Римский сад

1

Консьержка видела, как она вышла из квартиры Фабрицио.

Как она могла не думать об этом весь день? Консьержка видела, как Франческа вышла из квартиры Фабрицио рано утром, а потом пошла к консьержу, чтобы попросить у него ключи от своего дома.

Муж и жена знали все. Они расскажут обо всем другим жильцам. А другие жильцы, под предводительством Колетт, расскажут обо всем ее мужу. Это вопрос нескольких часов.

Итак, это последний раз.

В последний раз она проводила время с дочерьми и мужем. Затишье перед бурей.

Сейчас они ужинали все вместе. В последний раз.

— Мама! — Эмма проглотила последнюю чайную ложку тертого яблока и улыбнулась ей.

— Мама-а-а! — присоединилась к ней Анджела и подняла вилку к потолку.

На ее тарелке лежал красивый сочный персик, который мама купила ей с любовью, с такой любовью. Массимо рассмеялся. Сделал глоток пива.

— Мама, а ты знаешь, бабушка Альда покатала меня на лошади, знаешь, дедушка Пьеро купил мне рюкзак с Машей и Медведем, тот, что я хотела, а ты мне никак не покупала, знаешь, я видела уток, гусей, цыплят, мама?

— О, как здорово, дорогая, — сказала Франческа — Если бы ты знала, как хорошо она держится в седле, она очень храбрая, — сообщил Массимо и улыбнулся ей. В последний раз.

— Папа, а можно показать маме рюкзак с Машей и Медведем?

— Да, Генерал. Доедай, а потом папа тебе его принесет. Хорошо? — предложил Массимо.

— Правда, мама?

— Да, конечно, Генерал, правда, — сказала Франческа. И это все было правдой.

Анджела вернулась к персику, очень довольная.

«Мама, мама, мама, мама-а-а, мама-а-а-а-а!» Обе дочери продолжали кричать, останавливаясь только для того, чтобы громко посмеяться. Анджела сняла с нее очки:

— Какая ты красивая без очков. — Франческа ничего не видела, дочь коснулась ее лица, довольная, хлопнула в ладоши, затем снова надела их: — Уродина! — хихикнула, потом снова сняла. Франческа позволяла ей делать все, что захочется, а Эмма ликовала и всхлипывала, как делают маленькие дети, когда слишком много смеются.

Массимо легонько погладил жену по плечу. Франческа дотронулась до его пальцев, один за другим.

И вся семья была здесь только ради нее. В последний раз.

Той ночью, в темноте, Франческа легла спать рядом с мужем. Она секунду колебалась, перед тем как скользнуть под простыню. Весь день она вела себя просто великолепно, никто ничего не заметил. Массимо включил прикроватную лампу, взял книгу — у фабрицио был маленький фонарик на этом месте, — сказал: «Спокойной ночи» и принялся читать.

— Спокойной ночи.

Через полчаса, когда он уже заснул, она встала.

Перешла в гостиную. Села за стол и начала рисовать.

Она рисовала долго, продолжала то, что начала утром. Может, это ее способ спрятаться от зла? Это была ее последняя ночь. Ее последняя ночь в роли доброй и верной жены. Она рисовала. А потом заснула на диване.

Рано утром ее разбудили лучи солнца, ударившие в лицо. Она открыла глаза, боясь, что Массимо найдет ее тут. О чем-нибудь спросит. Она не сможет снова солгать в ответ. Она вскочила, открыла крышку ноутбука и увидела, что нарисовала.

Что она наделала?

Все ее наброски за прошлый день никуда не годились. Эскизы, над которыми она работала для «Подруги-темноты», снова приобрели мрачный, пугающий оттенок. Счастливые персонажи, которых она собиралась нарисовать, стали зловещими. Повсюду царила гнетущая атмосфера. Даже главная героиня изменилась. Теперь у нее были глаза Терезы, голубые с золотыми искорками, и светлые кудри ее дочери Анджелы. И она была в ужасе.

Вместо того чтобы работать над своим проектом, Франческа снова нарисовала чудовищный мир. Она покачала головой, ее охватили гнев и отчаяние. Но времени не было: Массимо мог проснуться в любую минуту. Она в очередной раз удалила все эскизы и быстро, стараясь не шуметь, проскользнула в постель мужа (это не постель моего мужа, это наша постель). «Я горжусь тобой, Франческа, — сказал дом, как только Франческа очутилась под простынями. — Ты очень хорошо врешь, я этого не ожидал. Правда хорошо».

Франческа прикрыла уши. «Жаль, что этот неожиданный талант тебе не пригодится, Фра, — прошептал ей дом. — Консьерж и консьержка уже сообщили обо всем остальным жильцам, и те проболтаются Массимо. Это может случиться в любой момент. Это случится. Сегодня, завтра или на следующей неделе. И все будет кончено, твоя жизнь закончится. Навсегда».

«Но я ничего не сделала, — сказала Франческа, ее разум пошел трещинами и внезапно затянулся пеленой сонливости. — Я просто спала там. Это не измена».

Дом открыл все окна, все двери, поднял все жалюзи и разразился громким, тяжким хохотом.

2

Франческа резко проснулась. Массимо рядом не было. Неужели все случилось? Массимо, направляясь на работу, спустился во двор и узнал? Вчера было последнее утро, когда Франческа проснулась частью этой семьи?

Она встала. Оказывается, ее старшая дочь не спит. Сколько времени? Где Массимо?

— Какая ты красивая сегодня, мама. Даже в очках, — Анджела обняла ее в коридоре.

— Ты наконец проснулась! — Массимо вышел из ванной после душа, застегивая рубашку. Посмотрел на жену.

Массимо знал ее очень давно. Он мог обо всем догадаться. Всегда догадывался обо всем, что происходило в ее голове.

И муж действительно наклонился к ее уху. Сейчас он мне все расскажет. Прямо сию минуту, и я тоже, наконец, все ему расскажу. Все, с самого начала.

— Ты всегда прекрасна, не только сегодня, — прошептал он.

Как долго он ей такого не говорил! Неужели он ни о чем не догадался, неужели не понял, что его предала женщина — его женщина? «В любом случае, скоро кто-нибудь ему расскажет», — заметил дом. Массимо подошел к ней, чтобы поцеловать. Она позволила поцеловать себя. И почувствовала этот поцелуй, очень горячий. Последний поцелуй.

Анджела с Эммой засмеялись.

— Мама с папой обжимаются! — крикнула Генерал со смесью отвращения и веселья. Через минуту он узнает. Он все узнает, и все погибнет. («Ты уверена, что не хочешь, чтобы он узнал?» — сказал дом. Заткнись.)

— От кого ты услышала это слово, Генерал? — Массимо с улыбкой погрозил дочери пальцем. Затем снова прошептал жене: — И я думаю, ты чудесная всегда, Фра.

В ее груди словно разорвалась граната. Он думает, я чудесная. Но сейчас, сегодня, завтра он обнаружит, что я ужасна.

«Ты всегда чудесная, чудесная, чудесная. Фра», — сказал дом.

— Массимо?

Массимо обернулся.

Франческа подыскивала слова.

— Что такое? — спросил ее Массимо.

«Хорошего дня», — сказал дом.

— Хорошего дня, — сказала Франческа.

Массимо улыбнулся ей, взял портфель и направился к двери. В этот момент музыка Фабрицио прогремела сквозь стену их дома. Несколько нот, несколько секунд, не более. Массимо поправил куртку перед зеркалом.

— А он молодец, этот наш сосед, — сказал он. — Верно, Фра?

Нет.

И будто едва начавшийся день был таким же, как и любой другой, Массимо отодвинул задвижку и открыл дверь.

— Хорошего тебе дня.

«Вы прощаетесь в последний раз», — сказал дом.

Франческе пришлось одевать девочек, чтобы отвести Анджелу в школу. Она выглянула в окно, снимая высохшую майку Эммы, и какая-то сила заставила ее взглянуть в сторону квартиры Фабрицио. «Смотри, — сказал дом. — Смотри. Фабрицио стоит у окна. Наблюдает за тобой. Ждет тебя. Смотри». — «Да пошел ты в задницу, дом», — сказала Франческа и, вместо того чтобы посмотреть налево, в квартиру Фабрицио, через силу посмотрела вниз. Массимо разговаривал с консьержем.

«Вот и все: бабах!» — засмеялся дом.

Франческа наклонилась ниже, но выражения лиц мужа или Вито ей различить не удалось.

Словно удар ножом в сердце.

«Что мне теперь делать, дом?»

«Твои проблемы», — ухмыльнулся дом.

Но затем он внезапно сменил тон: «Включи телевизор, Франческа».

«Телевизор? — спросила Франческа. — При чем тут телевизор?»

Дом не ответил, и она нажала на клавишу. Обычный новостной канал, который Франческа смотрела, не отрываясь, несколько дней подряд. На экране мелькали разрозненные трясущиеся кадры, словно человек, держащий камеру, бежал. Сначала аллея с деревьями, потом куст, потом подъем на холм и приземистое полуразрушенное строение, которое снимали сверху. Внизу экрана бегущая строка: «СРОЧНО — НОВОСТИ ОБ ИСЧЕЗНОВЕНИИ ТЕРЕЗИНЫ — СПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК». Голос комментатора пояснил, что полиция ворвалась в дом похитителя Терезы. Ворвалась? Им удалось? Репортаж вряд ли шел в прямом эфире, Франческа хотела взять телефон, но не смогла оторваться от экрана. Дом похитителя. Да какой дом — лачуга. Лачуга в Валь-Гардена[24], посреди леса, этакая хижина на высоте полутора тысяч метров. Отличное укрытие. Кто смог бы найти их там, похитителя и маленькую Терезу?

И правда, как их нашли? Они шли по следу, и у них был «крот». Да, но где этот «крот»? Кто он?

— Мама, я опаздываю в школу, — сказала Анджела.

— Иди поиграй со своей сестрой, — ответила Франческа, ничего другого в голову не пришло.

Как в кино, сотрудники правоохранительных органов окружили хижину, лица закрыты масками, все готовы атаковать — по крайней мере, так казалось со стороны, на мутных кадрах теленовостей, — дула автоматов или какого-то другого, с неизвестным Франческе названием, оружия нацелены на дверь. Звук был приглушенным.

Казалось, что она оказалась прямо там, но на самом деле это произошло несколько часов назад. И голос с экрана не говорил, чем все закончилось. Это держало в напряжении, заставляя смотреть, не отрываясь.

Входная дверь открылась. Это Массимо. Неужели он вернулся, чтобы сказать ей, что все кончено? Франческа вздрогнула. В животе образовался вакуум. Но он сел рядом, все внимание приковано к экрану телевизора.

Карабинеры стояли неподвижно, нацелив стволы на лачугу. Вдруг раздался выстрел. Сразу после этого все попадали на землю и поползли к хижине по-пластунски. Возможно, раздался какой-то крик.

Дверь открылась. Вышел мужчина. Блондин, длинные волосы падали на глаза, светлая грязноватая рубаха, наверное, та самая, в которой он был на видео, красные шорты. Он вышел с поднятыми руками и зашевелил губами — звука не было.

Потом началась суматоха, камера судорожно задергалась — кто снимал? карабинер? — оператор ворвался в хижину вместе с силами правопорядка (это голос комментатора назвал их так — «силы правопорядка»).

В лачуге царил невероятный бардак, хаос. Брошенные на пол пивные бутылки, футболки и штаны, окурки, обувь, нижнее белье, носки, спортивная сумка, одежда маленького размера. Очень маленького размера. Игрушки. Признаки присутствия маленькой девочки.

Камера немного приподнялась. Раздавались взволнованные голоса. Только слова разобрать не получалось. Звук был плохой.

Снова раздался выстрел, дальше, чем раньше, но камера затряслась. Оператор развернулся. Другие взволнованные голоса. Несколько шагов туда, откуда стреляли. Нечеткие звуки. Камера снова повернулась. Еще несколько шагов, оператор входит в хижину. Диван, накрытый одеялом. Что-то под одеялом. Камера очень осторожно приближается.

Из-под одеяла видна маленькая черноволосая головка. С двумя косичками.

Жива? Мертва?

Съемка прервалась. Возможно, камера выпала из рук того, кто ее держал?

Трансляция вернулась в студню. Комментатор сокрушенно покачал головой и объяснил:

— Это не наша Терезина. Этот парень, албанец, возможно, нелегал, — продолжил рассказ комментатор, — действительно проезжал мимо того автогриля на автостраде вместе с маленькой девочкой в желтом платье. Но, судя по документам, эта маленькая девочка, так похожая на Терезину, на самом деле дочь этого мужчины.

Слово дали гостю в студии, неопознанному эксперту, который усомнился.

— Что-то не так в этой истории, — сказал он, — от нас что-то скрывают.

— Что? — спросил другой гость. Мужчина пожал плечами и промолчал.

Франческа и Массимо неподвижно смотрели телевизор.

В сознании Франчески скрипнула адская машина, называемая чувством вины. Тереза все еще где-то там, далеко, в темноте. Одна. Чудовище, которое ее утащило, может оказаться где угодно.

И я, которой посчастливилось иметь двух дочерей, что я сделала? Я просто перестала об этом думать!

Она ждала, она знала, что дом ее оправдает, простит, поймет. Но дом молчал.

Затем она повернулась к Массимо. Теперь он расскажет ей, почему вернулся. Ее руки дрожали.

У Массимо были пустые глаза и поза, совершенно для него несвойственная.

Франческа ждала взрыва. Как взрывается вся жизнь? Единственная вспышка в небе и раскат грома или бесконечная череда острых осколков повсюду?

— Я вернулся, потому что Вито рассказал мне о рейде и я не хотел, чтобы ты узнала обо всем в одиночестве. Очевидно, у них ничего не вышло, — вздохнул он. — Мне так жаль.

И он ласково погладил ее по спине.

«Опять грех эгоизма, Фра, — сказал дом. — Вечно ты думаешь, что дело в тебе. Массимо говорит о более важном. Не знаю, помнишь ли ты, но здесь жила маленькая девочка, ее звали Тереза, а теперь ее нет».

Но когда Массимо обнял ее, объясняя, что должен идти, хотя ему жаль, но теперь он правда должен, она не чувствовала его объятий, его рук, тепла его тела. И не потому, что не хотела этого.

Дом обрушился на нее: «Ты поняла, что дело не только в тебе? Всё, всё, всё, всё, — повторял он, — всё, всё, всё, и это всё — не ты».

3

Прошел один день, другой, третий, а последний раз еще не наступил. Последний раз, когда муж поцеловал ее. Последний раз, когда все разошлись — кто в школу, кто на работу.

После ужасной погоды, стоявшей все прошлые дни аномальная жара подушкой накрыла Рим и окрестности. Франческа пыталась проникнуть под маски, которые натянули на лица жильцы кондоминиума, и понять, что они о ней на самом деле думают. Но те лишь плавились под лучами солнца, непроницаемые, как и прежде. Произносили одинаковые фразы, одинаковые слова, даже с одинаковой интонацией.

Это было взаправду или только ее фантазией, что однажды днем, на лестнице, с ней поздоровалась синьора Колетт, назвала «дорогушей», но таким насмешливым тоном? А в другой раз Микела Нобиле странно посмотрела на нее, а ее муж буквально источал отвращение? Эта шлюха синьора Франческа Феррарио.

Когда все случится?

«Не думай, — сказал дом, когда она вернулась. — Улыбайся всем. Всегда улыбайся».

Она улыбалась.

