Родники мужества

Глава четвертая. В состав 1-го Прибалтийского…

Итак, 17-я армия вермахта перестала существовать. На крымскую землю пришел долгожданный мир. Вернулись к своим обычным делам органы Советской власти, приступили к работе военные комиссариаты. К ним сразу же потянулись длинные очереди мужчин призывного возраста. Натерпевшись лиха за время вражеской оккупации, люди изъявляли горячее желание стать в строй, чтобы с оружием в руках мстить ненавистным гитлеровцам за все их злодеяния.

Наши командиры также помогали военкомам в организации призывных комиссий, медицинских пунктов, в распределении новобранцев по воинским частям.

Забот с пополнением хватало. Ведь в подразделения подчас поступали сугубо штатские люди. Большинство из них не имели ни малейшего представления о военной службе, не знали, как пользоваться оружием, эксплуатировать боевую технику. И наша задача состояла в том, чтобы в предельно сжатые сроки привить молодым бойцам необходимые навыки, хотя бы первоначально подготовить их к предстоящим испытаниям.

С этой целью командование, штаб корпуса в срочном порядке организовали в полках инструктажи командиров батальонов, рот и взводов. С ними была отработана единая методика занятий, доведены до них схемы тренировок. Внимание командиров, кроме того, обратили на необходимость подбора знающих свое дело, требовательных сержантов, тех, которые могли бы научить своих новых подчиненных умелым действиям на поле боя.

Свое совещание провели и мы, работники политотдела корпуса. На нем решили привлечь к разработке тематики политических информации и бесед таких опытных пропагандистов, как майоры Г. Здюмаев, Н. Гуля, подполковники Н. Птецов и И. Писарский. В план агитационно-массовых мероприятий включили беседы об успехах советских войск в операциях 1943–1944 годов, о разгроме немецко-фашистской группировки в Крыму, о замечательных делах тружеников тыла, обеспечивающих армию и флот всем необходимым для боя. Большое внимание было обращено и на доведение до воинов всех фактов зверств фашистских оккупантов на крымской земле. К этим беседам привлекли очевидцев, чудом уцелевших от расправ. И надо сразу отметить, что их рассказы производили на бойцов глубокое впечатление, пробуждали в сердцах жгучую ненависть к врагу, поднимали боевой дух.

И пожалуй, не было ни одного занятия или политической информации, на которых бы новобранцам не рассказывалось о славных боевых традициях их полка, батальона, роты и даже взвода, отделения. Назывались имена героев, раскрывались совершенные ими подвиги.

Нередко перед слушателями выступали и сами отличившиеся в боях воины. На личном примере они довольно убедительно показывали, на что способен храбрый, умелый и дисциплинированный красноармеец.

В трудах и заботах время летело очень быстро. Ведь, бывало, только встанешь, и сразу же в машину. Так целый день и мотаешься по дивизиям и полкам. Подчас и о еде не вспомнишь. Ибо сосала душу постоянная тревога: как бы не расслабились люди. Ведь сейчас выстрелов нет, бомбежки тоже. Вокруг тишь да покой. К тому же и солнышко пригревает. Море ласковое рядом. В этих условиях недолго в эдакое отпускное состояние впасть. Дескать, отосплюсь, отгуляю за все лишения, пережитые на сивашском плацдарме…

Что греха таить, некоторые поддавались этому настроению. И бойцы, и даже командиры. И нам, политработникам, в тесном содружестве с командирами приходилось время от времени изгонять из душ людей расслабленность, тыловое настроение, заставлять проводить занятия без послаблений и упрощенчества, с полной отдачей.

Ну а в свободное от занятий время… Здесь тоже не было места скуке. Мы демонстрировали воинам кинофильмы, организовывали спортивные соревнования, беседы и лекции. Словом, нам удалось сохранить в подразделениях порядок и высокую организованность, наладить качественное проведение боевой учебы.

А между тем сводки Совинформбюро доносили до нас все новые и новые радостные вести с фронтов. Мы внимательно слушали их, и каждый мысленно задавал себе один и тот же вопрос: а когда же наступит наш черед?

И он, этот черед, наступил. Случилось это в начале июля. Первым делом в составе нашего корпуса произошли некоторые изменения. Так, 33-я гвардейская стрелковая дивизия, прошедшая вместе с нами через весь Крым, была вновь отозвана в подчинение 2-й гвардейской армии. Остальным же корпусам и дивизиям приказали погрузиться в вагоны и быть готовыми совершить марш по железной дороге. Куда? Об этом мы могли лишь догадываться. Пункт назначения держался пока в строжайшей тайне.

Два эшелона, вместившие в себя штаб корпуса и связанные с ним службы, двигались несколько в отрыве от основной массы войск. Вскоре они втянулись на территорию Украины. Но здесь не задержались, а повезли нас дальше, к северу. Из всего этого мы сделали соответствующие выводы и перестали вглядываться в топографические карты, на которых были отмечены южные фронты. Наш пункт назначения был, выходит, где-то дальше, севернее.

Шли дни. А эшелоны по-прежнему грохотали по стальным путям. Не тратя времени даром, мы прямо на ходу проводили в вагонах партийные и комсомольские собрания, заседания парткомиссий, на которых рассматривали дела о приеме в партию новых членов. Нам очень хотелось еще до начала боев создать полнокровные парторганизации в каждом подразделении, провести с парторгами рот семинары.

Каждое утро в вагонах, где следовал личный состав, проводились и политические информации, на которых командиры и бойцы знакомились с последними событиями на фронтах, с внутренним и международным положением нашей страны.

Затем следовали два часа чисто боевых занятий. В течение их воины изучали материальную часть и тактико-технические данные своего оружия, теоретически знакомились с правилами ухода за ним в полевых условиях. Эти занятия были особенно нужны молодым солдатам-крымчанам, которые пока еще не имели боевого опыта.

И вот наконец войска прибыли в свои районы выгрузки. Что касается управления корпуса, то наши эшелоны выгрузились под Витебском.

Прямо со станций дивизии своим ходом направлялись к линии фронта. Предстояло совершить 400-километровый марш и уже 18 июля быть в местечке Утена, что на территории Литвы.

Это расстояние части и соединения корпуса преодолели ровно за десять суток. В иные из них бойцам и командирам приходилось отмерять по пятьдесят и более километров. Это, естественно, стоило им неимоверного напряжения сил. И думается, в успехе марша не последнюю роль сыграла и проведенная нами подготовка к нему. Мы, политработники, сумели-таки пробудить в сердцах воинов высокий порыв, немало сделали для укрепления дисциплины в подразделениях, организации взаимовыручки. Потому-то в период этого перехода у нас не было отставших подразделений, даже отдельных бойцов. Наиболее закаленные воины помогали своим молодым сослуживцам обрести так называемое второе дыхание, нередко брали у них оружие, вещмешки, давая товарищам возможность отдохнуть и перебороть переутомление.

Двигались мы большей частью ночами, строго соблюдая при этом меры светомаскировки. Политработники не подкачали и здесь. Они снова и снова объясняли бойцам необходимость строгого соблюдения дисциплины марша, рассказывали, к чему может привести даже короткая вспышка фары. И получалось, что на десятки километров растягивались колонны, а бросишь взгляд вдоль них — ни одного высверка, ни одного огонька цигарки. И только на привалах, набросив на головы плащ-палатки, воины позволяли себе сделать одну-две торопливые затяжки.

Объективности ради следует сказать, что вражеская авиация донимала нас не очень-то сильно и во время дневных переходов. Налеты, правда, были, иногда довольно интенсивные. Но наши зенитчики давали врагу достойный отпор.

Разведывательные же самолеты, так называемые «рамы», висели в небе постоянно. Но на них мы почти не обращали внимания.

На исходе десятых суток прибыли наконец в заданный район сосредоточения. И сразу же получили приказ командующего 1-м Прибалтийским фронтом генерала армии И. X. Баграмяна, согласно которому мы должны были уже в ночь на 20 июля сменить войска генерала А. П. Белобородова и занять участок фронта, ограниченный на правом фланге Салос-озером и населенным пунктом Ильчис, на левом — поселком Шишкиняй и озером Рубиняй. С этого-то рубежа 51-я армия и должна была, развивая успех уже имеющегося прорыва, к исходу 22 июля освободить город Паневежис, после чего наступать на Шяуляй.

