Рок в Союзе: 60-е, 70-е, 80-е...

Глава 5 Небольшой скачок

диотизм панков и веселый нигилизм "новой волны" и панк-рока произвел переворот в моем бытие: я развелся с женой-хиппи, почувствовал себя моложе и снова начал танцевать. Но сознание при этом радикально раздвоилось, ибо в нашей музыке никакой "новой волны" и в помине не происходило.

В конце 70-х у нас как ни в чем не бывало процветал напыщенный утяжеленно-художественный рок, держались в моде клеши и ботинки на платформе. Самым сильным впечатлением того времени были выступления трио Вячеслава Ганелина: тогда они находились в прекрасной форме и исполняли самую страстную, саркастическую и изобретательную музыку в округе. Формально они были далеки от рока — "не подключали" электричества и не пели песен, — но их концерты были куда веселее и опаснее для рассудка, чем выступления любого из тогдашних "электрических" составов.

На дежурный отчаянный вопрос — не слышали ли вы про какую-нибудь сумасшедшую новую группу? — все отвечали отрицательно. "Что ты имеешь в виду?", "А зачем это?"

Есть много причин тому, что "новая волна" — в отличие от, например, "прогрессивного рока" — долго не могла пробиться в СССР. Психологическая причина: будучи вечно третируемой падчерицей "большой культуры", наша рок-культура всегда наивно и исподволь стремилась к "престижности", будь то сложные музыкальные формы, виртуозная техника, литературность текстов или просто шикарные костюмы. "Сорванцовый", нарочито грязный пафос "новой волны" был чужд музыкантам: Джонни Роттен[28] воспринял бы слово "хулиган" в свой адрес как комплимент и признание своей "крутости", а наших рокеров без всяких поводов так величали все время, и они счастливы были бы от этой клички избавиться.

Далее, массовый вкус был целиком ориентирован на "диско": подростки, еще недавно боготворившие "Лед Зеппелин" и "Слейд", теперь не могли жить без "Бони М" и Донны Саммер. Все, что они знали о панках, это то, что они "фашисты".

И это тоже важная причина: с самого начала панка наша пресса — в лице корреспондентов-международников — приняла его в штыки. Летом — осенью 1977 года в газетах было опубликовано несколько гневных репортажей со смачным описанием неаппетитного внешнего вида панков и их возмутительных манер (часто сочувственно цитируя при этом реакционную английскую прессу), проиллюстрированы материалы были фотографиями неких уродов со свастиками. В библиографии советских рок-публикаций значатся три статьи, посвященные "Секс Пистолз". Вот названия всех трех: "Как бороться с хулиганством", "В коричневой аранжировке", "Машина обмана". Попытки доказать, что панки — это не "Национальный фронт", подкрепленные ссылками на коммунистическую "Морнинг Стар" и цитатами из песен "Клэш", не давали большого результата: имидж "наци-панков" был создан крепкий[29]. А свастика в нашей стране, как вы сами понимаете, никак не может служить популярности, даже скандальной.

Однако главная причина фиаско панк-рока мне видится в другом — в том "русском" понимании музыки, о котором я уже говорил, касаясь "Битлз". У нас нет традиций играть рок быстро, нет традиций играть "грязно". Наверное, любовь к мелодии и чистому звуку заложена генетически. Чем еще можно объяснить громкую популярность в конце 70-х скучноватых "Иглз" и "Пинк Флойд" и полное, тотальное неприятие "Секс Пистолз" (хотя все знали это одиозное название)? И "посвященные" коллекционеры, и сами рок-музыканты полностью разделяли эту позицию. Хорошую песню "Кого ты хотел удивить?" со словами: "Ты можешь ходить как запущенный сад и можешь все наголо сбрить, и то и другое я видел не раз" — Макаревич на концертах стал торжественно посвящать панкам. "Да видел ли ты у нас хоть одного панка?" — спросил я его однажды, возмущенный такой демагогией. Он ничего не ответил, но посмотрел на меня очень выразительно. По-видимому, давая понять, что от панка это и слышит. Меня обвинял в злостном снобизме, искренне восклицая: "Но ведь эта музыка не может нравиться!"

