Рим или смерть

Глава пятая

Вечерело. Гарибальди во главе колонны возвращался по Аврелиевой дороге назад, в Рим. Ехал на своем Уругвае мимо полей, оливковых рощ и виноградников, где несколько часов назад французы и гарибальдийцы дрались насмерть. Уланы Мазины конвоировали пленных, быстро утративших бравый вид и спесь. В окнах сельских домов загорались огоньки, казавшиеся особенно яркими в незаметно наступавшей темноте. Затихшие поля остывали после дневного зноя. Ветер доносил запах полыни и дыма.

Рим встретил легионеров огненным фейерверком, победоносным рокотом барабанов и ликующим звоном колоколов. Римляне не разбирались в дипломатических тонкостях, не задавались вопросом, что ждет их завтра, они праздновали победу над лучшей армией Европы.

– Гарибальди, слава Гарибальди! – кричали трастеверинцы.

Девушки в широких белых юбках и блузках забрасывали его цветами. А он ласково им улыбался. Потом снял шапочку и помахал ею, приветствуя восторженную толпу. И вдруг покачнулся в седле, чуть не застонав от боли. Нино Биксио, который ехал рядом, сразу все понял.

– Генерал, вы ранены? – наклонившись к Гарибальди, прошептал он.

– Да, в бок, – так же тихо ответил Гарибальди. – Только никому ни слова!

– Но не серьезная ли рана?

– Ничего, у победителей даже раны заживают быстрее, – отшутился Гарибальди. Все же, когда они свернули с центральной улицы в переулок, он позволил Биксио отвести себя в монастырь кармелиток, где расположился госпиталь.

А на улицах народ веселился безудержно и шумно, как умеют веселиться только римляне. По Марсову полю шла с факелами толпа простолюдинов, распевая песни и беззлобно подшучивая над пленными, которых под конвоем вели в отведенную для них гостиницу, – Мадзини приказал считать их не пленными, а гостями Рима. Во главе конвоя шел капитан Аугусто Векки. Он вместе с Биксио штурмовал виллу Памфили. Пикар – он был при шпаге (Мадзини велел также вернуть пленным офицерам шпаги) – обернулся к Векки и мрачно сказал:

– Они что, нарочно распевают эти гимны и называют нас «любезные парижане»? Хотят посмеяться над нами? Кстати, я лионец, – сухо добавил он.

– Нет, они вовсе не стремятся вас оскорбить! – живо ответил Векки. – Римляне великодушны, у них не в обычае насмехаться над теми, кто попал в беду.

– Да, мы попали в беду, – подтвердил Пикар. – Но это может случиться с каждым.

– С нами это случалось не раз. Так неужели сегодня мы не вправе праздновать наш триумф!

– Если так, – воскликнул Пикар, – то да здравствует Рим! Да здравствует Италия!

В Кастель Гуидо между тем генерал Виктор Удино сочинял победную реляцию Луи Наполеону и французскому парламенту.

«Рекогносцировка под стенами Рима прошла успешно. Взяты пленные. Враг запросил о перемирии. Жду дальнейших указаний».

Недолго длилась радость римлян – всего день. Армия короля Неаполитанского и Обеих Сицилий Фердинанда II вторглась в Римскую республику и продвигалась к Вечному городу. Король вознамерился вернуть Пия IX на престол силой оружия. И уж он-то не повторит ошибки Удино. Он бросил на Рим не одну, а три дивизии, а если понадобится, потребует из Неаполя и гвардию.

Утром Мадзини вызвал Гарибальди в Квиринал. Накануне лазутчики донесли, что королевские войска взяли город Веллетри и подошли к правому берегу Тибра. Серьезного сопротивления они не встретили, ведь основные силы римлян сражались в это время с французами. Теперь армию Фердинанда отделяли от Рима всего пятнадцать километров.

Когда Гарибальди вошел, Мадзини заканчивал письмо к матери, донне Марии, – ей он поверял свои надежды, радости и печали, все, чем не делился даже с близкими друзьями.

