– Я еду домой. – В школе нас предупреждали о переходном периоде. О том периоде, когда женщина становится нелогичной, сдается. Со мной такого не случится, думала я в то время. Я известна своим здравомыслием и трезвым умом. Однажды я обезоружила вора. И уговорила самоубийцу не прыгать с моста. – Я сыта по горло. С меня хватит. Это предродовая депрессия. Первый случай в медицинской практике.
– Дыши, дыши, – приказывает акушерка.
Действие эпидуральной анестезии заканчивается. В спине появляется слабенький отзвук боли. Хотя к моим ногам вернулась чувствительность, они неподъемны. Время тянется медленно. Оно движется, как фрегат в арктических льдах.
– Холодно, – кричу я, – холодно. Иоланда тут как тут. Она натягивает на мои ледяные ноги фирменные полосатые носки клуба «Арсенал». Носки Алекса. Он надевал их, когда смотрел игру по «ящику». Это тоже очередная видимость – его любовь к футболу. Чтобы казаться человеком из народа.
– Она не дышит.
– Дыши, Мэдди. Дыши. Мы вынуждены ждать, когда закончится действие анестезии. Иначе придется накладывать щипцы.
– Она не слушает. Мэд-лин! Мы должны ждать, когда головка спустится в малый таз.
– Где моя одежда? – Все это какая-то чудовищная ошибка. По правде говоря, я не имею ни малейшего представления о том, как воспитывать ребенка. Ты получаешь малыша, но никто не дает тебе «Руководство по эксплуатации». – Вызовите мне такси. – Как я могу кого-то научить жизни, когда я сама так исковеркала собственную? Ребенок обязательно подаст на меня в суд за плохое воспитание. – Я еду домой, чтобы поспать. – В некоторых странах лишение сна – это особый вид пытки. Его придумали очень умные люди. Пытка действует превосходно. Я сейчас готова сознаться в чем угодно. Но мне не в чем сознаваться, только в том, что я влюбилась в подлого, отвратительного английского полукровку, который сначала обрюхатил меня, а потом бросил. Я знаю это. Чувствуешь себя чертовски своеобразно. Как будто задыхаешься под водой или пытаешься выбраться из зыбучих песков. Не могу перевернуться на спину. Ах, если бы я могла переворачиваться с боку на бок. Господи. Мой зад свешивается со стола, и я лечу на пол.
– Черт возьми! – Иоланда хватает меня за предплечье своими пухлыми ручками. Но я отталкиваю ее. Вот моя одежда. Движется по комнате медленно, как зима. Я делаю несколько неуверенных шагов к стулу. Усталость обострила мое восприятие. Обкусанные ногти на руке Иоланды, трещины в штукатурке на потолке, отпечатки чьих-то пальцев на алюминиевом судне, замерзший след от дыхания на окне, надпись на сумке через плечо «Превратим роды в удовольствие, пусть они будут естественными!» Я ни о чем не жалею. Вдруг впервые за все время до меня доходит, что я ненавижу его. Я ненавижу, как он разделяет волосы на пробор. Ненавижу волосы у него в ушах. Ненавижу его такой ценный для Би-Би-Си голос. Ненавижу его шрам от аппендицита. А больше всего я ненавижу его проклятые каламбуры.
– Видите, что случилось? – торжествующе говорит Иоланда акушерке, пытающейся взять меня за другую руку. – Видите, что случается, когда вы пихаете в них всякую дрянь?
Эту женщину толкают? Да, и волокут. За волосы. По улице. Я стенающая женщина. Потому что бьюсь головой о непробиваемую стену. Черт! Его следовало бы упрятать в тюрьму для каламбурщиков. Я бы подыскала сокамерника под стать ему. Я все это говорю или думаю? О Боже! Я двигаюсь от худого к наихудшему. От кушетки к акушерке. Кто там? Друг или врач с клизмой? Чем все это кончится? Это была родовая ошибка. Естественные роды – это миф. А миф – это моль. Пенис – это управляемая боеголовка. Жаль, что я не отрезала его «орудие». Узнал бы, что значит быть евнухом.
Я почти успела одеться, прежде чем меня поднял на руки санитар. Иоланда подкладывает мне под спину подушки. Акушерка раздвигает мои ноги. Сестра измеряет мне давление. Доктор в зеленой маске, в перчатках роется у меня между ног. Я неожиданно вспоминаю, что, по идее, должна влюбиться в своего врача. Я все искала возможности назначить ему свидание, но подходящий момент, кажется, никогда не наступит.
– Отойдите, – приказывает он Иоланде.
– До чего же я люблю древние времена, – бурчит она, пытаясь локтем отпихнуть его. – К примеру, тысяча семисотый год до нашей эры. Если врач совершал оплошность, ему отрубали руку.
Я краем глаза вижу, что врач стучит пальцем по виску.
– Слабая мышца, – безапелляционно заявляет он.
Теперь я узнала его. Это Чертов Доктор с Харли-стрит. Если бы у меня были силы, я бы сказала доктору Этрингтон-Стоппфорду, феминистконенавистнику, что нам далеко до равноправия, если некомпетентных женщин назначают на очень ответственные посты. Например, на должность «акушера-консультанта». Начинаю жалеть, что не захватила с собой какое-нибудь легкое чтиво. Такое, чтобы книжку можно было узнать по обложке. Скажем, «Преступная небрежность врача. Вы тоже вправе подать иск».
Между моих ног появляется Иоланда. У нее в руках зеркало. Я вижу отражение своего лица. Я измождена и бледна, как заложники воздушных террористов после пяти дней голода, жажды и постоянного страха. Я ведь тоже заложница. Мне назначен прием у врача, и отменить его невозможно. Он состоится на этом родильном столе.
Монитор с движущимися по бумажной ленте самописцами напоминает детектор лжи. Я так много лгала! О том, что хочу ребенка, хотя на самом деле не хочу. О том, что буду хорошей матерью, хотя никогда не стану таковой. О том, что все еще люблю человека, который оказался самым настоящим акульим дерьмом.
– Пора, лапушка, – слышу я голос акушерки, – тужиться.
Для австралийки, находящейся в двенадцати тысячах миль от дома, брошенной своим возлюбленным, с заканчивающейся визой, без крыши над головой и без денег оказаться беременной в Лондоне так же весело, как фазану сесть на поле в сезон охоты.
К концу шестого месяца тело Мэдди мутировало сильнее, чем Джекил и Хайд. Соблюдайте осторожность! Опасный мутант на свободе! Она серьезно подумывала о том, чтобы поступить в труппу Московского государственного цирка. У нее был огромный, будто накачанный велосипедным насосом живот. Ее щиколотки отекли, и создавалось впечатление, что на ней надеты клеши телесного цвета. Серебристые растяжки опутывали ее тело, как спущенные петли на чулках. Разбухшая грудь, упрятанная в прочный, как лента промышленного конвейера, бюстгальтер с армированными чашками, перевешивала то на одну сторону, то на другую, лишая Мэдди устойчивости. А живот постоянно тянул ее вперед, да так, что она едва не тыкалась носом в тарелку. Когда люди спрашивали ее, почему она всегда одета в черное, Мэдди отвечала, что носит траур по собственному телу.
Если сравнивать изменения, произошедшие с ее телом и мозгами, то можно было с полной уверенностью утверждать, что тела трансформации не коснулись. Любая мелочь вызывала у нее слезы. И мелодрамы со счастливым концом. И мелодрамы с плохим концом. И претендующие на художественность французские фильмы вообще без конца. Пора было посмотреть фактам в лицо. Ее мозги действительно высохли. Симптомы? Она начала считать «Соседей»[61] программой, стимулирующей работу мысли.
Но если ее мозги еще действуют, то у ребенка уж точно нет. Мэдди убедила себя в том, что давно уже сплющила его череп колготками «с утягивающим эффектом», которые надевала в надежде скрыть свою беременность от потенциального работодателя.
Пока Мэдди, втягивая в себя живот, бродила по улицам в поисках работы, Джиллиан продолжала свою своеобразную профессиональную деятельность. Мисс Касселлс сначала воспротивилась тому, чтобы Мэдди переехала к ней в Фулэм. Интенсивность ее охоты за мужем достигла качественно нового уровня. Эта женщина использовала все, кроме сетей и пистолета с транквилизатором. Недавно ей удалось заарканить мужчину по имени Морис, бесспорного короля монофибрового наращивания волос. Он был крупным воротилой в области париков и накладок. И ужасно богатым, с благоговейным трепетом рассказывала Джиллиан. Сто двадцать рабочих несколько раз в неделю прочищают туалеты в его особняке и следят за тем, чтобы не полопались водяные трубы от этих неожиданных холодов. Бедняга был опьянен сексом. Следовательно, Джиллиан оставалась непреклонной.
– Пока он не сделает предложение, – поклялась она, – моих бедер ему не видать.
– Давай я поживу у тебя, пока ты не окольцуешь его, – взмолилась Мэдди в тот день, когда отказалась от аборта.
– Те, кто гостит в доме, как рыбы, – заявила Джиллиан в телефон, – дохнут через двадцать четыре часа.
– Пожалуйста, Джилл. – Мэдди стояла в пропахшей мочой телефонной будке на Кингс-Кросс и наблюдала, как тощий панк пожирает найденный в мусорном баке бургер.
– Я не желаю жить с другой женщиной. Я ненавижу, когда месячные начинаются одновременно.
Когда Мэдди обратила внимание подруги на то, что в ближайшее время при ее состоянии подобная проблема возникнуть не может, Джиллиан наконец-то открыла истинную причину своего отказа. Она заложила свою мебель. Чем и объяснялось ее неистовство на фронте охоты.
Мэдди опустила еще один десятицентовик в щель алчного автомата. Ее взгляд упал на забавную надпись на стене будки: «Не боись любви и страсти, шпарь подругу по-собачьи».
– Но если ты намерена и дальше продолжать охотиться, тебе понадоблюсь я. Зубы, сиськи, нос, чулки – забыла?
Именно это и убедило Джиллиан. Несмотря на то что силки были расставлены на Мориса, она не собиралась пассивно ждать, когда жертва попадется. Приближался ее тридцать шестой день рождения, и ее безумие росло. Она буквально обнюхивала все углы в поисках «штанов». Ее борьба перешла в самую жестокую фазу, когда пленных не берут.
Первым на ее удочку попалась обеспеченная, стареющая кинозвезда.
– Актер? – поморщилась Мэдди, когда они проводили ежедневный отрезвляющий осмотр. – Да у него на весь мозг две извилины.
Джиллиан заявила, что он слишком велик для своего мозга. Как динозавр.
– Какое тело! Да в тени от его пениса можно спрятаться от солнца.
Вскоре разговор перешел на куннилинг. Вернее, на его отсутствие.
– Его начало тошнить. Знаешь, дорогуша, он сказал, что именно в такие места уходят умирать тюлени.
Следующей добычей Джиллиан стал романтически настроенный писатель, взявший себе псевдоним Кендис Лав. Это был йоркширец весом в шестнадцать стоунов, с воспалением простаты и склонностью к алкоголизму.
Но, увы, Джиллиан пришлось отпустить и его. Скажем так: гонорары за книги были приятны, а винные клизмы – нет.
К ужасу Мэдди, Джиллиан удалось отловить Хамфри. Его любимым местом встречи оказался один садомазохистский клуб в Сохо, где одевались в резиновую одежду. Сначала Джиллиан относилась к его увлечению непредвзято. Носить резину, говорила она, очень полезно для похудания.
– Можно еще носить и резиновые чулки, но тогда в туфлях хлюпает вода. Знаешь, дорогая, это лучше, чем баня.
Но это, к сожалению, сдувало налет романтики.
– Беда с английскими мужчинами в том, что у них морщинистые задницы. Это оттого, что в детстве их много лупили в школе, – пояснила Джиллиан.
– О, только не говори мне, что он носил школьную форму, терпел порки и все такое! – воскликнула Мэдди, с жадностью поглощая следующий круассан. – Это так банально.
– Тогда я выражусь по-другому. Он оставил след в моем сознании своей задницей.
– Иди к черту!
– Именно-именно. Тайный «гомик». Мне следовало бы догадаться об этом, когда он прихватил с собой в постель банку с вазелином. «Что? – спросила я у него. – Собираешься переплыть Ла-Манш?»
Наконец начались какие-то подвижки на фронте «наращивателя волос». Джиллиан в течение нескольких недель вела жестокую игру, и сейчас, по ее словам, «на горизонте замаячил пенис».
– Теперь он не устоит, – почти каждое утро хвасталась она. – Но он должен встать передо мной на колени. Все! Это значит, что тебе, моя дорогая, пора найти работу.
Найти работу оказалось сложнее, чем представляла Мэдди. Самым неприятным в беременности было то, что как только люди узнавали о ней, они тут же сбрасывали двадцать очков с коэффициента умственного развития Мэдди, а именно эти двадцать очков были нужны Мэдди как воздух. Магазины для беременных настаивали на том, чтобы она одевалась, как маленькая девочка, – в розовое и другие пастельные тона, в рюшечки и оборки. Прохожие на улице начинали все реже замечать ее. Мэдди делала все возможное, чтобы не выглядеть беременной. Она коротко обрезала свои рыжие волосы. Сделала татуировку в виде розы. Проколола левую ноздрю. Результат не принес ничего в плане незаметности и, кажется, не произвел впечатления на потенциальных нанимателей.
Оставалось только есть. Мэдди поглощала все, что оказывалось в пределах досягаемости. И, естественно, переедала.
– О Боже! Ну и житье. – Она накинула полотенце на окно, чтобы не видеть своего отражения. – Никто не предупреждал меня, – заявила она между сырным пирогом и взбитыми сливками, – что ему среди ночи потребуется трехразовое питание.
– А чего ты ожидала? – Джиллиан сидела верхом на ящике из-под фруктов, заменявшем ей стул. – Ты ешь за двоих.
– За двоих? Я ем за десятерых. За все население северной части Лондона. За Северное полушарие. За планету…
– Не понимаю, о чем ты беспокоишься. Ты выглядишь великолепно.
– Я похожа на борца сумо. Хотя нет. По сравнению со мной борец сумо выглядит больным анорексией. Мне пришлось расставить одежду на целый километр с каждой стороны. Мой день рождения охватывает два дня. У меня толстые, как сосиски, пальцы. Веки кажутся неподъемными. У меня еще нет двойного подбородка, зато есть двойные бедра, глаза, бока. Я уже не могу выбраться из машины без посторонней помощи. Я не могу завязывать шнурки на ботинках. Я забыла, как выглядят волосы на лобке…
– Да ладно тебе, – Джиллиан похлопала Мэдди по животу, – зато теперь ты знаешь, как чувствует себя австралийский мужчина средних лет. – Она спокойно смотрела, как Мэдди наваливает себе еды. – Можно предположить, – осторожно проговорила она, – что ты изголодалась по кое-чему другому.
– Нет! Серьезно? – саркастически осведомилась Мэдди. – Спасибо тебе, Фрейдище.
Джиллиан была уверена, что ребенок родится с родимым пятном в виде телевизора. Надеясь хоть разок взглянуть на Алекса, Мэдди смотрела абсолютно все.
– Его просто гложет чувство вины за то, что он бросил своих детей, вот и все, – сказала она Джиллиан однажды вечером после того, как они посмотрели жутко скучную церемонию открытия нового аквариума. Для большинства людей налет – это то, что появляется на зубах. Для Алекса это то, что нужно разоблачать.
– Он вынужден подготавливать их медленно. Представь, каково им будет, когда появится еще один маленький мальчик. Они почувствуют себя обделенными! – Мэдди расставляла юбки, пришивая к молниям «липучку».
– Ага, – скептически протянула Джиллиан.
– Сейчас же декада Отцов, ты забыла? – настаивала Мэдди. – Взгляни на любого из знаменитостей – они только и говорят, что о своих детках. Стинг, Шварценеггер, Джек Николсон, Уоррен Бити.
– Мэдди, ты видишь эту «липучку»? Единственный способ заставить Того Мужчину быть рядом с тобой – обмотать его «липучкой». С головы до ног. Тот Мужчина – прирожденный многоженец.
Конечно, размышляла Мэдди, они разные. Она всем сердцем стремится к браку, закладной, отпуску дважды в год в жарком райском уголке. Алексу же нужен аборт и билет в один конец до Австралии на ее имя, причем как можно скорее. Но, убеждала себя Мэдди, когда малыш родится, он не сможет устоять перед неотразимой матерью своего ребенка. Во всяком случае, теоретически.
В действительности же Мэдди чувствовала себя очень даже отразимой. И дело было вовсе не в том, что доктор упорно называл ее «старородящей». Просто ее тело плелось в хвосте в скачках на «сияние». Каждое утро она выбиралась из постели и спешила к зеркалу, дабы проверить, не «зацвела» ли она. И каждый раз ее надежды на «цветущий вид» распадались в прах. Она все толстела и толстела. В больнице для таких же вот «потолстевших» Мэдди отказывалась вставать на весы, пока не снимет серьги, не сотрет тени с глаз и дезодорант с подмышек. А стрелка весов все ползла и ползла вверх. Она наклонялась вперед, балансировала на одной ноге, выдыхала и думала о пузырях, но стрелка не двигалась назад.
– У меня слишком много всего в голове, док, – в конце концов говорила она и сходила с весов, чтобы стереть лак с ногтей.
Уверенная в том, что ее тело оккупировали инопланетяне, Мэдди испытала непередаваемое облегчение, когда на бело-сером экране ультразвукового аппарата «Тварь»[62] оказалась крохотной девчушкой.
– Откуда вы знаете, что это девочка? – спросила Джиллиан, с сомнением глядя на монитор и пытаясь рассмотреть признаки будущей привлекательности. – У нее в руках сумочка? – Джиллиан решила, что ультразвуковое исследование принесло бы больше пользы, если бы с его помощью можно было определить, сделан ли ребенок из того же материала, что и нефтяные бароны, ворочающие миллиардами.
Мэдди пришла в восторг, когда малышка заворочалась – выступление перед камерой.