Что вы рассказали о той ночи? — думала она, когда встречала консьержа и консьержку. Что думают обо мне жильцы кондоминиума? Франческа с презрением смотрела на консьержку: моя совесть чиста. Но потом, прежде чем уйти, она каждый раз расточала комплименты их трудам и благодарности «за все, что вы для нас делаете». Послушай, так ты выглядишь виноватой, сказала она себе. Она попросила у дома совета, но тот был занят. И Франческа отчетливо чувствовала, что, как только она уйдет, консьерж и его жена начнут перешептываться.

Это просто паранойя, это мое воображение. Я всегда все воображаю.

— О чем эти двое там шепчутся? — спросил ее Массимо, когда они проходили мимо Вито с Агатой. Волна паники забурлила у Франчески в животе.

Сможет ли она угадать тот самый момент, когда наступит последний раз, сможет ли прочувствовать каждую минуту, каждую секунду, или все это рухнет на нее, как в авиакатастрофе, так быстро, что она и подумать не успеет?

Редактор писала ей каждый день. Каждый раз ее живот сжимался все сильнее. Она пропустила срок сдачи работы, 4 мая. «Время вышло, Франческа, а ты опять не отвечаешь на мои звонки» — на экране мобильника мелькнуло еще одно сообщение, на которое она не смогла ответить.

И даже в эти дни, даже в эти ночи она пыталась работать, снова и снова. Найти время. Обрести ясность мысли. Но ежедневные заботы и все остальное утомляли ее до полного истощения. Для всего, что не относилось к домашним обязанностям, в ее жизни не было места. Даже последнее личное убежище, единственное пристанище свободы — любимая работа — умирало.

Между тем чудовище, которое схватило Терезу, все еще рыскало неподалеку. Оно могло таиться там, за дверью, за пределами двора. Схватить ее малышек. И маленькая Тереза, она все еще одна.

— У карабинеров есть новый след, — самоуверенно заявила молодая женщина с очень густыми вьющимися рыжими волосами, украшавшими ее голову на манер короны. — Но простым людям не нужен след.

Она смотрела прямо в камеру, делая громкие заявления, смелая, волевая, сопереживающая. Простые люди были повсюду, и журналистка считала себя одной из этого множества, она говорила за всех.

— Мы, простые люди, честные люди, люди, которые работают, люди, которые упорно трудятся каждый день и стараются защитить своих детей, мы хотим, чтобы наша Терезина вернулась.

Затем лицо журналистки сменилось растерянным, дрожащим кадром, на котором Марика с каким-то мужчиной пытались войти во двор, а на них со всех сторон кидались представители прессы.

Франческа с ужасом наблюдала: рядом с Марикой стоял ее муж Джулио. Но на самом деле это был не он.

Это был другой мужчина, похудевший так, что одежда болталась мешком, с лицом желтоватого цвета, неопрятной бородой, дрожащими руками и пустым взглядом. Только посмотрите, что может случиться с человеком за несколько недель.

Это никогда не произойдет с тобой, Франческа. Или, по крайней мере, не в этот раз.

Марика, напротив, снова собрала волосы в конский хвост, ее горделивая осанка тоже вернулась. Теперь она выглядела серьезней, решительней, и гораздо красивее, чем в последний раз, когда Франческа ее видела. Она сказала всего несколько слов, а потом обняла мужа и увела его.

«Если вы ее видели. Если что-то знаете. Звоните по этим номерам», — и Марика подробнейшим образом перечислила номера, по которым нужно звонить, сжимая в кулаке плюшевого Робин Гуда, уже выцветшего и затрепанного. Сегодня она будет почетным гостем в известной телепередаче, сказала журналистка, где будут реконструировать случившееся — все от момента исчезновения вплоть до сегодняшнего дня, опрашивать экспертов, подведут итоги расследования.

«Эта женщина только и делает, что болтает по телевизору», — с каждым днем так думало все больше и больше людей. Но разве вы знаете, как искать пропавшего ребенка? А догадываетесь, что происходит в голове, когда реальность теряет привычные очертания, когда твой муж больше не твой муж, когда ты, ты чувствуешь, что это твоя вина? Что вы об этом знаете? Эта женщина потеряла контроль, но вынуждена была обрести его снова, потому что ее муж, только гляньте на него, он совсем расклеился. Посмотрите, как он выглядит. «Все, что они знают, это правда, — сказал дом. — Но то, что знаешь ты, тоже правда».

По дороге домой из магазина с Эммой Франческа, как обычно, забрала почту. Она увидела конверт, адресованный ей и Массимо, подписанный шариковой ручкой.

Открыла.

Внутри были два билета на концерт. Фабрицио отправил их ей. Фабрицио. Для нее и Массимо. Она сунула конверт в сумку.

«Почему он пригласил и моего мужа?» — спросила она у дома, едва переступив порог, и в ту же секунду ей стало стыдно за свои мысли.

Сколько раз за прошедшие дни она слышала через стену музыку Фабрицио и делала все, чтобы спрятаться от нее? Она затыкала уши, не слушала. Но сейчас не время думать о Фабрицио Сейчас время думать о девочках и о Массимо. Может, она пойдет с ним на концерт.

«Ты, наверное, шутишь. Фра…» — сказал дом.

Но конец фразы она не услышала, потому что во дворе кто-то закричал.

— Оставьте его в покое!

Франческа выглянула в окно.

Кроме ее глаз во двор смотрели и другие. Казалось, целая тысяча глаз.

— Оставьте его в покое! Он ничего не сделал! Вы ошиблись!

Кто кричал?

У ворот стояли три патрульные машины, окруженные жильцами кондоминиума, свирепыми, как солдаты, защищающие крепость. Тусклые под солнцем огни мигалок озаряли окрестности. Асфальт парил туманом от зноя. Во дворе были капитан Рибальди, старший сержант Борги и другие карабинеры. Они уводили какого-то человека.

— Оставьте его в покое! — голос Колетт. Колетт кричит посреди двора. — Он ничего не сделал! Он один из нас!

Один из нас. Они уводили его. Репортеры кричали; «Заявление! Всего два слова!» А потом толпа: «Ублюдок!» Человек, которого забирала полиция, прошел сквозь неприступные ворота. Старший сержант Борги положила ладонь ему на макушку. Посадила в машину карабинеров.

Следом шел еще один человек, поменьше, сжавшийся в комок. Он тоже исчез в салоне автомобиля.

Толпа напирала на патрульные машины, грозила поглотить их, как волна порождений мрака, но карабинерам, хоть и с трудом, удалось вырваться и уехать. Колетт посылала проклятия небесам.

Затем Франческа отчетливо услышала голос из толпы:

— Они взяли этого сукиного сына.

4

«ТЕРЕЗИНА: ЭТО БЫЛ КОНСЬЕРЖ», — кричали на следующий день газетные заголовки.

«Скорее всего, ответственность за исчезновение ребенка, которого похитили 22 апреля из объятий родных, несет 62-летний Вито Ло-руссо, консьерж кондоминиума “Римский сад”, где жила Терезина, хорошо знакомый и любимый всеми жильцами. По нашим данным, у карабинеров есть веские доказательства его вины. При допросе следователи обнаружили, что в алиби Лоруссо, подтвержденном всеми жильцами, есть одна странность. Несколько минут, в течение которых консьерж, как он сам заявил — только сейчас, — отсутствовал на своем рабочем месте. “Я приготовила ему кофе”, — заявила полиции его жена, Агата Пирелли.

Почему синьор Лоруссо только сейчас упомянул о своем отсутствии на рабочем месте?

Что он скрывает? Почему он солгал? Почему его жена, синьора Пирелли, сначала подтвердила первую версию событий, рассказанную Лоруссо, а затем вторую? Очевидно, она — ненадежный свидетель.

Что на самом деле делал консьерж в те несколько минут? Что известно его жене Агате, этой загадочной и странной женщине, тени своего мужа? Почему она никогда не стремилась сделать какое-нибудь заявление для прессы?»

«ГДЕ ТЫ СПРЯТАЛ ТЕРЕЗИНУ?» — эхом спрашивал известный веб-сайт.

«Где наша маленькая девочка? Что ты с ней сделал?»

И они продолжали обращаться к Вито, будто тот стоял тут, рядом, засыпали его вопросами, будто он должен был — и мог — на них ответить.

Будто факт, что Вито не отвечал на них, был неопровержимым доказательством его вины.

Впервые Вито допрашивали сразу после исчезновения ребенка, как и других жильцов, взрослых и детей, — так писали СМИ. И в его показаниях не обнаружилось ничего странного. Он казался искренним, убитым горем, как и все остальные. Потом, после провала спецоперации, его снова допросили, как и всех остальных. В тот день в полицейском участке было очень жарко. Вито «обильно потел» — так говорили журналисты. Он выглядел взволнованным. На нем была теплая куртка, которая привлекла внимание карабинеров. В такую жару ее стоило снять, что они и посоветовали сделать, иначе велик риск теплового удара. Вито настоял, чтобы куртку не трогали, чуть ли не плакал.

СМИ сообщили, что в первые дни после исчезновения Терезины весь полуостров страдал от холода и проливных дождей. Таким образом, карабинеры допрашивали Вито в жаркий день первый раз. Жара была «мягко говоря, удушливая».

В конце концов на глазах у карабинеров Вито был вынужден снять куртку. Затем началась реклама. Передача продолжится после рекламы. Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один. Программа возобновилась. Вито снял куртку, оставшись в рубашке с коротким рукавом. На правой руке от плеча и почти до запястья виднелся свежий шрам. Достаточно глубокий и потому не заживший за несколько недель после исчезновения Терезины.

— Синьор Лоруссо, как вы поранились? — по словам журналистов, спросили его карабинеры.

— Подрезал больное миндальное дерево во дворе, чтобы оно не заразило остальные растения, — якобы ответил он.

— Когда это случилось?

— Утром… в то утро.

— Под «тем утром» вы имеете в виду утро исчезновения девочки?

Вито вроде бы кивнул, опустив глаза.

— А почему вы скрыли рану? Почему так отчаянно старались не дать нам ее увидеть?

— Я не скрывал, — растерянно ответил Вито. — Просто так получилось…

По сообщениям СМИ, именно так начался перекрестный допрос, который длился почти двенадцать часов. В ходе его карабинеры якобы выявили изъян в алиби консьержа. Несколько минут, о которых тот умолчал. Синьор Лоруссо долго отрицал это, а затем, загнанный в угол, разрыдался. СМИ — благодаря очень достоверным слухам — сообщили, что консьерж сказал следующее:

— Я солгал. Я всегда сидел в своей будке у ворот, понимаете, всегда, каждый день, даже по выходным, годами. Но в тот день, в тот день я отлучился на пару минут. Клянусь, на две минуты, не больше, — синьор Лоруссо словно искал утешения в глазах карабинеров, заламывая руки, — чтобы выпить кофе, который приготовила жена. Проклятый кофе!

И даже будто бы дал себе пощечину вне себя от горя.

— Ворота всегда закрыты, я слежу. Пока я свдел в своей будочке, никто не приходил и не уходил, — по их словам, бормотал он сквозь слезы. — Две минуты, две минуты, кофе, это всё моя вина, — и он огляделся по сторонам.

Почему он не сказал об этом сразу?

— Потому что я чувствовал себя виноватым, — ответил консьерж сквозь слезы. — Я чувствую себя виноватым.

За то, что он сделал с ребенком? Синьор Лоруссо не ответил на этот вопрос.

— И потому, что боялся, — добавил он через некоторое время.

Боялся? Чего? Кто-то ему угрожал? — якобы спрашивали его. Но Вито не проронил больше ни слова.

Несколько минут отсутствия — те, что Вито провел с женой, которую называли «подозрительно лаконичной» и «странной», вплоть до «страдающей умственной отсталостью», — в сочетании с раной, которую обследовал какой-то там эксперт, заявивший, что получена была она как раз в момент похищения нашей Терезины, заставили карабинеров «навострить уши». Те несколько минут и чашечка кофе сами по себе не являлись доказательствами вины. Но в сочетании с раной, так упорно скрываемой, стали вероятным ключом к разгадке. Кто может подтвердить, что консьерж не покидал двор? Он единственный, кто следил за воротами. Он единственный, кто мог выйти и снова войти, никем не замеченный. Он мог увести Терезину куда угодно, а затем спокойно вернуться. Будка у ворот, квартира Вито и Агаты — все это подверглось обыску, а пара находилась под арестом. «Кто сторожит сторожа?» — написал кто-то в «Твиттере», как только узнал новости. Все газеты вспоминали Розу и Олиндо Бацци[25] и время от времени вместо фотографии консьержей публиковали фотографию супругов из Эрбы[26] — скорее чтобы привлечь внимание, заодно накрутив число просмотров.

Подозрение, павшее на Вито, выставило весь двор в новом свете. Жителей кондом и ниума описывали как «бедных» — в смысле «несчастных», «отчаявшихся», «желающих помочь полиции любым способом», «злых, потому что прошло двадцать дней, а новостей по-прежнему нет». Теперь «Римский сад» превратился в дом с привидениями. Кто-то что-то знает? Кто-то покрывает Вито? Ими кто-то руководит? Повсюду крутилось видео, где Колетт кричала:

— Оставьте его в покое! Он ничего не сделал! Он один из нас!

«Все ли из них знают, что сделал Вито? Все ли они коварны? Арестуют ли карабинеры всех остальных жильцов кондоминиума?»

На следующий день Колетт созвала собрание.

Вито невиновен, и они докажут это. Несколько минут отсутствия на рабочем месте, невинная чашечка кофе — это не преступление.

— Вито такой же человек, как и все мы. Он стыдился того, что отошел на две минуты. У него не хватило смелости рассказать нам. Но он не похищал нашу Терезу, и вы все это знаете.

Они знали Вито, они знали его долгие годы, он был одним из них, повторяла она.

— А теперь все, кто думает, что он невиновен, — поднимите руки.

Она командовала жильцами, словно кондотьер своим войском; на собрании присутствовали все, кроме Фабрицио — как обычно — и Массимо, который задержался на работе. Несколько человек сразу подняли руки. Франческа огляделась: она не хотела злить соседей, но и не хотела торопиться с выводами. Тем временем в воздух решительно взмывали все новые и новые руки. Неоновый свет, освещавший комнату, заморгал, погас на мгновение и опять вспыхнул. Новые руки.

Затем из глубины зала собраний появились трое — Марика и ее родители. Повисла тяжелая тишина.

Все замерли.

— Я не хочу делать поспешных выводов и торопить правосудие, не хочу, чтобы в тюрьму сел невиновный человек, я просто хочу вернуть свою дочь, — сказала мама Терезы. У нее были страшные глаза, растерянные и отчаявшиеся, но при этом чрезвычайно настороженные.

Ее мужа, Джулио, рядом не было.

— Я просто хочу ее вернуть, — повторила Марика.

Все они говорили как герои пьесы, будто выходили на сцену в темном театре, прожектор освещал их одного за другим, пока они произносили заученные строки, а затем отступали, пропадали в темноте.

Эти трое исчезли, как и появились. Еще секунда тишины, а потом Колетт сказала:

— Собрание окончено.

И тоже исчезла.

Как по команде все присутствующие снова задышали и сразу разбились на группы, стали переговариваться друг с другом. Франческа не хотела задерживаться и с кем-то разговаривать, она взяла Эмму на руки, а другой рукой сжала ладошку малышки Анджелы.

Она была настроена решительно. Хотела убежать из этого места, из этого двора, из этого ужасного города. Свет снова ненадолго выключился. Включился. Кучки людей сжались плотнее. Франческа вышла на улицу со своими дочерьми, пока не стало слишком поздно.

«Давай, Франческа! Домой! Ко мне! Ко мне!» — крик дома достиг двора. Но Франческа никого и ничего не слушала. Если это действительно был Вито, что он сделал с Терезой? Она больше не хотела и шагу делать во двор.

