Рождественские туфли

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Декабрь 1985 года

Приближалась полночь. Елочные гирлянды самоотверженно горели, дети давно уснули. Натан, наверное, был уже слишком взрослым, чтобы видеть сны о Санта-Клаусе, а Рэйчел — слишком мала. Джек безотрывно глядел в голубые глаза жены — пока у нее были силы держать глаза открытыми.

— Я люблю тебя, Мэгги, — повторял он снова и снова. — Спасибо за то, что ты моя жена. Спасибо за твою любовь ко мне. — Ответить ему она уже не могла, но не сводила глаз с лица Джека. — Мы справимся тут без тебя, Мэгги, — сказал Джек, гладя жену. — Мы все любим тебя, и мы справимся, так что если хочешь, иди.

Эвелин держала дочь за руку.

— Не мучайся, иди, все будет хорошо, — успокаивал жену Джек.

— Папа ждет тебя, — добавила Эвелин. — Хочешь к папе? Иди, детка, не волнуйся за нас.

Постепенно глаза Мэгги стали закрываться все чаще и чаще, и в какой-то момент веки больше не разомкнулись. Еще два часа Эвелин и Джек продолжали разговаривать с ней, видя, как ее дыхание становится все реже. Эвелин стала читать историю Рождества из Евангелия от Луки:

— «Пошел также и Иосиф из Галилеи, из города Назарета, в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем, потому что он был из дома и рода Давидова… — читала она, а тем временем Джек поправил шаль на плечах Мэгги и передвинул медальон так, чтобы он лежал ровно посередине. — …записаться с Мариею, обрученною ему женою, которая была беременна. Когда же они были там, наступило время родить Ей; и родила Сына своего Первенца. — Эвелин приостановилась, чтобы погладить Мэгги по руке, и продолжила: — И спеленала Его, и положила Его в ясли, потому что не было им места в гостинице».

Дочитав стих про пастухов, она вспомнила, что в Евангелии от Луки не упоминались волхвы. Она перелистнула несколько страниц, нашла Евангелие от Матфея и отыскала нужный абзац:

— Вот этот стих, Мэгги, — сказала она, придвигая Библию ближе к дочери. — «Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока и говорят: где родившийся Царь Иудейский? ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему». — Эвелин положила Библию на колени. — Когда Мэгги была маленькой, то не могла поверить, что никто, кроме волхвов, не заметил на небе той огромной звезды. Помнишь, Мэгги? — спросила она, лаская лицо дочери. — Теперь ты должна найти эту звезду. О нас не волнуйся. Натан и Рэйчел спят в своих кроватках. Мы справимся, а ты найди звезду и следуй за ней. Следуй до тех пор, пока не увидишь Иисуса. Он ждет тебя, девочка моя.

Джек и Эвелин предавались воспоминаниям еще некоторое время. Они поговорили о свадьбе Мэгги и Джека, о рождении Натана и о рождении Рэйчел. Джек говорил Мэгги снова и снова, как она красива и как счастлив он был, живя с ней, и в два часа сорок три минуты, когда Джек повторял, что любит ее, Мэгги издала последний вздох и умерла. Боли больше не было. Страдание закончилось.

Эвелин неподвижно стояла у кровати, закрыв рот дрожащими руками.

— О Господи, нет, — простонала она, утыкаясь головой в плечо Мэгги. — Она ушла! Я не верю.

Джек скорчился у изголовья, все еще держа Мэгги за руку; его плечи содрогались от сдавленных рыданий.

— О, мой ангел, — стенала Эвелин и покрывала лицо и руки дочери поцелуями. — Мой единственный, милый ангел.

Джек обхватил тело Мэгги и стал качаться вместе с ним взад и вперед. Яркий шарф на голове Мэгги сбился на сторону и сполз на подушку.

— Я думал, что готов отпустить тебя, Мэгги, любовь моя, но не могу, — плакал он, уткнувшись ей в шею. — Просто не могу.

В начале четвертого утра Джек разбудил Натана и объяснил, что мама ушла на небо. Испуганный мальчик побежал в гостиную, где увидел, что его мать мирно лежит на постели, а рядом сидит бабушка с красным и мокрым от слез лицом. Натан встал у кровати и тихонечко прикоснулся к маминой руке. Рука не придвинулась к нему, не шевельнулась, а осталась лежать на белой простыне. Натан посмотрел Мэгги в лицо. Казалось, что она просто спит.

— А она уже на небе? — спросил он робко, пытаясь понять, дышит мама или нет.