Несколько лет назад западных журналистов очень интересовал "советский панк". Когда я говорил: "Практически у нас нет панк-рока", они не верили и смотрели на меня так, будто я злостно утаиваю от них некое сокровище или просто боюсь разгласить "секретную" информацию. "Не может быть, мы слышали, что у вас есть такие группы — но они запрещены, конечно…". Хорошо, скажем так: у нас не было групп, которые играли панк-рок так, как его понимают на Западе. Были ансамбли с "панковским" подходом к текстам, были ансамбли, никогда не выходящие из своих подвалов, но, как правило, они практиковали "хэви метал", или электро-поп, или даже фолк-рок, но вовсе не панк. Панк-рок у нас долгое время был столь же экзотичен, как, скажем, плод авокадо, — все слышали название, но мало кто знал, что это такое на самом деле. Пожалуй, только в 1987–1988 годах появление нескольких необузданных сибирских групп убедило меня в том, что настоящий, "недекоративный" панк-рок может у нас существовать.

Однако вернемся в Москву, в осень 1979 года. На полных парах готовилась "Черноголовка-II". В этот раз все должно было быть совсем серьезно: шестнадцать групп из шести городов. Некоторые из них я никогда раньше не слышал, а просто выбрал интуитивно, основываясь на смутных слухах и рекомендациях. И объем работы, и ажиотаж были куда больше, чем год назад. Моей месячной зарплаты (130 рублей) не хватало на оплату междугородных телефонных переговоров. Катастрофическое положение было с билетами, набралась целая толстая папка заявок от почти всех главных газет и журналов, радио и ТВ с просьбами об аккредитации и предоставлении места в зале. В конце концов заявки не пригодились, и папка до сих пор валяется где-то у меня в стенном шкафу. Как память.

"Аквариум-76"

(БГ на заднем плане)

Фестиваль был отменен за два дня до начала. По неизвестной причине (скорее всего, из желания схлопотать лишнюю благодарность или просто "подстраховаться") ногинские компаньоны принесли всю фестивальную документацию первому секретарю Московского городского комитета комсомола, некоему Борцову. Ознакомившись со списком участников, Борцов выразил удивление: "Фестиваль вокально-инструментальных ансамблей? Что-то не знаю я ни одного из этих коллективов… Вот, скажем, "Кон-Тики" — откуда ансамбль?" — "Из 1-го Медицинского института…". Немедленно последовал звонок в комитет комсомола института. Местные ребята то ли испугались голоса из заоблачных высей, то ли в самом деле были не в курсе, но помощнику Борцова они сообщили, что ничего о "Кон-Тики" не знают. "Вот видите, товарищи, даже в родном институте о ваших ансамблях не слыхивали, а вы их на фестиваль! Нет, такого фестиваля я разрешить не могу"[30]. Обидно было то, что его разрешения и не требовалось, необходимости идти и "согласовывать" что-либо не было никакой. Но раз уж шеф столичного комсомола запретил, пригородные активисты не могли ослушаться.

Приятно было узнать все это вечером по телефону. Часть групп удалось предупредить об отмене буквально за считанные часы до отхода их поездов. Часть не удалось — они были уже в пути. Коллеги из журнала "Студенческий меридиан" помогли организовать "альтернативную" площадку: 300-местный конференц-зал на 20-м этаже издательства "Молодая гвардия". И эта траурная церемония по несбывшемуся фестивалю, приютившая проигравших и неудачников, неожиданно вылилась в один из лучших рок-концертов, какие когда-либо знала Москва. Беспечная столица наконец-то увидела и услышала то, о чем и мечтать не могла, — советскую "новую волну".

История появления "Аквариума" на фестивале примерно такова: поскольку все более или менее известные ленинградские группы того времени ("Земляне", "Россияне", "Аргонавты") были достаточно ужасны, пришлось спросить Андрея Макаревича как эксперта по Питеру ("Машина времени" ездили туда почти каждый месяц), нет ли там чего-нибудь малоизвестного и оригинального. "Пожалуй, только "Аквариум", — ответил он. — Это такие красивые акустические песни, с флейтой и виолончелью… Тексты интересные. Скорее, философские". Не могу сказать, что рекомендация очень вдохновляла, но я позвонил лидеру "Аквариума" Борису Гребенщикову и спросил его прямо: "Что вы играете?" В ответ он начал перечислять фаворитов и направления и, в частности, упомянул Лy Рида[31]. В первый раз в жизни я услышал имя Лу Рида из уст отечественного рок-музыканта. Это интриговало, и вопрос был решен: "Все в порядке, Борис, покупайте билеты…"