– Дочь своего отца. – Она радостно рассмеялась.
Наблюдая за тем, как это крохотное существо крутится и вертится в ее чреве, Мэдди пожалела о том, что нельзя точно так же просветить насквозь ее отношения с Алексом. Прошло два месяца с его последнего звонка. Она отчаянно нуждалась в ультразвуковом аппарате для исследования любовных связей, чтобы проверить, бьется ли еще сердце их романа.
Мэдди решила подбодрить себя маской для лица из пророщенной пшеницы и меда. Потом, когда она уже ела свою маску, она наконец-то решилась на то, что давно уже пора было сделать. На операцию, называвшуюся «Выбросить Алекса из головы».
Невзирая на опасения, что кто-нибудь заденет ее, Мэдди начала регулярно плавать в местном бассейне. В этом хлорированном спокойствии.
– Хоть раз в жизни, – посоветовала она Джиллиан, прежде чем они окунулись в воду, – не глотай.
– Я же говорила тебе, дорогая, что никогда не глотаю.
Огромные габариты не мешали Мэдди плавать быстрее всех в бассейне. Джиллиан, в очаровательной купальной шапочке в цветочек, попускала пузыри, а потом с головой ушла под воду.
Мэдди отправилась к гипнотизеру, чтобы «в ее подсознании закрепили позитивный образ родов». И была страшно разочарована. Врач не только не пользовался часами, но и она даже на секунду не почувствовала себя Клеопатрой.
– Гм, дорогая, это реинкарнация, – терпеливо поясняла ей Джиллиан.
Отныне прием пищи превратился для Мэдди в экзамен по математике, потому что она постоянно взвешивала порции и подсчитывала калории. Чтобы как-то заполнить оставшееся время, она пошла на курсы для беременных. Не отбрасывая вероятность того, что Алекс так и не изменит своего отношения к ее ребенку, Мэдди записала Джиллиан в графе «сопровождающие лица» и настояла, чтобы ее зачислили в группу физической подготовки. В конечном итоге Джиллиан в последнюю минуту отказалась.
Морис все же заглотнул наживку. Он поймался на крючок. Его водитель доставил свадебный альбом, который, когда его открывали, наигрывал «Вот идет невеста». Теперь, когда Джиллиан заполучила своего мужчину, у нее отпала надобность изображать из себя даму с тонким вкусом. Она тут же заказала свадебный торт весом в семьсот восемьдесят фунтов.[63] Его глазурованные ярусы были соединены лестницами, на которых стояли фигурки мужчин во фраках из лакрицы, а марципановые подружки невесты толпились вокруг фонтана с шампанским.
– Ну должны же у него быть хоть какие-то недостатки, – с надеждой предположила Мэдди. – Неужели у него нет никаких зависимостей? Или морщинистой задницы? Или винной клизмы?
Мэдди никогда не видела в репертуаре Джиллиан такого взгляда, какой та бросила на подругу.
– Он действительно очень мил, – с нежностью ответила она.
Чтобы уговорить Джиллиан пойти с ней на занятия, Мэдди воспользовалась понятным ей языком.
– У всех рядом будет близкий человек. Ты сама всегда говорила мне, что нельзя выходить в свет с неукомплектованным набором аксессуаров.
Но Джиллиан была полностью поглощена составлением списка подарков и выбором обоев для ремонта особняков Мориса. Мэдди пришлось идти одной. У нее возникло ощущение, что курсы для беременных придали бы искристости эпизоду из «Лучников».
Еще одним доказательством того, что во время беременности женщина действительно теряет большое количество клеток мозга, являлось присутствие в группе немалого числа слушательниц в просторных майках с надписями «Будущая мама!», «Ребенок на борту», «Берегись! Приближается аист!» на груди. Мэдди, отвечая на застывшие улыбки других новичков, которые держались за руки и хором произносили заученные фразы о прелести естественных родов, пробралась на свое место и села на огромную, похожую на розовый зефир подушку. Перед будущими мамами стояла инструкторша, Иоланда Граймз, или Ио-Ио, как было написано на именной бирке.
– Добро пожаловать! – воскликнула она с бодрой уверенностью женщины, сделавшей хорошую карьеру, и развела руки в стороны. Мэдди с тревогой оглядела ее коричневые от кариеса зубы, мелко завитые волосы, ярко-красные очки, значок «Как вы могли предположить, что я предпочту сохранить фигуру!» и короткие ноги в белых леггинсах, под которыми явно выделялись очертания гигиенической прокладки. – Добро пожаловать, мамы! – Она успокаивающе улыбнулась каждой женщине. – И добро пожаловать, папы! Счастлива сообщить вам, что в настоящее время от девяноста до девяноста пяти процентов отцов радуются появлению ребенка. Остальные пять процентов – жалкие обыватели, которым стоит только посочувствовать.
Иоланда уперла руки в бока, простиравшиеся в обе стороны, как открытые дверцы машины. Однако они совсем не подходили не только для дето-, но и для машинорождения. Хотя она все время улыбалась, ее глаза оставались жесткими, как леденцы. Взгляд, которым она обводила мужскую часть слушателей, словно говорил: «Только попробуй возразить». Она напомнила, что, в соответствии с федеральным законом, мужья должны присутствовать при родах. – Поэтому-то мы и называем наш курс «парным». – Мэдди насторожилась. Она ненавидела, когда на жизнь смотрели с точки зрения теории Ноева ковчега. Ну почему каждой твари должно быть по паре? Кроватей, театральных билетов, мормонов, монашек, полицейских…
– Однако мы с радостью принимаем те крохотные порции счастья, которые иногда выпадают. – Иоланда посмотрела на Мэдди. Весь класс с любопытством повернулся в направлении ее взгляда. Мэдди ссутулилась и вжалась в подушку.
Ее поставили в пару с другой матерью-одиночкой. На именном браслете, надетом на красную от экземы руку, было написано «Черил». Хотя ее шершавая, как наждак, кожа вполне подошла бы для чистки духовок, она была на целую ступень выше остальных женщин, во всяком случае, в ее татуировках не было орфографических ошибок.
– И где же твой приятель? Слинял, да? – закурив сигарету, спросила Черил, когда они повернулись лицом друг к другу, чтобы отработать родильную позу «на корточках».
Мэдди кивнула.
– Он в тюряге?
– Что-то вроде того. Он женат, – с агрессивной веселостью пояснила Мэдди.
Черил похлопала себя по животу и с наслаждением затянулась.
– Я обязательно найду его папашку, чтоб мне провалиться на месте, – объявила она всему классу.
– Вряд ли можно сделать анализ крови всем инструкторам по виндсерфингу в Тенерифе. Это просто нереально, – включилась в разговор Памела, из СЗ-3 (третьего северозападного района), разгоняя перед собой дым и морща нос. – Если хочешь, чтобы твой ребенок остановился в росте, твое дело. Я же хочу, чтобы мой малыш начал жизнь без отклонений.
– Верно, верно, – поддержал ее мистер СЗ-3. – На этом этапе мы даже не пьем аспирин.
– А сейчас, – заорала Ио-Ио, – давайте научимся более прогрессивной родильной технологии. – Как уяснила Мэдди, характерная особенность этой технологии заключалась в том, чтобы тыльной стороной коленки достать до левой ноздри, а клитором дотянуться до неба, и при этом выпить чашку травяного чая. Некоторые из наиболее раскрепощенных дам разделись и красовались в леопардовых или отделанных стеклярусом трико, не стесняясь своих голых ног с синюшной сеткой варикозных вен. Эти дамы являли собой изобилие плоти. Плоть стекала с них, как патока с ложки. – Наклон, вдох, вдох, наклон… – Женщины покорно копировали все, что делала Ио-Ио, и в конечном итоге завязались в узлы, которые не смог бы развязать даже сам Гудини.
– Если у вас частые головные боли, это мальчик. – На этот раз в медицинский анализ углубилась тощая восемнадцатилетняя девчонка по имени Морин. До этого она уже успела всем сообщить, что носит заячью лапку на счастье, избегает лестниц, повесила кольцо над животом, чтобы определить пол, заставила своего приятеля сменить специальность и пойти работать на мясоперерабатывающий завод, так как считается, что у мясников чаще рождаются сыновья. Мэдди восприняла ее заявление скептически.
– Мы выбрали детальный ультразвук, – с неподражаемым высокомерием – хотя трудно выглядеть высокомерно, когда голова зажата между ягодицами, – объявила Памела из СЗ-3.
– Почему? – благожелательно поинтересовалась Мэдди. – Вы боялись, что обнаружатся отклонения в хромосомах?
– Нет. Мне надо было точно знать пол. Чтобы можно было внести его в список кандидатов на поступление в нужную школу.
– Все посмотрите на Бертрана. Очень хорошо, Бертран. – Иоланда массировала плечи мужу Памелы, в то время как тот изображал нечто вроде акробатического номера, который можно увидеть на ярмарках в Хэмпстеде, при этом очень сильно напоминая мешок с фасолью, прислоненный к Памеле. – Вдох, вдох, выдох, выдох… О Бертран, – с медвежьим кокетством воскликнула Иоланда, – вы замечательно рожаете!
Горделивая Памела тоже попыталась превратиться в мешок, но у нее не хватило мастерства для этого.
– Это упражнение очень поможет вам во время родов, – продолжила Иоланда. – Потому что вы все будете рожать естественным образом, не правда ли? Это так восхитительно!
Ее восторг не передался Мэдди. Ей вообще казалось, что Иоланда Граймз способна достичь оргазма, только протыкая свои соски раскаленной иглой. Бертран заявил, что они с Памелой остановились на методе Лебойе. Остальные мужья предпочли роды на дому. Мэдди обратила внимание, что каждый раз, когда Иоланда спрашивала о чем-то женщину, отвечал муж. Все мужья подтвердили, что их жены будут рожать естественным образом.
– Мы не верим в лекарства, – заключил Бертран.
И это говорит человек, который наверняка потребует, чтобы ему стригли ногти на ногах под эпидуральной анестезией, подумала Мэдди. У нее не вызывало сомнения, что, если бы мужчине предложили вынашивать ребенка в своем чреве в течение сорока недель со всеми вытекающими отсюда «прелестями» – варикозным расширением вен, газами, амнезией, нарушениями пищеварения, тридцатишестичасовой агонией, завершающейся разрезом от яиц до анального отверстия, – сам Рембо отказался бы от этого, заявив, что не желает подвергать себя такой опасности.
– А вы, Мэдлин, что решили?
– Ну, я пытаюсь организовать роды так, чтобы меня там не было. Честно говоря, я склоняюсь к родам «разбудите-меня-когда-все-закончится-и-пригласите-парикмахера» – с полной анестезией, а если понадобится, и с кесаревым сечением.
Вся группа отнеслась к ее заявлению с праведным возмущением.
– Я с ней, – объявила всем Черил, куря уже вторую сигарету. – Я принимала таблетки всю свою жизнь. С чего это вдруг прекращать?
– Но вам посчастливилось стать матерью! – с негодованием пробухал Бертран. – Вам дано испытать радость рождения новой жизни!
– Послушайте, – принялась терпеливо объяснять ему Мэдди, – если мне захочется боли, мне достаточно подумать о том, что, пока мы тут беседуем, отец моего ребенка со своей женой ведрами хлещет шампанское на борту яхты в Карибском море. Понятно?
Пары поспешно взялись за руки, и осторожные, спокойные взгляды на лицах соучеников уступили место снисходительным улыбкам, а затем женщины переключились на обсуждение размеров своих геморроидальных шишек.
Иоланда, проинструктировав мужей, как ежедневно массировать промежность у своих жен, причем так, чтобы избежать сексуальной секреции, посчитала необходимым коснуться некоторых особенностей послеродового периода.
– Первый поход в туалет будет мучительнее, чем сами роды, – с миссионерским пылом рассказывала она. – Вы будете сидеть на унитазе и рыдать. – Спасибо, подумала Мэдди, что поделилась этим со мной. – Что касается половой жизни… – Иоланда по-кошачьи облизнула губы. – Вот три ключевых слова для описания вашего состояния. Постоянный животный страх. Это будет настоящая пытка, – сладко проговорила она, – и длиться она будет месяцы. Даже годы. В сущности, вас будет тошнить каждый раз, когда ваш муж окажется рядом. Да и мышцы в малом тазу будут болеть как проклятые. Подгузники понадобятся не ребенку, а вам! – Чем веселее становилась преподавательница, тем сильнее бледнели ученики.
– Зато мы сможем спать на животе, – Мэдди шуткой попыталась развеять охватившее всех уныние.
– О, нет. У вас будут болеть сиськи. Роды по сравнению с маститом – это тьфу. Но хватит говорить о негативных аспектах. Вам понадобится весь ваш оптимизм, потому что чем дальше, тем хуже. – Иоланда уже сияла. – А ну, взбодрились! Помните, когда вы хмуритесь, работают двадцать две мышцы, а когда улыбаетесь – всего шестнадцать. – На губах Иоланды затвердела идиотская улыбка, воздух вокруг нее был режущим и иссушающим. – Моя задача – приоткрыть завесу тайны. Рождение ведь это начало смерти, правда? Как я всегда говорю, мы здесь для хорошей, а не для целой жизни.
Не догадываясь, что ее речь зарождает в головах слушателей мысли о самоубийстве, Иоланда поставила на стол кинопроектор.
– Вопросы есть?
Морен подняла руку.
– Будьте любезны, скажите моему de facto, Дэрилу, чтобы он избавился от своего детеныша питона. Я боюсь, что он сожрет ребенка.
– Да никого он не сожрет, женщина! – вскинулся Дэрил. – Он абсолютно безвредный.
Вопли этого любителя змей потонули в повторяющемся гимне «Твоей матке и тебе». Едва группа снова расселась по местам, на экране появилась женщина, залитая кровью и распластанная на родильном столе. Началась красочная демонстрация процесса родов со всеми присущими им бесстыдством и мукой.
Музыкальное сопровождение было взято из фильма «Пятница, 13». По количеству пролитой крови роды напоминали резню на площади Тянь-Ян-Мынь. Вспыхнувший после окончания фильма свет озарил сжавшиеся в комок и дрожащие от ужаса пары.
– Как вы видите, роды – это дихотомия тела и разума. – Ласково улыбаясь, Иоланда сгребла в свой мешок искусственную матку, пластмассовых кукол и прочие наглядные пособия. – Кому налить малинового чаю? – спросила она отбивающим желание тоном.
Дрожа и трепеща, пары потянулись из класса. Мистер СЗ-3, этот Бертран «Нет-таблеткам-все-должно-быть-естественным», тронулся с места не сразу. Он еще несколько секунд обливался потом и, выпучив глаза, таращился на пустой экран.
– Встретимся на следующей неделе. – Иоланда перекинула мешок через плечо. – Нас ждет еще один приятный и веселый урок.
Такой же веселый, подумала Мэдди, поднимаясь с подушки, как встреча с Джеком-потрошителем.
Проблема «сливок» английского общества в том, что они быстро «свертываются». Первые признаки неприятностей появились тогда, когда Джиллиан принялась обзванивать авиакомпании, дабы узнать, кто из них не впадет в истерику при виде женщины на последних месяцах беременности.
– Я не поеду домой! – настаивала Мэдди.
– Почему тебе так хочется жить в этой забытой Богом стране?
– Мне нравится Англия!
– Это ни о чем не говорит. Всем известно, что ты мазохистка. Потому что тебе нравится Тот Мужчина.
– Я остаюсь не ради Алекса. Я остаюсь ради другого.
– Ну что тебе так понравилось на этом одержимом классовостью и ханжеством островке?
– Твое умаляющее собственное достоинство чувство юмора. Твои манеры. Если ты на кого-то налетаешь в метро, то извиняются они, а не ты. Твоя терпимость. Взгляни на бесталанных болтунов, которых в последние годы экспортировала сюда Австралия: Рольф Харрис, Найджел Демпстер, Джейсон Донован – целый воз «мыльных» звезд. И то, что можно заказывать напитки до антракта. И то, что ваши мужчины способны «заводиться» от зарослей нарциссов и концертов Дебюсси и при этом их не клеймят «подушкогрызами». И то, что… э-э-э… масло не тает, если не поставишь его в холодильник.
– Все?
– У вас потрясающие имена. Космо Лаш, и Топаз Амор, и Криспен Болдрик (Болдерз) Маккодпис Такой-то. И удивительные древние ритуалы, когда все надевают костюмы и совершают невероятно глупые поступки. Например, танцуют «моррис данс».[64] Кстати, кто такой Моррис? Вы такие – ну, не знаю – эксцентричные. Вы даже показываете по телевизору дартс. Это национальная наркомания. И визуально это так же интересно, как наблюдать за образованием лысины. Кроме того, я просто не могу сейчас лететь.
– Почему?
– Ты же знаешь, что в последнее время мне постоянно хочется есть, поэтому я не обойдусь полетным пайком.
– Мэдди, я говорю серьезно. На что ты будешь жить? Имей в виду, я не собираюсь содержать тебя. Я – как бы получше выразиться – на грани полного обнищания. Единственное, что поддерживает меня, это мой «Вандер Бра».
– А как же Король наращивания волос?
– Он не пришел на свидание.
– Почему?
– Был занят.
– Чем?
Джиллиан ответила после непродолжительной паузы:
– Женился на другой.
Первой реакцией Мэдди был смех, но потом она взглянула на грустное лицо подруги.
– Джилл, я сожалею, что он оказался crème de la scum.[65] Возможно, он не был предназначен для тебя. Ведь это ты выбрала его.
– Как тебе известно, он сделал предложение, – ощетинилась Джиллиан. – Но настоял на том, чтобы я подписала добрачный договор. Только представь! «Своим телом я почитаю тебя, всего себя я отдаю тебе, все, что я имею, я защищаю недвусмысленным юридическим документом, составленным на тот случай, если ты когда-нибудь попытаешься запустить туда свои жадные пальчики».
– Разве ты забыла, что хотела выйти за него только ради денег?