«Рим празднует победу, – писал он донне Марии, – и я радуюсь вместе со всеми. Но разве не горестно и дико, что первый враг, с которым мы сразились, оказались французы, а не австрийцы? До сих пор не могу в это поверить! Но я не теряю надежды, что мои французские друзья сумеют одолеть в парламенте Луи Наполеона, этого мелкого политикана с непомерными амбициями. Главное, вновь показать французскому народу, что он остается для нас другом. Сегодня мы отпустили на волю всех пленных, доказав Европе, что мы лучше, великодушнее наших врагов…»

Увидев Гарибальди, Мадзини отложил перо и снял пенсне.

– Вы первый, Джузеппе, – сказал он, пожимая Гарибальди руку. – Сейчас подойдут Авеццана и Розелли.

Гарибальди поморщился, и Мадзини заметил это:

– Знаю, знаю, вы не верите в таланты генерала Розелли!

– А вы? – в упор спросил Гарибальди.

Мадзини ответил не сразу.

– Вы предвзято к нему относитесь, Гарибальди, – с раздражением сказал он. – Как проявить свои способности, если всеми действиями руководит Авеццана?! И вы, – добавил он, выдержав паузу.

– Нет, именно Авеццана, я же только осуществляю его планы, – возразил Гарибальди. И смело добавил: – Французов мы отбросили, а могли ведь и разгромить, если бы не приказ прекратить преследование…

– Который исходил от триувирата, – подхватил Мадзини. – Согласен, разбить корпус Удино нам под силу, всю французскую армию – нет. Не надо страшиться истины, ибо тот, кто боится правды, спотыкается о тень. Нанести поражение всей французской армии мы не в состоянии, а вот Луи Наполеону можем и должны.

– Каким образом? – мрачно спросил Гарибальди.

– С помощью наших друзей. Смотрите, что они пишут. – Он подошел к письменному столу, в ящиках которого в строгом порядке были разложены письма. Открыл нижний ящик с наклейкой «Франция» и быстро нашел нужное письмо. – Это от Ледрю-Роллена, главы левых в парламенте, – пояснил Мадзини.

В дверь постучали.

– Войдите, – крикнул Мадзини.

Вошел фельдъегерь, отдал честь и протянул Мадзини записку. Она была от Авеццаны. Военный министр докладывал, что он и Розелли были вынуждены спешно отбыть в район Фраскати, так как королевские войска взяли город и пытались переправиться через Тибр, но были отброшены. Сейчас положение на линии фронта стабильное, и они полагают вернуться в Рим самое позднее часа через три.

– Будут какие-нибудь приказания? – спросил фельдъегерь.

– Нет, вы свободны.

Он положил записку в верхний ящик стола с наклейкой «Италия» и сказал:

– Так вот что пишет Ледрю-Роллен: «Если Испания, Неаполь, Австрия нападут на вас, все французские демократы будут на вашей стороне. Наши волонтеры незамедлительно придут вам на помощь».

– Да, но пока что напала на нас Франция! – воскликнул Гарибальди.

– Не Франция, а Луи Наполеон, – внушительно отвечал Мадзини. Этот его назидательный тон был Гарибальди неприятен, но он сдержался. – Французы не простят Луи Наполеону подобного предательства, – продолжал Мадзини, громко, с пафосом, точно он выступал перед Национальной Ассамблеей. – Дни этого авантюриста сочтены. – Взгляд его упал на хмурое лицо Гарибальди, и он осекся. – Впрочем, главная опасность исходит сегодня не от французов, а от Неаполя.

– Считаете, что французы на нас больше не обрушатся? – недоверчиво спросил Гарибальди.

– Безусловно, им не до новых атак. А вот войска Фердинанда уже взяли Фраскати и рвутся к Риму.

– Разрешите встретить их, как подобает, и тогда им тоже станет не до Рима.

– Для этого я вас и вызвал, – сказал Мадзини. – Ваш легион как нельзя лучше подходит для внезапных контратак и фланговых ударов.

Гарибальди усмехнулся, похвала была несколько двусмысленной – получалось, что для обороны Рима по всем правилам военного искусства они не годятся.

– Для атаки нужна конница, ее у меня нет.