Откуда эта уверенность, что это не он? Соседи покрывают его? А не имеют ли они отношения к исчезновению маленькой девочки? «Это будет не первый случай убийства дочери собственной матерью», — тысячу раз писали СМИ. Это даже не первый случай, когда группа людей — секта, ты же видела, секта, — делала все, чтобы мальчик или девочка исчезли ради…

«Давай, Франческа, иди домой, домой, домой!» — кричал дом. Он кричал изо всех сил, так громко, так сильно, что в ту минуту его голос был слышен даже на улице.

Франческа не остановилась. И с каждым шагом страх уступал место решимости. Ей просто нужно уйти. Пройти через эти ворота.

И тогда в далеком красном свете фонарей она увидела и что происходит за ними. За воротами рыскали темные твари. Там были представители СМИ, зеваки и разъяренная толпа, своего рода представители простых людей, они держали гигантские плакаты с изображением Вито — огромное зернистое лицо, пустые глаза смотрели со снимка, взятого в лучшем случае из газеты или с какого-то веб-сайта. Лицо убийцы, определенно убийцы, с красными надписями на нем, как торговая марка — «УБИЙЦА», — и фотография Терезы, фотография Терезы, которую все теперь знали, тоже огромная и зернистая, улыбка, которая теперь казалась гримасой маленькой мертвой девочки, и надпись черным «СПРАВЕДЛИВОСТИ ДЛЯ НАШЕЙ ТЕРЕЗИНЫ». «Спра-вед-ли-вость, спра-вед-ли-вость, спра-вед-ли-вость», — скандировали эти надписи, без крика или стука касками по асфальту.

Что, если жильцы кондоминиума правы? Если это был не Вито? В таком случае чудовище где-то рядом. Таится в тени. Готово появиться и забрать ее дочерей. Это кто-то из соседей? Или какой-то незнакомец, человек извне, и теперь он опять тут? Я могла встречаться с ним на улице, в супермаркете, он мог быть продавцом, почтальоном, журналистом. Если это Вито, если жильцы кондоминиума ошибались, по крайней мере всему этому настанет конец. Виновный установлен. Мои маленькие девочки в безопасности. А если он на свободе? Возможно, в толпе, которая вливалась и выливалась из двора. Маленькая девочка исчезла. Отсюда. Неизвестно, кто ее забрал. Франческа крепче прижала к себе дочерей. Все может быть, но она справится с этим чудовищем.

Она проталкивалась вперед, сквозь толпу — никогда раньше не видела этих людей, разве они тоже тут живут? — все пытались выбраться со двора, выскакивая из укрытий, как крысы, и наваливаясь на ворота. «Спра-вед-ли-вость, спра-вед-ли-вость, спра-вед-ли-вость». Эмма принялась ерзать. Франческа, на мгновение отпустив ладошку старшей дочери, придержала ее обеими руками.

И вот так она потеряла Анджелу.

Она взглянула вниз, чтобы снова взять девочку за руку, но той уже не было. Успокойся. Она должна быть где-то здесь. Франческа огляделась. Попыталась посмотреть сквозь толпу. Анджелы нигде не было.

— Анджела! — крикнула она, крепко прижала к себе Эмму, та заплакала. Успокойся, Франческа, успокойся. — Анджела! — крикнула она громче. — Вы не видели тут маленькую девочку? Вы не видели мою дочь? — она выкрикивала имя и спрашивала людей, видели ли они ее девочку. «Моя дочь! Моя дочь!» — слышался ей голос Марики в день исчезновения Терезы, виделся красный браслет, безжизненно лежащий на ее ладонях. «Спра-вед-ли-вость, спра-вед-ли-вость, спра-вед-ли-вость» — звучало все более и более мрачно, все более и более угрожающе.

— Дайте пройти! — она толкалась и протискивалась между телами, плотно прижатыми друг к другу. — Анджела!

Бросаясь из стороны в сторону, она искала в толпе дочь, выкрикивая имя. И толпа, готовая разорвать ее на части и поглотить, смотрела на Франческу пронзительными взглядами, обращала к ней свои раззявленные рты и оскаленные зубы. Анджелы нигде не было.

Чудовище забрало ее. Чудовище тут. Все это время оно пряталось. Ждало подходящего момента. И теперь схватило ее.

— Анджела! — заплакала Эмма.

— Тихо, детка, мы сейчас найдем твою сестру и пойдем, мама вас отсюда увезет, — она попыталась пробиться, но толпа сплотилась, готовясь поглотить. Чудовище ее забрало, чудовище ее забрало! «Спра-вед-ли-вость, спра-вед-ли-вость, спра-вед-ли-вость» (моя дочь, моя дочь, и красный браслет, и чудовище там, прямо здесь, в толпе за воротами, вернулось и забрало ее дочь), и на фотографиях Терезы теперь была не она, а Анджела: светлые кудри, строгие глаза спрашивают: «Мама, почему?»

5

Она налегла сильнее.

— Анджела! (Моя дочь!)

Она кричала и толкалась изо всех сил.

И с последним рывком — толпа едва не засосала ее — ей удалось пробиться сквозь живую стену из тел и выбраться.

Она огляделась.

— Анджела! — снова крикнула она.

Но Анджелы не было. Ее не было во дворе. Ее не было в толпе. Ее не было за воротами. Франческа с Эммой на руках искала Анджелу и выкрикивала ее имя.

Солнце било в лицо, ослепляя.

Анджелы не было.

Ее больше никогда не будет.

Ее забрало чудовище.

— Анджела! — крикнула она еще громче.

— Мама!

Голос Анджелы. Голос ее дочери. Она кричала. Ее забрало чудовище. Мама, помоги, меня уносят. Да, чудовище схватило ее, но она могла спасти дочь. Я помогу тебе, я пришла спасти тебя, любимая.

— Мама!

Моя дочь! Моя дочь Анджела!

Она не могла дышать. Откуда исход ит голос дочери? Ей пришлось остановиться и, подобно зверю, определить направление, чтобы спасти Анджелу от смерти.

— Мама!

Она побежала на голос, теперь он был ближе. Ее забрало чудовище. Но она сильнее.

Потом она увидела дочь.

Дальше по улице, на руках у мужчины. В объятиях человека, который схватил Терезу, а теперь схватил ее.

— Отпусти ее! — крикнула Франческа и бросилась на похитителя. Выхватила ребенка из его рук.

— Мама, зачем ты это делаешь? — услышала она спокойный голос Анджелы. Даже заинтригованный. — Я была с дядей музыкантом.

Франческа ахнула. Поперхнулась. Посмотрела — никакое это не чудовище.

— Дыши, — рука мужчины коснулась ее, теплая, успокаивающая. Погладила ее по щеке. — Это просто паническая атака. Дыши. Франческа Эй, Франческа!

Франческа снова начала дышать. Изо всех сил, со всей нежностью, на какую была способна, она сжала в объятиях своих дочерей, вдыхая их запах, самый невероятный запах во всем мире, запах, от которого можно сойти с ума.

А затем она подняла взгляд и улыбнулась человеку, который спас Анджелу от темных тварей. От чудовища, которое могло оказаться среди них.

Она с благодарностью посмотрела на человека, который однажды уже спас ее, а теперь спас ее дочь.

Фабрицио. Казалось, что Фабрицио всегда появлялся внезапно и всегда в нужный момент. В момент, когда весь мир становился тебе врагом, когда ты остался один и у тебя больше нет ни капли надежды.

Она обнимала своих малышек — спасибо, боже, спасибо, — обнимала их, защищала их. Солнце заливало их своим светом, крики толпы всё еще доносились со двора в нескольких сотнях метров от них. Но они были далеко. Теперь для них наступил мир. Фабрицио улыбался ей, он был там, с ними, все было хорошо. Ее дочери спасены. Он спас их.

6

Она втолкнула девочек в прихожую. Закрыла за собой дверь. Заперла ее. Посмотрела в глазок, чтобы убедиться, что никто не прячется на лестнице, зловеще хмыляясь («Я просто жду подходящего момента. «пабы осветить вас, Франческа». — и шипящий смешок) Теперь они снова были дома, в безопасности, она и ее девочки. Но чудовище едва не схватило их. Что бы случилось, не вмешайся Фабрицио?

Что бы произошло?

«Но кое-что может тебя обрадовать», — сказал дом.

Франческа вздрогнула. «Что?» — умоляла она, готовая заплакать. Если даже чудовища не было там, за пределами двора, потому что это Вито, чему тут радоваться?

«Ну, — сказал дом, — консьерж и консьержка больше тут не работают. И если они еще ничего не рассказали жильцам о вас с Фабрицио, то и не расскажут».

«Что ты такое говоришь, дом, это ужасно!»

«Будто я тебя не знаю», — сказал дом.

— Можно немножко поиграть с твоим телефоном, мама? 777 спросила ее Ацджела. Она очень хорошо знала: играть с телефоном матери нельзя. Но теперь можно, и это она тоже знала. Конечно, любовь моя, можно все, все.

Франческа нашла в сумочке смартфон. И заодно узнала о пропущенных звонках от своего редактора.

И голосовое сообщение, голос строгий, тон деловой: «Хорошо, Франческа. Если не хочешь отвечать, это твое дело. Однако я вынуждена сообщить, что после постоянных задержек и очевидного отсутствия у тебя интереса к проекту, в который мы так много вложили, мы решили приостановить работу над книгой. Нет никаких возможностей уложиться в сроки релиза, запланированного на сентябрь. Ты получишь электронное письмо, чтобы уладить все формальности. Пока».

Она почувствовала себя опустошенной, вывернутой наизнанку. Она потеряла все.

Она, Франческа, умерла. Единственное, что было ее, единственное, что всегда защищало ее и что она всегда защищала, исчезло.

«Дом? — пробормотала она. — Что мне теперь делать?»

Дом вздохнул: «Прости, Франческа. Я не знаю, как тебе помочь».

Она отдала телефон дочери, чтобы та могла поиграть с ним. Там, за стенами дома, было чудовище, но и внутри этих стен — тоже. Не в доме, а внутри нее. Внутри нее родилось чудовище, и теперь Франческе некуда бежать.

Между тем просочилась новость, что у консьержа и Агаты есть сын, которого они не видели двадцать лет. Мужчина, которому сейчас под сорок, дал интервью: когда он жил с родителями, Вито, отец, избивал его. Агата, мать, ничего не делала, просто сидела в углу, не произнося ни слова. Накануне своего восемнадцатилетия, после очередного избиения — «Поверьте, я чуть не умер», — мальчик собрал вещи и ушел из дома. Он больше никогда не видел своих родителей и не общался с ними.

Пресса немедленно осудила Вито. В Интернете началась дискуссия: «Смертная казнь для тех, кто совершает насилие над детьми? Пройдите онлайн-опрос».

Жильцы кондоминиума знали, что у Вито есть сын? Знали, что он избивал мальчика? Знали, что его сын ушел из дома и не вернулся, что боялся своего отца? Франческа не могла перестать задаваться этими вопросами. Дом, который казался теперь очень кротким, сказал: «Франческа? Послушай меня минутку, Франческа».

Но Франческа не слушала. Она думала. Она думала.

Был ли этот маленький человечек, с виду такой скромный, действительно способен на такую жестокость? Только подумать, он провел последние несколько месяцев там, во дворе, постоянно там, рядом с ее дочерьми, такими невинными, беззащитными перед лицом любого зла. Он присматривал за сараем, заботился о котенке — это он его убил? Он так любил этот двор и этот квартал — это он устроил те поджоги? Так и было? Только подумать, каждый день существовал риск, что этот человек заберет одну из ее дочерей. Подумать только, похитив маленькую девочку, он впал в отчаяние, казался искренне расстроенным, потому что пропала «наша Тереза, которая нам всем как дочь, которая мне как дочь. Как и все дети в этом дворе». Это сводило Франческу с ума.

Кого она могла спросить? Кому могла доверять?

А потом она снова подумала: а что, если это не Вито?

Неизвестно, что хуже. Она хотела уйти. И не слушать больше дом. Не думать.

Комнату наполняли голоса ее играющих дочерей. Нужно с кем-то поговорить, с кем-то увидеться, прежде чем она окончательно потеряет рассудок. Прежде чем ее голова взорвется.

Она сделала два шага в сторону комнаты девочек. Остановилась в коридоре, чтобы отдышаться. Почувствовала, как набирает силу новая паническая атака. Что, если чудовище вернется и она не сможет позаботиться о девочках? Хватит. Пора перестать скрывать свои чувства, какими бы они ни были. Она по-прежнему хотела найти друга (Ева, где же Ева?). Если бы Ева была рядом, она поговорила бы с ней, доверилась ей, призналась, как долго ни с кем не общалась. Почему у нее больше не получается общаться? Это дом виноват? Ева помогла бы ей не сойти с ума. Ева поняла бы. Франческа рассказала бы ей все. Вместе они бы нашли решение. Вместе. Но Евы больше нет.

«Франческа? — кротко спросил дом. — Франческа, послушай меня, пожалуйста».

«Замолчи. Это твоя вина, что я больше ни с кем не разговариваю. Я говорю только с тобой. Мне не нужен дом, который со мной разговаривает. Мне нужны друзья. И у меня была подруга. Мне надо поговорить с мужем, а муж у меня есть. Ты мне не нужен».

Она позвонила Массимо.

— Вчемдело, Фра? — ответил муж встревоженно.

Я больна, боюсь, у меня приступ паники, пожалуйста, вернись. Она не знала, нужно ли ему это рассказать, и не знала как. В итоге Массимо пообещал ей:

— Я вернусь, как только смогу. Очень скоро буду рядом. Дай мне минут сорок, я уже еду.

Он скоро приедет. И она все ему расскажет.

«Франческа, — сказал дом. — Подожди. Подожди, пожалуйста»

«Заткнись, черт возьми, я больше не хочу тебя слышать!»

Прошло сорок минут. Потом час. Полтора часа. Она написала Массимо: «Когда ты приедешь?» Он ответил: «Прости, любимая, неприятности, скоро буду».

Неприятности.

Наступил вечер. Сперва дочери вели себя хорошо, но после обеда стали очень беспокойными. Франческа сделала все, чтобы отвлечь их, но вечер превратился в ад, а нервозность девочек — в отчаяние (сколько времени она потратила, пытаясь успокоить их, но без толку), потом — в жестокость.

— Уходи, мама! Уходи, ты плохая!

И Массимо еще не приехал.

«Дом, пожалуйста. Прости, прости меня за все. Поговори со мной, дом».

Она приготовила ужин. Попыталась накормить Эмму и Анджелу. Но девчонки разбросали еду повсюду. Они были безжалостны. Они смотрели на Франческу со взрослой ненавистью, впивались в нее крючковатыми когтями, пробивающимися из пальцев, и острыми звериными зубами. А потом внезапно бросались в ее объятия и хотели, чтобы их любили, несмотря ни на что.

«Дом, помоги. Пожалуйста».

Она больше не знала, что делать.

«Массимо?» Конечно, она написала ему.

«Еду», — ответил он.

Прошел еще час.

Массимо. Я еду. Массимо. Я еду. «Извини, меня задержали. Может, поедим что-нибудь, когда девочки лягут спать? Хочешь? Только мы вдвоем? Фра?»

Да.

Ей стало лучше. Она готовила для них с Массимо. Ужин при свечах без свечей, они никогда не были такими слащавыми романтиками: ужин на двоих, и все решится само собой.

Она все приготовила. Ей удалось уложить дочерей спать после серии криков и мучительных рыданий. Накрыла на стол. Для двоих. Приглушила свет.

Прошел еще час. И еще один.