– Не забыла. Но это было так неромантично. – Джиллиан подавила рыдания. – Он променял меня на молоденькую. Ты не поверишь – на свою секретаршу!
– Возможно, ему нравятся женщины, которым можно диктовать условия.
– Мэдди, я говорю серьезно. Допускаю, что это звучит напыщенно и излишне мелодраматично, но, Господи, это требует от меня нечеловеческого напряжения, чего нельзя было добиться от его члена, – с горечью добавила она. – Мое сердце вырвали и оставили лежать на дожде. Это ужасно, Мэдди. Ты знаешь, как я обожала эту маленькую сучку. Он сказал, что хочет, чтобы мы остались друзьями. Представляешь? Но со мной или все, или ничего. – Она вытерла глаза. – Я должна срочно переменить обстановку. Я уезжаю на несколько недель. Поживу в бунгало при каком-нибудь отеле в Бель-Эйре. Трудно найти более подходящее место для восстановления сил, правда?
– После сердечной раны?
– После липосомации. Я убираю живот.
– Тебе нужна операция не на животе, а на мозгах! Это твои мозги покрываются жиром, а не тело! Эмоциональная липосомация – вот что тебе необходимо!
Лицо Джиллиан было осунувшимся и морщинистым.
– Я старею, Мэдди. У меня нет образования. Я ничего не умею. Я искалечена воспитанием. В Англии родиться богатой – это все равно что родиться со связанными ногами. Я знаю, как люди ненавидят нас. Но представь хоть на минуту, что значит быть одной из нас. Иногда, моя дорогая, я чувствую, как мои ягодицы сжимаются, слышу, как из моей глотки вырываются сдавленные звуки – о, да, да, – и мне хочется блевать. Каждый раз при знакомстве с мужчиной я составляю себе – независимо от того, как сильно он мне нравится, – небольшой перечень. Сколько он зарабатывает, какая у него машина, пользуется ли он правой вилкой для рыбы. Честно говоря, моя дорогая, мною давно овладел духовный мрак.
Мэдди прикусила губу. Что она могла сказать? Джиллиан Касселлс своим образом жизни доказала, что можно быть слишком богатой и слишком бедной.
– Ты зря жалеешь себя. Просто прекрати накалывать свои надежды на мужика. Все мужчины, с которыми ты знакомишься, одинаковые. Если бы у них не было пениса, ты бы ни за что не различила их!
– Это мой последний шанс, – решительно перебила ее Джиллиан. – Меня только беспокоит, кто позаботится о тебе.
Мэдди надменно фыркнула.
– Джиллиан, перед тобой женщина, которая прыгала на батуте. Ходила на свидания к ангелу из преисподней.[66] Сама прочищала себе каналы в зубе. Я не нуждаюсь в заботе! – Ребенок выбрал именно этот момент, чтобы сделать гимнастику. – Алекс вернется, – задыхаясь и без особой уверенности добавила она.
– А если нет?
– Тогда малышу придется жить по средствам. Я прислонюсь к детской кроватке и буду шептать «курьер», «няня», «кассир в ночном супермаркете».
– Вот. Хватит на первое время. – Джиллиан вложила довольно внушительную пачку денег в руку Мэдди.
– Где ты это взяла? – не веря своим глазам, спросила Мэдди.
Джиллиан засияла.
– Я придумала потрясающий способ добыть деньги. Мы, англичане, всегда имеем за собой какие-нибудь грешки. Я просто послала письма с угрозами разоблачения всем политикам. У них всех есть что скрывать. Во всяком случае, половина заплатила за молчание! – гордо заявила она.
Но позже, когда Джиллиан ухитрилась упаковать все свои вещи в маленький саквояж, стало ясно, что она просто распродала свою одежду и заложила драгоценности.
– Буду скучать по тебе, старушка.
– Я тоже, – призналась Мэдди, удивленная столь не свойственным Джиллиан всплеском сентиментальности. В глазах той даже стояли слезы. – Эй, – напомнила ей Мэдди, – мы же не плаксы, верно?
Стоически улыбаясь, Джиллиан пошла к двери.
– Америка, возможно, я найду себе черного. У меня никогда раньше не было негра. Да, пора перейти на какао. – Она повесила сумку на плечо и направилась к лестнице. – А может, вступлю в теннисный клуб. У которого с десяток кортов, освещенных для ночной игры, и толпы еврейских мужчин, горящих желанием связать себя брачными узами. – Она остановилась на площадке, вынула зеркальце и, проверив, хорошо ли лежит губная помада, послала Мэдди воздушный поцелуй. – Я принимаю оптимистические таблетки. – Джиллиан отправилась в долгое путешествие к метро.
Было уже за полночь, когда Мэдди догадалась об истинной причине отъезда Джиллиан. За неделю до Рождества домовый комитет изъял ее квартиру за неуплату. Она задолжала банку пятнадцать тысяч, и у нее накопилась целая гора извещений из магазинов и довольно интересная подборка фиктивных чеков. Кредиторы грозили судебным иском. Некоторые даже обратились в сыскные агентства. Джиллиан превратилась в ту, кого полиция классифицирует как «беглянка», «преступница, скрывающаяся от полиции». А Мэдди оказалась на улице. Письмо, написанное рукой Джиллиан, пришло в тот же день, когда ее вышвырнули на улицу:
«Прости, старушка. Как потенциальный клиент исправительного учреждения, я почувствовала, что мне лучше убраться из страны. Для них нерентабельно выслеживать меня. Возбуждение дела по поводу долга обойдется им дороже, чем сам долг. Нестоящее занятие – отлавливать непреклонного неплательщика. А я, поверь мне, останусь непреклонной, пока не найду хорошего мужа. Просто мне на некоторое время надо исчезнуть из их поля зрения.
P.S. По статистике, в мире среди людей в возрасте от двадцати пяти до пятидесяти четырех лет больше мужчин, чем женщин. Чао!»
В то утро Мэдди ожидал прием у врача. По дороге в больницу она прихватила в туристическом агентстве справочник «Где остановиться». Среди прочих там были перечислены отели, где обслуживали постояльцев с животными. «Животные – наши желанные гости. Детям места не предоставляются» – можно было прочитать под названиями большей части гостиниц.
Подавленная, Мэдди прошла в приемную. Она была забита женщинами с огромными животами и ноющими от скуки детьми. Воздух казался густым от запаха пота и пропитанных «Виксом» носовых платков. Ожидая своей очереди, Мэдди просматривала в газетах объявления о сдаче квартир. Домовладельцы и агентства по недвижимости жаждали видеть доказательства платежеспособности: копии платежных квитанций, рекомендации из банков, от начальников, бывших домовладельцев. Ничего этого у Мэдди не было. Она по телефону-автомату зарегистрировалась во «Флэт Линк» и «Стритс Эхед», центральных лондонских агентствах, специализировавшихся на налаживании связей между будущими сторонами. Они использовали компьютер, чтобы составлять наиболее подходящие варианты. Однако, как стало казаться Мэдди, никто не хотел иметь дело с беременной, безработной, брошенной любовником, высоченной, подавленной и задумывающейся о самоубийстве иностранкой.
Мэдди, как ни старалась, так и не смогла понять почему.
Простояв четыре часа в очереди на анализ крови (надо было взять с собой какое-нибудь легкое чтиво, например «Историю мира» в двадцати томах), Мэдди от голода потеряла сознание. Завтрак, состоящий из традиционного бисквита и «столовской» чашки чая, был бы действенным лекарством.
– Простите, дорогая. Чаю нет. Спад, как вам известно.
– Где? На Цейлоне?
– Сокращения. Не можем содержать полный штат.
Продолжая голодать, Мэдди встретилась с остальными членами своей группы по подготовке к родам и отправилась в официальный тур по больнице. При виде полных мусорных корзин, кровавых мазков на стенах и лужи застывшей блевотины, оставшейся после ночной смены, можно было с полным правом говорить, что больнице недостает привлекательности. Мимо них, шаркая, бродили неуклюжие роженицы в розовых меховых шлепанцах. Они сгибались пополам от боли и распространяли вокруг себя запах скисшего молока. Иоланда гнала женскую часть группы по коридору, как стайку цыплят. Вслед за ними тащились унылые мужья.
Черил сунула Мэдди брошюру о кесаревом сечении по желанию роженицы. «Сохраните свое влагалище таким же свежим, как в медовый месяц», было написано в брошюре.
– Чем я и занимаюсь, – похвасталась Черил.
Мэдди, однако, пришла в ужас, особенно когда подняла глаза и увидела, как сестра чешет подмышку стерилизованным хирургическим инструментом. Экскурсия в родильную палату, подумала Мэдди, должна стать обязательной частью школьной программы для старшеклассников. Это было бы самым эффективным методом контрацепции.
Мистер и миссис СЗ-3 высадили ее у Кингс-Кросс. Она все еще сжимала в руке больничную брошюру под названием «Итак, вы собираетесь стать матерью». Глядя на беременных женщин на обложке, сияющих, пышущих здоровьем, залитых солнечным светом и утопающих в цветах, она чувствовала все большее уныние. Задыхаясь от выхлопных газов, она опустилась на свою сумку под пешеходным мостиком на Гудз-Уэй между высившимися по обе стороны газовыми заводами, будто сделанными из конструктора «Меккано». Вдоль однообразной улицы тянулись пунктирные линии пустых парковочных счетчиков, похожих на восклицательные знаки. Ничто не радовало глаз. Ни сделанные дрожащей рукой надписи на стене «Здесь был ДПП» и «Мужики – козлы». Ни мотки колючей проволоки. Ни редкие проститутки с посиневшими от холода ногами и поблескивающими браслетами на щиколотках. Мэдди наблюдала, как они прохаживаются по тротуару взад-вперед, провожая взглядами «форд – эскорты».
Постепенно Мэдди стала размышлять над тем, что беззаботного и легкого материнства не существует, что это просто злонамеренный слух. Она поплотнее запахнула пальто. Было так холодно, что все прохожие, казалось, курили невидимые сигареты. Мэдди тоже выпустила парочку колец. Когда ребенок принялся ногами распихивать ее жизненно важные органы, она приказала себе не поддаваться отчаянию. Как-никак, Мария и Иосиф находились в таком же положении. Если не считать, что у них были стабильные отношения. В буквальном смысле. Пора бы, подумала Мэдди, прибыть Алексу с ослом.
Александр Дрейк, человек непримиримой позиции, кажется, спрятался под защитным экраном рутины. Теперь его никакими радарами не найти. Оставив свою сумку в вокзальной камере хранения, Мэдди проглотила гордость (единственное, что она съела за весь день) и отправилась искать его. Работник телестудии пояснил, что в настоящий момент Алекс находится «в отпуске по семейным обстоятельствам». Мэдди попыталась сохранить благожелательный настрой. У человека кризис среднего возраста. Его десны слабеют. На его машину постоянно ставят блокираторы. Его рейтинг падает. Он нуждается в заботе, усиленном питании. Или, возможно, в аварии с «догонялками» и бегством с места ДТП.
Мэдди на автобусе доехала до Айлингтона. Их прежнюю квартиру теперь снимал консультант по стрессам, предлагавший «Семинары по восстановлению баланса в половой жизни с выездом из города на уикенд» для групп Несгибаемых любовников по семьдесят пять фунтов за попытку. Тогда она отправилась в излюбленное питейное заведение Алекса – клуб «Граучо» в Сохо. Там собирались Неизлечимые знатоки тенденций, чтобы обсудить книги и сочинить аннотации друг для друга. «СМИшная» версия Тасмании.
Протолкавшись мимо охотников за обедом по сниженным ценам у бара, Мэдди начала подниматься по крутой и шаткой лестнице в обеденный зал. Подъем давался ей нелегко. Переваливаясь с одной ноги на другую и тяжело дыша, она преодолевала высокие ступеньки и казалась себе маленькой заводной игрушкой. Когда она, задыхаясь, наконец-то добралась до обеденного зала, все взгляды устремились в ее сторону.
– Простите, я ищу…
– Мадж, так вас зовут? – Это был Хамфри.
– Мэдлин.
– Конечно. Я не узнал вас. Вы, мягко говоря, отрезали свои волосы. – Ему пришлось вернуть на тарелку кусок хлебного пудинга – точно такого же, каким кормили его в школьные годы. Да и весь его обед состоял из блюд школьных времен. Мальчика из закрытой частной школы всегда можно определить по его любви к десертам со сливками неоновых цветов – цветов, характерных для работ Энди Уорхола.[67]
Сидевшая за столом Соня гоняла по тарелке свою еду, создавая из нее симпатичные узоры. Она окинула взглядом округлившуюся фигуру Мэдди, которая в просторном бордовом платье из ангоры очень напоминала мохнатую и загорелую до неприличия снежную бабу.
– Боже, вы выглядите не лучшим образом. Как бы мне хотелось набирать вес с такой же легкостью, как вы. Мне, к сожалению, не удается удержать на себе ни фунта. Хотя создается впечатление, что вы ждете ребенка!
– Я действительно жду, – твердо проговорила Мэдди. – Ребенка Алекса.
Она вынуждена была вытерпеть процедуру общественного бичевания, когда все, кто сидел за столом, принялись рассматривать ее с удвоенным вниманием.
Наконец Хамфри поднял на нее слезящиеся глаза.
– Неужели нельзя было придумать более ловкий способ попасть в список на обеспечение жильем?
«Спокойствие», – приказала себе Мэдди. Человек, который пересек реку Стикс. Он видел на своем пути немало людей со странностями.
– Послушайте, – Мэдди перенесла вес своего тела с одной ноги на другую, – я не собираюсь играть роль беременной чувихи, но…
Общепризнанная Поп-Звезда издал странный возглас и оперся локтем на спинку стула Имоджин.
– Чувихи? Вы бы никогда не смогли стать чувихой. Вы чертовски уродливы, – объявил он Мэдди и всему Лондону.
Мэдди охватил безудержный гнев. Естественно, она бы никогда не обратилась к нему в своем нынешнем состоянии. Ему нравятся женщины, заморившие себя голодом чуть ли не до смерти. Английские мужчины более беспощадны, чем кажутся на первый взгляд. Нужно обязать их носить предупреждение Минздрава «Опасно для здоровья».
Стены зала были отделаны зеркалами. И это позволяло страдающей манией величия Поп-Звезде видеть себя со всех сторон. Он висел на вороте рубашки, а его ноги, одетые в джинсы, болтались, будто маятник. Как в старой немой комедии, он беззвучно шевелил губами и, словно флажный семафор, размахивал руками.
– Просто скажи Алексу, что я ищу его. Я оставлю номер у кассира, когда поставлю себе телефон.
Мэдди выпустила его воротник, и Общепризнанная Поп-Звезда с глухим стуком и грацией мусорной кучи рухнул на стул.
Застежка ее бандажа ослабла, из-за чего ее походка стала напоминать жеманную походку гейши. Спускаясь по лестнице, она поклялась написать в «Уочдог» и пожаловаться на несовершенный дизайн беременной женщины. Он отправит людей из торговой инспекции прямо к Богу.
Мэдди забежала в бар, чтобы выпить заслуженную порцию виски. В объявлении на кассе говорилось, что «Дам просят не приходить в бар с детьми». В том состоянии, в каком находилась Мэдди, она ничего не могла обещать.
После подготовительных конвульсий лифт на станции «Ковент-Гарден» ухнул в чрево земли. Блуждая по отделанным дешевым кафелем и потому очень похожим на общественную уборную тоннелям, Мэдди читала объявления о продаже товаров, которые она не могла купить. В вагоне она повисла на кожаной петле и качалась в такт поезду. Она намеренно выпятила живот в надежде, что кто-нибудь уступит ей место. Но никто не шевельнулся. Ни один человек. Одна из тайн жизни, подумала Мэдди, заключается в том, что в метро ездят только больные туберкулезом, плевритом, неконтролируемым чиханьем, редкими неизлечимыми кожными болезнями и те, у кого есть психические аномалии и склонность к антиобщественным поступкам. Нормальные же люди сидят дома. И Мэдди решила отказаться от путешествий по метро. Будучи мазохисткой, она получала от них слишком большое удовольствие. Отчаяние подтолкнуло ее на то, чтобы обратиться к пассажирам вагона: кто-нибудь знает, где сдается комната? Но это оказалось нарушением вагонного этикета. Гробовое молчание – вот единственное искусство вести беседы в лондонской подземке.
На «Кингс-Кросс» обвешанные покупками женщины в виниловых туфлях поднимались по лестнице, широко выворачивая наружу ступни, чтобы уместить ногу на слишком узкой ступеньке. Бритоголовые нюхали клей, пьяницы писали на углы зданий. Девочки за дозу героина обслуживали мужчин прямо позади мусорных контейнеров. Да, в наши дни старый колодец одиночества забит до отказа, заключила Мэдди.
Торговцы «крэком» в кожаных куртках и с жуткими татуировками сновали между молчаливыми прохожими, высыпавшими из забитых в час пик автобусов и спешащими по домам. Мэдди никак не могла избавиться от ощущения, что где-то там, сразу за углом, за этими высокими деревянными ставнями викторианских времен, течет таинственная и интересная жизнь. Если бы знать адресок!
Близился вечер. Мэдди позвонила в больницу, чтобы узнать результаты анализа крови. Ей с сожалением сообщили, что анализ потеряли в лаборатории. Не могла бы она оказать им любезность и прийти еще раз?
Неужели эти люди думают, что она доверит им свое чрево? Ведь оно у нее, как-никак, одно.
Мэдди забрала из камеры хранения свою сумку и прошла в дамский туалет. Там она написала письмо. Потом скомкала его. Позже она будет объяснять людям, что именно отсутствие писчей бумаги спасло ей жизнь. Оставлять предсмертную записку на ящике с прокладками – это слишком безвкусно даже для нее. И потом, каким образом она покончит с собой? Ни один доктор не выпишет беременной таблетки. У нее даже нет газовой духовки. Может, стоит вернуться в метро и сидеть там, пока не задохнешься? Это вполне реальный способ свести счеты с жизнью.