Боевые действия, которые вели в тот период войска 1-го Прибалтийского фронта, имели большое оперативно-стратегическое значение. Вот что скажет о них позже германский генерал Ганс Фриснер в своей книге «Проигранные сражения». В ней автор приводит доклад фюреру в связи с продвижением советских войск в Прибалтике:

«Обстановка на фронте группы армий «Центр» уже позволяет говорить о серьезной угрозе южному крылу группы армий «Север». Противник всеми силами будет пытаться сохранить прежнее направление удара — на Ригу. Это практически означает, что группа армий «Север» будет изолирована. Противник уже сейчас ведет наступление крупными силами на второстепенном направлении… Если это наступление будет успешным, весь восточный участок фронта группы армий «Север» окажется под угрозой.

Трезво оценивая обстановку, можно сделать только один вывод: для спасения группы армий «Север» необходимо, оставив достаточно сильные арьергардные группы, способные вести сдерживающие бои, отвести армии в следующих направлениях: армейскую группу «Нарва» — в направлении Таллина, откуда в зависимости от развития обстановки эвакуировать ее морским путем в Ригу, Лиепаю или Клайпеду…»

Содержание этого доклада говорит само за себя. Да, фашистские войска в тот период действительно оказались в крайне тяжелом положении.

У нас также имелись свои проблемы. Ведь мы отлично понимали, что бои в Прибалтике будут нелегкими. Враг располагает здесь немалыми силами. По данным нашей разведки, он имеет до 800 тые. человек личного состава, примерно 1200 танков и самоходных установок, почти 400 боевых самолетов, около 7 тыс. единиц ствольной артиллерии, много другой техники.

Конечно, мы тоже располагали не менее мощными силами. Наши войска к тому же имели богатый боевой опыт и были способны решать любые задачи. Но не могло не беспокоить и то обстоятельство, что в нашей армии было все же около тридцати тысяч новобранцев, влившихся в нее еще в Крыму. Разумеется, первоначальную подготовку они прошли — на нее мы потратили целый месяц, — когда еще стояли под Севастополем. Там учили людей действиям во время атаки, ведению огня из личного оружия, метанию гранат, борьбе с танками противника. Но это, как говорится, были всего лишь азы военной науки. Главную школу — школу фронтового опыта — новички еще не проходили. И тут было над чем серьезно подумать.

А в предстоящей наступательной операции войскам 1-го Прибалтийского фронта нашей армии отводилась немалая роль. Командование, учитывая, что 51-я уже проявила себя как объединение, довольно стойкое в обороне и имеющее богатый опыт наступательных действий, приняло решение выдвинуть нас на главное направление. Тут уж нужно было готовиться основательно.

Немало беспокойств при подготовке к наступлению приносило и вот еще какое обстоятельство. Если в боях по освобождению Крыма мы имели дело с мирным населением, оторванным от своей страны оккупацией лишь на какие-то два года, то здесь, в Прибалтике, нам предстояло действовать на территории, где советская власть просуществовала до войны всего-навсего один год. И конечно же за столь короткое время население не успело еще по-настоящему освоиться с новым укладом жизни, немало людей продолжало оставаться в плену буржуазных предрассудков, закрепленных теперь еще и фашистской демагогией.

Все это, естественно, требовало от нас, политработников, особого подхода к ведению разъяснительной работы. С одной стороны, было необходимо ознакомить наших бойцов и командиров с общей обстановкой в Прибалтийских республиках, с другой — растолковать местному населению весь характер преобразований, связанных с возвратом советского правопорядка. Словом, войсковая политработа на сей раз очень тесно смыкалась с политическим воспитанием местного населения.

И мы поступали так: как только тот или иной населенный пункт оказывался в наших руках, политработники соединений сразу же старались установить связь с активистами-подпольщиками, рабочими промышленных предприятий. И уже через них доводить до людей слова правды.

К исходу 21 июля 51-я армия завершила сосредоточение войск и с рассветом следующего дня уже была готова начать наступление.

В назначенный час полки и дивизии завязали бои. Первые сообщения показали, что гитлеровцы намерены оказать нам упорное сопротивление. Продвижение атакующих войск с самого начала проходило медленно, они несли значительные потери. Пришлось на ходу производить перегруппировку сил.

Постепенно чаша весов все же стала склоняться в нашу пользу, сопротивление гитлеровцев заметно слабело. В донесениях замелькали вначале сведения об оставлении противником небольших хуторов, затем и более крупных населенных пунктов. Вскоре 63-й стрелковый корпус после упорного шестичасового боя овладел городом Паневежис.

Командиры, штабы и политорганы соединений стремились поддержать высокий боевой порыв бойцов. Лучшие из них оперативно представлялись к правительственным наградам. А политотделы рекомендовали командирам частей так же, без раскачки, готовить и отсылать благодарственные письма родным и близким отличившихся воинов, сообщать об их ратных подвигах на предприятия, в колхозы и совхозы, где эти герои трудились до войны.

Что же конкретно сообщалось в этих письмах? Приведу одно из них дословно. Оно было написано командиром 948-го стрелкового полка и адресовано жене красноармейца А. К. Скокова.

«Уважаемая Мария Васильевна, — писал подполковник Крысов. — С радостью сообщаю, что Ваш муж Скоков Андрей Константинович проявил мужество и отвагу в боях за освобождение Советской Прибалтики. Родина высоко оценила его заслуги, наградив орденом Красной Звезды. Сердечно поздравляю Вас и желаю Вам здоровья и счастья.

Командир части Крысов».

И подобных писем было отправлено в те дни немало. Мы, политработники, внимательно следили за их прохождением, всячески популяризировали сам факт отправки такого письма. И естественно, знакомили воинов с ответами на них, если они поступали.

Сразу скажу, что жена красноармейца Скокова ответила нам. К сожалению, этого письма Марии Васильевны у меня не сохранилось. Потому-то и воспроизведу здесь другой ответ, который прислала мать красноармейца Шиленкова. Обращаясь к командиру, она писала:

«Я получила Ваше сообщение о награждении моего сына. Приношу Вам искреннюю благодарность за внимание ко мне. Да, у меня теперь есть все основания гордиться своим сыном, а также остальными героями Отечественной войны, не жалеющими сил и жизней для спасения Родины от гитлеровских банд…»

Письмо заканчивалось обращением к сослуживцам сына и в дальнейшем жестоко мстить фашистским захватчикам за горе, причиненное нашему народу.

Такие ответы служили отличнейшим пропагандистским материалом. Мы всегда оглашали их как на митингах, так и в беседах с личным составом подразделений.

Между тем войска нашей армии, преследуя отходящего противника, вышли к важному административному центру и крупному железнодорожному узлу — городу Шяуляй. 27 июля генерал Я. Г. Крейзер доложил в штаб фронта: «Во взаимодействии с 3-м мехкорпусом генерала Обухова, дивизиями генералов Бобракова и Толстова, а также комдивом 87 сд 1-го гвардейского корпуса полковником Куляко ведем бой на юго-восточной окраине города Шяуляй…»

А удержать этот город враг стремился во что бы то ни стало. Он укрепил все подступы к нему, превратил каждый квартал, каждый дом в довольно серьезные очаги сопротивления. Подтянул и резервы.

Нам же важно было сохранить боевой порыв своих войск, развить успех, достигнутый еще в боях под Паневежисом. Потому-то все части и соединения и облетел страстный призыв: «Даешь Шяуляй! Устроим фашистам второй Крым!» Он звучал в устной пропаганде, пламенел на страницах газет и листовок.

И вот наши передовые батальоны ворвались-таки на улицы города. При поддержке артиллерии и танков они захватывали все новые и новые дома, выкуривая из них вражеских автоматчиков. Все смешалось в гуле орудийной пальбы, реве моторов, пулеметном стрекоте. Где наши, где гитлеровцы — порой и не разобрать. Сражение шло за отдельные строения, даже этажи, перекрестки улиц, узловые пункты города.

…Одна из рот 267-й стрелковой дивизии вынуждена была залечь перед небольшой площадью, встреченная плотным пулеметным огнем из окон приземистого, толстостенного здания. В дополнение ко всему откуда-то из-за домов по ней начали бить вражеские минометы. И хотя мины рвались несколько в стороне, осколки все равно долетали до залегших бойцов. А вот раза два выстрелило и полевое орудие, снаряды врезались в стену ближнего дома, осыпав наших воинов кирпичной крошкой и осколками оконного стекла.

В этих условиях командир роты связался со штабом батальона, вызывая на подмогу танки.

— А пока они подтягиваются, будем действовать самостоятельно, — сказал он. И приказал: — Костюка ко мне!

Григорий Костюк, парторг роты, только что оставшийся за командира взвода, отправленного в лазарет, подполз к ротному.

— Бронебойщики в строю? — спросил его тот.

— Два расчета есть…

— Хорошо. Берите их и вместе со взводом обходите площадь справа по примыкающим улицам. Во что бы то ни стало уничтожить пулеметные точки в доме!