"Силоли", Мартин Браун — второй справа

На сцену вышло шесть человек лет двадцати пяти — двадцати шести: Боря с гитарой, ритм-секция, виолончелист, флейтист и фаготист. Одеты были они довольно мило и неряшливо — старые джинсы, майки, мятые пиджаки. На сцене держались свободно — хихикали, пританцовывали, о чем-то болтали друг с другом. Когда певец, настроив гитару, надел узкие черные очки, зал затаил дыхание: все это становилось похожим на пресловутый "панк"… "Наш ансамбль состоит при Доме культуры металлического завода. Мы играем для рабочих. И им эта музыка нравится" — с этого предисловия началось выступление. Теперь можно было загибать пальцы и считать влияния: "разговорный" дилановский фолк-рок и грациозные; песенки в духе Кэта Стивенса, изматывающий монотонный рок а-ля "Бархатное подполье" и психоделические Заппаобразные скетчи… Даже одна замечательная мелодичная средневековая баллада на оригинальные стихи Томаса Мэллори. Я сразу распознал братьев по духу: на сцене толпилась группа просвещенных рок-фанов, и это было прекрасно. Ибо их откровенная эклектика казалась намного веселее и позитивнее, чем строгая глухота большинства рок-групп. "Аквариум" открывал новый мир массе людей (включая музыкантов), которая имела более чем смутные представления о той части рока, что находилась за пределами сферы влияния "Битлз" и "прогрессивного рока". Но еще важнее было другое — слова песен. С одной стороны, они были талантливы и поэтично написаны, не хуже, чем у Макаревича. Множество красивых образов вроде:

С другой — они были больше похожи именно на рок-лирику, так, как я ее понимал: приземленную, ироничную, с нормальными разговорными речевыми оборотами. Первым, что "Аквариум" спел, был "Блюз простого человека":

Ого! Грубоватый слэнг Гребенщикова услаждал слух, как хор ангелов. Наконец-то я слышал по-русски то, о чем так давно читал по-английски. Конечно, влияния — Дилана, Рида, Моррисона — были вновь достаточно очевидны, но это были правильные влияния! "Аквариум" закончил выступление песней "Видел ли ты летающую тарелку?" с финальной фразой:

Так состоялся первый большой выход в люди "Аквариума" — группы, во многом "сделавшей" 80-е годы в советском роке. Я был счастлив, имея на руках новое дитя (скорее, "трудного подростка"). Зал был озадачен… Подошли неожиданно повеселевшие люди из Ногинска: "Если бы эта группа выступала на фестивале, у нас были бы большие неприятности…"

"Сиполи" играли последними. История с их приглашением была похожей и даже еще более смутной, чем с "Аквариумом". Рижский приятель, светский бродяга и диск-жокей Карлис сказал: "Это хорошая группа.

Ю. С. Саульский вручает главный приз фестиваля "Тбилиси-80" А. В. Макаревичу

Просто отличная группа", — и не смог ничего объяснить конкретно. Выбор пал на "Сиполи" по двум причинам: во-первых, почти все латышские рок-группы ("Кредо", "Ливы" "Инверсия" и другие) я послушал тем летом на фестивале в Лиепае, и они не произвели большого впечатления. Во-вторых, витал слух, что какая-то из песен "Сиполи" вызвала скандал на республиканском радио[32], а это уже что-то обещало…

Латыши сыграли короткую программу — три или четыре номера — и поставили зал на уши. Это был исключительно заводной ритм-энд-блюз, но с совершенно необычными вокальными аранжировками (два мужских голоса и один женский) и мелодическими линиями, которые больше напоминали Вайля или Орффа, чем негритянскую традицию. Их последний номер, "Хэй-хэй блюз", пронесся над залом как смерч. Стремительный, напряженный и какой-то по-сумасшедшему радостный, он прекрасно суммировал общее настроение и стал достойным финалом всего концерта. Нельзя сказать, что музыка "Сиполи" (кстати, это значит "луковицы" в переводе с латышского) имеет прямое отношение к "новой волне", но она была энергична и оригинальна, а эти качества, как известно, никогда не выходят из моды.