Она снова села на свою сумку, на этот раз под ящиком, продающим презервативы, и положила голову на руки.
Если бы сегодняшний день был рыбой, подумала Мэдди, ее бы обязательно стошнило.
У англичан слово «комната» является довольно обширным понятием. То, что Мэдди сняла над бургерной на Юстон-роуд, скорее походило на чулан. Телевизор можно было переключать пальцами ноги, не вставая с дивана. Декор очень напоминал обстановку помещений, где снимаются порнофильмы. Только два типа людей сняли бы такое жилище: мужчины с почасовой оплатой труда и те, кто хочет скрыться. В здании пахло сухими грибами. На стенах общей ванной в конце коридора четко выделялись грязные полосы, отмечавшие уровни потопа. Домовладелец предупредил ее, что душ парит. Оказалось же, что душ парит так, как парит в бразильских джунглях после дождя.
С трудом выпутавшись из «паруса» – так она называла свое просторное платье, – Мэдди освободила свои отвисшие груди от эластичного достижения инженерного искусства и сняла медицинские колготки. Неожиданно она краем глаза увидела свое пузатое отражение в зеркале. Деми Мур, мучайся от зависти, сказала она себе.
Мэдди забралась в кровать и принялась слизывать клубничное варенье с целой горы лепешек. Астрологическая колонка в «Ивнинг Стандард» советовала ей «удвоить усилия и приготовиться к крупному разочарованию». Она стала лизать быстрее. В черно-белом телевизоре новоиспеченные отцы прогуливали своих отпрысков вокруг высокоскоростных автомобилей. Умудренные опытом папаши в джинсах «ГЭП» резвились в обществе своих веснушчатых сыночков и с важным видом рассуждали о дальновидной политике страхования. После рекламы начались новости, в которых сообщалось о детской нищете в Великобритании. «В Великобритании один из четырех детей живет в нищете. Детская продолжительность жизни в Королевстве ниже, чем в других странах ЕЭС, а количество подростков, находящихся в местах лишения свободы, больше».
Мэдди нажала на выключатель ногой и только тогда заметила, что ее ногти настоятельно нуждаются в педикюре. Она подняла с пола и положила к себе на колени стопку книг для беременных. Эти книги бомбардировали ее всевозможными советами: от обучения ребенка опрятности до Зубной волшебницы. Однако, как она заметила, в этих фолиантах ничего не говорилось о трусоватых мерзавцах, которые сначала завлекут тебя замысловатыми стихами, обрюхатят, а потом, поджав хвост, убегут к своим женам.
Мэдди в сердцах швырнула книжки о стену. Нужно читать не книги для беременных, а Симону де Бовуар и пытаться понять, как, черт побери, она во все это вляпалась. Настало время принять ситуацию такой, какая она есть. Алекс не вернется. Он мысленно выбросил ее в мусорный контейнер на задворках, туда же, куда выбрасывают увядший салат-латук и сгнившую цветную капусту. Ее внесли в список дел, не требующих немедленного решения.
Внизу прошел поезд, и комната содрогнулась. С улицы донеслись душераздирающие вопли, очень напоминающие крики истязаемой женщины. Мэдди понадеялась, что это орут кошки. Она даже не могла позволить себе поплакать: в доме были слишком тонкие стены.
Мэдди высунула из-под одеяла ногу и пяткой выключила свет. Она лежала в темноте и ждала, когда придет сон. Но сон не приходил, и она принялась невольно перечислять все отклонения, которые могут быть у ребенка: церебральный паралич, остеотромбоз, кистозно-фиброзная дегенерация, псевдогипертрофическая миопатия Дюшенна, расщелина позвоночника, гемофилия… Она вспомнила, как ее учили расслабляться. «Глубокий вдох, задержать дыхание, зазвучал в голове голос Иоланды. – Призовите свое внутреннее спокойствие». Мэдди чувствовала, что внутри у нее нет никакого спокойствия, только тревога, паранойя и страх смерти.
Иоланда рассказывала им, что коровы дают больше молока, а свиньи имеют более здоровый помет, если животных балуют, ласкают и часто с ними разговаривают.
– Спокойной ночи, Мэдди, дорогая, – громко произнесла она. – Сладких тебе снов.
Она крепко обхватила себя руками и мысленно пролистала давно сформировавшийся в сознании журнал шаблонов фантазий. Вдруг она похолодела. У нее возникло ощущение, что за ней наблюдают. Шпионят. Она не раз слышала фразу «Не при детях». Но не при зародыше же! Озадаченная, Мэдди села и включила свет. В ней начала просыпаться обычная для беременных тяга. Только не к привычным сэндвичам и не к шоколадному супу, а к дому с новым ковром, к машине, к мужу, к человеку, с которым можно сидеть на заднем ряду в школьном актовом зале и смотреть рождественский спектакль. Трудись, наставляла себя Мэдди. Не поддавайся отчаянию, не оправдывай собственные слабости. Подрежь эти чертовы ногти. Однако этот урок самовоспитания лишь сильнее расстроил ее. На двадцать четвертой неделе беременности невозможно дотянуться до пальцев ног. Рядом нет ни Джиллиан, ни Алекса. Даже поговорить не с кем. И кто же, вопрошала она обои, подстрижет ей ногти? Мэдди мысленно составляла список своих вероятных врожденных и наследственных заболеваний и располагала их в алфавитном порядке, когда раздался стук в дверь.
Ее сердце в мгновение ока оказалось в глотке. Однако путь оно прошло небольшой, потому что и так находилось где-то в районе бронхов, подпертое снизу животом. Мэдди поспешно распахнула дверь, уже готовая простить его, принять его обратно, тут же выйти за него замуж, отдаться ему с яростью дикой кошки и стать его рабыней.
Стоявший на пороге незнакомец пристально оглядел ее с ног до головы. Глаза и рот на его одутловатом лице казались прорезанными ножом щелками. Его одежда пропахла дымом, а по пятнам на дешевом пиджаке можно было определить, что он сегодня ел. Рубашка в нескольких местах расстегнулась, обнажив жирное и дряблое, как студень, брюхо. Незнакомец поднял мозолистую с выпирающими суставами руку.
– А ты симпатяга. Они мне об этом не сказали.
– Что бы там ни было, мой ответ «нет». Мэдди попыталась закрыть дверь, но он помешал ей, вставив ногу в щель, и пожал обсыпанными перхотью плечами.
– Большинство известных мне дамочек прыгали бы до потолка, предложи им кто-нибудь пять «кусков».
– Кто вы, черт побери?
– Некто, кому ты интересна. Чертовски интересна. А еще ты будешь интересна моим читателям, когда расскажешь им историю своей несчастной любви. Мик Муллинс. – Его австралийский акцент действовал раздражающе и напоминал Мэдди скрежет коробки передач. Он открыл свой бумажник, как бы случайно показав ей толстую пачку денег, и вынул визитную карточку. «Ньюз оф зе Уорлд». Мэдди видела эту газету только однажды, когда выстилала ею кошачьи поддоны у мистера Танга. – Приятель одного приятеля подслушал разговор в клубе «Граучо». Сказал, что ты на мели и захочешь продать свою историю.
– Что? Я пошутила.
– Этот чулан не очень похож на шутку. И это тоже. – Он пальцем с черным ободком под ногтем указал на обтянутый футболкой живот Мэдди. Смутившись, она скрестила руки на груди. – Разве так встречают Рождество? А где же ОН? Наверняка тусуется в каком-нибудь шикарном заведении. Ты отдала этому козлу все лучшее, что у тебя есть. Ты лишилась друзей, работы, репутации, а что получила взамен? Ничего. Кроме щенка. Ты скоро канешь в неизвестность. Тебе сунули в руки знамя и бросили, сестра Марианна. Разве это честно, а? Неужели ты позволишь этому английскому недоделку выйти сухим из воды?
В большинстве изданий считали, что журналист должен быть умным, сострадательным, уметь владеть слогом. Что касается «Ньюз оф зе Уорлд», заключила Мэдди, то, чтобы стать корреспондентом этой газеты, достаточно было иметь в руках ручку.
– Я позову управляющего.
– Те ребята горят желанием рассказать всю историю.
Мэдди, опять пытавшаяся закрыть дверь, замерла как вкопанная.
– Кто?
– О, они все повылазили из щелей, как тараканы. Им же тоже хорошо заплатят. А ты как была, так и останешься в этой дыре, одна-одинешенька. Думается мне, глупо своими руками отдавать этим типам, ну, скажем, десятку.
– Десять тысяч?
– Почему бы тебе не начать прямо сейчас, а? Я сделаю тебе одолжение. Я имею в виду, что мы, австралийцы, должны держаться вместе, верно? Ты станешь знаменитой. Твоя физия появится на первых страницах. Контракт у меня с собой, – объявил он таким шершавым голосом, что им было бы больно брить ноги. – Только представь – отпраздновать Рождество во Флориде. Где-нибудь во Флорида-Киз. Там двадцать пять в тени. Лететь всего ничего. Не беспокойся. Мы все организуем. Полетишь на «Конкорде», если захочешь! Естественно, нам понадобится фотография. Но напечатаем мы только твои слова. Ничего не добавим от себя. Большую часть постели оставим в стороне…
Мэдди захлопнула дверь у него перед носом.
– Пятнадцать «кусков». Мое последнее предложение. Я еще загляну. – Мэдди повернула ключ в замке. – Подумай головой, подружка. Сомневаюсь, что на тебя распространяется соцобеспечение. Ты же нелегальная иностранка.
Мэдди забралась в кровать и накрылась с головой. А вдруг он сдаст ее иммиграционным властям? О Боже, он наверняка будет шантажировать ее, чтобы вытянуть признание. Господи, какие возможности открыли бы ей пятнадцать тысяч! Она позволила бы себе пороскошествовать: купила бы еды, одежды, сняла бы хорошую квартиру.
Через несколько минут в дверь опять постучали.
– Пошел прочь!
Но стук раздался снова, такой громкий, что больно отдавался в висках. Мэдди спрятала голову под подушку. Однако стук не прекращался, и она стала закипать от гнева. Схватив изношенный сапог для верховой езды, она в сердцах распахнула дверь.
– Я же сказала, пошел прочь!.. Ой, – ошеломленно выдохнула Мэдди. За дверью ее убогого жилища в обшарпанном, полутемном коридоре стояла Гарриет.
– Я недавно узнала, – произнесла она своим шипящим голосом. – Как вы?
– Замечательно, если не считать, что у меня третий месяц тянется острый нервный срыв. – Мэдди опустила свое грозное оружие.
– А-а, «сумасшествие разбитой любви», – процитировала Гарриет, проходя мимо Мэдди в комнату и оглядываясь по сторонам с нескрываемым отвращением. – У английских мужчин пустота там, где должно быть сердце. Я предупреждала вас.
У Мэдди внутри все сжалось от страха. Гарриет пришла, чтобы позлорадствовать!
– Я хотела проверить, – продолжала Гарриет, смахнув пыль с комода, прежде чем поставить на него свою сумку, – все ли у вас в порядке.
– У кого, у меня? Потрясающе. Я полностью освободилась от необходимости якшаться с лондонскими самыми выдающимися, богатыми и знаменитыми «шишками», если только у них есть мой номер, – саркастически добавила Мэдди.
– Мужья. – Гарриет пренебрежительно взмахнула рукой. – Женщина может заполучить мужа, когда захочет. Но вот ребенка!.. – Ее лицо, голос, она вся смягчилась. – Сейчас это роскошь. – Гарриет села на кровать и решительно сложила на груди руки. – Сейчас мужчины производят более жалкое впечатление, чем раньше. Они даже не способны на то, для чего предназначены, то есть для производства следующих поколений. – Она замолчала, чтобы отцепить диванную пружину от рукава своего кардигана. – За последние тридцать лет количество сперматозоидов в мужской сперме уменьшилось вдвое…
Мэдди сплела пальцы над своим огромным животом.
– Какое это имеет отношение к цене оплодотворенных яиц?
– Не знаю, говорил ли вам Александр, но когда мне было двадцать пять, я перевязала себе трубы.
– Великий Боже! Зачем?
Гарриет взорвалась:
– От беременной никто не требует перечня разумных причин, по которым она хочет родить ребенка. А с какой стати я должна кому-то объяснять, почему я этого не хочу? Вернее, не хотела, – поправилась она, отбрасывая волосы с лица и поворачиваясь к мадонне с младенцем на противоположной стене. – Это было политическое заявление. Мне не нравилось, как общество относится к матерям. Я не одобряла веками бытовавшего мнения о том, что материнство – это единственный правильный и должный путь для женщины. – Она сердито топнула ногой. – Возьмите язык. Что у нас есть в противовес ярлыку «мать»? Только «брошенная», «одинокая», «старая дева», «деловая женщина». Все эти понятия уничижительные. – Охваченная праведным гневом, она вскочила на ноги. – Почему? Потому что женщина без детей являет собой вызов устоявшемуся порядку – вот почему. – Гарриет шумно втянула в себя воздух и попыталась успокоиться. – Можно выразиться так, что физическое утомление и материальная зависимость не привлекали меня, – заключила она.
– Значит, это необратимо, да?
– Так же необратимо, как наличие детей. Кроме того, надо добавить, – подведенные голубыми тенями глаза трехмерной мадонны следовали за Гарриет, которая мерила шагами комнату, – что мысль о том, что я буду с обожанием вглядываться в уменьшенную копию себя самой, вызывала у меня отвращение. В жизни было столько интересного, и мне хотелось этим заниматься: писать, путешествовать, исправлять мир…
– А сейчас?
– Мэдлин, я понимаю, что вы не очень хорошо знаете меня и что мы смотрим на вещи по-разному, но именно сейчас вы нуждаетесь в помощи. – Гарриет, как слон-отшельник, всегда шла напролом к своей цели. – Вы будете жить у меня.
– Спасибо, Гарриет, но я как-нибудь справлюсь сама.
– У меня большой дом за городом. Уютный, удобный. – Она обвела взглядом облупившуюся, погрызенную мышами мебель. – Это меньшее, что я могу сделать для сестры. – Она сняла со шкафа сумку Мэдди, поставила на кровать и распахнула ее алчную пасть.
Мэдди колебалась. Нельзя не признать, что Гарриет завлекла ее в эмоциональные заросли, но ведь близится Рождество. У нее нет бронзовой бритвы. И ночного горшка. Жизнь загнала ее в убогую гостиницу, каких сотни в округе, где обитают безработные, приехавшие с севера в поисках несуществующей работы. Она ослабела от усталости и недоедания, ее преследует эта проклятая «Ньюз оф зе Уорлд», ей нужно подстричь ногти. Она совершенно одна в Лондоне. Если взглянуть со стороны, то она играет в «Монополию» с Жизнью, и вот сейчас Жизнь заполучила все самое лучшее – Мейфер и Парк-Лейн. Мэдди начала собираться.
Они переночевали в квартире Гарриет на Ноттинг-Хилл-Гейт, а утром на поезде поехали в Оксфорд. После ухоженного лондонского пригорода началась промзона с автомобильными свалками и мастерскими, стоянками трейлеров и пустошами. Во время поездки Гарриет зашла настолько далеко, что даже ободряюще похлопала Мэдди по коленке. И именно в тот момент, когда Мэдди почувствовала себя особенно разбитой, опустошенной, одинокой. Возможно, Гарриет испытывает к ней симпатию. Кажется, поражение вполне допустимо с точки зрения общества. И сразу на память приходит Дюнкерк, и понимаешь, что то был величайший момент в истории Англии.
Деревенский пейзаж возник за окном совершенно неожиданно. Создавалось впечатление, что эти погруженные в спячку игрушечные городки и пародии на особняки в тюдоровском стиле создал Уолт Дисней. Сельская местность находилась в своей ежегодной стадии стриптиза. Как церковный псалом из куплетов, Англия состояла из множества очаровательных зеленых поместий, а также из заводов, атомных электростанций, автострад и ЛЭП, перешагивавших через водоемы. Каждый клочок английской земли был до предела напичкан удобрениями, которые попадали в реки. Тайна озера Лох-Несс объясняется просто: там плавает одна чертовски огромная дохлая рыбина.
Псевдотюдоровский особняк Гарриет, или «дубовое посмешище», как назвала бы его Джиллиан, – ведь англичанам нравится, когда в названии их поместий есть слово «дуб» и его производные, – располагался в поливаемой дождями долине в Чилтернских холмах. В доме обитало множество других «заблудших овец», которых на время приютила Гарриет. Среди них была безработная порноактриса, писавшая свою автобиографию; отсидевшая срок за наркотики дочь члена парламента от тори; несколько крестников, сбежавших от родителей, запрещавших им заниматься сексом дома; двое или трое несчастных, приходящих в себя после изнасилования; две лесбиянки, ратующие за пересмотр истории, особенно тех эпизодов, где восхваляется мужчина. И еще Мэдди, более традиционный случай: беременная женщина без средств к существованию.
– Мы поселим вас в синей комнате, – объявила Гарриет.
Что это значит, Мэдди поняла ночью, когда ее губы посинели от холода. До самого утра она слышала булькающие звуки и тешила себя надеждой, что это включили отопление. Оказалось же, что это лесбиянки занимались сексом в комнате по соседству.
Холод являлся не единственным фактором, превращавшим жизнь у Гарриет в самое настоящее испытание. Еще были бесконечные лекции о диете и здоровом образе жизни. Гарриет, старший инспектор Полиции беременности, запрещала Мэдди есть мягкий сыр и пить кофе, сидеть на траве, чтобы через почву не заразиться штукой под названием «токсоплазмоз» – эту болезнь переносили крохотные паразиты, обитающие в собачьих фекалиях. У Гарриет же собак не было. А еще она не позволила Мэдди выпить вина на Рождество.
Запрет на алкоголь давался тяжелее всего и превращал вечеринки в пытку. Оставаться трезвой, когда все пьяны в стельку, – это то же самое, что смотреть фильм на чужом языке. В замедленной съемке. Без субтитров. Или в сотый раз слушать один и тот же анекдот и все не понимать и не понимать его сути.
