Родимые пятна

Пролог

Все было прямо как на картине Сезанна: те же роскошные, чувственные женщины, надменно-томные, какими их увидел художник. Их было семь или восемь, разных комплекций; одни возлежали на скамьях, другие стояли, прислонясь к кафельной стене, животы расслаблены…

Облако пара влажнеет у тел, капли воды стекают по коже и вниз по кремовому кафелю. Одна, с особенно красивой фигурой, с круглыми, налитыми грудями, с широкими бедрами, медленно поднимает руку, заглаживает назад со лба влажные волосы; потом со вздохом, растворяющимся в шипении пара, запрокидывает голову назад. Это выражение крайней истомы чем-то сродни эротическому изнеможению. Невыносимо жарко — лень говорить, лень думать. Мне невыносимо захотелось туда.

Что тут думать? Тот самый случай, когда женщине вполне прилично все с себя сбросить. Прикрыв решетку глазка, я обернулась к моей сопровождающей:

— Разденусь-ка и я, можно?

Глава 1

Известие пришло по мобильному телефону — «новейшему воплощению Комфорта и Надежности в техническом оснащении делового человека». «В любой момент, в любой точке планеты ваши сотрудники получат необходимое сообщение». Так гласит реклама. Но эти ребята не учли мощности динамиков кинотеатра «Холлоуэй Роуд Одеон». Разве только они рассчитывали на детей. Сидящая рядом Эми запихивает в рот очередную пригоршню попкорна, глаза широко раскрыты, завороженно смотрит, как синий человекообразный джинн усердствует на благо Аладдина. Но первой все-таки услыхала она.

— Ханна, у тебя карман бибикает!

Боже, как много в жизни проходит мимо нас, тугоухих взрослых! Может, одни дети и верят в волшебников, потому что только они способны слышать, как те шушукаются в глубине сада. Вместо того чтобы любоваться Робином Уильямсом, пришлось общаться по телефону с Фрэнком. Замена, прямо скажем, неравноценная.

— Да-да?

— Алло? Ханна? Где ты, черт побери?

— Погоди-ка…

В это время на экране творились самые невероятные чудеса. О том, чтоб сказать Эми «пойдем», пообещав скоро вернуться, не может быть и речи.

— Я на минутку в вестибюль, — шепнула я ей. — Мигом обратно. Идет?

Рука, как заведенная, снова в рот. Хруст попкорна. Еле заметный кивок.

Пробравшись по ряду, я скользнула к дверям сбоку от экрана. Одну оставила полуоткрытой, чтоб видеть макушку Эми в глубине кинозала. Позор мне как детективу, если посреди диснеевского фильма пятилетнюю девчонку умыкнут растлители, Я дернула антенну.

— Привет, Фрэнк.

— Что там за гвалт?

— Аладдин охмуряет принцессу Жасмин.

— Чего-чего?

— Каникулы. Не вникай, ты уже вышел из этого возраста. В чем дело, шеф?

— Поздравляю. Для тебя есть работа. Дурной знак. «Для тебя» — значит, сам Фрэнк от нее отказался.

— Что за работа?

— «Замок Дин», Беркшир, оздоровительный комплекс. У них проблемы с джакузи.

— А водопроводчик на что?

— Не в том дело. Кто-то накидал в них дохлых карпов. Та же рука, по-видимому, начинила шипами массажные щетки.

— Малоприятно.

— Вот именно, за такой сервис да еще платить по двести фунтов в день. Придется тебе срочно туда подъехать.

— Ты забыл? Я при ребенке!

— Значит, сдай ребенка. Не мне тебя учить, Ханна. Преступник не дремлет. Работа не на один день, так что заверни домой, собери вещи. Подробности вышлю факсом. Ах да, костюмчик тренировочный, не забудь, потеплее прихвати!

До меня донеслось хихиканье Фрэнка. Мило, учитывая, что вес сбавлять уместно именно ему. Что я и не преминула заметить.

— Кто же спорит! Но, боюсь, мое появление в заведении для дам будет неверно воспринято. Ты, Ханна, еще мне спасибо скажешь! Тебя там подлечат, да еще и деньги заплатят. Мы сговорились на сто пятьдесят фунтов в сутки плюс лимонный сок в неограниченном количестве. Неплохо, а? После ноги мне будешь целовать.

Вредительство в оздоровительном комплексе. Прямо скажем, тема не типичная для защитников правопорядка в финале двадцатого века. Но что я — дура, чтоб отказываться от бесплатного массажа?

— Отлично! Что им сказать, когда ты будешь?

Я взглянула на экран. Принцесса Жасмин морально готовилась одарить поцелуем простолюдина. М-м-да. Даже в Диснейленде истинная любовь побеждает не без труда.

— После «хэппи-энда».

Я обещала Кейт, что Эми пробудет со мной до четырех, потому привела ее к себе домой. Она сидит на моей кровати, уплетает «рисовые хрустики» и, пока я укладываю вещи, громко читает по складам надпись на обертке. Потом — надписи наклеек на моем чемодане, потом принимается за титульный лист книжки Реймонда Карвера у кровати. Постигающая грамоту мелюзга может быть страшнее чумы. Ее счастье, что я — это я, а не любимый персонаж Брета Истона Эллиса[7].

Хотя по привычке я потявкиваю на Фрэнка, перспектива проехаться оказалась для меня очень кстати. Надо сказать, я засиделась без дела, да и спать стала неважно — снова в снах преследует мерзавец, с которым я столкнулась однажды на узкой сельской тропинке (теперь, надеюсь, ясно, почему между Бретом и мной нет ничего общего). Может, небольшая физическая встряска очистит мозг от вредных примесей, я снова познаю прелесть жаркого пота, хватит уж обливаться холодным.

Пробежав глазами ожидавший меня факс, я поняла: «Замок Дин» — именно то, что мне нужно. Буклет содержал фотокартинку впечатляющего по виду здания, завлекательную рекламу, а также прайс-лист, от которого темнело в глазах. Фрэнк присовокупил к присланному свой комментарий. Я засунула все это в сумку вместе с «боди» для аэробики и спортивными тапочками. В кухне я выкинула все продукты, срок годности которых кончился еще неделю назад, и просмотрела по календарю, что из планов придется отменить. Долго думать не стала. Взяла и вычеркнула всю будущую неделю. Проблема стоимостью в сто пятьдесят фунтов в сутки вряд ли решится быстрее.

У Кейт звонок пришлось нажать дважды. Когда она открыла, вид у нее был несколько осоловелый, я могла поклясться, что она спала, хотя представить, как можно заснуть при том оглушительном реве, который доносился из комнаты Бена, было просто немыслимо.

— Привет, мам!

Эми шмыгнула внутрь. И была немедленно возвращена на исходные позиции.

— Нет уж, извини, барышня! Что Ханне надо сказать?

— Спасибо, Ханна! — прогнусавила Эми нараспев, как все нормальные дети, когда им взрослые велят сказать «спасибо».

Я ей подмигнула. Она сощурилась в ответ и канула прямо туда, откуда несся ор.

— С чего это Бен заливается?

— Не позволила играть кухонными ножницами. Ничего, перебьется. Кофе хочешь?

— Угу. Мне ехать надо. Работа подвалила.

— А! Ну и на том спасибо. Как справилась?

— Порядок. В жуткие моменты она держала меня за руку. Так что мне совсем не было страшно. — Кейт улыбнулась. Невесело, вымученно. — Сама-то как?

— Ничего. Нормально.

— Не врешь?

— Правда. Устала только.

Устала. Ясное дело. Чего зря спрашивать. Лет пять как Кейт не выходила из состояния усталости. Целых пять лет. Я уже за это время успела перебывать и в отчаянии, и в беде, и в страданиях, и даже влюбиться, правда, не надолго. А Кейт, прежде веселая и жизнерадостная Кейт, только все глубже увязала в заботах. Так и хочется уложить ее в постель, чтоб отоспалась с недельку, хотя в то же время меня подмывает дать ей пинок под зад: опомнись! Она говорит, потому что дети. А я считаю — жизненный выбор, Да, собственно, она в курсе, какого я мнения о ее избраннике. Впрочем, не будем об этом. Лучше смириться и не возникать.

— Когда Колин возвращается?

— Э-э-э… в четверг, кажется.

В его духе — слинять на каникулы.

— Ладно, разберусь с делами — позвоню. Может, мы с Эми сразимся еще разок на лазерных пистолетах в Арчуэй.

— Отлично. Попробую уговорить, чтоб поддалась тебе на этот раз.

Я позвонила по мобильнику сообщить, что еду. Клиенткой была Оливия Марчант, владелица и босс. Но ждала меня не она, а управляющая комплексом, миссис Уэверли. Сказала, что встретит в главном вестибюле. Принялась объяснять, как лучше подъехать от шоссе. Смолоду я бы, наверно, ее оборвала, чтоб не думала, будто частный детектив не в ладах с дорожной картой. Но с годами я стала мудрей. Даю людям возможность оказать содействие. Из буклета явствовало, что от центра Лондона до «Замка Дин» примерно час езды. Может, у кого-то и час, а мой автомобиль послушно останавливается перед каждым светофором и соблюдает означенные скорости, потому путь у меня занял не час, а полтора. Хотя это даже хорошо. Если иметь в виду сгорание калорий, полутора часов за рулем как раз хватает, чтобы избыть последствия плотного обеда.

Едва ли можно было согласиться с буклетом, назвавшим беркширский пейзаж «восхитительным». Я бы назвала его банальным, как во всех центральных графствах: ухоженные лужки, бесконечные стереотипные зеленые изгороди, в промежутках деревни, крохотные, как нарисованные. Да, кажется, там и не живет никто. Видно, жить здесь не дешево. Если закрываются антикварные магазинчики и винные погреба, значит, «пригородному поясу», что говорить, приходится довольно круто. Ох уж этот пресловутый экономический спад! Еду и думаю, прямо как провинциальный избиратель из милой сердцу «тори» глубинки: вот сейчас, вот за этим поворотом, все изменится к лучшему. Но, должно быть, я выбрала не ту дорогу, потому что на каждом шагу только и мелькают таблички «ПРОДАЕТСЯ» да «ПРОДАЕТСЯ».

Однако «Замок Дин», надо сказать, выглядел вполне процветающим. По крайней мере, снаружи: две массивные колонны, увенчанные гордыми британскими львами, внушительного вида чугунная решетка с вплетенным в нее латинским изречением. Не иначе — «Оставь вес лишний всяк сюда входящий»! Чтоб не ударить лицом в грязь, я втянула живот. Благодаря судьбе, а точнее генетике, с весом у меня особых проблем нет. В нашем семействе даже хомячок и тот был худышка. И слава богу, потому что физические упражнения — это не для меня. Я бы сказала, что я — детектив наподобие Джина Хэкмана. Из первого «Французского связного». Помните сногсшибательный финал, когда Джин при своем излишке в каких-то пятнадцать фунтов чешет вдогонку за одним мерзавцем по докам Марселя. Я лично тоже как-то гналась за магазинным воришкой по всей Эджвер-роуд до самого вокзала Паддингтон. И тоже его достала. Просто потому, что еще на полчаса такой гонки меня бы не хватило. С тех пор иногда заглядываю в местный спортзал, но только из тщеславия, о душевном порыве не может быть и речи.

Аллея обвилась вокруг громадного дома с непомерно громадной вывеской: «Замок Дин» — ЗДОРОВЬЕ СО ВКУСОМ. Монументальное здание предлагало тьму услуг. Мило, если, конечно, есть деньги. Почему-то этот дом напомнил мне французское шато, в котором я как-то имела удовольствие раскрыть одно преступление. Но глупо почивать на лаврах прошлого, впереди ждут новые победы.

Вблизи дом оказался помоложе, чем представлялся издали, — довольно топорный псевдоготический фасад, вероятно, конец девятнадцатого века.

Вестибюль подтверждал мою догадку: помпезный Уильям Моррис[8], щедро приправленный заимствованиями из каталога «Сэндерсон». Девица-регистраторша вид имела высокомерный, но не неприступный. Это меня приободрило. Я назвалась. В свою очередь она протянула мне ключ, комплект рекламной информации и указала, куда сесть подождать, пока она разыщет миссис Уэверли. Едва регистраторша скрылась, я обследовала конторку и пролистала регистрационную книгу. При всех их неприятностях список здешних клиентов оставался по-прежнему впечатляющим. Я погрузилась в пухлое с цветистой обивкой кресло. Две длинноногие дамы в белых махровых халатах и с мокрыми после душа волосами прошествовали мимо. Одна мне улыбнулась. Я улыбнулась в ответ. Будем приветливы с новенькой. На низком столике среди журналов «Гуд хаускипинг» и «Космополитан» я наткнулась на предпоследний номер «Хелло!». Что ж, все мы не без тайных пороков. Я уже продвигалась к сердцевине журнала, где рассказывалось про Ивану Трамп и про ее новые трамповские штучки, но тут появилась миссис Уэверли.

— Мисс Вульф?

Дама роста среднего, с фигурой чуть лучше средней, с несколько проблемной кожей, лишь отчасти скрываемой умелым макияжем. Возраст? Пожалуй, тридцать с хвостиком, как и мне. Но важности побольше. Как, несомненно, и прыткости в карьерном плане.

— Я Кэрол Уэверли, менеджер. Добро пожаловать к нам в «Замок Дин», — произнесла она с явным расчетом на большую аудиторию.

Таковой не оказалось. И даже несколько жаль, потому что миссис Уэверли проговорила фразу с редким старанием, чтоб прозвучало певуче, четко и чтоб никто не вычислил по выговору ее происхождения.

Она провела меня через холл к двери с табличкой «Не входить», и мы оказались в небольшом кабинете с окнами на автостоянку для клиенток. Вид не самый живописный, впрочем, внутри царила вполне здоровая атмосфера: фирменный электрический чайник, а вместо кофейных принадлежностей набор пакетиков с травяными чаями. Миссис Уэверли спросила, какой я предпочитаю. Я выбрала шиповниковый. Чай она заваривала сама. Я смотрела, как миссис Уэверли льет в кружку кипяток, как тщательно приминает чайной ложкой пакетик, как с точностью ракетной установки «патриот» посылает пакетик в мусорное ведро. Небось эта дамочка и трусики себе утюжком ежедневно проглаживает. Ну тебя, Ханна, только бы людей охаивать! Разве она виновата, что здесь тебе не светит международная контрабанда наркотиков!

Я получила чай с одним сухим печеньицем. Откусила совсем чуть-чуть, чтоб растянуть удовольствие, а миссис Уэверли, усевшись, стала вводить меня в курс дела. Иногда я записывала. Хорошо, что стенографировать не умею, не то бы с трудом удалось выйти из образа ее секретарши.

Итак: «Замок Дин» — весьма процветающее оздоровительное предприятие с клиентурой от средних слоев до высшего общества, предлагает широчайший спектр высококлассных услуг по соответствующим ценам. Я энергично кивала. Видеопленку в мозгу я быстро прокручивала вперед, но на начальной стадии перебивать клиентку было бы рановато.

Однако розовая картина сильно потускнела полторы недели назад, когда отправившаяся в сауну клиентка обнаружила, что не может оттуда выйти.

— К счастью, в этот момент в душ рядом вошла другая клиентка и услышала, как та барабанит в дверь. Дверь была плотно приперта вклиненным под задвижку стулом с увесистой коробкой, набитой чистыми полотенцами. Вторая клиентка вызвала сотрудницу, и вдвоем они с трудом выдернули стул и вызволили бедняжку.

— Ив каком вы ее нашли состоянии? — спросила я, помечая в блокноте «уварилась».

— Немножко в шоке, но в целом не пострадала. С формальной точки зрения, мы не виноваты, мы убедительно просим клиенток пользоваться услугами только в присутствии дежурного персонала.

— Вы решили, что это преднамеренно?

— В тот момент нет. Стул вполне могли придвинуть к двери случайно. Тогда я именно так и думала: просто чья-то оплошность.

Не прошло и трех дней, как управляющая отделом закупок фирмы «Маркс и Спенсер» после утренней грязевой ванны сплошь окрасилась в моднейший в этом сезоне сине-фиолетовый цвет.

— Тут, конечно, до меня дошло. Краска оказалась только в одной из ванн. В одной из четырех, приготовленных из одной и той же смеси одной нашей служащей.

— Кем же?

— О, она из ведущих косметологов. Работает с основания заведения. Но когда приготовила ванны, ее позвали к телефону. Отсутствовала минут десять — пятнадцать. В это время любой мог войти, а вода в ванне настолько темная, что пока не вступишь, ничего не заподозришь.

Точнее, пока не выйдешь.

— И что, краска несмываемая? — спросила я, поскольку меня несколько впечатлил образ посиневшей управляющей «Маркса и Спенсера».

— Нет. Хотя нам долго пришлось ее смывать.

— Что вы предприняли?

— Выдерживали клиентку в чистой ванне, потом снимали краску очищающим кремом.

Косметолог остается косметологом. Я невольно улыбнулась:

— По правде говоря, я имела в виду тактику разбирательства.

— Ах да! Ну, конечно. Я опросила всех, кто в тот день дежурил. Но никто ничего сказать не мог, — со вздохом завершила управляющая.

Захваченная драматичным сюжетом, из щелей повествования уже стала проглядывать истинная Кэрол Уэверли, отдельные тщательно скругляемые гласные распластывались в ностальгическом стремлении на север, в родные края. По крайней мере, теперь звучало более натурально:

— После мы только и ждали, что еще случится.

— И случилось?

— Да. Гвозди в прокладках G-5.

— Это что такое?

— Массажный аппарат. Электрический. Губочные насадки вибрируют и вращаются. Глубокий массаж всего тела. Очень популярный метод. На наше счастье, оператор вовремя заметила. При такой скорости гвозди распороли бы кожу в клочья.

— Вы не могли бы мне их показать?

Она подошла к столику рядом со мной, выдвинула маленький ящик. Вынула конверт, высыпала содержимое мне в ладонь. Несколько крохотных гвоздиков, не крупнее новых пятипенсовиков, поблескивали у меня в руке, острые, алчущие. Такие можно купить в любой скобяной лавке. Уж воистину — что иголка в стоге сена. Напорешься — не обрадуешься.

— Надо сказать, у вашей работницы острый глаз.

— Вот уж нет, ноги ей порядком исцарапало. В данных обстоятельствах я не стала выговаривать ей за недозволенное пользование аппаратурой.

G-5. Видно, отличная штука, если массажистки сами пользуются. Я пометила себе: «Как-нибудь испробовать».

— Значит, получается, что с аппаратом кто-то упражнялся ночью?

— Утверждать не могу. На ночь процедурные запираются, но до последнего времени в кабинете у дежурного методиста всегда был ключ. Его мог взять кто угодно из тех, кто знал. Теперь я забрала его оттуда.

— Итак, при виде гвоздей вы встревожились. Что же вы предприняли?

— Позвонила в Лондон миссис Марчант.

Так-так. Наша неосязаемая клиентка.

— И что она?

— Позволила приостановить процедуры. Я сказала пациенткам, что у нас неполадки с отопительной системой, и сама все осмотрела. С того момента я лично тщательно проверяю все оборудование в здании, прежде чем его запускать. Потому я убеждена, что вчера именно в промежутке от полуночи до семи утра кто-то мог выловить карпов из пруда в саду и запустить в джакузи, а потом включить подогрев. Они уже плавали в ваннах дохлые, брюхом вверх, когда я вошла. Мерзкие, скользкие от слизи. — Ее передернуло. — Вот тогда миссис Марчант вам и позвонила.

— Она все еще в Лондоне?

— Да. Приедет сегодня вечером или завтра утром.

— Такая длительная отлучка — в порядке вещей?

— Да… то есть нет… видите ли, мистер Марчант работает в Лондоне, вот она и проводит часть недели здесь, часть там.

— Чем он занимается?

— У него частная консультация. Куда ни глянь, консультанты.

— Выходит, миссис Марчант не слишком вникает в дела своего предприятия?

— Как сказать. Начинала она очень активно. Но с моим появлением отошла от организационных дел. Положилась на меня. — Миссис Уэверли помолчала и добавила, как бы для моего сведения: — Она умеет подбирать кадры.

— Ни у вас, ни у нее со злоумышленником контактов не было?

— Не понимаю…

— Ни записок, ни угроз, ни требования денег, ничего такого?

— Нет. Ничего.

Либо ждут подходящего момента, либо кому-то поперек горла встал этот доходный бизнес. Похоже, задачка психологическая, и, значит, орешек не простой.

Кэрол Уэверли приподняла с письменного стола стопку документов:

— Миссис Марчант распорядилась передать вам копии дел наших служащих. Сказала, что вам, вероятно, будет интересно просмотреть. У нас в штате двадцать четыре девушки. Двадцать живут здесь же в специальном корпусе, четверо в деревне по соседству. Еще у нас две медсестры и врач, но они работают на полставки. Я включила сюда данные по дежурству каждой служащей за последние две недели, чтобы было ясно, кто где работал и когда.

Поблагодарив, я как бы между прочим спросила:

— Тут и ваш график есть?

— Разумеется. С этого начато. — Как по сигналу тревоги выговор Уэверли снова отвердел.

— Отлично. — Я выдержала паузу, проверить, не дрогнет ли. Не дрогнула. — Думаю, служащие не в курсе, кто я такая?

— Разумеется. Вас оформили как обычную клиентку.

— А то, что мы беседуем с вами, это как?

— Совершенно нормально. Я нередко по долгу службы лично провожу беседу с новенькой.

— А если мне потребуется срочно с вами связаться?

— Звоните прямо из номера. В документах вы найдете телефоны ко мне в номер и в мой кабинет.

— Чудесно. Итак, мне нужны: план дома и территории, список клиенток за последние две недели и чтоб кто-нибудь мне все показал. Ой, кажется, я забыла захватить купальник.

Кэрол Уэверли достала из-под стола объемный пакет с сияющей надписью «ЗАМОК ДИН».

— Я приготовила это на случай, если вам было недосуг как следует собраться. Купальник десятого размера, но он растягивается. Если не подойдет, скажете. Вы у нас на процедурах по полной программе, начнете завтра в восемь пятнадцать утра с водной аэробики в бассейне.

Мускулы во мне напряглись в предвкушении. Я встала:

— Это все?

— Пожалуй… — Миссис Уэверли помолчала, и внезапно с апломбом, достойным восхищения, изрекла: — Хотя я бы на вашем месте начала с талии!

Еще чуть-чуть, и падешь ты, дражайшая Ханна, жертвой фитнеса.

Глава 2

Хорошая новость — это то, что, несмотря на инсинуации Кэрол Уэверли, купальник на меня все-таки налез. Плохая — снаружи оказались волосатые участки тела. Что касается ног, то это ерунда, а вот лобок — дело серьезное. Сконструированный с учетом интересов косметологов, купальник был так сильно выхвачен снизу, что требовалась весьма обширная обработка воском. Если, конечно, не хватит духу вообще обойтись без купальника. При моей врожденной антипатии к мазохизму в нормальных условиях я бы не засоряла себе голову подобной чепухой. Но тут мне надо было слиться с окружением, а потом вдруг как раз барышня на парафине и есть злоумышленница? Вспомним изречение индийских мудрецов: большое насилие начинается с малого. Я решила принести себя в жертву ради правого дела. Позвонила, назначила сеанс в косметическом кабинете, затем натянула свой старенький, но везучий спортивный костюм и спустилась вниз, где меня ждала экскурсия по всему заведению.

После беглого осмотра столовой и комнат отдыха (тот же заимствованный из каталогов стиль) мы приступили наконец к главному. Оздоровительные службы размещались в новой пристройке позади главного корпуса. В центре комплекса располагался бассейн, сверкавший под сводчатым стеклянным потолком тропической голубизной в окружении ловко сработанного экзотического морского пейзажа. Под сенью фальшивых пальм узкие проходы вели от бассейна к процедурным. Мой гид Марианна, иначе — «сотрудник по связи с клиентками», вихрем пролетала все кабинеты. Я слегка задержалась у входа в массажную G-5. Рядом с массажным столом стоял аппарат, похожий на пылесос будущего, на верхней панели вяло распластались губчатые насадки. Я прикрыла глаза: так острее можно представить дикие вопли и стены, забрызганные кровью.

На верхнем этаже последнее на сегодня занятие аэробикой завершалось подскоками для стимуляции пульса. Спиной ко мне десятка два женщин яростно подпрыгивали, как великовозрастная группа поддержки перед крупным матчем. Их внешний вид весьма меня воодушевил. Что бы ни кричала реклама, но на роль пансиона благородных супермоделей оздоровительный центр «Замок Дин» явно не тянул.

Впрочем, судя по оказавшемуся поблизости гимнастическому залу, тут были свои фанаты оздоровления. Две клиентки в углу на тренажерах до седьмого пота качали мышцы ног и живота. Одна была по виду более или менее нормальная, а вторая напоминала электрический провод, через который пропущен ток. Обе, как видно, уже давненько словили свой кайф. Ах, как я их понимала! У меня и с тренировками те же проблемы, что с сексом. Низкий порог пресыщения. Независимо от снаряда. У двери, бледнея на фоне подруг-олимпиек, клиентка в летах медленно крутила педали никуда не едущего велосипеда. Я ободряюще ей улыбнулась.

Кто-то в сауне изнывал, правда добровольно, от жара, ну а шестеро или семеро дам в парильне… впрочем, я уже поразливалась насчет сезанновских купальщиц.

Глядя на все это, я готова была и сама все с себя скинуть, но меня остановили: не положено. Во всяком случае, пока. Перед тем как принимать процедуры, требовалось составить план, и для этой цели меня направили к медсестре.

Та явно не владела присущим прелестной Марианне талантом очаровывать клиентуру. Свой курс наук медсестра явно прошла в системе государственного здравоохранения, потому у нее были трудности с адаптацией в частном секторе. Натянуто улыбнувшись и коротко выяснив кое-какие подробности, медсестра велела мне «разоблачиться» и встать на весы. Стрелка закачалась между пятьюдесятью и шестьюдесятью и застыла где-то ближе ко второй цифре. Для Наоми Кэмпбелл открытие подобного рода, вероятно, стало бы толчком к самоубийству, я же нашла утешение в не столь уж далеком прошлом: если бы мы с Наоми нагишом предстали перед Рубенсом, уж конечно, не она красовалась бы на полотнах в Национальной галерее.

Впрочем, старшая медсестра Рэтчед скорее была поклонницей Джакометти. Помимо процедур она назначила мне нещадную ежедневную гимнастику и низкокалорийную диету на целую неделю. И припечатала это грозно, словно накладывала епитимью.

Вернувшись к себе в номер, я приняла первую за день дозу калорий, от души хлебнув скотча из фляжечки — люблю католиков, каются и грешат, — и принялась за изучение бумаг персонала. Начала я с миссис Уэверли. Чтение было захватывающее. Кэрол Уэверли, в девичестве Клэктон, родилась где-то в окрестностях Рагби, бросила школу, пошла работать в салон красоты. Через четыре года поступила в бизнес-колледж, получила диплом, и «Замок Дин» — ее первый крупный прорыв в новом качестве. Попутно она где-то подхватила и затем где-то утратила мистера Уэверли. Детей не имеет.

Из персонала никто не мог состязаться с ней в целеустремленности и дипломированности. Остальным было в среднем по двадцать — двадцать два. И, судя по документам, никто из девушек нигде подолгу не задерживался, полгода тут, полгода там, изредка попадались работавшие на океанских лайнерах и в крупных универсальных магазинах. В основном отзывы положительные. Все данные проверены либо лично Кэрол, либо самой владелицей (приписки изящным почерком с витиеватой подписью).

Небольшой хронометрический анализ заметно сократил область исследования. В момент происшествий из двадцати четырех служащих восемь не работали (что, однако, не исключало их присутствия в здании). Я переложила их дела в конец стопки и снова прошлась по бумагам оставшихся шестнадцати. По-прежнему очевидных подозрений никто не вызывал. Хотя, если б все было так очевидно, признаемся, вряд ли дирекция расщедрилась бы ради меня на сто пятьдесят фунтов в день. Напоминание о деньгах натолкнуло на мысль провести небольшое расследование и среди клиенток.

Внизу уже полным ходом шел ужин. Как я могла подумать, что тут существует что-то вроде грубого гонга, возбуждающего рабское, во многом стадное, урчание в животах у страждущей голодной толпы! Будем надеяться, никто не уловит при моем приближении запах скотча. К счастью, в панельные стены столовой намертво впечатался дух низкокалорийной салатной заправки. Я тут же вспомнила, что обед мной упущен.

Обитательницы комплекса, сгруппировавшись за столами, украшенными свечами и вазами цветов, уже уткнули носы в тарелки с зеленой фасолью и стаканы воды со льдом. Гул приглушенного бормотанья поднимался к потолку. И явно присутствовало в нем что-то от молитвы, пусть хоть такой: «Благодарим Тебя, о Господи, за нынешнюю и иную скудную калориями пищу отныне и во веки веков!»

Я подсела за стол к четверым. В смысле красоты тут был представлен широкий спектр от безнадежности до «на фига мне эти оздоровительные дела!». Должна сознаться, я приготовилась всех их презирать за избыток богатства, праздности и высокомерия. Но не получилось. Может, разодетые и при макияже они смотрелись бы совсем иначе, но без всего этого женщины казались милыми в своей простоте, едиными в желании отдохнуть и преобразиться, притом не питающими особых иллюзий в отношении своей фигуры.

Мне особо импонировала одна, упорно не желавшая молодиться, ее я запомнила по сауне. Лет пятидесяти с небольшим. Длинные темные волосы с проблесками седины небрежно сколоты в пучок, допотопный домашний халат, такой теперь найдешь разве что у старьевщика. Казалось, она это прекрасно знает, но ей наплевать. «Замок Дин» с его услугами получила в виде подарка к тридцатилетию свадьбы от дочери, привлекательной телепродюсерши, сидевшей рядом за столиком. Мама и я — дружная семья. В нашей семье я такой материнско-дочерней привязанности не припомню.

Слева от мамы — владелица бюро путешествий, назвалась «местным ветераном», рядом с ней — прилично сохранившаяся дама, зовут Кэтрин, работает в Сити, учит тех, у кого слишком много денег, куда их девать. При всем моем предубеждении даже она оказалась вполне нормальной. Может, это из-за диеты — недостаток витамина Е притупляет агрессию. У них и у меня.

На правах новенькой я задавала дурацкие вопросы, но практически впустую. Кэрол Уэверли свое дело знала. Ни гвозди, ни посиневшая управляющая из «Маркса и Спенсера» в местный фольклор не просочились. Вскоре разговор жертв низкокалорийной диеты, как и следовало ожидать, устремился к еде и к кулинарным фантазиям.

Кофе — понятно, без кофеина — все пили в салоне для отдыха, одновременно слушая краткое сообщение одной из местных гурманок о винах Лангедока, — на мой взгляд, возмутительный садизм распространяться на эту тему там, где алкоголь под запретом. Проигнорировав лекцию, я вышла, чтобы обследовать места обитания персонала.

Девушки (или косметологи, как настойчиво именовались они в буклете) обитали в глубине одного из крыльев здания, их жилье было предусмотрительно удалено от гостевого на почтительное расстояние. Выйдя из здания, я пересекла безукоризненно подстриженную лужайку и нырнула в маленькую калитку с надписью «Служебная территория». У персонала трава была явно не такая зеленая, но ведь эти дамы не выкладывали по паре сотен в день, чтобы на нее любоваться. Я оглядела окна. Лишь в некоторых еще горел свет. Утренняя смена девушек начинается в восемь. Нелегкое дело — служение красоте. На верхнем этаже пара окон раскрыта. Из одного слышалась музыка металлического свойства, но слишком тихо, не разобрать, что именно. Комната пансиона. Я всегда испытывала тайную нежность к ее первозданной простоте. Кейт считает, что это во мне говорит Питер Пэн, не желающий жить в нормальном взрослом доме. Сами решайте, какого я мнения на сей счет…

Интересно, что у них за жизнь, у этих пансионерок по ночам, прислужниц днем, массирующих, похлопывающих, обрабатывающих воском и парафином, нежащих бесконечный поток женщин, которые за один день тратят больше, чем те получают в неделю. Возможно, здешние работницы — беззаветные служительницы этого храма здоровья и красоты. Впрочем, искусить можно и самого преданного. Кто знает, может, за окном одной из этих комнат притаилась новоиспеченная сторонница пламенного марксизма и смысл ее жизни в беспощадном мщении благодушному среднему классу? Скорей бы наступило утро.

Вернувшись к себе, я доела оставшийся от «Аладдина» попкорн, запив парой глотков из фляжки. Пыталась убедить себя, что сыта, но желудок не проведешь. Еще пара диетических дней, и я сама им какую-нибудь пакость подкину. Поскакав с канала на канал, пока на экране не осталось ничего, кроме полуночной дребедени, я переоблачилась в свой новый купальник. Не особо верилось, чтобы злоумышленник так скоро возобновил свои козни, однако отчасти мне платили и за то, чтобы Кэрол Уэверли спалось спокойней, к тому же ночное купание — одно из любимых моих занятий.

Но меня опередили. Едва я вошла в атриум, из-за облаков выплыла луна и холодным, мглистым светом озарила бассейн. Я отчетливо разглядела в воде фигуру, скользившую безукоризненным брассом — вверх-вниз, вверх-вниз, разрезая и вспенивая воду. Я не сводила с нее глаз, считая развороты, завидуя этой легкости, элегантности. Внезапно, когда мне уже грозило впадение в транс, пловчиха остановилась, встала в воде. Подняла руки к лицу, смахивая капли, устало с затяжкой выдохнула, подтянулась руками и выбралась на край бассейна. В лунном свете обозначилась красивая фигура в простом черном купальнике: длинные ноги, высокие округлые груди, тонкая талия. Среди фотографий персонала такое лицо мне явно не попадалось, да и в столовой за ужином такая красавица не осталась бы незамеченной. С ближайшего кресла она подхватила длинный темный купальный халат, накинула, одновременно скользнув ногами в купальные шлепанцы.

Она по-прежнему меня не замечала. Но так как я притаилась где-то на выходе, пловчихе предстоял неприятный сюрприз. Я уже представила себе, как она остолбенеет от неожиданности. Но просчиталась. Она ушла совсем в другом направлении. Обогнув бассейн, неизвестная направилась в глубь атриума и исчезла за дверью, которая, по идее, должна быть запертой.

Едва она скрылась, я тотчас кинулась вдогонку, но поцеловала замок. Из плана мне было известно, что эта дверь вела не в процедурные, а в сад, откуда можно было пройти к флигелю персонала. Я попробовала другие двери. Заперто. Имевшая ключ от одной могла иметь ключи и от прочих, хотя, если б я учинила что-то в парилке, уж вряд ли захотела бы после этого прохлаждаться в бассейне. Я вытащила из кармана фонарик, взглянула на часы. Десять минут второго. Если я разбужу Кэрол Уэверли, она вряд ли вскочет посреди ночи и кинется обыскивать помещение. Я решила не тревожить ее оздоровительный сон и побеспокоить с утра пораньше.

Но и ранним утром миссис Уэверли не изъявила желания бросаться на поиски:

— Нет, не думаю, что это повод для беспокойства!

— Вот как? Вы знаете, кто это?

— Кажется, да. По-моему, это одна из наших косметичек.

— Кто же?

— Э-э-э… Патриция Мейсон, По крайней мере, судя по вашему описанию.

— Разве персоналу разрешено пользоваться бассейном?

— Строго говоря, нет. Но такое случается.

— А если она не только плавала?

— Нет, абсолютно убеждена, что все в порядке, впрочем, разумеется, я проверю. Благодарю. Признательна за вашу оперативность.

«Врушка!» — подумала я. Можно ли быть благодарной, если тебя будят в полседьмого утра — уж я, во всяком случае, не зашлась от счастья, урвав всего каких-нибудь четыре часа сна, когда в ухо мне грянул будильник. Да и не похоже, что миссис Уэверли займется проверкой. Поживем — увидим. Через полчаса я спустилась к завтраку и увидела, что меня опередила только одна клиентка. К этому моменту я настолько изголодалась, что способна была смести все подряд, даже не глядя. И была на пути к этому. И потянулась к столу со съестным, откуда на меня зазывно посматривали отруби и грейпфруты, как вдруг шедшая передо мной женщина истошно завопила. Любопытный медицинский феномен — отсутствие нормальной пищи приводит к истерике. Я ринулась вперед. Там, в самом центре стола возвышалась громадная чаша с йогуртом. «Живым» — так, кажется, его именуют специалисты. В данном случае это абсолютно соответствовало истине. Перед моим оторопевшим взором густая белая жижа вздымалась и трепетала от кучи вязнувших в ней червяков.

На мгновение мы обе застыли. Потом я подхватила салфетку и набросила поверх чаши. Вопли стоявшей рядом женщины перешли в дикую захлебывающуюся икоту.

— Не пугайтесь, — спокойно сказала я. — Это протеин. Минимум калорий.

Чего только не придумают эти вредители!

Глава 3

Понятно, что есть после этого нам совершенно расхотелось. А первооткрывательница червяков вообще решила поскорей мотать домой. Не будем строго ее судить. Я уселась в приемной с чашкой красного энергетического напитка, притворившись, будто читаю журнал, пока Кэрол Уэверли уговаривала и обвораживала ее, придерживая рукой счет. Я подумала: если прикинуть, пожалуй, лучше отпустить ее с миром. По крайней мере, больше шансов, что клиентка не проболтается.

— Итак? — произнесла я, после того как Кэрол Уэверли последним взмахом руки распрощалась с ней. — Не хотите ли показать мне документы кухонного персонала?

Она в отчаянии развела руками:

— Дежурная сказала, что в четверть седьмого накрыли стол холодных блюд, после чего все вернулись в кухню, чтобы готовить горячее. В этот момент в столовую мог зайти кто угодно.

Чем дальше в лес, тем больше дров. Пора уж кое с кем познакомиться поближе.

До обеда я позанималась в бассейне аэробикой, пробежала кружок по гимнастическому залу, провела пятнадцать минут в парилке, немного полежала в черной грязевой ванне и полчаса отдавалась бесподобному массажу G-5. Вдобавок я пообщалась с Мэри, Карен, Флоси, Николь и Мартой. Ни одна из них на наживку не попалась, однако, поболтав с ними, я узнала о профессии косметолога гораздо больше, чем нужно знать нормальному человеку: что для получения диплома нужно учиться от года до трех лет, в зависимости от специализации, что получив квалификацию, многие прежде всего стремятся работать в заведениях санаторного типа, потому что это экономия на жилье и питании и потому что такой опыт помогает продвижению в столицу, а то и дальше — мир широк.

Все перечисленные девушки жили при «Замке». Флоси попала сюда сразу по окончании колледжа, у Николь с Карен это было второе место работы, а улыбчивая и застенчивая Мэри совсем недавно приехала из Ирландии. Жилье здесь неплохое. Либо отдельная комната, либо на двоих, кухни общие. Кое у кого были машины, поэтому всегда можно закатиться на всю ночь в Рединг. Наверное, многие считали Рединг эталоном красивой жизни. Не потому, что недоумки, просто не успели мир повидать. Ах, мне бы их молодость!

Разжиться перечисленными мною сведениями было достаточно просто. Но в ответ на мои ненавязчивые вопросы о трудностях их здешнего существования мне ничего кроме отдельных девчоночьих жалоб на мерзавок подружек и сетований на разлуку с дружками услышать не пришлось.

К счастью, с Мартой, управлявшей пресловутым массажером G-5, мне повезло несколько больше.

Забудем про гвозди, и я скажу вам, что G-5 — нечто совершенно умопомрачительное: как мойка машины, только вместо машины — вы. К моменту полировочной стадии впору было утратить дар речи от блаженства, но по природной и по профессиональной склонности в процессе обработки я не закрывала рта.

Как, впрочем, и Марта, благослови ее Господь в ее белых носочках. Она была девушка видная — темноволосая, с нежной оливкового оттенка кожей, в возрасте от двадцати пяти до тридцати, вдобавок с прелестным чувством юмора. О том, что Марта — мастер своего дела, свидетельствовали многочисленные благодарственные открытки, облепившие стену: «Спасибо, что помогли полностью расслабиться!», «Неделя — ах, как это мало!» Я читала надписи, пока раздевалась. Одновременно осматривала массажные насадки на случай, если вдруг, из-за катавасии с червяками, Кэрол не успела сама осмотреть. — Губка, — сказала Марта. — Я думаю, вам понравится. Многим нравится.

Я легла сначала на живот, и она присыпала пудрой мне спину, плечи и ноги. Руки у нее были отличные — уверенные, знающие дело. Я с удовольствием подставила им себя, хотя, признаться, в мыслях всколыхнулось, что уже давненько никто меня так не гладил.

В желудке тихонько заурчало, как бы напоминая, что вот уже второй день с ним обращаются прескверно.

— Пустой… — тихо сказала Марта.

Не вопросительно, скорее утвердительно.

— У-гу-у-м, — проурчала я и подумала: «Хоть бы крошка попкорна завалялась в кармане жакета!»

— Значит, режим вам на пользу, — заметила Марта, как мне показалось, с тщательно скрываемой иронией.

Она ненадолго умолкла, но, уже подав голос, охотно затем разговорилась — о заведении, о себе. Служит здесь почти год. «Замок Дин» — третье место, но задерживаться здесь она не собирается. Уже успела повидать мир, отработала свое на океанских лайнерах и поняла: не все то золото, что блестит, в том смысле, что мало чести томиться по двенадцать часов в сутки в каюте без иллюминатора, когда богатые клиентки наслаждаются на палубе карибским солнышком. Словом, ей хотелось большего. Она задумала открыть свой собственный салон. А для этого собиралась переместиться в Лондон. И уже предприняла кое-какие шаги в этом направлении. По-видимому, она не слишком держалась за место в «Замке Дин». Так или иначе, но у нас с Мартой сразу возник контакт.

— А почему бы вам не остаться, ведь продвинуться можно и здесь?

В этот момент она проходилась губками у меня как раз посреди спины, потому вопрос я произнесла не без труда.

— Вряд ли. Себя я здесь вижу в одной-единственной роли. Но не думаю, что ее мне уступят.

«Черта с два!» — подумала я, а вслух сказала:

— Значит, уйдете?

— Как только подыщу подходящее место. Не желаю всю жизнь торчать в пансионе для великовозрастных.

— Это вы о персонале или клиентках? Марта засмеялась:

— Не вам же приходится жить в комнате с соседкой!

— По-моему, к вам тут неплохо относятся.

— Да, ничего себе. Только не воспринимают всерьез.

— И вас это огорчает? Она пожала плечами:

— По-моему, это заведение только и держится что нашими руками и нашим обращением с клиентками. Ведь… — тут она понизила голос, — не ради же местной кухни вы сюда приезжаете?

Я изогнула шею полюбопытствовать, не ждать ли мне от нее червяков после такого заявления, но Марта целиком углубилась в массаж, старательно внедряясь мне в плечо массажной насадкой. «А, червяки, стручки гороховые, какая разница…» — впадая в транс, подумала я.

— Суть в том, что, пока все в порядке, мы хороши, — проговорила Марта после паузы. — А если что не так, винят нас.

— Что значит «не так»? — вставила я с надеждой что-нибудь выведать.

— Ни к чему вам это знать, — сказала она лукаво. — Иначе к конкурентам переметнетесь. Так! — Он убрала губки у меня со спины. — Со спиной покончили. Перевернитесь, будьте любезны, теперь разомнем животик.

Я повиновалась. Снова присыпав руки тальком, Марта стала массировать мне руки, грудь и живот. В какой-то момент, должно быть, я вздрогнула. Она остановилась.

— Простите. Что, руки холодные?

— Нет-нет, все в порядке.

— Вы немного напряжены. Я еще по спине заметила. Ну-ка, попробуйте расслабиться.

А я и так расслабилась. Уже начала таять под ее руками. Я немного посмаковала про себя это ощущение. Опять ее руки напомнили те, другие. Когда это было? Восемь, девять месяцев тому назад? Тогда это тоже была терапия на свой лад. Ник старался изо всех сил, силясь доказать мне, что не все мужчины как тот, с которым сталкиваешься в темном переулке. Приятное воспоминание. Человек приятный. Эпитет явно не из тех, которые стимулируют дальнейшую связь. Какая жалость! Я пустилась было в воспоминания, как вдруг в мозгу промелькнула мысль, что мне платят бешеные деньги не за удовольствие. Марта отложила тальк и принялась орудовать губками. Уцепившись за нить прерванного разговора, я сказала:

— Да-да, вы правы. В том смысле, что исполнители заслуживают серьезного отношения. Из личного опыта знаю, недовольство и неудовлетворенность толкают на всякие крайние поступки.

— Вот-вот! — подхватила Марта, проходясь губками по моим бедрам. — А что прикажете делать, если начальству дела нет до тебя и твоих проблем?

— Ведь так и сорваться можно, а сгоряча даже и проступок какой-нибудь отчаянный совершить, правда? — произнесла я как можно более безразличным тоном.

Марта рассмеялась:

— Ну, это уж нет!

Но она смекнула, что, должно быть, в своих рассказах зашла дальше, чем следовало. Замолчала и уже больше не раскрывала рта. Под конец она провела губчатой насадкой вдоль всей моей левой ноги, от бедра к пятке, потом по подошве — от пятки к носку. Просто умереть — уснуть. У меня даже мелькнула мысль, что это сверх программы. Марта отключила машину. Мгновение позволила мне полежать, купаясь в блаженстве. Потом тихонько сказала:

— Это все. Боюсь, миссис Вульф, ваше время истекло.

О нет, молю, еще чуть-чуть! Я нехотя поднялась с лежака и стала одеваться. Еще б хоть часок этой неги. А может быть, денек.

— Просто сказочно, — произнесла я, впервые с момента приезда сюда говоря то, что думаю. — Массаж ваша специальность?

Марта в этот момент снимала насадки и в мою сторону не смотрела.

— Не совсем. Здесь все должны много чего уметь. Хотя среди массажисток, наверно, я лучшая. Люблю делать массаж. — Она улыбнулась, вытирая руки полотенцем. — Кстати, вы всегда можете в регистратуре записаться ко мне. Если захотите, конечно, — добавила она, на этот раз с некоторым лукавством.

Благодарственные отзывы на стенке за ее спиной отозвались хором рукоплесканий.

Где наша не пропадала!

— Спасибо. Непременно запишусь.

Истребление моей растительности было назначено на 4 часа, так что у меня оказалась пара часов свободного времени. Во время обеда между часом и тремя процедурные были закрыты. Я наскоро вкусила изысканный обед — две мисочки накрошенного салата и полдюжины хрустящих хлебцев — после чего скользнула обратно к процедурным проверить, не совершается ли что-то несанкционированное. В сауне высокая девушка с коротко стриженными темными волосами собирала полотенца и складывала их в черный пластиковый мешок. Вид у нее был неприветливый, что, скорее всего, являлось следствием ее черного труда. Она вежливо, но решительно выставила меня вон.

Я ретировалась к бассейну. Прикинув в памяти, сколько девушек успела мельком повидать, я насчитала двенадцать — тринадцать из двадцати четырех, числившихся в штате, но по-прежнему мне не удалось повидать полуночную русалку Патрицию. Что пришлось отметить с легким разочарованием.

В атриуме царила дремотная нега. Несколько дам среднего возраста наслаждались джакузи, щебеча друг с дружкой, как школьницы. Потом одна вышла из ванны и направилась к бассейну. Я узнала в ней свою соседку по обеду. Она улыбнулась мне, кивнула. Директриса музея из Оксфорда, через пару лет на пенсию. Там за фруктами все было замечательно — насмешливая, умная, непринужденная уверенная в себе, на все имеющая свой взгляд. Но теперь, без одежды, директриса несколько подрастеряла свою уверенность. Она довольно неуклюже трюхала по кафелю, чувствуя на себе мой взгляд. Конечно, оздоровительный комплекс — не рассадник супермоделей, и все же… Мне вспомнилась моя ночная пловчиха, ее безупречная фигура в лунном свете, и я виновато сравнивала ее с этой, постарше: дряблые плечи, сморщенная и обвислая кожа под мышками, заплывшая талия и тяжелые бедра, словно изрытые воронками от крошечных бомб и покрытые сеткой фиолетовых прожилок, напоминающих рисунок минералов. Я попыталась списать это на нормально прожитую жизнь: дети, муж, работа, всепоглощающие, бесконечные заботы, вечно некогда заняться собой. Плюс к тому неумолимый груз прожитых лет. Умом я это понимала, но зрительно вид износа вызывал все-таки грустное чувство, как бывает при виде старого дома, когда так и бьют в глаза его ветхость и запустение. Я попыталась вообразить себя в ее возрасте. Буду ли я огорчаться? Или смирюсь? Возможно, с возрастом придет освобождение от необходимости хорошо выглядеть и нравиться мужчинам? Может, просто изменится критерий оценки? Сейчас, например, я уже не восхищаюсь двадцатилетними, для меня они слишком пухлявенькие и зеленые. Может, и ее теперь привлекают мужчины с двойным подбородком и с жатым ситчиком под глазами. Похоже, она пробудила во мне грусть по ушедшей юности. Я попыталась все представить в сексуальном разрезе, в свете торжества эстетики юной плоти и красоты, но в глубине скрывалась более неумолимая, очевидная истина. Все увядают. Все стареют. Все умирают. Понятно, никто никогда не утверждал, что природа добра или хотя бы справедлива. И немудрено, что, видя перед собой производимые ей разрушения, мы содрогаемся.

По ту сторону бассейна моя вчерашняя знакомая, биржевой маклер Кэтрин, листает «Файнэншл тайме». Со стороны процедурных появляется Марта, окликает ее:

— Мисс Кэдуэлл, G-5!

Я взглянула на часы. Двадцать пять третьего. Счастливая эта Кэтрин. Лишних пять минут проведет под губками. Я ей почти завидовала.

Свернув газету, та прошла к ожидавшей ее Марте. Они свернули в коридор, и тут массажистка, слегка коснувшись плеча Кэтрин, что-то ей сказала. Кэтрин рассмеялась, и обе скрылись. Я уже представила себе очередную благодарственную открытку на стенке. Интересно, цветы ей при этом подносят? Наполовину погрузившись в бассейн, директорша музея игриво наслаждалась временной потерей веса, в то время как ванна джакузи заполнялась другими телами. Снаружи, надо полагать, жизнь шла своим чередом. Но если проторчать тут подольше, вполне простительно о ней позабыть.

Восковые полоски вполне вернули меня к действительности. Бедные мои ноженьки! Никогда еще за день им не выпадало столько внимания. Началось с удовольствия, кончилось мукой. Хотя, по правде говоря, было весьма нелегко определить, что невыносимей — само вощение или разговор.

Девятнадцатилетняя Джули, вчерашняя обитательница саутгемптонских окраин, оказалась ярой энтузиасткой своего ремесла. Она без умолку превозносила «Замок Дин» как святейший храм красоты и самосовершенствования, видя себя в нем не иначе как пламенной весталкой. Попутно и агентом по сбыту. К тому времени, как с одной ногой было покончено, она подробно описала мне три различных косметических средства, предупреждающих рост волос, и рекомендовала крем для лица, особенно полезный для увядающей, стало быть, моей кожи. Либо эта Джули законченная актриса, либо я немедленно вычеркиваю ее из списка подозреваемых.

В попытке унять ее красноречие я прикинулась, будто с интересом оглядываю стены. Они были увешаны прелюбопытными плакатами, рекламировавшими новейшие чудодейственные средства, рассчитанные на обуздание природы и приостановку бега времени. Мне пришла на ум дама из Оксфорда с ее морщинами. Здесь ничего утешительного для нее я не обнаружила, хотя у юной девицы на одной картинке, как утверждалось, ликвидировались-таки мешки под глазами.

Оказалось, что в возрасте от сорока до пятидесяти вполне можно радикально омолодиться с помощью пилинга лица и подкожных впрыскиваний коллагена. Коллаген! Одно время я почему-то считала, что так теперь называют высшую школу консерваторов. Впрочем, эпизодического заглядывания в женские журналы мне хватило, чтобы уяснить: коллаген — это когда губы Барбары Херши вдруг трансформируются в губы Мика Джаггера. Дамочка на фото передо мной не только накачала губки, но еще и глазки подправила. Ни одной мимической морщинки в уголках. Это было так странно, так дико, что я не удержалась и задала Джули вопрос. В конце концов, наша профессия держится на любопытстве.

— Неужели это настоящие снимки?

— Ну, конечно, настоящие! — сказала Джули, с силой рванув полоску с моей правой лодыжки; очень возможно, что вместе с кожей. — Что, больно? Простите! Знаете, вам все-таки почаще надо это делать. Слишком волосы отросли, трудно сходят. Так вот, я своими глазами видела тех, кто ввел себе коллагеновый имплантат. Результат просто потрясающий.

— В каком возрасте это надо делать?

— Ой, да в любом! Кожа начинает терять эластичность уже лет в двадцать пять. Как сделаете, так сразу почувствуете разницу, но вам, пожалуй, еще пару лет можно подождать.

Что ж, это радует.

— И все-таки, мне бы вы что посоветовали? — спросила я как бы в шутку. Не учла, с кем имею дело.

— Ну, например, мы делаем коллагеновые маски на лицо. Просто чудо! Оно как будто подкачивается. Очень благотворно действует чистка скрабом.

Батюшки, с крабом! Крабовой клешней по коже?

— Это что такое?

— Вроде химической протравки. Снимает верхний слой эпителия.

— Не пользовались ли этой штукой во время войны в Заливе?

— Где?

— Да я пошутила. А еще что?

На мгновение Джули умолкла, явно смутившись. Вот он и ответ на мой вопрос. Не могу сказать, что комплексую, просто за последний год так пригляделась к отметине на своем отражении в зеркале, что иногда хочется узнать, заметна ли она другим. Чтоб приободрить Джули, я ей подмигнула.

— Ну-у… можно, скажем, попытаться поколдовать с этим… с вашим… рубцом.

— Вы думаете?

— Конечно! Сейчас такие чудеса делают. Могу порекомендовать одну клинику, если решите.

— Возможно. Спасибо, в случае чего, я с вами свяжусь.

Джули снова запнулась, будто хотела что-то сказать, но раздумала. Я тоже решила промолчать. И вовремя, потому что через пару минут она принялась обрабатывать мне границу бикини. От сильной боли ногти у меня невольно впились в ладони. Почище камеры пыток!

От Джули я перешла в более щадящие руки Лолы, и, на беглый взгляд, которым я успела окинуть Лолу, прежде чем та залепила мне веки белком, именно она чрезвычайно нуждалась в собственных услугах: подбородок маленькой толстушки был сплошь в воспаленных угрях. Но пальцы у нее оказались довольно ловкие, они приятно разгладили мне лоб и виски, быстренько — плям-плям-плям — наложили маску, после чего я была оставлена в одиночестве, чтоб та затвердела. Минут через десять яичный белок сковал веки крепче цемента. Чувствуя, что кожу растянуло гораздо круче, чем предусмотрено Господом Богом, я на мгновение слегка запаниковала: вдруг Лола и есть вредительница? Но она вернулась и сотворила со мной что-то невероятно приятное при помощи теплой фланели и, как она выразилась, «ампулки с гидроактивным увлажнителем». В порыве благодарности я позабыла выпытать, чем она дышит.

Через полчаса, точно по графику, я вышла из отделения красоты с ногами и бедрами цветом чуть светлее вареного омара и с чистейшими порами, каких у меня отродясь не бывало. В регистратуре я подписала счет на сорок восемь фунтов стерлингов. И это без учета рекомендованных кремов, что, будь на то моя воля, составило бы еще полсотни фунтов. В любом другом месте уже бы возникли скандалы и вопли: «Грабеж!» Но, уверяю вас, когда речь заходит о красоте, с мозгами творится что-то непонятное.

Процедурные принимали своих последних вечерних клиенток. Я бегло все осмотрела, после чего отправилась к себе полюбоваться, способна ли еще себя узнать, а также письменно подвести итоги дня.

Зеркало мгновенно засвидетельствовало, что деньги потрачены впустую; спасибо хоть почта пришла. Под дверь был подсунут конверт, в котором я обнаружила список клиенток, запрошенный мною у миссис Уэверли. Перечень был тривиален, если не считать помеченной звездочкой клиентки, оказавшейся заместительницей министра, и тут же приписки миссис Уэверли с убедительной просьбой соблюдать в этой связи конфиденциальность. Однако означенная клиентка имеет слишком много возможностей пакостить целому государству, чтобы размениваться на оздоровительный центр, прочие же в списке еще недостаточно долго здесь проторчали, чтобы заподозрить их во вредоносной деятельности. Раздосадованная, я вернулась к изучению бумаг персонала.

Теперь можно было бы с большей или меньшей уверенностью вычеркнуть из списка шесть имен, хотя двоих — Лолу, делавшую мне маску, и Джули, мою новоиспеченную косметичку, — я уже и так переложила в низ пачки, поскольку обе в ключевые моменты не работали. Состоявшая при источнике наслаждения G-5 Марта оставалась под знаком вопроса. Внимательней просмотрев ее дело, я обнаружила, что девочка эта родом из Бромли, что в шестнадцать лет она бросила учиться, потом вернулась в колледж и, подрабатывая в баре местной дискотеки, сдала экзамены на аттестат зрелости и получила диплом косметолога. С момента появления в «Замке Дин» отличалась безупречным поведением, даже удостоилась благодарности, вписанной рукой самой миссис Марчант, за обхождение с клиентками.

Я отрыла также фотографию Патриции Мейсон, чтобы уяснить, не она ли та красавица пловчиха. Но снимок оказался моментальный, выше пояса, и за отсутствием остальной фигуры определить, она это или не она, было невозможно. Я отложила фото сторонку и снова прошлась по документам, высматривая признаки хотя бы малейшего конфликта, выговора или предупреждения, пусть даже прошедших без последствий. Не обнаружила ничего, только записку в бумагах прелестной ирландки, призывавшую ее к пунктуальности, но такая мелочь вряд ли могла стать поводом для неоднократного вредительства.

При этом надо было учитывать и еще вот что. Если кто-то с такой настойчивостью пытается дискредитировать заведение и при этом ни единого намека на шантаж и финансовое вымогательство, значит, все не просто так, значит, кого-то порядком допекло. Тут либо глубокая обида, либо расстроенная психика, что руководство попросту просмотрело. По этой причине — хотя и не единственной — стоило вновь подставить себя под ловкие руки Марты. А пока остается только послеживать, чтобы никто не пострадал. И, учитывая, что диверсии участились, придется мне всерьез заняться ночным дежурством.

Я поужинала (ассортимент совершенно не стоит упоминания), потом набрала свой домашний номер, прослушать автоответчик. Первое сообщение было от давней подруги, та купила билеты на концерт Леонарда Коэна, интересовалась, не соглашусь ли пойти, — из чувства ностальгии. Ходили слухи, будто теперь этот самый Леонард после долгой депрессии несколько взбодрился. Чего, однако, нельзя было пока сказать про его почитателей. Поскольку на концерт я уже опоздала, нечего было и перезванивать. Потом я заслушала несколько сбивчивый монолог Кейт, интересовавшейся, не вернулась ли я, а так как я еще не вернулась, проку ей от меня никакого. Впрочем, что-то в голосе сестры подсказывало, что стоит перезвонить. Я набрала номер Кейт. Хотя в такое время ей звонить глупо. Укладывает Бенджамена спать. Третья попытка:

— Ну что, Колин не вернулся?

— Не вернулся.

— У тебя голос порядком измученный.

— Эми грохнулась со шведской стенки. Не исключено, что трещина в запястье. Полдня проторчали в травматологии.

— Ой, Кейт, сочувствую! Как она сейчас?

— Сейчас замечательно. Балдеет от счастья. Шутка ли, целых десять дней в школу не ходить, вдобавок с нею все носятся.

— Так ты про это сказать звонила?

— Да. То есть нет… Просто… Слушай, не могу сейчас разговаривать, дел по горло. Можно, я перезвоню?

— Не выйдет. Я еще не дома.

— А где?

Где! Ну, разве она поверит, что там, где я сейчас нахожусь, можно заниматься серьезным делом?

Не успела я положить трубку, как меня осенило: ведь вот кому нужно сюда в первую очередь. В этот рай, где тебя заставляют заниматься исключительно собой, где ни намека на детский писк. Может, если повезет с расследованием, я смогу выторговать еще одно бесплатное пользование здешними услугами, в качестве частичной оплаты за свои?

Так как для вредительства время еще, похоже, не подоспело, я прилегла на кровать и стала смотреть какой-то отвратный кинодетектив. Одних автомобильных гонок было достаточно, чтоб вогнать меня, бедную, в сон. Фляжка из верхнего ящика так и манила пригубить. Мне всегда казалось, что с алкоголем я вполне совместима, но тридцать шесть часов процедур плюс стручковая фасоль расслабили мою голову больше, чем тело. Отхлебнув приличный глоток я решила немного подышать воздухом, чтобы взбодриться перед ночным дежурством.

Я вышла через черный ход и остановилась на лужайке всматриваясь в темневший за нею сад. Днем с этого места открывался восхитительный вид на склон спускавшийся террасами к прелестному декоративному пруду (обители злосчастного карпа), и на старую кирпичную стену в глубине, увитую роскошном клематисом в вешнем цвету. Наверное если подойти совсем близко, можно во тьме различить сияние цветов.

Я двинулась за пределы света, льющегося из окон, вслепую прошла по дорожке и стала спускаться по первому маршу ступенек. Яркая накануне луна сегодня потонула в густоте облаков, и очень скоро ночь поглотила меня, погрузив в ту непостижимую, живущую своей жизнью черноту, которая в нас, городских жителей неизменно вселяет страх.

Я оглянулась на дом. В чем дело? Эй, Ханна, не вздумай колебаться! Поздно. Уже нарастали гулкие удары в глубине груди. Я шагнула вперед, во тьму, и удары участились. Снова знакомый холодок внутри.

— Ну здравствуй! — тихо прошептала я. — Я знала, что ты вернешься.

Почти год прошел с тех пор, как я в такой же кромешной деревенской тьме напоролась на злополучный кулак. Отдельные моменты того периода моей жизни уже почти стерлись в памяти или вообще позабыты. Но не та ночь. Она прочно засела в памяти — настолько, что ничего не стоит воскресить в ночной тишине его угрожающее приближение, ощутить у щеки тепло его дыхания, почувствовать запах его возбуждения. Я непроизвольно подняла руку, провела пальцем по тонкому белому рубцу над правым глазом, там, где его кулак с такой силой рассек мне бровь, что даже не срослось как следует и пострадала моя краса, но глаз все-таки чудом уцелел. Вспоминать об этом и то было жутковато.

Хотя теперь-то уж бояться нечего. Что было, то прошло, и больше меня тот бандит не тронет. В этом вся суть. Я справилась. Я победила. Не бывать ему больше грозой темных закоулков. Но почему по-прежнему как вспомню, так снова бросает в дрожь? Фрэнк говорит: «рискованная профессия». Что тогда он мне советовал ночью в больнице? Не старайся себя перебороть. Пусть само уляжется. Фрэнк знает, что говорит, и опыт у него немалый. Я послушалась. До сих пор слушаюсь. И все-таки стыдновато сыскному агенту, при том, что дело давнее, по-прежнему просыпаться посреди ночи в холодном поту. Интересно, с парнями тоже так бывает? И у них похмелье после схватки протекает суровей, чем после пьянки? Иногда мне кажется, не тем я занимаюсь, пытаюсь примирить миф с реальностью. Но только иногда.

— Привет, Джо, — произнесла я на сей раз вслух, медленно поворачиваясь на месте, превозмогая свой страх перед ним. — Как ты там?

Стоило мне назвать его по имени, как он тут же исчез. Трус. Или это я трусиха? Трепет прошел, темнота больше не пугала. Из чистого самоутверждения я пошла дальше к стене, к пруду, к зарослям клематисов. Ощутила присутствие неявных в темноте белых крупных тяжелых цветков. Погрузила пальцы в прохладную воду и только после этого, довольная собой, повернулась и направилась обратно к дому.

И едва сделала шаг, как вдруг через лужайку передо мной метнулась чья-то тень и канула в тьму черного входа. Так-так! Не возись я со своими страхами столько времени, глядишь, и упустила бы этот момент. Выходит, что женская слабость может и на руку сыграть.

Я переждала, чтоб эта ночная птица не услышала за спиной моих шагов, и скользнула вдогонку через лужайку. Куда она направилась, вот вопрос. Я быстро осмотрела столовую и кухню, но там было темно и пусто. Тогда я прошла по коридору к атриуму. На сей раз в бассейне никого не было и луна не светила. Луч моего фонарика прошелся вокруг, озарив край пальмы и темную гладь воды. Повсюду тишина. Я стала тщательно просматривать процедурное помещение, сначала подошла к парилкам, потом к гимнастическому залу. Все двери были заперты.

Внезапно из-за бассейна донесся звук — однократный, резкий, металлический, словно что-то упало на пол. Я выключила фонарик и выжидающе замерла в темноте, прислушиваясь. Ничего. И тут послышался иной звук, на сей раз негромкий, но явно издаваемый человеком, приглушенный стон, будто кому-то сдавливали горло. Луч высветил закрытую дверь, ведущую в массажное отделение. Я подкралась, взялась за ручку, дверь распахнулась.

Едва по коридору от фонарика пролегла светлая дорожка, я заметила тонюсенький просвет под дверью в самом конце. Сердцебиение у меня активизировалось без помощи всякого инструктора по аэробике. Я силилась вспомнить расположение комнат. Что это — Slender Tone[9] или G-5? Неужели опять гвозди? Нет, должна же у злодеев быть хоть капля фантазии!

На цыпочках я подкралась поближе и встала прямо напротив полоски света. Из-за двери доносились едва слышные прерывистые звуки, снова показалось, будто кто-то задыхается. И, в свою очередь сделав пару глубоких вдохов, я тихонько взялась за дверную ручку.

Быстро повернув ее, я толкнула дверь. Та дрогнула, но не подалась. Внутри внезапно послышался шум, и свет тотчас погас. Тьфу ты! Отпрянув к противоположной стене, я со всего размаху ступней, как тараном, влепила в дверь. От первого удара замок хрустнул, от второго вывернулся с корнем. И я вломилась внутрь с богатырским боевым кличем, единственным, что действительно стоило вынести из уроков самообороны в Институте повышения квалификации на Холлоуэй-Роуд.

Сработало. Полный ужаса женский вопль взвился навстречу лучу фонарика. Луч высветил часть массажного стола и лицо. Я нащупала выключатель. Неоновая панель пару раз мигнула и, наконец, залила светом помещение. И, тут вполне уместно будет заметить, я буквально не поверила глазам своим.

В комнате оказались две женщины. Одна голышом, спиной вниз, лежала на столе, и в повернутой ко мне перекошенной физиономии я узнала стильную банковскую брокершу Кэтрин Кэдуэлл. Верхом на ней, задрав форменный халатик выше бедер, восседала наша умелица Марта. У ножки стола уныло болталась губка-насадка G-5. Она явно свое отработала. Мне тотчас пришел на ум циничный заголовок из бульварной газетки, когда британцы потопили аргентинский боевой корабль: «Трах-та-рарах!» Но я поспешила прикусить себе язык.

— О, боже! — Кэтрин рванулась подняться, пытаясь спихнуть с себя Марту и дотянуться до собственного халата.

Марта же смотрела прямо на меня. Щеки пылают, глаза широко открыты, зрачки расширены возбуждением и страхом. И я вспомнила ее руки, такие умелые, такие нежные. Нет, тут не только профессионализм, тут природа. Я перевела взгляд на висевшие на стенке изящные благодарственные открыточки. И невольно улыбнулась.

— Простите, — сказала я, закрывая за собой дверь, точнее сказать, прикрывая, насколько позволял выбитый замок. — Простите, я, кажется, ошиблась дверью.

Глава 4

У Кэрол Уэверли был ранний завтрак: несколько долек грейпфрута, тостик из серого хлеба. Она ни к чему не притронулась. До завтрака ей уже было поднесено кое-что на блюдечке. Во-первых, сократился список клиенток. Кэтрин Кэдуэлл выбыла из состава, что было весьма досадно, учитывая постоянство, с которым она прибегала к услугам центра. Заступившая смену в семь утра регистраторша обнаружила ее уже на выходе и с вещами. Расплатившись наличными, Кэтрин потребовала изъять свои данные из картотеки и больше не информировать ее о предлагаемых в «Замке Дин» услугах. Услуг она уже поимела в избытке.

— Невероятно! Просто невероятно!

Было не вполне ясно, что сильней огорчало Кэрол: тот ли факт, что во вверенном ей безупречном, помешанном на здоровом образе жизни заведении завелись лесбийские шашни, или то, что в очередной раз приходится расставаться с клиенткой, исправно расплачивавшейся чеками.

Одно Кэрол знала наверняка. Кто-то должен за ущерб заплатить. Потому ее совсем разогорчило, что я не сказала ей, кто же именно.

Извините, я не понимаю, как можно было не увидеть, кто с ней был! Ну, хоть какую-то деталь вы запомнили, чтоб было за что зацепиться?

Я покачала головой:

— Вы уж и меня извините. Я вам говорю, было темно, а едва я сообразила, во что влипла, в такой щекотливой ситуации уж, поверьте, не до любопытства. Вдобавок та, вторая, отвернулась. Понятия не имею, кто это мог быть.

Кэрол перестала расхаживать по кабинету, повернулась ко мне:

— Надеюсь, вы понимаете, в какое безвыходное положение это ставит меня? Как тут держать марку, если кто-то из персонала пристает к клиенткам?

Я бы выразилась иначе. Ну да ладно.

— А если не из персонала?

— Да нет же, разумеется, из персонала. Как иначе они оказались бы в массажном кабинете? — Кэрол изо всех сил старалась сохранять спокойствие, но голос у нее слегка дрожал.

— Вот те раз! Вы же сами сказали, что ключи у них уже отобрали.

— Ну… вообще-то да, но… — И вмиг с Кэрол слетела почти вся ее спесь. — Ах ты, боже мой! Что, ну что я скажу миссис Марчант! — запричитала она, качая головой.

— Когда она появится?

— Ну-у… видимо, к вечеру.

— Похоже, миссис Марчант не слишком любит здесь бывать?

— У нее много дел.

— Ну, тогда, по-моему, и говорить ей ничего не стоит.

Кэрол сверкнула на меня глазами.

— Да бросьте, ну что такого я видала? Две женщины совокуплялись при помощи массажных губок. Может, я не права, но, по-моему, обе вполне совершеннолетние и действовали по обоюдному согласию. Знаете, не создавайте себе дополнительных проблем, лучше во избежание возможных неприятностей обследуйте парильни и сауны, а я продолжу поиски вредителя, чтоб не допустить очередную вылазку. Все прочее отложим, пока не соберем достаточных сведений.

— Долго ли ждать?

— Как сказать, — бодро отозвалась я, хотя не была уверена, что выбранная мною пословица придется Кэрол по вкусу, — будет день, будет пища!

Возможно, вы сочтете, что с моей стороны было подло не рассказать Кэрол Уэверли все. Возможно, вы сочтете это верхом подлости, если я признаюсь, что поступила так вовсе не ради спасения Марты. Ничего подобного. Мое молчание имело более прагматическую подоплеку. Шантаж слово отвратительное, но в нашей работе цель все-таки оправдывает средства.

В кармане халатика лежало мое расписание на сегодня. Я успела выяснить в дирекции, что сегодня Марта массажирует с утра. Я к ней была записана только на середину дня. С утра же у нее числилась моя милая знакомая из Оксфорда. Я отловила ее в бассейне во время ранней аэробики. Мы немножко подурачились, пытаясь пятиться в воде под музыку, и тут я между прочим посетовала: дескать, возникла служебная проблема, мне днем должны звонить, чтоб проконсультироваться, и как раз в то время, когда у меня массаж, иначе никак не выходит. И моя собеседница, по опыту знавшая, что такое служба, предложила поменяться временем.

И вот ровно в девять утра я, не ожидая дополнительного приглашения, прошагала мимо бассейна в массажное отделение, постучала в кабинет и вошла, плотно прикрыв за собой дверь.

Марта мыла над умывальником руки, небрежно поглядывая на себя в зеркало, как человек, совершенно убежденный, что его никто не видит. Внезапно у нее над правым ухом возникло мое отражение, и это ее, судя по всему, потрясло. Марта обернулась:

— Простите, но….

— Я поменялась временем с миссис Грэм, — невозмутимо перебила я. — Разве вам не сказали?

Марта качнула головой, еле заметно сглотнула слюну, но взгляда не отвела.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. «А ты молодцом!» — подумала я. Она уже совсем оправилась. Коротко кивнула, не спеша отложила полотенце для рук, подошла к массажному столу. И произнесла вполне спокойно и уверенно:

— Что ж, миссис Вульф, тогда прошу, раздевайтесь!

И тут до меня дошло, как именно Марта может истолковать мое появление. Ничего удивительного; откуда ей знать, что я частный детектив? В ее глазах я всего лишь обычная клиентка, которая, обалдев от ее прикосновения, поддалась на тайное заигрывание и, смекнув, что к чему, пустилась на хитрости, чтобы скорее получить большее. Я же, нацелившись на собственную программу, явно не учла, что у нее имеется своя. Свой ритуал обхаживания. Признаюсь, в этих делах я никогда особой сообразительностью не отличалась.

Если только… если только не произошла полная несуразица. Что, если, сама того не осознавая, я подавала ей некие двусмысленные сигналы? Я снова вспомнила ее руки на моем животе; упругое и такое приятное надавливание, мгновенно вызвавшее в моей памяти сцену любви. Я вспомнила ее чуть лукавую улыбку при прощании, потом — выражение лица той ночью. Ой-ой, Ханна! Берегись, вот-вот поднимет голову спящий змий сладострастия! Я сделала глубокий вдох, с силой задержала дыхание, так что чуть не лопнули барабанные перепонки, и вот уже снова была готова приступить к своим обязанностям.

— Боюсь, вы меня неправильно поняли, Марта! — спокойно произнесла я. — Я пришла не ради массажа.

— Ах, так?

Сметливая Марта просекла, сколь нелегко дался мне этот откат. И теперь уже с вызовом спросила:

— За чем же?

— Чтобы кое-что узнать, — сказала я. — И, по-моему, вы как раз тот человек, который может мне кое-что сообщить.

Тут я и раскрыла ей свои карты.

Марта слушала молча, выпрямившись, заложив руки в карманы халатика. Когда я закончила, она, прикусив губу, криво усмехнулась:

— Черт, глупо! Могла бы догадаться, столько расспросов. Значит, так: я рассказываю, что знаю, а вы взамен не выдаете меня?

— Допустим.

Она мотнула головой, повернулась и пошла мимо, в сторону двери. Я растерялась, вдруг решив, что она сейчас уйдет. Но нет, Марта закрыла замок на собачку, проверила — надежно ли, и обернулась:

— Выходит, выбирать мне особо не приходится, верно?

И тут я столько всего узнала! Ну и фрукт оказалась эта Марта. Явно сама метила на место управляющей. Едва стало заметно, что Кэрол Уэверли здорово психует, Марта мгновенно смекнула, в чем причина, тем более что оказалась в числе оттиравших от краски управляющую даму из «Маркса и Спенсера». У Марты и с ушами, и с глазами было все в порядке. Особенно с глазами.

— Вы, наверно, хотите знать имя. Но лучше я вам сначала о ней расскажу. Здесь ей не слишком сладко. Конечно, это еще не причина, чтоб ее в чем-то подозревать. Половина наших девушек из-за чего-нибудь да цапалась с начальством, с тех пор как здесь появилась эта Уэверли, Но у той более веские основания. У нее полуторагодовалая малышка от какого-то случайного парня. Ребенка оставила матери, та живет в Суонси. Сама ездит туда раз в три недели на выходные. В Суонси работы нет. Ей деньги нужны и, понятно, не хочется далеко быть от девочки. Пыталась уговорить эту акулу, чтоб разрешила одну неделю работать без выходных, чтоб потом выходило четыре свободных дня, но Уэверли отказала. В общем, они из-за этого слегка сцепились.

— Дженнифер Пинктон, — сказала я, мысленно пройдясь по картотеке и сопоставив услышанное с тем, что успела узнать сама. — Высокая брюнетка, довольно крупная. — Это она вчера днем выставила меня из отделения водных процедур. И у нее действительно была возможность оказаться в нужный момент в нужном месте. — Но про стычку с миссис Уэверли почему-то в документах ни слова.

— Ну а зачем, к чему? Подумаешь, дело какое.

— Но мне все-таки неясно, с чего вы решили, что это она?

— Ладно, скажу. Недавно она, наша Дженнифер, стала прямо-таки шикарно одеваться и всем демонстрировать, как много у нее денег. Я обратила на это внимание как раз в тот вечер, когда случилось несчастье в парилке, хотя тогда особого значения не придала. Мы компанией отправились в местную пивнушку, метали дротики, выпили немного. Обычно она в такие походы с нами не пускалась. Вечно экономила. Все, что заработает, отсылает маме своей. А в тот вечер не только пошла, всех нас пивом угощала и расплачивалась пятидесятифунтовой банкнотой. Я зашла в туалет, выхожу, а она в баре сидит. На следующей неделе у нее появились новые кроссовки. Фирменные. Наверно, стоят фунтов пятьдесят, а то и шестьдесят. А в субботу, когда одна наша девушка собралась в Рединг, Дженнифер передала ей посылку, чтоб девочке отправила. Увесистую. За одну только отправку взяли почти семь фунтов. — Марта помолчала. — Меня разобрало любопытство. Ну и на прошлой неделе я порылась у нее в комнате.

Признаюсь, память Марты на цифры и числа меня просто-таки потрясла. Сделав очередную паузу, она подняла глаза и прочла в моем взгляде восхищение.

— Рискнули, значит?

— А что такого? — Она улыбнулась. — Рискнула, почему бы нет? Не только из-за денег. Она нервная какая-то стала, на себя не похожа. У меня привычка подолгу наблюдать за людьми. — Марта продолжала смотреть на меня. — Так постепенно нюх вырабатывается, улавливаешь, какие сигналы от кого исходят.

Это была скорее шпилька, чем провокация, в общем довольно безобидная. Я едва сдержала улыбку.

— Вам не приходило в голову поменять профессию?

— Нет. По мне — так я со своей отлично справляюсь. А вы как думаете?

Тут я не выдержала и рассмеялась:

— Ну и что же вы обнаружили?

— Деньги. Много денег. Ее комната расположена на нижнем этаже. Кроме нее там живет Лола Марш…

— Такая маленькая тихоня, толстушка?

— Совершенно верно. В общем, я улучила момент, когда они обе работали, прошла со стороны сада, расшатала оконную задвижку. Деньги обнаружила в нижнем ящичке ее комода, под казенной одеждой; большой коричневый конверт, и в нем десять полусотенных бумажек. Пятьсот фунтов. Как вы думаете, откуда у младшей служительницы столько наличных денег?

«От клиентки, любящей, чтобы ее помассировали ночью», — подумала я, но промолчала. На мгновение перевоплотилась во Фрэнка. Часто такое срабатывало.

— Но это еще ничего не доказывает!

— Не доказывает? Буквально на следующее утро Кайли Чэнтнер, побаловавшись с G-5, вынула у себя из ляжки пару гвоздей. Просмотрев расписание, я обнаружила, что Дженнифер Пинктон была последней, кто накануне проводил осмотр G-5.

— Почему же вы не сообщили об этом миссис Уэверли?

— Зачем? Я считаю, классный менеджер должен сам определять, кого из служащих можно подкупить.

— Вы недолюбливаете ее, верно? Марта повела плечами:

— Чересчур печется о внешних приличиях. Думает, это помогает ей управлять делами. А главное упускает.

Внезапно меня осенило: а ведь из Марты, возможно, как раз получился бы отличный менеджер. Если только она не переусердствует со своими услугами. На массажном столе.

— Расскажите про вчерашний ночной эпизод.

— Что рассказывать?

— Скажем, почему вы рискнули выбрать кабинет G-5? Вы ведь догадывались, что служебные помещения теперь под особым контролем.

Марта немного подумала, потом сказала:

— Кэтрин так захотела. Я, конечно, понимала, что это рискованно, но ей-то как я могла сказать? Да и рисковать мне не впервой.

— Как вы проникли туда?

— У меня свой ключ. Сделала слепок задолго до того, как заварилась вся эта каша.

— И когда вы спустились туда прошлой ночью, там было заперто?

— Моя секция — да. — Она помолчала. — Но салон красоты не был заперт.

Вот как! Любопытно. Столько нежных щечек обхаживается в нем за день, почему бы там не напакостить!

— Как вы узнали?

— Мне понадобился лосьон для тела. Чтоб войти в салон, мне не пришлось отпирать дверь.

— Видели кого-нибудь? — Марта покачала головой. — Слышали что-нибудь? — Она как-то непонятно взглянула — ни «да», ни «нет». — Ну, говорите!

— Возможно.

— Но не удосужились поинтересоваться? Марта пожала плечами:

— Мне было не до того. Кэтрин ждала.

В наглости ей не откажешь. Не сомневаюсь, кому-то это в ней нравилось. Вместе с тем я почувствовала, что меня несет туда, куда мне вроде бы незачем. Но все-таки выжала газ:

— Сколько Кэтрин Кэдуэлл вам платила за услуги?

— Дело было не в деньгах! — зло огрызнулась Марта, впервые давая понять, что и у нее есть некоторые слабости. — Совсем не в деньгах.

Интересно, сколько раз она оказывалась на массажном столе в аналогичных ситуациях? Со сколькими партнершами делила эту радость?

— Но не со всеми ж бесплатно! — невозмутимо продолжала я. — Слова-то какие: «Спасибо, что помогли полностью расслабиться!», «Неделя — ах, как это мало!»? Бросьте, Марта, вы ведь не виртуоз массажа.

Она смерила меня презрительным взглядом:

— Пусть так. Только пока я в своем деле успешней, чем вы в своем.

В каком-то смысле Марта была права. Не так давно я провалилась в одном деле и как сыщик, и как женщина. Хорошо еще, что эта чертовка уличила меня лишь в профессиональной слабости, умолчав о женской.

— Вполне возможно, — сказала я, вставая. — Но ни вам, ни мне пользы не будет, если обо всем этом узнают другие.

— Да, — сказала она тихо, — не будет.

Я встала и направилась к двери. Отперла замок, обернулась:

— Что ж, спасибо, Марта! Вы помогли мне сэкономить время и усилия. Не волнуйтесь. Я умею держать язык за зубами.

Она кивнула:

— Знаю. — Расправила полотенце на массажном столе. — Кстати, ваш сеанс, миссис Вульф, еще не закончен. Я вполне успею заняться вашей шеей и спиной. Плечи у вас чересчур напряженные. — И, сделав секундную паузу, припечатала спокойно и с расстановкой: — Прямые и узкие.

— Это уж после, как с делами разберусь, — сказала я не без надежды в голосе. — И, кстати, не «миссис», а «мисс Вульф»!

Салон красоты закрыли до десяти утра. Кэрол Уэверли, должно быть, здорово разъярилась, когда я ей позвонила с сообщением, что, поразмыслив на досуге, сообразила, что, кажется, все-таки слышала какой-то шум в салоне красоты. Не избежать бы мне скандала, если бы не необходимость действовать. Мы зашли с черного хода и моментально принялись за дело. Волосы, лицо, ноги, руки, пальцы, ступни — боже мой, какое обилие лосьонов, кремов, мазей необходимо нашей сестре, чтоб красиво выглядеть! По счастью, Кэрол Уэверли достигла определенных высот именно благодаря умению ориентироваться в лабиринтах косметики. Сначала она все обнюхивала и, если сомневалась, намазывала крем на тыльную сторону ладони. После апробирования особого массажного крема, которым смазывают кисти рук после ванночки для укрепления ногтей, у нее на коже заалел небольшой, но весьма заметный ожог.

Чем именно начинен крем, сказать было трудно, но от него слегка попахивало доморощенной химией. Кэрол принялась дуть на руку, чтобы смягчить жжение, и при виде вздувшегося у нее красного рубца меня осенило: «Кислота!» Превозмогая боль, Кэрол Уэверли продолжала проверять кремы, просто так, на всякий случай. Хоть ей недоставало интуиции, в усердии ей отказать было трудно.

Она проверяла мази, я же напрягала свои мозги. Сегодня по расписанию четыре маникюра. В салоне работают: Маргарет — уход за волосами, Флоси — парафин и педикюр, а также энтузиастка Джули — уход за лицом и руками. Подозрительная баночка была новенькая; полная доверху, она стояла на столике рядом с той, где крема оставалось совсем мало. Как только первая будет прикончена, вскроют вторую. И нашей милой Дженнифер Пинктон останется только сидеть и ждать, когда клиентка завопит.

Мне же, если не соберусь сдать Марту, останется одно — лично подловить виновницу с поличным, уж извините за дурацкую рифму. А для этого нужно было вновь заманить ее в салон и заставить копаться в баночках на маникюрном столике.

План, конечно, не гениальный, но Кэрол, по крайней мере, в него поверила. Мы сняли с полки еще одну полную банку и (предварительно ее проверив) поставили рядом с подозрительной, дно которой пометили крупным черным крестом. После этого Кэрол отозвала юную Джули в сторонку и, припугнув ее немедленным увольнением в случае разглашения тайны, объяснила, каким кремом пользоваться, а каким ни в коем случае.

Неплохо было бы увидеть при этом выражение лица Джули, но я в тот момент, зайдя с заднего хода в помещение персонала, уже готовилась совершить небольшой взлом посредством банковской карточки «Абби Нэшнл». Поскольку до середины дня Дженнифер состояла при грязевых ваннах, а Лола Марш — при Slender Tone, их комната была сейчас в полном моем распоряжении.

Все происходило как в кино. Карточка даже не поцарапалась. В комнате было тепло и душно, шторы задернуты. И полный беспорядок. Оно и понятно, такая комнатушка едва ли годится для проживания двоих. Кровати стояли у стен друг против друга. И там и там у изголовья пушистые зверушки, но кровать Дженнифер я узнала сразу: стенка была увешана фотографиями симпатичной малышки; любуйся на здоровье, но лапами не хватай! Знаете, чем замечательна жизнь? Злодеи оказываются совсем не такими, какими мы их себе представляем.

Стоп, Ханна, сопли в сторону! Ты не социальная работница! Спасибо, Фрэнк! Всегда вовремя приходишь на помощь. Я огляделась. У каждой кровати комод. Я подошла к комоду Дженнифер. Выдвинула нижний ящик. Как и ожидалось, пожалуйста: между накрахмаленным белым бельем засунут толстый коричневый конверт с пачкой полусотенных купюр.

Все так, только теперь их больше. Четырнадцать вместо десяти. Так ведь между Мартиным набегом и моим было еще полдюжины дохлых рыб, банка с червями и крем для рук.

Я спрятала деньги обратно в конверт и стала тщательно осматривать другие ящики. На этот мне пришлось потрудиться, но это стоило того. В глубине верхнего ящика я обнаружила еще один бесценный сюрприз, завернутый в несколько пар трусиков-бикини от «Маркс и Спенсер»: «Нитро-морс» в жестяной бутылочке. Я отвернула пробку, и ударивший в ноздри концентрированный запах тотчас вызвал в памяти кадры — этакое любительское кино: я в своей новой квартире усердно мажу аналогично пахнущим средством поверхность викторианского камина, смотрю, как оно, пузырясь, въедается в многолетние слои краски. Вот так же оно въедалось и в кожу Кэрол Уэверли. Мелькнула мысль: не обнюхать ли белье на предмет застоявшегося душка от червяков, но даже мне показалось, что это уже слишком.

Я бросила взгляд на занавешенное окно. Может, Дженнифер Пинктон опасалась, что кто-то снаружи увидит, как она считает свои деньги? Я приложилась глазом к просвету между шторами. В глубине сада стояла женщина и смотрела прямо на мое окно. Я тотчас решила, что это Дженнифер Пинктон. И тотчас же поняла, что нет. Ни малейшего сходства. И все-таки облик этой женщины был мне чем-то знаком. Хотя издалека лица ее было не разглядеть, фигуру эту я запомнила: длинные ноги, узкая талия, точеная грудь. Да-да, тот самый сказачно красивый брасс. Я сдвинула шторы, потом взглянула еще раз. Она по-прежнему стояла там же и смотрела прямо на мое окно.

Сунув «Нитроморс» туда, где его обнаружила, я ринулась за дверь, по коридору и вылетела на залитую весенним солнцем лужайку прежде, чем вы проговорили бы: «коллагеновый имплантат». В саду было пусто. Как и тогда в атриуме, после полуночного одиночного заплыва. Все у меня складывалось настолько успешно, что я решила пока не обременять себя проблемами, которых не могу решить. У меня было такое чувство, что эта разрешится сама собой, и довольно скоро.

Середину дня, просто так, на всякий случай, я провела в салоне красоты. К пяти вечера волосы у меня были ревитализированы, пятки размягчены и отдраены, а кожа свыкшихся с мытьем посуды рук стала нежной, как на щеках. У Джули на маникюре я была пятой, и новая банка с кремом у нее была уже почти на исходе. Она держалась стойко до конца и молчала как рыба, лишь сделала мне пару ценных указаний насчет того, как обходиться с кожицей вокруг ногтей. Все это косметическое удовольствие увеличило мой счет еще на семьдесят фунтов.

На месте Дженнифер Пинктон я бы уже к этому моменту серьезно забеспокоилась, почему ничего не происходит. Рискнет ли она возвращаться и проверять — вот вопрос. Я колебалась, начать слежку прямо сейчас или уже к ночи. Пожалуй, будь я в ее шкуре, мне бы уже порядком поднадоела участь полуночного жаворонка, когда на сон буквально не остается времени. Поэтому я улучила момент и скользнула обратно в салон в семь вечера, когда с уборкой было покончено, а все прочие обитательницы замка были заняты поглощением своего силоса. Тут, несмотря на все протесты моего желудка, о жертве с моей стороны не могло быть и речи.

Я пристроилась в массажном кабинете за маникюрным столиком с увлекательной книжкой, во всяком случае выставлявшей себя таковой. Это был один из интеллектуальных-преинтеллектуальных современных триллеров про серийного убийцу-трансвестита, нападавшего исключительно на женщин, носивших имена героинь Джоан Крофорд. На обложке утверждалось, что роман постмодернистский и исключительно остроумный. Я бы назвала это несколько иначе. Убийца при помощи топора как раз приступил к расчленению жертвы номер три, когда в комнате вокруг стало смеркаться.

Я отложила книгу. Примерно через полчаса вдалеке послышались щелчок и скрип. Поднявшись из-за столика, я бесшумно прошла через кабинет и встала за дверью. Шаги были тихие, но вполне различимые. Она появилась из глубин здания, со стороны бассейна и с явной осторожностью кралась по коридору.

Дверная ручка качнулась, дверь отворилась. В полумраке фигурка пониже, чем ожидалось, двинулась через кабинет к маникюрному столику и склонилась над лампой.

Свет лампы озарил поверхность стола, кинув отблеск и на лицо вошедшей. В тот же миг я окликнула ее по имени.

К сожалению, я ошиблась.

Глава 5

Существует — у поклонников детективного жанра, разумеется, — теория, будто истинным виновником всегда оказывается тот, кого меньше всего подозревают. И я не погрешу перед истиной, если скажу, что Лола Марш — прыщавая, в чем-то теплом, фланелевом — не входила в число главных подозреваемых. Правда, мною был упущен из виду один явный и неоспоримый факт: она тоже жила в той самой комнате, где, пусть в комоде при другой кровати, были обнаружены деньги.

Как только я свела воедино эти детали, все остальное выстроилось автоматически, однако из самой Лолы мне выжать ничего не удавалось. Невыразительная тихоня с виду, Лола в душе оказалась сущим гранитом. Когда я, подобно ангелу-мстителю, обрушилась на нее из тьмы, вы думаете, девица смутилась или вздрогнула? Ничего подобного. Она даже отпираться не стала. Просто застыла, как скала, опустив руки, сжав кулаки, и упорно не желала отвечать на мои вопросы, даже когда я со всей непреклонностью объяснила ей, как расценивает закон злонамеренное вредительство, подразумевающее нанесение телесных повреждений.

Под конец я несколько переусердствовала в своих угрозах и, приглядываясь к ней, ждала, когда же негодующе вспыхнет ее лицо. Это, по крайней мере, заставило меня рассмотреть ее внимательней.

Если б не малый рост, Лола, вероятно, не казалась бы такой нескладной. И, признаться, на любом ином рабочем месте ее кукольное личико, опушенное рыжими кудряшками, вполне сошло бы даже за смазливое. Но в данном заведении прежде всего в глаза бросались ее прыщи. И угрюмый вид. Если Лолу поставить в ряд со всеми прочими рабочими пчелками с их идеальным макияжем и точеными фигурками, пожалуй, только ее одну и можно заподозрить в недобрых чувствах к индустрии красоты в целом. В частности, к «Замку Дин». Но пойти из-за этого на вредительство? Впрочем, деньги способны кого угодно превратить в чудовище. Даже саму невинность.

Если Дженнифер на следующий день после того, как обслуживала грязевые процедуры, разбогатела минимум на полсотни фунтов, логично предположить, что она кому-то оказала услугу. Не уступила ли она просьбе соседки по комнате поменяться с ней в последнюю минуту? Причем в самую последнюю, так что подружки не успели сообщить об этом в дирекцию. И тогда, как только в ту смену произошло ЧП и Уэверли принялась опрашивать сотрудниц, проще было не высовываться, не выдавать себя, благо Дженнифер все равно и так нагорит, вдобавок у нее уже случилась стычка с начальством, когда она пыталась поменять график отлучек. Уж конечно, Лола, соседка по комнате, это знала. Она, несомненно, знала и как важно это место для Дженнифер, пусть даже заработок не так велик. А чем лучше отблагодарить подругу, если не скромным денежным подношением?

— Все-таки интересно, как вы ей объяснили, откуда деньги? И новые кроссовочки откуда? Очередной ваш «дар» или с неба свалились? — Ответа на свои вопросы я не получила. — Ну, понятно, Дженнифер уже здорово запуталась. Я к тому, что при определенном желании часть вины можно легко свалить на нее. А может, она и впрямь соучастница?

— Нет. — Прорвало! Ее «нет» прозвучало резко, как выстрел. — Дженнифер тут совершенно ни при чем.

— Отлично. Вот мы и заговорили. Тогда, пожалуйте, про деньги. Кто их послал? Что вы можете сказать? Ничего? Семьсот фунтов за две недели. Это аванс? А может, за разгул фантазии вам причитались еще и премиальные?

На этот раз — молчок, только глаза сверкнули и дернулся левый кулак. Но пантомима — не мой жанр.

— Бросьте, Лола, — я начинала терять терпение, — я нашла «Нитроморс». Мне известно и про червяков, и про рыбу, про все ваши гадости. Вы завязли прочно, и я не шучу. И если не выложите мне все, уж будьте уверены, придется вам иметь дело с полицией. Нелишне, впрочем, перед допросом несколько попрактиковаться.

Должно быть, что-то я в ней задела, потому что Лола все-таки заговорила. Выдала немного, но излагала так, что выглядело вполне правдоподобно.

— Я не раскаиваюсь. — При ее неказистости, голос у нее оказался весьма густой и звучный. — Этот центр — грязная помойка. И бизнес вонючий, и все, что вокруг. Но я не по своей воле. Мне велели.

— Кто?

— Не знаю. Не назвались.

— Деньги в конверте прислали, и все?

Она издала непонятный звук, который я расценила как утверждение.

— Были какие-то конкретные указания или вы положились на собственную фантазию?

— Там было сказано, что надо их вынудить закрыться.

— Написано от руки, напечатано?

— Напечатано.

— Что ж, вы потрудились на славу. Записки сохранились?

Лола покачала головой:

— Я сожгла. Так было велено.

— И вы не догадываетесь, кто бы это мог быть?

На этот раз она не удостоила меня ответом. Я попыталась задать еще несколько вопросов, но Лола уже не слушала меня, ушла в себя, внутрь своей маленькой, круглой скорлупки, и заперлась на все замки. В конце концов я отпустила ее. Собственно, формальной точки зрения моя работа завершена. То, что одна тайна скрывала в себе другую, это уже забота не моя, дальше пусть сами разбираются.

Я вытащила Кэрол Уэверли из душа. Что, по-моему, ее не слишком возмутило. Договорились встретиться у нее в кабинете через десять минут. Этого времени нам с Лолой вполне хватило, чтобы забрать «Нитроморс» и оставшиеся деньги (Дженнифер уже спала, повернувшись носом к, стенке с фотографиями). Когда мы подходили к кабинету, Лола плелась сзади уже с видом школьницы, вызванной к классной даме на расправу. Как выяснилось, дело обстояло посерьезней. Ее ждала встреча с самой директрисой.

Уэверли померкла рядом с ней, как луна при восходе солнца. Да и мы с Лолой явно бледнели на таком фоне. Я, конечно, сразу, едва вошла, поняла, кто передо мной в неброском дорогом свитере, с длинными ногами, обтянутыми лайкрой. Весь ее вид говорил о том, что такая безукоризненность — плод скрупулезной отработки: все до деталей изысканно отлажено, вплоть до наклона головы, до того, как волосы обрамляют лицо: даже разлет прядей точно в пределах естественного. В мягком свете стоявшей сбоку лампы четко обрисовывались высокие, как у Нефертити, скулы, обтянутые еще более гладкой, чем у египетской фараонши, кожей. Возможно, она была единственной в этом здании, чья внешность утверждала истинность посулов салона красоты. Один взгляд на такую красавицу, наверно, был способен толкнуть Лолу Марш на преступление.

— Полагаю, вы — Оливия Марчант? — спросила я, игнорируя вышеупомянутую Уэверли, которая в присутствии хозяйки явно тушевалась.

Склонила голову, улыбнулась, — едва-едва, так, чтоб не нарушить всю живописность ослепительного лица, — и негромко произнесла:

— Судя по всему, мисс Вульф, мне есть за что вас благодарить, и даже очень.

Я дернула головой с выражением «подумаешь, какие пустяки!». Благодарности оставим на потом. Сначала завершим сюжет. Хозяйка перевела взгляд на свою злополучную служащую.

— Да уж, Лола Марш, не ожидала, что это окажетесь вы. Может, присядете? Не бойтесь. Никто вас не тронет. Просто мы хотим послушать, что вы нам скажете.

Лола не села. И рта не раскрыла. Застыла на месте. Стояла и смотрела на Оливию Марчант. Мы ждали. В комнате повисла тяжелая тишина. Казалось, только Лола этого не замечает. Для преступницы она держалась непостижимо уверенно.

— Не понимаю, Лола, как ты могла! — принялась выговаривать Кэрол визгливым, то ли от бешенства, то ли от радости, голосом. — И это в благодарность за наше доброе отношение. Вон как повезло, в таком заведении работаешь.

«С твоей-то внешностью!» — явно хотела она сказать, но не сказала. Чего там! Все мы прекрасно читаем между строк.

— Не надо, Кэрол, — произнесла Оливия негромко, но с явной сталью в голосе. — Что теперь об этом говорить. Ну, мы слушаем, Лола?

Но Лола по-прежнему безмолвствовала. Правда, все-таки метнула красноречивый злобный взгляд на Уэверли. Под конец миссис Марчант не выдержала, воззвала ко мне. Я пересказывала суть — по крайней мере то, что мне было известно, — а она не отрываясь смотрела на Лолу с тем же, как и у той, бесстрастным выражением лица. Когда я закончила, Оливия откинулась в кресле, не сводя взгляда с девушки, а мы с Кэрол следили, затаив дыхание, кто первый сдастся и заговорит.

Было трудно определить, что в данный момент чувствует Оливия Марчант. В ней все будто застыло и смолкло. Я поймала себя на том, что пасую перед ее безукоризненной внешностью. «Сколько же тебе лет? — думала я. — Если б можно было по срезу твоего прелестного упругого бедра пересчитать количество возрастных колец!» Судя по телу, она моя ровесница, но судя по лицу, несмотря на его гладкость, пожалуй, старше. Какое-то смутное воспоминание навеял вид натянутой, без единой морщинки, кожи на ее щеках. Но так и не удавалось уловить, какое. Возможно, меня сбивала с толку ее ослепительная красота. Если не считать Кейт (которая несколько сдала под гнетом материнских обязанностей), я всегда сталкивалась в жизни с тем, что истинно красивая женщина доставляет больше неприятностей, чем того заслуживает.

Почувствовав на себе мой взгляд, Оливия на мгновение вскинула на меня глаза, снова перевела на Лолу. Тишина делалась все напряженней.

— Так все-таки, Лола! — нарушила наконец молчание миссис Марчант. — Скажите, в чем дело, за что вы так на нас ополчились? Ведь дело же не в работе, правда? Вы пришли без должной подготовки. Я поставила это вам на вид с самого начала.

Теперь Лола слушала — это было видно по ее лицу. Казалось, внутри ее нарастает какая-то буря. Какая-то в ней зреет внутренняя сейсмическая активность. Берегись — вот-вот прорвется. Миссис Марчант это тоже уловила. Смолкла. Но взрыва не произошло.

— Как бы то ни было, мы в ваших, услугах не нуждаемся. Ничем помочь вам не могу.

Оливия сказала, как отрезала. И повернулась ко мне:

— Вы говорите, она уничтожила все письменные инструкции?

— Угу.

— Ну а конверты? Я мотнула головой.

— Что, и марки не осталось?

Я уже приготовилась снова мотнуть головой, но тут Лола четко и внятно произнесла:

— Лондон. Они все были из Лондона.

Снова миссис Марчант перевела взгляд на нее, уже с легким недоумением:

— Лондон? Но Лондон, Лола, велик, — сказала она мягко. — Какой район, не обратили внимания?

Но оракул иссяк. Видно, больше ни слова нам выжать не удастся. И, пока мы не поняли это окончательно, времени ушло порядком.

— Давно Лола у нас работает, Кэрол? — спросила миссис Марчант, помолчав.

— Три месяца. Вы взяли ее на работу в начале года.

По тону Кэрол явствовало — ее бы воля, Лолу она ни за что бы не взяла. Мне подумалось: ведь Уэверли макияжем ловко маскирует дефекты кожи. А каждый новый прыщик на Лолином лице был постоянным и безжалостным напоминанием Лоле о вечной борьбе красоты и природы. Отвратительный бизнес — торговля совершенством. И чем дальше, тем он представлялся мне все отвратительней. Казалось, только Оливию эта скверна не коснулась. Но ведь коснется, коснется же!

— Три месяца. Так. А теперь послушайте, Лола, что я вам скажу. После нашего разговора вы отправитесь прямо к себе укладывать вещи. Через полчаса у входа вас будет ждать такси, которое отвезет вас туда, куда вы скажете. Кроме того, вы получите рекомендательное письмо. Я не назову причины, по которой вы нас покидаете. Если ваш очередной наниматель захочет навести о вас справки, я ничего ему не скажу. Вы же, в свою очередь, тоже должны мне оказать аналогичную услугу. Сами понимаете, мне ничего не стоит немедленно позвонить и вызвать полицию. Так что можете не сомневаться: если я узнаю, что где-то просочился малейший слушок о случившемся в «Замке Дин», вы с моей помощью пулей вылетите с места службы, где бы она ни находилась. Ясно?

Лола, которая при всей своей гордыне явно оценила необыкновенное великодушие сделанного ей предложения, кивнула и собралась что-то сказать.

— Не сметь! — негодующе оборвала ее Оливия Марчант.

Лола перевела взгляд с Оливии на меня. По-видимому, не слова благодарности были у нее на языке. Похоже, кое-что для нее осталось незавершенным. Между ними на письменном столе лежал как неприкаянный коричневый конверт. И, признаюсь, меня потрясла дерзость брошенного на него Лолой взгляда. Взгляд не укрылся и от Оливии Марчант. Чуть усмехнувшись, она потянулась, взяла конверт. Вынимая банкноты, не сводила глаз с Лолы. Отсчитала четыре, кинула через стол.

— Недельное жалованье. Забирайте и — вон, пока я не передумала. Кэрол, пожалуйста, пойдите с ней. Отпечатайте письмо и проследите, чтоб она напоследок не оставила после себя очередных сюрпризов.

На сей раз Лола, повернувшись на каблуках, точно вымуштрованный курсант, двинулась вон из кабинета, унося с собой свое маленькое, полное ненависти силовое поле.

По тому, как потянулась за ней Кэрол, было видно, что она рассчитывала совсем на другое: явно ждала, что ей позволят осушить победный бокал шампанского и поощрительно потреплют по плечу. Но было также ясно, что приказы Оливии Марчант в этих стенах выполняются беспрекословно, и Кэрол удалилась. А мы с Оливией остались вдвоем. Некоторое время она сидела, глядя на письменный стол, потом откинулась на спинку кресла, глубоко вздохнула.

— Что ж, пожалуй, я что-нибудь выпью. Вы как?

— Увы, — сказала я. — Я уже пила шиповниковый чай.

Оливия улыбнулась:

— Не о том речь!

Она поднялась и направилась к бару под окном. Вынула непочатую бутылку виски и щедро разлила его по кружкам, предназначенным для травяного чая. Фарфор чуть ли не содрогнулся от такого на другательства.

Некоторое время мы сидели молча, потом она сказала:

— Послушайте, Кэрол тут ни при чем. Это я велела ей говорить вам, что я по-прежнему в Лондоне.

— Догадываюсь, — кивнула я, — А зачем?

— Хотелось посмотреть, насколько вы профессиональны.

— Ну и?..

— Я восхищаюсь.

— Не стала бы на вашем месте, — заметила я. — Я не сумела даже выжать из нее причину вредительства.

— Причина в том, что она не получила место, которое хотела! — Оливия повела плечами. — Хотя, честно говоря, я все-таки не думаю, что это главное. Лола явилась ко мне два месяца назад. Сказала, что собирается уйти из нашего бизнеса и хочет устроиться в Лондоне, у моего мужа. У него не было вакансий, но даже если б и были, она недостаточно квалифицированна. Я отказала в содействии. Она была огорчена. Но этот инцидент вряд ли может служить основанием для того, чтоб так ополчиться на наш центр.

— Может, ей просто стало тошно от своего несовершенства? — Миссис Марчант вскинула на меня глаза, но ничего не сказала. — Кстати, что там за работа?

— Медсестра-регистратор. Я удивленно выгнула брови:

— Медсестра?

Она отпила виски, не спеша поставила кружку перед собой, обвела кончиком языка идеальный контур красивых губ. Что говорила Кэрол? Консультант? Почему-то в тот момент медицина никак не пришла мне на ум.

— Так ваш муж врач?

— Да, — сказала она, глядя мне прямо в глаза. — Разве Кэрол вам не сказала? Он хирург-эстетик.

— Как-как?

— Эстетик. Знаете — косметическая, пластическая хирургия.

— А!

Вот оно что! Ночную тишину на миг нарушило шумное стекание изрядного количества фрагментов к единому целому. Рекламные плакаты в кабинете красоты, акцент на восстановлении молодости, пламенный энтузиазм юной Джули. И еще кое-что. То, что не давало покоя, то, что я все никак не могла вспомнить, глядя на эти гладкие, выпуклые скулы. Марлен Дитрих. Должно быть, это из того самого журнала с Барбарой Херши и ее губами, — леденящая кровь история про то, как уже в летах, во время своего кабаре-турне Дитрих подклеивала излишки щек к ушам, предвосхищая тем самым последующую подтяжку кожи. Помню, тогда же мне стало ясно, почему у Марлен, когда она говорила, рот едва открывался и произносила она все как-то невнятно. Меняются времена, возникают новые технологии. И теперь кое для кого подтяжка стала уже привычным делом.

Так что же сейчас передо мной — результат пропагандируемого Джули глубокого пилинга или чего-то более радикального? Надо сказать, я испытала некоторое разочарование. И даже несколько смешалась. Оливия Марчант наблюдала за мной, словно читая мои мысли. Вероятно, в своей реакции я не была оригинальна. Во всяком случае, Оливию она ничуть не смутила. Может быть, я ошибаюсь? Может быть, он все-таки не сделал ее, может, он ее такую открыл?

Не можешь задать один вопрос — задай другой. Я спросила:

— И все-таки, почему вы не вызвали полицию? Она повела плечами:

— Полиция — это возбуждение дела, а возбуждение дела — естественная огласка. Сейчас и так не самые лучшие времена для нашего бизнеса. Не хватало еще, чтоб распространился слух о вредительстве. Я не могла так рисковать.

— Отпустили бы ее с пустыми руками. К чему такое великодушие?

Оливия Марчант вздохнула:

— Видимо, мне просто стало ее немного жаль. Да и что за великодушие — недельное жалованье. Впрочем, тот же самый вопрос я могу обратить к вам. — Она слегка вскинула бровь.

Глупо, но я была ей признательна за эту демонстрацию лицевой динамики. И в свою очередь сдвинула брови.

— Я о Марте, — продолжала она мягко. — Вполне ведь могли подвести ее под монастырь. Кэрол жутко разозлилась, что вы не назвали имя.

Я покачала головой:

— Если бы я выдала Марту, у меня не было бы никаких рычагов, чтоб заставить ее разговориться. Марта навела меня на Дженнифер, вот откуда Лола. Кстати, кажется, и вас тоже, — заметила я, вспомнив видение на лужайке.

Оливия покачала головой:

— Нет. Мне Марта не сказала ничего. Просто я случайно увидела, как вы направлялись в корпус к девушкам. В какую именно комнату, я не знала.

Сомнительно, но в подробности я решила не вдаваться.

— Как же вы узнали про Марту?

— А-а-а! — Она улыбнулась, сделала паузу. — Про Марту я уже в курсе с некоторых пор. — Снова пауза. — Хороший хозяин обязан все знать, а вы как считаете?

И тут мне вспомнилась маленькая приписка ее рукой в личном деле Марты. Как там? Умелое обращение с клиентками?

— Вы закрывали глаза, потому что она классная массажистка?

Оливия помолчала и сказала:

— Пожалуй. Кроме того, Марта достойна лучшего. Сами знаете, она метит на место Кэрол. В данных обстоятельствах я не могла бы ей его предложить. Но она почти наверняка получит место заместителя управляющего в одном из лондонских салонов. На днях я написала ей рекомендательное письмо.

— Это гарантия того, что, уехав отсюда, она будет держать язык за зубами?

— Д-да…. вы правы, хотя я об этом как-то не подумала. Спасибо за подсказку.

Я подавила зевок. Не столько от скуки, сколько от отсутствия человеческого питания. Еще день местной диеты, и я отдам концы, прежде чем успею похудеть. Я взглянула на часы. Было уже за полночь. Самое время ей превращаться в русалку, а мне из благополучной клиентки — в обычного частного сыщика. Какая досада! Мне бы хотелось повидать мадам и при дневном свете. Поглядеть, заметны ли швы.

— Если у вас больше нет ко мне вопросов, то я, пожалуй, пойду слегка сосну, а утром уеду.

— А как же гонорар? — спросила миссис Марчант, не двигаясь с места.

— Ах, это… Моя фирма после вам вышлет счет.

«Фирма» избавляла меня от необходимости заполнять кучу бланков. Оливия взглянула на меня с некоторым изумлением. Как все они. Смешно, почему-то все до сих пор считают, что гонорар — непременно наличные в конверте, прямо как в кино. Уверяю вас, нелегко в нашей профессии уйти от дешевых стереотипов.

— Может, хоть примете от меня премиальные? Взяв конверт, изящным движением кинула его мне через стол. Эта сцена в свете настольной лампы была изысканно старомодна: красивая дама, пачка денег и явное чувство незавершенности дела. В тот момент я даже не стала бы возражать против подтяжки лица и всякой прочей всячины. В самом деле, должна же я хоть в чем-то соответствовать стереотипу.

Пара полусотенных выехала из конверта прямо у меня под носом. Внутри еще восемь штук. Бонус в полтысячи, вся услуга того не стоит. Да, классно иметь возможность швыряться такими деньгами. Впрочем, не ее потом-кровью они заработаны.

— Ну, и что мне с ними делать? — спросила она, как бы отвечая на мой немой вопрос. — Объявление дать в газету, чтоб забрали обратно? — Тут я улыбнулась. — Тогда, может быть, вы возьметесь сделать это вместо меня?

— Миссис Марчант, — сказала я. — Не пытаетесь ли вы сделать мне предложение, от которого я не сумею отказаться?

Глава 6

В ту ночь мы с ней усидели почти всю бутылку. Что меня изумило — во-первых, я не предполагала, что смогу принять столько алкоголя на голодный желудок и не рухнуть замертво; во-вторых, Оливия Марчант не казалась любительницей выпить. А закладывала будь здоров как. Она к тому же поведала мне увлекательную историю: семейную сагу о супругах Марчант и о потенциальных недругах, которых они вполне могли нажить в период их неуклонного восхождения к успеху и благосостоянию.

В свои пятьдесят три Морис Марчант был, по-видимому, одним из ведущих в стране специалистов по эстетической хирургии, имел частную клинику на Харли-стрит, где перебывало немало богатых, известных и физически не вполне совершенных личностей. Я подавила в себе искушение полюбопытствовать, каких именно, а Оливия отнюдь не спешила называть имена. По-моему, она уже просекла, что я во всем этом усматриваю что-то не вполне законное. Но ведь после полуночи мне оставалось либо работать на нее, либо перейти в разряд безработных. По счастью, она нуждалась во мне не меньше, чем я в ней. Потому что, хоть массажные гвоздики с «Нитроморсом» были самыми впечатляющими свидетельствами злого умысла, но ими дело не ограничилось.

Как выяснилось, беда коснулась и мистера Марчанта; в последние несколько месяцев он стал получать анонимные письма, в которых его всячески оскорбляли и даже угрожали расправой. Пока дальше угроз дело не шло; правда, дверь в сауну заклинило, а мадам «Маркс-Спаркс» посинела как раз через пару дней после очередного такого послания.

— В каком виде они приходят?

— В коричневом конверте. Штемпели разные, в основном из центральной части Лондона.

— Как у Лолы?

— Точно такие. Только текст не напечатан. Написано от руки, но все слова вырезаны и наклеены.

— Что конкретно там говорится?

— Обычно что-то типа — «ты заставляешь людей страдать, за это тебя ждет расплата», что-то в таком роде.

Оливия не без дрожи в голосе воспроизводила текст послания.

— Письма сохранились?

— Только одно, — дернула она плечом. — Боюсь, остальные выбросила. Они такие отвратительные, я убеждена, их писал какой-то маньяк.

— Можно взглянуть?

Она вытянула что-то из ящика письменного стола. Значит, была уверена, что я приму ее предложение.

Это был обычный коричневый канцелярский конверт, несколько мятый по краям. Внутри лежал свернутый листок обычного размера А-4, на нем было раздельно приклеено несколько слов:

«Ты уничтожил меня, я уничтожу тебя».

Гм! Четко и вполне зловеще. Ох и искусники авторы анонимок! Чаще эмоции утяжеляют общий стиль. Но не в данном случае; правда, писать от руки несколько рискованно. Впрочем, разумеется, рука-то посторонняя.

— У вас есть версия?

— Ну, сначала я думала, что это кто-то из бывших пациентов.

— А теперь?

— Теперь не знаю. Видите ли, навести справки о связях нашего оздоровительного центра совсем нетрудно. В нашем бизнесе всем прекрасно известно, что мы с мужем партнеры. Но мне кажется, метить в обоих — это уже слишком.

— Пользует ли ваш муж людей, которые могут прибегнуть к помощи террористов?

Оливия пожала плечами:

— У него частная практика. Морис помогает всем, кому, как он считает, можно помочь, если за это платят. Вряд ли он предварительно консультируется с полицией.

Мне тут же представился громила из Ист-Энда, решивший свернуть челюсть хирургу за то, что у жены одна грудь теперь больше другой. Или подумаешь — грудь: мафиозный осведомитель наутро после пластической операции обнаруживает: каким был, таким остался. Обидно до смерти. В буквальном смысле слова.

— Ну а что думает ваш муж, кто бы это мог быть?

Пауза. И следом:

— Честно говоря, он ничего об этом не знает.

— Не знает?! Оливия вздохнула:

— Первое письмо пришло, когда он уехал на конференцию, а я в этот момент оказалась в дирекции. Попросила его секретаршу последить за почтой, и когда появилось второе, она не ему об этом сказала, а мне. Морис трудится невероятно много. Буквально не выходит из состояния стресса. Я подумала… словом, мне не хотелось доставлять ему ненужных огорчений из-за какого-то психа.

Резонно. Понятно: чтоб такие дикие деньги заколачивать, приходится работать на износ. Да еще надо, чтоб и рука со скальпелем была в порядке, не дрогнула. Не то что у меня, чуть что — связаны руки.

— Ну и тут вы тоже не стали обращаться в полицию?

Она покачала головой:

— Я же говорю, решила, это какой-то маньяк. У нас и такое случается.

Я хлебнула скотча. Иногда помогает. Иногда нет. Теперь — можно обратно в забой:

— Скажите, а что бывает, если пациент не удовлетворен?

Оливия вздохнула:

— По-всякому. Вы представляете себе, что такое эстетическая хирургия?

Я скорчила гримасу:

— Эстетическая? Она вроде называется косметическая.

— Это у дилетантов косметическая.

— А в чем разница?

— Есть клиники, адреса которых вы прочтете на обложках женских журналов. Там почти весь персонал даже не имеет нужного образования. Морис не из таких, он не только высококвалифицированный хирург, у него за плечами десять лет комплексной реконструктивной хирургической практики.

Послушайте, ведь ее благоверный — именно то, что так требуется службам спасения и помощи в Боснии. Жаль, денег им не хватит воспользоваться его услугами.

— Такая ответственная работа требует высочайшей квалификации. Это поистине эстетическая задача, иначе не скажешь. Разумеется, здесь, как и во всякого рода хирургии, существуют общепринятые нормы, но в эстетической гораздо шире диапазон индивидуальных запросов. А это порой рождает завышенные требования.

— Например, свиные уши превратить в атласные раковинки? — спросила я, чуть было не брякнув: «Не все ж знают меру, как вы!»

— Как правило, уважающий себя хирург берется за операцию, только если видит, что преобразование возможно, и если уверен, что клиент отдает себе отчет, что он получит в результате.

— А бывает все-таки, что клиент, посмотрев в зеркало, испытывает шок?

— Бывает.

— И что тогда?

— Тогда он обращается повторно, уже с жалобой. И тут надо постараться. Приятного мало, если тебя обвиняют в преступной халатности. Необходимо во что бы то ни стало погасить недовольство. А если не выходит, но вы считаете, что повторная операция или лечение могут помочь, приходится на это идти.

Не исключено, она пишет мужу тексты докладов. Чувствуется навык опытного сценариста.

— Это бесплатно?

— Когда как. Случается и бесплатно. Но даже если хирург не претендует на вознаграждение, существуют еще клинические расходы, оплата услуг анестезиолога. Но если вы убеждены, что больше ничем нельзя помочь, стойте на своем, предложите проконсультироваться у другого специалиста в надежде на врачебную солидарность.

— Вы замечательно осведомлены, — произнесла я бодро.

— Да, — сказала Оливия, — это так. Господин Здоровье и Госпожа Красота. Деловые партнеры. Сейчас. А кем она была раньше? Регистраторшей? Медсестрой? Не выступлю ли я в роли антифеминистки, если предположу, что их роман развивался по излюбленному сценарию «Миллз энд Бун»?[10] Впрочем, плевать. Мы ведь с ней дрейфуем не в чистых водах идеологии. Потому я рискнула спросить.

— А вы как думаете? — спокойно отозвалась она.

Лодку явно потянуло на мель. Сейчас врежемся в берег. Рулевой пьян. Скотч правил рулем, я не сопротивлялась.

— Что-то мне подсказывает, не были ли вы одной из пациенток?

Едва заметная пауза, вопрос:

— Что подсказывает, что конкретно? Тут настала моя очередь запнуться.

— Почему бы вам не расценить это как комплимент? — выдавила я.

Оливия задумалась, но невозможно было определить, насколько задели ее мои слова.

— Видите ли, — начала она после паузы, — с годами я поняла, что главное — не комплексовать из-за того, что кто-то может догадаться. Смущение — чисто британская болезнь. Америке она не свойственна. Я как-то была с Морисом на одной конференции в Сан-Диего. Кстати, Калифорния — родина этой профессии. У них это абсолютно вписывается в общую культуру. Они делают массу операций-коррекций, увеличение груди, липосакцию и прочее, прочее. Но больше всего они занимаются лицами. Жертвы солнца. По-моему, миллионы женщин там первые сорок лет жизни стремятся загореть, а последующие сорок — избавиться от морщин. Для хирурга в Америке самая лучшая реклама — его собственная жена. На той конференции, пожалуй, почти все женщины были с подтяжкой. Я смотрела, считала их. Ни капли неловкости ни у одной не заметила. Наоборот, все ходили с гордо поднятой головой. Каждая считала себя живой рекламой мастерства своего мужа. — Она сделала паузу. — Правда, кое-кому гордиться было нечем, выглядели чудовищно. — Знаете, как можно вычислить таких?

Я замотала головой — глаза у меня буквально лезли из орбит, я вся превратилась в слух. Оливия отодвинула прядь волос от щеки, открылось очаровательное ушко с небольшой, но идеальной формы жемчужиной в нем.

— Они обычно носят серьги-клипсы. Чтобы прикрыть место, где под самым ухом складка. Чем крупней клипса, тем крупней шрам.

Жемчужина в ухе, складки нет. Но поди догадайся: то ли она без подтяжки такая, то ли он чертовски классный специалист. Оливия опустила прядь и подлила себе еще. Я потянулась к ней со своим стаканом. Может, в самый раз — надраться как следует. А то все равно голова кругом.

— Вы противница подобных операций?

Я пожала плечами:

— Да нет, просто мне бы не хотелось, чтобы кто-то вспарывал мою плоть.

Возможно, потому, что однажды это было сделано без малейшего согласия с моей стороны.

— Считаете, что женщина должна смириться с судьбой и стариться пристойным образом?

Вот именно, как я считаю? Наверное, это зависит от того, насколько я заинтересована в работе. Я прикидывала, как бы удачней выкрутиться:

— По-моему, если бы Бог хотел видеть нас вечно молодыми, он бы не выдумал земное притяжение.

Оливия не засмеялась. В конце концов, наверное, просто не нашла в моих словах ничего смешного.

— Сколько вам, Ханна? Лет тридцать шесть — тридцать семь?

Неплохо! Хотя она ведь профессионал. Надо ли мне задавать ей аналогичный вопрос? Сколько бы я ей дала? Роскошная фигура в купальнике, все мышцы в полном порядке. Плод их совместных усилий. Сорок с чем-то? С чем? Я кивнула:

— Более или менее!

— Тогда вернемся к этому разговору, когда вам стукнет пятьдесят пять. — Она помолчала. — Или, может, лучше вам у вашей матери спросить, каково ей стареть?

Вот уж глупости. Мою мать абсолютно устраивает ее возраст. Хотя, признаться, молодой она никогда не была. По крайней мере, на моей памяти. Выкарабкиваясь из ловушки для слонопотамов, в которую успела угодить, я видела Оливию у края наверху. Такую неотразимую, что меня зло взяло:

— По-моему, если бы мир не заклинило на женской внешности, мы бы сами столько о ней не пеклись, — сказала я, вновь соскальзывая на идеологию.

— Несомненно, — припечатала Оливия. — Абсолютно с вами согласна. — И было совершенно непонятно, разозлилась она или нет. — Ведь женщины — жертвы мужских стереотипов. Сами по себе мы бы ни за что не стали стремиться стать стройней, или привлекательней, или даже несколько моложе, правда? Нам самим не важно, как мы выглядим. Уродина, красотка, подумаешь. Во всем виноваты они. Спору нет.

«Да пошла ты! — подумала я. — Не желаю я это выслушивать от тебя, смоделированной!»

Чертово виски. Вечно оно пробуждает во мне шотландский задор.

— Знаете что, Ханна? Мой опыт подсказывает: так как вы, думают женщины, которым просто ничего этого не нужно. Те, что довольны своей внешностью или еще достаточно молоды, чтобы не воспринимать старость применительно к себе. — Моя очередь получить комплиментом по физиономии. — Хорошенькие женщины могут себе позволить быть выше этого. Но так ли бы вы думали, если бы природа не оказалась к вам столь щедра? Если бы уже в юности грудь у вас обвисла вялым блином или неизвестный, оставивший вам после себя этот шрамик над правым глазом, ударил хотя бы на дюйм ниже и полностью лишил бы вас глаза? Так же непринужденно вы кокетничали бы тогда с мужчинами в гостях или даже просто стояли рядом с неподпорченными подружками в очереди за билетами в кино?

Признаться, на языке у меня вертелся один ответ: стоит ли работать на того, кого можешь нокаутировать в первом же раунде? С другой стороны, часто ли шотландцы встречаются на ринге с умными женщинами? К стыду своему, я повела себя несколько по-хамски.