Когда я познакомился ближе с Мартином Браунсом — маниакальным пианистом и певцом "Луковиц", то оказалось, что он закончил отделение композиции Латвийской консерватории и занимается в основном сочинением музыки к театральным постановкам и кинофильмам. Это было удивительно: как человек, получив академическое образование, смог остаться настоящим рокером — искренним и непосредственным?! Единственное, в чем ему бесспорно помог диплом, это в "заминании" скандалов. Довольно часто эксцентричный и своенравный Браунс оказывался в конфликтных ситуациях, и всякий раз фраза о том, что он выпускник консерватории и член Союза композиторов, оказывала магическое успокаивающее воздействие на чиновников. "Довольно противный опыт", — признавался он потом.

Концерт не имел "отрицательных последствий", а в недалеком будущем уже светило новое, абсолютно грандиозное мероприятие.

Если спросить у нашего рок-народа, какое было главное событие в истории советского рока, многие наверняка ответят — фестиваль "Тбилиси-80". Скорее всего, это и в самом деле так. Это был самый большой и представительный из всех рок-фестивалей[33].

В Тбилиси играли группы из филармоний, ресторанов, домов культуры и чистый "ан-дерграунд" — группы из Москвы и Ленинграда, Прибалтики, Украины, Кавказа и Средней Азии (не было только Сибири). В какой-то из западных статей "Весенние ритмы" (официальное название фестиваля) сравнили с Вудстоком. Ничего похожего: фестиваль проходил девять дней в марте, в плохую погоду, в концертном зале Грузинской филармонии (около двух тысяч мест, кажется) и в присутствии жюри, которое оценивало выступления (представляете себе жюри в Вудстоке?). Была лишь одна черта сходства: оба фестиваля стали славными кульминациями породивших их движений — американской "контркультуры" и советского "неофициального рока" — и одновременно началом их коммерческого перерождения.

История тбилисского рок-фестиваля началась сентябрьским вечером 1979 года в московском ресторане "София". Несмотря на плохую кухню, неинтересную публику и вечно пьяных и иногда дерущихся с клиентурой хамов официантов, мы часто туда ходили. Там играл Леша Белов и остатки "Удачного приобретения". Итак, сидя за длинным столом в большой компании, мы разговаривали с Гайозом Канделаки, заместителем директора Грузинской филармонии. Галантный и авантюрный, как и большинство грузин, он сочетал эти качества с европейской деловитостью и целеустремленностью. Это он уже доказал в 1978 году, когда отлично организовал Всесоюзный фестиваль джаза. Разговор шел в том духе, что дела в роке, похоже, идут в гору: филармонии заигрывают с любительскими группами, средства массовой информации рвутся на наш очередной фестиваль (это было еще до ноябрьского коллапса), "Машина времени" выступает в престижном зале Дома композиторов и т. д. Тогда Гайоз сказал: "Хотите, сделаем у нас большой фестиваль? Весной? Вы знаете, я больше люблю джаз, но если надо, можно пробивать и этот ваш рок-шмок…" Группа Белова тут же получила приглашение.

Надо знать грузин, чтобы не сразу принимать на веру все их предложения, особенно если они сделаны во время застолья. Но на следующий день мы продолжили переговоры в подмосковном ресторане "Салтыковка". Там играла новая группа "Карнавал"[34], и она тоже была приглашена. (Правда, ресторанное начальство ее на фестиваль не отпустило.) Мы договорились с Гайозом, что я возьму на себя заботы по вербовке артистов из Москвы, Ленинграда и Прибалтики, прессу и столичную часть жюри, и расстались до 7 марта, дня перед открытием фестиваля.

Итак, Тбилиси… Я процитирую лирический кусочек из собственной аннотации к двойному альбому, который был записан на фестивале и вышел на "Мелодии" спустя год: "Весна в Тбилиси выдалась холодной и пасмурной. Солнце радовало не часто, временами моросил дождь, как бы довершая милую сердцу, но немного грустную картину города в межсезонье. Однако тихие умиротворенные улицы пронизывала некая вибрация. Эпицентром ее было круглое застекленное здание Большого концертного зала, у служебного входа которого весь день сновали "Волги" и "Жигули", высаживая и принимая людей, вызывавших интерес у прохожих. Артисты!.. Вечером вибрация достигла своего пика. Со всех сторон к зданию стекались возбужденные молодые люди. Некоторые настойчиво требовали "лишних билетиков" и, не получив таковых, принимались в отчаянии штурмовать хрупкие стеклянные двери. Около полуночи наэлектризованная толпа выплескивалась из концертного зала на холодные мостовые уснувшего города и долго разбредалась по тихим улицам, освещая их желтыми нитями сигаретных огоньков. "В эти дни столица Советской Грузии охвачена музыкальной лихорадкой", — передавал из Тбилиси корреспондент ТАСС".

