолиной в руках ходил по улицам и ресторанам Шанхая, зарабатывал себе на хлеб игрой и пением. Много лет был офеней – торговал вразнос перочинными ножами, медными кольцами, ногтерезками, бритвами и другим мелким товаром. Он исколесил всю Маньчжурию, Северный и Южный Китай, хорошо изучил жизнь страны, научился разговаривать по-китайски, по-английски и по-японски. Жизнь бродячего торговца была очень беспокойной и трудной, но она давала возможность как-то сводить концы с концами, содержать семью. Целыми днями без пищи, летом под знойными лучами солнца, зимой, коченея от мороза, бродил Мишин со своим коробом. В результате такой жизни здоровье его сильно пошатнулось – он заболел туберкулезом.

Все эти годы он глубоко прятал свою боль и тоску по родине. Его идеи и идеалы были давно разбиты, душа пребывала в смятении. Большевиков он боялся, но и возврат к старому считал маловероятным.

Как-то под Новый год в кругу одной компании его спросили, что он думает о будущем России. Мишин сердито ответил: «Не берусь гадать – ремесло гадальщика становится все более затруднительным».

Втайне он мечтал о возвращении в Россию, но боялся и сам сознавался себе в этом. Однажды он встретил человека, который предложил ему работать на Советский Союз. Мишин без колебаний согласился. Вот как отзывался потом о Мишине Макс Клаузен:

«Мишин, по моему мнению, был очень честным человеком и очень старался работать для нас. Но возвращаться в Советский Союз он не решался, так как не имел представления об условиях жизни там, не знал, как к нему отнесутся».

Но Зорге ясно сознавал: без помощи людей, хорошо знающих обстановку, успеха не добиться. Такими людьми были японские и китайские журналисты. Он быстро сдружился с иностранными журналистами, аккредитованными в Шанхае, свел знакомства с немецкими военными советниками в нанкинских войсках.

Все пристальнее следил он за деятельностью специального корреспондента газеты «Осака Асахи» японца Одзаки Ходзуми. Недавно Одзаки поместил в своей газете статью, в которой писал: «Возмутительное объявление в шанхайском парке «Китайцам и собакам вход воспрещен» снято, но подлинными хозяевами здесь по-прежнему остаются англичане». Как удалось выяснить, Одзаки связан о одной из китайских студенческих групп, настроенной прогрессивно, печатает под псевдонимом статьи, разоблачающие захватническую политику иностранных держав в Китае.

Через знакомую журналистку Зорге выразил желание встретиться с Одзаки. Японец оказал, что будет рад встрече.

Позже Зорге даст оценку своему новому другу:

«Одзаки был моим первым и наиболее ценным помощником… Наши отношения, как деловые, так и чисто личные, всегда оставались превосходными. Он добывал самую точную, полную и интересную информацию, которая когда-либо поступала ко мне из японских источников. Сразу же после знакомства я близко подружился с ним».

Обычно Рихард встречался о Одзаки па Гарден-бридж. Затем они усаживались в автомобиль и уезжали в какой-нибудь парк, подальше от китайской полиции.

У них было о чем поговорить, что сообщить друг другу. Они рассуждали о внешней политике чанкайшистского правительства к о его армии, о перемещениях в верховном военном командовании, о том, какие слои и классы поддерживают нанкинский режим, о зависимости этого режима от Англии и Америки. Одзаки понял: Зорге, так же как и сам Одзаки, друг китайского народа, он представляет некие силы, противостоящие империализму. Этого было достаточно.

В шанхайские вечера по просьбе Рихарда Одзаки часто рассказывал о себе.

Родился он в Токио 1 мая 1901 года в семье журналиста Одзаки Хидетаро. Отец был образованнейшим человеком. Он гордился своей принадлежностью к старинному роду. Все его предки из рода в род были старшинами села Нисисиракава в префектуре Гифу и пользова- лись дворянской привилегией носить фамилию и два меча. Самой драгоценной реликвией в семье была родословная книга.

Село Нисисиракава, расположенное в живописной местности, считалось старейшим населенным пунктом страны. Горы, покрытые лесом, быстрая речка, синтоистский храм, притаившийся в тени деревьев. Село числилось в земельных реестрах со времен императора Хидейоси и само по себе являлось уже некоторой достопримечательностью. Это был кусочек старой Японии, где сохранились в первозданной чистоте все обычаи народа.

Хидетаро с детства увлекался поэзией и украдкой писал стихи, подражая японским классикам. Но отец хотел, чтобы он стал лекарем. Выполняя волю отца, Хидетаро шестнадцатилетним юношей приезжает в Токио и начинает изучать медицину. Но тайная страсть к поэзии не дает ему покоя.

Он пишет стихи и печатает их под псевдонимом Сирамидзу. Стихи замечают, и Хидетаро вопреки воле отца целиком отдается литературе и становится поэтом и журналистом. Он возглавляет солидный журнал «Современная молодежь» и сам много печатается в различных изданиях, изучает китайскую поэзию и в совершенстве овладевает китайским языком.

Вскоре пришла и любовь. Кита владела небольшим пансионом в нескольких минутах ходьбы от редакции «Современной молодежи». Хидетаро стал одним из ее жильцов. Она была вдовой, отличалась веселым, общительным характером, и молодой литератор обратил на нее внимание.

Они полюбили друг друга. Род Киты был не менее почтенным, чем род Хидетаро, – она была дочерью сельского старшины из семьи потомственных вассалов дома Токугава. (Это также имело немаловажное значение в его решении жениться на Ките.)

В пятнадцать лет Киту выдали замуж за самурая Курогаву, который занимал пост начальника местного полицейского управления и старшего полицейского инспектора в префектурах Гумма, Фукусима, Акита и дослужился до чина главного секретаря префектуры Сига. Вскоре он умер от болезни сердца, и Кита осталась с двумя детьми на руках почти без средств к существованию. Родственники мужа помогли ей открыть пансион в Токио…

Когда Ходзуми исполнилось пять лет, его отца назначили редактором газеты «Тайван Ници-Ници Симбун». Семья переехала в город Тайхоку на остров Тайвань, Гористый остров, покрытый рощами камфарного лавра, стал колонией Японии в результате ожесточенной японо-китайской войны. Населяли его главным образом китайцы, которые ненавидели захватчиков и на каждом шагу оказывали им сопротивление.

