Родник

Двадцать третья глава. «Семь бед — один ответ!»

Наступило завтра, то-есть понедельник. Кира Петровна в своё обычное время вышла к троллейбусу. На улице, несмотря на ранний час, было много народу. Все спешили: кто на завод, кто в учреждение, кто в школу… У каждого из нас своё дело, своя работа. Но все мы трудимся ради одного — ради Родины.

Кира Петровна ехала на работу в хорошем настроении. Вчера вечером она была в большом, светлом зале, украшенном колоннами и люстрами. Там собрались женщины из разных стран. Кире Петровне дали билет в райкоме комсомола. Сидеть ей пришлось где-то на самом верху.

Сверху ей хорошо был виден просторный зал, где собрались француженки, испанки, польки, негритянки… Все на разных языках говорили об одном:

— Мы хотим, чтобы наши дети мирно учились. Мы хотим, чтобы наши мужья мирно работали. Мы не хотим войны. Великий Сталин борется за мир, и мы идём за Сталиным!

Во всех речах было слышно: Сталин! Комрейд Сталин! Геноссе Сталин! Товарищ Сталин!..

Потом все запели песню мира, каждый на своём языке, но мелодия была одна. Кира Петровна смотрела с балкона на круглый зал, и ей казалось, будто она видит весь земной шар и слышит голоса всех народов земли:

Песня звучала с такой силой, что хрустальные подвески огромной люстры, которая висела неподалёку от Киры Петровны, заметно дрожали и переливались то красными, то синими, то жёлтыми лучами.

…И сейчас, когда Кира Петровна подходила к зданию школы, в ушах у неё ещё звучала эта песня, а перед глазами словно ещё покачивались гранёные хрустальные подвески.

В учительской её встретил Антон.

Старший вожатый теперь был занят новым делом: он готовился к новогоднему сбору дружины. Трудно было понять, как это Антон успевает справляться со всеми своими делами: и в отрядах бывать, и к сборам готовиться, и на лекции ходить (он учился в вечернем Институте связи), и зачёты сдавать. Немудрено, что он всегда спешил, вечно торопился куда-то…

— Кира Петровна! — ещё издали громко позвал он, доставая карандаш и раскрывая свою синюю папку. — Кира Петровна, давайте окончательно определим, с чем же выступят на ёлке ваши пятиклашки.

— Что за выражение? — засмеялась Кира Петровна. — Это не пятиклашки, а богатыри. У меня тридцать три богатыря.

— Богатыри? Скажите пожалуйста! — удивился Антон. — А с чем же они выступят, ваши богатыри?

— Да с чем угодно. Лёня Горшков может сыграть на скрипке. Кисляков представит сценку. Ерошин — акробатический этюд… У каждого свой талант. Что угодно для души…

— Минуточку!

Антон стал записывать: «Горшков — скрипка. Кисляков — сценка». Но тут раздался звонок. Кира Петровна заторопилась:

— Пора в класс. Потом…

Она подошла к этажерке за журналом. Но на верхней полке, там, где он обычно лежит, его не было. Кира Петровна нагнулась ко второй полке, но и там классного журнала пятого «Б» не оказалось.

— Что за наваждение! Надо идти в класс, а тут — стой ищи!

Кира Петровна стала торопливо перебирать книги и папки на всех полках. Наконец она обнаружила журнал в самом низу, там, где он раньше никогда не лежал.

Странно! Кому это взбрело в голову засунуть журнал бог знает куда?..

Она сердито подхватила журнал и побежала в класс. Ребята уже давно были на месте и с некоторым недоумением смотрели на учительницу, которая никогда ещё ни на минуточку не опаздывала.

Все встали.

— Здравствуйте, мальчики! Извините… Я никак не могла найти журнал. Садитесь!

Все сели. Кира Петровна тоже села за свой стол, положила перед собой сумочку, часы, указку, красный карандаш и стала перелистывать журнал. Она искала страницу с надписью «география».

Она любила первые, самые ранние уроки. Ребята ещё не устали, не переговариваются, не шалят, а внимательно слушают.