— Неужели вы это о себе, миссис Марчант? Это вы-то страдали из-за своей внешности?!

— Что было, мое дело, — прозвучало резко, как пощечина. У меня даже щека запылала. — Важно, какая я теперь. И мне есть что терять. Муж и я трудились долго и неустанно, чтобы стать тем, кем мы стали. И теперь нас преследует какой-то умалишенный. Я испытываю панический страх при мысли, чем это нам может грозить. Впрочем, вы, судя по всему, не имеете ни малейшего желания нам помочь.

Она разозлилась, но как она была хороша! Ой-ой, кажется, я влипла: неужто на меня действует не столько женский ум, сколько женская внешность?

Подняв стакан, я выпила до дна, попутно спрашивая себя, не тяжко ли раскаюсь впоследствии. Фрэнк утверждает, что меня губит предвзятость: вздорных клиенток я предпочитаю вздорным клиентам.

— Напротив, — сказала я. — Я уже согласна.

Назавтра я уехала в середине дня. Стоило, конечно, уехать утром, но я не была убеждена, что не срежусь, если меня попросят дунуть в трубочку. Проспав до одиннадцати, я проснулась с начальными признаками похмелья и без ясного представления, как добралась до постели. Я поплавала, впихнула в себя, давясь, плошку отрубей, выпила три громадных стакана воды, которую затем полностью выпарила в компании упомянутых сезанновских купальщиц, а также директорши музея.

У нее это тоже был последний день, и после парильни я предложила ей вместе выпить на прощанье обескофеиненного кофейку у бассейна. Я сидела и балдела от насыщавшего мою кровь кислорода и от сознания собственного успеха. Директорша с виду поздоровела, правда, моложе не стала. День был великолепный — солнце светило сквозь стеклянную крышу атриума, озаряя ей лицо, высвечивая причудливую сетку морщин, складки на лбу. Помнится, у Эдит Ситуэлл в стихах — морщинки, как снег, заметают лицо стареющей королевы Елизаветы Первой. Мне это врезалось в память. Пожалуй, такое можно пожелать и себе в старости, — хотя в моем случае более вероятна метафора Одена: свадебный торт под дождем. Конечно, если не поддамся искушению подставить себя под фантастический скальпель Мориса.

Интересно, оказывалась ли эта моя знакомая перед подобным выбором? Или такая зацикленность на внешности — исключительное свойство поколения, бурно пошедшего в рост после войны и настолько привыкшего ощущать жизнь как юность, что прощание с ней для него — трагедия. Мне хотелось поинтересоваться, как директорша воспринимает свое старение, смирилась или противится, но она была слишком озабочена сокращением государственных дотаций на музейное развитие, а я не нашла способа перевести разговор в нужное мне русло.

Пока мы там сидели, появилась из массажного кабинета Марта, чтобы вызвать очередную счастливицу пациентку. Увидев меня за бассейном, кивнула, в глазах едва заметный вопрос. Марта не была бы Мартой, если бы уже не знала, что Лола, а не Дженнифер, уложила вещи и бежала, как вор, под покровом ночи. Значит, спрашивал ее взгляд не о том.

Нельзя сказать, чтобы меня вовсе не посещали эти мысли. Где-то на периферии хмельного забытья мне снился необыкновенный сон про женские тела, их вылепливали какие-то руки, свисающие, как марионетки, с нитей. Сон имел известное эротическое звучание, но подтекст его был мне совершенно не ясен, и если я соберусь снова улечься нагишом на массажный стол Марты, мне надо будет сперва удостовериться, что с моей сексуальной ориентацией все в порядке. В любом случае, я по-прежнему состояла на службе у ее хозяйки.

По договоренности я должна была приступить к работе только со следующей недели. За это время Оливии предстояло, по моей просьбе, скопировать некий набор личных досье из кабинета мужа, данные о пациентах Мориса Марчанта, которые в последние десять лет обращались с жалобой.

Несомненно, было бы в сто раз проще, если б я смогла побеседовать с самим хирургом, однако Оливия была непреклонна: Мориса беспокоить нельзя. В конце концов я оставила споры и решила проявить инициативу. Я стойко придерживаюсь мнения: чем меньше клиент знает, тем спокойнее он спит. Надо полагать, Мориса Марчанта ежедневно посещают десятки женщин. Вот и я стану очередной пациенткой — пришла проконсультироваться, скажем, насчет неудачной формы бедер. По крайней мере, хоть получу представление, что он такое.

Еще мне хотелось бы выяснить, куда именно направилась Лола прошлой ночью, просто чтоб попробовать еще хоть что-нибудь выжать из этой скрытной девицы с уязвленным самолюбием. Можно не сомневаться, и этот шаг тоже привел бы мою клиентку в ужас ввиду возможной огласки. Впрочем, уже не в первый раз в моей практике процесс расследования оказывается для клиента ненамного приятней самого преступления. Возможно, я получу от ворот поворот. Зато всегда смогу претендовать на участие в программе «Эрудит». Тема: косметическая — пардон, пардон, эстетическая хирургия. Возможно, если достаточно поднаберусь знаний, смогу и матушке поспособствовать к ее золотой свадьбе подправить щечки. Если мы с нею доживем.

После полного драматизма пребывания в «Замке Дин» собственная квартира показалось мне заурядной дырой. Обычно домой возвращаться я люблю. Так приятно бывать наедине с собой, не спеша копаться в вещах, пытаться реанимировать цветы в ящиках за окном или отдраивать ванну. Но только не сегодня. Сейчас все было не как всегда, все вызывало раздражение.

Учуяв передозировку кофеина, я выплеснула кофе в раковину и приготовила себе омлет, который умяла с половиной булки. Желудок мой был настолько изумлен непривычным грузом, заполнившим его до отказа, что переваривал пищу с трудом. Однако мало-помалу расшевелились углеводы, и к середине дня я почти пришла в норму и созрела для работы. Хоть теперь «Замок Дин» и стал безопасным местом для стремящихся к оздоровлению клиенток, работа не считалась законченной, пока на стол перед Фрэнком не ляжет готовый отчет, который ему предстояло одобрить и подписать. Но сколько я ни старалась, никак не могла сосредоточиться. Взглянула на часы. Начало седьмого. Решила на остаток дня устроить себе отгул. И тут вспомнила про Кейт и Эми.

Вытащив конверт с оплаченными вперед талонами, оставленный для меня Оливией Марчант в регистратуре (наверное, ее несколько позабавило, что я, идеолог феминизма, горю желанием предоставить кому-то то, чего активно не желаю себе), и написала на нем фамилию Кейт. Потом я прошлась по ближайшему супермаркету и сгребла с полки детских книжек самое с виду привлекательное. Не позабыв, конечно, и про Бена, чтоб избежать третьей мировой войны.

Когда я доехала до них, было уже почти семь. Так как Колин практически никогда не возвращался домой к этому времени, я даже и не заметила его автомобиль на противоположной стороне улицы. Собственно, сообразила я, что он вернулся, только когда, приложив палец к звонку, услышала изнутри его ор.

Что именно он кричал, я не расслышала, но было ясно, что Колин чем-то здорово взбешен. Вообще-то Колин парень не взрывной (по мне, так даже апатичный), хотя мне пару раз удавалось довести его до белого каления. Но в данный момент его всерьез разобрало. Так же, как, судя по всему, и Кейт. Ее голос взвивался, накладываясь на крики Колина, пронзительный, на грани срыва. Мне стало здорово не по себе — как бывало в детстве: сидишь на лесенке, а внизу ругаются родители, считая, что ты спишь.

Я с силой вдавила кнопку звонка. Крики оборвались. Кто-то что-то швырнул, хлопнула дверь. Потом в прихожей показался чей-то силуэт. Парадная дверь отворилась.

— Привет, Колин! — сказала я. — С приятным возвращением!

Клянусь, это вырвалось у меня не нарочно. Я выпалила эту фразу чисто автоматически, по привычке. И тут же прикусила язык. На Колина страшно было смотреть. Перекошенное лицо, совершенно дикий взгляд.

— Ханна, — произнес он, как будто не сразу сообразил, кто перед ним. — Э-э-э…. мы… мы в данный момент несколько заняты.

— Ханна-а! — На верхушке лестницы возникла маленькая фигурка; рука, наполовину заделанная в гипс, просалютовала мне «хайль!». — Ханна! Ханна! — выкрикнула Эми в радостном возбуждении. — Смотри, я руку сломала! Иди покажу!

Колин, слегка застонав, обернулся:

— Эми, спать давно пора!

— Интересно, как можно спать, когда вы, ребята, так орете? — сказала Эми, и упрек ее прозвучал пугающе по-взрослому.

Наполовину сбежав с лестницы, она готовилась наскочить на меня с объятиями. Из кухни внизу отворилась дверь, и появилась Кейт. Вся зареванная.

— Прости, пожалуйста, — сказала я. — Просто вот я вернулась и кое-что тебе принесла.

— Ты, как всегда, удивительно вовремя. Раз пришла, входи.

Да, визит не из приятных. Мелкобуржуазного воспитания Колина хватило, чтобы в кухне за бокалом вина вести со мной вежливую беседу. Но меня преследовала мысль: если бы не наше с Эми присутствие, он не вино бы распивал, а шваркнул эту самую бутылку об пол. Со своей стороны, Кейт сидела непривычно тихая и нервно постукивала пальцами по ножке бокала, как джазист по клавишам. Она не спускала тревожного взгляда с Эми, то и дело подманивая ее к себе. Но Эми была целиком поглощена укреплением своих позиций. Избрав меня в фаворитки, она охала и ахала над книжками и руководила моими стараниями, когда я вырисовывала фломастером узоры на девственно белой поверхности ее гипсовой повязки.

Момент явно не подходил для вручения Кейт подарка. Я пыталась разрядить обстановку рассказами про муки и радости оздоровительного центра, но моя дурацкая болтовня была явно не к месту. Поэтому я, в последний раз пригубив вина, объявила, что на вечер у меня назначена встреча. Эми взревела, но она уже исчерпала свой ресурс выклянчивания, и когда Кейт пообещала, что прочтет ей на сон грядущий сказку, Эми решила больше не искушать судьбу. Она потопала к себе наверх выбирать книжку, а Кейт меня провожала. Колин остался на кухне.

Прощание на пороге проходило в тягостном молчании. По тому, как напрягался ее подбородок, я поняла, что Кейт с трудом сдерживает слезы. Я с тревогой спросила;

— У вас все в порядке, ребята? Глупо.

— Вот откуда у Эми это словечко! — хмуро проговорила сестра.

— Какое словечко?

— «Ребята». Она нас постоянно так называет.

— Кейт!

— Послушай, Ханна, шла бы ты лучше, а? Мне… я… не могу сейчас с тобой разговаривать.

— Все! Меня уже нет. Но на выходные я дома. Если вдруг понадоблюсь.

Я пошла по ступенькам вниз. Но когда обернулась, Кейт еще стояла на пороге. Взгляд у нее был такой несчастный, такой безнадежный, что я решила все-таки отдать ей свой презент.

— Вот, — сказала я, вынимая из кармана и протягивая конверт, — держи, это тебе!

Сдвинув брови, она спросила:

— Что это?

— Каникулы, — сказала я, но почему-то чувствовала, что она этим не воспользуется.

Глава 7

Следующий день у меня прошел спокойно — поливала цветы за окном, отдраивала в ванне нарост вокруг спуска, смотрела какие-то киношки, которые если и были халтурой, то непреднамеренной. Я точно знала, что автоответчик включен, но Кейт не звонила. Семья. Кому она нужна! Во всяком случае, не мне.

В воскресенье утром я решила из постели не вылезать. Какого черта! За окном наблюдалось неожиданное возвращение зимы, ветер колотил дождем по стеклу. В час дня позвонили в дверь. Пришлось идти открывать в халате. Вид явно не для клиентки. С доставкой на дом явилась сама мадам, красавица Оливия, в щегольском черном непромокаемом плаще и в соответствующей непромокаемой шляпе. Рыбачка в дизайнерском исполнении. В руках тяжеленная коробка с досье. Подобная доставка вручную совершенно не вязалась с ее обликом, впрочем, дело у нас с ней было деликатное, такое вряд ли можно доверить курьерской службе. В связи с убогостью своего жилища, я дальше порога Оливию не пустила. Кажется, ее это не возмутило.

Вероятно, ей понадобилось как-то объяснять мужу, что у нее за дела посреди воскресного дня. Но это ее дело, не мое.

Втащив коробку наверх, я распаковала ее на кухонном столе. В коробке оказалось с полсотни больших коричневых конвертов. Не так много, если учесть, что ей пришлось проглядеть более тысячи случаев, но вполне достаточно, чтобы мне прибегнуть к помощи кофеина.

Каждое дело содержало страничек пять записей и диковатый комплект снимков в фотокопиях. Усевшись поудобней, я на весь остаток дня погрузилась в работу.

К вечеру я просмотрела все; передо мной на столе конверты распределились по трем стопкам, а список имен я прилепила голубой приклейкой к стене. Выработала тактику действий. В одной стопке лежали отсеянные — те, что возвращались с жалобой и уходили уже удовлетворенные; в другой — те, кого удалось ублажить последующим лечением (за счет Марчанта или за их собственный); И в третьей — продолжающие негодовать или ушедшие к другим специалистам.

Не могу передать, как позабавилась я, проглядывая эти бумаги. Словно перелистала коррректуру журнала «Хелло!» до того, как с ней поработала местная цензура. На долечивание были взяты: малозаметная представительница королевской фамилии, нуждавшаяся в коррекции фигуры после того, нарожала в быстрой последовательности немалое количество увесистых отпрысков; звезда рок-н-ролла, страдавший избыточным весом; политик, который многие годы внушал гражданам, что усилиями его партии государственное здравоохранение достигло невероятных высот, но сам с помощью этого самого здравоохранения, видно, так и не смог избавиться от мешков под глазами; пара известных телеведущих, одна из которых становилась моложе с каждым годом. Дама жаловалась на то, что рот слишком стянуло и говорить приходится с трудом. Не исключено, кто-то Марчанту за это приплатил. Увы, из истинных знаменитостей лишь одна не прекращала канючить. А финальная стопка оставшихся недовольными оказалась не так уж велика. Выходит, Морис Марчант и в самом деле большой мастер. Несколько поразительных фотографий служили тому свидетельством. Самые яркие примеры были связаны с избыточным жиром и его смертным врагом — липосакцией.

Липосакция — термин, который, подобно «коллатеральной компенсации», вломился в наш язык, как незваный гость в чужое застолье, и ведет себя с такой наглостью, что не сразу и сообразишь, откуда взялся да и место ли ему в нашем доме.

Снимки демонстрировали вид «до» и «после» этой самой «сакции», то бишь, попросту говоря, откачки. Изображаемая плоть была напрочь лишена индивидуальности, как в порнографии, ведь «липо» — это, к вашему сведению, лишняя попа. Чаще всего попадались виды ягодиц и бедер с опоясывающими наростами по верху или по низу таза. Да, я — дитя своего идеологизированного века. Мне известно, что для феминисток проблема полноты — это проблема женской свободы и что от диет только еще больше разносит, но при всей моей приверженности идеям эмансипации мне все-таки кажется, что таскание на себе тяжеленных телес едва ли способствует раскрепощению. С другой стороны, меня не слишком воодушевляли и картинки «после». Что говорить, жира стало меньше, но при взгляде на это тело казалось, что оно скорей утратило что-то, чем обрело естественную форму.

Марчант аккуратно записывал свои беседы с обладателями «липо» (куда это «липо» девается потом — забирается клиентом или переходит в собственность удаляющего?). Он каждый раз определял предел своих возможностей. Хотя с помощью липосакции и можно радикально избавиться от жировой массы, но полностью преобразить фигуру нельзя. Иными словами, что есть — то есть, и на осиную талию рассчитывать нечего. Две пациентки и один пациент с этим примириться никак не могли.

Больше всего меня заинтересовал мужчина, не в последнюю очередь потому, что он был звездой рок-н-ролла. Ну, или почти звездой. Парень дико растолстел в начале восьмидесятых, но недавно рискнул снова появиться перед публикой. Вроде бы пару месяцев назад его показывали в ретро-музыкальном шоу. Отчаянно пыталась вспомнить, сильно ли у него вываливался из штанов живот. М-да. Забавно, как пухлость форм, иной раз даже украшающая женщину, напрочь лишает мужчину мужественности. По зрелом размышлении я все-таки решила не спешить встречаться с рок-звездой.

Из двух пациенток определенно выделялась одна. Отчет тянул на сценарий фильма ужасов. По словам Марчанта, в момент появления дамы у него в клинике на ней уже вряд ли осталось что-либо не тронутое скальпелем, и он объяснил ей, что его возможности не безграничны. Даже из его записей было очевидно, что она скисла; но в успех того, что он сделать в силах, он верил.

Вторая группа жалоб касалась носов. Особое мое внимание привлек тот, что стартовал как вест-индский, а финишировал не столь близко к англосаксонскому, как хотелось бы его владелице, юной модели. Заметки Марчанта были в основном чисто техническими — куча всякой всячины о сложностях подъема переносицы и переконфигурации хряща. У меня сложилось впечатление, что он славно поработал как архитектор, не беря в голову культурных аспектов проблемы, потому ему, конечно, было странно, отчего клиентка недовольна.

Потом шли жалобы на опустившиеся в результате подтяжки веки и на некачественные груди. Тут я могла бы ухватиться за случай с заподозренной утечкой силиконового имплантата, но, судя по записям Марчанта, была проделана срочная и бесплатная операция по его извлечению, и имплантат признан качественным. Клиентка (интересно, теперь у нее одна титька больше другой, или же она в интересах симметрии решилась опорожнить обе?) покинула клинику явно удовлетворенная.

В другом случае жалоба поступила не от самой клиентки, а от ее приятеля. Внешне потом получилось очень здорово (приятель и был инициатором операции), только на ощупь что-то не так, будто мнешь наполненную водой грелку. Данный комментарий был закавычен, чтобы подчеркнуть, что это цитата, а не личное мнение Марчанта. Славный какой приятель. Уж я бы тебе сделала операцию, ты бы у меня порадовался.

Последняя из проблем, касавшихся груди, имела отношение к размерам и форме. Данная клиентка надеялась получить грудь поосновательней. И здорово взбесилась, не получив ожидаемого. Разглядывая фотографии, я вспоминала Оливию и ее вдохновенные наскоки на мое чувство физической полноценности. То, что было «до», как раз напоминало те самые обвислые блинчики, в остальном же у клиентки фигура была отличная. Неужто ее грудь настолько отравляла ей жизнь? Впрочем, возможно, я это скоро выясню.

Одна из недовольных как бы стояла особняком. Звали ее Марчелла Гаварона, прошлым летом она приехала в клинику из далекого Милана, чтобы сделать подтяжку лица, и результат ее не удовлетворил. Еще дважды наведывалась в клинику и четыре месяца назад еще заявляла претензии. Жила по-прежнему в Милане. Мне стоило совершить над собой неимоверное усилие, чтобы не положить ее дело поверх остальных. В результате оно застряло где-то посредине отобранной группы из десяти человек.

Составив окончательный список, я стала думать, как его еще ужать. Самый очевидный путь — сравнить почерк клиентов с почерком в анонимке. Но кто возьмется за ручку в наш компьютерный век, если под рукой клавиатура, и, хотя все-таки им приходилось расписываться, подтверждая согласие на операцию, или хотя бы на чеке, в моих документах таких бумаг не оказалось. Ну что ж. Всегда можно при встрече спровоцировать человека что-нибудь написать.

После какой-то вкусности из китайского ресторана и двух кружек лагера меня вдруг осенило. Я даже заколебалась, звонить ли Оливии, вдруг ее возмутит, почему это не пришло мне в голову с самого начала. Ладно, спихнем за счет алкоголя. Номер, который она оставила мне для чрезвычайной связи, был лондонский. Она сняла трубку и перешла продолжать разговор в другую комнату.

— Не убеждена, что ваша догадка…

— Послушайте, тот, кто посылал Лоле записки, явно достаточно хорошо знал ваш оздоровительный центр, чтобы так умело его атаковать.

— Пожалуй.

— Значит, вероятно, этот кто-то когда-либо у вас бывал, даже, возможно, общался с Лолой, выведал о ее недовольствах!

— Возможно, хотя все необходимые сведения можно почерпнуть из нашего рекламного буклета.

— Скажите, вы ведь направляете клиентов из вашего центра в клинику мужа? Или оттуда — сюда?

Короткая пауза. Может, это возбраняется? Вспомнились рекламные плакаты на стенах в салоне красоты. Оливия Марчант, в конце-то концов, явно деловая женщина.

— Направлять не направляем, но можем рекомендовать.

Разве это не одно и то же?

— Значит, объект наших поисков может оказаться и в вашей картотеке?

— Так, я поняла, что вы имеете в виду.

— Как скоро я могу получить от вас список имен?

— Видите ли, мы помечаем таких клиенток в компьютерных файлах, но отдельно картотеки не ведем, так что придется пройтись по всем документам. Так или иначе, завтра я буду там. Могла бы прислать вам данные факсом в середине дня или забросить позже.

Я чуть было не попросила ее лично привезти их к нам в фирму. Фрэнк сделал на лестнице новое ковровое покрытие и все бубнит: вот бы клиенты полюбовались на эту красоту. Миссис Марчант как раз из тех, которые оценят. Да ну его, в самом деле! Покрытие покрытием, а от одного вида старого потертого кресла меня по-прежнему в дрожь бросает. Пусть Фрэнк ищет себе длинноногих красоток. Эта — моя, со всеми ее делами и премиальными.

Глава 8

На следующее утро я долгим, тяжелым взглядом окинула в зеркале свою фигуру и набрала номер хирурга — эстетика.

Регистраторша в его приемной на Харли-стрит оказалась крайне любезна и крайне сожалела, что не может записать меня раньше чем на семнадцатое следующего месяца, а все потому, что мистер Марчант чрезвычайно занят и со среды у него конференции в Амстердаме и Чикаго. Но стоило мне заикнуться, что меня направили из «Замка Дин», как она моментально обнаружила поступивший в последнюю минуту отказ, позволявший мне попасть к доктору завтра днем в часы его приема в клинике «Эмбанкмент». Я записала адрес.

— Добро пожаловать завтра, миссис Лэнсдаун! — сказала мне регистраторша.

Это все я же, но под чужой фамилией. Не хватает еще, чтобы на экране компьютера высветилось мое имечко, когда Оливия Марчант будет в очередной раз выискивать среди пациенток своего мужа тех, что прошли обработку в «Замке Дин». Мысленно обозрев еще недавно сидевших со мной за столом поедательниц салата, я остановилась на пишу сценарий о проблемах косметической хирургии и слыхала от знакомых, будто в клинике Марчанта мне могут помочь.

Модель с неудавшимся носом, именуемая Натали Уэст, по этому адресу уже не проживала. Ее прежняя соседка по квартире сказала, что Натали живет теперь на Бермудах с владельцем фирмы звукозаписи. Я выдала себя за подругу, только что вернувшуюся издалека, и соседка с готовностью поведала мне недостающие подробности из биографии Уэст. Как выяснилось, Натали вот уже год как не работает моделью и теперь заправляет студией звукозаписи вместе с парнем, с которым познакомилась во время съемок. Когда я спросила соседку насчет проблем с косметической хирургией, та удивилась, что мне о них известно, и сказала, что Натали сделали еще одну операцию, уже в другом месте, но с не более удачным исходом. «Хотя вы же знаете Натали! С ее-то внешностью другая Бога бы благодарила, а не гналась за каким-то там совершенством». Я поддакнула и, как и подобает верной подруге, записала бермудский адрес — на всякий случай.

На очереди был пузатый Элвис. Автоответчик предложил мне телефон менеджера. Позвонив, я представилась музыкальной журналисткой и напросилась на интервью. Менеджер сказал, что сообщит мне, что и как.

Что ж, займемся пока грудями. Пациентка с подозрением на утечку имплантата эмигрировала в Австралию с новым мужем, которого, по-видимому, не колышут размеры ее обессиликоненных сисек. Девица с недовольным приятелем оказалась весьма любезна и сказала, что жалоб уже не имеет. Грудь оставила в прежнем виде, а малого прогнала, что в данных обстоятельствах я расценила как некий триумф феминизма. Судя по голосу, новая ситуация ее вполне устраивала.

Последняя и самая неудовлетворенная клиентка, некая Белинда Бейлиол, откликнулась голосом автоответчика. Впрочем, голос был приятный — молодой, энергичный, как будто она оторвалась от чего-то важного и ей не терпелось к нему вернуться. Для связи мне предлагалось назваться и оставить свой номер после сигнала. Что я и сделала. Потом, на всякий случай, заглянула в ее бумаги. Там значился еще один телефонный номер, помещенный в скобки с пометкой «ел.». Оказалось, что это автоответчик некоего казино неподалеку от Стрэнда. Открыто с двух дня до четырех ночи. Какая прелесть! Похоже, мне удастся вкусить ночной жизни без отрыва от работы.

Вся во власти роскошных видений, я позвонила в Милан, но снова натолкнулась на автоответчик, на сей раз с певучей и быстрой итальянской речью. Оставила сообщение вяло и медленно по-английски. Будем надеяться, сеньора позаботилась известить супруга, что делала подтяжку.

Начала было набирать номер миссис Мюриэл Рэнкин, обладательницы многочисленных рубцов и жертвы липосакции, как вдруг заработал факс. Новости, новости, придержим первую полосу! И отложим очередной звонок. Стану богатой и процветающей, заведу себе отдельную линию для факса, чтоб и разговаривать и читать одновременно.

Лежа на тахте, я смотрела, как бумага вытекает из аппарата на пол. Едва она остановилась, зазвонил телефон.

— У тебя что, мобильник испорчен?

— Нет, заряжается.

— Слава богу. Потому что при увольнении попрошу его вернуть. Я думаю, заявление об уходе ты уже написала?

— Об уходе?

— Ты уже не в «Замке Дин», и тебя нет на работе. А сейчас полдвенадцатого, рабочий день в разгаре. Твой персональный номер могу, если хочешь, тебе переслать по почте.

— Да пошел ты, Фрэнк! Я все выходные работала. И откуда, черт побери, ты узнал, что я уже не в «Замке»?

— Откуда! Позвонил и узнал. Небось позабыла, что служащие обязаны звонить в контору раз в два-три дня с отчетом. Так у нас заведено.

«У нас» — это у Фрэнка, а «служащие» — это я. Иногда случаются у него подобные закидоны. Обычно это долго не длится. По правде говоря, я должна была оставить вчера на рабочем автоответчике свое сообщение, но голова у меня была настолько забита толстыми животами и прочей дребеденью, что это совершенно выпало у меня из памяти.

— В чем дело, Фрэнк? Неужели с утра в понедельник у тебя нет забот поважнее, чем меня попрекать?

— Au contraire[11], крысеночек. Уже с половины десятого завалялись у меня два дела, о бегстве из-под стражи в Мадриде и о компьютерном мухляже в Ньюкасле, оба ждут, кто их подхватит.

Мадрид против Ньюкасла. Черт его знает, что предпочтительнее. Компьютерный мухляж в краю углекопов? Это, конечно, дельце покруче, чем выискивать дамочек, у которых жир выкачан не из того места, но, насколько мне известно, провинциальный розыск что местное радио — лондонский акцент тут совершенно ни к чему.

— Извини, Фрэнк. Боюсь, работа у меня уже есть.

— Ах, вот как! Собственную фирму открыла? Или же это чистое совместительство?

— Фрэнк! Если и так — поделом тебе. Ведь до сих пор на дверной табличке не появилось мое имя, а было обещано!

«Камфорт и Вульф»: одно время я даже наслаждалась этим созвучием, как подросток, приставляющий к своему имени фамилию какой-нибудь рок-звезды. Мечты, мечты. Греют, пока не дойдет, что все это блеф. Глупости, не будет этого никогда. Уж я-то Фрэнка знаю. Ни за что не откажется от возможности поруководить мной. А я, если честно признаться, на руководящую должность и не потяну, я скорее из категории исполнителей.

Чтоб его слегка ублажить, рассказала Фрэнку в двух словах про новую работу, попросила совета. Хоть и обиженным тоном, но кое-что немаловажное он присоветовал. Заострил внимание на почерке, оговорившись, однако, что б его практике авторов анонимок очень и очень непросто вычислить, то пишут левой рукой, а то, случается, вставляют ручку между пальцами ноги. Еще Фрэнк счел довольно странным, что Оливия Марчант скрывает все от мужа. Но это в духе Фрэнка. И еще он то и дело норовит ввернуть: нашелся б мужик на те же деньги, ясное дело, меня бы он не взял. Только это все так, один треп. Сказать по правде, если б мне в лихую минуту пришлось выбирать между Женщиной-Кошкой и Фрэнком Камфортом — я бы в два счета отрешилась от своего феминизма.

Я продолжила знакомство с пришедшим факсом и со всеми диновскими дамочками, которые цепляются за омоложение с помощью скальпеля как за очередную возможность швырнуть деньги на ветер. Список оказался невелик, и на второй страничке я обнаружила ее — Мюриэл Рэнкин, или мадам Грушу, с сильно изрезанным прошлым. На пятидесятом году жизни она провела в «Замке Дин» дней десять в номере люкс со всеми сопутствующими примочками. И, выложив пару «косых» за эти десять дней, ничего взамен не приобрела. Я поинтересовалась, чем она занимается. Выяснилось — ничем. Зато муж у нее деловой. Владеет целой сетью гаражей. Надо полагать, дама лишена стимула передвигаться пешком. Потому и возникли проблемы с задницей. И они не исчезли, невзирая на общение с Морисом Марчантом. Я снова стала проглядывать его заметки. Читая описание ее повторного визита (теперь уже вместе с супругом), я обнаружила на полях какие-то каракульки, изначальная неразборчивость которых усугублялась фотокопированием. Еще вчера днем я их приметила, но лень было возиться разбирать. Теперь я всмотрелась пристальней. Что такое «неуравновешенная психика»? Интересно, у кого же, у нее или у гаражного воротилы? Все оказалось настолько просто, что мне даже стало как-то за себя неловко перед телепродюсершей, отбывавшей в один день со мной. Она была помоложе и попривлекательней меня, но оставленный ею счет (на него упал мой взгляд в регистрационной книге) говорил о весьма пылких чувствах к салону красоты. Кто знает, сколько сладкой отравы успела влить юная Джулия ей в уши.

Факса от Оливии все еще не было, и я, поджидая, занялась проверкой кое-кого по своему списку. Вторгшись на территорию средств информации, я решила ее не покидать и воспользоваться испытанным журналистским приемом:

Глава 9

Не стану вас утомлять описанием дороги. Северная Кольцевая на всем протяжении одинакова, и хоть А-10 может в конце концов привести вас в овеянные романтикой болота Кембриджшира, пока до них доберешься, умрешь со скуки.

Но я умереть все-таки не успела. Вовремя свернув с шоссе, я оказалась на окраине сонного городишки под названием Ходдздон. Хотя дом мадам скорее всего сооружался на машинном масле, вид он имел весьма основательный. Это, по-моему, зовут неогеоргианским стилем — сплошь новенький кирпич, псевдокарнизы, фонари на кронштейнах — словом, все то, что побуждает бравых молодых архитекторов идти на разные крайности, чтобы привлечь внимание к альтернативным проектам. Данному стилю, на мой взгляд, и без того свойственна некая пошловатость китча, но дюжина ярко размалеванных гномиков, расставленных по территории в художественном беспорядке, это уж, извините, выше всякой критики. Бред!

Была уже середина дня, когда я, припарковавшись, направилась по аллее к дому. Погода преобразилась настолько, насколько способна только погода в Англии — после вчерашнего дождя сделалось тепло и безветренно, уже лето наступало на пятки весне. Я позвонила у входа. Тишина. Неудивительно. Можно ли услышать звонок, если в глубине дома как оглашенный воет Рой Орбисон?[12] «Красотка». В данном случае это была не просто песня, а жизненный эталон хозяйки. Я заглянула в окно; громадная гостиная, пустая, только красивый стол и упаковочные ящики для вещей по обеим сторонам.

Я обошла дом и попала в сад. То, что агенты по недвижимости именуют «хорошо ухоженный»: взрослые фруктовые деревья, цветочные клумбы обрамляют лужайку для крокета. Я не самый крупный специалист, у меня цветы в ящиках, но, по счастью, пока ехала, слушала по радио «Вопросы садоводов», и настолько там всех волновало, куда и как сажать, что даже мне невольно бросилась в глаза полоса вскопанной земли вдоль дорожки, где уже должны были быть высажены петунии. Совместим это наблюдение с упаковочными ящиками, и вполне резонно будет умозаключить, что здесь имел место переезд. Учтите, мне за подобную смекалку деньги платят!

Правда, все с собой они не увезли. Живопись осталась. Под высокими широко раскрытыми французскими окнами на лужайке пестрело несколько крупных полотен. Одни были прислонены к ящикам, другие лежали на траве. При ближайшем рассмотрении все они оказались творениями одного художника.

Повернувшись, я уткнулась прямо в семейный портрет. Большой, наверно, дюймов десять на двенадцать: блондинистый муж и рыжая жена сидят на диване, перед ними две девчушки, на вид ровесницы Эми, и все смотрят прямо на меня. Я не великий ценитель живописи, скорее отношусь к типу «мое — не мое», но грубое подражательство опознаю сразу. Художник, не имевший ни таланта, ни мастерства Люсиана Фрейда[13], разделял кое-какие его пристрастия — в особенности к обнаженной натуре, а также к гигантским габаритам.

Не могу сказать, чтобы увиденное соответствовало моему представлению о счастливом семействе. В голову влетело словечко «дисфункциональное» (очередной языковый «паразит» или новый социологический термин?), и я поймала себя на том, что ищу глазами член отца семейства, чтоб выявить признаки неприемлемых отношений. Но когда мне удалось его отыскать, горбатенького слизняка на сморщенном кочанике, он показался мне на удивление мягким, и даже каким-то заброшенным. В памяти всплыли фотографии зада и ляжек миссис Рэнкин «до» и «после». И, должна признаться, я не на шутку встревожилась.

Прочие картины представляли вариации на ту же тему. Иногда попадался иной фон — вместо дивана кухонный стол (стулья под тяжестью сидящих казались подозрительно шаткими и ненадежными) или садовый плед, но состав семейства был неизменным. То же относилось и к выражению лиц. «Смотрите на нас, — казалось, говорили изображенные, — разве мы не вызов обществу?»

— Что вам угодно?

Я обернулась. Она стояла в раме французского окна, освещенная ярким солнцем. Первая моя мысль была: какая маленькая, в мешковатом мужском комбинезоне; нечесаные длинные светлые волосы стянуты грязной лентой. Вторая: какая молодая.

— Здрасьте! Это что, ваши работы?

— Вы проникли в частные владения. Попрошу покинуть.

— Вообще-то я ищу миссис Рэнкин. Мюриэл Рэнкин.

— Ее нет. Она здесь больше не живет.

— Вот как! — Я перевела взгляд на картины. — А вы…

Но она явно была не склонна к разговору.

— Теперь это мой дом.

— Поздравляю. Тогда не откажите в любезности сказать, где я могу найти миссис Рэнкин?

Мгновение она пристально смотрела на меня, прищурившись на солнце, потом звучно шмыгнула носом и вытерла руки о штаны.

— Отчего ж не сказать. Это недалеко. Вот как поедете отсюда, так первый же поворот налево. Проедете ярда три, может, четыре и сразу справа увидите ворота, прямо после светофора. Пропустить невозможно. У нее новый участок.

— Спасибо! — сказала я и пошла к машине, чувствуя на себе ее взгляд.

Все было в точности, как она сказала. Найти оказалось не трудно. Участок действительно совсем новый. Приобретен месяца четыре назад.

Размерами он, конечно, сильно уступал прежнему. Отделочный материал изо всех сил старался это компенсировать. Розовый мрамор с прожилками, резной. Обалдеть! Кое-чего стоит. Надпись псевдоготическим шрифтом. Такие обычно выбивали на гробницах жертв Дракулы, чтоб хозяин всегда смог отыскать свою возлюбленную:

И все. Ни пожеланий упокоения, ни надежды на будущую встречу. Прах к праху. Интересно, как далеко земляные черви продвинулись в своем альтернативном способе убавления человеческой плоти? Мысль для нас не из самых утешительных. Может, уж лучше принять предложение Фрэнка насчет компьютерного мухляжа? Если там и перебор, то хоть в числах, не в весе.

Я постояла еще некоторое время, прикидывая, много ли бензина ухнула впустую на эту поездку. Но неодетые члены семейства — мать, отец, маленькая Сара и маленькая Силла — никак не выходили У меня из головы, и стало ясно, что я еще не закончила своих дел с семейством Рэнкин. По крайней мере, пока живет и здравствует сам Папаша.

Я поехала обратно, подрулила к дому. Рой Орбисон уступил место Бонни Тайлер с ее «Сердечной болью». Бонни надрывалась от души. Трагедь, да и только. А девчушка-то оказалась старомодна. Может, эта музыка из материнской коллекции?

Она стояла посреди лужайки с кистью в руке, уставившись на одно из полотен. Семейство вокруг кухонного стола. Тучи скрыли солнце, и сад малость поблек. Впрочем, художество по-прежнему впечатляло.

— Ну что? — спросила она, не отрывая взгляда от картины. — Нашли ее?

Нечего сказать, остроумная девушка.

— Да, спасибо.

Некоторое время она молчала, продолжая глядеть на картину. Скорее профессиональным оком, без особого восторга. От прежней враждебности вроде бы не осталось и следа. Сара или Силла? Все-таки не Силла, наверное…

— Простите! — Она особо не отреагировала, чуть плечом повела. — Э-э-э… можно ли спросить вас кое о чем, Сара?

— Фара!

— Как-как?

— Мое имя Фара. «Ф», не «С».

Готический шрифт! Шею сломать можно в его хитросплетениях. Фара и Силла. Храни господь детишек, чьи мамаши не отрываются от телевизора.

— Значит, Фара. А меня зовут Ханна Вульф. Я частный детектив.

— Надо же, частный детектив! — протянула она с американской гнусавостью. — Я думала, они существуют только в книжках, да и вообще это грязные мужички, подглядывающие за гостиничными номерами.

Должна признаться, у меня челюсть отвисла от ее слов. В том смысле, что для меня Реймонд Чандлер — часть мифа, красивая сказочка, которую не грех почитать на сон грядущий, но я никак не ожидала встретить в глубинке подобного знатока наших профессиональных секретов. Откуда она почерпнула эти сведения — из книг, из кино?

— С чего вы взяли?

— У Мюриэл было на видео, фильм такой…

— «Большой сон»?

— Угу. Она без конца его прокручивала, когда мы были маленькие. Была влюблена в героиню.

— Лорен Бакол?[14]

— Вот-вот.

Влюблена в Лорен Бакол? Гм. Не она одна. Я кинула взгляд на мощную женщину на картине. Не сказала бы, что между ними просматривалось что-то общее.

— И еще, видно, в Фару Фосет?[15]

Девушка рассмеялась:

— Нет, это просто так, блажь. Случается, знаете ли, во время беременности. Вот уж мне не повезло! А Силла[16] снова в фаворе.

Всего четыре месяца прошло, а она вполне оправилась. Теперь, разглядев Фару получше, я увидела, что она и в самом деле молоденькая, какой была и та, чье имя она носила. Лет семнадцать — восемнадцать. Силла, должно быть, старше.

— Можно узнать, как умерла ваша мать? Она повернулась ко мне:

— Зачем это вам? Что за странный интерес? Я изложила ей с купюрами суть проблемы.

— Марчант? Да-да, припоминаю. По-моему, не так уж он оказался плох. У других выходило куда хуже.

— В самом деле?

— Ну да. Мать моя по части косметической хирургии была большой спец. Прежде чем попала к этому малому с Харли-стрит, она делала себе нос и грудь в одной клинике, а потом где-то на Севере ей подтягивали лицо.

— И что — удачно? Фара рассмеялась:

— Кто его знает! Правда, все время казалось, что мать как будто улыбается. — Она подняла руки и растянула щеки к ушам, изобразив черепной оскал. Потом отняла руки. Вот что значит молодость — раз, и опять милашка! — Хотя на Лорен Бакол похожа так и не стала, уж это точно.

— А хотела?

— Знаете… Мать моя вечно чего-то хотела. Не того, что у нее есть. То, чтоб прическа была как в журнале, то зубы подправляла, чтоб красивей улыбаться, то бедра, чтоб ноги казались длинней. И чем дальше, тем становилась все недовольней и недовольней собой.

— Она с кем-нибудь по этому поводу консультировалась?

— Вы имеете в виду настоящего доктора, а не мясника?

— Да.

— Кажется, папик однажды куда-то ее возил. Только это не помогло.

«Папик». Бывают же люди. Мои, например, родители провинились лишь в том, что возлагали на меня слишком большие надежды и требовали, чтобы я бросала игры и возвращалась домой на час раньше, чем другие девчонки. Во мне же вся кровь вскипала. «Ну а ты? — хотелось мне спросить. — Как тебе жилось в твоей семье?» Может, помогало то, что есть сестра. Хоть с кем-то перемолвиться словом, когда бывает тошно. Но я чувствовала, что Фаре такой вопрос придется не по вкусу.

— Ясно. И значит, операция у Мориса Марчанта…

— Оказалась не лучше, чем у других. Она так воодушевилась сначала и так упала духом, когда увидела результат. Она далее могла ему пригрозить судом, обвинить в преступной небрежности. Такое с ней бывало.

— А как ваш отец к этому относился?

— У него работы было по горло. Что самое странное, он все-таки ее любил. По крайней мере, ту, какой она была когда-то.

Я смотрела на картины, раскиданные по лужайке. Много ли здесь карикатурного? Если всмотреться, все-таки было во всей этой тучности что-то симпатичное. Само грузное тело в своей необъятности служило уютным фоном для обеих девчушек. Но что удивительно: ни на одной из картин члены семейства не соприкасались друг с другом.

Фара заметила, что я разглядываю картины.

— Я не стремилась к реализму, — колко заметила она.

— Да-да, — сказала я. — Я его и не ищу. В документах, полученных мной, записано, что ваш отец после операции матери вернулся с ней в клинику для разговора с Марчантом. Ваш отец был разгневан?

Она повела плечами:

— Видите ли, мой папик человек деловой. Привык за деньги иметь качество. Поэтому вполне мог быть несколько бесцеремонен. Но он бы ничего серьезного не предпринял. Ведь он ее знал. Этот случай стал для него каплей, переполнившей чашу. Буквально через пару месяцев он от нее ушел.

— И что же произошло потом с вашей матерью?

— Она совсем съехала с катушек. Да, точнее не скажешь. Через три месяца покончила с собой. Глотнула целиком упаковку со снотворными таблетками.

— А где вы были с сестрой?

— Я в Манчестере, училась в художественном колледже, а Силла работала в Шотландии. — Фара покачала головой. — На ваш очередной вопрос отвечу отрицательно. Нет, виноватой себя не чувствую. Признаться, мать меня толком и не воспитывала. Мы с Силлой больше с бабушкой общались, чем с ней. Если хотите знать, она, на мой взгляд, правильно поступила. Увядание было для нее равносильно смерти.

— Ну а Силла? Что она думает?

— По-моему, то же, что и я. Силла у нас девушка не слишком чувствительная. На похороны приехала, и с тех пор мы ее не видели.

— А ваш отец?

— По-моему, он скорее вздохнул с облегчением. Пожил здесь, чтоб вроде развеяться, потом уложил вещи и махнул на Майорку. Он там с парой компаньонов новый гаражный бизнес развернул.

— И вам обеим оставил дом?

— Как видите.

Хотелось спросить у нее, как ей теперь живется. Я подозревала, что огромный мешковатый комбинезон скрывает чрезмерную худобу, являющуюся расплатой за все эти жиры. Хотя, возможно, я ошибалась. Иным чего только в жизни не выпадает, а они устраиваются лучше, чем те, кто ничего такого не испытал. С другой стороны, в моей профессии нельзя в это не верить.

Я попросила адрес Силлы и их отца, просто на всякий случай (почерк у Фары был размашистый, крупный, сразу видно — рука художника), и оставила Фару накладывать последние мазки. Вновь оглянувшись на ее картины, я не ощутила особой антипатии. Фара увлеченно подмазывала бежевой краской линию материнского бедра. Ах, Лорен! На тебе и тебе подобных лежит немалая ответственность за многие судьбы. Но мне ты по-прежнему мила.

Пора домой. Гномики перед входом сияли ярче прежнего. Свеженькими красочками. В мыслях мелькнуло: а ведь это, пожалуй, откровенный сатирический комментарий к общепринятому представлению о счастливом доме. В наше постмодернистское время чего не бывает.

Уже стемнело, когда я, очень голодная, въехала в Лондон. Вечер простерся передо мной пустой, крытой пластиком столешницей, и по этой ассоциации я вспомнила, что и дома-то мне нечего выложить на стол. Потому я притормозила у малайского ресторанчика на Кентиш-Таун-роуд, там сжевала несколько кусочков мяса непонятного животного, сдобренного арахисовым маслом, запивая их каким-то экзотическим пивом.

В ресторане было полупусто. У окна группа молодых людей в пиджаках взволнованно обсуждала новые системы компьютерного обеспечения, в деловом раже взмахивая в воздухе вилками и сыпля техническими терминами. Разбросанные по залу парочки сидели себе тихонько, в большей степени поглощенные пищей, чем друг другом. Иногда столько всего замечаешь, когда ешь одна в ресторане.

Я взяла в баре «Ивнинг стэндард». На центральной полосе был помещен репортаж о новом кошмарном серийном убийце: некий субъект бродил по Лондону и потрошил женщин пружинным ножом. Я подумала о Мюриэл Рэнкин и о коробке с бумагами у меня на кухонном столе. Мужчина с ножом и женщина. Одни своим ножом возвращают ей женственность, другие отнимают ее вместе с жизнью. Интересно, задумывался ли когда-нибудь Морис Марчант над подобной аналогией.

К моменту, когда я расплатилась по счету, было уже за десять. Для сна время раннее, для работы — позднее. По крайней мере для нормальной работы. Окажись этот день более удачным, я бы, возможно, с удовольствием согласилась передохнуть. Но сейчас особой усталости не ощущалось — а может, я просто боялась, что, не перебей я чем-нибудь дневных впечатлений, в сны проникнут образы упитанного семейства и взрезанной плоти. Я снова стала проглядывать список в своей черной записной книжке. И в ночной тишине передо мной вдруг встало одно имя. Имя той, что выходит на работу с закатом солнца.

Я решила сыграть в рулетку.

Глава 10

По слухам, Лондон — город, привлекающий иностранцев заведениями, перечисленными в туристических справочниках под заголовком «Ночная жизнь». Позже я пожалела, что своевременно не ознакомилась с разделом «Казино». Это сэкономило бы мне массу времени и уберегло от ошибок.

Судя по адресу, нужное мне казино примыкало к одному из крупных отелей, расположенных неподалеку от театра «Олдуич». Со стороны оно не слишком бросалось в глаза. Впрочем, постоянные клиенты знали его адрес. Свернув с главной дороги, я, следуя указателям паркинга, съехала под землю.

Одно время я обожала подземные парковки, видя в них памятник Глубокой Глотке[17] и краху правительства Никсона. Но потоки дрянных фильмов и документальных лент о заговорах не оставили и следа от витавшего там некогда ощущения урбанистического кошмара. Даже в моем ближайшем супермаркете есть теперь подземная стоянка. Теперь, увы, самое неординарное, что там может произойти, — это смерть от злоупотребления шопингом.

Я спрятала автоприемник под сиденье и расправила юбку. Пришлось предварительно поломать голову над тем, что надеть. Поскольку моим единственным опытом общения с казино был фильм про Джеймса Бонда, очень старый, еще когда у Шона О'Коннери была на голове растительность, я не очень представляла себе, что туда принято надевать. Правда, у скудного гардероба есть свои преимущества. Я решила одеться нарядно, но неброско, однако ради такого случая натянула новую пару колготок из лайкры. Отдавая дань Пусси Гэлор, основательно подвела глаза.

Вестибюль был непритязателен. Пухлый ворсистый ковер, комплект эстампов с изображением скачек и тихо мерцавшая камера-наблюдатель. Уютно, почти как дома. Беда состояла в том, что меня не пропускали внутрь.

— Простите, мадам, — сказал администратор. — Таковы правила.

— Что за правила?

— После вступления вы можете приступить к игре только через сорок восемь часов.

— Но почему?

— Боюсь, не смогу вам ответить. Просто такие правила.

Он был примерно мой ровесник, малый с отработанным любезным оскалом и с челюстью точь-в-точь как у куклы из телешоу «Тандербердз». В той же манере вел диалог.

— Вам требуется проверка моей кредитоспособности? — спросила я, ощущая присутствие на дне сумочки хрустящих пятидесятифунтовых банкнот Оливии Марчант.

— Нет, мадам, к банковскому счету это не имеет ни малейшего отношения. Просто такой порядок. Вы регистрируетесь. И ждете.

— Понятно. — Ей-богу, с леди Пенелопой[18] он бы так не разговаривал. Вот если б я подкатила в розовом лимузине! — И какой у вас вступительный взнос?

— Двадцать пять фунтов.

Я раздумывала, не попроситься ли хоть на минутку взглянуть, понять, стоит ли это таких денег, но было ясно, что в глазах этого молодчика — если двадцать пять фунтов для тебя крупные деньги, значит, и говорить с тобой не о чем.

За мной образовалась небольшая очередь.

— Ну что ж, пожалуй, все-таки я вступлю, — сказала я, хотя прозвучало это у меня без особого блеска.

В обычных условиях я бы предпочла и здесь назваться иным именем, но при расследовании много вымышленных имен иметь не стоит. Вынимая деньги, я краем глаза наблюдала за тем, как течет мимо очередь. Неожиданные типажи, вот уж не думала здесь таких встретить. Супруги среднего возраста, вероятно, греки или киприоты, выряженные чересчур крикливо; крутая с виду американка; кучка средней руки британских бизнесменов, которых не тянет к семейному очагу.

Взяв новенькую членскую карточку, я помедлила у регистрационного стола. В глубине вестибюля пожилой мужчина в стильном костюме передавал пальто девице при входе. Он кивнул мне. Я кивнула в ответ. И вновь сделала попытку обаять говорящую марионетку.

— А можно мне, раз я уже вступила, только зайти, оглядеться? Просто полюбопытствовать, не играть, конечно, а?

— Мадам…

— Сдаюсь! — насмешливо бросила я. — Понимаю, понимаю. Такие правила. Не волнуйтесь. Пойду и пожертвую свое стотысячное наследство бездомным!

Я посторонилась, пропуская к столику пожилого господина.

— Добрый вечер, мистер Азиакис! Как самочувствие? — закивал, как заведенный, администратор.

— Спасибо, Питер, замечательно! — Акцент определенно указывал на восток от Суэца. — Но я сегодня не один. — Он обернулся на меня с улыбкой. — Простите, не расслышал, как вас зовут?

Ну и ну! Разве не приятно иметь дело с настоящим джентльменом?

— Вульф, Ханна Вульф. Марионеточный подбородок вмиг обмяк. Кто их знает, может, такое у них тоже не разрешается? Если так, похоже, господин Азиакис явно круче здешних законов. Администратор, проглотив возражения во избежание возможных осложнений, махнул, чтоб мы проходили.

Лайкра! Действует безотказно.

Мистер Азиакис кивком пригласил меня вперед; мы спустились на один марш по лестнице и, обогнув нечто вроде ресторанчика, попали в бар. Из арочных глубин слева маняще проглядывал игорный зал. В волнении я задержалась при входе, чтобы как следует все рассмотреть.

Увы, никакой аналогии с Джеймсом Бондом.

По первому впечатлению помещение походило на бальный зал, причем не в самые лучшие для него времена: огромное без окон пространство с люстрой посредине и двумя рядами рулеточных столов, каждый из которых освещала своя лампа. Внезапно в памяти пронеслись кадры времен Второй мировой, когда роскошные лондонские дома реквизировались правительством и юные барышни возили вокруг воображаемого поля сражения модели кораблей и аэропланов, а отставные генералы в креслах отказывались признавать поражение. Наверное, мой спутник в ту пору был молод. Хотя трудно сказать, на чьей он мог быть стороне.

— Ну, вот вам и казино! Каково? Не жалко потраченных денег?

Повернувшись к нему, я увидела в его глазах искорки смеха, а вовсе не восхищения. Что уже само по себе восхитительно.

— Зависит, наверное, от того, сколько я тут спущу! — с улыбкой сказала я.

Он покачал головой:

— Не советовал вы вам так настраиваться. Игра — как жизнь. Ждете неудачу, ее и получите. Настройтесь на победу, держитесь до конца и никогда не ставьте на кон больше, чем можете без ущерба потерять. Я правильно понял, в моем обществе вы больше не нуждаетесь?

Гм! Как это у Конфуция? Зачем мудрой старой птице утренний червяк, к ночи жирные личинки сами выползут.

— Нет. Спасибо. Я очень вам признательна.

Старик кивнул (щелкнул каблуками — или мне показалось?) и направился в сторону бара. Я проводила его взглядом, затем приступила к делу.

От машин шуму больше было, чем от людей; выстроившиеся вдоль стены однорукие бандиты взвывали почище заевшей где-то в самом начале пластинки «Пинк Флойда». Посреди зала я насчитала двенадцать столов с рулетками и четыре полукруглых с каждого конца, за которыми велась карточная игра — похоже, в «очко». В зале было примерно полсотни человек. Всех разновидностей, всех национальностей и габаритов, но средний возраст приближался к пятидесяти, и — ни единой Пусси Гэлор. Даже среди крупье.

Признаюсь, больше всего меня разочаровали именно они. Я ожидала чего-то необыкновенного, ослепительного, сиреноподобного с нависающими над игорными столами ядреными, как спелые гранаты, открытыми грудями, по которым скользят взгляды играющих, прежде чем упасть вниз, на счастливые цифры. Ничего подобного. Все девицы были одеты одинаково — в лиловые строгие шифоновые блузки, как у стюардесс «Бритиш Эруэйз». Около десяти крупье стояли у столов, другие, примостившись на высоких табуретах, надзирали за двумя-тремя играми одновременно. Они напоминали мне, с некоторой оговоркой, кассирш местного строительного общества в ожидании утреннего перекура. Белинды Бейлиол среди них я не углядела. Хотя, честно говоря, непонятно, на что я рассчитывала, ведь я видела только увеличенный снимок обнаженной верхней части ее торса — и даже, пожалуй, «до», не «после». Пусть так; просто мне почему-то казалось, что ее здесь нет.

Ко мне подошла официантка в бархатном темно-бордовом платьице типа коктейльного туалета 1966 г. с блокнотиком и карандашиком в руке.

— Не желаете ли что-либо выпить?

Я заказала минеральную воду, и когда официантка принесла, одарила ее внушительными чаевыми. Она широко улыбнулась и сунула бумажку в сумочку. Хоть это у нас с ней получилось как в кино.

— Не поможете? Я ищу одну знакомую. Как-то познакомились на отдыхе. Она говорила, что работает в этом казино, и приглашала зайти повидаться, если окажусь в Лондоне. Но что-то я ее не вижу.

— Как ее зовут?

— Белинда Бейлиол.

Официантка кивнула, вскинула голову:

— Вон же она. Просто не узнали. Она сменила прическу. Хотите, скажу ей, что вы здесь?

— Нет-нет. Спасибо. Хочу сделать ей сюрприз. Глотнув минералки, я двинулась в указанном направлении. Белинда стояла сбоку от столов. Я оказалась права: она только что откуда-то вынырнула. Высокая, со светлыми вьющимися волосами, в униформе она смотрелась прекрасно. Что там скрывалось под униформой — в смысле удачи или неудачи хирургического вмешательства, — сказать было трудно. Чем ближе я подходила, тем привлекательней она мне казалась. Если грудь и причиняла ей какое-то беспокойство, ее лицо, миловидное, с гладкой кожей, с прелестным носиком и чувственными губами, отлично хранило тайну. Здорово сработано. Природой или не природой. Господи, я уже начинаю мыслить в их духе.

— Белинда Бейлиол? Девушка сдвинула брови:

— Да?

— Могу я с вами переговорить?

— Я… мне сейчас работу начинать. Кто вы такая?

— Меня зовут Ханна Вульф. Я оставила вам сообщение на автоответчике. Я журналистка, пишу статью об эстетической хирургии. Если не ошибаюсь, у вас некоторое время назад после операции на груди возникли проблемы?

— Ш-ш-што? — выстрелило тихим шипом, как будто ее поразили прямо в солнечное сплетение. — Откуда вы знаете? — прошептала она, лицо исказилось неподдельным страхом. — Кто вам сказал?

— Э-э-э… да так, знакомая моих знакомых. Послушайте, я просто задам вам несколько вопросов, только и всего. Имя ваше останется в тайне, это будет сугубо между нами. Гарантирую.

— Мне не о чем с вами говорить.

— Я могу подождать.

Она покачала головой, словно пытаясь прогнать дурной сон. Один из мужчин-крупье, надзиравший за столами, уставился на нас. По-видимому, играющим не полагалось заговаривать с крупье. Она заметила его взгляд, быстро повернулась ко мне и указала на бар, как будто объясняла, куда идти. Мне бросила сердито, возбужденно:

— Повторяю, нам не о чем говорить. Если вы не уберетесь, позову управляющего.

Повернулась на каблуках, коротко кивнула, поведя плечами, любопытному крупье и направилась на свое место к столу номер семь, едва стоявшая там девица, подхватив сумочку, скользнула из зала.

Я продумывала тактику. Что говорить, ее реакция была понятна. В рабочее время, когда надо быть подтянутой и во всеоружии, обсуждать неполадки с грудным имплантатом, прямо скажем, дико. Но, с другой стороны, если сама не отвечаешь на оставленные сообщения, будь готова к тому, что тебя станут искать. А раз я застала ее врасплох, то для нее привлекать к себе внимание попыткой от меня отделаться — самый худший вариант.

Моя официантка с коктейля шестидесятых вновь подошла и поднесла мне минеральной воды. Я спросила, как долго длится смена крупье. Она сказала, что здесь работают до четырех утра с получасовым перерывом где-то посредине. Что ж, можно ли придумать лучший способ убить время?

Между тем Белинда уже принялась за дело. Выпрямилась как струна, осанка у нее оказалась получше, чем у других, идеально ухоженные пальцы слегка касались зеленого сукна. Белинда здесь была самая красивая, это бесспорно. Это, вероятно, содействовало и большему оживлению вокруг ее стола. И, надо сказать, она полностью овладела собой. Я встала с краю за спинами играющих. Увидев, что я приближаюсь, Белинда сверкнула на меня глазами. Я сделала вид, будто не заметила.

— Делайте ваши ставки, леди и джентльмены, делайте ставки!

Призыву последовало человек шесть или семь, замелькали руки, раскладывая яркие разноцветные фишки на поверхности стола — по одной или пизанскими башенками. Белинда правой рукой по кругу повела колесо, левой ловко запустила шарик в ложбинку. Он метнулся, точно заяц по гончей тропе — десятки пар глаз завороженно следили за ним. Его полет вызвал новую волну активности вокруг стола — предфинальный ажиотаж, шепоток над колесом.

— Ставки сделаны, ставки сделаны, прошу, господа!

Колесо замедлило ход, шарик, с подскоками и стуком миновал несколько лунок. Пару раз подпрыгнул и затих.

— Тридцать два черные, тридцать два черные! Число возникло сверху на небольшой неоновой панели. Я кинула взгляд на стол. На цифре «тридцать два» ничего не оказалось. Белинда подалась вперед, неподражаемым жестом придвинула к себе большую часть вожделенных фишек и смахнула их в углубление на конце стола. Они с цоканьем канули в ящик прибылей — эти звуки отдались в игроках едва заметной дрожью. На доске справа и слева остались немногочисленные фишки. К ним Белинда выставила небольшие аккуратные стопочки выигрышей. И снова взялась за колесо:

— Делайте ваши ставки, леди и джентльмены, делайте ставки!

И игра понеслась по новой.

В паузах между поворотами колеса Белинда поднимала глаза — проверить, там ли я еще. Пора бы дать ей понять, что уходить не собираюсь. Может, даже стоит присесть. Но если садишься, надо играть, а я, к моему великому стыду, впритык подступив к столу, даже и правил толком не знала.

На кофейном столике рядом я заметила спасительную пачку рекламных листков. Напустив на себя равнодушный вид, я решила тайком в них заглянуть. А когда вернулась к игорному столу, уже теоретически была готова сорвать банк хоть в Монте-Карло. Я пристроилась за престарелой дамой с загнутыми, как у коршуна, фиолетовыми ногтями и хилым костяком, согнувшимся под тяжестью фамильных драгоценностей. Она подвинула последние несколько фишек к перекрестку из четырех цифр. Теперь уж я знала, что если выпадет одна из них, то выигрыш превысит ставку в десять раз. Колесо закрутилось, остановилось, шарик упал в лунку. Цифры оказались несчастливыми. Белинда сгребла фишки дамы. Лицо проигравшей сохраняло бесстрастность, достойную восхищения. Боль поражения и радость победы в данной игре были исключительно делом личным. У дамы едва заметно дернулась рука, что могло быть или не быть признаком расстройства, и она поднялась. В ее кресло скользнула я.

Великая минута в жизни сыскного агента. Она настала. Я вытащила из сумочки две пятидесятифунтовые бумажки и послала их через стол. Белинда взглянула на меня, и в ее глазах мелькнул страх. Я старалась не смотреть на ее грудь. Ослепительно улыбаясь, я придвинула банкноты ближе к ней. Она потянулась за ними рукой. Мгновенно просмотрев на свет, положила перед собой на стол.

— Сто фунтов стерлингов, — отчеканила она во избежание недоразумений. — Пятерками, десятками?

— Без разницы, — сказала я.

Взгляд у Белинды был осмысленный. Не пустой, как у остальных девиц. Она ловко отсчитала из банка фишки и послала мне их через стол, избегая встречаться со мной взглядом.

— Делайте ваши ставки, леди и джентльмены! Делайте ставки!

Пальцы у меня слегка подрагивали, когда я провела три пятифунтовые фишки в «нечет». Это значит, что при выпадении любого нечетного числа выигрываешь столько, сколько поставил. Шарик со свистом закрутился.

— Ставки сделаны, ставки сделаны!

Я не спускала глаз с финиширующего шарика.

— Номер пять!

Не четыре, не шесть. Белинда, не глядя на меня, придвинула ко мне три фишки.

Я взяла все шесть, двинула в «чет». И стала ждать. Шарик, проделав свой путь, подкатился к красной цифре «22». Фишек у меня теперь стало двенадцать.

Я подняла взгляд на Белинду, но она упорно смотрела в стол, как будто я самый тривиальный понтер. В пять минут я выиграла почти пятьдесят фунтов. Ладони у меня сделались липкими от пота. Двигать или не двигать? Времени на размышление у меня не было. Зажмурившись, я двинула фишки. Номер девять.

— Номер девять! — услышала я монотонный голос.

Да здравствуют проторенные дорожки! Спасибо тебе, Джон Леннон.[19]

Побочный сюжет становился куда увлекательней основной линии. Если так пойдет и дальше, стоит ли дожидаться, пока Фрэнк сделает меня своей партнершей, выкуплю у него дело, и точка. Четыре стопки фишек выставились в ряд. Пусть там и стоят. Но вид у них был какой-то одинокий. Они явно ждали пополнения. Номер двадцать один. Нате вам, получите!

Мой выигрыш перевалил за две сотни. Я двинула всю свою маленькую армию через границу на красный квадрат. Тот же «нечет». «Если выиграю, — сказала я себе, — заберу бабки и половину отдам мойщику стекол с заправки на Холлоуэй-роуд, ей-ей отдам!» Шарик проявил политическую сознательность. Выпало красное.

Белинде понадобилось некоторое время, чтобы отсчитать мне положенное. На сей раз, пододвигая мне фишки, она бросила на меня быстрый испепеляющий взгляд. Малый на возвышении за ее спиной, который засек, как мы общались, внимательно за нами следил. Четыреста восемьдесят фунтов.

Банк не сорван, но… Но почему не сделать муху из слона, в особенности если уже имеется повод к подозрению. Это подбросило мне идею.

— Делайте ставки!

Извинившись перед мойщиком, я двинула вперед стопочки, на сей раз на «чет». «Никогда не ставьте на кон больше, чем можете без ущерба потерять», — кажется, он так сказал? А ведь видит меня впервые в жизни. Я не отрываясь глядела на фишки. Я знала, что сейчас выиграю снова. Просто знала, и все. Как это назвать — «фарт»?

— Ставки сделаны! Ставки сделаны!

И вдруг я с той же жуткой убежденностью почувствовала, что проиграю. Каким-то десятым чувством. Сами руки потянулись к фишкам, чтоб оттащить их назад от опасной черты. Я настолько перепугалась, что руки примутся действовать помимо моей воли, что даже зажала их между колен.

Шарик подскочил, устремляясь к цифре «35», но, словно в последнюю секунду выдохшись, завалился назад на «34».

Сердце у меня билось так сильно, что пришлось приложить к нему руку, чтоб никто не услышал ударов. Ни единого возгласа восхищения. Ни единого слова. Может, у всех одновременно перехватило дух? Единственное, что твердо могу сказать — все взгляды были устремлены в одну точку. Как и взгляд надзиравшего парня. Надо отдать Белинде должное — она сохраняла невозмутимость.

— Тридцать четыре, — спокойно произнесла она, снова занявшись привычным для себя делом, подгребая и отсчитывая фишки.

Мне пришлось обменять кое-какие из своих на фишки выше достоинством, но и при этом я еле-еле удерживала свой выигрыш в обеих руках. Да и ноги, признаться, плохо меня слушались. Отходя от стола, я заметила, как парень, нагнувшись к Белинде, что-то ей сказал. Она обернулась, что-то ответила. Видно, ее ответ его удовлетворил. Он перевел взгляд на другой игорный стол.

Я получила выигрыш наличными. Бумажник пребывал в явном недоумении. Вместе с премиальными Оливии Марчант ему пришлось заглотить непривычное для него количество пятидесятифунтовых бумажек. Я взглянула на часы. Час ночи. Включим азартные игры в список занятий, за которыми приятно коротать время. Я пошла в бар и решила выпить. Еще я надеялась, что моя мудрая старая птица тоже окажется там и тогда я ее щедро вознагражу, но старика видно не было. Усевшись поудобней, я стала ждать.

Белинда вышла из-за игорного стола в 2:30. Я подождала, пока она возьмет сумочку и пройдет к двери с надписью «СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ». Убедилась, что никто не смотрит, и последовала прямо за ней. Передо мной оказался коридор с двумя дверями «Ж» и «М». Я вошла, куда следовало.

Белинда появилась из кабинки в тот момент, когда я состроила зеркалу грозную физиономию. Я не дала ей и рта раскрыть.

— Итак, порядок следующий, — сказала я, не оборачиваясь. — Или вы готовы говорить со мной о своих проблемах с косметической операцией, или я немедленно выхожу и заявляю парню на высоком табурете, что мы близкие подружки и что вы просто помогли мне выиграть.

Два шантажа в одном сюжете, В былые времена так низко я не опускалась. Зато тогда и дела у меня шли намного хуже, и это факт.

— Врете, вы не посмеете! — Я смолчала. — Гнусная мерзавка!

Неверие, смятение, ярость. Классическое развитие. Не хватает только смирения. Но это вопрос времени.

— Вы абсолютно правы, именно так.

Она уставилась на меня. Была бы я супермен, я бы взглядом проникла ей внутрь. И что бы я увидела? Два силиконовых мешочка в каждой из грудей, тяжелых, хлюпающих в руке, как медицинские пластиковые пузыри с водой, пока они, конечно, не попали в морозилку. Или не начали протекать. Черт побери… Такие деньги за такие муки!

— Ну что, договорились?

Белинду передернуло. Это вроде рыбалки. Главное, чтоб захватила крючок, тогда уж не сорвется. Вот, наживка проглочена.

— Послушайте… — Видно, я здорово ее достала. — Сколько раз вам повторять! Нам не о чем разговаривать. Мне сделали операцию. Вышло не вполне удачно. Я обратилась снова. Сделали повторную. Вторая прошла замечательно, и мне больше не на что жаловаться. В отличие от некоторых, — добавила она язвительно. — А теперь, будьте любезны, выметайтесь отсюда к чертовой матери, пока вас здесь не увидели.

Глава 11

Поскольку полной уверенности в том, что Белинда говорила правду, у меня не было, я задержалась еще на пару часов, просто полюбопытствовать, действует мое присутствие ей на нервы или нет, но, вернувшись в зал, она начисто меня игнорировала. Я потыкалась у «фруктовых машин», потом просадила пару десяток в «очко». Едва почувствовав, что бумажник опять потянуло к рулетке, я сказала себе: хватит, пора домой. Идя к дверям, заметила, что Белинда провожает меня взглядом. Приподняв груди ладонями, я послала ей таким образом прощальный салют. Подленько, но смешно.

По пустынной Тафнелл-Парк-роуд я двигалась бок о бок с тележкой молочника. Весьма романтично. Купила пару пинт молока и полюбовалась восходом солнца. Когда явилась домой, уже не имело смысла ложиться. С другой стороны, если я собиралась в середине дня демонстрировать себя специалисту, надо было, чтоб кожа сияла свежестью. Я вырубилась раньше, чем вы успели бы договорить слово «ринопластика».

В самом начале девятого меня разбудил телефонный звонок. Если так и дальше пойдет, к концу недели они меня вынудят хирургически устранять мешки под глазами. На том конце молчали. Гады. Я уж было положила трубку, как вдруг из глубины еле слышно меня окликнули.

— Эми? Эми, это ты?

— Здравствуй, Ханна!

— Привет, родная. — У меня все еще стоял туман в голове. — Как твоя рука?

— Загипсованная. Я сверху собаку нарисовала. Ханна, ты еще сходишь со мной в кино?

— Конечно, схожу. Может, даже в эти выходные.

— Угу.

Пауза.

— Эми, мама знает, что ты мне звонишь?

— Нет. Она на кухне.

— У вас все в порядке?

— Угу. Просто я хочу куда-нибудь с тобой.

— Усекла. Даже, может, я сегодня попробую к вам забежать. Тогда — пока?

— Пока. Только не говори маме, что я звонила, ладно?

— Хорошо. Конечно, не скажу. Это будет наш секрет.

Снова пауза.

Дети всегда нервничают, если им не отвечают.

Думают, разъединили.

— Я слушаю, слушаю, Эми! Где ты?

— Ханна!

— Что?

— Когда придешь, захвати с собой цветов. Я ей нарисовала открытку, ей понравилось, но, по-моему, хорошо бы еще цветы.

— Скажи, Эми, мама с папой опять ругались?

— Ну… они… Он рано утром ушел, а мама стала плакать. Говорит, зуб болит. Вот я и решила, цветы лучше, чем шоколад.

— Ладно, ладно. Соображу что-нибудь. А ты руку, пожалуйста, береги, хорошо? И последи, чтоб братик маму не донимал.

— Да ну его! — Мгновенно Эми перешла на свой излюбленный тон. — Он еще маленький.

— Что ж, и ты была когда-то маленькая! Прямо в ухо пикнуло. Кто-то внахлест звонит.

Мягко избавившись от Эми, я нажала пальцем кнопку. Телефон тут же затрезвонил. Оливия Марчант ждала от меня отчета о текущих событиях. Ну и фрукт, дух не даст перевести. Первый день оказался настолько насыщен, что одно перечисление неудач заняло кучу времени. Она слушала внимательно, но, похоже, услышанное ее сильно во мне не разочаровало.

— Я знаю, вы профессионал своего дела. Дадите знать, если что-то появится?

— Да, миссис Марчант, сообщу немедленно! Кстати, удалось ли вам выяснить, куда отправилась Лола Марш?

— По вашему совету я обратилась в контору вызова такси. Там сказали, что она просила подвезти ее на Редингский вокзал. Но куда она уехала, не знают.

Редингский вокзал, около полуночи. Скорее всего, Лола направилась в Лондон. Если только не пересела в другое такси. Хотя вряд ли. Честно говоря, все-таки рейтинг маленькой нескладехи Лолы в моем списке подозреваемых был невысок. Она скорее производила впечатление жертвы, чем агрессора, хотя клиенту всегда милей, если ты обнюхиваешь каждый угол. Им так надежнее.

— Если бы она попыталась найти другую работу, стал бы наниматель связываться с вами, чтоб подтвердить рекомендации?

— Не обязательно. Обычно мы верим бумагам.

А благодаря великодушию Оливии Марчант рекомендации Лолы были безупречны. Я пометила себе: при случае покопаться в ее документах. Просто так, из интереса. Но не теперь. Сейчас надо выпить кофе. Не успела сварить, снова зазвонил телефон. Ну и ну, можно подумать, я стала популярнейшим агентом в городе!

— Тебе Эми сейчас звонила?

Кейт. Вяло, еле цедит, будто ее катком переехало.

— Звонила.

— И что сказала? Я вздохнула:

— Э-э-э… сказала, что хочет в кино, что у тебя зуб болит, что тебе нужно купить цветов. Ах да, и что Колин ушел рано, и что ты плакала.

— О, господи!

— Но я ведь всего-навсего тетка, поэтому ничем не могла ей помочь в смысле происходящего.

На том конце провода надолго затихло. Потом Кейт сказала:

— Знаешь, Ханна, пожалуй, я к тебе подъеду.

Это у нее прозвучало так, что у меня чуть сердце не разорвалось.

— В любое время, Кейт, в любое время!

— Я если прямо сейчас, с утра?

— Куда детей денешь?

— Отведу к Минни, к соседке, на час у нее можно оставить.

Я быстро выпила две чашки кофе, после чего прибралась в квартире. Вы не поверите, но даже при наличии двух детей Кейт живет в гораздо меньшем разгроме, чем я, и мне хотелось, чтоб ей было уютно.

Я оглядела свое жилище. Есть люди (в их числе моя мать), которые обожают повторять: до тридцати разживайся умом, после тридцати — добром. В этом смысле у Кейт все в порядке. Я же тешу себя тем, что проявляю экономическую сознательность: чем меньше приобрету я, тем больше достанется какому-нибудь жителю Владивостока. К тому же, по-моему, если я умру, то никого после смерти не обременю. Вот, например, когда моя бабушка уснула и не проснулась, после нее осталась муниципальная квартира в Хаммерсмите, от пола до потолка забитая накопленным ею за жизнь никому не нужным старым хламом; несчастной матери пришлось целых полтора месяца разгребать. Тогда мне было двенадцать, но помню до сих пор, с каким гнетущим чувством я сидела в комнате для гостей, где все пропахло тленом воспоминаний. По крайней мере потомки — если удастся их заиметь — будут мне благодарны.

Раздался звонок. Я прожужжала кнопкой домофона. На Кейт буквально не было лица. Но, может, все-таки от недосыпа, не от жизненных треволнений? Ох, а ведь раньше была просто загляденье! Наверное, одно из самых ранних моих воспоминаний: сидит на папиных коленях, громадные темно-голубые глазищи, густые черные волосы каскадом по спине, нарядные белоснежные носочки с оборчатой каемочкой. Сколько ей было тогда — четыре, четыре с половиной? Значит, мне в районе трех. Помню, она казалась мне там, наверху, такой гордячкой и собственницей, что я все порывалась спихнуть ее с отцовских колен. Она вопила, но под конец все-таки подвинулась, уступила мне место. Что, признаться, она постоянно и делала. Я столько кругом слышу рассказов о сестринском соперничестве, что понимаю: как же мне повезло. Может, ее миловидность делала ее щедрей. Бесспорно, у Оливии Марчант нашлось бы что сказать на сей счет. Как бы то ни было, мы с Кейт всегда дружили. Даже разница в возрасте не играла роли. Всего полтора года. Довольно долго я считала, что смогу ее догнать. Думала, что это лишь вопрос времени, что просто дорасту годами, и все. Теперь я понимаю, что, скорей всего, никогда до нее не дорасту. Хотя иногда мне кажется, что у нее те же мысли в отношении меня. Сегодня определенно один из тех случаев.

Она попросила кофе, потом нескончаемо долго сидела и мешала ложкой в чашке, при том что сахар туда не клала.

— Спасибо за талоны, — наконец произнесла она. — Давно собиралась позвонить, но… все не получалось. Для тебя ведь это бесплатно, да?

Я кивнула:

— Надбавка к зарплате!

— Выглядит потрясающе заманчиво.

— Съезди, тогда увидишь, как это выглядит, — парировала я.

— А куда я детей дену?

Неделю назад я сказала бы ей, чтоб оставила на Колина, пусть он хоть раз отпросится с работы. Но сегодня промолчала. Кейт снова принялась мешать кофе. Мы молча сидели, ложка выскабливала круги по донышку кружки. Я знала, что Кейт понукать нельзя.

— У нас плохо, — наконец сказала она. — У меня с Колином. С некоторых пор. — Снова долгая пауза. — А сейчас, по-моему, у него завелся роман.

Несмотря на силу толчка, полученного моим воображением, приземлилось оно за миллион миль от нужного ответа.

— У Колина?!

Непосредственность моего изумления даже заставила Кейт усмехнуться:

— Ах, Ханна, я знаю, ты его недолюбливаешь, но… — Она закусила губу. — Я даже не хотела тебе говорить. По крайней мере об этом.

— Но я чувствую, тебе необходимо кому-то излить душу. Уж лучше мне, чем постороннему, — сказала я, слегка обидевшись. — Так вы по этому поводу тогда сцепились?

Она тряхнула головой:

— Нет! Он не подозревает, что я догадалась.

— Догадалась о чем?

Но снова Кейт принялась водить своей ложкой. Я решила, что будет лучше, если на короткое время вступлю я:

— Я ведь… я не предполагала, что все настолько плохо. Считала, что… — Что считала? Думай, думай! — Считала, что вы, ребята, так… так капитально в этом завязаны, дети, дом, семья. Ну, взвалили на себя бремя, но по обоюдному согласию, но обоюдному желанию.

— Ну да, и я так думала. — Кейт подняла руку к лицу, потерла висок. — Даже не знаю, как все тебе объяснить. У тебя ведь нет детей…

— Это вовсе не значит, что у меня атрофированы чувства, — сказала я строго. — И не настолько я настроена против Колина, чтоб не воспринимать его всерьез.

Что, пожалуй, не вполне соответствовало истине.

Сестра кивнула, на мгновение прикрыла глаза.

— И не знаю, с чего начать. Даже толком не помню, когда все началось… Может, когда родился Бен. Так было с ним трудно, он постоянно плакал, требовал внимания. А Эми ревновала. У меня просто не оставалось сил ни на что, кроме детей. То один ребенок, то другой. А Колин был постоянно занят, их фирма стала расширяться. Они с Джоном взяли ссуду в банке, а потом проценты подскочили до небес, и надо было решать, справятся они или нет. Я его почти не видела. Мне тогда, наверное, казалось проще все пустить на самотек. Подождем, будет время, с детьми станет полегче, тогда и мы с Колином станем ближе, все по полочкам разберем…

Кейт осеклась.

— И не получилось?

— Нет. — Она протяжно вздохнула. — Нет, не получилось.

— Все же, Кейт, насколько все непоправимо? — спросила я, отчаянно силясь уверовать в свою способность помочь.

Она покачала головой:

— Мы просто перестали общаться. Если говорим, то только о детях. Мы не… Ох, прямо не знаю!

И она в полном отчаянии махнула рукой; видно, все это причиняло ей нестерпимую боль.

— Ты секс имеешь в виду? — рискнула выступить я, но только когда поняла, что у нее самой не хватит пороха.

Кейт уставилась на свою ложку, словно в ней сосредоточился весь смысл ее жизни. Лицо напряглось так сильно, что я даже испугалась — не дай бог, лопнет. И тут она четко произнесла:

— Сначала я не думала, что дело в сексе, но все-таки, по-моему, в нем. Частично. — Она помолчала. — Боже, Ханна, для тебя все это, наверно, китайская грамота.

— Не знаю, — сказала я, думая о Нике и о том, как мне, в конце концов, опостылели его предупредительность и нежность. — Боюсь, ты не поверишь.

«Видно, тебе нужно услышать мою исповедь, — подумала я, — чтоб легче было справиться со своей».

— Как ты думаешь, почему я перестала встречаться с Ником? — сказала я, помолчав.

— Ой, прости, Ханна! — Кейт уловила подспудный смысл моего вопроса. Умница Кейт. И не единственная, кто не любит откровенничать. Должно быть, это семейное.

— Пустяки. В моем случае, наверно, я не нашла пути к возврату. — И невольно мне вспомнились руки Марты и то выражение ее лица. — Может, то же и у тебя?

Кейт покачала головой:

— Не знаю… Меня почему-то совсем не тянет.

— Ты устала.

— Да нет, не настолько, — тихо сказала она. — Хотя я уже давно этим прикрываюсь. Иногда мне кажется, я всю свою чувственность отдала детям.

— Может, так оно бывает, какое-то время. Что Джесси думает по этому поводу?

Джесси самая близкая подруга Кейт. Настолько, что одно время я чуть было не приревновала к ней сестру.

— С тех пор как они с Питером переехали, я ее почти не вижу, — сказала Кейт, качая головой. — К тому же она снова ждет ребенка. У нее теперь другие проблемы.

Однако. Нельзя сказать, что мои проблемы созвучней. Уж куда дальше. Что я-то смыслю в чувственных радостях материнства? Да, я время от времени тискаю Эми и Бена, даже Эми как-то пару раз оставалась у меня ночевать, свернется рядом комочком, как в гнездышке, прижмется. Но ее прикосновение никогда не заменяло мне прикосновения мужчины. Правда, я ведь не укладывалась спать с Колином целых восемь лет кряду.

Приспело время заговорить об этом типе.

— Ну а он? — спросила я.

И тут же вспомнила, как однажды мы с Кейт сидели на лестнице у нее в доме, а на первом этаже под нами веселились какие-то гости, и тогда она мне призналась, что вышла замуж за Колина отчасти потому, что он в большей степени отец и муж, чем любовник. Ведь от любовников одно горе. Глубже тему секса мы с сестрой не затрагивали. То есть если не считать обоюдных полудетских фантазий. Ведь мы с ней уже давно не фанатки «Бей-Сити Роллерз»[20].

— Не знаю. Какое-то время мне казалось, что и с ним происходит то же. Думала, для него заменой секса стала работа. До самого последнего времени думала.

Милая моя Кейт! Я так увлеклась зализыванием собственных ран, что превратно истолковала некую нервозность как обычный хаос нормальной семейной жизни.

— Почему ты думаешь, что он с кем-то спит? Она снова тяжело вздохнула:

— Взял за правило трижды в неделю с утра пораньше отправляться из дому. Встает в семь, едет в спортивный зал по соседству тренироваться, а оттуда прямо на работу. Вот уже месяца два. Говорит, не хватает физической нагрузки и что теперь лучше себя чувствует.

Колин и физкультура. Меня чуть не стошнило, едва я представила себе эстетику этого действа. Сволочь такая! Мало ему, что и так дома почти не бывает, детей полностью на Кейт взвалил. Ведь о физкультуре я слышу впервые. Самой стоило быть понаблюдательней.

— Ну и?..

— Потом на прошлой неделе у него ожидалась какая-то конференция. Что-то важное очень, он готовился выступить с докладом. А когда я после завтрака поднялась наверх, то обнаружила текст доклада, который он должен делать, у него на кровати. Забыл дома. Ну, я погрузила детей в машину и понеслась в гимнастический зал доклад ему отдать. Представляешь? Чувствую себя виноватой, что не сплю с ним, пусть хоть секретарскую обязанность выполню. В общем, приехала. А его там нет.

— Может, уже ушел?

— Нет. И духу его там не было.

— Ты ему сказала?

— Хотела, а потом решила, пусть сам проявится. Когда он вечером вернулся домой, я спросила, как прошла конференция и помогла ли ему утренняя тренировка. Говорит, да, помогла.

— М-да, ну а доклад?

— Да ну, мол, ерунда, у него в кейсе был второй экземпляр. Напрасно волновалась.

— Кейт, ты же понимаешь, может быть простое совпадение. Не обязательно женщина.

— Да, я понимаю. Но это еще не все.

— Что еще?

— Он на что-то спускает деньги.

Так. Не просто интрижка, а роман? Ой, Колин, прости, неужто я тебя серьезно недооценивала?

— И много?

— Примерно три сотни фунтов ежемесячно. Я бы не заметила, но мы с детьми как-то, когда он был в недельной командировке, здорово поистратились. Банк пару раз отказался оплачивать чеки, и мне пришлось запросить выписки, чтоб проверить. Тут я и увидала. Это длится уже по крайней мере два месяца.

Столько же, сколько эти его тренировки.

— Снимает наличные или выписывает чек? — спросила я, и тут мое профессиональное нутро оттеснило сестринское.

— Снимает наличные. Понемногу, а в сумме набегает триста.

— Так из-за этого сыр-бор был в субботу? Она кивнула.

— И как он реагировал?

— Буквально вышел из себя. Потому-то я и заподозрила, что тут что-то не так. Кричал, чтоб я не смела совать нос в его дела. Кричал, что это служебные расходы и что я не имею права контролировать его финансы. Господи, Ханна, у нас с ним общий счет. Чего другого он ждал?

— Еще что-нибудь говорил? — спросила я, вспоминая физиономию Колина в дверном проеме.

Кейт покачала головой. Ясно, между мужем и женой может происходить нечто, о чем сестре знать не обязательно. Ну и на здоровье.

— И что потом?

— Мы больше это не обсуждали. — Она помолчала и добавила: — Мы ничего с ним больше не обсуждали.

Я взглянула на сестру. И, наверно, только тут до меня дошло: то, о чем у нас с ней разговор, и есть настоящее крушение семьи. И, знаете ли, я не на шутку перепугалась. Девочка моя! Столько лет все было так просто. Столько лет я могла оставаться вольной пташкой, живущей по принципу «все до лампочки», потому что рядом со мной Кейт всегда была олицетворением жизненной прочности, она делала все то, что должна была бы делать я, но не делала. Мысль, что теперь все иначе, вызвала во мне душевную дрожь. Может быть, на самом-то деле я крайне нуждалась в Кейт с ее стабильностью, чтобы на этом фоне позволять себе взбрыкивать.

— Есть у тебя предположения, кто бы это мог быть? — спросила я чуть погодя.

— Нет, — еле слышно произнесла она. И, подняв на меня глаза, добавила: — Впрочем, он завел себе новую ассистентку. Когда она только появилась, он о ней рассказывал. Теперь почти не упоминает.

— Как зовут?

— Джилиан, э-о-э… Питерc, кажется.

— Ведь могла бы и у него спросить, — сказала я мягко.

Она замотала головой:

— Нет, нет, не сейчас!

— Но знать бы все-таки хотела?

— Ну… — Зародившаяся во мне внутренняя дрожь переросла в настоящее землетрясение, обрушившее что-то в глубине живота. — Ну, я думала, что может быть…

— Боже мой, Кейт! — прошептала я. — Умоляю, только не проси меня об этом…

Глава 12

Когда она ушла, я уже основательно опаздывала. Стремглав бросилась к машине и всю дорогу до Челси виляла в дорожных пробках. Что не отвлекало меня от раздумий. Ожидая переключения светофора, я уже рисовала себе в воображении, как веду слежку за квартиркой в Ноттинг-Хилл-Гейт, нацеливаюсь «поляроидом», чтоб засечь Колина с его девицей на пороге. Щелк, щелк, щелк! С утренней почтой на стол клиентки ложатся фотографии в коричневом конверте.

Это мне уже не впервой. У Фрэнка такое называется «прочисткой двойного изгиба». Когда-то ни одно агентство без этого практически не обходилось. Старые законы о разводе обеспечивали их заработком. Когда я начинала, это уже скорее стало исключением, чем правилом. Хотя Фрэнк и поручал мне несколько таких дел. Видно, хотел проверить, чего я стою. Я думала, будет противно, но ничего подобного. Клиентов своих я не знала, и, судя по тому, что мне довелось увидеть, своим мужьям или женам они здорово осточертели. Наверное, мое безразличие объяснялось тем, что я всегда считала адюльтер неизбежным явлением, естественно вытекающим из ущербности самого брака, — если приелась домашняя пища, тянет податься в ресторан. И меня это все как-то не трогало. До того момента, пока не узнала про Колина.

Тип позади засигналил. Загорелся зеленый, а я зеваю. Газанула. Вообще-то фонтанирую я несколько преждевременно. Кейт приходила вовсе не для того, чтоб просить меня за ним шпионить. Предположение подняла на смех. Сказала, что просто хотела услышать, что я по этому поводу думаю, профессиональное мнение частного детектива. Так оно на самом деле или нет, не знаю. Но чего ей стоило обратить все в шутку! Было больно смотреть, как она старается говорить как ни в чем не бывало. Кейт ушла, взяв с меня клятву, что буду молчать, и пообещав подумать насчет оздоровительного центра, если получится вырваться хотя бы на пару дней. Как она решила себя вести в ситуации с Колином, не сказала.

Я объехала набережную Челси в поисках разрешенной стоянки, нервничая все сильнее и по-прежнему продолжая прокручивать в мозгу недавний разговор. У меня из головы не выходил Колин, который каждое утро перед работой трахается с какой-то одинокой бабенкой в ее квартирке. Мало того, что нелепо, это было еще и омерзительно. Представить и то противно. Потому что Колин мне всегда казался, как бы это выразиться… слишком правильным, что ли. Словом, я его невзлюбила. Хотя бы потому, что Кейт, на мой взгляд, вполне могла бы подыскать себе что-то более стоящее. Ладно, пусть она сделала не слишком блестящую партию, но уж, по крайней мере, в любви Колина к жене я ни минуты не сомневалась. Может, мне не совсем нравилось то, в чем выражалась его любовь: дом, дети, превращение Кейт в рядовую подругу жизни и мать семейства, ее безвылазное торчание дома и исполнение роли хозяйки, когда Колину требовалось пригласить сослуживцев. Но на этом мои претензии кончались. Таких зануд, как Колин, множество. Он слишком примитивен, чтобы пускаться в авантюры. А что, если нет? Ой, Ханна! Вся беда в том, что идиотки вроде тебя просто ни черта не смыслят в мужской психологии.

Кстати, я намерена провести ближайшие полчаса в общении с мужчиной, — да уж, тут призадумаешься. Запихнув Кейт с Колином в шкатулку с надписью «Не вскрывать в рабочие часы», я высмотрела сломанный парковочный счетчик и, такая-растакая, пристала. Содрав официальную наклейку «Не работает», я оставила на ветровом стекле лживую писульку парковочному смотрителю, что, мол, деньги опустила, а счетчик квиток не выдал.

Клиника пряталась за рядом стоявших вдоль набережной домов неподалеку от Галереи Тейта. Туда я уже бежала бегом. Оздоровительный центр, однако, принес мне больше пользы, чем я ожидала. Добежав, я еще способна была дышать.

Уже с самого порога становилось ясно, что заведение частное. Не потому, что оно чем-то выделялось, а потому, что точь-в-точь соответствовало стандарту. Подъезд и вестибюль новейшего дизайна, свежепокрашенные стены и в стратегических точках — стереотипные пейзажи, чтобы было на чем отдохнуть глазу. В приемной стеклянный столик с кипой глянцевых журналов (текущего месяца) и изящно аранжированным букетом. Скорее напоминает офис транснациональной корпорации, чем медицинское учреждение. Впрочем, мое знакомство с частной медициной заставляет меня думать, что это сходство не случайно.

Да и леди в приемной иного свойства. По сравнению с обычной медслужащей тут и выправки, и лоску побольше, главным образом лоску. Эта слегка напоминала молодую аристократку, не сумевшую пока повиснуть на шее у мужа и вынужденную зарабатывать себе на жизнь. Платок на шее небрежно сколот золотой брошью, в ушах жемчужины. Кстати сказать, миниатюрные. Не добрался до нее Морис Марчант. Пока.

Впрочем, если надо, то он под боком. Четвертый этаж, через распашные двери прямо по коридору. Я поднялась туда в красиво декорированном лифте. Распашные двери тоже были хороши. Да и коридор. В конце расположились два прелестных уютных дивана, очередной стеклянный стол и — да-да, вы угадали! — самые свежие журналы. И еще приветливая девица в белом халатике. Я опоздала так основательно, что клиентка, которая за мной, прошла вместо меня. Запыхавшись, я пролепетала что-то насчет дорожных работ и кошмарной катастрофы в районе Парламент-сквер. Девица, любезно выслушав, предложила мне, пока ожидаю, выпить кофе. Разумеется, мистер Марчант постарается меня принять. Сколько елея за те же деньги! Жаль, не каждому такое светит.

Я удобно расположилась на диване. Чтобы снова не окунуться в волну семейных страстей, стала листать журналы. Занятие оказалось весьма познавательным. Смотришь и просто диву даешься, сколько в наши дни можно обнаружить упоминаний о косметической медицине и до чего все эти многочисленные краткие рубрики выглядят респектабельно.

Скажем, статейка «Вовремя подновим себя к летнему сезону», содержащая всевозможные рекомендации от вяжущих масок до пилинга и от ежедневных упражнений до небольших липосакций. Или справочная брошюрка по косметической хирургии для клиентов, озаглавленная «Чем раньше, тем дешевле», снабженная прайс-листом всевозможных услуг, с помощью которых можно преобразовать внешность, а также перечисляющая все плюсы и минусы использования силиконового имплантата после того, как от него отказались в Америке. Заметка про то, как Лондон становится курортологическим центром притяжения состоятельных дам, которые прибывают сюда в одном виде, а убывают в ином. Потом пошла реклама соответствующих клиник: прямоугольнички, дарящие надежду и номера телефонов тем, у кого непомерные бедра или орлиный нос, и притягивающие к себе радужными отзывами то миссис Э. из Брайтона, то Кэрол Смит из Миддлсекса. Если верить Оливии Марчант, должно быть, тех самых жен, что приносят свою плоть на алтарь популярности своих благоверных.

Единственной ложкой дегтя в этом хоре звучало одинокое мнение некой журналистки, что двадцатый век так и не решил проблему старения, а следовательно, нечего и пытаться себя омолаживать. На фоне остальных статеек данную по смелости можно было сравнить с пьесой Вацлава Гавела в Чехословакии семидесятых. Удивительно, почему секретарь Марчанта не проявила бдительности и не удалила эту крамолу.

Я перестала читать, стала рассматривать картинки. На них и без слов все было ясно. Возможно, пластическая операция теперь уподобляется визиту в парикмахерскую. Сидишь, листаешь картинки, пока не набредешь на что-то для себя подходящее, потом просишь и с собой учинить то же. Наткнулась на впечатляющий разворот: не вполне половозрелая китаяночка в разных картинно разорванных джинсах. Беспризорница как модный аксессуар. Вот был бы класс!

Фанерованная под дуб дверь справа открылась, и из кабинета вышла холеная дама лет пятидесяти. «Интересно, «до» или «после»?» — подумала я, тотчас занявшись изучением ее ушей, но дама удалилась по коридору, прежде чем я успела как следует все рассмотреть. Так, Ханна, дай парню шанс. Если тебе не удалось возненавидеть его жену, может, он тебя даже обаяет.

Дверь снова отворилась, и на пороге показался мужчина в костюме.

— Мисс Лэнсдаун? — Он протянул мне руку. — Я уж думал, вы не придете.

— Да, я на целых полчаса старше, чем по записи, — ляпнула я и немедленно схлопотала изнутри по мозгам.

При таком собеседнике я явно рисковала поиметь проблемы с подсознанием. Чтоб сгладить промашку, я широко ему улыбнулась.

Первое впечатление? Ну, вылитый доктор, даже без белого халата. Главное — улыбка: «Доверьтесь, перед вами исключительно знающий специалист!» Представляете себе типаж? Без излишней назойливости, без особого нажима, весь — олицетворение покоя и надежности. Мы обменялись рукопожатием. Приятная рука. В меру сильная и не слишком слабая. Мало-помалу я вошла в роль просительницы.

Он кивком указал мне на кресло, сам расположился за столом. Мы обменялись взглядами. Даже сидя он производил впечатление мужчины крупного, в несколько широковатой физиономии было что-то от Пэдди Эшдауна[21]. Виски седые, между бровями залегла глубокая складка. Подправлять собственную внешность эскулап явно не собирался. Да и зачем это ему, спрашивается? То, что женщину старит, мужчине придает импозантность. Чертовская несправедливость!

Мистер Марчант помолчал, потом немного подался вперед.

— Итак, мисс Лэнсдаун, вы ведь получили сведения о нас в «Замке Дин»? Надеюсь, вам там понравилось. Судя по вашему виду, пребывание там весьма пошло вам на пользу.

— Идеальный отдых, — сказала я. — Огромное спасибо, что вы согласились так скоро меня принять.

Он изобразил жест «не стоит благодарности». Сделал себе пару заметок в блокноте, давая нам обоим время освоиться друг с другом, потом откинулся в кресле, улыбнулся:

— Чудно, так чем я могу вам помочь?

— Видите ли, я слышала кое-что про липосакцию. Будто это замечательно избавляет от ненужного жира в разных частях тела.

— Да, это так.

— А можно поподробнее? — попросила я, прикидываясь тупее рядовой читательницы журналов в его приемной.

— Смысл в том, что вам делают небольшой надрез до подкожного жирового слоя, откуда и отсасывают избыток. Процедура очень проста.

— А результат мгновенный?

— Практически. Обычно в том месте возникает синяк. Но за пару дней рассасывается.

— А куда вы деваете жир? — поинтересовалась я, потому что другого случая узнать могло не представиться, а нам, женщинам, это знать необходимо.

— Э-э-э… Иногда замораживаем и храним, чтоб потом вводить туда, куда понадобится — например, если нужно округлить лицо или припухлить щеки. Ненужное выбрасываем.

Уф! Не хватало в поисках улик рыться в вашей помойке! Каково это — знать, что у тебя в щеках ошметки твоей задницы? Хотя что в этом особенного, если в груди может оказаться постороннее сердце. Одно ради жизни, другое ради тщеславия. Впрочем, может, теперь разница стерлась.

— С какой частью тела у вас проблемы?

— Э-э-э… чувствуется лишнее на талии и бедрах, — сказала я, и тотчас на заднем плане сестричка из «Замка Дин» замахала своими рекламками, как капитанша болельщиц флажками.

Марчант взглянул на меня, не говоря ни слова, кивнул:

— Понятно. Что ж, давайте-ка я вас осмотрю, а потом мы все обсудим. Будьте добры, раздевайтесь и ложитесь вон на ту кушетку.

Меня несколько удивило, что по такому случаю он не призвал медсестру. Просто задернул вокруг меня занавеску, ожидая, пока я обнажусь. Только вот проблема: насколько обнажиться? Я стянула брюки, но трусики оставила. В конце-то концов, его жена — моя клиентка. Особо рисковать не следует. Я окинула взглядом свои ноги. И ощутила громадную признательность Джули за ее парафин. Ей-ей, когда я растянусь на кушетке, доктор Марчант не увидит на прополотых ею грядках ни следа молодой поросли.

Скрипнуло кресло, занавеска отъехала. Он подошел, встал рядом. Положил руки мне на живот, пальцами прошелся по бедрам. Слегка прощупал вокруг. Я не сводила глаз с его лица. Он поймал мой взгляд, еле заметно улыбнулся, снова принялся ощупывать. Потом велел перевернуться на живот. Я повиновалась. Он немного еще потыкал пальцами и сказал:

— Так. Будьте добры, оденьтесь, мисс Лэнсдаун, мы побеседуем.

Вернувшись за стол, он принялся что-то записывать. Черной блестящей авторучкой. На вид весьма дорогой. Буквы текли идеальной струйкой. Знакомый почерк — знакомые пометки в досье. Его и его жены, Несомненно, оба — почитатели авторучек «Монблан». Мистер Марчант поднял взгляд:

— Итак, что бы вы хотели услышать — приятное или неприятное?

— И то, и другое.

— Видите ли, мисс Лэнсдаун, в отношении ваших бедер ничего предложить вам не могу. Потому что, честно говоря, там нет ничего лишнего. У вас и так практически нормальная фигура и лишних жировых отложений почти нет. Для того чтобы их убрать, вам достаточно сократить употребление углеводов и активней заняться гимнастикой.

Он умолк. О, честный хирург-косметолог, подумала я. Что останется женщине, если отнять у нее ее любимый пунктик?

— Вот как! Но… я думала, что… в общем, я готова попробовать… откачать хоть чуть-чуть.

Он вздохнул:

— В моих силах сделать так мало, что вы на следующий же день прибежите ко мне требовать назад свои деньги.

— Разве такое часто случается? — спросила я беззаботно.

Мгновение он пристально смотрел на меня.

— Нет, не часто. Помолчав, я сказала:

— Мне… еще я думаю, может, попробовать что-то сделать с грудью? — Его взгляд молниеносно упал с моего лица вниз, вернулся обратно. И тут, то ли мне показалось, то ли все-таки мягкости в его взгляде поубавилось.

— Что именно вы хотите?

— Может, увеличить?.. У вас ведь, кажется, по-прежнему в ходу силикон?

— Да.

— Это нормально? Потому что я слыхала, будто в Америке с этим проблемы.

— Нет, это нормально. Но Федеральное фармацевтическое управление США — на редкость консервативная организация. В нашей стране мы применяем силикон весьма успешно и в безопасных пределах.

Ну да, если не лопнет от переполнения водный матрасик! У меня уже наготове был очередной вопрос, как вдруг он спросил:

— Вы, мисс Лэнсдаун, работаете на телевидении?

— Да.

— И вам так уж жизненно необходимо идеально выглядеть?

Ой-ой, что мне об этом известно? Стайка метео-комментаторш пронеслась в памяти, одна краше другой. И еще вспомнилась недовольная телезвезда с вечно юным лицом и артикуляционными трудностями.

— Э-э-э… нет! Я работаю за камерой.

— Угу… и что за программы выпускаете?

— Так… всякое документальное кино.

— Известное?

— Да нет, не думаю.

— Расскажите поподробнее.

Так! В чем дело? Чтобы понять, что происходит, нужно было не мудрить с ответом. Я пошуровала в своей биографии, ища что-нибудь подходящее.

— Ну, например, делала фильм о племенных фермах. Права животных и всякое такое… А до этого о пищевых заменителях.

— Журналистика расследования, — негромко произнес он. И уже без прежней любезности.

— Ну да.

В кабинете повисла недолгая, но многозначительная тишина. Ах ты! Поздновато до меня дошло, на какие мысли навели его мои слова.

— Но моя работа не имеет ни малейшего отношения к моему визиту, — убежденно сказала я.

— Да, да, конечно! — Он по-прежнему не сводил с меня глаз.

Снова что-то пометив себе, сказал:

— Вы позволите задать вам один вопрос?

— Прошу.

— Откуда у вас шрам над правым глазом?

Ну, вот оно! Как я могла подумать, что он этого не заметит?

— Э-э-э… дорожное происшествие.

— Ударились о ветровое стекло?

— Угу.

— Счастливо отделались. Я видал и посерьезней. Наверно, были пристегнуты.

— Была.

Вот чего он, очевидно, ждал: женщине невыносимо видеть свое отражение в зеркале. При таком явном уродстве мои претензии к бедрам должны были оскорбить его профессиональное достоинство.

Я и мой шрам. Похоже, в последние дни я единственная, кому нет до него дела. Но есть вещи, к которым нужно просто привыкнуть.

— Почему вы спросили? Вы можете это исправить?

Постой-постой, что это ты вылезаешь с таким вопросом? А почему нет? Ведь это не дает тебе покоя, просто не хочешь сознаться. Господи, при таком развороте событий, того и гляди, незнамо какая глупость сорвется с языка.

— Да, пожалуй. Вы позволите взглянуть поближе?

Марчант встал, подошел ко мне, развернув настольную лампу так, чтоб свет падал мне на лицо.

— Прикройте глаз на минутку.

Он провел пальцем вдоль шрама. Клянусь, вплоть до его прикосновения я не вспоминала о том, что стало с тем типом, который последним приложился к этому месту. Но он был из бандитской породы. А против Мориса у меня ничего не было, разве что пара не слишком удачных операций.

— Больно?

— Нет, просто у меня повышенная чувствительность.

— Могу понять. Малоприятные воспоминания. Кто-нибудь кроме вас пострадал?

— Да, тот, по чьей вине это произошло.

— Что с ним стало?

— Его уже нет.

Наверное, что-то в моей интонации заставило его больше вопросов не задавать.

Отняв палец от моего века, Марчант снова уселся за стол.

— Что ж, небольшая пересадка кожи смогла бы кардинально улучшить ситуацию. Следа почти не останется.

— Вот как. И сколько это может стоить? Он поджал губы:

— Ну-у, по грубым подсчетам, что-то, думаю, в районе тысячи фунтов.

Замечательно, подумала я. Махну назад в «Мажестик» и к концу дня выложу на стол требуемую сумму. «Погоди-ка, — сказал внутренний голос. — Тут стоит подумать. Добавь премиальные к выигрышу и получишь желаемое. Заткнись, гад, о чем ты, это же мойщика стекол деньги!

Вслух я произнесла:

— Спасибо! Я обдумаю ваше предложение.

— Почему бы вам не согласиться? — сказал он, на сей раз уже определенно без прежней любезности.

Я встала, протянула руку. Прощанье было коротким. Я была уже у самой двери, как вдруг Марчант спросил:

— Кстати, в «Замке Дин» вы не встречали мою жену?

Я обернулась:

— Вашу жену?

— Ну да, Оливию Марчант. Высокая, красивая женщина. По-моему, она мне что-то о вас говорила.

Не могла она говорить.

— Нет, боюсь, не встречала.

— Ну что ж, удачи вам, мисс Лэнсдаун, в ваших съемках. И дайте мне знать по поводу глаза.

Глава 13

И тут меня шарахнуло в удвоенном режиме. Консультация обошлась мне в сто двадцать фунтов. Тридцать накинули за опоздание. Когда я переспросила, регистраторша внизу сказала, что буквально сию минуту получила такое указание. Выходит, он только что спохватился. Собственно, почему нет? Он понимал, что я больше не приду, а может, продолжая думать, что мой визит мне оплачивается.

И был бы, конечно, прав, если бы я не явилась к нему самовольно. Я вытащила три полсотенные из бумажника. «Ой, не исчезайте! — запротестовали оставшиеся. — Нам так уютно с вами в тесной компании» Господи, подумала я, три часа сна — и уже распад личности.

По дороге к машине я пыталась осмыслить происшедшее. Либо у мистера Марчанта есть веские основания опасаться журналистских расследований (и тогда, значит, я на верном пути), либо он знает обо мне то, что ему знать не следует. Возможно, он обнаружил, что сделанные в «Замке Дин» заметки о проблемах мисс Лэнсдаун вопиюще неточны. Разумеется, там нет упоминания о шраме. А по здравом рассуждении, сможет ли профессионал-косметолог пройти мимо такого факта?

Ладно, я разоблачена. Не хватает еще, чтоб он завел обо мне разговор с женой сегодня за ужином. Будь я истинным профессионалом, чувство опасности побудило бы меня дорасследовать дело до захода солнца. Но ни один детектив не способен обойтись в работе без колес; и хотя формально я своих пока не лишилась, но теперь их стягивал противный, чужой, громадный желтый зажим. Обалдеть! Я содрала записку со стекла. Даже не снизошли до ответа. До чего черствый пошел народ.

К моменту, когда я снова обрела мобильность, день почти весь истек, и теперь, что бы мой «ид» ни говорил моему «эго» (или наоборот?), никакую операцию с глазом я уже позволить себе не могла. Едва оставалось на то, чтобы держать слово, данное мойщику стекол с заправки на Холлоуэй-роуд.

По дороге домой я завернула к нему, но поздно. Он уже ушел. Жаль. В сегодняшней своей непредсказуемости я вполне могла, не дожидаясь утра, впарить деньги кому-то еще.

Дома на автоответчике ждали четыре сообщения. Первые два — от Эми. Сначала: «Привет, Ханна… Ханна?»

Второе — медленно, очень старательно: «Здравствуй! Это Эми. Мама говорит, ты можешь забрать меня в кино в субботу, а сегодня мне надо пораньше спать. Чего?» — Отдаленное бормотание. — «Она говорит «спасибо». Она тебе потом позвонит». — Опять бормотание, скороговоркой «Пока!», финальный щелк.

Третье сообщение оказалось гораздо менее внятным; тягучий, как оливковая паста, акцент: «Мисса Вулеф, это Марчелла Гаварона, вы звонила про эта дрянь Марчант. Да, я скажу все. Вы позвони, я все скажу».

Наконец-то! Хоть кто-то что-то готов рассказать. В Милане семь вечера. Я откупорила бутылку вина — естественно, итальянского — и набрала ее номер.

Та, что взяла трубку, вообще не говорила по-английски. Но постепенно до нее дошло, что мне надо. Положила трубку, и было слышно, как она проорала несколько раз: «Синьора Гаварона!» Видно, дом не маленький.

Перестук каблуков по плитам пола выдал ее с головой. Мне даже незачем было мотаться в Милан, чтоб представить себе ее внешне. Должно быть, размер 12, платье туго в талии, черные чулки, черные волосы, сияющие туфли и весьма основательный макияж. Жилище восходит к шестнадцатому веку, один из тех роскошнейших городских домов протяженностью в несколько миль, и, должно быть, восхитительно — за немалые деньги — отреставрирован. Хозяйка, вероятно, готовится к выходу на званый ужин вместе со своим мужем-бизнесменом, если, конечно, тот уже не успей угодить в тюрьму за взятки. Я чуть было не пожалела, что учила французский, а не итальянский.

— А-ха, мисса Вулеф! Вы про Морис Марчант знать хотела? Я бывала к нему прошлым годом, в май, узнала, что лицо хорошо сделает. Просила подтяжить не сильно. Так что не очень разрезать и вокруг глази убрать, чтоб скули больше выступал.

Он — «да»: новый мини-лифт есть, без след, без проблем. Не дешевий. Очень недешевий, но красивий. Так полгода, а потом моя лица смешно стала на бок упадшей, вся опала, вытянула. Ужас. Не могу из дома нигде. Ничего никак не могу. Я весь — как это — похожа на проказней болезнь. Тогда звонила ему. Он сказал: такого бывать не могло. Я говорила — я такой. Он сказал, чтоб я приехала. И я все лицо вокруг обвязала и на самолети к нему летела. Он видел, сказал «плохо». Опять делал. Лицо все равно некрасивий. Все щеки с комочками. Он сказал, я навыдумала, стало прекрасно. Я говорила, ты доктор поганий. Дай деньги назад. Или я ему так наскандалю, чтоб все знали, кто он такое.

Ой… труп в шкафу, гвозди в губке. Всю жизнь мечтала стать соучастницей подобного сюжета. Я едва сдерживала любопытство:

— И что же?

— Что «что же»? Денег назад не дал. Говорил, что никак помогать не может.

— Ну и?..

— Ну и — свинья! Я всем рассказала, всем первым дамам Милана. Он здесь кончен. Капут. Нет его. И если хотите это в свою газета, я только рада. Но, прошу, без имени, без фото, о'кей?

Прощайте, синьора Гаварона! И вы, и ваши упадшие подтяжки.

Если б не оказалось еще одного сообщения, меня неминуемо поглотила бы трясина уныния. Но оно было, и я обрела надежду с его пиканьем.

— Здравствуйте, Ханна, это Марти Трэнчент, менеджер Пита Пэнтина. Вы вроде собираетесь о нем писать? Я отправил вам факсом кое-что и организовал билеты на его концерт сегодня вечером в Кэмден-Пэлэс, второе выступление, начало в десять тридцать. Возможно, после вам удастся перекинуться с ним парой слов. Хотя, думаю, он немного утомится. «Гардиан» назвал его постфеминистской личностью. Класс! Уверен, он воспримет это как сногсшибательную новость. Он очень увлекается политикой и женскими проблемами.

Если б моя квартира была побольше, я бы бегом кинулась к факсу. Фотографии были — чудо: Пит в костюме от Пола Смита[22], одна нога на полуголой девице, девица скалится прямо в объектив. К сему восхитительная пиаровская текстовка, где Пит именовался поэтом сексуальных битв.

Урвав пару часов для сна, я принарядилась к выходу. Ах, эти полуночные шатания! Неловко даже, что я так редко развлекаюсь.

Вторник, ночной Кэмден-Пэлэс. Последние пару лет, даже просто проезжая мимо, я и то ощущаю себя старухой. Поверьте, с радостью отдалась бы новомодной музыке, если б не мысль, что ее почитателям я в матери гожусь. Впрочем, сегодня все иначе. Прежде всего, я себя не чувствую чужой. Да и Пит вот уж сколько лет все резвится. В фойе я насчитала, по крайней мере, дюжину лысых макушек и дешевых импрегнированных курток, состарившихся скорее вместе со своими владельцами, чем независимо от них. Видать, кое-кого из своих поклонников он так и тащит за собой.

Я села в задних рядах. Песенки были чудовищные. Какая-то пародия на Роберта Блая[23] вкупе с уже порядком устаревшим рок-н-роллом. Больше всего меня сразил «Ударник во тьме»: «Не ты одна крутая, моя крошка, я тоже крут, и я тебе влеплю».

Заметим, старичкам как будто понравилось. Похоже, по всем по ним плачет Общество защиты малолетних. Включая Пита.

Выступление закончилось где-то к полуночи. Подождав, пока прекратится давка, я отыскала дверь за кулисы. Сказала дежурившему, что у меня встреча с Питом, но выяснилось, что тот пока занят. Я стала ждать. Пит не торопился.

Был уже второй час, когда меня призвали. Пит сидел в своей уборной, свежевыбритый, в чистой сорочке, в новых старых джинсах, с бутылкой пива «Фостерс» и при романе Уилла Селфа. Вероятно, он полагал, что классно смотрится. Я бы так не сказала. Годы все-таки оставили на нем свой отпечаток. Подбородок обвис, а наиболее ответственные швы на джинсах натянулись так, что страшно смотреть. Либо Морис напортачил, либо выкачанный им жир Пит сам закачал в прежние места. Вид подхваченной промежности напомнил мне тот божественный эпизод из «Спайнэл Тэп»[24], когда бас-гитарист включает сирену тревоги в аэропорту засунутым в штанину мешочком со стопкой монет. Вот на какой операции Марчант озолотился бы. Я едва удержалась, чтоб не рассмеяться.

Пит поднялся мне навстречу.

— Привет. Извиняюсь, что заставил ждать. Дела. Ну как, понравился концерт?

Я кивнула, выразив восторг, которого на самом деле не испытывала. Рок-н-ролл!.. С ума сойти — снова как в шестнадцать лет.

Прежде всего я попросила у Пита автограф. Признаюсь, было у меня смутное подозрение, что в конце беседы у него отпадет желание браться за ручку, а мне для сравнения был необходим образец его почерка. Пит витиевато расписался. Крайне неразборчиво. Потому я попросила сверху приписать небольшое посвящение.

— Спасибо! — Я глуповато улыбнулась. — Буду стараться.

Не стану напрягать вас пересказом этого интервью. Вырвавшись из оков песенной лирики, Пит продемонстрировал такую глубину взглядов на сексуальную политику, что заткнул бы за пояс саму Маргарет Тэтчер, если б не увяз в мешанине либеральных клише и мужских пошлостей. Правда, моя попытка выдать себя за журналистку «Гардиан» тоже вряд ли была успешна. Но все-таки стычки мы избежали. Собственно, пока дело не дошло до разговора об имидже и о том, как обрыдло ему жить в обществе, где важно не то, что ты собой представляешь, а то, как ты выглядишь.

— Тут вы глубоко солидарны с женщинами, так?

— Конечно! Об этом именно мой новый альбом. Мужчины и женщины должны быть верны себе, а не тому образу, который им навязывают.

— То есть, вы готовы, ну… отказаться от образа секс-символа?

Тут он рассмеялся:

— По-моему, человек в любом возрасте может быть привлекателен, правда? Ведь и ум, как и тело, тоже становится старше. В этом, собственно, вся суть.

— Не могу с вами не согласиться, — подхватила я, и мы оба расплылись в улыбке. — Но все-таки, зачем вам понадобилась липосакция?

— Что?!

Он буквально ошалел.

— Липосакция вокруг торса. Ведь это… было ваше… продуманное решение? Ведь, я слышала такое мнение, вы решились на липосакцию из солидарности с женщинами, которых общество толкает на подобный шаг? Хотя у вас, кажется, это прошло не слишком удачно.

— Кто вам сказал? Кто вам это сказал? Этот сраный подонок Марчант? Он рассказал?

— Марчант? Кто это? — недоуменно выгнула я бровь. — Нет, мне рассказывала одна моя коллега журналистка. Простите, я не подозревала, что это вас заденет. Я думала, вы в курсе… Все только об этом и говорят. В глазах женщин это даже сделало вас в определенной степени героем. Мало того, что вы на это решились, но когда что-то вам не понравилось после, вы обратились с жалобой. Многие женщины убеждены, что у них на такой шаг не хватит смелости. Вы показали нам, как совмещать нашу уязвимость с нашей злостью.

Но он меня не слушал (и слава богу, если учесть, какую ахинею я несла).

Его лицо угрожающе побурело, и, начав пухнуть, как надувающаяся воздухом лягушка, он вскочил и заорал:

— Выметайся отсюда! Это вмешательство в частную жизнь, вот что это такое! Ничего я с собой не делал! Ничего, слышишь ты? А вякнешь где-нибудь, в суд на тебя подам! Сволочи вроде тебя испохабили мне в начале всю карьеру. Больше тебе этого не удастся! Сраная свобода! Паршивая старая шлюха…

Я ретировалась, предоставив Питу поднимать глубинные пласты лексикона Нового Человека. Это было не в пример выразительнее, чем его песни.

Выйдя на тротуар, я с удовольствием окунулась в ночную тишь. Что ты будешь делать — выпал случай провести безумную ночь с рок-звездой, и я не сорвала кайф. Да пошел он! Джексон Браун[25] мне всегда нравился больше. Несмотря на слухи, будто он избил Дэрил Ханну[26].

Уже далеко за полночь, а я снова бодрствую. Эта история нарушила во мне все ощущение времени. Слава богу, хоть на моей машине никто не оставил никаких меток.

Я поехала в центр, отыскала одно ночное кафе неподалеку от Лестер-сквер, в которое часто наведывалась, когда у меня, так сказать, были ночи. Теперь здесь стояла непривычная тишина. Впрочем, наверное, я просто запамятовала, как бывало раньше. И цены подскочили. Я заказала капучино и поджаренный сэндвич. Вышел парень и начал наигрывать на рояле, подражая, как мог, Джулсу Холланду[27]. Звучало очень мило. Я уселась поудобнее, вытащила досье и свою черную записную книжечку (у частных сыщиков вместо любовников подозреваемые) и занялась рутинной работой.

Первым долгом я выложила на стол анонимную записку на имя Мориса Марчанта и рядом с ней идиотское посвящение Пита Пэнтина. Они были написаны совершенно разными людьми, хотя, разумеется, это еще ничего не доказывало. Я поставила карандашом крестик рядом с именем Пита. Уже проверены шестеро подозреваемых. И ни один, живой или мертвый, здесь ли, на Бермудах ли, казалось бы, никак не годился на роль злоумышленника, решившего потопить «подонка» Марчанта.

А может, я зашла в тупик потому, что я не там ищу? Здесь, где ничто не отвлекало моего внимания, мне внезапно вспомнилась коротышка Лола, то, как упорно она молчала. Но даже если я ее недооценила, это вряд ли что-то меняло. Ладно, пусть Лола способна на злодейство, но какой смысл самой себе платить семь сотен фунтов? В досье была копия ее заявления, но машинописная. Подпись размашистая и какая-то детская, к тому же мало что в ней совпадало с почерком анонимной записки. Было что-то общее в написании «с», но и «м» и «а» она писала совсем иначе. Хотя, возможно, почерк она постаралась изменить. Уж Фрэнк-то с его старыми полицейскими связями непременно откопал бы эксперта-графолога, но пока, кроме Лолиного почерка, у меня ничего нет, какой смысл прибегать к таким дорогим услугам. За неимением более подозрительных личностей я передвинула Лолу в списке повыше. К ее заявлению прилагалась характеристика из салона в Западном Лондоне. Я наметила себе отправиться туда завтра.

Я заказала еще капучино и булочку. Мой Джул прекратил тискать клавиши, и кто-то поставил запись. Брайан Ферри со своими знаменитыми хитами. Я расплатилась под звуки «Не будем разлучаться». Прямо как на заказ для известного мне семейства из Ислингтона. Где ты, Колин, песенка-то прямо для тебя.

На улице почти рассвело, когда я снова уже в машине перелопатила свои бумаги. Это заняло больше времени, чем я предполагала. Какое, оказывается, кропотливое занятие сыскная работа. Уже начало шестого. Да, день предстоит весьма насыщенный.

На улице, идущей мимо вокзала Сент-Панкрас, из грузовичка выгружали целую партию оранжевых дорожных столбиков. Только этого и не хватало новой Британской библиотеке. Концерта отбойных молотков. Пришлось свернуть к Кингс-кросс и ехать по Каледониен-роуд. Отсюда совсем близко до дома Кейт. Так-так, интересно: думаешь о другом, а колеса сами собой поворачивают в нужную сторону. Я въехала после перекрестка на Ливерпуль-роуд и пустила автомобиль в свободный полет.

Улица пьянела от птичьего щебета. В кронах стоявших в ряд деревьев заливался мощный рассветный хор, тон которому задавала пара упитанных черных дроздов в черных, как у дирижеров, фраках. Неужели кто-то еще способен здесь спать? Я припарковалась в нескольких ярдах от дома и стала ждать. В голове по-прежнему не было никаких мыслей. Если бы меня спросили, я бы, наверное, ответила, что сыщики не любят терять ночное время понапрасну. А за кем следить — какая разница. К себе бы лично я это не отнесла, но в данном случае это не важно. Устав от птичьего гомона, я переключилась на радио, заметалась по станциям взад-вперед. Уйма народу пожелала мне доброго утра. Верить им у меня не было особых оснований. Кроме этого, каждый сообщил мне, который час. Время между шестью и семью утра определенно летит незаметно.

Кейт сказала — трижды в неделю. Не обязательно сегодня, так что положимся на случай или на расписание. В 7:04 зажегся свет в одной из комнат верхнего этажа. Ванная. Я знала это прекрасно; сколько раз сиживала на краю ванны, а дети, купаясь, обдавали меня брызгами, или просматривала аптечку по ночам — так, на всякий случай, — когда оставалась за ними приглядывать. Свет погас. Я отсчитала ступеньки вниз. Парадная дверь распахнулась, и вышел Колин в сером тренировочном. В руках костюм на вешалке, пластиковый пакет и кейс. Он направился вдоль по улице в противоположную от меня сторону к своей машине. Я не сводила с него глаз.

И пыталась смотреть на него как бы со стороны, взглядом постороннего. Сколько ему на вид? Э-э-э… сорок один — сорок два. Неплохо сложен, правда, чуть расплылся (придуманный тренажерный зал не слишком ему помог), и стрижка несколько старомодна, в духе семидесятых. Но, по крайней мере, какую-то растительность на голове сохранил, и физиономия вполне пристойная. Одним словом, Обычный Господин. Среднего класса, среднего возраста, средних способностей («И в целом, — слышу я голос матери, — он вовсе не так уж плох, и ты, девочка, зря над ним смеешься»).

Колин плямкнул кнопкой своему автомобилю, и тот радостно сверкнул ему огнями. Это мне тоже в Колине противно. Всякие его новомодные цацки. Он осторожно повесил костюм сзади, скользнул на переднее сиденье, оглядел себя (не улицу!) в зеркало и тронулся. Подождав секунд пятнадцать, я тронулась следом.

Я скромно тянулась позади. Ведь надо же проявлять бдительность, если на всей улице только он да ты. У Хайбери-Корнер темп ускорился, к нашему па-де-де присоединились посторонние. Я пропустила между нами один автомобиль, но вот посреди Холлоуэй-роуд Колин свернул налево. Он двигался, судя по всему, в направлении к «Кэлли» — бассейну и гимнастическому залу на Каледонией-роуд. Трудно было сказать, радует меня это или наоборот.

Но к «Кэлли» мы так и не попали. Вместо этого он свернул вправо с Кэмден-роуд, затем описал квадрат по улицам с односторонним движением, пока мы не очутились на обсаженной деревьями улочке на задах Кентиш-Тауна. Колин так резко затормозил посередине, что мне ничего не оставалось, как проплыть мимо и скрыться за угол. По окончании своего объездного маневра я убедилась, что Колин бесследно исчез. Он мог зайти в любой из десятка ближайших домов. Я припарковалась примерно в пятидесяти ярдах от его машины, в той стороне, куда он явно не поедет, и стала ждать. Сколько это продлится? Сколько веревочке виться? Скоро ли быть кончику? Извини, Колин. Я это не конкретно.

