Робин Гуд против шерифа

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Звери? Воины? Шпионы?

Четыре фигуры осторожно передвигаются в сумерках предрассветного тумана. Недавно они вышли из скорбного мрачного леса, который в такое время кажется заколдованным. Теперь, дыша друг другу прямо в затылок, они движутся, едва различимые, по лугу, окутанному скупым светом сказочницы Луны.

Передний, высокий и сутуловатый, подает остальным знак — остановиться и прислушаться. Может, птица, разбуженная шагами ночных путников, проснулась на верхушке вяза; а может, осторожный человек, соорудив там свое убежище, шевельнулся во сне — и этот легкий звук заставил путников насторожиться.

Гарольд — имя того, кто шествует впереди. Он, точно охотничий пес, раздувая ноздри, жадно всасывает влажный воздух и уверенно, как будто луг залит ярким дневным светом, идет вперед по мокрой траве. Неспроста он так уверен: Гарольд чувствует еле ощутимый, тончайшей струйкой разлитый в воздухе запах далекого костра. Внезапно он, изменившись в лице, делает неуверенный шаг назад, взмахивает руками и, накренившись, словно корабль, всем телом влево, какое-то мгновение будто медленно приседает, а затем беспомощно падает прямо в мягкую траву, растущую по обе стороны от едва протоптанной на лугу тропинки.

В это мгновение в воздухе, натянувшемся, как струна, слышится тонюсенький свист, и трое спутников Гарольда, инстинктивно пытаясь защититься от затаившейся во тьме неведомой опасности, вытягивают руки перед собой. Но тщетно — один из путников, издав захлебывающееся, булькающее ворчание, хватается за горло, насквозь пронзенное стрелой невидимого врага. Двое остальных, Раски и Шеннон, молодые еще солдаты-арбалетчики, замаскированные монашескими плащами, достают свое смертоносное оружие и приседают, пытаясь слиться с травой.

Неведомый страх окутал сознание застигнутых врасплох арбалетчиков. Казалось, огромный сказочный зверь, выросший в тумане, плюется ядовитыми языками острого деревянного пламени, которые дробят кость и превращают человеческое тело в кровавое месиво. Раски, изготовивший свой арбалет к стрельбе по невидимому врагу, внезапно получил страшной силы удар прямо в отороченный медными пластинами нагрудник. Перехватило дыхание, непрошеные слезы, брызнув из глаз, слились с неподвижным луговым туманом. Раски опустился на оба колена и упал в траву сбоку от тропы.

Напарник, отставив руку с арбалетом в сторону, ползком приблизился к нему. Стрела, ударившая в грудь Раски, оказалась не той короткой стрелой английских лучников, что сразили перед этим обоих его товарищей. Она была гораздо длиннее, массивнее, ее суковатое древко было обработано грубым орудием. Тот, кому приходилось не однажды и не дважды сражаться в горячем бою, не мог не прийти в ужас при виде этого простого и бесхитростного орудия убийства. Это была боевая стрела. В ту пору ей могли пользоваться только неуловимые и беспощадные хозяева лесных дорог — отверженные несправедливыми судебными решениями рыцари-дворяне, ловкие и смелые крестьяне, не смирившиеся с феодальной кабалой. Иногда среди них встречались и потомки земледельцев, охотников, рожденные вольными людьми. Это была стрела йомена — лесного разбойника, не подчиняющегося никаким правилам и никакой власти, кроме власти своего разума и сердца.

Однако изумительной орлеанской работы нагрудник, который Раски добыл еще во время высадки в Булони, на этот раз отвел от него неотвратимый удар судьбы. Наконечник стрелы, сделав огромную вмятину в доспехах наемника, чуть-чуть погнулся, и это помешало грозному орудию ворваться внутрь беспомощного молодого тела. Тяжело дыша и закатив глаза от боли, Раски едва помнил, как из тумана выросли какие-то фигуры. В этот ужасный час они показались ему отвратительными кобольдами, духами ночи. Раски — датчанин, потомок свирепых норманнов, или викингов, как называли они себя сами, вот уже несколько лет служил в армиях всевозможных английских владетелей и уже почти позабыл священные сказки детства, рассказанные ему его дедом, старым рыбаком Клуни, во фьордах Готландского залива.

Второй его товарищ, вояка Шеннон, лежал ничком в густой траве. Боковым зрением Раски заметил, как один из кобольдов в шлеме с пугающе огромными оленьими рогами наклонился над ним, пошевелив тело кончиком короткого копья.

— Ему уже ничего не нужно, Робин, — обратился он к показавшемуся из тумана человеку с медвежьими плечами и по-девичьи легкой походкой. Тот, кого звали Робином, держал в руках огромный охотничий лук из целого орехового ствола — настоящий лук йомена. Из мрака выступило еще несколько фигур.

— А где же Арчибальд? Их было четверо! — раздасадованно обратился хозяин лука к рогатому рыцарю.

— Черт его знает. Заберем вот этого, пусть расскажет. — Рыцарь-кобольд указал на зашевелившегося, пытавшегося сдержать стон датчанина. — Парень не местный, но про своих хозяев, я думаю, ему кое-что известно.

В одно мгновение крепкие мужские руки подхватили арбалетчика и приподняли его тело в воздух. Датчанин, едва не захлебнувшись от острой боли, смешанной с ворвавшимся в легкие холодным предутренним воздухом, плотно зажмурил глаза и уже не чувствовал, как его тело осторожно опустили на крепкую деревянную телегу. Он не слышал ни недовольного похрапывания коней, почуявших чужака, не чувствовал, как плавно тронулась и покатила по сочной влажной лесной тропе повозка, не помнил, как мужские руки — возможно, те же самые — перенесли его в темную, но теплую и пахнущую чудесными полевыми травами бревенчатую избу.

Раски-датчанин в это время видел странный сон. Словно его французская подружка Иветта глядит на него со дна чистейшего и прозрачного, как воздух, Готландского залива и подмигивает ему, улыбаясь, сквозь двадцатиметровую толщу воды. Свет яркого солнца играет бликами в едва ощутимой зыбкой ряби неподвижного залива. Иветта улыбалась, закусив пухленькую верхнюю губку, но внезапно во взгляде ее появилась тревога, лицо исказилось гримасой отчаяния. Она словно призывала его обратить внимание на надвигающуюся неведомую опасность и остановить ее.

Наконец Раски догадался, в чем было дело: огромная тень, двигаясь по усеянной бороздами поверхности светлого песчаного дна, неумолимо приближалась, грозя закрыть от солнечного света красивое лицо его подружки. Раски поднял голову вверх, чтобы рассмотреть неведомо откуда взявшуюся грозовую тучу, а в чистом небе не было ни облачка. Может, это злобный дракон прилетел на крыльях подводных ветров? И лишь когда тень навеки окутала, скрыла от него прелестный облик возлюбленной, Раски понял, что эта тень принадлежала плоскодонной рыбацкой лодке, в которой он находился. Пытаясь еще раз разглядеть Иветту, Раски увидал лишь тьму: тьма эта надвигалась на него, словно он сам уже был под лодкой, расширялась, заполняя собой окружающее пространство. В гробовой тишине откуда-то послышалось спасительное тончайшее пение сирен, но было поздно — тьма поглотила его.