«Франческа», — прозвучал в полутьме голос дома. Франческа сидела за накрытым к ужину столом, уставленным готовыми блюдами, в темноте. Подпрыгнула, услышав голос дома.

«Я не хочу сейчас разговаривать, дом, — сказала она. — Я жду Массимо».

Сколько сейчас времени? Сколько времени прошло? Несколько часов. И еще несколько часов. В замке раздался знакомый скрежет ключа. Ее сердце взорвалось. Она не могла точно сказать, какие чувства заставили его разорваться. Но одно присутствовало наверняка: надежда.

Звякнуло — ключи упали на пол. Она услышала, муж поднимает их и снова пытается втолкнуть в замочную скважину. Наконец дверь открылась.

Франческа повернулась к ней лицом. Массимо пришел.

Массимо споткнулся в коридоре.

— Привет, Фра! — сказал он. — Прости, я опоздал.

Он растягивал гласные. Голос хриплый.

Он ступил в конус света.

Его рубашка была немного расстегнута, кое-где покрыта темными пятнами какой-то засохшей жидкости. Куртка наброшена на одно плечо. Глаза прикрыты, мутные от алкоголя. Портфель выскользнул из его рук. Упал на пол с глухим стуком.

— Ш-ш-ш-ш-ш! — сказал Массимо и засмеялся. Наклонился, чтобы поднять его. Пошатнулся. — Я немного выпил, — он все растягивал и растягивал гласные.

Сколько сейчас времени? Десять. Бог времени не знает жалости. Она просидела за столом целую вечность, ожидая, пока придет человек, которому она верила больше всего на свете.

«Никто не может спасти тебя, Франческа, — сказал дом. — Мне очень жаль». «Я не хочу, чтобы меня спасали», — сказала Франческа.

Внезапно придя в себя, она встала.

— Мы выиграли тот конкурс в Лондоне… — Массимо подошел к жене, обнял ее, засунул язык ей в рот, поцеловал ее твердыми и грубыми губами, от него несло вином, духами, сигаретами, забывчивостью и победой. — То есть не мы выиграли, а я победил, если честно, — усмехнулся он. — Я. Понимаешь? Я, — он отстранился, прикоснулся к ней, посмотрел на нее, пьяный, счастливый. — Мы выиграли, но только благодаря мне, мне! — он указал на себя с кривой торжествующей улыбкой, затем прижался к ее губам и снова запустил ей в рот свой пьяный язык. — Мы выиграли благодаря исследованиям, над которыми я работал. Я выиграл! — он снова усмехнулся. Снова поцеловал ее. Покачнулся. Свалился в кресло. — Прости, если я опоздал, Фра, — проговорил он медленно, запинаясь, пьяно. — Ну не надо злиться. Мы немного отметили.

— Пошел ты.

— Брось, Фра, какого хрена…

— Пошел ты.

Она подошла к мужу, наклонилась, хотела схватить его за плечи и, вывихнув их, выдернуть из этого кресла. И смотреть, как он извивается от боли.

Массимо с трудом поднялся. Свалился обратно. Встал.

— Брось, Фра, пожалуйста, это был прекрасный день, не делай этого, ну. Пора-а-адуйся за меня, а-а-а, — он рассмеялся. — Разве это не смешно, а-а-а?

— Радоваться за тебя? Боже! Да я только и делаю, что радуюсь за тебя.

— Ну Фра, прости, ты права. Это был непо-о-одходящий день, чтобы опа-а-а-здывать. — Боже, как он растягивал гласные. — Но пойми, это важно, это то, над чем я работал все эти месяцы, брось, Фра, черт возьми, я был неправ, я опоздал, прости.

Он закрыл глаза.

— Ты засранец. Я сидела здесь одна весь день, как всегда, ждала тебя, — она кричала, но тихо, чтобы не разбудить девочек, и крик грохотал внутри нее и гремел, рос, опустошал и хотел уничтожить все вокруг, но не мог, а потому взрывался и разрушал все внутри нее. — Понимаешь, что случилось? Случилась трагедия, здесь, прямо здесь, здесь, ты можешь это понять? — с каждым «здесь» она тыкала указательным пальцем себе в грудь, все сильнее и сильнее, одним пальцем, а потом двумя, тремя, четырьмя пальцами, кулаком.

— Я знаю, что это трагедия, Фра.

— Перестань называть меня Фра, я Франческа! — буря, бушевавшая внутри нее, толкалась, толкалась, пытаясь вырваться наружу.

— Хорошо, Франческа. Успокойся, любимая.

Он попытался взять ее за руку. Он был счастливым человеком, довольным своей работой, который отпраздновал успех. Он напился, потому что у него была причина праздновать, и теперь хотел продолжить праздновать с человеком, с которым всегда все разделял.

— Тебе на все плевать, плевать. На все, на все. Только ты. Есть только ты, твои потребности, твои чертовы дела, а я весь день сижу тут взаперти с девочками, и меня просто больше не существует. И что, черт возьми, ты делаешь, засранец, я прощу тебя о помощи, один раз, один хренов раз прошу помочь мне, и ты обещаешь, что приедешь, а потом не приезжаешь?

— Послушай, это не игра, — муж стал более собранным, более жестким. — Это моя работа. Меня тут нет, потому что я много работаю.

— Но я схожу с ума, Массимо, а ты ничего не делаешь. Для чего это все? Для чего?

Массимо достал из кармана пакет с табаком. Франческа увидела, что у него дрожат руки. Он свернул самокрутку, просыпал табак на пол, попробовал еще раз, наконец все получилось. Он закурил эту кривую сигарету, наполовину развернувшуюся, с кусочками табака, торчащими из бумаги. Закурил прямо в гостиной. Ничего не значащий, бессмысленный поступок, но Франческа знала, что он раньше никогда так не делал. И всегда настаивал: в доме не курить, тут девочки.

— Тебя постоянно нет дома, постоянно. И даже когда ты дома… Я тебя больше не узнаю.

— Брось, Франческа. Прекрати.

— Я хочу уехать. Давай продадим этот гребаный дом и вернемся в Милан.

— Мы не можем продать дом сейчас, как ты не по — нимаешь? Все наши сбережения… они все здесь, — он коснулся стены.

Франческа ясно увидела, как по стене пробежала трещина.

— Давай продадим его.

— А деньги, Фра, откуда деньги, чтобы уехать? Все они здесь, все здесь, — он снова коснулся стены, и та пошатнулась. — Все здесь, здесь всё, что у нас есть.

— Мы все преодолеем. Мы справимся.

— Я не могу уехать. У меня работа. Тут.

— Это все, что тебя волнует? Твоя работа? Тебе насрать на своих дочерей?

— Не вмешивай в это девочек, так нечестно. Я всегда заботился о наших дочерях, ты прекрасно знаешь. Мы же именно поэтому переехали сюда, так? Из-за моей работы. Мы так вместе решили, помнишь? Ты собиралась работать над книгой, а я…

Дымка образов, кровать в Милане: Рим, университет, что скажешь, Фра? — Да. Видение исчезло.

— А еще, — он попытался взглянуть на нее ясным взглядом, но не смог. — Поскольку ты ничего не зарабатываешь, скажи, если я уйду с работы, как мы будем платить ипотеку? На что жить?

— Боже! — она сжала кулаки, мечтая раздавить его. — У меня была работа! Были друзья, жизнь! Я все бросила ради тебя! И твоих долбаных хотелок!

— Это неправда, у тебя есть книга, и ты точно не собиралась сидеть здесь и бездельничать. Разве не об этом ты мечтала всю жизнь — бросить работу, наконец-то получить возможность делать то, что хочешь, быть свободной?

— У меня не получается рисовать, хрен бы тебя побрал, ничего не получается!

— А ты начни, и увидишь, все получится.

— Начать? Что ты, черт побери, несешь? Съешь яблоко, и все наладится? Пойди прогуляйся? Разве ты не видишь, чем я занята каждый день? Не видишь, в каком я состоянии?

Наступила тишина. Он уставился в пол. И когда поднял голову, то превратился в человека, состоящего из одной ненависти.

— Мы всегда говорим о тебе, правда, Франческа? Франческе хорошо, Франческе плохо, Франческа хочет ребенка, Франческа отлично справляется со своей работой, Франческа хочет еще одного ребенка, Франческа хочет пить, есть, Франческе грустно, и Боже, помоги нам, если Франческе грустно, мы ведь должны ее утешить. Мы здесь для этого, не так ли? Мы живем, чтобы сделать Франческу счастливой, — он взял стакан со стола. Наполнил его водой. Рука все еще дрожала. Он поднес стакан к губам, но тот выскользнул и разбился. Никто не шевельнулся. — А ты понимаешь, что я тоже существую, Франческа? Это момент моего триумфа, сейчас речь обо мне, а не о тебе. Обо мне, понимаешь? На этот раз обо мне! — крикнул он. Затем понизил голос. — У тебя всегда была отличная работа. Ты всегда была такой хорошей, уважаемой, любимой. Много друзей, умные и приятные коллеги, тебя все всегда обожали. Гениальная Франческа. Франческа может позволить себе иметь одного, двух, десять детей, из-за этого лишиться работы, но какое ей дело? Вечно проигрывающий придурок в этой ситуации — я. Еще и потому, что у нас две дочери, Фра. Тебе когда-нибудь было не наплевать на это? Когда-нибудь замечала это?

— Хочешь сказать, ты не хотел, чтобы Анджела с Эммой появились на свет?

— Не смей так говорить, Франческа. Я люблю их, и я всегда был рядом с ними. И ты это знаешь.

— Тогда какого хрена ты хочешь?

— Это момент моего триумфа, Франческа. Моего триумфа. Моего. Вбей это себе в голову. В твоей голове вообще может удержаться что-то, кроме «Франчески»? Теперь твоя очередь смотреть на мои успехи, отойти в сторону и, черт побери, подумать, как тебе хочется оказаться на моем месте. Теперь твоя очередь завидовать мне и страдать. Пришло твое время страдать.

Франческа неподвижно стояла посреди комнаты. Дом сказал: «Наконец-тоон сказал то, «подумает». — Дай мне ключи от машины.

— Франческа, пожалуйста, извини, я слишком много выпил…

Дом пульсировал, пульсировал.

— Ключи.

— Франческа, ты не можешь вес…

— Ключи. Дай мне ключи.

— Брось, Франческа, я ошибся, не преувеличивай. Она протянула руку.

— Девочкам нездоровилось. Убедись, что они спят.

— Франческа, ну…

— Где, черт возьми, ключи?

Ключи от машины лежали на столе. Она их увидела. И была уверена, что они появились внезапно. Была ночь. Она взяла ключи. Открыла дверь. Взяла сумку. Ушла.

7

Она сдала задом. Автомобиль выскользнул со стоянки. На виа Массимо Троизи было темно. Фонари погасли, улипу заполонили тени сосен и кустарников, выжженных зноем последних дней. На круглой клумбе посередине дороги росла густая трава в человеческий рост. И ни одной живой души. Вдалеке виднелись гигантские световые пилоны, похожие на механических инопланетян в белых, красных и серых доспехах, с широко расставленными ногами и руками на бедрах. Она выехала на виа Остиенсе, и даже там уличные фонари перегорели или перегорали, стоило ей подъехать ближе. Возле Тибра растительность стала пышнее, но казалась черной. Она миновала Тор ди Валле. Справа АЗС. Мертвая, безжизненная, как и все остальное. Рядом с заправкой обнаружился бар с вывеской «Всегда открыто» и с ржавыми опущенными рольставнями.

Будто прокатилась волна эпидемии и вся округа вымерла. Повсюду валялись большие черные пакеты. Она мельком заметила — стая некрупных зверей с желтыми глазами набросилась на один — и сбавила скорость, сама того не осознавая. Звери крались среди мусора, набрасывались друг на друга, грызлись из-за еды, рвали мешки и пожирали что-то дурно пахнущее. Прилетели чайки. Накинулись на четвероногих. Начали кричать.

Франческа прибавила газу. По ошибке свернула в боковую улину. Перед ней мелькнули деревья и забор, за которым угадывались остатки ржавой жестяной крыши. Заборы тут были обшиты черной пластиковой пленкой. За ними ничего нельзя было рассмотреть. Слышались пронзительные звуки, вроде бы человеческие голоса или крики каких-то существ. Она нашла выезд. Вернулась на главную дорогу. Въехала в Рим.

И тут освещения почти не было. В ЭУР[27] удалось различить только одну вывеску. Франческа заметила ее под высокой бетонной конструкцией — клубком гигантских массивных пилонов, которые торчали из сооружения вроде космического корабля, покоящегося на вершине, — что-то вроде огромного ядовитого гриба, который говорил: «Заходи, заходи». Она зашла.

Заведение было открыто. Очень маленькое помещение. Внутри никого. Она села за темно-зеленый стол. Положила сумку на стул рядом с собой. Выпрямилась, сложила руки на зеленой столешнице. Подождала. Появилась неряшливая женщина, лицо и глаза опухшие, как у человека, злоупотребляющего алкоголем или наркотиками. Женщина, должно быть, сказала, растягивая слова: «Чего вам, мы закрываемся». Кажется, Франческа ничего не услышала. Кажется, ничего не ответила. Через мгновение перед ней появился стакан с чем-то темным и немного безвкусной картошки фри в кроваво-красной миске. Она выпила. Поела. Ей было хорошо. Она хотела остаться тут навсегда. «Закрываемся», — наверное, сказала Франческе женщина, но она не была уверена, что действительно слышала этот голос. «Пять евро». Она не двигалась. Выпила. Женщина подошла, мягко подтолкнула ее рукой, должно быть сказала: «Эй, я говорю — мы закрываемся». Пять евро. Куда ей теперь идти? «Пять евро». Франческа открыла сумку. Внутри было все, что может пригодиться настоящей матери, бумажник и мятый конверт. Она взяла конверт. Посмотрела на него. И обнаружила цель.

Она заплатила пять евро. Женщина начала опускать рольставни, Франческе пришлось наклониться, чтобы выскользнуть на улицу и шагнуть в темноту. С конвертом в руке.

В машине она включила навигатор. Вокруг ни единого огонька. Она ехала в полной темноте. Виа Кристофоро Коломбо — никого. Проехала по Гар-бателла. Пересекла виале Марко Поло. Через несколько километров остановилась. Машина заглохла с тяжелым выдохом, будто из легких вырвался воздух.

Она снова положила руки на руль. Сжала. Замерла. Она смотрела вперед сквозь лобовое стекло, на вспышку света.

Тут были зелень и величественные просторы римских руин. Раздался звук, первый человеческий звук с тех пор, как она вышла из дома. Музыка вдалеке: нечто вроде бесконечной волны, которая поднялась со всей мощью, готовая уничтожить тебя, а затем разбилась о берег, опадая на землю. Она вышла из машины.

Гравий хрустнул под ногами. С каждым шагом руины становились все величественнее. Шагали ей навстречу. Деформировались под ударами музыки. Они были чудовищными, парили над землей, вместе со своими колоннами и порталами, пронизывающими стены, рухнувшие бог знает как давно.

Она остановилась. Открыла мятый конверт. Вытащила билет. Отдала его тому, кто просил ее об этом.

— Все уже скоро закончится, — было сказано ей укоризненным тоном.

— Пропустите меня.

Когда она вошла, музыка взорвалась.

На сцене, устроенной в руинах терм Каракаллы[28], оркестр аккомпанировал сопрано. Музыканты были одеты в черное. Дирижер стоял спиной, его волосы развевались. Слушая партию сопрано, Франческа попыталась вычленить звук виолончели среди других инструментов. А затем увидела силуэт Фабрицио, обнимающего виолончель. Руки Фабрицио, скользящие по струнам. Осторожно нажимающие на них. Заставляющие их петь. Она увидела лицо Фабрицио. Подбородок, шею, рот, глаза, цвет его глаз. Но, может, ей только показалось? Он был далеко, и света маловато. Может, это всего лишь ее воображение? Она села на последнем ряду.