— Да, милый, — ответила бабушка, улыбаясь и плача одновременно. — Она уже там.

До прихода людей из похоронной фирмы они успели попрощаться с Мэгги, поцеловать ее на прощание, погладить в последний раз ее руку.

— Я люблю тебя, мама, — всхлипывал Натан.

Джек обнял его, понимая, что восьмилетний сынишка не в силах осознать, что он больше никогда не увидит свою мать.

Кое-кто из соседей потом поговаривал, что со стороны Джека жестоко было будить Натана той ночью. Однако много лет спустя уже взрослый Натан не раз благодарил отца и бабушку за то, что они дали ему возможность проститься с мамой. Той ночью он увидел спокойствие на ее лице — и понял, что она действительно на небесах, понял, что она говорила ему правду.

Тихий стук в дверь напугал их — хотя они ожидали его. Джек прошел в прихожую, чувствуя себя как во сне или под водой. Он открыл дверь. Двое мужчин представились, выразили соболезнования и прошли в комнату. Эвелин отвела Натана в сторону, и они молча стояли, наблюдая за работой мужчин. Те молча обернули тело Мэгги в простыню и перенесли его на складную каталку. Джек держал руку жены до последнего мгновения, когда каталку вытолкали на ночной холод и погрузили в похоронный автомобиль. Натан остался стоять у пустой постели, а его бабушка безвольно опустилась на стул, привлекла к себе внука, обняла его крепко-крепко и беззвучно заплакала. За окном на землю тихо падал снег. Отец Натана стоял во дворе и смотрел на удаляющийся автобус.

Телефон зазвонил в одиннадцать утра, когда Дорис, вместе с сыном и его женой, приехавшими на Рождество, разбирала гору подарков под елкой. Извинившись, она ушла на кухню и сняла трубку. Услышав голос на другом конце провода, она переменилась в лице. Дорис потом так и не вспомнила, кто звонил — то ли тетя, то ли соседка ее ученика. Единственное, что она запомнила из краткого разговора, было то, что ночью умерла Мэгги Эндрюс. Она скончалась у себя в доме в присутствии мужа и матери.

К часу дня дом Натана заполнился друзьями, родственниками и соседями, а кухня уже не вмещала еду: на всех поверхностях громоздились блюда и миски, индейки, соусы, зеленые бобы, горошек, кукуруза и картофельное пюре, картофель жареный, картофель отварной, картофель печеный, картофель сладкий.

Натан вынул из контейнера, куда бабушка сложила рождественское печенье, одного Санта-Клауса и тихо уселся на пол в уголке. Из спальни вышли отец с бабушкой, они вынесли одежду, в которой должны были похоронить маму: ее любимое платье, которое она носила в церковь и на свадьбы, шаль, подаренную бабушкой, блестящие туфли — те, что купил для нее сам Натан. Он молча наблюдал за тем, как гости утешали бабушку и папу, шептали им что-то на ухо, хлопали Джека по спине, брали Эвелин за руку. В толпе посетителей Натан узнал кое-кого с работы отца и несколько человек, которых встречал в церкви. Сквозь лес из высоких ног пробиралась Рэйчел, волоча за собой своего нового Винни-Пуха. Она отыскала отца и залезла к нему на колени. Небольшая группа женщин окружила Эвелин. Они тихо переговаривались и то и дело ласково поглаживали бабушку по руке или по спине.

Натан признал и кое-кого из соседей, но большинство гостей были ему незнакомы. Многие тихо входили в дом, оставляли на кухне еду или подарки, а затем молча уходили, не сказав ни слова. Лица, имена, голоса людей сливались, но Натан на всю жизнь запомнил их великодушие. Одна пожилая женщина в свитере, на котором было написано «Рождество — это любовь», вымыла все тарелки, отскребла все кастрюли, вынесла мусор и навела порядок на кухне, никем не замеченная. Потом (Натан видел, он специально выглядывал из своего укромного уголка) она украдкой прошлась по гостиной, собирая чашки и блюдца, отнесла посуду на кухню, тут же все перемыла и расставила по местам. Затем она взялась за холодильник: выкинула то, что испортилось или заплесневело, протерла полки и загрузила их принесенными запеканками и пирогами. Когда все было сделано, она надела пальто и ушла.

Двое немолодых супругов, появившись в дверях, обменялись несколькими словами с Джеком, одели Рэйчел, подхватили Винни-Пуха и новую куклу, которая хлопала глазами, и исчезли. Джек успел только чмокнуть дочку в пухлую розовую щеку. Натан обрадовался, что его никто не увел. Хотя мамы рядом с ним не было, он уже тогда понимал: все, что происходит сейчас в доме, совершается ради нее.