На Новый год Гарриет потащила Мэдди к какому-то мрачному преподавателю из Оксфорда. Этот прием тоже превратился в пытку. Обеденный зал был набит важничавшими профессорами и их унылыми чванливыми женами в вечерних туалетах и галошах. Мужчины были пьяны, как лорды, которыми они надеялись стать. А их дамы наперебой потчевали Мэдди устрашающими и холодящими кровь подробными описаниями собственных родов. Одна-две фразы – и беседа закружилась в вихре, с каждым словом приближаясь к его эпицентру, где Мэдди поджидали такие понятия, как «агония», «швы», а также заявления типа «Вам больше никогда не захочется секса». Но все это было мелочью по сравнению с болью, которую испытала Мэдди, когда приехал Алекс со своей женой Фелисити. Мэдди не переставая кусала губу. Она вежливо улыбалась. И изо всех сил старалась не закричать. Озадаченная хозяйка поинтересовалась, почему молодая женщина, которую привела Гарриет, вдруг принялась сырным ножом кромсать несчастный «рокфор».
Официант предложил Мэдди шампанское. Она схватила фужер и залпом осушила его.
– Модом желает еще?
– Нет, – ответила за нее Гарриет, неожиданно оказываясь рядом и забирая фужер. Вслед за Гарриет подошла Фелисити, а за той притащился потрясенный Алекс. Его лицо было таким же потертым, как джинсы.
Охваченная отчаянием, Мэдди потянулась за другим фужером на подносе. Гарриет перехватила ее руку.
– Мэдлин, неужели вы хотите, чтобы у ребенка возникли задержки в умственном развитии?
– Кто вы такая? Его доверенное лицо? К тому же, он и так уже умственно отсталый. – Мэдди бросила мрачный взгляд на Алекса. – Из-за ассортимента генов.
– Ассортимент генов, – нервно рассмеялся Алекс. – Вы говорите о нем, как о меню.
– Это она, между прочим.
Алекс неожиданно увлекся оригами и начал складывать какую-то фигурку из бумажной салфетки.
– Здравствуйте. – Жена Алекса нарушила тягостное молчание и протянула руку. – Фелисити Дрейк. – Она оказалась стройной, с копной рыжеватых волос и изумительной кожей. На ней был надет повседневный, но элегантный с заглавной «Э» костюм от Шанель.
Мэдди, в необъятном коричневом платье для беременных, показалось, что она внезапно очутилась в панцире высушенной цикады. Высвободившись из цепких пальцев Гарриет, она сжала руку Фелисити.
– Мэдлин. – Она отметила, что рукопожатие Фелисити было уверенным и дружеским. – Мэдлин Вулф.
– А это мой муж…
– Мы уже имели удовольствие встречаться. – Мэдди разглядывала Алекса с оптометрическим вниманием. Алекс же всячески старался не смотреть ей в глаза.
– Как я вижу, дела в пекарне идут нормально. Тесто поднимается хорошо. – Жена Алекса похлопала Мэдди по выпуклому животу. – Мне всегда казалось счастьем, когда кто-то гладил меня по животу. Дотронься, Алекс. Это потрясающе! – Алекс и Мэдди одновременно съежились. – О, не бойтесь его. Он безвреден. Возможно, моногамия излечима, если захватить ее на ранних стадиях, но для нас уже слишком поздно, правда, дорогой? – Алекс смял салфетку и принялся применять традиционное японское искусство к самому себе. – Недавно я отпустила его на выходные в Париж, на семинар. Вы не представляете, до какой степени француженки одержимы сексом! Они только о нем и говорят!
– Вот как? – бросила Мэдди.
– Но на этом все и кончается. На разговорах, – заявил Алекс. – Французы говорят о сексе, чтобы не говорить о деньгах.
– Уж лучше так, чем как у американцев, – прогудела Гарриет, наполняя пустой фужер Мэдди минеральной водой. – Они только и говорят о деньгах, чтобы не говорить о сексе.
– А как же у нас, у англичан? – спросила Фелисити.
– Англичане, – Мэдди устремила на Алекса испепеляющий взгляд, – вообще не говорят.
– Серьезно? – Порывшись в сумочке, Фелисити достала карандаш для бровей и приготовилась писать на салфетке. – Я бы написала статью об этом. Продолжайте.
– Судя по тому, с чем я сталкивалась, вы выкапываете вокруг себя невидимые рвы, населенные крокодилами. И не считаете нужным строить мосты. К примеру, отец моего ребенка. – Лицо Алекса стало цвета остывшей овсянки. – Он даже не сказал своей жене.
– О, мужья никогда ничего не рассказывают своим женам. Я вынуждена тайком просматривать ежедневник Алекса, чтобы выяснить, что он замышляет.
Мимо проходил официант с подносом бутербродов. Мэдди схватила один. Но Гарриет конфисковала его почти у самого ее рта и сурово погрозила пальцем.
– Никакого мягкого сыра. Это вредно для малышки.
– А как же я? – возмутилась Мэдди. – Я не в счет? Что я, защитная оболочка?
– Ты лазишь в мой ежедневник? – в ужасе спросил Алекс.
– Не его вина, что он не умеет общаться, – пояснила Фелисити. – Во всем я виню частные школы. Так уж их там воспитывают. На трех С. Супы из кубиков, содомия и собачье дерьмо.
– Но я думала, что вы Выбившийся-в-люди-мальчик-из-рабочего-класса из Гримсби, – удивилась Мэдди. – Я имею в виду, что я где-то об этом читала.
– О Боже, конечно, нет, – расхохотавшись, ответила за него Фелисити. – Просто ему нравится культивировать этот образ. Алекс – типичный представитель среднего класса с претензией на принадлежность к низкому. Он учился во второсортной частной школе в Суррее. А потом в Лондонском университете. Его отец был управляющим банка, но мы не распространяемся об этом, правда, дорогой?
– Фелисити, – недовольно произнес Алекс, поеживаясь.
– Однако он очень сообразителен, надо отдать ему должное. За все время, что я его знаю, его речь с каждым годом становится все правильнее, потому что настоящий Мальчик-из-рабочего-класса всегда старается выглядеть шикарно. Понимаете?
– Не преувеличивай, Флик. – Алекс нервно огляделся по сторонам в поисках пути побега. – Классовая проблема – это дело прошлого. Англия открывает возможности для всех. Не так давно разведенным запрещалось появляться на королевской трибуне!
– Это относилось только к виновной стороне, – поправила Гарриет-историк, поедая кубики замороженного бри, который было запрещено есть Мэдди.
– О, а разве в любовной связи есть невиновная сторона? – раздраженно поинтересовалась Мэдди. – Я всегда считала, что для этого нужны двое. – Алекс беспокойно переступал с ноги на ногу.
– Алекс, как ты можешь утверждать, что классовая система отжила свое? – воскликнула Фелисити. – Этого не случится, пока у нас есть королевская семья. Когда дело касается королевской власти, «левые» входят в раж, – поведала она Мэдди. – Они пришивают заплатки на колени, высмеивая тайные ритуалы посвящения в рыцари и пэры. Вы этого не замечали?
– Ну, меня действительно удивило то, как они сначала отдаются республиканизму, а потом, когда получают приглашение во дворец на прием в саду, быстренько выскакивают из своих джинсов.
По телу Алекса прошла судорога. Он изучал напольное покрытие с таким видом, будто сравнивал с напольным покрытием у себя дома.
– Абсолютно точно. Вот и Алекс недавно получил такое приглашение. Я отказалась пойти.
– Я тоже, – прямо заявила Мэдди, пристально глядя ему в глаза. – Хотя мне говорили, что женщины готовы убить за возможность пойти. – Если бы взглядом можно было убивать, Мэдди уже осудили бы за убийство третьей степени. Однако, если бы жюри состояло из женщин, вряд ли оно вынесло бы обвинительный приговор.
Фелисити тепло улыбнулась.
– Да-а, Мэдлин Вулф, ваш мужчина не понимает, чего он лишился.
– О, думаю, понимает. Он просто самый настоящий трусливый ублюдок-полукровка. Я не имею в виду его родословную.
– Неужели он бросил вас без всяких причин? – спросил Алекс, вытирая испарину со лба. – Большинство женатых мужчин среднего возраста… – Он осекся. – Я имею в виду, что из вашего разговора я понял, что он женат и… э-э-э… и он средних лет…
– О, он очень старый. – Мэдди снова устремила на него сердитый взгляд. – Просто древний старик. На жизнь я зарабатываю нырянием за развалинами.
– Это критический период в жизни. Время побыть одному. – Несмотря на холод, Алекс обливался потом. – Прикоснуться к данной от природы мужественности.
– Вот как? – весело воскликнула Мэдди. – Никогда не встречала мужчины, у которого хватало силы воли убрать руки со своей данной от природы мужественности.
Фелисити от души засмеялась. У нее был громкий, бесстыдный смех, полный, как почувствовала Мэдди, сексуальных обещаний. Смех, заключила она, очень похожий на ее.
– Можете смеяться, – проблеял Алекс, но мужчины всегда оказываются в ситуации «орел или решка». Именно нас притесняют. Именно у нас случаются инфаркты, именно мы умираем раньше. Именно мы должны воевать. И стойко держаться во время чертового кризиса. И не плакать. Господи, нам все еще запрещено занимать места в проклятых спасательных шлюпках.
– Боже мой, Александр, уж не собираешься ли ты сделать из меня вдову Движения за права мужчин, а? Вам не кажется, – обратилась Фелисити к Мэдди, – что это очень трогательно, когда все мужчины сбегаются на «Семинар по воспитанию мужского самосознания», бросая на несчастных жен хозяйство и орущих детей? Знаешь, дорогой, очень трудно гладить твои рубашки, предварительно не отправив тебя в эмоциональную химчистку. – Она снова похлопала Мэдди по животу. – Поверьте мне, уж лучше быть совсем без мужа. Алекс пришел ко мне во время родов и отличился тем, что громко заявил: «И сколько еще это протянется?», а потом спросил: «Можно мне сейчас воспользоваться мобильным телефоном?»
Ведущая Феминистка Великобритании презрительно фыркнула.
– Зачем только умные женщины выходят замуж? Это выше моего понимания!
– Это же Англия, Гарриет, – напомнила ей Фелисити. – Брак нужно заключать для того, чтобы предотвратить переохлаждение.
Мэдди очень хотела встретиться лицом к лицу с миссис Александр Дрейк, чтобы поговорить с ней как женщина с женщиной и утрясти такую больную проблему. И вот они встретились. А утрясать нечего. Потому что они согласны абсолютно во всем. И это самое неприятное. Алекс так щедро потчевал ее нудными перечислениями недостатков своей жены, что она стала заочно питать к ней отвращение. Однако эта женщина оказалась доброй и отнюдь не жестокой. Вполне возможно, что еженедельную стирку она делает только в «мягком» режиме. И совсем она не меланхолическая моралистка. У Фелисити Дрейк чувство юмора трезвее, чем у всего Общества анонимных алкоголиков.
Вокруг Алекса стала собираться толпа, жаждущая анекдотов, и Мэдди решила сбежать. Она чувствовала, что у нее от тоски может в любой момент начаться кровотечение. Выбравшись из суматохи и толчеи, она пошла по лужайке к летнему домику. Бассейн был на зиму закрыт брезентом, который лежал на каркасе. Она беспечно ступила на эту шаткую конструкцию. Каркас начал пружинить под ее весом и вспучился, как ее живот. У нее внутри тоже вода, подумала Мэдди. Она полна тягучей, чавкающей жижи. Океан аморфной жидкости.
– Мне кажется, тебе хочется убить меня, – раздался голос из тени.
Мэдди не испугалась.
– Скажем так: не надейся дожить до пенсии.
– Я все время думал о тебе. Я скучал. Прошло столько времени.
– Да? А я и не заметила. – Мэдди подпрыгнула на этом своеобразном батуте. – Как быстро летит время, когда тебя одолевают мысли о самоубийстве.
– Послушай, у меня были большие проблемы. Я пытался спасти белого широкомордого носорога от истребления.
– Не грузи меня всей этой натуралистской чушью. Ты просто прославленный извращенец. Ты только и делаешь, что снимаешь фильмы о том, как животные спят друг с другом или пожирают друг друга. В твоих фильмах больше секса и насилия, чем в любом фильме Майкла Уиннера.
– Послушай, ты не представляешь, через что я прошел. Может, ты уйдешь оттуда? Это может повредить ребенку.
– А тебе-то что? – насмешливо осведомилась Мэдди.
– Антология Фелисити – это вообще не антология. – Голова Алекса следовала за движениями Мэдди так же, как головы зрителей на Уимблдоне, только в вертикальной плоскости. – Это роман. Обо мне! Поэтому нельзя сейчас бросать ее. К тому же, у нас ужасные проблемы с новой няней. Она из Восточной Германии. Няня из «Штази». Представляешь?
– Джиллиан говорила, что вы не способны жить с собаками, – заявила Мэдди, раскачиваясь из стороны в сторону. – А я заступилась за тебя. Сказала, что ты способен.
– Не шути. – Алекс схватил ее за руку, чтобы она не упала, когда приземлится на батут. – Трудно передать, какое напряжение царит у меня дома. Даже Мориарти чувствует это. Он на грани нервного срыва. Иногда он опять становится прежним, веселым и счастливым. Но большую часть времени он огрызается. Дерет ковры, жрет удобрение для цветов. Мне пришлось поставить замки на буфет. Сначала я держал его на валиуме, а сейчас он лечится у психолога. – Он взял ее за руку, чтобы помочь перебраться на край бассейна, и Мэдди даже сквозь плотную ткань платья ощутила знакомое тепло его пальцев. Она чувствовала, что, несмотря на гнев, готова капитулировать. Одного прикосновения оказалось достаточно, чтобы она закружилась по орбите вокруг Планеты либидо. – Ты отрезала волосы.
– Ага, чтобы не отрезать тебе яйца. – Нужно поскорее убежать от него, и тут без ракеты-ускорителя не обойтись. – Не беспокойся. Через несколько недель ты будешь счастлив, как кобель с двумя членами. У меня же будет ребенок, и меня депортируют. Тогда ты сможешь все рассказать своей жене. Хватит материала на отличную статью. Я стану героиней твоих анекдотов.
– Я же мучаюсь! Неужели ты не замечаешь? Я люблю тебя. – В сумрачном свете лицо Алекса казалось маской смятения. – Какая боль, Мэдди! Я ломаю жизнь своим детям. Фелисити тоже мучается. Я плох в любовных делах. Я слабею, когда вижу боль.
– Слабеешь умом, это ты имеешь в виду?
– Ты не понимаешь, что это такое. В таком состоянии почти невозможно сохранить себя как личность. Ты хоть представляешь, сколько потерявшихся знаменитостей собралось на переполненных компьютерных дисках?
– Да ладно тебе, Алекс. Ты слишком высок для синдрома «коротышки».
– Добродушие – это защитный механизм, чтобы скрыть от всех, как ты беззащитен и раним внутри.
– Что ты пытаешься сказать? – насмешливо поинтересовалась Мэдди. – Что ты личность, замурованная в мужском теле? Я права?
– Если человеку постоянно талдычить, что он бесстрашен, он в конце концов начинает верить в это. Но это все чепуха. – Алекс снял пиджак и попытался накинуть его на плечи Мэдди.
Однако она скинула его и поспешно отошла в сторону, дабы преодолеть силу его притяжения.
– Знаешь, Алекс, тебе бы следовало выкрасить волосы в светлый тон. Под цвет твоих мозгов.
– Я страшно страдаю, Мэдлин. Из всего человечества через эту пытку прошли и остались живы только я и Иисус.
– О, па-жа-луй-ста, – на правильном английском осадила его Мэдди. – Избавь меня от описания твоих страданий…
– Ладно. – Он показал ей свои ладони. – Смотри. Никаких дырок.
Заметив на ее лице намек на улыбку, он поднял с земли пиджак, выставил перед собой, как матадор – красную тряпку, и медленно двинулся на Мэдди. – Мэдди. – Он похотливо улыбнулся. – Ягненочек, Лизуха, моя ка-ра-сивая малышка…
– Какой же ты врун. – Мэдди кулаком ткнула его в грудь. – Ты сочинил самого себя. А в действительности учился в частной школе. У тебя богатые родители.
– Я все равно пошел своим путем! Я начинал с самых низов! Я ни у кого не просил помощи, когда был в заднице!
– Ага. Вот ее ты и поцеловал. – Она снова пихнула его в грудь. – Ты обещал уйти от жены. И не ушел. Ты обещал жениться на мне. И не женился.
– Я не могу повернуть обстоятельства так, как тебе хочется. Кто я, по-твоему? Бог?
– Нет. Ты старше.
– А это уже удар ниже пояса. Мэдди бросила на него надменный взгляд и похлопала себя по животу.
– И это тоже! – всхлипнула она в приступе жалости к самой себе. – Я вынуждена жить у Гарриет. Ты видел ее! Следит за каждой ложкой! У меня болит спина. Ноги сводит судорогой. Ступни отекли. Даже мой проклятый пупок вывернулся наружу!
– Ты превращаешься в ипохондрика, любимая. – Сделав резкий бросок, Алекс все же накинул пиджак ей на плечи и придержал его руками. – Почему бы тебе, ради разнообразия, не проявить интерес к моему телу? – Его голос тек, как сливки из кувшина. Мэдди снова ощутила исходивший от него запах свежеиспеченного хлеба. Перед ней стоял тот самый мужчина, который сочинял про нее стишки и распевал их на мотив кантат Баха. Мужчина, с которым она испытывала многогранный, как гитарные переборы, оргазм и которому дарила наслаждение, венчавшееся страстными криками. Алекс улыбался ей той самой озорной «бери-или-уходи» улыбкой. И она, естественно, взяла.
– Потому что именно оно и стало причиной всех моих проблем, – тихо ответила она и провела его руками по своему телу. – Что? Почему я не слышу «Эй, ты отлично выглядишь!» или «Ты в отличной форме!»?