Окончив в 1913 году начальную школу, Ходзуми поступает в Тайбейскую среднюю школу, которая непосредственно подчинялась тайваньскому генерал-губернатору.

Основное внимание в этой школе уделялось развитию индивидуальности, формированию личности и воспитанию духа учености. В школе обучали английскому языку и европейским манерам.

Изо дня в день Ходзуми приходилось наблюдать острые противоречия между поработителями и порабощенными. Позже он писал в своих показаниях: «Среди японцев в колонии преобладали люди жестокие и крайне грубые. По отношению к тайваньцам они вели себя исключительно бессердечно. Детям присуще чувство гуманности и сочувствия, и, видя, как обманывают людей, я не мог оставаться равнодушным».

В этот период своей жизни Одзаки Ходзуми увлекается идеями либерального гуманизма. Но особенного интереса к социальным проблемам Японии он еще не проявляет.

Тринадцать лет провел на этом острове Ходзуми. Завоеватели силой согнали китайских крестьян с земли, в принудительном порядке заставили работать на плантациях. Рис, чай, сахарный тростник, цитрусовые – все вывозилось в метрополию. Здесь царил неприкрытый произвол.

«Притеснения и насилия со стороны японских властей по отношению к порабощенному местному населению вызвали у меня первые сомнения…» – таково впечатление Одзаки от тайваньского периода жизни. Сомнения не рассеялись и тогда, когда Ходзуми, окончив среднюю школу, отправился в метрополию.

В Токио Ходзуми приехал в 1919 году. Ему повезло: он выдержал конкурс в Первый колледж Итико, лучший в стране, куда принимали только наиболее способных. Этот колледж открывал путь в Токийский университет. Одзаки интересовала литература, и он выбрал литературное отделение колледжа, где основным иностранным языком считался немецкий. Восемнадцатилетний юноша увлекся историей отечественной литературы. Он догадывался, что история литературы тесно связана с социальной историей японского общества, хотя этому в колледже не учили. Для преподавателей колледжа литература существовала как бы сама по себе, в отрыве от социальных потрясений: был великий японский поэт Цураюки, был великий драматург Тикамацу, были романисты Сайкаку и Бакин, был поэт-эстет Басё. Но Одзаки понимал, что каждый из них являлся выразителем социальных идей своего времени, они жили в мире больших социальных страстей, потому и стали историческими личностями в японской культуре. История непрерывна, как непрерывен род человеческий, и она каждый день порождает своих героев.

Известие о победе в России Великой Октябрьской социалистической революции вызвало у Ходзуми, как и у миллионов японцев, прилив энтузиазма. Один рабочий из города Сэндай выразил свое отношение к революции в России так: «Я постоянно твердил детям: современный мир так устроен, что бедному человеку никогда не будет хорошо. Он должен терпеть и совершенствовать свое мастерство, чтобы обеспечить себе жизнь. Но вот в России, подобно вихрю, поднялась революция, и в одно мгновение рабочий оказался хозяином мира. Я был в восторге».

Под влиянием Октября произошло первое общеяпонское выступление трудящихся в 1918 году, вошедшее в историю под названием «рисовых бунтов». В нем приняли участие десять миллионов человек. Студенты Токийского университета создали марксистское Общество пробуждения. Когда в 1923 году милитаристы попытались создать в университете Васэда Общество по изучению военных проблем, студенты дали бой военщине, к ним присоединились студенты Токийского университета. Повсюду висели плакаты: «Мы не станем орудием военщины!» Милитаристам не удалось провести учредительный съезд. Председателя собрания Аояги встретили выкриками: «Милитаристская собака!», «Убийцы!» В лицо заместителю военного министра Сиракава студенты бросили гневные слова: «Наши собратья заплатили кровью за свои ордена!», «Генерал на костях десятков тысяч погибших!» Съезд был сорван. Расправа правительства над революционно настроенными рабочими и крестьянами во время великого землетрясения 1923 года вызвала у Ходзуми жгучий протест, желание бороться на стороне угнетенных.

fe это время Одзаки уже учился в университете. О том периоде своей жизни он расскажет позже так: «Когда летом 1923 года были проведены первые аресты членов Японской компартии, я уже учился в университете. Тогда я жил в районе Васэда, и мне много раз доводилось слышать про арестованных по этому делу профессоров университета М. Сано, Ц. Иномата и других. И это не могло не вызвать у меня симпатий к ним…

После убийства десяти активистов молодой Японской компартии и зверской расправы с лидером синдикалистов С. Осуги (был убит с женой и ребенком) последовали новые акты насилия и репрессии против социалистов и корейцев… Этот год стал для меня переломным. Я решил заняться серьезным изучением социальных проблем».

Да, это был страшный год для Японии. 1 сентября обширный район Токио – Иокогамы был разрушен землетрясением невиданной силы. Так как пострадали электросеть и газопроводы, то возникли пожары. Токио пылал. В рабочих районах погибло свыше ста пятидесяти тысяч человек. Эти районы превратились в дымящиеся развалины, повсюду валялись трупы. Правительство, пользуясь всеобщей паникой, решило разделаться с компартией и профсоюзами. По радио был передан приказ: «Корейцы, китайцы, социалисты, жулики, хулиганы и проходимцы чинят грабежи и поджоги. Приказываю повсеместно принять строгие меры». «Строгие меры» были приняты: во время погромов погибло три тысячи корейцев, руководителей профсоюзов и коммунистического союза молодежи закалывали штыками прямо в полицейских участках.

После окончания университета Одзаки решил продолжить образование и поступил в аспирантуру. Да, он задумал посвятить себя целиком общественным наукам. Здесь хорошим учителем оказался ассистент экономического отдела И. Омори, увлекавшийся историческим материализмом. И если до этого Одзаки видел основную силу общественного развития в различного рода теориях, идеях, в деятельности сверхиндивидуального сознания выдающихся личностей, то исторический материализм открыл ему глаза: он стал понимать историю общества как историю борьбы классов: идейные мотивы вызваны материальными причинами; подлинные творцы истории – массы.