Сидя в машине, я слушала программу «Сегодня». Накатил уже второй выпуск, и тут появился Колин, почти через час, на лесенке квартиры полуподвального этажа дома напротив. Молодцевато направился к машине. Да, вид у него теперь был вполне молодцеватый — уже в костюме, готов приступить к работе; тренировочный, надо думать, несет в пластиковой сумке. В самом деле, если все равно раздеваться, почему бы заодно не переодеться. И прямо на службу. Мужчина нового типа. Забавно. Я всегда подозревала, что, в сущности, новый тип практически не отличается от старого.

Его машина проехала мимо. Я едва сдержалась, чтоб не посигналить. Меня слегка обдало его выхлопом. Значит, Кейт права. Колин погуливает. Завелась любовница. Ой-ой-ой! Кто бы мог подумать!

Как раз тот случай, на который у Пита Пэнтина нашлась бы песня. Только не просите меня покупать весь альбом! Итак, вопрос: что теперь? По-моему, я с собой не договаривалась выходить из машины и переходить улицу. Но раз уж оказалась здесь, с удовольствием перейду. Дом номер 34. Счастливый номер позапрошлой ночи. Я спустилась по ступенькам и с силой нажала звонок. Прошло некоторое время, прежде чем она открыла дверь.

Ну, явно не Джулия Роберте — лет сорока, темноволосая, без определенной прически, с неряшливо намазанными губами и слипшимися от туши ресницами. Уже успела одеться: брюки, свитер. Ничего выдающегося. Должна признаться, по ней никак нельзя было сказать, что это женщина, только что пережившая землетрясение. Впрочем, надо знать Колина.

— Да? — Она определенно нервничала.

— Доброе утро! Могу я видеть мисс Питерc? Джиллиан Питерc?

— Вы ошиблись, такая здесь не живет.

— А-а… это Стрэттон-Гарденс, тридцать четыре?

— Нет, это Фэрвуд.

— Ой, простите? А можно…

Но завершить фразу мне не удалось. Позади я услыхала шаги по ступенькам, обернулась и увидела мужчину лет пятидесяти с кейсом и с зонтиком. Завидев меня, он заметно побледнел и стушевался. Черт побери!

— Простите! — коротко бросила она мне.

— Что? Ах да, конечно. Это вы простите, что вторглась.

Он ждал, не поднимая глаз, пока я протиснусь мимо и взбегу по ступенькам. Я слышала, как за моей спиной хлопнула дверь.

Я стояла посреди улицы с чувством, будто кто-то двинул мне под дых. И внезапно все встало на свои места с поразительной ясностью: определенные часы, ее, мягко говоря, не слишком чарующая внешность, ежемесячно уплывающие куда-то наличные. Джентльмены-клиенты. Боже мой, я-то думала, они исчезли вместе с Ноевым ковчегом. Не стоит забывать, что Колин в душе всегда оставался консерватором.

От собственного остроумия мне легче не стало. Вернувшись в машину, я испытала чувство, подобное ужасу Пандоры в тот момент, когда она открыла крышку ящика и нечаянно выпустила зло на свет Божий. Но по крайней мере в ее случае все об этом узнали. Мое же зло будет оставаться тайной, пока я не решу ею поделиться. Но кому мне все это рассказать? «Привет, Кейт, радуйся, это вовсе не роман, это обычная проститутка из Кэмден-Тауна!»

И что делать тогда Кейт? Менять замки? Сжечь трусы Колина в садике и засыпать пепел ему в бензобак? Или, наступив на собственную гордость, позвонить в службу помощи неблагополучным семьям? Думаю, все будет зависеть от того, насколько ей хочется сохранить брак. И ценой чего? Такой малости, о которой Колин не соизволил даже задуматься. Просто засвербило член и ухнул в яму, в которой теперь кувыркается. Образ, прямо скажем, малопривлекательный. Может, стоило погнать за Колином к нему на службу, вытянуть его из кресла за лацканы и колотить башкой об чернильницу до тех пор, пока не прозреет и не увидит все так, как вижу я?

Знаете, иногда в жизни наступает момент, когда понимаешь, что ты вовсе не такая умная и не такая храбрая, какой себя мнишь. Сейчас наступил именно такой. В конце концов, я решила посоветоваться.

К несчастью, Фрэнк еще не явился. Хотя, возможно, он уже в Мадриде. Я еще возилась с тройным замком в офисе, как вдруг зазвонил телефон и затем щелкнул автоответчик. Я едва успела вбежать и схватить трубку. Впрочем, дрожащий голос явно придал мне ускорение:

— Алло, алло! Сообщение для Ханны Вульф. Я пыталась звонить домой, но никто не отвечает. Ханна, миссис Марчант необходимо срочно с вами встретиться, тут…

— Да, да! Миссис Уэверли? Это я, Ханна. Простите, только что вбежала. Что случилось?

— Ах, вы здесь! Слава богу! У нас полиция. Они сейчас разговаривают с Оливией.

— Почему? В чем дело?

Едва сдерживая рыдания, Уэверли проговорила:

— Морис Марчант мертв… Его нашли сегодня утром у него в приемной.

Как это ни жестоко, признаюсь, на какую-то долю секунды я даже испытала облегчение, потому что это отвлекло меня от моих черных мыслей.

Глава 14

Сев в машину, я врубила в мозгу голубую мигалку. Поярче, чтоб она напрочь затмила остальную умственную деятельность. Конечно, надо было бы мчаться с предельной скоростью, но в часы пик в Лондоне понятие скорости вообще отсутствует.

Дом, адрес которого сообщила мне Кэрол, оказался в самом фешенебельном районе — вблизи Уигмор-стрит. Полиция в восьмом часу утра приехала за Оливией Марчант в «Замок Дин», чтобы увезти ее в морг рядом с Вестминстерским аббатством для опознания трупа мужа. Я о стольком еще не имела понятия, что даже не было смысла ни о чем гадать. Полицейские, бесспорно, выложат мне ту малость, которую им удастся выудить, а я выведаю столько, на сколько хватит наглости.

Мне не пришлось долго искать место. Ясное дело, у подъезда было полно полицейских машин. Я подавила искушение заскочить в одну из них и воспользоваться радиосвязью.

Дом был из тех, где консьерж дежурит круглосуточно. Мне он был ни к чему. Кэрол Уэверли поджидала меня в вестибюле. Встретила, как лучшую подругу, и тотчас повела меня к лифту. Пока мы поднимались, я разузнала что смогла. Оказалось, Марчанта обнаружила рано утром уборщица, явившаяся с пылесосом в приемную на Харли-стрит. Его убили ножом. Больше Кэрол ничего не знала. Марчанты жили на четвертом этаже. Просторные, очень красивые апартаменты. Но в данный момент мне было не до любования их жильем. Дверь в большую гостиную закрыта. В кухне при телефоне — женщина в полицейской форме. Кивнув ей, я пошла прямиком к двери.

— Погоди-ка минутку, Алан! — Она прикрыла трубку рукой. — Эй, туда нельзя!

Но я уже вошла. Девиз сегодняшнего дня: встала на путь — не останавливайся.

В комнате царил полумрак — сказочно красивые французские окна были наполовину прикрыты от солнца портьерами. Она сидела на диване в джинсах, в белой футболке из мягкой ткани с воротничком «поло», поджав ноги, в напряженной позе. Приглушенный свет мягко освещал ее идеально скроенное лицо. Сейчас не красота поражала в ней, скорее какая-то нежизненность. Безрадостного в нашей работе всегда с избытком — оно и понятно, в счастливые моменты к услугам детектива не прибегают, — но скорбь от потери близких ни с чем сравнить невозможно. Глаза человека наполняет какая-то странная пустота, словно их высосала тоска по умершему. Черты Оливии словно окаменели. Хотя этому скорее мог поспособствовать живой Морис Марчант, нежели мертвый.

Оливия подняла глаза, и ее взгляд остановился на мне как раз в тот момент, когда двое полицейских в штатском уже приготовились меня турнуть.

— Ханна Вульф! — бросила я, проходя мимо них. — Частный детектив. Миссис Марчант моя клиентка.

Старший кивнул:

— Да, мы в курсе. Что ж, миссис Марчант, спасибо за беседу. Мы свяжемся с вами через некоторое время. И пожалуйста, примите наши соболезнования.

Я оглядела обоих. Особого сожаления на лицах не заметила. Впрочем, у полицейских, разумеется, не было для него особой причины. Они не знали покойника. Для них это очередное, пока не закрытое дело. И меня угораздило стать его участницей.

— Когда закончите, мисс Вульф, не откажите в любезности с нами переговорить, — сказал старший, помахивая перед моим носом визитной карточкой.

Я помахала своей в ответ.

— К вашим услугам, констебль! — Это было произнесено мной со всей любезностью и учтивостью, которых я поднабралась у Фрэнка за три года совместной работы.

Тот, что помоложе, выгнул бровь. Мне хватает и одной выгнутой, чтоб понять, с кем имею дело.

Полицейские ушли, прикрыв за собой дверь. Взгляд Оливии, проводив их, вернулся ко мне. Я прошла вперед и села на то место, где сидели они; диван еще не остыл. Скорбь. И в этой ситуации профессионализм тоже необходим. Деликатное дело, не спасение утопающих. В конце концов я воздала дань привычному:

— Я глубоко сожалею…

Оливия кивнула. Лицо то же: невозмутимое, будто высеченное из мрамора. А под маской — боль, запертая внутри, наполнившая глаза, отчаянно рвущаяся наружу. Но вот пробились слезы, медленно покатились вниз по щекам. Она и пальцем не шевельнула, чтобы их смахнуть. Зрелище было поразительное — будто плачет статуя мадонны или, что еще хуже, будто льет слезы одна из омерзительных куколок нашей Эми, стоит только нажать в нужном месте. Бедняга. Как же туго он ее утянул, даже убиваться по нему по-человечески не может. Я сидела и смотрела, как она плачет. Хотела протянуть бумажный платок, но решила, что будет некстати. Но вот Оливия звучно, не по-мадоньему, шмыгнула носом и прошлась пальцами по щекам, утирая слезы.

— Я ведь была у него там, — сказала она без всякого выражения. Тут в горле у нее что-то отрывисто и смешно булькнуло. — Вчера днем. Он сегодня должен был ехать в Амстердам, а оттуда на конференцию в Чикаго. Я пришла попрощаться. Мы повздорили. Он обвинил меня в попытке развалить дело. Сказал, что о вашем расследовании может прознать пресса и это нас погубит. Я уверяла, что хочу его защитить. Что, возможно, ему грозит опасность. Но он не желал меня слушать. Мы расстались со скандалом. Я уехала в «Замок Дин» и легла спать. Меня разбудил звонок из полиции. Я даже не успела извиниться перед ним.

Она осеклась, а меня будто ледяная рука схватила за горло:

— Откуда он обо мне узнал?

— А вы как думаете? — спросила она, глядя на меня в упор.

— Я же не…

Оливия покачала головой:

— Этого и не требовалось. В таких ситуациях он соображает молниеносно. Я попыталась извернуться, но его не проведешь — всегда чувствует… чувствовал, когда я лгу.

— Ну а, скажите, не осталось ли какой-нибудь записки, сообщения?

Она взглянула на меня:

— Нет, ничего. Но, по-моему, все и так ясно, разве нет?

— Ясно?

— Разве вам не сказали?

— Оливия, я и словом не успела обмолвиться с полицией!

— Ах… Они говорят, его ударили ножом. В шею и в грудь. Вся грудь исколота. Множество ран. — Она запнулась. — А потом, когда он был уже мертвый, ему… ему выкололи глаза.

Потухла мира красота в глазах смотрящего. Да уж, можно сказать, неизвестный убийца оставил визитную карточку. И Оливии пришлось опознавать труп. Впервые в жизни у меня не нашлось что сказать.

Но она взяла себя в руки быстрей, чем я ожидала. Встала, прошла к небольшому бюро у двери. Вернулась, держа в руке конверт. Протянула мне.

— Что это? — спросила я, хотя догадка уже забрезжила.

— Шестьсот фунтов. Наличными.

— Оливия, это слишком…

— Мой адвокат сказал, им придется заморозить мой банковский счет. А это поможет вам продержаться некоторое время.

— Простите, но…

— Я хочу, чтоб вы нашли его убийцу, — резко оборвала она меня. — Хотя бы это вы должны для меня сделать.

Снова лицо ее стало жестким, скулы напряглись, кожа на щеках натянулась. Она стояла передо мной, нацелив на меня конверт, как обнаженный меч, и на память мне пришла иллюстрация из прочитанного мною в детстве фантастического романа. Вечно прекрасная Айша — Та, Которой Все Повинуются[28]. Мне, девчонке, воспитанной на сказках о принцессах с газельими глазками, героиня, которую безмерная любовь сделала жестокой, казалась тогда полной ересью. Красавица, несовместимая со счастливым концом. Ах, Оливия, остановись, не прыгай снова в огонь. На сей раз не убережешься, превратишься в сморщенную мартышку!

Зачем мне все это — эта боль, эта ярость, эти скачки с препятствиями в компании с ехидными полицейскими? У нас с вами, леди, разные весовые категории! Оглянитесь на себя, хоть вам сейчас и очень кисло, но вы красивы и богаты. Вы свою беду переживете. Потерпите немного, и мир снова повернется к вам солнечной стороной. Я же вам вовсе нужна. Иногда бывает не вредно сознаться в своей несостоятельности.

— Простите, Оливия, — сказала я спокойно. — Но больше я не смогу работать на вас. Теперь вам придется предоставить дело полиции.

Некоторое время она смотрела на меня, потом опустила руку с конвертом. Эта внезапная покорность меня поразила. Еще пару дней назад Оливия нажала бы сильней, сыграв на моем чувстве вицы. Но не сегодня. Сегодняшняя Оливия только кивнула и сказала:

— Понятно. Что ж, и на том спасибо. Я знаю, вы сделали все возможное.

И, конечно, от этих ее слов мне стало еще хуже.

Кэрол, перепуганная, взбудораженная, ждала меня у двери. На мой взгляд, менеджеру не мешало бы проявить большую стойкость в критический момент. Работнички в штатском отбыли, оставив мне указание навестить их в участке, как только смогу. Стало быть, сейчас. С Кэрол они уже имели разговор, который явно оставил ее в полном смятении. Все допытывалась у меня: зачем им понадобилось с ней беседовать, что такого могла бы она им сообщить? Она так нервничала, что на мгновение у меня шевельнулась мысль — уж не она ли?.. Впрочем, такой поступок абсолютно не вязался с карьерными помыслами Кэрол. Я объяснила ей, что это обычная процедура и что не стоит из-за этого волноваться.

Я спросила, сколько она еще собирается пробыть в Лондоне. Она сказала, что не знает. У Оливии нет ни близких, ни родных. Родители умерли, больше никого не осталось. В том-то все и дело. Морис был всем для нее. Мужем, отцом, другом. Ее жаль до слез. У Кэрол и в самом деле глаза были на мокром месте.

Но как ни трагично то, что случилось, «Замок Дин» бросать на произвол нельзя. По совету Оливии, Кэрол оставила временно вместо себя Марту (что ж, по крайней мере скорбь не ослабила их деловую хватку), но спешила как можно скорей вернуться туда. А что Оливия? Кто присмотрит за ней? Тут Кэрол схватила меня за руку:

— Вы ведь не покинете ее, правда? — воскликнула она с пылом, прямо скажем для нее не свойственным.

«Покинете»! Слово-то какое. С чего это вдруг все вообразили, будто Оливия нуждается в опеке? Может, им известно то, чего не знаю я? Что же? Любопытство. Меня в моей работе оно подстегивает сильнее, чем сострадание. Я открыла было рот, чтоб сказать Кэрол, что моя роль в этом деле отыграна. Но почему-то так и не сказала. Ох, Ханна, когда же ты будешь умнеть!

На визитке значилось, что инспектор сыскной службы Мередит Ролингс состоит при полицейском участке Тоттенхем-Корт-роуд, близ Гудж-стрит на Уэст-Уэй.

Я оставила машину где припарковалась и пошла пешком. Я уже стала ощущать последствия двух практически бессонных ночей. Больше всего в данный момент мне не хотелось общаться с вырулившими на первый план полицейскими. Вероятно, то же и они испытывали в отношении меня. Я так долго просидела в приемной, что уже заподозрила, не специальная ли это тактика с их стороны, если, конечно, еще кто-то не успел между делом отдать концы, как вдруг меня пригласили пройти. На третий этаж. У лифта меня встретят.

Даже не подумали извиниться. Скверное начало. Я силилась, как могла, побороть проснувшуюся предубежденность. В крохотной выгородке для допросов посреди огромного офиса с открытой планировкой я впервые смогла их как следует разглядеть. El Jefe[29] Мередит (интересно, имеет ли уменьшительное?) — тип весьма и весьма характерный. Крупный детина в костюме, из которого он явно вырос, следы бессонниц и возлияний уже изрядно впечатались в физиономию, и на этом фоне интеллект во взгляде едва уловим. Когда я впервые увидела Фрэнка, у меня возникло примерно аналогичное впечатление — но в результате такая серьезная недооценка ничего хорошего мне не принесла. Но все-таки Фрэнк из тех, кто из полиции слинял. По его мнению, чем дольше там торчишь, тем хуже для мозгов.

Мередитов напарник — сержант-детектив Грант — еще был не полностью безнадежен. Помоложе, где-то к сорока, достаточно тщеславен, чтоб еще к чему-то стремиться. Не самый худший вариант. Живота я у него вообще не разглядела, а подбородок пока еще приставлен к шее под прямым углом. Об остальном судить не берусь. Они предложили мне кофе и поставили на стол передо мной пепельницу. Крутые ребята, рак им нипочем! Я, некурящая, даже почувствовала некоторую свою убогость.

Мередит уже явно ознакомился с моей визиткой.

— «Камфорт и безопасность»? — произнес он, вертя ее в пальцах, как бы приноравливаясь к фокусу в духе Пола Дэниэла. — Так-так. Значит, вы, барышня, от Фрэнка Камфорта.

Вот и слава!

— Так точно. Ну а вы? Вы, юноши, чьи будете? Он слегка осклабился, словно было лень улыбнуться во весь рот:

— Славный парень Фрэнк. Ушел в восемьдесят восьмом после первого слушания дела Стэниша, — сказал Мередит, адресуясь явно не ко мне.

Молодой кивнул, не сводя с меня глаз. Я одарила его одной из самых лучистых своих улыбок. Он умудрился устоять перед ее сиянием.

— Я знавал вашего босса, — сказал Ролингс.

— Я ему передам. Все, разговор окончен?

— Знаете, вы даже говорите точь-в-точь как он.

— Ага, я при нем вроде болвана, — сказала я. — Гляньте в окно, Фрэнк стоит на тротуаре и вещает, а я повторяю.

Некоторое время Мередит смотрел на меня, потом добродушно сказал, почесывая подбородок:

— Может, ты, Майкл, теперь рискнешь?

Майкл, состроив на ходу гримасу, провел языком по губам. Коллаген! Делает губы пышными и влажными.

— Спасибо, что пришли, мисс Вульф! — сказал он, пожалуй, даже без всякой иронии. — Будем признательны, если вы расскажете вкратце, что связало вас с миссис Марчант и какую, собственно, работу вы для нее выполняете.

— Почту за честь! — Тут я сделала паузу. — Но только прежде вы немного меня просветите. — Молодой метнул взгляд на Ролингса, который молча сидел в стороне. — Фрэнк любит точный отчет. Ну, сами понимаете, чтоб над всеми «i» стояли точки, — завершила я, демонстрируя трепет перед полицейским протоколом.

Ролингс тихонько рыкнул. Или, может быть, это он так усмехнулся? У него одно не сильно отличалось от другого.

— Что ж, в этом смысле Фрэнк не изменился.

Я восприняла это как согласие и переключилась на более любезного Гранта:

— Как он был убит?

— Мы пока не получили заключения экспертизы, но почти наверняка смерть наступила от одной из ножевых ран, от удара сзади в шею при многочисленных ножевых ударах в спину и в грудь.

— Орудие?

— Вез экспертизы точно сказать нельзя, но, как выяснилось, он держал у себя на столе хирургический скальпель, чтобы вскрывать письма. Теперь скальпеля там нет.

— А глаза?

— По предварительным данным, его изуродовали, уже когда он был мертв.

— Ей не показали? Он покачал головой:

— Мы прикрыли часть лица при опознании.

Между прочим, подумала я, мы говорим о даме, которой, вероятно, тоже прошлись скальпелем по области глаз. Впрочем, мне-то известно, что порез порезу рознь. Интересно, заметили ли они? Все-таки приятно, что уже столько часов никто со мной об этом не заговаривает.

— Когда наступила смерть?

Он еле слышно фыркнул, просто чтоб показать мне, что я его достала:

— Примерно между одиннадцатью вечера и половиной третьего ночи.

— Что он так поздно там делал? Ведь, по-моему, ему предстояло ранним утром вылетать в Амстердам.

— Верно. Мы обнаружили авиабилет в его бумажнике. Рейс в шесть тридцать утра. Вероятно, перед отъездом надо было завершить кое-какие дела.

Может, кое с кем встретиться? Гм!

— Есть ли следы борьбы?

— Нет, Но, видно, уже после первого удара он утратил способность сопротивляться.

Мне не терпелось еще кое о чем их расспросить, но не хотелось, чтоб они почувствовали мой интерес. Воспользовавшись моей заминкой, Ролингс перехватил у меня инициативу.

— Итак, — произнес он. — Не пора ли поменяться ролями? Дайте-ка и нам хоть пару минут поработать полицейскими.

Я взглянула на него. Господи, как вы и все ваше племя похожи на динозавров; мозгов с гулькин нос, никак не поймете, что уже наполовину вымерли. Ну же, ну, Ханна, чему тебя Фрэнк учил!

— Разумеется, — улыбнулась я. — Я к вашим услугам, констебль.

Они распределили роли быстро и ловко, значит, к парной охоте привычны. Для начала спросили о том, о чем и без того знали, чтоб просто удостовериться, что я приняла подачу, затем перешли к тому, что их интересовало по-настоящему.

— Так, значит, у вас есть одно из полученных ими анонимных писем?

Это была очередь Мередита, солировал он. Я кивнула. Он протянул руку. Я улыбнулась:

— Не здесь! При себе не держу. Оно у меня в бумагах.

Так. Не прошло и пяти минут, а я уже вру. Полицейские и частные сыщики — традиционная антипатия, никуда не денешься.

Он ощерился:

— Так, может, расскажете, что в нем?

Что рассказывать-то? Письмо в простом коричневом конверте, марка центрального лондонского почтового отделения, составлено из написанных от руки и вырезанных слов.

— Есть соображения насчет почерка?

— Угу, — сказала я. — Похоже, почерк Камю.

— Что-что?

— Это я так. Сорвалось. Нет, почерк незнакомый. — А письма, приходившие в оздоровительный центр?

— Я их не видела, но, судя по словам той девицы, стиль более или менее совпадает. Только там послания были печатные.

— Вы считаете, что между этими письмами есть связь?

Я медлила с ответом. Не ловушка ли этот вопрос?

— Я… да, я склонялась к такому выводу.

— А что это за девица, которая занималась вредительством?

— Лола Марш? Ну, на убийцу она, по-моему, не тянет, хотя данное событие возвращает ее в список подозрительных лиц.

— Оливия Марчант сказала, вы не знаете, где она? Я покачала головой;

— Никаких следов. Она вышла из такси у Редингского вокзала и растворилась в ночи. Если прочесать все крупные салоны красоты в стране, думаю, можно ее отыскать. Я такими возможностями не располагала.

Молодой с улыбкой спросил:

— Тогда, может, расскажете про досье пациентов Марчанта?

— Что рассказать?

— Нашли вы что-нибудь?

— И да, и нет. Сначала имелось примерно три десятка потенциальных подозреваемых. Я сократила список до десяти. С большинством либо виделась, либо говорила по телефону.

— И?..

— Картонного Мориса Марчанта в качестве объекта для пристрелки ни у кого из них не обнаружила.

— А остальные? — вполз в разговор Ролингс, учуяв поживу.

— Прошу — они ваши. Одна липосакция, пара случаев с отвисшими веками, уменьшение челюсти путем ринопластики.

— Как-как?

— Это когда у вас подбородок чересчур выпирает. Отрезают кусок и добавляют вам к носу.

Я вовсе не хотела его обидеть, но ведь никогда не угадаешь, где у кого слабое место. Ролингс метнул на меня свирепый взгляд. Вдруг мне подумалось, что это дело, пожалуй, не для него. Да, он много перевидал женских тел, изувеченных ножами, но, как правило, то были трупы. Как большинство копов, он чувствовал себя крутым мужиком, и я с трудом могла представить его непринужденно беседующим с богатыми реконструированными дамами об их любимых способах кидать деньги на ветер. Что за дребедень! Ему подавай гонки с препятствиями!

— Ага, — сказал Грант, вступая в разговор, чтоб помочь напарнику из него выйти, — так, значит, мы можем забрать у вас эти досье?

— Милости прошу! Я только и жду момента передать их в более достойные руки, — сказала я, давая им повод еще выше задрать носы.

— Когда вы в последний раз перед убийством видели ее? — Ей-ей, судя по тону Ролингса, моя грубая лесть достигла цели.

— Кого?

— Царицу Савскую!. Вашу клиентку, миссис Марчант.

— Э-э-э… В воскресенье утром. Она занесла досье ко мне домой.

— И это было ваше последнее с ней общение?

— Нет. Во вторник она звонила, спрашивала, как продвигается расследование.

— Откуда звонила?

— Понятия не имею. Я не интересовалась.

— Ну а муж?

— Что муж?

— С ним вы виделись?

— Да. Вчера в обеденное время.

— Вот как? Беседовали насчет угроз?

— Нет. Нет, я… э-э-э… пришла к нему как к специалисту.

И тут Ролингс, конечно, не выдержал:

— И по какому конкретно поводу?

— Я работала подсадной уткой, — спокойно сказала я. — Думаю, вы о таком слыхали? Это когда приходишь, называешься чужим именем, забираешь наркотики, нарушаешь закон, а потом арестовываешь за это других.

— Вот черт, как Фрэнк такую бабу терпит! — сквозь зубы процедил Ролингс Гранту, после чего обратился ко мне: — Послушай, дамочка, будешь меня подковыривать, я тебя так подковырну, что мало не покажется, ясно?

— Понял! — кротко ответила я. Да ну тебя, Мередит, девчонки шутки любят, а ты шуток не сечешь.

— Какое у вас осталось мнение о Марчанте, мисс Вульф? — Теперь спрашивал вежливый.

— Уверенный в себе преуспевающий мужчина. Словом, как и подобает хирургу-эстетику.

— Привлекательный внешне?

Я пожала плечами:

— Ну, до жены ему далеко, если вы это имеете в виду.

— Не заметили, что он нервничает, напуган чем-то? — снова метнулся на прорыв Ролингс.

— Нет. Наоборот. Да и к чему бы ему пугаться, ведь он же не знал, что уже на мушке.

— Как вы думаете, не был он из тех мужчин, которые способны вызвать в женщине ненависть?

Ну-у, Ролингс, это называется подлавливать. Ма-аленький крючочек, от дубины ведь рыбка увернется.

— Смотря насколько он ей угодил, — сказала я. — Некоторые женщины весьма ревностно относятся к своей внешности.

Зазвонил телефон. Грант снял трубку, что-то пробормотал, протянул напарнику.

— Ролингс! — представился тот, как будто звонившие были не в курсе. Слушая, он не сводил с меня глаз. Потом сказал: — Он уверен? — продолжая смотреть на меня.

Черт побери! Ну, прямо кино! У меня от волнения даже дыхание перехватило. Но я постаралась виду не подавать.

— Сейчас буду, — сухо отрезал Ролингс, положил трубку и, склонившись к Гранту, что-то тихо ему сказал.

Вид у обоих был крайне радостный. Ролингс встал.

— Ну что ж, спасибо вам, мисс Вульф за э-э-э… помощь. Передайте Фрэнку от меня привет. Сержант Грант проводит вас до вашей конторы, заберет досье. До скорого, Майкл!

Я подождала, пока за ним закроется дверь. Потом сказала:

— Грандиозная личность, правда? Должно быть, работать с ним — море удовольствия. Значит, я под стражей?

И по тому, как дрогнули у Гранта губы, я поняла, что ему смешно, но рассмеяться по-настоящему не хватает пороху.

Глава 15

Тем не менее расставаться ему со мной явно не хотелось. Короче, когда он узнал, что досье у меня дома, а не в конторе, настоял на том, чтобы проводить до дома. Даже в служебную машину посадил. Признаюсь, меня как обухом поразила мысль, что они просто не верят, что я сама привезу им досье; впрочем, в нашем деле привыкаешь разочаровываться в людях.

Пробки были чудовищные. Если бы я не сидела рядом, Грант, вероятно, включил бы сирену. Я ему сказала, чтоб не стеснялся, включал, но он только улыбнулся. Под конец я вынуждена была пуститься в разговор, чтобы не клевать носом.

— Значит, Ролингс ваш партнер?

— Да, мы вместе работаем.

— Давно?

— Примерно год.

— Ну и как?

Он смешно, почти по-девчоночьи поджал губы. Интересно, стала бы я с ним спать, окажись мы в пустыне? А может, если вспомнить мои недавние открытия, предпочла бы ему какую-нибудь Сью Лоли? Да что ты, Ханна, дурью маешься! Занялась бы лучше делом. Гранд все еще не ответил на мой вопрос, впрочем, ответа я и не ждала.

— Ну а вы? — вместо этого спросил он. — Давно у Фрэнка Камфорта?

— Три с половиной года.

А ведь шла на временную работу!

— Нравится? Хороший вопрос.

— Я больше ничего не умею делать, — сказала я.

— А что ж в полицейские не пошли? — Опять не поймешь, то ли в насмешку, то ли всерьез.

Я пожала плечами:

— Раньше из-за того, что форму ненавижу. А теперь, пожалуй, по принципиальным соображениям. Неужели вы до сих пор этого не поняли?

— Инспектор Ролингс сказал, что вы та самая женщина, при которой год назад малышка напоролась на взрывное устройство, подложенное психом из общества защиты прав животных.

Видно, Ролингс свое дело знает. Верно, я та самая женщина. Только вот Мэтти не просто «малышка». Неповторимая, неистовая Мэтти, настолько полная жизни, что иногда мне кажется, она по-прежнему жива — просто решила на какое-то время исчезнуть с глаз. М-да. Сейчас не время заклиниваться на проколах.

Лучше переключиться на что-нибудь, только бы не вспоминать.

— Если соберетесь пройтись по моему списку, — сказала я, — может, сумеете получить командировку в Милан.

— В Милан?

— Ну да, одна итальянка делала подтяжку лица, а оно поехало обратно. Это ее ужасно огорчило.

— Вы же вычеркнули ее!

— Да так просто. Показалось, она ни при чем, — сказала я, умолчав об алиби.

— Не думаю, что за убийцей нам придется далеко ездить.

— Правда? — Я выдержала паузу. — Вообще-то я и Фрэнка могу спросить. Ему всегда все рассказывают. Старые связи, знаете ли, одна компания. — Грант покосился на меня. — Выкладывайте. Если это мужской секрет, скажете Ролингсу, что я из вас вытянула под пыткой. — На сей раз определенно у Гранта мелькнула улыбка. Неплохо. Есть в нем, значит, что-то человеческое. — Ну и?..

— Как вам она?

— Вы про мою бывшую клиентку миссис Марчант? — уточнила я на всякий случай. — Не знаю. Пока еще полной ясности нет.

Он усмехнулся:

— Знаете, ведь ей пятьдесят. Потрясающе! Выглядит как минимум лет на десять моложе. Как вы считаете, основательно ему пришлось над ней поработать?

— Порядком! А что? Разве это повод ее подозревать? Я-то думала, что уж у кого, у кого, а у нее нет причин быть недовольной.

Грант улыбнулся:

— Выяснилось, что она видела его вчера вечером.

— Да, знаю. Она мне сказала.

— Возникла ссора. Это она сказала вам?

— Э-э-э… да вроде бы нет. — Вместо того чтобы ходить с туза, я кинула двойку треф.

— Регистраторша задержалась, чтоб привести в порядок документы. Слышала ссору краем уха.

Ах, вот как, регистраторша! Вот куда они укатили, пока я прохлаждалась в приемной их полицейского участка. Спасибо, что вернулись, а то могли бы уже и дело закрыть.

— Из-за чего ругались?

— Из-за какой-то женщины, с которой он вроде встречается.

— Что вы говорите! — постаралась в меру изумиться я. — В самом деле?

— Распалились, дело дошло до крика. Обвиняли друг друга в том, что предприятие на грани краха. Миссис Марчант выбежала от мужа расстроенная, в слезах.

Я выдержала паузу, после чего спросила:

— Регистраторша уловила имя женщины?

— Нет, но когда Марчант обнаружил, что она еще не ушла, то это его явно смутило. Стал говорить, что жена нездорова, просил не придавать значения тому, что слышала.

Грант умолк. И тут я подумала, что Ролингс, должно быть, не слишком обрадуется, если узнает, что его напарник выдает мне их тайны. А может, Грант хочет самостоятельно решить эту задачку? Таким образом, набирает себе очки?

— Как вы думаете? — спросил Грант. — Марчант был любитель развлечений на стороне?

— Не знаю, — пожала я плечами. — По работе ему приходилось с утра до вечера щупать женщин.

Но мне он показался весьма уравновешенным мужчиной.

— М-да…

— А как Оливия Марчант объяснила?

— Никак. Сказала, ничего особенного, просто размолвка по деловым вопросам.

Ну вот! Отказ от содействия полиции! Еще одно свидетельство не в ее пользу. Надо бы мне с ней переговорить. Впрочем, это едва ли можно счесть неопровержимой уликой.

— Ладно, ну повздорили они. И на этом основании вы отказываетесь от поездки в Милан? — спросила я после очередной паузы.

Грант не ответил, и я поняла, что он выложил не все, но больше откровенничать не собирается. Взглянула на него. Он поймал мой взгляд.

— Ролингс сказал, что после гибели той девочки вы так и не открыли полиции всего, что знали.

— Да что вы говорите? — воскликнула я с видом оскорбленной невинности. — Что ж, признаюсь, мне крайне обидно это слышать. Ведь я без малейших колебаний уже готова передать в ваше пользование все досье, которыми располагаю.

— Вот-вот, — сказал он, — а то я уж было засомневался.

После подобных вызывающих намеков на мою безнравственность я, разумеется, и не подумала приглашать Гранта к себе наверх. При первом свидании леди имеет полное право не допускать интима. Даже полицейскому это ясно как день. Кроме того, я не была уверена, что хорошо припрятала свой запас наркотиков.

Досадно, что нельзя было скопировать все, но все-таки я успела пропустить наиболее важную информацию через факсовый копир и засунуть листы снова в папки, прежде чем он успел бы что-либо заподозрить. Анонимная записка оказалась такая мятая, что копия смахивала на эскиз Джокасты Инеc[30] для современных обоев, но все-таки разобрать написанное было можно. Складывая эти драгоценные досье в коробку, я неожиданно сотворила такую гнусность, какой сама от себя не ожидала. В последний момент выдернула одно дело из пачки. И ради спокойствия души спихнула за кухонный стол, чтобы все это выглядело как чудовищное недоразумение. Утаивание улик. Аморальный и противозаконный поступок. Даже полицейские прибегают к этому только в исключительных случаях.

— Это они?

— Все они в вашем распоряжении, — сказала я с улыбкой, склоняясь к окошку машины и посылая Гранту прощальный привет.

Он предложил подбросить меня обратно в центр, но я отказалась, потому что, по правде говоря, мне не хотелось, чтоб он узнал, куда я поеду. Он открыл коробку и бегло пролистал досье.

— Надеюсь, вам понравятся фото, — сказала я, едва перед Грантом открылось изображение мощного зада. Он тихонько прыснул. — Между прочим, и мужчины этим не гнушаются. Чтобы стать еще привлекательней для слабого пола.

Грант поднял на меня взгляд. Он явно не понимал, как расценивать мои слова. Ведь говорила же! Я — полный профан в смысле всяких заигрываний. Я и не заигрываю.

— Жаль, что Марчанта больше нет, — весело сказала я. — Классно убирал брюшные складки. Может, инспектор розыска Ролингс спросит у миссис Марчант, не присоветует ли она кого-нибудь еще. Возможно, она выхлопочет для него скидку.

Грант покачал головой:

— Знаете, не хотел говорить вам гадости, но неужели вам не надоело? Может, хватит из себя постоянно что-то корчить? Столько сил впустую, и людям не даете нормально с вами общаться.

— Да что вы? — воскликнула я, правда, без особого куража. — А я-то думала, что смешно.

— Может, и забавляете, да только это все равно неумно, потому что рано или поздно вы к нам обратитесь, и уж тогда мы вас позабавим.

Я рассмеялась. Конечно, он прав. Только мое ослиное упрямство не позволяло мне с ним согласиться.

— Простите, старые привычки живучи, — сказала я. — Я подумаю над вашими словами.

Он кивнул, но ни он, ни я полного доверия друг к другу пока не испытывали.

— Что ж, я, пожалуй, поеду.

— Снова на место преступления? Разумеется, он не ответил. Я выдернула руку из окошка, как раз когда оно поплыло кверху. Уже почти поднялось, и вдруг он надо мной сжалился.

— Послушайте, — бросил он через двухдюймовую щелку, — если мы что-нибудь обнаружим, я дам вам знать, идет?

Взгляд был такой честный, что я почти поверила.

Он уехал, я поднялась по лестнице. И мне снова сделалось кисло. В отсутствие Гранта в мозгу образовалось пространство, достаточное для того, чтобы туда вползли мысли о супружеской измене, не потеснив мыслей об убийстве. Трудно сказать, что давило меня сильней. Подходя к двери, я услышала голос, записывавшийся на автоответчик:

— Ханна, это Кейт, я звоню, чтобы…

— Кейт, привет, это я! Я здесь. Погоди, выключу автоответчик.

Я нажала «стоп». Ну вот мы и на связи: обманутая жена и частный сыщик. Пожалуй, я бы решила, что сама судьба подсказывает мне, как быть дальше, но услышанное сбило меня с толку.

— Послушай, я звоню, чтоб сказать, что на пару дней уезжаю вместе с детьми.

— Уезжаешь?

— Да. Мы едем к маме.

— К маме? — снова по-дурацки переспросила я. — А разве она…

— Нет, нет! Она ничего не знает.

— Понятно. А Колин?

— Он просто… — Она осеклась, я услышала на заднем плане тоненький голосок, знакомый, канючивший. Кейт не выдержала, взорвалась: — Нет, Эми, я сказала «нет», ясно? Немедленно поднимись наверх и отдай ему то, что взяла. Нет, я сейчас приду. Иди! — И мне: — Прости!

— Ничего. Послушай, ты это…

— Просто так. Навестить. Чтоб нам обоим слегка отдохнуть друг от друга.

— Ну да. Понятно. — Разумеется, ничего мне не было понятно. — Скажи, что делать в твое отсутствие?

— Ничего не надо. Все великолепно обойдется. Ханна, я хотела тебе сказать, мне стыдно за вчерашнее. В общем, я не хочу, чтобы ты…

— Не волнуйся, Кейт. Оно не стоит того.

— Нет, стоит, это важно. Я не хочу, чтоб ты чувствовала себя потом в чем-то виноватой. Не надо было мне тебе говорить. Это все… словом, это касается только Колина и меня. Как-нибудь сами разберемся.

— Ну да, конечно, — сказала я.

— Мне не хочется, чтобы у тебя остался…

— Неприятный осадок? Нет, не остался.

— Ну и хорошо.

Я ждала, что она скажет что-нибудь еще, но сестра молчала.

— Ну а я вся в трудах, как пчелка, — сказала я. — По уши в криминале, Позвони, когда вернешься. Скажи маме, я ее люблю. Скажи, что кастрюльки у меня теперь новые.

— Она не поверит.

— Пусть, но раз уж мы обе врем, может, сойдет не слишком заметно, — отозвалась я, уже понимая, что брякнула бестактность.

Пауза.

— Прости меня, Кейт, — сказала я и — следом: — Знаешь, мне надо кое-что тебе рассказать…

— Рассказать?

На заднем фоне Бенджамен разразился оглушительным злобным ревом. Что бы Эми ему ни возвратила, она, очевидно, снова это у него отобрала. Я поняла, что Кейт сейчас не до меня. Да и что, собственно, я ей расскажу? Что выследила, как ее муж наведывался в квартиру подвального этажа в Кэмден-Тауне? Выброси это из головы, Ханна! Сейчас не время.

— Э-э-э… ничего. Ничего! Я загляну, когда ты вернешься. Желаю хорошо провести время.

Я швырнула трубку. Отлично! Сперва полицейские дают мне по мозгам, потом родная сестра. Выходит, с этого момента я должна все забыть, ни во что не вмешиваться. Уйди, не путайся, девочка, под ногами. Взрослые сами разберутся. Что же она раньше не сказала, до того как я взялась выполнять для нее эту черную работу. Черт, а что, если они с Колином возьмут и помирятся? Как я тогда в глаза ему буду смотреть? А с другой стороны, как быть, если они не помирятся?

В данных обстоятельствах уж лучше углубиться в решение задачки с убийством. Я заварила чудовищно крепкий кофе, чтоб побороть внезапное острое желание прилечь и заснуть. Еще будет время, высплюсь. Подойдя к кухонному столу, я даже притворно всплеснула руками от изумления при виде одинокой серой папки на полу — кто знает, где может в наше время притаиться скрытая камера. Сунув папку в сумку, я кинулась за дверь.

Сегодня на северной линии метро мне крупно повезло. Просто не верилось, что я в общественном транспорте. Я сидела напротив парочки подростков, которые всю дорогу не могли оторваться друг от дружки, хихикали, обнимались и бормотали всякие нежности друг другу в ухо. Рядом с ними я казалась себе восьмидесятилетней старухой.

Выйдя на Уоррен-стрит, я пошла пешком. Светило солнце, и было уже совсем тепло. Я сняла жакет. Лондон даже похорошел — сверкающие мостовые, зеленая листва, голубое небо. Харли-стрит казалась на редкость нарядной и шикарной.

Снаружи стояли две полицейские машины. Я признала в одной машину Гранта. «А номер-то твой я засекла!» — подумала я, направляясь к регистратуре. Естественно, вход в приемную Марчанта на третьем этаже был закрыт для скромного частного сыщика. Это давало Ролингсу с Грантом абсолютное и полное превосходство, ведь никто, кроме них, к месту преступления не допускался. Надо все-таки просочиться.

Полицейский, дежуривший при входе, был совсем еще мальчишка. Я протянула ему свою визитку. Назвалась, сказала, что сержант Грант просил подойти побеседовать с ним к трем часам. Можно подняться?

— Простите, нельзя! Пропускать не разрешено.

— Но он ведь там, наверху! — бойко затараторила я. — Снаружи его машина, он говорил, что как только вернется, у него встреча с Ролингсом.

— Э-э-э… да… Они вместе наверху. — Парень явно был сражен моей необыкновенной осведомленностью. Я тоже.

— Но они опрашивают кое-кого, просили не беспокоить.

— Отлично, — сказала я. — Я поднимусь и подожду у дверей.

И двинулась по направлению к лестнице. Полицейский попытался схватить меня за локоть, но промахнулся.

— Констебль, — сказала я, — вы уж извините, но у меня важнейшая информация в связи с убийством Мориса Марчанта и надругательством над его трупом, имеющая прямое отношение к допросу, который они в данный момент ведут, и, мне кажется, вы рискуете иметь неприятности, если помешаете мне ее передать. Будьте любезны!

Так был взят первый барьер.

Дверь в офис Марчанта оказалась открыта. Отметив, что замок не поврежден, я осторожно прошмыгнула под желтой лентой, преграждавшей вход. Дверь из холла в одну из комнат была приоткрыта, и через узкую щель я увидела, что Ролингс с Грантом разговаривают с каким-то пожилым мужчиной. Все трое были весьма увлечены беседой. Настолько, что даже меня не заметили. Я на цыпочках прошла мимо и заглянула в приемную. Здесь замок также не был взломан.

Пол был прикрыт пластиком, мужчина в штатском сосредоточенно и методично проходился кисточкой по поверхности письменного стола и кресла. Место у стола, где был найден труп, окружала, точь-в-точь как в кино, четкая белая обводка. Пятна крови имелись на ковре и на мебели, но все как-то в одном месте. Должно быть, Марчант, получив смертельный удар, рухнул, где стоял, а тот, кто пырнул его ножом, видимо, находился в глубине комнаты. Я шагнула через порог, но мужчина в штатском замахал рукой с зажатой в ней кистью:

— Эй, нельзя входить! Запрещено. Здесь работает полиция!

— Простите, у меня встреча с сержантом Грантом. Он ждет меня.

— Разве?

Я обернулась: названный сержант стоял на пороге, за ним Ролингс и пожилой мужчина.

— Привет, Майкл, — сказала я, убрав весь свой сарказм. — Простите, что побеспокоила, но только вы уехали, я обнаружила это у себя за письменным столом. Решила, лучше подвезти немедленно, вдруг что-то важное.

И с этими словами я протянула Гранту серую папку. Надо отдать ему должное, он не стал недоверчиво выгибать бровь, просто кивнул и взял у меня папку.

— Привет, — сказала я старому джентльмену. — Меня зовут Ханна Вульф, а вас…

— Гоните ее отсюда! — рыкнул Ролингс, потянув старика за рукав. — Пойдемте, мистер Мейтер. Сейчас организуем, чтоб вас подбросили домой.

Мистер Мейтер, вид у которого был такой, будто он целую ночь не сомкнул глаз, вяло улыбнувшись, взглянул на меня и покорно заковылял за Ролингсом. Мы с Грантом проводили их взглядом.

— Как вы думаете, когда его ударили ножом, он стоял у письменного стола или у окна? — спросила я, как только те двое скрылись из виду.

Грант молчал.

— Ну, конечно, у стола, — продолжала я. — Убеждена, что вы правы.

— Ханна….

— Так это тот уборщик, который его обнаружил? Хотя нет, для уборщика староват. Может, швейцар? Он что-нибудь видел? Вид у него такой, что вроде бы да.

— Ханна, если вы не уйдете…

— Ухожу, ухожу! — сказала я, поворачиваясь к выходу.

Он провел меня до самой лестницы. Снизу донесся звук открывающейся двери лифта. Старик вот-вот уедет, и Ролингс позаботится не подпустить меня к нему и на пушечный выстрел, по крайней мере пока. Я зло взглянула на Гранта:

— Сами говорили, что скажете. Не стоило мне из кожи лезть, лететь к вам с этой папкой.

— Да, — тихо сказал он. — Не стоило.

Голос Ролингса взметнулся снизу к нам: тот отводил душу, снимал стружку с юного констебля. Скоро будет здесь, слюною брызжущий и в выраженьях резкий. Так что сейчас или никогда.

— Не передумаете? — спросила я. — А то, может статься, у меня завалялось еще что-то очень важное!

— Не искушайте судьбу, Ханна, — сказал Грант, и на его лице появилась знакомая гримаска — губы поджал, расправил.

Что это? Неужели я начинаю к нему привыкать? Подмечаю его манеры. Такое смешное лицо делалось у него, когда он обдумывал, что сказать.

— Это швейцар. Он, кажется, слышал, как кто-то примерно в половине первого ночи поднимался по лестнице.

— И?..

— Значит, можно точнее определить время, когда наступила смерть.

Так, минуточку, повременим с сенсацией:

— Но кто именно — не видел?

— Он видел, как кто-то выскользнул через черный вход, только и всего. Описать не может. Со зрением плоховато.

Мгновение я пытливо смотрела на Гранта. Иногда это трудно ухватить. Полицейские очень похожи на политиков. Даже если говорят правду, умудряются при этом сохранять двусмысленное выражение.

— Ну а раньше? Он видел, чтобы кто-нибудь приходил?

— Нет. Правда, примерно в половине двенадцатого он выходил приготовить чай. И если Марчант сверху кнопкой открыл посетителю дверь, вполне мог не услыхать.

— М-да, — произнесла я в раздумье, — нечего сказать, свидетель что надо. Слепой и глухой. Какая жалость!

— Да уж. Впрочем, как знать, может, вы принесли мне что-то более стоящее?

Грант похлопал папкой по ладони. Глядите-ка! Ишь как заважничал, мерзавец!

— Спасибо за папку, Ханна, — сказал он, протягивая руку.

Я оставила ее висеть в воздухе на случай, если он не прочел моих мыслей.

Внизу у лестницы я прошла мимо Ролингса. Он был так доволен собой, что почти позабыл принять свирепый вид. Недобрый знак.

День из теплого превратился в жаркий — будет о чем поболтать погодным комментаторам. Снова скинув жакет, я зашагала к парковке. Возможно, я наивна, но вранье Гранта я не приняла близко к сердцу. Если Мейтер и в самом деле что-то видел, Грант вряд ли со мной поделится, пока они все не проверят. Правда, если положиться на Оливию, возможно, она сумеет раскопать адрес этого швейцара.

Я настолько терпеть не могу, когда разговаривают по мобильнику прямо на улице, что позвонила ей только из машины. Но из квартиры на Уигмор-стрит вещал автоответчик со старой просьбой оставлять сообщения им обоим. Я назвалась, подождала, но Оливия так трубки и не подняла.

Я прикрыла глаза. Опять напомнило о себе устойчивое недосыпание. Да уж: работа, как видно, досталась мне хлопотная. Три дня голодала в оздоровительном центре, три последующие ночи проторчала в казино, в концертном зале и в полицейском участке. Не удивительно, что все вижу как в тумане. Я отрыла из сумочки свой список подозреваемых, чтобы с его помощью снова расшевелить мозги. Раз нет факта взлома, значит, ищем того, кто достаточно хорошо знал Мориса Марчанта, чтобы тот его впустил. Если только у визитера или у визитерши не было своего ключа. Поскольку взгляды всех сходились на Оливии, я решила всерьез задуматься насчет нее. Тот факт, что она мне симпатична, роли не играет. Клиенты нередко оказываются убийцами, особенно привлекательные. Кажется, есть такое изречение — где красота, там погибель? А Марчант к этому времени уже стоил немало. Так что налицо явный мотив. С другой стороны, молодость за деньги не купишь. Этот брак с самого начала строился на том, что жене муж гораздо нужнее живой, чем мертвый. Мне вспомнилось лицо Олиеиив слезах. Трудно было сказать, кого ей жаль сильней — его или себя? Я решила отнестись к Оливии непредвзято — в отличие от полиции, которая, казалось, уже напрочь от такого подхода отказалась. Это подвигло меня искать альтернативу.

Увы, мне пришлось отмести мистера Рок-н-Ролла (даже мужчина таких выдающихся способностей, как Пит, не способен за одну ночь укокошить и публику, и хирурга). Вторым по значимости кандидатом был, пожалуй, папаша Рэнкин, глава упитанного семейства с групповых портретов. Но Майорка все-таки далековато, и потребуется время, чтобы узнать, там ли он теперь. С другой стороны, довольно определенно можно было сказать, что сеньора Гаварона прошлой ночью находилась в Милане. Так что оставались Белинда Бейлиол и Лола Марш. Но, насколько мне было известно, Лола в глаза не видала Мориса Марчанта, потому едва ли могла быть впущена к нему после приема, если только не договорилась о тайном свидании. Вместе с тем, Белинда, несмотря на свой строптивый характер, казалось бы, слишком умна, чтоб пойти на такое скверное дело в духе эдиповой мести. И все же, поскольку она обращалась с жалобой и поскольку я, как феминистка, должна придерживаться мнения, что женщина может быть не менее страшна, чем мужчина (вот тебе темка, Пит, для очередного хита), мне ничего не оставалось, как оставить ее имя в списке.

Электронные часы на приборном щитке показывали 4:80 после полудня. Я протерла глаза, присмотрелась. Стало 4:50. Ночной швейцар явно не единственный, у кого проблемы со зрением. Откинувшись на спинку сиденья, я уставилась на мир вокруг. В глазах было жарко и колко, все расплывалось.

Чтобы сделать последнюю попытку решить задачку до того, как ее решит полиция, я поехала домой через казино «Мажестик». Даже и в бодром состоянии в математике я не сильна. Администратор (к счастью, уже другой, не марионетка) любезно мне заметил, что раз срок моего членства пока не составил сорока восьми часов, карточка моя еще в силу не вошла, хотя если мне уж так не терпится, то, пожалуйста, можно явиться вечером, в 10:38. Стоило, конечно, поприпираться, но я рисковала заснуть на полуслове.

И тогда я сдалась и сказала ему правду. Ну, или почти. Сказала, что я близкая подружка Белинды Бейлиол и что мне надо срочно ее увидеть, чтобы передать ей сугубо личное известие. И когда администратор спросил, насколько это срочно, соврала, будто умер родственник. Тогда он куда-то позвонил, спросил, послушал ответ и положил трубку.

— Мне очень жаль. Белинда в данный момент не работает. Дежурный по этажу сказал, она взяла двухнедельный отпуск. Уехала вчера утром.

— Вот как! А он не знает, куда?

— В Мексику.

В Мексику. Я бы сказала, что это алиби. И, решив не размышлять о последствиях этой новости для моего списка, я поехала домой.

Меня ждало единственное сообщение — от Эми. У бабушки нет видео, и Эми заявила, что хочет домой, но мама велела остаться. Не могу ли я заехать к ним, взять видео и привезти к бабушке? Если бы я не была вымотана до такой степени, я бы поддалась искушению взглянуть, как там Колин справляется в одиночку. Вместо этого я хлопнула, не разбавляя, приличное количество водки из холодильника и улеглась в постель.

Я еще продержалась некоторое время и успела дозвониться через оператора до Майорки. Попала на какую-то виллу. Экономка, подошедшая к телефону, сказала на ломаном английском, что Рэнкина нет дома. Я оставила свой номер и попросила передать, чтоб он перезвонил.

Водка начала действовать. Я лежала и перебирала в уме знакомых мне женщин, которым в данный момент еще хуже, чем мне. С Оливии мои мысли переключились на Кейт. И она настолько завладела ими, что я уж было подумала поставить будильник на более раннее время, чтоб застукать Колина в его полуподвальном серале. Но, к счастью для него, водка сделала свое дело, и я уснула, даже не успев дотянуться до выключателя.

К несчастью для него, мне снились кошмары, и я рано проснулась.

Глава 16

Я лежу, свернувшись, в канаве знакомого по снам глухого деревенского проулка, чувствуя совсем близко его отдающее кислым дыхание. В данном случае я понимаю, что это сон, но не знаю, как из сна выйти. И когда он, как всегда, склоняется, чтобы меня ударить, я обнаруживаю, что у меня в руке большой кухонный нож. Он тянет меня к себе, и я каким-то замедленным движением поднимаю нож острием вверх и одним махом, оставляя жирный красный след, рассекаю ему плоть от виска к скуле и дальше до самого подбородка. Его рука поднимается ощупать рану, и тут, скорее в удивлении, чем в судороге боли, он пальцами хватается за край взрезанной кожи и начинает медленно отрывать ее от лица. Кожа, потрескивая и вспарываясь у рта, у носа, у глаз, сходит с черепа, как резиновая маска. Перед глазами ярко обнажается внутренняя мягкая ткань. Я зажмуриваюсь, начинаю кричать, конечно же беззвучно, и мой ужас эхом разносится по длинным коридорам этого сна, в то время как я отчаянно стараюсь проснуться. Очнулась я вся в поту, в тисках прилипшей к телу сорочки, пухового одеяла и духоты знойного уже спозаранку утра.

Некоторое время я лежала, щурясь от яркого света, ощущая в теле невыразимую свинцовую тяжесть, словно только что восстала из мертвых. Трусиха. Надо было не закрывать глаза, смотреть. Разглядеть, чье лицо там прячется внутри. Ведь, возможно, сам Всевышний подсказывал мне тайну преступления.

Я взглянула на часы у кровати. 6:10 утра. Салон в западной части города, где раньше работала Лола Марш, открывается только в половине десятого. Бедняга Колин.

На улице меня встретил подернутый дымкой рассвет. Если бы мир не был помойкой, наполненной вредителями, убийцами и неверными мужьями, я бы сказала, что день выдался прекрасный. Я не стала мелочиться и поджидать у его дома, отправилась прямо к ней. Конечно, можно было и просчитаться. Возможно, четверг не его день. Или же, искренне скучая в отсутствие жены, Колин решил бросить ту, другую, и спасти тем самым свой брак. С другой стороны, кот из дома — мыши в пляс… Впрочем, поглядим.

В 7:27 «ровер» Колина, вывернув из-за угла, двинулся по улице, выискивая парковку. Я нырнула под приборную доску, когда он проезжал мимо. Колин вышел, запер машину. Теперь он выглядел совсем иначе. Уже не в тренировочном костюме. Впрочем, зачем тот ему сегодня. Дома никого нет, дурачить некого. Я смотрела, как он сходит вниз по ступенькам и скрывается в доме. И засекла время, чтоб точно знать, когда вошел, когда вышел. Отработанные привычки устойчивы. Когда над лестницей бойко взлетела его плешивая макушка, оказалось, что он пробыл там ровно пятьдесят три с половиной минуты. Стоило за это деньги платить! Хотя у нее, надо думать, свой график, она их эшелонирует, как самолеты б аэропорту Хитроу. Чтобы не столкнулись на взлетно-посадочной полосе. Между тем мне в голову пришла идея. Нет, я не сошла с ума. Я решила твердо и бесповоротно. Объявлюсь и использую внезапную встречу как предлог для разговора. Но прежде пусть он у меня испугается.

Быстрыми шагами Колин направился к машине. Я стояла на тротуаре напротив и смотрела. Он меня не заметил. Слишком был занят своими мыслями, оживлял в памяти сладкие моменты. Сел в машину и только собрался повернуть ключ зажигания, как я легким пируэтом подскочила к правой передней дверце и игриво постучала в стекло.

Он вздрогнул, поднял глаза и в первый момент даже меня не узнал. А когда узнал, сделался серого цвета. Я смотрела, как краски исчезают с его лица — представьте, как человек краснеет, но только все в обратном порядке. Колин нажал кнопку, боковое стекло опустилось. Вот мы и вместе.

— Колин? — постаралась я произнести поласковей.

— Ханна? Э… э… э… что… что ты тут делаешь?

— Я при исполнении. Ну а ты?

— Я… я… был… э… я товарища навещал. Я… у нас была встреча, деловая… завтрак.

— Угу. Я понимаю, уйма работы, но это уже чересчур, — тараторила я, открывая дверь и проскальзывая на переднее сиденье. — Что, очередное слияние?

Физиономия Колина снова поменяла цвет, став из серой мертвенно-белой.

— Не возражаешь, я посижу с тобой пару минут?

— Э… Нет. А ты что тут так рано делаешь? — снова спросил он, видно взволновавшись настолько, что даже забыл, что уже задавал этот вопрос.

— Да вот наблюдение веду. Слежу за одним домом.

— За домом?

— Да. Для клиента, — сказала я, указав в противоположную сторону от той, откуда появился Колин.

— Для клиента? — И было видно, что ему до боли хочется задать мне вопрос. Я предоставила ему немножко попотеть. Но ожидаемого удовольствия мне это не принесло, и я не стала тянуть.

— Вообще-то я рада тебя видеть, Колин, — сказала я. — Все хотела поговорить с тобой о Кейт. Она, по-моему, была сама не своя, когда я заходила к вам на прошлой неделе. Я беспокоюсь, все ли у вас в порядке?

— Гм, ну да… Послушай, Ханна, я не могу сейчас разговаривать. Боюсь опоздать на работу. Мне надо ехать.

Не желает откровенничать — достойное решение.

— Что, очередная встреча?

— Да.

— Очередной приятель?

— Да… то есть нет. Нет. Обычная работа.

— Номер тридцать четыре?

— Что-что?

— Номер тридцать четыре. Ведь в этом доме у тебя была встреча?

— У меня? Да…

— Там у нее внизу гимнастический зал, наверное?

— Зал?

— Ну да, гимнастический зал. Ты ведь Кейт уверяешь, что там тренируешься. А сам трижды в неделю в десять минут восьмого подкатываешь прямо сюда.

— Черт побери! — Наконец-то до него дошло. И шибануло с такой силой, что я даже почти услыхала удар. — Черт побери, так ты следила за мной?

— Нет, — сказала я. — Не за тобой. Просто за номером тридцать четыре. За всеми мужчинами, которые туда входят и оттуда выходят. Тебе известно, что сегодня утром ты уже не первый?

Он смотрел на меня и, казалось, от страха уже утратил дар речи. Какое-то упоительное мгновение было очевидно, что он и в самом деле поверил, будто я здесь по службе, не по личному делу. Но вот заработал мыслительный аппарат. Как бы я к Колину ни относилась, все-таки идиотом я его не считаю.

— Господи, Ханна, это просто непостижимо! Ей-богу, просто непостижимо! Какого дьявола ты себе позволяешь? Какое ты имеешь право шпионить за мной?

— Какое право? Это, Колин, ты точно подметил! Давай, давай поговорим о правах. Ты хоть раз взглянул на нее? Ты что, не видишь, что с ней творится? Она совершенно очумела от забот. Орет на детей, исхудала, половина от нее, наверное, осталась. Она так жутко психует из-за тебя, из-за ваших раздоров, что чуть ли не свихнулась. А ты — за дверь, у тебя, видишь ли, «спортзал»!

— Господи, какая ты дура… Она знает, чем ты занимаешься? — Ага, ярость переходит в панику, я уже чувствую, как она бурлит, как переполняет его. — Кейт знает про… — Он осекся.

— Про что? Про номер тридцать четыре трижды в неделю? Нет, Колин, не переживай! Это я у вас такая подозрительная. Кейт не до того, она все старается подыскать тебе оправдание. То работы у тебя выше крыши. То дети отдалили вас друг от друга. И вообще, может быть, это все ее вина. Должна тебе сказать…

— Заткнись! Заткнись, тебе говорят!

Для мужчины с нулевой харизмой он умудрился сделать невозможное с голосом. Его резкий окрик вмазал меня в сиденье почище любого удара. Колина трясло от ярости.

— Теперь слушай меня. Мы с тобой никогда особо не жаловали друг друга. Но у нас обоих хватало здравого смысла не наступать друг другу на ноги. Ты в наших отношениях с Кейт ни черта не смыслишь. Слышишь ты? Ни черта! Думаешь, что да, на самом деле нет. Ты глупая, упертая баба, у тебя в жизни ни с кем не было настоящей близости, и потому ты никогда не сможешь понять, как это бывает у других. То, что я делаю здесь, касается меня, и только меня. И если ты хоть словом обмолвишься своей сестре, то я уж не сдержусь, я… я…

— Ну что «я», Колин? Что? Врежешь мне небольно? По праву добропорядочного супруга? Не смей мне угрожать! Я буду говорить своей сестре все, что мне заблагорассудится. Ты ее не стоишь. Никогда не стоил. Мне даже удивительно, что у тебя обнаружилось то, чем такие вещи делаются.

Он схватил меня за руку и с силой притянул к себе. На миг мне показалось, что сейчас он меня ударит. Что было бы замечательно, потому что тогда я дала бы ему сдачи. Но Колин отпихнул меня. Потянувшись к ручке за моей спиной, нажал ее, распахнул дверцу.

— Выметайся! — произнес он голосом, который явно дрожал. — Выметайся, или я сам тебя вышвырну.

Я взглянула на него. От гнева у него буквально скулы свело.

— Ладно, — сказала я спокойно. — Ухожу.

Мое выгружение из машины не было исполнено особого достоинства. Но я компенсировала это, удалившись гордой поступью. На тротуаре меня чуть не сбил с ног пролетевший мимо тип в костюме. Явно опаздывал. Время подпирало, или его распирало. Он скатился по ступенькам вниз к той самой квартирке в полуподвальном этаже. Тип, разумеется, уже был мне знаком, но Колин, вероятно, пересекся с ним впервые. Я обернулась посмотреть, заметил ли он. Но даже если и заметил, в эту сторону Колин уже не смотрел. За стеклом своей машины он сидел, опустив руки и голову на руль. Тело его вздрагивало. Надо же, мой зять рыдает!

Разговор неожиданно сильно на меня повлиял. Вернувшись к своей машине, я обнаружила, что и у меня дрожат руки. Вытащила из бардачка мобильник. Уже набрала мамин номер, но, не дождавшись гудка, нажала кнопку. Черт! Гадко звонить, и гадко не звонить.

По дороге в Западный Лондон меня изводил зной и пробки. Разговор не давал покоя; ярость Колина, точно пила, вгрызалась мне в мысли. Тронуться можно! Ну а чего я ждала? За все восемь лет их супружества, кажется, ни один наш разговор с Колииом не обходился без споров. Если не о делах, то о политике. Если не о политике, то о жизни. Что за хреновину он плел насчет того, что у меня ни с кем не было настоящей близости… Если имел в виду себя, то слава богу. Но, негодуя, а я все-таки чувствовала себя оплеванной. Глупо было бы этого не признать. Ладно, теперь уже слишком поздно. Со злостью всегда так. Она помогает нарушать правила. А иногда это делать необходимо. Интересно, как он поступит? Ему придется все ей рассказать. Скорее всего, не захочет рисковать, ждать, пока я расскажу. Пусть по крайней мере все раскроется. Хуже, чем есть, уже быть не может.

Центр красоты на Чизуик-Хай-роуд был одним из миллиона ему подобных. На голубом дымчатом стекле витрины аэрозольной краской была намалевана девица с непомерно длинными ногами, подвешенная в пространстве. Я так обрадовалась возможности переключиться на другую тему, что почти обрадовалась при виде длинноногой.

Внутри меня встретила уже привычная обстановка: множество молоденьких существ в белых халатиках, ловко манипулирующих своими колдовскими кремами и зверскими скрабами. В таком заведении визитка частного детектива наверняка вызовет порядочный переполох. Одновременно она убережет меня от поползновений персонала заняться моей внешностью. Я выложила визитку перед регистраторшей. Она, как ожидалось, пришла в смятение. Директриса обозревала кабинеты парафиновых процедур, но регистраторша в минуту ее для меня отыскала.

Директрисой оказалась высокая блондинка с избыточным макияжем. Ничего нового. Глаза бы мои на нее не глядели. Я прошла вслед за ней в ее кабинет, одну из десятка кабинок в глубине смахивавшего на кроличий загон коридорчика, куда не проникал естественный свет. Восхитительная мысль! При правильном искусственном освещении лица кажутся моложе. Мне вдруг пришло в голову, что я еще никогда не видела Оливию при дневном свете — в тот дождливый день лицо у нее было полускрыто капюшоном и поднятым воротником плаща. Может, на солнце она вся сморщится. И опять передо мной возник образ мартышки. Я тряхнула головой, чтоб избавиться от наваждения.

— Боюсь, в документах наших сотрудниц…

Та-та-та… Она сносно справлялась с ролью управительницы салона красоты, но я все это уже видала и стала терять терпение. Боюсь, встреча с Колином основательно расшатала мне нервы.

— Послушайте, — сказала я, — хватит морочить мне голову. У вас нет выбора. Если не скажете мне, так или иначе придется в ближайшие сутки рассказать полиции. Почему бы не смириться с неизбежностью? Единственное, что меня интересует, это как Лола Марш объяснила причину своего ухода от вас три месяца назад, и еще — есть ли в ее бумагах хоть какие-то сведения, которые помогут мне ее отыскать.

Мгновение директриса смотрела на меня, потом сказала:

— Я не имею представления, о ком вы говорите.

— Так, начнем с начала, — сказала я, уже едва сдерживаясь. — Маленького роста, толстенькая, молчунья. Проработала у вас с июня прошлого года по конец января. И вы дали ей блистательную рекомендацию, благодаря которой она получила место в «Замке Дин» в Беркшире. Припоминаете теперь?

— Как, вы сказали, ее зовут?

— Лола Марш! — повторила я отчетливо, как героиня «Моей прекрасной леди» на уроке дикции.

— Мне очень жаль. Я здесь уже больше года, и за это время в нашем салоне не было сотрудницы с подобным именем.

— Но рекомендация написана на вашем бланке. Там была подпись!

— В таком случае та, кого вы ищете, могла выкрасть бланк и подделать подпись, — сказала директриса не без некоторого злорадства. — А теперь прошу меня извинить, у меня сегодня много работы.

В машине я смаковала полученное известие, Итак, Лола Марш не только вредительница, но еще лгунья и мошенница. Крупные преступления могут произрасти из мелких грехов. Но какова причина? То, что внешне она отнюдь не Оливия Марчант, едва ли может служить поводом для того, чтоб прикончить ее мужа. Я уж было пустилась в дальнейшие рассуждения, как вдруг пикнул мобильник. Слышимость была плохая, но я не поняла, почему: то ли батарейка садилась, то ли голос у нее дрожал. Впрочем, у меня уже в привычку вошло слышать срывающийся голос Кэрол. Она говорила шепотом, как будто боясь, что ее подслушивают. Оказалось, что час назад в «Замок Дин» нагрянули полицейские. Попросили осмотреть автомобиль Оливии и взять кое-что из ее вещей. В тот момент Оливия находилась в замке, они вместе с Кэрол приехали вчера поздно вечером. Она ответила полицейским отказом, и тогда те пригрозили, что в любое время могут вернуться с ордером на обыск.

— Кто «они», Кэрол? — спросила я, разворачиваясь в переулке, чтоб вырулить в нужном направлении на трассу.

— Те же, что допрашивали вчера. Инспектор Ролингс и тот, что помоложе…

— Грант.

— Да-да, Грант.

— Они сказали, что именно ищут?

— Нет. Сказали, так нужно, и все. Когда я с ними вчера разговаривала… — Тут в трубке снова пошел треск.

— Хорошо, через час буду у вас. Тогда и поговорим. Можете позвать к телефону Оливию?

— Не могу. Она с полицейскими. Она не знает, что я вам звоню. Прошу вас, приезжайте поскорей! Мне кажется, они думают…

Для экономии батарейки я вырубила телефон. Ай-яй-яй, Ханна, когда ты поумнеешь! Некоторые аппараты сродни людям. Не будешь кормить — не будут работать. Во всяком случае, я уже и без нее знала, что они думают. Догадалась.

То, что полицейские так скоро возвратились в замок, означало, что сегодня им известно больше, чем было известно вчера. И настроены они вполне серьезно. Может, медицинская экспертиза подкинула что-то пикантное. Или у швейцара вместе с памятью прорезалось и зрение и он указал пальцем на красавицу с высокими скулами.

Внезапно накатившее лето даже Беркшир приукрасило, одев зеленью. Его британское однообразие было взорвано моим безжалостным воображением. Мысленно вставив в руку Оливии Марчант скальпель, я воображала, как она вонзает его сзади мужу в спину. Потом я представила, как она, усевшись верхом на бездыханное тело, выкалывает ему глаза. Первую картинку представить было легко, страсть и кровь нам прекрасно знакомы по множеству дрянных фильмов. Вторая далась с известным трудом, и было непонятно, оттого ли, что Оливия этого не совершала, или оттого, что я никогда не видела, как это происходит на самом деле.

Я проиграла тот же сценарий с Лолой Марш, орудующей скальпелем. С тем же эффектом. И решила на этом остановиться, пока не выведаю что-либо еще.

«Замок Дин» на солнце смотрелся великолепно. А что, от массажа я бы не отказалась! Я припарковалась на стоянке для сотрудников рядом с машинами Гранта и Ролингса. Слава богу, у них хватило ума не впереться на стоянку для клиенток! Я вошла в здание через черный вход. Кэрол сидела в регистратуре. Выглядела она чудовищно, впрочем, если шефиню подозревают в убийстве, как тут не спасть с лица, если задуматься о безрадужных карьерных перпективах. Она повела меня в знакомый кабинет с табличкой «Не входить». Когда я была здесь в последний раз, Морис Марчант еще делал женщин красивыми, а себя богатым. Как много воды утекло всего за одну неделю!

По дороге мы обменялись несколькими фразами.

— С тех пор как вы звонили, ничего нового не произошло?

— Тут, э… этот, помоложе… Грант приходил, задавал вопросы. Спрашивал, не помню ли, в чем была миссис Марчант, когда она приехала из Лондона.

— И вы вспомнили?

— Да. Сказала, она была в брюках-юбке от «Николь Фархи» и в черном жилете от «Джозефа».

М-да, у Гранта, наверно, пятки загорелись в его носочках из супермакета. Но подтвердил ли этот ответ его подозрения, я понятия не имела.

— А потом спросил, не было ли на ней длинного черного плаща и шляпы. И я сказала, что были. Утром, когда она уезжала в Лондон, моросил дождь, вот она и надела.

Ну, как же, черный плащ. Вещица весьма заметная. Такую, увидев, не позабыть. Ни Кэрол, ни мне. И, судя по всему, еще кому-то.

— Правильно ли я поступила? Надо было говорить?

— Если так оно и было, то несомненно.

— Мне показалось, это для него важно, — сказала Кэрол, но при этом вид у нее был, пожалуй, как никогда пристыженный.

— Что ж. Видно, так и есть.

— Я могу ей чем-то помочь? — с надеждой спросила Кэрол.

— По-моему, это зависит от того, что она совершила.

И тут впервые за все время у Кэрол Уэверли не нашлось что мне сказать.

Они спускались по черной лестнице прямо навстречу мне. Эдакий отряд по задержанию нарушителей порядка: Оливия, женщина в полицейской форме, за ними шериф и его помощник. Она как-то вся постарела, я даже ее не узнала. А может, это дневной свет. Впервые эта женщина не выбирала себе освещения.

— Ханна? — проговорила она в изумлении.

— Здравствуйте, Оливия: — бодро сказала я. — Все пыталась вам дозвониться. Необходимо поговорить. Мы можем уединиться на минутку?

Я адресовала свой вопрос женщине-полицейскому, и та явно не знала, как ей поступить.

— Отойдите, мисс Вульф! Будьте любезны! Ролингс на пике вежливости. Неудивительно, что женщинам в вооруженных силах приходится довольно круто. Мужчины им слова вставить не дают.

Проигнорировав Ролингса, я кивнула Гранту:

— Спасибо за звонок. Я постаралась приехать как можно скорее.

В такие критические минуты надо цепляться за любую возможность повеселиться. Я и повеселилась, глядя на выражение лица Ролингса, повернувшегося к Гранту. Грант тотчас замотал головой в ответ мне и Ролингсу:

— Ханна, тут и без вас проблем хватает, не усугубляйте ситуацию!

— Хватает проблем? Вы ведь не арестантку ведете?

— Нет. Миссис Марчант помогает нам проводить дознание.

— Отлично! В таком случае я должна переброситься с ней парой слов. Она моя клиентка.

— Бывшая, — заметил Ролингс.

— Неправда! — отважно бросила я. — Я по-прежнему работаю на нее. И мне необходимо с ней переговорить.

— Слушай, девуля…

— Нет, дедуля, это вы послушайте! Мне надо побеседовать со своей клиенткой Оливией Марчант. Она не находится под арестом и может разговаривать, с кем ей заблагорассудится. Вы не имеете права ее изолировать и прекрасно это знаете.

Ролингс открыл было рот, чтоб выдать залп, но Грант предупредил извержение:

— Констебль, проводите миссис Марчант в кабинет. Мисс Вульф, попрошу на пару слов.

Оборачиваясь назад, я понимаю, что, возможно, то был знаменательный шаг в его карьере. Один из тех голливудских моментов, когда мужчина совершает настоящий мужской поступок и все вокруг понимают, что он — таки да! — настоящий мужчина и вовсе не младший сотрудник. Оливия с женщиной-полицейским удалились вниз по лестнице. Грант повернулся к Ролингсу.

— Пять минут, сэр, — сказал он. — Я все улажу. Ролингс пыхнул, фыркнул:

— Ну-ну, Майк! Валяй. Кончать надо, мать твою, эту самодеятельность! — Он потопал прочь, явно облегчив душу ругательством.

Что ж, вы так, и я так!..

— Ханна…

— Ну ты и свинья! Я тебе выдаю подчистую всю информацию, избавляю от ишачьих трудов и получаю пинок под зад.

— Ханна, строго говоря, я не обязан тебе ничего сообщать.

— Тогда какого хрена обещал?

— Послушай…

— Хуже того, зачем ты мне врал?

— Я не врал.

— Ищем, значит, черный плащ со шляпой, так? Что произошло? Устроили швейцару гипноз или в последнюю минуту какой-то другой таинственный свидетель объявился?

Грант вздохнул:

— Когда мы с ним беседовали вчера, он не был уверен. Сегодня он уверен.

— Черт побери! Плащ хоть обнаружили?

— Нет. А ты откуда знаешь?

— Уж не от тебя, конечно, — огрызнулась я. — Что насчет него сказала Оливия?

— Не может найти. Говорит, наверно, оставила в офисе у Марчанта во вторник днем.

— Кэрол Уэверли может подтвердить. Она видела, как Оливия возвратилась без плаща.

— Это всего лишь значит, что плащ в тот момент не был на ней. Но он был на ком-то примерно в половине первого ночи. Швейцар готов присягнуть, что видел, как некто в этом плаще выходил из здания.

— Да, но свидетелю с таким плохим зрением суд вряд ли поверит, не так ли? — кротко вставила я.

Грант сконфуженно развел руками:

— Зрение у него отличное.

— Неужели? Поразительно! И все же, по-моему, тебе и самому ясно, что это абсолютно ничего не доказывает. Убийца мог подобрать этот плащ где-нибудь в приемной и накинуть на плечи, просто чтобы выскользнуть из здания. И это можно было бы считать элементарным объяснением того, почему в данный момент плаща у Оливии нет.

— Возможно. Но у нее еще проблема с алиби.

— В каком смысле?

— В таком, что она не может доказать, что находилась в «Замке Дин» в ту ночь.

— Что за чушь! Кэрол Уэверли и половина обслуживающего персонала видели, как она возвратилась.

— Не исключено, что она выехала снова.

— Угу, не исключено, что инспектор Ролингс — скрытый буддист. Где доказательства?

— Был телефонный звонок, на который Оливия не ответила.

— Что за звонок?

Грант растерянно молчал. Было ясно: он-то думал, я знаю.

— Что за звонок? — повторила я снова.

— Около одиннадцати был звонок от Мориса Марчанта. Я думал, Кэрол Уэверли тебе сказала. Она засиделась в кабинете за работой, как вдруг зазвонил телефон. Звонил Марчант; сказал, что пытается дозвониться жене, но та не берет трубку прямого телефона, и он спрашивал, исправен ли телефон. Тогда Кэрол сама подключила его через центральную связь. Оливия к телефону не подошла.

Бедняга Кэрол. Куда ни ступит, везде наследит. Со стороны может показаться, что она намеренно подставляет свою патронессу. Я отсортировала это соображение в разряд «обдумать позже».

— Может, Оливия спала.

— А может, и отсутствовала.

— Вы проверили линию?

— В полном порядке.

— Так, может, она была в ванной? Или просто ни с кем не желала разговаривать. Ты такое учел?

— Да будет тебе, Ханна, нам прекрасно известно, что она с ним не на шутку поругалась из-за какой-то женщины.

— Ну и дубина же ты, — сердито сказала я. — Это я та самая женщина. Он засек меня, когда я явилась к нему днем на прием. Догадался, что я что-то вынюхиваю. Когда Оливия позже пришла, он обвинил ее в том, что она ставит под удар их дело, нанимая частного детектива для проверки бывших клиенток.

Некоторое время Грант смотрел на меня в замешательстве, потом довольно-таки гнусно расхохотался:

— Ну и ну! Да, голыми руками тебя не возьмешь. А как орала — я, мол, вам выложила все, а вы меня так бортонули!

— Прости, — сказала я. — Выпало из головы.

Наконец-то и я преподнесла ему сюрприз. Видно было, как он прикидывает в уме, сравнивает с показаниями регистраторши, проверяет — совпадает, не совпадает. Да уж, ему было чем заполнить образовавшуюся паузу.

— Откуда ты знаешь, что они говорили о тебе?

— Оливия сказала. И потом, — поспешила вставить я, не давая Гранту перебить себя, — все сходится. Я еще тогда поняла, что он отнесся ко мне с некоторым подозрением. Даже спросил, знаю ли я Оливию, хотел проверить, как отреагирую. К тому же, ведь вы пока не обнаружили кандидатку в его любовницы, верно? — Он пожал плечами. — Да будет тебе, Майкл! Уже наверняка кто-то перелопатил список пассажиров рейса на Амстердам на предмет подходящих лиц женского пола.

Грант улыбнулся краешком губ:

— И да, и нет. Насколько нам известно, он собирался лететь один.

— Ах, так!

— Но все-таки, почему Оливия не рассказала нам про скандал?

— Не знаю, возможно, твой дубина Ролингс не удосужился вежливо ее попросить. Кстати, ведь Марчанту кто-то угрожал.

— Это Оливия так говорит.

— Неужто ты считаешь, что она сама пыталась скомпрометировать собственный оздоровительный центр и сама посылала анонимные записки собственному мужу?

Грант повел плечами:

— А почему бы и нет? Прецеденты известны.

— Вот, значит, какой ваш рабочий метод? Ищете похожее преступление и действуете под копирку? Как это называется? Новый способ экономии затрат?

— Ханна…

— Надеюсь, почерк вы проанализировали?

— Почерк не один. Но этим продолжают заниматься.

— Как насчет медицинской экспертизы?

— Скажем, отпечатки пальцев Оливии Марчант встречаются повсюду в консультации, но, — и Грант продолжал, не дав мне вставить слово, — это ничего не значит. Мы взяли пробы из ее квартиры и хотим осмотреть автомобиль. Если есть что-нибудь, скоро об этом узнаем.

Под «что-нибудь» подразумевались кровь на мебельной обивке и фрагменты его глаз у нее на одежде. И тогда — пока, Ханна; привет, адвокаты. Он прав. Скоро полицейские всё узнают. И не было никакой гарантии, что они поставят меня в известность. Надо сказать, все оборачивается не лучшим образом для Оливии Марчант. А она ведет себя крайне беспомощно.

— Никак не могу взять в толк, почему она совсем не защищается. Как она держится на этих допросах?

Грант сделал неопределенный жест:

— Никак особенно. Сидит и смотрит в одну точку. Очень спокойно, очень отстраненно. Странно.

— Ей нужен врач.

— Уже был. Определил легкий шок, но не нашел ничего серьезного, что может помешать ей отвечать на вопросы. Послушай, Ханна, никто не собирается все на нее валить. Просто улики против нее возникают сами собой, а она и пальцем не пошевельнет, чтоб хоть что-нибудь отрицать.

— Так дай мне с ней поговорить. Может, я пойму, в чем дело? Может, в конце концов, с моей помощью быстрее закроете дело?

Грант щелкнул языком:

— Ролингс снова выпихнет меня в службу дорожного движения.

— Вот-вот, — сказала я. — Гляжу, запугал он тебя ну прямо до смерти. Дай мне хоть минутку с ней пообщаться. А то, гляди, возьмешь грех на душу, затравишь невинную женщину.

Глава 17

Я добилась своего. Привела Оливию в кабинет к Кэрол, где пять ночей тому назад мы с ней сидели и где она в вечернем освещении казалась такой прекрасной, такой уверенной в себе и в своем деле. Теперь, при свете дня, иллюзия подрассеялась. Лицо ее по-прежнему впечатляло, хотя вокруг глаз обозначились крошечные растяжки. Но с шеей солнечный свет обошелся более жестоко: стали заметны возрастные круги и легкая гофрированность сохнущей и начинающей провисать кожи. Контраст был разительный и печальный. Если бы лицо Оливии не казалось таким моложавым, этого можно было бы и не заметить, просто — красиво стареющая привлекательная женщина. Наверно, шею труднее уберечь от увядания. Или возможности Марчанта были, в конце концов, не безграничны. Только тут я вспомнила, что во время наших предыдущих встреч шею Оливии неизменно прикрывал либо шарф, либо стоячий ворот свитера. Теперь, казалось, ее это мало заботило. Ах, Оливия! Как же теперь тебе без него? Кто будет разглаживать возрастные морщинки и подтягивать подбородок? Но не этим сейчас были заняты ее мысли.

— Они считают, что я его убила, — проговорила она наконец.

— Да, это так. Но ведь вы сами не удосужились их в этом разубедить. — Она развела руками. — Почему вы не подошли к телефону во вторник ночью? — резко спросила я.

Она вздохнула:

— Потому что приняла снотворное. Я устала и была расстроена, не хотела ни с кем общаться.

— Так почему же им вы это не сказали?

— Я сказала, что спала. Остальное их не интересовало.

— Ну а та ваша ссора, которую регистраторша слышала днем в приемной? Почему вы не сказали полицейским, что это из-за меня? Вы им ничего не рассказываете, вот они и сочиняют.

— Они и не хотят ничего знать. Им нужно, чтоб я быстро и четко отвечала на вопросы.

— Господи, Оливия, да что это с вами?

Она посмотрела на меня слегка озадаченно:

— Вам-то что за забота? По-моему, вы потеряли к этому интерес. Сами сказали — «теперь пусть разбирается полиция». — Она легонько повела подбородком. — Что, решили, в конце концов, снова работать на меня?

— Только если вы его не убивали, — сказала я, чтоб посмотреть, как она отреагирует.

Оливия горько усмехнулась:

— Ясно. Значит, и вы так решили.

— Ничего я не решила, Оливия! Впрочем, трудно поверить, чтобы такая умная женщина, как вы, будь она невиновна, настолько глупо себя вела.

Как я и ожидала, мои слова ее задели. Оливия подняла глаза:

— Вы не поймете, если все рассказать!

— Почему бы не попытаться?

Мгновение она смотрела на меня. Я уже видела у нее подобный взгляд, и в этом же самом кабинете: она смотрела так на Лолу Марш, пристально, выжидающе, пытаясь определить причину злого умысла. Помолчав, она сказала:

— Вы хотите узнать, не убивала ли я своего мужа? Тогда я расскажу вам немного про нас с Морисом. Мне было двадцать девять, когда я с ним познакомилась, и я считала себя уродкой. Моя мать любила говорить — как это? — надо мной… «природа посмеялась», потому что я унаследовала фигуру от нее, а внешность от отца. Отца я помню плохо, он погиб в автокатастрофе, когда мне было девять лет, но мне уродом он вовсе не казался. Хотя в отношении меня мать была права. Знаете, кого я напоминала? Представительницу последнего поколения выродившейся Габсбургской династии. В галерее, где я служила, был у нас портрет одной испанской герцогини. Я даже взглянуть на него боялась. Чудилось, на себя в зеркало смотрю. И вот я встретила Мориса. Он только начал заниматься восстановительной хирургией. И его сразу заинтересовала моя внешность. У нас в галерее была выставка, я работала допоздна. Он подошел и заговорил со мной. Сказал, что все время наблюдал за мной издали; спросил, знаю ли я, что у меня изумительные глаза. Я подумала, он надо мной смеется. Но он говорил вполне серьезно. Потом рассказал, чем занимается, уверял, что может сделать так, чтоб мои глаза заиграли на лице, что ему это ничего не стоит. Именно так он сказал. Я хорошо это помню. Я так смутилась, что даже резко его оборвала. Он и бровью не повел. Уже завелся. Ему не терпелось поэкспериментировать. Был настолько уверен в успехе, что даже предложил сделать операцию бесплатно, никаких «но» для него не существовало. На следующий день явился снова, пригласил меня на ужин, снова задал тот же вопрос. Через три недели он сделал мне первую операцию на нижней части лица. Всего было сделано четыре. Поначалу я особых изменений не замечала. Как вдруг в одно прекрасное утро просыпаюсь, синяков как не бывало и ни следа прежнего габсбургского уродства. Он оказался прав, ему удалось выявить во мне красавицу. Месяца через два моя мать умерла, и я стала обладательницей отцовского наследства. Весьма немалого. Мы вложили этот капитал в свое дело. Так возникла его первая клиника и небольшой фитнес-клуб в центре города, еще до того, как все это вошло в моду. Вот как у нас с Морисом все началось. Не скажу, чтоб слишком традиционно для любовного романа. Но иного опыта у меня нет. И с тех пор все так и шло. В духе партнерства. Я заботилась о нем и о нашем бизнесе, он заботился обо мне. Поддерживал внешний вид, уберегая меня от возврата к габсбургскому прошлому. Возможно, мы не только любили, но и нуждались друг в друге, не знаю. Но как бы то ни было, это продолжалось. И каждый получал то, что хотел. — Оливия вскинула голову. — Даже теперь, когда я смотрю на себя в зеркало, я вижу при этом его. Убить его означало бы для меня убить себя.

Житейские истории. В нашем деле столько их приходится выслушивать. Эта тянула на Пигмалиона с примесью Фауста. Но даже фантасмагория может оказаться правдой. Как бы то ни было, мне не показалось, что Оливия все это придумала. В сравнении с ее рассказом история моих амуров выглядела весьма жалко — отдельные эпизоды страсти или одержимости чередовались у меня с долгими периодами разочарования и скуки. Зато выхожу я из своих романов эмоционально целехонькой. И не только эмоционально. Возможно, это потому, что ни один мужчина не нашел ко мне такого глубинного подхода.

Мне вдруг стало любопытно: почему у них не было детей? Прожили вместе двадцать лет, достаточный срок, чтоб задуматься на эту тему. Может, не подпорченная беременностью фигура всегда была для них гораздо важнее, чем любовь и радость, которую приносят дети? Я смотрела на Оливию. Уголок левого глаза у нее подергивался — непроизвольно, как будто стяжки скрытой конструкции начали сдавать. Внезапно передо мной возник образ подвесного моста, тугого и величественного, который держится над пропастью всего на двух блестящих стальных цепях. Что, если цепи лопнут? Страшно подумать.

— Так вы продолжаете работать на меня или мне ждать, чтоб криминалисты подтвердили мою невиновность? — спросила она.

— Не исключено, что криминалисты окажутся вам полезней, — заметила я. — Я пока не слишком продвинулась.

Мгновение она молча смотрела на меня, потом сказала тихо:

— Возможно, потому, что вы не так много знаете. Боюсь, я не все вам еще рассказала. Сначала думала, что это не так уж важно, но сейчас… пожалуй…

Все клиенты на одно лицо. Всегда что-нибудь важное да припрячут на дне чемоданчика. Они платят и потому считают, что это дает им полное право говорить не все. Честное слово, чтобы нашу работу делать как следует, необходимо научиться читать чужие мысли. Я изучала выражение ее лица. Секс. Непременно что-то из этой области.

— Я вас слушаю.

— Примерно полгода назад, после того как мы приобрели «Замок Дин» и мне приходилось постоянно находиться там, чтоб запустить дело, Морис приехал и сказал, что у него роман с одной из пациенток.

Так. В самую точку! Оливия криво усмехнулась:

— Разумеется, я уже догадывалась. Видите ли, хирург-косметолог может стать чуть ли не всем в жизни женщины — я знаю это по себе. И раньше случалось, что пациентки оказывались с ним в постели. Но он всегда был предельно осмотрителен, никогда ничего серьезного. Таков отчасти был между нами уговор. Но теперь все оказалось иначе. Он сказал, что начиналось как обычно, но она слишком сильно им увлеклась и теперь грозит объявить об их романе во всеуслышание, если он не решит оставить меня и жить с ней. Морис сказал, что боится ее бросить. Что хотел бы покончить с этим, но не знает, как это сделать. Надо заметить, это очень в его стиле. Сначала увлечется творением рук своих, а потом ждет, чтоб я его вызволяла. Но на этот раз я отказалась. Наверное, разозлилась, что он до этого довел. Ну и заявила ему, что это его проблема. Если хочет со мной расстаться, не буду препятствовать и не собираюсь унижаться до объяснений с какой-то безумной девицей, не придумавшей ничего лучше, как гнусно его шантажировать.

— И что он?

— Ничего. Но через неделю явился снова и сказал, что все кончено. Больше ни слова, а я не допытывалась. Даже подарок мне преподнес. Повез отдохнуть на Багамы. Там он предложил мне оставить работу в оздоровительном центре, вернуться в Лондон, чтоб жить с ним постоянно. Удерживать от соблазнов, надо полагать. В конце концов мы пошли на компромисс, Я наняла Кэрол, чтоб та руководила фирмой и чтоб нам с Морисом чаще бывать вместе в Лондоне.

— Не в тот ли момент он вам сделал последнюю подтяжку? — вставила я, сама изумившись своей бесцеремонности, но мне до крайности нужна была ее реакция.

И снова меня поразило, что Оливия ничуть не обиделась.

— Что вы хотите знать, Ханна? Был ли для нас скальпель заменой секса?

Именно это.

— Отвечаю — «нет». — Она помолчала, едва заметно улыбнувшись. — Хотя временами он становился средством выражения нашей друг к другу привязанности. Не знаю, понятно ли вам это?

Я слегка повела плечом. Не вполне. Но если я снова начну зацикливаться на идеологии, Оливия, пожалуй, окажется без частного детектива. А он ей в данный момент крайне необходим.

— Ну а как та женщина? — спросила я несколько погодя.

— Она полностью исчезла из нашей жизни. Морис никогда не называл ее имени, а я не спрашивала. Несколько месяцев все было прекрасно.

— Пока не стали приходить письма, — сказала я тихо.

— Да. — Оливия помолчала. — Пока не стали приходить письма.

— И именно поэтому вы решили их ему не показывать?

— Нет. Я не связала их с той шантажисткой. Во всяком случае, сначала. Думала, все в прошлом. Он никогда о ней не вспоминал. Нет, я в самом деле не показывала ему письма потому, что не хотела его тревожить.

— Оливия, — сказала я твердо. — Либо вы мне говорите правду, либо я немедленно ухожу.

Она серьезно на меня посмотрела, прикрыла глаза:

— Клянусь, я не знала, что письма от нее. Откуда мне было знать? Хотя, вероятно, я не показывала ему письма, потому что не хотелось рисковать. Тот, кто их писал, явно дошел до последней точки. Она это была или не она, мне не хотелось, чтоб он чувствовал себя виноватым.

— Ну а как насчет меня? Мне-то вы почему ничего не сказали?

— Потому что к вам это не имело ни малейшего отношения, — резко оборвала она меня. — Потому что все, что происходило между мной и Морисом раньше, я считала сугубо личным и потому для других несущественным, — продолжала она с ожесточением.

Раз ей так важно было считать именно так, я не стала возражать. Во всяком случае, вслух. Оливия качнула головой:

— Во всяком случае, из оброненных им в минуту откровенности слов я поняла, что их связь началась с того момента, когда она явилась к нему после операции с какими-то претензиями. Я решила, если вы мастер своего дела, то сможете найти ее по имеющимся данным. А если это не она, а какой-то психопат, то все равно его надо искать среди недовольных пациентов.

Может быть, так, а может, и нет. Я дала Оливии возможность слегка переварить сказанное.

— Итак? — спросила я, выдержав паузу. — Это все? — Потому что я, естественно, считала, что не все.

— Вот еще что. Тогда днем, когда мы повздорили из-за вашего прихода в клинику…

— Вы показали ему копию письма?

Она кивнула, естественно потрясенная моим дедуктивным мышлением. Я решила не разочаровывать ее, не признаваться, что никакой хитрости тут нет.

— Он впал в страшную ярость, решив, что я подослала вас за ним следить, и мне ничего не оставалось, как все ему рассказать.

— И он узнал почерк?

— Да. Я мгновенно поняла это по выражению его лица. Он только сказал, что если все откроется, то конец нашему бизнесу, и что я совершила глупость, наняв вас. Велел мне немедленно отказаться от ваших услуг и сказал, что сам все уладит. Убеждал, что ко мне это не имеет ни малейшего отношения и что я не должна тревожиться. Что он разберется без меня… — Она помедлила. — Я начала было говорить вам в то утро, после того, как… но вы не захотели выслушать. Сказали, что не можете больше на меня работать, что пусть теперь этим занимается полиция. А полиция уже пыталась привесить мне мотив. Если бы я рассказала им про эту интрижку, они бы непременно все повернули против меня. Доля истины в этом есть. Хотя…

— Но, не рассказав им ничего, вы этим самым не убедили их в своей невиновности.

Оливия покачала головой, и я увидела, как по ее жухнущей шее прокатилась судорога, она пыталась сдержать слезы. Они внезапно откуда-то накатили, удивив ее не меньше, чем меня. Она опустила глаза, и я подождала, пока она снова возьмет себя в руки. Наконец Оливия заговорила, но так тихо, что мне пришлось напрячься, чтоб уловить ее слова:

— Может, они и правы. Может, это я убила его. Потому что показала ему это письмо. Может, если б он его не увидел, с ним бы ничего… он был бы жив и здоров.

— Может быть, — произнесла я намеренно сухо. — Но его нет, а вы живы. И, на мой взгляд, вы не из тех женщин, которые способны без боя сдать то, чего достигли.

Она взглянула на меня, и мне показалось, что я уловила прежний блеск в ее глазах.

— Так или иначе, если вы ничего им не расскажете, расскажу я. Не то я рискую быть заподозренной в укрывательстве. А этого допустить я никак не могу.

Оливия хотела было что-то возразить, но раздумала.

— Хорошо, — сказала она. — Я им все расскажу.

— Чудесно. — Я поднялась и направилась к двери. — Последний вопрос, Оливия. И настоятельно советую сказать мне правду. Вы имеете представление, кто это женщина?

Она взглянула на меня. Морис был прав — глаза ее были прекрасны. В таких можно утонуть. Она покачала головой:

— Я понимаю, что это абсурд, но я постоянно вижу перед собой Лолу Марш. Когда она пришла ко мне в тот день и сказала, что хочет работать у Мориса, мне стало ясно, что она уже знает и о нем, и о том, чем он занимается.

— Но ведь его пациенткой она не была?

— Не была. И я даже сверила почерк в ту ночь, когда вы были здесь. Почерк не тот. Хотя у меня не выходит из головы ее вызывающий вид. Эта с трудом сдерживаемая ярость. Возможно, вы были правы. Возможно, мне не стоило в ту ночь ее так просто отпускать.

— Почему же отпустили? — спросила я, хотя уже знала ответ.

— Потому что, по правде говоря, невероятно, чтобы это была Лола. — Оливия рассмеялась. — Вспомните, маленькая, кургузая троллиха! Совсем не в его стиле. Нет уж, поверьте мне, если Морис мог мне изменить, то только с красавицей.

Глава 18

Разумеется, у выхода меня поджидал Грант. Очевидно, позволив мне так долго беседовать с Оливией, он ставил себя под удар, и ему не терпелось узнать, достойное ли он получит вознаграждение. Ну я и сказала ему, что Оливия сделала признание, затем, сосчитав в уме до пяти, добавила, что совсем не то, которого он так ждет.

Грант настолько спешил продолжить допрос, что далее не удосужился убедиться, что я покинула здание. Мы и остротами не перекинулись. Но меня это совсем не огорчило. Я всегда теряю интерес, едва сюжет набирает скорость. Должно быть, не туда расходуется адреналин.

Я даже не дрогнула, когда на стоянке столкнулась с Мартой, уже приодевшейся к рабочей смене: белые башмачки, белые носочки, белый халатик. Чистота и непорочность. Чего не скажешь об улыбке.

— Скажите-ка, частный детектив! Зачастили к нам. Как поживаете?

— Неплохо, — сказала я.

— Оказывается, я промахнулась, не ту назвала. Мне очень жаль.

Я повела плечами:

— Ошибиться было легко. Комната все-таки та.

— Теперь как будто это не так актуально, правда?

— Похоже.

— Как она?

— Миссис Марчант? Не в радости.

— Зато в богатстве.

— Да. — Присовокупить к списку мотивов, и с каким наслаждением полицейские будут это обмусоливать. — Полагаю, что да.

— Они забрали ее автомобиль, знаете?

— Знаю.

— Рассчитывают, наверно, что-то найти.

— Возможно.

— Что, плохи ее дела?

Меня поразило, с какой уверенностью Марта это сказала.

— Какая осведомленность!

Она взглянула, и мне показалось, что сейчас она мне что-то скажет такое, от чего все перевернется, что она поднесет мне какой-то сюрприз на тарелочке. Ох уж эти фантазии частных детективов! Нет, Марта просто усмехнулась.

— Откуда мне знать? Я здесь человек маленький.

— Вот уж нет! Я слышала, вас на время поставили заведующей.

Марта отозвалась со смехом:

— Что ж, с тех пор здесь дела явно пошли в гору. А вот спинка ваша, между прочим, по-прежнему в плохом состоянии.

— В худшем, — сказала я. — В значительно худшем.

— Предложение по-прежнему в силе.

— Благодарю. Кстати, что такое, по-вашему, Лола Марш?

— Эта девчонка-с-ноготок, мастер косметической маски? Да уж, здорово она меня обдурила.

— Так что, стоит держать ее на прицеле? Марта пожала плечами:

— Говорят, его ударили в шею.

— В шею.

— Тогда бы ей пришлось встать на стул, верно?

— Пожалуй, да, — сказала я с улыбкой, распахивая дверцу машины. Вне сомнения, «Замку Дин» Марты будет явно не хватать. — Да, ну а есть какие-нибудь новости насчет новой работы?

— Да. Меня взяли.

— Поздравляю. И когда приступаете?

— Э… пока не решила.

Любопытно. Может, она уже вошла во вкус, заменяя Кэрол? А может, подыскала себе новую партнершу для игр? Я очень надеялась на второе. Пусть хоть кому-то в этой кутерьме обломится некоторое удовольствие. Марта помахала мне рукой и пошла к своим губочным насадкам.

Катя назад по шоссе, я все думала про Лолу Марш. Но хоть голова моя пухла от вопросов, не имевших ответов, все-таки Лола по-прежнему не задевала во мне ни одной струны. Может, я просто запуталась в силках Оливии и для меня тоже красота подменила собой сущность? Хотя не думаю.

Почему-то Лола мне казалась слишком мелкой для такого преступления. И не рост ее был тому причиной. Я снова сместила Лолу во второй список.

В конце шоссе я съехала заправиться и проглотить бутерброд. Девица за прилавком на бензоколонке красила себе ногти — каждый в свой цвет. Прямо скажем, не в духе «Замка Дин». Я следила, как она одной рукой сует в щель кредитную карточку, а другой в этот момент помахивает в воздухе, подсушивая лак на ногтях. Шикарная девица. Крупная, панкообразная — в замасленных джинсах, короткой, обтягивающей майке, с черными волосами, которые она то и дело взъерошивала. Она была аппетитно пухловата, что характерно для некоторых молодых девчонок лет двадцати: какая-то щенячья прелесть плоти, здоровой, мощной. Девица подалась вперед, придвигая мне через стойку бланк, и в вырезе футболки без рукавов обнажились налитые груди. Она усмехнулась и слегка подтянула вверх узкую лямку плеча. Мне, насмотревшейся на перекроенную плоть, было так радостно увидеть кого-то, кто не зациклен на своих формах. И в данном случае формы действительно были ее собственные. Интересно, положил бы на такую красотку глаз Морис Марчант? Прельстили ли бы его эти естественные идеальные изгибы? Или, как я подозревала, в его вожделении всегда присутствовал элемент нарциссизма?

Удивительно, как далеко могут унестись мысли, если предоставить их собственному течению. Зрительные ассоциации — подсознательный способ вернуть их куда следует.

Мой последний разговор по мобильному убедил меня в том, что заряда хватит в лучшем случае на один звонок. Я уже собралась было это проверить, как Кэрол Уэверли меня подсекла. Эта женщина все время отчаянно пытается бежать впереди паровоза.

— Куда вы пропали? Я рассчитывала поговорить с вами в конце.

— Простите, Кэрол. У меня назначена встреча.

— Как полиция? Что Оливия вам сказала?

Я вкратце изложила ей суть, опустив момент супружеской измены. Его отсутствие вынудило меня сделать акцент на одиннадцатичасовом звонке, на который Оливия не среагировала. Кэрол тоже явно воспринимала этот факт с чувством глубокого сожаления.

— Я начала говорить вам об этом сегодня утром, но нас разъединили. Полицейским я сказала, что она ужасно устала и, скорее всего, заснула, но я чувствовала, что они всё переиначат.

— Такая, Кэрол, у них работа, — сказала я. — Расследование называется. Кстати, знаете, чем бы лучше всего вам сейчас заняться? — добавила я, четко осознавая ограниченные возможности батарейки.

— Чем?

— Не оставляйте ее одну и дайте мне знать, как только понадоблюсь. Идет?

— Подождите, не разъединяйтесь! Все хочу вам рассказать. Я нашла кое-что.

— Что?

— Помните, как еще до гибели Мориса вы просили нас проверить, кто из наших клиенток направлялся по рекомендации «Замка Дин» в его клинику? Посмотреть, совпадут ли какие-нибудь имена. Действительно, я просила Оливию этим заняться. Но, по-видимому, она побоялась уронить свое достоинство, копаясь в компьютерных файлах, потому препоручила это дело человеку с менее шатким достоинством.

— И что? — В трубке началось отчетливое потрескивание.

— Ну вот, я все просмотрела, и тогда Оливия предложила продолжить по списку неудачных случаев, вдруг какие-то имена возникнут снова. Словом, сегодня днем, чтоб отвлечься от черных мыслей, я проделала некоторую работу. Каждые два месяца мы рассылаем почтой информацию. Знаете — особые предложения, скидки, новые виды лечения, всякое такое. Мы запоздали с последней рассылкой, и Оливия попросила меня этим заняться. Список адресатов у нас в компьютере. Он включает, разумеется, всех прежних клиентов, но также и тех, кто обращался за рекламой или делал какой-либо запрос в последние полгода. Собственно говоря, только так и можно отслеживать клиентуру.

— Ну и?..

Даже внедрившись мне в самое ухо и подпираемая сбоку плечом, Кэрол жужжала все невнятней. Если вот-вот не закончит мысль, не закончит уже никогда.

— Ну вот, я стала просматривать список адресатов, чтоб понять, кого можно исключить, и вдруг Увидела это имя. Я была уверена, что уже видала его раньше. Тогда я проверила другой список. И потом сказала Оливии, а та сказала, чтоб я позвонила вам.

— Кто это?

Боже, я (вместе с батарейкой) сейчас сдохну, не дождавшись кульминации.

— Белинда Бейлиол! — эхом отдалось во мне.

Одни называют это созвучием, другие эффектом камертона, третьи даже морфологическим резонансом. Я не знаю, как это назвать, знаю только, когда такое случается, у меня по спине пробегают мурашки.

— Постойте, постойте! Вы говорите, что особа по имени Белинда Бейлиол позвонила и попросила выслать брошюру и кое-какие сведения о вашем центре?

— Да, именно так.

— Когда точно?

— Двадцать четвертого апреля. Это есть в компьютере.

Чуть меньше месяца тому назад. Как раз перед тем, как заварилась эта каша.

— Замечательно. Но, по вашим данным, она так ни разу и не приехала?

— Если даже и приезжала, не под своим именем, иначе она была бы в списке пациенток. Но я это обдумала. У нас ведь есть однодневные курсы процедур. В основном они оплачиваются наличными, так что она вполне могла неверно заполнить бланк, если не хотела, чтобы мы узнали, кто она в действительности такая. К тому же в эти курсы входит чистка и массаж лица. Я проверила расписание дежурств. Чаще всего однодневные визиты обслуживала Лола Марш.

Вот что происходит, если частный детектив позволяет себе расслабиться, кто угодно может пролезть на его место.

— Да, разумеется, это вероятно. А вы не дадите мне адрес, по которому выслали брошюру?

— Да, вот он. Казино «Мажестик», Лондон. Вам это что-нибудь говорит?

— И да, и нет. В любом случае спасибо.

— Ханна!

— Да?

— Это важно? Я в том смысле, что… говорить ли полиции?

— А они все еще у вас?

— Только что уехали. Оливия велела, чтоб сначала я вам сказала.

Я взглянула на часы. Начало четвертого. При их возможностях, если она сегодня им расскажет, я теряю шанс. Что ж, на этой неделе они уже дважды поднимались ни свет ни заря. Окажу-ка им услугу, пусть у них выдастся свободный вечер. Я успела бросить Кэрол «Нет!», и в этот момент связь оборвалась. Надеюсь, она услыхала.

На сей раз я не стала ничего выдумывать. Просто показала малому за конторкой визитку. Другую, я имею в виду. Он особо не удивился. Возможно, это входит в здешнюю культуру отношений: частный детектив в частном клубе. Я попросила позвать управляющего, но тот еще не появился. Правда, владелец оказался на месте. Впрочем, вероятно, для него бизнес был в своем роде удовольствием. Хотя на этот раз он уже не так поразил меня сходством с Конфуцием.

— Мистер Азиакис? Вот так сюрприз!

— Для вас, но не для меня.

Крепкое рукопожатие; старые кости, а все еще сжимают до боли.

— Слыхал, вы ищете Белинду Бейлиол? В чем дело? Уже весь выигрыш спустили?

— Бет, — ответила я. — Держу под матрацем. А что? Вас это волнует?

— Нисколько. Меня волнует только то, что вы увязались за ней после в служебное помещение.

Ой-ой, уж этот мне всевидящий глаз. А я так надеялась, что проскользну незаметно.

— Откуда вам известно? Азиакис пожал плечами.

— Она совсем мне не помогала, — твердо сказала я.

— Ну да, и она так говорила.

— Сказала что-нибудь еще?

— Нет, ничего. Отказалась давать объяснения.

— Но ведь вы не уволили ее? Человек у входа сказал, что она взяла отпуск.

— Мисс Вульф, я не люблю частных детективов. По опыту знаю, что ко мне они приходят только вместе с бедами. Так, может, вы объясните, почему я должен отнестись к вам иначе?

Наверно, только благодаря акценту он и производил впечатление мудрого человека. Акцент убрать — старый бандит, да и только. Я разочарованно вздохнула. Сказала:

— Хотя бы потому, что я честно выиграла деньги. А еще потому, что беда к вам пришла и без меня.

Тут я все ему выложила. Вернее, первую версию: насчет пациентки, имеющей основание затаить недоброе. Любопытно, что Азиакис не придал этому особого значения.

— Хотите знать мое мнение?

— Весьма.

— Не думаю, что Белинда Бейлиол недовольна своей фигурой… — Он выдержал нужную паузу. При определенных обстоятельствах это могло бы сойти за глубокомыслие. — Хотя раньше была.

— Да? Когда же?

— Когда впервые пришла к нам примерно десять месяцев тому назад. В тот период она страдала комплексом неполноценности. Очень стеснялась. Но со временем все изменилось.

— Вы имеете в виду ее внешность?

— И внешность, и внутренний настрой. Все вместе. Было очень любопытно наблюдать. Форма груди, лицо — особенно нос и форма щек, пожалуй, все поменялось.

— Вы весьма наблюдательны, — заметила я.

— Я люблю женщин, — усмехнулся он. — Просто сам несколько стар для их любви.

Ну, не знаю! Могу поклясться, что ты сто очков вперед дашь любой женщине своего возраста. Властность, впечатавшаяся в яйца, стоит десятка молодящих подтяжек. Морис Марчант был живым тому свидетельством.

Итак, Белинда не остановилась на верхней части торса. Он сказал — нос и форма щек? Возможно, именно этим Морис компенсировал ей излишнюю твердость силикона. А может, просто обрел в ней вторую Оливию: существо, созревшее для преображения. И для постельных дел. А потом решил выйти из игры, оставив ее с великолепной внешностью и разбитым сердцем.

— И когда все это происходило? — спросила я.

— В прошлом году. Вскоре после того, как она пришла. Летом, кажется. Она производила впечатление очень счастливой женщины. Полна улыбок и очарования.

— А потом?

— Потом не знаю. Что-то изменилось. Она стала более привлекательной, но и более сложной в общении.

— В каком смысле?

— Какой-то надменной. Отчужденной. Как будто все ей что-то должны. Некоторых девушек это очень задевало.

Однако. Этот тип превосходно знает свой штат. Вспомним на минутку, что именно благодаря им он и наживает себе капитал.

— Так почему же вы ее не уволили?

— Потому что в нашем деле нельзя губить гусыню, несущую золотые яйца. Наши клиенты любят ее. Есть что-то в ее взгляде, в ее холодной уверенности в себе, что так и тянет их к ее столу. В каждом казино своя приманка. Какое-то время она была нашей.

— Какое-то время? — Он кивнул, но промолчал. — Что произошло в ту ночь, когда приходила я?

— Может, это вы мне скажете? Она была вне себя от ярости, это все, что я могу сказать. Когда я вызвал ее и спросил, в чем дело, она упорно молчала. Сказала, что меня это не касается. Я заметил, что девять тысяч выигрыша вполне меня касаются, но и тогда она отказалась что-либо объяснить. Я дал ей понять, что, если будет молчать, я вынужден буду попросить ее нас покинуть. Дал ей сутки на размышление. И тогда она взяла две недели в счет законного отпуска.

— И укатила в Мексику, — сказала я. Азиакис сдвинул брови:

— Не исключено. Не помню. Но я просил ее перед отъездом позвонить.

— И что же?

— Она так и не позвонила. С тех пор я ничего о ней не знаю.

Азиакис неожиданно столько мне открыл, что меня кольнула совесть, почему я не вернула ему назад его деньги. Он дал мне ключ от ее шкафчика, а когда я прощалась, сунул мне в руку клочок бумаги с адресом и телефоном Белинды. Иногда быть женщиной не так уж плохо — пусть даже его пальцы чуть дольше, чем положено, придерживали мою руку.

Шкафчик оставил меня в крайнем разочаровании. Только запасное платье из пурпурного шифона, упаковка тампонов «Lil-lets», журналы «Тайм-аут» и «Вог» и карманное издание романа «Тэсс из рода д'Эрбервиллей». Увы, Белинда была не из тех, кто надписывает свое имя на титульном листе. Я углубилась в косметическую рекламу «Вог».

Шариковая ручка Белинды не отметила там ничего. Беглый просмотр «Тайм-аут» выявил отмеченную статью об опасностях, связанных с косметической хирургией. Я взглянула на обложку. Журнал полуторамесячной давности.

Азиакис стоял у меня за спиной. Я потихоньку, чтоб он не заметил, свернула журнал и сунула на дно сумки. Имей я больше времени на размышление, я бы ни за что так не поступила. Как ни крути, журнал — явная улика. Но раз не попадется на глаза Гранту с Ролингсом, значит, его просто нет.

Номер телефона, который дал мне Азиакис, оказался тот же, что и в досье. Я позвонила прямо из казино. Застать ее не надеялась, но все-таки решила проверить. Включился автоответчик. «Простите, меня нет дома». Все тот же бойкий голос. Те же бойкие слова. Отлично. Значит, попробуем адрес.

Это оказалась небольшая улочка в двух шагах от Вест-Энд-лейн с маленькими, в стиле тридцатых годов, одноквартирными домами по обеим сторонам; некоторые выделялись своей опрятностью и ухоженностью. Номер 22 был из тех, что поприглядней. На верхнем окошке сохранился со времен выборов желтый листок, приглашавший голосовать за лейбористов. Забавно. Не думала, что Белинда из разряда любительниц политики. Я нажала звонок, просто чтобы убедиться, что ее нет дома. Ее и не было.

Но некто был. Вот он-то как раз и смахивал на наклейщика лейбористских листовок, и ни о какой Белинде Бейлиол этот тип и слыхом не слыхал. Перенанимает дом у приятеля, который в данный момент отправился в Саудовскую Аравию в поисках работы. Выяснилось, что тот приятель живет здесь примерно полгода. А этот и понятия не имеет, кто здесь жил раньше и где живет теперь. В машине я снова всмотрелась в телефонный номер Белинды. Раз она сохранила его после переезда, значит, живет где-то здесь поблизости, но чтобы определить точнее, мне надо было заглянуть в свою верную книжечку индексов Бритиш-Телеком. Наступила пора возвращаться домой.

Автоответчик встретил меня приветливым миганием. Прокрутив ленту, я услышала хриплый мужской голос, который сообщил, что зовут его Патрик Рэнкин, что он по-прежнему на Майорке и что застать его можно по такому-то номеру. Я записала номер, который меня почему-то не вдохновил. Я уже давно вычеркнула этого человека из списка подозреваемых.

Я заварила кофе и слопала пакетик помадок с заварным кремом. Сладкое подействовало на меня более благотворно, чем кофеин. Я вытащила из сумки «Тайм-аут» со статьей, просто так, на всякий случай. Хотя все это я уже видела: накачанные груди, выкачанные бедра, перетянутые лица. Читалось прямо как сценарий какого-нибудь фильма Дэвида Кроненберга[31].

Переворачивая страницу, я вдруг увидела в зеркале над столом свое лицо. На мгновение испытала шок. Захваченная врасплох, я показалась себе старше, чем обычно: кожа под глазами слегка обвисла, заметны наплывы над уголками рта. Момент истины для частного детектива. Насколько это страшно — утратить молодость? Я оттянула к ушам щеки, посмотреть, как низко все опустилось: лицо поднялось вверх на пару сантиметров. Я заморгала, попробовала улыбнуться. Вид получился довольно мерзкий. Я позволила силе земного притяжения взять свое.

Шрам над правым глазом подмигнул мне — на глянцевую полоску кожи упал свет. Я широко улыбнулась в ответ. По всему лицу разбежались мелкие морщинки. И за каждой из них стояла своя история — привычная мимика, шутка, сюжет, мгновение удовольствия или даже боли. Убрать эти морщинки, и что от меня останется? Моложе я уже не буду, это точно. Взявшись за телефон, я вернулась к своим профессиональным обязанностям.

Глава 19

Открыв алфавитный справочник «Улицы Лондона» на сорок третьей странице, я зажмурилась и ткнула шариковой ручкой наугад. Квадрат Ж-7. Выбрала одну из улиц. Справочник индексов Бритиш-Телеком, доставляющийся по почте бесплатно каждому абоненту, уже помог мне идентифицировать начальные цифры «328» как принадлежащие району слияния Вест-Хэмпстеда с Килберном. Теперь у меня есть приблизительный адрес. Я уж хотела было позвонить оператору, как вдруг наоборот — зазвонил телефон. Очередной криминал в моей жизни. Семейный. Услышала голос Кейт, и мне сразу сделалось не по себе. Но, возможно, тут моя вина, — столько часов верчусь, совсем забыла про нее:

— Привет, Кейт. Как дела?

— Как может быть у мамы! Все примерно по-старому.

— Ну да, а видео, как я погляжу, пока к ним в Кент не проникло. Эми оставила мне послание, просила подхватить ваше и отвести туда к ней.

— Она звонила? Ах, негодяйка. Ты ведь знаешь маму. По-прежнему считает, что если долго смотреть телевизор, глаза станут квадратные. Все пыталась завлечь детей головоломками.

Наступила пауза. Техники линии 328 уже кончают смену, пора домой. У меня неотложное дело. Но ведь и у нее тоже. — Ханна!

— Да?

— Скажи… ты не разговаривала с Колином, пока меня не было?

Я перевела дыхание и спросила:

— А что?

— Да так… Просто он сегодня звонил. Хочет меня видеть. Приедет завтра, и мы вдвоем выйдем пообедаем.

— Рабочий же день, — заметила я.

— Да, но он взял отгул.

— Он что, заболел?

У нее хватило такта проигнорировать мой вопрос.

— Так вот, он спрашивал, не рассказывала ли я тебе чего.

— Спрашивал?

— Угу.

— И что ты ответила?

— Ответила, что упоминала в разговоре о наших трениях. Он разозлился. Сказал, ты никогда не упускала случая под него подкопаться, что только этого нам сейчас не хватает. Я уверяла, что ты за нас беспокоишься, но он взял с меня обещание с тобой не разговаривать, пока мы с ним не увидимся.

— И как же теперь быть?

— Ну, я думала… просто проверить хотела. Я знаю, как вы оба друг к другу относитесь, и мне бы не хотелось, чтобы ты… ну…

— Заявлялась и орала ему на всю улицу: «Мерзавец!»

Она рассмеялась, кажется, удовлетворившись моей реакцией:

— Вроде того.

— Не буду, — сказала я. — Не волнуйся. Не имею намерения видеться и общаться с Колином до твоего приезда. — Формально — правда. Все-таки не беспардонное вранье. — Как ты думаешь, что он тебе скажет?

На том конце провода воцарилась тишина.

— Не знаю, — произнесла наконец Кейт.

Но ведь ты скучаешь по нему. Ты скучаешь по этому подонку, я слышу, я чувствую это. И значит, что бы он тебе ни сказал, ты снова ему поверишь. Блудящие мужчины и всепрощающие женщины. Куда ни глянь, одно и то же. Хотя стоп: что я-то знаю о верной любви? Даже о неверной, если на то пошло. Но, ей-богу, я в процессе постижения.

— Спасибо, — сказала Кейт. — Я… я позвоню, когда мы приедем домой.

Скорей! Снова на повестке дня убийство. Долго жду, пока ответит оператор узла «328» Бритиш-Телеком. Я так боялась никого не застать, что когда трубку сняли, мне с большим трудом удалось произнести тоном усталого техника:

— Алё! Я тут проверяю неполадки. Можете подключить к отделу разводки?

В трубке щелкнуло, загудело, соединилось.

Мужской голос, отрывистый, деловой:

— Слушаю, разводка!

— Привет. Устраняю неполадки номера триста двадцать восемь четыре девятки.

— А я домой ухожу. В чем дело-то?

— Да не в линии. Видно, в аппарате. Можете адрес уточнить? У меня Котли-роуд, семнадцать, — сказала я, отрывая палец от центра квадрата Ж-7.

— Минутку. — Он заклацал клавишами компьютера, потом сказал: — Нет. Ошибочка. Это Фэрбрей, на противоположной стороне Килберн-Хай-роуд. Номер двадцать два. Кто направил вас на Котли?

— Явно тип, заброшенный с Меркурия, — сказала я, но не убеждена, что юмор до него дошел. — Ладно, спасибо.

— Да не за что. Не знал, что у нас женщина в этом секторе служит.

— Явная дискриминация, — парировала я. — Женщина — путь к прогрессу. — И послала ему звучный воздушный поцелуй.

Я не ринулась туда немедленно. Ведь если во вторник вечером Белинда сотворила что-то криминальное, то вряд ли будет торчать здесь и ждать расспросов. Возможно даже, что так оно и есть, что она загорает где-то в Мексике. Замечательный отдых, если есть деньги на самолет.

На улице было нечем дышать, свинцовое небо навалилось на землю сумерками. Город на пороге грозы стал таким мрачным и неприютным, что повсюду уже зажглись огни.

Я ехала и сочиняла истории про Белинду Бейлиол. Прежде всего начала с фактов. Она, набросав себе программу самосовершенствования, в середине прошлого лета пришла к Морису Марчанту и обнажила перед ним свою грудь. Он сделал, что от него зависело, но результат Белинду не удовлетворил.

Здесь факты кончались и начинался вымысел. Или домысел. Если она та, за кого я ее принимаю, то после повторного ощупывания ее грудей его руки переместились (или были перемещены) ближе к югу, и в результате Белинда получила от Мориса (в качестве подарка?) новую фигуру. Чем прекрасней она становилась, тем сильней вдохновлялся он плодами рук своих. Пока, собственно говоря, ее запросы не вышли за рамки пластикохирургических. Потом — ультиматум Оливии, отказ Мориса и холодное отчуждение Белинды. Оливия говорила, это было полгода назад. Как раз с тех пор Белинда стала вести себя на работе несколько странно, сменила квартиру и никому не дала своего нового адреса. Примерно через пару месяцев Марчанту начали приходить письма, и в это же время Белинда стала наводить справки об оздоровительном центре «Замок Дин», возможно, даже заявилась туда, где и повстречалась с угрюмой Лолой.

Неудивительно в этой связи, что когда я возникла в поле ее зрения и принялась задавать вопросы, Белинда взволновалась, поспешила наврать про операцию и не попадаться мне на глаза. На следующий день Оливия показывает Морису копию анонимной записки. Он узнает почерк и звонит Белинде. Та отвечает или не отвечает. В любом случае результат таков — Морису учинена незапланированная глазная операция, Белинда же, лишившись работы, исчезает в неизвестном направлении.

Что ж, нельзя не отметить, что в деле произошел определенный сдвиг.

Чего никак не скажешь о внешнем виде Килберна. По слухам, теперь это быстро развивающийся район, но, выходит, слухам доверять опасно. Насколько я могу судить, Килберн не изменился ни на йоту, все те же пробки на улицах, все та же грязь на Хай-стрит.

Но вместе с тем Фэрбрей-роуд все-таки меня изумила. Оказалось, что дома на ней и в самом деле очень хороши. Большинство с двойным фасадом, стоят такие явно немало. Даже аренда в этом квартале не всякому по карману. Белинде уж точно. Если только кто-то не оплачивал.

Номер 22, насколько можно судить по внешним признакам, был в данный момент необитаем. Шторы на верхних окнах задернуты, окна плотно закрыты. Должно быть, внутри духотища. Как и снаружи.

Я нажала на звонок и давила, пока не выдохлась. Никто изнутри на мой трезвон не откликнулся. Стекла в дверях были армированные, по улице шли спешившие домой люди, потому я решила обойти дом с тыла.