И позволила виолончели, на которой он играл, слиться с собой.

После концерта она осталась сидеть, пока публика аплодировала, сначала тихо, затем все громче и громче. Аплодисменты не смолкали. Зрители стояли и хлопали в ладоши. По одному или группами по двое или трое. Из недр земли донесся рев, ритмичный звук, гул, как перед битвой. Это музыканты топали ногами, аплодируя по-своему.

Дирижер заставил музыкантов встать. Аплодисменты не прекращались, они взрывались повсюду.

Теперь, при свете, Франческа могла ясно разглядеть лицо Фабрицио. Потное, счастливое.

Она выкурила сигарету, перед тем как вернуться в машину, все еще наполненная музыкой. Бросила окурок и уже собиралась уйти, когда увидела, как он идет, с инструментом на плече, окруженный толпой зрителей. На мгновение их взгляды встретились, а потом волна поклонников поглотила его. Они хвалили его, обнимали, улыбались ему, пожимали ему руку. И казалось, его душа сияет.

Затем, едва отбившись от толпы, которая требовала его внимания, он посмотрел на Франческу и направился к ней. Растрепанный, раскрасневшийся, похожий на мальчишку, он улыбался.

— Я думал, мне показалось…

— Нет, не показалось, — она не знала, что еще сказать. Его поклонники издали наблюдали за ними. — Тебя ждут.

Он повернулся к поджидавшим его людям, потом опять к ней.

— Я устал. Не подвезешь? Поедем домой вместе, поболтаем.

Да.

Они ехали уже минут двадцать. Сначала обсудили концерт, потом Франческа сказала, что на самом деле у нее нет водительских прав и Фабрицио находится в руках «угонщика», что ужасно развеселило его.

Но чем ближе они подъезжали к «Римскому саду», тем реже звучали слова. Они возвращались домой. Осталось несколько сотен метров. Они посмотрели друг на друга. Неожиданно стало нечем дышать.

— Притормози на минутку. Пожалуйста, — сказал он.

Франческа остановилась. Она не могла больше вести машину. Не хотела оказаться в конце пути. Она смотрела прямо перед собой. Видела ночь и одновременно не видела ничего. С тех пор как она села в машину — но нет, целыми днями, даже сама этого не осознавая, — она думала о руках Фабрицио, о его губах, о его обнаженном теле, о его гениталиях. Она пыталась думать об асфальте, о бутылке, о сломанном кончике карандаша. Но не могла. Мысли плескались, как лава в пустой породе, и жили собственной жизнью. Она могла видеть отражение собственных мыслей на его теле.

— Фабрицио, сказала она, потому что должна была произнести его имя, ее сердце колотилось в груди.

Он повернулся. Поднял руку, положил ей на бедро. Она взглянула на его руку, чувствуя ее тепло через ткань джинсов. Рука медленно двигалась. Они посмотрели друг другу в глаза. Фабрицио передвинул ругу немного выше, медленно, еще выше. Стекла машины запотели. Она сделала незаметное движение, что-то вроде просьбы — продолжай, — и он повиновался. Коснулся пуговицы на ее джинсах. Его пальцы замерли. Она вздохнула. Они снова посмотрели друг на друга. Она что-то сказала глазами. Он шевельнул пальцами. Очень легко другой рукой коснулся молнии на своих джинсах. Она вздрогнула.

Схватила его за руку. Почувствовала руку Фабрицио в своих руках. Она будет не первой и не последней женой, предавшей мужа. Что такое предательство? Ничто. Они с Массимо больше не дети. Но это не будет предательством. Это будет конец. Она ослабила хватку, расслабила локоть, запястье, пальцы. Оттолкнула его руку.

Он воспринял это как «остановись». И остановился. Но она расстегнула пуговицу на джинсах. Можно было почувствовать, как кровь течет по их сосудам. Он расстегнул ей молнию. Она вздохнула. Он спустил джинсы, его рука была теплой, надежной, замерла на ее трусиках. Она почувствовала, как ее тело превратилось в воду.

Она хотела положить его в рот. Ей хотелось положить его в рот и проглотить. Она хотела положить Фабрицио в рот и проглотить его. Она прижала к себе его руку. Он почувствовал давление, и его рука отреагировала и опустилась на ее трусики, в нескольких сантиметрах от того места, где все начинается. Их осветили фары.

Они были в нескольких сотнях метров от дома.

Они не могли контролировать свои мысли. И тела — в ту минуту. Им было наплевать. На фары, на то, что кто-то мог их увидеть, на все, что могло случиться дальше.

Они увидели, как машина проехала мимо, и Франческа ясно рассмотрела лицо Колетт, глядящую на них из окна. Ее глаза внезапно уменьшились, отдалились, стали раскосыми, зрачок узкий, вертикальный, как половая щель Франчески, как кошачьи глаза.

Вдалеке, как обычно, бдительно дремали фургоны прессы.

Они посмотрели друг на друга. Разгоряченные. Задыхающиеся. Проехавшая мимо машина канула во тьму. Неужели это действительно Колетт? И что Колетт делала в машине ночью? Спросить Фабрицио, но…

— Мне пора, извини, — сумела выдавить ома, несмотря на то чего желал ее мозг, ее тело, вся ее сущность.

— Не беспокойся, — Фабрицио положил руку на дверцу машины. Собрался уходить.

«Поцелуй меня», — мысленно сказала она ему. Он заколебался, будто услышал. Воздух в машине вибрировал от напряжения. Он посмотрел на нее. Она шумно выдохнула.

— Спокойной ночи, Франческа.

Его голос вошел в нее. Все начало разваливаться. Фабрицио вышел из машины, забрал виолончель с заднего сиденья, закрыл дверцу.

Он отправился домой. Она видела, как он исчез за деревьями, неся за спиной свое счастливое дитя. Невозможно сказать, о чем он думал и что чувствовал. Она тяжело дышала. Что происходит? Франческа чувствовала себя глупым подростком, пылающим от страсти. Она сидела в машине, пытаясь перевести дух.

8

Колетт — в ее голове раздался далекий голос. Голос дома или ее собственный. Колетт. Звук, который вернул ее к реальности. Словно рухнула плотина — теперь Франческа больше не могла укрыться от потока мыслей, который обрушился на нее и затопил то, о чем она действительно думала. Неужели эта ухмыляющаяся женщина в медленно проехавшей мимо машине и правда Колетт? Она их видела? Она должна была осознать масштабы того, что может случиться завтра. Неважно, была это Колетт или кто-то другой. Консьерж и консьержка знают. Все знают. И они могут уничтожить меня завтра или когда захотят — точнее, когда захочет она, Колетт. Их лидер. Она, с этим невинным выражением лица, может угрожать мне столько, сколько захочет. Может мотать мне нервы день за днем или стереть мою жизнь одним махом. Нет надежды, что получится выйти невредимой из этой ситуации. Только не с Колетт. Никто не может пойти против Колетт. Она непобедима.

Все это правда. Но всерьез опасаться этого, бояться француженки Франческа была не готова. Не сейчас. Возможно, она отключилась на несколько минут, откинув голову на спинку сиденья. Бежать некуда. Она вышла из машины. Снаружи, слава богу, было еще темно. Она посмотрела на телефон: казалось, прошла целая жизнь, но на самом деле был час ночи. Еще не поздно. Она приехала домой.

Передней появились красные ворота, которые она считала неприступными. Навалилось воспоминание, как они приехали сюда: она, Массимо и дети — семья. Эмма плакала. Анджела бегала. Цветы, которыми Анджела, смеясь, посыпала волосы отца. Улыбка ее мужа, человека, к которому она чувствовала самую большую в мире привязанность. Так, будто ее привязали веревками, чтобы защитить или заточить в тюрьму. Любовь к дочерям была словно родниковая вода, но это не волшебство и не дар небес — ее нужно взращивать. Любовь к мужу была выстроена упорным трудом и счастьем, это как посадить лес (а не одно-единственное дерево), построить лодку. Неужели всего этого больше не будет? Неужели все закончилось?

Она вставила ключи в замок на красных воротах, но на самом деле думала только о Фабрицио. Минуты, только что проведенные с ним, пробегали по ее коже мурашками в абсолютной тишине ночи. Она повернула ключ в замке и собралась войти Фабрицио.

Вдалеке в небо поднималась тонкая полоска света, как дым небольшого костра, но прозрачная, а не серая или белая. Она остановилась, чтобы посмотреть на эту полоску. Что это? Нить света погасла. Вокруг нее снова сгустилась темнота, вязкая, плотная темнота.

И в этой темноте внезапно раздался звериный вой.

Франческа в ужасе огляделась. Откуда это? Словно тысяча булавок одновременно пронзила ее тело. Кошмар. Она покрутилась, отыскивая источник звука. Где это? Что это? Плач усиливался — предсмертный крик зверя. Она никогда не слышала ничего подобного.

Вой пронзил барабанные перепонки, разорвал сердце, вверг все ее существо в кромешный мрак. Природа создала этот звук для разрушения. Но это был еще и крик, которому невозможно было сопротивляться. Природа создала его, чтобы ты пришел на его зов.

Это кричало чудовище? То самое, похитившее Терезу?

Но все же нужно найти источник этого звука. Этого крика.

Франческа прошла метров сто в полной темноте. Ощупью проверяя, куда идет. Ее словно тянуло магнитом. У нее не хватило смелости подсветить себе телефоном. Крик не умолкал. Затем она увидела.

Бетонная скамейка со сколами по бокам и трещинами посередине, будто какой-то реликт ядерной войны. Рядом, у горящего фонаря, рой мотыльков. Насекомые кидались к свету, сгорали и умирали у подножия столба, но их место занимали другие, стремящиеся к своей смертоносной луне. Крик не смолкал. Его источник находился прямо перед Франческой. Источник непереносимой боли.

Существо лежало на скамейке, свернувшись клубочком. Умирающее животное? Чудовище? Вой не умолкал. Несмотря на все доводы разума, Франческа подошла поближе, пригляделась. Женщина в позе эмбриона.

Она ранена? Умирает?

Франческа села рядом с несчастной. И только когда коснулась ее головы, та заметила ее присутствие. Немного приподнялась. Стон прекратился. Она ранена? Неужели кто-то — чудовище — бросил ее здесь умирать?

— Марика, — сказала Франческа. — Это я, Франческа. Тебе нужна помощь? Мне позвонить кому-нибудь?

Глаза Марики прояснились.

— Франческа, — сказала она. Тишина, потом: — Это был он.

Владелец прачечной в «Римском саду» увидел по телевизору фотографию Вито и узнал в нем человека, который сдал в стирку рубашку и окровавленные брюки.

— Так много крови, — Марика посмотрела вдаль. С помощью Франчески она немного пришла в себя. Села, оправила платье. И снова принялась рассказывать. Владелец прачечной сообщил, что Вито не был его постоянным клиентом, они виделись самое большее пару раз в прачечной и иногда в «Римском саду». Вито принес одежду для стирки после исчезновения Терезы, свидетельством чего являлась квитанция.

— После, понимаешь? — спросила Марика.

Когда мужчина уведомил карабинеров, они конфисковали одежду Вито. Люминол[29] показал старые следы крови, и теперь лаборатория проводила анализ ДНК. Но Марика не сомневалась: это кровь ее дочери Терезы.

— Кровь. Ты понимаешь?

Вито защищался, повторяя, что в то утро, когда Тереза исчезла, он поранил руку, о чем уже рассказал карабинерам, и что на следующий день отнес одежду в прачечную, потому что испугался, что полиция найдет кровь на его одежде. Инстинктивный, даже бессмысленный поступок, но кто же не боится полиции?

На данный момент об этом знала только Марика: ей позвонили несколько часов назад. Она еще никому не сказала. Только Франческе, ей одной.

— Кровь, много крови, — повторила Марика. Кровь ее дочери.

— Что, если Вито говорит правду? — ободряюще улыбнулась Франческа. — Вот увидишь, так и есть, Марика, вот увидишь, что…

Марика свирепо посмотрела на нее.

— Что ты, черт возьми, говоришь? Какого дьявола вы все говорите? Вы все мне говорите: не волнуйся, с ней все хорошо, она вернется, это ничего, ты скоро ее обнимешь. Вы думаете, что я дура? Думаете, эти гребаные слова меня успокаивают? — она тяжело дышала. — Скажи мне все начистоту. Скажи, как если бы это была твоя дочь. Как думаешь, это правда? «Я поранился как раз в тот день, когда исчезла Тереза, отнес одежду в прачечную, в которой никогда не был, буквально на следующий день после ее исчезновения». И почему? «Потому что мне страшно». Чего ты боишься, если ничего не сделал? Почему ты лжешь про долбаный кофе, если ничего не сделал? Почему ты не хочешь снимать куртку, если ничего не сделал? И как, черт возьми, ты потерял столько крови, что испачкал всю рубашку и штаны? — она стиснула зубы, напряглась как камень. — Ты снова ее обнимешь, говорите вы мне, ты снова ее обнимешь. А знаешь, Франческа, сколько времени уже я не могу обнять свою дочь? Знаешь, сколько дней прошло с тех пор, как я в последний раз видела ее, прикасалась к ней? Твои дочери всегда рядом, а ты знаешь, сколько часов, сколько минут прошло с тех пор, как я точно знала, где моя маленькая девочка? Знаешь?

— Прости, Марика, я… — Франческа огляделась: почему дом не подсказывал, что говорить? Почему ее разум пуст, а любые слова кажутся глупыми, глупыми, глупыми? — Я…

Марика закрыла глаза. Затем открыла их и посмотрела на нее. Она говорила тихо, почти спокойно:

— Прошел двадцать один день. А знаешь, сколько часов составляет двадцать один день? Пятьсот четыре часа. Я не знаю, где моя дочь, больше пятисот четырех часов, — она подняла руку. Коснулась своего лица. Мгновение помолчала, а затем мягко сказала: — Прости, Франческа. Мне правда очень жаль. Я не хотела на тебя набрасываться. Ты не имеешь к этому никакого отношения. Никто не имеет к этому никакого отношения, кроме…

Скажи что-нибудь, Франческа! Франческа не могла сказать ничего. А потом заговорила Марика.

— Мы всегда слишком много сваливали на бабушку и дедушку, Франческа. Мы слишком много работали. Это наша вина.

Франческа хотела сказать что-нибудь правильное.

— Это не ваша вина, Марика. Вы так много работали ради нее.

Поздравляю. Это лучшее, что ты можешь сказать?

— Вито не хочет признаваться, что забрал ее. Они не знают, может, он ее где-то спрятал. Кому-то ее отдал, обменял на что-то. Или убил, — Марика помолчала, но почти сразу продолжила: — Я думала, детство моей дочери будет длиться вечно. Я думала, у нас есть все время на свете. Как глупо.

Марика сидела на скамейке рядом с Франческой. Она не плакала.

— Это наша вина, — повторила она. Взяла небольшую пластиковую бутылку, которую оставила на скамейке. Посмотрела на нее. Бутылка была пуста. Она все равно поднесла ее ко рту.

— Пойду принесу тебе воды, — предложила Франческа, вставая со скамейки. Что я могу сказать?

— Не надо, — Марика посмотрела на нее, и на ее губах даже появилась улыбка.

Франческа отчаянно нуждалась в помощи дома. Чтобы он подсказал ей слова, которые она должна произнести. Сказал, что делать. Но дом был слишком далеко.