Одзаки испытал подлинное потрясение, соприкоснувшись с этими великими идеями. Жадно читает он «Капитал» Маркса, работы В. И. Ленина – «Империализм как высшая стадия капитализма», «Государство и революция». Свое новое знание молодой аспирант прикладывает к истории своей родины Японии. Японский капитализм на глазах стремительно перерастает в свою последнюю стадию – империализм. Повсюду Одзаки видел грозные признаки: у монополистического капитала были два зловещих крыла – концерны Мицуи и Мицубиси, эти монополистические объединения захватили почти всю горнодобывающую, электротехническую промышленность, морское судоходство, железные дороги, банковское дело. Появились другие концерны и компании. Концентрация банковского дела, образование финансового капитала, вывоз капитала, связь и сращивание концернов с государственным аппаратом страны. Одзаки, например, знал, что графы Сайондзи, игравшие большую роль при императорском дворе, были тесно связаны с концернами Сумимото и Мицуи. Каждый концерн имел своего представителя в высших правительственных кругах.

В Японии в эти годы действовали три крупные организации ученых-марксистов: Институт обследования промышленного труда, Общество науки нового подъема, Институт международной культуры. Каждая из этих организаций издавала свои журналы. Одзаки с жадностью набрасывался на них. В журнале «Интанасёнару» печатались переводы ив журнала «Коммунистический Интернационал», бюллетеня «Инпрекор», газеты «Правда», публиковались статьи о революционном движении в Германии, о революции в Китае; здесь выступал Катаяма Сэн. Одзаки продолжал совершенствоваться в немецком. Помимо Советского Союза, в нем жил интерес к Германии. Из Германии приезжали молодые японцы, окончившие Берлинский, Гейдельбергский, Лейпцигский университеты, где они изучали марксистскую теорию. Они рассказывали о гамбургском восстании 1923 года, когда рабочие под руководством компартии близки были к победе, о вожде этого восстания Эрнсте Тельмане. Газеты сообщали, что основатель Компартии Японии и один из руководителей Коминтерна, Катаяма приехал из Москвы в Шанхай на совещание японских коммунистов.

Ходзуми Одзаки считал себя марксистом, коммунистом по убеждениям. Но шел он в одиночку. Он учился, познавал законы классовой борьбы. «Мои взгляды эволюционировали от гуманизма к коммунизму, и в 1925 году я стал коммунистом…» Это и верно и неверно. Правда, он вступает в профсоюз, вечерами посещает «Токийский клуб социальных проблем», сотрудничает в профсоюзной печати под псевдонимом Кусано Генкити. Но это лишь начало. Путь еще не определился. Одзаки кажется, что журналистика и есть главное оружие его борьбы за справедливое переустройство мира. Был ли он в ту пору знаком с коммунистами? Да. Еще во время учебы в Первом токийском колледже он сдружился с неким Фуюно, который позже сознался ему, что является членом Компартии Японии. Фуюно долго приглядывался к Одзаки, они вели беседы на политические темы. Потом стали переводить с немецкого на японский работы Маркса и Энгельса. Этот Фуюно и вовлек Ходзуми сперва в левый профсоюз японского совета профсоюзов «Хёгикай», а потом посоветовал вступить в компартию. Одзаки задумался. Он посещал собрания и вынужден был сознаться, что не в состоянии понять, что же происходит в профсоюзах: «Хёгикай» был боевой организацией, руководил забастовками, во главе его стояли коммунисты. Но опорой этой организации в основном были рабочие мелких и средних предприятий. На крупных предприятиях профсоюзами заправляли реформистские социал-предатели из Японской федерации труда, которые старались противопоставить профсоюзы компартии. Разгромленная в 1923 году, компартия была недавно восстановлена. И здесь свили гнездо «левые» оппортунисты, выражавшие взгляды мелкобуржуазной интеллигенции: они требовали размежеваться с профсоюзным движением. Одзаки чувствовал, что не в состоянии во всем этом разобраться, а он любил ясность во всем. Возможно, в конце концов с помощью Фуюно он разобрался бы в сложностях внутрипартийной борьбы, но вновь начались массовые репрессии, Фуюно попал в тюрьму Мацуяма, где вскоре и умер от побоев и голода.

Одзаки снова остался один. Сперва он работал в газете «Токио Асахи» в отделе науки, где обслуживал радио, потом перешел в китайский отдел газеты «Осака Асахи».

В городе Осака в 1927 году Ходзуми женился на Эйко Хироси. Она писала стихи и печатала их в журнале «Цветы сердца». Работала в книжном магазине. Сидя на циновке в своей маленькой квартире, молодожены читали классиков. Взволнованный, немного печальный голос Эйко:

Когда ночь темна, Когда тучами все сплошь Небо застлано,

Где же знать мне, что вверху Звезды блещут, как всегда?

Ее любимый поэт Цураюки. Под впечатлением этих тихих вечеров и стихов они дали друг другу клятву. Позже, в камере смертников, Ходзуми напишет Эйко: «Помнишь ли ты слова клятвы, какую мы дали друг другу, начав жизнь вместе? Смысл их был не только в том, что мы стойко будем переносить все трудности, какие выпадут на нашу долю. Он был в другом. В глубине души я догадывался, в каком направлении пойдет моя жизнь. Мне предстояли тяжкие испытания, и в спутницы себе я брал Эйко, которая еще ничего про это не знала…»

Одзаки пока искал себя. Но был твердо уверен: рано или поздно он найдет дело, достойное всей его жизни.

Для того чтобы успешно бороться, нужно быть вооруженным. Самое острое и действенное оружие – знание. Ты должен знать очень много. Кроме того, ты должен стать специалистом в какой-то одной области. Такая область для Одзаки – Китай, его культура, его проблемы, его внутреннее и международное положение.

События, происходившие в Китае за последние годы, приковывали к себе внимание всего мира. В марте 1925 года в Пекине умер вождь китайской революции Сунь Ят-сен. Последними его словами были: «Спасти Китай!..» От кого? От внутренних распрей? Да. И не только. Два месяца спустя после смерти Сунь Ят-сена полиция «международного сеттльмента» расстреляла мирную китайскую демонстрацию в Шанхае. Это вызвало небывалый подъем национально-революционного движе- ния. Началась революция 1925-1927 годов. Она потерпела поражение. Этим воспользовалась японская военщина: в 1928 году Япония оккупировала Шаньдун. Под давлением агрессивных японских кругов нанкинское правительство разорвало отношения с Советским Союзом и вступило на путь антисоветских провокаций в Маньчжурии, китайские милитаристы пытались захватить КВЖД, но получили вооруженный отпор со стороны СССР.