Там все оказалось намного проще. Тихо, никто не видит, дверь черного хода хлипкая: старое дерево, стекло и того древней. Обернув жакетом руку, я саданула в него локтем. И даже не порезалась, нащупывая внутреннюю задвижку.

Я вошла в темный коридор. Насчет воздуха внутри я оказалась права. Он был спертый, но не только в привычной духоте было дело. В нос мне ударил тошнотворный запах не убранного в холодильник мяса. От такого рода ароматов сжимаются сердца частных детективов, особенно если дело происходит в пустом доме пропавшего подозреваемого. Включив свет в холле, я двинулась прямо по запаху.

Он привел меня на кухню. Там жутко воняло, хотя и холодильник был пуст, и на поверхностях столиков пусто; оно и понятно, раз хозяйка убыла в Мексику. В конце концов я определила, что несет из-под стола: под ним у самой стенки стояла кошачья миска. Вполне вероятно, ее забыли опорожнить в последнюю минуту перед отъездом. Там оставалась примерно половина содержимого кошачьей жестянки. А если точнее, бурлила. Что-то знакомое было в этом колыхании. Черви. Они уже становятся чуть ли не символом всей этой истории. Так выползают улики.

По крайней мере, ясно было одно: придется надеть перчатки. Я вытащила пару пластиковых перчаток из сумки, натянула. Пальцы стали похожи на червяков в миске. Я подняла ее, вылила в раковину и до отказа отвернула кран с горячей водой. Оттуда повалил пар. Черви скрючивались, соскальзывая в сток. Я кинула миску в мусорное ведро, потом осмотрела две нижние гостиные и пошла наверх.

Вонь усиливалась, взвиваясь вверх по лестнице, мглой зависая в воздухе. По-прежнему ни малейшего признака кошки. Может, улизнула по кошачьим делам? Как-то не помнилось, чтоб она возникла у меня под ногами.

Поднявшись на второй этаж, я начала обзор с главной спальни. Двойная кровать была застелена, но посреди покрывала темнела небольшая впадина, как будто на кровать кто-то потом прилег. Рядом на полу валялось полотенце. На столике у кровати стоял стакан и пустой флакон из-под таблеток. Судя по этикетке, нембутал, выписан пятого апреля. Может, нечистая совесть не давала ей уснуть? В гардеробе я обнаружила элегантную одежду, отутюженную, аккуратно развешенную. Внизу стоял чемодан. Пустой. Но ведь у нее мог быть не один.

Дверь напротив, через площадку, вела в скудно обставленный кабинет. На письменном столе — компьютер. Я вспомнила про отпечатанные на компьютере послания в оздоровительный центр и стала искать по ящикам диски или обрывки бумаги, хоть что-нибудь. Ничего. Казалось, кабинет кто-то подчистил. Пришлось рыться в корзине для бумажных отходов. Хорошо, что та была металлическая, иначе сгорело бы все дотла. Мне повезло, она проделала это недостаточно тщательно. То ли уничтожала впопыхах, то ли не удосужилась проверить. Листки так плотно прилегали друг к дружке, что перекрыли доступ кислорода, не успело как следует разгореться.

Я подняла пару обгорелых листочков. Это были письма, написанные петлевидным почерком на чистой белой бумаге. Я поднесла один к свету. Обуглившийся край черными зализами наползал на слова:

…как я. Ты и так это знаешь, Морис. Мы оба знаем, каждый раз, стоит тебе прикоснуться ко мне. Я люблю тебя. Люблю больше, чем она, что бы ты ни говорил. Ей я ничем не обязана. Пойми это. Я сумею сделать тебя счастливым. Мне невыносимо представить себе, как ты живешь в том доме. В конце концов, это может только…

Тут фраза обрывалась, не потому, что листок обгорел, а потому, что был обрезан ножницами. Как можно было бы это завершить; «…истерзать», «…разрушить»?

За окнами небо разразилось дальним громом, и закачались деревья, предвещая скорый дождь. Я вынула из корзины другое письмо. Жуткое однообразие: любовь, невозможность существования, призывы уйти от жены. Чужие любовные письма — ничего нет более личного и более грустного. А тут дело обстояло совсем уж печально, поскольку наличие здесь целой пачки говорило о том, что тот, кому они были адресованы, вернул их назад. Когда? Лишь одна-единственная дата устояла в огне. 24 октября. Совсем незадолго до того, как Морис признался, что у него роман. Я заглянула в письмо снова, на сей раз меня интересовала конфигурация букв, не смысл. «М» и «а». Я уже, бесспорно, их видела. Высокое «м» — вверх-вниз, вверх-вниз — и кругленькое, как бисеринка, «а».

Представляю, какой неописуемый шок мог бы испытать Морис, если бы сам распечатал те, другие, письма и обнаружил, что слова, которые прежде воплощали любовь, горят ненавистью. Я кинула пачку обратно в корзину.

И почти в тот же момент услышала странные звуки — яростное, отчаянное царапанье где-то за лестничной площадкой. Я вышла из спальни. Напротив оказалась еще одна закрытая дверь. Я подошла к ней, прислушалась. Тихо.

— Эй! — громко сказала я, подавляя внутренний страх звуком собственного голоса.

В ответ дверь легонько вздрогнула.

Взявшись за ручку, я резко повернула. Дверь распахнулась, и в ту же секунду меня чуть не сшибли с ног два заряда. Первым был кот: вытаращив глаза, он вылетел вон с такой скоростью, какую только позволяли ему развить его кошачьи лапы. Бедняга — видно, изголодался до такой степени, что способен был проглотить червяков. Вторым был замок. Сперва гниющие объедки, теперь фекалии — аромат заброшенности. Зверь понесся вниз по лестнице, оглашая дом голодными воплями. Я ступила в покинутую котом тьму.

На меня дохнуло сыростью и зловонием. Я сделала несколько шагов в поисках выключателя и угодила ногой в кучу кошачьего дерьма, безошибочно определив его по консистенции. Щелкнула выключателем. Где-то поблизости зажужжал вентилятор, но лампа так и не загорелась. Я как можно шире распахнула дверь. Свет с лестницы проник внутрь, выявив еще несколько кучек на полу и вроде бы груду одежды рядом с корзиной для белья. Перешагнув через нее, пробралась мимо душевой кабинки прямо к ванне. Над раковиной обнаружила выключатель, который на сей раз врубил освещение. Правда, лучше бы оно не врубалось.

По крайней мере стало ясно, почему кот не погиб от жажды. Напротив, он мог тут напиться вдоволь, но только не всласть. Вода в ванне была отвратительного темного цвета. В мозгу тут же возник образ посиневшей дамы из «Замка Дин», однако здесь окрас имел совершенно иную природу.

Она лежала в ванне, почти полностью погруженная в воду, только верхушки смоделированных грудей чуть-чуть приподнимались над поверхностью. От их прежней красы не осталось и следа, впрочем, вряд ли теперь в этом можно было винить Мориса Марчанта. Глаза закрыты, точеное лицо уже сделалось серовато-землистым, отекло, даже несколько вздулось. Известно, вода хороший консервант, но, судя по всему, тело лежит здесь уже пару дней как минимум, а при такой духоте оно наверняка начало разлагаться изнутри. Снова мой взгляд упал на грудь. В том месте, где вода подступала к подмышечной впадине, виднелся едва заметный аккуратный шрамик. Гладил ли он его пальцами в момент их любовных встреч, восхищаясь своим мастерством, проверяя, как идет заживление, сравнивая нежность кожи с внутренней упругостью? Может, после подобных изысканных совокуплений обычные ласки казались ему пресными? От одной этой мысли мне стало не по себе. На краю ванны за ее спиной щегольски поблескивало лезвие бритвы, какой обычно женщины пользуются, если подумать страшно о парафине; рядом с бритвой стояли наполовину пустая бутылка виски и стакан.

Сделав над собой усилие, я запустила руку в холодную воду и нащупала руку. Она была ледяная, какая-то вязкая на ощупь и довольно тяжелая. Я подняла ее из воды, и кисть безжизненно запрокинулась, белая как снег, только чернел рваный порез артерии на запястье, через который из тела и ушла жизнь. Страшно представить. Пришла в поисках убийцы, наткнулась на самоубийцу. Вопрос в том, есть ли связь между первым и вторым.

За спиной, точно пушечный выстрел, с треском ударил гром. От неожиданности я уронила ее руку, и меня обдало кровавыми брызгами. Я отскочила, и в ту же секунду меня как током ударило. Я с ожесточением леди Макбет принялась вытирать ладони о брюки. Сколько во всем этом кровавых ран! Вся эта проклятая история исполосована ножом, наполнена женщинами, лишенными уважения к собственному телу.

Из желудка к горлу подкатила волна. Я схватила рулон туалетной бумаги. Стошнило, но самую малость. Однако полегчало. Справившись с головокружением, я бросила взгляд на кучу одежды и стала поднимать ее с пола, придерживая за края, чтоб ничего не повредить. Долго копаться не пришлось. Мягкий-премягкий, из хлопчатобумажного джерси кремового цвета, совсем еще недавно такой стильный свитерок. Теперь перед и рукава сплошь забрызганы темно-бурыми пятнами. Также и брюки сплошь в крови и в чем-то еще. В самом низу обнаружилась и сумка, в каких женщины носят обычно все необходимое, в том числе и ключи от машины. На дне ее — кошелек, бумажник с кредитными карточками и раздутая от содержимого косметичка. Рядом лежал длинный, четких пропорций хирургический скальпель, обернутый окровавленной тканью. Вот он — искомый вскрыватель конверта. Ничего себе шуточка, учитывая содержание раскуроченного письма.

Вернувшись в спальню, я подошла к окну, приоткрыла, потянулась лицом к грозе, жадно и глубоко вдыхая воздух. Никогда еще лондонский дождь не казался мне таким свежим. Все, Ханна, остановись, слышала я у себя в ушах голос Фрэнка. Довольно. Остальное — не твоя забота. Закрывай окно и вызывай полицию. Больше ни к чему не прикасайся, дело завершено.

Телефон стоял у кровати. Я уже стала набирать номер, как вдруг заметила, что от стены тянется второй провод, исчезая в одном из ящиков комода. Я нажала на рычаг и пошла осматривать провод. В нижнем ящике комода оказался автоответчик. Ну, конечно! Этот бодрый голосок постоянно находился тут, даже если отсутствовала его обладательница. Рядом с записывающей головкой яростно поблескивал огонек. Я нажала кнопку, хор лилипутских голосов взвился, отматываясь назад. Потом надавила на «play».

И точно в трансе слушала свой собственный голос, доносившийся ко мне издалека: частная сыщица, лезущая из кожи вон, выдавая себя за любопытную журналистку. Понедельник, утро, сто лет тому назад. Затем раздался гудок, заговорил иной голос, и я его узнала. Старческий, озабоченный тем, что может упустить ценную для своего казино приманку: «Здравствуй, Белинда! Это Христо Азиакис, сегодня вторник, час дня. По-прежнему жду от тебя звонка».

Потом последовал гудок без сообщения, после него еще один, сопровождаемый взрывом живых звуков, но тоже без слов: мой контрольный звонок сегодня днем от стойки казино «Мажестик»? Ни звука от Мориса. Но, в конце концов, это всего лишь машина. Возможно, если Морис звонил ей во вторник вечером, она была здесь и сама сняла трубку. В аппарате что-то щелкнуло. И еще послышался щелк, только этот уже откуда-то снизу. Дом пуст, а сколько таит внезапных сюрпризов! Что это, кот пытается пробить мордой жестянку с «Китикэтом»? Я прислушалась, но ничего, кроме биения собственного сердца, не услыхала. Взялась за телефон, набрала номер службы спасения. Не успел прозвучать гудок, как снова послышался легкий шум внизу. На этот раз более отчетливо. Настолько, что я тотчас сообразила, что это такое. Шаги. Кто-то шел к лестнице.

Трубка из руки скользнула на кровать, я тихонько прокралась к раскрытой двери и одновременно выключила свет на лестнице и в спальне. Тьма вползла в дом под грохот грозы. Снова шум внизу оборвался. Но теперь ужас сковал меня по рукам и ногам. Какая-то невидимая рука вцепилась мне в кишки. Можно ли в моем возрасте так бояться темноты? Это все из-за Джо, он единственный регулярно заставляет меня трястись во сне от ужаса. Внизу вновь скрипнули половицы, на сей раз приглушенно, — еле слышные шаги по ковровой дорожке, прямо у лестницы. И вот — явные шаги по ступенькам вверх.

Скользнув за дверь, я притянула ее к себе. И тут же уткнулась лицом во что-то прохладное, глянцевое. Телефонная трубка в глубине комнаты затараторила в постельное покрывало:

— Алло! Алло! Служба спасения слушает. Что у вас случилось? Алло, вы слушаете?

Шаги приближались к самому верху лестницы. Я представляла себе, как кто-то вступает на верхнюю ступеньку, как медлит на площадке, прислушивается, всматривается в темноту. Уличный фонарь тускло светил сквозь окно спальни, но кровать оставалась в тени.

— Алло! Алло!

Теперь будут пытаться определить, откуда звонят. Но даже если определят адрес, жертва наверняка умрет от разрыва сердца, пока они заявятся. За двадцать минут столько всего может произойти. В данный момент, сейчас.

В дверном проеме возник силуэт. Сквозь щель я видела лишь что-то темное, расплывчатое. Меня охватила дрожь, в мозг шипом впилось воспоминание о темной сельской ночи и о мужском кулаке. Ухватившись за этот образ, я, как дискобол, метнула его подальше от себя. И смотрела, как он, светясь, исчезает в пространстве. Затем, собравшись с силами, изготовилась прыгнуть на неизвестного, едва тот войдет внутрь.

Но тут дверь резко отвернулась, оставив меня без прикрытия. Сорвав сверху то самое, глянцевое, я с силой кинула его в моего врага. Оно накрыло неизвестного с головой, ослепило, и я успела со всего размаха пнуть его ногой под коленку. Мужик, как стало ясно по голосу, взвыл от боли. Тут я тараном врезалась в него, он рухнул навзничь, но все же сумел увлечь меня за собой.

Издав леденящий душу вопль, я плюхнулась на него верхом и с размаху всадила ему под ребра свои острые локти.

— Ха!.. — простонал он.

Я снова ударила, он снова застонал.

Но я уже ничего не слыхала. И не считала ударов. Кровь стучала в висках, звенела в ушах, в ликующем унисоне билось сердце, ходили мускулы. Не… суйся… ко мне… Слова прорывались рыком откуда-то из самого нутра, из тьмы прошлого, наполненной ужасом и болью.

— …анна… Вот дьявол!

Не суйся ко мне… я оттуда, где страх умножает силы, а ярость полыхает костром.

— …анна… Прекрати!.. Ханна!

Ханна. Я. Я вычленила свое имя из потока звуков в тот самый момент, когда его рука перехватила мою, удержав от очередного удара. Приемом рычага он перевернул меня и уселся сверху. Тяжелый. С виду не скажешь.

— Ханна! — снова гаркнул он. — Это же я, Грант! Все в порядке. Тебе ничто не угрожает.

— Я знаю, сукин сын, что это ты! — выдавила из себя я, продолжая орудовать кулаками и одновременно извиваясь, чтобы сбросить его с себя. — Я знаю! Я знаю!

И, повторяя это, поняла, что тоже кричу.

Мне трудно было остановиться. Мозг реагирует быстрей, чем мускулы. И только когда Грант прижал мои руки к полу, вдруг меня отпустило. Я почувствовала это мгновенно, будто внезапно открылись шлюзы и все сошло, как, бывает, стремительно мочишься, когда нет сил больше терпеть. Я лежала распластавшись, ощущая спиной твердые доски пола, жадно ловя ртом воздух, вглядываясь в его смутно различимое лицо.

— Черт подери, Ханна, — сказал он, смеясь и одновременно заходясь кашлем, — ну ты и боец!

Буйство прекратилось. Мы никак не могли отдышаться, он сверху, я внизу. Напряжение уходит. Все замирает. Замедленная киносъемка — главный киноштамп в этом романе. Он приподнялся, опершись на руки, чтоб меньше давить на меня, его лицо слегка сблизилось с моим. Ей-богу, в ушах зазвучала музыка. Ну вот! В этот момент в кино он ее целует. Поехали, правила игры давно известны!

Трудно сказать, то ли это сценарий дурацкий, то ли я сама дура. Только в самый интересный момент я внезапно прыснула. Прозвучало довольно дико. Грант сдвинул брови, в изумлении у него даже рот приоткрылся.

— Ты что? — мягко спросил он.

Лучше не надо, — сказала я, гораздо громче, чем ожидала. — А то я тебе язык откушу.

— Что-что?

В изумлении он расхохотался.

Боже, неужели у меня сдвиг по фазе? Может, Колин не так уж неправ в отношении меня? Может, Джо нанес мне урон гораздо больший, чем этот шрам над глазом? Теперь не время рассуждать на эту тему. Резко дернув подбородком, я попыталась переключить внимание с себя на сюжет:

— Я обнаружила ее! — Как мне теперь помнится, я вроде бы прорыдала эти слова, но не уверена. — Она в ванной. С перерезанными венами. Там кровь везде.

И только после того, как он помог мне встать и малость пообнимал меня, чтоб привести в чувство, мы с ним увидели, что на полу под нами лежит длинный черный водоотталкивающий плащ.

Глава 20

Ранним утром оказавшись наконец дома, я позвонила Оливии, чтоб сообщить ей приятную весть. Она еще не вполне проснулась, но действие снотворного уже кончалось, и звонок сумела расслышать. Отреагировала вяло, впрочем, я думаю, что тут сказать было особенно нечего.

Однако ребятам из лаборатории еще пришлось какое-то время потрудиться, прежде чем окончательно снять с нее подозрение. Такой уж у Ролингса стиль, сволочиться до последнего. Вы представить себе не можете, как он всполошился, увидев в машине рядом с Грантом свежеиспеченного партнера. Ролингс вздрючил меня за то, что я там все трогала, хоть и в перчатках. Но к тому времени я уже пришла в себя и отреагировала достойно, как и подобает женщине. В конце концов, мы оба понимали, что для окончательного исхода дела это принципиального значения не имеет. Так оно и вышло.

Через тридцать шесть часов был готов отчет, который констатировал, что экспертизой ни в машине, ни в квартире Оливии улик не найдено, зато фрагменты внутренних тканей ее мужа обнаружены повсюду в доме у Белинды Бейлиол: на одежде, в душе, на плаще, не говоря уже о красноречивых пятнах на обивке ее автомобиля. И — что, возможно, даже существенней — ее отпечатки оказались повсюду в кабинете Мориса.

По данным криминалистов, ее смерть наступила в то самое утро примерно в три часа, после того, как за два часа до этого она приняла несколько таблеток нембутала, что и помогло ей отключиться. Телефонная компания показала, что Белинда в тот вечер звонила Марчанту в клинику и что разговор длился пять минут, а сосед, прогуливавший собаку, сообщил, что видел, как ее автомобиль примерно в 11:10 вечера отъехал от дома. При обследовании трупа Белинды на предплечьях обнаружены синяки, что указывало на возможность борьбы.

Обследование автомобиля положило конец сомнениям. У престарелого швейцара зрение оказалось как у кошки (а у Гранта хитрость как у лисы). Швейцар не просто видел, как высокая женщина в дождевике выходила из здания примерно в 12:30 ночи, но, выбежав следом, углядел и то, на каком транспорте она газанула в темноту. Было слишком темно, машина унеслась слишком быстро, целиком номер ему рассмотреть не удалось (хотя швейцару показалось, что там присутствовала буква «Y»), однако в прошлом он работал автомехаником и потому уверенно сказал, что это был новенький «форд-фиеста». Небольшой, популярный у женщин автомобиль. Идеальное средство передвижения по городу для шефини оздоровительного центра. Это и дало повод полицейским, заподозрившим Оливию Марчант, возгордиться своей прозорливостью, особенно когда они обнаружили, что в номере ее «фиесты» тоже присутствует буква «Y».

Что и говорить, Ролингс был настолько убежден, что они нашли преступника, что его уже мало интересовала отработка в отношении Оливии другой версии, и он сдался, только когда экспертиза выдала иные результаты. И именно Грант в ту ночь забрал домой досье из «Замка Дин», именно Грант заинтересовался личностью Белинды Бейлиол настолько, что позвонил ей на службу. Конечно же, мистер Азиакис подобного звонка ждал. И не только поведал ему про внешнее преображение Белинды и про то, что с понедельника она в казино не появлялась, но также, под нажимом Гранта, признался, что Белинда последние полгода регулярно приезжала на работу на «форде-фиесте».

После этого не составило труда, используя каналы полиции, подобрать адрес к номеру телефона и связаться с агентством по найму жилья. Дом был сдан в аренду, при этом за полгода было уплачено вперед. Договор был заключен в ноябре, в том самом месяце, когда Морис дал Белинде отставку, и в том же месяце, по дальнейшему совпадению, Белинда Бейлиол приобрела почти новый «форд-фиесту», получив при регистрации номер с буквой «Y»… И все это на доходы крупье? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что кто-то Белинде крупно помог. Но было ли это вознаграждение или результат шантажа? Так или иначе, но, судя по состоянию ее текущего банковского счета, Белинда нуждалась в деньгах. Ибо забил тревогу не только банк, но и агентство по найму жилья. Оно уже направило Белинде письмо, грозя выселить ее, если за очередной месяц не будет заплачено. Полицейские обнаружили его в глубине ящика письменного стола в ее кабинете. Стоит ли говорить о том, что нигде — ни в доме, ни в машине, ни в ее сумочке не оказалось ни билета, ни какого иного свидетельства о намерениях Белинды отправиться в Мексику.

Ну а снотворное? Оно было выписано одним врачом, к которому она обратилась месяца полтора тому назад с жалобой на нервозное состояние и бессонницу. Когда он стал расспрашивать подробнее, Белинда сослалась на личные проблемы. Заподозрив сердечные дела, он прописал ей всего десять таблеток, на всякий случай. Должно быть, она пользовалась ими весьма экономно.

Теперь все фрагменты сошлись в одно целое, я сопоставила их со своими фантазиями, рождавшимися в машине на скорости. Очень схоже. За исключением, возможно, одного — того, что Белинда все свои драгоценные сбережения пожертвовала на вредительство. Трудно понять подобную расточительность, впрочем, вероятно, она считала, что ради такого и денег не жалко. К тому же, если учесть кругленькую сумму, полученную ею полгода тому назад, возможно, она рассчитала верно. Во всяком случае, продемонстрировала Марчантам, что с ней шутки плохи. Но, наверно, здорово струсила, когда, откуда ни возьмись, подкатила я с вопросами. Может, она решила, что он или, что еще хуже, они оба наслали меня на нее. Короче, у Белинды мало оставалось времени на размышления. Когда ей позвонил Марчант, она уже была наверняка в полной боевой готовности. Я представила Белинду рядом с гардеробом, как подбирает нужную одежду, разглядывает себя в зеркало в ванной, как накладывает макияж на прелестное обновленное лицо, чтоб предстать в неотразимом виде перед старым любовником. Она уже и до того отчаянно старалась доказать, что вполне ему под стать. Благообразный дом. Знакомый автомобиль. Возможно, Белинда пыталась уподобиться Оливии, чтоб Марчант перестал замечать разницу. Только у нее не было возрастных колец, как на шее у соперницы. Да и тех питоньих колец, которыми та накрепко оплела душу Мориса.

Но что-то не вытанцовывалось. Глубокой ночью мы снова пришли в ту самую приемную. Только не осталось никого, кто мог бы рассказать, что тут произошло. Молчание смерти. Что может с ним сравниться? В отчете патологоанатома говорилось, что женщина, убившая Мориса, вероятно, была либо очень сильна, либо очень озлоблена. Первый же удар пробил артерию. Кровь фонтаном брызнула на роскошный кремовый свитер. Возможно, Морис сказал, что больше денег не даст, и она пришла в бешенство.

Я вспомнила Джо, вспомнила себя, когда накатила ярость, стоило лишь нажать нужную кнопку. Ярость яростью. Но так исколоть ножом… Должно быть, она слишком сильно его любила, чтобы так сильно ненавидеть. Я это сказала Гранту, когда мы с ним вместе сидели в машине, поджидая полицейскую машину.

— Не знаю, Ханна, — пожал Грант плечами. — Ты не представляешь, сколько я перевидал трупов. Непостижимо, что человек способен сотворить над другим человеком, а после даже не вспомнить, как это произошло. Срабатывает механизм защиты, наверное. Особенно у женщин. Как это говорится? Грознее ада женщина во гневе?[32]

Тут я улыбнулась, потому что это было любимое изречение Фрэнка. Тот самый случай, когда эмоциональная оценка сливается с предрассудком.

— Xто тебя так рассмешило?

— Да так. Просто на минутку я почти забыла, что ты полицейский.

И мы естественно заговорили о том, что бывает, когда исступление проходит. Но тут даже эксперты судебной медицины бессильны помочь, не смогут они факты преобразить в чувства. Я представила, как она выходит из здания, потрясенная, дрожащая, в окровавленной одежде под длинным черным плащом Оливии. Воображаю, как, должно быть, она обрадовалась, когда нашлось чем прикрыться. Понимала ли она, как это будет выглядеть со стороны, — такая же высокая, в том же плаще, уезжает на автомобиле той же марки. Может, во всем ее безумии был некий замысел? Желание подставить соперницу и увидеть крах всего семейства? Только почему-то она лишила себя удовольствия досмотреть спектакль до конца.

Я все рисовала себе: молодая, отчаявшаяся женщина, адреналин уже отбушевал, приезжает домой, насквозь пропахшая любовником, только на сей раз это запах крови, а не секса. Я вижу, как она бежит в ванную, скидывает одежду, бросается под душ, оставляя на полу груду смятой одежды. Но не все смывается теплой водой. Как и не все слова исчезают, когда горит бумага. Я вижу то самое полотенце на полу, впадину на укрытой покрывалом кровати, пустой стакан из-под виски, таблетки. Возможно, она надеялась, что обретет покой во сне, но сон наполняли черные видения, и, в конце концов, легче оказалось воспользоваться иным туннелем забвения. Просто жизнь сделалась несовместима с содеянным, только и всего.

Назавтра после того, как в газетах появилось сообщение, я получила от Оливии Марчант письмо следующего содержания:

Красиво завернуто. И великодушно. Во всех смыслах. В конверт был вложен чек на тысячу фунтов. Сумма меня не удивила. Я уже привыкла, что мне переплачивают. Проблема в данном случае была в том, что особой радости я при этом не испытывала. Черт, не люблю я этого! Ненавижу, когда дело закончено, а все-таки что-то не дает покоя. Не хватает чего-то, чтоб полностью все похоронить, забыть, закопать.

Словом, я поехала в сторону Нэгз-Хед. Что ж, обещание есть обещание, да и деньги уже прожгли столько дырок у меня в мозгу. Мой мойщик на сей раз оказался на месте — под светофором, сидел, перекуривал, рядом ведро с мочалкой и стопка «Биг исью». Я покрутила ручкой, окошко опустилось, окликнула его. Он широко улыбнулся, подбежал ко мне с номером газеты.

— Привет, Ханна!

— Привет.

Взяв у него газетку, я протянула ему взамен две пятидесятифунтовые бумажки. Он уставился на них недоверчиво, изумленно.

— Я ставила на тебя, — сказала я, — Для них это не деньги. Пользуйся в свое удовольствие.

И укатила, прежде чем он успел что-либо сказать.

Во множестве других обстоятельств это был бы идеальный конец. Но то, что глодало изнутри, не излечилось дешевой филантропией. Так или иначе, нам-то с вами известно, что это еще не все. До сих пор параллельно развивались истории двух пар, двух супружеских конфликтов, нуждавшиеся в разрешении, и только одна из них кое-как завершилась.

Пару дней назад Колин пригласил жену поужинать в сельский ресторан, чтобы заново склеить отношения и не дать ей узнать правду. Я поехала домой ждать, когда сестра позвонит и все мне расскажет.

Глава 21

Кейт объявляться не спешила. Прошло ровно три дня. Я проторчала дома всю субботу и воскресенье, наконец, терпение мое лопнуло, и я позвонила родителям. На границе между Кентом и Сассексом дело шло к вечеру, и мать была занята в саду обезглавливанием увядших роз. Мне кажется, я впервые соприкоснулась с насилием в связи с материным садоводством. Мать и секатор. Растения начинали дрожать, едва она появлялась с ним на крыльце. Представляю ее сейчас: волосы скручены на затылке старомодным пучком, пряди выбиваются, когда она стягивает перчатки, чтобы взять трубку.

Мы поговорили о погоде, и о кастрюлях, и о папиной ангине. Потом она подробно рассказала о том, как замечательно у них погостила Кейт с семейством, сообщила, что они уехали домой только вчера, выразила свои восторги по поводу того, какой чудный человек Колин, как много он работает и как заботится о своей семье. По-моему, каждой дочери свойственно стараться не стать подобием матери. Но в моем случае, как вы, вероятно, сами догадались, это вопрос выживания. Я положила трубку, вытащила свою нелегальную заначку, свернула косячок.

И надо же было такому случиться, что как раз через полчаса, когда я еще была слегка под кайфом, раздался звонок в дверь. Выглянув в раскрытое окно, я увидала, что внизу у дверей стоит Кейт с бутылкой шампанского в одной руке, с цветком в горшке в другой, причем никто из деток не цепляется за ее подол. Несомненно, они дома с папочкой, изображающим семейное счастье. Я пару раз основательно глотнула свежего воздуху и пошла вниз встречать сестру.

Вид у нее, ясное дело, был слегка виноватый. Но вместе с тем счастливый. Она как-то помолодела. Примирение: это дешевле, чем подтяжка. Но менее ли болезненно дается? Кейт улыбалась. Интересно, сколько ложек дегтя достанется ей от меня?

— Кейт, вот так сюрприз! Ты что, у мамы детей оставила?

От ее ответа мне стало кисло:

— Нет, мы уже дома.

— Мы?

— Да. Вернулись всей семьей вчера вечером.

— Ах, так! — Я протянула руку. — А это все мне? Маленькой я позволяла себе обходиться с ней довольно круто; хоть я и моложе, но именно я доводила ее до слез. Как-то я поведала Кейт историю про привидения, и она со страху разревелась. Позже я раскаивалась, но вредничать все же не перестала.

Я взяла бутылку и цветок:

— Спасибо! Ты не рассердишься, если я тебя не приглашу войти? Что-то я совсем без сил.

— Ханна!..

— Не страдай, Кейт. Не надо никаких объяснений, — твердо сказала я. — В ваших проблемах — мое дело сторона.

Она пристально посмотрела на меня. Я улыбнулась. По-моему, у меня это получилось хорошо, но мне надо было запудрить мозги Кейт. Она вздохнула, потом протянула руку, забрала у меня шампанское. Ее жест меня настолько изумил, что я не успела воспротивиться.

— Это не подарок, — сказала она тихо. — Это способ склонить тебя на разговор. Не хочешь разговаривать, значит, обойдешься без шампанского.

— Что-что?

— То самое. Горшок можешь себе оставить. Мама сказала, часто поливать цветок не надо, но нужно обрезать отцветшие головки. Позвони, когда будешь в силах.

И, резко повернувшись, Кейт зашагала прочь по дорожке. Словом, когда я сознаюсь, что проявляла прежде жестокость, понятно, что кто-то довел это до моего ума. Иные слова в момент возвращают в детство.

— Ладно, — сказала я ей. — Но все-таки, по-моему, это нечестно.

Мы сели за стол. Шампанское оказалось приличное. Во всяком случае, получше большинства употребляемых мною напитков, хотя хуже их, к слову сказать, если что и бывает, то редко. Доставая стаканы, Кейт слегка повела носом, но смолчала. Надо отметить, не высказывалась она до тех пор, пока шипучка не была разлита и мы не уселись за стол.

— Что, накачалась? — спросила Кейт.

— Да так, чуть-чуть! — смешком отделалась я. — Твой приход меня все-таки взбодрил. Что, разве заметно?

— А ты как думаешь? — Она помолчала. — В прошлый раз мы сидели наоборот.

— Что?

— Когда я была у тебя в прошлый раз. Я сидела, где ты, с чашкой кофе. Ты — где я.

— Верно.

— Знаешь, по-моему, я никогда еще не была так счастлива. Во всяком случае, не помню. Ты так много для меня сделала. Не могу передать, как я тебе благодарна, что ты рядом.

— Да ну… не стоит, — сказала я.

— Я в самом деле думала, что все кончено. Все гадала, справлюсь ли одна, с детьми. Откуда взять деньги, как они будут расти без отца. Ведь у многих такое случается, верно? Справляются же как-то.

— Да, — сказала я. — Но тебе повезло. Во всяком случае, эти заботы с тебя снялись.

— Да, да, абсолютно! — воскликнула Кейт и тотчас умолкла.

Я не стала ее подгонять. Преимущество наркотика — не дергаешься в паузах. Течет время — и пусть себе.

— У нас все наладилось, Ханна, — произнесла Кейт, как мне показалось, часа через полтора. — С Колином. Мы все обговорили. Я и не предполагала. Оказалось, возникли по-настоящему крупные неприятности. Поэтому нам трудно стало общаться, поэтому он так замкнулся в себе. Его бизнес был на грани краха. Все было много серьезней, чем он рассказывал. Восемь месяцев назад банк пригрозил, что закроет им кредит, потому что они запаздывали с выплатой. Колин даже подумывал продать компанию, но ему посоветовали этого не делать, потому что это не окупило бы чудовищный долг. Почти весь год он ходил сам не свой, но мне старался не показывать виду, не хотел взваливать на меня этот груз. Он всегда считал, что работа касается только его, что это его сугубо личная доля в наших отношениях, и он не мог допустить, чтобы я подумала, что он не выдюжил. Правда, сумасшедший? Ты только представь, чтоб в конце двадцатого века мужчина мог стыдиться подобных вещей! Я усмехнулась:

— Положим, он всегда был консерватором.

Душка Колин. Сначала разжалобил ее, заставил себя пожалеть, чтоб потом она ему авансом все простила. Интересно, кто впервые заговорит о юбке, она или я?

— Я очень на него разозлилась. Но потом вспомнила, что у него и отец был такой и что вообще в их семье никто ничего друг другу не рассказывал. Это далось ему нелегко. То, что он все мне открыл. Ты бы видела его, — тихо добавила она. — Он плакал. Сказал, что это поколебало его веру в себя, раз он, мужчина, не способен содержать семью. Он знал, что если бы сразу мне рассказал, я, конечно бы, подхватилась помочь, согласилась бы продать дом или снова пойти работать, чтоб хватало средств. Но это ему бы, как мужу, было унизительно.

Торчит Кейт в своей уютной кухоньке в их Ислингтоне, погрязшая в детях, в их забавах, во всем этот хаосе, но ей среди этого очень хорошо, и она счастлива, что ради дома напрочь забросила карьеру. Колин прав. Конечно, она бы справилась, но это означало бы конец иллюзии безмятежности, связывавшей их, нарушение обета. И, надо сказать, не единственного.

— Ну а те деньги? — не выдержала я наконец. — Те две-три сотни, которые он ежемесячно снимал с вашего общего счета? Он как-нибудь это объяснил?

Как он выкрутился? Снимал деньги с личного вклада, чтоб оплатить общественный долг? Мудро, Колин, мудро. Кто сказал, что ты не состоятельный бизнесмен?

— Ах, это… — Кейт запнулась. — Прости, Ханна, но я… Если я тебе расскажу, обещай, что ты никому больше не скажешь, ладно? Я ведь знаю, как ты относишься к Колину, и если вдруг мама или кто-то еще…. это не ради меня, это ради Колина…

— Кейт, опомнись! Я уже лет двадцать не обсуждаю свои проблемы с матерью. Неужто ты думаешь, что я способна протрепаться кому-то о тебе? Ни единая душа о нашем разговоре не узнает. Это женщина?

Она кивнула, широко заулыбавшись:

— Да. Была такая.

— И кто же? — спросила я, в своем прибалдении выдавая изумленную улыбку в ответ на ее смешливую.

— Психотерапевт.

— Кто?!

— Психотерапевт.

Я бы рассмеялась, не вывались у меня от неожиданности челюсть. Колин — и психотерапевт!

— Правда, непостижимо? Когда дела пошли из рук вон плохо, а он все никак не мог признаться мне, потому что боялся, что это разобьет семью, он почувствовал, как с ним начало твориться что-то неладное. Перестал спать, внезапно накатывали приступы панического страха. Тогда он обратился к своему врачу, а та посоветовала другого специалиста и направила к этой женщине в Кентиш-Таун, она лечит от приступов депрессии. Оказалось, она замечательный доктор. Действительно помогла ему справиться. Узнав, что я забрала малышей и уехала к матери, она велела ему во всем мне признаться. Он приехал на следующий же день. Едва вошел, тут же разрыдался. Слава богу, мама с детьми была в саду. Ой, Ханна! Мне так стало стыдно! Что я ничего не знала, что даже не пыталась как следует разобраться. Ему было так плохо, бедному дурошлёпу!

Счастье, что Кейт говорила и говорила. И мне при этом ничего говорить не пришлось. Мозги закрутились с беспомощностью космонавта, сорвавшегося с троса в открытом космосе. Психотерапевт! Кто бы мог подумать! Я стала проигрывать в обратном порядке: ежемесячные счета, выезд с утра пораньше, симпатичный квартал, квартирка в подвальном этаже, пятьдесят минут по часам, следующий клиент в деловом костюме и неожиданно прозаичная внешность женщины, открывшей мне дверь. И, наконец — я вспомнила, как Колин рыдал, уткнувшись в руль автомобиля. С одной стороны — типичная измена, с другой — дела на грани краха.

Как бы отчаянно я ни упиралась, было ясно: это правда. Черт, неудивительно, что он так переполошился, когда меня увидал. И встревожился ужасно, и разозлился. Бедняга Колин. Задавленный бременем мужского долга. Уж лучше б врачиха оказалась проституткой. Зато теперь я знаю, что подарить ему на Рождество. Последний альбом Пита Пэнтина.

Мне явно повезло, что я была под кайфом, В таком состоянии можно просто блаженно перекатываться с одной мысли на другую и не брать в голову ни то, что слышишь, ни то, что сам говоришь. Но при этом наркотик может сослужить и плохую службу. Эйфория мгновенно переходит в паранойю. И когда она на меня навалилась, мне стало так скверно, что и признаться неловко. Ей-богу, из всех случаев, когда я садилась в лужу, этот был самый сногсшибательный.

Правда, осталось кое-что еще. Когда Кейт неделю тому назад сидела здесь, капая слезами в чашку с кофе, не только Колин составлял проблему в ее семейной жизни. Кажется, у нее самой были сложности в смысле секса и душевного состояния. Впрочем, как видно, это уже позади.

— Ну а ты, Кейт? Как насчет твоих собственных сомнений? Или уже приступаешь к их ликвидации?

Она чуть нахмурилась, как будто вопрос ее несколько смутил. Вполне возможно. Может, они уже частично с этим справились, заставив как следует поскрипеть пружины кровати в свободной материнской спальне. На этот счет они гораздо смелее меня.

— Разберемся и с этим, — тихо сказала она. И добавила, как бы расставляя все по местам: — Я такая, какая есть. Иной мне никогда не стать. Даже если бы очень захотела.

И я поняла, что больше Кейт мне не скажет ничего. И смотрела на нее, свою сестру, значившую так много для меня в моем детстве, в моей жизни. И снова я осознала то единственное, с чем все никак не хотела соглашаться. Кейт по-настоящему любит своего мужа, и, значит, при всем его самодовольстве и твердолобости есть в нем что-то очень для нее притягательное. В его постоянстве и собранности, в его старомодных представлениях о жизни и браке она черпает нечто, что делает ее жизнь легкой и спокойной. Случившееся, несомненно, внесет свои коррективы, заставит их по-иному взглянуть друг на друга, но их единства это не нарушит. Кейт нужен Колин. Пусть она трижды хороша собой, пусть умна и привлекательна настолько, что могла бы претендовать на лучшее, но нужны ей только Колин, Бен и Эми. И хватит мне убеждать себя, что не нужны. Хотят же некоторые женщины увеличивать груди и омолаживать лица, потому что таков их способ самоутверждаться в этом мире, а не мой. Я не имею ни малейшего права осуждать чужой выбор и огульно считать всех, от тебя отличных, глупыми или ущербными. Смирись, Ханна, мир нельзя переделать по собственному хотению. Просто надо принять его таким, какой он есть.

Наркотик. Ох, любишь ты погружаться вместе с ним в философские глубины! Хлебнув шампанского, я снова вынырнула на поверхность. В конце концов, разговор-то идет.

— …если тебе это будет не в тягость?

— Что? Прости. Меня заклинило на Колине.

— Ханна! — Кейт рассмеялась. — Не думаешь ли ты, что они правы?

— Кто?

— Да те, которые утверждают, что от марихуаны дуреют?

— Да ну, — сказала я. — Завидуют. Так о чем ты? Она вылила оставшееся шампанское в свой пустой стакан, отпила.

— О том, что мы хотим, чтоб ты к нам пришла в ближайшую субботу.

— Мы?

— Ну да. Колин тоже. Говорит, уж если начинать с чистого листа, без тебя обойтись никак невозможно. И хватит вам задирать друг дружку, как первоклашки.

— Но ведь он…

Но Кейт не дала договорить:

— Он знает, что я делилась с тобой. Знает, что ты знаешь. Честное слово, говорю тебе, он хочет с тобой помириться.

Может, мир, а может, он мной закусит вместо обеда: порубит меня на кусочки, припустит в широкой сияющей сковородке и подаст, полив красным вином из «Оддбинс»[33]. Впрочем, учитывая нынешние финансовые трудности Колина, возможно, теперь это уже будет «Сейфуэй»[34].

Правда, в дураках-то оказалась я. У него на руках все козыри. И поскольку вина моя безгранична, естественней будет поверить в его великодушие. Или в великодушие его психотерапевта. Надо будет узнать, как ее зовут. Может, она и меня сможет привести в порядок. В конце-то концов, сеанс в 7:30 утра уже свободен.

— Спасибо, — сказала я. — С удовольствием бы пришла, но пока можно выпросить амнистию? Последнее дело стоило мне крови и слез, необходимо поменять обстановку. Может, через пару недель, когда вернусь… — Я осеклась. Потом сказала: — Обещаю, приду.

Кейт кивнула и настаивать не стала. И вскоре ушла. Что ж, даже обновленному Колину требовалась помощь, чтобы уложить детишек спать. Но у Кейт обнаружился еще один для меня подарочек. Она рылась в сумочке в поисках ключей от машины:

— Ой, смотри-ка, чуть не забыла! Это тебе. Нашла дома в одном из ящиков. Подумала, может, прилепишь это к себе на памятную доску. Дротики покидаешь.

И протянула мне фотографию, старую, пожелтевшую, с маленькими светлыми треугольниками по углам, свидетельствовавшими, что карточка некогда была в альбоме. Снято было в саду. На жутком диване-качалке сидели рядом мать с отцом, а мы с Кейт, скрестив ножки, сидим внизу на переднем плане, отчаянно стараясь казаться старше в свои восемь и девять лет.

Отец и мать держатся за руки. У матери перманент на манер Хедди Ламарр[35], что безоговорочно ассоциирует ее облик исключительно с пятидесятыми годами. Лицо у матери такое тугое и круглое, каким я его не помню. Оливия Марчант права, моя мать когда-то была много моложе. Вспоминаю ее нынешнюю — морщинки узкими ручейками приливают в тонким губам; раздавшиеся бедра, живот. Может, именно поэтому у Оливии никогда не было детей. Как бы дети ни радовали душу, они взрослеют, и это стало бы жестоким напоминанием о том, что стареет она. А может, еще того хуже, она опасалась, что девчонки начнут ее затмевать? И я вдруг обрадовалась, что моя мать не принадлежит к поколению, стремившемуся к вечной молодости, что у нее по крайней мере хватило материнской смелости продемонстрировать мне, каково это — стареть. Между прочим, мое к ней отношение вполне могло ускорить этот процесс. Даже на старом фото я смотрюсь злюкой.

— Не нравится? — спросила Кейт. — Смотри, ты тут единственная не улыбаешься. Мама рассказывала, когда и как это было снято. Ты хотела надеть мини-юбочку, а она заставила тебя одеться в нормальное платье, и ты закатила жуткий скандал и весь день ни с кем не разговаривала.

Мы обе расхохотались, и потом Кейт крепко меня обняла, прижала к себе. Я тоже обняла ее. Сестринская любовь. Может, это единственная ценность, которую выносишь из семьи.

После того как Кейт ушла, я написала Колину письмо. Все-таки это лучше, чем с глазу на глаз. Письмо получилось не очень складное, но правдивое и исполненное покаяния, на какое я не считала себя способной. У меня не было сомнения в том, что Колин его примет. Ну а затем и я созрею, чтоб явиться к ним на ужин.

Я уже собиралась ложиться спать, как вдруг зазвонил телефон. Звонил полицейский. Не дай бог, унюхает запах наркотика! Я выдохнула дым мимо трубки на всякий случай. Но он меня не застукал.

— Я решил, тебе бы не мешало знать, что слушание условно назначено на тринадцатое. Тебе, разумеется, надо присутствовать. Сможешь прийти?

— Постараюсь, — сказала я. — Я подумываю ненадолго куда-нибудь отъехать, но к тому времени уже вернусь.

— Что, допекло тебя? — Пауза. — Как ты?

— Здорово! — солгала я.

— А плечо?

— Замечательно, — снова солгала я. Синяк от его пальцев уже стал темно-пунцовым. — Твоя-то коленка как?

— Болит, собака. Да и грудь тоже. Такое мне даже в армии не снилось.

Тут наступила тишина, во время которой мы оба, несомненно, вспоминали совместно проведенные на полу минуты. Неужто ты мне нравишься?

Неужто кто-то еще может мне понравиться? Не узнаешь, Ханна, пока не попробуешь. Интересно, трахаться с полицейским противно или не очень?

— Знаешь, может, сходим куда-нибудь, выпьем? — бросил он как бы невзначай.

— Деловое предложение?

— Вот-вот, не хватало еще Мередита Ролингса с собой прихватить. Ну, как?

— Э… не знаю, — проговорила я. — Я пока не вполне пришла в себя.

— Ладно, я просто так позвонил, узнать. Береги себя, Ханна.

— Майкл…

— Да?

— Может, когда я вернусь… — Я запнулась. Да ладно уж… после всегда можно списать на марихуану. — Как насчет воскресного вечера?

Он рассмеялся:

— Являться в форме?

И тут уж вполне можно было бы поставить точку. Если бы, конечно, это был конец.

На следующий день погода с самого утра не заладилась, небо за окном было стального цвета, ветер вздымал ввысь пакетики из-под жареной картошки, дети в пальтишках с капюшонами спешили в школу. Очередное английское лето самоутверждалось в своем своенравии. Выходило, что идея отъезда все-таки не совсем лишена смысла. Некий способ улизнуть от нежелательной встречи и возможность передохнуть перед еще более неприятным слушанием. Возможно, это как раз то, что мне так нужно, и одновременно, что я могу себе позволить — впервые в жизни. Я быстро прикинула в уме. В целом приступы щедрости Оливии составили примерно около двух тысяч, даже после того, как я осчастливила мойщика стекол и заплатила за арестованный автомобиль. Что ж, я заработала эти деньги.

Журнал «Тайм-аут» Белинды Бейлиол так и лежал на столе, где я оставила его пять дней тому назад. Ничто не устаревает так быстро, как журналы с прейскурантом цен. За исключением тех, где есть реклама путешествий. Поскольку журнал по-прежнему оставался формальной уликой, у меня не повернулась рука его выбросить. Надо не забыть быстро запихнуть его в буфет, если вдруг Грант окажется у меня в гостиной.

Я заварила кофе и пролистала журнал из начала в конец. В воображении я уже была где-то на полпути к Тоскане, где такой пронзительный ранний закатный свет и все в мире и в жизни окрашивается в розовое, как вдруг взгляд упал на одно объявление. Обычный квадратик, небрежно обведенный синей шариковой ручкой. «Зенит Трэвэл»: лучшие цены на поездку в Северную Америку. И рядышком знакомым петлястым почерком, который уже мне так хорошо знаком, мелко выведено имя: «Ричард». Ричард?

Я набрала номер. В конце концов, почему бы не позвонить? Спешить мне некуда, дел нет. Просто так, позвоню-ка напоследок. Ричард только что явился на работу. Произнеся «доброе утро», он явно прихлебнул свой капучино, было слышно, как губы втянули пенку. Я назвалась подругой Белинды Бейлиол, сказав, что она рекомендовала к нему обратиться.

— Бейлиол?

— Высокая блондинка, красивая.

— Ах да! Она заказывала билет полтора месяца назад. Сама выкупала. Ну и как ей Чикаго?

— Чикаго? — переспросила я, беззвучно опуская чашку с кофе на стол.

— Ну да, Чикаго! — И тут он начал распускаться передо мной, как цветочный бутон. — Погодите-ка. Обычно у меня выходит с первого захода. Итак, среда, двадцать восьмого, дневной рейс «Бритиш Мидленд» в Амстердам, потом пересадка в тот же день вечером на «КLМ» в Чикаго. Я мог бы за ту же цену устроить ей прямой рейс из Хитроу, но она предпочла этот маршрут. Ну, как у меня с памятью, а? Так-то! Чем могу помочь?

Глава 22

Я сказала, что еще с ним свяжусь. Но не знаю, расслышал он или нет. Что-то сделалось у меня со слухом, кровь принялась бешено стучать, сотрясая голову. В Чикаго через Амстердам. Далековато от Мексики, и как раз тот самый маршрут, по которому должен был направиться иной герой этой истории. Впрочем, ни один свой замысел он не осуществил. Как там сказала его секретарша, когда я пыталась записаться к нему в тот день? «Простите. Со среды он будет недоступен. Он летит в Амстердам, а потом в Чикаго».

Выходит, Белинда собиралась туда же, куда и Морис. Правда, в Амстердам она должна была попасть не тем рейсом. Ну да, я знаю наверняка. Грант проверял список пассажиров. Но ведь и другие могли проверить, правда? Если возникло подозрение. Особенно те самые «другие». Так что лучше подстраховаться, чем жалеть потом. Но из Амстердама — в Чикаго? Возможно, никто не додумался проверять тот рейс.

Впрочем, на это есть «КLМ». Слегка поупиравшись, они дали мне список тех, кто не явился на вечерний рейс 773 в прошлую среду. И что бы вы думали? Оба они оказались в этом списке, и места у них были заказаны рядом в салоне первого класса. Разумеется, возможно, что это очередное спланированное преследование. Возможно; хотя, если задуматься, маловероятно. Ведь если это так, почему же нам не удалось найти ее авиабилет? Билет не любовное послание. Он не содержит ничего оскорбительного или интимного, чтоб его прятать. И уничтожать билет нет смысла. Напротив. Возможно, что в самом хранении билета содержится что-то знаменательное. Наверняка даже и после смерти владельца билет хранит в себе некий эмоциональный заряд.

Я сидела и думала, пытаясь все как следует взвесить. Попыталась мысленно представить себе ее дом, предположить возможные места, куда я забыла заглянуть, но виденное постепенно стиралось в памяти. Вместо того, чтобы делом заниматься, я торчала в машине на Кентиш-Таун-стрит, выслеживала, как один спускается в полуподвал, потом за ним туда же идет другой. Затем являлась к женщине с настороженным взглядом, в ничем не примечательной юбке с кофточкой, с наспех подкрашенной физиономией. Выискивала супружескую измену там, где ее нет. Складывала единицу с единицей и получала одиннадцать. Теперь-то все кажется проще простого. Все дело не в том, что видишь, а в том, как видишь. Вернее, как хочешь видеть. Что Колин про меня сказал: «…глупая, упертая баба… ни черта не смыслишь в том, что у нас происходит»?

На столе передо мной красовались, мною же начертанные, цифры — итог сверхщедрости Оливии в отношении меня. Да, медленно, но верно я все глубже и глубже втягиваюсь в ее жизнь. Отрыла досье Белинды Бейлиол, перечитала еще раз. Еще. Снова взгляд упал на приписанный на полях телефонный номер казино, и тут меня осенило: ведь это же элементарнейшая подсказка. Я поразмышляла о ее автомобиле, и том самом плаще, и о ее жизни в последние полгода. И мало-помалу, как, долго вглядываясь в негатив, постепенно начинаешь различать позитив, я стала смотреть на события с позиции Колина и приходить к выводу, что, возможно, в конце-то концов, это самый типичный детективный сюжет.

Остаток дня я провела в разъездах и кое с кем встретилась. Потом вернулась домой, все записала. Да, задачка оказалась непростой, выявилась масса новых подробностей, надо было все выстроить. Но главное — все со всем сходилось, все приобретало смысл. Из общего строя выпадала только Лола Марш — угрюмая девица, ваятельница косметических масок. Вспомним, она почему-то по-настоящему и не отчиталась в содеянном. Проявила невиданное упрямство. Я пошла в кухню, чтоб сварить себе еще кофе, и пока стояла и ждала, как вскипит вода, мой взгляд упал на прикрепленный к стене моментальный снимок радужного семейства. Две девчушки: одна хмурая, другая улыбчивая. Одна пошла по стопам матери, другая отчаянно рвалась из дома. Семейная динамика. Может, из двух всегда так — бунтарка и послушница?

Дьявол! Давненько это было, уже успела позабыть. Упитанная семейка, проблема толстых ляжек, новый мрамор. И тоже две сестры — одна светленькая, другая рыженькая. Если одна не помнит зла, совсем не обязательно, что не злопамятна и другая. Я полистала записную книжку. Сначала позвонила в салон красоты в Чизуике и была уже гораздо любезней с директрисой, а она, в свою очередь, была гораздо любезней со мной, в особенности когда я попросила ее назвать верное имя рыжей толстушки, ее бывшей служащей. После чего позвонила самой толстушке. Вернее, в то место, где, по моим предположениям, она должна была оказаться. И, что бы вы думали, мне ответил девичий голос! Ей-богу, для меня в тот хмурый день буквально солнце просияло.

— Здравствуйте, — сказала я. — Силла Рэнкин?

— Я слушаю.

— Привет, Силла, как там погода? Надеюсь, лучше, чем у нас. Вы что, небось махнули на Майорку прямо из «Замка Дин»? И правильно, самое место, чтоб скрыться. Представляю, как обрадовался ваш папа.

— Кто говорит?

— Да не волнуйтесь. Я не враг. Мы даже знакомы. Наступила тишина. Затем она сказала:

— Я знаю, кто вы. Фара говорила, что вы и ее навещали. Мы тут совершенно ни при чем…

— Я знаю. Вас, Силла, никто ни в чем и не обвиняет. Клянусь. Просто вы оказались в нужное время в нужном месте, вот и все. Но я должна все-таки кое о чем у вас спросить. Идет? — На том конце молчали. Откуда-то издалека доносился мужской голос. — Или, может быть, я обо всем этом сначала переговорю с вашим папой? Впрочем, ему, наверное, не слишком приятно все это вспоминать.

— Нет, только не с папой! — быстро сказала она. — Подождите секунду. Я перейду к другому аппарату.

И после этого ни о каком отдыхе уже не могло быть и речи. Развлечений теперь мне и дома хватало.

Я позвонила в «Замок Дин» предупредить, что еду к ним. Собственно, не к ним — к ней. Пришлось долго ее выискивать, потому что в кабинете ее не было. Но, как оказалось, это уже был не ее кабинет.

— Я рада, что вы позвонили. Уже хотела спросить у Оливии ваш адрес, чтоб написать. Проститься.

— Проститься?

— Да. Завтра уезжаю.

— Что так? Почему?

— Лучше спросите Оливию. Могу только передать ее слова. Сказала, хочет все начать заново. Отказаться от услуг тех, с кем связаны неприятные воспоминания. Выходит, это как раз я и есть.

— Ой, Кэрол, мне очень жаль!

— Да нет, ничего! Все равно заведение закрывается на пару месяцев. Она хочет все обновить. Видимо, расширить бизнес. Пообещала дать мне отличные рекомендации. И была необыкновенно щедра, выплачивая жалованье.

Да уж! Что и говорить, Оливия умела щедро одаривать тех, кто на нее работал. И теперь вполне могла себе это позволить.

— Но все же, — сказала я, — после всего, что вы для нее сделали, должно быть, вам несладко. Вы не в курсе, кто теперь вместо вас?

И прежде чем я услышала ответ, я черкнула в блокнотике имя. И я не ошиблась. Что ж, нетрудно догадаться. В конце концов, у той были для этого все данные: компетентность, ум, тщеславие. Правда, если задуматься, на самом-то деле не эти достоинства помогли Марте получить новую должность. Я вспомнила, как встретилась с ней на стоянке у замка в тот день, когда полицейские увезли маленький «форд-фиесту» Оливии, и оставшееся чувство некой незавершенности. Теперь все точки расставлены. Взлет Марты явился, можно сказать, той вишенкой, которая венчает верхушку торта.

Мы еще немного поговорили с Кэрол, потом я, пожелав ей удачи, с ней простилась. Но при этом попросила, прежде чем она покинет «Замок Дин», сделать для меня одну любезность. Она согласилась не сразу.

Когда я приехала, день клонился к закату, небо очистилось от облаков. Не скажу, что Тоскана, но все-таки было красиво. Стоянка для клиенток оказалась заполнена лишь на четверть. Наверное, потихоньку уже все сворачивалось. По этой ли причине или из-за убийства и вредительства, но активность несколько увяла. Я проехала за дом, туда, где примостилась на своей стоянке машина Оливии, примерно ярдах в пятидесяти от корпуса сотрудниц. Вот он, изящный маленький автомобиль. Достаточно выжать педаль газа, он вмиг домчит вас в Лондон и обратно, особенно когда пусто на дорогах.

Я зашла с тыла, прошла через сад и вошла в здание с торца. В салоне подавали чай с сухим печеньем. Его вкус до сих пор у меня на языке. Я прошла внутрь к атриуму. Женщин там было мало, кто праздно развалился в креслах у бортика, кто плавал в бассейне, но из джакузи вода оказалась выкачана, и голубое облупленное дно выставлено напоказ. Я взглянула на часы. Двадцать минут шестого. Последняя смена вот-вот заступит. Я скользнула в массажный кабинет, окружила ширмами массажный стол, разделась, расположила свою аппаратуру и легла ничком, уткнувшись носом в полотенце. Через пару мгновений вошла она. Я услышала, как она открывает шкафчик, затем моет руки в умывальнике: Подойдя к ширмам, она плавно их распахнула. И тут будет вполне справедливо сказать, что, увидав меня, застыла в ужасе.

— Здравствуйте, Марта! — сказала я. — Я пришла и жду массажа.

Некоторое время она смотрела на меня не отрываясь, потом издала странноватый смешок:

— Ханна? А Кэрол сказала, что придет…

— Я знаю, что сказала Кэрол. Сами понимаете, ей кисло, ведь ее уволили. Да и, собственно, неправдой это назвать нельзя. Я в самом деле просилась к вам. В конце концов… вы ведь обещали.

— А…а Оли… миссис Марчант…

— Знает ли она, что я здесь? Нет, но не думаю, что она будет против одного бесплатного массажа, правда? Она ведь стольким мне обязана. Мне на животе лежать или перевернуться?

— Э… останьтесь так. На животе. Я… я пойду возьму немного масла.

— Незачем вам, Марта, масло, — сказала я строго. — Помнится, ваши руки прекрасно справляются и без него.

Секунду она стояла в недоумении, затем решила повиноваться, подошла, встала рядом. Я улыбнулась и опустила голову на топчан. Ее частое дыхание постепенно выравнивалось. Что ж, владеть собой она умела.

Я почувствовала, как ладони Марты легким касанием легли мне на спину, правая чуть пониже левой, у того места, откуда раздваиваются ягодицы. И вспомнила, как в последний раз, когда ее руки поглаживали меня, всю меня охватило непонятное, сладкое смятение. Жаль, не придется узнать, что же будет дальше. Во-первых, вечером у меня свидание с мужчиной. К тому же меня не тянет отдаваться тем, у кого тщеславие выше нравственности.

Она явно нервничала. Начала с плечей, и первые движения были совсем не такие спорые и смелые. Я лежала не шелохнувшись, и постепенно все уверенней и уверенней становились ее руки, все настойчивей ее волшебные пальцы проникали глубже и глубже, нащупывая узлы, обнаруживая напрягшиеся места, расслабляя, расправляя, успокаивая. Где-то посреди спины она наткнулась на особо чувствительную точку, я застонала. Руки остановились, потом двинулись снова, мастерски разрабатывая болезненное место, преобразовывая боль в наслаждение. Все во мне распустилось, на миг тело выскользнуло из-под контроля сознания. Должно быть, она это почувствовала, потому что руки ее стали продвигаться все ниже и ниже, ласковые, нежные, пока не очутились там, откуда начали, озорно заходили вокруг задней развилки, принялись поглаживать округлость ягодиц, соскальзывая ниже, к бедрам.

И на какое-то время я поддалась. Слегка отдалила момент расплаты. Да и расслабиться порой не мешает.

— Ах, как хорошо! — протянула я с легким придыханием.

И потому, что хотела, чтоб Марта осмелела окончательно, и потому, что действительно было приятно. Тело человеческое. Вся эта история исключительно о нем и о том, как важно чувствовать, что твое тело кому-то нравится. И если задуматься, то и мне не мешает научиться этому чувству.

И я позволила Марте немного позабавиться с моей попкой, поласкать, попровоцировать, повозбуждать, пока едва заметным отработанным толчком ее пальцы не скользнули туда, куда никто не проникал уж, кажется, целую вечность.

Но тут я поспешила к себе на выручку.

— Поздравляю, Марта! — произнесла я абсолютно будничным голосом. — Говорят, вы получили новую должность?

Руки замерли, пальцы тотчас отпрянули назад.

— С чего бы это? На нее произвело впечатление ваше безупречное обслуживание клиенток или, скорее, то, что вы углядели во время своего ночного бдения?

Она по-прежнему молчала. Тут я рывком поднялась и села, смахнув ее руку с моей ноги. Марта смотрела на меня одновременно со страхом и с вызовом. Я это у нее уже видела. Не исключено, уйму времени отрабатывала это выражение. Приоткрыла рот:

— Я не понимаю…

— Бросьте, Марта, — сказала я. — Я по уши нахлебалась вранья. Вашего в том числе. В другом месте вас за такие шалости давно бы выставили вон. А тут держат, не так ли? Тут это даже помогает продвигаться по службе. В чем причина? Помнится, Оливия Марчант об этом даже не помышляла, когда мы с ней в последний раз говорили о вас. Но это было до того, что случилось во вторник ночью. Что же изменилось? Сказать? Теперь, видно, это звучит так — обоюдное умолчание? Я угадала? Неужели, Марта, вы так дорожите этой должностью? Даже готовы стать лжесвидетельницей? Вы соображаете, что, укрывая от полиции факты, вы становитесь соучастницей преступления?

— Я не понимаю, о чем вы. Я получила должность, потому что ее заслуживаю, — сказала Марта, но уже без прежней уверенности. — Я отлично справляюсь.

— Вне всяких сомнений. Но не по этой причине вы стали заведующей. А стали вы ею потому, что вам было, что предложить на продажу. А у Оливии оказался на это спрос. Ведь дело в машине, так? Вы видели ее машину.

— Да или нет?

Я произнесла это так громко и так резко, что у меня самой зазвенело в ушах. Даже не предполагала, что настолько рассвирепела. Впрочем, ей предстояло расплачиваться за них обеих. Марта некоторое время смотрела на меня, потом медленно кивнула. Но кивка мне было недостаточно.

— Рассказывайте!

Она конвульсивно перевела дыхание:

— В ту ночь я возвращалась к себе.

— В ночь, когда был убит Марчант?

— Да.

— В котором часу?

— Должно быть, в самом начале четвертого. Услышала шум приближавшейся от шоссе машины. Она подъехала с тыльной стороны здания. Мне не улыбалось быть замеченной, и я спряталась за дверью.

— И вы увидели ее? Марта кивнула:

— Она припарковалась на своем обычном месте. Вышла из машины. Я видела, как она прошла в здание через черный вход и прикрыла за собой дверь. Тогда я пошла спать.

— А та, с которой вы были?

— Та ушла к себе еще раньше. Я задержалась, чтобы все убрать. Только я одна видела ее. И даже не придала этому значения, пока на следующий день не заявилась полиция и не забрала ее автомобиль.

Именно в этот день мы с ней встретились на стоянке, и она была так развязна, так уверена в себе.

— И когда же вы выложили это Оливии?

— В тот же вечер, после того, как мы с вами встретились.

— И что она сказала?

— Спросила, убеждена ли я, что не ошиблась. Я сказала, что да. Она сказала, что просто решила прокатиться, потому что не спалось. Что это была обычная автомобильная прогулка, хотя это может быть истолковано совсем иначе.

— И вы согласились?

— Я промолчала. Потом она спросила, не хочу ли я остаться, что она подумывает кое-что здесь изменить, вложить в дело побольше средств, потому подыскивает нового менеджера. — Марта кинула на меня взгляд. — Я больше чем кто-либо подхожу на это место! — бросила она с вызовом. — Я его заслужила.

— Угу, — сказала я.

И тут, подсунув руку под край массажного стола, я извлекла оттуда свой маленький магнитофон, который заранее приладила. Нажала кнопку «стоп».

— Какая жалость, что я не могу его вам оставить. Ну а теперь скажите-ка лучше, где я могу ее найти.

Глава 23

Я постучала, хотя была бы не прочь поскорее высадить эту дверь. Поразительно, я еще ни разу не бывала в ее личных апартаментах в «Замке Дин». Если мы и встречались тут, то либо в кабинете у Кэрол, либо у полуночного водоема. Изнутри доносилась музыка, глухое притопывание и надтреснутое подмурлыкивание. Похоже, Оливия Марчант танцевала. Впрочем, у нее для этого есть множество причин.

Она открыла дверь, и в первый момент я ее даже не узнала. Она была в переливающемся «боди», одном из лучших аксессуаров «Замка Дин», и, судя по виду, только что занималась гимнастикой. Тело у этой пятидесятилетней женщины было, что и говорить, по-прежнему великолепное, гибкое, упругое, натренированное до совершенства. Но не тело подействовало на меня ошеломляюще. Лицо.

Сначала мне показалось, это потому, что она просто без макияжа и что потный блеск и выбившиеся из-под нейлоновой ленты пряди волос лишают идеальный образ привычного лоска. Но, приглядевшись, я заметила и кое-что еще. Вверху, прямо над левой скулой, в том месте, где раньше было подергивание, что-то явно происходило у нее с кожей.

— Ханна?

При виде меня она немедленно приложила к лицу полотенце, как бы поглаживая ушиб.

— Я… Вы бы хоть предупредили, что придете. Боюсь, что я…

— Заняты? О, уверена, Оливия, что пару минут вы способны мне уделить. В конце концов, напомню, я ведь вам жизнь спасла. Можно войти?

Она взглянула и, по-моему, уже в этот момент поняла, о чем я буду с ней говорить.

Оставив дверь раскрытой, она прошла впереди меня в комнату. Я прикрыла дверь за собой.

— Пойду переоденусь, — сказала она.

— Мне это не мешает, — холодно сказала я.

— Да, — сказала она тихо. — Вам не помешает. Мне помешает. Может быть, вы подождете меня в соседней комнате?

Наниматель — прислуга. Порой нелегко нарушить возникший стереотип. Я повиновалась.

То, что я там увидела, здорово меня покоробило. Сплошные фотографии Оливии. Они были повсюду — на стенах, на столах, даже на каминной полке: качественные, студийные — с фоном и подсветкой, прямо частная коллекция фоторабот. Или — усыпальница отгремевших побед. Лишь одна фотография Мориса — он сидит за столом, всемогущие руки скрещены на переднем плане. Впрочем, частица его, так или иначе, присутствовала во всех находившихся здесь фотопортретах. Я пристально вглядывалась в лица супругов. Да, бесспорно, лицо Оливии, особенно в молодые годы, являло собой свидетельство грандиозного успеха. Было там одно черно-белое фото, портрет в сигаретном дыму, типа рекламных кадров из какой-нибудь роковой киноленты сороковых годов. Оливия вполоборота, рот слегка приоткрыт, скулы монолитные, как скала. Лорен Бакол. Чтоб выглядеть так, Мюриэл Рэнкин готова была жизнь отдать. Что она, по сути говоря, и сделала. Позади раздался легкий шум.

В дверном проеме стояла Оливия, снова элегантная, как всегда: длинное платье из прозрачной шелковой ткани поверх леггинсов, и шарф на подобающем месте вокруг шеи. Но одного она скрыть не могла. Идеально воссозданный лик молодости сильно подпортила левая щека. Мне снова вспомнился образ подвесного моста. Но это даже больше походило на природную катастрофу: подобно оползню, щека съехала вниз, кожа в том месте стала комковатой, бугристой. Со всей безжалостностью приходилось признать, что левая сторона лица у Оливии поползла. По ее глазам было видно, какое огромное это для нее несчастье, куда большее, чем обе случившиеся смерти.

— Что у вас со щекой, Оливия?

— Я… мне кажется, что-то с кожей.

— Ну да. Мини-подтяжка.

— Как?..

— Последнее достижение Мориса. У Марчелы Гавароны была та же проблема. Она обратилась с жалобой, и он снова сделал ей операцию, только через три недели все снова поехало вниз. После чего он выпроводил ее обратно в Милан, заявив, что она просто блажит. Гаварона собиралась подавать в суд. Но в вашем случае — не думаю, что это теперь актуально. И давно у вас это?

— Полгода, — тихо проговорила она.

— Полгода. Ну да, конечно. Последняя отчаянная попытка его удержать. Впрочем, не очень-то она удалась? Ведь Морис так и не поддался на ваши уговоры бросить ее? Собственно, если б вы не наткнулись на любовные письма, убеждена, он ни за что бы вам про нее ничего не рассказал.

Даже если мои слова произвели на нее впечатление, Оливия ничем этого не выдала. Просто опустилась на канапе, неторопливо расправила подол платья, мгновенно приняв облик элегантно-равнодушной героини из пьес Теннесси Уильямса. Потом подняла руку, слегка провела пальцами по съехавшей щеке.

— Он обещал, что будет держаться примерно пять лет, — негромко сказала она. — И что еще сможет сделать одну операцию. Он лгал. — Она помолчала. — Но, как выяснилось, это была далеко не единственная его ложь. — Вдруг внезапно она спросила: — Вы записываете на магнитофон?

— Нет, Оливия, — сказала я. — Этот разговор останется только между нами. Частный визит.

И в доказательство я достала из кармана свой крохотный магнитофон и выложила его прямо на стол — безжизненный, с замершими кассетами. Она улыбнулась на это, но лишь правой частью лица, левая не тронулась с места, будто ее свело параличом. Мой шрамик на фоне этого казался сущей безделицей. Оливия снова прошлась пальцами по левой щеке. Но каждое прикосновение делало дефект более явным. Глядя на нее, я почти испытывала к ней жалость. Почти.

— Что же было потом, Оливия? Он все-таки согласился ее оставить, но обнаружил, что не сможет? Но ведь все-таки попытался, да? Или же просто понимал, что вы следите, задерживаетесь в Лондоне, ловите каждый его шаг, проверяете телефонные звонки, выясняете, не заезжал ли он куда по пути домой или на работу. Разумеется, в тот период он и близко к ее дому не подходил. А если подходил, только так, чтоб никто из соседей его не заметил. Но даже вы были бессильны быть при нем двадцать четыре часа в сутки. Помните, вы говорили мне — он такой занятый человек, такой плотный график. Каждый день ранним утром он отправлялся к себе в приемную или в клинику, где делал операции. Его рабочий день начинался как раз тогда, когда она освобождалась. Но вам ведь известно, что говорят о врачебных кушетках. Что на них грешат больше, чем в постелях. Да и отпечатки пальцев остаются повсюду. Сколько времени, Оливия, вам потребовалось, чтобы обо всем догадаться? Может, вы выследили его, когда он спешил в один прекрасный день на работу? Ведь, увидев ее, вы не могли не понять, что ваша песенка спета. Не только потому, что она моложе, а потому что она — его творение. Потому что Морис влюбился в женщину, которую создал своими руками. Подобно тому, как создал вас двадцать лет тому назад.

— Нет! — резко сказала она. — Это не так. Никакой параллели я не вижу. Вы же встречались с ней, видели ее. Она была не так красива и не так оригинальна. Овал лица — да, я с вами согласна, но нос получился ужасный — вульгарный, кукольный, абсолютно безличностный, над такими он раньше и сам потешался. А груди — один размер, никакой формы. Дешевка! Нет. Морис влюбился в нее не потому, что сотворил шедевр, а потому, что исхалтурился и уже не замечал разницы между блестящим и средним. Вы не могли не обратить внимания, когда изучали досье. За последние два года поступило жалоб больше, чем в предыдущие десять. Он обленился, перестал стараться. И ему просто захотелось к той, которая не станет ему об этом напоминать.

— И это оказалось достаточным основанием, чтобы его убить? — спокойно спросила я.

— Я над этим не думала, — уже с прежней невозмутимостью сказала она. — Но, пожалуй, ваша мысль любопытна.

Непроизвольно я улыбнулась. Такой она мне нравилась больше: истинная Айша, не скулящая мартышка, второй раз сунувшаяся в огонь. Вот это я понимаю — дерзкая, не дрогнет! Она знала эту мою слабость. Чуяла, что я ловлюсь на эту удочку.

— Ладно, — сказала я. — Расскажу свою версию того, что произошло. По-моему, вы почти примирились с мыслью о том, что у них любовь. Пока не стало известно о поездке. Вы узнали, что Морис берет ее с собой на конференцию в Чикаго, чтобы использовать, как некогда использовал вас, в качестве наглядной демонстрации его успеха. Вот этого допустить вы никак не могли. Вот тогда вы и решили его убить. Должна заметить, вам пришлось для этого покрутиться, но вы ведь, я полагаю, всегда были деловым звеном в вашем партнерстве. И все же затея потребовала от вас всей вашей выдумки: использование ее писем для составления анонимных посланий Морису, подделка письма в оздоровительный центр с просьбой прислать рекламу, даже атака на собственный бизнес, лишь бы получилось правдоподобней. Использовать Лолу в качестве злоумышленницы было весьма мудро. Ведь вы знали, что никакая она не Лола, а Силла Рэнкин, что ее мать стала одной из самых больших неудач Мориса, что эта девушка после смерти матери горела желанием отомстить. Как это было? Вы проверили ее рекомендательные письма и убедились, что она не та, за кого себя выдает? Оливия повела плечами:

— В этом не было необходимости. Она внешне была вылитая мать. Также стала расплываться. Ляжки, плечи. Кэрол отговаривала меня ее брать, убеждала, что рекомендации не слишком надежны, правда, основное сомнение касалось именно внешности. Но я понимала, что Силла сможет оказаться мне полезной. Настоящая маленькая злыдня. Такую лучше держать перед глазами, чем где-то за спиной. Я знала, что она куснет. И я знала, если вы чего-нибудь стоите, то схватите ее за руку.

Я? Ну да. С этого все и началось.

— Благодарю. Ну а из чьей телефонной книжки вы меня выкопали?

— Это важно?

— Да нет, не очень. Просто, если задуматься, вы ведь продуманно детектива подыскивали. Достаточно независимого, чтобы самостоятельно вести расследование, но достаточно управляемого, чтоб держать его под контролем.

Оливия молчала.

— Итак, сначала я выдала вам Лолу, после чего была обласкана и в немалой степени развращена вашим щедрым гонораром, чтоб взяться разгадывать замысел, стоявший за угрозами. Разумеется, вы мне усиленно помогали. Предоставили все досье, подсказали, кого подозревать. Вам ничего не стоило помочь мне сократить список до нескольких имен, вынести жалобы Белинды на первый план, попутно вы добавили и номер телефона, чтоб я знала, где ее найти, а вы бы могли удостовериться, что она у меня выруливает на передний план. Что и случилось. Прежде всего я встретилась именно с ней. О чем вы узнали от меня, позвонив мне утром во вторник. Это удостоверило вас в том, что в нужное время я отмечу, как она была нервна и раздражена. Словом, подготовка была вами проделана. Морису предстояло улетать ранним утром в среду, и вы не сомневались, что накануне вечером он засидится допоздна на работе. Вы запланировали встретиться с ним днем, чтобы потом сказать полицейским, что именно тогда показали ему анонимную записку и что он узнал почерк. Но что-то все-таки не сработало, правда? Когда же всерьез я стала наступать вам на пятки, Оливия? Тогда, когда тайком от вас решилась встретиться с Морисом? Ведь он мгновенно меня узнал. Белинда наверняка описала ему меня после нашего общения в казино. Едва только я вошла и Морис заметил шрам, он понял, что это вы меня наняли. И тут он окончательно взбунтовался, не так ли? Потому что понял, что вы что-то замышляете. Так как же развивался ваш скандал, Оливия? Он высказал вам все? Сказал, что порывает с вами, что между вами уже давно все кончено и на сей раз ни ваши мольбы, ни угрозы не заставят его остаться?

Она смотрела на меня в упор. Левый глаз у нее подергивался, как будто внутри назревало землетрясение, грозящее ее лицу очередным оползнем.

— Что же вы сделали? Умоляли его подумать в последний раз? Сказали, что поздно вечером позвоните и обсудите с ним это? Правда, когда потом он безуспешно пытался вам дозвониться, вы уже были в пути по определенному маршруту, не правда ли? Уложив себя в постель на глазах у всего «Замка Дин», вы снова оказались за рулем и теперь катили в направлении Фэрбрей-роуд. Что вы ей сказали? Что вам все известно и что вы приехали, чтоб взглянуть на ту, которую ваш муж любит больше, чем вас, чтоб выпить вместе и примириться и чтоб дать им на прощанье свое благословение? Провести ее оказалось довольно легко, не так ли? Что и говорить, вы подействовали на нее, как удав на кролика. Заметила ли она, сколько снотворного вы всыпали в ее стакан? А может, вы силой влили его содержимое ей в горло? Руки и плечи у нее в синяках, что говорит о попытках сопротивляться. Должно быть, вам здорово помогли ваши тренировки. Потом, едва ее сморил сон, вы идете в ее ванную, выуживаете из корзины для белья ее грязную одежду, напяливаете поверх своего боди. Оставляете свою машину там, где припарковались, через пару улиц от ее дома, берете ключи от ее машины и на ее «фиесте» отправляетесь к Морису.

Я сделала паузу. Оливия слушала с необычайным вниманием, глядя на меня не отрываясь, не шелохнувшись, но что ею владело в большей степени — интерес или воспоминания, сказать было трудно.

— Должно быть, он удивился при виде вас, — продолжала я. — Что дальше? Вы сказали и ему, что приехали мириться, и, стоило ему отвернуться, убили его и выкололи ему глаза, чтобы отомстить ему сполна? После этого все остальное было довольно просто, обычное скрытие следов. Вы вышли из здания в собственном плаще и достаточно шумно, чтобы швейцар вас заметил и даже успел разглядеть машину. Вернувшись к Белинде в дом, вы приняли душ, оставили ее одежду на полу, втащили ее, сонную, в ванну и вскрыли ей вены. Потом уничтожили все отпечатки пальцев, стерли с автоответчика последнее сообщение Мориса ей и сожгли ее письма, но не полностью, а так, чтобы можно было различить ее почерк. Потом вы поехали домой, чтобы вовремя оказаться в постели и чтобы утром быть разбуженной известием, что ваш муж убит. И тогда все начали вас подозревать. Вы же играли роль убитой горем вдовы, настолько придавленной грузом случившегося, что даже не способной себя защитить от нападок полиции, при этом зная наверняка, что вот еще немного, и вам удастся подтолкнуть меня, этакую дуру, не оставляющую попыток вас обелить, а также полицию к Белинде Бейлиол и таким образом сорваться с крючка. Безутешная, любящая вдова и ревнивая, брошенная любовница. Какая элементарщина!

Лишь умолкнув, я внезапно поняла, что дрожу; меня буквально трясло от ярости, потому что, рассказывая, я многократно напомнила себе, сколько раз она использовала меня, манипулировала мной. Оливия не могла не видеть, что я вся пылаю гневом. Но сидела неподвижно, настороженно посматривая на меня, будто я, не она, представляю опасность. Но ее притворную невозмутимость взрывали каскады подрагиваний на щеке. «Мало тебе!» — так и хотелось сказать.

— Должна перед вами извиниться, — ровным голосом произнесла Оливия. — Я вовсе не хотела ущемить ваше самолюбие. Я даже считала, что вас это потешит. Что вам, возможно, будет приятно обнаружить Белинду Бейлиол раньше, чем полиция.

— О да, — сказала я. — Это привело меня в восторг. Особенно вид разлагающегося тела в ванне. По гроб жизни буду вам благодарна.

У нее перехватило горло, она отвела взгляд. Наконец-то ее вроде бы задело что-то, не имеющее отношения к собственной внешности. И мне захотелось еще больней уязвить ее. Мне вспомнилось вздутое лицо Белинды, бугристая кожа, цвет и запах воды в ванне. Потом мысли перенеслись к Морису. После убийства происходит чистка. Профессиональное вскрытие патологоанатомом, замораживание в аккуратном пластиковом пакете, а всю кровь и грязь тщательно смывают. Опытный специалист мог бы даже и глаза приладить на прежнее место. Я же, напротив, решила повернуть в ране нож. Как там Майкл говорил — убийцы не помнят о содеянном? Может, им просто плохо напоминают?

— Скажите, Оливия, трудно вам пришлось? Каково это, всадить мужу нож в спину, а потом выколоть ему глаза?

Она ответила не сразу. А когда заговорила, рот открывала лишь слегка, как будто боялась вызвать очередную сейсмическую бурю.

— Он сам виноват, — произнесла она так тихо, что я напряглась, чтобы расслышать ее слова. — Он повернулся ко мне спиной. Он отвернулся, а я еще не кончила говорить. Сказал, что не желает больше слушать, потому что ничего нового не услышит. Что он уходит и что мне надо примириться с неизбежным. Даже сказал, что мне же лучше «все начать с начала». Все с начала. В этом деле Морис был большой мастер: отрежет старое, и все опять гладкое, как новенькое. — Она усмехнулась. — Знаете, единственный человек, кого он не видоизменил, был он сам. Посмотрели бы вы на него голого: дряблая, обвислая кожа. Но для него, разумеется, это значения не имело. Потому что он был художник, виртуоз скальпеля, пока, собственно, этот скальпель не перехватила я. — Оливия на мгновение смолкла. — Сами посудите, Ханна. Я всего лишь сделала с ним то, что он делал с другими. Даже самую грязную работу оставила напоследок, когда он был уже мертв и не чувствовал боли. В общем, он даже не слишком и пострадал. Если сравнивать, я за все эти годы настрадалась гораздо больше его. Потеряла больше крови. И больше плоти. — Она покачала головой. — Надо было ему прислушаться к моим словам. Правила были ему известны. Мы оговорили это с ним еще двадцать лет назад, цену его манипуляций со мной. Я просто взяла то, что мне причиталось.

— Свой фунт плоти, — сказала я тихо. — Ну а она, Оливия? Какие правила нарушила она?

— Она меня совершенно не интересует, — сказала Оливия неожиданно резко и жестоко. — Она всего лишь жалкая авантюристка, быстро смекнувшая, что ухватила лакомый кусок. Наверняка бросила бы его, как только смогла бы прибрать к рукам его деньги. Если бы он остался со мной, я и пальцем бы ее не тронула. Он сделал свой выбор. Если бы не он, они оба остались бы живы.

И по тому, как это было сказано, я поняла, что она действительно так думает. И к моему отвращению прибавилось разочарование. Наверное, где-то в глубине души я надеялась, что Оливия, как женщина, будет больше мучиться раскаянием, чем мучаются мужчины, что она все-таки испытывает ужас от содеянного ею кошмара. Впрочем, возможно, вопреки нашим иллюзиям кое в чем женщины уже уподобились мужчинам.

Что же касается несчастной Белинды — даже ее смерть стала всего лишь примечанием к чужому роману. Ее истинный грех заключался скорее не в том, что она авантюристка, а в непонимании тех страстей, в которые она вторглась, в том, что она не постигла сути старого контракта, подтолкнув любовника к его расторжению. По крайней мере, при таком исходе пластическая хирургия ей больше не потребуется. Чего нельзя сказать о женщине, сидевшей прямо передо мной, лицо которой буквально расползалось по швам. Но только лицо; рассудок, пожалуй, у нее был в полном порядке.

— Вы, разумеется, отдаете себе отчет в том, что у вас нет ни единого доказательства, — произнесла Оливия спокойно, выпрямляясь и приглаживая подол платья. С чистого листа. Не один Морис был мастером в этом деле. — У вас получился всего-навсего увлекательный сюжет, а полиция располагает всеми необходимыми доказательствами экспертизы.

К этому я была готова. Подавшись вперед к магнитофону, я нажала кнопку «play». Что ж, раз она не чувствует за собой вины, к чему церемониться? На мгновение она опешила, решив, что я ее обдурила, но раздавшийся голос принадлежал не ей. Мне. И следом голос Марты:

— В ночь, когда был убит Марчант?

— Да.

— В котором часу?

— Должно быть, в самом начале четвертого. Я услышала шум приближавшейся от шоссе машины. Она подъехала с тыльной стороны здания. Мне не улыбалось быть замеченной, и я спряталась за дверью.

— И вы увидели ее?

— Она припарковалась на своем обычном месте, вышла из машины. Я видела, как она прошла в здание через черный вход и прикрыла за собой дверь. Тогда я пошла спать.

Я выключила магнитофон. Некоторое время Оливия смотрела на него. Тишина нарастала, давила на уши. Потом она перевела взгляд на кисти рук, стала их медленно поглаживать, проводя пальцами по рисунку вен. И самое непостижимое было то, что хоть это ее и удивило, но как будто вовсе не огорчило.

— Надо полагать, вы в деньгах не нуждаетесь? — спросила она после паузы несколько даже насмешливо, как будто предполагая мой ответ.

Я покачала головой:

— Простите. Это уже было. И, признаюсь, особой радости они мне не принесли.

Она улыбнулась:

— Мне тоже. Впрочем, когда-то приносили. И еще — знаете что? Красота тоже безрадостна. Я не шучу. Радость кончилась. Его уже нет. — Она помолчала. — Знаете, Ханна, я ведь в целом не лгала вам. В отношении главного по крайней мере. Во всем, что касалось Мориса и меня.

Как это она тогда сказала? «Для меня убить его означало бы убить себя». Мне вспомнилось, сколько горя было в ней в то утро, в ее лондонской квартире. Даже при всем ее искусстве те ее слезы однозначно крокодиловыми назвать было нельзя.

— Да, — сказала я. — Я знаю, вы не лгали.

— Скажите, вы когда-нибудь любили кого-то так же сильно?

Я отрицательно покачала головой.

— Я так и думала. Ну и ладно, по правде говоря, такая любовь в конце концов не оставляет ничего, кроме боли. Мне кажется, вам стоит позвонить тому молодому полицейскому. Знаете, по-моему, он даже вашего шрама не заметил. А если заметил, считает его весьма привлекательным.

— А вам-то разве не стоит ему позвонить? — спокойно спросила я.

Оливия покачала головой:

— По-моему, теперь это уже ничего не сможет изменить, а по-вашему? В конечном счете — ничего. Впрочем, пожалуй, пойду, приведу себя в порядок. Попробую подправить свои «неполадки» макияжем. Чем я хуже Глории Суонсон[36], а?

Слушая Оливию, я поняла, как сильно мне будет не хватать ее. Ее острого ума. Господи, скольких бед могла бы эта женщина избежать, если б не стала рабой собственного отражения в зеркале.

За ней закрылась дверь, а я еще сидела одна некоторое время. Лицо в стиле Лорен Бакол подмигивало мне с серванта. «Надо же, частный детектив! Я думала, они существуют только в книжках, да и вообще это грязные мужички, подглядывающие за гостиничными номерами». Единственная женщина, которая поистине могла бросить вызов Филипу Марло[37]. Но все-таки героиней не стала. Скорее это обернулось для нее трагедией.

Не помню, скоро ли я сообразила, что Оливии нет чересчур долго. Одновременно со светом в ванной включился и вентилятор, и я внезапно сообразила, что его шум может великолепно перекрывать прочие звуки. Я встала и прошла в холл. Дверь в ванную была заперта. Я не стала стучать.

К счастью, замок оказался хлипкий и слетел от первого же удара. Одетая кафелем ванная, освещенная ярким светом ламп, ореолом окруживших зеркало, была пуста. В конце я заметила дверь в еще одну смежную комнату. Эту дверь мне вышибать не пришлось. Она была открыта.

Оказавшаяся за ней спальня была просторна и элегантна, в центре стояла огромная двуспальная кровать. Оливия полулежала на ней, прислонившись спиной к уложенным одна на одну нарядным подушкам и подушечкам. Картина была продуманно живописна — расслабленная поза, шелковые складки платья вдоль длинных точеных ног, руки прижаты к груди слева, как будто она что-то баюкала.

Когда я ворвалась, она резко вскинула голову, и я уловила ужас в ее обращенном на меня взгляде.

Я была уже на полпути к кровати:

— Оливия!

В тот же момент прозвучал выстрел, заглушая мой крик. Тело дернулось, как бы в конвульсиях от сильного электрического разряда, вперед, потом назад, руки откинулись на покрывало. А прямо под грудью, в том месте, которое только что прикрывали руки, поблескивала темная дырочка величиной с пятипенсовую монету, из которой, как вода из лопнувшей трубы, толчками вытекала кровь.

Я схватила подушку, крепко прижала к ране и, пока держала, отчаянно выкрикивала ее имя. Но я уже понимала, что все мои усилия тщетны. При всех своих пороках, Оливия Марчант прекрасно разбиралась в анатомии, уж эта женщина отлично знала, где именно у нее расположено сердце.

Я отняла от ее груди подушку и некоторое время стояла, осознавая происходящее, глядя, как кровь медленно струится вдоль мягких складок, красное на белом, притягивающее, пугающее. В полураскрытой ладони лежал маленький, но грозный пистолет, из тех, что богатые дамы покупают без лицензии, если знают, где искать. Должно быть, она основательно его припрятала, чтоб полиция не наткнулась. По крайней мере, у нее хватило здравого смысла не использовать пистолет в качестве орудия убийства, хотя он дарует более скорую и более безболезненную смерть, чем орудие, которое она приберегла для своего мужа. И более эстетичную. Оливия не могла придумать способа красивей, чтобы отправиться в небытие.

Я смотрела на ее лицо. В глубоком покое смерти даже ее щека смотрелась иначе, казалась нежней, почти такой же прелестной, как и прежде. Лишь в глазах осталась тревога — предсмертный ужас впечатался в ее немигающий взгляд. Я сослужила последнюю службу своей клиентке: закрыла ей глаза. Кожа еще была теплой.

Я еще некоторое время постояла у ее тела, затем повернулась и вышла, прикрыв за собой дверь. Снова в гостиной ее идеальное лицо смотрело на меня с десятков фотографий. Я взяла трубку и набрала номер знакомого мне полицейского.

Что ж, всякое первое свидание должно как-то начаться. Теперь, когда все было кончено, я, к своему собственному удивлению, с нетерпением его ждала.

Глава 1

Правило первое: никогда не сдавай свою квартиру. Правило второе: не суди о людях по внешнему виду. Уж мне-то с моим опытом работы стыдно, казалось бы, совершать подобные ошибки. Но она, эта студентка, изучающая антропологию, выглядела таким синим чулком, в багаже ее находилось столько религиозных книг, что было даже не совсем ясно, как ей удается ладить с теориями Дарвина. Но эволюционизм, как видно, в месяца взял в душе ее реванш. Кухня, будто там скончался динозавр, а постель использовалась не иначе как полигон для опытов на выживание, причем опытов самых рискованных. Секс, наркотики и рок-н-ролл. И все эти вещи, совершенно для меня неприемлемые, происходили здесь, в моей квартирке. Ах, эта молодежь!.. Будучи женщиной слегка за тридцать, я, вернувшись домой, впала в настоящее отчаяние. Но не все так уж плохо. После Гонконга и Лондон покажется милым селением, и я пообещала себе никогда больше не пускаться в путешествие к тропикам, если, конечно, миссис Аделина Ван де Билт не вздумает подписать еще один чек на дорожные расходы. Бог знает почему она и в первый-то раз наняла меня. Для женщины, нуждающейся в охране, она была достаточно вооружена, ибо ее перстни с камнями в двадцать один карат не хуже кастета могли уложить на месте любого грабителя. Но что эти камни делают с языком человеческим! Он тоже будто каменеет. Ох, богатые женщины! Им, как видно, никогда не приходилось кого-нибудь о чем-нибудь о чем просить, так что и слово «пожалуйста» они выговаривать не умеют. Или «благодарю вас». Или «простите, возможно, я ошибаюсь». Таким словам их, пожалуй, никто и не учил. А мы никогда не вникаем в важную информацию о сверхурочных часах, набранную мелким шрифтом на неприметном месте контракта. «Да, Ханна, бизнесмен из тебя вышел бы отменный!», как не без издевки сказал мне отец, когда я попыталась сбыть ему квартирку в Уайтчепле[38] после того, как сама расположилась на Парк-лейн, рядом с двумя отелями. А вот миссис Ван де Билт, надо полагать, несомненно, владела безусловным правом собственности на недвижимость.

Все же не стоит унывать и хныкать. Бог свидетель, кое-что удалось сделать, кое-какие счета оплачены. Фирма бытовых услуг оценила свою деятельность по очистке ковров и приведению в порядок кухни в сто тридцать три фунта стерлингов, и хотя счет был выписан на имя Маргарет Мид, пришел он в то время, когда сия особа уже покинула мою квартиру. Причем счет этот малость опередил появление самих уборщиков. Работа — вот в чем я сейчас позарез нуждалась. Ведь если бы только расходы на приведение в порядок квартиры! Так нет, куда там! Чуть позже начали поступать дикие угрозы от фирм, ведающих кредитными картами, и счета от «Бритиш гэс» — и все это исключительно по почте, поскольку, благодаря усилиям мисс Эволюции, телефон был отключен за неуплату. Оставалось утешаться тем, что если бы я вовсе не вернулась домой, они все равно нашли бы кому предъявить свои счета. Конечно, это еще не конец света, а просто худой конец. А на худой конец всегда имеется Фрэнк.

Но есть ли на свете человек, который хоть раз в жизни не попал бы в унизительную ситуацию, когда надо просить о работе? И мне, в моем почтенном возрасте, было это, поверьте, не просто. Я давно не испытывала желания носиться с тележкой по супермаркету в толпе женщин, нуждающихся в товарах больше, чем магазин нуждается в деньгах. Нет, Фрэнк.

Прошло два дня, был получен еще один счет, и я позвонила ему.

— Ну что, Ханна, соскучилась по работе, а?

Уж если что и удается Фрэнку лучше всего, так это заставить вас почувствовать неуверенность в завтрашнем дне. Говоря с ним по телефону, я живо представляю себе, как он сидит, взгромоздив ноги на стол и посыпая ковер пеплом. Если верить фотографии на его старой учетной карточке отдела уголовного розыска, некогда он был весьма привлекателен. И не удивительно: молодость, она и есть молодость. Но злоупотребление жирной и обильной пищей и сидячий образ жизни явно не пошли ему на пользу. Фрэнк, однако, утверждал, что это преимущество, ибо люди, непонятно почему, доверяют бывшим полицейским, особенно, если те в меру упитанны. Поскольку недостатка в клиентах — белых, в основном людях среднего достатка и иностранцах — у него не было, то он, видно, прав.

Он даже позволял себе роскошь время от времени отказываться от предложений некоторых клиентов, так что те выходили от него не солоно хлебавши.

— Ну, моя юная ученица, и как вам китайская экзотика?

— Да ничего, в общем, только малость многовато китайцев. А как вы тут, господин учитель? Надеюсь, недостатка в брачных сварах не испытывали?

Фрэнк обычно сравнивал подобную деятельность с трудами канализационной крысы, но время от времени ему приходится заниматься и этим. Да и у кого не бывает грязной работы? Какие времена, такие и заказы.

— Опять, Ханна, бьешь ниже пояса? Кто бы подумал, что ты столь ехидная девушка.

— Женщина, Фрэнк, женщина, а не девушка, и, может, нам хоть на минуту перестать разговаривать как в плохом детективном романе?

— Дай-ка я угадаю. Ты на спаде, нуждаешься в хлебе насущном и заигрываешь со мной, чтобы я взял работенку, которую можно было бы перекинуть на тебя, верно? Ну, тебе повезло, девушка… прости, женщина. У меня действительно есть кое-что для леди с острым глазом.

Приходится выслушивать его болтовню, но если не дружить с этим старым дуралеем, что же ты будешь иметь, кроме самой дрянной работы?

— Так окажи мне честь, Фрэнк.

— Что я и пытаюсь сделать. Ты знаешь, Ханна, в чем твоя трудность? Ты слишком вежлива для нашей профессии. Ты разделяешь позицию клиентов. А ведь они все люди богатые.

— Ну, это лишь до тех пор, пока не произойдет революция.

— Ага! Ты поняла, что я имею в виду! Старый я осел! На кой черт мне нанимать именно тебя? Здесь куча людей, жаждущих работы. Но нет, этот осел Фрэнк нанимает единственную марксистку, затесавшуюся в стройные ряды частных сыщиков. Не знаю, восторжествуют ли твои идеи, но мы-то тут все пока немножко капиталисты. И потом, я очень надеюсь, что в данном конкретном случае ты обойдешься без помощи того призрака, который бродит по Европе.

Дорогой мой Фрэнк. Как у всех бывших полисменов, уровень его политической осведомленности оставлял желать лучшего. Обычное меню газеты «Гардиан» и здоровый цинизм государственного и социального строя, и ну пошло!.. Он содержит меня в списках злостных разрушителей устоев, так же как и всех безработных ирландцев считает членами ИРА. Но, несмотря на его предвзятость, в работе он хорош, а для бывшего копа у него, как ни удивительно, нежное сердце. И все же я частенько сержусь на него.

— Ну, ближе к делу… — Фрэнк чем-то прошелестел, видно, придвинул к себе одну из папок, лежавших перед ним на столе. — Как насчет исчезнувшей особы? Йоркширская девчушка прикатила в Лондон и перестала писать домой. Некая почтенная леди хочет знать, что случилось.

— Это ее мать?

— Фамилии у них разные. Но может быть, почтенная леди при разводе вернула себе девичью. Ну, берешься?

— Скажи, как она на тебя вышла?

— Нашла мой номер в телефонной книге, ей понравилось мое имя.

Еще бы не понравилось! Фрэнк Комфорт[39]. Утешитель! Когда-то ему даже пришлось повесить на стену свое свидетельство о рождении в доказательство того, что это и вправду его фамилия. Я часто спрашивала себя, понимали ли арестованные им парни иронию ситуации?

— Ну так что, ты принимаешь предложение?

А в самом деле?.. Исчезнувшие девицы редко возвращаются в те места, где их матери хотели бы их видеть. Но мне ведь надо как-то оплатить счета за газ и электричество. К тому нее «Бритиш телеком» вряд ли включит мой аппарат, если я в ближайшее время не оплачу их счета.

— Принимаю.

Но примет ли меня клиентка? У леди явно имелись сомнения.

— Мне не хотелось бы, мисс Вульф, показаться невежливой, но я не уверена, что эта работа годится для женщины.

Мадам, если бы у меня была возможность штрафовать своих клиентов за подобные грубости, мне наверное не пришлось бы вести с вами этот разговор.

— Да, мисс Патрик, мне понятны ваши колебания. — Я хотела назвать ее миссис, но по телефону это всегда звучит как дефект речи. — Однако в некоторых случаях, особенно когда исчезнувшая особа является юной девушкой, женщина способна лучше справиться с этой работой. — Давай, Вульф, уговаривай ее, гни свои коленки! — Впрочем, если вы сомневаетесь, я не стану больше отнимать у вас время.

Последовала долгая пауза. Не могу не заметить, что эти игры здорово нервируют. Но все-таки она не бросила трубку, а заговорила:

— Возможно, вы правы. Хотя должна предупредить, что не приму решения, пока не увижу вас. Можем ли мы встретиться сегодня после полудня? Я сверилась с расписанием, одиннадцатичасовой поезд прибывает в три. Роуз-коттедж находится неподалеку от станции.

Конечно, неподалеку, если ехать на такси. А вот если идти пешком по январскому морозу, от которого зябнет и синеет нос, то это выходит прилично. Не очень-то многообещающее начало, что тут скажешь… Роуз-коттедж находился в самом конце улицы и оказался небольшим, но прекрасно сохранившимся зданием восемнадцатого века, местечко из тех, где сорок лет назад еще можно было встретить одинокую пожилую женщину с вязаной сумочкой и в очках. Но времена Агаты Кристи миновали, и старомодные леди, подобные мисс Патрик, нуждались в мужчинах, подобных моему другу Утешителю. И в женщинах, подобных мне.

— Вам чай с молоком, мисс Вульф, или с лимоном?

— Нет, благодарю. Я предпочитаю безо всего.

Она наливала чай, а я рассматривала ее. Августа Патрик, леди, наверняка весьма уважаемая в местном приходе. Ей было больше лет, чем я подумала, услышав по телефону ее далеко не старческий голос. Примерно шестьдесят пять. Слишком стара, конечно, чтобы быть матерью юной девушки, но выглядит гораздо моложе своих лет. Леди сидела совершенно прямо, будто аршин проглотила, явно из тех, кого с младых ногтей приучают держать спину. Длинная шея, гладкие седые волосы, собранные на затылке в строгий пучок. То, что называется гордой посадкой головы. Когда я была подростком, ходила в балетные классы и гораздо больше, чем теперь, заботилась о женственности своего образа, то мечтала о такой осанке. Короче говоря, не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы отличить балерину от страхового агента. Да и фотографии на пианино подтверждали это: портрет строгого пожилого мужчины, исполненного достоинств эдвардианских[40] времен, и две балерины в роли Умирающего лебедя — один снимок недавний, цветной, а другой — поблекший, как давно увядшая любовь, но, несмотря ни на что, изысканный. Хозяйка передала мне чашку, звякнувшую о блюдце с неповторимым серебряным звуком тонкого дорогого фарфора. Вероятно, она богата, или я ошибаюсь? Время покажет.

— Ее зовут Кэролайн Гамильтон, — твердо проговорила она, откинувшись на спинку кресла. — Ей двадцать три года. Последний раз я получила от нее рождественскую открытку из Лондона, датированную шестым декабря. У меня есть ее адрес и координаты последнего места службы, куда я уже обращалась. Имеется к тому же несколько фотографий, а также открытки с образчиками почерка. Как вы считаете, мисс Вульф, сколько понадобится времени, чтобы ее разыскать?

Я встретилась с ней взглядом. Возможно, я не совсем еще отошла от истории с Аделиной, от всей этой возни с капризной богатой клиенткой, а потому все еще не была уверена, что хочу работать.

— Ну, это зависит от того, действительно ли она пропала. С шестого декабря прошло не так уж много времени. Может, она и писала, да открытка застряла на почте, вы же знаете, как это бывает на Рождество.

— Исключено, — сказала она так уверенно, будто уже обсудила это с главным почтовым управлением.

— А нет ли известных вам причин, которые помешали бы ей написать?

Она воззрилась на меня, затем тихо проговорила:

— О таких причинах, если они и есть, мне ничего не известно.

— А ее друзья? Вы знаете, с кем она общалась?

— К сожалению, нет. Послушайте, мисс Вульф, вы должны понять, что я не стала бы пользоваться услугами частного детектива, если бы не полагала, что дело достаточно серьезно.

— Может быть расскажете немного подробнее?

— Что именно вы хотели бы знать?

— Начнем хотя бы с того, кто такая Кэролайн Гамильтон и почему вы так энергично взялись за ее поиски.

— Не знаю, с чего и начать…

— Тогда, мисс Патрик, позвольте мне кое-что пояснить. Узнав о вашем деле, я сразу же согласилась за него взяться. Когда люди обращаются к частному детективу, а не в полицию, у них на то бывают особые причины. Лучше бы мне узнать о них с самого начала, поскольку нередко бывает, что потом становится слишком поздно выяснять, что, как и почему произошло.

В какой-то момент показалось, что она сейчас вышвырнет меня из дому. Впоследствии я не раз пожалела, что она этого не сделала. Но как было забыть о неоплаченных счетах? Лучше перетерпеть. С минуту она, подавшись вперед, пристально смотрела на меня, затем вновь откинулась на спинку стула.

— Хорошо, мисс Вульф. Я знаю Кэролайн Гамильтон с тех пор, как она пятилетней девочкой впервые пришла в мою школу. Тогда она была такой же, как множество других девчушек, мечтающих стать балеринами, с головками, набитыми фантазиями. Но очень скоро я поняла, что она не такая, как все. Талантливая, конечно, но дело даже не в этом. Главное, что она была полна решимости. Ее родители этого никогда по-настоящему не понимали. Отец ее фермер, так что она росла обычной сельской девочкой. Эти люди о будущности своих детей никогда особенно не задумывались, и Кэролайн, скорее всего, ждал ранний брак с сынком соседа-фермера, так что к двадцати одному году, глядишь, у нее уже была бы куча детишек. Но я думаю, Кэролайн всегда знала, что такая участь не для нее, у этой девочки были амбиции. Поняв, что у нее хорошие перспективы, я поговорила с родителями, посоветовала поддержать ее, предоставив возможности, которых она достойна.

Мисс Патрик умолкла, сделала глоток чая «Эрл Грэй», помолчала, глядя в чашку, будто всматриваясь в прошлое.

— Когда-то я сама была танцовщицей. Вы, конечно, слишком молоды, чтобы помнить те времена, когда я была довольно известна. В те дни я была на пороге блистательной карьеры. Но матушка моя, увы, серьезно заболела, ей требовался уход, и отец решил, что лучше бы мне вернуться домой. Ну а когда она умерла, мне пришлось остаться дома, чтобы ухаживать уже за ним.

Я бросила взгляд в сторону пианино.

Ее отец на снимке выглядел крепким и бодрым человеком, знающим, чего хочет в жизни, и твердо идущим своим путем. Да, грустная сказочка, но слишком отполированная пересказами, чтобы казаться искренней. И все же сомневаться в ее правдивости не было никаких оснований. Возможно, все это давно отболело, к тому же начинать деловые отношения с недоверия — неразумно. История обычная: пожилая женщина с незадавшейся судьбой мечтает, чтобы ее приемная дочь добилась в жизни того, чего не добилась она сама. А в данном случае семена упали на благодатную почву. Для одержимой балетом малышки мисс Патрик стала сказочной феей.

— Конечно, родители желали девочке добра, но все упиралось в деньги, так что я предложила платить за нее. Это было полуофициальное удочерение. Она жила здесь, у меня, я репетировала с ней, а когда научила всему, что знала сама, то наняла для нее опытных педагогов. Она оставалась со мной до семнадцати лет. Затем уехала в Лондон, в Королевскую балетную школу. С тех пор так и жила в Лондоне.

Кэролайн Гамильтон? Нет, я ничего не слышала о ней, но для меня в свое время было открытием, что Барышников — это не новый сорт русской водки.

— И она преуспела?

— Да, мисс Вульф, да! Кэролайн удивительная танцовщица. Уж одно то, что она выступала в составе одной из лучших балетных трупп…

Я рассматривала костяшки своих конвульсивно сжавшихся пальцев. Это была реакция на прекрасные сказки о зернышках, которые могут произрасти даже средь холодных и мрачных холмов северо-востока. Так что же в таком случае прервало все это благолепие?

— А до этого она постоянно поддерживала с вами отношения?

— Всегда. Каждый месяц, без пропусков. — Мое удивление, кажется, было хозяйкой замечено. — Мы так договорились. Раз в месяц она должна бьгла позвонить или написать открытку.

Вдруг я представила себе эту неведомую Кэролайн, спрятавшуюся от всех и вся в постели с сексапильным молодым человеком. Вокруг разбросаны опустошенные упаковки из-под готовой китайской еды, а на туалетном столике рядом с кроватью дожидается своего часа куча открыток, адресованных мисс Патрик. Юность, как говорится, берет свое.

— За последние семь недель я звонила в ее квартиру раз десять, если не больше. Там никто не отвечает. Труппу, в которой, по моим сведениям, Кэролайн работала, она, как выяснилось, оставила еще год назад. Они дали мне имя другого нанимателя. Когда я позвонила туда, мне сказали, что не видели ее около шести месяцев.

— Если я правильно поняла, она не писала вам о смене работы или о каких-то возникших у нее трудностях?

— Нет.

— Хотя до ее исчезновения вы поддерживали с ней постоянные отношения?

— Увы…

Она произнесла это тихо, вновь уставившись в чашку с чаем. Не спросила ли она себя в тот момент, — возможно, впервые, — когда именно приемная дочь начала ей лгать?

— А вы уверены, что она не входила в контакт с кем-нибудь еще? С родителями, к примеру?

— Абсолютно исключено. И я бы предпочла, мисс Вульф, чтобы вы не беспокоили их. Кэролайн годами не виделась со своим семейством. Несомненно, не обратилась к ним и теперь. Тем более не предупредив меня.

— Понятно. Итак, мисс Патрик, скажите, что именно вас беспокоит больше всего?

Этот вполне безобидный вопрос все же заставил ее вздрогнуть. Я ждала. В наступившей тишине лишь настенные часы продолжали тупо тикать этаким настырным метрономом. Я видела, что леди чего-то недоговаривает. Что-то тут, видно, было, о чем она говорить не желала. Но, несмотря на упрямство почтенной леди, я чувствовала себя виноватой перед ней. Впрочем, она явно не принадлежала к тому типу женщин, которые могут по достоинству оценить сочувствие. Взглянув на меня, она внутренне собралась, взяла, как говорится, себя в руки.

— Боюсь, мисс Вульф, мне нечего добавить к сказанному. А вы считаете, что этой информации вам будет недостаточно?

Ну, что есть, то и есть. В конце концов это не тот случай, когда есть причины ощущать свою вину. Хотя мисс Патрик и перестала быть прекрасным Умирающим лебедем Сен-Санса, она все еще оставалась старой птицей, желающей знать, где обретается ее едва оперившийся птенчик. И кто, кроме меня, сделает это лучше полиции? Кстати, это был мой последний вопрос.

— Почему вы обратились к частному сыску, а не к полиции?

— Как-то я слышала по радио, что в Британии ежегодно пропадают двадцать пять тысяч человек. Ну вот и подумала, что, хотя Кэролайн слишком долго не дает о себе знать, ни один полисмен не станет придавать особого значения тревогам старухи.

Она была права.

— Хорошо, мисс Патрик, буду рада помочь, если, конечно, вы хотите моей помощи. Должна пояснить, мой гонорар составляет семьдесят пять фунтов в день, включая расходы. Не могу сказать, как долго продлится расследование, но дней через пять-шесть я обязательно предоставлю вам отчет, дабы вы оценили, насколько я продвинулась в этом деле.

Начиная карьеру частного сыщика, я не раз отрабатывала перед зеркалом разговор с клиентами о деньгах. Казалось, так грубо обсуждать денежные проблемы с человеком, который потерял близкого или чем-то сильно встревожен и напуган. Но практика показала, что подобные разговоры нередко отвлекают человека от мучительной боли. Мисс Патрик кивнула, затем встала и прошла к старому дубовому буфету, стоявшему возле окна. И что удивительно: сколько бы лет ни прошло со времен ее молодости, было приятно наблюдать, как она двигается. Она склонила лебединую шею над верхним ящиком и принялась что-то искать в нем. Мне вдруг так живо представилась девчушка, которая, пританцовывая, движется по дому, будто порхая по сцене перед воображаемыми зрителями. Я с грустью подумала о том, что жизнь ее, обещавшая столько прекрасного, не состоялась. Но вот она вернулась, в одной руке держа серую картонную папку, а в другой — несколько банкнот по пятьдесят фунтов, и очарование развеялось.

— Не знаю, мисс Вульф, сумеете ли вы найти Кэролайн, но надеюсь, что вам это удастся, так что полагаю, лучше мне нанять вас, чем еще кого-то. Но ведь вам, если не ошибаюсь, понадобится аванс?

Ну, Ханна, подумала я, тебе потребуется особое мужество, чтобы взять деньги со столь царственной клиентки.

Теперь, с деньгами в кармане, я могла позволить себе взять такси, чтобы доехать до станции. Но на самой станции предстояло как-то убить полчаса. А что, в самом деле, дремать, сидя в зале ожидания, когда пора приниматься за работу? Местные начальники сдались под моим натиском и сообщили все, что знали о Гамильтонах. Вот я и позвонила им из привокзальной телефонной будки.

«…я бы предпочла, мисс Вульф, чтобы вы не беспокоили их. Кэролайн годами не виделась со своим семейством. Несомненно, не обратилась к ним и теперь. Тем более не предупредив меня…» — так сказала мне мисс Патрик. Не то чтобы я не поверила ей, скорее это возбудило во мне любопытство. Все же родня есть родня, и как бы старая дама ни противилась этому, но существуют кровные связи, которыми человеку не так-то легко пренебречь. Звонок этот, увы, никаких сведений мне не добавил. Отец девушки, говоривший со мной, не выразил ни малейшего интереса к тому, где находится его дочь, так что мне с трудом верилось, что это действительно ее отец.

— Ох, да она давным-давно не живет у нас, обретается где-то в Лондоне. Да?.. Нет, понятия не имею, ведь она к нам много лет носа не кажет. Что?.. Какой у нее телефон? Да откуда мне знать? Спросите у моей супруги, может, у нее где и записано… Мы ведь и вправду давно ее не видели и не слышали. Если вы хотите найти ее, вам лучше связаться с Августой Патрик. Она о Кэролайн знает больше нашего. Как, вы сказали, вас зовут?

Но я не ответила, положила трубку. Что толку продолжать этот разговор! Чувствовалось, что в отчем доме Кэролайн, куда я звонила, нет ни любви к дочери, ни интереса к тому, как складывается ее жизнь. Родители! Или они любят вас чересчур сильно — или не любят вообще. Не удивительно, что такие семьи называют семьями без стержня. Допускаю, что Кэролайн была движима не столько желанием стать балериной, сколько стремлением вырваться из семейно-кухонного плена. Я подумала о той боли, соединенной с тайным ликованием, с которыми оставляют отчий дом, после чего, конечно, вам уже нет пути назад. Не помогут ни письма, ни телефонные звонки.

Поезд, которому плевать на ваши проблемы, опоздал на двадцать минут. Мы, пассажиры, толпились в сгущающихся сумерках серого зимнего вечера. Я сидела и наблюдала, как толпу постепенно поедает вечерняя тьма, потом раскрыла серую папку.

Кэролайн Гамильтон. История жизни в словах и фотографиях. Немного в самом деле, если, исходя из этого, тебе предстоит действовать. Тощая подборка газетных вырезок: сообщения в местной прессе об успехах девушки из провинции, удостоившейся медалей и поступившей учиться в Королевскую балетную школу. Несколько расплывчатых фотографий являли образ хрупкой девчушки с прекрасными волосами, неловко позирующей в танцевальной позе. Вот еще три фотографии, где повзрослевшая Кэролайн держалась увереннее, глядя прямо в камеру, волосы гладко зачесаны назад, глаза сияют и улыбаются. Выглядела она почти красивой, разве что скулы немного высоковаты. Хотя чуть ввалившиеся щеки вполне могли соответствовать летучести ножек. А может, эта девушка просто недоедала? Я попыталась найти Кэролайн в десятке известных балетных трупп, снимки которых были вложены в папку. Нет, невозможно узнать ее среди всех этих юных лебедей в белых тюлевых пачках, взметнувших к небесам хрупкие ручки и сияющих стандартными театральными улыбками. Тем более что на этих снимках они все явно старались лишь для фотографа. А на последней фотографии — самой выразительной — Кэролайн была без сценического костюма. Просто юная женщина с распущенными волосами, блестящей волной струящимися по ее плечам и спине, будто она только что вымыла их и теперь просушивала. Но снимали ее при свете солнца, так что выделялись только щеки, нос и рот, глаза же были прищурены, и взгляд их казался каким-то зыбким. Впрочем, всего этого вполне достаточно для опознания.

Затем я перешла к корреспонденции, хотя и понимала, что к этому еще не раз придется вернуться. Здесь были открытки, датированные тем временем, когда, если верить мисс Патрик, Кэролайн оставила работу, не сообщив об этом ей, своей попечительнице. Да уж, если это образчик их отношений, старушка едва ли могла рассчитывать на полный отчет. Почтовыми открытками обычно отделываются люди, которым некогда, да и не о чем, в сущности, вам писать.

Это были некие подобия хокку[41] схожего содержания, такие, к примеру, как: «Дорогая тетушка Мод, благодарю за присланную книгу. Надеюсь, с киской все в порядке, привет Ханне». Согласитесь, для женщины двадцати трех лет подобный стиль слишком уж инфантилен, что вызывало тревожное недоумение. Впрочем, ведь ее талант был скорее физического свойства, нежели умственного. Так почему кто-то должен был ожидать от нее красноречия? Но как насчет теплых чувств? Ведь она писала женщине, ставшей для нее второй матерью. То, что я прочитала далее, было, судя по дате, одной из последних весточек, полученных мисс Патрик.

«Дорогая мисс Патрик, на этой неделе видела удивительную постановку «Ромео и Джульетты» в «Гарден». Сработано явно на основе пары новых пьес, музыка Родни Бэннета. Появилась возможность куда-нибудь съездить весной. Если поеду, дам вам знать. Ваша Кэролайн».

На обороте открытки была одна из танцовщиц Дега[42], та, что низко склонилась над балетной туфлей, восхищая зрителя грациозным изгибом спины. Я проверила, нет ли надписей на картинках. Еще раз пролистала открытки. Нет, нигде ни словечка. Даже последнее послание, с почтовым штемпелем от 6 декабря, отправленное откуда-то из Вест-Энда[43] с заснеженной сценкой и искренним поздравлением с Рождеством, было таким же безмятежно спокойным сообщением о погоде и балетных делах. Едва ли так писала бы встревоженная чем-то девушка. Но все же это может оказаться ключом к разгадке, так что потом придется рассмотреть эти балетные дела поподробнее.

Покопавшись в папке, я обнаружила адрес и телефон последнего места ее работы, труппы, о которой я никогда не слышала. Помня свой конфуз с Барышниковым, я не торопилась делать выводы, но все же мне казалось, что студия «Херувим» на Уолворт-роуд это далеко не «Сити балет». Возможно, плечи Кэролайн согнулись под тяжким грузом ожиданий, возложенных на нее мисс Патрик? Перед моим внутренним взором вновь возник образ девицы, забывшей в плотских утехах о долге перед приемной матерью. Это, конечно, не очень вяжется с образом ангелоподобного белокурого существа, но зато гораздо лучше может объяснить характер особы, длительное время вынужденной воплощать в жизнь чужие фантазии.

Правило номер три. Уж если взялась за работу, не устраивай себе отпуска, даже кратковременного. Отдыхать можно, лишь завершив дело.

Глава 2

В большинстве случаев приходится начинать с самого начала. Ничего эффектного или рискованного в том нет. Просто, разыскивая какую-либо пропажу, обычно узнаешь, что у всякого исчезновения есть свои причины.

В одном мисс Патрик была права: Кэролайн на телефонные звонки не отвечала. И не отзывалась на звонок в дверь. Жила она в большом, довольно обшарпанном доме на Килбурн-Хай-роуд, парадную дверь которого украшало не менее полудюжины звонков. Я позвонила кому-то из соседей. Женщина из цокольного этажа держалась вполне дружелюбно, но она жила здесь лишь три недели и с соседями до сих пор не знакома. На другие звонки никто не ответил. Я посмотрела на часы. Десять пятнадцать утра. Нет никакой нужды объяснять всем, что ты частный сыщик, но знание этого внутренне тебя поддерживает. Впрочем, жизненные обстоятельства в который раз одерживали победу над твоими намерениями. Те, что имели работу, уже работали. Остальные или находились в поисках ее, или нежились в постели, решив сегодня ничего не предпринимать.

Я вернулась в свою машину и какое-то время просто наблюдала. Вот появилась женщина, ведя за руку малыша и маневрируя на неровном тротуаре коляской, перегруженной покупками. Когда она попыталась съехать с тротуара и перейти улицу, коляска накренилась, и из багажной сетки выпал пакет с картофелем. Ребенок, едва научившийся ходить, радостно вскрикнул, потопал за одной из картофелин, поймал ее обеими руками и бросил в сторону коляски как военный трофей. Мужчина в дурацком бесформенном пиджаке торопливо прошел мимо, переступив через ребенка и картофелины, взор его был устремлен в неведомые дали, но пожилая женщина остановилась помочь, и вскоре вся троица была занята сбором и упаковкой рассыпанного. То, что огорчило мать, для дитяти и старушки оказалось развлечением. Вся операция заняла не более десяти минут. Другой мир. Я так увлеклась этой сценкой, что чуть не упустила из виду кудрявого молодого человека в черном пальто с кожаной папкой под мышкой, который вышел из дома и легко сбежал с лестницы. Он страшно торопился и явно не расположен был отвечать на вопросы какой-то Мэри, кузины Кэролайн Гамильтон, стремясь продолжить свой путь. Но когда оная Мэри представилась ему офицером полиции, он умудрился притормозить и не только сразу же сообщил мне, что он Питер Эплярд, изучающий искусство в колледже Голдсмита, но и согласился повнимательнее рассмотреть фотографию, которую я сунула ему под нос.

— Да, она жила здесь. Хотя фото паршивое. В жизни она гораздо лучше.

— Вы сказали — жила. Она что, больше не живет здесь?

— Нашли кого спрашивать! Могу сказать только, что последнее время не вижу ее.

— А сколько примерно?

— Ну, если не ошибаюсь, четыре-пять месяцев, может, чуть больше.

— Вы были знакомы с ней?

— Смеетесь? Здесь никто ни с кем не знаком. Просто соседи, вот и все.

— Так я права, полагая, что вы не знаете, куда она могла уехать?

— Да, вы правы на все сто. Ну что, я могу идти или вы намерены пригласить меня для допроса в участок?

Килбурн, очевидно, еще один яркий пример принятого в подобных районах вежливого равнодушия, подумала я, наблюдая его исчезновение за углом. Хорошо хоть, что кучерявый Питер на ходу бросил мне имя домовладельца, столь трудно произносимое, что и воспроизвести его здесь не берусь. Но хозяин дома вряд ли проявит особую вежливость, поскольку таких людей волнует лишь, вовремя ли жильцы платят, а до остального они просто не снисходят. Заплатил, а там хоть и не живи. В темных окнах квартиры Кэролайн, расположенной на втором этаже, не было никаких признаков жизни. Но решись я проникнуть через парадный подъезд, это наверняка возбудит среди обитателей дома ненужные пересуды. На дверях черного хода был автоматический, так называемый «американский» замок, и если мне особенно не повезет, вполне может сработать сигнализация. Нет, невозможно, разве что действовать отмычками… Но потребуется много времени и хлопот. Да и при свете дня всегда есть риск, что вас в любой момент схватят за руку. Я вернулась к машине. 12 часов 30 минут пополудни. Я потратила уже половину оплаченного мисс Патрик времени, но абсолютно ничего не узнала. Ничего такого, за что можно было бы зацепиться.

В наказание за позднее пробуждение я лишила себя нормального ланча. Просто, миновав Марбл-Арк, Парк-лейн и Викторию, переехала мост Челси и, углубившись в южные кварталы города, решила перехватить сэндвич в баре на Уолворт-роуд, благо он находился рядом с «Херувимом».

Примерно без десяти два в бар вошли три молодые женщины и парень, все в Айседориных шарфах[44] и с хорошо развитыми икроножными мышцами. Они заказали салаты, йогурты и по чашке капуччино. Платил молодой человек. Они уселись за столик у окна, смеясь и хихикая, низко склоняясь друг к другу и то и дело взмахивая изящными ручками. Чудесно это, передохнуть от любимой работы. У меня даже голова закружилась от сладкого ощущения их успехов. А может, это лишь действие крепкого черного кофе? Успокоившись, я позволила себе присоединиться к милой компании.

— Простите… Они взглянули на меня, причем весьма дружелюбно. Но тогда они еще не знали, как сильно могу я их озадачить. — Простите, если я не ошибаюсь, вы все из труппы «Херувим»?

Ну вот, они уже и решили, что я чокнутая. Побирушка в дорогих, доставшихся по случаю обносках или просто девица, которая выросла такой дылдой, что куда там ей в танцорки, вот и живет с неистребимой завистью к тем, кому повезло больше. Девушка с длинными черными волосами, зачесанными наверх и искусно сплетенными в замысловатый французский узел, явно игравшая в этой группе роль доброй самаритянки[45], слегка улыбнулась.