– Об этом я позаботился. Вам будет придан эскадрон Мазины. Кроме того, под ваше начало передаются батальон берсальеров и батальон студентов. Когда сможете выступить?

– Сегодня вечером, – ответил Гарибальди.

Мадзини изумленно посмотрел на него, но Гарибальди подтвердил:

– Ровно в семь. – Он взглянул на стоявшие на столе бронзовые часы. – Сейчас одиннадцать утра. Восемь часов на сборы нам хватит. Разрешите идти?

– Идите, – сказал Мадзини. – С Авеццаной и Розелли обо всем договорюсь сам. Розелли окажет вам полную поддержку.

«Какая уж там поддержка! Лишь бы не мешал», – подумал Гарибальди, спускаясь вниз по лестнице.

Перед выступлением в поход Гарибальди устроил на площади дель Пополо смотр легиону. Когда он появился перед выстроившимися в две шеренги легионерами, его встретило восторженное «Ура». Громче всех приветствовали Гарибальди берсальеры. Их командир Лучано Манара не узнавал своих обычно сдержанных солдат. Гордые берсальеры кричали как мальчишки и кидали в воздух широкополые шляпы с гусиным пером.

Манара смотрел на Гарибальди так, точно видел его впервые. Невысокий, плотный, с антично строгим лицом и окладистой бородой, он казался Манаре богом войны, а Агуяр, скакавший следом с пикой в руке, – ангелом-хранителем.

Гарибальди, не слезая с коня, обратился к легиону с речью:

– Друзья, воины свободы! У ворот Рима появился новый враг – армия Фердинанда. Бурбонцев впятеро больше, чем нас. Да хоть бы и вдесятеро! Ведь они воюют ради грабежа, наживы. А мы? Ради славы?! Нет, славу незачем искать, она придет сама на поле боя. Верно я говорю?

– Верно, – словно выдохнул легион, готовый идти за Гарибальди навстречу любому врагу.

4 мая на закате легион под дробь барабанов выступил из города. Манара вел своих берсальеров, державших идеальное равнение, и с горечью думал, что уже завтра врагу станет известно о движении войска, ведь в Риме полным-полно неаполитанских шпионов.

Он не ошибся – наутро неаполитанские лазутчики донесли командующему корпусом вторжения генералу Ланца, что Гарибальди выступил против французов. Их обманул хитроумный маневр Гарибальди. Дорога, по которой двигался легион, вела в город Поло, где окопалась первая бригада Удино. Гарибальди же, сделав полукруг, ночью свернул на дорогу к Палестрине. Там он решил дать генеральное сражение бурбонцам. Он знал, что у генерала Ланцы три эскадрона драгун. «Суметь бы только первым занять гору Сан Пьетро, которая высится над всей Палестриной!» – тревожился Гарибальди. Иначе легиону придется туго. За Сан Пьетро начинаются поля и редкие апельсиновые рощи, где вражеской коннице полное раздолье.

Всю ночь легион шел по проселочной дороге, не делая привала. Впереди ехал сам Гарибальди, его начальник штаба Даверио, офицеры, Агуяр. Дорога то петляла по песчаной, иссушенной солнцем степи, местами поросшей чахлым кустарником, то вдруг ныряла в ущелье, то столь же внезапно взбиралась на крутой лысый холм. Офицеры штаба Гарибальди были сейчас и за проводников, они разведывали путь и вели за собой легион.

Рано утром измученные легионеры добрались наконец до города Тиволи. Разместились на старинной полуразрушенной вилле Адриана. Офицеры развели солдат по подземным кельям, где во времена императора Адриана держали рабов. Сами они вооружились лассо и мигом превратились в гаучо. Для Гарибальди, Сакки, Буэно и легионеров-ветеранов, сражавшихся в Южной Америке, это было привычным делом, один Манара был неприятно поражен. Офицеры штаба, пришпорив коней, с веселыми шутками поскакали в степь искать стадо быков. Гарибальди летел впереди, подзадоривая остальных.

– Не армия, а племя ирокезов, – пробурчал Манара. – Да и Гарибальди хорош, скотовод с американского ранчо!