Да и сама ты ещё не устала, ещё не успела огорчиться из-за плохого ответа или дерзкого слова.

И вообще приятно сидеть за учительским столом, смотреть на класс, где сидят «тридцать три богатыря», и знать, что за одной стеной в это же время Анна Арсентьевна занимается с шестым классом, за другой — Игнатий Игнатьевич с седьмым, наверху Тамара Степановна — с пятым, ещё выше Абросим Кузьмич — с восьмым, а внизу, в пионерской комнате, Антон готовится к отрядному сбору.

Приятно было знать, что одновременно с тобой во всех школах Москвы и всего Советского Союза армия учителей учит много миллионов ребят, которые в эту минуту тоже либо сидят за партами, либо выходят к доске и отвечают урок.

Вот о чём думала Кира Петровна, перелистывая классный журнал.

Вдруг она заметила на странице большую, безобразную кляксу. Это ещё откуда? Она бросила взгляд на соседний лист и увидела, что он протёрт насквозь.

Встревоженная, Кира Петровна посмотрела на ребят и снова пригнулась к журналу. Она стала внимательно разглядывать протёртое место. Похоже, что тут стояла единица и что кто-то её не очень умело пытался стереть.

Кира Петровна в волнении провела пальцем вдоль графы. Палец привёл её к фамилии «Ваньков».

«Ваньков? — удивилась Кира Петровна. — Это невозможно! Во-первых, не может быть, чтобы хороший ученик Ваньков получил единицу. Видно, он уж действительно чем-то довёл Тамару Степановну до крайности. И во-вторых, не станет же Ваньков стирать отметку!»

Что делать?

Кира Петровна взволновалась не на шутку. Такого случая в школе ещё не было.

С минуту она помедлила, пристально разглядывая дыру в странице классного журнала. Потом решительно подняла журнал, повернула его протёртой страницей так, чтобы всему классу было видно, и спросила:

— Мальчики, вам видно?

— Нет, не видно!.. Не видать!.. Видно!.. — зашумели ребята.

— Вот, смотрите. Кто-то осмелился… изуродовал классный журнал. А ведь это государственный документ!

Поднялся шум. Ребята, откидывая крышки нарт, стали, приподнимаясь, разглядывать испорченную страницу.

— Ух ты!..

— Вот это да!..

— Дырка!

— Ну, уж это чистое хулиганство. За такие дела по головке не гладят.

Кира Петровна с тревогой оглядывала класс:

— Кто знает, чьих рук это дело?

Она ждала. Но никто не встал, никто не поднял руки. Да это и немудрено! Об испорченной странице могли рассказать только двое — Владик Ваньков и Петя Ерошин. Но их обоих сейчас в классе не было.

Не потому, что они проспали, нет! Они встали вовремя. Мама разбудила Владика, как всегда, в восьмом часу:

— Вставай, сынок! В школу пора.

Она теперь каждое утро вставала спозаранок, будила Владика, готовила ему завтрак, следила за тем, чтобы он получше поел, потеплее оделся, ничего не забыл.

Тётя Феня ей сколько раз говорила:

«Нина Васильевна, зачем вам ни свет ни заря подыматься! Я сама всё сделаю, провожу Владика в лучшем виде».

И Владик говорил маме:

«Мама, спи ты, ведь тебе в поликлинику надо гораздо позже, я сам всё — и поем и соберусь, не беспокойся. Что я, маленький, что ли!»

«Хорошо, хорошо, не буду вставать!» — каждый раз обещала мама.

Но вот наступает утро, смотришь — а она всё-таки встала и бродит в халате из кухни в комнату, помогая Владику собираться в школу.

Нет, видно все мамы так уж устроены, что их дети всю жизнь кажутся им маленькими…

Владик, одеваясь, думал о панораме. Тата вчера сказала, что завтра уже годовщина пятого года. Значит, надо панораму во что бы то ни стало отнести сегодня. Правда, она уже почти что готова. Осталось только приклеить фигурки дружинников и казаков и сделать проводку, потому что без проводки панорама никакого вида иметь не будет. Вся красота в освещении, в лампочках. Но если пойти в школу, ничего этого сделать не успеешь.