— Труппа «Херувим»? Да, полагаю, вы можете называть нас и так.

— Я подруга Кэролайн Гамильтон. Она говорила мне, что работает здесь. Надеюсь, мне удастся с ней встретиться.

Тут наступила странная пауза: девушки ждали реакции молодого человека, хотя прямо на него ни одна из них не взглянула.

— Кэролайн Гамильтон? — вновь заговорила мисс Плетеный Пучочек. — Ну, она работала здесь, это правда, но больше ее с нами нет.

— Ох, что-нибудь случилось?

— Да она… — заговорила было девушка, но тотчас умолкла, будто кто-то пнул ее под столом ногою.

— Она ушла от нас месяцев примерно шесть назад, — вмешался в разговор красивый, похожий на фавна малый, длинным ресницам которого позавидовала бы любая красотка. — А где она теперь, мы не знаем.

— Ох, простите, а вы не знаете, почему она ушла?

— Нет, не знаю. Может, просто пресытилась нашими трупами? — сказал он, проказливо исказив слово «труппа». — Наверное, захотелось перемен. Видит Бог, рано или поздно это случается с каждым из нас.

И девушки рассмеялись, будто он и вправду сказал что-то страшно остроумное, хотя это было далеко не так. Но кто их, танцоров, поймет… Иной мир. Возможно, и Кэролайн Гамильтон находила его шутки смешными. Откуда мне знать? Я торчала возле них, чувствуя свою неуместность. Маргинал — вот то, что мы, частные детективы, собой представляем. Это позволяет нам сохранять нравственное чувство, когда все другие вокруг его теряют. Иногда это срабатывает, иногда — нет.

— Может, кто-нибудь из вас в состоянии помочь мне найти ее? Для меня это действительно очень важно.

Парень пожал плечами.

— Попробуйте расшевелить этих птичек. Но предупреждаю, они скверные девчонки. Когда речь идет о лишней работе, они сразу стараются улизнуть. И стоит смыться одной, за ней тотчас остальные.

Все они опять захихикали, так что мне не оставалось ничего другого, как только удалиться.

Но юмор, знаете ли, подчас просто защита от боли. Побывав в студии «Херувим», вы бы лучше поняли, почему моя первая фраза их так позабавила. Я, конечно, читала «Пенни», книжку Уэллс, или как бишь ее там звали, — и знала, что условия работы в танцевальных студиях напрочь лишены романтического ореола, но «Херувим» оказался еще более жуткой дырой, чем я ожидала. Никакая это не балетная труппа, а просто второразрядная школа танцев. Не удивительно, что они так грубо меня отшили. По пути к кабинету владелицы студии я заглянула в пару замочных скважин. Некоторые из юных женщин держались на пуантах весьма неуверенно, а остальные своими движениями напоминали скорее Джейн Фонду, нежели Марго Фонтейн. Когда я в конце концов умудрилась найти дверь с нужной надписью, то владелица кабинета повела себя так, что, по сравнению с ней, девушки и парень из кафе показались мне просто милыми болтунишками.

— Она была здесь, потом ее не стало.

— Что это значит?

— Это значит, что она появилась в январе, вела занятия с несколькими группами. Я ангажировала ее для ведения весенних и летних классов, но она подвела меня. Больше я о ней ничего не слышала.

Эта особа вытащила сигарету розовыми наманикюренными ногтями. Лак для ногтей был того же цвета, что и губная помада, и костюм. Даже ее белокурые волосы определенно отдавали чем-то розовым. Видно, кто-то недобрый сказал этой дурочке, что розовый цвет ей очень идет. Ох, люди подчас бывают так жестоки!

— И что было дальше?

— Я потеряла ее из виду. В апреле или мае, кажется… — Возникла пауза, я терпеливо ждала. — Да, точно, в мае, — наконец проговорила она, явно желая потерять из виду и меня.

Потрачено шесть часов, а я все еще без толку тычусь в разные стороны. Месяц туда, месяц сюда… Кэролайн Гамильтон семь месяцев назад исчезла из дома, исчезла с места работы, но мисс Патрик она писала еще шесть месяцев. Занятно.

— А вы не знаете, куда она подевалась? — спросила я, чувствуя себя утопающим, который хватается за проплывающую мимо соломинку.

— Не знаю, да и знать не хочу.

Интересно, в разговоре с мисс Патрик она была столь же учтива? Меня угнетала мысль о пятидесяти фунтах стерлингов, которые я до сих пор не отработала. Но я держалась, надеясь, что меня от этой особы не стошнит. Передала ей свою визитку.

— Сообщите мне, если она появится, хорошо? Это важно.

— «Ханна Вульф, частный детектив», — прочитала она. — Забавно. Вы совсем не похожи на сыщика.

— Да уж… Но это одно из условий нашей работы.

Она перевернула карточку, почувствовав продавленные отпечатки букв. Видели бы вы, как это ее покоробило. Да я и сама была огорчена, когда впервые ощутила этот дефект, вызванный дешевизной бумаги.

— Интересно, почему все так интересуются тем, куда она делась?

— Все? — переспросила я просто так, на всякий случай.

— Ну, не все… До вас тут еще кое-кто интересовался.

— Кто же? — спросила я, впрочем уже предугадывая ответ.

— Ну, одна почтенная леди спрашивала, не отправилась ли, мол, девушка в какое-нибудь путешествие. — Тут эта розовая дрянь рассмеялась. — Не буду ли я, мол, любезна ответить?

— И вы ответили ей?

— Естественно. Но сообщила не больше, чем вам. Она исчезла, а куда — я и понятия не имею. Да что случилось? Это в самом деле так важно?

Похоже, розовая особа насмотрелась фильмов, где у детективов денег гораздо больше, чем мозгов.

— Да нет, ничего особо важного… — ответила я с любезной улыбкой. — Если, конечно, вы не сообщили почтенной леди чего-нибудь более существенного.

Наступил ее черед улыбнуться, но несколько растерянно.

— А где в самом деле она может находиться?

— Ну, где-нибудь да и находится. Надеюсь только, что не в морге.

И она перестала улыбаться. Поверьте мне, всякую дуру можно заставить шевелить мозгами. Моя матушка могла бы гордиться мной. Когда я встала и направилась к дверям, то думала о том, что надо быть немного экономнее и не тратить оплаченное время на чужую глупость. Но все же надо попытаться хоть что-то из нее вытащить. На пороге я обернулась.

— Вот еще что. Кто тот парнишка с огромными ресницами? Он был в кафе с девушками и оплатил их ланч.

Кроме того, подумала я про себя, он большой остряк.

Она пожала плечами.

— Ведь это не я, а вы частный детектив, мисс… мисс…

Пока она заглядывала в мою визитку, дабы уточнить имя, я уже вышла.

На улице шел дождь. Кто-то спер с моей машины антенну, спасибо хоть стерео не тронули. Но я и без антенны умудрилась поймать третью программу и теперь вслушивалась в звуки музыки, не то Брамса, не то Бетховена, что немного скрасило послеполуденное время, посвященное слежке за подозреваемым, как назвал бы это Фрэнк. Я всегда пользовалась этим прекрасным термином, когда приходилось ждать. Но ожидание имеет и свои маленькие радости. На какой другой работе вам будут платить за то, что вы сидите и, слушая музыку, предаетесь приятным размышлениям, в то время как ваши глаза привычно следят за происходящим? Я вспомнила учительницу, обучавшую меня в юности искусству танца. А она, признаться, была отличным наставником, и если бы не обстоятельства, круто изменившие мою судьбу, после шести месяцев занятий с ней я непременно стала бы артисткой, лишь бы угодить ей. Где-то на чердаке родительского дома все еще хранились свидетельства моей одержимости — несколько ужасно безжизненных, нарочито манерных фотоснимков. Страшно подумать, сколь многие судьбы были искалечены из-за глупых девичьих фантазий. Представляю, какое впечатление произвела мисс Патрик на юную дочь фермера, отчаянно жаждавшую выбиться из серой действительности и достичь такого же изящества и величия. Я была настолько подавлена всеми этими размышлениями, что прослушала название симфонии, но главного не упустила: было уже 6.15 вечера, а Реснитчатый так и не появился. Похоже, после ланча на работу он не вернулся. Ну что ж, завтра, как говорила в «Унесенных ветром» особа намного более привлекательная, чем я, будет новый день.

Дождь припустил сильнее, и я поехала в северном направлении. Мне, признаться, доводилось в жизни чувствовать себя победительницей, но этого надо было уметь дождаться. Сначала всегда трудно, будто оказываешься в чужой стране, не зная ни ее языка, ни обычаев, так что требуется время для акклиматизации. Особенно если дело касалось исчезнувших людей. Кто бы они ни были, поначалу для вас это всего лишь плоды чужого воображения. Когда вы находите их, они всегда не похожи на то, как вы их себе представляли. Если я найду Кэролайн Гамильтон, она может оказаться похожей на всех вообще балетных девушек или, напротив, отличной от всех, свежей и оригинальной, но затиснутой в рамки общей участи.

Вернувшись домой, я написала отчет о своих действиях в этот день. Много времени это не заняло. В моем распоряжении оставался целый вечер. Если бы это был не Лондон, а Лос-Анджелес, Чикаго или даже Нью-Йорк, я, помотавшись днем по улицам, сидела бы теперь в одном из дюжины местечек, где частный сыщик может чувствовать себя как дома. Я представила, как сижу у стойки бара, помаленьку прихлебываю бурбон и обмениваюсь с барменом рецептами коктейлей или макаю французское жаркое в лужицу кетчупа, а чуть позже какая-нибудь официантка Кирсти доливает кофе в мою чашечку. Образы, конечно, не слишком возвышенные, но гораздо более яркие и убедительные, чем реально существующий китайский ресторанчик на Холловэй-роуд, торгующий блюдами навынос, где вам предлагают ростки фасоли с морскими водорослями, или местный паб, где женщина, пьющая в одиночестве после восьми часов вечера, смотрится, как клизма на витрине, и соответственно себя чувствует. Я подумала было, не позвонить ли своему прежнему дружку и не пригласить ли его выпить. Но прошло три месяца, это много. Расставшись, можно, конечно, время от времени что-то и повторить, но особой нужды в том я не испытывала. Сказать по правде, не так уж много осталось людей, с которыми мне хотелось бы водить компанию. К тому же в полумраке, без верхнего света, который озарял бы сальные следы пребывания мисс Эволюции, моя квартирка казалась почти уютной. Я приготовила себе немного спагетти с мясным соусом и открыла бутылку кьянти. Затем, прихватив пульт от телевизора, завалилась в постель и несколько минут смотрела фильм с Клинтом Иствудом, где мужики смертным боем молотили друг друга железными кулаками и при этом чувствовали себя как ни в чем не бывало. Единственный раз в жизни один сукин сын ударил меня в лицо, и я до сих пор помню оглушительную боль от сломанных костей, которая пронзительно отдалась во всех закоулках мозга. Я неделю не могла говорить, и при хорошем освещении на моем лице до сих пор видна вмятина от удара. А Клинт после столь зубодробительного и гибельного, по сути, мордобоя проснулся в постели с блондинистой куколкой, и на лице его не было ни единой царапины. Я заснула раздраженной, и мне снились плохие сны.

Глава 3

На следующий день я позавтракала в машине и к студии «Херувим» прикатила довольно рано. Всякий ребенок знает, что субботнее утро — это время, когда ученики танцевальных школ могут реально подзаработать. Трогательные девчушки в трико, с маленькими, но совсем по-взрослому выглядящими пучочками на гладко причесанных головках завязывают балетные туфельки, со всех сторон опекаемые заботливыми мамушками и бабушками. Все это вдруг живо напомнило мне детство. Правда, в памяти моей возникло совсем другое: толстый ребенок, чья улыбка терялась меж холмиков щек, плотное тельце, втиснутое в белое трико с оборочками, полные ножки, неуклюже толкущиеся под оборками. Интересно, кто-нибудь говорил мне об этом или я сама представляла себя таким медвежонком? Удивительно, насколько сильна в детях уверенность, что они вырастут и станут кем-то необыкновенным. Увы, все это проходит вместе с детством. Проходит и забывается.

Через час я поняла, что наш прекрасный молодой учитель танцев не появится. Когда последняя стайка детей покинула помещение, я вернулась в студию и прошла по коридору, заглядывая в пустые классы, и в конце концов обнаружила одну из девушек, сидевших вчера в кафе. Она стояла перед настенным зеркалом и делала наклоны, одной напряженно вытянутой ногой опершись о балетный станок. Причем, дыхание ее при столь тяжелом упражнении оставалось ровным. Но вот она выпрямилась и посмотрела в зеркало: долгий критический взгляд без намека на самолюбование. На шее и плечах у нее поблескивал пот. Через пару минут она вновь подняла прямую ногу и медленно, грациозно начала склонять свой торс, касаясь руками носка пуанта.

Я искренне посочувствовала ей, ибо знала, какая боль пронизывает при таких экзерсисах внутреннюю сторону бедра. Нетрудно понять, почему неутомимые труженики сцены столь часто бывают пассивны во время любовных свиданий. Но без всех этих мук на репетициях не будет блеска и легкости на сцене. Я со стуком закрыла дверь и не очень-то грациозно направилась к сей труженице.

— Вы что-то рано, — сказала она, не поднимая головы и не глядя на меня. — Следующий класс начнется не раньше двух.

В ее голосе мне послышался отзвук разочарования. Но хотя студия «Херувим» отнюдь не Королевская балетная школа, все же и здесь люди пытались чего-то добиться.

Наконец она развернулась, узнала меня и тотчас прекратила свои упражнения. Я пообещала ей быть краткой, дабы она поскорее могла вернуться к прерванной репетиции. Сработала, возможно, моя визитка или тот факт, что рядом не было Реснитчатого, готового предупредительным пинком повредить ей голень, но на сей раз она была разговорчивей.

Да, она знала Кэролайн Гамильтон. Но нет, сказать о ней может немного. За те несколько месяцев, что она провела в студии, Кэролайн всегда казалась ей нелюдимой. Приходила, проводила свои классы и уходила. Всегда держалась в стороне от остальных девушек, так что складывалось впечатление, будто она считает себя выше их. Это сделало ее объектом насмешек, тем более, что всем было известно: из предыдущей труппы ее уволили за потерю надлежащей формы. А ведь «Лефт фит фёрст»[46] довольно модная труппа, и оттуда еще можно было подняться, но Кэролайн, видимо, нездоровилось, вот они и решили избавиться от нее под благовидным, как им казалось, предлогом. Большинство девушек «Херувима» отдали бы глаз или зуб — если бы вы были танцоркой, то едва ли стали бы отдавать руку или ногу, — за ее талант и везение. Ей наверняка бы сочувствовали, не держи она себя столь высокомерно.

Хорошо, если она не особенно дружила с девушками, то как насчет мальчиков? Ну, когда все это происходило, то да, она вроде бы сблизилась со Скоттом (иными словами, с Реснитчатым, как про себя прозвала его частная сыщица). Но Скотти не был мужчиной ее жизни, если я понимаю, что она имеет в виду. Я спросила, где смогу найти его. Она рассмеялась и ответила, что он, скорее всего, гримируется. Ведь до поднятия занавеса осталось не больше полутора часов. В этом весь Скотт, готов часами сидеть перед зеркалом. Типичная добыча дьявола. Я вспомнила, как он пресек вчера всякие разговоры о Кэролайн… Девушка просила передать Скотту, что если он опоздает явиться на сцену, то они прикроют его. Она сказала еще что-то весьма ехидное, но я уже уходила. Обернувшись в дверях, я увидела, что она вновь стоит у станка, мышцы ее напряглись, взгляд сосредоточился на зеркальном отражении, и во всем этом проглядывало желание поскорее вырваться из «Херувима» и начать, наконец, долгий путь восхождения к славе.

Вернувшись в машину, я заглянула в свои записи. Скотт Рассел — адрес театра в Уэст-Энде. Из журнала, который я покупаю каждую неделю, дабы не пропустить хороший фильм, я знала, что по субботам идут и дневные спектакли. Минут сорок пять ушло на попытки припарковать машину, так что я пропустила большую часть первого акта «Кошек»[47], который, впрочем, вряд ли стал лучше со дня премьеры. Но это не имеет особого значения: ведь все кошки в темноте серые, особенно если смотреть с галерки. Проскользнув за кулисы, я поджидала его выхода со сцены. Он вышел одним из первых и явно был доволен проявляемым к нему вниманием. Жаль, что я не захватила свой блокнот для автографов. Впрочем, он тотчас узнал меня. Казалось даже, что заранее предчувствовал нашу новую встречу.

— Я ведь сказал вам, что ничего о ней не знаю.

— И все же мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

— Я занят.

— Так я подожду.

— Поймите же, я не знаю, кто вы, что… — Он стоял у стены коридора в окружении совсем зеленых девчушек, просивших у него автографы, и всем своим видом показывал, что здесь не время и не место для серьезного разговора, но я блокировала ему путь отступления. Он вздохнул и вымолвил; — Ну ладно.

Артистическая уборная, принадлежавшая ему и еще нескольким «кошкам», была тесна и пропитана тяжелым запахом тел, грима и лосьона после бритья. В свете голых настенных ламп глаза под удивительными ресницами казались просто налитыми кровью. Но это нисколько не портило его красоты, смотреть на него было одно удовольствие. Он сам, как видно, это осознавал. Когда я присела, его взгляд устремился над моей головой к зеркалу. Он привычным, весьма эффектным движением откинул прядь волос, что было вызвано не столько привычкой, сколько желанием покрасоваться. Кто знает, если бы я была так же красива, я бы, наверное, тоже позволяла себе подобные жесты. И по всему было видно, что это и вправду не того сорта мужчина, который способен насладиться общением со своими партнершами.

— С той минуты, как я вас увидел, мне стало ясно, что никакая вы не давнишняя ее подруга, — сказал он, возвращая мне мою визитку. — Так кто же оплачивает ваши старания?

— Августа Патрик, попечительница Кэролайн.

— Конечно, эта старая хрычовка! Кому же еще! А что случилось? Кэрри забыла вовремя послать ей свою ежемесячную открытку?

— Откуда вы знаете? Вы что, помогали ей писать их?

Он поднял брови.

— Ну, сущий, как я погляжу, Шерлок Холмс. Впрочем, я далек от мысли учить частного сыщика, как и где прищучивать и терзать возможных свидетелей, но если уж вы затеяли весь этот разговор, то, между нами говоря, стоило бы действовать малость погибче.

— Августа Патрик не слышала о ней почти два месяца. Она встревожена.

— Досадно.

— Она полагает, что друзья Кэролайн помогут найти ее.

— Точно. Она вот полагает, что у Кэролайн такие преданные друзья. Ну а вам не повезло, не так ли? Хвать-похвать, а никаких друзей и нет.

Главное в таких играх точно учуять момент, когда начинаешь проигрывать.

— Послушайте, Скотт, у меня идея. Может, мне выйти отсюда, потом вернуться и попробовать начать все сначала? Как вы считаете? Я войду, попрошу автограф, скажу вам, какой вы прекрасный танцор, мы поговорим о вашем блистательном будущем, посвятим несколько минут воспоминаниям о столь недалеком прошлом. — Я помолчала, заметив тень скорбной улыбки, пробежавшей по его лицу. А он в очередной раз посмотрел на себя в зеркало и сел, ожидая дальнейших моих рассуждений. — Я была возле дома Кэролайн. Никто из соседей не видел ее несколько месяцев. Не было у нее, насколько мне известно, и контактов с родителями, а ваше Розовое Видение — владелица «Херувима» — не опечалилось бы и в том случае, если бы девушка упала под поезд метро на Уоррен-стрит. Выходит, что вы единственный, кто перемолвился с ней более чем полудюжиной слов. Но для меня и это, как говорится, хлеб. Итак, вы хотите помочь мне?

Он достал из кармана пачку сигарет и не спеша закурил. Люди всегда производят какие-нибудь свои маленькие ритуалы перед тем, как начать говорить. Вообще это странно, лучшие танцовщики вряд ли позволяют себе курить, но допускаю, что Скотт и сам об этом догадывался.

— Может, ей просто не хочется, чтобы ее нашли. Такая мысль не приходила вам в голову?

— Приходила, вы правы. Он пожал плечами.

— Допустим, у нее так много развлечений, что она просто забыла вовремя написать старушке.

— Вы ведь и сами этому не верите.

— Послушайте, мне известно только одно: Кэролайн исчезла, не оставив обратного адреса.

— Но вы ведь знали ее?

— Да уж, мы немного потолклись рядом. Друзья по несчастью.

— Какого рода несчастье? Он рассмеялся.

— Вы же сами видели наш «Херувим». Никто бы не работал тут, если б имелось что-то получше.

— Я чего-то не понимаю… Мисс Патрик говорила, что Кэролайн довольна своей работой, что это то, чего она хотела.

— Да мало ли, что наговорит старуха! — Он выпустил тонкое колечко дыма. — Если она о чем и догадывалась, то вряд ли призналась бы вам в наличии у своей протеже… — он помолчал, — …ну, у нас это называется глиняные ноги.

— Вы хотите сказать, что Кэролайн не очень хорошая танцовщица?

— Нет. Она хорошая танцовщица. Но балет — работа жестокая.

— Может, у нее не было амбиций?

Я решила употребить слово, которое использовала мисс Патрик.

— Дорогуша, у нас всех есть амбиции, в противном случае мы просто не вылезали бы по утрам из постели. — Кажется, мой собеседник ждал, что я засмеюсь, как девочки из «Херувима», но я не засмеялась. — Так вот, знаю по собственному опыту, что люди, ступившие на эту стезю, должны быть тверды как гвозди. Подыхай, но на сцене летай, сияй и сверкай. И хотя Кэролайн была яркой звездочкой, но к тому времени, как мы встретились, она малость потускнела.

— И она отдавала себе в этом отчет?

— Да, увы. — Он посмотрел на меня холодными серыми глазами. — Поймите, что большинство из нас знает о себе все. — И вдруг он проказливо улыбнулся. — Вот я удачливый мальчик, не так ли? — И он выпустил еще одно колечко дыма. — Не важно, кто вы есть, важно, что вы о себе знаете.

Но я была слишком занята размышлениями о фразах на почтовых открытках, которые Кэролайн должна была регулярно изобретать, чтобы поддерживать в старой леди иллюзию благополучия. Это наверняка требовало усилий.

— А как насчет тех крупных балетных трупп, в которых она якобы работала? Я имею в виду Королевскую балетную школу и «Сити балет». Вы считаете, что мисс Патрик все это придумала?

Он посмотрел на меня с минуту, как бы решая, много ли можно мне поведать, затем покачал головой.

— Ну, подруга, я вижу, вы не слишком-то поверили старой деве. — Он пожал плечами. — Да нет, Кэролайн действительно работала в известных труппах, перенапрягая свои красивые конечности, дабы выделиться из кордебалета и стать прима-балериной, чего сама старая леди так и не добилась, хотя имела для того все данные. А вот бедняжка Кэролайн на этом пути просто переусердствовала. Слишком уж долго она оставалась на пуантах, вот лодыжки и начали подводить ее. Я не говорил, что в ней было что-то от напористой бой-бабы, нет? Но это так. Существует множество способов изуродовать собственное тело. Сначала, конечно, все выглядит благополучно. Но это быстро проходит, начинается время физиотерапии. А когда и оно кончается, подступает время операций. За спиной у вас шепчут: «Ах, жаль эту Гамильтон! Такая была многообещающая девушка». Когда вы встретитесь с Кэролайн, рассмотрите попристальнее ее щиколотки. Обратите внимание на маленькие белые шрамы на венах… — Он замолк. Я чувствовала, что приблизилась к чему-то такому, зачем и пришла сюда, но до сих пор не могла получить. Он фыркнул. — Балет! Как нам его любить? Я не балет вижу, милая вы моя, а состояние сухожилий. Да, вот именно, эту скромную ловушечку из паутинок, которые держат нас на пальцах ног. Или сшибают с них. А кто когда-нибудь слышал о балерине с приобретенным плоскостопием? Пятнадцать лет тренинга, репетиций, а потом: трах-бах, и ты летишь вниз, благодарим вас, мисс, не звоните нам, мы сами вам позвоним. Она говорила, что ушла добровольно. Иные утверждали, что ее подтолкнули к этому. Но в любом случае это пакостное дело, хотя вы, может, и не поверите мне. Что ж ей оставалось, как только не поискать другой путь выживания?

Он проговорил это до такой степени безнадежно, что не оставалось сомнений: любой другой путь не сулил девушке никаких надежд на успех.

— Что, все действительно было так плохо? Он раздраженно тряхнул головой и не без издевки ответил:

— Вы в самом деле не понимаете, в чем суть? Плохо, не плохо… Она просто вовремя остановилась, и это ее выбор. Многие танцоры так делают. Для иных это единственный выход из музея классического балета: есть труппы поменьше, но там к тебе больше внимания, к тому же в них делают ставку на новую хореографию, ибо стремятся заполучить молодых и радикальных зрителей, наивно полагая, что искусство может переменить мир. А другие танцоры нередко хватаются за что попало, лишь бы продолжать танцевать, хоть и чуют, что тут нечего мечтать о славе. Как вы думаете, есть ли что-нибудь печальнее этого? Труппа «Лефт фит фёрст» не способна, конечно, передать грешного очарования севера, но какое-то время это было вполне сносное место, пока они все не доплясались до того, что начали спотыкаться на сцене. Если бы она захотела, то и до сих пор там скакала бы. Но не могла она больше по-обезьяньи трясти задницей. А оттуда спираль уже заворачивает вниз. Что и подтверждается ее пребыванием здесь, в «Херувиме».

И тут Скотт смущенно замолчал. Будто испугался, что высказывает и свои давнишние кровные обиды. Интересно, от чего в этой жизни скисла его собственная мечта? Он вновь подошел к зеркалу, думается, для успокоения. Затем обернулся ко мне.

— Итак, вы теперь поняли, надеюсь, какая правда скрывается за прекрасными сказками. Что, впрочем, вряд ли поможет вам разыскать ее.

Пусть так, но это помогло мне понять: какие бы сказочные биографии прима-балерин мисс Патрик ни читала на ночь, ей прекрасно известна адская подоплека успеха.

Итак, что же дальше?

— Скажите, Скотт, у вас нет никаких соображений по поводу того, куда она могла податься из «Херувима»?

— Вы ведь частный детектив. Вот и ищите.

— Именно этим я и занимаюсь. Он обдумал мои слова.

— Что касается меня, я могу лишь предположить, что она устроилась куда-то, где больше платят.

— Почему? У нее были трудности с деньгами?

— Да вы смеетесь надо мной? У вас-то самой когда было достаточно денег?

— Значит, нужда… Он вздохнул.

— Выходит, так. Она, правда, шутила по этому поводу, мол, доход в сравнении с расходом… Но я чувствовал, что дело нешуточное, ведь в «Херувиме» хлеб зарабатывается трудно.

— А где легко?

— Неужто не знаете? Лондон полон злачных мест, где талантливые девочки могут подолгу зарабатывать хорошие деньги, если, конечно, они не очень разборчивы. Кэрри прекрасно смотрится. Она будет не первой, если решит сменить искусство на эстраду. Хотя сомнительно, чтобы она стала писать о подобных вещах старушке.

— Вы точно знаете, что перед уходом она ни с кем здесь не поговорила?

Он усмехнулся и замахал руками, будто обороняясь.

— Честное слово, я тогда неделю провалялся с гриппом. До этого она еще была на месте, а когда я вернулся — ее уже не было.

— А в близких отношениях вы с ней не состояли?

Он улыбнулся.

— А сами вы как думаете? Я улыбнулась ему в ответ.

— Думаю, что нет, не состояли.

— Ну вот и отлично. Сразу видно, что вы профессионал, ибо до многого доходите самостоятельно. Но успокойте меня, скажите, что не этот вопрос главная цель вашего визита? — Тут он выпустил еще одно колечко дыма. — Вы хотите узнать что-нибудь еще?

Я задумалась. Люди в основном не любят разговаривать с нашим братом — сыщиком. Но если вы, подобно мне, знаете, что большинство частных детективов бывшие полицейские, то поймете почему. Человек, утаивая что-то, ничего противозаконного не совершает. Удовольствуюсь же тем, что Скотт прибавил к бледному изображению Кэролайн несколько ярких штрихов, так что у меня появились хоть какие-то зацепки для продолжения поисков. По сути, уже немало. Конечно, красавчик многого недоговаривает. Повисло молчание, и мне оставалось лишь вытащить свою визитку и передать ему.

— Возможно, Скотт, вы вспомните что-то еще. Подумайте на досуге. Вы, кстати, никогда не предаетесь воспоминаниям?

Соображай быстро, никогда не затягивай с ответом и вообще старайся сделать так, чтобы тебя запомнили. Так учил меня Фрэнк. Подчас его наставления срабатывали. На этот раз Реснитчатый оставил визитку у себя.

Когда я вернулась к машине, было семь часов вечера, за время моего отсутствия инспектор дорожного движения успел прилепить на ветровое стекло моей машины свою мерзкую бумажку. Ну, спасибо! Зато теперь у меня есть выбор — или впасть в депрессию, или просто принять это как дорогой способ парковки на ночь. Из телефонной будки в Ковент-Гардене я решила позвонить домовладельцу, у которого снимала квартиру Кэролайн. Но то ли я неправильно записала фамилию, то ли студент-художник неверно мне ее продиктовал. В лондонской телефонной книге никаких Прожалаков не оказалось. В надежде набрести на кинотеатр, где крутили бы интересовавший меня фильм, я пошла к Лестер-сквер. Но был субботний вечер, и пришлось целый час проталкиваться сквозь толпу уличных певцов, попрошаек и смеющихся парочек из предместий. Лишь туристы наивно полагают, что Лондон город космополитический. Перед входом в один из крупнейших кинотеатров города девушка пожирала огонь под аккомпанемент скромного струнного квартета. Глядя на ее красивые длинные волосы, собранные в конский хвост, и платье с блестками, поверх которого был надет черный кардиган, я подумала, что так может выглядеть и Кэролайн Гамильтон. Но вскоре, в очереди в кассу на глаза мне попалась еще одна милая девушка, а потом и молодая женщина, которая стояла у входа в «Макдональдс», явно поджидая кого-то, кто должен явиться к ней на свидание. Словом, Лондон, был переполнен девушками и женщинами, похожими на Кэролайн Гамильтон. А сколько их еще затерялось в толпе? Мой бедный мозг был изрядно измучен размышлениями о том, где она могла находиться. Я решила перестать думать и заняться чем-то конкретным.

Я добралась до Килбурн-Хай-роуд и проникла в ее квартиру. Почему нет? В конце концов, в субботний вечер половина лондонцев идет в гости, люди, разговаривая, входят в парадные подъезды и поднимаются на какой угодно этаж. И для меня все оказалось гораздо проще, чем можно было ожидать. Девушке, дежурившей в цокольном этаже, я представилась приятельницей Питера, студента-художника, и она тотчас пропустила меня. Кто же охраняет наши жилища? Неужели их всех так легко одурачить? Не нужны ни отмычки, ни иные инструменты для вскрытия автоматических американских замков. Странно, неужели я первая догадалась об этом?

На лестничную площадку выходили двери двух квартир. Откуда-то сверху скатывались волны регги[48] да изредка доносился глухой удар, будто кто-то пнул барабан, случайно подвернувшийся под ногу. Я вынула из сумки резиновые перчатки. Лучше перестраховаться, чем оказаться назавтра в полицейском участке, плевать, что в этих перчатках я похожа скорей на дантиста, чем на взломщика. И вот я проникла в квартиру Кэролайн Гамильтон. Справа находилась комната, служившая одновременно спальней и гостиной, рядом крохотная кухонька, а слева ванная. Посветив фонариком и убедившись, что квартира пуста, я повернула выключатель в гостиной, но разглядеть успела только пару встроенных шкафов, голые половицы, коврик возле диван-кровати, пару стульев и обшарпанный обеденный стол с вазочкой, поскольку лампочка, вспыхнув, зажужжала и перегорела. Естественно, в самый подходящий момент. Зато осталось общее впечатление, которое теперь, с помощью фонарика, мне пришлось воссоздавать по частям. Чрезвычайно скудное и невыразительное место — ни беспорядка, ни излишеств. Не столько домашнее хозяйство, сколько остатки багажа, который не успели еще упаковать и вывезти. Аскетизм, вызванный бедностью? И еще холод. Зима, казалось, проникла сюда, насквозь пронизав пространство от пола до потолка. И стены, конечно. От дыхания исходил легкий парок. Ясно только одно: Кэролайн Гамильтон давно не жила здесь. Однако ее имя продолжало красоваться на табличке звонка, а это значило, что девушка, где бы она ни находилась, все еще платит за аренду квартиры. Но откуда, кому и сколько?

Я начала с кухни, где мертвая тишина свидетельствовала о том, что холодильник давно выключен. Единственным признаком жизни была канцелярская прищепка, висевшая над кухонным столом, которая удерживала несколько пожелтевших бумажек. Счет за молоко от 14 апреля (оплачен ли?), плакат майской демонстрации против вивисекции животных и открытка с репродукцией картины Дега: на этот раз круглолицая девочка, чуть отрешенно выглядывающая из-за кулис на сцену. Я засмотрелась на эту открытку. Напомнила ли она мне те дни, когда я выглядела так же? Бог весть… В ванной я обнаружила зубную щетку, тюбик крема для удаления волос и полупустую бутылку валиума. Вспомнились слова Реснитчатого о «Лефт фит фёрст», что, мол, там танцоры еще могут надеяться на взлет. Неужели контраст между этой труппой и той, куда она потом скатилась, был столь зловещ, что породил в девушке желание уйти из жизни? Не покончила ли она в самом деле с собой?

Вернувшись в гостиную, я подробно все осмотрела, начав со шкафов. Одежда. Не так уж много ярлыков модных фирм. Но я могла позволить себе и того меньше. Сбоку от вешалок полки с блузками, легкими юбками, футболками, шелковыми шарфиками и несколькими весьма изящными вязаными вещицами. Занятно, одежда может создать мужчину, но женщину, как мне кажется, она чаще банкротит. Я вновь вспомнила рассказ Реснитчатого и задумалась о девушке, которая все готова была отдать, лишь бы стать прима-балериной, новой Марго Фонтейн, и вдруг осознала, что с балетной карьерой ничего не получится. Ходьба по магазинам, возможно, стала для нее своего рода спасением от депрессии. Сама я была девушкой из Оксфема и прекрасно знала, как трудно быть привлекательной, но у меня не было ее изумительной фигурки, так что я себя не переоценивала. Потому, возможно, и не привелось мне испытать столь сильного отчаяния. Я осмотрела висящую одежду. Пальто, жакеты, шерстяные юбки и много вязаных вещей, а вот летних вещей почти не видно. Конечно, она уезжала в мае, так что взяла их с собой. Но теперь зима дошла уже до Австралии, и настало время одеться малость потеплее. Разве что она эмигрировала в знойные страны… Но кто нее в таком случае отсылает ее открытки из Лондона? Да и трудно поверить, что девушка вроде Кэролайн просто вышла из дому, дошла до ближайшего бутика, обновила весь свой гардероб и выехала за границу. Нет, все это не то… Разгадка где-то ближе, и я даже почувствовала дрожь охотника, которую испытывает всякий сыщик, предчувствуя, что вот-вот возьмет след.

Под полками было темно. Я посветила фонариком, пошарила рукой и вытащила коробку из-под обуви. В ней лежали новые балетные туфельки, завернутые в тонкую бумагу. Человеку несведущему это вряд ли о чем-то сказало бы, ну, балетные туфельки в доме у балерины — эка невидаль! Но тренированный глаз сыщика увидел в них нечто большее. Я представила себе девушку, которая перед тем, как покинуть дом, медленно заворачивает новые балетные туфельки, в которых ни разу не танцевала, в тонкую, нежно шуршащую бумагу, затем укладывает их в коробку и убирает подальше. Было в этом нечто символическое. Но действительно ли оно символизировало смену карьеры? Однако не будем пытаться воспроизвести поток ее мыслей, достаточно того, что мы вторглись в ее дом. Все равно что разграбить чужую могилу. В детстве я мечтала стать археологом. Не помню, откуда это взялось, но там было что-то насчет узаконенного профессией права совать нос в чужие дела. Нечто подобное было и в моей нынешней работе. Вслед за туфельками я достала из коробки внушительный конверт, тоже обернутый тонкой бумагой. При свете фонарика я несколько минут рассматривала находку. Пусть это и не открытие посмертной маски Агамемнона[49], но вполне выразительная летопись, приоткрывающая завесу над частной жизнью Кэролайн Гамильтон. Счета, банковские напоминания и, наконец, мудрые адвокатские письма, наверняка не возымевшие действия… Словом, последствия жизни со вкусом, но без денег. Читать это было больно. Ее основная стратегия, кажется, была гибкой. Кое-что она все-таки оплачивала. Здесь хранились письма трех фирм, работающих с кредитными картами, полученные Кэролайн почти за год до последнего апреля. Но деньги ее таяли — много денег — тут и одежда, и счета, которые, похоже, исходили из медицинских учреждений, — все указывало на то, что расходы Кэролайн были немалыми. В напоминаниях, отмеченных апрелем, указывались суммы в две тысячи триста, тысячу восемьсот и три тысячи фунтов. Притом все ее кредитные карты были аннулированы, а две уже находились в руках судебных исполнителей. Если прибавить к этому просроченные счета за телефон, газ и электричество, то Кэролайн Гамильтон действительно было от чего прийти в отчаяние, ибо долгов она имела чуть не на восемь тысяч фунтов. По сравнению с ее положением мое возвращение из Гонконга представлялось чуть ли не торжеством. Видно, я с самого начала не смогла точно оценить размеры ее бедствия. Ведь искать человека с такими счетами надо, скорее всего, в долговой яме Ньюгейта[50]. Правда, никто не занял ее квартиру. И свет не отключен, так что счета за электричество явно оплачены.

Я собралась проверить, работает ли телефон, но кто-то меня опередил.

Звонки подействовали на меня как шаги злодейки, крадущейся за шторкой душа с ножом. Потребовалось определенное время, чтобы сердце мое вернулось из пяток на свое обычное место и чтобы я поняла, что это всего лишь телефон. Но я не сразу решила, как лучше поступить. Ведь меня, в принципе, здесь нет, и все говорит за то, что на звонок отвечать не следует. С другой стороны, кто-то, кто звонит Кэролайн Гамильтон, мог оказаться именно тем человеком, с которым не мешало бы поговорить.

Я сняла трубку. Но на другом конце провода молчали.

— Алло, — проговорила я быстро и, насколько возможно, невнятно.

— Кэролайн? — Это был мужской голос. Мрачный, весьма грубый, даже, я бы сказала, несколько нарочито грубый. Одно это уже что-то значило.

— Ум-м… — промычала я, уже понимая, что спугнула звонившего.

Последовала продолжительная пауза, затем связь оборвалась. Положив трубку, я присела в полутемной комнате на стул, ощущая дрожь в холодеющих пальцах и нервничая так, будто вторжение в чужую жизнь угрожало моей собственной.

Запихнув бумаги в конверт, я сунула его в свою сумку, а обувную коробку задвинула на прежнее место. Затем, обведя напоследок лучом фонарика комнату, выключила свет в кухне и ванной. Регги наверху превратилось в фанк[51], и дом просто вибрировал. Хоть кувалдой дверь вышибай, никто ничего не услышит. Вернувшись в машину, я посидела с включенным мотором, стараясь согреть остывшие руки. Высокий человек в шляпе и длинном сером пальто с поясом перешел улицу и направился в сторону дома. Он свернул в калитку, уверенно подошел к подъезду, на секунду остановился, вытащил ключ и отпер дверь. Изнутри прорвалась музыка. Бедный малый! Может, он мечтал, придя домой, немного поспать. На часах было 10.27 вечера. Я провела в квартире что-то около часа. Забавно, как быстро летит время, когда нарушаешь закон. Вернувшись домой, я поместила открытку с репродукцией картины Дега рядом с расплывчатым снимком мисс Патрик и подумала, что они составляют хорошую пару. Пожелав им обеим спокойной ночи, я отправилась спать. Самочувствие у меня было отличное.

Воскресенье. Я проснулась с ощущением, что в этот день можно и не работать. В конце концов Кэролайн Гамильтон исчезла еще в мае, так что двадцать четыре часа ничего не прибавят, не убавят. Пора немного заняться и своими делами — очагом, домом, исполнением сестринского долга, наконец. Утро я провела за уборкой квартиры, а после ланча отправилась повидаться с Кэт.

Не так уж часто я наношу ей визиты, но сестра способна простить многое, особенно старшая сестра, имеющая двух детей и третьего на подходе, а также мужа, который считает себя совсем не тем, кем является на самом деле. Выдался яркий морозный денек. Сверкал и искрился под солнцем Ислингтон, переполненный нарядно одетыми снующими туда-сюда людьми. Нажимая на кнопку звонка, я заметила на двух верхних этажах дома новые заоконные ящики. Весной в этих ящиках наверняка появятся бледно-желтые нарциссы и тюльпаны. Совсем как тогда, когда мы с ней были детьми и играли в дочки-матери. Но если Кэт, фигурально выражаясь, была стружкой от старого родового бревна, то я — его опилками. Кто знает, может, я и бунтовала лишь потому, что она не сопротивлялась. Дверь, с этим настороженным глазком викторианских времен, открыла сама Кэт в спортивном костюме, со щекастым ребенком, висевшим у нее на руке. Первое, что бросалось в глаза, ее усталый вид, но затем приходила мысль, что она все еще очень красива — не слишком короткая стрижка густых темных волос, темно-синие глаза, прекрасная кожа. Гены ирландских предков. В детстве я огорчалась, что мне досталась английская наследственность, все мышино-коричневое и тусклое. И в юности это продолжало задевать меня, пока я не обрела свою собственную женственную привлекательность. Не станете же вы, в самом деле, ненавидеть сестру из-за генетических особенностей, да и она, к чести ее сказать, никогда не злоупотребляла своим преимуществом. Может, у меня тоже было что-то, что хотелось бы иметь ей. Скажем, быть на восемнадцать месяцев моложе или испытывать мое недоверие к миру. Она улыбнулась, и от этого тотчас исчезли тени вокруг ее глаз. Малец вовсю испытывал силу своих легких и голосовых связок и все еще казался слишком маленьким для имени Бенджамин.

— Ханна! Боже мой, когда же ты приехала?

— Несколько дней назад. Я пыталась дозвониться, но у тебя все время занято.

Она состроила забавную гримасу.

— Это все Эми. Она осваивает телефон. Таскает его за собой и часами названивает неизвестно кому. Мы столько игрушек ей покупаем, но они ведь любят сами придумывать себе игрушки.

Эми, цепляющаяся за материнскую юбку, просто таяла от удовольствия, оказавшись в центре внимания.

— Привет, Эми, как поживаешь?

— Я теперь еще больше выросла, — гордо произнесла она. Очевидно, многие говорили малышке, как здорово она выросла. — Ханна, ты видела мои игрушки? Пойдем, покажу.

После обязательного знакомства с игрушками — на этот раз с тремя новыми куклами и утенком по имени Малькольм — я расположилась в кухне, готовя кофе, пока Кэт переодевала малыша и кормила Эми, которая, в свою очередь, кормила собаку. Вот оно — блаженство домашнего очага. Будто в цирке живешь. Я подумала о тишине в собственной квартире и о пустоте заброшенной квартиры Кэролайн Гамильтон. Одинокие девушки со скудными средствами. Кэт, по крайней мере, имела хоть какого, но мужа, который оплачивал счета и заботился о кредитных карточках. Хотя этому пресловутому мужу и приходилось много работать, захватывая подчас и большую часть уик-энда.

— А Колин в отъезде. Это все торговая конференция. Подготовка к очередному прорыву на европейские рынки, на этот раз к прорыву тысяча девятьсот девяносто второго года, — сказала она с восхитительно строгим лицом. — Очевидно, это ужасно важно.

— Не сомневаюсь. А детишки все еще помнят, как он выглядит?

Только теперь она позволила себе улыбнуться.

— Ты не поверишь, Ханна, но брак, сам по себе, не так плох, если вдуматься.

Да, материнство — вещь удивительная. Вроде пагубной привычки к наркотику. Однажды попробовав и пристрастившись, хочешь и других видеть в том же положении.

— Только не говори мне, что если ты живешь одна, то в полной мере можешь наслаждаться отсутствием шума и возможностью спокойно выспаться. — Она явно хотела показать, что все эти блага ее не интересуют. — Я прекрасно уживаюсь с этим шумом и гвалтом, не такое уж большое счастье хорошо выспаться. Колин говорит, что мы должны позволять малышу кричать и вопить, но я, конечно, ему этого не позволяю.

— Так пусть Колин и встает к нему по ночам. Повисла небольшая пауза.

— Ну, он, в конце концов, ходит на работу. А я всегда могу немного вздремнуть днем.

— И тебе это удается?

— Да… Иногда.

— Боже, неужели тебе никогда не хотелось убить его?

— Кого? Колина или Бенджамина? Я пожала плечами.

— Да обоих.

— Определенно хотелось. Но это проходит.

— Так много плюсов. А минусов что, совсем нет?

— Ну, разве что живот, повисший как пустой мешок из-под картошки, и мозги, превратившиеся в решето. Но ты, Ханна, должна быть мне благодарна, ибо я сняла с тебя, если помнишь, большой груз. Взвалила на свои плечи тяжкое бремя продолжения рода, предоставив тебе возможность заниматься карьерой.

Да уж, карьера! Такой ли карьеры ожидают родители от дочерей? Для того ли дают им хорошее образование, чтобы те становились частными сыщиками? Уж лучше бы пошла преподавать, хоть зарабатывала бы побольше, обучая будущих малолетних преступников правильно писать слово «правонарушитель». Да и сама я, когда вырвалась из академической скуки высшего образования и была переполнена энергией и идеализмом, иначе представляла себе будущее. Но уж такова жизнь, все наши устремления рано или поздно теряют романтическую остроту. Взять хотя бы то, что я не собиралась надолго задерживаться у Фрэнка. Это была лишь временная остановка между предыдущей работой и той, выбор которой я еще только обдумывала. Но со временем мне удалось внушить себе, что о проблемах других людей нужно заботиться больше, чем о собственных. Кроме того, проработав у Фрэнка два года, я снизила планку, то приглядывая за магазинными воришками, то разыскивая пропавших людей. Конечно, мои способности не находили себе должного применения, и мне было ясно, что нужно искать иной путь. Не удивительно, что матушка моя поседела. У Кэт все сложилось проще. Она тринадцать лет занималась рекламой в крупной компании, работа ей нравилась, к тому же хорошо оплачивалась. Ей предлагали вернуться, обещали попридержать для нее место. Но появилось то, чего она всегда хотела: мужчина, дом и топот маленьких ножек.

— А Джошуа? Как он? Ты видишься с ним? Браво, старушка Кэт! Стараешься хоть что-то раскопать для очередного ежемесячного письма домой!

— От случая к случаю. С ним все в порядке.

Еще этот Джошуа! Для всей семьи он являлся великой и светлой надеждой на счастливый брак Ханны. Ведь нельзя же, в самом деле, всю себя посвящать одной только работе. Сама-то я, правда, почти не помнила, как он выглядит. Мы были, как говорится, лишь добрыми друзьями, которые в один недобрый момент совершили ошибку, вступив в любовную связь и позволив этому стать привычкой. Кончилось это не разрывом, нет, просто произошло медленное охлаждение: интимные отношения раз от разу все более теряли эмоциональную основу. И не успели мы покончить со столь безрадостной рутиной, как все это ушло для меня в далекое прошлое. Какое-то время мы, по старой привычке, встречались, ходили вместе в кино и все такое. Но вот моя матушка все еще посылала ему поздравления с днем рождения, в чем, впрочем, я не виновата. Она не догадывалась о нашем разрыве и продолжала считать, что ее дочь Ханна имеет любовника, который со временем может стать ее мужем. А я не особенно близко подпускаю к себе мать и не делаю ничего, чтобы разрушить ее иллюзии.

Конечно, топот по дому крошечных ножек и все такое… Разве я не думала об этом? Ведь все так поступают. Но, повзрослев, я поняла, что все еще не готова к материнству. Расплачиваться за собственный эгоцентризм придется, конечно, самой. Боюсь, в конце концов у меня в жизни не будет никого, кроме кошки. Но зато мне не придется страдать от ревности и увеличивать размер квартиры, без чего не обойтись, заводя детей. Кэт говорит, что я, вероятно, просто не смогла найти нужного человека. Но нашла ли такового она сама?

Наконец дети наелись, Бенджамин заснул, и мы с Эми пошли прогуляться в парк, где кормили уток. Девчушка без умолку тараторила со всем пылом трехлетнего возраста, для которого общение со взрослыми — новейшая и лучшая игрушка. А я, слушая детский лепет и вовремя успевая поддакивать, мысленно перечитывала открытки Кэролайн Гамильтон, спрашивая себя, какие чувства испытывает мать, поручая милое свое дитя учителю танцев, или что испытывает дитя, заведомо обреченное на профессию, избранную не им самим. И до какой же степени надо не понимать друг друга, если подобные действия приводят к долгу в восемь тысяч фунтов, который встает между ними как бетонный забор! Мы с Эми вернулись как раз к чаепитию, но когда дети принялись метать по кухне куски хлеба с маслом, я поспешила вернуться домой, дабы составить список дел на понедельник.

Дел-то не так уж и много. В понедельник выяснилось, что «Сити балет» совершает турне по Европе, так что, если я хочу поговорить с ними, придется дождаться их возвращения. Женщина из «Лефт фит фёрст», говорившая со мной по телефону, сухо сообщила, что Кэролайн Гамильтон ушла от них из-за разногласий с администрацией, и это все, что она может сказать. Когда я представилась частным детективом, который разыскивает исчезнувшую Кэролайн, она немного смягчилась, но помочь все равно ничем не могла. Мисс Гамильтон была с ними только шесть месяцев, не больше. Талантливая девушка, но, видно, решила, что у них вряд ли сделает успешную балетную карьеру, и нашла что-то классом повыше. Ничем иным уход талантливой танцовщицы она объяснить не могла. Или не хотела. Жаль, как говорится, но так уж сложилось. А я вновь подумала о хрупких щиколотках, не выдержавших давления несбыточных мечтаний мисс Патрик. Слишком уж много надежд возлагалось на девушку, и она, как видно, просто устала перенапрягаться.

Я перешла на ее финансовое положение, на арендную плату и расчеты с кредитно-карточными компаниями. Но тут и думать было особенно не о чем.

Днем я опять попыталась найти телефон поляка домовладельца, но ничего похожего на его фамилию в телефонном справочнике не нашла. Что ж, опять идти терзать дверной звонок в надежде, что хоть кто-то в этом доме знает, как найти человека, которому платит за квартиру? Впрочем, кто знает, а вдруг судьба возьмет и улыбнется мне. Может, на этот раз Кэролайн окажется там сама, заскочит на минутку домой, забрать, например, почту, и не сможет не открыть дверь на весьма настойчивый звонок? Лотерея, чистая лотерея! Явилась Ханна Вульф, талантливая сыщица, и в последний момент спасла несчастную девушку от неминучей беды.

Но мои фантазии вскоре рассыпались в прах. Подъехав к ее дому, я сразу увидела полицейский автомобиль, затем второй, припаркованный на противоположной стороне улицы и мигающий проблесковым маячком. Две полицейские машины для одной сонной улочки, да еще днем в понедельник — это уж слишком. Сердце мое сжалось. Я проехала мимо и припарковалась ярдов на пятьдесят дальше. Затем пешком вернулась назад. Дверь парадного подъезда была открыта, и консьержка — та самая девушка, которая впускала меня — разговаривала с патрульным. Я быстро прошла мимо, не желая быть узнанной, затем вернулась по другой стороне улицы, решив переждать в машине, но полиция, похоже, уезжать не собиралась. Тогда уехала я.

Что бы там ни случилось, в новостях никаких сообщений не было. Я уже начала думать, что кто-то из жильцов потерял терпение и решил наконец поставить на место любителей регги, не дающих соседям нормально выспаться.

Во вторник, позавтракав, я включила телевизор. Молодой человек, холеный и самоуверенный, сидел в студии возле миниатюрной модели Биг Бена и говорил об угрожающем положении лондонского метро, о пожаре в детском доме в Аксбридже, о теле, найденном в Темзе… Затем на экране появилась картинка. Я даже не сразу узнала ее. Неопределенная улыбка и светлые глаза, проглядывающие сквозь пряди волос, все еще оставались для меня чертами неизвестной девушки. Я так увлеклась разглядыванием трупа, что пропустила первые слова. До меня с трудом дошло только, что «…найденное вчера рано утром, вблизи моста в Барнсе. Полиция определила, что это Кэролайн Гамильтон, балерина двадцати трех лет, выпускница Королевской балетной школы, выступавшая в труппе «Сити балет» и труппе современного балета «Лефт фит ферст». Она жила в северной части Лондона. Полиция не думает, что речь идет об убийстве».

Какое-то время я тупо наблюдала за движениями указки метеоролога, думая о цвете воды в парке, где мы с Эми бросали уткам кусочки хлеба, о холоде и о врачах. Этот вечно терзавший меня вопрос о врачах — какие чувства испытывают они, теряя пациента, и каким воистину самонадеянным выродком надо быть, чтобы верить, что на самом деле твоей вины нет? Хорошо еще, что я не пошла в медики. С каминной полки, куда я поместила фотографии, усмехалась теперь уже мертвая девушка, у которой все в прошлом, у которой нет и никогда не будет будущего. Я чувствовала необходимость поговорить с кем-то, кто знал ее. Но телефон мисс Патрик не отвечал. Бывают случаи, когда почвы под ногами просто нет.

Глава 4

В конце концов клиентка позвонила сама, но, похоже, лишь для того, чтобы покончить с нашим контрактом. Чувствовалось, что у нее нет ни малейшего желания что-либо обсуждать со мной и что она рада отпустить меня на все четыре стороны.

— …понятно, что вы ничего не успели бы предпринять.

Вероятно, она права. В понедельник утром в речную полицию позвонил человек, который часов в десять прогуливал собаку и увидел нечто, запутавшееся в прибрежных зарослях. Это значило, что Кэролайн Гамильтон попала в реку воскресной ночью, не раньше. Никакой сыщик-спринтер не успел бы, начав расследование с «Херувима», за два дня добраться до реки. Но подобные рассуждения нисколько не облегчали мне душу. Воскресный вечер. Пока я разглядывала открытки, пытаясь найти связь репродукций с текстами, поглядывала на экран телевизора и наведывалась на свою грязную кухню за бутербродами, она сплывала вниз по реке. Может, мне надо было потратить воскресенье на нее, а не на визит к сестре? Кто знает, она ведь вполне могла зайти домой, чтобы забрать свои балетные туфельки и в них совершить свой последний грациозный прыжок. Или за чем-то, что помогло бы полиции поскорее опознать ее.

Причина, по которой мисс Патрик не отвечала на телефонные звонки, заключалась в том, что ее попросту не было дома. Сейчас она находилась в Лондоне, в номере отеля, вернувшись из короткой поездки в морг.

Я выразила ей свои соболезнования. Это прозвучало безвкусно, какими бы искренними ни были мои чувства. Я не произнесла слово «самоубийство», и мисс Патрик тоже не произнесла его. Она не сказала ничего, что могло бы объяснить эту смерть; никаких предположений о мотивах и о том, где ее приемная дочь могла находиться последние семь месяцев. Все, что она поведала мне, я и сама могла разведать. А ведь ее помощь, пусть и малая, была бы бесценна. Впрочем, что теперь рассуждать о вещах, о которых мне не сказали. За мной еще оставался долг. Я не завела бы разговора о деньгах, отложив его на другой день, но мне не хотелось, чтобы она думала, будто я собираюсь зажать ее денежки. Хотя, кажется, ее это вообще не заботило.

— Мисс Вульф, я нахожу обсуждение этой темы неуместным. Я наняла вас на неделю, мы заключили деловое соглашение. Полагаю, что эти деньги вы не должны возвращать. Вы делали свою работу. Никто из нас двоих не знал, что уже слишком поздно.

Для женщины, только что потерявшей единственное любимое существо, она держалась очень хорошо. Я будто видела ее, сидящей у телефона, с прямой как доска спиной, ни малейшей интонацией не выдающей своей скорби. Если это всего лишь маска, не мне ее срывать. В каком-то смысле частные детективы весьма схожи с полицейскими, они вынуждены быть сухими и жесткими, но не оттого ли, что просто страшатся эмоций? Со стороны это может выглядеть не совсем человечно, но некая целесообразность в подобной манере держаться есть. В конце концов это лишь работа. Вас наняли искать пропавшего, и вы не обязаны питать к нему какие-либо чувства. Что он Гекубе, что ему, как говорится, Гекуба?[52] И почему я, в конце концов, должна плакать над каждым из них? Не лучше ли приберечь свои слезы для друзей и близких? Поскольку сказать мне было больше нечего, я и не стала дальше терзать старую леди. И в голосе ее, когда я начала прощаться, действительно послышалось облегчение.

Но мне это было совсем не легко. В моей голове уже завелась та самая белая мышь, о которой постоянно думаешь, если тебе скажут: только не думай о белой мыши. Отделаться от мыслей о бедной погибшей балерине никак не удавалось. Когда я начинала дело, она была жива. А что я сделала? Повидалась с парой людей, засунула свой длинный нос в ее пустую квартиру, написала вшивый отчет, навестила сестрицу… Кто не занимается живыми, тот будет вынужден заниматься мертвыми. Мышь начала метаться в тесном пространстве моего сознания, и колесики закрутились. Да брось ты, Ханна, ничем тут уже не поможешь. Кэролайн Гамильтон ушла из привычной жизни в самовольную отлучку, а когда ей стало совсем невмоготу, бросилась с моста в темную воду. Пока ты гонялась за ее тенью, кто-то другой, совершенно посторонний, нашел ее тело. Конец, дело закрыто. А если ты испытываешь чувство вины, то просто возьми и отправь свой гонорар в ближайшую цветочную фирму, заказав роскошный венок на ее могилу.

Утро я потратила на то, чтобы покончить со всем этим. Сначала, как и обещано, надо вернуть мисс Патрик папку с открытками и фотографиями, но когда я уже совсем было собралась это сделать, то поймала себя на желании снять с них копии, так, на всякий случай. Что я и осуществила. Было в этом нечто холодное, расчетливое, а потому я поскорее запихнула копии в какой-то ящик, хотя, подумав, вернула некоторые снимки на камин, поместив их рядом с акварельным видом Венеции и вырезанной из песчаника индийской кошкой.

С конвертом, который я утащила из квартиры Кэролайн, было сложнее. По сути, он принадлежит ее родственникам, хотя наверняка оказался бы в распоряжении полиции, которая, надо думать, вплотную займется теперь исследованием предшествующих гибели девушки событий и мотивов, которые могли подтолкнуть ее к самоубийству. Что, если счета за электричество, газ и телефон, вкупе с кредитными карточками и загнали ее в водяную могилу? В таком случае Ханну Вульф можно обвинить в сокрытии улик. С другой стороны, если передать этот конверт полиции, то меня обвинят в краже со взломом. Я решила не горячиться и малость переждать. Даже если мисс Патрик будет помалкивать о том, что нанимала частного детектива, им понадобится немного времени, чтобы меня найти.

Два дня, если быть точной: один ушел на поездку к Розовой Херувимше, а другой — на изучение с лупой моей визитки. Когда я открыла дверь, то обнаружила сразу двоих, но в таких случаях копы всегда ходят парочкой. Фрэнк обычно говорил, что один является глазами, а другой — ушами. А я обычно возражала, говоря, что лучше быть мозгами, и тогда все будет и видней, и слышней. В данном случае все глаза разглядывали узел с грязным бельем, валявшийся чуть ли не на пороге, и комнату, которую давно не убирали, а все уши выслушивали объяснения хозяйки. Говорила я им всю правду, кроме того, что малость нарушила закон. Фактически, насколько помнится, я была вполне искренней, за исключением, может, лишь тех моментов, когда они всем видом давали понять, что знают гораздо больше меня, и эти несуществующие знания совали мне под нос. Если они и в самом деле работают так хорошо, как хотят показать, то пусть сами ищут все эти банковские извещения и судебные предписания. Честно говоря, они не показались мне заинтересованными. Не сомневаюсь, что Кэролайн Гамильтон была для них одной из тех девчонок с Севера, которые, явившись сюда, быстро обнаруживают, что улицы Лондона не вымощены золотом. Кажется, единственное, что они стремились выяснить, как у девушки обстояло с дружками. Похоже, они считали, что частный детектив, будучи женщиной, ничем другим заниматься не может. Ну что ж, я дала им координаты Реснитчатого и пожелала удачи. В ответ они сообщили мне, что тело находилось в воде с вечера субботы. Это немного облегчило мои страдания по поводу того, что я неправильно потратила воскресенье. Я попыталась расспросить их подробнее, но они деловито посоветовали мне дожидаться окончания следствия. Обещали звонить, дабы сообщить, когда это произойдет. Но потом они так и не позвонили. Недоумки, не вызывающие никакого доверия… Впрочем, уверена, что и обо мне они думали приблизительно то же.

Хорошо. Если меня не посвящали в тайны следствия, то кого-то посвящали. И этот кто-то рассказывал кому-то еще. Так или иначе, до меня это обязательно дошло бы, хотя бы из тех же газет. Но хорошо, что я услышала об этом от Фрэнка. У бывших копов всегда ушки на макушке. Дай ему Бог здоровья.

— Подумал, тебе это будет интересно. Недостающие кусочки составной картинки-головоломки, да?

— Что-то не верится.

— Послушай, Ханна, может, твоя нелюбовь к полиции частично и оправданна, но они едва ли могли выдумать такое.

— Так почему же они сразу, когда нашли тело, не сказали об этом?

— Возможно, они решили подождать заключения судмедэксперта.

— Фрэнк, разве нужно ждать заключения судмедэксперта, чтобы сказать, что у женщины восьмимесячная беременность?

— Ну, ты же знаешь этих ребят из речной полиции. Уже темнело, а они хотели поскорее попасть домой к ужину. Одна из утопленниц… Да они просто сочли ее за толстушку.

Фрэнк любил ирландские шутки, особенно если находился в компании с ирландцами. Но мне сейчас было не до шуток. В конце концов он сказал:

— Не терзай себя. Есть вещи, которых не изменить. Девчонка просто загнала себя в угол и не знала, как сказать об этом своей прекрасной приемной матушке. Такие вещи случаются сплошь и рядом. Уж если кто и вызывает сочувствие, так это старая леди. Обратись она к тебе неделей раньше, у тебя, глядишь, и был бы шанс что-то успеть. А теперь ей пришлось узнать правду из предсмертной записки самоубийцы. Таких вещей никто не любит.

А как трогательна эта записка, хотя, судя по стилю ее открыток, меньше всего можно было ожидать найти там поэзию. Ну, пусть так… Я попросила его медленно продиктовать мне текст, и вот он лежит передо мною:

«В то время, когда бы прочтете эту записку, вы уже будете знать правду. Я виновата в том, что обманывала вас, и в тех огорчениях, которые вам причинила. Также в пустой растрате денег, которых не могу вернуть. Мне больше ничего, кажется, не остается, как только уйти. Пожалуйста, если можете, простите меня».

Итак, я была права. Деньги здесь сыграли далеко не последнюю роль. Возможно, она и наскребла бы сколько-то денег для оплаты наиболее срочных счетов, затем ухитрилась бы оплатить и остальные. Но с ребенком на руках и без работы… Как бы ни были печальны подобные истории, эта одна из самых печальных. Фрэнк был прав. На месте мисс Патрик я бы тоже предпочла не знать об этой записке. Потому-то, видно, она и не сказала о ней по телефону. Впрочем, она в тот момент и сама еще могла не знать, что по возвращении домой ей предстоит получить предсмертное послание Кэролайн. Последняя открытка…

— Кстати, где ее нашли?

— Ну, по словам полиции, в квартире девушки. Без конверта, без ничего. Записка не была даже адресована кому-то конкретному. Просто лежала на столе, прижатая вазой, ожидая первого, кто ее найдет.

Я вновь прокрутила в голове ленту субботних событий: вот я вошла в комнату, включила свет и увидела голый пол, три стула и старый обеденный стол — больше я ничего не успела увидеть, так как перегорела лампочка. Точно ли под вазочкой на столе лежала записка, которую я могла не заметить?

Я еще раз мысленно осмотрела комнату, теперь в тусклом свете фонарного луча. Нет, ничего. Но хорошо ли я осмотрела стол? Затем я вспомнила кухню и все поверхности. Пусто. И в ванную заглянула, просто так, на всякий случай. Тоже ничего. Однако если верить патологоанатому, ее тело пробыло в воде примерно тридцать восемь или сорок часов. Значит, она попала в реку в субботу, между половиной пятого и половиной седьмого вечера. Вот и выходит, что когда я приходила в ее квартиру, предсмертная записка уже находилась там. Черт! Я так увлеклась рассматриванием бесценных археологических находок в шкафах, что проглядела лежавшее у меня под носом. В какой-то момент я признала правоту полицейских, не доверяющих женщинам, занимающимся частным сыском. Но стол? Действительно ли, как они утверждают, записка была там?

— Послушай, знаешь, что тут важно? То, где обычно люди оставляют предсмертные записки. На столе или на каминной доске, хотя мне как-то довелось найти такую записку в духовке плиты. Но это была умалишенная домохозяйка. Никак не могла смириться с мужниными делами, поскольку из-за них он вечно опаздывал к ужину. Бывает, что…

Фрэнк говорил и говорил, но я выслушала его до конца. Вероятно, он великий сыщик, особенно когда дело касается поиска улик, но вот рассуждения его подчас слишком туманны, так что теряется суть задачи. Вот и теперь. Если бы он дал мне вставить хоть слово, я ответила бы ему. Но к тому времени, как он выговорился и готов был слушать, я успела еще раз все обдумать.

Нет, сэр, мне от этого не отвязаться. Холодная дрожь пробегала у меня по спине от одной мысли, что я была там в 9.45 вечера. Она покончила с собой в 6.30 вечера, не позднее. Таким образом, в то время как я кружила по Ковент-Гардену, разглядывая разношерстную публику, девушка каким-то одним ей известным путем добралась до реки и привела в исполнение то, о чем говорила в записке. Возможно, если бы я сразу после разговора с Реснитчатым отправилась в Килбурн… Да уж, все эти если бы да кабы… Но я не отправилась в Килбурн, и она убила себя. И не только себя, а еще и новую, едва зародившуюся жизнь. Я вспомнила малышку Эми, ее толстые розовые щечки, детское важничанье. Все это, как видно, здорово помогает Кэт мириться с вечным недосыпом и вечным отсутствием мужа. И я подумала о Кэт, женщине на восьмом месяце беременности, с живой рыбкой, плавающей внутри нее и нетерпеливо бьющейся о стенки своего укрытия. У женщины есть право выбора. Но что такого ужасного должно было случиться, чтобы убить и себя, и младенца? Стыд и куча кредитных карточек? Нет, это не кажется достоверным. Как не кажется достоверным и то, что я должна была и могла находиться в Килбурне, а не в Ковент-Гардене. И я перестала об этом думать.

Фрэнк перестал думать об этом раньше меня. Его занимало другое. Будто доказывая, что из всякого правила есть исключение, этот бывший полисмен не чужд был сочувствия, а потому прекрасно понимал, что я опять нуждаюсь в работе. И он нашел для меня работу. Магазинный детектив Эчмора проявил, как выяснилось, нерасторопность, потому его уволили, а меня наняли, и я на целых четыре дня избавилась от хронической скуки, обычной на работе подобного рода, ибо старалась возродить в себе чувство потерянной было профессиональной гордости. Помня о том, как сплоховала с предсмертной запиской Кэролайн, я заставила себя малость попрактиковаться в наблюдательности. В первый же день мною был схвачен с поличным импозантный мужчина, стянувший с прилавка женские трусики, затем двое подростков, воровавшие, как видно, на спор, всякую мелочь. А на следующий день — провалиться мне на месте, если это не так — я поймала за хвост удачу, перехватив целую банду магазинных воришек, промышлявших совместно: одни отвлекали внимание продавца, а другие тащили все подряд, от дорогих наручных часов до мелкой электронной аппаратуры, пряча добычу под пальто. Но все это, увы, не принесло мне облегчения. Перед выходными я ушла с работы весьма польщенная словами одобрения, которые долго звучали в ушах. Однако, придя домой, немного выпила и села перечитывать содержимое утаенной от полиции папки Кэролайн, в которую были также вложены копии фотографий и открыток, полученных мисс Патрик. Но открытки оставались все теми же краткими посланиями от погибшей молодой женщины с красивыми ногами, но без характера, и все так же зияла огромная дыра, в которой она пропадала последние восемь месяцев своей жизни. Восемь месяцев, которые неумолимо привели ее на берег Темзы возле Кью или у Гемптон-Корт… Но почему там? Почему так далеко от дома? Чем хуже мост Ватерлоо или Вестминстер? Вестминстерский мост, по мнению Фрэнка, был предпочтительнее — немного Вордсворта[53] и странно высокие показатели смертности. Почему она не пошла туда? Слишком много вопросов. В поисках ответов я начинала терять сон. Глупо, что я продолжала терзать себя этим, но отказаться от мысли расследовать все обстоятельства было уже невозможно.

Оглядываясь назад, я вижу, что решила взяться за это еще до того, как мне позвонили из адвокатской конторы «Стэнхоуп и Питере». Но сначала мне и в голову не пришло, что речь пойдет о Кэролайн Гамильтон, тем более что обратились прямо ко мне, а не к Фрэнку.

— Наш клиент знает вас, ибо уже пользовался вашими услугами.

— А по телефону вы не хотите сказать, в чем дело?

— Нет, желательно встретиться. Наверное, это Аделина Ван де Билт, думала я, выехав по Фэррингдон-роуд в сторону Блэкфраерза. Он сказал, что его зовут Теренс Гревилл и что он будет ждать меня за столиком возле окна в кафе «У Роберто». Это в конце Флит-стрит[54]. Если вы имели дело с адвокатами, то должны знать, что иногда они любят производить впечатление многословием, выдаваемым за кипучую мозговую деятельность, а подчас хотят сойти за этакого свойского парня. Этот же казался слишком старым для работы.

Он заказал еще один капуччино и начал с места в карьер, глядя прямо в глаза и устанавливая контакт с помощью вежливо придвинутой сахарницы.

— Мисс Вульф, мой клиент поручил мне узнать, не согласитесь ли вы выполнить для него одну работу. Речь идет о выяснении обстоятельств, сопровождавших гибель Кэролайн Гамильтон.

Как бы там ни было, но это прозвучало неожиданно.

— Гибель Кэролайн Гамильтон? Вы имеете в виду расследование до окончания полицейского следствия и помимо него?

— Полицейское расследование относится лишь к тому, что имело место вечером этой субботы. А мой клиент хотел бы узнать побольше относительно предыдущих восьми месяцев.

— Я понимаю. Можно узнать имя вашего клиента?

— Боюсь, это невозможно. Пока он хотел бы остаться неизвестным.

Я покачала головой.

— Простите, на таких условиях я не работаю. Есть много других частных детективов, которые охотно пойдут на это, но я в своей практике всегда предпочитаю знать, на кого работаю.

Он помолчал, потом откашлялся.

— Не сомневаюсь, что вы поймете меня, мисс Вульф. Мой клиент тяжело переживает смерть Кэролайн. Полагаю, правильнее будет сказать, что в какой-то мере он чувствует себя ответственным за случившееся. Эти чувства чрезвычайно болезненны, чтобы признаваться в них или обсуждать это с кем бы то ни было. Но есть еще нечто, что ей необходимо знать. Также мой клиент просил меня подчеркнуть, что все узнанное вами должно храниться в строжайшем секрете. Отчеты о проделанной работе вы будете передавать ему через меня. Но никто другой ничего об этом знать не должен.

Адвокаты, естественно, не делают грубых лингвистических ошибок. Семь лет обучения и целая жизнь, потраченная на составление юридических документов, не проходят даром. Так что оговорка, понятно, была намеренной. Как это он сказал? «Но есть еще нечто, что ей необходимо знать».

Итак, мисс Патрик все еще хочет нечто знать. Возможно, в ней проснулись воспоминания о более счастливых временах, хотя тогда она получала лишь открытки с первоклассными репродукциями и краткими сообщениями о погоде и балетном репертуаре. Горе и чувство вины. Они подчас действуют на людей самым роковым образом. Ни одно расследование никого еще не вернуло к жизни, зато всегда найдутся люди, готовые позлословить о покойном. Уж мне ли этого не знать!

Хорошо, я готова заняться этим, но меня связывало обещание четыре дня приглядывать за пластиковыми пакетами жены саудовского дипломата в Лондоне, скупавшей все подряд; кроме того, неделю я должна была дежурить при распродаже уцененных товаров. Фрэнк, конечно, разозлится, но все устроит. В конце концов я задолжала мисс Патрик четыре дня работы. Когда разговор зашел о деньгах, я напомнила мистеру Гревиллу об этом, но он, как и мой наниматель, не уделил данному вопросу никакого внимания. Так или иначе, мне сделано весьма выгодное предложение, более чем выгодное, ибо оно совпадало с моими интересами и не ограничивало меня в расходах. Мы скрепили наш договор рукопожатием и, покинув кафе, отправились каждый в свою сторону.

Голова моя начала работать уже по дороге домой. Итак, что мы имеем? Беременную женщину, которая исчезла на семь с половиной месяцев, а затем нашлась в реке. Для начала два вопроса: где она была это время и кто отец ребенка? В помощь нам имеется несколько дат. В соответствии с заключением судмедэксперта срок беременности Кэролайн на момент ее гибели составлял тридцать четыре, от силы тридцать пять недель. Зачатие, таким образом, произошло в конце апреля. Это значит, что она была в интимных отношениях с отцом ребенка точно в то время, когда рассталась с «Херувимом». Если сомневаетесь, chercher l'homme [55]. Но где ж его искать, этого homme?

Глава 5

Надо бы вновь повидаться с Реснитчатым. Если, конечно, он не придет ко мне первым. Интересно, чем предпочитают заниматься танцоры в свободное время? В роли добровольного сыщика я его представить себе не могла. Впрочем, и Кэролайн представить молодой мамочкой было непросто. Скотт позвонил мне вечером. Похоже, из театра… Но было уже часов девять, и он должен был находиться на сцене. Спросил, не откажусь ли я от поздней выпивки. Хорошо. Где? У него или у меня? Нет, ни то, ни это. В конце концов мы встретились в одном из заведений Ковент-Гардена, которое больше напоминало книгу посетителей, нежели ресторан. Он сидел за столиком под картиной, подписанной Тэбом Хантером, и хорошо с ней сочетался. Перед ним стояло множество стаканов из-под вина, а с картины глядела мертвая рыба. В глазах танцора и этой рыбы проглядывало явное сходство.

— Знаете, я звоню вам уже два дня. Но вас не застать.

Он относился к людям, которые упорно не желают общаться с автоответчиками. Я и сама не люблю говорить с машиной, но когда речь идет о деле, приходится терпеть.

— Могли оставить имя. Я бы перезвонила.

— А смысл? Я хочу сказать, что старая леди нанимала вас разыскивать Кэролайн, а не хоронить. Я же не знал, что вы будете работать на нее и дальше.

— А какие у вас основания думать, что я снова на нее работаю?

— А вы снова на нее работаете?

С минуту я разглядывала его. Вокруг глаз залегли тени, что, впрочем, не мешало им любоваться. Прекрасное пленяет навсегда[56]. Ну, Китc, понятно, имел в виду совсем иное. А что до Скотта, то странно… Раньше он никогда не упорствовал в расспросах. Я скрестила за спиной пальцы и солгала, впрочем, весьма невинно.

— Нет, больше я на нее не работаю. Я работаю на себя. Потому и пришла сюда.

Он высосал последнюю каплю из уже опустошенного стакана.

— Да уж, чувство вины — это настоящий убийца, не так ли?

— Вы позвали меня, чтобы о чем-то сообщить?

— Насчет ребенка я ничего не знал, — сказал он так, будто я спорила с ним. — Кэрри ничего мне об этом не говорила.

— А с чего бы ей говорить об этом вам? Ведь вы утверждаете, что в интимной связи с ней не состояли.

— Да какая теперь разница, — хрипло проговорил он. — Когда мы с вами в тот раз говорили о ней, она уже была мертва, это я в полиции узнал.

— А может, еще и не была мертва. Она погибла где-то между четырьмя и шестью тридцатью. А мы с вами тогда встретились часов в пять.

Он поднял на меня глаза и нахмурился, но ничего не сказал. Подошла официантка в мини-мини-юбочке, окутанная черной рыбацкой сетью. Было заказано еще две порции выпивки. Я решила не напрягать его. Вообще я терпимо отношусь к подвыпившим, отличая завзятых пьяниц от встревоженных чем-то клиентов, пытающихся поддержать себя добрым глотком спиртного. Правда, клиенты почти никогда не заказывают выпивку стаканами, на это уходит слишком много времени и денег. То, что Скотт был на взводе, могло означать одно: он действительно потрясен гибелью Кэролайн и не знает, как с этим справиться. Да уж, чувство вины это и впрямь убийца… Но ведь со дня ее смерти прошел месяц, а он все еще оплакивает ее. Разве что он бисексуал, а не то, чем прикидывается, и столкнулся с кризисом несостоявшегося отцовства, или просто слишком грубо был нарушен естественный ход его жизни.

— А как же ваш спектакль? Вы больше не играете?

Он быстро взглянул на меня.

— Ну, одной кошкой меньше. — Он пожал плечами. — Мне так вообще не нравится эта музыка. Как новая одежда, которая еще к тебе не прилегла, а потому и носить ее не хочется.

— А как насчет вашего дружка?

— Моего дружка? Ох, он нашел себе другого. Дело обычное.

— И чем же вы теперь занимаетесь? Он пожал плечами.

— То да се. Репетиции, классы и все в таком роде.

— Но вы теперь не в «Херувиме»? Он горестно усмехнулся.

— Прямо сейчас — с вами. Не в «Херувиме».

— Простите, — тихо сказала я.

— Нет, не извиняйтесь. Никто в этом не виноват. Просто это такое ужасное место, такое грязное… А все эти маленькие мальчики и девочки ходят и ходят на пальчиках, радуя тем своих мамочек и папочек.

Официантка плюхнула на стол, доставив два стакана вина. Вино плеснулось через край. Реснитчатый сидел, тупо уставясь в пятно на скатерти, затем покачал головой и прервал молчание:

— Черт! Мне нужно поговорить с вами, поймите, но только если вы не работаете на старуху. Родители! Господи Христе, они думают, что владеют нами, что мы их собственность. Только называют это не обладанием, а любовью. И все идет прекрасно, пока вы не сделаете нечто такое, чего они никак не ждали или чего ни в коем случае не желают вам, тем более что и Господь запрещает. Так чья же это жизнь — их или ваша? Вот и у нее так было. Ну не стала она второй Мэри Ремберт. Ну так и что? А вот теперь я думаю, что она заслужила право на отдых и покой. Если только и в самом деле это было ее решением. А может, это все из-за беременности, а? Показать длинный нос бывшему любовнику…

— Кто был отцом ребенка?

— Я ведь уже сказал, она не говорила мне о ребенке.

Вопрос ему явно не понравился.

— Хорошо. В таком случае я попытаюсь выяснить еще кое-что. Что вы знаете об ее долгах?

— Я уже говорил вам, что она нуждалась в деньгах.

— Но в каких именно деньгах, Скотт? Ей нужно было много денег? Сколько? На что она их тратила, не считая одежды? — Он пожал плечами. — Я выяснила, что ее долг составлял восемь тысяч фунтов, а это уже не смешно. На что она потратила столько денег?

Он рассмеялся, но смех его больше походил на грубый гогот.

— Кто-нибудь когда-нибудь говорил вам, что у вас приемы социального работника?

— Да я все время слышу это. Итак, вы желаете разговаривать со мной или будете сидеть и тупо продолжать пить? Если второе, то у меня время ограниченно. Но учтите, при таком образе жизни ваша красота омрачится преждевременными морщинами.

Он вздохнул.

— Ох, да деньги, сказать по правде, всегда есть куда потратить. Медицинские счета, физиотерапия и все в таком духе… Если верить слухам, она, когда работала в «Лефт фит фёрст», похоже, баловалась наркотиками. Кокаин, может, немного амфетамина. Но когда пришла в «Херувим», за ней ничего в этом роде не замечалось. Вопреки тому, что пишут во всех этих ваших газетенках, есть множество наркотиков, которые легко бросить. Особенно если у вас нет денег на их покупку.

Видно, я кажусь этому малому старухой. Или он просто мелочно мстителен.

— А у нее денег не было?

— Стоит ли нам об этом говорить?

— Так о чем же вы намерены говорить, Скотт? Или вы пригласили меня сюда лишь потому, что не могли найти в столь поздний час собутыльника?

Я нахмурилась, сердито взглянула на него, тогда он откинулся на спинку стула и сказал:

— Точно не знаю, не уверен, но думаю, она могла уехать в Париж.

— В Париж?

Должна признаться, я нашла его замечание весьма полезным, потому что мне такое и в голову не пришло бы.

— Столько времени прошло, ведь верно? Я мало что и помню. Кажется, это было примерно через месяц после ее прихода к нам, где-то в феврале — она увидела в одной из газет объявление… Но прежде, чем вы зададите вопрос, я отвечу, что не помню ни названия газеты, ни от какого она была числа. Говорю лишь то, что она сама сказала. Какая-то работа во Франции. Даже не знаю, что это была за работа, правда. Разве, пожалуй, одно — речь шла о временной работе за очень хорошие деньги. Ну, она была раздражена «Херувимом», раздражена плохой оплатой, раздражена вообще всем. Мне кажется, она решила, что если уедет, займется чем-то другим, расплатится с долгами, то со временем отделается от мисс Патрик и от проклятых обязанностей перед ней. Как бы там ни было, но она сама говорила, что решается на отъезд из-за этого всего. А потом, недели через две она отправилась на собеседование. Я знаю об этом, потому что ей пришлось смотаться в Париж, а я прикрывал ее, ну, я имею в виду, взял на себя ее классы. Вернувшись, она почти ничего не рассказывала. Только сказала, что там требуется кто-то вроде личного ассистента по бизнесу и что она места не получила. Я задал ей несколько вопросов, но она проигнорировала их. Ну, я тогда подумал, что она просто расстроена, и не стал приставать. А через пару недель она исчезла опять, не предупредив меня, просто позвонила утром и сказалась больной. Ну, я об этом не особенно думал, но через какое-то время повторилось то же самое. На этот раз она опять моталась в Париж, о чем я догадался, заметив билет в ее сумочке. Тогда, помнится, я решил, что у нее там завелся дружок. И даже шутил по этому поводу, что, мол, дороговато, наверное, обошлось ей вступление в клуб птичек высокого полета и что, может, было бы дешевле перевезти его сюда, в свое гнездышко. Но она не находила мои шутки смешными и, когда ей показалось, что я зашел в этом слишком далеко, резко оборвала меня. Это меня даже слегка удивило. Я хочу сказать, что обычно мы с ней относились друг к другу вполне терпимо. У нас и вообще, как мне кажется, было много общего, поскольку от нас обоих ожидали чего-то гораздо большего, ну а мы не оправдали этих надежд, а это, согласитесь, не может не угнетать. Так или иначе, было ясно, что она не желает говорить о своей личной жизни, ну, я и заткнулся. Вскоре, в конце апреля, я заболел гриппом и провалялся дома неделю. За это время она мне ни разу не позвонила, а когда я вернулся, ее уже не было. Оставила, правда, записочку, что, мол, желает мне любви и удачи, но без обратного адреса на конверте.

— Так все и было?

— Так все и было.

— И вы думаете, что она уехала в Париж:?

— Не знаю. Мне известно только, что она несколько раз просила подменить ее. Это было примерно в то время, когда ездила в Париж. Тогда, наверное, она и забеременела. Может, узнав об этом, дружок предложил позаботиться о ней, и она согласилась.

— Но вам она о беременности не говорила? Он поморщился.

— Видно, не верила, что я способен оценить материнский инстинкт. А может, просто думала, что это повредит ее имиджу. Кэрри считала себя существом более независимым, чем была на самом деле.

Я задумалась. Париж? Почему бы и нет? Только вот как быть с теми открытками, которые регулярно получала мисс Патрик? Ведь на всех на них стоял штемпель «Лондон». Но все в свое время. Я посмотрела на Скотта. Он вилкой вдавливал в скатерть путаные линии, бессознательно подражая Хичкоку, что очень хорошо передавало его состояние.

— И больше вы не имели от нее известий? Он покачал головой, все еще не глядя на меня.

— А много ли из того, что я услышала от вас, вы поведали полиции?

Он продолжал тянуть следы лыж по снегу скатерти.

— Они спрашивали только о фактах, мнениями не интересуясь. Я и сообщал им только факты. Я, мол, не знаю, куда она делась, и все. Все равно они все уже для себя решили. Самоубийство, старая история, которая вечно случается с беременными девушками. Иными словами, для них Кэрри одна из многих дурочек, не первая и не последняя. Им было достаточно ее тела в качестве вещественного доказательства, больше они ни в чем не нуждались.

— А если бы они задали вам прямые вопросы? Если бы вы могли сообщить им что-нибудь еще?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, если бы вас спросили, так ли уж вы уверены, что она не входила с вами в контакт еще раз.

— Да нет! Конечно же, нет, я уверен… Черт! Он отбросил вилку, и было видно, что страшно разозлился на себя. Я молчала, давая ему время успокоиться. Он прикончил спиртное в стакане и осмотрелся в поисках официантки, но она была занята с кем-то более обаятельным. Тогда наконец он повернулся ко мне.

— Что ни говори, а это была ваша работа разыскивать ее. Вы единственная, кто занимался этим.

— Ох, и не говорите. Но когда я этим занялась, Скотт? Могу указать точное время. Я начала с кафе возле «Херувима», это было в пятницу днем. Не помните? А потом еще разговор с вами в артистической уборной. Разве это было не в субботу? Как я должна была расспрашивать вас, чтобы вы дали мне нужную информацию?

Скотт раздраженно встряхнул головой и даже будто собрался уйти, но прошла минута, а он все еще сидел на своем месте. За этой великолепной оболочкой таилась какая-то язва, разъедаемая кислотой вины. Наконец он сдался и, уставившись на скатерть, заговорил:

— Хорошо. Ладно. Она и вправду звонила мне. Незадолго до смерти. Это было в пятницу, утром. Она извинялась, что раньше не предупредила меня о своем приезде, но что ей необходимо где-то остановиться, хотя бы на эту ночь или лучше на весь уик-энд. — Он помолчал, затем вдруг зажмурился. — Я предложил ей свою квартиру.

— И? — спросила я, почувствовав, что он может больше и не заговорить. — Что было дальше?

Она так и не появилась.

Итак, он знал об этом все время. Даже тогда, в пятницу, в кафе. Я помнила выражение их лиц, когда прозвучало ее имя. И помнила, как он лягнул под столом маленькую Мисс Болтушку, чтобы та заткнулась.

— Почему вы раньше не сказали мне об этом?

— Потому что она просила меня помалкивать, — раздраженно ответил он, и неподдельная боль плеснулась в его глазах. — Она сказала, что это просто жизненно важно, чтобы никто не знал, где она находится. И что если кто-нибудь будет ее разыскивать, чтобы я говорил, что не видел ее с мая.

— Вы хотите сказать, она знала, что кто-то разыскивает ее?

— По ее словам можно было догадаться, что это так. А когда вы в первый раз появились, я сразу подумал, что она имела в виду именно вас.

Но поскольку о моем существовании она даже не догадывалась, значит, был кто-то, кого она опасалась. Так кто же это? Отец ребенка? Тот самый тип, что звонил ей в квартиру в десять часов вечера? Несмотря на весь драматизм ситуации, я вдруг почувствовала себя лучше. Точнее — более уверенно.

— И вы предложили встретить ее или что?..

— Нет, она сказала, что не знает, когда приедет. Я сказал, что работаю и что если она приедет днем или ближе к вечеру, а меня еще не будет, то ключи я оставлю под ковриком у двери.

Теперь понятно, почему он так отчаянно торопился уйти после субботнего дневного спектакля. Она могла появиться в любую минуту. Но так и не появилась.

— А она не говорила, где была все это время?

— Нет.

— И не упоминала о ребенке?

Он покачал головой, скорее грустно, нежели раздраженно.

— Как звучал ее голос?

— Тревожно. Немного неестественно.

Хотя я и злилась на него десять минут назад, теперь чувствовала себя перед ним виноватой.

— Послушайте, Скотт, это не ваша вина. Вы сделали все, что могли. Если бы она действительно нуждалась в вас, то позвонила бы снова. В конце концов, люди, которые решились на самоубийство, сами несут ответственность за свой поступок.

Он покачал головой и слабо улыбнулся.

— Кэролайн не могла решиться на самоубийство.

— Почему вы так говорите?

— Потому что я так думаю.

Он умолк, а я вновь пересчитала пустые стаканы, стоявшие перед ним. Их было семь, включая тот, что он еще не прикончил. Вряд ли вино помогало ему о чем-то всерьез задумываться, но все же я спросила:

— А что вы еще об этом думаете?

— Думаю, что в конечном счете дело тут вовсе не в нас. Не во мне, не в вас, не в Кэрри… Я думаю, что это старая сука толкнула ее в реку. С ее тупоумными амбициями, с ее мертвой хваткой, с разными прелестными сказочками… Все эти гнетущие родительские ожидания… Это и убило Кэрри. — И он усмехнулся. — Лучше, чем дворецкий, правда?

Глава 6

Весь путь домой перед моим внутренним взором стояла эта девушка, стояла у реки в темноте со столь тяжким грузом на плечах, что и камней в карманы набивать не нужно. Чаяния и ожидания мисс Патрик, долги, а тут еще будущий младенец… Не был ли он самым тяжелым камнем? Восьмимесячный утробный плод? Но что-то не сходилось, ускользая от понимания. Если Кэролайн теряла из-за ребенка работу, то зачем было так долго его вынашивать? Вряд ли она не думала об этом. Девушка принадлежала к поколению феминисток, наверняка разделяла их взгляды на аборт и право женщины на выбор. Если бы она не хотела, чтобы один подло просочившийся сперматозоид помешал ее карьере, существовали места, куда она могла обратиться и где ей помогли бы решить эту проблему. Несмотря на деревенское происхождение, девушка явно не была неотесанной мужичкой. Имела друзей, выступала на сцене, знавала успех, участвовала в общественных движениях (но разве плакат в защиту животных, который я видела у нее на кухне, автоматически делает ее членом общества противников абортов?). Возможно, она и хотела избавиться от плода, а потом передумала? Что-то могло измениться в ее жизни, заставив изменить решение…

Я так старалась прочувствовать все ее переживания, что когда пришло время спать, сон упорно бежал от меня. Уж лучше бы мне сразу, выйдя из ресторана, отправиться в Колиндейл, в библиотеку прессы. Поиски нужной информации в подшивках еженедельных и воскресных газет за две-три недели работа, прямо скажем, не из легких, но все лучше бессонницы. После беседы со Скоттом я вернулась домой в час ночи, страшно усталая и расстроенная, и воспользовалась испытанным старым приемом: под легкую вечернюю музыку, лежа в горячей ванне, выпить молока. Это помогло расслабиться, но заснуть так и не удалось. В память о Кэролайн я позволила себе прибегнуть к слабым наркотикам.

Скрутив косячок, я легла в постель. Старые хиппи не умирают, они просто растворяются в струйках дыма. Я прямо-таки видела, как Фрэнк с осуждением качает головой. Какого черта! Это здоровее, чем накачиваться вином, да и как вы можете навязывать мне закон, если не знаете, какие ощущения в эти минуты я испытываю? Постепенно, начав малость улетать, я встала погасить верхний свет и краешком глаза заметила в высоком напольном зеркале обнаженную женщину. Я повернулась, чтобы убедиться, что это она. Да, это она, Ханна Вульф, сразу же узнанная мною по темным волосам и мальчишескому лицу. Gamine[57], вот как называется это по-французски, хотя меня вполне можно дисквалифицировать из-за асимметричности титек. Левая заметно больше правой. Или это мне только кажется под воздействием травки? Зато с животом никаких проблем, хотя он, несомненно, принадлежал мне, этот нежный, чуть вздымающийся холмик. И ноги тоже мои. Не то чтобы это были ноги манекенщицы, рекламирующей купальники, но для ходьбы, бега и даже прыжков сконструированы весьма удачно. Теперь, когда мы собрались все вместе и сконцентрировались, то подумали об ощущении, которое порождает в женской груди злокачественная опухоль, но всерьез этим не обеспокоились. Интересно, спросили мы себя, а мужчины о таких вещах беспокоятся? Или просто проводят быструю профилактику, отмыв себя, как машину, и заправившись бензином и маслом? А что будешь делать ты, если обнаружишь, что нуждаешься в перекраске? Если бы мы, женщины, были автомобилями, интересно, чем была бы я? Может, «фиатом-уно» с проселочно-вездеходными ухватками «ауди»? Идеи переполняли меня. Кэт могла бы, скажем, быть «сирокко», мисс Патрик — наверняка «бентли», а Кэролайн Гамильтон?.. Ну, Кэролайн, полагаю, могла начать с какого-нибудь гладенького прилизанного седанчика и вырасти до статуса «вольво».

Потом я пыталась вообразить, на что это может быть похоже, когда ты медленно раздуваешься, как созревающая дыня. С какого момента это начинает осознаваться как беременность, а не нарушение деятельности пищеварительного тракта? И когда ты начинаешь настолько любить дитя, что смиряешься с хаосом, которым небытие вымещает свою досаду на твоем теле? И как все это происходило у Кэролайн? Должно быть, для нее это было особенно тяжко. Танцовщица, которая целыми днями репетировала, напрягая свое полуголодное, мальчишески поджарое тело… Каково это — ощущать, как оно женственно округляется и наполняется, как оно тяжелеет, дабы исполнить извечное предначертание всякой земной женщины — произвести младенца, который до поры зреет и наливается силами у тебя в животе? Возможно, я ошибаюсь. Возможно, она радовалась этому, как чему-то такому, что придаст ей силы переменить судьбу, отказавшись наконец от иссякающих амбиций и родительских надежд и упований. Она могла даже сама увлечься надеждой увидеть свою собственную тоненькую балеринку, выделывающую пируэты возле ее ног. Почему нет? Что делают танцовщицы, не ожидая впереди ничего, кроме старости и больных суставов? Или частные сыщики, нанимаемые для отлова убегающих из дому чад? Что я сама стану делать, дожив лет до шестидесяти и не имея никого, с кем можно было бы разделить воскресный ланч? Или не имея никого, кому можно было бы доверить мою канарейку, пока я буду отсутствовать, ежегодно уезжая на двухнедельный отдых в Средиземноморский Клуб стариков? Задуматься — так перспектива весьма мрачная. От всех этих мыслей я окаменела, да оно и понятно, всем известно, какая паранойя охватывает тех, кто курит в одиночку. Да еще эта жуткая мисс Патрик не выходит из головы. Так и вижу, как она сидит в одиночестве с прямой как доска спиной перед блеклыми коричневатыми фотографиями, сидит трезвая, даже не пытаясь чем-нибудь одурманить свою черепушку. Эта картинка неожиданно вновь вернула мне чувство юмора. А потом я задремала, и в мое сознание вплыл Париж, переполненный беременными женщинами, престарелыми балеринами и рыбами Тэба Хантера с пустыми пьяными глазами Скотта. Все это было как предзнаменование.

Колиндейлская библиотека прессы удалена от всех мест и населенных пунктов, кроме самого Колиндейла. Стулья в ней неудобные, персонал даже более терпелив и занудлив, чем ты, а сэндвичи из расположенного поблизости кафе имеют тот же вкус, что и пожухлые экземпляры «Санди экспресс». Но все это, как ни странно, помогает подобного рода занятиям, я имею в виду дотошное исследование старых газет. У меня не было никаких гарантий, что объявления о найме на работу в Париже помогут мне в поисках, тем более что на всех открытках Кэролайн стоял почтовый штемпель «Лондон». Но она, похоже, все-таки ездила во Францию, да и не раз, если верить Реснитчатому. Впрочем, и верить-то больше было некому. Какой у меня выбор? Я надеялась найти что-то похожее в лондонском «Ивнинг стандарт», до такой степени переполненном всякого рода предложениями, что тут сам черт мог ногу сломать. Но у меня была одна зацепочка. Со слов Скотта я знала, когда примерно она прочитала объявление. На поиски ушло все утро и часть дня, но в конце концов, я нашла его. И чувствовала, что это именно то, что надо. Впервые они дали его в «Гардиан», в пятницу 4 февраля, потом повторили в «Ивнинг стандарт» от 7 и 11 февраля.

Я позвонила сразу же, желая для начала удостовериться, что агентство все еще находится по указанному адресу. Никто ничего по телефону говорить мне, конечно, не стал, да я и сама всегда считала, что во плоти произвожу большее впечатление. Пришлось объявиться там лично.

Девушки, сидевшие за столами, выглядели не так стильно, как интерьер, но имели самонадеянный вид, проистекающий от однодневных курсов администрирования, которые проходит весь персонал. У меня было два пути — лгать или говорить правду. Но почему ограничиваться чем-то одним, когда можно воспользоваться и тем, и этим?

— Ну, я действительно не знаю, чем вам помочь. Лучше поговорите с главным администратором, с миссис Сангер.

Миссис Сангер была немного старше, немного моднее одета и гораздо более смекалиста.

— Простите, но лично ко мне полиция по этому поводу не обращалась.

— О, конечно, нет. Просто я выполняю определенную предварительную работу, чтобы помочь в решении некоторых вопросов расследования.

— Но сами вы не из полиции?

— Нет, я частный детектив.

— В таком случае боюсь, что не смогу помочь вам. Все наши отчеты строго конфиденциальны.

Ох, ну прямо кирпичная стена! Я думала о множестве других обходных путей. Попробовать представиться полицейским или дождаться темноты и, пробравшись сюда, поворошить их папки. Расследуя это дело, я уже один раз нарушила закон, но у «Потенциала» на дверях наверняка гораздо более усовершенствованные замки и запоры, не говоря уж о системе сигнализации. Я решила пока действовать убеждением:

— Поймите, миссис Сангер, речь идет об убийстве.

— Но газеты, кажется, писали о самоубийстве. Черт бы тебя побрал!

— У полиции есть причины думать иначе. В этом случае определенно имели место… Как бы это получше выразить… Ну, скажем: подозрительные обстоятельства.

Последние два слова я проговорила с особым значением и смаком, напоминающим завитушки разбойничьих усов.

— Понятно, — спокойно ответила она, всем своим видом показывая, что ничего не понимает.

Я выдержала паузу, после чего спросила:

— Итак, вы помните эту девушку?

— Да, конечно, ведь я что-то читала о ней.

— Она отозвалась на ваше объявление?

— Э-э… Да, я, кажется, помню, что она могла быть претенденткой.

— И вас не беспокоит, что полиция тоже захочет поинтересоваться этим?

— Это было так давно. Почти год прошел. Честно говоря, я не думаю, что это может иметь хоть какое-то отношение к тому, что с нею случилось.

— Несмотря на то, что через вас она и получила работу?

Прекрасно! Ведь это была лишь мимолетная догадка. Если верить Скотту, Кэролайн после первого собеседования места не получила. Выходит, она ему солгала? Что ж, годами обманывавшая мисс Патрик, неужели она не сумела бы при необходимости ввести в заблуждение других?

Миссис Сангер выдержала небольшую паузу. Вероятно, она прошла более длительный курс администрирования, чем другие. Но вот она улыбнулась.

— Я все еще не понимаю, какое все это имеет значение.

— Миссис Сангер, в соответствии с отчетом патологоанатома ясно, что Кэролайн Гамильтон зачала дитя и тогда же, в последние дни апреля, исчезла. Очевидно, что сведения о любых связях, которые она могла иметь до этого или позлее, не могут не быть важными. Я вынуждена нарушать правила конфиденциальности, но при подобных обстоятельствах…

Без макияжа и довольно экстравагантной одежды я бы дала ей года тридцать два или тридцать три. Она была моложе меня и реже, как видно, сталкивалась в своей практике с подобными неприятностями. Не знаю, что было решающим фактором, но она заколебалась.

— Хорошо, мисс Вульф, что вы хотите узнать?

— Описание работы и что-нибудь вроде контактного телефона клиента.

Она явно делала вид, что все еще что-то обдумывает. Затем слегка кивнула.

— Что до работы, я, кажется, припоминаю, что речь шла о временной должности, что-то вроде личного помощника для французского бизнесмена. Мы провели с девушками анкетирование, а после обязательного медицинского освидетельствования факсом отправили в Париж лучшие результаты вместе с фотографиями отобранных девушек. На этом наше участие в этом деле заканчивалось.

— И Кэролайн была одной из отобранных девушек?

— Да.

— Получила ли она эту работу?

— Понятия не имею. Мы сделали все, что требовалось, подали объявления в газету, посмотрели девушек, отобрали нескольких и отправили короткий список в Париж. Больше, помнится, контакта с клиентом мы не имели.

У меня возникло еще одно подозрение. Не так уж мало для одного дня.

— В этом не было ничего необычного? Я имею в виду, разве вы обычно получаете плату за поиски хороших девушек?

Она пожала плечами.

— Не всегда. Разные клиенты пользуются разными методами. В этом случае нам платили за медицинские освидетельствования, составление анкет, а конечный отбор был не за нами.

— И вы не находили все это подозрительным?

— Конечно, нет. Нас наняли выполнить определенную работу, и мы ее выполнили.

Она явно решила, что наш разговор завершен. Я не виновата, что пришлось ее огорчить.

— Неужели вы не понимали, в какого сорта деятельность вовлечены? Я хочу сказать, что для должности личного помощника бизнесмена объявление выглядит слишком двусмысленно.

С минуту она смотрела на меня, затем улыбнулась.

— Бизнес сегодня — это сложная индустрия, мисс Вульф. Влиятельный глава известной фирмы может иметь нескольких личных ассистентов, вы же понимаете; кто-то используется для работы в офисе, кто-то заведует его общественным календарем, составляя список встреч и приема иностранных посетителей, представителей прессы и все в таком роде.

Она говорила о своих клиентах так, будто они возглавляли целые регионы страны, а не были просто производителями стали или туалетной бумаги.

Как дитя семидесятых годов, я все еще с трудом могла приспособиться к этим новым капиталистическим утопиям, где важно не то, что вы делаете, а то, сколько вы можете заплатить, чтобы делать это наивыгоднейшим для себя образом. Проще говоря…

— В объявлении сказано о возможности исключительно прилично заработать. Это соответствует истине?

— Да, насколько я помню, оплата предлагалась очень хорошая.

— Вы, я вижу, помните об этом случае не так уж мало.

— Ну, это было до того, как я стала администратором. Я была рядовой сотрудницей, которая вела это дело.

— Так собеседование с ней проводили вы?

— Да, — сказала она, слегка нахмурившись.

— И как она вам показалась?

Миссис Сангер немного подумала, лишь потом ответила:

— Это была хорошая кандидатка. Очень красивая, яркая, с чувством собственного достоинства, но и способная рискнуть.

В этом описании Кэролайн Гамильтон представала этакой героиней «Космополитена» девяностых годов: прекрасной, гордой и бесстрашной. Некоторые люди говорят профессиональными штампами, что меня всегда настораживает. Однако я взяла себе на заметку эту характеристику.

— Идеальная женщина для работы, не так ли?

— Знаю одно, что она соответствовала всем требованиям объявления. Но она была не единственной, а кого из них выбрали, мы не знаем.

— Вы можете дать мне парижский адрес или контактный телефон?

Она кивнула и встала.

— Подождите одну-две минуты.

Сквозь стеклянную стену хорошо было видно, как старательно копошатся конторские девушки «Потенциала» над бумагами, завалившими их рабочие столы. Мне все это знакомо, а потому сейчас я чувствовала себя свободной и независимой, будто отдыхаю на одном из таинственных и загадочных греческих островков. Но все это лишь досужие фантазии. На самом деле на такой отдых никаких денег мне не хватит, денег всегда не хватает… В свое время я так же корпела над химическими отчетами для одной захудалой корпорации, пока не перебралась в Лондон, который тогда задыхался от зноя. Я следила за женщиной среднего возраста, сражающейся с массивной стеклянной дверью, затем нерешительно вошедшей в вестибюль и старающейся выглядеть бодрее и моложе, чем она есть на самом деле. Сразу видно: ищет работу, и не сегодня начала, а здесь, как видно, ей тоже не светит. Я попыталась представить на ее месте Кэролайн Гамильтон. Личный помощник французского бизнесмена. Не очень-то подходит для балерины, которой здесь пришлось пройти медицинское обследование. Но бремя долгов заставило ее принять все как есть. Необходимость разыскать восемь тысяч фунтов кого угодно подвигнет на перемену образа жизни и отказ от карьеры. Показалось ли мне или миссис Сангер действительно, вернувшись, выглядела не очень уверенной в себе, не столь уравновешенной и спокойной, как прежде?

— Прошу простить, но мы пока не смогли найти того, что вам требуется.

— Ничего, я могу подождать.

— Не уверена, что вам имеет смысл ждать. Уже сейчас ясно, что они вряд ли найдут нужную папку.

— Понятно. А как насчет копии вопросника и списка девушек, которых вы отобрали?

— Но у нас обычно вся информация хранится в одном месте.

— А сами вы не вели никаких записей?

— Ну, столько времени прошло… Где-то в каких-то папках, может, что и задержалось, но остальное наверняка пошло в мусорную корзину.

— Выходит, за свою работу вы ни перед кем не отчитывались?

— Боюсь, в этом случае так и было.

Я почувствовала легкое сотрясение внутренностей от подавленного смеха. Да, смех я подавила в самом начале и виду не показала. Тело подчас ведет себя непринужденнее, чем мозг, но воли ему, телу, давать не следует. А мозг все еще усердно работал, переваривая полученную информацию.

— А как насчет текстов, переданных по факсу?

— Простите?

— Вы говорили, что сведения были переданы в Париж по факсу. Так неужели не сохранилось никаких следов регистрации этих текстов? Не верится, что и они пошли в мусорную корзину.

Это называется перекрестным опылением. Взять информацию, полученную для одной работы, и использовать ее для другой. Честно говоря, если меня эти тексты, переданные по факсу, сильно озаботили, то и миссис Сангер они взбудоражили не меньше. Регистрация факсов, телефонные счета — где они? Непохоже на штатную ситуацию правильного администрирования. Если такие документы все-таки существуют, наверняка окажется, что она не сможет мне предоставить их без особого разрешения. А разрешение, естественно, наверняка где-то подзадержится. Но со мной, пока я нахожусь в этом кабинете, такой номер не пройдет.

Оставшись опять на какое-то время в одиночестве, я решила малость посамовольничать. А почему нет? Быстро, один за другим, я выдвигала ящики стола, одним глазом поглядывая на их содержимое, а другим — на пространство офиса, находившееся за стеклянной стеной. Ящики были забиты всякой дрянью не хуже дамских сумочек, которые немало могут поведать вам о своих владелицах. Миссис Сангер, как видно, была вечно обеспокоена состоянием своих ногтей, так что по всем ящикам, вперемежку с бумагами, было натыкано множество флакончиков лака для ногтей и всяческих пилочек и полировальных щеточек. Единственное, чего не нашлось в этом месиве бумаг и предметов, так это папки по работе с парижским клиентом. Но зато я наткнулась на красную телефонную книжицу. Над столом был прикноплен лист с выразительным заголовком «ПОЛЕЗНЫЕ НОМЕРА», так что навряд ли ей постоянно приходилось шарить в этой записной книжке. Эта маленькая книжка легко могла поместиться как в ящике стола или портфеле, так и в кармане частного детектива. Вся операция заняла тридцать-сорок секунд. Я знаю, ибо подсчитала. Когда я только начинала работать, то впитывала все, включая книги и плохие детективные фильмы. Ловкость пальцев и скорость были уроками освоенными. Но главное, знать, сколько на что уходит времени. Кратчайший, скажем, звонок по телефону занимает не меньше минуты.

На этот раз миссис Сангер отсутствовала дольше. Когда она появилась, я сидела и просматривала последний, ноябрьский номер журнала «Проблемы занятости и менеджмента». Вид у нее был не особенно обнадеживающий.

— Боюсь, вся проблема в полицейских мероприятиях. Вероятно, когда полиции потребовались эти документы, она обратилась к главе офиса и получила их на время расследования, так что пока… Простите, но не вижу, чем еще могу вам помочь.

Я встала.

— Значит, вам больше нечего мне сказать?

— Увы, нечего, — ответила она быстро и уверенно.

— Хорошо, миссис Сангер, если вспомните что-то важное, то дайте мне знать, — проговорила я привычную фразу, вручила ей свою визитку и удалилась.

Следующие полтора часа я провела в автомобильных пробках, а когда в начале восьмого добралась домой, то была насквозь пропитана пылью и вонью города. Возникло неясное ощущение, что сегодня вечером мне еще что-то надо было сделать, но что именно — я никак не могла вспомнить. В таких случаях лучше не беспокоиться и не пытаться вспомнить — само придет. Наскоро приготовив пару сэндвичей, я углубилась в изучение красной книжицы. В ней нашлось целых шесть французских телефонных номеров. Четыре из них оказались номерами агентств, наверняка снабженных автоответчиками, да и в Париже уже начало девятого. Пятый номер, принадлежавший некоему Этьену, был занят, сколько бы я ни звонила. И последний номер, владельцем которого был некто Жюль, неразборчиво написанная фамилия которого начиналась на «Б», не отвечал вообще.

Отложив на время истязание телефонного аппарата, я решила немного посидеть над домашним заданием.

Если вы все еще питаете иллюзии по поводу детективного метода, то знайте, что главное в этом деле не слишком волноваться и не особо нервничать. В конце концов ежеминутно в течение любого рабочего дня теряются сотни папок и досье, бесследно растворившись в миллионе прекрасно устроенных и отлаженных канцелярских систем. В конце концов человек не машина и всегда может допустить ошибку. Но на каждый миллион ошибок приходится одна, которая допущена преднамеренно. И что из того, что она одна на миллион, если это затрагивает именно вас? Но паниковать не стоит. Первый вопрос — кто? Второй вопрос — почему? Миссис Сангер вряд ли принадлежала к тому сорту службисток, которые позволяют конспирации тормозить ход оперативной работы, да и с чего бы вдруг ей взбрело в голову уничтожать дела, которые — если верить ей на слово — были обычной выгодной работой? С другой стороны, почему она не дала мне посмотреть отчеты по факсам? Потому ли, что они и в самом деле брошены в мусорную корзину? И действительно ли она звонила боссу? А может, просто стояла, говоря в трубку и держа палец на рычаге? Я подумала, что скорее всего — первое, но проверить это пока никак не могла. Возможно, она вообще здесь ни при чем. Но кто тогда уничтожил папку с отчетами? Сама Кэролайн Гамильтон? Такая версия казалась весьма заманчивой, но существовала чисто теоретически. Определенно известно лишь то, что Кэролайн забеременела, исчезла, затем было затрачено много энергии, чтобы скрыть, куда она делась. Но могла ли она действительно дойти до таких крайностей, как уничтожение папки из-за работы, которую она могла еще и не получить? И способна ли она была провести семь месяцев в Париже, открытки домой отсылая из Лондона. Если это так, то она… Если бы да кабы! В том-то и трудность поиска, что это как хождение по кругу: вы думаете, что ушли далеко, и вдруг возвращаетесь к исходной точке. Я принялась все прокручивать сначала. Имеется факт: примерно в то время, когда Кэролайн зачала, она не раз летала через Ла-Манш. И один из этих перелетов был совершен для собеседования, Заключение: даже если она и не получила работы, можно поговорить с людьми, которые проводили с ней собеседование. Все это вернуло меня к маленькой красной книжице.

Телефон прервал мои занятия. Услышав знакомый голос, я сразу же вспомнила то, о чем позабыла.

— Боже, Кэт, прости…

— Ты ведешь себя хуже, чем папа. Вот уж не думала, что ты способна заработаться настолько, чтобы забыть все на свете.

— Ох, прости… Буду у вас минут через двадцать.

— Хорошо бы. У меня тут наготовлено столько всякой вкуснятины. Надеюсь, ты еще не ела?

— Нет-нет, не ела. И скоро буду… Ох, Кэт, я забыла купить подарок. Не знаю, что и…

Она со смехом прервала меня:

— Не беспокойся, он все еще не прочитал ту книжку про шпиона Кэтчера, что ты подарила ему в прошлом году. Почему бы тебе не перестать дарить ему нечто по своей специальности и не перейти на что-нибудь из горячительных напитков? Думаю, такие подарки он будет усваивать гораздо лучше.

Лучше-то лучше, но во что одеться? Впрочем, теперь это не вопрос, у меня полно всяких шелковых штучек, подаренных миссис Ван де Билт, которая вечно скулила, что я жалею потратить полчаса на то, чтобы пойти и купить себе что-нибудь приличное. Я выбрала костюм, который сидел на мне почти элегантно, и прыснула на себя беспошлинной «Шанелью», приняв обличье леди, которая не ведает о существовании Колиндейлской публичной библиотеки. Через двадцать пять минут, купив по дороге бутылку хорошего коньяка, я прибыла в дом сестры.

Вечеринка была в самом разгаре. Окна в гостиной задернуты бархатными шторами, в камине весело пляшет электрический огонь, гордясь своим сходством с настоящим. Вокруг расставлены мисочки с зелеными оливками, обрамленными красным стручковым перцем, множество канапе, разложенных по огромным блюдам, устланным кружевными салфетками. Я уж и забыла, как живут эти взрослые люди. Обычно, навещая сестру, я обреталась в кухне, разделяя трапезу с детьми. Несмотря на шум, без детского визга дом казался тихим. Нанятые профессиональные официанты скользили, входя и выходя, как хорошо одетые тени, предоставив Кэт возможность общаться с гостями. Выглядела сестрица довольно усталой. Один из малышей подхватил насморк, и всю прошлую ночь Кэт провела у его кроватки, вытирая бедняжке сопельки и капая ему в нос капельки. Но держалась она молодцом и в стильном платье для беременных смотрелась весьма недурно. Интересно, когда можно будет отсюда слинять, никого не обидев?

Я попивала мартини, слушая коллегу Колина, украшенного красным вязаным галстуком и очками в тонкой оправе, который потчевал меня своими соображениями по поводу насущной необходимости общей реорганизации полицейских служб метрополитена и о том, как обеспечить более тесную и продуктивную связь полиции со служащими метрополитена. Когда-то — помню еще, что в тот день лил дождь — я сама назойливо вдалбливала Фрэнку нечто подобное, но потом просто выбросила все это из головы. К нам присоединился молодой человек с подвижным кадыком. Послушав с минуту, он сказал, что если мы считаем деятельность станционных полицейских не отвечающей определенным требованиям, то надо обратиться к Би-би-си. Не преминул упомянуть и о неудовлетворительной уборке мусора. Возможно, новая администрация даст нам новые, более продуманные и сбалансированные программы. Красный вязаный галстук с важностью одобрил это рассуждение. Я хотела было вынести на рассмотрение нашей компании не слабую мысль о слабости либерализма, но решила, что лучшие вещи надо оставлять при себе.

На другой стороне гостиной я заметила одну из черно-белых теней, обратившуюся с каким-то вопросом к Кэт. Они с минуту поговорили, после чего Кэт исчезла. Жаль, что я не успела ее перехватить, иначе принесла бы свои извинения и выскользнула прежде, чем начнется пиршество. Я вышла в холл, но, не обнаружив там сестру, поднялась на первую лестничную площадку и позвала ее.

Сверху, из комнаты Бенджамина, на меня нахлынул целый вал звуков: жуткие задыхающиеся вопли негодования были так неистовы и отчаянны, будто наступает конец света, и наступает именно в спальне этого малыша. Я запаниковала, решив, что послужила причиной его пробуждения, и, взбежав еще на один пролет лестницы, замерла у закрытой двери. Там, за дверью, наступила пауза между рыданиями, но было понятно, что дитя просто переводит дыхание для очередной серии горестных криков. Тихонько открыв дверь, я вошла.

Кэт стояла у окна, выделяясь силуэтом на светлом фоне ночного городского освещения. Младенец, положив голову на материнское плечо и покачиваясь в колыбели ее рук, возобновил вопли, но теперь они были менее истеричными. Она разговаривала с ним, ее тихий, ее мягкий и музыкальный голос струился успокоительной волной. И он начинал прислушиваться, хотя рыдания все еще прорывались наружу.

— Мамочка здесь, гусенок, с тобой, ты видишь? Посмотри, все хорошо, плакать не о чем. Мамочка здесь. Ничего плохого с тобой не случится. — Бенджамин затих у нее на руках, глотая слезы вместе с воздухом. Он еще пытался плакать, но уже по инерции. — Я знаю, малыш, что ты чувствуешь. Это страшно, когда ты не можешь свободно дышать, ведь так? Но это всего лишь простуда, и больше ничего, мамочка пришла, и ее золотому сыночку сразу стало лучше.

Малыш зарылся головкой в ее плечо, и постепенно его тело перестало содрогаться от плача. Крики превратились в отдельные всхлипы и в конце концов прекратились. Он заснул, пока Кэт покачивала его и поглаживала по спинке. Вдруг я почувствовала себя неловко, как будто нечаянно оказалась свидетельницей чужой интимной близости. Я хотела уйти, но она обернулась и сделала мне знак остаться, после чего положила уснувшего малыша в кроватку. Он было захныкал, но тотчас успокоился, сон уже совсем одолел его. С минуту мы постояли, глядя на это чудо. Из орущего, зареванного существа он почти мгновенно превратился в спящего ангела, по нежным пухлым щечкам которого разлился безмятежный покой. Такое упорное и в то же время беспомощное существо. Сочетание этих двух качеств могло свести с ума, если бы материнский инстинкт не срабатывал прежде разума. Забавно смотреть на такие сценки со стороны.

— Иногда я думаю, что сон придуман Богом для безопасности младенцев, — сказала она тихо, все еще не спуская глаз с ребенка. — Десять минут назад я готова была убить его. А сейчас мне хочется встать перед ним на колени и молиться.

Я вновь подумала о большой разнице между теми, кто имеет детей, и бездетными. Вспомнила и о Кэролайн Гамильтон, которая была так близка к материнству, но почему-то отвергла его вместе со своей собственной жизнью. И это несчастье, случившееся с незнакомой девушкой, вновь отозвалось во мне острой болью.

Бенджамин в своей кроватке слегка захрипел во сне, производя такие же звуки, как дитя в «Алисе в Стране Чудес», только еще до того, как оно превратилось в поросенка. Кэт улыбнулась, и мы на цыпочках вышли. На лестничной площадке она оправила платье и потерла плечо, извазюканное слюнями и слезами младенца.

— Я пойду вниз и присмотрю за буфетом, — сказала она, но было видно, что идти ей никуда не хочется. — Сама не пойму… Иногда я спрашиваю себя, не слишком ли много времени провожу с детьми? Кажется, будто со взрослыми даже и разговаривать разучилась.

— Может, это просто плохие взрослые? Она слегка усмехнулась.

— Знаю, знаю, тебе наша компания не по душе. Я пожала плечами.

— Просто у меня с ними очень мало общего.

— Но ведь и ты, как и все они, делаешь деньги.

— Это кто сказал? Кэт Вульф или Колин Чамберс?

Моя сестрица сморщила нос — типичная ее гримаса. В детстве я называла это тухлым видом.

— Тебе, Ханна, всегда изменяло чувство юмора, когда тебя поддразнивали. Знаешь, иногда мне хочется, чтобы ты проявляла к Колину больше внимания. Он не так уж поглощен добыванием денег, как ты считаешь.

Я улыбнулась.

— Да уж… Ну, ты ведь меня знаешь. Я вся в папу. Не хочется признавать, что кто-то достаточно хорош для моей дорогой сестрички.

— Ты хочешь сказать, что предпочла бы видеть на его месте Дэвида?

Дэвид, единственный мужчина — кроме, естественно, Колина, — которого она приглашала в свое время домой на семейные ужины, университетский преподаватель с весьма экстравагантным вкусом в одежде и обостренным чувством юмора. Он обладал явно завышенной самооценкой, но очарования, харизматичности, как теперь говорится, в нем было гораздо больше, чем в Колине. Кэт покачала головой и продолжила:

— Поверь мне на слово, это было бы намного хуже. Ты ведь знаешь, что говорят о хороших любовниках? Они становятся плохими мужьями и никуда не годными папашами.

Да уж, и все премудрости Конфуция разбиваются о рождественскую хлопушку, то бишь сказочку. Она, должно быть, заметила выражение моего лица и, как бы оправдываясь, проговорила:

— Я знаю, это звучит ужасно, но так оно и есть. Поверь мне, я встречала женщин, которые вышли замуж за своих любовников, и ничего, кроме боли сердечной, это им не принесло. А с Колином я спокойна. И потом, он действительно любит детей.

Великолепная моя Кэт, женщина вечно вожделеет мужчину и бежит от него. Может, ей просто нужно было освободиться от власти чувственности — собственной или чьей-то еще? Потому она и выбрала Колина? Хорошие мужья и любящие отцы. Она права, конечно. Однако слова ее ужасали не меньше, чем безответный вопль погребенного заживо. А я в глубине души все еще воспринимаю секс как подросток. Так что, сестричка, благодарю покорно, но уж лучше иметь просто хорошего любовника. Кэт сказала бы, что это связано с моим иррациональным отвращением к домашнему очагу и что оно в конце концов превратит меня в копию моей матери. Я бы удивилась, если бы и Кэролайн Гамильтон не думала о том же. У нее была возможность видеть двух разных матерей и выбрать для себя один из двух кошмаров. Но она, как видно, предпочла любовника, который, во всяком случае, не станет претендовать на роль хорошего мужа и любящего отца. Но бедная, бедная Кэролайн…

Кэт провела рукой у меня перед лицом.

— Эй, ласточка моя. Где ты?

— Что?.. Ой, прости, я задумалась…

— Ну, ничего, бывает… Не переживай. Я совсем заговорила тебя. Даже не спросила, что слышно насчет твоей маленькой исчезнувшей танцовщицы.

Как многие родственники, мы виделись довольно редко. Я даже не была уверена, стоит ли мне откровенничать. Снизу доносился звон приборов и блюд. Колин, должно быть, ожидает ее. Но родственная близость дороже бутылки сомюра, а мне так необходимо было с кем-то поговорить. Мы присели на верхней ступеньке лестницы, совсем как те маленькие сестрички, подслушивающие, что говорят внизу родительские гости, и мотающие, как говорится, себе на ус байки взрослых. Кэт расстроилась куда больше, чем я ожидала.

— О, Ханна, что за ужасная история! — Она немного помолчала, не глядя на меня, и потом договорила: — Господи, бедная девочка! Как ты думаешь, что с ней случилось?

— Кто знает… Очевидно, она просто почувствовала, что не сумеет со всем этим совладать.

— Тридцать пять недель! Нет, я не в силах поверить! Слишком большой срок для подобных решений. Ведь дитя уже готово было родиться. Нет, как хочешь, а я не верю, что это самоубийство. Тут что-то не так. Ее явно кто-то погубил. Я не понимаю, как женщина способна убить себя на восьмом месяце беременности.

— Но она это сделала. Даже оставила предсмертную записку.

— Что в ней сказано?

Я полностью привела текст записки. С минуту Кэт молчала, и я заметила на ее глазах слезы.

— Прости, но я все равно не могу поверить… А я, не желая того, все же сравнивала свою милую Кэт, живущую в собственном доме, с мужем, поутру подающим ей в постель чашечку чая и оклеивающим обоями детскую комнату, и Кэролайн, которая тащит по берегу хмурой реки единственную свою собственность — восьмимесячный живот, тащит и тащит его на подламывающихся балетных ножках, и рядом нет никого, кто взял бы ее за руку и отвел домой.

— Вероятно, Кэт, все это оказалось для нее непереносимой тяжестью. У нее ведь никого не было. Одна как перст.

— Да я не о том говорю, Ханна! Как ты не поймешь! — В ее голосе вспыхнуло негодование. — Раньше, может быть… Два месяца, ну три… Но восемь месяцев — это нечто такое… Тебе трудно понять, но я-то знаю, что это значит. Ты уже вовсю общаешься с ним, он тебе даже по-своему отвечает, ты чувствуешь, что он тебя слышит… Б этом-то все дело. Поверь, что перед родами тебе самой не так страшно, как думают окружающие. Страшно, конечно, но это не тот страх, и даже если тот, слишком поздно что-нибудь изменить. Знаешь, ведь под конец беременности даже мужчина не имеет никакого значения. Остаешься только ты и дитя. И дитя в этот период не может позволить тебе убить себя и его. — С минуту она молчала, потом покачала головой и продолжила: — Даже не знаю, как это объяснить… Появляется какая-то апатия, и она будто сковывает тебя в последние несколько недель, существуешь будто в подвешенном состоянии. Ты просто ждешь, вы оба ждете. Не знаю, как еще можно описать это все… Знаю только, что как бы ни были плохи дела, я просто не верю, что она могла сама сделать это, что бы там ни говорилось в ее записке.