Парторг, держась ближе к стенам домов, повел взвод и расчеты ПТР в обход площади. Фашисты, видимо, не ожидали этого маневра, сосредоточив все свое внимание только на площади. Это-то и дало нашим воинам возможность беспрепятственно преодолеть наиболее опасный участок и выйти к приземистому особняку с тыла.

И тут враг заметил их. Раздались пулеметные очереди, пули зацокали по булыжному тротуару, высекая из него искры. Но бронебойщики тоже были начеку. По оконным проемам ударили противотанковые ружья. И в ту же секунду бойцы, увлекаемые парторгом, ворвались в дом.

Гитлеровцы сопротивлялись отчаянно. Но не помогло и это. Взвод Григория Костюка почти без потерь овладел домом. А тут в атаку поднялась уже вся рота. Преодолев площадь, она устремилась дальше, к центру города.

Не менее отважно действовал в Шяуляе и командир саперного взвода лейтенант И. Миненков. В один из моментов наши танки неожиданно наткнулись на минное поле. Смертоносные «сюрпризы» были заложены фашистами прямо под камни мостовой. Срочно вызвали саперов.

— Прикройте-ка нас огоньком! — попросил танкистов Миненков и первым пополз к заминированному участку.

За ним двинулись остальные саперы взвода.

Ударили танковые орудия. Под их прикрытием миненковцы начали спешно извлекать из-под камней мины. Путь танкам был расчищен в считанные минуты. Боевые машины возобновили атаку.

Позже танкисты говорили Миненкову:

— Ну и ловок же ты, лейтенант! И смелости тебе не занимать. С тобой и до Берлина дойти можно!

— А мы и дойдем! — твердо заверил Миненков.

В другом районе города враг применил против наших танков зенитную артиллерию. И тогда на помощь танкистам пришел взвод под командованием младшего лейтенанта Л. Борискина. Совершив дерзкий маневр, он вышел в тыл к зенитчикам. В коротком бою смельчаки уничтожили гранатами прислугу орудий и открыли путь своим танкам.

А вот какой подвиг совершил другой парторг роты — Николай Зюзин. С группой бойцов он захватил зенитное орудие врага и, развернув его, открыл огонь по фашистским пулеметам, что били из подвалов ближнего здания. Это-то и предопределило успех наступающей роты.

27 июля Шяуляй был полностью очищен от противника. С его освобождением перед советскими войсками открылся прямой путь к Балтийскому морю.

Прямой, но нелегкий. Враг еще располагал довольно значительными силами. К тому же в случае дальнейшего продвижения наших частей и соединений на запад над их флангами неизбежно нависли бы армии гитлеровской группы «Север». Риск был слишком велик.

В этой обстановке Ставка Верховного Главнокомандующего приказала повернуть фронт нашего наступления почти на 90 градусов. Теперь удар наносился в северном направлении. Цель — выйти к Рижскому заливу и тем самым отрезать группу вражеских армий «Север» от Восточной Пруссии.

Но вначале нужно было освободить Елгаву. Этот город, как и Шяуляй, представлял собой важный железнодорожный узел. И было очевидно, что фашисты постараются всеми силами удержать его.

Командиры, штабы, партийно-политический аппарат 51-й армии очень тщательно подготовились к боям за Елгаву. И хотя времени в нашем распоряжении было крайне мало, использовали для работы с людьми буквально каждую минуту, так как хорошо понимали, что от их настроя будет во многом зависеть стремительность продвижения наших частей и соединений.

Кстати сказать, в ходе подготовки к взятию Елгавы мы неожиданно столкнулись с довольно своеобразной проблемой. Суть ее состояла в том, что в этом городе имелось немало древних архитектурных памятников, которые конечно же нужно было сберечь от разрушений и пожаров. Среди них — знаменитый дворец, построенный еще в 1733 году по проекту русского зодчего Растрелли. Немалую ценность представляли и здания университетского городка, другие старинные сооружения.

Но как сделать так, чтобы одновременно и врага выбить из Елгавы, и эти ценности сохранить? Правильно ли поймут бойцы наше требование быть особенно осмотрительными и осторожными в период жестоких схваток с врагом у стен старинных архитектурных сооружений? Не получится ли так, что какой-нибудь лихой артиллерист, напротив, посмотрит эдак с усмешкой на дворец да и скажет: «Нечего жалеть какие-то там княжеские палаты». Да и бабахнет прямой наводкой по лепным украшениям. Ведь в горячке боя при виде крови и смерти чувства к прекрасному притупляются, немудрено и потерять над собой контроль.

Рассудив так, мы тут же направились в те подразделения, которым предстояло действовать в районах дворцовой застройки. Провели с бойцами и командирами разъяснительные беседы.

Помнится, поначалу нас слушали с настороженностью, кое-кто даже ворчал:

— Получается, мы дворец этот беречь будем, а фашисты засядут в нем да и примутся поливать нас оттуда свинцом. Веселенькое дело!..

Пришлось еще и еще раз убеждать этих недовольных, разъяснять, что атака дворца будет осуществлена мощным, стремительным рывком сразу с нескольких направлений. По разрушать здание все-таки нельзя.

С этой же целью у нас были выпущены листовки, в которых также рассказывалось о дворце, пояснялась его всемирно-историческая ценность. О нем писали и дивизионные газеты.

Забегая вперед, скажу, что вся эта работа принесла свои плоды. Нам удалось свести к минимуму разрушение старинных строений в Елгаве.

Но вернемся снова к подготовке взятия Елгавы. Хорошо потрудились в эти дни и партийные организации частей и подразделений. Везде прошли партсобрания, на которых в члены и кандидатами в члены ВКП(б) были приняты десятки передовых воинов. Так, только в одной 279-й стрелковой дивизии поступило сразу 211 заявлений, в которых бойцы и командиры изъявляли желание пойти в бой коммунистами. Правда, партийная комиссия успела рассмотреть лишь дела 153 человек и выдать 127 партбилетов. И все же партийные организации или группы были созданы практически в каждом подразделении.

За день до начала боев за Елгаву мы, работники политотдела, снова выехали в войска. Майору Г. П. Здюмаеву выпало быть в 279-й стрелковой дивизии, подполковнику Н. С. Птецову — в 347-й. Я же направился в 346-ю дивизию.

К 10 часам утра части 3-го танкового корпуса и 279-й стрелковой дивизии уже завязали бой на юго-западной окраине Елгавы. Продвижение их, поначалу довольно медленное, ускорилось, когда в дело была введена еще и 347-я стрелковая дивизия генерала Юхимчука.

Весь день не умолкал гром сражения. Лишь к вечеру нашим полкам удалось овладеть переправами через реку Платене и ворваться на городские улицы. С юго-востока осуществили такой же прорыв части, действия которых координировал заместитель командира дивизии полковник Ушманин.

Гитлеровцы сопротивлялись отчаянно. В Елгаве они тоже укрепили каменные дома, железнодорожные насыпи, взяли под обстрел пушек и пулеметов все улицы. Двое суток без сна и отдыха сражались в городе наши бойцы, выбивая фашистов едва ли не из каждого дома. Причем наряду с мужеством и героизмом проявляли порой и завидную смекалку. Приведу такой пример.

…Путь отделению, которым командовал старший сержант К. Фирсов, преградил каменный дом, из окон которого гитлеровцы вели очень плотный автоматный и пулеметный огонь. «А что, если их выкурить…» — подумал старший сержант, заметив поблизости кучу древесного хлама. Мысль понравилась. И Фирсов тут же приказал своим бойцам разложить с подветренной стороны дома огромный костер.

Воины так и поступили. Но сухие дрова вспыхнули как порох. Тогда огонь был притушен густолистыми сырыми ветками. Теперь едкий дым пополз уже к дому. Через выбитые стекла окон он быстро заполнил внутренние помещения, в которых укрывались гитлеровские автоматчики и пулеметчики. И тогда фашисты, решив, что дом подожжен, начали выпрыгивать из окон, пытаясь укрыться в соседнем здании. Но бойцы Фирсова были начеку. Они вылавливали фашистов, уничтожая тех, кто пытался оказать сопротивление. Так в Елгаве были захвачены первые пленные.

Отличился в тех боях и другой старший сержант — Иван Ткачев, комсорг батальона. Рота, в которой он как раз находился, попала под прицельный огонь вражеского пулемета, установленного на чердаке кирпичного здания. Старший сержант Ткачев вызвался уничтожить это препятствие. Он сумел-таки найти скрытые подходы к вражеской огневой точке и противотанковой гранатой подорвал ее. Путь роте был открыт.