Вдруг он услышал хорошо знакомый голос. Это пришла его учительница, миссис Паттерсон. Он не ожидал увидеть ее до начала занятий в школе. При виде ее доброго лица в горле у него что-то сжалось. Все те дни, что она подвозила его домой, они мало разговаривали, но он всегда с радостью ждал того момента, когда надо было садиться к ней в машину. Рядом с миссис Паттерсон стоял добродушный на вид мужчина, которого Натан никогда раньше не видел. Мальчик вскочил на ноги и вслед за отцом и бабушкой приблизился к учительнице.

— Здравствуй, Натан, — сердечно сказала Дорис.

Натану показалось, что она недавно плакала.

— Здравствуйте, миссис Паттерсон, — негромко ответил он, взмахнув рукой, в которой был зажат Санта-Клаус.

— Натан, познакомься, это мистер Паттерсон, — представила мужа Дорис.

— Очень рад нашей встрече, Натан, — улыбнулся мужчина с добродушным лицом.

Натану было приятно, что в этот день к нему в гости зашли учительница и ее муж.

Дорис провела мальчика на кухню и села вместе с ним за стол. Натан положил перед собой надкушенное печенье.

— Натан, — сказала Дорис. — Я совсем забыла о пленке, на которой были эти кадры. Я нашла ее, когда прибиралась в своем столе перед каникулами, и подумала, что надо напечатать для тебя несколько снимков.

С этими словами она вытащила из сумки рамку с фотографией, сделанной в начале учебного года, когда Мэгги и Натан помогали миссис Паттерсон оформлять стенгазету. Перед тем как щелкнул фотоаппарат, смеющаяся Мэгги успела сделать сыну «рожки» из двух карандашей.

Затем Дорис протянула Натану конверт с двумя другими снимками. Один из них запечатлел Мэгги, когда она проводила конкурс по арифметике. Она показывала однокласснику Натана табличку с примером, который надо было решить. Мальчик сосредоточенно вглядывался в цифры, а Мэгги, заметив, что ее фотографируют, повернулась к объективу лицом и подмигнула. На втором снимке Мэгги прижималась щекой к тому же мальчику и широко, радостно улыбалась.

— Эти фотографии сделаны в прошлом году, — подсказала Дорис.

Натан рассматривал их, перебирал, как колоду карт: сначала снимок в рамке, потом два из конверта, а затем в обратном порядке, он изучал их, вглядываясь в мамино изображение снова и снова. Мама здесь выглядела как-то не так… и вдруг он понял почему. Эти снимки были сделаны до того, как Мэгги заболела, когда она еще бегала с ним по траве, и танцевала под радио, и помогала в школе миссис Паттерсон. Он запомнит ее такой, какой она была на этих снимках.

Они молча посидели еще несколько минут, потом Дорис встала и собралась уходить.

— Спасибо, миссис Паттерсон, — проговорил Натан, сжимая в руках фотографии.

Дорис обернулась, желая как-нибудь утешить мальчика, но не нашла слов. Они с мужем уже прощались с Джеком и Эвелин, когда Дорис заметила серебряные туфли, лежащие на стопке одежды возле входной двери. Она посмотрела на Натана, который в ответ застенчиво улыбнулся.

— Я подарил их маме, чтобы она знала: она самая особенная и самая красивая, — проговорил он.

— О, милый, она это знала. Я уверена, она это знала.

Дорис отпустила руку мужа и нагнулась, чтобы обнять Натана. Через мгновение дверь за ними закрылась.

Натан наблюдал в окно, как Паттерсоны сели в машину и уехали. Из гостиной до него доносились обрывки фраз. Все слова он не мог разобрать, но понял, что его мать не хотела бы, чтобы он это слушал. И он отвлекся от голосов, снова взглянул на улыбающееся лицо на фотографии и стал смотреть в небо, надеясь разглядеть маму среди облаков.

В небе все выше поднималось солнце; оно сияло, осыпая блестками сугробы и подсвечивая скрытые снежными пуховиками деревья. Я играл в прятки с Ханной и Лили (очень бодрящее занятие), когда меня позвала Кейт:

— Тебя к телефону. Это Далтон, — добавила она, передавая мне трубку.

Далтон и Хедди, с печальными заплаканными лицами, ждали нас на крыльце. Я распахнул дверцу, выскочил из «мерседеса», не дожидаясь Кейт, и бросился в дом. Обежав гостиную, кухню, второй этаж, отчаянно надеясь найти маму и не найдя ее, я спустился вниз, где уже собрались Далтон, Хедди и Кейт.