Ажиотаж несколько превышал качество музыки. Концерты были не плохими, но довольно предсказуемыми. Из восьми грузинских групп семь играли фьюжн или плохой хард-рок. Замечательное впечатление произвел только "Блиц". Несколько рок-ветеранов и лидеров местной богемы (художник, скульптор, каратеист) собрались за две недели до фестиваля и слепили программу из лаконичных рок-песен, мелодически напоминавших "Битлз", но с легким кавказским колоритом и "нововолновой" аранжировкой. Они были смешно одеты — золотые кафтаны, солдатские сапоги, лыжные шапки, — легко держались на сцене и на фоне общей серьезности выглядели неизгладимо свежо. "Мы до последнего дня не знали — пустят нас на фестиваль или нет, — сказал мне потом Валерий Кочаров, гитарист и певец "Блица", — и нам было почти все равно. На все эти призы и дипломы — наплевать. Мы просто хотели немножко повеселиться и чувствовали себя очень спокойно". В результате получили "Приз публики"… Для меня "Блиц" стал единственным настоящим открытием на фестивале[35]. Но были и другие впечатления.

Удивительный шоумен-ударник Р. Шафиев из ашхабадского "Гунеша", несколько пресноватых, но весьма интеллигентных групп из загадочной средней полосы: "Время" (Горький), "Вторая половина" (Курск), "Диалог" (Донецк)… Здесь же, в Тбилиси, незаметно закончилась карьера "Удачного приобретения" (в фестивальной программе они были заявлены под названием "Глобус"): группа Леши Белова выступила самой первой и уже на второй день была забыта.

Председателем жюри был незаменимый Юрий Саульский, а первое место разделили "Машина времени" и "Магнетик Бэнд". Все было точно как осенью 1978 года. Когда я сказал об этом совпадении Гуннару Грапсу, он радостно ответил: "Так теперь будет на всех фестивалях в ближайшие пять лет". Это было похоже на правду и потому настраивало, скорее, на меланхолический лад, навевая очевидные мысли о "новом истэблишменте", застое и спаде. Тем более что и Макаревич и Грапс сделали явный вираж в сторону массового вкуса. Из репертуара "Магнетика" окончательно исчезли экспериментальные фанки-номера, и теперь это был чистый ритм-энд-блюз плюс одна песенка реггей. "Машина времени", к восторгу публики, исполнила "Новый поворот" — готовый ресторанный стандарт, лишенный, что редко для Макаревича, какого-либо "послания" (я долго смеялся, прочтя в какой-то западной статье — или это была толстая книга? — что "Новый поворот" является одной из наиболее смелых советских рок-песен, призывающих руководство к проведению нового курса…).

"Магнетик Бэнд"

Фото К. Кохреидзе

Второе место получил "Автограф" — совершенно новая московская группа, которую до фестиваля никто не слышал. Не слышал и я, хотя заверил организаторов, что приходил на репетиции и это было "колоссально". Особого риска здесь и в самом деле не было, поскольку "Автограф" был не чем иным, как новым детищем Александра Ситковецкого из развалившегося "Високосного лета". А он самый основательный и надежный из московских рокеров, и его состав репетировал взаперти уже полгода. Группа представила "технократический" вариант рока — безупречно сыгранный, грамотно скомпонованный и достаточно бесчувственный. Если у "Високосного лета" еще оставался элемент старого хард-рокового свинга, то у "Автографа" вся музыкальная структура была выстроена настолько строго, что лазеек для импровизации практически не оставалось. Слаженность и мощь исполнителей производили впечатление, но можно было обратить внимание на забавное обстоятельство: после выступления группы ряд, где сидели члены жюри, аплодировал дольше, чем вся остальная часть аудитории. Обычно бывало совсем наоборот.

Остальные призы были отданы арт-роковым группам — "Диалогу" (Украина), "Лабиринту" (Грузия) и "Времени" (Горький), а также шоу "Интеграл" (Саратов), которые играли все — от кантри-музыки до джаз-рока с блеском ресторанного варьете.