Итак, после двух дней ожесточенных боев Елгава была освобождена. Одновременно к Рижскому заливу неудержимо рвались 417-я стрелковая дивизия и 8-я мехбригада под командованием полковника С. Д. Кремера. Но прежде чем выйти к заливу, эти соединения имели еще задачу овладеть городами Кемери и Тукумс, что и было ими блестяще выполнено. И уже затем, передав оборону этих городов двигавшейся следом 346-й дивизии генерала Д. И. Стапкевского, пошли дальше, к Рижскому заливу.

Таким образом, наши войска оказались на берегу Рижского залива. Этим-то и завершилась наступательная операция, длившаяся 11 дней. В ходе ее 51-я армия освободила от врага 4500 населенных пунктов, нанесла ему огромный урон в живой силе и технике. Группа фашистских армий «Север», насчитывавшая в своих рядах более 200 тыс. человек личного состава, оказалась отрезанной от Восточной Пруссии.

Однако гитлеровцев это как будто бы и не очень взволновало. Больше того, их командование начало вынашивать сумасбродную идею использования войск прибалтийской группировки для последующего нанесения удара по советским дивизиям. Об этом плане нам вскоре стало известно из перехваченных радиопереговоров и других документов.

Да, фашисты еще на что-то надеялись. Хотя… у них были на это некоторые основания. Дело в том, что быстрое продвижение наших войск на елгавском направлении таило в себе, как ни странно, опасность для нас. В чем именно? А в том, что фронт наступления армии к этому времени сильно растянулся, достигнув протяженности в 300 километров. Начала ощущаться довольно острая нехватка людей, боеприпасов. Правда, включение в наш состав новой, 16-й литовской дивизии, вставшей в оборону под Шяуляем, несколько облегчило положение. Но все-таки не могло полностью избавить нас от тревожных забот.

Не на это ли надеялось командование вермахта? Вероятнее всего — да. Но надеждам гитлеровцев не суждено было сбыться.

Наш 1-й гвардейский корпус, имея в своем составе 247, 346, 347 и 417-ю стрелковые дивизии, обеспечивал оборону участка протяженностью 120 километров. Перед нами противник имел 4 пехотные дивизии, полк береговой обороны и штурмовой батальон, 2 дивизиона самоходных орудий, 3 артиллерийских полка, 8 батарей шестиствольных минометов. Их действия поддерживали эсэсовская танковая бригада, танковая дивизия «Великая Германия», а также орудия крейсера «Принц Евгений», который стоял в это время в прибрежных водах.

Из разведданных мы вскоре узнали и то, что к северо-западу от населенного пункта Добеле сосредоточивается 3-я фашистская танковая армия. Против всей этой махины нам и предстояло действовать…

Да, нелегкую задачу пришлось решать в те дни командиру корпуса генерал-лейтенанту И. И. Миссану. Как удержать столь ограниченными силами 120-километровую оборону? Расположить войска в линию? Рискованно. Растянутые по фронту, они не будут представлять собой сколько-нибудь прочного заслона для противника. При таком построении он сможет осуществить прорыв на любом участке, для этого ему даже не потребуется создавать большого превосходства в силах и средствах.

Кроме того, линейное построение обороны лишит командиров возможности иметь резервы. А оставаться без них на столь широком фронте весьма неразумно.

И тогда, внимательно изучив обстановку, характер действий противника, местность, работники штаба корпуса пришли к убеждению, что гитлеровцы тоже не будут вести наступление сразу на всю ширину нашей обороны. Этому помешают леса, многочисленные озера и реки, довольно крутые всхолмленности. Значит, наиболее активных действий следует ожидать на оперативно важных для врага направлениях.

Поэтому-то комкором и был принят вариант очаговой обороны. Нами были созданы батальонные узлы сопротивления. Правда, некоторые из них располагались без зрительной и даже огневой связи между собой. Но эти промежутки предполагалось отдать под контроль разведывательных и дозорных групп.

Такое построение обороны предъявило повышенные требования и к организации партийно-политической работы в войсках. Поэтому политотдел сразу же собрал на совещание политработников частей и соединений, партийных и комсомольских активистов. Обсудили один вопрос: как обеспечить непрерывное партийное влияние в подразделениях, рассредоточенных на 120-километровом пространстве? Смогут ли наши работники дойти до каждой роты, взвода? Ведь концы, как говорят, неблизкие. А между тем мы не имеем права хоть на время ослаблять свою работу. Наоборот, ее надо еще больше усилить, каждодневно поддерживать в бойцах высокий моральный и боевой дух, веру в свои силы, готовность к любым испытаниям.

Посоветовавшись, решили разбить всю протяженность нашей обороны на несколько участков и на каждом иметь старшим работника покора или начальника политотдела дивизии. Они-то и будут на местах контролировать весь ход партийно-политической работы.

Не остался без нашего внимания и вопрос комплектования разведывательных и дозорных групп. В каждую из них обязательно включались закаленные в боях коммунисты, способные сплотить вокруг себя бойцов, повести их за собой.

Эти и многие другие меры, принятые в те дни командованием и политическим отделом корпуса, конечно же способствовали укреплению нашей в общем-то довольно жидкой обороны.

А положение на нашем участке фронта между тем оставалось сложным. Генерал Штерн, командующий группой армий «Север», тоже не бездействовал. Имея в своем распоряжении, как уже говорилось, внушительные силы, он рассчитывал в скором времени осуществить прорыв и выйти на соединение с гитлеровскими войсками, действовавшими в Восточной Пруссии.

Правда, осуществить этот его замысел было тоже далеко не просто. Во-первых, пробиваться Штерну пришлось бы только вдоль Балтийского побережья, в южном направлении. А это несло в себе опасность подставить один из своих флангов под удары советских войск, расположенных на рубеже Елгава, Шяуляй, Паневежис. Во-вторых, к этому времени основные силы гитлеровцев откатились уже далеко на запад, пробиваться к ним было делом нелегким, имелся огромный риск распылить свои силы и завязнуть в боях. К тому же рассчитывать на активную помощь потрепанных восточнопрусских дивизий Штерну тоже не приходилось.

И все же, несмотря ни на что, вражеское командование стало готовиться к прорыву.

Для осуществления его гитлеровцы сосредоточили большие силы. Помимо курляндской группировки прорывать оборону советских войск должна была и мощная танковая группа (свыше 300 машин), переброшенная сюда из Восточной Пруссии. Определено было и главное направление удара — шяуляйское, которое прикрывалось у нас лишь частями 16-й литовской дивизии.

Итак, до восьми танковых и моторизованных дивизий врага из 3-й танковой армии вскоре начали сосредоточиваться в районах Векшняй, Тришняй, Ужбертис и Кельме. Они имели задачу ударить на Шяуляй, затем, соединившись с 16-й армией, наступавшей с севера на Елгаву, образовать вдоль моря своеобразный коридор, идущий в направлении на Паневежис, Шяуляй, Елгаву.

Активные действия 3-й фашистской танковой армии начались с утра 16 августа. К исходу же дня противник сумел овладеть населенными пунктами Папиле и Куршенай, а 17 августа нанес мощный удар в направлении Шяуляя. Вклинившись здесь в нашу оборону, он вскоре вышел на рубеж Куршенай, Омолье, Смильгяй. В результате этого непосредственная угроза нависла уже над городом Шяуляй.

Командир литовской дивизии генерал-майор В. А. Кярвалис конечно же хорошо понимал меру возникшей опасности и делал все от него зависящее, чтобы сдержать натиск врага. Мужественно сражались и воины этого соединения. Приведу здесь хронику лишь одного дня их боевых действий.

11 часов утра 18 августа. Фашисты, бросив в бой 20 танков и до батальона пехоты, атакуют позиции 2-й стрелковой роты из 156-го полка. Причем наносят удар в наиболее уязвимое место — в стык между 156-м и 167-м полками.

Превосходство врага в силах довольно велико. Поэтому парторг роты Б. С. Ягедло передает по цепи: «Ни шагу назад! Танки пропустить, огонь по пехоте!»

В это время ударили наши артиллеристы и минометчики, заработали противотанковые ружья. Но фашисты продолжают наседать. Парторг Ягедло одну за другой бросает две гранаты в идущий прямо на него вражеский танк. Гремят взрывы, и броневая махина завертелась на одной гусенице, подставляя борт. Ягедло делает еще один взмах, чтобы бросить третью гранату. Но в этот момент парторга сразила фашистская пуля. И тогда начатое им дело довершает командир батареи 45-мм пушек капитан В. Кабальсис. Он с близкого расстояния расстреливает подбитый героем-коммунистом танк, а затем уничтожает и второй, идущий вслед за первым.

Пехота врага пытается обогнать замедлившие ход танки и вырваться вперед. Но ефрейтор Б. Жилис, пулеметчик, подпустив цепь поближе, открывает по ней губительный огонь. К тому же бронебойщики поджигают еще один танк. Гитлеровцы начинают пятиться, а потом бегут.