— Вот увидишь, что… — сказала Франческа. Увидишь что? Увидишь, что все наладится, — хочешь еще раз ей это сказать? Вот увидишь, это просто дурной сон? Вот увидишь, что эта кровь — не кровь? А что? Соус? Вот увидишь, что это не кровь, а томатный сок? Клубничные карамельки? Вито их ел и испачкался, сама знаешь, как такое бывает…

Марика подавила рыдание. Ее лицо уродливо скривилось в неверном свете единственного уличного фонаря. Она не хочет плакать. Помоги ей. Сделай что-нибудь. — Что я могу сделать?

— Мы больше не садимся за стол вместе, понимаешь?

Франческа взяла ее за руку Марика вежливо отняла ее. Коснулась своего живота, как делают беременные.

— Никто, — сказала она. — Ни мы с мужем, дома, одни. Ни у моих родителей, — ома указала на ухмыляющиеся красные ворота. — Мы не говорили об этом, но, думаю, для нас сесть вместе обедать равносильно признанию, что Тереза никогда не вернется. Что она действительно исчезла.

Франческа кивнула. Боже, пусть и дальше говорит она. Франческа, как и Марика, парила в каком-то неестественном измерении. Она думала о чем-то простеньком и незначительном, пыталась найти, что сказать. Она не совсем понимала, что говорит ей Марика — кровь на одежде Вито, Тереза, вероятно, мертва, — просто не могла об этом думать. Марика посмотрела на ночных мотыльков, ее глаза вспыхнули.

— Однажды я слышала, как мужчина рассказывал о пропавшем без вести ребенке, — подавленный всхлип. — Девочка, которая пропала без вести много лет назад, — на этих словах ее голос дрогнул. — Меня поразила одна вещь, которую он сказал. Не знаю, почему она меня так зацепила. Может, в глубине души я уже знала… Может быть, мамы всегда всё знают.

Другие мамы, наверное, всё знают. Я ничего не знаю. Если другие матери такие, как я, они ничего не знают. Мать ничего не знает. Если бы матери всё знали, дети бы не исчезали. Если бы матери всё знали, чужие дети не носили бы лица ваших детей. Матери ничего не знают, а дети страдают, растут, совершают ошибки, просят о помощи, одни, по ночам, но никто не приходит их спасти, они растут, живут, сходят с ума, умирают, а матери ничего не знают. Нет никакого таинственного материнского чутья. Есть только шанс, любовь, надежда или предательство. Марика покачнулась. Франческа попыталась подхватить ее. Но та вскинула руку, как бы говоря: я в порядке. Она была бледная. Смотрела в небо, глаза почти провалились внутрь черепа. Она сильнее прижала руку к животу.

— Хочешь знать, что сказал этот человек? — теперь Марика посмотрела на Франческу.

— Да.

Что я могу сказать, что мне делать, что мне делать?

— Он сказал, что для родителей, ищущих пропавшего ребенка, ожидание никогда не заканчивается. Что в какой-то момент, даже если правда окажется ужасной, всегда лучше узнать ее, чем не узнать ничего. Не знать, где находится твой ребенок, — это ужасно. Хотя бы знать, где она, Франческа. Знать, где она, обнять ее, пусть даже в последний раз, даже если ее глаза закрыты навсегда. Не знать, где твой ребенок, хуже смерти.

Хочешь сказать, если бы ты знала, что она умерла, ты почувствовала бы облегчение? Это невозможно.

— Я не знаю, где Тереза. Может быть, она одна. Может, ей холодно. Может, она голодна. Знаешь, Тереза всегда голодна. — Марика встала. Собралась было уходить. Прикоснулась ко лбу. Снова села. — А если она захочет поиграть, ей разрешают играть? — она посмотрела на свои туфли. Повернулась к Франческе. — Как думаешь, ей разрешают играть?

Это был настоящий вопрос. Она должна что-то сказать.

— Во что она любит играть? — спросила она.

О чем ты говоришь! Марика просияла. Нагнулась и полезла под скамейку. Она долго что-то искала. Помоги ей. Франческа встала и собиралась присесть, чтобы поискать что-то, когда Марика выпрямилась, в руках сумка. Он поставила ее себе на колени. Франческа снова села. Марика взволнованно порылась в сумке. Вытащила плюшевого Робин Гуда. Он выцвел, немного истрепался, будто его стирали тысячу раз. Марика раскраснелась от усилий, но казалась счастливой.

— Робин, — сказала она, указывая на плюшевую игрушку. — Она зовет его просто Робин.

Теперь, когда Франческа увидела его вблизи, в ее памяти ярко вспыхнуло воспоминание: леди Мэриан, которую сжимает в руках ее дочь, милый подарок, который сделала Тереза подруге Анджеле. Она хотела сказать что-нибудь, но не находила слов.

— Не представляешь, как сильно она любит играть с Робином, — благодарно сказала Марика. — Однажды она сказала мне: «Ты знаешь, от какого слова произошло имя Гуд, мама?» — ее глаза внезапно расширились. — А ты знаешь, Франческа?

— Я… нет.

— Я тоже не знала, — улыбнулась она. — Невероятно, правда? Мы говорим так с самого рождения, но не знаем, что означает этот Гуд, — она легонько дотронулась до сердца. — И я ей сказала: «Нет, дорогая, от какого?» Она ответила: «Капюшон»[30], а потом ушла, такая довольная. Не знаю, кто рассказал ей, от какого слова произошло имя Гуд, — Марика снова улыбнулась. — Я не спросила ее в тот день. Подумала, что смогу спросить в любое время, — она прижала плюшевую игрушку к груди. Нежно посмотрела на нее, как на ребенка. — Мы никогда не знаем, что на самом деле знают наши дети. Мы думаем, они наши, по крайней мере, пока маленькие. Но вместо этого, — вздох. — Ро-бин, — произнесла она по слогам. — Прекрасное имя, правда?

— Замечательное.

— Муж делает вид, что не понимает, и называет его Тоби, — она улыбнулась. — Тереза очень злится. Но он просто притворяется. И в итоге он всегда смеется. На самом деле я хотела поблагодарить тебя… — она замолчала. Крепче сжала руки на шее игрушки, словно хотела задушить ее, но это был всего лишь рефлекс. Как если ты чувствуешь очень сильную боль в руке, ноге, в голове и стискиваешь кулаки. — У Терезы много игрушек. Даже слишком много. Мы с Джулио всегда заваливали ее подарками. Нас никогда не было с ней рядом, и мы думали, что подарки… А она хотела, чтобы мы просто были рядом с ней.

— Но вы всегда были рядом, Марика. Ты так ее любишь. И она это знает.

Что я могу сказать, чтобы помочь этой женщине? Какие подобрать слова? Пожалуйста, дом, помоги мне.

Марика какое-то время молчала. Казалось, она задремала. Затем послышался ее голос:

— Как мне сказать родителям, Франческа? Моим маме и папе, что на одежде Вито обнаружили кровь? А мужу?..

— Ты… — начала Франческа.

— Мой муж сходит с ума.

Франческа внезапно почувствовала жжение в руке — ногти Марики впились в ее плоть, — но не стала сопротивляться. Позволила.

— У нас есть магазин, — вздохнула она. — Но я должна искать нашу девочку. Я ищу дочку, кроме этого ничего не делаю. Мы решили, что он будет заниматься магазином. Нужно как-то жить, верно, Франческа? Ну не можем же мы бросить все и дать бизнесу загнуться, правда? Это было бы жестоко.

Франческа не очень понимала, что именно жестоко — необходимость работать, когда твоя дочь исчезла и находится непонятно где, или необходимость выжить, чтобы искать ее.

— Нет, — сказала она. — Вы поступаете правильно. Нужно продолжать жить, вы не должны терять надежду.

Боже, Франческа, что ты говоришь? — Я не знаю, что еще сказать!

— Я выяснила, что Джулио почти никогда не заходит в магазин. Иногда приезжает, да, но просто сидит в темноте, смотрит в окно и ни на что не реагирует. Иногда я даже не знаю, куда он идет. Он мне говорит, что наведывается в магазин каждый день, что все в порядке, что он справляется. Но покупатели звонят мне и рассказывают, как есть. Прости, я все болтаю, знаю, что не должна тебе такое говорить, но ради твоего блага и блага твоего мужа я должна сказать тебе это… Они говорят и говорят. Но чего они хотят от меня, Франческа? Что я могу сказать мужу? Разве я могу посмотреть ему в глаза и объявить, что он врет, что магазин разваливается, что у нас нет денег, что он выглядит сумасшедшим, что он бормочет себе под нос и, я знаю, не спит по ночам? Мне нужно и о нем теперь заботиться?

— Ты и так делаешь слишком много. Поддерживаешь всех. Всю себя отдаешь поискам дочери.

Сколько всего сказано. Черт, постарайся. Она только что узнала, что ее дочь скорее всего мертва. Кровь. Кровь, Франческа. Ты представляешь, что значит, когда в одном предложении эти слова — «кровь» и «дочь»? И она еще никому не сказала. Только тебе. Она ждет от тебя помощи, чтобы обрести силы и рассказать все родным. И как отплатить ей за это доверие?

— Ты не можешь думать еще и о муже. Пусть об этом подумает кто-нибудь другой.

Кто-нибудь другой? Кто? Что ты говоришь? Почему бы тогда тебе не подумать об этом? Почему бы тебе не сделать что-нибудь для этой женщины и этой маленькой девочки?

— Он хочет ночевать у нас дома. А я не могу. Спать там вдвоем, в этом доме, без Терезы. Нашей дочери всего пять лет. Она не должна спать вдали от дома. Я не могу смириться, что ее нет дома. Не хочу этого видеть. Ты понимаешь меня?

— Понимаю.

Франческа, черт возьми, скажи хоть что-нибудь!

— Я теперь часто сплю у мамы.

Франческа почувствовала резкую боль в руке. Ногти Марики впились в ее плоть. На этот раз она запустила их глубже, еще глубже внутрь, и вытащила. Франческа не двинулась с места. Она закусила губу, чтобы не застонать от боли. Ну хотя бы так.

— Я спросила, не хочет ли он тоже переехать к моим родителям, но он сказал «нет». Он спит один, точнее, он никогда не спит. Один в квартире. Что он делает ночью, когда меня нет рядом? Что он делает один днем и ночью в доме, где нет нашего ребенка?

Я зашла туда только один раз, за одеждой Терезы, чтобы отдать ее карабинерам. Я не могу оставаться в этом доме, Франческа. Я слышу голос моей дочери, — она снова впилась ногтями в плоть Франчески. — Разве ты не слышишь голоса своих дочерей, когда их нет рядом?

— Да, — сказала Франческа. Она согласилась бы с чем угодно.

— Тогда представь, что они никогда не вернутся, — Марика посмотрела ей в глаза.

Франческа почувствовала резкий приступ головной боли.

Но потом Марика продолжила как ни в чем не бывало:

— В тот раз Джулио не ожидал, что я приду. Был разгар рабочего дня, он сказал мне, что будет в магазине. Но вместо этого он сидел там, в нашей квартире, в темноте. Сидел на стуле посреди гостиной. Прямо как в магазине. Все окна были закрыты. Чем-то воняло, Франческа. Не знаю откуда. У меня не было времени проверить, понять, помочь. Спасти. Я убежала. Меня ждали.

Она запустила ногти еще глубже. Франческа оставалась неподвижной. Молчала. Вспотела. Почувствовала слабость. Ее затошнило. Ничего не делай.

— Я поступила неправильно, Франческа?

Но на этот раз, к счастью, она не ждала ответа. Вскочила. Ногти, выскользнувшие из плоти Франчески, издали шуршащий звук, что-то вроде щелчка. Франческа вздрогнула.

— Мне пора идти.

Марика взяла сумку, открыла, положила туда пустую бутылку, крепко зажав Робин Гуда под мышкой, будто завязывала дочери туфли и не знала, куда деть игрушку. Сделала два шага к воротам. Ты все сделала неправильно. Она надеялась на тебя. А ты ей не помогла. Повернулась. Франческа вздрогнула.

— Было бы лучше никогда не иметь детей, — сказала Марика. И ушла.

9

«С возвращением, Франческа», — голос дома застал ее врасплох, когда она осторожно, стараясь не шуметь, открыла дверь. Это был приятный понимающий голос «Налей воды», — предложил дом. Франческа подошла к холодильнику. «Нет, я передумал, — сказал дом. — Лучше чего-нибудь покрепче».

Франческа вытащила из бара бутылку джина и стакан. Села в темноте.

«С девочками все в порядке?» — спросила она у дома.

«Они мирно спят. Пару раз просыпались. Я заставил их снова заснуть».

«О чем думал Массимо?»

«Налей себе выпить».

Она налила.

«Выпей».

Она выпила.

«До конца».

Она осушила свой стакан.

«Я поговорила с Марикой. И я не…»

«Ш-ш-ш, Франческа. Я знаю все. Пей». Франческа посмотрела на пустой стакан. Он сиял в свете той же луны, которая врывалась в дом Фабрицио тысячу ночей назад. Она налила еще джина. В голове сверкнул образ: мать пьет стакан за стаканом, наливая что-то из темной бутылки. Франческа немного понаблюдала за ней: ее мама вела себя странно. «Ты устала, мама?» — прозвучал ее детский голос. Она сделала пару глотков. И спросила у дома:

— Он убил ее?

Франческе пришлось произнести это вслух, возможно, даже прокричать, потому что потом ее родные заворочались во сне, каждый в безопасности, в своей постели.

«Зло существует, Франческа».

«Это он ее убил? Расскажи мне. Ты же знаешь».

«Пей», — сказал дом.

«Что, если он кому-то ее отдал? Понимаешь, она всего лишь маленькая девочка, потерявшаяся девочка. Гораздо хуже, если он отдал ее кому-то для…»

Дом не ответил.

«Чем я могу ей помочь? Чем помочь этой маленькой девочке? И этой матери».

Дом нежно погладил ее по голове.

«Закрой глаза», — сказал он.

Она закрыла их.

«Тебе нужно восстановить силы, Франческа. Иначе ты никому не поможешь. Ни Терезе, ни Марике, ни твоим дочерям. Ты должна взять себя в руки».

«И на фоне всего этого ужаса я сегодня вечером в машине… Фабрицио… Я чудовище, дом, верно? Ты это знаешь. Скажи мне. Как я могла думать о себе в такой ужасной ситуации?»

«Пощади себя, Франческа, — сказал дом. — То, что случилось с Терезой, не твоя вина».

Но Франческа не хотела щадить себя.

10

За завтраком никто не разговаривал. Ни Массимо, ни Франческа, и даже девочки будто что-то понимали. Они ели, пили, одевались без капризов и болтовни. Раньше такого не случалось.

Гостиную окутало не язвительное молчание, а непостижимая тишина.

Чашки, кружки и столовые приборы, напротив, производили оглушительный шум.

Франческа ждала реакции Массимо. Она слишком хорошо его знала. Это произойдет внезапно, когда она меньше всего ожидает. «Где ты была сегодня вечером? Что делала?» Или: «Прости, вчера вечером я перегнул палку». Или: «Пошла ты, сука». Все, что угодно. Ее муж не сказал ни слова. И она тоже. Допивая кофе, Массимо смотрел новости на айпаде и тоже узнал о Вито то, что она услышала ночью. И тихо спросил:

— Ты читала?

Она кивнула. Будто слова не могли вырваться наружу — ни у него, ни у нее. Массимо провел рукой по губам, покачал головой, его глаза наполнились болью. Наверное, в эту минуту они могли сказать друг другу что-нибудь важное, но не сделали этого.

Он ушел, бросив на Франческу прощальный взгляд. И расшифровать его смысл она не смогла.