— Ты что задумался? — сказала мама. — Опоздаешь!

— Я не задумался.

— Нет, я вижу, ты чем-то озабочен. В школе у тебя всё в порядке?

Владику не хотелось говорить маме про единицу.

— Нет, ничего, — вздохнул он. — Всё в порядке.

Он помолчал.

— Мама, — сказал он потом, — дай мне что-нибудь большое. Ну, что-нибудь вроде скатерти.

— Зачем тебе вдруг скатерть понадобилась? — поразилась мама.

— Да вот… надо завернуть. — Владик показал на панораму.

Мама посмотрела на картонный ящик:

— Неужели ты эту махину в школу потащишь?

— Да надо… — уклончиво отозвался Владик.

Мама дала ему старую, заплатанную бязевую простынку. Владик завернул в неё панораму, завязал углы, и получился большой узел с длинными белыми «ушами». Потом Владик полез к себе под кровать, достал из своего «ящика сокровищ» три электрических патрона, три лампочки, шнур, вилку и всё уложил туда же, в узел. Потом он оделся, повесил через плечо сумку с книгами, взял не тяжёлый, но громоздкий узел и вышел на улицу.

На улице было ещё темно. Ещё светились всю ночь не сомкнувшие своих жёлтых глаз фонари. На сугробах между зданиями ещё лежала темносиняя, чернильная мгла. Но дворники в белых фартуках уже яростно скребли тротуары. Из-под стальных скребков то и дело выскакивали малюсенькие жёлтенькие искорки.

Мальчики и девочки, с сумками и портфелями, спешили в школу. Странно бывает видеть в предутренней морозной темноте малышей, шагающих в школу. Им бы ещё понежиться, поспать, а они — нет, шагают себе сквозь тьму, деловито помахивая сумками и поскрипывая валенками.

Счастливого пути маленьким закутанным пешеходам, которые по утрам заполняют наши улицы и спешат в школу набираться ума-разума!

Владик шёл, прижимаясь к стенам. Ему не хотелось встречаться со знакомыми ребятами, потому что шёл он по-настоящему не в школу, а к Пете Ерошину.

Он знал, что Петиной мамы уже нет дома — она очень рано уходит в комбинат. Единым духом поднялся он по ещё освещённой с ночи лестнице. Петя — в пальто, в шапке — открыл ему дверь.

— Владик, ты что прибежал? — удивился он. — А в школу?

— Петух, знаешь чего? — торопливо заговорил Владик. — Давай не пойдём сегодня… пропустим один денёчек.

— Почему?

— Да вот… — Владик показал на узел. — Надо закончить, проводку сделать… Потом там разговоры, наверное, начнутся насчёт журнала…

Петя стал задумчиво теребить свой нос. Он не прочь был пропустить школу. Правда, уроки он приготовил, стихи выучил, но в школе, ясное дело, начнётся разговор про журнал. Конечно, за прогул тоже снизят дисциплину, но что же теперь делать! Семь бед — один ответ!

Он начал расстёгивать пальто:

— Ладно, есть такое дело, остаёмся.

Приятели разделись, размотали узел, и Владик стал показывать:

— Видишь, здесь надо фигурки… вот… а здесь проводку…

— А лампочки?

— Вот тут лампочки, шнур, всё…

Петя с охотой взялся за дело. Он по электричеству мастер. Наладить пробку, патрон — всё это он вам сделает не хуже заправского монтёра.

Друзья вырезают фигурки, раскрашивают, приклеивают. Они советуются, как лучше разместить лампочки. Конечно, их надо поместить незаметно, замаскировать за картонной стеной и бумажным раскрашенным небом…

А в школе в это время встревоженная Кира Петровна всё ещё пыталась дознаться: кто же посмел изуродовать классный журнал?