Что до фаворитов "новой волны", то они, как выяснилось, "пришли слишком рано" и остались, мягко говоря, непонятыми. "Сиполи" из-за неполадок с аппаратурой не смогли сыграть всю свою программу, а то, что успели, — экспрессионистскую сюиту "Ода Скорпиону", — жюри квалифицировало как произведение интересное, но "антигуманистическое" (речь в "Оде" шла о ядерной войне и конце цивилизации, когда скорпионы и прочие "выживаемые" твари заменят на Земле человеческую расу). Неудача так потрясла Мартина Браунса, что он пустился в отчаянный загул — в Тбилиси это нетрудно — и совершенно исчез из поля зрения. В кулуарах фестиваля ходила полуфантастическая ужасная история про какого-то буйного рок-музыканта, который разбудил поздно ночью всю гостиницу выстрелами из пистолета. Мало кто этому поверил, считая все вымыслом. На самом деле это был Мартин — "Си-поли" использовали маленький стартовый пистолет в одной из своих песен.

"Аквариум" тоже не снискал лавров на фестивале, зато им удалось устроить скандал непосредственно в зале филармонии, и не прибегая к оружию. Группа сыграла один из лучших концертов за всю свою историю. Удельный вес "электрического" рока возрос по сравнению с московской программой. Появилось несколько отличных новых номеров: "Кусок жизни" ("Дайте мне мой кусок жизни, пока я не вышел вон!"), "Герои" ("Порой мне кажется, что мы герои — стоим у стены, никого не боясь; порой мне кажется, что мы — просто грязь…") и "Минус 30". Последняя песня, пожалуй, моя самая любимая в репертуаре "Аквариума". Это рок в среднем темпе, построенный на гипнотическом риффе и обладающий особой "ритуальной" распевностью, чем-то напоминающей некоторые песни Джима Моррисона и Патти Смит. Слова примерно такие:

Подруга, с которой я был тогда в Тбилиси, не имела никакого отношения к року, но прекрасно разбиралась в театре. Бедняге было довольно скучно на концертах, но "Аквариум" произвел впечатление: "О, это почти как Брехт", — сказала она.

На фоне относительной респектабельности наших рокеров или по крайней мере стремления к таковой "Аквариум" выглядел настоящей бандой бунтовщиков. Когда Борис начал играть на гитаре стойкой от микрофона, а затем лег на сцене, держа обалдевший о такого обращения одолженный "Телекастер" на животе и бряцая по струнам, жюри в полном составе встало и демонстративно покинуло зал, как бы говоря: "Мы не несем никакой ответственности за выступление этих хулиганов". Концерт между тем продолжался. Виолончелист Сева водрузил на лежащего лидера виолончель и начал перепиливать всю конструкцию смычком, фаготист, бегая вокруг со своим зловещим инструментом, имитировал расстрел всего этого безобразия… Такого Грузия еще не видела; половина зала неистово аплодировала, половина — возмущенно свистела.

Но это были еще цветочки по сравнению с тем, что творилось в кулуарах. Бардак на сцене почему-то был расценен руководителями филармонии как демонстрация "гомосексуализма". "Зачем ты привез сюда этих голубых?!" — спрашивал удрученный Гайоз. Претензия была сногсшибательно неожиданной. "Почему голубые? Они нормальные ребята. Это у них такое шоу, эксцентрика…". — "Нормальные? Один ложится на сцену, второй на него, третий тоже пристраивается. Дегенераты, а не музыканты!" Следующим пунктом обвинения была песня "Марина". Там были слова:

Последняя строчка показалась Гребенщикову слишком смелой, и он вместо "финна" пропел: "выйти замуж за Ино". Жюри, естественно, не знало, кто такой Брайан Ино[37], и им послышалось: "выйти замуж за сына" — что также, естественно, было воспринято как пропаганда половых извращений. Поначалу организаторы хотели немедленно выслать "Аквариум" с фестиваля, но после долгих Бориных и моих "разъяснений" смягчились, и группа даже сыграла второй концерт в большом и холодном цирке города Гори, в сотне метров от места рождения И. В. Сталина. Этот концерт был заснят съемочной группой финского телевидения (опять финны!) и частично вошел в их сорокаминутный фильм о тбилисском фестивале (в фильме под названием "Советский рок" были также представлены "Машина времени", "Магнетик Бэнд", "Автограф" и таджикский джаз-рок "Гунеш").