Весь день СМИ крутили новости о Вито. Интервью с родственниками, друзьями, знакомыми. Реконструкции похищения, проводимые в студни. Плохо поставленные ролики, показывающие жизнь Вито. Графики с расположением пятен крови, обнаруженных на его одежде, выводы на основе траектории ее разбрызгивания и происхождения. Размышления высоколобых интеллектуалов, социологов и простых людей. Хэштеги: #свободутерезине, #высшаясправедливость.

Едва Анджела ушла в школу, а Эмма заснула, Франческа позвонила в дверь Фабрицио. Соседская маленькая девочка была одна, в темноте, или, того хуже, маленькая девочка была убита. И Франческа хотела поделиться с ним этим. И многим-многим другим, просто поговорить. О Терезе, о Вито и о них двоих. И больше всего ей хотелось его обнять. Дотронуться до него. У нее перехватывало дыхание, пока она ждала, когда он откроет дверь.

Она ждала. И ждала. Но он не открыл. Наверное, куда-то ушел, не слышно даже музыки. Ей пора возвращаться домой. Она попробует еще раз позже. Даже если каждая минута покажется вечностью.

В гостиной работал телевизор. Полиция продолжала давить на Вито, пытаясь вытащить из него правду. Что он сделал с Терезиной? Он ее кому-то передал? Или спрятал, и теперь маленькая девочка осталась в том тайном месте одна, без еды и воды? Он убил ее? Большинство было убеждено: Вито виновен, надо сделать все, чтобы он заговорил. Были те, кто призывал силы правопорядка пойти на жесткие меры. Но потом кто-то заявил, что консьерж невиновен, перечислив ряд очевидных нестыковок в ходе расследования, и тогда даже самые упертые внезапно изменили свое мнение. Люди меняли мнение по десять раз на дню, не меньше.

В семь вечера Франческа услышала, как открылись двери лифта. Она несколько раз звонила в квартиру Фабрицио, но того не было дома. А теперь он вернулся? Она собирала пазл с Анджелой и одновременно кормила Эмму. Прислушиваясь, замерла, держа на весу кусочек картона. Она ждала звука открывающейся двери квартиры Фабрицио и размышляла, как быть с девочками.

Но вместо этого открылась дверь ее дома.

— Папа! — Анджела вскочила на ноги.

— Пап! — повторила Эмма.

— Массимо? — спросила Франческа.

Через полчаса ей показалось, что она услышала, как открывается дверь квартиры Фабрицио. Но уже ничего не могла поделать.

В восемь все загрузились в лифт. Отец, мать и две дочери. Массимо приехал пораньше, чтобы извиниться (хотя он этого и не сказал). Ты мог вернуться вчера, когда я просила тебя, когда я умоляла тебя, когда ты обещал мне, минута за минутой, час за часом. Когда еще не было поздно. Он пришел домой с пакетом в руках и с виноватой улыбкой на лице. Протянул ей пакет, сказал:

— Я заказал столик в отличном рыбном ресторане. Нам понравится.

— Где? — обронила она, принимая пакет. — Мы должны вернуться пораньше, раз идем с Анджелой и Эммой.

— Тут неподалеку, — ответил он. — Десять минут на машине. Мне его порекомендовал коллега, — потом он улыбнулся ей, указывая на пакет: — Не хочешь открыть?

Внутри лежало платье. Светло-зеленое, на бретельках, длинное. Массимо попросил примерить, и девочки начали играть с юбкой.

— Покрутись, мама, покрутись!

И разве Франческа могла отказать им?

Они собрали девочек и вышли — из квартиры, из лифта, за ворота. Массимо с Анджелой застряли у клумбы: дочь хотела, чтобы папа рассказал ей о цветах, которые она сорвет. Франческа подошла к машине, усадила Эмму в детское кресло, села впереди и повернулась к малышке, чтобы убедиться, что всё в порядке.

А через пару минут, вновь взглянув через лобовое стекло, она увидела неподалеку другую машину, а рядом с ней — человека. Фабрицио. Стоит возле своего автомобиля. Красивый, высокий, невероятный Фабрицио. И он наблюдал за Франческой. Она почувствовала, как что-то прыгает внутри нее, от желудка до мозга. Она сидела в своей семейной машине и ждала мужа. Но на самом деле она хотела быть с Фабрицио.

И, надеясь, что Массимо не появится в эту самую минуту, улыбнулась ему. Фабрицио улыбнулся ей. Она посмотрела на него и попыталась одним взглядом сказать ему все, что хотела. Его улыбка стала еще теплей. Все существо Франчески потянулось к Фабрицио.

Но из подъезда выскользнула ярко накрашенная смуглая женщина с белокурой девочкой на руках. Захлопнула дверь хозяйским жестом и подошла к Фабрицио. И он только тогда, казалось, заметил ее присутствие. Женщина передала ему ребенка, он улыбнулся девочке, смотревшей на него немного застенчиво, поцеловал в щечку и нежно прижал к себе. Затем женщина обвила рукой шею Фабрицио, сжала его плечо. Просияла. Маленькая девочка на руках Фабрицио смотрела на взрослых круглыми голубыми глазами. На Франческу больше никто не обращал внимания. Все трое погрузились в автомобиль Фабрицио.

— Готовы? — спросил Массимо, запуская в их машину Анджелу и занимая водительское место. Такой счастливый.

Франческа подпрыгнула, словно до этого сидела в звуконепроницаемом пузыре и тот вдруг лопнул.

Анджела тоже со счастливым видом держала в руке букетик цветов.

— Мама, это… — начала она, но Франческа не услышала.

Массимо завел двигатель.

— Эй, Фра, — он погладил ее по голове. — У нас будет рыба на ужин и…

Но она не услышала и это.

Кто те женщина с девочкой?

Фабрицио тоже завел двигатель. Некоторое время они медленно ехали по узкой улочке, Фабрицио впереди, они сзади. Франческа, не отрывая глаз, смотрела на него. Перед знаком «Стоп» Фабрицио затормозил и подождал, пока сможет повернуть на виа Остиенсе.

Ей казалось, он смотрит на нее в зеркало заднего вида и говорит глазами: а теперь выйди из машины и иди ко мне. Иди ко мне.

Массимо что-то рассказывал. Она не слышала. Положила руку на ручку двери. Что ей делать? Она несколько секунд держалась за ручку, а потом стало поздно (для чего? там женщина и ребенок, кто они?) — машина Фабрицио тронулась и покатила по виа Остиенсе. Массимо ускорился, догнал ее, и Франческа повернулась к Фабрицио, но тот разговаривал с женщиной. На заднем сиденье, рядом с маленькой девочкой, стоял красный чемодан.

— …дочь? — услышала Франческа.

— Что? — сказала она.

— Я сказал: странно, а ты знала, что у нашего соседа есть жена и дочь?

Жена и дочь? Она покачала головой и не смогла, не смогла сдержать слезы, которые наполнили ее глаза и потекли по щекам. Все кончено! «Не попадись, Франческа», — сказал чей-то голос. Но она не могла не плакать.

— Эй, в чем дело? — повернулся к ней Массимо.

— Я так рада, что мы проведем вечер вместе, — всхлипнула Франческа, кротко улыбаясь мужу.

Он тоже улыбнулся и обнял ее.

Машины Фабрицио больше не было видно.

И все, абсолютно все было кончено.

11

Она позвонила в дверь. Позвонила снова.

Но Фабрицио не открыл. Ни в тот день, ни на следующий. Когда она выглядывала в окно, жалюзи в его квартире — в его спальне — были опущены.

А ты знала, что у нашего соседа есть жена и дочь? А ты знала, что у нашего соседа…

Чего она ждала? Что снова станет шестнадцатилетней девчонкой? Окажется в сказке? Все то хорошее, что случилось с ней, не могло длиться вечно. Все плохое, что случилось с ней, не могло ей навредить. Это было неразумно. Это не совпадало с тем, что произошло. Точнее, не произошло.

Франческа покачала головой. Возьми себя в руки.

Сколько раз за прошедшие месяцы она говорила: возьми себя в руки. Слишком много раз.

Трудно сказать, что происходило — и происходило ли? — на следующей неделе. Дни словно тонули в непроглядной тени. Но кое-что сохранялось в памяти.

Франческа помнила, как вели себя жильцы кондоминиума — единственные, кто никогда не менял своего мнения. Они настаивали: Вито ни при чем. Они были возмущены и обращались к остальным с призывами: «Оставьте невинных в покое. Вы зря тратите драгоценное время. Ищите нашу девочку». Сеть отвечала: «Закрой рот, кондоминиум смерти». Выходили статьи, изображавшие двор пристанищем заговорщиков. Все его обитатели определенно потворствовали похитившему ребенка чудовищу. Все были чудовищами. Франческа тоже.

Результаты ДНК-теста крови на одежде Вито задерживались. ДНК оказалась неполной, кровь смазанной, результаты противоречивыми — в СМИ появлялись новости, которые и новостями-то не были. После многодневной осады зеваки и журналисты покидали окрестности. Известие об исчезновении нашей Терезины быстро устаревали. В газетах, на телевидении, в социальных сетях об этом говорили все реже и реже.

Ночью Франческа слышала, как соседи болтают, но не знала, откуда доносятся звуки. Голоса становились громче, замолкали, и временами ей казалось, что жильцы поют хором, шепчутся, тянут странные литании. Она пыталась заснуть. Марика ходила взад-вперед сквозь красные ворота, обезумевшая, измученная, сильная. Она просто хотела узнать правду. Ее мужа Джулио больше не показывали ни по телевизору, ни в блогах.

Внезапно, несмотря на опасения Франчески, жильцы кондоминиума стали относиться к ней намного добрее. И однажды утром Колетт представила ее мужчине в темном костюме и с редеющими волосами, с которым выходила из дома, улыбнулась и сказала:

— Это Франческа, одна из нас.

12

Единственное яркое воспоминание о том периоде касалось Карло. Франческа не могла сказать, сколько дней прошло с тех пор, как стало известно о случившемся с Вито и об отъезде Фабрицио (два дня, три, неделя?). Тем днем, возвращаясь домой с девочками, Франческа встретила во дворе Карло. Время, когда он играл там с Терезой и Анджелой, казалось, осталось в каком-то другом мире. Подросток выглядел печальным, что-то рисовал на экране большого айпада. Франческа несла в рюкзаке новый высокий и тяжелый стульчик для Эммы. Старый начал разваливаться, и девочка могла упасть.

Карло поднял голову. Увидел ее.

— Вам помочь?

Нет, никаких проблем, собиралась ответить она. А вместо этого сказала:

— Спасибо.

Ацджела в восторге прыгнула на парня.

— Осторожнее, ты его свалишь, — сказала Франческа механическим, словно чужим голосом.

Карло вызвал лифт и поставил рюкзак на пол.

— Пойду, — улыбнулся он.

Она секунду колебалась, потом:

— Не хочешь бутылочку пива?

Бутылочку пива? Что ты такое говоришь. Карло смущенно посмотрел на нее. Он думает: чего хочет от меня эта старушка? Эта старушка одна-одинешенька, цепляется за кого угодно, даже за маленького мальчика?

— Прости, — сказала Франческа. — Ты рисовал, а я тебя оторвала. До скорой встречи, — она попыталась скрыть смущение.

Подошел лифт. Карло сказал:

— Я поднимусь, — он заговорщицки посмотрел на нее, понизив голос, добавил: — Но только если смогу покурить у вас, — он сделал паузу, глядя на девочек, — из окна.

— Да, иде-е-е-ем! — закричала Анджела и уже не умолкала.

— Хорошо ли это? Но… — Но мне нужно с кем-то поговорить. — Ладно, — сказала Франческа.

Дома Ацджела, вне себя от восторга, обрушила на Карло поток вопросов: «Хочешь поиграть в прятки? Хочешь посмотреть мои книги? Хочешь увидеть, какая мама красивая без очков?»

— Да, конечно, давай посмотрим, — ответил Карло.

Анджела сняла с матери очки и в восторге коснулась ее лица.

— Видишь, какая красивая?

— Да, — согласился Карло. — Очень красивая.

— Но так я ничего не вижу.

Франческа смутилась и попробовала забрать очки, но дочь, как обычно, сказала:

— Нет, вот так. Так ты красивая.

А она мягко возразила, как всегда:

— Дорогая, мама без очков не увидит твоего прекрасного личика.

Взяла очки, надела, принесла две бутылки пива. Они пили молча, Анджела наконец успокоилась и смотрела мультфильм с Эммой.

— Я покурю, ладно? — спросил разрешения Карло.

— Я обещала, — кивнула Франческа: — Но у окна. И я покурю с тобой…

Как стыдно быть настолько матерью, настолько старой! Она глотнула пива, внезапно ставшего даром небес. Сейчас она чувствовала себя почти счастливой.

Ее взгляд упал на айпад Карло.

— Что ты рисуешь?

— Портреты. Хотите посмотреть?

Да.

И говори мне «ты», прошу.

Это были грустные, меланхоличные портреты, очень красивые. Люди, которых Франческа никогда не видела. Их головы окружали прозрачные стеклянные сферы, будто часть скафандров. Тела — стройные и андрогинные, одежды — всегда белые. Иногда на заднем фоне виднелись лунные пейзажи.

— Ты отлично рисуешь, — она с искренним восхищением посмотрела на Карло.

— Моя мама тоже рисует! — встряла Анджела.

— Не кричи, пожалуйста, — Франческа попыталась заставить ее замолчать.

— Можно посмотреть? — спросил Карло.

— Там не на что смотреть. Я больше не рисую.

— Да ладно, Франческа. Ты же видела мои картинки, — он чарующе улыбнулся. Казалось, ему очень интересно.

— Давай, мама-а-а!

Франческа посмотрела на них обоих, и у обоих в глазах светилась надежда. Она сдалась. Передала ему ноутбук.

— Это книга, над которой ты работаешь? — спросил Карло, глядя на эскизы «Подруги-темноты».

— Это была моя книга, — Франческа пожала плечами, словно ей было на все наплевать. — Но я больше этим не занимаюсь. Поругалась с издательством. Ничего особенного, рисунки уродливые. Я же говорила, что больше не рисую.

Карло снова взглянул на эскизы «Подруги-темноты» и сказал несколько ободряющих слов, которые, однако, совершенно не подходили к обстоятельствам.

— Видишь, они тебе не нравятся, — констатировала Франческа.

— Нет-нет, они очень милые, — ответил подросток растерянно.

Она не хотела оставаться лицом к лицу со своей неудачей и закрыла крышку ноутбука.

— Я собираюсь выпить травяного чая, хочешь? Карло грустно кивнул. Они сидели в мрачном молчании. Она собиралась встать, когда снова вмешалась Анджела:

— Нет, мама, покажи ему женщину-лошадь!

— Женщину-лошадь? — Франческа посмотрела на дочь. — Откуда ты знаешь о ней?

— Видела и догадалась, — пожала плечами Анджела.

— Когда?

— Ну всегда, — сказала она. — Я же вижу тебя, мама.

Франческа схватила ее за руку:

— Что ты такое говоришь, идем со мной, будем готовить травяной чай.

И она отвела дочь на кухню.

Когда они вернулась в гостиную, выяснилось, что Карло снова открыл ее ноутбук и рассматривает что-то на экране.

— Что ты делаешь? — резко спросила Франческа.

Он напрягся.

— Прости, я открыл корзину. На мой взгляд, в корзине всегда больше всего такого… — начал он. И показал на экран.

Это были эскизы, которые Франческа рисовала ночью после того, как исчезла Тереза, и днем после того, как провела ночь в голубой спальне Фабрицио.