Он повернулся, чтобы не видеть этого постыдного зрелища, и зашагал прочь.

– Не расстраивайтесь, Лучано, мы за все заплатим владельцам до последнего гроша! – крикнул ему вдогонку Гарибальди.

Ровно в час дня сигнал трубы позвал солдат на обед. На поляне уже догорали костры, и легионеры, усевшись полукругом, дружно принялись уминать куски жареной говядины. Крестьяне окрестных деревень, узнав о появлении легиона, сами принесли индюков и кур.

Но весть о прибытии легиона во главе с богопротивным бунтовщиком Гарибальди дошла и до приходского священника. Еще до наступления темноты примчался он в королевский лагерь с мрачной новостью – гарибальдийцы подходят к городу. Генерал Ланца выступил навстречу врагу, торопясь овладеть Палестриной. Правда, собрать офицеров и солдат генералу удалось не сразу – офицеры пировали в домах первых семейств города Альбано, а солдаты пили и веселились в тавернах. Только под вечер оба королевских полка и три эскадрона драгун двинулись к Палестрине. В ранцах солдаты несли ладанки и образки с изображением Мадонны и святого Януария, покровителя Неаполя. Такие же ладанки висели под белыми мундирами на шее у офицеров. И солдаты, и офицеры были суеверны и панически боялись Гарибальди, о дерзостной отваге которого молва разносила были и небылицы.

Гарибальдийцы вошли в Палестрину первыми и окопались на горе Сан Пьетро. Гарибальди в бинокль наблюдал за приближением врага: бурбонцы двумя колоннами подтягивались к городским воротам.

– Красивые мундиры у этих вояк, – обратился Гарибальди к Манаре.

– Посмотрим на них после боя, – отозвался Манара.

Форма у врага и впрямь была хороша: синие с двумя белыми перекрестными лентами мундиры, схваченные черным кожаным ремнем, белые, в обтяжку, панталоны, синие фуражки с высокой тульей. Одна беда – солдаты, облаченные в эти пышные мундиры, не хотели воевать. Они мечтали только об одном – добраться бы целыми и невредимыми до родных деревень и до Неаполя. А там, в темных и грязных басси [Б а с с и – кварталы Неаполя, где в ужасающей тесноте живет городская беднота] и в деревенских лачугах, их ждали, истово молились об их спасении жены, родители, дети. Генерал Ланца знал, что его солдаты готовы разбежаться при первых же выстрелах. Вот почему позади колонны ехали два эскадрона драгун – чтобы поддержать атаку, в главное, преградить своим же пехотинцам путь к отступлению. Третий эскадрон прикрывал колонны с флангов. Все рассчитал королевский полководец, не предусмотрел только одного – что гарибальдийцы сами бросятся в штыковую атаку. Впереди бежали берсальеры Манары, рассыпавшись веером. Эту атаку так и называли – «алла берсальера». Они неслись с горы и, когда очутились от неаполитанцев на расстоянии ружейного выстрела, открыли беглый огонь.

– Ложись, занять оборону! – надрывались королевские офицеры.

Не помогли ни крики, ни угрозы – солдаты, наоборот, словно стадо овец, сбивались в кучу. Страх заставлял их жаться друг к другу, и каждая пуля берсальеров легко находила цель.

Среди общего смятения один генерал Ланца не растерялся – приказал драгунам конной атакой остановить врага. Но с фланга на пехотинцев обрушился батальон легионеров во главе с Сакки. Пехотинцы, зажатые в тиски, ринулись навстречу собственным драгунам. А те, не в силах на всем скаку осадить коней, сбивали своих же солдат. Еще немного, и эскадроны повернули назад на глазах у генерала Ланца, – о боже, что он скажет королю, как объяснит свое позорное поражение?!

В этом скоротечном бою гарибальдийцы взяли в плен пятьдесят солдат и трех офицеров. Да еще захватили три пушки. Гарибальдийцы вытаскивали солдат из канав и обочин дороги, из глубоких оврагов. Бедняги лежали там, в своих новеньких мундирах, заранее подняв руки. Когда пленных вывели на дорогу, они со слезами на глазах возблагодарили святого Януария. В который уже раз он сотворил чудо – спас их от смерти.