Для Кэт это был долгий монолог. Я промолчала. Мне вспомнилось, что сразу после рождения Эми она пыталась объяснить мне свои ощущения. Мол, будто с нее содрали кожу, так что теперь все ощущалось сильнее, и боль была сильнее, но что, в общем, это всего лишь боль материнства, которую исцеляет явившийся младенец. Я испытывала чуть ли не отвращение от этой ее боли. Будто она пережила за меня все ощущения, не оставив возможности пережить все самой. Старшие сестры. Кому они нужны? Однако вы все равно слушаете их. Но кто я такая, чтобы утверждать, что она знает о Кэролайн Гамильтон меньше, чем какой-нибудь полицейский или следователь мужского пола. Или бездетный частный сыщик. Опять эта непреодолимая граница…

— Кэт? — поднялся голос Колина из общего шума внизу.

Она будто очнулась, тихо вздохнула и отозвалась на зов мужа:

— Да, Колин, я здесь. Сейчас иду. — Повернувшись ко мне, она сказала: — Прости, я понимаю, материнский инстинкт совсем не то, что может помочь в работе детектива. Но ты сама спросила…

— Да, — сказала я, ибо она была права, я сама спросила.

Глава 7

На следующее утро я записала мысли Кэт, озаглавив их «Интуитивное расследование», и вернулась к «Бритиш телеком». На этот раз Этьен ответил. Ответила, вернее, мадам Этьен. Но довольно быстро выяснилось, что эта домохозяйка никогда не слышала ни об агентстве «Потенциал», ни о миссис Сангер, ни о найме личных ассистентов для каких бы то ни было бизнесменов. Когда нее я попросила ее подозвать к телефону мужа, она вдруг проявила агрессивность и принялась сама задавать вопросы. Тут-то меня и осенило, что этот частный номер имеет отношение скорее к личным контактам некоего мсье Этьена и одной из сотрудниц английского агентства по трудоустройству, нежели к моему делу. А я в своей практике достаточно часто сталкивалась с подобными ситуациями, а потому уклонилась от разговора с ревнивой женушкой господина Этьена, сославшись на плохое знание языка, хотя мой французский — благодаря хорошему образованию и шестимесячным бизнес-курсам ЕЭС в Брюсселе — был не так уж плох.

Затем я по очереди вонзалась, — как нож в нежное нормандское масло, — во все четыре парижских агентства по трудоустройству. Байка, отполированная до блеска, отскакивала от зубов в виде бюрократической сказочки, мол, секретарше приемной «Потенциала» звонили вчера из Парижа, но она потом не смогла разобрать свою собственную, в спешке сделанную запись. Так что нет ли у них возможности уточнить имя, пока они на линии. Это, мол, поможет прояснить некоторые детали по делу о найме личного секретаря, отчет о котором они получили от нас в феврале прошлого года.

Ответ в четырех местах был один и тот нее: никто из них подобных отчетов в прошлом году не получал.

Оставался еще один номер. Жюль Б. Трубку хотя и не сразу, но все нее взяли. Послышался женский голос:

— Алло. Приемная мистера Бельмона. Говорите.

— Будьте добры, попросите его к телефону.

— Боюсь, мистер Бельмон еще не совсем здоров.

— Понятно. А не могли бы вы сказать, когда он появится?

Подчас я думала, что пора обзавестись попугаем и поручить ему выполнение кое-каких моих обязанностей.

— Затрудняюсь ответить, — донеслось до меня из далекой Франции.

— Дело очень важное. Надеюсь, вы дадите мне его домашний телефон, чтобы я могла с ним связаться?

— Простите, кто вы? Пожалуйста, представьтесь.

Я представилась сотрудницей «Потенциала», английского агентства по трудоустройству.

— Очевидно, здесь какая-то путаница. Возможно, у вас неправильно записан номер. Мы не имеем никакого отношения к агентствам по трудоустройству. Это «Авиация Бельмона», вы звоните по личному телефону Жюля Бельмона.

Интонации ее голоса ясно давали понять, что личный номер мистера Бельмона совсем не то, что можно обнаружить в любой телефонной книге.

Я заранее записала несколько вопросов, которые я хотела бы задать мистеру Бельмону, но у меня все еще не было уверенности, что ответы на них стоят цены авиабилета до Парижа. Когда несколько раз подряд влетаешь лбом в кирпичную стену, неизбежно получаешь сотрясение мозга. Какое-то время я просто сидела, мысленно пронзая иголками восковое тельце миссис Сангер, затем заставила себя вернуться к работе, в результате чего у меня родилась довольно тошнотворная идея. Но лучше это, чем ничего. Если верить миссис Сангер, то в «Потенциале», кроме Кэролайн, появлялись и другие девушки, откликнувшиеся на объявление в газете. Существовал список из десяти, двадцати, кто знает, возможно, пятидесяти молодых, красивых, здоровых, интеллигентных женщин, которые, подобно Кэролайн, пришли по объявлению, заполнили анкетные листы, а некоторые из них даже удостоились права поехать в Париж для собеседования. Но где же он, этот список? Ведь где-то он существует. Возможно, некоторые из этих девушек все еще пребывали в поисках достойной работы, все еще пробегали голодным взором колонки объявлений о найме. Я позвонила в отдел объявлений «Ивнинг стандарт» с просьбой сообщить мне имена тех девушек, которые обратились в газету, откликнувшись на объявления о найме на работу, на следующую неделю после того, как в феврале прошлого года был опубликован интересующий меня текст. Затем у меня возникла еще одна идея. Не слишком оригинальная, зато не очень дорогостоящая. Когда вы нуждаетесь в помощи, обращайтесь к полисменам.

Его голос звучал вполне бодро и деловито, но лишь до тех пор, пока он не понял, что это я.

— Это ты, Ханна? Минутку можешь подождать? Не клади трубку.

На том конце провода послышалось звяканье стекла и подозрительное бульканье, которое ни с чем не спутаешь.

— Не рановато ли, Фрэнк?

— А почем тебе знать, что я наливаю? Может, это всего лишь бутылка с минеральной водой?

— В самом деле? А почему звук был совсем не такой, какой бывает, когда открывают минералку?

— О-очень хорошо! Просто прекрасно. Уроки дядюшки Фрэнка не прошли для ученицы даром. Итак, зачем я тебе понадобился?

Он держал бутылку виски в нижнем ящике канцелярского шкафа. Говорил, что это обходится дешевле, чем мотаться в паб, но мне больше нравилось думать, что он поступает так в память о героях прежних дней. Обычно он попивал один, но иногда я присоединялась к нему. Под глоток-другой спиртного хорошо шли байки муниципального отдела уголовного розыска — облавы, западни и ловушки, классная работа классных полисменов, иные из которых уже ушли в небытие… Он до сих пор скучает по прежней работе и хоть скрывает это, но выдает себя тем, что не перестает говорить о ней. Полицейское братство, похоже, будет покрепче братства выпускников Итона. А вот в нас, девицах, — пардон, женщинах, — ничего подобного нет. Почему меня и тянет к нему и почему я иной раз так нуждаюсь в нем.

— Значит, ты думаешь, что булочку ей испекли во французской печке? Бедный младенчик! Хотя я все еще не понимаю, какое это имеет значение? Почему бы тебе, Ханна, не плюнуть на все это? Послушай, у меня навалом престарелых богачек, которые нуждаются в том, чтобы их охраняли крутые и красивые девочки из лондонских предместий… Кстати, ты, надеюсь, успела перенять от Вандербильдихи толику вкуса и умения одеваться? С тобой, конечно, не просто, но мне не привыкать. Давай, возвращайся к Комфорту. Получишь талоны на бесплатное питание.

— Да нет, Фрэнк, послушай. Я чувствую, что здесь что-то не так.

— Ну, такие вещи как раз по моей части.

— Мне что, принять это в качестве комплимента? Но серьезно, Фрэнк, я уверена, что все не так просто, как кажется на первый взгляд.

— Ох, только не говори, что это убийство совершено по политическим мотивам. Старое как мир восхождение на полуночный мост гораздо проще и достовернее. Но у тебя ведь все сплошь социально угнетенные, голодающие девушки из бедных семей рабочего класса, не так ли? Она современная героиня-марксистка, загубленная врагами пролетариата, а ты призвана отомстить за нее, дабы…

— Фрэнк, — с нетерпением прервала я его. — Окажи мне честь, сделай милость…

— И рад бы, да уже не могу, — в свою очередь прервал он меня.

— Перестань ерничать. Я совсем не то имею в виду.

— Ох, ну конечно! Куда уж тебе то иметь в виду!

— Хорошо, я и то могу учесть. Но ты не все знаешь.

— Ну, знаю или нет, а все равно помогать тебе в этом деле отказываюсь.

— И все же послушай. Они, похоже, проделали кое-какую работу, чтобы замести следы. На твой взгляд это пустяк, да? Но я хочу выяснить, не оплачивал ли кто-нибудь из Франции телефонный звонок, только и всего.

— Только и всего? Скажите, какая малость!

— Постой, Фрэнк. Речь идет всего лишь об одном телефонном номере. Тебе ничего не стоит выяснить, звонили ли с него в Лондон, ведь у тебя, я знаю, осталось на прежней службе полно друзей, которые вхожи в сеть.

Он тяжело вздохнул, потом забрюзжал:

— Ты жуткая зануда, Ханна, вот что я тебе скажу. Прицепилась, вынь ей да положь. Да старые связи теряются быстрее, чем зубы. И не так-то просто становится влезть в чужой файл и выудить данные на парочку бывших жуликов или какого-нибудь осатаневшего комми.

Я пропустила все это мимо ушей. Он потому и поддразнивает меня, что такие вещи его заводят. Его и каждого бывшего полисмена, ставшего охранником. Все они прибегают к подобным трюкам: уговаривают своих дружков нарушить закон и, вытащив из компьютера нужные имена, кое-что разузнать о них для своих бывших коллег. Азарт раздобывания нужной информации способен подвигнуть прирожденного сыщика пуститься во все тяжкие. Фрэнк не исключение, и я знала это. На то и рассчитывала, тем более что он на многое готов ради друзей, не говоря уж о клиентах.

— Хорошо. Но я ничего не обещаю. Ребята не любят тебя, ты и сама знаешь, хоть ты у нас и красотка хоть куда.

— Фрэнк, их ведь раздражает моя женская независимость, больше ничего. Если хочешь, я даже приготовлю им по чашке чая.

— Да уж, детка, ты не поскупишься на угощение. Но знаешь, это займет какое-то время.

— Сколько?

— Точно не скажу. Три, а то и все четыре дня.

— Прекрасно, Фрэнк. Но если ты не объяснишь своим ребятам, что это не государственная тайна, и не поторопишь их, то можешь найти меня в каком-нибудь глухом пакгаузе изрезанной на кусочки.

Мое обращение в газету сработало прежде, чем обращение Фрэнка к своим людям.

Через два дня, вернувшись домой, я обнаружила на автоответчике послание от девушки с акцентом, которая говорила так, будто только что приняла рюмочку спиртного. Она сообщала, что отозвалась на объявление, позвонила в агентство и там ее приняла женщина. Я перезвонила ей по оставленному номеру, и она вспомнила множество вопросов, касающихся происхождения, здоровья и личных особенностей, а также наличия дружков и моральных правил. Было там и нечто вроде теста на сообразительность, вроде тех, что вечно предлагали в школе. И это было все, что она могла мне сказать.

На следующий день позвонила девушка, которая видела объявление, но сочла его чистой туфтой, исходящей от какого-нибудь старого пакостника, желающего, под предлогом найма на работу, перешерстить кучу красивых, здоровых и юных девушек.

Четверг был удачнее, сначала позвонил Фрэнк, потом Марианна Маршалл.

— Привет, Фрэнк. Что-то ты рано звонишь, ведь говорил, что тебе понадобится дня три-четыре.

— Послушай, Шерлок недоделанный, если бы там действительно имелись хоть какие-то подозрительные обстоятельства, полиция никогда это дело не зарегистрировала бы под грифом «случайная смерть». А здесь все проще пареной репы. У них на руках не только предсмертная записка, но и тело самоубийцы без признаков насильственных действий. У девчушки были трудности с карьерой, плюс к тому привесочек, о котором она никому не могла поведать.

— Но нет никаких указаний на то, где она провела последние семь месяцев.

— Ну, просто она хорошо умела заметать свои следы. Не стала бы она исчезать и скрываться, не будь у нее тайной беременности. Мои мальчики все проверили. Она никому не оставила своего нового адреса, ее квартира была чиста как стеклышко, никаких контактов с друзьями или родственниками, никакую обращений к врачам. Ее лечащий врач ничего не знал о ее беременности, не появлялась она и в других лондонских больницах. Они проверили все клиники, но ни в одной из них она не была зарегистрирована. Впрочем, это ничего не значит. Она могла обратиться в любую из них под вымышленным именем.

— И этих сведений, Фрэнк, уже достаточно много. Спасибо. Но что, в самом деле, они думают о случившемся?

— Вероятно, то же самое, что и ты. Что отец ребенка скрывал ее где-то и временно оплачивал текущие счета за квартиру.

— В Англии?

— А где же еще? Если, конечно, у тебя нет дополнительной информации, которая могла бы заинтересовать полицию.

Я решила проигнорировать это дурацкое высказывание Фрэнка, поскольку давно притерпелась к его шуточкам.

— Выходит, если у Кэролайн и был какой парень, после ее смерти он нигде не объявился?

— Вот именно, Ханна, вот именно! Зачем ему лишняя головная боль? Скорее всего, у него и без того уже имелась жена, и, узнав о беременности своей милки, он просто пытался откупиться от нее деньгами.

— Если так, то и в реку, скорее всего, он ее толкнул, чтобы его женушка никогда до этого не докопалась.

— Ханна, лепесточек ты мой, даже если и так, то улик ведь все равно никаких нет.

— Как и его отпечатков пальцев.

— Ах, виноват, о главном-то я и забыл! Черт бы тебя побрал, Фрэнк! Не первый раз он проделывает со мной такие штуки.

— Ну что там еще, Фрэнк?

— Очевидно, у нее было много долгов.

— Неужели?

— Но она оплатила их все.

— Когда?

— В мае, июне и июле. Три взноса наличными на счет жилищно-строительного кооператива, где она снимала квартиру. Тогда же было заплачено остальным ее кредиторам.

— Наличными?

— Ну, ты же слышала.

— Но кто-то же вносил эти деньги?

— Никто ничего не может сказать. Впечатление такое, что деньги вносились разными людьми с неразборчивыми подписями. Может, она сама это делала, может, еще кто, но установить это теперь невозможно. И кассиры уже ничего не помнят, ведь столько времени прошло.

— И ты говоришь, что в этом деле нет ничего подозрительного?

— Допустим, она подцепила кого-то с деньгами, кто хотел сохранить их связь в тайне. А ты внушила себе, что она такая бедная и добропорядочная девочка. Но мы живем в продажное время. Все что-нибудь продают и покупают. Она, возможно, продавала свое молчание.

— Боже, Фрэнк, иногда в тебе просыпается мерзкий полицейский.

— А в тебе иногда просыпается мерзкий хиппи, что, по-моему, гораздо хуже. Уж пора бы, Ханна, и повзрослеть. Теперь деньги — это все. Развелось немало богатых парнюг, которых люди почитают за героев. Так что и в твоем деле это могло сыграть определенную роль. Допустим, он подкупал ее, чтобы сохранить анонимность. Тогда понятно, почему оплату произвели наличными, а не перечислением и почему, кстати, этот кто-то не объявился, когда она погибла. Не сомневаюсь, что страстные феминистки, вроде тебя, с удовольствием линчевали бы его, но мы все еще, к счастью, живем под защитой отвратительной правовой системы патриархата, так что на законных основаниях к суду его привлечь нельзя.

Обычно я подхихикиваю в ответ на шутки Фрэнка, чтобы доставить ему удовольствие, но на сей раз меня занимало совсем другое.

— Постой-ка! Где же здесь логика? Если этот кто-то оплатил все ее счета, то почему в своей предсмертной записке она пишет о долгах, которые не может вернуть?

— Ну, я, конечно, всего лишь тупой мужик, не способный по достоинству оценить женскую интуицию, но если бы сам вел это дело, то предположил бы, что речь идет о задолженности перед мисс Патрик. Только представь себе, сколько денег она за все эти годы потратила на свою протеже. А я уж не говорю об эмоциональных инвестициях, которые никто не мог бы возместить.

Сознаюсь, что не впервые почувствовала себя существом гораздо более тупым, чем Фрэнк.

— Итак, судя по твоему продолжительному молчанию, ты получила то, чего хотела?

— Да, Фрэнк, но есть еще кое-что. Допустим, все это так. Ну, насчет мужчины и денег. Если это были наличные, то французские франки легко перевести в английские фунты. И еще, если мои подозрения верны и причина, по которой никто не мог ее найти, заключается в том, что она находилась во Франции, то могу ли я это каким-то образом проверить?

Фрэнк подумал и сказал:

— Ну, хоть никто и не будет ставить штамп в твоем паспорте, но вообще всякий иностранец, въезжающий в страну, должен быть как-то и где-то зарегистрирован. С другой стороны, это не такой закон, который нельзя обойти. Итак, ты действительно думаешь, что тут замешан лягушатник, а? Так что ж тогда удивляться, что малышка прыгнула в воду. Причем, заметь, она предпочла прыгнуть в родную Темзу, а не в какую-нибудь там Сену.

— Судя по всему, — договорил он, — в ближайшие несколько недель ты не обратишься ко мне за работой.

Я не успела как следует обмозговать полученную информацию.

Десять минут спустя телефон зазвонил опять. Ее звали Марианной Маршалл. Низким бархатистым голосом она поведала мне, что откликнулась на объявление и даже была приглашена на собеседование в Париж. На какое-то мгновение мне показалось, что удача сама идет в руки, но на тарелочке вам никогда ничего ценного не поднесут. Вот и Марианна Маршалл сообщила мне в следующую секунду, что так и не поехала на это собеседование, поскольку ей предложили весьма выгодную работу здесь, в Лондоне.

— Честно говоря, — продолжал бархатистый голос, — предложение работать в Париже с самого начала не показалась мне особо заманчивым. Работа, конечно, требовалась, но я подумала, что парижский вариант, скорее всего, предполагает подачу коктейлей на яхте какого-нибудь богача в летние месяцы. Им, конечно, я о своем предположении не сказала. Отговорилась тем, что в данный момент ухожу со сцены и хочу подыскать постоянную работу. И тут мне повезло: поступило настолько выгодное предложение, что я просто не в силах была отказаться. Там, правда, был и рэп, и всякие новомодные штучки, которых я терпеть не могу, но мне дали главные роли, так что дело пошло.

Марианна Маршалл? Нет, не слышала о такой. Куда бы там ее ни пригласили на главные роли, звездой она определенно не стала, но, судя по интонациям бархатного голоса, это не особенно ее огорчало. О собеседовании она поведала мне не больше, чем подвыпившая девушка с акцентом. Эта, правда, выразила удивление, мол, с чего это им там, в Париже, потребовались именно здоровенькие, умненькие и морально устойчивые девушки. Что до самой работы, то она знала о ней не больше других, иначе говоря, ничего.

— Я, конечно, пыталась это выяснить, но женщина, проводившая анкетирование, сказала, что всех деталей не знает, но что, мол, эта должность нечто вроде секретаря бизнесмена, а подробности я узнаю на собеседовании.

— Ну и как? Выяснили вы эти подробности?

— Как-то вечером мне позвонили.

— Когда это было?

— В феврале. Восемнадцатого или девятнадцатого… Я запомнила, потому что в те дни у меня как раз были пробы.

— А кто звонил, мужчина или женщина?

— Мужчина.

— И что он сказал?

— Ну, спросил, не могу ли я дня через три прибыть на собеседование. Мол, они оплатят дорожные расходы, подадут машину, чтобы доставить меня в аэропорт, встретят и отвезут к месту, где будет проводиться собеседование, а потом отвезут обратно. А если мне придется отпроситься на день с работы, то обещали возместить мне убытки.

— И вы сказали ему, что не поедете?

— Да нет, у меня как раз был день, свободный от репетиций, и я согласилась. Но потом позвонил мой агент с довольно заманчивым предложением, так что я перезвонила и отказалась.

— А вы не помните, как его звали, или хотя бы номер телефона? — спросила я, затаив дыхание в страхе вспугнуть удачу.

Прикрыв глаза, я услышала отчетливо прозвучавший в глубине моего сознания голос Фрэнка: «Уж это, Ханна, всегда так: в одном месте потеряешь, в другом обязательно найдешь».

— Ох, только сейчас, когда вы спросили, я осознала, что даже имени его не запомнила. По правде говоря, я с самого начала не верила, что они меня примут. Но телефон у меня где-то записан.

— А вы не могли бы дать мне его, — проговорила я весьма небрежно, дабы опять-таки не спугнуть удачу.

— Думаю, да. Надо посмотреть в прошлогодней записной книжке. Если вы подождете у трубки…

— Конечно, подожду.

— Я сейчас, быстро…

На листе бумаги, лежащем передо мной, я окружила имя Марианны Маршалл хороводом крошечных звездочек, как бы благословляя девушку на звездный путь. Ниже я записала еще два имени: Жюль Бельмон и Этьен. Второе я заранее подчеркнула. Но Марианна Маршалл, вновь взяв трубку, продиктовала мне номер, который не принадлежал ни Жюлю Бельмону, ни Этьену. Это был номер телефона кого-то третьего, мне неведомого.

Я тут сижу, строю догадки, а этого, оказывается, совсем не требовалось. Яблоко само упало мне на голову.

— Добрый день. «Авиация Бельмона». Офис Даниеля Дэвю. Чем я могу вам помочь?

— Скажите, нет ли там поблизости мистера Дэвю?

— Он сейчас занят. Простите, а кто его спрашивает?

Я решила назваться чужим именем. Стать на время этакой вежливой и весьма исполнительной канцелярской труженицей.

— Меня зовут Фиона Килмартин. Я звоню вам из Лондона, из агентства по трудоустройству.

На том конце провода молено было уловить некоторое колебание.

— Понимаю. Но боюсь, мистер Дэвю освободится не скоро, он очень занятой человек. Не могу ли я поинтересоваться, в чем суть вашего к нему обращения?

— Нет. Но, может, вместо этого вы будете столь любезны, что переведете мой вызов на офис Жюля Бельмона?

На этот раз оттуда донесся звук, напоминающий всхлип.

— Боюсь, мистер Бельмон в настоящее время не совсем здоров. Простите, вы… э-э… Вы не могли бы все же сказать, какое у вас к нему дело?

Опять кирпичная стена. Не хотелось бы идти напролом, ведь есть же где-то и дверь. Может, попытаться постучать в нее?

— Хорошо. Мне требуется уточнить кое-какие сведения о женщине, которую, как мне кажется, он в прошлом году нанимал на работу. Ее имя Кэролайн Гамильтон.

— Понятно. Ладно, если вы дадите мне свой номер, я встречусь с ним, переговорю и перезвоню вам.

Чтобы найти Даниеля Дэвю в некоей комнате встреч и переговоров, ей понадобилось два часа. В промежутке звонила Кэт, у которой возникла масса мыслей по поводу агентства «Потенциал». После пяти телефон зазвонил снова.

— Да, я обратилась к мистеру Дэвю. Простите, но он ничем не может вам помочь. Он проверил все папки, относящиеся к делу, но никаких сведений о женщине по имени Кэролайн Гамильтон не нашел.

Может, в таком случае он и сам к делу не относится? Я имею в виду свое дело. Но все же, допустим, ему есть, что скрывать. Трубку положили, и телефонный зуммер еще долго жужжал у меня в ухе. Я набрала другой номер. Удачно, что Энди все еще был у себя в конторе. Даже если я и ошибаюсь, на что еще мне потратить свободное время?

Глава 8

У каждой девушки должен быть знакомый, ориентирующийся в расписаниях рейсов и ценах конкурентов. Единственное неудобство в том, что если ты хочешь воспользоваться преимуществом дешевых полетов, рекомендованных Энди, приходится вставать ни свет ни заря. В городском аэропорте Доклендс, получившем название от старых доков, детище капитализма восьмидесятых годов, искусство рекламы и общественной информации уже восторжествовало над реальностью. Поначалу все это казалось блистательным возрождением. Еще бы! Новый город как Феникс возносится из трущоб девятнадцатого столетия собственным аэропортом, выкроенным из старых доков времен Виктории и Альберта[58], намереваясь взлетать оттуда, откуда Британская империя некогда отплывала. Но теперь, когда жители домов, стоящих по берегам Темзы, щедро снабжают ее воды пакетиками из-под кукурузных хлопьев, которые, размокая, становятся такими же водянистыми, как и сама река, сам аэропорт уже здорово пованивает коммерциализацией. Ее Викторианскому Величеству это вряд ли показалось бы забавным. Как, впрочем, и мне. Счетчик в кэбе нащелкал тем временем тринадцать фунтов.

На взлетной полосе сидел, поджидая меня, карликовый самолетик с пропеллерами типа «Бигглс», вещица, которую какой-нибудь «ДС-10» смог бы скушать на завтрак. Внутри было примерно как во чреве бомбардировщика. Утешало одно: самолет слишком мал для того, чтобы на него покусились террористы, а кроме того, здесь подавали шампанское.

Пролетая над Британией, я предалась размышлениям. В прошлом году примерно тем же маршрутом пролетала юная женщина, Кэролайн Гамильтон, которая встретила молодого или не очень молодого мужчину, что не принесло ей в дальнейшем счастья. Чем можно заполнить дыру, в которой она пропадала несколько месяцев? Сценарий номер один: богатый француз. Утомленная Лондоном да и самой жизнью, героиня отзывается на объявление о работе в Париже, за которую обещают хорошо заплатить, что девушке с кучей долгов за жилье, лечение и, не исключено, расходами на наркотики показалось весьма заманчивым. Она отправляется в Париж на собеседование, должности, увы, не получает, но зато знакомится с неким богатым французом. (Кто, как, где и почему — выяснится, вероятно, позже.) Обаяние французских поцелуев заманивает ее сюда еще раз, но неубедительность (или полное отсутствие) французских писем удерживает дома. Она беременна, пытается пробудить в любовнике родительские чувства, но ничего, кроме денег, не получает, ведь французы так бессердечны по отношению к женщинам, которые теряют стройность и становятся слишком уж громоздкими. И вот в результате она вынуждена вернуться в Лондон, где прогуливается однажды ночью по безлюдной набережной и, не подумав о том, что у нее теперь новый центр равновесия, падает в воду. Криминального ничего нет: фактически нет убийцы, которого можно было бы преследовать по суду. Я получила второй бокал шампанского и попыталась продумать все это еще раз.

Сценарий номер два: Кэролайн прибывает в Париж для собеседования в офис «Авиации Бельмона». Собеседование с ней проводит то ли сам этот загадочный мужчина, то ли его юристы. Он — или его заместитель — выискивает для особой работы молодую женщину: здоровую, красивую, интеллигентную, жизнелюбивую, которая не прочь хорошо подзаработать. На занудную конторскую работу она вряд ли согласилась бы. Возможно, там ей предложили нечто более интересное, более соответствующее образу, нарисованному миссис Сангер: должность сногсшибательной секретарши главы известной фирмы, составляющей расписание его встреч, развлекающей иностранных клиентов, а, возможно, и заменяющей его супругу, когда у той разболится голова от долгого хождения по магазинам. Но почему англичанка? Вероятно, во Франции его замашки слишком хорошо известны, вот и пришлось искать свежее мясцо за границей. Он встретился с Кэролайн, хорошенько рассмотрел ее во время собеседования и, как говорится, — вперед! Не успеешь опомниться, как ты уже влипла в нечто весьма далекое от того, что задумала. Она забеременела и решила, что ничего не потеряет, если сохранит ребенка. Под влиянием отцовско-собственнического чувства капиталист какое-то время содержал ее, и она провела долгое жаркое лето в парижской квартире за вязанием милых детских вещиц, с дипломатической почтой посылая открытки домой. Но тут, за месяц до рождения младенца, откуда ни возьмись, объявилась мадам Бельмон или мадам Дэвю, прознавшая о развлечениях мужа. Она фурией налетела на парижское гнездышко, учинила дикий скандал, и будущей мамочке пришлось улепетывать в Лондон, где, оценив всю безысходность своего положения, она решила покончить со всем этим, бросившись в мутные воды Темзы. Хм… Эта версия, — пожалуй, понадежнее. В ней определенно что-то есть. Итак, теперь у меня появилась история, осталось только найти подтверждающие ее факты. Офис «Авиации Бельмона», как я узнала от международного оператора, находится в промышленной зоне неподалеку от Руасси. Поскольку это не очень далеко от аэропорта, я хотела отправиться туда сразу же, но, сверившись с картой, увидела, что промзона не намного ближе, чем Руасси, а я так давно не прогуливалась по Елисейским полям, что решила сначала обосноваться в Париже. От аэропорта Шарля де Голля я на электричке доехала до города и пешочком прошлась от Отель-де-Вилля до Левобережья. Мне помнился маленький импозантный отель сразу же за мостом, напротив Нотр-Дам, с его деревянными потолочными балками и плетеными стульями Ван Гога[59]. Но время, увы, шло, хотя внешне улочки оставались все такими же. Вот и в милых маленьких гостиницах произошли перемены, появились двойные кровати, разделенные узким проходом, и пластиковые жалюзи на окнах. Теперь так повсюду, чем же Париж лучше? Романтика романтикой, а практичность и удобства тоже нужны. Я зарегистрировалась в одном из ближайших к метро отельчиков, переоделась в модный маленький сугубо деловой костюм, который захватила с собой на особый случай, и отправилась в Руасси.

Добраться туда оказалось труднее, чем я думала: метро, электричка, такси, да и само путешествие не из приятных. Вы проезжаете мимо сплошной индустриальной зоны со всем, что в ней содержится: скопления трущоб, врезанных в сельскую местность, закованные в броню фабрики и ярко окрашенные пакгаузы. Офис «Авиации Бельмона» найти оказалось не трудно. Это было самое большое здание, расположенное недалеко от дороги, с собственным маленьким ландшафтным парком. От изумрудных газонов с нарядными клумбами поднимались чистые продолговатые линии дымчато-коричневатого зеркального стекла. Прямо-таки союз «Гринписа» с индустрией. Даже таксист, явно гордясь этим видом, с воодушевлением поведал мне, что в то время как другие фирмы стараются отделить производственный комплекс от администрации (большие шишки любят работать поближе к дому), Бельмон предпочел работать в глубинке, вблизи Руасси, рядом со своим трудовым коллективом, а потому и живет здесь неподалеку. Перед фасадом здания возвышалась колоссальная статуя человека с факелом в поднятой руке, а у его ног стоял малыш, который доверчиво раскинул руки, приемля весь мир. Выглядело это изваяние дикой помесью Родена с советским реализмом.

Охранник направил меня к конторке дежурной, где я обменялась любезностями с хорошо вымуштрованной особой и с ходу заявила, что мне необходимо повидаться с мистером Бельмоном. Может быть, спасая босса от нахальной посетительницы, секретарша будет рада спровадить меня к его заместителю. Она покачала головой. Нет. Мистера Бельмона нет. «Все еще не здоров?» — поинтересовалась я. Видели бы вы, как удивленно воззрилась на меня сия особа. Сведения о состоянии здоровья босса не были, очевидно, всеобщим достоянием, это явно не то, о чем судачат в Руасси. Ну что ж делать! В таком случае, не примет ли меня мистер Дэвю? Она нахмурилась. Вам назначено? Да? Но она об этом ничего не знает… Так узнайте, сказала я, передавая ей свою визитку. Она рассмотрела ее и вернула мне. Я перевела на французский текст визитки. Она кивнула и попросила меня пока присесть. Но в том, как она это сказала, не было ничего обнадеживающего.

Первые полчаса были занятными. Стоило посмотреть на всех этих служащих Бельмона. Красивенькие, но одинаковые, будто родные детки босса, все в начищенной до зеркального блеска обуви, в деловых костюмчиках безукоризненного кроя. Женщины, казалось, особенно тщательно отбирались по единому шаблону, даже носики у них одинаково вздернуты, и на всех сползшие с переносицы одинаковые очечки. Узкие юбочки одинаковой у всех длины, чуть ниже колен, делали их шаги мелкими и дробными, а каблучки весьма чувственно цокали по полированному полу, выстукивая загадочный ритм преуспевающего бизнеса. Даже их волосы были подстрижены одинаково, будто Льюис Брукс пропустил их всех сквозь конвейер, напоследок, выстроив в ряд и собственноручно опрыскав дорогим лаком для волос.

Но и такие наблюдения быстро приедаются, тем более в предчувствии отказа. Секретарша, посматривая в мою сторону, разговаривала по телефону. Наконец, прикрыв трубку рукой, она обратилась ко мне:

— Мадам Вульф?

Я встала и оправила юбку, хотя морщинки от столь долгого сидения теперь останутся на весь день.

— У меня на линии мадам Клер, личный помощник мистера Дэвю.

Мы с мадам Клер уже встречались в эфире, хотя она об этом, возможно, не помнит. Она была не намного любезнее, чем в первый раз. Мистер Дэвю сегодня не появится. Если я напишу письмо с изложением своего дела, она попытается помочь мне сама или договорится с шефом о встрече на будущее. Я объяснила, что с будущим у меня трудности, поскольку в Париже я пробуду дня три, не больше. Еще сказала, что дело крайне важное и конфиденциальное, ибо расследуются обстоятельства смерти молодой британки, одной из прежних сотрудниц фирмы «Авиация Бельмона», и что если мистер Дэвю не сочтет возможным встретиться со мной завтра, я буду вынуждена пригласить его на собеседование в полицейский участок Руасси. Здесь последовала пауза, после которой мадам Клер попросила оставить ей номер телефона, по которому она может мне перезвонить. На этом мы и расстались. Это был не то что триумф, но я ощутила жаркое предвкушение успеха. Я вышла на улочку Руасси в середине дня.

Возвращаясь в Париж, я продолжила умственную работу. Слишком уж быстро покинула я Лондон, не успев зайти в местную библиотеку и заглянуть в общеевропейский справочник «Кто есть кто», так что в моем распоряжении были только английские газеты, предлагаемые пассажирам во время полета. Но ни в одной из них «Авиация Бельмона» не упоминалась. Типично для британцев! Варимся в собственном котле. Теперь же, на станции, в ожидании электрички, я пролистала целую стопку газет и журналов, и хотя на деловых страницах фотографий Бельмона все еще не попадалось, но отчеты его компании — на радость акционерам — мелькали тут и там. Поддержка экспортеров и местных производителей продуктов, создание дочерних компаний, словом, если верить прессе, империя Бельмона стала экономическим чудом. И не столько благодаря усилиям человека, сколько законам, по которым развивается нормальный бизнес. А сам человек, заправляющий делами всей этой империи, нуждается, по мнению миссис Сангер, лишь в целой своре личных ассистентов. Я не могла дождаться встречи с ним.

В отель я добралась часам к трем. Никто не звонил. Я сидела и ждала, но пластиковые жалюзи не улучшали настроения, ведь снаружи, в неожиданно вспыхнувшем солнечном сиянии, сверкал Париж. Самое время было малость выпить и предаться воспоминаниям. Часть дня я потратила на подъем и спуск по эскалаторам Бобура и на подсчет комков жевательной резинки, которую французы имеют обыкновение приклеивать к трубам отопительной системы. Затем, дважды перейдя Сену, я вошла в Тюильри и понаблюдала, как дети, держа на ладошках земляные орешки, кормят белок. Тем временем подступили сумерки и заметно похолодало. Я любила это время суток, да и это время года. Париж зимой выглядел как-то чище, достойнее, раскованнее, что ли, наслаждаясь отсутствием туристов. Кэролайн Гамильтон прибыла сюда (если она сюда прибыла), скорее всего, в мае, когда Париж, ожидая гостей, уже приоделся в кипень свежей зелени и цветущих деревьев, игриво светясь романтикой, навеянной мимолетными интрижками голливудских фильмов. Она, конечно, вполне могла поддаться этому настроению. Еще бы, впервые вдали от дома, а впереди целое французское лето.

Возвращаясь в отель, я прошла вдоль набережной, где дюжина цветочных магазинов демонстрировала улице свои бутоны, букеты и вьющиеся растения, а двумя кварталами дальше певчие птицы в клетках развлекали серенадами кроликов, хомячков и даже одного хорька. После всего этого гомона Левобережье показалось мне совсем тихим. Свернув на свою улицу, я увидела человека, опускавшего ставни на дверях магазина наглядных анатомических пособий. В витрине был выставлен гипсовый муляж человека с открытыми внутренностями: кишечником, мочеточниками, пищеводом, весь бело-розовый и страшно натуральный. В самом его центре, в разрезе живота уютно покоилась матка, тоже в разрезе, а в ней — зародыш, защищенный плотью и кровью матери. Он лежал, свернувшись клубочком, такой мирный, восковой и гладенький, ожидая дня своего рождения. Я решила, что это мне знак свыше.

Вернулась я к шести часам вечера, найдя сообщение от мадам Клер, поступившее минут тридцать назад. По времени все сходится. Если мир движется в согласии с моими теориями, значит, некто, чуть ли не сам Дэвю, уже успел позвонить в «Потенциал», дабы выяснить, что это за Фиона Килмартин и можно ли ей доверять. И если миссис Сангер умела быстро соображать (а она это умела), то — ясно как дважды два — связала названное ей имя с пропажей записной книжки и со мной. Так кто же мог добиваться завтрашней встречи, кроме самой воровки? Наступил переломный момент. Но если им действительно нечего скрывать, то нет причин не встретиться со мной. А если, допустим худшее, в их дровяном сарайчике припрятано нечто скверное, еще больше причин доказать интересующимся, что ничего такого плохого не было. Скорее всего, они будут рассуждать примерно так же. Я позвонила мадам Клер и узнала, что мистер Бельмон готов лично встретиться со мной завтра в 8.30 утра в своем офисе. Мистер Бельмон, по-видимому, восстанет, как Лазарь, со смертного одра. Я положила трубку и подавила вопль победного ликования. Вы же понимаете, что нет ничего опаснее преждевременного торжества — только появится ощущение подъема, как видишь, что катишься вниз. Итак, ровно в 8.30. Осталось четырнадцать часов, которые можно потратить на развлечения. Я это заслужила. Захватив путеводитель по ресторанам, я вышла. Первая остановка — бар моего отеля, для аперитива.

Кажется, он появился минут через десять после меня, иначе я наверняка сразу его заметила бы. Был в моей жизни период, еще во время связи с Джошуа, когда меня тянуло к иностранцам. Особая прелесть, конечно, заключалась тут в анонимности: никакой угрозы быть постепенно удушенной семейной жизнью. Но двигал мною вовсе не холодный расчет. Одна мысль о близости с иностранцем зажигала в моем животе маленькие огоньки: обоюдное влечение, совершенно не связанное с реальной жизнью, этакая низменная романтика. Конечно, Джошуа я ничего не говорила. Он бы воспринял это как личную обиду, хотя был тут абсолютно ни при чем. Позже, после того, как мы разбежались, влечение исчезло. Может, я просто привыкла к единоличному пользованию двуспальной постелью. Кто знает, вероятно, Кэролайн Гамильтон тоже сидела вот так в баре, когда вдруг появился великолепный иностранец.

Но первое, что привлекло мое внимание, отнюдь не его внешность, а костюм — большой и намеренно мешковатый, в каких щеголяют демобилизовавшиеся солдаты, сразу же заказав себе дорогой костюм в одной из самых модных фирм. Этот человек сидел у стойки бара и читал газету, поигрывая своим стаканом. Хм, подумала я, интересно. Пригляделась к нему получше. Он сидел на табурете в дразняще небрежной позе, не беспокоясь о том, что надо что-то поправить, фигура его была длинной и какой-то разболтанной, будто конечности не вполне подходили друг другу. Известно, что каждого человека — как женщину, так и мужчину — привлекает в противоположном поле что-то свое. Кого-то волнуют ягодицы, а кого-то — сильные, но нежные руки. Для меня важно общее впечатление. Его глаза стрельнули в мою сторону. Женщины, становясь объектом сексуального наблюдения, всегда это чувствуют, так почему же с мужчинами должно быть иначе? Лицо немного старше, чем я ожидала, но хорошо вылепленное и весьма ухоженное. Вполне стоит внимания. Да, Ханна, сказала я себе, ты и вправду сексуально озабочена! Хорошо, а почему бы и нет? Мужчины подчас целую жизнь тратят на изучение женщин. Так почему бы и мне не потратить ночь на изучение мужчины? Что в этом плохого? «Что плохого, что плохого… Все плохо!»— проворчал тихий голос. Конечно, ему хотелось бы, чтобы я призвала свою совесть, если она у меня еще есть, и не мешала дела с удовольствиями. Я прислушалась, немного подумала, затем мысленно дала Сверчку-Зануде сумочкой по башке.

Тем не менее я держалась на расстоянии до тех пор, пока не стало ясно, что интерес взаимный. Нет ничего примитивнее и грубее, чем пялиться на человека. Всем известно, что существуют более тонкие приемы. Я понимала, на что намекал Сверчок, мол, никакая это не случайная встреча, а намеренная подсадка, осуществленная злодейской империей Бельмона, где меня успели вычислить. Но если и так, они подсунули мне самого настоящего дилетанта. Да и с каких это пор шпики и опытные провокаторы носят костюмы от Жан-Поля Готье? Ну, как бы там ни было, а существует один способ это выяснить. Вот если бы я сама следила за кем-нибудь, то вряд ли позволила бы объекту своей слежки вовлечь себя в беседу. Прикончив выпивку и подойдя к бару, я непринужденно присела рядом с ним. Он не спускал глаз с газеты, но не читал ее, я это просто чувствовала.

— Привет, — весело сказала я.

— Привет?..

Он поднял глаза и слегка нахмурился, но не слишком был огорчен тем, что его потревожили. А серые глаза у него были с крапинками. Красивый.

— Может, я ошибаюсь, но такое впечатление, что вы следите за мной.

«Боже, — возопил Сверчок, — неужели твоя матушка не научила тебя правилам приличного поведения?»

Парень, казалось, обдумывал ситуацию, затем тряхнул головой, его нижняя губа чуть-чуть оттопырилась, очень по-французски, симпатично.

— Мне кажется, точнее будет сказать, что мы следим друг за другом. — Он отпил глоток из своего стакана. — И вопрос теперь в том, конечно, должны ли мы продолжать это занятие?

Мой, хоть и ограниченный (по общему признанию), опыт, подсказывал, что это совсем не тот уровень остроумия, который можно обнаружить в унылом, низкопробном, бездарно преследующем тебя хвосте. Огоньки в животе у меня вспыхнули, да и мысли приобрели некоторую игривость.

— Может, нам стоит обсудить это?

— Прекрасно. По-английски или по-французски?

Я гордилась тем, что владею французским в совершенстве, и вот гордость моя была уязвлена.

— У меня такой явный английский акцент?

— Нет, но у меня есть преимущество, о котором нечестно было бы умолчать.

Сказал он это на чистом американском английском. А потом улыбнулся, и в этой улыбке было нечто от улыбки Тома Круза, хотя, благодарение Богу, нечто более сдержанное и взрослое.

— У вас это здорово получается. Он вновь тряхнул головой.

— Нет, это не способности, проявленные в годы обучения, просто отец у меня американец. Да и по работе мне часто приходится говорить по-английски.

Так вот оно что! Несомненно, это дитя войны. Мать подцепила одного из солдат дружественной армии. Сколько же ему лет? Сорок четыре? Сорок пять? Еще недавно я считала сорокалетних выжившими из ума старцами. Выходит, что и у зрелости есть свои преимущества.

Видя, что я молчу, он спросил:

— А вы? Откуда у вас такой великолепный французский?

— От образования, от чего же еще? Слишком много лет я его изучала.

Он кивнул.

— А теперь больше не изучаете?

— Теперь нет, — ответила я нетвердо, чтобы он мог подумать, что это не совсем так.

— Хорошо. Так, может, мы возьмем еще по одной порции выпивки? Или вы предпочитаете в этих делах не торопиться?

Я подвинула к нему свой стакан и, поудобнее устроившись на табурете у бара, после небольшой паузы сказала:

— Так что же у вас, если не секрет, за работа, на которой часто приходится говорить по-английски?

Завязывание разговора, вот как это называется. Все равно что завязывание плода, только словесное.

— Я журналист. Работаю в американском журнале.

— В самом деле?

— Ну, боюсь, это только звучит красиво, а на самом деле — весьма скучно. Мои материалы по большей части финансового толка. Я европейский бизнес-обозреватель этого журнала.

И кто сказал, что жизнь никогда не преподносит сюрпризов? А ты, Сверчок-Зануда, заткнись и страдай молча.

— Нет, что вы, напротив, это весьма современно. — Я протянула руку и легко сказала: — Позвольте представиться. Ханна Вульф, работаю в охранной фирме. Рада нашему знакомству.

Он воспринял это спокойно. Должна заметить, что удар он держит не хуже тренированного боксера.

— Очень приятно. Дэвид Меркот. Итак, могу я оплатить этот заход, или вы предпочитаете платить за себя сами?

Тут оно и понеслось. Флирт Ханны Вульф и Дэвида Меркота. Я избавлю вас (да и себя) от банальной тягомотины первого получаса общения. Ухаживание, в конце концов, дело сугубо личное и, кроме всего прочего, не имеет отношения к сюжету. Достаточно сказать, что он, как все французы, обладал приятным самокритичным чувством юмора иje ne sais quoi[60], к тому же наверняка хорошо осведомлен обо всех слухах и сплетнях мира французской промышленности и экономики. Сверчок-Зануда может гордиться мной. И вот, просчитав все его достоинства, после второй порции спиртного я пригласила его отужинать. Он согласился. Назовите это как угодно, хоть шпионской школой Маты Хари[61]. Только, конечно, не сознавайтесь, что и сами вы шпионка. Сначала я попыталась побольше разузнать о его работе.

— Не часто, знаете ли, встречаешь женщин, столь живо интересующихся положением дел в европейской промышленности. Это что, профессиональная любознательность или просто хобби?

Еда была так восхитительна, что и не передать словами. Заказывал он. Я решила не смотреть на цены. Как всякий турист, я сразу же набросилась на moules[62], сваренных в вине с травами, и, чувствуя, что теряю лицо, все же не смогла запретить себе обмакивать хлеб в ароматный соус.

Проглотив последний кусочек, я вытерла подбородок салфеткой и сказала:

— Вы, кажется, о чем-то хотите меня спросить?

— Если я не ослышался, вы работаете в охранной фирме. И чем же вы там торгуете? Системами сигнализации или информацией?

Трудно лгать человеку, глядя ему прямо в глаза. Я просто улыбнулась и промолчала.

— Понятно. Все страшно засекречено. Я улыбнулась еще раз.

— Вы насмотрелись боевиков.

— Итак, вы хотите побольше разузнать об экономике в целом или вас интересует какая-то определенная компания?

Подчас он мне казался превосходным копом.

— Я понимаю ход ваших мыслей, но это не единственная причина, по которой я пригласила вас поужинать.

Он многозначительно посмотрел на меня.

— И я понимаю ход ваших мыслей. А иначе вряд ли принял бы ваше приглашение. Ваш клиент, как видно, не скупится на расходы?

— А иначе я не пригласила бы вас поужинать.

— Почему бы нам сначала не поесть, оставив разговоры на потом? Весьма рекомендую мясо молодого барашка.

Он был прав: мясо, политое чесночным соусом и помещенное на ложе из зеленого горошка и мелкого картофеля, сдобренных маслом и взбитыми сливками, а сверху посыпанное стружками пармезана — все это было, как говорится в кулинарных книгах, ravissant[63]. Потом был подан язык барашка и салат в виде ракеты, увенчанной ломтиком лимона и политой оливковым маслом. Просто, но искусно и вкусно.

Насытившись, я в упор спросила его об «Авиации Бельмона».

— «Авиация Бельмона», надо же! Мне даже немного неловко, что вам пришлось из-за этого войти в такие расходы. Да на улице, кого ни спроси, вам тотчас расскажут об этой фирме всё, что вас интересует.

— Что, все так хорошо ее знают?

— Саму фирму или ее руководителя, Жюля Бельмона? Кстати, он здесь фигура легендарная. Создал компанию на пустом, можно сказать, месте, посвятив этому всю свою жизнь. Как только закончилась война, герой Сопротивления начал поднимать из руин оккупации новую Францию. Остальное — современный фольклор.

— Война… Сколько же ему теперь лет?

— Теперь? Ох, далеко за шестьдесят, а то и все семьдесят. Не думаю, что кто-то знает о нем больше, чем я. Разве что те немногие люди, которым известны размеры его ежегодных доходов.

Семьдесят. Похоже, рушится одна из моих версий, героем которой является обаятельный бизнесмен, соблазняющий молоденьких экс-балерин. А может, он выглядит гораздо моложе своих лет?

— Как он выглядит?

Мой собеседник пожал плечами.

— Как преуспевающий бизнесмен, образованный, немного одержимый, отличный наездник.

— И отличный авиатор?

— Ну, теперь-то нет. Кажется, свою первую удачу он поймал за хвост, взявшись за газетный бизнес, начав с пары провинциальных газет, выпавших из рук коллаборационистов[64]. Думаю, он получил их в оплату за определенные услуги. Затем занялся конструированием, увлекся и электроникой — тут ему наверняка пришлось пошпионить за японцами, — а там и небесами стал понемногу завладевать. Большинство авиалиний, услугами которых вы когда-либо пользовались, принадлежат «Авиации Бельмона». Причем немалая их часть используется привилегированными особами, а потому дает огромную прибыль.

— Честен ли он?

— Ну, даже если бы он и был бесчестен, мы с вами никогда о том не узнали бы. У него, бесспорно, много друзей в высших кругах. Но так бывает со всеми национальными героями. Да и протекционизм не является уголовным преступлением, особенно если идет на пользу людям. А Бельмон именно во благо людей и действует.

— А как насчет его личной жизни? Он поднял брови.

— Послушайте, кто ваш клиент? Я тоже приподняла в ответ брови.

— Если не хотите, можете ничего мне не говорить.

— Хорошо. На десерт я бы предложил бутылочку токая. А что вам хотелось бы знать?

— Женат ли он?

— Постойте-ка… По-моему, уже третий раз. Первая его жена была убита в Германии. Вторая погибла в автокатастрофе, лет девять или десять назад. Она и их единственный ребенок, маленький мальчик. Это было для него большой трагедией. А третью жену зовут, кажется, Матильда. Они женаты, если я ничего не путаю, лет пять или шесть. Обычная история в мире большого бизнеса: богатый старик, молодая привлекательная жена. Нетипично лишь то, что союз их оказался счастливым. Кроме шуток, они, говорят, действительно преданы друг другу. Большая редкость в неравных браках.

Я почти физически ощутила в области затылка треск, с которым рушилась одна из моих теорий.

— Наверняка ваш герой не из тех, кто дозволяет шутить с собой?

— Его имя никогда не появляется в колонках светских сплетен, если вы это имеете в виду. А почему, кстати, такой вопрос? Это что, мнение вашего клиента? Нет, не говорите ничего. Я действительно достаточно насмотрелся детективов. За вашей спиной кто-то явно стоит.

— Ну, как сказать… А что вам известно о его здоровье?

Он тряхнул головой.

— Люди стареют по-разному, кто раньше, кто позже. Два года назад он еще был в полном порядке. Затем как-то сразу сдал. Два инфаркта, один за другим. Доктора велели ему сбавить обороты. Но он — ни в какую. В итоге, в прошлом году — третий удар. Никто не надеялся, что он выживет. Но на то он и Жюль Бельмон. Правда, последние дни, я слышал, ему нездоровится.

— А как насчет его компании?

— Это семейная фирма. Унаследовать ее должен был сын. Но когда он десять лет назад погиб, Бельмон начал готовить на роль преемника своего племянника. Теперь тот стал одним из директоров.

Не будучи ни в чем уверена, я спросила наугад:

— Вы имеете в виду Даниеля Дэвю?

— Ну, девушка! Я начинаю думать, что на своей работе вы агент далеко не из последних.

Я удержала себя от желания перейти на более легкий тон. Сначала работа, потом развлечения.

— Ну и как он? Достойным ли оказался преемником?

— Об этом надо бы спросить его дядюшку. Знаю только, что с его появлением компания убытков не понесла.

— Как у него с личной жизнью?

— Мне мало что известно. Разведен, кажется. Он работал пилотом в «Эр Франс». Теперь трудится на Бельмона и компанию. На мой взгляд, парень звезд с неба не хватает. Не особо яркая личность.

— А не из тех ли он, которых называют дамскими угодниками?

— Об этом, думаю, надо бы спросить у дам. Как вы считаете, не пора ли нам заглянуть в меню десертов?

Вовремя остановиться — это половина успеха. Я по-беличьи махнула хвостиком, мгновенно спрятав в дупле сознания добычу, и перешла от работы к развлечениям. Но даже Сверчок не посмел бы сказать, что я этого не заслужила. Официант принес десертное меню. Я предоставила сделать выбор своему гостю. Насытиться-то мы уже насытились, но когда нам принесли то, что принесли, у меня, честно говоря, слюнки потекли. Сначала нам подали два бокала ледяного розового шампанского, такого прозрачного, что можно было, казалось, пересчитать все пузырики. Потом, конечно, токай. И это было просто потрясающе. Думаю, что и по цене. Но какого черта! Разведчику ничего не добыть задешево.

— Итак, не пришло ли время и мне задать несколько вопросов?

— Вы мой гость и вольны во всем, — сказала я, все еще ощущая во рту пузырики шампанского.

Он внимательно посмотрел на меня, затем тоже неспешно пригубил шампанское. Интересно, подумалось мне, сколько же мы всего уже выпили? Впрочем, какое это имеет значение.

— Ну, с чего бы начать? Хотя бы с работы. Большинство французских девушек, насколько я знаю, мечтают стать стюардессами или министрами культуры. Не думаю, что среди них нашлось бы много желающих служить в охранной фирме. Как и почему вы туда попали?

Я ожидала чего-то в этом роде. Мне не впервой было слышать, мол, как это вы, такая красивая девушка, и… В общем, банальный вопрос, на который я всегда отвечала почти правдиво. Ответила так и сейчас:

— Сама не пойму. Так уж сложилось. В какой-то момент я оказалась без работы и отозвалась на объявление одной конторы, хотя бы потому, что надо было платить за квартиру. Позвонила, а мне ответил один безумный бывший полисмен, который, не задавая лишних вопросов, сразу объявил, что я уже зачислена в штат той фирмы, где он сейчас работает.

— Интересный, должно быть, мужчина?

— Да. — Я подумала о Фрэнке, подумала, что если отчистить его пальцы от пасты шариковой ручки, вообще отмыть и приодеть, то он будет весьма интересным мужчиной. — Думаю, что именно так его и можно определить.

— А чем вы занимались прежде?

Прежде! Прежде я была напористой молодой женщиной, разочаровавшейся в скучной, заводящей в тупик политике «Общего рынка» и выступавшей за более радикальные изменения мира. Оглядываясь назад, я находила эти свои действия ошибочными, а потому признаваться в них не стала.

— Ну, государственная гражданская служба. — Помолчав, я добавила — Не слабо звучит, а-а?

— Да, не слабо, — сказал он, причем в лице его не дрогнул ни один мускул. — А почему вы ушли оттуда?

В свое время я могла бы по этому поводу произнести небольшую речь. Небольшую, но пламенную. Ну а теперь это прозвучало бы слишком помпезно.

— Да, честно говоря, надоело. Бюрократия, проблемы с полицией. Бесконечная борьба с неиссякаемой коррупцией. Наступил момент, когда мне оставалось одно: или держать свой рот на замке, или отойти в сторону. Я предпочла последнее. — Подняв глаза, я заметила ироническое движение его бровей. — Вижу, после подобных признаний вы уже не можете отнести меня к типу морально устойчивых людей, не так ли?

Он пожал плечами. Мне показалось, что он доволен.

— Ну а теперь вы работаете… Как вы это назвали? В охранной фирме?

— Ох, мне кажется, я малость перебрала, — сказала я, отпивая еще один глоток из своего бокала. — Вы удивитесь, узнав, что теперь я зарабатываю на человеческих слабостях, снимаю на «полароид» неверных жен и все такое… На свете полно клиентов, во что бы то ни стало желающих докопаться до правды, даже если эта правда, когда они узнают ее, вряд ли придется им по вкусу.

Все хорошо, Ханна, но этого достаточно. Ну-ка, девочка, отставь свой бокал. Вспомни, что ты пропиваешь деньги мисс Патрик и что никому, кроме тебя самой, не интересна твоя карьера. Сверчок вновь нахально возник из пустоты. Впрочем, на этот раз я внимательно его выслушала, после чего отпила глоток минеральной воды. Так о чем мы говорили?.. Ах да! О том, как это, мол, такая привлекательная девушка, вроде меня… Я вспомнила, что собралась поразвлечься, и попыталась предаться удовольствиям.

— Ну, что об этом говорить… У моей работы есть свои преимущества — хорошая оплата, путешествия, мужчины… Словом, возможность на белом коне прогарцевать посередине улицы. О чем еще может мечтать девушка?

Он помолчал немного. Затем тряхнул головой.

— Вы знаете, все тайные агенты, которых я когда-либо встречал, говорили примерно то же самое. Видно, и они начитались детективов.

— Ну, каков вопрос, таков и ответ.

— Нехорошо, Ханна. Я как-то сразу поверил в вашу искренность, а выходит, что все обстоит иначе.

Но, взяв определенный тон, я уже не могла свернуть с выбранного курса, даже чувственность и соблазн отступили на задний план. Я завелась. Впрочем, более серьезное обсуждение подобных тем лучше отложить до того времени, когда мы окажемся в постели, а мы все еще сидим в ресторане.

— Боюсь, это разочарует вас, но я не люблю ездить в часы пик. Или знать, где окажусь в этот день на следующей неделе.

Он улыбнулся, но было видно, что не поверил мне. Забавно, они никогда нам не верят. Это все книги, которых они начитались.

— А как насчет денег?

— Не знаю, как во Франции, а у нас в Англии считается неприличным задавать такой вопрос леди.

Он ухмыльнулся.

— Франция Францией, но я-то, если вы помните, наполовину американец. И бизнес-обозреватель.

— В таком случае вы и сами знаете, какие суммы вкладываются в безопасность.

— Ну, в общем и целом — да. Но я еще не встречал такой фирмы, в том числе охранной, где персонал получал бы столько же, сколько руководство.

— Что касается меня, то я работаю в небольшой фирме и получаю достаточно. К тому же веду скромный образ жизни.

— И никогда не подвергаетесь соблазнам?

— Вы хотите спросить, не обременяю ли я клиента, намеренно раздувая накладные расходы? — Я улыбнулась. — Абсолютно исключено, нет, никогда.

— А опасность? Вы что, никогда ничего не боитесь?

— Что это, Дэвид? Уж не собираете ли вы материал для статьи?

— Я же сказал, что впервые встретил женщину частного сыщика. Другой возможности отделить правду от вымысла у меня может и не быть.

Я покачала головой.

— Нет, не боюсь. В моей работе редко случается что-то, что заставило бы меня пугаться. Если вы думаете иначе, то ошибаетесь.

— Действительно? Даже когда вы заходите за линию фронта и оказываетесь в лагере неприятеля?

Я пожала плечами.

— Ну, подобное может случиться с человеком любой другой профессии.

— А что может случиться, если Жюль Бельмон имеет свои секреты и не хотел бы, чтобы о них знали другие?

— Да ничего плохого не случится. Наоборот. Если я обнаружу, что такие секреты есть, то мне будет что поведать своему клиенту.

Он на момент задумался, затем рассмеялся.

— Хорошо бы до этого не дошло. Ну что, размахнемся еще на кофе и кальвадос или мне пора просить официанта подать нам счет?

— Ну, гулять так гулять! Заказывайте!

Я воспользовалась антрактом, дабы сходить попудрить носик.

В зеркале отразилось призрачное и расплывчатое лицо. Чтобы слегка взбодриться, я умылась холодной водой. Сверчок, как всегда, прав. Хотя, если разобраться, это не столько опьянение, сколько накопившаяся усталость. И, если быть честной до конца, еще нечто подспудное. Мы вроде бы хорошо начали. Достаточно осторожно, чтобы кое-какой пыл сохранить и на ночь, ожидавшую нас впереди. В нашем с ним общении тлели неугасаемые угольки, готовые разгореться в костер, но, должна сознаться, тепло от них уже и сейчас согревало меня. Все-таки, что ни говори, а десять месяцев — это приличный срок для воздержания, хотя и практикуешь частые поездки на велосипеде. К тому же, как сказано, я держала его за иностранца, связь с которым меня ни к чему не обязывает.

Раскрыв сумочку, я принялась за реконструкцию лица. Когда я перешла к глазам, рука — то ли спьяну, то ли от нервной взвинченности — дрогнула, и щеточка с тушью для ресниц задела глазное яблоко. Тише, тише, Ханна, не так уж ты пьяна, одни нервы. Или это от неуверенности в себе? В своих решениях? Может, такие решения для тебя слишком грубы, слишком непристойны? Кто знает… Возможно, и он испытывает то же самое. Но иные мужчины говорят, что это большое облегчение — встретить женщину, берущую инициативу в свои руки. Теперь, Ханна, ты можешь в это поверить, поскольку сама выступаешь в роли искусителя. Так возьми себя в руки, соберись. Беда, что, затеяв подобную авантюру, я слишком уж нервничаю. Тут нужен холодный разум. Хотелось бы обсудить с ним еще кое-что, но только не до того, а после.

За кофе и кальвадосом поговорили о нем. Меня его рассказ далее растрогал. Родился и вырос в Нью-Йорке. Отец — адвокат, склонен был защищать левых, что в Америке пятидесятых могло принести моральное удовлетворение, но никак не средства к существованию.

— Когда он погиб в автокатастрофе, мне было семнадцать, и в банке на нашем счету почти ничего не оказалось. Семейство моей матушки к тому времени уже кое-как устроилось, она вернулась во Францию, а ее брат устроил меня в бизнес-школу.

— И когда вы уехали из Штатов?

— Десять лет назад.

— Что-то случилось?

Он поплескивал своим кальвадосом в стакане.

— Ну, это касается только меня.

— У вас, выходит, тоже есть тайны? Он пожал плечами, ничего не ответив.

— Ладно. Поставим вопрос иначе. Она вас оставила, или вы ее?

На это раз он улыбнулся.

— Я ее оставил. Но скорее всего потому, что она готова была оставить меня.

— А сейчас?

— Сейчас работаю. Как и вы. Еще кофе?

Я взглянула на часы: почти двенадцать. Официанты потихоньку приводили в порядок соседние столики. В дорогих ресторанах это самое большее, что они могут позволить себе, намекая гостям, что уже поздно.

— Может, нам всем пора в постельку?

Фрейдистская оговорка, так это, кажется, называется. Но слово не воробей — вылетело, не поймаешь. Он из вежливости пропустил это мимо ушей.

— Да, пожалуй, вы правы.

Затем последовала пауза, переполненная тем не менее жизнью. Он смотрел на меня. Я открыла было рот, чтобы сказать хоть что-нибудь, но слова застряли где-то в середине гортани. Мне всегда было немного неловко смотреть на краснеющих женщин. Ужасно, должно быть, чувствовать, как твои тайные мысли проступают наружу. Я улыбнулась ему. А он улыбнулся мне. Я восприняла это как одобрение, и в животе тотчас вспыхнули огоньки. Чего же ты ждешь, Ханна? Чего ты хочешь? Я задумалась. Если тайные намерения не выйдут наружу, это будет выглядеть трусостью, которой ты потом не простишь себе. Так вперед, шепнул мне внутренний голос. В конце концов, самое страшное, что он может сделать — отказаться.

— Это был прекрасный вечер. Не хотите ли, чтобы он продолжился, переходя в ночь?

Улыбка слиняла с его уст, он покачал головой и сказал:

— Простите, Ханна, но сегодня мне еще надо кое с кем повидаться.

Глава 9

Выспалась я прекрасно. Перед сном, помнится, выпила пинту воды, так что когда в шесть утра на руке у меня зажужжали часы, я не чесала макушку, а сразу вспомнила о предстоящем визите к Бельмону. Заказав завтрак в номер, я вскоре получила целый кофейник горячего кофе и неизменные во Франции круассаны. И с аппетитом поела. А чего вы ждали? Пары абзацев с описанием того, как я, после унижения в ресторане, насилу доползла до постели и всю ночь проплакала в подушку? Ну, простите, если не оправдала ваших надежд. Но даже если бы все так и было, я вряд ли стала бы это описывать. Впрочем, дело-то не такое уж важное. Конечно, досадно. Не слишком приятно обнаружить, что чары твои недостаточно сильны. Но разве равенство полов предполагает, что женщина всегда получает желаемое? За что боролась, а то и напоролась… и никто не умер… волков бояться — в лес не ходить. Припарка из клише — штука весьма действенная. Могло быть и хуже. Главное, что в итоге я раздобыла полезную информацию. Да и счет, по счастью, мне не пришлось оплачивать полностью, поскольку половину расходов мой гость взял на себя. Если вдуматься, то это только справедливо, ибо раз леди не получает вас, то хотя бы частично возместите ее расходы. Я, конечно, отказывалась, но, боюсь, из одного только приличия. Меня ужасала мысль, что я шикую на деньги мисс Патрик, меню которой, подозреваю, было весьма и весьма скромным. В конце концов то, что мы заплатили каждый за себя, дало мне возможность сохранить лицо и позволить себе взять такси до отеля. Я оставила его, когда он получал в гардеробе свое пальто. Даже не помню, не забыла ли я попрощаться с ним. Пускай! Зато я выказала себя гораздо более независимой, чем была на самом деле, проявив толику безумия. Это называется подтекстом: искусство высказаться, не прибегая к помощи слов. Зрелые мужчины обычно не испытывают с этим трудностей. Но, кроме всего прочего, я дала ему понять, что не стремлюсь ни к семейным отношениям, ни к длительной связи. Ну а теперь, теперь, Ханна, вспомни, что Бог помогает тем… Ну все, хватит! Чтобы скинуть с себя всю эту одурь, я резко встала и приняла душ. Мой Сверчок ожидал меня с полотенцем. Я обещала ему и далее жить в воздержании, хотя бы во имя исполнения служебного долга, и мы помирились. Пора возвращаться к работе.

Добралась я до места к восьми. Руасси был окутан туманом. Железный человек перед фасадом грандиозного здания потерял из виду свой факел, мне даже подумалось, что это так и было задумано. Светоч, мол, светочем, а проза жизни состоит в другом. Тайная политика индустриального монстра. В здании, куда я вошла, детки Бельмона уже семенили ножками, бегая туда-сюда. На меня это вновь произвело впечатление. Точно в 8.26 секретарша окликнула меня. Не соизволю ли я подняться на третий этаж? Ассистент мистера Бельмона вас там встретит.

К стыду своему, я ожидала увидеть мужчину. Но это была женщина. Она стояла в центре коридора напротив дверей лифта, и одного-единственного взгляда было достаточно, чтобы понять, насколько она презирает меня. Кто я для нее? Какая-то дамочка, явившаяся без приглашения, не более того. Ну прямо-таки Цербер[65] у адских врат. Я смиренно последовала за ней. Ей, похоже, было здорово за пятьдесят, но она выстукивала каблучками мелодию не менее чувственную, чем ее молодые сотрудницы внизу, да и фигурой вполне соответствовала местному стандарту. Если верить Дэвиду Меркоту — впредь именуемому, мягко выражаясь, предохранителем, — Бельмон начинал с нуля где-то в конце сороковых. Значит, сей дракон в те времена был юной девчушкой, готовой жизнь отдать за возрождение Франции. Как видно, она взрослела, расцветала и старилась вместе с фирмой. Не исключено, что в свое время вынашивала планы стать хотя бы третьей мадам Бельмон. Тщетно. Не этим ли можно объяснить агрессивность, с которой она относится к молодым женщинам?

Кабинет босса невозможно было проглядеть. Коридор упирался в массивную дверь темного дерева с бронзовыми накладками, достаточно широкую, чтобы из нее можно было вынести гроб.

Сразу за первой дверью, перед входом в святая святых, располагался сторожевой пост Цербера. Указав мне на стул, она взглянула на часы. Когда маленькая стрелка достигла шести, она нажала потайную кнопку под крышкой стола. Затем, склонившись к переговорному устройству, доложила:

— Мистер Бельмон. Посетитель, которому вы назначили прибыть в восемь тридцать, уже здесь.

В ответ послышалось какое-то бормотание. Она встала и жестом предложила мне сделать то же самое, после чего открыла дверь, вошла впереди меня и провозгласила:

— Мадемуазель Вульф.

Войдя и услышав за спиной тихий звук закрывшейся двери, я устремила взор вперед, на громадный письменный стол. Он был пуст.

Мистер Бельмон сидел в стороне, в кожаном кресле, рядом на столике перед ним стояла чашка кофе. Он казался крошечным на фоне своего огромного кабинета. Я долго шла по мягкому ковру в его сторону. По мере моего приближения он становился все выше, суше и старше, сильный человек, подкошенный нарушениями сердечного ритма. Ну, прямо Алек Дуглас Хоум, подумала я в первый момент, разве что британский премьер-министр носил ермолку, будто навеки присохшую к черепу. Мумификация, подумала я в следующую минуту. Он протянул мне руку. Я постаралась не слишком сильно жать ее, страшась, как бы она не рассыпалась в прах. Передо мной сидел национальный герой, человек, который поднял Францию из руин войны и упорно вел ее к процветанию. А теперь у этого человека, пережившего три инфаркта, сил, казалось, не хватит даже на то, чтобы поднять чашку с кофе. Стоит ли удивляться, что я спросила себя: неужели это произойдет с любым из нас? Со мной, например? Каждое утро, просыпаясь, обретать себя в этом тяжело двигающемся теле… А где же тот молодой человек с сильными руками, который подкладывал динамитные шашки под нацистские поезда, причем чуть не под носом у неприятеля? А ты, лапа, что ты делал на этой войне? И чего там было больше: романтики или страданий? Я вроде бы все время хотела поговорить с тобой об этом. Но у нас так и не нашлось на это времени.

— Доброе утро, мисс Вульф. Надеюсь, вы извините меня, что не встал вам навстречу. Мне немного нездоровится.

Кто бы стал спорить! Вблизи особенно были заметны морщины и обвисшая кожа, но глаза оставались яркими, а голос — удивительно сильным. Чувствовалось, что под немощной плотью все еще обитал сильный и пламенный дух. Он напомнил мне о теории увлажнения. Мол, если вымочить старика в «Бэби био», все старые покровы отпадут, а под ними окажется совсем молодой человек. Но когда это было, чтобы?.. Я подумала о своей красивой маленькой танцовщице. Нет, их просто невозможно представить вместе. Это я и предчувствовала, услышав о его возрасте.

— Вы англичанка. Но моя помощница сказала, что ваш французский достоин похвалы.

— Надеюсь, что он достаточно сносный.

— Но я же слышу, он превосходен. Я аплодирую вам. Из почтения к старику согласитесь поговорить с ним на его языке. Хочу принести свои извинения за то, что не смог встретиться с вами раньше.

— Благодарю, что сейчас нашли для меня время.

— Да, хорошо, но от своей помощницы я слышал, что у вас какое-то важное дело. Итак, чем могу вам помочь, мисс Вульф? На вашей визиткой карточке значится, что вы частный детектив. А я человек скорее общественный. Ума не приложу, какое общее дело могло между нами возникнуть?

В отличие от своего престарелого собеседника, я держалась просто. Ни на что не намекала, сказала только, что нуждаюсь в некоторых сведениях. Не успели меня нанять для розысков пропавшей девушки, Кэролайн Гамильтон, как выяснилось, что она, имея восьмимесячную беременность, погибла. Теперь мой клиент хочет знать, почему она погибла. Для выполнения этой работы мне необходимо выяснить, кто был отцом ребенка и где девушка провела последние семь месяцев жизни. Через агентство по трудоустройству «Потенциал» я вышла на компанию «Авиация Бельмона». Старик слушал внимательно, не сводя с меня глаз. И я невольно вспомнила о визитах героя одного детектива — Филипа Марло — к больному генералу Стернвуду, где сыщик пил отборный коньяк старика, но так и не смог подвигнуть его на обуздание своенравных, заблудших дочерей. Кончилось тем, что генерал еще глубже погрузился в пучины горя. А Марло так и не выяснил, кто убил шофера. Частный сыщик и богатый старик: обычная детективная парочка. Будем надеяться, что Бельмон не похож на Стернвуда. Когда я договорила, он откинулся на спинку и несколько минут молчал. «Можешь думать, Ханна, что я непростительно стара, но поверь, что я далеко не идиотка» — это было любимое изречение моей матушки во время ссор и конфликтов. И к чему это мне вспомнилось именно сейчас?

— Скажите мне, мисс Вульф, могу ли я сделать из всего рассказанного вами вывод, что это вы звонили в офис моего племянника два дня назад?

Я не видела причин для того, чтобы и дальше выдавать себя за Фиону Килмартин, а потому сказала, что так оно и было.

— Прошу прощения, но он вряд ли смог бы вам чем-то помочь, поскольку Кэролайн Гамильтон никто никогда в компанию «Авиация Бельмона» на работу не нанимал, так что он был абсолютно точен в том, что велел вам передать.

— Значит, она была нанята вами? — сказала я спокойно, в то время как сводный оркестр полисменов и сыщиков наигрывал в душе моей «Аллилуйю».

— Да, это я нанял ее. Но, помнится, на очень краткий срок, а потому не уверен, что сумею быть вам полезным.

— Хотя бы расскажите, что произошло…

— Конечно. Ну, как вы уже выяснили в ходе своего расследования, я, действуя через фирму «Авиация Бельмона», обратился в лондонское агентство «Потенциал», дабы они опубликовали мое объявление о найме. Как вы, вероятно, заметили, и объявление, и собеседование были направлены на отбор девушки, которая обладала бы определенными качествами. Я понимаю, такой метод предложения работы не мог не вызвать у вас подозрений. Думаю, если вы узнаете правду, она вам, вероятно, поможет. Хотя девушка и нанималась через компанию, но исключительно для работы в моей семье. Как бы это поточнее назвать?.. Ну, скажем, мы искали общительную компаньонку для моей жены Матильды. Полагаю, мне придется объяснить вам некоторые семейные обстоятельства более полно. Мы с Матильдой состоим в браке около шести лет, и все это время пытались обзавестись ребенком. Жена гораздо моложе меня, но медицинская наука, увы, не глядит на возраст. И после многочисленных исследований выяснилось, что в организме Матильды есть определенные отклонения, не позволяющие ей зачать. А с тех пор, как мое здоровье пошатнулось, что стало особенно очевидно в прошлом году, мы поняли, что обречены на бездетность. Меня это огорчило, но не так сильно, как Матильду. Я смирился с возможностью умереть бездетным уже несколько лет назад, после смерти единственного сына. Но у меня всегда была моя работа, позволявшая как-то это переносить. А вот жена… ну, она переживала это гораздо тяжелее. Доктор посоветовал ей уехать, немного попутешествовать, но тут я начал болеть, и она не захотела надолго покидать меня. Матильда еще полна сил, у нее много свободного времени, так что я — мы — подумали, что молодая компаньонка, умная и не лишенная обаяния, поможет ей справиться с депрессией. Жена превосходно говорит по-английски, она, знаете ли, много лет проработала в компании переводчиком, да и вообще очень любит Англию. К тому же — надеюсь, вы сумеете это понять — мы не горели желанием сделать ее недомогание добычей прессы и ТВ, которые тотчас распространят эти сведения по всей Франции. Таким образом, давая объявление о найме в Англии, мы полагали, что избежим этого. Я не сомневался, что если мы сумеем найти подходящую молодую особу, возможно, с теми же интересами, что и у моей жены… Ну, так или иначе, желающие отозвались. Кэролайн Гамильтон была одной из первых, с кем нам довелось познакомиться. Она обоим нам сразу понравилась. Особенно моей жене, которая, как и эта девушка, интересовалась балетом, в свое время даже подумывала заняться им профессионально. Словом, у них с Кэролайн сразу же нашлось много общих интересов.

Тут он умолк, и сил, чтобы поднять чашку, у него оказалось достаточно. Отпив немного кофе, он продолжил:

— Лично вы с Кэролайн, если не ошибаюсь, никогда не встречались? А жаль. Это была удивительная женщина, живая, правда, немного своевольная в каком-то смысле, но очаровательная и полная энергии. Казалось, она готова к переменам, способным изменить ее будущее, к новым дружеским связям. Вообще это была сильная личность. Совсем не то, что Матильда. Словом, она подходила нам по многим показателям. В течение следующих двух месяцев мы встречались с ней неоднократно. И с каждым разом она все больше нравилась нам. В конце апреля мы предложили ей работу, она согласилась. Приехала почти сразу же. И первые шесть или восемь недель все шло просто превосходно, работа ей нравилась. Потом что-то резко изменилось. Подчас она становилась какой-то отстраненной, жаловалась на усталость, часто болела.

Мы, естественно, были обеспокоены. Матильда даже предлагала ей обратиться к врачу. Однако вскоре необходимость в этом отпала: вы, конечно, знаете, что с ней случилось. Когда она сказала нам о своей беременности, мы были просто потрясены. Особенно, жена, которая, как вы понимаете, была страшно огорчена. Конечно, я предложил Кэролайн некоторую финансовую поддержку, в чем она, вероятно, нуждалась, но было ясно, что у нас ей оставаться не стоит. Для Матильды это было бы слишком болезненно. Да и сама Кэролайн не хотела оставаться. Она уехала, насколько я помню, в начале июля. С тех пор мы ничего о ней не слышали. Нет нужды говорить, что мы часто вспоминали ее, гадая, что с ней случилось. Я теперь, увы, это знаю. И могу только одно сказать, что глубоко скорблю. Она была слишком юной для такой трагедии.

Бельмон умолк. Рассказанная им история связывала кое-какие концы. Приехала, работала здесь, затем исчезла. Календарно все сходится. Но меня терзал еще один вопрос. Хотя бы о брачных отношениях Бельмонов. Желание завести детей предполагает наличие сексуальной жизни супругов. Как это говорил Меркот о Матильде? Молодая, привлекательная и преданная… Нет, воображение в таких случаях отказывает мне. Не могу представить их на брачном ложе, как не могла в свое время представить своих родителей, занимающихся любовью. Но в конце концов это дело не мое, а Бельмона. Нет сомнений, что, дожив до его возраста, я тоже буду поругивать тридцатипятилетних, полагающих, что они имеют монополию на плотские наслаждения. Да и нет у меня оснований не верить ему.

Я очень надеялась, что мне удастся еще что-то выяснить. Но когда это, Ханна, тебе что-нибудь подавалось на блюдечке? Давай-ка, засучивай рукава, начинай трудиться.

— Она не говорила вам, кто отец ребенка?

— Мы не спрашивали, а сама она ничего об этом не говорила.

— А не делилась ли она с вами своими соображениями по поводу того, что намерена сохранить беременность?

Он молчал с минуту, затем проговорил:

— Могу только одно сказать: она не давала нам повода думать, что собирается поступить иначе.

— И не говорила, куда поедет?

— Нет.

— Еще я хотела бы спросить вас насчет денег. От близких Кэролайн мне известно, что до того, как она оставила Англию, с деньгами у нее было неважно, накопились большие долги. Говорила ли она вам об этом?

— Да нет, почти не говорила. Но у нас создалось впечатление, что некоторые материальные трудности у нее могли быть, да.

— А вы заплатили ей?

— Конечно. Мы же были ее нанимателями. И сполна оплатили ей все эти восемь недель работы.

А когда она уходила, выплатили выходное пособие за шесть недель. Кроме того, я предложил ей еще денег, но она отказалась. Помнится, я тогда подумал, что отец ребенка, кто бы он ни был, вероятно, способен обеспечить ее, и больше на этом не настаивал.

— А сколько вы ей выплатили в целом?

— Хм… Боюсь, не смогу сказать точно. Но речь, кажется, шла о годовом окладе в триста тысяч франков. Так что за три с половиной месяца это выходит что-то около ста тысяч.

Что соответствует десяти тысячам фунтов стерлингов. Малость побольше, чем потребовалось для оплаты ее жилья за три месяца и выплаты прочих долгов. Но в таком случае она вполне могла отложить что-то и на черный день. Впрочем, как ни считай, все равно выходит колоссальное вознаграждение за столь, в общем-то, легкую и приятную работу. Я сказала об этом, и Бельмон улыбнулся.

— Мисс Вульф, как вы, вероятно, догадываетесь, я человек богатый. И в силах оплачивать то, в чем нуждаюсь. А я хотел нанять хорошую девушку. И сделать так, чтобы она ценила эту работу.

— Имеете ли вы хоть какое-то представление о том, что она делала с деньгами?

Он нахмурился, будто сама постановка вопроса была ему неприятна.

— Нет, ни малейшего представления. Я просто платил, по ее просьбе перечисляя деньги в парижский банк. А уж как она распоряжалась своими деньгами, это ее дело.

— И с тех пор, как она в начале июля ушла от вас, вы ничего больше о ней не слышали?

— Нет, не слышал.

— А вы не находите это странным? Я имею в виду, что вы были столь щедры к ней, а она… Неужели вы не надеялись, что она хоть как-то будет поддерживать связь с вашей семьей?

— Я старый человек. Пути молоденьких женщин — нечто для меня загадочное. Я уже упоминал, что Кэролайн была сильной личностью. Я ни на минуту не мог допустить мысли, что она не сумеет выстоять в этой жизни. По совести говоря, я был даже благодарен ей за молчание. Ее новости, как вы понимаете, могли еще больше расстроить Матильду, которая и без того слишком слаба.

— А вы уверены, что Кэролайн не входила в контакт с вашей супругой?

— Конечно, уверен, мисс Вульф. Если бы это было так, жена мне непременно сказала бы.

— Вы уверены, что она всегда откровенна с вами?

— Не думаю, что должен…

— Извините, просто я вспомнила… ну, вы говорили, что за время пребывания Кэролайн в вашем доме они с мадам Бельмон успели привязаться друг к другу. Вот я и подумала, не могли ли они перекинуться парой слов без вашего ведома.

— Мисс Вульф, я понимаю, вам необходимо выяснить, что случилось с этой бедной девушкой, но я уже сказал все, что знаю. Все, что мы знаем.

Кэролайн Гамильтон ушла отсюда в начале июля, и с тех пор мы ничего о ней не слышали. Простите, но больше ничем вам помочь не могу.

Это был первый намек на то, что сидящий передо мной старик — фигура куда более серьезная, чем умучивший себя диетами Морис Шевалье[66]. Я выдержала небольшую паузу и спокойно спросила:

— А нельзя ли мне переговорить об этом с вашей женой?

Он улыбнулся.

— Увы, боюсь, что нет. Мне казалось, я достаточно ясно дал вам понять, что моя жена нездорова. Не хочу, чтобы ее хоть чем-то беспокоили. Я сам до сих пор скрываю от нее новости о трагической смерти Кэролайн.

— Поверьте, я не скажу ей об этом. Я бы просто…

— Виноват, мисс Вульф, но мой ответ — нет.

Я признала свое поражение и взялась за сумочку, но считала, что минута прощания еще не настала.

— Еще один вопрос. Ваш племянник, Даниель Дэвю. Предполагаю, что он знал об этой истории?

— Конечно.

— Участвовал ли он в ней на какой-либо стадии?

— Только однажды, но боюсь, что я…

— Поймите, мне необходимо разузнать обо всех мужчинах, с которыми она хоть раз входила в контакт. Я просто удивляюсь…

Речь свою я прервала намеренно. Он улыбнулся.

— Боюсь, в таком случае вы будете слишком перегружены работой. Надеюсь, вам хорошо платят за подобные услуги? — Потом, уже без улыбки, добавил: — С весны мое здоровье резко ухудшилось, и я не могу теперь справляться со своими обязанностями столь же успешно, как прежде. Мой племянник помогает мне в части заключения договоров.

— Так он встречался с Кэролайн?

— Да.

— У них были хорошие отношения?

— Мисс Вульф, я понимаю, что вы делаете свою работу, но если вы спросите меня, мог или нет мой племянник быть отцом ребенка, то я вам категорически отвечу, что нет, не мог. Догадываюсь, о чем вы спросите дальше, и сразу же говорю: нет, его здесь нет. Вчера вечером Даниель вылетел по делам в Токио. Но дней через десять он вернется и будет, несомненно, рад лично обсудить все это с вами. А теперь, если позволите, я бы обратился за содействием к своему секретарю…

Аудиенция, как видно, была закончена. И тотчас, как по мановению волшебной палочки, дверь растворилась и на пороге появился Цербер. Бельмон вновь протянул мне руку, то же самое холодное сухое прикосновение. Все равно что обменяться рукопожатием с игуаной, подумала я, хотя ни с какими игуанами никогда близко не общалась. В лифте я все еще размышляла о рептилиях. Вот уж у кого нет никаких сложностей с беременностью. Просто отложит яйцо и лежит на нем. Мадам Бельмон могла бы даже сидеть на нем.

Погода заметно ухудшилась. Представляю, что ты чувствуешь, бедняга, подумала я, стоя под козырьком парадного подъезда и наблюдая, как смешной толстяк спешит куда-то, съежившись под струями дождя и неуклюже перепрыгивая через лужи. Нет нужды говорить, что зонтика у меня с собой не было. Вернувшись в вестибюль, я попросила дежурную вызвать для меня такси, присела неподалеку от выхода и призадумалась, что же мне делать дальше.

Происходит полная чепуха. Если Бельмон говорит правду, я теряю самую перспективную версию. И тогда остается только вылететь домой, перевести дыхание, с недельку побросать кости и, если все время будет выпадать шестерка, начать играть заново. Попробовать разве, — пока Даниель Дэвю витает в японских облаках — пробраться к мадам Бельмон и выслушать ее версию компаньонства и плодородия англичанки. Вопрос только в том, куда пробираться.

Девушка за конторкой сказала мне, что такси прибыло. Я подхватила сумочку и покинула «Авиацию Бельмона». Снаружи все еще лило. Интересно, сколько это будет стоить — доехать до самого Парижа? Нет, после вчерашних расходов надо быть малость поэкономнее, хватит тебе шиковать на деньги безутешной мисс Патрик. Я назвала таксисту ближайшую железнодорожную станцию, уселась на заднее сиденье и стала смотреть на дождь.

Глава 10

Я никогда не верила в судьбу. Лучше уж самому поломать себе жизнь, чем верить, что все предопределено свыше и ты всего лишь фишка в чьей-то неведомой игре. Поэтому все случившееся через минуту я склонна рассматривать как пример позитивного нигилизма: событие, не имеющее никакого смысла, кроме того, который другие, в данном случае я, в него вкладывают.

Прямо перед нами был припаркован сияющий черный лимузин такой величины, что владелец спокойно мог бы сдавать его часть в субаренду. Залезая в такси, я, как ни странно, не обратила на него внимания. В тот момент я слишком была обеспокоена состоянием своего вымокшего костюма, так что детектив во мне на какое-то время потерял бдительность. Но не заметить ажиотаж, возникший в фойе «Авиации Бельмона», было просто невозможно.

Первым появился охранник с огромным черным зонтом. Он подошел к задней дверце лимузина и замер там в ожидании, раскрыв над головой зонт. Затем возник другой человек, скрывающийся под шляпой, и тоже раскрыл огромный зонт. Он расположился возле выхода. Прошла целая минута, в течение которой ничего больше не происходило. Со стороны это напоминало массовку, ожидавшую момента, когда можно будет поочередно ворваться в музыкальное действо «Американцы в Париже танцуют под дождем». Увы, звезда этого шоу сама не плясала. Малость староват, хотя отнюдь не инвалид: для человека, который всего пятнадцать минут назад не мог толком ответить на рукопожатие, ходил он довольно прытко. Одет он был в элегантное черное пальто с поясом и поднятым воротником, на голове не менее элегантная фетровая шляпа. И тридцати секунд не заняло у него путешествие от дверей офиса до машины. Причем держатели зонтов защищали босса так усердно, что ни одна дождевая капля на него не упала. Кроме того, в течение этого времени никто не входил в здание и не выходил из него. Было такое впечатление, что весь персонал трепетно приник к оконным стеклам, провожая своего господина взглядами и желая ему доброго пути. Но миссис Дэнверс, вне всякого сомнения, даже в такие минуты призывает всех вернуться на свои рабочие места.

Дверь лимузина захлопнулась, оставив охранника стоять под дождем. Шоу закончилось. Я была так основательно увлечена сим зрелищем, что чуть не пропустила следующий акт. Таксист, все это время сидевший как загипнотизированный, только теперь, когда лимузин бесшумно отъехал, очнулся и, обернувшись, спросил:

— Так куда, вы сказали, мы едем?

Вы, надеюсь, поймете меня, если я сознаюсь, что ощутила некоторую дрожь профессионального наслаждения, услышав собственную реплику:

— Я передумала. Едем за той машиной.

И мы тотчас тронулись и поехали, хотя таксист вполне мог заявить, что ни каскадером, ни автогонщиком не является, или поинтересоваться цветом денег, которыми я собираюсь расплачиваться за его мастерство и умение маневрировать на большой скорости. Этот — нет! Этот взял с места в карьер. Я по опыту знаю, что любой водитель такси — это как первое свидание — или оправдывает ваши надежды, или оказывается настоящим бедствием. Однако после вчерашнего вечера я заслужила романтическую разрядку. Он стрельнул в меня быстрым взглядом и с небрежностью бывалого профессионала спросил:

— Мы как? Демонстративно? Или будем держать дистанцию?

— Держите дистанцию, — сказала я, тоже пытаясь выглядеть так, будто для меня погоня и преследование — дело чуть ли не каждодневное. — Вижу, вам такое не впервой.

Он бросил на меня взгляд, какой французы приберегают для безногих лягушек, налипших на колеса и грозящих пустить машину юзом.

Первые десять минут или около того все шло так, как это показывают в боевиках. Столь огромный и блистающий лимузин потерять из виду не так уж просто, тем более что в индустриальной зоне движение было умеренное. Мой лихой водила, который, очевидно, смотрел те же фильмы, что и я, закурил сигарету и расслабленно откинулся на спинку сиденья, без усилия держа дистанцию. Но промзона Руасси скоро кончилась. Левая сторона предлагала возвратиться в Париж, правая же — манила указателем дальнейшего маршрута и выходом на автостраду. Лимузин шел по правой стороне, а потому скоро свернул на трассу и стал набирать свою настоящую скорость.

Автострада сразу покажет, кто здесь рядовой автолюбитель, а кто профессионал, если не сказать — гонщик. Лимузин сразу выехал на скоростную полосу и пошел себе, ни на кого не оглядываясь. Расстояние между нами начало увеличиваться. Уж сколько времени прошло, а я до сих пор помню, как стали увлажняться мои ладони. Таксист двинул в середину трассы, приспустил стекло, выкинул окурок, после чего сосредоточился на дороге, и тело его теперь было напряжено. Первые десять минут мне казалось, что мы вот-вот их потеряем. Но небольшая машина имела сильный мотор, и дистанция между нами постепенно начала сокращаться. Я со смутным удивлением подумала об ограничении скорости и о том, как отнесся бы важный бизнесмен, вроде Бельмона, к попытке постового указать ему на нарушение правил дорожного движения. И вообще, почему он так гонит? Ведь он же не знает, что его преследуют. Дистанция между нами выдерживалась постоянная, и шикарный зад лимузина мы своими фарами отнюдь не озаряли. Ландшафты французских предместий, проносившиеся мимо, ничем не отличались от всяких других ландшафтов, мелькающих за окнами машины, мчащейся на большой скорости. Я испытывала сильное возбуждение от погони и от того, что ситуация все больше напоминала кинобоевик. Так мы гнали еще некоторое время, и когда миновали поворот к аэропорту Шарля де Голля, я впервые подумала о материальном обеспечении затеянной мною авантюры.

Взглянув на счетчик, я обнаружила, что он успел навертеть сто девяносто семь франков, а маленький циферблат справа сулил быстрое увеличение этой цифры. Смекнув, во что мне обойдется погоня, я ужаснулась. Прилетев, я обменяла в аэропорте сотню фунтов на франки, но все это время жила не по средствам и сегодня намеревалась обменять в банке еще. После вчерашних поездок на такси, выпивки и доли в оплате ужина от одной сотни франков почти ничего не осталось. Я пропустила банкноты сквозь пальцы. Революционерка Делакруа[67], размахивая флагом, четыре раза ткнула в меня своими титьками. Четыреста франков.

Плюс еще кое-какая мелочь… А ведь придется добавить таксисту за сообразительность и готовность к участию в погоне. Счетчик уже показывал двести пятьдесят франков и продолжал наращивать обороты. Интересно, как они там, в боевиках, решают эти проблемы? Я, например, ни в одном фильме подобной ситуации не видела. А лимузин перед нами на крейсерской скорости продолжал свое самоуверенное и независимое перемещение в пространстве. А что это говорил мне сегодня утром в Руасси тот, первый таксист? Пока одни финансовые магнаты стараются устроить свою контору поближе к дому, Бельмон работает в глубинке, вместе со своим трудовым коллективом, да и живет неподалеку от Руасси. Неподалеку! Господи, спаси и помилуй!

Теперь я смотрела не столько на автотрассу, сколько на циферблат счетчика. Сантимы отщёлкивались слишком быстро. При скорости сто пятьдесят километров в час за минуту нарастал чуть ли не фунт. Еще двадцать минут такой погони, и я практически останусь без денег. Великолепно! Неужели все классически возвышенные моменты моей жизни вечно будут превращаться в жалкий и ничтожный фарс? Я начала мысленно готовить небольшую речь о личных чеках и ценности английского фунта стерлингов, а счетчик все накручивал и накручивал, будто давно истомился по работе. Мы уже наездили на триста франков, когда шофер вдруг выругался и ударил по тормозам. Я проглядела момент, когда лимузин, до того ровно маячивший перед нами, свернул на боковую дорогу. Свет задел указатель, и я успела заметить лишь одну букву «С», с которой начиналось название местности. Где это? Куда?.. Господи, сделай так, чтобы это было не слишком далеко от автострады!

Дождь превратился в изморось. Таксист пересек крайний ряд чуть не под носом у медленно двигающейся вереницы из пяти машин. Лимузин, свернувший направо, уверенно удалялся от автострады. Мы на расстоянии следовали за ним. Я пыталась запомнить особенности местного ландшафта. Он был почти плоский, с длинными волнистыми полями, на горизонте вырисовывались зоны густых заповедных лесов. Таксист снизил скорость; теперь, кроме нас и лимузина, никого на дороге не было, так что нам пришлось малость поотстать, дабы не вызвать подозрений. Но тут мы потеряли роскошное авто из виду, оно свернуло и скрылось в извилинах живых изгородей. Я взглянула на счетчик: уже триста сорок семь франков, и это еще не предел. Мы вернулись назад, медленно повернули направо, спустились по довольно крутому откосу, оставив слева маленький каменный коттедж, казавшийся заброшенным. Напротив стоял крепкий красивый фермерский дом, свежеокрашенный и расцвеченный расписными ставнями. А затем, после плавного поворота, мы увидели впереди справа кованые двойные ворота, от которых длинная подъездная аллея вела к огромному зданию. На этой прямой, ярдов в пятьдесят, дорожке лимузина не было. Таксист как-то весь напрягся, и мы, проехав немного дальше ворот, оказались в густой тени живой изгороди. Дальше дорога, на которой мы стояли, превращалась в колею, заброшенную и заросшую травой, но все еще хорошо заметную. Здесь тоже явно никто не проезжал. Нажимая на тормоза, таксист пробормотал нечто весьма презрительное о Святой Марии, чем превратил три бумажки будущих чаевых в две.

Заглушив мотор, водитель взглянул на счетчик, где торжествовала цифра триста шестьдесят восемь, повернулся ко мне и довольно-таки резко спросил:

— Рассчитаемся здесь или желаете, чтобы я вас подождал?

Французские дамочки с флагами и титьками, дрожавшие в моей сумочке, замерли в тревожном ожидании. Черт меня побери, если я знаю, что делать дальше!

— А далеко ли отсюда до ближайшего города? Он ухмыльнулся.

— До Санлиса-то? Да километра четыре. Я перевела дыхание.

— Знаете, у меня в сумочке четыреста франков. Если вы подождете меня несколько минут, мы поедем туда, где я смогу обналичить чеки и расплатиться с вами. Вы как?

С минуту он пристально смотрел на меня, потом наконец мрачно спросил:

— А что вы будете делать, если на счетчике будет четыреста десять франков?

Он, как видно, не верил, что я раздобуду еще какие-то деньги, полагаясь теперь только на объявленные четыреста и заранее оплакивая грезившиеся ему хорошие чаевые.

— Ну, выйду, не доезжая до четыреста первого франка, — с улыбкой ответила я.

Он пожал плечами в той экстравагантной манере, в какой пожимают плечами французы, подражая жестам любимых английских актеров. А потом все нее улыбнулся. Благодарю Тебя, Господи, за опыт Второй мировой войны, прозвучало во мне. И кто сказал, что от истории нет никакой пользы?

— Ладно, я подожду. Но вы там побыстрее. И… — я в этот момент уже наполовину вылезла из машины, — и оставьте свою сумочку.

Даже от ворот было видно, что это за дом. Глядя на подобные строения, начинаешь понимать, почему во Франции произошла революция. Он впечатлял не столько размерами, сколько своей надменностью. Высокомерно глядя на тебя сверху, он будто говорил: «Ну? Разве я не прекраснее окружающего меня мира?» И правда, он, рукотворный, будто увенчивал ландшафт, созданный матушкой-природой. Изумляло совершенство симметрии, кажущаяся легкость, чистые линии и элегантность. Я насчитала десять окошек на верхнем этаже и четыре больших окна до полу на первом этаже. Интересно, как Бельмоны распоряжаются этим особняком? Переезжают из помещения в помещение или живут во флигеле, оставляя весь дом во власти распада в духе мисс Хэвишем?[68] Местность выглядит совершенно безлюдной, и если бы не лимузин, как огромный ухоженный черный кот отдыхающий неподалеку от лестницы, можно было подумать, что дом необитаем. А что будет, если я решусь со скрипом открыть ворота и, похрустывая гравием дорожки, направлюсь к дому? Неужели и теперь, когда дело зашло так далеко, мсье не разрешит мне встретиться со своей женой?

Я положила руку на кованую завитушку ворот, глядя, не появится ли из какой-нибудь потайной сторожки старый привратник — преданный вассал, дабы с ворчанием взять мою визитную карточку. Даже погремела замком. Если слуга и был, то он не появился, зато у него имелись подручные. Они выскочили из-за кустов, растущих слева от дома, рыча и воя, троица стремительных черных ребят мускулистого сложения, способных обратить в бегство любого, кто вторгнется в чужие владения. Возвращаясь к машине, я подавила в себе желание бежать. Таксист тотчас завел мотор. В зеркале я видела, что он изо всех сил старается сохранить серьезное лицо.

До Санлиса было десять минут езды, но я так увлеклась наблюдением за счетчиком, что даже не заметила, как мы прибыли. Старинная площадь, до которой он подбросил меня, была вымощена брусчаткой, хотя средства передвижения на ней стояли исключительно современные. Набило четыреста двадцать семь франков. Я вытащила четыре банкноты и добавила к ним три десяти-франковые монеты, давно уже гревшиеся в моей ладони, поскольку я приготовила их заранее, страшась упустить тот момент, когда счетчик покажет сумму, превышающую мою платежеспособность. Он взял деньги и пересчитал их, после чего бесстрастно воззрился на меня.

— И это все?

Я подавила в себе нарастающую панику и как можно более спокойно ответила:

— Я ведь говорила вам, что у меня только четыреста франков и мелочь. Но если вы довезете меня до банка и немного подождете, я получу наличные, и вы останетесь довольны.

На лице его выразилось нечто, не совсем мне понятное, он засунул банкноты в карман, после чего вернул мне три десятифранковые монеты.

— Берите, берите! — настоятельно проговорил он. — Вам понадобится заказать себе немалое количество чашечек кофе, пока вы дождетесь открытия банка. — Ухмылка его при этом была прямо-таки омерзительна. Он включил мотор и на прощанье от души высказался: — Нечего и гонять было. Спросили бы у меня сразу, куда едет мистер Бельмон, я бы вам там, на месте, дал точный адрес. Потому что у нас каждый ребенок знает, что его загородная резиденция находится неподалеку от Вилльметри.

И, тронувшись с места, он вскоре растворился в потоке уличного движения. Я посмотрела на собственную ладонь, где лежали три монеты, и лениво спросила себя, сколько может стоит поездка на автобусе от Руасси до Санлиса. «Ханна, дорогая, — почто нежно прошептал мне на ухо голос Фрэнка, — сколько раз я говорил тебе, не торопись идти на большие расходы. Всегда обычно находится более дешевый способ получить то, что тебе требуется».

— Ох, Фрэнк, не трави ты мне душу! — громко воскликнула я и осмотрелась в поисках банка.

К моменту ланча у меня уже были деньги в кошельке и пристанище на ночь. Не отель, частный пансион, но чистый, тихий и достаточно дешевый, что хоть как-то успокаивало мою совесть, страдающую из-за сотни фунтов, брошенных на ветер — на еду, выпивку и такси. Я позвонила в парижскую гостиницу и сказала, что если им понадобится номер, они могут взять его, а я вернусь через день-два и заберу свои вещи. Затем, вслед за хозяйкой пансиона, я поднялась чуть не под самую крышу. Лестница по мере подъема становилась все уже. Из моего окна открывался вид на замысловатый узор старых крыш, над которыми чуть дальше вздымался шпиль кафедрального собора. Исключительно красиво, сказала я ей. Она кивнула в знак согласия и задержалась в дверном проеме. Я поняла это как приглашение к разговору и спросила, есть ли здесь интересные исторические памятники и здания. Кроме прочего, она поведала мне и о Вилльметри, и о красивом особняке, который можно видеть за коваными узорными воротами. А чей он? Ох! А я и не сказала? У нас все знают, что это собственность Бельмона. Здание середины семнадцатого века, когда-то принадлежало младшей ветви аристократического рода, чьи потомки избежали гильотины, только были малость не в себе из-за частых кровосмешений. Бельмон купил особняк двадцать лет назад и постепенно, комнату за комнатой, отремонтировал, вернув ему прежний блеск. Об этом-то люди знали, а больше, пожалуй, ни о чем. Бельмоны, по всему видно, люди замкнутые, особенно новая мадам. Она держится сама по себе, нигде не бывает, ни с кем не знается, разве что съездит иногда в Париж пройтись по магазинам. Санлис, видать, для нее слишком мал и слишком провинциален. Хозяйка сделала это заявление с определенным изгибом губ. Мол, не успело и двух веков пройти после революции, а уже расплодились новые богатеи, и по всему видать, что не стали демократичнее тех, прежних. Итак, кажется, пошла политика. А как насчет транспорта?

В три часа пополудни, подвернув полы юбки под себя, я мчалась на велосипеде в сторону Вилльметри; рюкзак с бутылкой вина и багетом Багет — длинный французский батон.] лежал в багажной корзинке. Это не самый лучший способ путешествовать по Франции, но уклоны были мягки, и, если верить хозяйке, одолжившей мне свой велосипед, только при такой неспешной езде и можно хорошенько рассмотреть все, что ни встретится тебе по дороге. В былые-то дни, говорила она, все французские путешественники предпочитали подобный способ передвижения, тогда ведь у всех были велосипеды, а для провинции это куда как лучше машин. После первой пары километров мне надоело чувствовать себя героиней французского Сопротивления, и я погрузилась в выработку дальнейшей стратегии. Даже физическая активность казалась отдыхом после стольких дней, потраченных на перепахивание глубинных залежей моего сознания. Дождь давно прекратился, выглянуло солнце. Выехав из городка, я через некоторое время остановилась и сняла с себя шерстяную кофточку. Благодаря дыре в озоновом слое воздух был прогрет слишком, пожалуй, сильно для марта, но, как истинный друг планеты Земля, я радовалась всякой погоде, не возлагая вину за неудобства на матушку-природу. По пути мне встретилась парочка велосипедистов, старик и молоденькая женщина с младенцем, укрепленным у нее на спине. Мы приветствовали Друг друга взмахами рук. Больше никто навстречу не попадался, и велосипед начал казаться мне машиной времени. Возможно, доехав до особняка Бельмона, я наткнусь там на бледных аристократов в пастушеских одеяниях, изображающих бедняков, а Кэролайн Гамильтон останется лишь воспоминанием о будущем. Кэролайн Гамильтон, приемная дочь моей клиентки, юная танцовщица, прыгнувшая с речного берега, унося на тот свет младенца, готового выйти на этот свет. Тайна. Потому-то меня сюда и занесло. Я не вспоминала о ней с самого утра, а само это утро казалось мне сейчас страшно далеким. В порядке эксперимента я вообразила, что иду по ее следам, погружаюсь в глубь страны, прислушиваясь к трелям французских сверчков и редким петушиным выкрикам. Была ли она счастлива здесь? И если да, то долго ли? И чье семя заполучила в свое лоно под этим летним солнцем? Возможно, в конце пути ответ отыщется. Я почти видела плоды, созревающие в зарослях бельмоновских владений и ожидающие, когда их сорвут. Дорога пошла под уклон, и велосипед мчался теперь к основанию холма. Если я когда и чувствовала свою непобедимость, то именно теперь.

Вилльметри был так мал, что я чуть не проскочила мимо него. Не больше деревни, несколько домов, а вокруг опять поля и перелески. Передо мной была прямая дорога, в отдалении делавшая долгий плавный поворот. Похоже, это именно то место, где мы с моим лихим водилой потеряли лимузин из виду, вернулись и, повернув направо, вскоре достигли железных ворот. Я неторопливо проделала тот же путь, заметив блеснувшие над кронами деревьев башенки, будто шахматные фигурки обступившие с четырех сторон кровлю особняка. Я постаралась унять нервную дрожь. Почему бы тебе, в самом деле, не отступить, прошелестел где-то внутри вероломный голос? Да нет, сыщица, прикрикнула я на себя, это всего лишь ветер воет в полях. А голос все свое: прислони велосипед к дереву, присядь на пенек, пожуй хлебушка, запей его винцом и улетай домой с бутылочкой кальвадоса и воспоминаниями о ранней французской весне. Нет уж, Ханна, пожуешь после работы, а отдыхать будешь на ходу. Бросай свой велик и отправляйся туда.

Я огляделась в поисках подходящего места, где можно было бы его спрятать. Жители Санлиса наверняка не были похитителями велосипедов, но, живя в Лондоне, непременно обзаведешься своего рода паранойей и ни за что не оставишь велосипед без присмотра. К тому же он еще и чужой, да и перспектива тащиться три мили до городка по такой непредсказуемо переменчивой погоде не особенно согревала душу. В конце концов я засунула средство передвижения и рюкзак в канаву на краю поля и сверху прикрыла ветками. С собой взяла только сумку, где лежал увесистый шмат наивкуснейшей конины, упакованный в полиэтилен, захваченный мною просто так, на всякий случай…

Но псов вроде не слышно. Я погремела воротами. Никого и ничего. Может, они спят, по примеру французских крестьян, всегда готовых урвать среди бела дня часик-другой для сна? Машины тоже нигде не видно. Но это не значит, что хозяин уехал, возможно, ее просто отогнали в гараж. Надо бы узнать поточнее. В конце подъездной дорожки купался в солнечных лучах особняк. Ворота, кажется, единственный путь внутрь. Тогда поставщики хлеба, молока и туалетной бумаги, входя в ворота, хорошо видны из окон особняка. А не пройти ли по периметру ограды и не поискать ли таких местечек, которых не видно из дома? Поскольку никто меня сюда не приглашал и вряд ли я похожа на поставщика провизии, то и нечего рисковать, пытаясь проникнуть на частную территорию через главные ворота.

Пройдя вдоль ограды примерно милю, на другой стороне длинного холма я обнаружила место, где деревья, перемежавшиеся с густыми зарослями кустарника, позволяли вскарабкаться на ограду. Пришлось прыгать с высоты пять-семь футов, но почва была мягкая, так что я приземлилась благополучно. Вокруг были те же лесные заросли. Ни собак, ни птиц, ничего. Я постояла, прислушиваясь и выжидая. Дом был где-то справа, и я двинулась в его сторону, спускаясь по пологому склону холма. В самом низу путь мой пересек небольшой ручей. Я с удовольствием погрузила руки в его струи и даже попила. Вода была чистой и приятной на вкус. На другой берег я перешла по затейливому мостику, составленному из больших плоских камней, положенных в воду. Когда деревья расступились, передо мной неожиданно открылся эффектный вид. Большая овальная лужайка, обрамленная высокими каштанами, доходила до самого дома, до его заднего фасада, огромного и монументального. Почти примыкая к особняку, полукругом располагались конюшни, давно ставшие помещениями для гостей или слуг. На полпути к дому уютно покоилось в зеленой ложбинке продолговатое озерцо, местами заросшее тиной и лилиями, и солнце играло на его поверхности в свои замысловатые игры. Легко можно понять аристократа, которого сей умилительный пейзаж заставлял забыть, что одно из его поместий пошло с молотка.

Крадучись по краю лужайки, я сбоку приблизилась к особняку. И когда это произошло, романтик во мне уступил место реалисту. Не прежние времена!

Осмотрев стены дома, нельзя было не заметить признаков охранной системы. И я не дала бы руку на отсечение, что где-то здесь, рядом, не припарковано роскошное авто хозяина поместья. Так что даже если у мадам Бельмон и есть что мне рассказать, то как мне проникнуть в дом, дабы выслушать ее?

Во второй раз за этот день судьба распорядилась по-своему. Раздался шум, не предвещавший ничего хорошего. Может, кто-то спустил их с цепи, чтобы они прогулялись, а может, они просто хорошо выспались на сытый желудок, а теперь, проснувшись, почуяли своим собачьим нюхом, что пришел чужой. Пространство между особняком и поляной они преодолели в считанные секунды и выглядели на такой скорости скорее посланцами ада, нежели простыми сторожевыми псами. Нет, это совсем не такие домашние животные, которые, прежде чем начать с неприятным чавканьем тебя кушать, станут разглядывать имя на визитной карточке. Конюшни находились слева, не менее чем в пятидесяти ярдах от меня. Но я уже успела вытащить из сумки мясо, освободить от упаковки и бросить в сторону набегающих тварей. Однако смотреть, достаточно ли они проголодались, чтобы клюнуть на угощение, не стала. Нет, напротив, со спринтерской скоростью я бросилась к конюшням и ухватилась за какую-то ручку. Ужасающий лай и рык временно поутихли. Зато издалека донесся голос человека, который отзывал этих отродий дьявола. Дверь не поддавалась, но справа вверху обнаружилось небольшое окошко. Я ударила в раму туфлей, и оно распахнулось. Перевалившись через подоконник, я услышала, что звуки, издаваемые псами, приближаются.

Я осмотрелась. Интересно! Куда ни влезешь, обязательно окажешься в уборной. «Вентиляция против безопасности» — краткая монография о некоторых способах взлома и вторжения. Закрыв окно, я в изнеможении присела на унитаз. Еще можно было их слышать, где-то снаружи стены отражали эхо злобного лая, будто приглашающего меня честно выйти и отдаться им на растерзание. Но я, конечно, не вышла, а продолжала сидеть, затаившись.

Человеческий голос стал теперь громче.

— Ко мне, ко мне, ребята! Что это вы там затеяли? Бросьте гонять этих клятых кроликов, все равно не догоните. Ко мне!

Ханна Вульф далеко не такой стремительный агент, как хитроумный кролик, но и ей, кажется, удалось оставить псов с носом. Однако сердце тайного агента трепыхалось почище, чем у какого-нибудь загнанного кролика. Честно говоря, оно даже куда-то провалилось. Затем, когда сердце вернулось на свое место и восстановило прежние отношения с остальными частями и органами тела, я встала и потихоньку открыла дверь.

Снаружи распространилось безмолвие, океан безмолвия, глубокий и темный. Он смирял меня и в то же время ободрял. Дома, закрытые на зиму, имеют какую-то свою, особую атмосферу, будто тишина в них постепенно возобладала над временем, так что в самом доме этой тишины становится слишком много и она начинает давить на двери и окна, пытаясь вырваться. Волна немоты, исходящая от летнего дома, окатила меня с ног до головы, а я все стояла, таясь и выжидая. Это одна из особенностей моей работы, уметь выждать подходящий момент, установив добрые отношения с тишиной. По собственному опыту я знала, что в такие напряженные моменты можно впустую истратить массу энергии, шарахнувшись от какого-нибудь непонятного звука, которого вы даже не слышали, который вам только пригрезился. Я вошла и ждала, когда перестроится зрение. В сумеречном свете прорисовывался холл, в который выходило три двери. Я открыла ближайшую и оказалась в большом помещении, тускло освещенном светом, пробивающимся сквозь полузакрытые жалюзи. Можно было разглядеть диван, два легких стула, полированный деревянный пол. Просто и хорошо. В середине лета, пронизанное солнечными лучами, это помещение, напоминающее веранду, наверняка было магически прекрасным. Я прошла через него в коридор.

Широкая винтовая лестница уходила в потемки. Перила под пальцами казались страшно холодными. Я насчитала семнадцать ступеней. Наверху, на лестничной площадке было еще темнее, но угадывались три двери, расположенные рядком, словно узкие девичьи кроватки в общей спаленке. Крадучись вдоль стены, я добралась до первой двери. Как обычно, это оказалось если не уборной, так ванной, но, к счастью, с окном, чьи жалюзи частично пропускали свет. И дверь на противоположной стороне помещения вела еще куда-то.

Будто в тайный сад, я проникла в спальню, достаточно большую и, как зебра, украшенную широкими полосами солнечного света, проникающего сквозь полуоткрытые жалюзи. Полосы эти пересекали все, что попадалось на их пути, — двуспальную кровать с узорным шелковым покрывалом, кресло и комод тикового дерева, увенчанный вазой — единственным здесь произведением искусства. Шаги отдавались на деревянном полу резкой музыкой. Почти сразу же мне отчетливо вспомнились другие звуки. Это балерины, отражаясь в огромном настенном зеркале, встав на пуанты, извлекали из деревянного пола репетиционного зала глуховатый ритмичный стук. Не знаю, что тому виной, — затейливая ли игра светотени и скрип половиц или та спартанская простота, что напомнила мне о другой, лондонской комнате, — но только я вдруг остро почувствовала, что она здесь была, что я нахожусь в комнате, где жила Кэролайн Гамильтон. Послеполуденное солнце вливалось сюда, и я выглянула наружу. Но садовый ландшафт в обрамлении дальних лесов не вызывал ощущения, что она бывала и там. Нет, только здесь.

Наконец-то, подумала я и начала поиски. Заглянула в платяной шкаф, проверила ящики стоявшего возле кровати столика. Но обнаружила лишь тонко разлинованную бумагу и липкий запах нафталина и просыпавшейся марихуаны. Я перевернула вазу, в надежде, что там что-то может быть спрятано. Тщетно. Заглянула в ванную, но и там все было чисто убрано и ничего не нашлось: ни салфеток, ни пилочек для ногтей, ни английской булавки — словом, ни единого признака человеческого пребывания. Если я не ошибаюсь, то здесь кто-то здорово постарался с уборкой. На этом этапе пришлось признать поражение. Я задвинула ящики и вышла.

Спустившись по лестнице, я увидела, что дверь в гостиную приоткрыта. Я подошла и заглянула, пытаясь рассмотреть все, что входило в поле зрения. Возле полуосвещенного окна висела картина, изображающая одинокую женскую фигурку. Я приблизилась. Балерина, прозрачно написанная акварелью, стояла на сцене в луче прожектора, ее подбородок высоко поднят, лицо залито светом. Знаки, символы, знамения. Они явственно проступают во всем. Если Кэролайн спала в той спальне, где я побывала, то почему бы ей и в этой гостиной не сидеть? Мне удалось немного приоткрыть жалюзи, и, словно в магическом фонаре, проявились диван, ковер, книжный шкаф и небольшой столик. Оба его ящика были заперты. На столе находилось пресс-папье из граненого стекла, а под ним два маленьких ключика. Один ключ подошел. Внутри было то, что обычно бывает в ящиках письменного стола, — бумага, конверты и всякая канцелярская мелочь. Во втором ящике я обнаружила это: тонкую пачку танцовщиц Дега — ожидающих в кулисах, склонившихся к своим туфелькам, схваченных глазом художника во всей обыденности и непринужденности их каждодневной жизни. Всех их я видела прежде, изучая собрание открыток в картонной обложке. Помнится, я ехала в поезде, за окнами шел дождь, это было миллион лет назад. Я перебрала их. Здесь должно быть семь или восемь штук. Находка произвела на меня тяжелое впечатление, но я все же пересмотрела их. Одну за другой, как плохие карты, выпавшие при игре в покер. На обороте они все были чисты. Кроме одной, последней. На ней был указан адрес: Мисс А. Патрик, Роуз-коттедж и так далее. А рядом слова простого послания. Все то же самое, и это так угнетало, что пальцы мои дрожали.

И внизу дата — «14 января».

Глава 11

Я на спринтерской скорости преодолела дистанцию между конюшней, превращенной в летний домик, и парадным подъездом, и осталась, благодарение Богу, целой и невредимой.

— Его нет.

Душа моя возликовала!

— Понятно. В таком случае я хотела бы, чтобы вы доложили обо мне мадам Бельмон.

— Кто вы?

Даже по тому, как она открыла дверь, сразу было видно, что тут не привыкли к визитам незваных гостей. Что и не удивительно, памятуя о наличии таких сатанинских псов. Мы сразу же не понравились друг другу, она и я. С ее стороны неприязнь, несомненно, вызвал вид моей одежды: слишком много джинсы и отвратительно грязные башмаки. А мне не глянулось ее чрезмерно длинное лицо и тонкогубый рот, который, похоже, не растягивался в улыбку со времен подавления студенческих беспорядков 1968 года. Тем не менее я улыбнулась ей своей особо ясной улыбкой, которую обычно приберегала для уличных регулировщиков.

— Достаточно будет сказать, что я подруга Кэролайн Гамильтон и что я приехала из Англии.

В чем, в чем, а в наличии дурных манер эту женщину обвинить было трудно, иначе, подозреваю, она просто захлопнула бы у меня перед носом дверь, оставив на площадке парадной лестницы. Но она позволила мне войти и попросила немного подождать, а сама тихонько простукала каблучками холл и скрылась в дверях в конце длинного коридора, совсем как белый кролик из «Алисы» в поисках королевы. Отдав дань восхищения внутреннему убранству дома и досчитав до десяти, я отправилась следом за ней.

Ожидая увидеть гобелены восемнадцатого столетия, я обнаружила огромную оранжерею. Солнце с трудом пробивалось в эти джунгли сквозь стеклянные панели. В центре, как во временном лагере участников сафари, вольно раскинулся светлый и весьма элегантный плетеный мебельный гарнитур из трех предметов. Воздух был здорово перегрет испарениями, исходящими от обильной растительности, и насыщен кислородом, которого столь не хватает многим людям. На ум пришло слово «санаторий». Среди листвы виднелась темноволосая голова домоправительницы, она что-то настойчиво говорила. Из глубин тропических зарослей ей ответил голос хозяйки. Я пару раз кашлянула. Домоправительница обернулась, стрельнув в меня убийственным взглядом, и решительно бросилась в мою сторону. Я приготовилась к отступлению, но женский голос, бесстрастный и повелительный, охладил ее порыв.

— Оставьте, Агнес. Раз леди проделала такой путь, я непременно встречусь с ней.

Когда она появилась из джунглей, у меня глаза на лоб полезли. Если за деньги не купишь любовь, то уж красоту-то приобретешь с легкостью. Высокая, пяти футов и девяти или десяти дюймов, с длинными конечностями и шапкой коротких сияющих белокурых волос, мадам Бельмон оказалась настоящей красавицей. И разительно похожа на кого-то, кого я знала. Это вызвало у меня настоящий шок, потому что я почти сразу поняла, на кого она так сильно похожа.

Отрасти она волосы, нацепи балетные туфельки и побольше присборенного тюля, и вот вам вылитая Кэролайн Гамильтон. Забавно, что Бельмон ничего не сказал мне об этом сходстве. Впрочем, он ведь не намеревался знакомить меня со своей супругой.

Матильда с улыбкой приблизилась ко мне и подала руку. Вблизи она выглядела старше Кэролайн, ей было лет тридцать пять, может, чуть больше, но она была явно из той редкой породы женщин, которым глубокие морщины не угрожают. Уж так, видно, устроено их лицо. Хозяйка дома улыбнулась, и мне показалось, что для женщины, страдающей сильными приступами депрессии, она выглядит слишком уж здоровой. Даже кожа ее светилась. Возможно, это последние достижения косметологии, хотя иной восхищенный мужчина назвал бы мою догадку чудовищной ложью.

— Добрый день. Простите, не знаю вашего имени…

— Ханна, Ханна Вульф.

— Я рада нашей встрече, мисс Вульф. Не многие решаются прийти к нам вот так, запросто, не дожидаясь приглашения. Не желаете ли чашечку кофе? Или вы предпочитаете чай?

По-английски она говорила хорошо, с очаровательным легким акцентом. Вероятно, когда она служила переводчицей, то работа у нее ладилась, хотя с первого взгляда видно, что природой этой женщине уготована лучшая участь.

— Благодарю вас. Лучше кофе.

Она перевела мою просьбу Агнес, которая явно считала, что это ниже ее достоинства, обслуживать особу, подобную мне, но не поднимать же, в самом деле, восстания. Всем своим видом выразив неудовольствие, она повернулась на каблуках на манер прусского гвардейца и быстро покинула оранжерею. Я, естественно, сделала вид, что ничего этого не заметила.

И вот мы остались наедине с мадам Бельмон. Она предложила мне присесть, затем уселась напротив, вытянув перед собой свои длинные гладкие ноги. Нельзя было сказать, что она обеспокоена. Очевидно, она принадлежала к тому типу женщин, которые не спешат выказывать своих чувств. Я все еще соображала, как бы получше расположить ее к себе, но она заговорила первой:

— Вы были близкой подругой Кэролайн? Могу себе представить, как сильно вы огорчены! Я все еще не вполне верю в случившееся. Она была такой живой, такой милой и энергичной девушкой. Просто невозможно представить ее мертвой.

Челюсть моя наверняка бы отвисла, не успей я подпереть подбородок рукой. А что это говорил мне Бельмон? «Не хочу, чтобы ее хоть чем-то беспокоили. Я сам скрываю от нее новости о трагической смерти Кэролайн», — это его точные слова.

Герой войны Жюль Бельмон обманул меня, но он и не обязан был говорить мне правду. Я устыдилась и решила не брать с него пример.

— На самом деле, мадам Бельмон, я не подруга Кэролайн, а частный детектив. Меня наняли для расследования обстоятельств ее смерти.

С минуту она внимательно смотрела на меня, будто оценивала, могу ли я справиться с решением подобной задачи.

— Господи! Не слишком ли вы молоды для такой работы? — Сказав это, она улыбнулась. — Впрочем, думаю, не я первая задаю вам этот вопрос.

Я кивнула. Такой же вопрос совершенно спокойно можно задать и тебе, третья жена прославленного военного героя, подумала я, но вслух, конечно, этого не сказала.

— Как вы нашли нас?

Я вкратце все ей рассказала, умолчав, естественно, о факте воровства. История моя прозвучала вполне убедительно.

— Понятно. И теперь вы желаете расспросить меня о Кэролайн?

— Да.

Она кивнула.

— Ну, не уверена, что мне есть что сказать. Думаю, вам лучше поговорить с моим мужем.

— Я уже говорила с ним.

И что-то молниеносно метнулось под ее полуприкрытыми веками. Естественно, он предупредил ее. О чем же еще могли говорить они за ланчем?

— В таком случае мне вряд ли есть что добавить, я действительно знаю не больше, чем он.

— Он сказал мне, что в мае вы наняли Кэролайн Гамильтон в качестве компаньонки. Но она проработала у вас только восемь недель, а потом, когда обнаружилась ее беременность, ушла от вас.

Матильда выдержала мой взгляд. С минуту ничего не говорила. У меня появилось ощущение, что она наблюдает за мной столь же внимательно, как и я за ней, и что вообще она человек сильный. Вдруг она опустила глаза.

— Да, полагаю, что так все примерно и было. Боюсь только, что не очень хорошо ориентируюсь в датах. — Но все в ней будто кричало: «Я лгу, лгу!»