В конце 1928 года Одзаки был послан специальным корреспондентом газеты «Осака Асахи» по Китаю. Отправился он сюда с женой Эйко и дочерью Йоко, обосновался в Шанхае. Семья занимала крошечную квартиру. «Тогда я был еще молод и с величайшим уважением прислушивался в Шанхае к разговорам о китайской революции, – скажет он позже. – Шанхай был для меня своего рода ретортой всей революции. Тут было видно как на ладони, к чему ведет превращение Китая в колонию и полуколонию. Здесь можно было достать самую разнообразную литературу левого направления, и это было прекрасно. У меня создавалось ощущение, будто перед моими глазами раскрывается реальная картина мирового революционного процесса».

Шанхай был наводнен иностранцами. Так называемый «международный сеттльмент» тянулся по берегу Хуанпу почти на десять километров. Западную часть Шанхая занимала французская концессия. Здесь, на широких проспектах, под сенью платанов прятались французские банки. Американский капитал обосновался на шумном Нанкинлу, мало чем отличающемся от больших торговых улиц американских городов. Кстати, застройка набережной по Хуанпу была целиком скопирована с нью-йоркских набережных. Шанхай называли городом международного грабежа Китая. Политически здесь главенствовали американцы. По реке сновали десятки белых американских канонерок, на рейде дымили крейсеры, набережная почти всегда была запружена пьяными американскими матросами в белых пикейных шапочках. Американский, английский, французский сеттльменты… Миллион иностранцев. Они осуществляют полное самоуправление, у них свои войска, своя полиция, свой муниципалитет.

Одзаки под впечатлением всего увиденного пишет статьи не только в газету, от которой аккредитован, нои тайно сотрудничает в левом журнале «Литература масс», подписывая свои хлесткие политические памфлеты, разоблачающие японскую военщину в Китае, псевдонимом «Осаки».

Одзаки тридцать лет. Он полон сил, энергичен, предприимчив. Чтобы снабжать свою газету интересным, злободневным материалом, он должен общаться с целым сонмом иностранных журналистов, обмениваться с ними информацией. Таков уж неписаный закон международной газетной братии. Одзаки – тонкий знаток Китая, Японии, Юго-Восточной Азии, великолепно владеет и немецким и английским языками. Вот почему каждый старается завести с ним знакомство.

Перед журналистом Одзаки был живой Китай, и он жадно вбирал в себя новые впечатления. Он внимательно прочитывает все газеты, подвергает прочитанное тщательному анализу и делает свои выводы о политической действительности.

В Шанхае царил белый террор. Англия, Америка, Франция, Япония и Италия стояли за спиной китайской контрреволюции, они спровоцировали гоминдан на открытое массовое уничтожение рабочих и крестьян.

В Шанхае Одзаки познакомился с Лу Синем, который принимал активное участие в помощи жертвам революции. 19 сентября 1930 года Одзаки присутствовал на пятидесятилетнем юбилее великого писателя. Маленький Лу Синь, одетый в шелковый китайский костюм кремового цвета, оживленно беседовал с иностранными гостями, и Одзаки приходилось иногда быть его переводчиком.

Таков был новый помощник Зорге. Как понимал Рихард, Одзаки был последовательным антифашистом, патриотом своей родины. Он твердо считал, что путь внешней экспансии приведет Японию к гибели.

Вскоре они установили, что по многим вопросам сходятся во взглядах. Зорге был искренне рад, что наконец-то встретил человека, который поможет ему глубоко изучить дальневосточные проблемы, Китай, Японию. А так как Одзаки всегда искал единомышленников, то, в свою очередь, был счастлив обрести нового друга, знатока западных проблем. Обладающий большим чувством юмора Одзаки импонировал Рихарду.

Прямой, добродушный, он был лишен той своеобразной утонченности манер, какой славится Восток. Он

был просто человеком без всякой «этнографии», высокообразованным, отрешенным от национальных предрассудков, считающим, что «люди хоть и различаются по обычаям, но природа их одна» и что каждый народ вносит свое в сокровищницу культуры. Он уже давно все взвесил и оценил. Он никогда не смеялся над обычаями, считая их явлением историческим, обусловленным всем ходом развития того или иного народа. Человечество освобождается от обрядности постепенно. Одзаки был добрым семьянином, любил своих кодомо – дочь Йоко и маленькую жену Эйко. Зорге сразу понял, что столкнулся с человеком далеко не заурядным, сложным, обладающим твердым и цельным характером.

Сперва они широко обменивались информацией, а потом почувствовали, что встречаться сделалось потребностью. Если Одзаки поражала эрудиция Рихарда, то Зорге дивился ясности мышления своего японского друга. Одзаки горячо любил Японию и эту любовь пытался привить Рихарду. Любил, поэтому и тревожился за ее судьбу.

Дзайбацу – крупнейшие концерны, господствовавшие в стране, клика милитаристов неуклонно втягивали Японию в большую войну, вынашивали планы нового передела мира и создания обширной японской колониальной империи с включением в нее Китая, всей Юго-Восточной Азии, Советского Дальнего Востока. Они хотели владычествовать в Тихом и Индийском океанах. История Японии была насыщена войнами: японо-китайская война 1894-1895 годов, русско-японская война 1904-1905 годов, интервенция на Советском Дальнем Востоке в 1918 году, стоившая Японии один миллиард иен, интервенция в Китае в 1927-1928 годах, предпринятая генералом Танакой…

Одзаки знал все слабости Японии: узкая, недостаточно развитая экономика, техническая отсталость, нехватка ресурсов, экономическая зависимость от иностранных государств; машиностроение и станкостроение в зачаточном состоянии; полуфеодальные отношения не только в экономике, но и в политической жизни…

К чему, например, может привести столкновение Японии с Советским Союзом? К быстрому краху! Война с Китаем также истощит ее ресурсы. Одзаки не верил в военное счастье своей родины, он считал путь войны для нее гибельным. Конечно, могут быть частные, временные успехи. Но что из того? Конечный результат один: катастрофа, бессмысленная гибель сотен тысяч людей. Ни один народ не имеет права паразитировать за счет другого народа.