Конечно, в этот день ей ничего узнать не удалось. После уроков она показала журнал Анне Арсентьевне и Егору Николаевичу.

Директор пригласил её к себе, усадил за стол, надел очки и долго разглядывал пострадавшую страницу.

— Да… — сказал он. — Такого случая даже я не припоминаю.

Он снял очки и кулаком, как маленький, стал тереть свои добрые усталые глаза:

— Кто же всё-таки из ваших богатырей способен на этакое?

— Не знаю, — тихо сказала Кира Петровна.

Директор пригнулся к столу:

— А чья; вы говорите, единичка-то?

— Как раз хорошего ученика, Егор Николаевич: Ванькова Владика.

— У нас с вами, кажется, уже не первый раз идёт разговор о Ванькове, — сказал директор. — А за что же, собственно, он получил такую суровую оценку?

— По истории. У Тамары Степановны.

— А… — протянул директор, откидываясь к спинке стула. — Да, она строга. И горяча, горяча… — Он чуть-чуть усмехнулся. — Поспокойнее бы ей надо быть. Это всегда полезней для дела. — Егор Николаевич помолчал. — Ну, и как вы считаете: Ваньков этот ваш, способен он на такую проделку?

Кира Петровна выпрямилась:

— Нет, Егор Николаевич. Ни за что, вот ручаюсь вам, именно Ваньков никогда этого не сделает.

— Так, так… Почему же вы, собственно, уверены?

— Трудно сказать, Егор Николаевич. Я вижу мальчика, вижу его глаза, улыбку, его повадки… мысли его как будто чувствую. Нет-нет, никоим образом! — горячо говорила Кира Петровна, легонько пристукивая после каждого своего слова тяжёлым, каменным прессом по столу.

— Охотно соглашаюсь. — Егор Николаевич, как обычно, пощипал свой подбородок. — Кто же тогда, если, по-вашему, Ваньков отпадает?

Кира Петровна отчётливо представила себе весь свой класс. Слеза за первой партой сидят Толя Яхонтов и Юра Белкин — два спокойных, выдержанных ученика.

В среднем ряду — рассудительный Митя Журавлёв и горячий, вспыльчивый Игорёк-кипяток. Они, конечно, не станут хозяйничать в классном журнале.

Справа, у стены, — Костя Кисляков и Витя Новиков. Эти хоть и шалуны, но на такой поступок не способны.

За ними у окна — Лёня Горшков и Сева Болотин, оба тихие, покладистые мальчики.

Позади них — Владик Ваньков и Петя Ерошин. Кира Петровна представила себе сосредоточенное лицо Владика, добродушно-румяные щёки Ерошина… Ну, эти тоже плохого не сделают.

Сколько она ни прикидывала, всё выходило, что портить журнал некому было.

— Нет, Егор Николаевич, из наших никто не способен на такое дело, — решительно сказала она.

— Тем лучше! — Егор Николаевич поднялся. — А всё-таки я бы вам посоветовал потолковать с Ваньковым. Ведь это такой возраст, знаете…

— Хорошо, я к нему зайду, — поднялась и Кира Петровна.

— Отлично! — сказал директор. — Кстати, завтра на педсовете поставим вопрос о поездке в Краснодон. Но учтите: вашего Ванькова, видимо, теперь взять уж не удастся.

Кира Петровна вздохнула:

— Жалко мне его, Егор Николаевич. Он будет очень тяжело переживать…

Егор Николаевич отнял у Киры Петровны пресс-папье и поставил на место:

— Вот что! Пригласите его на педсовет — с мамой, конечно, или с папой. Поговорим! — Он протянул ей руку: — А вы не расстраивайтесь. Вон у вас и глаза красные. Мы, педагоги, должны, знаете, всегда держать себя в руках. Вот и всё. И журнал не забудьте.

Директор протянул Кире Петровне журнал. Она вышла из кабинета.

«Итак, что же? — думала она, шагая по коридору. — Значит, надо зайти поговорить с Ваньковым. И сегодня же, не откладывая». А разговор, наверное, будет нелёгким, это она предчувствовала.