Трижды в тот день бросаются на позиции 2-й роты фашисты. И трижды откатываются назад.

И тогда, перегруппировав свои силы, враг в 19 часов 50 минут наносит удар уже в направлении Купри. 11 его танков и 4 бронетранспортера при поддержке автоматчиков атакуют правый фланг 4-й роты этого же полка. А со стороны населенного пункта Иодейка 15 танков и 6 бронетранспортеров, также в сопровождении густых цепей пехоты, пытаются обойти правый фланг 5-й роты.

Но не вышло! Бойцы-литовцы поднимаются в контратаку. Враг снова отброшен. Горят его танки, поле боя устилают сотни трупов уничтоженных гитлеровцев, черный дым стелется по земле…

В итоге бой за Шяуляй выиграли советские воины. Фашистские тайки не прошли.

Здесь хочется сказать, что местное население оказывало нам всяческое содействие и помощь. Уже находясь на территории Литвы, мы узнали, что ее патриоты еще в годы фашистской оккупации немало сделали для освобождения своей родины от ненавистного врага. Так, когда гитлеровцы попытались провести мобилизацию литовцев в свою армию, те сорвали ее. В местечке Жеймелисса подпольными парторганизациями регулярно выпускались листовки, которые призывали не вступать в германскую армию, а идти в партизанские отряды.

И такие призывы находили среди местного населения широкий отклик. Десятки тысяч литовских патриотов шли в партизанские отряды и в свою литовскую дивизию, воевавшую в составе Красной Армии. По далеко не полным данным, местные отряды народных мстителей за годы войны пустили под откос 344 вражеских эшелона, разгромили около 20 фашистских гарнизонов, уничтожив при этом более 10 тыс. гитлеровцев.

А сейчас… Сейчас по инициативе литовских коммунистов местное население производило ремонт дорог и мостов, тем самым способствуя более быстрому продвижению на запад частей и соединений Красной Армии. Представители воссозданных органов Советской власти брали на себя заботу о поддержании порядка в освобожденных от гитлеровцев городах и районах, подбирали помещения для развертывания госпиталей, организовывали снабжение раненых всем необходимым. Литовский народ возвращался в семью советских народов-братьев.

А бои между тем продолжались. Особой ожесточенности они вскоре достигли на рубеже Рети, Бетери, Добеле, где оборонялись части 267-й стрелковой дивизии. Здесь полк немецкой пехоты, поддержанный 60 танками, атаковал оборону нашего 844-го полка.

Разгорелся жаркий бой, то и дело переходивший в рукопашные схватки. Советские воины не только дрались штыками и прикладами, но и пускали в дело все, чем только можно было уничтожить врага. Одним словом, сражались насмерть.

Так поступил, например, комсомолец И. С. Протвинов. Когда на его окоп пошли танки, он открыл огонь из противотанкового ружья. Но шли-то не простые Т-IV, а Т-VI — «тигры». Их броня оказалась достаточно крепкой, ее из ПТР не очень-то возьмешь.

И тогда боец решается на крайний шаг. Прижав к груди единственную оставшуюся у него противотанковую гранату, Протвинов, подпустив «тигр» на близкое расстояние, бросается под его гусеницы. Гремит мощный взрыв. Ценой своей жизни он останавливает фашистский танк. Бойцы, видевшие подвиг комсомольца И. С. Протвинова, в едином порыве поднялись в контратаку и отбросили врага.

Кстати, в этом бою неплохо поработали и наши артиллеристы. От их меткого огня один за другим вспыхивали немецкие танки. 22 обгоревшие броневые коробки насчитали потом советские воины на поле боя, в том числе и несколько «тигров».

Ну а с пехотой, как уже было сказано, разделались поднявшиеся в контратаку наши стрелковые подразделения.

Отличную боевую выучку показали в тот день и бойцы взвода младшего лейтенанта И. М. Назарова. Его подразделение обороняло хутор Тарбуце. И когда гитлеровцы двинули в атаку танки, а за ними автоматчиков, Назаров приказал пропустить танки и обрушить огонь на пехоту.

Вот броневые машины миновали наши окопы. И следовавшие за ними автоматчики сразу же попали под плотный ружейно-пулеметный огонь.

Танки, чтобы выручить свою попавшую в беду пехоту, вернулись, начали утюжить окопы. Но советские воины на сей раз встретили их уже во всеоружии. Заговорили противотанковые ружья, в ход были пущены гранаты. Потеряв половину танков, гитлеровцы были вынуждены убраться восвояси.

За умело проведенный бой младший лейтенант Иван Михайлович Назаров был удостоен высокого звания Героя Советского Союза, а его подчиненные награждены орденами и медалями.

Пять суток гитлеровцы пытались пробиться через нашу оборону. Они наносили удары то в одном, то в другом месте. Но прорваться все-таки не смогли. Мы одержали очень важную победу. Правда, далась она нам нелегко. Немало было и критических моментов. Расскажу об одном из них.

Это случилось в полосе обороны 417-й стрелковой дивизии, в районе города Добеле, расположенного юго-западнее Елгавы. Это соединение в ночь с 17 на 18 августа по приказу командарма должно было перебросить два своих полка непосредственно к Добеле, а третий — 1372-й стрелковый — оставить пока на прежних рубежах в районе Тукумса.

Враг как будто бы узнал об этом. И 20 августа предпринял здесь очень мощную атаку, фашистские танки, смяв наш полк, почти сразу же вышли в тыл корпуса.

…КП корпуса и политотдел находились в этот момент в небольшом поселке Апшуне. Мы с комкором, помнится, располагались в доме, рядом с которым размещался корпусной узел связи. Он, этот узел, находился рядом с дорогой Добеле — Елгава — Рига и стал первым объектом атаки вражеских танков.

Нас подняла внезапно вспыхнувшая орудийная и пулеметная стрельба. Выбежав наружу, мы услышали приближающийся лязг гусениц, а потом увидели в предрассветной мгле и силуэты приближающихся по дороге танков.

Сомнений быть не могло: фашисты! Что делать? Решили занять оборону наличными силами. Но долго ли продержишься против танков с какой-то сотней бойцов и командиров, причем без артиллерии. С час, не больше. А потом? Потом вражеские танки пойдут гулять по нашим тылам…

Нет, этого допустить нельзя! И генерал И. И. Миссан принял, думается, единственно правильное в данной ситуации решение. Поручив одному из старших командиров руководство обороной поселка, он сел в поджидавшую уже его машину, пригласил меня с собой и приказал как можно быстрее ехать на восток, в 346-ю стрелковую дивизию.

Через час бешеной гонки мы наконец добрались до этого соединения. Генерал Миссан тут же кинулся к радиостанции и связался с командиром соседней дивизии генерал-майором Юхимчуком. Отдал ему приказ: перекрыть артиллерийскими заслонами все дороги, ведущие к Елгаве.

— «Тигры» заходят к тебе в тыл, — пояснил комдиву Миссан. — Их надо остановить. Во всяком случае, не дать врагу возможности овладеть Елгавой.

Как мы потом узнали, генерал Юхимчук, быстро оценив обстановку, стянул на опасный участок всю свою артиллерию и завязал бой с фашистскими танками. Одновременно он выслал связного в дивизию генерал-майора Потапенко и от имени комкора приказал прикрыть тыл и не допустить противника к Елгаве.

Таким образом, полки генерала Потапенко, поддержанные артиллерией Юхимчука, в упорных боях остановили продвижение вражеской танковой колонны. А вскоре она была уничтожена.

А теперь хочется поведать о судьбе тех, кто остался оборонять поселок Апшуне. О них нам рассказали позднее работники политотдела подполковник И. Писарский и майор Г. Здюмаев.

…Оборону заняли десять офицеров штаба и политотдела корпуса и сто тридцать бойцов и сержантов из подразделений обеспечения. У них, как уже говорилось, не было ни артиллерии, ни достаточного количества гранат. И все-таки они смело вступили в схватку с танками врага, задержав их продвижение ровно на столько, сколько потребовалось дивизиям Юхимчука и Потапенко для того, чтобы изготовиться к бою и разгромить-таки бронированную колонну.

В неравном бою у поселка Апшуне погибли не все бойцы и командиры группы. Многие из них, израсходовав боеприпасы, под покровом темноты сумели-таки вырваться из окружения и выйти к своим. А 64 человека пали на поле боя смертью храбрых.

Итак, встретив на пути к Елгаве заслон, враг, не сумев пробиться, повернул круто на север. И случилось так, что его части неожиданно вышли в тыл 346-й стрелковой дивизии. Правый фланг этого соединения вскоре оказался буквально разметанным, многие подразделения дивизии попали в окружение.