В своих статьях Одзаки аргументированно разоблачал политику иностранных держав в Китае. В любых случаях он пророчил Японии поражение, считал экспансионистскую программу дзайбацу и милитаристов безумием.

Впервые Зорге и Одзаки встретились в октябре 1930 года. Тогда Одзаки еще не подозревал, с кем свела его судьба. Зорге представился как «Джонсон». Оба они значились газетчиками, оба были заняты изучением проблем современного Китая. Кроме того, встречаясь с собратом по перу немцем и обмениваясь с ним информацией, Одзаки получал дополнительную практику, разговаривая на немецком. Ум Зорге, его эрудиция, проницательность при анализе международных событий сразу же покорили японца. Позже Одзаки все же стал догадываться кое о чем: во всей деятельности Зорге был некий уклон, сотрудничество в сельскохозяйственной газете, по всей видимости, было лишь прикрытием. Кого представляет этот «Джонсон»? Во всяком случае, он так же люто ненавидит милитаризм, как и сам Одзаки.

Одзаки писал:

«Я относился с интересом и к положению, которое занимал Зорге, и к нему самому как к человеку. Я не столько обменивался с ним мыслями, сколько прислушивался к его суждениям о той информации, с какой я его знакомил. С не меньшим интересом я выслушивал его мысли по внутренним вопросам. Он никогда не вымогал из меня информации по конкретным вопросам и не давал мне заданий».

Три года жизни в Китае… Чем они были наполнены?

Организационной работой. Бесконечными поездками. Встречами. Изучением страны. Как известно, Рихард Зорге считал обязательным для разведчика знание языка, быта, истории, экономики, внутриполитического и внешнеполитического положения той страны, где приходится работать. Без таких знаний разведчик глух и слеп, оторван от той реальной почвы, где развертывается драма политических и экономических отношений. Оказавшись в Китае, он сразу же занялся этим.

«В течение трех лет пребывания в Китае я изучал его древнюю и новую историю, его экономику и культуру, провел широкие исследования политики этого государства».

И конечно же, овладел несколькими диалектами китайского языка. Изучал японский язык. Он любил повторять слова Маркса: «Иностранный язык есть оружие в жизненной борьбе». Он словно предчувствовал, что все это может пригодиться в будущем. Его чемоданы были до отказа набиты научными материалами о Китае. В кругу китайских журналистов он цитировал стихи древнего поэта Ли Сянь-юна: «Я исходил страну из края в край… Давно я не был дома, но, как встарь, не знают роздыха копье и щит…»

Зорге много размышляет о древней, новой и новейшей истории Китая. Ему хочется постичь дух этой удивительной страны, ее традиции.

Часами простаивает он у древних многоярусных пагод, полуразрушенных стен. И тогда он попадает под обаяние безграничности азиатских пространств и бесконечности времен, которые тяжелой медлительной поступью прошли по лессовым равнинам и диким нагорьям.

В бесконечной истории Китая было многое: было Иньское царство, была Чжоуская эпоха, были великие династии Хань, Суй, Тан, Сун; были периоды Троецарствия и время Пяти династий, были крупные феодально- бюрократические государства так называемых гегемонов Цинь, Ци и других. Было нашествие гуннов и более чем столетнее владычество монголов, было долгое-долгое маньчжурское владычество. Были великие крестьянские восстания «краснобровых», «желтых тюрбанов». И многие, из восстаний завершались победой. После завоевания столицы вожди восставших крестьян создавали новую династию, а потом шли на сговор с помещиками и провозглашали себя царями, императорами. Так случилось с вождем крестьян Лю Баном, так поступил выходец из крестьян Чжу Юань-чжан, основавший династию Мин.

Была примечательная история тайпинов в новое время. Вождь восставших крестьян Хун Сю-цюань объявил себя живым богом, братом Христа.

Этот «живой бог» был ярым националистом. От утопического крестьянского коммунизма вожди тайпинов после первых побед быстро отказались, переродились в феодальных прислужников, предали крестьянство, убили верного народного вождя Ян Сю-цина.

От всех великих государств, которые всякий раз возникали словно бы заново, остались внушительные зубчатые стены, полуразрушенные временами храмы и пагоды, развалины исчезнувших городов…

Зорге старался уловить закономерности в истории Китая. История Китая как бы «пульсировала»: Китай как государство то возникал на обломках былых империй, то вновь распадался на ряд удельных княжеств и владений.

Это были научные занятия под свист пуль.

В Шанхае, в общественном парке, есть памятник немецким морякам, погибшим во время тайфуна в устье Янцзы, – бронзовый обломок мачты. Здесь, у памятника, очень часто Зорге встречался с Одзаки. Однажды, в августе 1931 года, Ходзуми пришел сильно встревоженным. «Я должен поставить вас в известность о кое- каких обстоятельствах, – сказал он. – Назревает новая авантюра: генералы Чжан Цзин-хой и Чжан Сюэ-лян задумали продать Маньчжурию японской военщине. Я обеспокоен. Если японская армия перережет линию КВЖД, может произойти столкновение с Красной Армией СССР». Эти сведения Одзаки получил от своих друзей, связанных с японским командованием. Одзаки считал, что агрессивный замысел японской военщины следует предать широкой гласности, дабы сорвать преступный план. Зорге был потрясен. Заняв Маньчжурию, японские войска выйдут к границам СССР! Сообщение следовало проверить по другим каналам, но Рихард знал, что Одзаки осведомлен лучше кого бы то ни было. На правах иностранного корреспондента, представляющего и американские газеты, Зорге попытался установить, как отнесутся США к предполагаемому вторжению. Ведь американцы организовали в Маньчжурии компанию по разработке каменного угля, строили радиостанции, собирались строить радиозавод, поставляли оборудование. К его удивлению, американцы не проявляли никакого беспокойства. Так же невозмутимы были и англичане. Оценивая этот факт, американский публицист Дж. Марион говорит: «Мы стали содействовать усилению японцев или, во всяком случае, тщательно воздерживались от всякого вмешательства в их агрессивные действия, направленные против Китая… Это была, по существу, та же политика умиротворения, какую проводили англичане в черные дни правления Невилла Чемберлена».