— Зачем ты тратишь время, рассматривая эти рисунки? Они ужасны, — Франческа попыталась отобрать ноутбук, но Карло оказался сильнее. Он посмотрел ей в глаза:

— Это неправда, Франческа, они классные. Классные, клянусь. Посмотри на них внимательно. Для своей книги… Ты их должна отправить издателю.

— Они отвратительны.

Но она все же посмотрела на экран и будто впервые увидела собственные эскизы. Они, пусть только набросками, один за другим, рассказывали историю. Горстка антропоморфных животных: белая тигрица, кенгуру со светлыми волосами, женщина-павлин и мужчина-лось, ее прекрасный муж — все они на первый взгляд могли показаться безмятежными и изящными, но на самом деле вызывали ужас. И среди них затесалась испуганная маленькая девочка со светлыми кудрями и голубыми глазами с золотыми искорками. Вот женщина-лошадь, о которой говорила Анджела (я же вижу тебя, мама), с волосами, собранными в хвост, с мертвенно-бледной кожей. Она держалась за руку с человеком-червем, грязно-желтым, с огромными глазами, в которых таились безумие и страх. А еще был учитель музыки синьор Мрак, весь черный, с виду — сущее чудовище, но, возможно, единственный, кто не вызывал страх.

— Я сейчас просто удалю их.

— Поверь мне, Франческа. Попробуй.

— Не говори так.

— Тогда я сам отправлю, — Карло с надеждой посмотрел на нее. — Давай, перешли их мне. Ты не будешь нести никакой ответственности. Что скажешь?

Франческу охватила эйфория, которая всегда охватывала ее раньше, когда она работала. Энергия охватила ее и встряхнула, будто котенка за шкирку. Это длилось всего секунду.

— Очень мило, но я сказала нет.

— Почему? Попытайся.

— Серьезно, Карло: нет.

Он посмотрел на нее:

— А что, если мы вместе напишем письмо с извинениями в издательство и отправим эти эскизы? Это точно начало книги. Ты могла бы назвать ее, ну, не знаю… «Клятва мрака».

Опять эта дрожь, эта энергия.

— Нет, — возразила Франческа, но уже не так уверенно.

— Давай, давай попробуем, что тебе стоит?

Франческа какое-то время молчала.

— Ладно, — прошептала она, — чего уж. Хуже не будет…

Карло довольно улыбнулся. Они действительно начали вместе писать электронное письмо редактору, и он быстро нажал кнопку «Отправить». Быстрее, чем Франческа успела передумать.

И именно тогда, в этот радостный миг, ей вспомнились хитрые глаза консьержки, лицо — возможно, нереальное — Колетт той ночью в машине, слова Марики об одежде, залитой кровью, внезапная доброта жильцов кондоминиума… Почему все так добры? И Фабрицио. Фабрицио был везде.

— Отправлено! — сказал Карло. — Может, тост? — он улыбнулся, как ребенок после удачной проделки.

Франческа улыбнулась ему в ответ, искренне.

— Да.

А потом на ее компьютере появилось уведомление от «Фейсбука». Карло и Франческа прочитали его одновременно. И испуганно переглянулись.

13

— Мама, иди сюда!

Франческа пыталась переварить новости, которые прочитала накануне вечером вместе с Карло.

Это было невозможно. Неужели такова правда? Неужели…

— Мама-а-а!. — Анджела толкнула ее.

Франческа что-то судорожно рисовала на подвернувшемся под руку листе бумаги, рисовала и думала, что всегда одержима одним и тем же, всегда одними и теми же мрачными образами. А сейчас она рисовала просто черные завитки, прорезающие бумагу, как лезвия.

— Мама-а-а! — рука дочери царапала ее икры.

— Ты делаешь мне больно, — Франческа посмотрела на Анджелу. Потом сказала мягче: — В чем дело, милая?

— Прости, мама, я думала, ты уже умерла, — девочка бросилась обниматься. — Я звала тебя целую вечность, а ты не отвечала.

Она сжала Франческу так крепко, что ее волосы, рассыпанные по плечам, натянулись и стали рваться.

— Все в порядке, детка. Что ты хотела мне сказать?

Лицо ее дочери озарила широкая улыбка. Она протянула ручку:

Пойдем, мама, мы там радуемся, и ты порадуйся.

За кого вы там радуетесь?

Анджела утащила ее за собой.

Малышка привстала на цыпочки, выглянула в окно и довольно заулыбалась. Франческа тоже выглянула. Будка Вито у ворот больше не была опечатана.

Внутри — это просматривалось и отсюда — сидел худой мужчина, старик, который, казалось, страдал от сердечной недостаточности. Незнакомец. Тщательно выбритый, опрятно одетый. Он смотрел в окно, проверяя, кто вошел, а кто вышел, почти незаметный на фоне неприступных красных ворот.

Растрепанная женщина — черные волосы с полоской отросших седых корней — в просторном и, возможно, не совсем чистом халате подметала асфальт перед будкой консьержа. Она смотрела в землю, но если бы вы могли увидеть ее глаза, вы бы испугались.

Синьора Нобиле была рядом с Вито и его женой: они вернулись.

Значит, это правда. СМИ не солгали. Вито невиновен, и воскресла не только надежда найти Терезу невредимой (что ты такое говоришь, прошло слишком много времени, эта маленькая девочка мертва), но и ужас: чудовище все еще бродит по округе.

Франческа подняла глаза и увидела, что все во дворе заметили возвращение Вито, все разом. Словно Микела Нобиле мысленно оповестила их. Как если бы во дворе обитало ползучее, скользкое существо, многоклеточный организм, который назывался «кондоминиум “Римский сад”» и представлял собой единую сеть толстых вен, соединяющих сердца жильцов и перекачивающий их кровь. Не исключено, так оно и было.

Они выглядывали из окон и с балконов — больше не приелись, как тараканы, а сияли, как маленькие солнца, — выходили во двор из подъездов и кладовок. Вито — исхудавший, на лице остались только глаза, теперь желтоватые, с сеткой капилляров, испуганные — выполнял свою работу, как и каждый день до этого, будто никогда не уходил, а обитатели шести домов подняли руки на уровень сердца и принялись аплодировать.

Это длилось несколько секунд или минут. Жена Вито стала еще усерднее мести двор, а сам Вито, несчастный старик, пытающийся сдержать слезы, с дрожащими губами, огляделся и, пока гремели аплодисменты, протянул синьоре Нобиле, которая радовалась, сложив руки на животике, кивала, улыбалась, конверт и сказал:

— Синьора, вам почта.

Анджела смотрела на соседей и на Вито. Кивала. Улыбалась. Аплодировала. Как все. Франческа покосилась на нее. Ребенок или взрослый, часть единого целого. Одна из них.

14

Наконец, после многочисленных недоразумений и задержек пришли результаты теста ДНК. То, что перепачкало одежду Вито, была кровь, но не Терезы, а, как и уверял Вито с самого начала, кровь самого консьержа.

Выходит, все произошло в соответствии с его показаниями: он поранился утром в день исчезновения девочки, а на следующий день отнес рубаху в прачечную, потому что боялся карабинеров. Это казалось странным — и на самом деле оставались те, кто не верил в эту версию, — но, видимо, так оно и было.

И это еще не все. Услышав от родителей, что Вито вернулся домой, сын семьи Сенигаллиа Марко — хилый на вид ребенок лет шести — залился слезами, когда шел на плавание с отцом:

— Я не хочу в тюрьму!

Его отец, стройный, загорелый, с рельефными мускулами, наклонился и обнял мальчика.

— Тебя не посадят в тюрьму, родной. Не волнуйся, — улыбнулся он. — Откуда у тебя такие ужасные мысли?

— Я не хочу в тюрьму! — ребенок кричал и пинался. Он бросился на землю.

Отец поднял его и осторожно усадил на скамейку у школы плавания.

— Что с тобой, Марко?

— Я взял мяч, — сказал он сквозь слезы.

— Какой мяч?

— Во… дворе.

— Не понимаю, родной. Перестань плакать и расскажи мне.

— В тот день… когда во дворе все кричали… — и он заплакал громче.

Через пару часов маленький Марко и его отец пришли в полицейский участок. Ребенку очень хотелось «во всем признаться». Никто не знает, как на самом деле прошла эта беседа и как такой маленький ребенок смог придумать настолько подробную историю. Но то, что передавалось из уст в уста, звучало примерно так. В день исчезновения Терезы Марко играл в прятки с ней и остальными детьми. Он затаился в кустах рядом с будкой консьержа у ворот, просидел там достаточно долго и уже предвкушал победу: его еще никто не нашел. Из своего укрытия он прекрасно видел Вито. Сидя в будочке, консьерж внимательно следил за всем, замечал любое движение, «каждый шевельнувшийся листочек». Как всегда. В какой-то момент Марко стало скучно. И вот тогда, поглядывая по сторонам, чтобы скоротать время, он увидел мяч. Ярко-красный, совсем рядом с воротами, близко к его укрытию. Ничей. Мальчик захотел достать мяч во что бы то ни стало. Но Вито сидел очень близко и наверняка заметил бы Марко. Этот застывший в будке человек «был похож на солдата». Мальчик, однако, не мог перестать думать о мяче. Это был самый красивый мяч, который он когда-либо видел. И он должен был достать его. Марко пригнулся и стал ждать подходящего момента.

Еще несколько минут. Еще немного. Марко не знал, сколько времени прошло. И вот наконец шанс: Вито покинул свой пост. Ребенок был очень взволнован и с огромной осторожностью готовился завладеть столь желанным предметом. Он заглянул в будку, чтобы убедиться, что там никого нет. И застыл. Вито оказался там, в глубине, но стоял спиной к двери — и, следовательно, обернувшись, вполне мог схватить Марко — в маленькой комнатушке с газовой плитой, примыкавшей к основному помещению. Он пил кофе.

Его жена стояла рядом — она тоже не смотрела в сторону Марко, — ждала, пока муж допьет, чтобы забрать чашку. Молчаливая, неподвижная, с протянутой рукой. Ребенок оцепенел. Он стоял, не в силах пошевелиться, будто совершил какое-то преступление. Консьерж допил кофе, отдал чашку жене и стал поворачиваться, чтобы вернуться на свой пост. Марко внезапно обрел способность двигаться, нагнулся, схватил мяч, прыгнул в кусты и убежал. Именно тогда раздались первые крики Марики.

Остальной разговор в участке, передаваемый из уст в уста, проходил примерно так:

— Ты случайно не видел, в то время, когда Вито пошел пить кофе, кто-нибудь входил или выходил из ворот? Мужчина, женщина или сама Тереза? — тихо и нежно спросила психолог.

Заплаканный Марко покачал головой. Ничего не происходило, ворота все время были закрыты. Он прятался рядом с ними и постоянно следил за этим направлением, чтобы никто не подобрался исподтишка.

— Потому что он мог отправить меня в тюрьму, — добавил мальчик; большие круглые слезы, как у клоунов, текли по его рубашке, и он не вытирал сопли.

Несколько минут молчания, затем бледный, сжавшийся в комок ребенок снова крикнул:

— Я не хочу в тюрьму!

Если Марко говорил правду, никто не входил во двор и не выходил из него. Но где же тогда Тереза? Может, её похитили, спрятали где-нибудь во дворе и увезли позже? Или она все еще тут?

«ПОЛИЦИЯ БЛУЖДАЕТ ВО ТЬМЕ. ГДЕ ТЕРЕЗИНА?» — спрашивал газетный заголовок.

Очень странно, что такой маленький ребенок так точно реконструировал факты, говорили люди. Это просто слухи или все правда? И если это правда, то ребенок сам решил сознаться в увиденном или его кто-то надоумил? И если да, то почему? Были скептики, которые с самого начала кричали про заговор жильцов кондоминиума. Были те, кто верил всему, что слышал, видел или читал.

После второго допроса в СМИ появилась информация, что ребенок противоречит сам себе. Перекрестный допрос вызвал большой резонанс, какой-то эксперт по детской психологии признал показания мальчика недостоверными. Вроде бы вторая версия полностью отличалась от первой. Те, кто верил в заговор, писали в «Твиттере» заглавными буквами: «ВОТ ВИДИТЕ??????!!!!???» Те, кто верил Марко, отвечали: «ДЕТИ ВИДЯТ ИСТИНУ!!!!» В конце концов, он был маленьким ребенком. Шести лет. Абсолютно нормально, что под грязными взглядами взрослых малыш запаниковал, растерялся, перестал понимать, что видел на самом деле. Но детям нужно верить: Марко говорил правду.

Карабинеры сделали единственное заявление: «Экспертиза младшего Сенигаллиа дала отрицательный результат. Мы изучаем другие варианты. Мы сделаем все возможное, чтобы вернуть домой маленькую Терезу».

Что обо всем думала Марика? Она постоянно повторяла; ей нужно, чтобы ее дочь вернулась домой. Ей было наплевать на чьи-то идеи и домыслы. Она просто хотела, чтобы расследование шло полным ходом. Она попросила представителей СМИ взять у нее интервью. Никто не пришел. После заголовков о консьерже, после шумихи со свидетельскими показаниями Марко СМИ публиковали новости неохотно, словно по инерции. Тем временем в центре Рима в результате утечки газа обрушился дом. Список погибших и инвективы против администрации здания, поиск выживших, фотографии жертв и их истории, «если вы перейдете по ссылке после небольшой рекламы», заполнили веб-сайты. Для карабинеров там тоже нашлась работа.

Марике пришлось самой записать видеообращение. Сначала она попросила мужа помочь со съемкой, но его руки, несмотря на горячее желание, ужасно тряслись, а обратиться с подобной просьбой ни к своим родителям, ни тем более к другим жильцам кондоминиума она не решилась.

— Не бросайте моего ребенка!

Впервые Марика отбросила маску силы и сдержанности.

— Не оставляйте ее одну! Я ее мать, я бы почувствовал, если бы она умерла! Я знаю, она жива! Она одна, и она боится, пожалуйста, помогите ей!

Она напечатала футболки с лицом Терезы, носила такую сама и раздавала всем, кого встречала. Плюшевый Робин Гуд стал еще более потертым, измученным. Первые несколько дней Марика, должно быть, часто стирала его. Теперь она этого больше не делала. У игрушки появились пятна на спине, порвалось ухо — будто его кто-то укусил, — со шляпы пропало перо, а мех на тельце засалился и стал жестким. В некоторых местах он совсем вытерся.

И только жильцы кондоминиума не сомневались — Марко сказал правду. Эксперт по детской психологии, безусловно, заставил ребенка отказаться от прежних показаний, сбив его с толку своим профессорским видом. Но соседи знали: мальчик ничего не придумывает. Они заявили об этом во всеуслышание и стали спокойно ждать. Это просто вопрос времени. Карабинеры прибудут и раскроют дело в один момент. Они вернутся во двор. Снова всех допросят. Привезут поисковых собак. Обследуют каждый укромный уголок.

Жильцы обратились в полицию:

— Еще раз допросите мальчика, ребенок не врет.

Но прошел день, другой, и никто не пришел, а средства массовой информации зациклились на обрушившемся здании: они писали о действиях карабинеров, гражданской обороны и пожарных, готовых отдать все силы для спасения того, что еще можно было спасти.

Жильцы шептались: нас бросили.

Но покой не вернется в их любимый двор, если не обнаружится похититель. И значит, им самим придется отыскать его.

Об этом никто и нигде не говорил, ни одна живая душа. Но, может, жильцы кондоминиума общались мысленно?

Они явно выработали четкий план. Каждую ночь Франческе мешали спать какие-то шаманские напевы. Но проснувшись, не слышала ничего такого.

Жильцы кондоминиума были единым телом — телом, вооруженным челюстями, которые непрерывно что-то жевали. И у этого существа был план. Ради его достижения оно сделает все что угодно.