Как это могло случиться? Очень просто. Ведь полки 346-й стрелковой, как и других соединений, были расчленены на батальонные узлы сопротивления, локтевой связи между ними, о чем я говорил выше, не было. Отсутствовало и огневое взаимодействие. Это-то и позволило противнику сравнительно легко просочиться через почти незащищенные стыки и ударить по батальонным узлам сопротивления уже с тыла.

Обстановка сложилась серьезная. Но, к чести командиров попавших в окружение подразделений, они не растерялись. Заняв круговую оборону, любыми способами выходили на связь с вышестоящими штабами. И при малейшей возможности рвали кольцо окружения, соединяясь с другими ротами и батальонами.

Вскоре одна из таких объединенных групп (силой более полка) установила даже взаимодействие с дивизией генерал-майора Юхимчука. Правда, взаимодействием это можно было назвать с большой натяжкой, ведь оно осуществлялось через кольцо вражеского окружения. И все-таки оно было!

В частности, в этот отряд был направлен майор Бублий, получивший от Юхимчука задание согласовать там совместные действия, что и было сделано. А вскоре отряд с одной стороны, а дивизия Юхимчука с другой ударили по противнику, смяли его и соединились. Примерно аналогичным способом были вызволены из окружения и остальные полки и батальоны 346-й дивизии.

Следовательно, враг не добился желаемого, расчлененная им дивизия снова собралась в кулак. Но трудные бои в окружении все-таки сказались на настроении бойцов и даже командиров. Я подметил это сразу, как только побывал в полках 346-й стрелковой.

Естественно, невеселое и даже, можно сказать, подавленное настроение людей меня насторожило. Ведь такого в дивизии раньше не наблюдалось. Разумеется, стал искать этому причины. Откровенные беседы с бойцами, командирами и политработниками вскоре помогли мне установить, что этих причин в общем-то две. Собеседники не скрывали своего недовольства тем, что прорыв вражеских танков оказался для них столь неожиданным.

— Плохо сработала наша разведка, — говорили они. — Ведь знай мы о прорыве заранее, смогли бы приготовить фашистам хорошую «баню». А так…

Но не только, и даже не столько этим объяснялось невеселое настроение товарищей из 346-й. Оказалось, что, как только дивизия вышла из окружения, в ее подразделения сразу же приехало несколько армейских представителей. К сожалению, свою задачу они видели не в том, чтобы подбодрить людей, а в том, чтобы… провести нечто вроде расследования. Вот и стали допытываться у бойцов, кто, по их мнению, явился виновником того, что рота, батальон попали в окружение, как вели себя в той обстановке те или иные воины. Одним словом, люди как бы заранее делились на мужественных и трусов, что, вполне понятно, приводило одних в большое смущение, других же оскорбляло до глубины души.

Бестактное отношение старших товарищей к бойцам и командирам побывавшей в беде дивизии вызывало по меньшей мере недоумение. Поэтому я счел нужным пригласить к себе ретивых «расследователей». Одновременно распорядился собрать и всех политработников, секретарей партийных организаций. Вместе мы обсудили состояние дел в соединении и пришли к заключению, что ведение подобного «дознания» среди бойцов, только что вышедших из окружения, излишне и даже нежелательно. А гостям после совещания предложил вернуться в штаб армии и доложить своим начальникам о моем решении.

В свою очередь я тут же связался по телефону с комкором и поставил его в известность о происшедшем.

— Одобряю ваше решение, — сказал Иван Ильич. — Но с людьми дивизии поработать все-таки надо.

Миссан имел в виду восстановление высокого морального настроя у личного состава соединения, а также приведение в порядок внешнего вида бойцов и сержантов. Ведь многие из них в последнее время изрядно пообносились.

Хочу заметить, что инцидент с «расследованием» был исчерпан не сразу. О нем, естественно, стало известно начальнику штаба армии Я. С. Дашевскому, который, как мне потом сообщили, так докладывал командарму:

— Выборных поступил самочинно, выпроводив из корпуса работников штарма, знакомившихся с моральным состоянием личного состава.

И когда в расположение все той же 346-й стрелковой дивизии прибыл вскоре командующий фронтом генерал армии И. X. Баграмян, сердце мое екнуло. «Ну, — подумал, — сейчас начнется!» Но Иван Христофорович, понимающе взглянув на меня, совсем не сердитым голосом сказал:

— Потом поговорим обо всем, комиссар, потом. Сначала пойдем к бойцам.

Беседовал И. X. Баграмян с людьми тоже по-доброму, задушевно. О причинах окружения не расспрашивал, наоборот, рассказывал о них сам. И очень лестно отозвался о действиях воинов корпуса. «На войне и хуже бывает», — заметил он, исчерпав этой фразой весь наболевший у нас вопрос. И по лицам бойцов было видно, что они очень довольны беседой с командующим фронтом. А когда генерал армии велел даже представить к наградам отличившихся, настроение воинов еще больше поднялось.

Что же касается меня, то Иван Христофорович, прощаясь, лишь усмехнулся. Будто хотел сказать: мол, надо бы тебя пожурить, но не буду. Что было, то прошло…

А вслух, положив руку на мое плечо, высказал:

— Ожидал худшего. Молодцы! Выдержали!

17 сентября 51-я армия генерала Я. Г. Крейзера в соответствии с приказом командующего фронтом закончила подготовку к новому наступлению. Теперь наш путь лежал на Ригу. Этим самым мы должны были сорвать известное нам намерение противника расширить наконец коридор вдоль берегов Балтики и соединить воедино группы армий «Север» и «Центр».

Но противник все-таки упредил нас. За день до начала нашего наступления 200 его танков, составивших броневой кулак немецких пехотных дивизий, обрушили свой удар на боевые порядки частей и соединений 1-го гвардейского корпуса. Он наносился на участке, имевшем протяженность до 10 километров по фронту.

Врагу после ожесточенных боев удалось вклиниться в нашу оборону на глубину 5–7 километров. Но этот временный успех достался ему дорогой ценой. Около 100 своих танков оставили фашисты на поле боя. Тысячи гитлеровских солдат и офицеров нашли здесь себе могилу. И противник не выдержал, попятился.

А 51-я армия, отразив этот натиск врага, вновь заняла исходное положение для нанесения запланированного удара.

Но в назначенное время он не состоялся. Дело в том, что южнее Риги, на правом крыле 1-го Прибалтийского фронта, противник, как донесла наша разведка, сумел сосредоточить до 16 дивизий, в том числе 4 танковые. Кроме того, в районе Добеле находились еще 5 его танковых дивизий. Силы немалые. Их-то сравнение и вызвало у нашего командования сомнение в возможности отрезать всю эту группировку войск противника, сосредоточенную вокруг Риги, от главных сил.

В связи с этим командование фронта приняло новое решение, получившее одобрение Ставки. В соответствии с ним предусматривалось перегруппировать силы фронта в район Шяуляя, чтобы уже оттуда нанести по врагу главный удар.

Перед началом перегруппировки — а дело было 25 сентября — мы провели совещание начальников политорганов корпуса. Я выступил перед собравшимися, сказал:

— Наступление, товарищи, несколько откладывается, об этом вы уже знаете. Мы приступаем к перегруппировке сил. Она, естественно, будет происходить в непосредственной близости от противника. Следовательно, скрытно переместить такую массу войск будет очень сложно. Но нужно. Поэтому во избежание утечки секретной информации категорически запрещается вести какие-либо разговоры на эту тему по телефонам и рациям, касаться ее на страницах дивизионных газет. Малейшее нарушение этого запрета должно пресекаться со всей строгостью военного времени.

Далее были выработаны конкретные меры по повышению бдительности в войсках. В частности, начальникам политотделов дивизий предложено лично провести беседы с работниками штабов, каждым радистом и телефонистом, обслуживающим корпусные, дивизионные линии связи, осуществлять неослабный контроль и за соблюдением мер необходимой предосторожности на марше.

Через час все политработники убыли в свои соединения. Я же направился в 346-ю стрелковую дивизию.

Этому соединению я уделял столь пристальное внимание далеко не случайно. Хотелось как можно скорее восстановить в нем ту атмосферу, которая царила в дивизии до того, как она побывала в окружении. А то ведь впереди новые испытания. Готова ли она к ним?

С этим вопросом обратился к начподиву полковнику Пантюхову. Тот поначалу лишь усмехнулся в ответ: мол, за одного битого двух небитых дают. Но потом разговорился:

— Конечно, окружение, понесенные при этом потери оставили в сердцах людей горький осадок. К тому же некоторые командиры стали более осмотрительными. Это хорошо. Но, замечаю, кое у кого из них боевой дерзости поубавилось. А без нее на фронте подчас не обойтись…

— Согласен, — поддержал я Пантюхова. — Как бы эта осторожность да осмотрительность?..