"Аквариум" в Тбилиси

Фото из архива А. Троицкого

Настоящие проблемы начались у "Аквариума" уже после возвращения в Ленинград. Конкуренты из местной рок-мафии (некто Дрызлов) поспешили донести городскому культурному руководству подробности тбилисской эпопеи, изрядно ее приукрасив и "устрашив", после чего группа лишилась места для репетиций, а Гребенщиков — должности лаборанта и членства в ВЛКСМ. "До этого я жил как-то раздвоенно, — с неожиданной благодарностью вспоминал потом Борис, — с одной стороны, был "Аквариум", а с другой — некая конформистская норма — работа, карьера, комсомол. После Тбилиси этой "нормальной" стези меня лишили, но я вовсе не почувствовал себя униженным. Наоборот — свободным наконец-то. Началась настоящая жизнь…". Легенда пошла в рост.

Надо сказать, что в аутсайдерах в Тбилиси оказались не только представители "новой волны", но и ансамбли прямо противоположного крыла — уважаемые и консервативные ВИА. "ВИА-75", "Ариэль" и Группа Стаса Намина (бывшие "Цветы") прибыли на фестиваль, чтобы спокойно победить и собрать урожай всеобщего обожания. Вместо этого они были холодно приняты публикой и, что оказалось для мэтров полной неожиданностью, отнюдь не привели в восторг жюри. Оглашение результатов конкурса стало для них настоящим шоком. Во время концерта лауреатов Стас Намин, обычно очень "видный" и самоуверенный, скромно стоял сбоку и из-за кулис сосредоточенно наблюдал, как играют "Автограф" и все остальные… Он понимал — перед ним "модель этого года"[38].

"Автограф"

Итак, здоровый рок-центризм праздновал триумф. Вчерашний истэблишмент оказался в "динозаврах", а вчерашние "подпольщики" — в лидерах. Это считается главным результатом "Тбилиси—80". Разумеется, не будь фестиваля, произошло бы то же самое, но несколько позже и не в столь блестящей драматической наглядности. Газеты и радио раструбили по всей стране весть о "новых" дарованиях, представляющих "перспективные направления" в "молодежной эстрадной песне". Конечно, фанфары чуть-чуть запоздали, но это не делало их менее заслуженными. Началась первая эра расцвета рока на официальных основаниях.

У Андрея Макаревича были все причины быть счастливым, как у человека, который двенадцать лет рыл тоннель и наконец выбрался из него на свет. Однако он не выглядел ослепленным, и наш единственный обстоятельный разговор в Тбилиси — прямо накануне отлета — имел горьковатый привкус. "Ну вот, теперь ты считаешь нас буржуями и продажными элементами", — Макаревич имел в виду пресс-конференцию после фестиваля, где я заявил, что теперь у "Машины времени" есть все шансы стать признанными поп-звездами, заменив наскучивших и устаревших "Песняров", "Самоцветов" и т. п. "Думаешь, если нас одобрило жюри, взяла на работу филармония, мы уже не те и не заслуживаем внимания? Это очень ограниченная позиция. Музыканты, и рокеры в том числе, должны работать профессионально, зарабатывать деньги своей музыкой… Ты же знаешь, я не иду ни на какие компромиссы и мы играем и поем то, что нам на самом деле близко. Мы не стали хуже, не стали глупее, просто изменилось отношение и к жанру, и к нам". — "Согласен, но вот бедный "Аквариум" чуть не выслали из города…". — "А тебе не кажется, что это именно то, чего они хотели? Устроить скандал, произвести по возможности более отталкивающее впечатление, как это делают в панк-роке… Кстати, и для этого надо обладать определенными навыками. Я не считаю, что "профессионализм" — это только техника игры. Профессионализм — это способность добиваться нужного результата… Боря хотел вызвать смуту, и ему это хорошо удалось. Молодец! А нам никогда не нужна была скандальная слава, я никогда не стремился кого-либо эпатировать. Хотя некоторые и могли воспринять нас как что-то угрожающее — в меру своей глупости. Все мои песни, в конечном счете, — о доброте, чистоте… любви, если хочешь. И слава богу, что это наконец поняли и перестали болтать о "пессимизме" и "фиге в кармане".