Но едва они увидели Гарибальди, ими вновь овладел ужас. Недаром офицеры внушали им, что этот безбожник и грабитель свиреп и кровожаден. Словно по команде, они упали на колени и, простирая к нему руки, молили о пощаде.

Гарибальди невольно улыбнулся, и у пленных зажегся огонек надежды: не мог злодей улыбаться так добродушно и тепло.

– Отпустите этих горе-вояк, – приказал Гарибальди. – А вы, – обратился он к пленным, – расскажите всем, как вас тут «мучили и пытали». И передайте генералу Ланца – пусть ждет, скоро буду в Неаполе.

Не вступил тогда Гарибальди в Неаполь, как обещал: прибыл гонец с приказом Мадзини немедленно возвращаться в Рим. Неужели снова отнимут у него плоды победы? Нет, в этот раз он не промолчит, все выскажет Мадзини, начистоту.

До Гарибальди еще не дошла весть о последних грозных событиях, иначе он не судил бы Мадзини столь сурово.

Австрийцы, получив сведения о неудаче Удино, решили опередить французов и самим захватить Рим. Их генерал Вимпфен с семитысячным войском подступил к Болонье. Однако штурма города не предпринял, начал обстреливать город из орудий – не хотел терять солдат в уличных боях. Осада длилась восемь страшных дней. Болонья держалась до последнего и сдалась, только когда иссякли все боеприпасы и кончилось продовольствие. Своим мужеством и стойкостью защитники Болоньи надолго приковали к себе основные силы австрийцев и тем спасли Рим он немедленного вторжения.

Но вот французы все еще стояли в Чивитавеккье и, похоже, возвращаться на родину не собирались. Правда, Луи Наполеон послал в Рим для переговоров своего представителя. Да и во Франции друзья-монтаньяры не дремлют.

Мадзини ликовал – во французском парламенте они дали настоящий бой правительству, а Ледрю-Роллен прямо потребовал отозвать из Италии экспедиционный корпус. Сбываются его надежды – Луи Наполеону придется отступиться. Увы, он переоценил силы своих французских друзей и единомышленников.

Прав был Гарибальди, переговоры Луи Наполеон затеял с одной только целью – выиграть время, сам же отправил Удино две новые дивизии, осадные орудия, кавалерию. До поры до времени Франция все же оставалась внешне нейтральной, а вот австрийцы двинулись из захваченной Болоньи на Рим. Продвигались они пока очень медленно, но угроза нарастала. Мадзини знал, что Гарибальди – любимец народа, солдаты его боготворят. Какие бы разногласия их ни разделяли, он понимал – без Гарибальди и его легиона городу не устоять. Вот почему ему поневоле пришлось отозвать Гарибальди в Рим, здесь он нужнее всего.

Утром 12 мая 1849 года, пройдя за ночь сорок километров, гарибальдийцы вернулись в Рим. У городских ворот их встретил генерал Авеццана. Он подъехал к Гарибальди и крепко пожал ему руку. Легионеры вскинули ружья и дали залп в воздух. Из домов сразу выбежали люди, кто с ружьем, кто с мушкетом, а кто и просто с ножом, – решили, что это французы нарушили перемирие. Когда же увидели запыленных, уставших гарибальдийцев, от радости тоже открыли пальбу, переполошив весь город.

Увы, впереди Рим ждали не победные салюты, а тяжелейшие испытания. Получив известие о наступлении австрийцев и о падении Болоньи, Мадзини немедленно созвал Ассамблею.

– Чтобы вести войну, нужны солдаты и орудия, чтобы ее выиграть, нужна неколебимая твердость, – сказал он депутатам.

– И такой полководец, как Гарибальди! – крикнул из зала Чернуски, глава баррикадной комиссии. (В Риме поспешно возводили баррикады на случай, если французы все же прорвутся в город и завяжут уличные бои.)

Ответом ему была овация одних депутатов и растерянное молчание других.