— Не говори мне, Далтон, — взмолился я, опускаясь на диван. Мой голос срывался на крик. — Не говори мне, что ее здесь нет.

Рядом присела Кейт, обняла меня, положила голову мне на плечо.

— Она пригласила нас на завтрак, — негромко сказал Далтон. — Мы постучали, никто не ответил. У нас был запасной ключ, мы открыли дверь. Она сидела в своем кресле возле елки. «Скорая помощь» приехала быстро, но… — Он замолчал. Горе переполняло Далтона. Он очень любил мою мать. Шагнув ко мне, он протянул мне листок бумаги. — Это было у нее в руках.

Я сунул листок в карман.

Натан стоял у двери и наблюдал, как больничную кровать выкатывают из гостиной и грузят в фургон, припаркованный возле дома. Встревоженный и испуганный, он следил за действиями грузчиков; когда дверцы фургона захлопнулись, его маленькое сердце забилось сильнее, и наконец, когда машина отъехала, чувства переполнили Натана. Он прижался лицом к оконному стеклу, и слезы потекли по его щекам.

Поплакав, он глубоко вздохнул и задумался. Бывало, сидя в классе или играя с друзьями, он иногда старался представить, где находятся его папа и мама в этот самый момент. Какую машину чинит папа? Что делает мама — играет с его младшей сестренкой? Или печет печенье к его приходу из школы? Или катит тележку по универсаму, делая покупки? Раньше он часто рисовал в уме, чем занимается мама в течение дня, но больше ему не придется гадать. Теперь он точно знает, где она и что делает. Она бегает, прыгает и играет — как тогда, когда в их доме еще не было той больничной кровати. И каким-то необъяснимым образом это видение успокоило заплаканного мальчика, стоявшего у окна, и подарило ему надежду.

В тот же вечер мне позвонили и сообщили, что моя мать умерла от аневризмы головного мозга. Голос в трубке объяснил, что она скончалась мгновенно, не испытывая боли. Я связался с Хью и сделал еще несколько необходимых звонков родственникам и друзьям, а затем пошел пожелать Ханне и Лили спокойной ночи и поцеловать их.

Потом мы с Кейт сидели в гостиной, освещенной лишь белыми огоньками елочных гирлянд.

— Думаю, надо похоронить ее в том новом голубом блейзере, — сказал я, глядя на огни. — И в новой блузке. И приколоть брошку. — Я прокашлялся, потому что голос мой срывался, и тихо продолжил: — Она бы обязательно захотела надеть брошку. Маме так нравилось, что в брошке камни обеих внучек. — Я засмеялся, вытирая слезы. — Да она бы никогда не простила мне, если бы я похоронил ее без этой брошки.

Кейт откинулась на спинку дивана, вытирая слезы обеими руками.

— И наверное, надо попросить Далтона сказать на похоронах несколько слов, — добавил я. — Они были очень дружны.

— Конечно, — согласилась Кейт.

Я взглянул на часы.

— Хью вылетает в десять, значит, здесь он будет где-то в половине шестого утра. Так, пастор зайдет завтра, обсудим с ним, как проводить службу. — Я уперся локтями в колени и опустил голову в ладони, растирая усталые глаза.

Кейт прильнула ко мне, обняла меня за плечи и так и сидела, пока не уснула. Я накинул на нее край покрывала и молча сидел в тишине, смотрел на елку — как любила делать моя мать. Я припомнил день, когда Ханна и Лили наряжали бабушкину елку, как их маленькие ручки порхали над раскрытыми коробками, выбирая самую красивую игрушку, самую яркую гирлянду. Для мамы елка была не просто украшением. Она была ежедневным напоминанием о времени, которое она провела со своими детьми и внуками. Я вытер набежавшую слезу.

— Как же тяжело потерять маму в самое Рождество, — произнес я, сжимая гудящие виски.

Под утро я тоже начал клевать носом и сходил в спальню за одеялом для себя и Кейт. Уже готовясь ко сну и выкладывая содержимое карманов на стол, я наткнулся на письмо, которое передал мне Далтон. За горестными хлопотами я совсем забыл об этом клочке бумаги.

Подойдя ближе к елке, чтобы в свете гирлянды увидеть написанное, я прочитал: «Дорогой Роберт. Я знаю, самое трудное для тебя еще впереди, но однажды ты поймешь, что твои усилия были не напрасны…»

Я плакал, читая это незаконченное письмо.