«Зорге сказал мне, что он хотел бы послать в Маньчжурию подходящего человека, который ознакомился бы с обстановкой на месте, и попросил меня подобрать такого человека. Я порекомендовал ему такого человека, и после того, как они обо всем договорились, этот человек дважды побывал в Маньчжурии. Добытую им информацию я передавал Зорге, потом брал на себя работу по ее проверке». Так началось сотрудничество Одзаки и Рихарда Зорге.

Благодаря своевременной информации акт японской агрессии не явился неожиданностью для Советского правительства. Определенные круги США и Англии злорадствовали, предвидя советско-японский конфликт. Дипломатические отношения с Китаем хоть и были разорваны, но Советский Союз не мог спокойно следить за развертыванием японской агрессии в Маньчжурии: за первой акцией могла последовать вторая. Руководствуясь чувствами бескорыстия и дружбы по отношению к китайскому народу, Советское правительство решило восстановить дипломатические отношения с Китаем, ибо отсутствие нормальных отношений между двумя державами широко использовалось японскими империалистами.

Захват Маньчжурии японцами начался 18 сентября 1931 года. Были оккупированы Мукден, Чанчунь, Гирин, Цицикар, Харбин. Войска Чжан Сюэ-ляна сопротивления не оказали. Чан Кай-ши по-прежнему проводил капитулянтскую политику. Когда состоялся поход в Нанкин шестидесяти тысяч студентов, потребовавших организовать отпор захватчикам, Чан Кай-ши расстрелял демонстрацию. В марте 1932 года японцы провозгласили «самостоятельное государство» Маньчжоу-го. «Премьером» этого «самостоятельного государства» стал предатель генерал Чжан Цзин-хой.

В это беспокойное время Зорге и его помощники находились на переднем крае событий. Макс Клаузен и Мишин поехали в Кантон, чтобы оттуда установить радиосвязь с Владивостоком.

В Кантон пришлось взять самый мощный передатчик, который хранился у Мишина. Передатчик полностью разобрали и уложили детали между своими вещами в шести чемоданах таким образом, чтобы их не обнаружили при таможенном осмотре, так как перевозка радиоаппаратуры была запрещена. Громоздкое динамо спрятать не могли и везли как оборудование для фотолаборатории, которую, по легенде, они должны были открыть в Кантоне.

Отправляясь в Кантон, Макс сказал Анне, что едет по делам фирмы и постарается вернуться как можно быстрее.

Путь в Кантон лежал через Гонконг.

Гонконг поразил Макса живописными красными холмами, у подножия которых раскинулись белые дома и утопающие в зелени виллы города Виктории. Широкий пролив, отделяющий остров от пирса на материке, был усеян многочисленными судами – пароходами, джонками, английскими крейсерами; среди них сновали сампаны, шлюпки и катера.

Это был сказочный остров, прославленный в многочисленных песнях моряков всех стран мира. В свое время мечтал увидеть его и молодой матрос Макс Клаузен. И вот он лежал перед Максом как на ладони в ослепительных лучах солнца.

Гонконг – мощная военно-морская база Британской империи, ворота Англии в Китай. Напротив Виктории, через пролив, находился Коулун, который соединялся железной дорогой с китайским городом Кантоном. До Кантона решили ехать не пароходом, а поездом, что значительно быстрее.

В таможне Коулуна работали английские служащие, которые тщательно осматривали всех пассажиров. Добродушный на вид немецкий коммерсант не вызвал никаких подозрений, и таможенник не стал слишком строго осматривать его чемоданы. Он полюбопытствовал только насчет динамо-машины. Клаузен сказал, что купил ее в Шанхае и везет для своей фотолаборатории в Кантон, чтобы иметь больше света. Ответ, по-видимому, вполне удовлетворил чиновника, и он пропустил Макса.

Кантон, крупнейший порт и торгово-промышленный центр Южного Китая, насчитывал свыше 200 тысяч промышленных рабочих. Наряду с фабрично-заводской промышленностью, среди которой выделялось по своему значению шелковое производство, большую роль играли китайские кустарные промыслы. В Кантоне часто происходили рабочие демонстрации, забастовки, создавались подпольные отряды Красной гвардии. Это был один из важнейших в Китае центров национально-освободительного движения. В декабре 1927 года в Кантоне произошло грандиозное вооруженное восстание пролетариата, получившее название Кантонской коммуны. На улицах города были расклеены плакаты с призывами восставших: «Рис – рабочим!», «Землю – крестьянам!», «Вся власть – Советам рабочих, крестьян и солдат!», «Долой войну милитаристов!»

Восставшие требовали аннулирования неравноправных договоров, конфискации имущества империалистов, установления восьмичасового рабочего дня, введения демократических свобод, конфискации помещичьей земли. Коммунарам удалось вытеснить милитаристов из города, но американцы и англичане подвозили на военных судах к Кантону гоминдановские войска и помогали контрреволюционерам. Город был блокирован, положение становилось безнадежным.

Тысячи трудящихся Кантона погибли на улицах города. Усилился террор по всей стране. Контрреволюционное правительство выдвинуло лозунг: «Пусть сгинут тысячи невинных, лишь бы не пощадить ни одного сторонника коммунизма». Так превосходящими силами китайской и мировой реакции была задушена Кантонская коммуна, в городе свирепствовал гоминдановский террор. Рабочих массами увольняли с предприятий. Город кишел нищими и безработными. Таково было положение в Кантоне к моменту приезда туда Макса Клаузена.

Город напоминал Шанхай, разница была только в том, что в Шанхае хозяйничали американцы, а в Кантоне – англичане. Они важно разъезжали на рикшах в своих тропических шлемах и белоснежных костюмах.

Клаузен и Мишин остановились в одном из английских отелей, где на седьмом этаже сняли две комнаты. Зорге считал необходимым немедленно наладить связь с Владивостоком прямо из отеля. Макс собрал радиостанцию. Кроме динамо, другого источника тока не было, поэтому пришлось крутить эту адскую машину. Она производила невероятный шум, и Мишин очень боялся привлечь внимание обитателей гостиницы, фланирующих по коридору. В связи с этим Клаузену вспомнилась забавная история, имевшая место в Харбине.

События на КВЖД требовали оперативности, иногда Максу приходилось целыми ночами вести передачи. Комната гостиницы, где он тогда остановился, была так мала, что в ней не умещалась целиком комнатная антенна, и дневные сеансы связи срывались. Тогда по протекции одного своего знакомого Макс снял комнату в доме американского вице-консула, установил там радиостанцию и спокойно вел круглосуточные передачи. Вице-консул и не подозревал, что творится под крышей его дома. Ему очень нравился общительный немецкий коммерсант, очень добродушный и спокойный.