Спокойно, спокойно, Ханна!

— Хотелось бы знать, мадам Бельмон, в течение тех восьми недель, что Кэролайн находилась здесь, она когда-нибудь просила вас или вашего мужа отсылать через Лондон ее письма или открытки?

Она, казалось, обдумывала ответ. Наконец сказала:

— Нет, не помню такого, нет. Но вы можете спросить Жюля. Или Даниеля. Даниель часто летает в Лондон по служебным делам. Если бы она хотела что-то переслать, с этим проблем не было бы.

— Понимаю. Но Даниеля, кажется, сейчас здесь нет. Он улетел по каким-то делам.

— Да? — И только теперь она подняла глаза, явно удивившись. — Я об этом не знала.

— Почему она ушла от вас, мадам Бельмон?

— Думаю, мой муж; говорил вам. Она забеременела.

— И вы не просили ее остаться? — спросила я, на этот раз по-французски.

Перемена языка на какой-то момент привела ее в замешательство. Она нахмурилась, как если бы не поняла вопроса. Я не дала ей времени на размышления.

— Мадам Бельмон, я знаю, что вы с мужем несколько лет пытались обзавестись ребенком.

Она все еще молчала, затем посмотрела мне прямо в глаза. И мне показалось, что она знает, о чем я думаю.

— Да, — ответила она твердо. — Так оно и было.

— Но безуспешно.

— Да.

— Полагаю, это было весьма болезненно для вас обоих. Тем более что единственный ребенок вашего мужа погиб в дорожной катастрофе.

Это было сказано так легко, что мне самой стало неловко. Я даже испытала чувство вины перед несчастной женщиной.

— Да, мой муж сильно хотел ребенка, если вы это хотели узнать.

— А вы?

— Я?..

До этого мы как будто играли в волейбол, внимательно следя за мячом. Но на этот раз она, кажется, вот-вот пропустит подачу.

— Интересно, мисс Вульф, сколько вам лет? Неужели вы никогда не думали о ребенке? Как и все женщины нашего возраста?

Нет, удар все-таки отражен, и неплохо. Теперь пришла моя очередь пропустить подачу. Насилу справившись с собой, я подняла глаза, заметила ее легкую улыбку и только тогда спросила себя, кто тут кого истязает.

Матильда отступила первая, отвела глаза. Но она еще не знала, что открытки Кэролайн Гамильтон, лежавшие в моем кармане, жгли меня, будто уголья.

— Простите, мадам Бельмон, что я затронула столь деликатную тему, но мне необходимо выяснить, почему, узнав о беременности Кэролайн, вы не подумали, что могли бы из этого обстоятельства извлечь для себя выгоду. Ведь она была талантливой молодой балериной, перед ней открывалась блистательная будущность, и ребенок, судя по всему, ею не планировался, а рядом вы — бездетная пара, отчаявшаяся обзавестись потомством. Так неужели вам не приходило в голову предложить ей отдать ребенка вам на усыновление?

К чести мадам Бельмон, она серьезно восприняла этот вопрос. Уже одно то, как долго она обдумывала ответ, говорило о многом. Наконец она тихо проговорила:

— Боюсь, это было бы невозможно. Поймите, мой муж хотел своего ребенка, для него это имело огромное значение. Своего, а не чужого.

— Вы хотите сказать, его и вашего?

— Нет, я полагаю, что для него главное было, чтобы это был его ребенок.

И опять у меня появилось странное ощущение, что, вопреки всей серьезности разговора, между нами происходило нечто вроде игры. Причем игра эта равно забавляла нас обоих. Главное, чтобы это был его ребенок. Хорошо, почему нет? Разве в темноте, как говорится, не все кошки серы, даже те, что днем имеют самую яркую масть? Тем более что медицина предоставляет методы, способные технически осуществить это достаточно тактично.

— Простите меня, мадам Бельмон, но вы абсолютно уверены, что ребенок Кэролайн зачат не от вашего мужа?

Если она и была шокирована, то виду не подала. Нет, она выдержала мой взгляд и медленно покачала головой.

— Да, мисс Вульф, абсолютно уверена. Как это ни грустно…

Грустно? Слово, случайно ли вырвавшееся или намеренно сказанное, повисло между нами. Но открытки, лежавшие у меня в кармане, чуть не насквозь прожигали мне ладонь. Я сделала глубокий вдох и сказала:

— Мадам Бельмон, думается, я должна кое-что сообщить вам. Мне стало известно, что Кэролайн не покидала ваш дом в июне прошлого года, а прожила здесь гораздо дольше. Фактически до середины января этого года.

Я выдержала вполне театральную паузу, но она промолчала.

Тогда я вытащила из кармана открытки и показала ей.

— Я узнала их. Сознаюсь, я нашла их в вашем летнем домике. Они идентичны тем, которые опекунша Кэролайн получала на всем протяжении прошлого года. Вы сами видите, что последняя, так и не отосланная, написана ее собственной рукой и датирована четырнадцатым января.

Мне казалось, что если бы у нас было еще немного времени, она рассказала бы мне все. Но пока она продолжала молчать, напряженно глядя на меня, в комнату строевым шагом вторглась Агнес. Да и наивно было бы надеяться, что конфиденциальность нашего разговора соблюдена вполне. Я даже удивилась бы, узнав, что Агнес не торчала все это время в каком-то таком месте, откуда ей все было слышно. Войдя, она стеной встала между Матильдой и мной. Но я успела быстро спрятать открытки в карман.

— Мадам, простите, что прервала ваш разговор, но вам звонят по важному делу и просят снять трубку в гостиной.

Так и есть. Бельмон вернулся в своем лимузине, вошел в дом и тотчас был извещен о том, что его супруга не способна хранить должным образом семейные тайны. Можно себе представить доклад этой гренадерши, сделанный хозяину чуть не с порога. Если бы я была ее мужем, я бы и на милю к ней не приближалась.

Мадам Бельмон встала, глаза ее теперь казались какими-то стеклянными. И хотя она улыбнулась мне ослепительной улыбкой, это была скорее пародия на все светские улыбки вообще.

— Извините, мисс Вульф, но я вынуждена вас покинуть.

Не успела она выйти, как в дверь вошел он, мистер Бельмон.

Не то чтобы вид его был слишком грозен, но нечто в выражении его лица заставило меня всерьез обеспокоиться. О, Небеса, за что гоните меня, злосчастную? Как и всегда в подобных случаях, я сожалела, что не потратила четырнадцать лет на изучение тибетских боевых искусств. Фрэнк, конечно, научил меня паре-тройке приемов. Но эти приемы, как и опыт, полученный на курсах самозащиты при Рождественском институте для взрослых, вряд ли здесь пригодились бы. Я собралась с духом и взялась за свою сумочку.

— Ну, мне пора. Не будете ли вы любезны проводить меня к выходу? — добросердечно обратилась я к Агнес, чему она так сильно обрадовалась, что чуть было не улыбнулась.

Они оба проводили меня до дверей. Затем он проводил меня до ворот. Следующий этап оказался более сложным. Мне предстояло извлечь из укрытия велосипед, но он был спрятан слишком близко к особняку. А ведь выбираться отсюда как-то надо. Но откуда ему знать, где припаркована моя машина? Вот я и решила пойти в сторону Вилльметри, надеясь, что полуторамильная пешая прогулка и возвращение домой это не совсем то, о чем мечтает старик. И я оказалась права. Но какую-то часть пути он все же следовал за мной, желая, очевидно, убедиться, что я уже не вернусь, и когда я, дойдя до вершины холма, обернулась, он все еще стоял там, посреди дороги — ноги твердо расставлены, руки скрещены на груди. Я небрежно помахала ему рукой и продолжила свой путь. Ну что ж, иной раз и пешком походить не вредно. Почти уже на входе в Вилльметри я остановилась и обернулась. Дорога была пуста. И только тогда, проделав немыслимый крюк, я вернулась, отыскала свой велосипед и сумку, отпила чуть не треть вина из бутылки и поехала домой.

Глава 12

Теперь мне известно, где все это время находилась Кэролайн. Погода, упоминания о разных балетных постановках, немного того, немного сего, — словом, в открытках Кэролайн никогда не содержалось ничего такого, чего нельзя было бы найти в английских газетах и журналах. Новость из газеты «Гардиан», попадавшей в Санлис на третий день, вписывалась в открытку и, немного устарев, возвращалась в предместья Лондона вкупе с сообщением о том, что Кэролайн Гамильтон жива, здорова и, судя по обратному адресу, проживает все там же, на Килбурн-Хай-роуд.

Я испытала своего рода удовлетворение, подобное тому, которое испытываешь, вкладывая последний фрагмент в игру-мозаику. Январская открытка, присоединившись теперь к своим сестрицам, лежала передо мной на постели. Итак, Кэролайн пребывала в усадьбе Бельмонов почти до самого конца. Но открытки говорили и еще кое о чем. Они устраняли последние сомнения в том, что дитя Кэролайн представляло интерес для кого-то еще. Иначе зачем бы ей идти на все эти ухищрения, дабы внушить приемной матери, что она продолжает работать в Англии, живет одна и ни в коем случае не беременна? А если в этом ребенке и был заинтересован еще кто-то, то кто же, кроме бездетной, богатой четы Бельмонов? Перелетный племянник наверняка получал определенные выгоды от бездетности дядюшки, хотя вряд ли признался бы в этом, доведись нам встретиться. Итак, Матильда утверждает, что ее муж не имеет никакого отношения к зачатию младенца Кэролайн, и я, как ни странно, почему-то ей верила. Но это еще не доказывает, что Бельмоны не могли усыновить чужое дитя. Допустим, супруги отчаялись родить ребенка, а у Кэролайн было, что им предложить. В этом случае каждый получал желаемое: девушка — достаточно денег, чтобы рассчитаться с долгами, а супруги — маленького Бельмона, наследника фамильного имени.

Все прекрасно. Кроме, конечно, трагического завершения этой истории. Так что же случилось между шестым декабря и четырнадцатым января? Что заставило ее пересечь Ла-Манш и броситься в Темзу? И что это за тайна такая, которая нуждалась в столь тщательной охране при содействии злодейских собак, гренадерских домоправительниц, открыток, написанных во Франции, а отсылаемых из Лондона, и нагромождения бедьмоновской лжи, которой заваливали всякого, кто решался задать самые простые вопросы? Естественно, кому захочется признать себя виновником самоубийства, тем более если ты национальный герой? Да и вряд ли в том есть его вина. И то, что в Англии порождает сенсацию, во Франции, вероятно, никого не заставит и бровью повести. Ох, нелегкая у меня работенка! Получишь пару ответов, а они порождают еще кучу вопросов. Но, когда сомневаешься, поставь себя на их место. Передо мной явился образ Бельмона, старого, сухого и гневного, сидящего за своим огромным столом, в то время как его секретарша терзает телефон, пытаясь выяснить, как со мной связаться, а узнает только, что я сегодня, еще до полудня, выписалась из отеля. Что же он предпримет дальше? Будет ждать, пока я войду с ним в контакт, или попытается сам меня разыскать? В конце концов, я остановилась не так далеко от Вилльметри. Предположим, что это детская игра, пряталки. Рано или поздно тебя все равно найдут. Вопрос времени, больше ничего.

В окно моей крошечной комнатушки было видно, как солнце садится за линию крыш, и чувствовалось, что заметно похолодало. Сумерки. Еще час до полной темноты. Я задернула штору и зажгла светильник, укрепленный над кроватью. Нет, чем ждать да гадать, лучше взять инициативу в свои руки.

Было почти шесть часов вечера. Не слишком поздно для звонка в офис трудоголика. Но я, увы, опять наткнулась на Цербера, стерегущего телефон. Босс, как торжественно сообщила она, находится в отсутствии.

— Тогда передайте ему, что завтра утром я буду ждать его перед главным входом в Лувр. Ровно в десять часов утра.

— Да это совершенно невозможно! У него уже расписан весь день.

— Прекрасно. Но вы все же передайте ему то, о чем я вас просила. Я думаю, его это заинтересует.

— Но…

Я положила трубку и вдруг с удивлением обнаружила, что моя рука слегка дрожит. «Вы что, никогда ничего не боитесь?»— вспомнился мне вопрос мужчины в шикарно-небрежном и страшно дорогом костюме. Тут, словно из мужской солидарности, присоединился и голос Фрэнка: «Вспомни, Ханна, что я тебе говорил. Наша работа опасна лишь тогда, когда ее исполняет придурок. Почему, ты думаешь, полицейские ходят по двое? Да потому, что второй всегда прикрывает твой тыл. Ты вот влипла в тяжелую ситуацию, а я ничем не могу тебе помочь, поскольку далее не знаю, где ты находишься. Ну да ладно, помни только бойскаутский девиз: Будь готов!»

Спасибо тебе, Фрэнк! Хорошо, что напомнил… Кому нужны настоящие друзья, когда у вас такие работодатели!

Я не могла позволить себе отменить вызов, поскольку международная связь была предварительно оплачена. Во Франции 6.30 вечера, значит, в Англии — 5.30. Фрэнк, возможно, чистит свой «смит и вессон» и размышляет о том, в какой из пабов пойти после работы. Но не исключено, что он уже сидит в одном из них. Или еще сидит. Автоответчик его работал исправно и принял мою просьбу перезвонить. Но Фрэнк не откликнулся, и оператор посоветовал мне позвонить в другой раз. Тогда я дала ему другой номер. На том конце провода почти сразу послышался писк и восторженный визг, это, несомненно, была Эми, которая обожала играть с телефоном. Через несколько секунд трубку взяла Кэт.

— Ханна? Алло! Ханна? Что случилось?

— Ох, да ничего особенного. Я здесь на несколько дней, вот и решила что-нибудь купить Эми, но, увы, не помню ее размера.

— Где это здесь?

Я слышала ее превосходно, даже не верилось, что ее голос идет ко мне по проводу, проложенному под Ла-Маншем.

— Б Санлисе, где же еще?

— В Санлисе?..

— Это небольшой городок северо-восточнее Парижа.

— Ты там по работе?

— Ну, в общем, да…

— Все твоя несчастная беременная балерина?

— Ага.

— Нашла папашку-то?

— Пока нет.

— У тебя все хорошо?

— Все просто прекрасно. Я же сказала тебе, что звоню только затем, чтобы спросить о размерах Эми.

— Во Франции, кажется, другие размеры, лучше просто скажи, что это на трехлетнего ребенка. Впрочем, я ни в чем не могу быть уверена, ведь пока ты вернешься, она, вероятно, здорово успеет вытянуться. Почему бы тебе не привезти ей что-нибудь на вырост? Что-нибудь вроде большого цветного портрета Джонни Холлидея? К тому времени, как она подрастет, он снова, скорее всего, станет кумиром молодежи.

— Джонни Холлидей! Джонни и Сильвия. Ох, Кэт, какие времена были…

Мне вспомнились заголовки тех экземпляров «Пари-матч», на которые можно было наткнуться в любом пыльном углу любого британского пансиона. Потом они постепенно перемещались на пляж, где ветер швырял в наши бледные, изнуренные учебой лица их обрывки, а потом заметал их песком. Вспомнились и эти пляжные девичьи пикники. Семейные праздники, так мы это называли. In loco arentis[69]: годами я думала, что это было некоей формой безумия, порожденной тем, что слишком много времени проведено возле родителей. Не удивительно, что я предпочла работу. Но есть вещи, которые никогда не забываются, особенно между сестрами. На том конце провода Кэт продолжала что-то настойчиво говорить.

— Что?..

— Я спрашиваю, с тобой ничего не случилось? Куда ты провалилась? И голос у тебя какой-то…

— Да нет, Кэтти, со мной все обстоит чудесно. Просто много работы. Я вернусь через несколько дней.

— Отлично. Послушай, прости, но я не могу больше говорить, тут Бенджамин хнычет, да и Эми пора купать, а Колин все еще не заявился…

— Да ладно, все нормально. Тем более, что мы говорим за твой счет. Как только вернусь, сразу же позвоню.

— Хорошо. Ой, постой-ка! Тут Эми хочет с тобой поболтать…

Я нажала на рычаг, еще успев услышать в трубке жизнерадостные вопли племянницы. Именно из-за таких постоянных просьб поболтать с несмышленышем, я и не сообщала никогда Кэт номера своего телефона. Впрочем, мне тотчас захотелось перезвонить ей, но это было бы уж полным абсурдом. Она только расстроится, если поймет, что дело не в том, что я положила трубку, не дослушав ее, а в том, что я просто не захотела поболтать с ее малышкой. Но главное, что ей теперь известно, где я нахожусь, что и было единственной причиной моего звонка. А Фрэнку можно позвонить и позже, домой.

Бинтовая лестница уходила в темноту. Я поднялась к себе, прилегла на постель и подумала, что хорошо бы поужинать. Но на меня сразу же навалился сон, что и понятно, слишком много адреналина выплеснулось в кровь за день. Я не стала сопротивляться блаженству сна, тем более, что поесть можно и позже. Спущусь с верхотуры своего провинциального пансиона и зайду в небольшой, но приятный местный ресторанчик. Даже если Бельмон всерьез настроен разыскать меня, он определенно не рискнет привлекать к себе внимание, совершая рейды по местным бистро и ресторанчикам. Сладко вздремнув, я проснулась и взглянула на часы, — восемь вечера. Уж и не помню, как заснула опять.

Разбудил меня стук в дверь. Почтенная леди на удивление сильно колотила в нее. Я вскочила с постели прежде, чем проснулся мой мозг. Кто-то звонил мне. Мужчина. Сказал, что это важно. Ну хорошо, мужчина звонит мне в полдевятого вечера. Какого же черта устраивать такой переполох? Поскольку выбора у меня не было, я спустилась к телефону и, недолго думая, взяла трубку. Быстро же старику удалось меня выследить. Окончательно проснувшись, я собралась с силами.

— Ханна! Это вы?

Черт! Как он нашел меня? Среди всех пансионов всех городов?.. Дьявольщина! Но я сразу узнала его.

— Это Дэвид Меркот. Вспомнили?

— С трудом. Но как вы нашли меня? Он рассмеялся.

— О, тут целая история. Клерк вашего отеля в Париже сказал, что вы вчера спрашивали, как добраться до Руасси. Я и подумал: не прорываетесь ли вы в особняк Бельмона? В таком случае вы двинули в сторону Вилльметри. А ближайший городок там Санлис. Остальное выяснить было легко. Хотя, должен признаться, не ожидал, что такая женщина, как вы, остановится не в гостинице, а в дешевеньком пансионе.

— Все имеет свое объяснение. Просто до этого я допустила некоторый перерасход, потратившись на еду, выпивку и такси, так что приходится на чем-то и экономить.

Что-то заставило его задуматься. Неужели мой краткий монолог? Но вот наконец он заговорил снова:

— Я тут кое-что разузнал для вас. Так что, думаю, вам имеет смысл со мной встретиться. Это касается семейства Бельмона.

— В самом деле? — отозвалась я, но без особого энтузиазма.

— В самом деле. Это касается той девушки, которую они наняли на работу в прошлом году. Мне кажется, что там было что-то не так. И вам наверняка будет интересно меня выслушать.

Что-то в глубинах моего существа дрогнуло, отозвавшись на его голос. Только на сей раз это не было просто чувственностью. Ведь сначала работа, а потом удовольствия. Впрочем, иногда полезно то и другое совместить.

— Да, вероятно, я смогу с вами встретиться. Еще одна пауза. Я слышала, как на другом конце провода он вздохнул, но не похоже, чтобы слишком переживая свою вину.

— Прекрасно! Но я позвонил еще и затем, чтобы извиниться. Догадываюсь, что вы могли подумать. Но поверьте, меньше всего я хотел вас обидеть, лишь позже сообразив, как все это… как грубо все это прозвучало.

Я слушала и все еще не могла понять, что стоит за его словами. А он продолжал:

— Ох, приходите, Ханна. Не будьте так холодны, как все англичане. Я понимаю, что поступил как последний идиот. Но поверьте, у меня в тот момент действительно не было возможности… не было должной свободы выбора. И объяснить я ничего вам не мог. Это связано с моей работой, а она достаточно конфиденциальна. Так не позволите ли мне, во искупление моей неучтивости, пригласить вас отужинать?

Чертов нахал! Послать бы его куда подальше, ведь след удара, нанесенного моему самолюбию, как синяк под глазом — хоть и превратился из сине-багрового в желтый, но все еще не прошел.

— Нет проблем. Ближе к Пасхе я снова буду в Париже. Тогда и позвоню.

Но мы оба знали, что я кривлю душой.

— Могу подхватить вас минут через сорок пять. Я слышал, здесь есть новый ресторан, только он за городом. Ужин за мой счет, разумеется. Мне подождать вас у отеля?

— Давайте-ка, мсье, раз уж вы раздобыли этот номер, ограничимся телефонным разговором. Так и время ваше, и деньги будут сохраннее.

— Ханна, зря вы так. Не стоит усугублять положение дел. Поверьте, с моей стороны это не просто желание загладить вину. Мне действительно хочется вас увидеть.

Я перевела дыхание.

— Ладно. Я буду ждать вас в сквере перед собором в девять тридцать. Но если вы опоздаете хоть на минуту, то, уверяю вас, сразу уйду.

Итак, гордость подавлена, но иной раз это приятнее, чем думаешь. Я приняла ванну, вымыла голову — не столько по случаю предстоящего свидания, сколько просто потому, что ее уже и пора было мыть. Мучительно не хотелось браться за тушь для ресниц, ну да ладно, самую малость, чтобы глаза казались побольше. Затем я немного подпорола шов наперника на одной из подушек и запихнула туда открытки. Поскольку у меня не было иголки с нитками, я просто натянула наволочку так, чтобы дыра находилась в закрытой ее стороне. Теперь, если кто и заглянет в мою светелку, ему вряд ли удастся найти искомое. Вспоминая, по прошествии времени, этот эпизод, я понимала, что действовала скорее инстинктивно, нежели по велению разума, но всерьез я не допускала мысли, что мою комнату действительно будут обыскивать. Просто иногда делаешь что-то на всякий случай. Это был как раз такой случай. Затем я накинула пальто и вышла.

Вечер сиял великолепием, хоть и похолодало, но в чистом воздухе прозрачно светилась надкушенная луна и небольшое количество звезд. Сквер находился прямо перед моим пансионом. Два подростка на скамейке справа прикрывали ладонями огоньки своих сигарет. Курение — это одна из тех вещей, которая помогает им почувствовать себя взрослыми. Не знают, глупые, что юность и так пролетит слишком быстро. Я прошла мимо них к фасаду собора с его огромным круглым окном, забранным резной каменной розеткой. Камень призрачно мерцал в свете уличных фонарей, не столько приветливо, сколь импозантно. Двери собора были заперты. А что же будет, если верующий ощутит духовный кризис после десяти часов вечера? Дьявол наверняка успеет до утра забрать его душу. Я посмотрела на часы: 9.28. Сначала послышались шаги. Шаги по брусчатке мостовой. Повернувшись, я смотрела, как он приближается. В длинном пальто с поясом и темных начищенных туфлях, ну вылитый Жан-Поль Бельмондо. Это шло ему. Он остановился в нескольких ярдах от меня. Я подумала, подавать ли ему руку, но уверенности в том, что рукопожатие кому-то из нас двоих доставит удовольствие, у меня не было.

— Добрый вечер, Ханна. Я так рад, что вы согласились прийти.

Он был явно смущен. Но и чувство вины тоже шло его красоте. А я, хоть и не мстительна, порадовалась, что он испытывает неловкость.

— Может, пройдемся? Я припарковался на соседней улице.

Мы шли неторопливо, но не разговаривали. Машина его оказалась больше, чем я ожидала, она была новой и сияющей. Он открыл передо мной переднюю дверь. Внутри пахло новой кожей. Он заметил, что я это заметила.

— Виноват. Мне эту машину предоставили на службе.

Усадив меня, он сел за руль, вставил ключ в замок зажигания и тут же включил музыку. Зазвучали виолончели и скрипки. Вивальди. И только после этого, повернув ко мне голову, спросил:

— Может, мы оставим все разговоры до ресторана? Это не очень далеко. Что вы на это скажете?

И мне вдруг подумалось, что для такого выдержанного человека он что-то слишком сильно нервничает. Но, возможно, мне это только кажется.

— Согласна.

Мы выезжали из города мимо множества запертых на все замки дверей, за которыми добропорядочные жители Санлиса попивали свое вечернее винцо с водичкой и смотрели по телевизору рекламу йогурта. Не проехав и мили, мы оказались в полной темноте, только узкие пучки света от фар освещали загородное шоссе. Я взглянула на него. Все свое внимание он сосредоточил на дороге, но мой взгляд все же почувствовал и мельком улыбнулся, будто говоря, что рад меня видеть. А может, за этой улыбкой стояло нечто совсем иное?

Трудно общаться двоим, если один знает что-то, о чем другой пока не ведает. И когда я вспоминаю об этом теперь, больше всего меня поражает тот факт, что я ведь с самого начала, с той самой минуты, как услышала его голос на другом конце провода, обо всем начала догадываться. С чего бы еще мне затевать всю эту пошлую шпионскую игру, пряча улики в чужой подушке? Но как здорово навострился человек оправдывать себя, мол, обстоятельства так сложились… А вообще-то, если не лгать себе, то надо признать, что я просто все проворонила, позволив себя одурачить, ибо поверила в то, во что мне хотелось верить, вопреки тому, что было прямо у меня под носом. Увы, поняла я это лишь в тот момент, когда машина начала совершать плавный поворот. Мне ли не узнать этого места? Ведь так свежи еще воспоминания о вчерашней велосипедной прогулке. Я до сих пор помню, как ветер трепал мои волосы, когда я съезжала с холма по дороге, ведущей к ажурным кованым воротам. И сейчас, когда все это, словно в дурном сне, повторялось, до меня наконец дошло, во что я вляпалась. Нечто вроде религиозного озарения, как всегда, несколько запаздывающего осознания происходящего, будто на тебя, недостойную, соизволил упасть ослепительный луч небесного света. Кроме того, это озарение сопровождалось звуковым эффектом: металлически клацнули автоматические запоры дверей, блокировав их. И на этот раз, когда наши с ним взгляды встретились, в них была правда — и одна только правда.

Можно безрассудно вывернуть руль, хотя уже были видны открытые ворота. Предприми я такую попытку, нас, вероятно, выбросило бы с дороги, что наверняка нанесло бы повреждения новой машине. Но если бы даже я умудрилась угробить только его, а не себя, то куда же здесь, спрашивается, мне было бежать? К счастью, я этого не сделала, ибо в эту минуту мое внимание было полностью поглощено вариантами возможного развития событий. Мелькали tableaux vivants[70] из недавней истории — ну, прямо спектакль… Акт первый: полчаса, проведенные мною возле дежурной в холле «Авиации Бельмона», во время которых некто изучал меня на экране монитора охранного устройства. Акт второй: человек по имени Дэвид сидит в баре и старательно делает вид, что не смотрит на меня. Акт третий: тот же человек позволяет мне пригласить его на ужин, вследствие чего получает возможность сказать все, с чем считает нужным меня ознакомить, а потом, под весьма невразумительным предлогом, смывается. Акт четвертый — самый зловещий — беседа с прославленным героем войны, а потом — с его благоверной, которая говорит чуть больше дозволенного. Эпилог — сцена у собора: женщина со слегка подкрашенными ресницами стоит в сквере провинциального городка, ее разум помутнен предвкушением плотских наслаждений…

Когда теперь мне удастся позвонить Фрэнку?

Авто остановилось на середине подъездной аллеи. Из дома уже бежал к нам человек, несмотря на свои угрожающие габариты, весьма легкий на ногу. Я, сцепив пальцы, обхватила этим замком колено. Бывший пилот клацнул автоматическими дверными запорами, после чего повернулся ко мне. Он заметил мои накрепко сцепленные руки и то, что я ничем не выказываю негодования. Чувствовалось, что он благодарен мне за то, что я решила вести себя спокойно.

— Посмотрите на все это с моей точки зрения. Вы хотели встретиться с Жюлем, Жюль хотел встретиться с вами. Это был самый рациональный способ помочь вам встретиться. Но вы ни за что не согласились бы поехать со мной, если бы я доложил вам об этом сразу.

Один из тех случаев, когда испытываешь благодарность даже за вежливые извиненьица. Ладно. Хорошо. Как только схлынет с моих щек непрошеный румянец, не премину воспользоваться сложившейся ситуацией.

— Напротив, Дэвид, — или я должна называть вас Даниелем Дэвю? — я благодарна вам за то, что вы меня подвезли. Особенно учитывая то, как страшно, должно быть, вы устали. Ведь это не шутка — слетать до Токио и обратно за тридцать часов. От человека неподготовленного это потребовало бы сверхчеловеческих усилий. Впрочем, возможно, это всего лишь одно из чудес «Авиации Бельмона».

Глава 13

Они поместили меня в летний домик за конюшнями, в комнату, где жила Кэролайн. Умышленно, конечно. Через спинку кровати переброшено полотенце, а в вазочке на комоде красуется букетик свежих цветов. Представляю, как эта тонкогубая особа аранжирует букетик, сметает пыль со всех поверхностей и жужжит себе под нос легкую мелодию из очередной мыльной оперы, готовя мне темницу. Хотелось схватить вазу и шандарахнуть ею о дверь, но нет, не стоит доставлять им такого удовольствия. Им, может, того и надо, чтобы меня прорвало, но я буду сохранять спокойствие.

Сначала осмотр. Раз уж я сюда попала, надо посмотреть, нельзя ли отсюда выбраться. Начнем с очевидного, затем перейдем к импровизациям. Раздвинув жалюзи на окне спальни, я увидела узкий балкончик, который давал возможность спрыгнуть с высоты двенадцати, а то и всех пятнадцати футов на бетон, подстеленный вам внизу. И если я могла рискнуть, отделавшись переломом костей, то беременная женщина, в отличие от меня, такого себе никогда не позволила бы. В ванной тоже было окошко, но очень маленькое и на большой высоте. Двери, естественно, заперты. Я окликнула кого-то, кто мог бы находиться за дверью, просто так, для уверенности. В ответ раздалось глухое ворчание. Мистер Мускулистый, кто же еще… Когда он войдет, неся мне чашку какао, можно пощекотать его бицепсы и удрать, пока он будет смеяться.

Нет, Ханна, не смешно.

Я села на кровать и стала ждать. Было только начало одиннадцатого. Что теперь? Они что ж, вздумали оставить меня тут на ночь? На их месте я бы так и сделала. Бросить тебя безо всяких объяснений в узилище, чтобы ты за ночь осознала всю свою беспомощность и утром была бы помягче с тем, кто к тебе войдет. Ну ладно, я, пожалуй, подыграю им в этом. Если придется торчать здесь до утра, то можно и поспать.

Забравшись на постель, я села по-турецки и сфокусировала все свое внимание на диких цветах в этой их симпатичной вазочке. Ни о чем не думай, не двигайся, и ты обретешь равновесие. Я сделала несколько глубоких вдохов и долгих выдохов. Но образ Модести Блэз, не к месту возникший в сознании, заставил меня плюнуть на всю эту дребедень. Я всегда с подозрением относилась к женщинам, которые прячут в своих прическах кинжалы и стилеты и умудряются пережить последствия изнасилования с помощью медитаций. На моем месте она, вероятно, взломала бы замок, вырубила бы охранника и, прокравшись в опочивальню Дэвю, кастрировала бы его, чтобы утром подать тарелку с его яйцами на завтрак Бельмону. Впрочем, я бы ее не осудила. Это было бы малость покруче, нежели пытаться протаранить дверь миниатюрной вазочкой с мелкими цветочками. Я легла на спину и уставилась в потолок. Вспомнила, что забыла сообщить Кэт номер своего телефона, вспомнила о седовласой хозяйке пансиона, которой было заплачено вперед и которая, вследствие этого, даже не поинтересовалась, куда я пошла. Потом, закрыв глаза, я стала думать об Англии.

Похоже, было уже за полночь, когда послышался характерный звук отпираемого замка и дверь отворилась. Честно говоря, увидев Даниеля Дэвю, я удивилась. На его месте я поручила бы эту работу кому-нибудь другому. По его виду не скажешь, что он переполнен счастьем. У меня есть своя теория относительно злодеев. Люди они, в большинстве своем, изнуренные муками совести, подобными зубной боли, кроме того, у них вечно скверное настроение, ибо они зачастую лишены благодати покаяния. Я встала ему навстречу. За его спиной в дверном проеме маячил телохранитель, принявший позу боевой готовности. Готов защищать хозяина до последней капли крови. Вопрос, от кого? Дэвю направился ко мне. Я невольно отступила на шаг. Он остановился.

— Ну, Ханна, вы меня удивляете, — сказал он по-английски. — Кажется, я от вас же слышал, что вы не из пугливых.

— Я солгала. И потом, тогда я была в приличной компании.

Он слегка отстранился влево, будто позволяя камню, брошенному в него, пролететь мимо.

— Жюль готов встретиться с вами.

— Жюль? — переспросила я, дивясь тому, как быстро наши официальные обращения превратились в дружески-фамильярные. — Он что, все еще держится? Как видно, не так уж и болен, как хочет показать.

— Полагаю, нелишним будет нам с вами переговорить до того, как вы встретитесь с ним.

— Зачем? Осталось что-то еще, что вы забыли мне о нем рассказать? Несколько сиротских приютов и больниц, которые он облагодетельствовал? Дети третьего мира, которых он спонсирует?

Он покачал головой.

— Я говорил правду, Ханна. Любой бизнес-журналист мог бы рассказать вам про него то же самое.

— Кто бы подумал! Тупой, ничем не выдающийся человечек, — сказала я по-французски, чтобы Мускулистый у дверей понимал, о чем мы толкуем. — И уж давно, в силу естественных причин, не дамский угодник. Но продолжайте, Даниель, продолжайте. Кстати, вы, вероятно, вошли в колонки светской хроники единственно из-за умения со вкусом одеваться. Лучше, конечно, порасспросить об этом ваших знакомых дам. Кроме, естественно, той единственной, от которой ответа уже не дождаться. А я бы спросила у нее, не была ли ее беременность подарочком для вашего дядюшки? Хотя странно. Заполучив свою веточку на фамильном древе, вы, как мне кажется, предпочли бы, чтобы старик оставался бездетным.

— Не будьте ехидной, Ханна, это вам не идет. Видели бы вы, как ему не понравилось мое предположение. И все же, как ни крути, он был прав. Это чистое ехидство. К тому же дешевое ехидство, показывающее, как я взбешена. Слишком круто для борьбы с помощью медитации. Я села на кровать.

— Итак. О чем вам желательно поговорить? Причем сразу должна вам сказать, что у меня их нет. Но вы, должно быть, успели уже проверить мою сумочку и убедились в этом сами.

— Я понимаю ваш гнев, Ханна, — проговорил он, вновь переходя на английский. — Если бы подобное произошло со мной, я бы тоже взбесился. Но у меня, надеюсь, нашлось бы достаточно выдержки, чтобы не позволять гневу управлять мною. Нам необходимо узнать друг о друге побольше. Вы все время такая разная. Это поразительно. — Он помолчал. — Я и сам не думал, что так обрадуюсь нашей встрече. Вам бы сейчас было гораздо хуже, если бы я тогда согласился… Ну, вы понимаете, о чем речь, — сказал он тихо. — И все же я…

— Пожалуйста, Даниель, оставьте это, здесь не исповедальня. Каждый католик, которого я знала, так или иначе лгал. Как всякий истинный католик, я знаю цену правды и лжи. Давайте просто займемся делом и поскорее покончим с этим. Хорошо?

— Хорошо. В таком случае, если вы готовы, я провожу вас к Жюлю. Остальное вы узнаете от него.

— А где гарантия, что на этот раз он будет говорить мне правду?

— Какие гарантии, Ханна? Ведь вы сами стремились к встрече и разговору с ним, разве не так? Если это вас подбодрит, то знайте, я сказал ему, что в прошлую встречу он недооценил вас, отчего возникли только лишние трудности. Так мы идем?

Это, конечно, не того сорта предложение, от которого можно было отказаться. Я встала. Он стоял между мною и дверью. Я должна была обойти его, чтобы выйти. Проход он мне оставил слишком узкий, но я хотела дать ему понять, что это меня не смущает. И все-таки он оказался очень близко ко мне, так близко, что я чувствовала его запах, чувствовала его всего. Почему нет?.. Но мир переполнен мужчинами, глядя на которых можно только радоваться, что не переспала с ними. Да и с каких пор это стало проблемой? Забодай тебя черт, подумала я, протискиваясь мимо него. Но в этот самый момент он схватил мое запястье. Тогда я повернулась к нему, и с минуту мы стояли, в упор глядя друг на друга. Я не столько услышала, сколько шкурой почуяла, что Мускулистый за моей спиной сделал шаг вперед.

— Позвольте пройти, — процедила я сквозь зубы, но и сама слышала, как предательски дрогнул мой голос. Он не пошевелился. Моя кожа под его пальцами начала ныть. Он, должно быть, заметил это по выражению моего лица и ослабил зажим, хотя не настолько, чтобы мне можно было освободить руку. Вдруг я почувствовала, что это властный мужской призыв, и была так потрясена, что не успела внутренне защититься. Это вспыхнуло между нами как бензин, в животе у меня что-то содрогнулось, сладостно и в то же время мучительно. Я ощутила стыд и неистовство. Но также и возмущение. Разум и тело — лучшие друзья и давнишние враги. В какой-то момент я поняла, что мое сопротивление вот-вот рухнет. Хорошо хоть, что на этот раз признание было взаимным. И он знал, что я знаю это. Вдруг он выпустил мою руку, и его голос, когда он заговорил, дрожал почти так же, как мой.

— Хочу вам напомнить, Ханна, что мы оба просто выполняем свою работу. И вы первая сказали, что только это заставляет вас выступать против неприятеля.

Не глядя на него, я направилась к дверям. Охранник перекрыл мне путь.

— Все в порядке, Морис, пропусти даму. Мускулистый отступил, и я, пройдя мимо него, спустилась по ступенькам и вышла из домика.

Снаружи оказалось очень холодно. Мы трое, двигаясь гуськом, поспешили к боковому входу в особняк. Там преданный вассал покинул нас, поторопившись, как видно, в кухню, где его наверняка ждала миска картошки с мясом и добрая кружка пива. Мы остановились в прихожей. Он ждал. Я прошла первая, он за мной следом. У лестницы я остановилась. Не очень ясно было, куда идти дальше. Тогда он прошел вперед, указывая мне путь.

Мы поднялись на два лестничных пролета и миновали длинный коридор. Он остановился у одной из дверей и постучал в нее. Оттуда послышался ворчливый голос. Мы вошли.

Почивающий на лаврах прежней славы — так охарактеризовала мне его хозяйка пансиона, в котором я остановилась. Помещение, в котором я оказалась, было библиотекой с теми самыми высокими окнами, плотно закрытыми жалюзи, которые я видела на фасаде. Комната хорошо освещена люстрой и настенными лампами. Ряды книг тянулись от пола до потолка, но старинная кожа их корешков давно поблекла от времени и плохой вентиляции. Достойная компания для владельца дома. Он сидел в большом покойном кресле у камина, увенчанного высохшими цветами, напоминавшими о теплых временах, когда цвет их был свеж и ярок. Прибыв со службы, этот человек облачился в домашнее, в пару вельветовых штанов и великоватую для него домашнюю куртку. Одежка эта, похоже, была куплена еще до того, как он начал хворать и худеть. Выглядел он болезненным стариком, каким и являлся. Интересно, сколько немцев поубивал он во время войны? Христианские воины против язычников. Хотя каждый знает, что не все крестоносцы были хорошими парнями.

— Добрый вечер, мисс Вульф. Надеюсь, ваше путешествие не доставило вам неудобств. Не изволите ли присесть?

Кто-то, видно, постарался расставить мебель соответствующим образом: одно кресло стояло возле кресла хозяина, а другое — напротив. Я старалась держаться независимо и, прежде чем сесть, осмотрелась. Среди предметов, попавших в поле моего зрения, находился столик, на котором лежала моя сумочка, а рядом пачечка открыток с репродукциями Дега. Я живо представила себе, как обыскивают мою комнатенку в пансионе, как некто склоняется над моей постелью, прощупывает мои подушки… Но как, в самом деле, они разузнали, где я остановилась? Очевидно, все это просто droit de seigneur[71], феодальные пережитки, благодаря которым господин поместья властвовал также и над людьми. Странно, что я не предусмотрела этого.

— Мой секретарь сообщил мне, что вы желаете встретиться со мной. Простите, что заставил вас ждать. У меня случилась пропажа, но я возвратил ее в свое владение. — Он выдерживал паузу. Я смотрела на открытки и ничего не говорила.

Тогда он продолжил: — Могу я предложить вам выпить? У меня имеется немного превосходнейшего коньяка, но сам я, увы, теперь не могу побаловать себя им. Однако мне приятно смотреть, как он радует других.

Я не прочь была и согласиться, хотя бы для поддержания их игры, но было уже очень поздно, я действительно здорово устала. К тому же у меня были серьезные опасения, и выяснить, что к чему, мне хотелось намного больше, нежели выпить.

— Нет, мсье, благодарю, но я, пожалуй, воздержусь.

— Как скажете, мисс Вульф. Даниель, друг мой, будь любезен, попроси Матильду присоединиться к нам.

Мы оба проводили его взглядом, затем сидели и просто смотрели друг на друга. Первым молчание прервал он.

— Полагаю, мисс Вульф, настал момент расставить точки над i, не так ли? Должен сразу признаться, что в прошлый раз был с вами недостаточно откровенен. И все же мне не особо нравятся люди, которые вторгаются на мою территорию и крадут то, что является моей собственностью.

Я с трудом проглотила комок, застрявший в горле.

— И я не настолько безумна, чтобы упорствовать и лгать дальше, так что мы, признав, что квиты, сумеем, возможно, прийти к какому-то соглашению.

Герой нации пристально смотрел на меня, но я выдержала его взгляд. Затем он кивнул. Я даже заметила промелькнувшую по его лицу тень улыбки.

— Очень хорошо. Должен признаться, что мне пришлось выслушать Даниеля. Вчера он посоветовал мне сказать вам всю правду, полагая, что это поможет вам разобраться во всей этой трагической истории.

Он слегка переместил в кресле свое тело, как человек, который давно уже сидит в одном положении и члены которого затекли.

— Итак, с чего мы начнем? Я решил пригласить сюда свою супругу, дабы вы не подумали, что ее выдают за менее здорового человека, чем она есть на самом деле. Надеюсь также, что присутствие второго действующего лица позволит вам с большим доверием отнестись к моим словам, поскольку это лицо может подтвердить или опровергнуть мои показания.

Я кивнула, и он продолжал:

— Однако до того как она придет, мне хотелось бы сказать вам одну вещь. Вы должны знать, что даже теперь я не намерен сообщать вам всю правду. Я человек общественный, но моя личная жизнь важна лишь для меня, а поскольку дело, расследуемое вами, имеет отношение к моей частной жизни, то некоторые обстоятельства мне не хотелось бы открывать до конца. Но вы принуждаете меня к этому. Вы и ваш клиент. Она, насколько мне известно, женщина почтенного возраста, не имевшая собственных детей. Представляю, как удручающе подействовала на нее смерть Кэролайн. В этом отношении, в каком-то смысле, мы разделяем общую печальную участь. А теперь, если не возражаете, давайте подождем прихода Матильды.

Он откинулся в кресле и положил руки на длинные подлокотники, чем-то напоминая скульптуру Джакометти. Выходит, он знал о существовании мисс Патрик? Или это всего лишь его догадка, основанная на каком-нибудь замечании Кэролайн? В любом случае сведений об этой женщине было ему достаточно, чтобы понять ее желание как можно больше узнать о трагическом конце приемной дочери, хотя бы для того, чтобы легче было засыпать по ночам. Я отчетливо вспомнила ее; остывший чай в тонкой фарфоровой чашечке из дорогого сервиза и эта стоическая предсмертная грация. Он прав, подумала я, у них очень много общего. Разница лишь в сексуальных возможностях. Богатый старик может позволить себе купить красивую молодую женушку. Старуха же обречена в этом плане на одиночество. Молчание длилось, но не тяготило ни его, ни меня. Огромные напольные часы мерно отстукивали секунды. Я утешалась мыслью, что моложе его и что впереди у меня долгая жизнь. Это вселяло в меня оптимизм и смиряло с его нежеланием говорить всю правду. В конце концов, всей его правды и не перескажешь. Да и сама правда к тому же вещь настолько сильная, а подчас и жестокая, что способна убивать людей.

Так прошло несколько минут, и вот Матильда совершила свой выход. Она была в длинном шелковом платье и матерчатых шлепанцах, которые смотрелись на ней выходными вечерними туфельками. Она кивнула мне, полуулыбка тронула ее губы, затем приблизилась к мужу, наклонилась и поцеловала его в лоб. В этом было больше дочернего, нежели супружеского, и послушания больше, чем любви. Она села в кресло, стоявшее рядом с ним, и, быстро взглянув на меня, надолго уставилась в пол. Эта поза и полуопущенный взор совсем не шли ей, но размышлять об этом у меня не было времени. Когда Бельмон заговорил, голос его звучал ровно и сильно. Так говорят люди, которые привыкли, что их слушают.

— Я начну не с оправдания обманов, а с их устранения. Впрочем, их было меньше, чем вы думаете. Вам уже стало известно, что Кэролайн покинула нас не летом, как я утверждал при первой нашей встрече, а в январе. Но мы не настаивали на ее отъезде. Это было ее собственное решение. Правильнее было бы сказать, что она уехала вопреки нашему желанию. Это два основных уточнения. Дальнейшее касается того, о чем мы с вами не говорили.

Хозяин поместья помолчал, будто собираясь с мыслями. Я его не торопила. Супруга его оставалась недвижной, продолжая смотреть в пол.

— Вы, мисс Вульф, должны уяснить себе, что я не очень здоровый человек. Фактически, хотя я и рад был бы поверить своим оптимистически настроенным докторам, жить мне осталось не так уж много. Детей, как вы знаете, у меня теперь нет. Даниель наверняка поведал вам трагическую историю гибели моего сына, и я уже говорил вам об обстоятельствах своего настоящего брака, которые нас обоих повергают в величайшую грусть. Мы с Матильдой страстно хотели родить ребенка. Для меня, естественно, второе дитя никогда не возместило бы потерю первого сына, но я позволил себе верить, что его появление в какой-то степени уменьшило бы горечь утраты. Вы молоды и вряд ли способны понять, что это могло для меня значить, но все же попытайтесь войти в мое положение. Желание… да что там желание, просто насущная необходимость, оставить после себя маленькое существо, созданное тобою, дать жизнь новому человеку, находясь, в сущности, на краю могилы… Да нет, в вашем возрасте это трудно понять, ведь у вас еще все впереди. А у меня практически не осталось никакого будущего.

И вновь последовала пауза, гнетущее молчание, которое, впрочем, не тяготило меня. Не хотелось мне торопить этого человека с рассказом. Пусть оно идет, как идет.

— Естественно, — наконец заговорил он, — мы решили что-нибудь предпринять, Усыновление было возможно, но юридически этому немало препятствовал мой возраст. Несомненно, что с моим влиянием можно было преодолеть все эти бюрократические препоны. Но мне, повторю, было страшно важно, чтобы ребенок был моим не только по документам, но и биологически. Я старомодный человек, мисс Вульф. Боюсь, что природное отцовство значит для меня слишком много. Я хотел, чтобы ребенок, который получит мое имя, был бы моим ребенком. Мой ребенок. Я бы все отдал, чтобы это дитя родила мне Матильда, но есть вещи, которых не купишь ни за какие деньги… И все же одна возможность оставалась, хотя и не так легко было одному из супругов решиться на это и дать свое согласие. Я, как вы понимаете, имею в виду приглашение суррогатной матери. Это было моим последним шансом…

Суррогатная мать. Вот оно! Эти слова, прозвучав, повисли в воздухе пучком искусственных цветов, таких ярких, таких чертовски осязаемых, что публика могла лишь дивиться, что подобное кто-то способен утаить. Старик и юная женщина. Мое эстетическое чувство было покороблено. Но я, естественно, виду не подала. Итак, суррогатная мать.

— У вас, мисс Вульф, на удивление бесстрастное лицо. Ваша невозмутимость говорит о том, что все мои нынешние откровения для вас не новость, ибо вы подозревали это и раньше. Конечно, суррогатное материнство — вещь деликатная. Тут необходимо было тщательное обдумывание и подготовка. Далеко не каждая женщина согласится сдать в аренду свое чрево, а затем покинуть младенца, которого она зачала и вынашивала девять месяцев. Да и из тех, что идут на это, далеко не каждая способна довести дело до конца и выполнить все условия договора. Это, как вы можете понять, одна из причин, по которой мы решили обратиться в Англию. Ведь здесь, во Франции, прошло несколько судебных процессов, в результате которых суррогатное материнство было запрещено. Найдя англичанку, мы, хотя бы в чисто юридическом аспекте, избежали бы некоторых трудностей. Да и секретность в этом случае сохранить было легче. Подай мы подобное объявление хотя бы в одну из французских газет, и публичного обсуждения в прессе, всяческих догадок и намеков не миновать. Тем более что я здесь фигура видная, известная всей нации. А в Англии меня, пожалуй, никто и не знает. Тем не менее мы предприняли массу предосторожностей. Поиски суррогатной матери, понятно, не объявляются открытым текстом. Но есть агентства, которые, не настаивая на посвящении их в дальнейший ход событий, берутся за отбор подходящих кандидатур, после чего заказчик получает данные на нескольких претенденток, а окончательный отбор производит уже сам. Скажу только одно, что когда мы нашли подходящую девушку, словосочетание «суррогатная мать» даже не упоминалось.

Тут старик облизал губы и продолжил: — Мы считали, что нам повезло. Или это нам тогда только показалось?.. Но Кэролайн Гамильтон мы отличили сразу. Она была молодой, здоровой и вполне продвинутой девушкой. Родилась она в большой семье и, очевидно, любила детей, хотя и не собиралась обзаводиться собственным семейством. Много лет Кэролайн прожила с бездетной женщиной, у которой никого, кроме этой девочки, не было… Потому-то я и надеялся, что она способна понять боль, испытываемую бездетными людьми. К тому же, как вам, несомненно, известно, у Кэролайн в тот период были некоторые трудности. С балетной карьерой у девушки явно что-то не заладилось, и она уже подумывала, не бросить ли все это и не найти ли себе другое занятие — вернуться в колледж, например, или основать свой собственный бизнес. Но для всего требовались деньги, а она, как вы знаете, была весьма отягощена долгами. А тут еще обнаружилось нечто, чего мы никак не ожидали. Речь идет о ее невероятном сходстве с Матильдой. Нам казалось, что сама судьба послала нам эту девушку. Конечно, если она сама захочет стать для нас таким подарком судьбы.

Последовала продолжительная пауза. Наконец старик заговорил опять:

— Мы, естественно, подготовили весьма заманчивое предложение, наименее обременительное для нее. Нет нужды говорить, что вопрос об интимной близости между мной и девушкой вообще не стоял. Зачатие в наши дни можно произвести путем искусственного оплодотворения, и она должна была получать определенную сумму за каждую процедуру, вне зависимости от того, произошло зачатие или нет, а после зачатия, сколько бы месяцев на это ни ушло, она получала сумму в десять тысяч фунтов. После же рождения ребенка и передачи его нам она должна была получить остальные пятьдесят тысяч фунтов. Да, это большие деньги. И она знала итоговую сумму. Но все же не думаю, что ей легко было на это решиться. И, если быть откровенным до конца, то я и сейчас не вполне понимаю, почему она вообще согласилась. Это, поверьте мне, именно то, о чем я, вернее мы, часто думали последние несколько месяцев. Судя по всему, она искренне хотела выполнить взятое на себя обязательство, что было очевидно с самого начала. К тому же они с Матильдой понравились друг другу и хорошо ладили. Да и то, конечно, что ей позарез нужны были деньги. Уж я и не знаю, что можно к этому прибавить. У Матильды, правда, существует своя версия. Она уверена, что Кэролайн в какой-то момент почувствовала себя загнанной в ловушку, осознав, что все решения в ее жизни принимали за нее другие люди и что пора самой начать распоряжаться своей судьбой. Насколько это верно, судить не берусь. Скажу только, что она согласилась на наше предложение почти сразу же. Итак, мы подписали контракт. Условия его были просты. Точная договоренность относительно денег и сохранения полной секретности. С нашей стороны было дополнительное условие: с момента зачатия она должна будет жить с нами, здесь, ибо, поскольку предполагалось, что это будет наш ребенок, мы хотели принимать участие в его вынашивании. У Кэролайн тоже была к нам просьба — сохранить для нее лондонскую квартиру и обеспечить ее связь с приемной матерью, чтобы та думала, будто девушка продолжает жить в Лондоне. Я так понял, что там никто не знал, где она находится. Зачатие произошло месяца через три. До этого она путешествовала по Франции, осматривала достопримечательности, посещала разные спектакли — мы ни в чем ее не ограничивали. Но с начала мая, когда беременность подтвердилась, она жила с нами, здесь, поблизости от Вилльметри.

Старик умолк. Это был долгий монолог, и у него явно пересохло горло. Я слышала, что в голосе его появилась хрипотца. Услышала это и Матильда. Она взглянула на него, нахмурилась, затем потянулась к графину, стоявшему на столике рядом, и налила воды. Он принял стакан, даже не взглянув на нее, и пока пил, я поймала себя на том, что вглядываюсь в два продолговатых мешочка дряблой кожи, провисшей между подбородком и шеей. Вдруг он показался мне Кащеем Бессмертным. Ох, этот мифический старик, сидящий в своей башне из стекла и стали и тщетно ожидающий смерти. А кожа его тем временем все провисает и провисает, пока он не исчезает в складках собственной плоти. Такая вот сказочка. Старый король и юная, но бесплодная королева. И тут к действующим лицам добавляются современная гинекология со всеми ее достижениями и юное миловидное создание, сгорающее желанием предоставить свое чрево в аренду в обмен на деньги. Я почти слышала хихиканье Фрэнка, мол, разве я не говорил тебе, Ханна, что все продается и все покупается? Говорил, Фрэнк, говорил! Но ты же знаешь: на ошибках учатся. Прямо скажем, история в духе братьев Гримм, и настолько необычная, что я сразу же всему поверила. Удивительно, что он решил довериться мне. Вот я бы на его месте не стала так откровенничать. Можно было бы ограничиться версией усыновления бездетной парой ребенка, зачатого некоей женщиной по неосторожности. Так для всех было бы легче, а главное, для него. Но он, возможно, просто не знал, что меня вполне удовлетворило бы такое объяснение. Кроме того, какова бы ни была версия, мы пришли бы к тому ясе итогу. И остались бы с тем же самым вопросом, на который ответа нет до сих пор. Что случилось с деньгами, добытыми девушкой благодаря столь удачному деловому соглашению?

— Я, мисс Вульф, люблю тайны еще меньше, чем вы. Если бы я знал еще что-то, то обязательно вам сказал бы. А теперь могу сообщить только, что большая часть беременности проходила нормально и все развивалось по плану. Поначалу Кэролайн немного донимала обычная утренняя тошнота, но потом это прошло, и она была здорова и активна. Жила она в летнем домике, и когда ей хотелось побыть одной, он был в полном ее распоряжении. Она гуляла и ездила в Париж, а также по его окрестностям. Они с Матильдой много времени проводили вместе, обе погрузившись в процесс беременности, прочитали об этом массу брошюр, обсуждали всякие частности. Казалось чудом, что она явно испытывала потребность поделиться с нами всеми своими ощущениями и переживаниями. Это были удивительно счастливые месяцы. Она пребывала в превосходном состоянии духа, выглядела удовлетворенной, я бы даже сказал, счастливой от того, что приняла такое решение. Не было ни намека на то, что случилось потом. Конечно, когда срок увеличился и беременность стала заметней, ей пришлось больше находиться здесь, в поместье. Поначалу это ее не раздражало. Но к концу года вдруг что-то переменилось. Если раньше она много времени проводила с Матильдой, то теперь начала избегать ее общества и все чаще и чаще уединялась в своем летнем домике. Думая, что она, возможно, тревожится о предстоящих родах, мы особенно не беспокоили ее. Наш доктор заверил нас, что это дело обычное, что с беременными часто так бывает, тем более что проявились обстоятельства, отягощающие ее состояние. Время от времени на протяжении всей беременности она страдала от повышенного кровяного давления, но не в такой степени, чтобы серьезно обеспокоиться, хотя к концу срока это недомогание немного усилилось. Памятуя об этом, доктор предостерег нас от излишнего нажима на нее. Мы делали все, что он советовал, и предоставили ей больше свободы, старались, как могли, не докучать ей. Рождество мы встретили вместе, но оно, честно говоря, вышло невеселым: мы готовились к рождению нашего ребенка, а с Кэролайн явно что-то было не так. И вот, примерно в середине января, она пришла ко мне и сказала, что хотела бы расторгнуть наш договор. Сказала, что поняла: этот ребенок принадлежит ей и она сама хочет быть его матерью, но заверила меня, что постарается вернуть полученные деньги и никогда не раскроет тайну отцовства.

Герой войны понурился и некоторое время молчал. Видно было, что те минуты, болезненно пережитые им, до сих пор терзают отцовское сердце.

— Не уверен, что вы поймете меня, но должен признаться, что я отказал ей. Тогда у нее было более семи месяцев беременности. Мое дитя — или, вернее, наше дитя, как мы думали до этого, — было почти готово родиться… Ведь понятно нее, всякому должно быть понятно, что это был наш последний шанс. Я предложил ей больше денег. Сказал, что обеспечу будущее других ее детей, которых она родит потом. Что она со своими детьми, вся ее семья будет обеспечена до конца своих дней. Я даже обещал ей предоставить право на посещение этого ребенка несколько раз в году. А когда мне уже нечего было предложить, то даже пригрозил. Мол, контракт, подписанный ею, это официальный документ. Она отдавала себе полный отчет в том, что именно подписывает, так что если теперь попытается разорвать его, я через суд заставлю ее отдать мне ребенка. Конечно, я бы никогда так не сделал. Тем более что предоставление подобного контракта в суд неизбежно повлекло за собой скандал, который никому из нас не пошел бы на пользу. Все это она прекрасно понимала и вполне могла пренебречь моими угрозами. Но все же попросила меня дать ей неделю на размышления. Это было одиннадцатое число, воскресенье. Следующие шесть дней мы с Матильдой пребывали в беспокойном ожидании. Кэролайн ничего не говорила. Утром следующей субботы она попросила Мориса, нашего шофера, отвезти ее в город, поскольку ей нужно купить подарок для своей опекунши ко дню ее рождения. Мне, честно говоря, не хотелось отпускать ее, но я чувствовал, что отказ только еще больше испортит наши отношения. Конечно, я проинструктировал Мориса, чтобы он сопровождал ее повсюду. Так он и сделал. Но не мог же он влезть вслед за ней в примерочную кабинку большого универмага. Она долго не выходила. А когда он всполошился… Ну, словом, там был другой выход, и она, видно, вышла сразу же. Так просто! Как бы там ни было, но она ушла, и мы ничего не могли с этим поделать. В данной ситуации мы даже в полицию не могли обратиться. Она знала это не хуже нас. Мы проверили все аэропорты, ждали до позднего вечера, надеясь, что она вернется. Потом звонили в ее лондонскую квартиру, но там никто не снимал трубку. В конце концов Даниель в ту же субботу вылетел в Лондон, чтобы попытаться разыскать ее. Но, как вы знаете, когда он прибыл туда, было уже слишком поздно. Два дня спустя и мы с Матильдой узнали трагическую новость.

Наступило тягостное молчание, во время которого старик будто заново переживал все подробности тех страшных дней. Я ничего не спрашивала, чувствуя, что он еще не до конца выговорился. И действительно, вскоре он, будто очнувшись, заговорил вновь:

— Как видно, мы никогда не узнаем, что случилось в ту злосчастную субботу. Подчас мне кажется, как это ни кощунственно звучит, что нам, истерзанным ожиданием и тщетными надеждами, известие о гибели девушки принесло облегчение. Ведь нет пытки страшней неизвестности. Но что же нам оставалось? Тешить себя надеждой, что это случайная смерть, а никак не самоубийство? Возможно, эмоциональное напряжение, связанное с бегством, и физическое переутомление от перелета могли спровоцировать повышение кровяного давления, и она, подверженная судорогам, могла, потеряв равновесие, упасть в воду. Наш доктор предполагал такой вариант. Но это было до того, как мы узнали о существовании ее предсмертной записки. Записка в корне меняла дело, тем более что и коронер[72] подтвердил акт самоубийства. Полагаю, что такая вещь, как непомерная сумма долга, не одного человека довела до крайнего отчаяния. Вполне могу себе представить, что тягостные мысли о необходимости возвратить огромную сумму денег, страх, что я начну преследовать ее и малыша, да плюс еще чудовищная усталость — все это могло подтолкнуть ее к отчаянным действиям. Безысходность, отчаяние… Нет нужды говорить, что с тех пор они не покидают и нас.

Матильда все так же неподвижно, будто окаменев, сидела рядом с ним. Он положил свою истонченную временем руку на ее руку и ободряюще сжал ее. Она будто не заметила этого. И так сидели они, как две статуи, олицетворяющие скорбь. Но вот он покачал головой и, вздохнув, продолжал свою грустную повесть.

— Когда мы узнали о случившемся, я ума не мог приложить, что делать. Все думал, обратиться в английскую полицию или нет. Очевидно, их могло заинтересовать все, что относилось к ее смерти. Но с другой стороны, что я мог добавить к сказанному в записке? Да и вернуло ли бы это ее к жизни? Ее и нашего младенца? Нет, ничего не изменится, кроме разве того, что вся эта история выплывет наружу и станет предметом досужей болтовни. Это было бы просто нелепостью. Французы, как, полагаю, и англичане, не слишком интересуются любовными похождениями известных людей. Одна у них любовница или их две, эта тема для большинства журналистов едва ли стоит чернил, потраченных на страницы славных биографий. Но незаконное суррогатное материнство, повлекшее за собой самоубийство… Я достаточно долго проработал в прессе и прекрасно понимаю, что эта тема способна здорово взбудоражить любое общество. Можете представить, что стало бы с моей репутацией. Но еще тяжелее, что был бы испорчен тот остаток дней, которые мне осталось прожить и главное — провести с Матильдой. А это нечто такое… Словом, это единственное, что я готов еще защищать.

И вновь наступило тягостное молчание, нарушать которое у меня не было ни сил, ни желания. Пусть передохнет и выговорится до конца, а я его выслушаю. Чем еще могу я помочь несчастному старцу?

— Теперь, мисс Вульф, вы, надеюсь, поняли, почему в первую нашу встречу я не сказал всей правды? Все это дело нанесло значительный ущерб моей семье, хотя мы и убереглись от того, чтобы оно стало достоянием общественности. Ну что, теперь вы удовлетворены моими объяснениями? Когда вы вернулись сегодня — впрочем, уже вчера — с открытками, я понял, что Даниель был прав… Вы, очевидно, и сами понимаете, что эти открытки никакой опасности для нас не представляют. Как вы докажете, что нашли их в моем доме, а не привезли из Англии? Да и авторитет мой таков, что моему слову поверят скорей, чем вашему. Мне достаточно будет сказать, что я и в глаза их никогда не видел. Мало того, я могу обвинить вас в клевете с целью вымогательства. Но в мои намерения не входят ни оговор, ни шантаж, ни тем более угрозы в ваш адрес. Напротив. Я готов предать себя в ваши руки, уповая лишь на ваше милосердие. Коронер определил смерть Кэролайн как самоубийство. Мне кажется, что эта формулировка устраивает всех. Даже саму Кэролайн, память о которой в таком случае остается ничем не замаранной. Я понимаю, конечно, что вы делаете свою работу и должны отчитаться перед своим клиентом. И понимаю также, что не могу принудить вас сохранить все это в тайне от своего клиента. Единственное, что я могу, так это просить вас и через вас вашего клиента сохранить в тайне — в той степени, в какой это возможно, — то, что произошло, хотя бы из уважения к нашей с Матильдой личной жизни. На этом, мисс Вульф, позвольте мне и остановиться.

В безмолвии, которое наступило, только часы продолжали по секундочке доедать жизнь старика. Он сидел в своем кресле как труп, но его рука все еще сжимала руку жены, глаза которой были все так же опущены. У меня имелось достаточно оснований ему не поверить. У меня даже было желание отомстить ему за свою оскорбленную гордость, выставив старика на всеобщее обозрение со всеми его грехами, так, чтобы от его репутации не осталось ни рожек, ни ножек. Но, с другой стороны, я сама всегда говорила Фрэнку, что женщины могут иногда достичь чего-то быстрее мужчин, поскольку они не так сильно, как мужчины, обременены собственным «я». Его рассказ совпадал с фактами, которые были мне известны: даты, суммы денег, мотивация, расположение духа. Взять хоть ее volt face[73], выдававший своего рода неудовлетворенное чувство. Беременная женщина подвержена резким перепадам настроения, психика ее неустойчива. Даже я знаю это. А за долгие месяцы вынашивания плода слишком многое может измениться в умонастроении матери. Когда малыш растет внутри вас, начиная по-дельфиньи плавать и нырять в вашей утробе, нечто, до тех пор умозрительное, постепенно становится абсолютной реальностью, живым человечком. И можно понять, что когда нечто эфемерное превращается в твоего ребенка, то это способно порушить все договоренности и контракты. Но что приведет нас к разгадке последней тайны? Почему эта юная женщина, так явно решившая, несмотря на все финансовые затруднения, единолично распорядиться своей жизнью, почему она ринулась в ту зимнюю темную воду, захватив с собою и другую, трепетно ожидавшую рождения жизнь? Байку про резкое повышение кровяного давления мне никак не удавалось признать убедительной. Небольшое исследование могло бы прояснить этот вопрос, но что-то подсказывало мне, что, не найди я открыток, речь об этом не зашла бы. Что же оставалось? Какое-то другое потрясение повлекло за собой роковое решение? Было ли это, как предполагает Бельмон, рядом неверных шагов, вызванных страхом и чувством вины? Но неужели смерть Кэролайн — лишь следствие опасений, как бы разорванный договор не причинил ей беды? Признаюсь, что этот вопрос ставил меня в тупик. Если бы речь шла об усыновлении, а не о суррогатном материнстве, это еще могло бы вызвать сочувствие. Но, даже без предсмертной записки, мне трудно признать это убедительным. Весьма вероятно, то была месть, выразившаяся в акте чуть ли не демонстративного ее убийства. Однако Бельмон, как никто другой, нуждался в ней живой. Она была, пользуясь его собственной терминологией, последним его шансом. Убить ее значило бы для него в буквальном смысле убить себя, свое будущее, своего ребенка. Но отсутствие убийцы все же не доказывает, что имело место самоубийство. Под каким углом ни посмотри на это дело, до конца его никак не разъяснить. Точно известно лишь то, что у всего есть свои причины и подоплеки, да вот беда — все концы спрятаны в воду. Хоть бы какой-то кончик высовывался из этой черной январской воды! Жизнь всегда непредсказуемее любого вымысла. Потому-то мы, сыщики, и нужны, чтобы прояснять темные жизненные истории.

Вот он, тот самый момент, когда частный детектив задает три примитивных, но сильных вопроса, которые, как лакмусовая бумажка, способны отделить правду от вымысла и обмана. Но тут вдруг я ощутила ностальгию по работе магазинным детективом и по миссис Ван де Билт с ее коммерческими шалостями в беспошлинных портах. Впрочем, и по старым добрым английским полисменам, развращенным собственной уверенностью в том, что им все известно заранее. Покорно следуя за ускользающими фактами, я спросила себя: настолько ли уж я хороший детектив?

Когда одолевают сомнения, переходи в наступление.

— Мадам Бельмон. — Она подняла на меня глаза, и они были ясны, как майское небо. Если она и страдала от заново пережитой истории, сейчас эта мука рассеялась. — Вы можете что-нибудь добавить? Я имею в виду, нет ли у вас каких-либо предположений относительно того, что могло случиться с Кэролайн после ее ухода отсюда. Вы провели с ней достаточно много времени в течение ее беременности и должны были первой заметить перемену, которая произошла с ней. Есть ли у вас соображения по поводу того, что могло с ней случиться?

Матильда покачала головой и отвернулась. Я заметила, что и на мужа она старается не смотреть, и приняла это как очевидное свидетельство ее скрытности. История была рассказана от лица обоих супругов. Она здесь присутствовала, как украшение на витрине, зримая, но неслышимая. Однако, когда мы встречались с ней, она не показалась мне существом хронически застенчивым и безгласным. Вот и сейчас, после небольшой паузы, будто что-то обдумав, она сказала:

— Простите, но я ничем не могу вам помочь, ибо знаю не больше, чем прежде. Просто, когда Кэролайн оставила нас, я подумала, что она, вероятно, постепенно пришла к мысли, что это ее дитя, а не наше. И поэтому то, что прежде казалось ей возможным, больше не могло продолжаться.

Бельмон мельком взглянул на нее и слегка нахмурился. Возможно, это означало лишь непонимание. В таком случае и я ничего не поняла. Это было дурацкое объяснение. Я подумала, что Бельмон несмотря на холеный вид хозяйки дома, возможно, более правдив, чем мне кажется, и что она в глубокой депрессии из-за смерти Кэролайн и из-за того, что у нее уже не будет детей. Я блуждала в потемках. И вот наконец блеснул слабенький лучик света. Единственная моя надежда.

— Есть еще одна вещь, которую я никак не могу понять. Вы сказали, что усыновление ребенка породило бы множество толков и кривотолков, а именно этого вы и хотели избежать. Но если бы Кэролайн родила ребенка и передала его вам, то ведь неизбежно пришлось бы как-то объяснять обществу его появление. Откуда он взялся, этот младенец? Понятно же, что люди непременно начали бы задавать вам столь неприятный вопрос. И что бы вы в таком случае отвечали?

Он кивнул, явно довольный прозвучавшим вопросом.

— Ну, мисс Вульф, вы попали в самую точку. Это как раз то, о чем я забыл вам сказать. Когда Кэролайн понесла, то же самое, условно говоря, произошло и с Матильдой, и это было зарегистрировано официально. Конечно, мы опасались, что вся эта история выйдет наружу. Но несколько — а их было действительно несколько — приближенных людей, посвященных в тайну, хранили ее. Мы не скрывали, что Матильда беременна, хотя, поскольку оставалась возможность очередного выкидыша, требовалось постоянное наблюдение за ее состоянием, так что она не решалась удаляться от дома во все продолжение своей беременности. Не такая уж, как говорится, большая жертва, когда хочешь родить ребенка. К тому же наш брак и прежде был закрыт от взоров общественности, а с того времени, как у меня случились инфаркты, я вообще перестал интересовать журналистов, наполняющих сплетнями колонки светской хроники. Вот Даниель, тот дает гораздо больше пищи для пересудов.

Ну, уж эту-то информацию я постаралась пропустить мимо ушей.

— А что насчет докторов? Их-то вам едва ли удалось бы одурачить.

— Матильду, говоря на языке медиков, пользовал американский гинеколог. А то, что она перестала у него консультироваться, касалось только ее самой, и больше никого. Фактически на всем протяжении процесса зачатия и беременности Кэролайн была под присмотром нашего домашнего доктора, который на протяжении тридцати лет заботился о моем здоровье и о здоровье всех моих близких. Он внимательно наблюдал за состоянием Кэролайн и проводил те же исследования, которые проводил бы по отношению к моей супруге, если бы она забеременела.

Ага, еще один преданный вассал! Преданный или просто лояльный и, вследствие этого, очень богатый.

— Но как в таком случае вы объяснили восьмимесячный выкидыш? Или договорились с доктором, чтобы он просто забыл об этом?

— В том не было необходимости. Через неделю после смерти Кэролайн мы дали знать, что выкидыш у Матильды случился еще четыре месяца назад, но мы умалчивали об этом, пока она не оправилась от пережитого потрясения. Что до нашего доктора, то вам, бесспорно, не надо объяснять, что отношения пациента с врачом не подлежат огласке.

Как, разумеется, и последнее поступление на его банковский счет. Я подумала о тонкогубой домоправительнице и о бдительном страже Морисе, который умудрился потерять гусыню с ее золотым яйцом. Видимо, и их кошельки за последнее время сильно распухли. А бедняжка Матильда тем временем стала козлом отпущения, рядилась в мнимую истеричность, как в новое платье. Не видно ее нигде, так это потому, что она постоянно болеет. Это уже попахивало не участием в игре, а чем-то подневольным, но у нее, как видно, успел выработаться рефлекс безусловного послушания. Роль мадам Бельмон во всей этой истории, в сущности, довольно жалка, но никакие блага не сваливаются тебе на голову просто так, за все приходится платить. Не исключено, что ее послушание было включено в брачный контракт. Или она любила его больше, чем мое воображение (тупое и упрямое) могло признать, или просто выжидала, когда придет ее время. Ведь после смерти мужа она может делать все, что ей взбредет в голову. Может, к примеру, подобно какой-нибудь Жозефине Бэкер наших дней, усыновить целый выводок ребятишек, рожденных кем-то не от его семени, заселив ими весь дом. Мне представилась весьма приятная картинка: этот огромный мавзолей изысканного вкуса теряет свое великолепие, покрываясь отпечатками липких пальчиков и каракулями шариковых ручек. Но надо вернуться к тому, на чем я остановилась, и выяснить, насколько возможно, как там обстояло с доктором и его готовностью вечно хранить тайну семейства Бельмон.

— Да, врачебная тайна, я понимаю. Но ведь существовали медицинские записи о состоянии вашей жены… — Он, как бы извиняясь, пожал плечами. Похоже на кокетливое умолчание, подумала я. — Стойте, мсье, молчите, я сама попробую угадать. Все бумаги необъяснимым образом исчезли, не правда ли? Вместе с контрактом, заключенным с будущей суррогатной матерью, который, естественно, никогда не был официальным документом.

Он слегка улыбнулся. Еще бы… Тут сказывался опыт такой большой, такой долгой жизни. Бизнесмен его ранга прекрасно умеет заметать следы.

В старые времена, правда, подобные вещи делались проще, взять хоть Генриха VIII[Генрих VIII — английский король (1509–1547), имевший привычку казнить надоевших жен.

]. Сруби ей голову и женись себе на очередной возлюбленной. Может, и Бельмон с удовольствием поступил бы так же, но, в отличие от Генриха, который делал это открыто, на площади, нашему герою пришлось бы действовать конспиративно. Для человека, ведущего столь закрытый образ жизни, он и так уже сказал слишком много. Интересно, какие у него гарантии, что я завтра же не пойду в полицию и не донесу на него? В Англии про него вряд ли кто слышал, а вот во Франции его имя известно каждой собаке. Но здесь, в окрестностях Вилльметри, даже полицейских постов нигде поблизости не видать. Впрочем, то, что не заинтересует французскую полицию, наверняка заинтересует французскую прессу. Он не мог не думать об этом и понимал, что в какой-то степени идет на риск. Но на то он и герой войны, чтобы риск стал чуть ли не его профессией. Что ему, выжившему в оккупированной Франции участнику Сопротивления, которому не раз и не два улыбнулась фортуна, нынешние превратности судьбы? Возможно, если ты способен рисковать, то и с судьбой сумеешь поладить, начав выписывать самому себе выигрышные лотерейные билетики. Я бы удивилась, узнав, что он боится смерти. Нет, с этой бледной дамочкой он тягаться не будет, ведь с ней, как говорится, сделки не совершишь и контракта не составишь. Ему вообще теперь осталось только одно: просить всех, кто вовлечен в это дело, позволить ему уйти из этого мира с незапятнанной репутацией.

— Думаю, мне нет нужды продолжать, усугубляя и без того немалый риск, ведь я и так уже сказал вам больше, чем достаточно. Полагаю, вам прекрасно известно, что такой человек, как я, не может не иметь недоброжелателей, и что есть масса людей, готовых дорого заплатить за те сведения, которые я вам доверил. Все это вынуждает меня обратиться к вам с просьбой. С последней просьбой. Даниель, в общем-то, был прав, не советуя мне говорить всего. Но я предпочел сказать все и теперь, не зная, как вы поступите дальше, вынужден просить вас, если вы намерены действовать в отношении меня резко, принять достаточно крупную сумму денег, которую я с удовольствием перечислю на ваш счет, дабы защитить себя и свое семейство от бесчестия.

Это был не самый тактичный способ выпустить меня из тюрьмы, но тем не менее искренний. Что он там говорил насчет упования исключительно на мое милосердие? Видно, он не такой уж плохой психолог. Если я и заставила его малость попотеть, то испарины на его челе видно не было.

— Ну, мистер Бельмон, не знаю, что вам и ответить. Меня наняли для выяснения определенных обстоятельств. Вы рассказали мне то, что знали. Теперь я обязана посвятить в это своих клиентов. Как они поступят с полученной информацией — их дело. Ваш племянник был прав. Но я не золотоискатель, мистер Бельмон, и денег ваших не возьму, а потому и гарантий никаких дать не могу.

— Благодарю за честность, мисс Вульф. Я ценю такие вещи. И приношу свои извинения за те передряги, волнения и страхи, которые вам пришлось пережить за последние два дня. — Если это и было сказано иронически, то я этого не заметила. — Вы, конечно, совершенно свободны и можете оставить нас в любое время. Я бы посоветовал вам не возвращаться в пансион в Санлисе. Боюсь, ту комнату, что вы снимали, не сразу удастся привести в порядок. Понесенный вами ущерб будет, бесспорно, возмещен в полной мере. Если желаете, мы немедленно отвезем вас в ближайший отель, а можете остаться на ночь здесь, и утром мы доставим вас туда, куда вы захотите. Ну а теперь вы, надеюсь, простите меня, время уже позднее, и я думаю, что мы все заслужили право на небольшой отдых и сон.

Глава 14

Я решила переночевать здесь, потому что дико устала и к тому же не верила, что в чьих-то интересах зарезать меня в постели. В летний домик проводил меня Морис, а вовсе не Даниель. Золотой мальчик «Авиации Бельмона» наверняка уже видел десятый сон. Поедет ли он отвозить меня туда, куда я захочу, или вынужден будет, после моего отъезда, остаться на семейный совет, меня не особо заботило. Собственно говоря, сейчас я вообще ни о чем не могла думать, изнуренный мозг отказывался мне служить. Все надо оставить как есть, хотя бы до завтра. Дверь на этот раз Морис не запер, просто проводил меня, и вскоре я услышала звук его удаляющихся в ночь шагов.

На столике возле кровати стоял термос с горячим шоколадом, тонкая фарфоровая чашка и восхитительный хрустальный бокал, наполовину заполненный превосходнейшим коньяком. Я представила себе комикс, изображающий французского трактирщика, изо рта которого вылетают слова: «Здесь его пил сам Людовик XV». Шоколад против коньяка. Чашку горячего шоколада я, конечно, могла бы выпить, но только не на ночь. Подняв бокал, я разглядывала его на свет, любуясь чистыми кристальными гранями, в которых играл живой теплый цвет напитка. На вкус он оказался хуже, чем я ожидала, принимая во внимание его стоимость. Впрочем, что мы, английское простонародье, понимаем во французских коньяках? Так или иначе, горячий ручеек согрел мою гортань и приятно отозвался в желудке. Стало хорошо. Я забралась в постель, застеленную чистым похрустывающим бельем, и закрыла глаза. Лежала я там же, где многие месяцы спала Кэролайн Гамильтон с подрастающим в ее чреве ребенком. Отсюда, из этой комнаты, она ушла, чтобы выполнить свое страшное решение. Если бы не крайняя усталость, это подействовало бы на меня удручающе. Хотя весь этот ужас не поздно пережить и утром, проснувшись.

Сон — это как репетиция смерти, но даже в самых глубоких его потоках что-то не позволяет тебе забыть, что это всего лишь сон. Проще простого убить человека во сне. Но, согласившись заночевать здесь, я с самого начала была почему-то уверена, что убивать меня во сне они не станут. Что, впрочем, не помешало мне, услышав спросонья громкий стук в дверь, первым делом подумать о смерти. Открыв глаза, я увидела заостренное как тесак лицо женщины, несущей к моей кровати поднос с завтраком. Шумела она, как видно, потому, что сочла это единственно возможным способом приглашения к завтраку. Поставив поднос на столик, она убрала термос и бокал из-под коньяка. Я приподнялась, опершись на подушки, и посмотрела на часы. Девять утра. Интересно, теперь, когда я посвящена в семейные тайны, не согласится ли эта особа поговорить со мной? Всего несколько вопросов о той, другой англичанке, которая столько времени ночевала в этой спальне. Но когда я спросила домоправительницу, часто ли она виделась с Кэролайн, та наградила меня взглядом Горгоны Медузы[74], и, стукнув дверью, вышла, не дав мне времени окаменеть. Немного, пожалуй, слишком для старой, преданной своим господам домоправительницы.

Я быстро поела и через двадцать минут была готова к отъезду. Но никто не шел за мной. Тогда, открыв жалюзи, я принялась рассматривать в окно частный мирок Жюля Бельмона. Подернутое дымкой зимнее солнце просвечивало между деревьями. Слева можно было различить мерцающую поверхность озера. Меня охватило чувство безвременья и покоя. Она, должно быть, не раз смотрела из этого окна, с грустью отмечая, как необратимо лето переходит в осень, а осень, в свою очередь, уступает место зиме. Безмятежное и ласковое лето теряет свой наряд и, темнея голыми ветвями, постепенно растворяется в зиме. Лето и вместе с ним она. Действительно ли она была так уж счастлива здесь первое время, как уверял меня Бельмон? В деньгах она, конечно, нуждалась. Но счет в банке вряд ли помог бы ей вновь встать на пуанты. Да и продолжала ли молодая женщина лелеять эту, давно потерявшую привлекательность мечту? Возможно, тяжкие воспоминания о несостоявшейся карьере как раз и заставили ее избрать другой, свой собственный путь, свободный от чужих надежд и упований. В конце концов любая женщина может стать матерью. Я спросила себя, когда она впервые поняла, — цитирую Матильду — что все то, что прежде казалось возможным, больше не могло продолжаться? Вероятно, это было ужасным моментом. И она не на шутку, должно быть, испугалась, предвидя реакцию Бельмонов. Осознание того, как сильно, оказывается, вы любите и ждете свое будущее дитя, способно напугать вас не менее сильно, чем пробудить радость жизненных сил. Я поводила рукой по своему плоскому животу, пытаясь вообразить это ощущение, но ничего, кроме съеденного и перевариваемого завтрака, представить себе не смогла. Есть вещи, которых даже и женщина не сможет понять, пока не переживет сама.

Закрыв жалюзи, я попыталась собраться с мыслями. Вот я нахожусь здесь, в комнате, где она провела столько времени… Но мне вдруг захотелось поскорее уйти отсюда, оказаться в машине, в самолете, где угодно, лишь бы подальше отсюда, чтобы можно было спокойно все обдумать и чтобы ее незримое присутствие не смущало мой разум.

Мир снаружи был чист и спокоен, задняя сторона особняка все еще расплывалась в утреннем тумане. Я подумала, что если бы это здание принадлежало мне, я бы наверняка металась каждый вечер от окна к окну, проверяя, все ли они хорошо заперты на ночь и не забыла ли я какую-нибудь комнату. Ох, вечная наша бедняцкая суматошность. А богачу, скорее всего, даже и неизвестно, сколько, вообще говоря, у него в доме комнат.

Я миновала веранду, вышла в сад с укутанными на зиму кустами роз и обошла особняк. Приблизившись к парадному подъезду, я тотчас наткнулась на Даниеля, стоявшего на ступенях крыльца и обозревавшего окружающее в предвкушении того момента, когда все это будет принадлежать ему. Он был одет в тот мешковатый костюм, который некогда привлек мое внимание. Вдруг до меня дошло, что я впервые вижу его при свете дня. Он показался мне немного старше, чем прежде, и, пожалуй, не таким интересным. Но и сама я днем вряд ли выглядела эффектно. Честно говоря, я думала, что один его вид вновь распалит мое негодование. Но все оказалось гораздо обыденнее. Даже магнетизм куда-то исчез. Как это он говорил? Мы оба делаем свою работу. Только и всего.

— Доброе утро, Ханна. Надеюсь, вы хорошо отдохнули? А я уже хотел идти за вами.

На обочине подъездной аллеи стоял блистающий самодовольный лимузин. К нему дневной свет был милостивее, чем к людям. Морис копался под капотом машины.

— Жюль и Матильда просят прощения, но Жюль с утра не очень хорошо себя чувствует. Они ожидают доктора.

— Увы, доктора я не успела перехватить, — вдруг прозвучал голос Матильды. — Его жена говорит, что он будет лишь к ланчу.

Мадам Бельмон появилась из дома так неожиданно, будто специально поджидала в холле момента, когда можно будет присоединиться к нашей беседе.

Она была в бледно-голубой плиссированной юбке и кашемировом свитере, на вид весьма скромном, но явно очень дорогом. Голову ее украшала искусно повязанная цветная косынка. Но и она что-то теряла в свете утреннего солнца, ее совершенная кожа казалась не столь упругой и светящейся.

Она спустилась по лестнице и подала мне руку. Рукопожатие ее было недолгим, но взгляд на какое-то время задержался на мне.

— Мисс Вульф, благодарю вас за терпение и потраченное время. Я понимаю, что это было нелегко для вас. Надеюсь, ваше путешествие домой окажется приятным.

Преувеличенная вежливость ее слов показалась мне просто нелепой. Вас похищают, но делают это весьма деликатно.

— Даниель, не подбросите ли нашу гостью до Лондона?

Ее вопрос, кажется, поставил его в неловкое положение, хотя, если не смотреть на него, можно было этого и не заметить.

— Не уверен, что в этом есть необходимость. Думаю, у мисс Вульф уже куплен билет на самолет.

— Ах, ну да, я и не подумала. — Она улыбнулась мне. — У нас ведь свой собственный самолет, мисс Вульф. «Авиация Бельмона», вы же понимаете. Даниель вечно летает куда-то. Иногда трудно уследить, куда он улетел на сей раз. Ну ладно, извините, но мне пора вернуться к мужу.

— Матильда, — окликнул ее Даниель и, когда она остановилась наверху лестницы, твердо проговорил: — Не позволяйте ему вставать. Он не так здоров, как ему кажется.

Она кивнула, и взгляд ее рассеянно скользнул между нами. Поучи, мол, еще меня, как мне ухаживать за мужем, будто говорил ее взгляд. Если бы это было историей в стиле романов Даниэлы Стил, я бы предположила, что, пока старик подремывал в шезлонге на веранде, эти двое, удовлетворив свою похоть в охотничьем домике, не спеша выкуривали по сигарете и обсуждали, как им погубить девушку, носящую плод, способный лишить их обоих наследства. Фрэнк наверняка принял бы это как одну из версий. Ну что на это скажешь? Они оба вполне тянули на исполнителей ролей в столь коварно разыгранной драме, но даже если допустить такой вариант развития событий, трудно поверить, что эти два характера могли сойтись. Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась в доме, затем повернулся ко мне.

— Морис подбросит вас до Парижа, а если хотите, то подождет у отеля, чтобы отвезти в аэропорт.

Это было соблазнительно, но вечная профессиональная настороженность заставила меня отказаться. Чем меньше они будут знать о моих дальнейших действиях, тем лучше.

— Нет, достаточно и того, что он довезет меня до отеля.

Морис вылез в этот момент из-под капота, закрыл его и тщательно вытирал руки ветошью. У меня промелькнула дикая мысль насчет тормозов, отказавших на скорости восемьдесят миль в час. Но какой же дурак будет уничтожать жертву вместе со своим единственным шофером, да к тому же в своем собственном роскошном авто? А Морис кивнул мне, в изменившейся ситуации он выглядел несколько смущенно, и ушел в дом, очевидно, переодеться.

Какое-то время мы с Даниелем стояли рядом, впервые после вчерашней ночной поездки оказавшись вдвоем. Казалось, что с тех пор прошло столько времени… Он открыл заднюю дверцу, и я проскользнула внутрь. Ну вот, теперь предстоит долгое прощание, подумала я. Если мы оба все еще делаем свою работу, Даниелю, как и мне, нужно взять от ситуации все, что возможно. Он наклонился к окну. Я выдержала его взгляд. Давай, приятель, выуживай нужную информацию.

И в этот момент он заговорил:

— Для вас, видимо, достаточно тяжело следовать по стопам Кэролайн. Вы ведь с ней даже не были знакомы, Будь у нас побольше времени, я бы мог кое-что рассказать о ней.

— Считаете, что это мне поможет?

— Вам решать, поможет или нет. Но знайте, они действительно успели очень сильно привязаться к ней.

— Угу, они… Ну а вы?

— Ну, что до меня, то слово «привязанность» в данном случае не очень подходит. Она всегда немного смущалась меня. Не было в ней настоящей уверенности в том, что она правильно распоряжается своей жизнью. Не думаю, что поначалу она понимала, во что дала себя вовлечь.

— Так вы не удивились, когда она решила расторгнуть контракт?

Он помолчал.

— Если и удивился, то не слишком.

— И вы, конечно, высказали своему дядюшке все, что об этом думали. А он, несмотря на это, безоглядно шел к своей цели.

Даниель улыбнулся.

— Как вы теперь убедились, Жюль в конце концов добился того, чего хотел. Обычное дело, он в этой жизни всегда добивался своего. Но на этот раз, правда, сорвалось…

Интересно, на что это похоже, оказаться в шкуре Бельмона, которому предстоит отдать свою империю? Он явно не из тех, кто легко расстается с властью, даже если передает ее кровному родственнику.

Эта мысль заставила меня несколько изменить тему разговора.

— Он говорил, что посылал вас в Лондон, на ее поиски.

— Да, я ездил искать ее.

— Когда это было?

— В субботу вечером.

— А в какое время? Он улыбнулся.

— Точно или приблизительно? Кажется, я прибыл туда где-то между восьмью тридцатью и девятью вечера. Но если вы позвоните в диспетчерскую Хитроу, они, несомненно, сообщат вам более точное время.

Мы оба знали, что, по заключению судмедэксперта, смерть Кэролайн наступила между четырьмя и шестью часами вечера. Это значило, что прибудь он немного раньше, то вполне бы мог быть подозреваемым. Но сейчас я не стала касаться этой темы.

— И куда вы отправились из аэропорта?

— К ее дому.

— И?..

— Ее там не было.

— Хм-м… — Я про себя досчитала до трех. — Кстати, не задумывались ли вы о своем будущем, узнав, что у вас может появиться двоюродный братец?

Он с явной издевкой покачал головой.

— Послушайте, Ханна, а не перегибаете ли вы палку? Чего вы хотите? Мотивов? Простите, но я разочарую вас. Не настолько я беден, чтобы пойти на подобное злодейство. Вы знаете, сколько стоит империя Жюля Бельмона? Мы можем тратить в десять раз больше, чем сейчас, и будем все так же богаты. Последнее время дядя здорово сдал, и ему уже не угнаться за мной, а я ведь и раньше был ему необходим для ведения дел. И поверьте, даже если смерть Кэролайн не результат самоубийства, ни у кого из нас не было никаких оснований убивать ее.

Что-то во всем этом задевало мое сознание, что-то не совсем сходилось, но я не могла понять, что именно.

Возможно, позже, когда я немного приду в себя…

— Итак, в квартире, которую она снимала, ее не оказалось. А что вы делали в оставшуюся часть вечера?

— Пытался найти ее. — Он нахмурился. — Хотя не особенно надеялся на успех, поскольку понятия не имел, где она может быть. Квартира была единственным местом, через которое мы с ней поддерживали связь. Я туда зашел, подождал немного на всякий случай. Потом мотался по всему городу, тоже надеясь на одно лишь везение. Где только не побывал! Часа полтора даже провел на набережной неподалеку от Чаринг-Кросс. Местечко не слабое, не так ли? Дичайшие мысли в тот момент лезли мне в голову. Я бы даже не особенно удивился, обнаружив ее под одной из картонных коробок с бутылкой пива в руке. Бедное дитя!

Какое-то время он молчал, будто старался изгнать из своего сознания образ бездомной беременной женщины. Хорошо еще так, мог бы и вообще повернуться и уйти. Потом он заговорил снова:

— Вы знаете, Ханна, в чем настоящий трагизм этой истории? У нее не было никакой необходимости убивать себя. Он ни за что не стал бы принуждать ее вернуться, хотя и пригрозил ей этим. Я понимаю, теперь уже ничего не исправить, но каковы бы ни были грехи Жюля Бельмона, он и вправду замечательный человек.

— И старый герой войны, которому должно быть позволено оставить этот мир достойно, вы это хотели сказать?

— Нечто вроде этого. — Даниель улыбнулся и выдержал небольшую паузу. — Но я, в любом случае, далеко не единственный, кто готов просить вас о милосердии. Делайте, что считаете нужным. Мы все вас поймем. Просто я надеюсь, что вы примете правильное решение. Bon voyage[75].

Он протянул мне руку. Я колебалась, затем протянула ему свою. И в момент рукопожатия вновь вспыхнуло во мне прежнее пламя, сладостный маленький огонек в недрах моего живота.

Я отняла руку первая. Он медленно отнял свою.

— Как я уже говорил вам, Ханна, не все тут было обманом. При иных обстоятельствах…

— Да нет уж, работа прежде удовольствий. Теперь, кажется, все европейцы помешались на этом.

— А может, через какое-то время, когда я буду в Лондоне?..

Но кому хочется быть лишь одним из имен на последних страницах записной книжки? Частный детектив должен иметь свою гордость.

— Да, возможно…

Тут появился Морис, сел за руль и сразу же включил зажигание. Пора трогаться в путь. Я нажала кнопку, и стекло бесшумно поднялось. Пока мы не отъехали, я тупо смотрела в затылок Мориса. Но потом все же обернулась, чтобы кинуть последний взор на подъездную аллею. Но Даниель Дэвю уже исчез, видно, поспешил присоединиться к семейству и потрепанному жизнью старику, шаркающей походкой бредущему к смерти. А я тем временем нахожусь en route[76] к Англии и к той бездетной леди, которая двигалась к смерти тем же путем, что и старый бездетный француз, хотя, возможно, с большей грацией.

В конце концов я все же воспользовалась предложением довезти меня до аэропорта. Потраченное время и расходы на транспорт пожрут еще больше старушкиных денег, а так я просто забегу в отель за своими пожитками и сразу же отправлюсь в аэропорт Шарля де Голля. И вот, ожидая в накопителе, пока самолеты неуклюже расползутся по своим местам, я обратила внимание на нескольких французских бизнесменов и вовлекла их в любезную болтовню. Исподволь навела разговор на Бельмона и услышала то же самое, что уже знала от его племянника: чудесный человек, сочетающий в себе массу добродетелей с силой и властностью, человек, который заботится о росте валового национального продукта так же добросовестно, как и о своем собственном банковском счете. Полное единодушие. Неужели человеку так важно иметь хоть что-то, схожее с идеалом? Я начала удивляться собственному цинизму.

Мы вылетели при свете солнца, а приземлились в пасмурном и мрачном Лондоне. Возвратившись домой, я поняла, что в мое отсутствие меня не забывали. Фрэнк звонил дважды, и мать оставила на автоответчике напоминание, что день рождения отца будет… вчера. Прекрасно! Надеюсь, Кэт догадалась прибавить мое имя к их подарку. Но первым делом — работа! Я дозвонилась до Хитроу. Всегда надо ставить точки над i, Ханна. Удивительно, как много можно порой выяснить, пойдя по незначительному следу. На это, правда, ушло больше времени, чем я думала. Сведения о частных рейсах не получишь в справочной аэропорта. «Британские авиалинии» соединили меня с «Эр Франс», а те, в свою очередь, связали с Оперативным центром и, наконец, с дежурным менеджером Оперативного центра, который в конце концов нашел то, что мне требовалось. Суббота, 18 января, приземление в 8.40 вечера. Информация была не совсем открытой, а потому доступа к списку пассажиров я не получила, однако дежурный подтвердил, что пилотом действительно был Даниель Дэвю. Не так много, как я ожидала, но хотя бы время его прилета подтвердилось.

Сев за стол, я стала думать, что делать дальше. За окном шел затяжной мелкий дождь. Вдруг я ощутила страшный голод, а это, как подсказывал опыт, верный признак окончания работы. Да и что тут еще раскопаешь? Сделано все, за что мне заплачено: провал в жизни Кэролайн Гамильтон теперь заполнен, но я так долго занималась этим, что уже истратила весь аванс. Если даже и не вся правда выяснена, пусть клиент сам решает, нужна ли она ему вся и стоит ли тратить деньги на то, чтобы я продолжала копать дальше. Приготовив себе большую чашку черного кофе, я достала фотографии Кэролайн, расставила их перед собою и села писать отчет для мисс Патрик.

Отчеты частного сыщика напоминают школьные сочинения, а в данном случае, скорее, игру в последовательность: Кэролайн Гамильтон встретилась с Жюлем Бельмоном зимой, во французском особняке. Он сказал ей… Она ему ответила… Они договорились о том-то и о том-то. Потом произошло то-то… Вследствие чего… Словом, закончила я в полночь. Старалась писать как можно более выразительно, чтобы отчет не был банальным набором казенных слов. Но не так-то это легко. За последние несколько недель кое-что изменилось. Рыжеволосая незнакомка Кэролайн Гамильтон исчезла, и проявился другой, более отчетливый портрет. Так проступает в растворе химикалий фотография. Пытаясь осмыслить это, раздвинув снимки веером, как раздвигают в руке игральные карты, я неожиданно обнаружила, что перед моим мысленным взором не один образ, а два, нечто вроде двойной экспозиции. Первый образ был достаточно прост: юная девушка, вскормленная мечтами и ожиданиями опекунши, очнувшись, оказалась лицом к лицу с тем фактом, что даже талант не способен защитить от неудач. И тогда начинается долгий путь вниз, от близкого, уже почти достигнутого успеха до студии «Херувим», потом объявление в газете и отсюда, неумолимо, к трагедии. Я вспомнила слова Даниеля, что она всегда немного смущалась его, поскольку не была уверена в том, что правильно распоряжается своей жизнью, и не понимает, во что дала себя вовлечь. Итак, попытавшись выкарабкаться из одной запутанной и неприятной ситуации, Кэролайн угодила в другую, только на этот раз она ступила на путь, откуда не возвращаются. Какая душераздирающая повесть: жизнь как зыбучий песок, одно неверное движение, и вас засасывает в темные губительные недра. И вот еще что не давало мне покоя, когда я писала отчет: неужели трагедия была так неизбежна? И действительно ли Кэролайн была столь беспомощна? Проще всего, конечно, возложить всю вину на мертвых. Они прекрасно подходят на роль виновных. Итак, она была молода и разочарована жизнью. Это все, что мы знаем. Так в чем же ее вина? Вторая Кэролайн, хоть и четче очерченная, оставалась самой собой. Она была здорова, красива, сообразительна, любила жизнь и заботилась о своей индивидуальности, что очаровало миссис Сангер и заставило ее написать о девушке прекрасный отзыв. А та и вправду оказалась достаточно сообразительной, чтобы на протяжении шести месяцев успешно вести двойную жизнь, фабрикуя для мисс Патрик одну реальность, в то время как сама она жила в другой. Но есть еще одно: Скотт Рассел, молодой человек с длинными ресницами, довольно долго работал рядом с этой девушкой. Я вспомнила его грустное остроумие, и гнев, которым он поддерживал себя в те минуты, когда иссякал оптимизм. Это был совсем не того сорта паренек, чтобы общаться с занудами и неудачниками. А может, Кэролайн и вообще не была неудачницей? В таком случае история, которую я написала для мисс Патрик, все еще не имеет удовлетворительного конца.

Перечитав отчет, я подумала, что изобразила девушку слишком пассивной, слишком уж часто подчинявшейся жизненным обстоятельствам. И хотя мисс Патрик не вызывала во мне особых симпатий, я огорчилась бы, узнав, что причинила ей больше страданий, чем она причинила себе сама. Но пусть все останется как есть. Согласно договоренности, мне теперь предстояло позвонить адвокату и сказать ему, что отчет готов. Он пришлет кого-нибудь, кто заберет отчет для передачи ей. Дело закрыто. Я рассчитывала получить остаток причитающейся мне суммы. Но что-то во мне противилось тому, чтобы передача произошла именно таким способом. У нее могут возникнуть вопросы, на которые я попытаюсь ответить. Кроме того, я могла бы описать ей людей, с которыми познакомилась в ходе следствия, попытаться передать ощущения, которые испытала. Мне хотелось бы сделать это, если не для старухи, то хотя бы ради Кэролайн. Итак, я решила нарушить договоренность.

Глава 15

Я полагала, что если позвоню ей, дабы сообщить о своем решении, она может отказаться от встречи. Был почти полдень, когда я добралась до цели. Помня, как долго идти до коттеджа, я взяла такси, естественно, за свой счет. Мы подъехали к началу подъездной аллеи. Почти два месяца прошло с тех пор, как я была здесь. Эти два месяца теперь казались мне двумя годами. Я представила себе Роуз-коттедж в весеннем цвету, когда он полностью будет соответствовать своему названию. Масса диких красных роз, обступивших веранду, заглядывает в окна, а в комнате, попивая свой чай, сидит старуха с такой удивительно прямой спиной, которую и весь мир со своей тяжестью не может согнуть. Но весна на Север приходит позже. На розовых кустах только-только еще начинали формироваться почки, и когда мисс Патрик открыла дверь, стало ясно, что у нее на душе царит зима. Все та же царственная осанка, тот же мягкий пергамент кожи, но что-то переменилось: взгляд ее стал резче, и даже одежда выглядела как-то уныло, будто ей не для кого и не для чего стало теперь наряжаться. Она сразу же узнала меня, но, как видно, не очень мне обрадовалась.

— Мисс Патрик, прошу извинить меня за беспокойство. Я понимаю, вы вряд ли захотите говорить со мной, но я выяснила некоторые вещи, которые, как мне кажется, вы предпочли бы услышать лично. Надеюсь, что это так.

Она удивленно воззрилась на меня, затем, чуть отступив назад, позволила войти в дом.

Гостиная была холоднее, чем в первое мое посещение, и тонкий фарфор оставался в буфете, ожидая более дорогих гостей. Я расположилась на диване, она села напротив. С крышки пианино исчезла фотография юной балерины. Когда что-то причиняет слишком много боли, вам, возможно, не хочется видеть то, что об этом напоминает. Особенно если в несчастье немалая толика вашей вины. Я вытащила из сумочки свой отчет.

— Вот, решила сама прийти к вам, поскольку подумала, что вы первой должны прочитать это, и еще потому, что вам наверняка захочется задать мне какие-то вопросы.

Она посмотрела на папку.

— Что это?

— Мой отчет. Тут все, что мне удалось разузнать о Кэролайн с момента ее исчезновения и до дня смерти. Я выяснила, кто был отцом ребенка, почему она перестала писать вам и почему не могла сообщить, что беременна.

Я скорее почувствовала, чем услышала, скорбный вздох, исторгнутый из глубины ее существа. Она сидела очень тихо, разве что руки слегка дрожали. Должно было пройти несколько томительных минут, чтобы я поняла, что она так и будет сидеть, не шелохнувшись. Тогда я взяла тонкую папочку со своим отчетом и положила ей на колени. Опустив взор, она с минуту смотрела на нее, затем покачала головой.

— Я не хочу ничего этого знать.

— Но…

— Мне уже достаточно известно о случившемся.

Я перевела дыхание.

— Нет, мисс Патрик, простите, но вы не… Закрыв глаза от пароксизма захлестнувшей ее боли или просто от нетерпеливого раздражения, она перебила меня:

— Мисс Вульф, это не обсуждается. Кэролайн мертва. Ваш отчет ничего не изменит. Это было талантливое юное существо с блистательным будущим, но она предпочла отринуть его. Мне менее чем кому бы то ни было хотелось бы погружаться в изучение этих фактов. Я старая женщина с массой других забот… Вы, очевидно, решили, что не в полной мере отработали полученный гонорар, вот и продолжили поиски, несмотря на все трудности, с которыми это сопряжено. Уж вы меня извините, но мне это не нужно. Сам факт ее смерти успокоил меня, если можно так выразиться, навеки. И я вполне, кажется, заслужила этот покой. Я и прежде вам говорила, что вы отработали свое вознаграждение и что более знать мне ничего не требуется.

Иногда я тупею и сама это чувствую. Не каждый способен быстро соображать. Но обычно я успеваю довольно быстро прийти в себя. Обычно… А теперь?

— Мисс Патрик, я чего-то не понимаю. Разве не вы поручили своему адвокату, мистеру Гревиллу, нанять меня для продолжения расследования?

— Нет, мисс Вульф, ничего подобного я никому не поручала. И ни о каком мистере Гревилле не слышала. Моего адвоката зовут Стрит, Эдмонд Стрит. Он живет в Ньюкасле и, не считая обсуждения некоторых вопросов, связанных с опекунством, у нас не было с ним никаких переговоров со дня ее смерти.

Нечто вроде землетрясения, которого никто, кроме тебя, не заметил. Меня потряс, в буквальном смысле потряс шок, будто я воочию увидела, как разверзается под ногами земля и я теряю равновесие от накатившей на меня волны отвращения. Далее будто закачало, так что хотелось схватиться за что-нибудь, дабы не упасть. Я восстановила в памяти слова адвоката: «Мой клиент, конечно, глубоко страдает от своей потери. Полагаю, правильнее будет сказать, что они чувствуют себя в какой-то мере ответственными за случившееся… Но есть еще нечто, что ей необходимо знать…»

Ей необходимо… Ей! Мистер Гревилл — или кто бы он там ни был — точно знал, какую именно подсказку мне подбросить. Его оговорка, наверняка намеренная, направила меня по ложному следу. Я была не просто обманута, кто-то и зачем-то использовал меня. Но если не мисс Патрик, то кто же, в таком случае нанял меня? Какому черту это понадобилось? А главное, зачем?

— Мисс Вульф, вы, кажется, в некотором затруднении? Не могу ли я вам чем-то помочь?

О да, пожалуйста! Сознайтесь только, что это вы наняли меня, прочтите мой отчет и отпустите меня на все четыре стороны, чтобы я завтра же могла вернуться к работе детектива в универмаге. Какое-то безумие… Встав, я почувствовала, что колени мои подгибаются.

— Я… Мне нужно позвонить… Если вы не возражаете.

Она провела меня в кабинет. Я стояла, уставясь в стену, на которой было развешано не меньше дюжины дипломов полувековой давности, ожидая ответа лондонской телефонной справочной. Нет нужды говорить, что когда я дозвонилась, девица на том конце провода никак не могла найти в надлежащем списке адвокатскую контору «Стэнхоуп и Питерс», во всяком случае, в файлах ее лондонского компьютера такой конторы не значилось. До обидного банальная и смешная история. Мне позвонил некто, сослался на мифическую фирму, и этого для меня оказалось достаточным, чтобы выйти из дому и встретиться с ним в кафе. Я никогда не видела его офиса, никогда не говорила с его секретарем. В обмен на пару сотен фунтов я пообещала ему, при соблюдении полной секретности, продолжить расследование дела до той стадии, которую сочту окончательной. На руках у меня был всего лишь один телефонный номер, который он мне оставил. Уж и не знаю, что на свете старее этого трюка, а я вот на него купилась. Я почти физически слышала, как Фрэнк хохочет, глядя на меня.

Возвращаясь в гостиную, я остановилась в дверях. Как видно, я отсутствовала дольше, чем мне казалось. Старуха сидела, склонившись над папкой, раскрытой у нее на коленях, и последняя страница все еще подрагивала в ее руке. Лицо ее было каменным. Но ужас, обуявший душу моей несчастной бывшей клиентки, наполнял, казалось, всю комнату.

— Мисс Патрик?

Она даже не посмотрела на меня. Нужно бы хоть чем-то смягчить ее скорбь, но чем? Я подошла к ней, ибо, несмотря на ее упрямство, чувствовала, что ей хотелось узнать всю правду. К тому же в этой истории было нечто, способное хоть немного ее утешить. Например, то, что к обману Кэролайн принудило тайное соглашение с французскими богатеями, а вовсе не желание досадить своей приемной матери. И что в конце концов виной всему жажда свободы и денег, только вот ее любимая маленькая танцовщица слишком уж глубоко нырнула за тем и другим. Но все это, похоже, послужит для старой леди слабым утешением. Когда Кэролайн стало по-настоящему плохо, она ни у кого не попросила помощи, а ведь ей стоило лишь поднять телефонную трубку и позвонить женщине, которая посвятила ей чуть не двадцать лет жизни. Но, увы, приемная дочь так давно лгала мисс Патрик, что когда ей действительно стало худо, правды старушке сказать она не решилась. Я вспомнила о лаконичных открытках, заполненных лишь сообщениями о спектаклях и погоде, и вдруг, именно сейчас, они показались мне очень трогательными. В них, вопреки всему, содержалась нежная забота о душевном спокойствии старой женщины, хотя та и была особой довольно резкой и неприятной. Эта мысль впервые поразила меня. И сейчас, в растерянности и недоумении стоя перед мисс Патрик, я вдруг предположила, что она предчувствовала печальный конец этой прекрасной сказочки. Похоже, она и действительно задолго до нашей встречи звонила в студию «Херувим» и разговаривала с розовой владелицей этой второразрядной танцевальной школы. И Фрэнку она звонила задолго до нашей с ней встречи. Господи, скольких трудностей я избежала бы, если бы она с самого начала сказала мне всю правду! Впрочем, нет, едва ли это особо помогло бы мне. К тому времени история имела слишком много узелков, чтобы ее так легко было распутать. Кроме того, старуха ни в чем не была уверена. Да и сейчас не особенно хочет знать все до конца. Нет, как видно, я ошибалась. Мой отчет нимало не помог ей сбросить с души тяжкое бремя скорби. Казалось даже, что она со своей болью и не желала расстаться. Сидеть и сидеть до конца своих дней на берегу залива скорби и вины…

— Простите, мисс Патрик, но мне нужно задать вам несколько вопросов.

По ее виду было непонятно, слышит ли она меня.

— Скажите, кроме вас и Фрэнка Комфорта, кто-нибудь еще знал о том, что вы меня наняли?

Мисс Патрик отрицательно покачала головой.

— А как насчет матери Кэролайн?

— Вы, кажется, забыли, — тихо проговорила она, — что она моя дочь. Во всем, кроме имени.

Еще одна суррогатная мать, вот чем объяснялись все эти прискорбные обстоятельства. Женщины, не способные иметь того, чего им хочется больше всего в жизни, используют других, стараясь с их помощью добыть желаемое. Ну хорошо, значит, они вышли на меня не через мисс Патрик. Да и не это сейчас важно. Если полиция почти сразу же умудрилась выследить меня, значит, кто-то еще мог сделать то же самое. Кто? Что бы там ни было, но мне надо выяснить это как можно скорее. Старая леди, сидящая сейчас передо мной в тупом оцепенении, вряд ли еще раз примет меня. Но я не могла забыть о паре балетных туфелек, завернутых в тонкую бумагу и уложенных в коробку вместе со счетами. Причина и следствие.

— Прошу вас, мисс Патрик, не вставайте. Я сама выйду.

Викторианский папаша старушки глянул на меня с пианино с явным неодобрением. Родители и дети. Становится не по себе, когда думаешь о той боли, которую они причиняют друг другу.

Добираясь до станции, я основательно вымокла, здорово заляпалась грязью, зато мозг мой будто очнулся. Телефонный номер Гамильтонов все еще находился в моей записной книжке. И сейчас, как и в прошлый раз, ответил отец семейства. И сейчас, как и в прошлый раз, наш с ним разговор не стоил затраченных денег. На этот раз я назвала свое настоящее имя, но это, очевидно, не произвело на него никакого впечатления. После смерти дочери он ни с кем не контактировал, а супруги его нет в наличии, так что поговорить с ней нельзя. Что?.. Да нет, просто она сейчас живет у своей сестры, выздоравливая. Три недели назад ей сделали сложную операцию, ну, по женской части… Конечно, не мешало бы ей посоветоваться с адвокатом, но она из тех женщин, которые полагают, что надежнее держаться за мужниной спиной… Он еще что-то плел, но мне уже было ясно, что этот папаша даже не понимает, о чем я толкую. Положив трубку, я отправилась восвояси.

Добравшись до Кингс-Кросс, я воспользовалась тем, что имела — телефонным номером Гревилла. Трубку взял он сам, сказал, что ему очень приятно меня слышать, а уж когда я сообщила, что работа моя завершена, то просто замурлыкал.

— Великолепно. Так быстро сработано. Я прямо сейчас подошлю своего человечка на велосипеде. Вы звоните из дома?

— Нет, я возле метро, на станции Кинге-Кросс. И никакому вашему велосипедисту материал не отдам. Я хочу встретиться с самим клиентом.

— Ох, боюсь, что это даже не обсуждается. Как вы помните…

— Я помню. Но решение свое изменила. Если заказчики хотят ознакомиться с моим отчетом, то должны прийти и взять его у меня сами.

— Мисс Вульф, вы, кажется, чего-то недопоняли. Я должен напомнить вам, о чем мы условились при встрече. Вы ведь получаете достаточно большой гонорар.

— Не такой уж большой. И если я не услышу ответа в течение двух дней, то просто возвращу вам чек на сумму аванса.

Пауза на том конце провода явно подзатянулась, я будто слышала, как он шевелит своими заскорузлыми извилинами.

— Я… э-э… Я вот так сразу не смогу… э-э… вам ответить. Но должен признаться, что воспринимаю это как весьма непорядочное с вашей стороны поведение. Однако… Вы будете дома?

— Буду. А не я, так автоответчик. Он там всегда сидит.

После этого разговора я почувствовала себя гораздо лучше, хотя и понимала, что это, по сути, пиррова победа. Пока не узнаю, кто за этим стоит — лицо, известное мне, или кто-то, кого я никогда не видела прежде, — я все еще буду уязвима. И все же, кто, кроме мисс Патрик и родной матери Кэролайн, нуждался в сведениях так сильно, чтобы нанять детектива? Мистер Гревилл проговорился, сказав: «ей». Случайная ли это оговорка или намеренная попытка сбить меня с толку, но за этим «она» может скрываться и «он». И кто же этот он? Список действующих лиц у меня не так уж велик, чтобы было из чего выбирать. Реснитчатый? Да нет, едва ли… Откуда у него столько денег, чтобы нанять детектива? Один из maison[77] Бельмона? Мысль вообще-то восхитительная, весьма богатая возможностями, но наверняка ведущая в тупик. Но кому в самом деле понадобилось действовать через подставное лицо и, таясь от меня, затевать столь сложные игры? Да перестань, Ханна! Не терзай себя вопросами, на которые у тебя нет ответа. Время само найдет и подскажет ответ. Иди домой и жди звонка.

Но никто не позвонил. Ни днем, ни вечером, ни на следующий день. К вечеру второго дня мне надоело ждать. Что может быть хуже бесплодных ожиданий? Разве что иссякшее воодушевление. Возможно, я зря психую, и мой телефон как тот самый чайник, на который чем больше смотришь, тем медленнее он закипает. Вот именно, я слишком напряженно жду звонка. Что сейчас действительно нужно, так это проветриться.

Купив пакет воздушной кукурузы и бутылку кока-колы, я устроилась во втором ряду, в том самом ряду, про который моя матушка всегда говорила, что, сидя на нем, непременно испортишь глаза. Лента была воистину голливудской: у хорошо одетых и не страдающих переизбытком ума героев все идет из рук вон плохо, но в последние минуты все наилучшим образом устраивается, а растревоженный зритель заслуженно наслаждается счастливым концом. Я представила на экране Кэролайн, вот она стоит на мокрой траве у реки, вся ее поза говорит о стремлении к смерти, на заднем плане струнный оркестр тихонько наигрывает грустную мелодию, под звуки которой к девушке, не замечая дождя, бежит Бельмон. «Вы не должны делать этого! — взволнованно восклицает он. — Я не собираюсь преследовать вас, потому что… ну хорошо, лучше вам узнать всю правду. Это вообще не мой младенец. Они там перепутали пробирки со спермой. На самом деле отец вашего ребенка…» Но мое воображение отказывается изобрести продолжение, и наступает томительно долгое, замедленное съемкой, падение девушки в темную воду. При этом ни один скрипач, ни один виолончелист не отложил свой инструмент, дабы спасти утопающую. Выродки.

Выйдя из кинотеатра, я зашла в ночной магазин и последнюю пару сотен ярдов до дома проделала пешком, неся в руках большую коробку, на крышке которой было написано: «Четыре сезона». Можно подумать, что этой пиццей они хотели кормить меня целый год. Чувствовала я себя, несмотря ни на что, превосходно. Вот что значит развлечься. Подчас просто необходимо передохнуть от серой действительности. Хорошее настроение не покидало меня до самого дома.

А вот придя домой… Сколько уж времени миновало, а я до сих пор не пойму, как они справились с замком парадной двери. Исходя из собственного профессионального опыта, я, поразмыслив, поняла, что им пришлось-таки изрядно с этим повозиться. Всем сыщикам известно, что если заходить с тыла, то проще всего высадить окно туалета. Девушки, чье детство прошло в сельских домах, всю жизнь проводят в страхе нападения. А потому или затыкают в своем доме каждую щелку, через которую может проникнуть свет, или просто молятся, чтобы взломщики пришли тогда, когда никого не будет дома. Кроме того, прячут все свои ценности там, где, как им кажется, их никогда не найдут, поскольку свято уверены, что под какой-нибудь выдвижной ящик заглянуть никто не догадается. До сих пор мне везло, взломщики на мой дом не покушались. Но на этот раз удача, кажется, изменила мне. И эти черным ходом пренебрегли, вторгшись через парадный подъезд. Я оставила коробку с пиццей на пороге и вошла, — на всякий случай медленно, очень медленно. Воздух просто вонял вторжением, но все говорило за то, что сейчас здесь никого не было. Включив свет в гостиной, я первым делом отметила, что пропал телевизор и видео. Каждый домушник, в конце концов, лезет лишь за тем, за чем он лезет. Я прошла в спальню. Отчет был спрятан в кипе налоговых квитанций и страховых полисов, и он все еще находился там, в нижнем ящике моего стола. Я села на пол, взяла его на руки и прижала к груди. Ну прямо-таки Ханна с ее чудом уцелевшим младенцем. Кэт назвала бы это спасенной беременностью. Когда радость облегчения улеглась, мозг заработал опять. Я включила автоответчик. Ничего. Затем я вернулась в спальню. При близком рассмотрении стало очевидно, что к столу никто даже не прикасался. В нем, по-видимому, не могло быть ничего, что заинтересовало бы вора, так что он и времени не стал тратить на его осмотр. Так что же, это чисто случайное стечение обстоятельств? Как вы думаете?

Глава 16

Полицейские протоптались у меня все следующее утро, прихватив и часть дня. Все это время я торчала у окна, тупо глядя на поток дорожного движения. Одно можно было сказать, оттуда, из этого моря машин, никто не ответил мне взглядом. Кроме, пожалуй, кого-то незримого, кто накануне наблюдал за моей квартирой, ожидая, пока я, закрыв дверь, не выйду проветриться и не исчезну в конце улицы. Интересно, проследил ли этот некто меня от станции метро или приметил уже в электричке, когда я возвращалась от мисс Патрик? Я, правда, никого не заметила, поскольку не ожидала, что за мной может кто-то следить. А, выходит, нужно было вести себя поосторожнее. И не из-за банальных квартирных воров, а из-за того, что у меня имелось нечто такое, что могло заинтересовать противную сторону. Дождавшись слесаря, который привел в порядок мой замок, и, проводив его, я направилась в местное почтовое отделение. На полпути к почте я увидела человека, вышедшего из машины и последовавшего за мной. Когда я входила в здание, он прошел мимо. Однако, выйдя, я обнаружила его на углу рассматривающим какую-то витрину. Впрочем, это ровным счетом ничего не значило. На почте я сняла копию со своего отчета, оригинал отослав на свое имя в контору Фрэнка, а копию отправив на домашний адрес Кэт. По пути я запомнила номер машины, стоявшей все там же, и раньше чем через час вернулась домой. Увидев огонек автоответчика, я радостно подмигнула самой себе и нажала клавишу, после чего зазвучал вежливенький голосок Гревилла:

— Мисс Вульф, простите, что не сразу вам позвонил. Я советовался относительно ваших условий со своими клиентами, и они сообщили, что подумают и дадут мне знать о своем решении. Точно не скажу, когда это произойдет, но к вам просьба: приберите свой отчет куда-нибудь в безопасное место, пока мы не обсудим, как действовать дальше.

Автоответчики! Вот уж воистину великое изобретение! Но все, что вам на них наговорят, почему-то кажется лживым, — что-то не ладится у нас со всеми нашими попытками объясниться с магнитофонной лентой. Я позвонила по номеру, оставшемуся на табло. Там тоже отозвался автоответчик, попросивший оставить свое сообщение. Я положила трубку.

Вечер прошел без происшествий. Звонила Кэт, обрадовалась, что застала меня дома, и сообщила, что папе ко дню его рождения отправила от моего имени симпатичный кашемировый шарфик.

Я подумала, что с радостью отослала бы отцу и второй подарок. Поблагодарив сестрицу, я позволила себе пошутить, что, мол, она теперь играет роль моей мамочки, приглядывая за мной, как за несмышленым младенцем.

— У тебя все хорошо?

— Да уж, просто прекрасно.

— Ладно, детка, не напрягайся, я ведь просто так спросила. Ты не хочешь разделить с нами воскресный ланч? Колин в отъезде. И, если не будет дождя, мы устроим небольшой пикничок, а потом сводим детей в зоопарк.

— Звучит соблазнительно. Сто лет не была в зоопарке. Но не знаю, как будут складываться дела. Я еще позвоню тебе.

Положив трубку, я тотчас вспомнила о конверте, который наутро она достанет из своего почтового ящика. Если перезвонить сейчас, у нее возникнет масса вопросов. Лучше позвоню ей завтра. Я прошла в спальню, захватив из кухни баночку с мускатным орехом, хотелось заглушить запах вторжения, хотя он и был скорее всего воображаемым. Надо хоть немного успокоиться, чтобы переночевать в помещении, где побывал взломщик. Но выспалась я хорошо. На следующее утро, проснувшись, я поняла, что, невзирая на это происшествие, я должна обрести ледяное спокойствие, поскольку, пока Его Светлость клиент или Ее Светлость клиентка не соизволят позвонить, делать мне практически нечего. Смотри-ка, судьба не упустит случая лишний раз доказать тебе, какое ты, в сущности, ничтожество.

После завтрака прибыла почта. Поскольку мне приходится подчас отсутствовать длительное время, я сняла внутренний ящик, так что почта свободно ссыпалась на пол. Из целой кучи непотребной рекламной требухи — всяких листовок, каталогов электроосветительных приборов и предложений немедленно выиграть двести тысяч фунтов — я сразу же вытащила конверт. Судя по штемпелю, отправлен он был сутки назад из западной части Лондона. Вскрыв его, я обнаружила два сложенных двойных листа бумаги, ксерокопии каких-то бланков с датами и комментариями на французском языке. Я постаралась унять дрожь в руках. В общем — безуспешно. Записи страшно неразборчивы, хотя подчас и казалось, что из некоторых букв образуются определенные слова, но понять все равно ничего нельзя. Что это, жаргон? Какая-то специальная техническая терминология? Хорошо еще, что даты вполне читабельны. Начинаются записи в мае и заканчиваются январем… Нет, не техническая терминология. Медицинская? Врачебный отчет? Кроме дат, выделялся еще одна цифра: 130/90. Что это могло быть, кроме кровяного давления? Я присела к столу. То, что лежало передо мной, было копией медицинской карты Кэролайн Гамильтон за период ее беременности, которую кто-то прислал мне по почте из лондонского Уэст-Энда. Отчет, который, если верить Бельмону, был им уничтожен. Так что же случилось? Он что, изменил свое решение? Или это кто-то другой послал мне своего рода billet doux[78]. В таком случае — кто? Но отправитель пожелал остаться неизвестным, и мне вряд ли удастся сейчас разгадать сию тайну.

Раз болит, зови доктора. Жена доктора дала мне номер его служебного телефона. Когда я дозвонилась, секретарша сказала, что он занят. Еще бы он не был занят! Через какое-то время он перезвонил и сказал, что сумеет найти для меня время. Еще бы не сумел! Договорились, что через полтора часа он будет ждать меня в своем кабинете. Ох, как бы половчее убить время? Решила позвонить Фрэнку. Странно, я совсем не уверена, что очень уж люблю его, а все же чуть что — набираю его номер. Может ли это объяснить мои отношения с мужчинами? Кэт, похоже, придется провести пикник без меня. Что касается Фрэнка, то он вряд ли готов был выразить мне сочувствие.

— Видишь, что получается, когда ты не докладываешь доброму дяде, чем занимаешься. А теперь я смогу встретиться с тобой разве что при свете луны.