В его глазах цвета крыжовника появился голодный блеск предвкушения.
– Мэдди, я мужчина. В моей генетической программе не записан эстетический отклик на просторные одеяния для беременных.
Мэдди положила его руку на разделявший их Везувий, в котором, незаметно для глаз, кипела жизнь.
– Ты ни разу не поговорил со своим ребенком. – В доме гости хором отсчитывали удары часов. Десять, девять, восемь…
– Что ты имеешь в виду? – Мэдди кожей чувствовала его горячее дыхание. – Что мне сказать?
– Не знаю. Для начала подойдет и «привет». Другие мужчины разговаривают со своими детьми, когда те еще сидят в утробе. Поют арии из опер. Мурлычут Гершвина. Читают стихи…
Алекс осторожно погладил ее по животу. На мгновение, когда дверь в доме открылась, а потом закрылась, голоса стали громче. В следующую секунду Алекс испуганно отпрянул. С его лица исчезло всякое выражение. Мэдди проследила за его взглядом. На балконе стояла Фелисити. Она замерла как вкопанная, с бокалами шампанского в каждой руке, и смотрела на них. «Четыре, три, два, один» – звучал ежегодный праздничный хор. Фелисити поежилась – не от холода, догадалась Мэдди, – и ушла в дом. Алекс последовал за ней и растворился в какофонии воплей сирен, взрывов хлопушек, громких поцелуев, свиста «тещиных языков», которые разворачивались ему навстречу, как языки ящериц.
Несколько минут спустя гости, разобрав в холле свои пальто, поспешили к машинам. Гарриет, проявив чуткость обезболенного новокаином зуба, выбрала «рейндж-ровер» Дрейков для дороги домой. Фелисити уже сидела на водительском месте. Алекс – на пассажирском. Мэдди не смогла определить, почему он глотает окончания – то ли потому, что выпил слишком много, то ли потому, что нервничает.
– Ненавижу этот прием, – смущенно заявил он. – Не понимаю, почему мы ходим на него каждый год.
Повисшая тишина была осязаема.
– Мы ходим, потому что хозяин возбуждает наше любопытство. Он развелся с женой, чтобы жениться на любовнице, – пояснила Гарриет Мэдди, – а сейчас у него тайный роман с бывшей женой!
– Полагаю, – сухо проговорил Алекс, – это просто желание вновь почувствовать себя живым. Чтобы тебя заметили. Мужчины, знаете ли, тоже переживают менопаузу. Это элемент взросления. Как юношеские угри или умение расстегнуть бюстгальтер одной рукой. Вы не единственные, у кого происходит гормональный сдвиг. Отнюдь. А внимание все равно уделяют только женщинам. Вы, женщины, все на «ты» со своими гинекологами. Вам прописывают курс замены гормонов… А как же мы? Вы хоть представляете, что значит проснуться однажды утром и обнаружить, что на груди волос больше, чем на голове? Что окружность талии больше окружности бедер? В этот период не может быть и речи о взаимном счастье супругов, – горячо защищался он. Все становятся уязвимы на определенном этапе.
Во время этой напыщенной речи Фелисити хранила грозное молчание. Она уверенно вела машину, с удивительной точностью вписываясь в повороты. В свете фар мелькнул какой-то крохотный зверек. Миссис Фелисити Дрейк неожиданно надавила на педаль газа и безжалостно переехала его, потом вернулась к прежней скорости и до конца путешествия оставалась абсолютно спокойной и хранила ледяное молчание.
Это был худший год в жизни Мэдди. А году было всего полчаса от роду.
Мэдди была не в том положении, когда можно разглядывать не только зубы, но и другие части тела дареной лошади, и продолжала жить у Гарриет. Однако жизнь там была далека от веселой. То туалеты засорялись, то батареи текли. (Несмотря на все свои ученые степени, эти люди были абсолютно безрукими. Они не знали, как починить электророзетку или ввернуть пробки. Если бы составить список всего, чего они не знали, думала Мэдди, то хватило бы на целую справочную библиотеку.) Однажды ей даже пришлось спасать вечно ораторствующих лесбиянок из пруда для домашних уток, иначе они утонули бы.
Единственным, кто не уступал Мэдди в ловкости и сообразительности, была сама Гарриет. Раньше Мэдди считала, что паста – это то, чем чистят зубы. Оказалось, что это не так. Паста – это то, что очень полезно для питания беременных. А еще беременным нужно есть бобовые, приготовленные с кореньями, побегами и зеленью. К этому, в конечном итоге заключила Мэдди, она давно привыкла. Алекс только и делал, что прорастал в ней своими корнями, а потом выкорчевывал их, бегал от нее и заставлял страдать до такой степени, что она зеленела. Гарриет потчевала ее побегами корицы – для лечения варикозного расширения вен, замороженной кровью – для стимуляции мозговой деятельности ребенка и выращенными на безгербицидо-пестицидо-фунгицидной почве фруктами – для всего остального.
– Развитие плода проходит через несколько важных этапов, – поучала Гарриет, впихивая в Мэдди бычьи яйца и утиную печенку. – Если во время одного из этапов он не получает достаточно питания, нарушается деление клеток. В настоящий момент идет образование – она заглянула в медицинский справочник, – инсулинообразующих клеток поджелудочной железы. Если ты будешь неправильно питаться, вполне вероятно, что в середине жизни ребенок станет диабетиком.
Проглотив последнюю ложку неоново-зеленых водорослей, собранных со дна какого-то норвежского фьорда, Мэдди внезапно подумала, что такое поведение чуждо Гарриет. Выращенные естественным образом продукты, которые та впихивала в нее, стоили в три раза дороже, чем все остальное. А деньги для Гарриет являлись больным местом. Профессор Гарриет была из тех хозяек, кто следует за своими гостями и гасит свет, и выключает газ на плите. Она включала отопление только под вечер, когда пол в холле успевал превратиться в каток. Рядом с телефоном у нее лежал журнал регистрации и стоял секундомер. Холодильник был обклеен записками типа «Еще раз съешь мою ореховую пасту – и тебе конец». Эта женщина заставляла остальных платить втридорога за туалетную бумагу, утверждая, что сама она пользуется туалетом в университете. Когда же дело касалось Мэдди, вопрос о деньгах не стоял.
Сначала она предположила, что Гарриет набирает очки, дабы победить в соревновании на звание Самого доброго человека. Но постепенно ее признательность стала таять.
Они стояли на кухне – типичной, надежной, современной английской кухне – у плиты фирмы «Ага».
– Я тут составила список имен, – осторожно проговорила Гарриет. Она втирала в виски Мэдди мятное масло – надежное средство против тошноты.
– Да? – Мэдди отхлебнула чаю из семян лотоса, предназначенного для питания ее «инь» – кто его знает, что это такое.
– Симона, Жермен, – перечисляла Гарриет, – Беназир, Мартина или Эмили – как Панкхерст.
– О, а я вот больше склоняюсь к Азарии. – Пальцы Гарриет замерли. Мэдди повернулась, ожидая увидеть на ее лице ответную улыбку, однако у нее возникло впечатление, что огромный пылесос выкачал весь юмор из атмосферы дома. – Например, Динго.[68] В Австралии девочке никогда не дадут это имя, – отчаянно пыталась спасти положение Мэдди. – Ой, она пихается! Видите, ей нравится черный юмор. – Ребенок очень активно шевелился у нее в животе, и Мэдди пришлось встать на четвереньки, чтобы унять боль в спине. – Господи, да там идет финальный матч мирового первенства по футболу!
– Футболистка! – восторженно воскликнула Гарриет. – Побольше бы нам таких девчонок! Видишь? Нашей девочке нужно подобрать сильное феминистское имя. «Нашей девочке»?
Гарриет взяла в свои руки не только имя, но и одежду. Она накупила комбинезончиков с оборочками, «песочничков» от фирмы «Либерти», плащ с капюшоном, шерстяное пальтишко и ажурную, как паутинка, шаль, вручную сотканную из мягчайшего кашемира на одном из Шетландских островов. Она также выбрала больницу и акушерку.
– Нам не нужна паникерша, которая напичкает тебя лекарствами. Нам нужно, чтобы малышка появилась на свет сильной и сразу нас узнала.
«Нас»?
Гарриет стала носить накладной живот весом в двадцать восемь фунтов, чтобы почувствовать себя беременной. Каждое утро она заполняла этот искусственный живот – заливала в специальную емкость восемь пинт воды и укладывала два грузила, – чтобы вызвать у себя боли в спине, удушье и повышенное давление. Через несколько дней вслед за животом она приобрела искусственную грудь, в которую накачивалось молоко. Своего рода колостомический мешок, только для груди.
– Чтобы как можно ближе подойти к материнству, – пояснила она. – От меня только и требуется, что закачать в грудь молоко, которое ты сцедишь. Так я буду кормить свою удочеренную малышку. Разве это не замечательно?
«Удочеренную»?
Гарриет была убеждена, что женщины сообразительнее мужчин.
– Ген ума передается через Х-хромосому, а у женщин их двойной запас!
После этого Гарриет открыла для плода утробный университет. Каждый раз, просыпаясь после дневного сна, Мэдди обнаруживала рядом Гарриет, которая вслух читала ее животу Андрея Дворкина (выдающееся чтение для будущего интеллектуала) или надевала на живот стереонаушники, чтобы ребенок слушал Баха или Моцарта.
– Умению понимать музыку можно научить в утробе. Уверена, она предпочитает классику. Видишь, как она двигается?
– Я решила обучать ее здесь, на дому, – однажды объявила Гарриет все сильнее настораживающейся Мэдди. – Воспитывать ее в тепличных условиях. Начать обучение с первых минут ее жизни. Целенаправленные игрушки тори развалили государственную систему образования. А частные школы? Мы все знаем, что это форма жестокого обращения с детьми. Есть еще одна хорошая новость: я изучила медицинские журналы и выяснила, что, если я прямо сейчас начну вводить себе гормоны, у меня появится молоко. Разве это не замечательно? Я смогу кормить мою малышку.
«Мою малышку»?
В тот вечер на факс Гарриет пришло сообщение. Это было приглашение на однодневную ярмарку для родителей, а также описание программ различных кружков – малого тенниса для малышей, детского карате – и частных занятий по танцам, музыке и драматическому искусству для малышей в возрасте от полутора лет. Плюс инструкция о том, как рожать на дому.
– Гарриет! – Мэдди ворвалась в хозяйскую спальню. Комната была забита реликвиями. На всех поверхностях стояли старые банки с кусочками ноздрей, бровей и челюстей святых. Интересно, подумала Мэдди, как бы владельцы всех этих мощей отнеслись к судьбе, постигшей их тела? Комната была отделана в ярко-розовых тонах. Существенным элементом обстановки служили плюшевые подушки. Именно на них и возлежала Гарриет. – Я не буду рожать на дому. Я буду рожать в больнице.
– Полагаю, что лучше предоставить решение этого вопроса мне. Ты уже на девятом месяце и не можешь рассуждать здраво. Это гормоны. Почему бы не оставить все важные вопросы мне? – Гарриет не опекала Мэдди, а просто-напросто отсекала ее. – Потому что это не ваш ребенок. А мой.
Когда Гарриет сердилась, она развивала бурную деятельность, и в результате выпалывались сорняки, подшивались горы бумаг и документов, чистились ковры. Сейчас же она принялась за Мэдди: усадила ее на стул, поставила ее ноги на подушку, подсунула другую подушку ей под спину.
– Давай взглянем фактам в лицо, ладно? Вот ты на сносях, без денег, без крыши над головой, без мужа. Ты недалеко ушла от безответственной избалованной девчонки. Ты не готова к тому, чтобы воспитывать ребенка, который вот-вот появится на свет. Малышке нужна я. – Она успокаивающе улыбнулась. – Ты, конечно же, останешься ее биологической матерью.
Мэдди показалось, что кто-то провел ледяным пальцем по ее спине. И дело было вовсе не в холоде. За окном вороны жаловались на свою судьбу мрачным, как похороны, небесам. И комната, и весь дом, и природа действовали угнетающе. Тучи, похожие на серое стеганое одеяло, уже много недель закрывали пейзаж, и надежды на просвет не было. Мэдди не любила выходить из дома, она боялась, что ударится головой о небо.
– Перед нами стоит задача создать новое поколение женщин. Умных, неукротимых, честолюбивых. Видишь ли, ребенка можно запрограммировать на успех. Естественно, любовь является обязательным условием достижения цели. В том-то и секрет. Но почему бы не предоставить все это мне, а? В ближайшее время ты будешь мало отличаться от кататоника. Так что не надо забивать свою очаровательную головку всякой чепухой, – заявила Ведущая Феминистка Оксфорда. Мэдди затошнило. Обнаружив у себя в руке стакан – очевидно, она забыла поставить его на стол, когда побежала к Гарриет, – она с жадностью выпила воду.
– Это вода из-под крана? – строго спросила Гарриет, вырывая у нее стакан. – Убийца! Ты же знаешь, что эта вода так и кишит криптоспоридией! – Она стерла со своего лица презрительное выражение и надела слащавую улыбку. – А теперь приляг и успокойся. Ведь нам нужно следить за твоим давлением, правда? Сегодня у нас растут, – она сверилась со справочником, – ресницы!
Мэдди чувствовала, что ее самоуважение и воля ослабевают, как прилив, переваливший через высшую точку. У нее нет сил палить из всех пушек. Ребенку, видимо, передалось ее состояние: он сидел тихо, будто затаился. Гарриет предложила растереть живот маслом какао. Хотя Мэдди претила сама мысль о том, что Гарриет прикоснется к ее животу, она не нашла в себе сил сопротивляться и покорно легла на кровать. Словно в трансе, она смотрела на стеклянный шкаф с реликвиями и не могла избавиться от ощущения, что она тоже закупорена в этой розовой, как вульва, комнате.
Мэдди дождалась, пока весь дом уснет, и только после этого пошла к гаражу. Пыхтя и отдуваясь, она открыла деревянную дверь. Малейший скрип отдавался в ее сознании оглушающим громыханием. Наконец она втиснулась на водительское сиденье «вольво» Гарриет. Мэдди планировала включить двигатель только после того, как машина, снятая с ручника, сама скатится вниз по склону на довольно большое расстояние от дома. Однако оказалось, что управлять машиной невозможно, так как руль упирается в головку ребенка. Тогда она решила сдвинуть назад сиденье, но не смогла достать до педалей.
Закинув свою сумку на плечо, Мэдди, нелетающий дирижабль, миновала щит «Нарушители будут отправлены в компост!» и пошла по улице. Она чувствовала себя сказочной героиней, избавившейся от чар злой ведьмы и сбежавшей под покровом ночи. Для полноты сюжета не хватало одного. Принца, черт бы его побрал!
Добравшись до деревни, Мэдди открыла свой «роладекс». Адреса и телефоны Джиллиан занимали четыре с половиной страницы. Приготовив монеты, Мэдди нашла телефонную будку и позвонила по всем номерам: Арчибальду, чьи трусы были больше, чем его коэффициент умственного развития; Монтгомери, заставившему Джиллиан платить за себя в «Макдональдсе»; Майло Роксбургу, чья спина выходила из строя чаще, чем Мэдди и Джиллиан выходили в свет; Гарольду, с полноценным задним сфинктером; престарелой кинозвезде, ненавидевшей куннилинг; романисту-алкоголику из Йоркшира, имевшему склонность к винным клизмам; Хамфри, этой морщинистой заднице. Только Морис, теперь уже окольцованный Король монофибрового наращивания волос, смог с уверенностью сообщить, что видел, как спина Джиллиан мелькала на светском небосклоне. Он дал Мэдди телефон последнего кавалера Джиллиан, некоего господина по имени Найджел, главного поставщика племенных собак породы «корги» Ее Величеству. (Почему-то Джиллиан никак не удавалось отхватить себе пэра – кроме того, который «загнулся» в Мексике.)
Мэдди уже собралась повесить трубку, когда на том конце провода раздался знакомый голос:
– Ах, это ты! Ну как, дорогая, я стала тетей?
– Неужели это правда? – поинтересовалась Мэдди. – Племенные корги? Чем эти собачки так замечательны? Они носят рубашки с воротником апаш и тоненькие золотые цепочки?
– О, ты имеешь в виду Найджела? Знаешь, дорогая, эрекция возникает у него только тогда, когда он сидит на деревянном коне-качалке, – призналась Джиллиан. – Я несколько дней назад выбросила его на свалку.
– Теперь понятно, что ты была очень занята, поэтому и не смогла связаться со мной, – саркастически заметила Мэдди.
– Будучи потенциальной клиенткой исправительного учреждения, я избегала контактов со своими знакомыми и появлялась лишь в самых скромных заведениях. Сейчас я только что вернулась из клуба «Граучо».
– Алекс там был?
– Нет.
– Отлично. Возможно, он сдох.
– О, понятно. Вот так обстоят дела, да?.. Я приеду за тобой, – сказала Джиллиан, выслушав достойную изложения в готическом романе историю о злой ведьме Гарриет Филдинг и простодушной и наивной Мэдлин Вулф. – Ты где?
Предложение Джиллиан окрылило Мэдди, и она стряхнула с себя оцепенение.
– Я в телефонной будке на углу, – ответила она, вглядываясь в пейзаж, достойный «Доктора Икс».[69] – Здесь три дорожных знака: «Смотрите налево», «Внимание! Лягушки на дороге» и «Ремонт дороги».
– Никуда не уходи. Я скоро приеду. Естественно, она никуда не уйдет. Ей просто некуда идти. Она не видит своего будущего. Потому что в фонарь в конце тоннеля не вкрутили лампочку.
Через четыре мили по шоссе М4 плавное течение спасательной операции застопорилось. Пришлось съехать на обочину, чтобы Мэдди поменяла колесо у машины Джиллиан, у этой взятой напрокат колымаги. Это была даже не машина, а скорее моторизованные кроссовки «Адидас», которые с трудом доставали до бамперов других машин.