— Нет-нет, — перебил меня начподив. — До беды дело не дойдет. Мы с командиром дивизии уже работаем с этими слишком уж осторожными. Помогает. Ну а в отношении бойцов… Сейчас в настроении людей уже заметен перелом к лучшему. Разговоры бодрые, все горят желанием посчитаться с врагом, доказать, что и они не хуже других умеют бить фашистов.

Это-то настроение мы и решили поддержать по приезде в дивизию, в этом направлении и сосредоточить усилия партийно-политической работы.

Перед началом марша в новый район сосредоточения я побывал и в других дивизиях и полках, встречался там с коммунистами, секретарями комсомольских организаций. В беседах нацеливал активистов на кропотливое разъяснение каждому бойцу важности предстоящей перегруппировки наших войск, ее нужности для будущей победы.

Разумеется, о грядущих боях говорилось лишь в общих чертах: бойцы и командиры низового звена, выступая в поход, не знали, на какой участок фронта перебрасывается их дивизия или полк. Делалось это, как уже говорилось выше, для того, чтобы не дать разведке противника разгадать наши замыслы. И люди, кстати, не расспрашивали нас, ибо каждый отлично понимал, что конкретные боевые задачи они получат в нужное для этого время. А пока же главное — совершить марш быстро, скрытно и без потерь.

Штабы частей и соединений в эти дни потрудились тоже на славу. Ими был разработан четкий порядок движения колонн, тщательно продумано их охранение и инженерное обеспечение. В частности, они учли и то, что на пути движения частей встретится немало рек, речушек и каналов, которые явятся серьезными препятствиями для танков, автомашин и другой боевой техники. Поэтому саперным подразделениям еще заранее были поставлены задачи провести инженерную разведку некоторых мостов и переправ, при необходимости усилить их грузоподъемность, а там, где мосты отсутствуют, построить их, не нарушая, естественно, при этом правил строжайшей маскировки. И надо сразу сказать, что с этим заданием саперы справились успешно.

Перемещались войска преимущественно в ночное время. Как только наступала темнота, стрелковые части и подразделения бесшумно снимались с дневных биваков и быстро двигались заданными маршрутами. Люди не разговаривали, лишь иногда по колонне вполголоса передавались необходимые распоряжения и команды. Естественно, столь чрезмерная осторожность объективной надобности конечно же не имела. Но мы умышленно поддерживали ее для сохранения высокой бдительности, общей дисциплины марша.

Наиболее важным для нас было соблюдение светомаскировки. Командиры очень строго следили за тем, чтобы водители ни на секунду не включали фар, чтобы никто из бойцов не курил открыто. Это соблюдалось даже на привалах. Но курильщики все-таки приспособились. На остановках они конечно же курили. Но как! Держа цигарки в сомкнутых ладонях. Так что, бывало, стоишь рядом, чуешь махорочный дым, а светлячка ни за что не заметишь.

Но как ни маскируйся, а армия — это не иголка, скрыть ее передислокацию трудно. Вот почему мы не сбрасывали со счетов и такой вариант, что фашистскому командованию все же рано или поздно удастся узнать о нашем маневре. Поэтому, чтобы ввести в заблуждение, возможно, следящую за нами вражескую агентурную разведку и таким образом выиграть время, были пущены в ход ложные слухи о целях и направлении перемещения наших частей и соединений.

В распространении этих слухов в какой-то мере участвовали и мы, работники политорганов. Сразу скажу, нет дела более неприятного, чем говорить бойцам и даже командирам неправду. Но мы шли на это ради торжества самой высокой и святой цели — победы над ненавистным фашизмом.

Кстати, специально выступать с утверждением неправды нам обычно и не приходилось. Просто откуда-то появлялся эдакий слушок, который быстро распространялся среди людей. Они при встречах с нами конечно же спрашивали: правда это или нет? Мы же намеренно уклонялись от прямых ответов. Вот тут и пойми, правда это или нет.

Предвижу, что читатель может недоуменно пожать плечами. Что же вы, дескать, товарищи фронтовики, выходит, не доверяли друг другу, играли в прятки? Отвергаю такое предположение со всей решительностью. Мы были на войне, а здесь любая ошибка, любой промах могли стоить многих тысяч человеческих жизней. Поэтому мы просто проявляли предельную бдительность.

К 5 октября 1944 года 51-я армия вместе с войсками 5-й танковой армии незаметно для врага уже заняли исходные рубежи для нанесения решительного удара в направлении Паланга, Руцава.

Осень 1944 года в Прибалтике выдалась непогожая. И в ночь на 6 октября непроглядная темень закутала небо и землю. Не видно ни зги. Не переставая идет холодный окладной дождь.

И все-таки именно в ночь на 6 октября мы пошли вперед. Наша цель — войти в прорыв, пробитый незадолго до этого в обороне врага частями 43-й и 6-й армий, и затем уже действовать самостоятельно.

Шли буквально на ощупь. Направление движения командиры держали по компасам. Знали лишь то, что надо идти все время строго на запад.

На запад! Там морское побережье. Достичь его, выйти к седой Балтике — это было мечтой каждого бойца и командира.

Едва оказались на оперативном просторе, как вступили в соприкосновение с противником. Удар наших полков и дивизий был настолько неожиданным, что фашисты почти тотчас же обратились в бегство. Пять суток мы гнали их, не давая ни часа передышки. Прошли за это время 120 километров.

Конечно, гитлеровцы оказывали нам сопротивление. Но было заметно, что их боевой дух уже далеко не тот, что прежде, он надломлен, от былой самоуверенности фашистских вояк мало что осталось. Это, естественно, воодушевляло наших воинов, они действовали в бою все более дерзко и напористо, не боясь идти на оправданный риск, перехватывая у врага инициативу.

В этих боях геройски сражались многие уже знакомые читателю по боям в Крыму бойцы и командиры, например, комбат X. Гатажоков.

…Его батальон безостановочно преследовал отходящего противника. После нескольких мелких стычек с вражескими заслонами он в полном составе вышел к переезду Приекуле. Уже стемнело. Утих и бушевавший весь день шквальный ветер. Отчетливее стали слышны звуки.

Чуткий слух горца Гатажокова сразу уловил у переезда шум движения больших людских масс, перестук орудийных колес, негромкую речь на чужом языке. Сомнений нет: и переезд и поселок Приекуле в руках врага. Но сколько там гитлеровцев? Батальон, полк?

Разбираться в этом нет времени. Фашисты вот-вот обнаружат советский батальон. Значит… Да, нужно атаковать! Первыми! На нашей стороне ночь, а она союзница смелых и умелых.

Вызвав ротных, Гатажоков коротко поставил перед ними задачу: 1-й роте — продолжать движение по дороге до соприкосновения с противником, 2-ю и 3-ю роты комбат лично поведет в обход Приекуле.

Бой должна была начать 1-я рота. Она-то и прикует к себе все внимание фашистов. А в это время внезапный удар во фланг врагу нанесут подразделения под командованием Гатажокова…

Дерзкий замысел комбата полностью удался. Гитлеровцы, застигнутые врасплох, в панике заметались, их офицеры потеряли власть над своими подчиненными. Это-то и довершило дело. Целый вражеский полк был разгромлен за какой-то неполный час ночного боя. Не многим фашистам удалось уйти от меткого огня советских воинов.

В этом бою отличилась и минометная рота под командованием Ивана Петровича Субачева. Она уничтожила сотни вражеских солдат и офицеров. А когда кончились мины, ее расчеты взялись за стрелковое оружие.

Но наступило утро. Было ясно, что фашисты не смирятся с создавшимся положением и попытаются выправить его. А у минометчиков, как уже говорилось, иссяк боезапас. Как поддерживать батальон Гатажокова?

Выручил счастливый случай: неподалеку от переезда, в лесу, наши воины обнаружили вражеский склад боеприпасов, в том числе и мины. Их-то и использовали субачевцы при отражении утренней контратаки фашистов.

Тогда гитлеровцы бросили в бой танки. Нелегко бы пришлось нашему батальону, не подоспей на помощь зенитная батарея полка. Артиллеристы быстро поставили свои орудия на прямую наводку и вступили в схватку с бронированными машинами.

Три часа продолжалась эта упорная схватка. И все-таки фашисты снова вынуждены были отступить, потеряв на поле боя 14 танков.

Схватки вспыхивали то здесь, то там — на всем протяжении линии фронта. И все же на исходе пятых суток прибрежный коридор, которым еще мог пользоваться враг, был закрыт. И, как верилось нам, надежно. Группировка фашистских войск в Курляндии оказалась в полной изоляции. Уйти ей было некуда.