— Перестань, Фрэнк. Я ведь звонила тебе, забыл?

— Да уж, но ты, надеюсь, не станешь отрицать, что получила эту работу через меня. Так что мне причитаются комиссионные.

— Опять ты за свое! Хорошо, плачу тебе десять процентов, но и десять процентов работы тогда ложится на тебя.

— Ну что ж… Догадываюсь, что тебе нужно. В успехе, правда, не уверен. Разве что этот твой подозрительный малый уже имеет преступное прошлое.

— Пожалуйста!

— Да ладно уж, ладно. Но потребуется часов двенадцать, не меньше. Ты знаешь, как зовут этого типа? Впрочем, молчи, я и сам догадываюсь, что у тебя нет ничего, кроме номера его машины.

Когда я вышла, машина стояла все там же. Парень в фуражке торчал на углу, всматриваясь в магазинную витрину. Вновь я увидела его в метро. На станции Гудж-стрит он поднимался по эскалатору, а я шла по лестнице и, когда выбралась наверх, он исчез и на глаза мне больше не попадался. Правда, еще не закончился час «пик», так что он прекрасно мог затеряться в толпе. Я решила плюнуть и забыть о нем.

Входя в гинекологическую клинику, я вспоминала былое. Хью Гелтон… Не столько врач, сколько прежняя, не до конца угасшая привязанность. Это было довольно давно, но мне нравилось думать, что именно я подтолкнула его к выбору специальности, гинекологии. Бывший любовник… Связывало нас тогда скорее физическое влечение, нежели подлинно глубокие чувства. Уж слишком мы были молоды и слишком еще похотливы для истинной любви. Когда мы с ним сошлись, в этом не было ничего необычного. Доктора, профессионально совокупляясь с медсестрами, производят на свет выводки анатомически совершенных детей и вскоре начинают консультировать в одной из лучших учебных клиник Лондона, педагогами возвращаясь туда, где недавно были студентами. Но для меня то время всегда ассоциировалось с сексом. Вечные, не очень законные удаления в спальню, больше напоминавшую монашескую келью, где мы жались друг к другу на узкой односпальной коечке, пока прерывистый звуковой сигнал не разлучал нас. Я оставалась греть простыни, а он мчался воскрешать очередного покойника. Секс в то время был нашим образом жизни. Мы никак не могли им насытиться.

По виду его не скажешь, что он оставил это занятие. Или это его детки не дали ему выспаться? Мне было приятно встретиться с ним снова. С годами мы постепенно утратили связь, и не в том дело, что перестали поздравлять друг друга с Рождеством, выбирая самые симпатичные открытки, просто что-то угасало в наших воспоминаниях. Я все еще считала его привлекательным, но у меня было такое впечатление, что он сам об этом забыл. Кажется, он малость смутился, вспомнив незаконное прошлое в этом самом здании, где теперь проходит его официальное настоящее.

— Итак, Ханна, чем могу тебе помочь?

Я улыбнулась. Вечная игра доктора с пациентом. С каких это пор, голубь мой, мы стали играть с тобой в эти игры?

— Требуется твоя консультация, док. Хочу показать тебе кое-какие медицинские записи, касающиеся одной пациентки, в которых мне самой не разобраться.

Я вынула из сумки конверт и передала ему. Он вытащил бумаги, рассмотрел их и вернул мне.

— Тут же по-французски.

— Да уж, по-французски. Но, насколько мне помнится, ты в свое время неплохо владел им.

— Ну, сколько времени прошло… — Он снова взял бумаги и всмотрелся в записи. — Хм-м… Могу я спросить, где ты взяла их?

— Кто-то прислал по почте.

— А что ты можешь сказать о пациентке?

— Эта девушка исчезла, и меня наняли для ее поисков. Теперь, увы, ее уже нет в живых.

— Понятно.

— Она умерла через несколько дней после своего последнего визита к врачу, у нее была восьмимесячная беременность. Мне хотелось бы выяснить, могли ли существовать какие-то чисто медицинские причины для того, чтобы покончить с собой. — Я помолчала, затем продолжила — Надеюсь, я не прошу тебя сделать нечто противозаконное?

— Да нет, — ответил он, взглянув на меня и снова уткнувшись в бумаги.

Я ожидала. На его столе красовалась фотография в рамочке — три маленькие девчушки, обнявшись, стояли на берегу какого-то водоема. Они тоже выглядели весьма привлекательными, но на отца похожи не были. А он тем временем, изучив последний лист, вернулся к началу. Я почувствовала, что ладони мои становятся липкими. Наконец он заговорил:

— Теперь я знаю, какие чувства испытывает моя секретарша, пытаясь разобрать мою писанину. Не позавидуешь. — Он покачал головой. — В том, что я смог разобрать, — а это, честно говоря, не так уж много, — я не увидел чего-то слишком уж серьезного. Хотя ее кровяное давление имело склонность все более повышаться. Как она умерла?

— Упала в Темзу. Полагают, что она почувствовала себя плохо, потеряла равновесие и упала. То, куда она упала, оказалось рекой.

— Эклампсия?[79]

— Он призадумался. — С ходу ведь и не скажешь, так ли это или тут что другое. Кровяное давление могло повыситься, но должны быть и другие симптомы. Тут имеется несколько результатов анализов мочи. Но нужно все это перевести на английский… Не пойму, правильно ли я определил наличие белка. Знаешь, ведь симптомы, которые могут предвещать эклампсию, достаточно выразительны. Большинство врачей обнаруживают это задолго до того, как наступает тяжелая стадия, предпринимая все, что может облегчить состояние пациентки, даже, при необходимости, помещая ее в больницу.

— Да, хорошо, но в этом случае медики должны были действовать активнее, а судя по последнему отчету, пациентка просто не прислушалась к их рекомендациям.

— Глупая девочка. Хм-м… Эклампсия? Ну, раз ты пришла ко мне, значит, те, что составляли заключение о смерти, ничего этого не обнаружили.

— Вот именно. Но у них не было ее медицинской карты.

— Карты медицинской не было, но зато был труп. Признаки хронической эклампсии патологоанатом наверняка обнаружил бы, хотя бы по результатам исследования утробного плода. Думаю, это зависит от того, насколько серьезно они проводили исследование.

— Вероятно, недостаточно серьезно. Она оставила посмертную записку.

— Понятно. Хотя, честно говоря, не очень. Нелепость на нелепости, ты не находишь? Могу сказать только, что если все дело было в эклампсии, то это наверняка проявилось бы. Давай посмотрим. Вроде бы все выглядит нормально. Кроме, пожалуй, крови. У нее был отрицательный резус-фактор?

— Отрицательный резус-фактор? Что это значит?

— Да, ничего страшного, в общем-то. Дело обычное. Это не такая уж редкость, процентов пятнадцать народонаселения имеет отрицательный резус-фактор. Но при определенных обстоятельствах, если у отца, к примеру, резус-фактор положительный… Тебе как, поосновательнее объяснять или изложить вкратце?

— Давай сначала попробуем вкратце.

— В основном, это может быть источником трудностей для младенца. Если плод будет иметь положительный резус-фактор, как у отца, то вырабатываемые в крови женщины антитела начнут проникать в кровь плода. В прежние дни в крайних случаях младенец мог умереть in utero[80] от erythroblastosis foetalis— прости, от анемии и сердечной недостаточности. Если ребенок рождался живым, ему грозила желтуха, и требовалось провести немедленное переливание крови, чтобы вывести антитела из его кровеносной системы. Пятьдесят лет назад, до того, как это было должным образом понято, резус-болезнь была убийцей. Но теперь смерть в таких случаях большая редкость. Здесь, в Британии, большинство женщин с отрицательным резус-фактором получают инъекцию препарата, предотвращающего появление в их крови антител. А если антитела все же появляются, то мы можем оздоровить кровь плода переливаниями его in utero после двадцати двух — двадцати трех недель беременности.

Я, честно говоря, не очень хорошо поняла эти долгие объяснения.

— А что можно сказать о Кэролайн?

— Ну, как я уже говорил, ее случай не кажется особо серьезным. Судя по всему, это было не смертельно. Молодая женщина. Если это первая беременность, то весьма вероятно, что она и вообще не вырабатывала антитела. А если и вырабатывала, то врачи постоянно наблюдали ее и могли своевременно с этим справиться. Но все это лишь умозрительные рассуждения, ты же понимаешь. Если хочешь получить более определенный ответ, дай мне немного времени, я получше изучу эти записи, сверюсь с медицинскими справочниками, и тогда…

— Еще один вопрос, Хью, Имеет ли какое-то значение, что зачатие было произведено лабораторно?

— Вообще-то нет. Правда, поскольку там соблюдается анонимность, то они могли и не знать группы крови отца…

— Но в этом случае отец не был анонимным. Она знала его.

— В самом деле? Ну, тогда, возможно, где-то здесь мы и найдем и его группу крови. Из пробирки, но не анонимно. Каково!

— Да уж.

— Могу я спросить, что это вообще за история такая? — Он улыбнулся. — Насколько я помню, ты всегда рвалась обличать социальные язвы. Как там — «Общественность имеет право знать» и все такое?.. Хотя, наверное, твое отношение к некоторым вещам могло со временем претерпеть изменения.

— Ох, и не говори! Ты же понимаешь, старость накатывается.

Он покачал головой.

— Считай, что я этого не слышал.

Я всегда ценила его чувство юмора. Это весьма привлекало меня в нем. Как и прикосновение его горячего тела в холодные предрассветные часы. Бывший любовник улыбнулся мне через стол той самой кривоватой улыбкой, которую я неоднократно с нежностью вспоминала. Годы прошли с тех пор, как мы расстались, но я лелеяла фантастическую мысль, что не все еще между нами кончено, и когда-нибудь мы еще сумеем улучить момент для эротических забав, достаточно будет одному из нас просто прилечь на кушетку. Но сексуальные воспоминания странно воздействуют на психику и, как это нередко бывает, в предвкушении часто и заключается самое большое наслаждение. Когда мы любили друг друга, нам было не более двадцати двух лет. Никогда потом я не чувствовала себя такой неуязвимой и защищенной, как тогда с ним, и никогда, увы, больше не была так неотразима. Но лирический момент, накативший на меня, прошел. Не знаю даже, заметил ли он это или нет. Он сидел, склонившись над бумагами и продолжая изучать их.

— Должен огорчить тебя, Ханна, но у меня жесткий график, и через десять минут я должен буду читать лекцию второкурсникам.

Он встал, чтобы проводить меня до дверей. Я протянула руку к бумагам, но Хью отодвинул их.

— Оставь пока мне. Сегодня попозже я буду на Хаммерсмит. Там есть консультант, он пару лет проработал в Париже, да и жена у него француженка. Посоветуюсь с ним, посмотрю, что он скажет. Может, ему, с помощью жены, удастся больше вытянуть из этих бумажек.

Выйдя на улицу, я вспомнила название паба, в котором частенько сиживал Фрэнк. Его, правда, там не было, но и времени-то всего четверть двенадцатого. У стойки бара сидел молодой человек в форменном пиджаке врача-стажера, неспешно потягивая пивко и небрежно покуривая сигарету. Все трудности его были впереди, вечером и ближе к ночи. Бедные труженики! Не удивительно, что медсестрички так заботливо опекают их. Я заказала «Кровавую Мэри» и бутерброд с сыром. Легкий, так сказать, завтрак. Фрэнк мог бы гордиться мной. Еще бы — водка в одиннадцать часов утра! Недавно он радостно сообщил мне, что новые лицензионные законы дают частному детективу Британии кое-какие права и возможности. В былые дни, когда вы что-нибудь обсуждали, то шли в кафе и сидели там над чашкой остывшего чая и окаменевшим пирожным. Я отпила глоток коктейля. Слишком много вустерширского соуса и не хватает лимона. Надо оставить это пойло для Фрэнка, он таких мелочей просто не замечает.

Он позвонил примерно через час. Наступало время ланча, и в пабе уже было довольно много народу, так что я с трудом пробилась к телефону. Барменша просила меня не занимать его надолго.

— Знаешь, Фрэнк, иногда мне кажется, что ты лишь плод моего воображения.

— Послушай, я не успеваю прийти. Мне оказали кое-какие услуги, но если не появиться там, где назначено, другого шанса у меня может и не оказаться. Так что давай ограничимся телефонным разговором. Скажи мне хотя бы вкратце, что там у тебя выяснилось?

Так я и сделала. Вкратце. Он меня внимательно выслушал, немного помолчал и спросил:

— И где этот отчет теперь?

— Оригинал я послала тебе, а копию — Кэт.

— Хорошо. А медицинская карта?

— Копия у меня, копия у Хью.

— Ты думаешь, он там нароет что-нибудь?

— Не знаю. Может, что и нароет. Но вряд ли, конечно, ответит на вопрос, кто и почему послал мне эти бумаги.

— Не сам ли Бельмон выискивает способ убедить тебя, что он со своей стороны выполнил условия сделки? Вот и послал эту пару страниц, которые доказывают его заботу о беременной и хорошее отношение к ней. Тем более что это ничем ему не повредит.

— Так чего ж было не отдать мне их сразу? Зачем все эти сложности с пересылкой по почте через три дня после моего отъезда в Лондон?

— Может, он просто долго думал? А когда ты уехала, огорчился, решив, что не все до конца объяснил, вот и послал вдогонку дополнительные материалы.

— Да, но почему анонимно? И потом, это все же не объясняет, кто мой клиент. И кто два дня назад забрался в мой дом.

— Да-а… Ну, здесь тебе надо просто определиться, что это было — ограбление с большой буквы или ограбление с маленькой… То есть не совпадение ли это?

— В каком смысле?

— В том смысле, что ты вечно все усложняешь, даже в тех случаях, на которые другой и плюнуть-то поленился бы. Я иной раз просто плачу, глядя на то, как ты колотишься зазря о кирпичные стенки. Вспомни хотя бы то дело с поляками.

— Знаешь, Фрэнк, я уже вся промокла от твоих слез. Ну ладно, давай о деле. Я все еще думаю, что та машина могла принадлежать его жене.

— Еще бы! Такая же длинная, как «сьерра», и такая же широкая, как «ситроен». Сколько уж раз я твердил тебе, основывайся только на фактах. У меня уж язык отсох, а ты все свое… Исходить надо исключительно из того, что твой клиент пожелал остаться неизвестным. Почему? Очевидно, потому, что он (или она) чувствуют себя плохо из-за того, что он (или она) сделали (или не сделали) то, что хотели сделать. Я говорил тебе, куда бы пошел. К родной матери. К женщине, парализованной виной и горем после пятнадцати лет пренебрежения собственным ребенком. Не исключено, что она, доведенная до отчаяния, захотела выяснить, что же случилось с ее дочерью. Чего же еще ты хочешь от меня услышать?

— Фрэнк, окажи любезность. Не внушай мне версий, навеянных тебе, грешному, статейками желтой прессы.

— Кстати, и в желтой прессе, моя милая леди, попадаются иногда исключительно правдивые истории.

— И все же я утверждаю, что это не она. Она лежала в больнице.

— Не доказано. Ты же ее там не видела. Послушай, я и не говорю, что это обязательно она. Я просто расставляю акценты. Твой анонимный клиент, к слову сказать, может вообще не иметь никакого отношения к присылке медкарты.

— Или к взлому моей квартиры?

— Да что эти взломщики у тебя взяли? Телевизор и видео. А что они оставили? Твой отчет.

— Послушай, Фрэнк, если ты еще об этом не слышал, то я тебе скажу. Сейчас изобрели такую штуковину, как фильмокопирование, — сказала я, сама удивившись тому, что это впервые пришло мне в голову.

— Знаешь, Ханна, поучи свою бабушку, с какой стороны яйцо колупать. Фильмокопирование — одна из моих любимейших игрушек. Но если Гревилл уже имеет отчет, почему он до сих пор тебе не позвонил?

— Так что же я? Все сейчас брошу и буду ломать себе голову над тем, почему он до сих пор не звонит?

Хоть я и хотела сказать это порезче, но получилось слабо.

— Хм-м… А как насчет того малого с машиной? Ты уверена, что тебе это не показалось?

— Нет, конечно, ни в чем я не уверена. И там, в метро, это мог быть совсем другой человек, просто похож, но кто знает, вдруг их там целая армия. — Я окинула взглядом помещение паба. Здесь никого подозрительного вроде не видно. — Господи, Фрэнк, разве ты всегда точно знаешь, есть за тобой хвост или нет?

— Да, всегда! Потому-то на дверной табличке моей конторы накарябано мое имя, а не твое. Не говоря уже обо всем прочем. Слушай, хочешь, дам совет? Ты просто покрепче стой на своем и жди, а господин Случай сам все положит тебе в руки.

— Прекрасно. Ну, Фрэнк, премного благодарна за бесплатный совет.

— Постой. Я еще не договорил. У тебя дома включен автоответчик?

— Да.

— Так вот, держись-ка подальше от дома. Потрать немного времени и денег и купи себе все необходимое. Ну, что там?.. Зубную щетку, ночную рубашку. Заодно, шастая по магазинам, может, и заприметишь кого, хвост, я имею в виду. Потом оторвись от них — магазин в таких делах просто чудо — и устройся где-нибудь на ночь, на две. Оттуда ты, в случае чего, и телефон свой можешь проверить.

— В случае чего?

— Да в случае того, допустим, что совпадение окажется вовсе не совпадением. И вот еще что. Ты все еще не оставила надежды разорить меня, назаказав там кучу всякой дорогой и пошлой еды, дабы потешить свой неуемный желудок?

— Нет, Фрэнк. Спасибо. Отложим твое разорение на другой раз.

— Отлично. Мне нужно будет кое-что обмозговать, а потом я свяжусь с тобой. Скажи мне номер, по которому я смогу найти тебя… Ох да! Ханна! Чуть не забыл!

— Что такое, Фрэнк?

— Надеюсь, ты помнишь про десять процентов?

Я решила прислушаться к мнению специалиста. А пускай они, в самом деле, полазают теперь за мной по магазинам, если им делать больше нечего. А избавиться от хвоста — дело нехитрое. Если бы это не было связано с работой, то от прогулки вдоль прилавков я получила бы гораздо больше удовольствия, ведь надо же иногда и порадовать себя, разглядывая и перебирая разные корсеты и фантастической красоты бюстгальтеры. Девушка, соседка по примерочной, на моих глазах истратила на все эти штучки-дрючки сто, если не сто двадцать фунтов. Наверняка у нее есть малый, которому она сегодня же вечером намерена все это продемонстрировать. После третьего магазина я уже точно знала, что оторвалась. Я одна. Если и были хвосты, то они потерялись. Иной, может, и до сих пор сидит возле одной из примерочных. Ой, спасибо тебе, Фрэнк! Потом я мысленно перебрала всех, у кого смогла бы переночевать. Выбор-то, в сущности, небогат.

Даже совсем, можно сказать, нет выбора. Все упиралось в Кэт. Когда я возникла у нее на пороге, там как раз происходило чаепитие. Шесть мамочек и целый взвод ребятишек, которых, казалось, валандается тут по всему дому штук двадцать шесть, если не двадцать семь. Да и кто их считал! У меня просто в глазах зарябило. Кухня была изгваздана апельсиновым соком и следами шоколадных чипсов, которыми детки обстреливали друг друга. Причем Бенджамин был главным артиллеристом, в то время как Эми не то подавала снаряды, не то реквизировала их. А какой-то кучерявый малец, обделенный боезапасом, пытался наехать на всех сразу огромным заводным трактором. Кэт сидела и прихлебывала свой чай, взирая на арену боя с изумительным спокойствием. Если что ее и вывело из равновесия, так это мое появление. Но на то она и Кэт, чтобы не подавать виду. Она просто усадила меня на свободный стул и налила чашку чая, шепнув между делом, что все они скоро уйдут.

Все они скоро ушли. Причем Эми удалилась с ними, повесив на плечо сумочку со спальными принадлежностями и на прощание послав нам — маме и тете — множество воздушных поцелуев. Вернувшись в кухню, Кэт вытащила из буфета бутылку джина, пару рюмок и налила нам по порции, добавив туда тоника.

Но тут Бенджамин, возясь у моих ног, поднял страшный шум. Господи, чего оно хочет, это невинное дитя? Он тыкался мне в колени и теребил за юбку, сопровождая все это дикими, непереводимыми ни на один язык требованиями. Кэт, выглянув из-за дверцы холодильника, в котором она что-то искала, меланхолично проговорила:

— Да ты возьми его на руки. Иначе он не заткнется.

Я наклонилась, взяла племянника и посадила его на колени. Вопли и непонятные высказывания прекратились. Зато он тотчас встал на ноги и принялся топотать ими по моим бедрам, будто по крутящемуся барабану. Щеки его были красны, как помидорчики, подбородок безмятежен, как у Будды, а пахло от него скисшим молоком и детской присыпкой, Я даже не поняла, приятно это мне или противно. Сначала он потыкал липким пальчиком мне в глаз, а потом одним движением соскользнул вниз и ловко оседлал мое колено. Придерживая его, дабы он не свалился, я размышляла обо всех тех женщинах, которые так и не заимели младенцев. Словом, я думала о тех обиженных судьбой, что завидовали всякой простолюдинке и беднячке, у которой этого добра не переводится.

Неужели бездетные так сильно страдают именно из-за отсутствия этого запаха скисшего молока и младенческой плоти, припудренной детской присыпкой?

Кэт поставила передо мной стакан с выпивкой, а малышу ловко сунула бутылочку с молочной смесью. Он схватил ее и принялся сосать, сразу впав в блаженное состояние. Ох, не взрослей, племянничек! Там, снаружи, холодно и темно, и там, снаружи, нет этой соски, которая здесь всегда к твоим услугам. Я отхлебнула джина. Оказалось покрепче, чем я думала. Но что бы там ни было, а пить мне сейчас не стоит.

— Ну, и что случилось, Ханна, что ты оказала мне такую честь?

— О, я просто шла мимо и зашла.

— Просто шла мимо?

— Да. А куда это отправилась Эми?

— К Полли. Она останется у них на ночь.

— Прекрасно. Да, кстати, спасибо, что послала папе подарок от меня. Я оставлю тебе чек. Как он ему понравился?

— Ну, позвони ему сама и спроси. — Она права, я до сих пор ему не позвонила. Надо будет написать, что ли. — Ладно, Ханна, а теперь попробуем с начала. Итак, что случилось?

— Ничего.

— Прекрасно. Ты пришла добровольно, без всякой цели, просто попить чайку. И вот сидишь здесь среди дюжины ребятишек, их мамочек и нянюшек, и говоришь, что ничего не случилось?

И правда, смешно. Я не смогла удержаться от улыбки.

— Собиралась позвонить тебе, но хорошо, что сама оказалась рядом.

— Да, интересно…

— Знаешь, я кое-что отправила тебе по почте. Большой коричневый конверт. Если ты еще не получила его, он придет завтра утром.

— Ну и? Ты сейчас заговоришь, или я должна ждать до завтрашнего утра?

Я покачала головой.

— Конверт адресован мне, и ты его лучше не вскрывай. Это связано с работой. Просто мне нужно кое-что для сохранности припрятать.

Кэт нахмурилась.

— Могу я спросить, от кого?

— Извини, но большего сказать не могу.

— Ладно, не говори. Я запихну твой конверт в ящик с грязным бельем, под все эти слюнявчики, салфетки и полотенца. Этого будет достаточно для его сохранности?

— Думаю, да. Большое спасибо.

Блаженная сытость привела Бенджамина, сидевшего у меня на коленях, в дремотное состояние, и хотя глазки его все еще были открыты, но сознание уже заторможено. Зимние сумерки за окнами медленно, но неуклонно переходили в темноту. День вскоре заметно увеличится, а там, глядишь, и лето настанет. Люди начнут выбираться в сады и палисадники и посиживать там, отдаваясь приятному покою.

Я представила себе Колина с кружкой пива в одной руке и порцией барбекю в другой, пока Кэт наполняет горячей водой детскую ванночку. Мне припомнились наши девчоночьи игры в дочки-матери. Существуют и худшие способы провести лето.

— Послушай, Ханна, я хочу спросить тебя кое о чем.

Ну да, конечно, без этого никак не обойтись. Это нужно было предвидеть. Возникло то легкое напряжение, которое возникает иногда между сестрами перед тем, как штормовые облака рассеются.

— Спроси, Кэтти, спроси.

— Что тебя понесло во Францию? И что ты там делала?

— Во Франции-то? Да ничего особенного.

— Но это связано с работой? С этой твоей балериной, да?

— Да.

— И как? Ты разыскала папашу?

— Ну… Вроде того.

— Ох, перестань, Ханна! Я, конечно, со своим куцым воображением, ограниченным рамками семейной жизни, каких-то вещей могу не понимать, хотя бы того, к примеру, почему ты считаешь, что детей лучше не заводить, но все же не стоит обращаться со мной как с умственно отсталым существом. Ты приходишь без предупреждения, полчаса сидишь, почти ничего не говоря, затем просишь спрятать нечто, о содержании чего мне лучше не знать, и мне, честно говоря, все это немного обидно. Если ты не доверяешь мне своих тайн, почему бы тебе не хранить их у Фрэнка?

Характер Кэт редкое и удивительное явление, сдобренное теперь взрослым юморком, если не сказать — ехидством, но все еще пленяющее своей детской непосредственностью. Я прикрыла глаза.

— Не беспокойся, Кэт, ему я тоже послала конвертик. И не сердись, я помалкиваю не оттого, что пренебрегаю твоим мнением, вовсе нет. Просто это долгая история. И я все еще не уверена, что до конца разобралась с ней.

— Прекрасно, — сказала она, но больше ничего не добавила.

— Теперь мне известно, кто отец ребенка. Но чего я все еще не знаю, так это почему младенца Кэролайн обрекли на гибель. У меня на руках оказались кое-какие медицинские записи. Я надеюсь, что с их помощью удастся что-то прояснить.

Она кивнула.

— И что, в этом конверте и находятся эти записи?

Нет, не по силам мне, в самом деле, пускаться сейчас в объяснения.

— Да, считай, что так. Ну и еще кое-что.

— Но ты предпочитаешь, чтобы я всего этого не читала?

— Да.

— И все дело только в твоей работе?

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что ты выглядишь взволнованной, что-то тебя тревожит. Я это сразу почувствовала, как только ты позвонила мне, вернувшись из Франции. Мне показалось, там у тебя еще что-то было, не только работа.

— Да что там могло быть?

Она колебалась. Затем все же решила высказаться до конца.

— Я бы не удивилась, если бы оказалось, что тут замешан мужчина.

Наступил мой черед обижаться и возмущаться.

— Господи, Кэт! Стоит мне ненадолго отлучиться, как ты сразу же воображаешь себе, что здесь любовная история.

— Нет, — тихо ответила она. — Ничего я не воображаю. Я просто как-то чувствую это.

Я встряхнула головой.

— Честно говоря, кое-что было, но совершенно ничего серьезного. Знаешь, Кэт, я страшно устала и потому все время раздражаюсь. Не принимай это на свой счет, хорошо?

Она кивнула. Я посмотрела на Бенджамина. Вот о ком надо поговорить. Я собралась было перевести разговор на другую тему, но она сделала это за меня. Отчасти потому, что и детская тема не вызывала у меня особой приязни.

— Знаешь, Ханна, Колин считает, что ты боишься мужчин.

Еще этот Колин! Тоже мне Мистер Психоаналитик. Ох, близкие вы мои и родные, дайте же мне передышку!

— Ты хочешь сказать, что он считает меня лесбиянкой?

На этот раз она рассмеялась.

— Ох, сестричка, что ж ты его за такого идиота держишь!

— Да нет, — грустно произнесла я. — Ни за кого я его не держу. Просто мне интересно, что он еще думает?

— Ну, что он думает… Что ты любила Джошуа больше, чем хотела признать, и что ты своей работой отгораживаешься от любой возможности наладить личную жизнь.

— Поня-атно. Да-а… Ну а что ты думаешь? Она помолчала, будто подыскивая слова.

— Уфф… Ну, я полагаю, что он и вправду не так уж глуп и кое в чем, вероятно, прав.

Великолепно. Но если ты не доверяешь своей родной сестре, то кому же вообще остается доверять? Впрочем, кто, кроме сестры, скажет тебе правду? Мы какое-то время посидели молча, потом она спросила:

— У тебя, кажется, какие-то трудности?

— Не знаю… Возможно, так оно и есть.

— Могу ли я чем-то помочь?

Я подумала, что стоит, пожалуй, попросить о помощи.

— Да, Кэт, — можешь. Мне нужно где-то переночевать.

С минуту она смотрела на меня, и мне показалось, что в глазах ее промелькнул страх. Еще бы! Раз дошло до того, что человек опасается ночевать у себя дома… Но она сразу овладела собой.

— Конечно, Ханна. О чем тут говорить? Гостевая комната всегда в твоем распоряжении.

Она встала и повернулась к раковине, возможно, лишь затем, чтобы я не заметила, как ее страх постепенно преображается в гнев.

— Это даже хорошо, потому что Колин через пару часов заявится, а мне еще нужно сходить в магазин, купить кое-что на ужин, и это просто счастье, что не надо будет тащить с собой Бенджамина.

Малыш все еще пребывал в промежуточном состоянии, сонно помаргивая глазками и все еще почмокивая, воображая, видно, что сосет божественную материнскую грудь.

Занятно, что люди, вырастая, частенько пьют на ночь молоко, зная по опыту, что оно помогает им заснуть, но с материнской грудью это никак не связывают.

— Конечно. Я посижу с ним сколько нужно. Знаешь, Кэт, а давай-ка я поработаю у вас сегодня приходящей нянькой. Вы с Колином развеетесь, сходите куда-нибудь. У вас ведь почти нет такой возможности. Посмотрите кинцо какое, где-нибудь поужинаете и все такое прочее в этом духе… — Было заметно, что мое предложение пришлось ей по вкусу, а потому я продолжила: — В самом деле! Что я, не сумею сменить подгузник и подогреть ему бутылочку молока?

— Да, но если он проснется раньше?..

— Ну, покачаю его, спою ему песенку. Он у меня заснет как миленький. Ведь по ночам он у тебя не буянит?

Кэт улыбнулась. Перемирие. Нечто вроде того взаимовыгодного обмена кукольными одежками Барби, что нередко примирял нас после изнурительных сестринских разборок.

— Позвоню-ка я Колину, посмотрим, что он скажет.

Колин, конечно, согласился. А куда он денется? Все лучше, чем ужин в обществе свояченицы. Они договорились встретиться в городе. Поскольку теперь Кэт не надо было идти в магазин, мы с ней еще успели искупать Бенджамина и облечь его в пижамку. Дитя, конечно, что-то заподозрило и, как только мамочка начала одеваться, вцепилось в нее. А когда пришло вызванное такси, разлучить их, казалось, было практически невозможно. Но я решительно оторвала дитя от матери и сказала ей:

— Уходи скорей, я его держу. Поверь, что он прекратит свои вопли через минуту после того, как за тобой захлопнется дверь.

За сдержанностью сестры я разглядела еще кое-что. Кое-что, о чем она не решалась сказать.

— Кэт, не думай ни о чем. Никто меня не преследует и уж тем более не найдет здесь. Поверь, что никто не знает, где я нахожусь. Так что расслабься и малость отдохни. Неужели ты думаешь, что я обратилась бы к тебе, зная, что это чревато хоть малейшей опасностью? У меня на такой случай существует масса вариантов помимо тебя.

Она вроде немного смутилась, поняв, что я угадала ее опасения, но все еще колебалась, хотя уже переступила порог.

— Иди, иди. И позволь себе поразвлечься на славу.

Мы вышли проводить ее. Бенджамин противно орал у меня на руках и рвался куда-то, будто стремясь улететь. Я молилась только об одном: чтобы Кэт не тянула с отъездом. Наконец такси тронулось, но она еще долго махала нам рукой. Как видно, разлука травмировала ее гораздо больше, чем младенца. Он и орал-то, как мне показалось, больше из приличия. Как только ребенок осознал, что криками мамочку не вернешь, он проявил чрезвычайную прагматичность, сосредоточившись на галетах, завалявшихся у меня в кармане. Вернувшись в дом, мы уселись на ковре в гостиной и посмотрели по видео «Улицу Сезам», после чего немного погонялись друг за другом, так что дитя наконец устало и тут же, на ковре, и заснуло. Я и сама с удовольствием присоединилась бы к племяннику, но вместо этого пошла на кухню и подогрела ему детскую смесь. Он вцепился в бутылку, присосался к ней, и это позволило мне оттащить его наверх, в детскую. Когда я опускала его в постельку, он попытался было протестовать, но я присела рядом и начала поглаживать его по спинке. Глазки его неотрывно следили за мной, как видно еще не все вечерние ритуалы были выполнены. Тогда я рассказала ему сказку о событиях последних дней, от чего он тотчас уснул, не дослушав и до середины.

Я немного посидела с ним, от него исходил такой покой, такое умиротворение, такая безмятежность. Бутылочка молока, обнаруженные в кармане галеты и бездонное море любви и внимания, вот и все, что им требуется. А в награду за все они, повзрослев, уходят, отшелушивая от себя родителей, как ненужную скорлупу. Они уже почуяли вкус независимости и жаждут зажить собственной жизнью. Наступают моменты, когда родственные связи слабеют настолько, что уже не в силах удержать детей. Я и сама так ушла из родного дома, от родительского очага. Что могло удержать меня? Лишь ложное представление о том, что родители все за меня решат и все устроят. Но со временем понимаешь, что никто за тебя ничего не решит. Скажут, конечно, хорошо вам так рассуждать, не имея собственных детей. Ну да, моя мать или та же Кэт, ставшая матерью, воспитывая детей, не думают о грядущей разлуке. Так уж устроено, что им кажется, будто их детки будут с ними всегда. Какое-то странное ослепление, когда речь идет о будущем. Может, сама природа так распорядилась, дабы до поры не смущать покой женщины, производящей потомство, мыслями о грядущем? Иногда я думаю, что материнство — это одна из форм религиозного сознания: вера в желаемое сильнее всех рассудочных постулатов. Но известно, что даже атеисты подчас начинают волноваться о грядущем, которое им, возможно, уготовано Небесами.

Видите, до каких идиотских рассуждений может довести нормального человека созерцание безмятежно спящего херувимчика? Прежде чем сойти вниз, я включила систему бэби-оповещения, чтобы услышать, в случае чего, звуки его пробуждения и беспокойства. Он спал так тихо, что когда я спустилась в кухню, динамик не доносил даже звука его дыхания. Я приготовила себе большую чашку черного кофе и принялась за работу. Первым делом набрала свой домашний номер. На автоответчике было только одно сообщение. Голос Хью, весьма, заметим, взволнованный:

— Ханна, я тут кое-что выкопал из твоих материалов. Тебе бы лучше всего позвонить мне. Не знаю, поможет ли это в чем, но, кажется, я обнаружил нечто весьма интересное. Я буду дома после восьми.

Я взглянула на часы: четверть девятого. Конечно же, я опять набрала номер.

Глава 17

— Я перешерстил все пункт за пунктом. Все точно. Попробую объяснить тебе, а если что будет непонятно, останавливай меня.

— Давай.

— Во-первых, ты должна знать, что у нее были определенные признаки предэклампсии. Кровяное давление начало подниматься примерно недель в тридцать беременности, и в моче появились следы протеина, то есть белка. Также отмечался незначительный отек щиколоток.

— Ты хочешь сказать, что у нее в конце концов появилось нечто вроде судорог или припадков?

— Нет, я не то хочу сказать. Я понимаю, Ханна, тут все важно, только ты лучше сначала выслушай меня, а потом будешь задавать вопросы.

— Прости.

— Простил. Так вот, медицинская карта вполне категорично утверждает, что у донора резус-фактор тоже отрицательный. А поскольку ты говоришь, что она знала донора, я могу допустить, что эта информация основана на анализе крови, сделанном врачом.

Конечно. Семейный доктор пользовал старика достаточно долго, наверняка проделав своими шприцами тысячи дырок в его коже, так ему ли не знать группу крови своего пациента? Группа крови тоже резус-отрицательная, а-а? Каково? У обоих! Брак, можно сказать, заключенный на Небесах, хоть и через пробирку. Но ведь в таком случае все должно было проходить нормально, разве не так? Два резус-отрицательных родителя не могут создать резус-положительного младенца. Но я прикусила язык, решив дослушать специалиста до конца.

— Ты спросишь, что из этого следует? Из этого следует, что два резус-отрицательных существа не могут создать резус-положительного отпрыска, поэтому их отпрыск просто обязан был родиться тоже резус-отрицательным. Это неоспоримо, ибо является медицинским фактом.

— А значит, если в материнской крови и вырабатывались антитела, младенцу это ничем повредить не могло?

Он на том конце провода усмехнулся.

— Просто потрясающая баба! Никогда и пяти минут не могла спокойно посидеть, помолчать и послушать! Меня всегда это крайне раздражало, но, кстати, как ни удивительно, казалось весьма привлекательным в тебе.

Ну ты смотри! Какие признания на старости лет!

— Хью, не отвлекайся. Говори дальше.

— Как бы там ни было, ты абсолютно права. Антитела в крови матери могут повредить только плоду с резус-положительной кровью. В данном случае в крови матери были антитела. В отчете содержатся результаты анализа крови, взятой после установления беременности. Титр был незначителен, но он был.

— Титр?

— Пардон, это медицинский сленг. Мы так обозначаем наличие антител.

— Понятно.

— Теперь переходим к самой сложной части. В наши дни врачи проверяют кровь резус-отрицательной женщины на наличие антител на протяжении определенного срока беременности. Примерно с двадцати восьми до тридцати двух недель. Теперь это делается чуть ли не автоматически. А вот твой доктор этого не сделал.

— Понимаю… Я хочу сказать, что понимаю, почему он этого не делал. Ты ведь говоришь, что в карте папаша указан как резус-отрицательный. А если это так, то антитела плоду ничем не грозили.

— Да, все так. И тот врач именно так и подумал. Но, как говорится, десять раз проверь и перепроверь. И если бы он работал у меня, я бы его даже дворником держать не стал. Пущай бы шел искать работу в другом месте.

Я живо вообразила себе старого французского лекаря, многолетнего семейного врача, которому его молодой английский коллега жестом указывает на дверь, запрещая впредь переступать ее порог.

— Мне кажется, это вопрос скорее ухода на пенсию, а не увольнения. Боюсь, его просто ввели в заблуждение те данные, которые он получил.

— Да-а… Пусть так, но это его трудности. А мы с тобой давай вернемся к проблемам нашей беременной. Если верить медицинской карте, первые шесть или семь месяцев прошли относительно спокойно, никаких особых проблем не возникало. А вот потом, где-то в районе тридцатой недели, у пациентки появились первые признаки, предвещающие эклампсию. В частности, поднялось давление. Но течение беременности все еще считали нормальным, хотя и появились признаки, указывающие на предэклампсийное состояние. Очередные анализы показали, что плод развивается нормально, и пациентка говорит, что чувствует его регулярные движения. Однако она, как видно, на что-то еще пожаловалась. Но он посоветовал ей не беспокоиться. Мол, все идет превосходно. Побольше надо отдыхать, лежать. А повышенное давление исчезнет само собой, мол, такие вещи случаются. Через две недели в ее моче обнаружились признаки белка. Второй симптом, мимо которого нельзя было пройти просто так. Шесть дней спустя — срок беременности составлял уже тридцать четыре недели — этот придурок делает запись, что пациентка чем-то явно весьма встревожена, но сам продолжает свято верить, что все идет нормально. А она жалуется на отеки кистей и стоп, хотя беременность сроком в тридцать четыре недели, если она протекает нормально, таких симптомов давать не должна. Он рекомендовал ей постельный режим, хотя бы дня на три. Но кровяное давление продолжало повышаться, и, хотя отеки слегка уменьшились, белок в моче оставался. Других симптомов, если верить ее жалобам, не было. Ни головных болей, ни проблем со зрением. Он решил еще подержать пациентку на постельном режиме и понаблюдать за ее состоянием. В следующие несколько дней ничего не изменилось. — Хью помолчал, но более для восстановления дыхание, нежели для того, чтобы произвести эффект. — Затем наконец он вдруг спохватился и несколько, я бы сказал, запоздало, но все же отослал ее кровь на анализ.

Тут было что-то серьезное. Я поняла это по звуку его голоса.

— И?..

— Результаты анализа выявили огромное количество антител. Что-то, как видно, катастрофическое. Но что?

— Постой, Хью, я чего-то не понимаю… Ты хочешь сказать, что их стало больше?

— Значительно больше.

— Но как же это возможно? Если я все правильно поняла, то резус-отрицательный плод не должен провоцировать возникновение антител в резус-отрицательной крови своей матери. Или я ошибаюсь?

— Нет, Ханна, ты не ошибаешься. Но в том-то и закавыка.

— Что это значит?

— Значить, милая, это может только одно: ее плод не был резус-отрицательным.

— Но ты вроде сказал, что пара резус-отрицательных… — Черт! Младенец имел резус-положительную кровь! — Разве ты не сказал, что в этой клятой медицинской карте отец указан резус-отрицательным? Выходит, донор не был настоящим отцом?

— Господи! Наконец-то до тебя дошло!

В этот момент рядом заработала система бэби-оповещения, оглушив меня хриплыми звуками, транслируемыми из детской. От неожиданности я чуть было не выронила трубку.

— Эй, Ханна, ты куда провалилась? Я тебя не слышу.

— Да нет… Э-э… У меня там ребенок закашлялся. Ничего страшного… Господи, Хью, скажи, могла ли она сама знать?.. Я имею в виду, могла ли она…

— Вот это, Ханна, уже твоя работа. У тебя больше возможностей найти ответ на этот вопрос. Я могу только предположить, что она с самого начала знала, что отец ребенка не донор. А поскольку женщин в подобных случаях специально предупреждают, что в период искусственного оплодотворения они не должны спать ни с кем другим, она наверняка отдавала себе отчет в том, чем рискует. Не могу допустить мысли, что она не знала, от чего возникает резус-болезнь — ведь в большинстве медицинских брошюр об этом говорится достаточно ясно, — так что в какой-то момент она все поняла.

Я вспомнила искренние заверения Бельмона о той идиллии, которая царила несколько месяцев в их доме: «Она пребывала в превосходном состоянии духа, выглядела удовлетворенной, я бы даже сказал, счастливой от того, что приняла такое решение… Они с Матильдой много времени проводили вместе, обе погрузившись в процесс беременности, читали об этом массу брошюр, обсуждали всякие частности». Потом все вдруг изменилось. Да, именно тогда Кэролайн и поняла, что произошло. С помощью тех же брошюр. Но обсудить этого уже ни с кем не могла. Стоит ли удивляться, что она решила исчезнуть. Но если… Если уж Хью удалось все выяснить, тем более должен был понять это человек, приславший мне эти страницы, неразборчиво исписанные медиком-французом.

— Хью, когда, ты говоришь, тот врач сделал последний анализ крови?

— Примерно на тридцать шестой неделе беременности.

— Но дата, там есть точная дата?

— Подожди, сейчас посмотрю. — Я ждала, чувствуя запах своего пота. — Ох, подруга, этот мужик пишет как курица лапой. Ты там где?

— Я здесь.

— Последний анализ был сделан восемнадцатого января.

Восемнадцатого января? За день до того, как она звонила Скотту Расселу! В тот день, если верить Бельмону, она поехала в город купить подарок Августе Патрик ко дню ее рождения, после чего уже не вернулась.

— А когда должен был прийти результат анализа? — спросила я, удивившись тому, как дрожит мой голос.

— Тут больше дат нет, но думаю, в тот же день. Если предположить, конечно, что этот лекарь хоть раз в жизни воспользовался своими скудными познаниями в медицинской науке и отправил материал в лабораторию с пометкой «срочно». Не исключаю, что он уже начал кое о чем догадываться. В таком случае все зависит от того, насколько далеко от него находится лаборатория. Если бы он подсуетился, то мог получить результаты уже через пару часов.

— Значит, врач, получив результаты анализов, мог обо всем догадаться? Я имею в виду отцовство.

— Да уж, тут только до последнего кретина не дошло бы. Тем более что ему стала наконец понятна причина ее предыдущих недомоганий. Но во всем этом, с точки зрения медицины, есть и своего рода ирония. В отдельных случаях резус-болезнь выглядит одним из симптомов предэклампсии. Впрочем, обычно такие вещи уточняются на ранней стадии беременности, достаточно сделать анализ на присутствие в крови антител. Подвела нашего горе-эскулапа уверенность в том, что он знает группу крови донора, потому-то он и резус-болезнь прошляпил. Для него существовали только симптомы предэклампсии.

Да, приятель, не хотела бы я оказаться на твоем месте в тот момент, когда твой промах вышел наружу. Возможно, Бельмон не стал его выгонять, просто предложил помалкивать, дабы тому не оказаться врачом, обвиненным в преступной небрежности, повлекшей за собой смерть пациента. Итак, восемнадцатое января, суббота. Похоже, это был воистину адский денек. Открылась горькая истина. Но если Даниель последовал за ней, то для того ли, чтобы просто ее вернуть? Бельмон, как известно, в чужом ребенке не нуждался, — хотел своего, кровного. Хъю еще что-то говорил, но я мысленно стояла на берегу реки, прислушиваясь к звуку шагов у себя за спиной.

— Ханна!

— Что?

— Я спрашиваю, когда она погибла?

— Э-э… на следующий день. Где-то между шестью и половиной девятого вечера.

— А когда ее нашли?

— Два дня спустя. Тело запуталось в прибрежных зарослях.

— Хм-м… Это может объяснить, почему в акте судмедэкспертов о смерти нет указания на ее болезнь. Я, конечно, не патологоанатом, но, в зависимости от стадии резус-болезни, плод, скорее всего, был сильно раздут. С другой стороны двухдневное пребывание в воде…

Плод, скорее всего, был сильно раздут… Мне даже думать о таком не хотелось. Но я все же спросила:

— Ты считаешь, что младенец погиб еще при ее жизни?

Странно, в самом деле, отчего так дрожит мой голос? Наверное, от мысли, что это и было подлинной причиной самоубийства.

— Нет, не думаю, — ответил Хью. — Если бы так случилось, она сразу бы все поняла по его неподвижности. Но тогда смерть плода была бы отражена в свидетельстве о смерти. Нет, не умер, хотя, в общем, и мог умереть в утробе. За тридцать шесть недель антитела уже успели проникнуть сквозь плаценту и атаковать его кровь. Просто плод становился все более анемичным. Это могло в какой-то мере замедлить его движения. В порядке спасения применяется иногда сильная прокачка, чтобы кровь младенца вновь начала двигаться по системе. Но попытки прокачки часто влекут за собой повреждение сердца. Это само по себе тоже вполне способно загубить плод.

Он умолк, а я не знала, что еще сказать и о чем спросить. Микрофон, находившийся рядом со мной, транслировал кашель Бенджамина.

— Ханна? У тебя там все в порядке?

— Мм-м… Да, все в порядке. Послушай, э-э… Миллион благодарностей. Я хочу сказать, что я действительно ценю…

— Хорошо, хорошо! Но ты уверена, что с тобой все нормально?

— Конечно. Это же моя работа.

— Да, как и моя. Но это подчас не спасает от желания заскулить и завыть по-волчьи.

— Да уж…

Память неожиданно вернула мне полузабытые минуты. Мы с ним сидим в киношке, я всхлипываю, плачу, уткнувшись ему в плечо, а он обнимает меня, успокаивает. Но и у него самого глаза на мокром месте. Я даже немного помню тот фильм… Все-таки хорошо, что годы не заставили наши сердца огрубеть, не превратили нас в толстокожих профессионалов, каких нередко можно встретить в жизни.

— Ну, Ханна, если у тебя все, то давай прощаться… Понадобится помощь, звони, не стесняйся. Ты же знаешь, что для тебя, моя прелесть, я всегда найду время.

— Да, Хью, надеюсь…

— Скажи, что мне делать с этими двумя листками? Хочешь, я запущу их в машину для резки и рубки ненужных бумаг?

— Да, пожалуйста, сделай это.

— Прекрасно. И знаешь что, Ханна, береги себя, хорошо? Может, мы как-нибудь встретимся? Посидим, выпьем чего-нибудь, поболтаем, но не о работе, а так, вообще.

А еще говорят, что прошлое не возвращается! Как знать…

— Да, Хью, непременно. Как-нибудь обязательно встретимся. Я позвоню тебе, — проговорила я, но думала уже не о нем.

У меня не было времени даже толком попрощаться с ним, ибо в этот момент с громким стуком открылась входная дверь. Я встала и на цыпочках подкралась к двери, но тут услышала в холле голос Колина. Он стоял у лестницы, ведущей на второй этаж.

— Боже всемогущий! Ханна! Только не говори, что все это время ты развивала в себе чувство ответственности! Я понадеялся на тебя, думал, что с ребенком все будет в порядке…

Не дожидаясь моего ответа, он, перескакивая через ступеньку, помчался наверх. Да я все равно промолчала бы, поскольку знала, что противоречить ему в такие минуты — только сильнее разозлить. Оставалось надеяться, что сестрица будет вести себя более сдержанно. Дверь хлопнула второй раз. Когда я повернулась, трудно было сказать, кто из них двоих более взбешен. Она смотрела на меня, качала головой и не могла выговорить ни слова.

— Все нормально, — сказала я. — Но ты, как видно, сболтнула ему, что у меня временные трудности, вот он и взвинтился, испугавшись за малыша.

Бенджамин там, наверху, вдруг дико разорался, и Кэт разразилась таким потоком гневных слов, которых я давно уже от нее не слышала.

— Ну, придурок! Да если он вопит, значит, еще не умер! — выкрикивала она в сторону лестницы. — И раз уж ты, скотина, его разбудил, то теперь, черт тебя подери, устрой так, чтобы он снова заснул.

Она стояла у лестницы и стаскивала с себя пальто. Давно уже я не видела по-матерински заботливую Кэт такой разъяренной.

— Ну как тут не ругаться! Подчас он хуже тупоумной старухи. Мы сидели в кино, ожидая начала фильма, и я просто упомянула об этом, вот и все, а он просто взбесился. И что ему взбрело в голову? Неужели я бы оставила Бенджамина с тобой, если бы хоть на миг поверила, что в этом может таиться хоть какая-то опасность?

— Послушай, Кэт, не расстраивайся ты из-за этого. Ему самому потом станет так стыдно за свое хамство, что пару-тройку недель он будет со мной страшно любезен. Это может оказаться началом новых, более дружелюбных отношений. Поверь, все будет хорошо. А мне, кстати, пора отсюда уматывать.

— Ну нет, не ты начала…

— Поверь, Кэт, мне действительно нужно идти. И вовсе не из-за Колина. Просто у меня был серьезный телефонный разговор, после которого я поняла, что мне просто необходимо встретиться с одним человеком.

Она тяжело вздохнула.

— А во сколько ты вернешься?

— Не беспокойся, мне есть где переночевать.

— Нет, это не дело. Я не позволю ему выталкивать тебя на ночь глядя на улицу без машины. Он получит ее, когда попросит прощения. Она понадобится нам завтра на пару часов, свозить Бенджамина за город и покончить с этой дурацкой ссорой. Мы, вероятно, все еще будем возиться со сборами, когда ты ее вернешь.

Я покачала головой.

— Да нет, Кэтти, не затевайся…

— Никаких возражений, бери ключи и отправляйся по своим делам. Метро забито проходимцами, а такси ты сейчас здесь не поймаешь.

— Колин просто взбесится… Тут она впервые улыбнулась.

— А почему, ты думаешь, я это предлагаю? Ключи висят возле двери.

Мы посмотрели друг на друга, я обняла ее на прощание.

— Спасибо тебе, Кэт. Ты настоящая старшая сестра.

— Я знаю. Это-то меня и злит. Обещай, что будешь осторожна, хорошо? И потом, сделай милость, заглядывай ко мне почаще. И держи меня в курсе этой твоей истории с балериной.

Закрывая дверь, я успела заметить, что она уже прислушивалась к безумным воплям, доносящимся сверху.

Глава 18

Финсбери-Парк в это время суток не производил особо приятного впечатления, но хуже всего было то, что приближалось время, когда пабы закрываются, а люди понимают, что, кроме как домой, идти уже некуда, хотя дом, возможно, последнее место, куда большинству из них хотелось бы попасть. Понятно почему тогда, тем февральским вечером, он не захотел пригласить меня в свою квартиру. Хорошо еще, что я раздобыла адрес. Дома его не было. Но это и не удивительно. Если он сегодня танцевал, то наверняка сидит сейчас в каком-нибудь пабе неподалеку от работы, так что придется мне его подождать.

Я сидела в машине. Все уютнее и теплее, чем торчать на улице; к тому же ты отгорожена от личностей, которые могут предложить тебе вместе порезвиться, если еще не все фунты истрачены.

Хорошенько все обдумай, сыщица, выработай правильную стратегию. Начни с вопросов, ответы на которые тебе известны, а тогда сами собой возникнут другие, и, ответив на них, ты получишь свою порцию восхищения и комплиментов. Итак, на первый, поверхностный взгляд с сексуальными пристрастиями Реснитчатого все ясно, но ведь он вполне мог ходить по обеим дорожкам — что не такая уж редкость. А если не хочет, чтобы я об этом знала, то наверняка имеет для этого какие-то свои причины. Судя по всему, с Кэролайн у них сложились добрые, можно сказать, дружеские отношения, я поняла это, несмотря на весь его подчеркнутый цинизм. И когда после трех месяцев попыток она поняла, что сперма Бельмона не способна оплодотворить ее, почему бы ей было не обратиться за содействием к приятелю? Ведь именно ему она позвонила восемь месяцев спустя, когда действительно нуждалась в помощи, хотя так и не добралась тогда до его дверей.

Такси подкатило без четверти двенадцать. Я даже не дала ему дойти до подъезда, перехватила у калитки. Он резко обернулся, будто испугавшись грабителя, поджидавшего в кустах. Подняв руки, я показала ему, что ножика у меня нет.

— Привет, Скотт. Помните меня? Он ответил не сразу.

— Да. Но предпочел бы не помнить.

— Нам надо поговорить.

— Ну, вы, как всегда, в своем репертуаре! Боюсь, дорогая, придется вас огорчить. Я бы пригласил вас зайти, но чертовски устал и хочу спать. Давайте-ка пообщаемся утром, на свежую, как говорится, голову.

— Не беспокойтесь, это не займет много времени, можно поговорить прямо здесь. Всего пара вопросов. Скажите, вы исключительно гей или иногда спите и с девушками?

— Ну-у… Даже не знаю, оскорбиться мне или отнестись к этому как к предложению…

— Я просто хочу выяснить, не являетесь ли вы бисексуалом? И еще — где вы ночевали с двадцать второго апреля по второе мая? В своей постели или в ее?

— Что-то никак не пойму, о чем вы толкуете.

— Ох, перестаньте, Скотт. Я не вчера родилась. Теперь мне известно гораздо больше, чем в нашу последнюю встречу, когда вы лгали. Так что произошло? Она попросила вас или вы сами предложили ей это?

Он казался таким неуязвимым, что я почти удивилась, поняв, что попала в самое яблочко. Даже при тусклом уличном свете было видно, как изменилось его лицо. Если бы это происходило в любовном романе со счастливым концом, мне самое время было бы подбросить вверх свою шапочку и взвизгнуть от радости. Но история была совсем иного рода, а поэтому я просто перевела дыхание и на секунду прикрыла глаза.

— Ладно. Но я должна еще кое-что сообщить вам. Вы хотите выслушать меня здесь или все же пригласите войти?

Квартира небольшая, но стильная — среда обитания, сформированная человеком, изучавшим модные интерьеры по журналам. Идей было явно больше, чем денег. Но на создание этой среды он, как видно, затратил немало энергии. Старенький бар, подновленный черной матовой краской… Пока он запирал дверь, я устроилась в удобном кресле из металлических трубок. Он старался не смотреть на меня, и я решила быть с ним помягче.

Глядя на то, как неторопливо готовятся две порции выпивки, можно было подумать, что он в своей жизни успел поработать и барменом. Я ждала. Он сел на диван и, опершись локтями на колени, крутил стакан в руках, все еще не поднимая на меня глаз.

— Это было всего один раз. Я имею в виду, что мы с ней были вместе лишь однажды. Просто приятный способ скоротать ночь, вот и все. Она была очень привлекательная девушка. Ну да, да! Я люблю как тех, так и других. Это ведь не преступление?

— Только если вы не намереваетесь снова лгать.

— Послушайте, я ничего не знаю. Она просто пришла как-то вечером и предложила. Я согласился.

— Бред собачий, Скотт. Вранье! А мне уже надоело ходить к вам, чтобы хлебать это дерьмо. Пора уже говорить правду, в которой теперь нуждаюсь не только я. Я завтра же могу передать ваши координаты еще кое-кому, стоит открыть записную книжку. Подозреваю, что там с вами не будут церемониться так же, как я.

Он поднял глаза, в них стоял настоящий ужас. Грубо, конечно, но, черт побери, как еще заставить его говорить? Я уже достаточно с ним возилась.

— Клянусь, она мне ничего толком не говорила. Можно было, конечно, догадаться, что это неспроста, но когда я попытался расспросить Кэрри, она сказала, что лучше мне ничего не знать. Она просто хотела помощи. Если бы я отказал ей, она бы пошла еще к кому-нибудь.

— А в случае вашего согласия?..

— Ну, она сказала, что когда разбогатеет, то возьмет меня в круиз по Средиземному морю. — Он рассмеялся, хотя мы оба понимали, что это совсем не смешно. — Я не сомневался, что она просто ищет способ выбраться из всего этого балетного дерьма.

Ох, малый! Если бы я тогда знала то, что мне стало известно сейчас!

— Так почему же вы не сказали мне об этом раньше, Скотт?

Он слишком резко поднял стакан, и виски выплеснулось на ковер. Он поморщился.

— Не знаю. Может, просто потому, что испугался.

— Чего?

— Того, что она затеяла что-то явно опасное, что меня могут выследить… Когда она позвонила, голос у нее был как у помешанной. С тех пор я часто об этом думал. — Он посмотрел на меня. — Догадывался, что там было нечто вроде суррогатного материнства. Я прав?

— Да, в каком-то смысле… Только ее пытались оплодотворить спермой конкретного человека, а не взятой у анонима.

Он кивнул.

— Так что же случилось?

— Это долгая история. И больше того, что я сказала, вам наверняка и знать не хочется.

Он задержал на мне свой взгляд, затем опустил глаза.

— Они обнаружили это?

— Господи, Скотт, конечно, обнаружили. А что вы думали, соглашаясь? И на что надеялась она, решившись на такой шаг? Неужто человек, который платит за товар шестьдесят тысяч фунтов, не проверит, нет ли тут подмены?

— Целых шестьдесят тысяч? — Он удивленно присвистнул.

— Если бы даже по каким-то причинам они не обнаружили этого сразу, то неужели потом, после рождения ребенка, не провели бы исследования на отцовство? Она должна была понимать это!

Он с минуту молчал. Затем тихо проговорил:

— Может, просто надеялась, что успеет к тому времени смыться? Или что они так сильно хотят ребенка, что им в конце концов будет не столь важно, чья там сперма.

Наконец-то, впервые за все это время, я будто услышала живой голос Кэролайн. Итак, я была права: она не только жертва. Правда, удача вдруг отвернулась от нее, и не в малой степени потому, что на будущее она продумала всего лишь один шаг, а нужно было заглянуть подальше, рассчитав хотя бы шага три. Зато для меня теперь все прояснилось. Такая куча денег. Как ей было не соблазниться?

— Да, при других обстоятельствах такой номер у нее и прошел бы. Но не с этим семейством. Этому мужику не требовался ребенок вообще. Он хотел иметь своего собственного. Для него это был единственный возможный вариант.

— Так он проверил это, пока она была еще беременной?

— Ну, в каком-то смысле, да.

Зачем ему лишние подробности? Он считал себя ее другом. А то, что морочил мне голову, не настолько тяжкое преступление, чтобы обрушивать на него сведения, которые будут мучить его до конца дней.

Мы оба молчали. Я представила, как она сидит здесь, эти длинные пряди волос, падающие вдоль красивой обнаженной шеи. Произошло ли это совокупление быстро, по-деловому, или они миловались какое-то время, стараясь продлить удовольствие? Может, из таких, как он, и получаются лучшие любовники? Ведь они хорошо знают, что доставляет женщине наибольшее наслаждение. Он был красив, великолепного телосложения. Возможно, она пережила прекрасную ночь любви, чего потом уже была лишена. Но все это его тайна, и пусть держит ее при себе.

— Послушайте, вы думаете, что я солгал вам насчет ребенка, но она правда ничего не говорила мне о нем, клянусь. В то утро, позвонив, она просто сказала, что скоро приедет и ей нужно где-то переночевать. Вот и все. А когда она так и не появилась, я почувствовал, что случилось что-то по-настоящему скверное. Я позвонил ей домой, просто так, на всякий случай. Позже, в субботу вечером, звонил опять, и кто-то поднял трубку. Но это была не она. — Он вопросительно взглянул на меня. Я кивнула. — Так я тогда и подумал. Наверное, и вас мой звонок здорово напугал. Господи, почему она мне ничего не рассказала? Все было бы гораздо проще. Не такое уж я дерьмо. Я бы помог ей, поверьте, позаботился бы о ней!

Он продолжал говорить, пытаясь заглушить чувство вины, а я молчала. Да и что ему скажешь? Наверняка он и сам быстро утешится.

— Так что же случилось? — спросил он, выговорившись.

Я уставилась в свой стакан. Хороший вопрос. Имеется перепуганная женщина с больным младенцем во чреве, бегущая от человека, утратившего свой последний шанс на покупку частицы земного бессмертия. Имеется племянник, который, пилотируя собственный самолет, летал в Лондон, но говорит, что приземлился после ее смерти, и это подтверждается службами аэропорта. Имеется жена героя, которая, вероятно, злоупотребляет антидепрессантами, постоянно пребывая между депрессиями и клочками мутного забытья. Кто там еще? Ну да, домоправительница, доктор и шофер — люди хорошо оплачиваемые и умеющие держать рот на замке. Еще имеется анонимный клиент, и — тут не случайное стечение обстоятельств, а нечто большее — имеются медицинские записи, наверняка присланные кем-то из вышеупомянутых людей, решивших, что мне надо с ними ознакомиться. А еще имелась предсмертная записка, в которой самоубийца берет всю вину на себя. Но в этом есть что-то непонятное. Вернувшись в машину, я подбросила вверх монетку. Орел — поеду ночевать домой. Решка — еще малость покатаюсь. Королева Елизавета в девичестве взирала на меня со своего профиля. Я решила еще немного потрудиться в качестве полисмена.

Если верить Фрэнку, некоторые из крупнейших своих побед он одержал тогда, когда ему удавалось проникнуть в преступную голову.

— Главное, Ханна, постараться воссоздать ход его мыслей. Походи там, где он ходил, поступай так, как и он мог поступить, поразмышляй о том, о чем наверняка размышлял он, и обязательно поболтайся без дела там, где болтался без дела он. И в один прекрасный момент ты вдруг поймешь, что и как он думал и как мог поступить. На этом пути всегда можно наткнуться на множество зацепок и подсказок, и обнаружить их — всего лишь вопрос времени.

Это учение, — назовем его хотя бы фрэнкизмом, — наполовину было чушью собачьей, но рациональное зерно в нем имелось, хотя, втолковывая мне свои идеи, Фрэнк здорово походил на того телевизионного полисмена, который вечно учит нас жить. Но поскольку ничего другого не остается, можно попробовать и это. И хотя Кэролайн не преступница, но походить по ее следам стоит.

Примерно через час я добралась до Кыо. Путь мой лежал через Килбурн. Мне хотелось проверить, сколько времени потратила на дорогу Кэролайн. Конечно, она могла ехать на городском транспорте да и уличное движение тогда могло быть гораздо интенсивнее. Допустим, на все про все у нее ушло полтора часа. Добралась я туда часам к двум ночи. Улицы были пустынны. Я переехала через мост Кью, припарковала машину на другом берегу и вышла пройтись. На середине моста я боком уселась на парапет и заглянула вниз, в темную воду. Кругом никого, кто мог бы поинтересоваться, хорошо мне или плохо. Но ведь в пять часов дня, в субботу все здесь было иначе. Да и как решиться прилюдно броситься вниз? Нет, скорее всего, она спустилась к реке и пошла вдоль берега, пока не оказалась в местечке потемнее, где никого не было видно. И пока обыватели коротали субботу за телевизором или заказывали на вечер столики в ресторане, она набивала карман камнями и выискивала место, где удобнее утопиться. Где это могло быть? Я всматривалась туда, где фонари пешеходной дорожки, идущей вдоль берега, кончались и начинался мрак. Где-то там. Но где точно? Может, Фрэнк и пошел бы посмотреть. Но мне это как-то не светило. Я и так уже достаточно хорошо прочувствовала ее настроение. Никаких оснований громоздиться на перила моста и тем более тащиться в такую страшную темень… Или такие основания все же есть? Я перекинула ноги через парапет, свесив их над рекой, и наклонилась, насколько возможно, так что всего несколько дюймов отделяло меня от падения в воду. Мостовые огни отражались на поверхности воды, высвечивая блестки текучего серебра. Но успеешь ли разглядеть красоту по пути в вечный холод? Мне вдруг вспомнились те времена, когда неудач в моей жизни было гораздо больше, чем успехов. Оставшись одна, я так страдала, что весь мир казался отвратительным, и не было никакой реальной причины — кроме разве одной философской, — чтобы дожить до рассвета следующего дня. Но этого было недостаточно: вода и в то время выглядела не менее мрачно и жутко, но все же не казалась мне последним прибежищем, дорогой в ничто. Может, я просто не сумела полностью проникнуть в ее сознание? Я вновь попыталась представить себя на ее месте, влезть в ее кожу, думать ее мыслями. Но что бы ни творилось в ее душе, она все еще оставалась для меня молоденькой девушкой, глубоко увязшей в финансовых проблемах, решившей переиграть самого черта и проигравшей все. Стараясь скинуть с себя бремя долгов, она задолжала еще больше. Мне представился вор, который, похищая деньги, видит, что они фальшивые, но не украсть уже не может. Да и не только вор: весьма вероятно, что и с убийцами что-то подобное может случиться. Ее собственное дитя. Даже если Кэролайн и не хотела ребенка, но, когда он уже зародился, могла ли она остаться жить, позволив ему умереть? Внизу в пятнадцати футах от меня мерцала вода. Я подняла одну руку. Затем — другую. Но тотчас вновь схватилась за край парапета. Должно быть, она была храбрее меня. Или перед бездной отчаяния меркнут все страхи? Если бы я была ею, то, может, и пришла бы сюда помучить себя, но вряд ли решилась бы пойти до конца. Вместо этого я бы схватила первое попавшееся такси и помчалась бы в ближайшую больницу, спасать обоих — дитя и себя, забыв обо всех иных трудностях, которые, в общем-то, не смертельны.

А может, она так и решила действовать, когда звонила в пятницу Скотту? Иначе зачем бы ей обращаться к нему? Необходимость где-то остановиться предполагает намерение жить дальше. И кинулась-то она к отцу своего ребенка, тем более что он выказал некоторое сочувствие и, видя ее в столь отчаянном положении, готов был протянуть руку помощи. Согласованность и стратегия. Она была достаточно осторожна, предупредила Скотта, что кто-то, возможно, следит за ней, но просила не беспокоиться об этом. Всего за двадцать четыре часа до смерти она была готова сражаться и выдержать все. Так отчего же все так резко изменилось? Это был все тот же младенец, ее дитя, продолжающее медленно соскальзывать в бессознательность. Ведь раньше ей хватило решимости, чтобы послать все к черту и мотануть оттуда в Лондон. Да и бессмысленно это — отправиться в такую даль, чтобы покончить с собой. Ведь ей требовался только врач, врач, верный клятве Гиппократа, а не Бельмону, такой врач, который сначала помогает пациенту, а уж потом задает вопросы. Но кто это мог быть и где? Когда полиция проверила все пункты скорой помощи и гинекологические клиники, там никто не припомнил длинноволосую красавицу с восьмимесячной беременностью, появившуюся восемнадцатого января с тем заболеванием, которое выявлено патологоанатомическим исследованием. Нет нужды говорить, что подобный случай просто не мог быть оставлен без внимания и забыт. Да и специалисты вряд ли отпустили бы такую пациентку из больницы. Иными словами, если бы она появилась, ее тотчас госпитализировали бы. Выходит, она никуда за помощью не обращалась. Неужели была так напугана, что побоялась даже в клиниках появляться? Но странно… Ведь решилась же она заехать домой. И все только для того, чтобы написать предсмертную записку? И потом, если она хотела утопиться, то почему не сделала этого где-то неподалеку от аэропорта? А если уж доехала до дому, то почему опять-таки отправилась сводить счеты с жизнью к черту на рога, когда гораздо быстрее и проще ей было бы добраться до темной воды возле Вестминстера или Ватерлоо?

Милости просим к прежним проблемам! Обычная присказка Фрэнка. Если не можешь найти ответа, значит, вопрос был поставлен тобой неправильно. Вернемся к фактам. Любой патологоанатом, даже последний халтурщик, способен отличить чистую речную воду от той, в которой имеются частицы морских водорослей, а содержимое ее желудка признаков последней не содержит. Погибая, она наглоталась воды, которая с морской не смешивалась. Исходя из этого и из времени ее пребывания в воде, вытекает, что она утопилась где-то в районе Кью или Гемптон-Корта. Наука вам не солжет. Содержимое желудка доказывает, что она утонула выше по течению реки. Ее записка доказывает, что сначала она побывала дома. Если верить Даниелю, ее квартирка была единственным местом, где они могли разыскать ее. Туда-то он первым делом и помчался. Он приземлился в Хитроу не раньше восьми сорока. Откуда, как он говорит, сразу же отправился к ее дому. Учитывая время, затраченное на всякие формальности в аэропорте, прохождение таможни и интенсивность дорожного движения в субботний вечер, от Хитроу до Килбурна можно было добраться за час, ну, полтора. Словом, он прибыл туда в десять вечера. Ну, пусть чуть позже. Пусть в десять тридцать. В это время я сидела в своем авто, отогревая руки, заледеневшие в холодной комнате Кэролайн. И, когда я там сидела, то заметила фигуру высокого мужчины в длинном пальто с поясом, вошедшего в ворота и направившегося к дверям ее дома. Ни звонить, ни взламывать замок ему не требовалось. У него был свой ключ.

Естественно. Как еще они могли забирать ее почту в предыдущие восемь месяцев?

А ведь за полчаса до этого я своими глазами видела в ее комнате пустой обшарпанный стол с вазочкой, сначала в свете голой лампочки, а потом — в свете карманного фонаря, когда методично осматривала все напоследок. Причем вазочка была столь миниатюрна, что не заметить под ней записку было бы просто невозможно. Тут я задумалась о смысле ее предсмертной записки, этой печальной маленькой литании, составленной из обыденных слов. В мое сознание вновь пробился шум бегущей внизу реки, я будто очнулась и внутренним слухом расслышала последнюю молитву самоубийцы, предваряющую последнее гибельное движение. Святая Мария, Матерь Божия, прости меня, ибо я согрешила…

«В то время, когда вы прочтете эту записку, вы уже будете знать правду. Я виновата в том, что обманывала вас, и в тех огорчениях, которые вам причинила. Также в пустой растрате денег, которых не могу вернуть. Мне больше ничего, кажется, не остается, как только уйти. Пожалуйста, если можете, простите меня».

…Ты много нагрешила в жизни, Ханна. Но самый большой твой грех — это грех тупоумия.

«Мне больше ничего, кажется, не остается, как только уйти».

Но долг перед мисс Патрик совсем не то же самое, что те деньги, которые она задолжала Бельмонам, и стремление скрыть от приемной матери свою беременность далеко не то же самое, что сознательно скрыть истинное отцовство от отца-заказчика, который платил ей немалые деньги. А главное, решение расстаться с Францией еще не означает готовности расстаться с жизнью, хотя, при данных обстоятельствах, ты и сама, Ханна, понимаешь, что в ответ на подобные рассуждения любой коронер любого суда только хмыкнет и пожмет плечами. Предсмертная записка для него перевешивает все остальное.

Я слезла с парапета и неторопливо вернулась в машину. Кэролайн написала записку и оставила ее в летнем домике Бельмонов. Это произошло во Франции, и это значит, что они нашли записку после ее бегства. И еще до того, как Даниель решил доставить эту бумажку в Англию, они должны были оценить всю ее двусмысленность. Да нет, факты все же остаются фактами, поскольку опираются на строго научные исследования. Если верить патологоанатому, она погибла между половиной пятого и шестью часами вечера. Даниель приземлился в английском аэропорту два часа спустя. Итак, вполне можно допустить, что эта смерть явилась наказанием за попытку сопротивления мирку Бельмонов. Пусть чисто умозрительно, но можно допустить и то, что Даниелю, посланному всемогущим дядюшкой в погоню, хватило бы сил справиться с женщиной, отягощенной восьмимесячной беременностью. Но оставался вопрос, как он мог утопить Кэролайн Гамильтон в Темзе, если он в это время все еще находился на той стороне Ла-Манша? А если ее утопил не он, так кто же, к чертям собачьим? Сколько уж раз я твердил тебе, Ханна, не задавай себе вопросов, на которые не можешь ответить… Но я вновь и вновь задавала себе одни и те же вопросы и в результате кое-что начала понимать. Тем временем от Килбурна я доехала до Хитроу, просто так, чтобы сверить, как говорится, часы. Это сработало. Жаль, что уже слишком поздно, а то позвонила бы Фрэнку, дабы выразить ему личную благодарность.

Если бы не нужно было возвращать Колину машину, я, скорее всего, сразу же отправилась бы в аэропорт. До Ислингтона я добралась почти в четыре. На связке, кроме автомобильного, был и ключ от квартиры. Тихо пробравшись на кухню, я поискала, на чем бы мне оставить записку для Кэт. Не нашлось ничего, кроме нескольких рисунков Эми, которые вернее было бы назвать обычными детскими каляками-маляками, занимавшими, к счастью, лишь одну сторону листа. Ну, если это и творчество, то и более высокому искусству приходилось иногда пострадать во имя истины. Часа два или около того пошло на запись второго отчета, исполненного мелким почерком на чистой стороне одного из рисунков. Я уже почти заканчивала, когда Бенджамин решил, что самое время проснуться, и Кэт не оставалось ничего другого, как смириться с этим. Когда она спустилась, чтобы наполнить его бутылочку, то выглядела более усталой, чем я, которая ни на миг в эту ночь не сомкнула глаз. И все же, увидев меня, она осветилась приветливостью, и ее улыбчивый взгляд будто говорил: доброе утро, сестричка. Она уселась в кресло и заткнула прожорливый ротик младенца соской, а я приготовила по чашке чая. Накормив сынишку, Кэт достала блюдо с бисквитами, тарелку с шоколадными чипсами, и мы вкусили радостей ночной жизни, пусть и обремененной заботами о детях.

Большую часть своего детства я потратила на попытки сравняться с Кэт, хотя и разницы между нами было всего лишь восемнадцать месяцев. Но что-то во мне противилось тому, что она успела проскочить первой. Повзрослев, я, конечно, смирилась с этим, но подспудно меня долго еще угнетала мысль, что она успела побывать в большем количестве мест, совершить больше поступков и переспать с большим количеством мужчин, и сколько бы я ни пыталась ее нагнать, она все равно всегда будет впереди. Три недели назад я уже выслушала все, что она имела сказать о самоубийстве беременных, и пережевывать это во второй раз у меня не было никакого желания. Поэтому, решила я, если начать с конца предыдущего разговора, то можно спасти массу времени и нервов.

— Я тут побывала в Финсбери-Парк и повидалась с тем танцором, с которым она довольно долго работала. Он, как выяснилось, и сделал ей ребеночка. Потом я съездила на реку, туда, где она совершила самоубийство. А теперь снова лечу во Францию.

С минуту она пристально смотрела на меня, потом сказала:

— Можешь мне ничего не говорить, я ведь ни о чем не спрашиваю.

Я кивнула, затем через стол протянула ей свернутый рисунок Эми.

— Перед тем как бросить в ящик с грязным бельем, можешь прочитать, если, конечно, у тебя найдется свободная минутка.

— Что это? Очередной детективчик? Я покачала головой.

— Тут и на два детективчика хватит. Просто состояние дел на текущий момент. Отчет, не имеющий, увы, пока продолжения и тем более счастливого конца.

— Это то, почему ты отбываешь во Францию?

— Ну, что-то вроде этого. Она улыбнулась.

— Что случилось? Ты там влюбилась в скверного парнишку?

Вчера подобное высказывание взбесило бы меня. Но сегодня нет, ибо сегодня у меня появились кое-какие соображения. Теперь скверный парнишка вызывал у меня желание не столько переспать с ним, сколько задать ему кое-какие вопросы. В чем-то она права, конечно. Что-то меня влекло к нему. Его безупречный вкус, умение держаться, адреналин, взрывающий мою кровь при одном его появлении, и все в этом духе… Короче, лед тронулся. Самодостаточная Ханна Вульф пробуждается от зимней спячки и начинает принюхиваться. Она чует добычу, которую не намерена упустить. И чует мужчину.

— Не знаю, — ответила я после довольно продолжительной паузы. — Плох он или хорош, это я постараюсь выяснить на месте.

Кэт кивнула и перекинула Бенджамина на другую руку. С минуту она нежно смотрела на своего малыша и лишь потом наконец вспомнила о моем присутствии.

— Знаешь, первые шесть месяцев после рождения Эми я провела как в дурном сне, мне казалось, что жизнь кончена, потому что мой мир навеки теперь ограничен детской и кухней. Я жила взаперти. Хотя никто не запирал дверей моего дома и я могла выйти на улицу в любое время. Ужас в том, что я сама не выходила. Смотрела в окошко, и больше ничего. А что там, в окошке, увидишь? Все одно и то же. Какие-то люди, которые идут по своим делам и постепенно исчезают из виду. Однажды, я помню, это была ты. Вышла от меня и постепенно исчезла из виду. — Она рассмеялась. — К чему же мы в этой жизни стремимся, а? Именно в тот раз, насколько я помню, у меня даже не нашлось времени нормально поговорить с тобой. Хорошо, семья, хлопоты, вроде бы все и понятно. А потом видишь, что близкие отдаляются и постепенно исчезают из поля зрения. Все прекрасно, у тебя муж, прелестные детишки, но в какой-то момент вдруг понимаешь, что жизнь не может ограничиться только этим. Знаю, что задерживаю тебя своей болтовней, но на меня что-то нашло… И все же я буду рада, если в твоей жизни произойдет нечто подобное. Женское предназначение, как ни говори…

Я подумала о мокрых пеленках, обо всех этих бутылочках, сосках и присыпках и о массе других вещей, с которыми едва ли может совладать частный детектив, постоянно — если не всегда — пребывающий в поисках преступников. Но говорить этого я, конечно, не стала. Какой смысл? Все равно образ кормящего грудью сыщика не так сильно удивил бы ее, как удивил вдруг меня, стоило мне вообразить эту умилительную картинку. В довершение разговора она вытащила из кармана своего халата носовой платок и сунула мне его под нос. Платок пах младенцем. Я поморщилась.

— Знаешь, всю ночь без сна… — пробормотала я, будто извиняясь.

— Ничего, — ответила сестра, прекрасно понимая мое состояние. — Пока у тебя нет детей, ты об этом не думаешь. Но когда они появятся, весь твой дом пропахнет ими.

— Кэт, ты же прекрасно знаешь, что я не собираюсь заводить детей. Ведь и не каждой женщине это дано.

— Понятно, — нежно проворковала она. — Но мне кажется, что если бы у тебя была такая возможность, ты тотчас родила бы.

Да нет, конечно, она права, но разговор был явно не ко времени, и она это почувствовала. Кухонные часы показывали без четверти шесть. Я встала.

— Мне пора.

Кэт кивнула. Видно было, что она обиделась.

— Помчалась за своими преступниками? А мне обязательно читать твою писанину или можно сразу швырнуть ее в корзину с грязным бельем?

— Перестань, Кэт, успокойся. Хочешь читай, хочешь нет, но только потом вложи эту бумажку в конверт и отошли в контору Фрэнка на мое имя. А если через двадцать четыре часа я не свяжусь с тобой, сестренка, позвони ему и скажи об этом.

Глава 19

Мне повезло, в диспетчерской Хитроу дежурил тот же парень, что и в тот роковой субботний вечер. Он, естественно, не горел желанием помочь мне, но кое-что удалось из него вытянуть. Я успела на рейс 9.00 и на этот раз долетела без болтанки. Машина, заказанная звонком из Лондона, ждала меня в аэропорту Шарля де Голля. До Вилльметри я докатила за тридцать четыре минуты, но мне приходилось все время справляться с картой, да и машина была не самой последней модели. Даниель в личном самолете должен был вылететь из Ле-Бурже, но он мог ехать в «БМВ» и тогда, по сравнению со мной, имел большое преимущество в скорости. Все мое путешествие заняло три часа, вернее — два, ибо в Англии уже совершился переход на летнее время. Даниель мог проделать этот путь гораздо быстрее.

Я вышла из машины ярдах в пятнадцати от кованых ворот и сразу увидела, что у парадного подъезда в настороженном ожидании, словно присевшие на все четыре лапы животные, застыли два черных лимузина. Надо бы явиться чуть позже, подумала я, когда гости разъедутся, но ждать, честно говоря, мне не особо хотелось. И тогда я решила воспользоваться уже проторенной мною дорожкой, тем самым местом в ограде, которого не видно из окон особняка. Лесок и заросли кустарника сослужили мне добрую службу, а далее шла известная мне тропка вдоль узкого взбаламученного ручья, обегавшего сад по краю. Шесть дней прошло с момента моего первого непрошеного визита. Весна уже прокралась сюда, выгнав из недр свежую травку, да и листва стала гуще. Я перешла мутный коричневый ручей в том же месте, что и в прошлый раз, слева от озерка или пруда, не знаю уж, как и назвать. В длинной галерее у задней стороны дома стоял раскладной стол под белоснежной скатертью, вокруг которого располагалось несколько маленьких столиков со стульями. Похоже, здесь готовится не столько деловой ланч, сколько прием по случаю юбилея, дня рождения или годовщины бракосочетания кого-либо из этих столпов французского общества. Я открыто шла через газон, не думая прятаться. Даже если они меня и выгонят сейчас, им все равно придется позволить мне вернуться. Я была на полпути к дому, когда на террасе появилась высокая, стройная женщина с сияющей шапкой белокурых волос в длинном черном платье. Если я вижу ее, то и она меня не может не видеть. Я направилась прямо к ней. С минуту эта эффектная особа постояла, глядя в мою сторону, затем повернулась, присела за один из столиков и открыла сумочку. Вспыхнул огонек зажигалки, рука ее держала сигарету с превеликим изяществом. Она и сидя была очень элегантна, изысканный черный силуэт выделялся на фоне добротной кирпичной кладки и симметричных окон. Не это ли покорило Бельмона десять лет назад — совершенство женского тела в гармоничном сочетании с архитектурными формами? Изысканная вещица в дорогом интерьере. Такой образ подходил Матильде больше, чем образ расползшейся матери семейства, исторгающей из своего лона краснолицых и орущих младенцев.

Последние двадцать ярдов были настоящим спектаклем или, вернее сказать, фрагментом из виденного когда-то фильма. Появляется девушка, ставит стул под прямым углом к хозяйке, солнце освещает все то, что находится в кадре. Я села. Она откинула голову, подставив лицо солнечному свету и теплу. Вблизи она выглядела еще прекраснее, кремовая кожа, чья матовость подчеркнута мягко струящимся черным крепом, единственная нитка жемчуга вокруг шеи и блестящие черные туфельки на ногах. Шесть дней назад я расценивала ее молчание как проявление некоей ущербной эксцентричности. Теперь я поняла, что это уверенность в себе.

После небольшой паузы она посмотрела на меня и кивнула.

— Здравствуйте, Ханна.

— Здравствуйте, Матильда, — сказала я, тоже назвав ее просто по имени.

— Вроде вы не так давно были у нас последний раз…

— Дней пять назад, кажется. Но тогда я зря потратила время и деньги на авиабилеты.

Лицо ее выражало спокойствие и умиротворение.

— Ну, как бы там ни было а вы опять здесь.

Я окинула взором накрытый стол и столики, теснящиеся вокруг него.

— Простите, я, видно, попала не вовремя.

— Ничего. На самом деле может оказаться, что вы прибыли весьма кстати. Если бы Жюль был здесь, уверена, он предложил бы вам выпить.

Я покачала головой и улыбнулась ей. Теперь то, о чем я раньше только догадывалась, казалось очевидным. Кому еще могло понадобиться посылать мне медицинскую карту и затевать все эти игры в Лондоне, прибегнув к услугам адвоката? И кто еще мог позволить себе платить столь большой гонорар? Это мог быть и Даниель, конечно, но каковы бы ни были мои прежние фантазии, прошлой ночью они были унесены темными водами Темзы. Настало время сухих фактов. Она улыбнулась мне в ответ. Какой удачный кадр: две девушки под утренним весенним солнышком в ожидании начала приема. Но мне пришлось разрушить очарование сей идиллии. Я вытащила из сумки папку и передала Матильде.

— Вероятно, это принадлежит вам. Немного поколебавшись, она все же взяла у меня папку, положила ее на колени и пробежала кончиками пальцев по ее поверхности, будто читала книгу, изданную по системе Брайля[81]. Казалось, даже само физическое существование этого предмета тревожило ее. Будто она страшилась узнать, что в папке содержится то, что ей требовалось, хотя я уже точно знала: требовалось ей именно это.

— У нас с вами никогда не было возможности нормально побеседовать, — наконец заговорила она. — Почему бы вам самой вкратце не изложить того, что здесь содержится?

— Нет, увольте. Я не знаю, много ли вам известно, так что прочтите сами.

— Что мне известно? Ну, мне известно, что дитя Кэролайн отнюдь не произведение моего мужа и что в каком-то смысле именно из-за этого она и погибла. Еще я знаю, что это не было самоубийством.

— А он сам ничего не говорил вам?

— Нет, — тихо ответила она. — Он мне ничего не говорил.

— Почему?

Впрочем, я и сама знала ответ на этот вопрос.

— Вы сами однажды сказали, что я слишком сильно хотела ребенка, и не можете не понимать, что в таком случае женщине безразлично, кем зачато это желанное для нее дитя. — Она выдержала паузу, затем договорила: — Полагаю, что Жюль понимал это, а потому просто не доверял мне, обделывая все свои дела втихомолку.

— А каким же образом вы раздобыли медицинский отчет?

Матильда сильно затянулась сигаретой. Интересно, вроде бы прежде она не курила. Хотя и сейчас, кажется, закурила больше для эффекта, нежели из потребности курильщика.

— Доктор держал у себя копию на тот случай, если ему придется доказывать, что его вины в этом случае нет. Тогда я прибегла к шантажу, пригрозив ему, что если он не отдаст мне эти материалы, весь свет узнает о его некомпетентности. Риск был, но я видела, что вы нуждаетесь в помощи, а отправка этих бумажек была единственной возможностью помочь вам, не выходя из дома. — Она немного нервно оглянулась на двери, затем вновь посмотрела на меня. — У нас с вами, Ханна, не так много времени. Мне все же необходимо узнать, что тут, в этой папке.

Я перевела дыхание. Настал момент, о котором мечтает каждый сыщик, — момент истины. Истина от Ханны Вульф. Извольте получить!

— Вы правы, Кэролайн Гамильтон не совершала самоубийства. Записка, означенная в полицейском протоколе предсмертной запиской самоубийцы, была написана ею не в лондонской квартире, а в летнем домике одного французского имения перед тем, как девушка решила сбежать из него. Даниель захватил записку в Лондон, привез в дом Кэролайн и поместил таким образом, чтобы полиция ее сразу же обнаружила. Но не одну эту бумажку он привез из Франции в Лондон.

Он доставил также и некий продолговатый предмет. Авиакомпания подтвердила время его посадки, все верно. Но ручную кладь никто досматривать не стал. Вы сами говорили в тот день, выйдя на лестницу, что у компании «Авиация Бельмона» достаточно возможностей и связей, чтобы полететь куда захочется в любое время суток. Так что нет, наверное, аэропорта, включая и британские, где ваша фирма не пользовалась бы льготами, и любой член вашего семейства, прилетев куда-либо, быстро разделывается со всеми формальностями, не отвечая на ненужные вопросы. Итак, они приземлились в частном секторе для частных самолетов в восемь сорок вечера. Он прибыл в Килбурн в десять двадцать пять. Я знаю об этом, потому что находилась там и видела его. А до этого у него было достаточно времени, чтобы отправить свой багаж в реку.

Наступила пауза, достаточно, как мне показалось, тягостная. Но я ничем не выдала ни своей скорби о судьбе девушки, с которой даже не была знакома, ни своего возмущения чьими бы то ни было действиями, продолжая говорить ровно и спокойно:

— Кэролайн утонула в субботу, наглотавшись свежей речной воды, где-то между половиной пятого и половиной седьмого вечера. Когда парни из речной полиции два дня спустя нашли тело, они поспешили с выводами. Заключение патологоанатома и следственных органов, возможно, и насторожило бы их, но тут вовремя явилась предсмертная записка, вот они и скинули с себя это дело с чистой совестью. Кого волнует, что в желудке самоубийцы содержится речная вода с частицами водорослей, которые в Темзе не водятся? На кой черт, спросим себя, было им возиться с ничтожными фактиками, говорящими о том, что самоубийца, найденный в Темзе, отнюдь не в Темзе утонул? Нашли ее в Темзе, ну и до свидания!

Я повернула голову и всмотрелась в прелестный пейзаж: искрящаяся поверхность водоема на фоне пробуждающегося к жизни леса.

— Прекрасное озерко. Очень древнее, думается, и вода в него поступает непосредственно из речки. Речка, увы, не такая уж чистая, но что в наши дни не загрязнено? И все же она чище Темзы, хотя патологоанатом, к счастью, не сравнил уровней загрязнения. Равно как не заметил и разницы между одной рекой и другой в смысле содержания морской воды. Ему достаточно было связаться с морскими биологами, но зачем беспокоиться? Как я уже сказала, существующее положение дел всех устраивало.

Помолчав, я отвернулась от водоема, перевела дыхание и, поглядывая на хозяйку, продолжила:

— Кэролайн написала записку, дождалась темноты и затем попыталась бежать. То, что случилось потом, вы, вероятно, знаете лучше меня. Допускаю, что, проходя вдоль озера, она случайно оступилась и упала с берега в воду, перепугалась, побарахталась в панике да и захлебнулась, наглотавшись озерной водицы. Не исключено, что кто-то и помог ей оступиться и побеспокоился, чтобы она как-нибудь случайно не всплыла, а уж точно упокоилась здесь навеки. Но как это ни объясняй, а Кэролайн Гамильтон, думаю, утонула вот в этом вашем озере, и произошло это где-то между половиной шестого и половиной седьмого вечера. Затем, вероятно, Даниель и Морис вытащили тело из воды, должным образом упаковали и с большой поспешностью по воздуху доставили в Лондон. Чистое безрассудство! Но ясно одно: у них здорово все это получилось. Более опытные патологоанатомы, вероятно, задумались бы над вопросами, на которые само тело ответить не может. А тут нашли только то, что хотели найти.

Пепел сигареты превратился в опасно нависший столбик. Рука Матильды слегка дрогнула, и пепел бесшумно осыпался на ее платье. Я удивилась, что она даже не взглянула на дорогую ткань. Неужели она наняла меня на деньги мужа? В этом была своего рода ирония: старик купил себе молодую жену, а она, за его же деньги, его и продает. И хотя все это, в общем, понятно, но я не переставала изумляться масштабам ее вероломства. Что толку освобождать женщин от дачи показаний против своих мужей? Им ничего не стоит нанять кого-либо, кто сделает это за них. Матильда опустила взгляд на пепел и легким движением ноготка с идеальным маникюром стряхнула его. Тем не менее слабый след пепла на черной ткани остался. Тут она посмотрела на меня, и, что бы ни выражал ее взгляд, в нем несомненно было удовлетворение.

— Меня в тот день не было. После обеда я ездила покупать детскую мебель, — заговорила она, деланно улыбнувшись. — Кэролайн созналась мне, что ребенок не от Жюля. Это было в тот же день, когда она просила мужа освободить ее от контракта. Я сказала ей, что это не имеет значения. Заверила, что когда муж узнает результаты последнего анализа, я сумею защитить ее от его гнева. Мне показалось, что этого достаточно. Она мне, конечно, не открыла, откуда у нее такая уверенность, что отец — не Жюль. Как вы думаете, ребенок был уже мертв?

— Нет. Если верить судмедэксперту, он еще был жив. Подозреваю, что она и сбежала от вас, чтобы успеть спасти его.

Матильда покачала головой.

— Когда я вернулась, часов в семь, ее уже не было. Она к тому времени сбежала.

— Но Жюль был здесь.

— Да.

— И как он на все это реагировал?

— Жутко тревожился, был просто вне себя. Даниель в это время уже летел в Лондон. Агнес суетилась вокруг мужа с кучей лекарств, а вот Мориса я что-то нигде не заметила. Жюль сказал, что Морис ушел ее разыскивать.

— Ушел — да, но вовсе не ее разыскивать. В одиночку ведь тело не упакуешь и в аэропорт не доставишь. А Морис — свой человек. Скажите, Матильда, ведь он сын Агнес, не так ли?

Она кивнула.

— Агнес служит у Жюля еще с военных времен. Он и его первая жена подобрали ее девчушкой, ее родителей убили в Германии. Когда она вышла замуж, ее муж работал в компании. А после его смерти сын занял его место. Для Жюля они готовы пойти на все.

— Когда вы узнали о результатах анализа крови?

— В тот нее вечер. Жюль мне сказал. — Она помолчала, задумчиво глядя на свои длинные, вытянутые ноги, весьма эффектно обтянутые тонким черным крепом, затем заговорила опять: — Вы, должно быть, слышали, что Жюль — прославленный герой войны? Там был один такой случай, когда он разоблачил предательницу, из-за которой шесть человек его группы попали в руки гестапо. Так Жюль взял ее с собой на задание — взрывать склад боеприпасов. Он вернулся один. Ее тело позже нашли в развалинах склада. — Матильда помолчала. — Как вы думаете, это он убил ее?

Я подумала, интересно, сколько раз она задавала себе этот вопрос с того дня, как исчезла Кэролайн.

— Затрудняюсь ответить… Вы сами не спрашивали его об этом?

Матильда вдруг очень открыто, впервые за все это время так открыто и искренне улыбнулась.

— Вы правы, надо было спросить его об этом. Но мне не очень верилось, что он ответит правдиво. А тогда зачем?.. — Наконец-то я обратила внимание на то, что о муже она говорит в прошедшем времени.. — Вы, Ханна, чуть-чуть опоздали. Два дня назад у него опять был инфаркт. На этот раз весьма обширный. Он умер через час, не приходя в сознание. Неужели вы не поняли смысл всех этих приготовлений? — Она элегантно повела ручкой, указывая на длинный стол под белоснежной скатертью. — Стервятники слетелись поскорбеть над трупом, ну а я, после оглашения последней воли покойного, вышла глотнуть свежего воздуха.

Первым моим ощущением было чуть ли не отчаяние. И летела-то я во Францию с мыслью встретиться именно с ним, с Жюлем Бельмоном. Меньше всего думала я о таком повороте событий. А он взял да и одурачил меня, укрывшись в могиле. А уж о Матильде, об этой бедной юной овечке, купленной за большие деньги, я думала меньше всего. Но тут меня словно что-то задело. Уж слишком эффектно она выглядела, Матильда Бельмон. Ее вид никак не вязался с образом безутешной вдовы.

— Что вы будете делать с моим отчетом? — спросила я, придя в себя.

— Не знаю. — Она подняла свои красивые глаза. — У меня на этот счет нет никаких соображений. Я семь лет была замужней женщиной и за это время здорово отупела. Может, теперь это как-то и выправится. Скажите, многое ли из этого вы сможете доказать?

— Многое из чего? — вдруг прозвучал голос Даниеля Дэвю.

Он появился со стороны открытых французских окон[82], подкрался совсем неслышно, мягко ступая по каменным плиткам. Возможно, натренировался подслушивать под чужими дверями. В черном костюме, как всегда чертовски элегантен, однако я, на сей раз была готова к встрече с ним. Приблизившись, он встал между нами. В этом было нечто угрожающее. Но на близком расстоянии я заметила, что он выглядит гораздо хуже, чем безутешная вдова. Она, кстати, не спешила ответить на его вопрос, поэтому он повернулся ко мне. Ну а я к этому моменту уже тупо смотрела себе под ноги.

— Привет, Ханна, — негромко проговорил он. — Не ожидал вас увидеть так скоро.

— Вы, может, и не ожидали, а я вот не удержалась.

Он улыбнулся, затем повернулся к Матильде, и я впервые подумала о том, как странно ей, должно быть иметь такого племянничка, а ему такую тетушку.

— Матильда, гости отправились в библиотеку, где их ждет аперитив. И они, как мне кажется, ожидают хозяйку.

— Пусть себе ожидают. Я скорблю, как вы, должно быть, помните. Мне не до гостей. Неужели это нуждается в каких-то дополнительных объяснениях?

— Да уж, скорбь… Хотя все успели заметить, что ваш носовой платочек совершенно сух.

Он проворковал это почти нежно и ждал, что она ответит. Но она ничего не ответила. Даниель постоял, разглядывая складки на скатерти, потом перевел взгляд на меня.

— Вы, Ханна, я гляжу, все трудитесь. И что же вы наработали?

Я посмотрела прямо ему в глаза: все та же смесь иронии с полнейшей серьезностью, и, пожав плечами, ответила:

— Об этом лучше спросите у моего клиента. По тому, как Даниель взглянул на нее, стало ясно, что он не так уж много успел подслушать. Я и раньше чувствовала, что они друг друга не любят, но сейчас просто поразилась тому, как сильно электризуют воздух разряды их взаимной ненависти. Матильда первая опустила глаза, даже будто смиренно, но это было явно временным отступлением. Он взял мой отчет, и, пока читал его, никто из нас не пошевелился. Даже воздух казался окаменевшим. Я, как всегда в напряженных ситуациях, старательно рассматривала свои ногти, но наконец не выдержала и перевела взгляд на него. Теперь-то, приятель, ты понял, как приятно быть последней спицей в колеснице и знать, что ни для кого это не секрет.

Он закрыл папку и спокойно положил ее на стол между нами.

— Хорошо сработано, Ханна. И много, как видно, пришлось потрудиться.

— Да нет, не особенно. К тому же мне помогали.

— Да-а, понятно. — Он помолчал с минуту, затем повернулся к ней и широко улыбнулся. — Ну, Матильда, и что же дальше? Вы ведь прямо сейчас можете позвонить в полицию. Или предпочтете сначала обсудить это дело в узком семейном кругу? Момент, как говорится, просто на заказ. В доме битком юристов, так что все документы можно состряпать и подписать прямо сейчас, еще до того, как начнут подавать кушанья для поминальной трапезы.

— Даниель, обойдитесь без грубостей. Вляпались-то вы, не забывайте, — холодно проговорила она. — Так что лучше вам побеспокоиться о спасении собственной шкуры. Попытайтесь хотя бы убедить нас, что это не вы убили ее.

— Конечно, ее убил не я. — Если она собиралась его разозлить, то явно просчиталась. Голос у него был чуть ли не веселый. — И уверен, что убил ее не Жюль или кто-то из домашних. А вот за вас, Матильда, не поручусь. В этой папке достаточно компромата, чтобы бросить меня за решетку. Если, конечно, допустить, что вы сумеете доказать свое обвинение в суде. Вы же понимаете, что время, потраченное нами на эти разговоры, потрачено впустую. Так что беритесь-ка за телефон и вызывайте полицию, сегодня же, сейчас, и это будет первой реакцией на изъявление последней воли покойного. — Матильда впилась в него взглядом, но не пошевелилась. — Нет? Не хотите?

Ханна, почему бы вам не уговорить свою клиентку? В конце концов это поиски истины, не так ли? Что такое хороший кусок империи Бельмона в сравнении с правдой? Не для того ли вы наняли Ханну, чтобы правда восторжествовала? Так вперед! Терять вам нечего. Вам ведь наплевать на то, что мои денежки отправятся со мной в тюрьму. Они все равно не попадут в ваш карман, как бы вы ни были этого достойны. Матильда резко встала.

— Довольно паясничать, Даниель! — процедила она сквозь зубы. — Это ведь вы преступник, а не я. Больше не желаю вас слушать. — Она прожгла его ненавидящим взглядом, затем обратилась ко мне, вмиг преобразившись в безутешную вдовушку. — Мисс Вульф, простите за спектакль, разыгранный этим человеком. Но не пора ли нам завершить наши финансовые расчеты?

— Ох, Матильда, вы просто бесподобны! — воскликнул Даниель. — Но подозреваю, что мисс Вульф не так глупа, как вам кажется. Не так ли, Ханна? Готов спорить, что она хочет узнать истину даже больше, чем этого желаете вы, мадам. Такое впечатление, что она единственная по-настоящему этого хочет, причем бескорыстно. Сядьте, Матильда, и я поведаю вам обеим, что случилось в ту ночь. А потом, если захотите, я выслушаю и вас. Сядьте, я сказал!

Да ты неотразим в гневе, подумала я. Удары сердца гулко отдавались у меня в голове. Уж и не знаю, за кого из них я переживала больше.

Его окрик не особенно испугал Матильду, но она все же села. Даниель какое-то время молчал. Может, просто подыскивал нужные слова. Когда он заговорил, все во мне замерло и напряглось. Еще бы! Ведь то же самое, весьма вероятно, он станет излагать и перед судом присяжных, а потому главное — сосредоточиться и постараться отделить правду от риторики.

— В ту субботу я был в офисе. После полудня, еще до пяти, мне позвонил Жюль. Результаты анализа только что пришли, и доктор объяснил ему все, что касалось ребенка. Жюль, естественно, был расстроен, более того, рассержен. Но не столько ее проступком, сколько тем, что она не хотела обсудить этого с ним. Тут-то он, видно, осознал, что она просто боится его, и потому попросил меня присутствовать при их встрече. Я поехал туда сразу же, как только освободился, но прибыл уже затемно. Меня встретила заплаканная Агнес. Она провела меня в сад, к озеру. Они все были там — Жюль, Морис и мертвая Кэролайн. Ее нашел Морис. Когда наступили сумерки, он выпустил собак погулять и услышал, что они как-то странно брешут у озера. Думал, они опять увязались за кроликом или какой-нибудь зазевавшейся землеройкой. Но псы не унимались. Морис пробовал отозвать их, но они не шли. Тогда он сам пошел к озеру, посмотреть, что такое… Тело застряло в водорослях ярдах в двадцати от берега. Те же собаки, к примеру, могли напугать ее, приняв за грабителя, она от них шарахнулась и потеряла равновесие. А по ночам еще заморозки, температура ниже нуля. Ну, сразу спазмы, судороги… Словом, все кончилось быстро. Я даже думаю, что ее одолел скорее холод, нежели сама вода.

Он замолчал, будто предоставлял нам возможность как можно ярче вообразить себе эту трагическую картину. К чести его сказать, он мог бы расписать все это гораздо красочнее. Некоторые детали наверняка способны были усилить эффект. Ну, например, тонкие щиколотки, и без того не очень здоровые, пережившие несколько операций, а тут еще эклампсия и тяжесть бремени, которое она носила. Долго ли тут потерять равновесие, упасть в темную воду и запутаться в прибрежных водорослях? Из нас троих, присутствовавших здесь, я одна пережила этот ужас. Ведь я своими ушами слышала топот и лай приближающейся своры собак, и до сих пор помню страх, охвативший меня и способный ввергнуть в безумие любого. Но я могла представить себе и совсем иной вариант развития событий. Например, беременная женщина, ослабленная недомоганиями и объятая страхом преследования, и бегущий за ней старик, более сильный, чем можно было судить по внешности, обуянный жаждой отцовства и взбешенный тем, что его лишили последней надежды на это. И вот он, как какой-нибудь обезумевший Отелло, малость попридержал бедняжку под водой, вцепившись в ее прекрасные золотистые волосы. Но главное, что наверняка-то теперь ничего не узнаешь. Подлинная история навеки погребена в мавзолее Бельмонов. Старый герой войны выиграл свое последнее сражение, но земного бессмертия, увы, так и не получил. А ведь подумать только, как дорого он заплатил за молчание! Может быть, природа таким образом выравнивает счет. Когда в Англии семнадцатого века была реставрирована монархия, всех врагов короля повыкапывали из могил, а потом их трупы вешали, выпотрашивали и четвертовали.

Таков был английский закон, и такова была уверенность в своей правоте. А вот я, сколько ни билась, так и не пришла к какому-то определенному выводу. Есть ли у меня доказательства? Столько сил и времени ухлопано, а в руках одни только теории.

Даниель настороженно поглядывал на меня, потом заговорил:

— Я знаю, Ханна, о чем вы думаете. И вы правы. Истины до конца мы никогда не узнаем. Но не позволяйте этой неопределенности сбить вас с толку и лишить способности к трезвому суждению. Ни Жюлю, ни кому бы то ни было другому не было никакого смысла причинять ей вред. Ведь она хотела просто уйти. Не угрожала шантажом — даже обещала, что никому ничего не скажет, — ни о чем не просила, хотела только одного: чтобы ей позволили уехать. А если бы она честно сказала, чем вызвано это решение, ей бы просто заплатили и поместили в больницу еще до того, как будет слишком поздно. Но молодая беременная женщина, растерянная и напуганная, допустила роковую ошибку. И все же, как бы там ни было, она не заслужила такой смерти. Ведь если Жюль, узнав правду, и рассердился бы, то убивать ее за это он, конечно же, не стал бы. Я уже говорил вам как-то, Ханна, что он замечательный человек. Вы не поверили мне. Подозреваю, что он слишком богат и влиятелен для того, чтобы вы его полюбили. Но все это, согласитесь, еще не делает из него убийцу.

Наступила пауза, но видя, что я молчу, он продолжил:

— Я, конечно, не могу доказать, что Жюль не убивал ее, но и вы, Ханна, ничем не докажете, что ее убил он. Единственное, что я могу, это рассказать, как все происходило. Когда я, после звонка Жюля, сюда примчался, было ясно, что со всем этим что-то надо решать. Вызвать полицию? Но даже ради такого человека, как Жюль, полиция не станет держать эту трагедию в тайне. Скандал подкосил бы его. И не только его, но и всю компанию. Он просил у меня совета, и я дал ему этот совет. И если вы прибыли сюда в поисках злодея, то вы его нашли в моем лице. Это я злодей, ибо посоветовал Жюлю не обращаться ни в полицию, ни к адвокатам, а полностью положиться на меня, ибо я устрою все наилучшим образом, раз уж девушку все равно не воскресить из мертвых. Она мертва. И для всех она останется талантливой балериной, совершившей ошибку и не сумевшей справиться с обстоятельствами. И всем будет ее страшно жалко. Но выплыви наружу правда, и ее забросают камнями.

Он замолчал и потер виски, будто забыл, о чем еще хотел сказать.

— Только Жюль не мог успокоиться, — наконец заговорил он. — Матильда, если пожелает, может подтвердить это. Я думаю, он ждал, что все выплывет наружу. Или кто-то выведет его на чистую воду. — Тут Даниель взглянул на Матильду. — Во всяком случае, он сделал то, что было в его силах. Не думаю, что Жюль в своем возрасте и со своим жизненным опытом наивно верил, что деньгами можно откупиться от всего. Но ее имя хотя бы не будет забыто. Вы, Ханна, кажется, в некотором недоумении? Молчите, я сам попробую угадать. Матильда, как видно, ничего не сказала вам о некоторых подробностях последней воли покойного. Итак, узнайте, что его завещание включает в себя такой пункт, как анонимное выделение средств на создание и содержание пансиона и школы для юных танцоров и танцовщиц. Фонд будет носить имя Кэролайн Гамильтон. И фонд этот будет отнюдь не бедным. В завещании также содержится обращение Жюля к мисс Патрик, в котором он просит ее взять на себя вопросы администрирования. Не знаю, правда, примет ли она это предложение. Но, как я уже говорил, что бы он ни сделал в память девушки, ее этим все равно не вернуть. Впрочем, все это было потом, завещание и прочее. А тогда мы стояли над ее мертвым телом, нужно было что-то предпринимать. То, что предложил я, было, как мне кажется, лучше любого другого варианта.

Даниель умолк. Я чувствовала себя римским императором, который должен решить, какого христианина скормить сегодня львам. Палец мой уже готов был указать на жертву, но что-то останавливало меня. Честно говоря, мне надоело уже отшелушивать истинное от лживого и решать, настоящие ли слезы льются из глаз подозреваемого, или это просто реакция на аэрозоль. А если моя клиентка знает ответ лучше меня? В конце концов ведь это она — одна из всех — пожелала оплатить поиски истины. Но, вопреки расхожему мнению, поиски истины не всегда вызваны желанием восстановить справедливость. Именно в этот момент я и взглянула на нее, и она мне не понравилась. В ней вновь вскипала ярость, но в глазах при этом мерцало и какое-то мрачное предчувствие. Или мне показалось? Появление Даниеля явно никак не входило в ее планы. Она беспокоилась о своих интересах, а он возьми да и объявись, поломав ее игру.

В этот момент Даниель заговорил опять, с неожиданной язвительностью.

— Нет, постойте, я хотел бы пояснить и дополнить свою последнюю фразу. Возможно, мое решение и было лучшим из возможных вариантов, но оно явно не было лучшим для всех. Здесь существовала одна особа, которая не получала никакой выгоды от сохранения семейной тайны. Боюсь, что Матильда не поведала вам всего, что связано с ней и Жюлем. А жаль, ибо это весьма романтическая сказочка. До того как им познакомиться, Матильда имела тесные отношения с неким мужчиной, и это был весьма бурный роман. Она тогда работала в одном из филиалов фирмы. Но ей повезло — возможно, благодаря особым ее стараниям: ее перевели из филиала в офис босса на должность переводчицы с английского. И в один прекрасный день, — а рано или поздно это все равно случилось бы, — она попалась ему на глаза и тотчас была замечена. Весьма пожилой человек и юная красавица. Старо как мир. Он понимал, конечно, что о пылкой любви с первого взгляда тут мечтать нечего. Понимал также, что его финансовое положение сыграло в этой истории далеко не последнюю роль, притом что жить ему оставалось не так уж много. Но он привязался к молодой жене. К тому же его не оставляла мысль обзавестись кровным наследником, и это, конечно, было важнее всякой пылкой любви. Но тут-то избранница и подвела его, так и не сумев забеременеть. А надо вам знать, что еще до заключения брака он просил ее подписать некое соглашение. Она не говорила об этом? Должно быть, просто забыла. Там оговаривалось, что если у них будет ребенок, она получает треть состояния. Другие две трети распределяются между мною и этим ребенком, причем мы с Матильдой являлись бы равноправными попечителями этого мальчика (или девочки), пока этот мальчик (или девочка) не достигнет совершеннолетия. Однако если ребенка у них не будет, основная часть состояния переходит ко мне. Она в этом случае получает не так уж много, хотя, по меркам человека среднего достатка, все же немало. Поначалу условия соглашения, как видно, не пугали ее, поскольку у нее были свои планы. Но потом стало ясно, что тело, возможно впервые в ее жизни, подвело ее. Однако Жюль был все так же без ума от нее, потому нашел альтернативу. Так на сцене появляется Кэролайн. Она сдала свое тело в аренду, дабы произвести для этой супружеской пары младенца, а затем исчезнуть. В обществе думали бы, что дитя принадлежит Матильде и Жюлю, да и юридически материнские права Матильды были бы подтверждены, а после смерти мужа треть состояния перешла бы ей. Но поскольку и в этом случае никакого младенца, увы, не получилось, в силу вступали иные условия завещания — вариант номер два. Матильде стало ясно, что придется умерить свои аппетиты, оставшись всего лишь неплохо обеспеченной переводчицей с английского. И не случайно, что после несчастья с Кэролайн она сумела заполучить нечто для себя ценное. Я имею в виду информацию: такого рода сведения, от покупки которых не откажется ни одна газета. Но она понимала, что во всей этой истории и сама она отнюдь не невинная овечка. К тому же, даже ей не хватило наглости шантажировать мужа. Однако после его смерти она смекнула, что если этой истории придать определенное направление, то можно оттяпать кое-что у главного наследника.

И тут Даниель, до сего момента говоривший куда-то в пространство, повернулся ко мне.

— Вот тут-то, Ханна, вы и пригодились. Вас наняли, чтобы вы, с вашим неудержимым стремлением к справедливости, накопали бы достаточно компромата. Именно это и требовалось Матильде. Ну, как видим, она своего добилась. Час назад было зачитано завещание, по которому Даниель Дэвю получил почти все состояние Жюля Вельмона, за исключением фонда Кэролайн Гамильтон и небольших сумм, выделяемых вдове покойного, Агнес и Морису и, совсем немного, семейному доктору.

Он помолчал с минуту. Я чувствовала, даже не видя, как дрожит Матильда, сидевшая рядом со мной. Но было ли это дрожью или просто слезами бессилия… Ясно одно: если у нее есть, что сказать в свое оправдание, то момент для этого настал. Однако молчание ее слишком уж затянулось, и Даниель негромко заговорил дальше:

— Ну вот, Ханна, мы и вернулись к тому, с чего начали. Итак, Матильда, что вы намерены предпринять? Позвонить в полицию или назначить разумную цену? Подумайте. И вы, мисс Вульф, не будьте простушкой, ведь вам представляется шанс отхватить неплохой куш. Ваша информация настолько хороша, что вы вполне заслужили возможность оставить нынешнюю работу, все эти гонки, слежки, подглядывания и подслушивания. Не стесняйтесь, отбросьте все соображения морального толка. Тем более что у вашей нанимательницы их нет. Как я уже говорил, у нее великолепный нюх на деньги. Я могу это засвидетельствовать. Потому что прежде, чем она вошла в кабинет Жюля Бельмона и увидела огоньки, заплясавшие в его глазах, ее, как магнитом тянуло ко мне. Ну, что ж, Матильда, вам всегда претила роль скромной и любящей супруги, может, хотя бы родственница из вас получится здравомыслящая. Давайте же обсудим наши дела.

Теперь наконец я повернулась и взглянула на нее. Ни трепета, ни слез, ни дрожи… Она сидела безмятежнее статуи, длинные ноги вытянуты и перекрещены, образуя прелестную линию, а руки спокойно лежат на коленях. Что бы ни творилось в ее душе, узнать об этом по внешнему ее облику было невозможно. Все под замком. Она взглянула на меня и открыто улыбнулась. Но это была улыбка прагматика, а не женщины, испытывающей хоть какие-то неудобства морального порядка.

— Простите, Ханна, что вам пришлось все это выслушивать. Вы своим временем, как мне кажется, могли бы распорядиться лучше. Вы прекрасно справились с работой и можете гордиться собой. А теперь давайте рассчитаемся, и вы будете свободны. Назовите свою цену.

Матильда все еще улыбалась, так что мне пришлось улыбнуться ей в ответ. Что же это получается? Женщина, вроде бы страстно желавшая ребенка, на самом деле желала вовсе не его. Ну а чего ты ждала, Ханна? Что мир и в самом деле населен героями, прошедшими кровавое горнило войны, и, — что еще невероятнее — их героическими женами? В то время как мир — это коррупция, гнилая мораль и нравы разбойничьей банды, где каждый рвет кусок в свою сторону. Кэролайн нуждалась в восьми тысячах фунтов, но ограничилась бы и шестью, если бы ей удалось сбежать, утаив свой обман. Но вот Бельмон, увы, не понимал, почему он не может купить все что угодно и законно этим владеть. А тут и Матильда возжелала слишком многого, не понимая, почему бы и ей не создать собственной империи. Действия Агнес, Мориса и доктора объясняются проще: смешением корысти и преданности хозяину. А Даниель… Ну, Даниель наблюдал со стороны, а затем бросился устранять непорядок. Он любил своего дядюшку, и не только, как видно, из благодарности за все, что тот для него сделал. Но и свой интерес не забывал, спасая фирму от скандала, ибо понимал, что будет хорошо вознагражден за свои усилия. Так что вот они все, разные характеры, собранные в одном доме и не обремененные моральными принципами. Ну а я со своим потертым идеализмом выглядела в этой компании даже не белой вороной, а существом в пестрых клоунских штанах. Так какова же моя цена? Что я могу с них взять? В чем я нуждаюсь? В новом автомобиле? Новой квартире? Знать бы только, что не будешь вспоминать о Кэролайн каждый раз, как вставляешь ключ в замок зажигания или отпираешь дверь своей новой квартиры. Даниель, конечно, прав. Кэролайн мертва, и никакие мои действия не вернут ее к жизни.

Знаешь, Ханна, зажужжал в моем ухе ехидный голос Фрэнка, как ты ни поступи, любое твое решение будет величайшей ошибкой.

— Мой счет в конверте, в этой папке, — спокойно проговорила я.

Она с минуту пристально смотрела на меня, затем взяла конверт и заглянула в него. По извлечении оттуда счета и рассмотрении его она несколько удивленно проговорила:

— Кажется, Ханна, вы слишком уж скромничаете. Вы уверены, что, определяя сумму своего гонорара, ничего не упустили из виду?

Разве что пару пустяков… Вы их, мадам, имеете в виду? Я решила малость увеличить размер гонорара. Даже призадумалась, как половчее сконструировать некое обтекаемое сложносочиненное, но ясное в сути своей предложение, следствием которого было бы получение мною немалой суммы. А эту сумму я бы целиком вбухала на покупку Фрэнку золотой именной таблички на дверь, о которой он, сердечный, так мечтал. Но шутки шутками, а слова никак не хотели оформляться в какое бы то ни было предложение, даже в самое простое. Да если бы и оформились, то язык все равно не повернулся бы их произнести. Пошло бы все оно к черту! Так что тут были не столько моральные, сколько физиологические затруднения: принципы стали моими инстинктами. Помогай тебе Бог, Ханна! Вот и хорошо, что ты всегда действуешь на свой страх и риск, потому-то и не пойдешь никогда служить копом. Пусть даже и работаешь на бывшего полисмена. Ну а что до самого Фрэнка, то есть же, наверное, причины, по которым я работаю именно с ним?

— Спасибо, — сказала я, сглотнув со слюной желчь соблазнов. — Но я все подсчитала и оценила правильно. Лишнего не требуется.

— Как скажете, — спокойно ответила Матильда, встала и, оправив платье, протянула мне руку. — Прошу прощения, но мне пора вернуться к гостям. — Кисть ее скользнула по моему плечу и уплыла, покрасовавшись на солнце длинными, совершенной формы пальцами. Встревоженной эта женщина не казалась. Уходя, она обернулась и непринужденно добавила: — Даниель, надеюсь, вы проводите Ханну. Позже мы с вами еще встретимся.

И я в последний раз увидела ее изящную фигурку, удалявшуюся с веранды через высокую застекленную дверь. Появилось ощущение, что это акт из какой-то забытой пьесы. Но, что бы там ни было, не восхититься этим творением природы никто бы не смог.

Ну вот, мы с Даниелем и остались одни. Он взял мой счет, который она небрежно забыла на столе, рассмотрел его и воззрился на меня. И мне, надо сказать, непросто было выдержать этот взгляд. Что-то опять предательски дрогнуло в недрах моего живота.

— Я удивлен, Ханна. И вы хотите заставить меня поверить, что вашим счетом окупаются все затраты на расследование этого дела? Ведь одни только ваши перелеты с острова на материк и обратно чего стоят.

Мне не оставалось ничего другого, как только пожать плечами. Он извлек из нагрудного кармана пиджака небольшую, но плотную пачку купюр с той самой гологрудой дамочкой и передал мне. Я сочла неприличным их пересчитывать. Затем, наклонившись, он взял со стола папку с моим отчетом, достал из нее бумаги и принялся рвать их на мелкие части. Звук от этого действия проистекал премерзейший. Покончив с трудами, Даниель сказал:

— Мы оба, конечно, понимаем, что это — просто спектакль. Ведь у вас наверняка имеются копии всех записей, хранящиеся у надежных людей на тот случай, если с вами что-то случится. Это защищает вас от меня, а отнюдь не меня от вас. Но я, впрочем, и не хочу от вас защищаться. — Он собрал бумажные клочки, ссыпал их в конверт и передал мне. Наши пальцы соприкоснулись. — Ханна, я уже каялся прежде, что виноват перед вами. Но вы не поверили мне тогда и вряд ли поверите сейчас. Однако если бы мы с вами в тот вечер… Словом, я не хотел, чтобы вы отдавали предпочтение одной из сторон по сугубо личным причинам. Но я до сих пор ощущаю это как потерю. — И тут наконец он улыбнулся той самой своей весьма обаятельной широкой улыбкой, в которой вина смешалась с сожалением. — Уверен, что мне нет смысла продолжать, вы и так все поняли. Но знайте, что если вам когда-нибудь понадобится работа…

Еще одна, на этот раз изысканно утонченная сказочка, сулившая так много благ. Но я, — да, впрочем, мы оба понимали, что правдоподобие по природе своей содержит в себе больше обмана, нежели правды. Сказка, она и есть сказка. Да страшно даже не это. Огорчает, скорее всего, то, что в этой сказке не будет счастливого конца.

Я решила, что могу, пожалуй, и улыбнуться ему в ответ, после чего, подхватив свою сумку, направилась к выходу, к парадным кованым воротам. И вот они захлопнулись за мной, огорченно клацнув, будто металлические челюсти, не успевшие меня прихватить. Уже уходя, я слышала, как разволновались в своих конурах сторожевые псы. Опять опоздали, ребята!

Эпилог

Новости о фонде имени Кэролайн Гамильтон сотрясали газеты недель шесть. Мисс Патрик, к немалому моему удивлению, согласилась возглавить руководство этим фондом. Я отправила ей поздравительную открытку, на которую она ответила мне кратко, но весьма вежливо. Французская пресса потратила немало газетного, журнального и телевизионного пространства на догадки по поводу будущности империи Бельмона, перешедшей теперь в руки его племянника Даниеля Дэвю. А Даниель Дэвю, принявший бразды правления в свои руки, давал, по общему единогласному мнению, основание думать, что его руки вполне надежны. Но это всем и так было известно еще заранее. Гораздо более заинтересовала общественность новость, появившаяся недели через две. Объявлялось, что половину состояния Даниель Дэвю отдал вдове Жюля Бельмона, молодой и красивой Матильде Бельмон. Публикации об этом событии сопровождались фотоснимками, на которых вдова представала в трауре, и сообщениями том, что сама она от каких-либо комментариев, увы, воздерживается.

Согласованность действий достигла такого совершенства, что можно было уже говорить о некоей сладостной симметрии. Пусть так! Но не думаете же вы, что я в самом деле позволила чувствам совершенно заслонить от себя суть дела? Нельзя же, в конце концов, обвинять знаменитого финансового магната в причастности к возможному убийству безвестной молодой балерины, а его прекрасную молодую тетушку в укрывательстве, не имея доказательств. И печальнее всего то, что я так и не смогла их заполучить. Допустим, Агнес и Морис согласились бы дать показания против своего хозяина, но ведь через два дня после вскрытия тело Кэролайн кремировали, а найденные в ее желудке частицы французской водицы, способные сокрушить авиационную империю, были через неделю выплеснуты в раковину. Не скажу, что такой поворот дела меня удивил. Любопытно, что не я одна интересовалась этими частицами. Человек с американским акцентом наводил справки за две недели до меня. Так что он был в курсе. Да мне бы и не хотелось думать, что он тупее меня. Что там говорится насчёт дружеских отношений? Что лучшие из них основаны на равенстве. И на фантазии.

Фрэнк отказывался давать мне другую работу, пока я не расскажу ему обо всем, что случилось. Ну, я и поведала ему одну из версий. Похоже, его это удовлетворило. И вот, когда я уже получила заказ на обход магазинов с одной восточной наследницей, по почте пришло совершенно невероятное уведомление с приложением нескольких ваучеров. Сообщалось, что мое имя выскочило из множества других, и я выиграла пятнадцать тысяч аэромиль с любой авиакомпанией по своему выбору. Конверт имел лондонский штемпель, но обратного адреса не было. Не то ли это, о чем говорил мне как-то весьма привлекательный мужчина в костюме хорошего кроя? Он говорил, что нет такой авиакомпании, которая не была бы чем-то обязана фирме «Авиация Бельмо-на». Должна признать, что отказаться от этого мне было потруднее, чем просто от денег. В конце концов я пошла на компромисс, послала к черту свою восточную принцессу, половину ваучеров изодрала в клочья, а на вторую половину заказала путешествие к Галапагосским островам. В конце концов я заслужила отпуск и, как всякая женщина, прямо-таки нуждалась в напоминании о том, что слишком долго кручусь на одном месте…