Чтобы заглушить шум динамо-машины, Мишин предложил накрывать ее толстым одеялом, во под одеялом она быстро нагревалась, и возникала опасность пожара. Приходилось время от времени охлаждать машину. Все попытки наладить связь с Владивостоком ни к чему не привели. Макс был озадачен. Десятки раз собирал и разбирал передатчик, а потом случайно узнал, что дом сделан из железобетона.

Решили немедленно искать квартиру, откуда можно было бы спокойно и беспрепятственно наладить связь. Но найти в Кантоне квартиру оказалось делом нелегким. Благодаря своей общительности Макс раздобыл адрес одного богатого домовладельца, который имел много домов. Домовладелец принял их весьма настороженно и спросил, откуда они. Желая казаться более солидными, Мишин назвал известную гостиницу на острове Ямин, где проживали иностранцы, находились все консульства и иностранные фирмы. Домовладелец, видимо, навел о них справки и обнаружил обман. Когда на следующий день они пришли к нему за окончательным ответом, хозяин отказал под тем предлогом, что квартиру уже заняли. Мишин очень досадовал на свою оплошность, но делать было нечего. Макс решил пойти в германское консульство и попросить у консула помощи в поисках квартиры.

Консул встретил соотечественника очень любезно, расспросил о делах. Узнав о затруднениях Клаузена с квартирой, посоветовал обратиться к одной индийской фирме, имеющей дома на острове Ямин. Мишин и Клаузен поехали по адресу и, к своей радости, сняли отдельный дом. В одной из комнат Макс установил передатчик и наконец-то наладил связь с Владивостоком.

Связь с Висбаденом (условное название Владивостока) была чрезвычайно плохой и трудной. Устанавливать связь удавалось только ночью или рано утром, так как в вечерние часы были большие электрические помехи. В полночь атмосферные помехи становились меньше и кое-как можно было принимать. И все же очень трудно было безошибочно передать радиограмму. Иногда приходилось повторять большую часть текста по два-три раза. Макс очень скучал о своей Анни. Он представлял себе, как бы ожил дом в ее присутствии. Она была отличной хозяйкой и умела заботиться о нем. С ней было хорошо и спокойно. Без Анни Макс чувствовал себя одиноким и заброшенным. Кантон угнетал его своей мрачной обстановкой. Зорге, по-видимому, понимал состояние Макса. Однажды он сказал, что будет лучше, если в Кантон приедет Анна. Макс очень обрадовался и немедленно отправился в Шанхай. С приездом жены Макс особенно остро почувствовал, как важно, когда возле тебя находится близкий и преданный друг. Здесь, в Кантоне, Макс рассказал Анне о Советском Союзе, о своей секретной работе, Анна была счастлива, что наконец-то узнала правду о своей родине, узнала ее от человека, которому не могла не верить. «Всю жизнь до этого я находилась среди моих врагов и ненавистных мне людей. Я была молода, не разбиралась в политике, а когда потом испытала много своего и чужого горя, то научилась понимать все». Она с радостью согласилась помогать Максу.

Год спустя Макс вернулся в Шанхай.

Куда девать радиоаппаратуру? Уничтожить ее они не могли, потому что приобрести другую было очень трудно. Пришлось снова все упаковывать по разным местам. Часть аппаратуры взял с собой Мишин. Часть разместили между кухонной посудой в больших ящиках. С этими ящиками Анна уехала на английском пароходе в Шанхай, а Макс остался в Кантоне еще на некоторое время. Вот как рассказывает Анна о своем путешествии: «С контролем на пароходе все обошлось благополучно. Когда контроль стал вскрывать ящики, я стала убедительно просить таможенного чиновника быть осторожным с посудой, чтобы не разбить ее. Принесли инструмент и две доски, открыли верх – действительно лежат тарелки, кастрюли и прочие мелочи. Я заботливо следила за тем, как они пересматривали лежащие сверху вещи. Таможенник посмотрел на мое озабоченное лицо и сказал: «Скажите правду, что лежит в ящике?» И конечно, я уверила, что, кроме посуды, ничего нет. Он при- казал закрыть ящик и поставить печать». После этого Зорге официально привлек Анну к делу. Она ездила в другие города, отвозила документы и части для радиоаппаратуры, встречалась с нужными людьми. Анна умела вести себя очень непосредственно, обладала большим хладнокровием и выдержкой.

После Кантона Зорге предоставил Максу и Анне трехнедельный отпуск для отдыха в Циндао. Где же было и отдыхать, немецкому коммерсанту, как не в бывшей германской колонии?

Город встретил их ароматом белых акаций, которыми было обсажено прекрасно вымощенное шоссе. Повсюду высокие зонтичные сосны и туи. Аккуратные дома в готическом стиле под ярко-красными черепичными крышами напоминали Максу Германию. Можно было зайти в бар, выпить настоящего немецкого пива, поговорить с барменом на родном диалекте.

Поселились на окраине города в роскошной вилле у богатой немецкой четы. Рядом было море и великолепный пляж.

После возвращения из Циндао Клаузен получил задание поехать в Мукден и организовать там радиостанцию. Задание носило особенно ответственный характер, так как Маньчжурию захватили японцы, и в Мукдене была очень напряженная обстановка. Работа в Мукдене требовала хорошего прикрытия, и Макс приехал туда как представитель немецкой фирмы по продаже мотоциклов «Мельхерс и К°». Для отвода глаз полиции было выставлено на продажу пять мотоциклов разных марок. Сняли удобный двухэтажный дом. На верхнем этаже Макс развернул радиостанцию, а внизу можно было принимать гостей. Кстати, не замедлил явиться и первый гость – японский генерал, который, оказывается, жил по соседству с ними. Генерал решил нанести визит вежливости своим милым соседям. Он был очень любезен, все время почтительно «шипел» и раскланивался. Такое соседство расстроило Макса. Он боялся, что японцы могут их подслушивать из дома генерала. Но все обошлось благополучно.