Когда их осветили фары проехавшей мимо машины, Мэдди украдкой взглянула на Джиллиан. Ее не изменили ни косметическая операция в Беверли-Хиллз, ни долг в пятнадцать тысяч. Единственным, что, кажется, изменилось в ней, было имя. Мэдди не знала, какая из запасных покрышек привлекает ее больше – «лысая» в багажнике или новенькая, но крохотная, как от мотоцикла, сохранившаяся на талии Джиллиан.
– Итак, Мэдди, очевидно, это наш последний содержательный разговор, так что давай воспользуемся этой возможностью наилучшим образом. – Джиллиан облокотилась на капот и принялась изучать свои ногти. О машинах она знала только одно: как выбраться с пассажирского сиденья «порша», не выставляя на всеобщее обозрение нижнее белье. – После родов, дорогая, ты превратишься в растение. Тебя будут заботить лишь пинетки, бутылки и подгузники.
Мэдди ослабила гайки на колесе.
– Если я действительно превращусь в овощ, дай слово, что скажешь мне об этом, ладно? – попросила она.
– Больница на Грейт-Портланд-стрит, – неожиданно объявила Джиллиан.
– Что?
– Это выбор Ферги и Джерри Хилл. Вот где надо рожать.
Мэдди внимательно посмотрела на подругу.
– С каких это пор тебя волнуют такие вещи? Неужели тебе понравилось заглядывать в чужие коляски?
– Ну, кто-то же должен заботиться о тебе. – Голос Джиллиан заскрипел, как шестерни в коробке передач. – Я не хочу, чтобы ты бросила ребенка где-нибудь в лесу. Его вскормит волчица, он вырастет и заложит город, где будет взиматься плата в тысячи лир за так называемый первоначальный дизайн – тот самый дизайн, которого навалом на Хай-стрит по десять фунтов.
– Кто бы мог подумать, – проговорила Мэдди, накачивая колесо ножным насосом, – что в этой груди, под блузкой от «Москино», бурлит материнский инстинкт?
– Моя дорогая, в объявлениях в «Таймс» всегда пишут название больницы. Если человек не сообщает название больницы, то очевидно, что он пользуется – Джиллиан понизила голос и с пренебрежением закончила: – ГСЗ![70] Нет, название больницы так же важно для автобиографии, как Роудин,[71] куда, между прочим, ты просто обязана определить ее.
– Определить. – Морщась и отдуваясь, Мэдди подняла проколотое колесо. – Кажется, вы то же самое делаете с собаками? Определяете, когда их усыпить.
– Есть еще Линдо-Уинг. Там родились принцы Уильям и Гарри и три дочери Джелдоф.
– Как я смогу все сохранить в тайне?
– Разве тебе не хотелось бы иметь собственную палату? Великий Боже, я бы потребовала целое крыло.
– А где мы возьмем бабки, чтобы заплатить за все это? – Мэдди надела колесо на болты и закрутила гайки. – Если ты помнишь, из пластиковых карточек у тебя осталась только карточка донора органов.
– Из того, что я сэкономила на пластической операции.
Мэдди в глубине души порадовалась, что не сказала Джиллиан, будто та после ремонта и в новой обивке выглядит похудевшей фунтов на сто.
– Так ты не сделала операцию?
– В аэропорту меня встретил длиннющий лимузин и доставил в отведенное мне бунгало на территории больницы. Знаешь, что там ожидало меня? Дюжина красных роз, коробка шоколадных конфет в виде сердца и любовное стихотворение, сочиненное мужчиной, который любит меня достаточно сильно, чтобы заплатить за все это. А еще приготовленный по специальному заказу романтический ужин на двоих. И я подумала: какого черта я делаю? Страшная правда заключается в том, что я стала другой. Пора мне менять свою жизнь, Мэдди.
– И каким же образом ты намерена изменить свою жизнь? – Насос возмущенно зашипел, когда Мэдди сложила его и закрепила скобой.
– Ра-бо-той, – Джиллиан выплевывала каждый слог, как будто они были отравлены. – Это все, что осталось мне в этом богатом кружеве жизни. Я сейчас ищу какое-нибудь место в офисе, с рабочим графиком с двенадцати до часу и часовым перерывом на обед…
Мэдди было приятно увидеть яркие точки огней Лондона. Прижавшись лицом к стеклу, она попыталась представить, какая получилась бы картинка, если бы их все соединить одной линией.
Припарковав свое ржавое корыто – в Лондоне проще сделать операцию по изменению пола, чем найти свободное место на стоянке, – Джиллиан, навалившись плечом, открыла дверь своего последнего жилища – квартиры на Клэпхем-Джанкшн.
Мэдди с интересом разглядывала табличку под звонком.
– Я могла бы смириться с Эспиналл-Ханникат, но вот «леди»?
– Я решила довести дело до конца. До сих пор передо мной вставали на колени, только когда занимались моими мозолями.
– Так вот почему ты столько времени проводила у врача! – Мэдди втащила свою сумку в квартиру. Стены были выкрашены в никотиново-желтый цвет. Более темные пятна отмечали те места, где у прежних хозяев висели постеры.
– Две комнаты, представляешь! – сокрушалась Джиллиан. – Кто бы мог подумать, что я дойду до этого? Нам придется спать на одной кровати.
Но для Мэдди это был Кенсингтонский дворец.
– Джилл, здесь просто потрясающе. – Ее переполняло чувство облегчения. – Хей-хоп, тру-ля-ля!
Леди Эспиналл-Ханникат критически взглянула на подругу.
– Мэдди, не знаю, как тебе сказать, но ты уже превратилась в овощ.
Первые несколько дней Мэдди держалась неплохо. Услышав, что Алекс по радио рекламирует свою новую программу, она просто не выключала телевизор. Она даже просмотрела вступительную часть к фильму о сексуальных аппетитах ливийского джерда, который во время совокупления подмахивает со скоростью сто пятнадцать толчков в минуту, и ухитрилась не съесть весь пакет «Хоб-Нобз». Она спокойно проехала мимо щита с его фотографией на Кромвель-роуд и не попала в аварию. Она купила себе десять пособий для страдающих от неразделенной любви: «Умные женщины», «Нелепый выбор (Когда отношения испортились)», «Мужчины, ненавидящие женщин, и женщины, любящие их», «Женщины, которые слишком сильно любят», «Письма женщин, любивших слишком сильно». Хотя, честно говоря, как она могла забыть его, если плод их любви каждые две минуты пинал ее в солнечное сплетение?
Джиллиан предложила ей занять позу «упор сидя» и готовиться ко дню «Р». Мэдди опять стала ходить на курсы для беременных и обнаружила, что за время ее отсутствия слушательницы стали более воинственными. Соперничество не прекращалось ни на минуту: женщины соревновались в том, кто испытывает больший дискомфорт, кто меньше всех прибавил в весе, чей родовой план более естественный (для Мэдди рожать естественным способом значило снять контактные линзы), а пары хвастались своими успехами в освоении самых передовых поз и рассказывали о том, какие позвонки у них смещались и где вылезали грыжи.
Мэдди взяла с собой на занятие Джиллиан, которую еще в самом начале записала в графе «Сопровождающие лица». Специально к ее приходу собрались бывшие однокурсницы, окончившие обучение и получившие степень «мамаш». Оставив на время поле сражения, они горели желанием продемонстрировать боевые шрамы и рассказать о своих стараниях. Вернее, страданиях. Причем в самых жутких подробностях.
– Больно? Больно?! – вопила Черил. – Послушай, сестричка, больно так, что они разрезают тебя от заднего прохода до влагалища и ты даже не чувствуешь этого.
Мэдди сильнее всего расстраивали женщины, рассказывавшие о легких родах. Как с авиакатастрофами, они статистически увеличивали ее шансы на тяжелые роды – с эпизиотомией, щипцами, снижением родовой деятельности.
Дабы подбодрить бывших однокурсниц, миссис СЗ-3 выбрала именно этот момент, чтобы поведать об ужасной видеослужбе.
– Они снимают, как ты зачитываешь собственное завещание, чтобы ты удостоверила подлинность записи! – мрачно заявила она. – Ну, на тот случай, если роды пойдут не так.
Демонстрируя женские репродуктивные органы, Ио-Ио рассеянно проткнула мизинцем вязанную крючком ярко-розовую матку.
– Ой! – Она сладко улыбнулась. – Как я всегда говорю, девочки, мы здесь для хорошей, а не для целой жизни. – Порванная матка начала распускаться, и взрослые женщины зарыдали.
Дэрил, de facto Морин, тоже оказался асом по выбору подходящих моментов. Он открыл сумку и вытащил своего питона.
– Видите? Она глупая. Она совсем безвредная. Поэтому я и притащил ее. Ну что, нечего сказать? – Мужчины спаслись бегством, а у женщин начались роды.
Джиллиан, все это время сидевшая тихо, схватила Мэдди за руку.
– Пугаться больше одного раза в день вредно, – напомнила она.
Мэдди приняла ее слова к сведению. В понедельник она проснулась в холодном поту, охваченная страхом перед остеотромбозом. Во вторник она боялась расщелины позвоночника.
– Что сегодня? – поинтересовалась Джиллиан, сонно глядя на Мэдди, которая, прямая как палка, сидела на кровати.
– Отсутствие пальцев на ногах.
– Послушай, ребенок абсолютно здоров, и если ты считаешь иначе, то тебя с полным правом можно назвать безмозглой и истеричной дурой. Договорились?
– Договорились.
– И я не хочу, чтобы ты даже думала об этом. Договорились?
– Договорились.
– Ну, что сегодня? – спросила Джиллиан на следующий день, вернее, на следующую ночь, потому что было два часа.
– Раздвоенное небо.
В конце концов Джиллиан утешила ее тем, что если женщина шесть раз на дню не выдумывает всевозможные генетические отклонения у своего ребенка, значит, с ней действительно что-то не в порядке.
Роковой день приближался к Мэдди с вялостью начинающегося прилива. Она постоянно чувствовала себя усталой. Одежда, чашки, почтовые конверты – они были неподъемны, как будто сделаны из железа. Чтение газеты превращалось в поднятие тяжестей. Натягивание трусов напоминало борьбу с бланманже. Ну что ж, зато после родов ей не понадобится перегруппировывать позвонки, чтобы одеться.
К концу девятого месяца вопросы о том, чем смазывать треснувшие соски – ланолином или маслом какао – и уменьшит ли массаж промежности вероятность разрывов, наскучили ей сильнее, чем она согласна была признать. Больше всего ей хотелось иметь няню. И не потом. А сейчас. Она сидит с ребенком с момента зачатья. Ей хочется побыть одной. Сейчас.
Джиллиан напоминала ей, что может быть и хуже.
– У слонов беременность длится шестьсот сорок дней.
– Ну почему я не хомяк? Знаешь, сколько хомяки вынашивают потомство? Шестнадцать очаровательных деньков.
– Да, но они рожают целыми выводками.
– А потом их вставляют в прямую кишку голливудских гомосексуалистов.
– Гуппи – вот самое разумное существо в животном мире, – заключила Джиллиан. – Они рожают детей, а потом съедают их.
В те короткие промежутки, когда Мэдди не ныла и не слонялась по «Сейнбериз» (если, как поговаривали, у женщины воды отойдут прямо в магазине, то администрация не возьмет с нее деньги за то, что она набрала в свою тележку), она скрупулезно изучала статьи Фелисити, которые в последнее время стали значительно мрачнее.
«Интересно, не правда ли, дорогой читатель, почему женщины не понимают шуток? – так начиналась одна статья. – Вот поэтому нам и приходится на них жениться».
Другая статья называлась: «Как убить своего мужа».
«Неужели ни один муж для этого не подходит? – писала она. – Возьмите Последнюю герцогиню Роберта Браунинга. Неужели она не понимала, что своим теплом и обаянием ей никогда не растопить тот айсберг, в который превратился ее муж, объятый манией величия? Или мещанку из Бата Джефри Чосера. Просто поразительно, до чего нелепыми были ее муженьки. То же самое можно сказать и про ужасного принца Уэльского и бедняжку принцессу Ди». Фелисити и дальше продолжала отстаивать право женщины на полиандрию. Мэдди полезла в словарь. Там пояснялось, что это – когда у женщины несколько мужей одновременно.
«Она знает, она знает», – думала Мэдди.
Затем Фелисити писала о самой высокой в мире супружеской паре. Жена, канадка, ростом семь футов и пять с половиной дюймов. Муж, кентуккиец, ростом семь футов и два дюйма. Их брак закончился тем, что они по обоюдному согласию совершили самоубийство.
«Она знает, она знает», – думала Мэдди.
Следующий опус Фелисити был посвящен технологии мщения мужу-изменнику или, что вселяло большую тревогу, его любовнице.
«Количество жестоких убийств, совершенных женщинами, увеличилось, дорогой читатель, на триста случаев, или на пятьдесят процентов. Женщины больше не желают оставаться в стороне, когда их отвергают или когда с ними плохо обращаются, и горят желанием нанести ответный удар». Дальше рассказывалось о респектабельной майорше, которая, приревновав своего мужа, в слепой ярости четырежды переехала его любовницу.
У Мэдди, знавшей, на что способна обманутая жена, началась паранойя. Она вывесила на дверь записку: «Поставки навоза/пиццы/цемента и т. д. не принимаются». Она перестала проходить под лестницами, на перекрестках была предельно внимательна и по вечерам не выходила одна на улицу. Она отключила телефон, чтобы никто не смог поговорить за ее счет с Нью-Йорком.
Вскоре в статьях Фелисити появились упоминания о некой «замечательной Ингрид», их няне-норвежке, без которой вся жизнь в доме просто остановилась бы. Потом ее статьи вообще исчезли из газет. Вместо них стали печатать рецепты приготовления бобов, сопровождая их данными о степени вызываемого ими метеоризма.
Мэдди мучилась угрызениями совести. Джиллиан пыталась разубедить ее.
– Моя дорогая, у девушки комплекс вины должен возникать только тогда, когда у нее слишком мало каратов на пальцах.
Но тревожное состояние Мэдди не поддавалось лечению. От Алекса не было никаких вестей: ни открытки, ни звонка. На Би-Би-Си с конкурирующей программой о природе появился зоолог в парике и с претензией на художественный вкус, хотя Мэдди никакого вкуса там не увидела, только плохие зубы и на удивление хлипкую мускулатуру. Она набрала оксфордский номер Алекса. Автоответчик. Она позвонила в квартиру на Мейда-Вейл. Ничего. На телевидении отказывались принимать сообщения. Алекс мелькнул в поле ее зрения только один раз, когда его фотография появилась в качестве иллюстрации к статье. Проблема заключалась в том, что фотография была в газете, в которую какой-то пассажир в метро завернул рыбу. Вытянув шею и едва не ложась на колени своего соседа, Мэдди удалось прочитать несколько фраз, причем все они были вторыми частями предложений: «ранен во время тяжелейшего атакуя взбесившегося слона до смерти мухами цеце в»…
Помешавшись от тревоги, Мэдди принялась обзванивать его друзей. Большинство из них отнеслось к ней неучтиво и продемонстрировало это самым что ни на есть английским образом: «Я спешу, но буду рад видеть вас», «О, да, встретимся в ближайшее время».
Соня, которая недавно вернулась из Антарктики, где приклеивала мех детенышам тюленей, в настоящий момент находилась в клинике для людей с расстройствами аппетита. Мэдди попыталась вытянуть из нее хоть какие-то крохи информации об Алексе. Однако все, что не касалось содержания калорий, Соню не интересовало.
– Мне уже лучше. Доктор назначил мне две разные диеты.
«Да, – подумала Мэдди, наблюдая, как Соня пожирает шоколадные конфеты, которые она купила для нее в больничном киоске, – потому что с одной диеты ты не наешься».
Причина ее госпитализации – ее муж – тоже болел. Рейтинг Общепризнанной Поп-Звезды стремительно падал. Теперь, говоря о своей группе, он подразумевал групповую терапию. Дабы не отстать от стильной и более молодой Имоджин, он пошел на то, чтобы ему тайно вживили силиконовые имплантаты в икроножные мышцы, в мышцы бедер, ягодиц и груди. «Арни», вот как они назывались. Мэдди с интересом разглядывала его расширившуюся грудь, постройневшие ноги и бугрящиеся бицепсы на плечах. Сам он лежал на больничной койке, выздоравливая от хронической инфекции в заднице. Он занимался любовью с Имоджин, когда его задница лопнула. Просто взорвалась.
– У нее потрясающая попка, – мечтательно проговорил он. Очевидно, он хорошо помнил их с Мэдди последнюю встречу и изо всех сил демонстрировал желание помочь. – Гладенькая, округлая, как щечки. Я просто растер себе все до крови. Черт побери! Три с половиной тысячи баксов пущены на ветер!
Когда Мэдди попыталась перевести разговор на Алекса, он ощетинился.
– Я выставлю счет этому ублюдку за причиненный ущерб. Он заставил меня целыми днями просиживать на чертовых сборищах звериных докторов и проклятых собраниях по сбору средств для лейбористов. Если бы не этот болтливый зануда, мне бы не пришлось тратиться на имплантаты, верно?
Имоджин, также проходившая лечение, но только от рваных ран и ожогов, Алекса не видела. Главным образом потому, что смотрела только на своего пластического хирурга.
Брайса вместе с его малышом Мэдди нашла в суде по делам малолетних. Несмотря на разочарования последних недель (их Авторского ребенка не приняли в детскую «Менсу»[72]), он был полон решимости добиться права на опеку. Зря он послушал свою супругу, надо было поступить так же, как все его друзья, – подыскать себе ребенка среди детей перуанских крестьян. Разорвав фотографию Имоджин, он заявил, что сам виноват во всем, потому что поставил красоту выше мозгов.
– Ведь это Алекс познакомил нас, – буркнул Брайс в ответ на расспросы Мэдди. – Больше всего меня потрясли ее длинные, льющиеся волосы. Хотите, открою вам одну тайну? Они фальшивые. Их изготовили в странах третьего мира и вплели в ее собственные. Мерзость, правда? Представляете, просыпаешься – а рядом с тобой на подушке клоки женских волос.