Мы выполнили стоявшую перед нами задачу: на берег Балтики ступил советский воин.

Итак, пасмурным днем 10 октября я уже видел перед собой серое, стального отлива, море, волны которого лениво выбрасывали на песчаный берег белые хлопья пены. Глянул на часы. Их стрелки показывали час пополудни.

— Ну что, Иван Семенович? — обратился ко мне генерал Миссан, вместе с которым мы стояли на берегу. — Вот мы и снова у Балтийского моря. И никакого, понимаешь ли, коридора.

— Совершенно точно, Иван Ильич, — ответил я. — Никакого коридора! Крепко заперли мы фашистов. Теперь-то они не вырвутся!

А Балтийское море в тот ненастный октябрьский день выглядело неласково. И все же оно было прекрасным. Хотелось ходить и ходить по его берегу, ощущая на лице свежесть ветра и соленых брызг.

— Вот она, Балтика! Дошли все же! — Сам того не заметив, я, оказывается, произнес это вслух.

— Так точно, дошли, товарищ полковник! — неожиданно услышал я в ответ.

Оглянулся. Сзади, зайдя на полметра в воду, стояли несколько бойцов. Некоторые из них окунали руки. Кое-кто омывал лицо.

— Что, товарищи, морской водицей решили освежиться? — спросил я.

— Ею самой, — с готовностью отозвался пожилой боец. — Натуральной! Она как бы сродни нашей, черноморской…

Мой собеседник оказался человеком довольно общительным. В этот радостный день ему, видимо, особенно хотелось выговориться. Я поддержал беседу, незаметно переведя ее на личность говорившего.

— Фамилия наша, товарищ полковник, — солидно повел речь боец, — Скляренко. Я потому говорю «наша», что нас-то здесь трое находится. Воюем вместе, в одном взводе. Я, значит, Михаил, сын — Григорий, да еще брат мой — Андрей. Все мы, понятно, из одной деревни. Из Орта-Оли, что в Крыму. До войны у нас знаменитейший колхоз был, «Маяк Салынска» прозывался. Самый, можно сказать, первый во всей округе по доходам. Но… Все фашисты проклятые порушили. Так что у нас к ним особый счет… — Боец помолчал. Затем продолжил раздумчиво: — Да-а, шли мы сюда издалека. От теплого моря вот до этого. И очень рады, что дошли…

Я поинтересовался, как воюется им, Скляренкам.

— Да воюем помаленьку, — неохотно ответил Михаил. Потом все-таки опять разговорился: — Вот когда мы двинулись в наступление, то попервости норовили ближе друг к дружке держаться. Ну, вышли однажды к хутору какому-то. И тут под огонь попали. Пулеметный.

Стали, значит, к фашисту поближе подбираться. Подбираемся, как и полагается, ползком да короткими перебежками. Таким манером достигли картофельного поля. А пулемет проклятущий бьет — спасу нет. Патронов, видать, у него целая прорва. Глянул я назад, на командира взвода. А тот знак мне рукой подает. Чтобы, значит, обошли мы тот пулемет слева. Ну, посоветовались мы и порешили: мне с Григорием продолжать по канаве двигаться, она как раз к пулемету ведет. Ну а Андрей… Тот огоньком нас на всякий случай прикроет…

Скоро мы с Григорием и до житного поля добрались. Пулемет — вот он, рядом. Швырнули по гранате. Попали в самый раз. Уложили обоих пулеметчиков. А тут и Андрей к нам подбежал. Кинулись мы к хутору, на ходу бьем из автоматов, шум, стало быть, создаем. Ну и ворвались первыми… Командир взвода потом благодарил меня. А чего меня-то? Я вояка стреляный. Третий раз за оружие берусь, чтобы землю свою оборонять. Вот Андрей с Гришкой — те впервые шинели понадевали. Вот их надо почаще выделять…

Михаил снова сделал паузу. Затем, улыбнувшись, с гордостью заявил:

— А вообще-то мы, Скляренки, из рода в род в солдатах были, родную земельку защищали. И эту земельку, если хотите знать, мы с собой у сердца носим. Весной, помнится, когда мы из дома уходили, жены и сестры, провожая нас, по горсти земли принесли. Родной, из Орта-Оли. С того дня и носим ее… И бьемся за нее с врагом, жестоко бьемся!

Хоть и длинен был рассказ Михаила Скляренко, по выслушал я его с большой охотой. И живо представил себе его семью, дом, деревню, о которой он говорил с такой душевной теплотой и за которую, несомненно, мог бы отдать свою собственную жизнь.

Возвратившись в штаб корпуса, я рассказал политотдельцам о своей встрече на берегу моря. Распорядился в ближайшее время провести в частях и подразделениях беседы о бойцах-патриотах из семьи Скляренко, напечатать о них материалы в дивизионных газетах.

И такая работа была вскоре проведена. Одновременно мы постарались выявить всех отличившихся в октябрьских наступательных боях воинов, сделать их подвиги достоянием каждого бойца и командира.

Итак, мы были уже на берегу Балтийского моря. Сюда наша армия пришла с тяжелыми боями, освободив за это время около 200 населенных пунктов, захватив большое количество вражеской боевой техники и оружия. Достаточно сказать, что в этих боях только мы пленили до 10 тыс. вражеских солдат и офицеров. Успешные действия армии вскоре были отмечены в приказе Ставки Верховного Главнокомандования. А командарм Я. Г. Крейзер, командиры корпусов и дивизий И. И. Миссан, К. П. Неверов, А. X. Юхимчук, Д. И. Станкевский, А. И. Сиванков, А. Г. Майков удостоились высоких правительственных наград.

Но оказавшиеся в курляндском котле немецко-фашистские войска конечно же еще не утратили своей боеспособности. Напротив, командование группы вражеских армий «Север» прилагало все силы к тому, чтобы воодушевить своих солдат и офицеров, заставить их сражаться с неослабевающим упорством. И это ему удавалось.

Мы перешли к обороне. 1-й гвардейский корпус занимал ее в полосе, идущей от морского побережья до Аудари. Правее располагался 10-й корпус, далее — 68-й.

Фронт был довольно беспокойным. Стороны постоянно вели разведку боем, причем подчас довольно значительными силами. Мы стремились нащупать слабые места в обороне врага, чтобы в случае необходимости нанести по курляндский группировке расчленяющие удары. Гитлеровцы же предпринимали лихорадочные попытки все же вырваться из котла.

Одна из них, помнится, произошла в конце октября. В тот день несколько вражеских дивизий, поддержанные значительным количеством танков и самолетов, попытались прорваться на участке Приекуле, Вайнеде, где занимали оборону несколько наших соединений и корпус генерала К. П. Неверова.

Противник, видимо, рассчитывал на внезапность своего удара. Но ошибся. Дивизии неверовского корпуса проявили высокую бдительность, умение вести борьбу с превосходящими силами врага. И тогда, потеряв несколько танков, понеся значительные потери в живой силе, противник вынужден был отойти на исходные позиции.

Этот бой со всей очевидностью показал, что положение группы вражеских армий «Север» довольно незавидное. Ее командующий генерал Шернер уже не имел возможности создать мощный кулак для осуществления прорыва. В чем же дело? А в том, что советское высшее военное командование осуществило такую расстановку сил, что фашистские генералы практически лишились возможности маневрировать своими войсками, зажатыми в котле. У них получалось, как в известной присказке: нос вытащишь — хвост увязнет, хвост вытащишь — нос увязнет. Шернер, к примеру, мог бы бросить на прорыв часть войск из-под Лиепаи. Мог бы, но…

Порт Лиепая был жизненно необходим для самого существования группировки армий «Север». Он давал единственную возможность для их снабжения необходимым для боя. Отвод же войск, прикрывавших Лиепаю, грозил утратой этого порта, а значит, ускорил бы разгром всей окруженной группировки.

К тому же на эту группировку оказывали всевозрастающее давление 2-й и 3-й Прибалтийские фронты. Все это связывало Шернера, как говорится, по рукам и ногам. И он все больше и больше осознавал безнадежность своего положения. Судить об этом можно хотя бы по жесткой категоричности, какой отличались его приказы той поры. Они пестрят такими выражениями, как «ни шагу назад», «до последнего солдата». Подобную интонацию находим мы, в частности, в обращении к личному составу подчиненных ему частей и соединений. «Тем, — говорится в нем, — кто по своей глупости или злонамеренности сравнивает положение наших войск с армией фон Паулюса под Сталинградом и болтает о котле, следует заткнуть глотку».

Да, только отчаяние могло продиктовать подобные слова. Отчаяние обреченного.