Как добропорядочный немец, Макс прежде всего явился в немецкую колонию. Генеральный консул Тикес, узнав, что Макс отлично играет в скат, очень обрадовался. Он оказался страстным игроком и искал себе достойного партнера. Два раза в неделю консул приходил в клуб, и они часами состязались в игре.

Немецкая колония насчитывала всего около трехсот человек, поэтому в клубе существовала довольно интимная обстановка. Макс старался завязать побольше деловых связей с немецкими коммерсантами, чтобы прослыть солидным деловым человеком. Все это служило хорошим прикрытием.

Несколько раз Клаузен выезжал в Шанхай и виделся там с Зорге. В одну из таких поездок он узнал печальную новость – умер от туберкулеза Мишин. До последнего дня Мишин был связан с организацией. В Кантоне Макс подготовил его к самостоятельной работе. И вот смерть. Жена Мишина не решилась уехать в Советский Союз без мужа. Зорге оказал большую помощь в устройстве ее дальнейшей судьбы.

Еще в первых числах января 1932 года Одзаки сообщил Зорге о предполагаемой высадке японских войск в Шанхае. Воодушевленные успехами в Маньчжурии милитаристы обнаглели, их не пугали американские и английские крейсеры и канонерки.

Одзаки был печален.

– Будут новые жертвы, – сказал он. – Во имя чего? Я готов рвать на себе волосы от собственного бессилия, мой голос тонет в злобных выкриках воинственных генералов и адмиралов. Но я должен драться, обязан драться. Может быть, мои приемы борьбы несовершенны, прямолинейны? Укажите мне путь, и я приму его безоговорочно, так как верю вам…

Зорге понимал, о чем говорит его друг, но не совсем был с ним согласен: дело в том, что голос Одзаки звучал в Шанхае очень громко. В прогрессивных шанхайских газетах все чаще и чаще появлялись статьи некоего Сиракава Дзиро. Сиракава клеймил японских оккупантов, раскрывая закулисную сторону дела, требовал международного суда над поджигателями новой японо-китайской войны. Тайная японская агентура сбивалась с ног, пытаясь установить личность Сиракава Дзиро. Этот Сиракава обладал дьявольской проницательностью: он заранее знал о намерениях японского командования, называл сроки вторжения в Шанхай, расписывал зверства оккупантов в Маньчжурии. Под псевдонимом скрывался Одзаки, и это знал Рихард.

Когда 28 января 1932 года японские захватчики начали операции по овладению Шанхаем, Одзаки, теперь уже не скрываясь под псевдонимом, отправил гневную статью-протест в свою газету «Осака Асахи». Газетные воротилы из правления «Асахи» всполошились. В то время, когда доблестная японская армия… Отозвать, немедленно отозвать из Китая мятежного корреспондента! Еще пылал под ударами авиации Чапэй, еще гремела артиллерия, еще героически дрались на баррикадах рабочие, а Ходзуми вынужден был укладывать чемоданы. «Осака Асахи» шла на жертвы: в самый ответственный момент отозвать корреспондента!.. А кто же будет описывать подвиги солдат Ямато? Но лучше остаться без информации, чем получать такое…

Зорге предложил ему порвать с газетой и остаться в Шанхае. Одзаки отрицательно покачал головой.

– Рано или поздно я все равно должен вернуться на родину. Кто знает, может быть, там я смогу сделать больше для нашего общего дела? Приезжайте в Японию. Вот вам моя рука на вечную верность. Вдвоем мы могли бы перевернуть мир…

В конце февраля он уехал. Последние его слова Зорге воспринял символически. «Приезжайте в Японию…»

Разве оба они могли предполагать, что через полтора года Зорге приедет в Японию и снова состоится встреча. Встреча, которая свяжет их до последнего дня жизни.

В правлении «Асахи» Одзаки объявили выговор и даже хотели уволить. Но так как корреспондент оказался прав в своих прогнозах – японская интервенция в Шанхае особого успеха не имела и обошлась дорого, – то его оставили. Он знал Китай и мог еще пригодиться. Позже Зорге скажет:

«Его отъезд из Шанхая был тяжелой утратой для меня и для нашей организации».

Весной 1933 года Рихард выехал из Китая, и Макс не встречался с ним до 1935 года.

Вскоре и Макс получил приказание ликвидировать радиосвязь и вернуться в Советский Союз. Почему вдруг Центр решил свернуть информационную сеть в Китае? На то были свои веские причины.

Дело в том, что Советское правительство, руководствуясь неизменно дружественной политикой по отношению к китайскому народу, в декабре 1932 года восстано- вило дипломатические отношения с Китаем. Организация Зорге свою задачу выполнила.

По версии, Макс якобы возвращался в Германию. У Анны не было заграничного паспорта, и она не могла ехать с мужем. Вот тут-то и пригодилось знакомство с германским генеральным консулом Тикесом, с которым Макс так часто играл в скат в мукденском немецком клубе. Тикес, конечно, в восторг не пришел, когда узнал, что у жены его друга-коммерсанта нет паспорта. Но дружба есть дружба, и Тикес написал рекомендательное письмо генеральному консулу в Харбине.

После долгих проволочек паспорт выдали.

И вот Советский Союз!.. Москва…

Анне показалось, будто она каким-то чудом выбралась из бездны.

…Зорге, вернувшись в Советский Союз, тоже ощутил нечто подобное. Он был дома! Поселился в гостинице и с головой ушел в работу. Нужно реализовать научные материалы о Китае. Нужна книга. И он с упоением диктует машинистке первые страницы этой книги.

Эта машинистка Лотта Бранн вспоминает: «Он жил в гостинице «Новая Московская», которая сейчас называется «Бухарест». Ика писал тогда книгу о Китае, которую он мне диктовал на машинку по-немецки. Я знаю только, что это было в 1933 году, точно в какое именно время, не помню. Ика был очень интересный человек, высокий, темный, с характерными чертами лица. Он был всегда оживлен, но в то же время спокоен, он был средоточие силы, в нем было что-то очень привлекательное. Ко всему прочему он был очень обаятельным.

В Москве он был весел, видимо, потому, что спало напряжение».

А по вечерам встречи с Катей. Иногда прогулки за город. Будто и не разлучались вовсе! И наконец, семья. Вот теперь Рихард мог сказать мгновению: остановись!

Но он так и но успел написать книгу о Китае. А его семейное счастье продолжалось всего три месяца!..