Мэдди собралась было предложить ему подать иск за обесцвечивание обещания, по потом подумала, что только Алекс смог бы по достоинству оценить каламбур.
Найти Хамфри оказалось сложнее. Так как его обвинили в плагиате сюжета у малоизвестного боснийского поэта-патриота, Мэдди решила, что его следует искать в садомазохистском клубе, о котором рассказывала Джиллиан. Ведь он, как-никак, должен быть наказан за очень многое.
Мэдди слышала, что во многих клубах существуют определенные требования к стилю одежды, но этот клуб превзошел все ожидания. Чертыхаясь, борясь со спазмами и судорогами, она вмылилась в узкую, как трубка, резиновую юбку. Очевидно, одежда для извращенцев не рассчитана на беременных. «Взаимная аберрация» был полон мужчин и женщин среднего возраста. Одни щелкали кнутами, другие, в цепях и ошейниках, ходили на четвереньках. По сравнению с мускулистыми, блестящими от масла загорелыми парами, корчившимися и извивавшимися на экранах телевизоров, члены клубы выглядели бледно и хило. Они сидели за стойкой бара, выставив на всеобщее обозрение заплывшие жиром плечи и шишковатые коленки. Из-под резиновых набедренных повязок виднелись складки и прыщи. Ну почему англичане так одержимы садомазохизмом? Наверное, английские зимы очень длинные, и «Скрейбл» и «Монополия» в конечном итоге надоедают – только такой вывод смогла сделать Мэдди.
Она быстро нашла Хамфри. Он увлеченно слизывал пыль с каблуков высоченных сапог, в которые были облачены длинные ноги «кожаной» богини.
– Не будьте к себе так суровы, Хамфри. Ведь невозможно, в конце концов, при таком объеме творчества избежать плагиата, как сказал бы Алекс. – Последние слова Мэдди произнесла для того, чтобы мягко перейти к интересующей ее теме. Однако величайший из живущих на земле поэтов продолжал самозабвенно облизывать сапоги. – Хамф, – наклонилась к нему Мэдди, – я понимаю, что пришла не вовремя, но вы виделись с ним? Я волнуюсь…
Хамфри убрал язык, сглотнул слюни, прокашлялся и устремил на нее взгляд рептилии.
– Все эмоции утомляют меня. Кроме моих. А их я держу при себе.
– Видимо, именно это и делает из вас исключительного писателя, – съязвила она.
Все эти люди не были настоящими друзьями Алекса. Они являлись лишь знакомыми, причем поддерживать с ними отношения заставляло Алекса именно общество.
Итак, Алекс пропал. И информационных сводок о нем тоже нет. Он превратился в исчезающий вид, затерявшийся где-то в каменных джунглях Лондона.
Мэдди позволяла себе отвлечься от погони за Алексом, только когда посещала салон красоты в «Харви-Николс». Мысль о том, что посторонние разглядывают ее обнаженное тело, наполняла ее сердце перманентным ужасом. Словно готовя себя для любовника, она периодически делала эпиляцию лобковых волос, педикюр и шлифовала пятки. В течение этого месяца – последнего месяца беременности – она, кажется, была самой постоянной клиенткой салона. И не раз слышала откровения, эмоционально обжигавшие сильнее, чем воск – физически. После смерти религии в западном мире эстафету приняли салоны красоты, превратившись в исповедальни. Как и в маленькой каморке в церкви, в них гарантировалась тайна исповеди – вероятность встречи со своей косметичкой на коктейле была очень мала – и понимание. Эта женщина сводит тебе волосы по линии «бикини», рассуждала Мэдди. Нет ничего, чего бы она не знала о тебе! Поэтому она не удивилась, когда однажды, лежа на кушетке и предоставляя воску выгрызать поросль на своих икрах, услышала, как женщина в соседней кабинке начала жаловаться на своего мужа.
– Это его способ выживания. Ни с кем не связывать себя, беречь свою задницу и при всех дразнить тебя крысой, зная, что окружающие будут думать, что он шутит.
Мэдди приоткрыла один глаз и удвоила внимание.
– Но я думала, что он из мужей-домохозяек, ставших в последнее время очень модными. – Мэдди догадалась, что это сказала косметичка, потому что ее вопрос прерывался замечаниями «поднимите другую ногу», «перевернитесь» и «теперь уже не больно».
– Муж-домохозяйка? Ха! Единственное, с чего он стирает пыль, так это со своих наград и «Эмми». И только для того, чтобы видеть в них свое отражение.
Мэдди резко села.
– Все в порядке? – осведомилась у нее косметичка.
– Что? Ах, да. – Мэдди подала ей знак молчать.
– Вот что с ними делает успех. Многие из моих клиенток поют ту же грустную песню. Сначала их брак складывается замечательно. Но потом у него появляются деньги, и он пускается во все тяжкие. Финита!
– О, нет, Шарн. Его испортил не успех… Он всегда был ублюдком. – Даже если это не Фелисити, она вполне могла быть на месте той женщины. Во всех городских салонах красоты, заключала Мэдди, разыгрывается один и тот же сценарий.
– Как бы то ни было, у вас масса материала для того, чтобы снова начать писать статьи. Смешно? Да я промокала насквозь от слез, когда читала их.
Мэдди соскочила с кушетки и попыталась поверх перегородки заглянуть в соседнюю кабинку.
– Эй! – окликнула ее косметичка, держа на вытянутой руке лопаточку с капающим с нее воском.
– Когда достигаешь определенного возраста, тебе только и остается, что играть словами. – Женщина всхлипнула. – Боже. Как же тяжело! Самцы пеликанов всю жизнь верны своим женам. А ведь они принадлежат к более низкой форме жизни.
– Успокойтесь, дорогая.
– Естественно, он стал изменять с самого начала. Знаете, где я провела медовый месяц? На Эвересте, на высоте тринадцать тысяч футов, в спальном мешке, с камерой «Аррифлекс» у груди. Нужно было все время держать ее в тепле, чтобы утром не запотел объектив.
– Поплачьте. Это помогает многим моим клиенткам.
Сердце Мэдди бешено стучало. Она забралась на кушетку, но не легла, а так и осталась стоять на четвереньках. Она – главный источник этой боли. Ей захотелось утонуть в бочке с горячим воском.
– Значит, вы уверены, что у него связь на стороне? Абсолютно уверены? Откуда вы знаете?
– Ну, разве заболевание, переносимое половым путем, – не веское доказательство? Что вы на это скажете, Шарн?
Мэдди похолодела. Он никогда ей об этом не говорил!
– Ложитесь, дорогая, – взмолилась косметичка. – Надеюсь, дело не в ребеночке?
– Самое худшее в этом – унижение. Если бы он запал на министершу, или на популярную актрису, или – ну, не знаю – на лауреата Нобелевской премии, но эта женщина просто не достойна соперничества!
Мэдди ощутила тяжесть в подложечной ямке.
– Шарн, у вас есть дети?
– Пока нет.
– Когда появятся, вы будете знать все о «детском наставнике». Это потрясающее изобретение. Своего рода переговорное устройство, которое позволяет вам, скажем, ужинать внизу и слушать, чем занимаются дети наверху. Ты настолько привыкаешь к «наставникам», что забываешь об их существовании. Именно это и произошло с моим мужем. Я по интеркому слышала, как он с ней занимается любовью. Я слышала, как они целуются. Представляете?
Мэдди стало дурно – вполне естественное состояние для последних дней беременности. Она читала об этом. Кровь отливает от головы, и у тебя неожиданно темнеет в глазах.
– Что с вами? Это роды? – испуганно спросила сестра.
Ребенок начал кувыркаться. Это было уже слишком. Мэдди били изнутри и снаружи.
– Да, – продолжала Фелисити, не подозревая, что в соседней кабинке разыгрывается самая настоящая драма. – Мой муж ушел, чтобы найти себя под юбкой нашей няни-норвежки Ингрид.
У Мэдди в груди что-то глухо стукнуло. Это ее сердце сделало встречный выстрел. Слова Фелисити были последним, что она услышала, прежде чем рухнула с кушетки на холодный пол.
На Клэпхем-Джанкшен искали заложенную бомбу. Улица, тихая, с желтыми лентами ограждения, казалась краем света. Останавливаясь каждые несколько минут, чтобы отдышаться, Мэдди шла мимо оробевших, испуганных домов – длинной вереницы высоких и напряженных зданий, съежившихся от холода. Было три тридцать, и уже начинало темнеть. Бледно-серый свет окрашивал весь Лондон в выцветшие коричневые тона. У Мэдди возникло впечатление, что она перенеслась в довоенную фотографию. Голые деревья топорщились на склоне холма, как волосы под мышкой. Мимо Мэдди спешили пешеходы, кутаясь в пальто и куртки. У англичан, подумала она, нет вкуса к жизни. Они сидят на жизненной диете. И их нельзя осуждать за это. Англия – замечательное место обитания, но только для леммингов.
Мэдди углубилась в парк. Ее спутниками были две шелудивые псины, задиравшие ногу на пьедесталы засиженных голубями и облупившихся памятников монархам, имена которых уже давно забыты. Возможно, именно в этом и заключается вся проблема. Они отдают предпочтение тем, кто жил в прошлом. Нужно, чтобы кто-нибудь напомнил им, что в жизни есть более важные вещи, чем очередь к замаринованным аденоидам святого Георгия, хранящимся в отделанном бриллиантами ковчеге.
Няня! Мэдди засмеялась. Вполне логично. Ей не стоило особого труда представить, как Алекс, завернутый в пеленки, с пустышкой во рту, отказывается от всех своих обязательств. Отсутствие чувства ревности удивило ее. Но она знала, что он не любит ни ее, ни свою жену, ни няню. Единственное существо, которое способно разбудить в нем страстную любовь, – это он сам. Это история любви всех времен и народов! Хорошо бы снять по ней фильм. Алекс из тех, кто идет по Тоннелю любви, держа за руку самого себя. Во всем обитаемом мире нет большего мерзавца, чем он. И во всей Англии. О Боже! Мэдди начала притопывать, чтобы согреться. Что она здесь делает? Ведь она никому не нужна. Ни в Англии, ни в Шотландии, ни в Ирландии, ни в Уэльсе. Ну зачем, зачем она приехала на этот жадный, вонючий, мертвый, смертельно скучный, сырой и противный островок?
Главная проблема Европы в том, что она изнурена. Весь ее горизонт заляпан тормозными следами промышленности. Море превратилось в редко промываемый отстойник для сточных вод. Мощеные сельские дороги запружены «вольво». Тогда почему они – Хамфри, Брайс, Гарриет – постоянно твердят о своем превосходстве? «Не для таких, как мы», – то и дело повторяют они, эти добрые республиканцы. А еще они заявляют, что «она немного зазналась».
«Сознайтесь, – однажды предложил ей Хамфри, – что вы восхищаетесь нами. И вы, и Новая Зеландия, и Сингапур, и Индия, и Вест-Индия, и даже некоторые страны Африки. Ведь мы, как-никак, подарили вам крикет!» Как же Мэдди ненавидела этот занудливый, скучнейший, оцепенелый крикет. Это был Вагнер, только с крикетными воротцами. «Мы принесли вам цивилизацию! Мы создали вас!»
Если англичане превосходят всех в умственном развитии, размышляла Мэдди, то зачем они вешают таблички «Метро вниз по лестнице»? А где еще, черт побери, ему быть, – хотелось ей написать на стене каждый раз, когда она проходила мимо этих табличек. Почему они большими белыми буквами пишут на тротуаре «Посмотрите налево»? Хорошо бы, чтоб к этому совету прислушались политики. Наверняка они считают Бога англичанином, он курит трубку, читает «Таймс» и ест пудинг.
Мэдди принялась напевать что-то из «Доктора Живаго», когда начался снегопад и многочисленные снежинки удобно устроились на ее плечах. У Бога перхоть. Она подула себе на руки. По правде говоря, англичане – это народ, скорее выстуженный Богом, а не выбранный.
Мэдди вошла в квартиру Джиллиан. Она уже давно перестала сопротивляться своему стремлению к чистоте и постоянно что-то мыла – себя, полки, плитку. Она стала леди Макбет из Клэпхема. Да, Англия шокировала ее. Она ехала к уютным кроватям с балдахином и связанным крючком салфеточкам. Она ехала к радушию, уму и игре слов в стиле Оскара Уайльда. А вместо этого обнаружила забитые раковины, плохо приготовленный карри, уличных хулиганов, бритоголовых неофашистов, подложенные в метро бомбы и запачканные фарфоровые унитазы с цепью, подвешенной так высоко, что до нее невозможно достать.
Мэдди свернулась клубочком на кровати и уставилась на голые стены. Отопление, как всегда, не работало. Она спала в перчатках, вязаной шапочке и шлеме, шарфе и лыжных носках. Ночью ей снилось, будто она с командой Скотта исследует Антарктику.
Стараясь хоть немного согреться, Мэдди думала о том, что ее ненависть направлена вовсе не на Англию. А на Алекса. На лабиализацию, на положенные по этикету чаевые в ресторане. Он был той самой колониальной силой, которую ей хотелось свергнуть. Он правил ее сердцем. Он властвовал ее разумом. Алекс, в конечном итоге заключила она, воспринимал ее как атолл в Тихом океане. Как грубый выруб породы, который он обрабатывал. Создавал вновь. Как страну, которую он колонизировал.
В этом, вынуждена была признать она, есть доля ее вины. Рисуя будущее, она представляла их одной из тех красивых, безупречных пар, где супруги называют друг друга «дорогой» и «дорогая». Жена, пряча свои эмоции, твердо говорит «Да, мой ангел», и муж отправляется бомбить фашистов. А потом приходит похоронка, и она остается верной ему до конца жизни. Или умирает от тоски ровно через сутки.
Она представляла себя в нарядах от Кельвина Кляйна, с гладко выбритыми ногами и чистой, без единого пятнышка, кожей. В фантазиях Мэдди не было места ни храпу, ни скуке, ни ссорам из-за очереди менять бумагу в туалете. Эту часть домашней работы исполняла бы Туалетная фея. Их роман оказался химерой. Она выстроила замок из влажного, ледяного лондонского воздуха. Она думала, что знает Алекса. А он как был, так и остался англичанином. Чтобы понять, что творится внутри англичанина, нужно сделать открытую операцию на сердце. Мэдди вскрыла пакетик кексов «Яффа» и, чтобы крошки не падали на кровать, подложила старое цветное приложение к воскресному выпуску «Таймса». Внезапно ее взгляд упал на статью «Один день из жизни Александра Дрейка». Это было захватывающее повествование о подъеме в шесть утра и завтраке, включавшем сок, хлеб из отрубей и чашку чая без сахара. За этим следовали двадцатиминутный бег трусцой, получасовой заезд на велотренажере, йога, медитация, выпечка хлеба и доставка детей в школу. Далее он спасал от истребления какое-нибудь редкое живое существо и получал золотую медаль от Королевского географического общества. Затем обед с различными известными авторами, актерами и промышленниками – все они образовывали группу «Заботливых отцов» и, выступая против экологических и ядерных катастроф, ратовали за светлое будущее для своих детей. Остальная часть «типичного» для Алекса дня состояла из уламывания непримиримых издателей, чтения сказок своим обожаемым деткам и помощи своей возлюбленной супруге в приготовлении изысканного ужина, за которым они увлеченно обсуждали проблемы политики. Потом, положив голову на плечо горячо любимой им женщины, он цитировал ей выдержки из любовной поэзии, а затем вместе с ней отправлялся претворять в жизнь главы с шестой по девятую из «Камасутры».
Мэдди охватила дикая ярость. Вот бы послать ему в подарок оплаченный ваучер на лоботомию. Вот бы послать в агентство компьютерных знакомств от его имени анкету, написав там, что он предпочитает безногих инвалидов со странностями, имеющих склонность к пирсингу пенисов. Ей захотелось прикончить его. Психопатке из фильма «Роковое влечение» далеко до нее. Ей захотелось переехать Алекса. Ну, не до смерти. Просто помять немного. Ладно, она придушит его косточкой из своего бюстгальтера с чашкой «D». В характере этого человека нет ни одной черты, которую можно было бы исправить, он абсолютно безнадежен. Гитлер хотя бы умел рисовать. «О! – подумала Мэдди. – Ну и шельма! Ну и Хэвишем! Только мисс Хэвишем оказалась в более выгодном положении. Она не была беременной, когда он ее бросил».
Мэдди беспокойно металась по комнате, швыряя о стену все, что попадалось под руку: книги, посуду.
– «Мой день», – громко объявила она. – Автор Мэдлин Вулф.
Первые двенадцать часов посвятить сну. Проснуться во второй половине дня с головной болью и мучительной болью в спине. Дождаться, пока ребенок наиграется у тебя в животе. Вспомнить о том, что отец ребенка тебя бросил. Ощутить непреодолимую тягу к самоубийству. Обыскать шкафчик в ванной. Какая ирония судьбы: там только одна упаковка таблеток, причем «норадина». Обдумать возможность уморить себя противозачаточными таблетками. Добрести до холодильника. Опустошить его. Почувствовать еще большую депрессию. Опять лечь в постель.
Боль в спине стала сильнее. Изматывающие, пульсирующие спазмы. Появилась боль и в животе – от переедания кексов. От злости ее тело свело судорогой. Казалось, в этом спазме сконцентрировалась злость всех девяти месяцев беременности. Мэдди упала на кровать и начала извиваться, как висящий на крючке марлин. Неожиданно, в довершение всех несчастий, водяная кровать дала течь. Постойте, но ведь у них нет водяной кровати. «Разрыв околоплодных оболочек» совсем не походил на мощную приливную волну. Он скорее напоминал легкое волнение на море. Тело сотрясали толчки. В глазах темнело от боли.
Когда Мэдди наконец-то сообразила, что начались роды, она издала душераздирающий вопль.