Что я мог ответить? Да, все было в порядке, конечно. "Машина времени" проросла сквозь асфальт, и смешно было бы затаптывать их. Просто появились люди — тот же "Аквариум", — которые пошли дальше и бросили новый вызов. Мне это было интереснее. Небольшое выяснение отношений вскоре нашло свое отражение в песне Макаревича под названием "Барьер":

О да… В самом деле, если не все, то многие пути вдруг оказались открытыми. В центральной прессе появилось много комплиментарных статей об отечественном роке[39] (публикации изредка попадались и раньше, но в них наши рокеры представали в основном в амплуа отрицательных героев — малокультурных ребят, попавших под "дурное влияние"). По радио начали передавать считавшиеся ранее "непроходными" песни; особенно в этом преуспела Всемирная служба Московского радио, на какое-то время благодаря року (и диск-жокею Диме Линнику) ставшая едва ли не популярнее "Маяка", несмотря на английский язык.

В Московском Ленкоме и некоторых других театрах с феноменальным успехом шли рок-мюзиклы (самый известный из них — "Юнона" и "Авось" Алексея Рыбникова). И самое главное — "Машина времени", "Автограф", "Аракс", "Диалог", "Магнетик Бэнд" начали триумфальные гастроли по стадионам и Дворцам спорта больших городов. По улицам были расклеены настоящие афиши, где было крупно напечатано: "Рок-группа".

Мощный прорыв рок-музыки на профессиональную сцену во многом объяснялся коммерческими причинами: ВИА, несмотря на массированную теле- и радиопропаганду, изрядно надоели массовой аудитории и перестали приносить верный доход. Концертные организации терпели убытки и не выполняли план. Молодая публика ждала рока и готова была его принять: десятилетие упоенного слушания иностранных пластинок и паломничества на "неофициальные" концерты создало все предпосылки. Фактически, несмотря на полное отсутствие поддержки со стороны государственных культурных органов, рок стал любимой музыкой миллионов, стал нормой, примерно в той же степени, что в любой европейской стране. Теперь эта "норма" принимала и "нормальные" формы. Слушатели ждали мощного звука, ритмического "завода" и понятных русских слов, не ограничивающихся банальной лирикой. И они это получили.

"Машина времени" била все рекорды популярности. Их первые гастроли в Ленинграде по накалу ажиотажа вполне можно сравнить с массовым безумием времени "битломании". Тысячи подростков атаковали Дворец спорта "Юбилейный", автобусы, в которых везли музыкантов, совершали хитрые обманные маневры, чтобы спасти Макаревича, Кутикова, Ефремова и Подго-родецкого от восторженной толпы. В Минске поклонники, не доставшие билетов, прорвались на концерт, выломав двери. Аналогичное происходило практически во всех городах, куда приезжала группа. Конечно, многих это раздражало. После гастролей в Сибири "Комсомольская правда" опубликовала под заголовком "Рагу из Синей птицы" открытое письмо местных деятелей культуры о "несоответствии нашим идеалам" и с призывами дезавуировать новых фальшивых "идолов". В ответ, однако, редакция получила двести пятьдесят тысяч (!!!) возмущенных писем, под многими из которых стояло по сто и более подписей. Газете ничего не оставалось, кроме как предоставить трибуну "гласу народному", вставшему на защиту своих любимцев от консерваторов.

Тронулся лед и в сфере граммоиндустрии. Рок-дискография[40] началась с пластинки эстонского "Апельсина" (кантри-рок, рокабили и музыкальные пародии). Затем вышел и первый значительный альбом — "Русские песни" Александра Градского. Это удивительно яркие и смелые интерпретации восьми аутентичных народных песен, созданных на протяжении тысячи лет — от языческих ритуалов до революционного марша. К сладкому фолк-попу "Песняров" или "Ариэля" это не имеет никакого отношения — все номера предельно насыщены, эмоциональны, с выдумкой аранжированы и в целом складываются в осмысленную историческую ретроспективу. Интересная, местами даже страшноватая музыка. Одна песня — "Плач" — абсолютно фантастична и не похожа ни на что. Градский сделал наложение порядка десяти партий, где пел за мужчин, женщин и безумных старух, причитающих на древнем похоронном обряде. У Градского великолепно поставлен голос, певец даже проходил прослушивание в Большом театре, но здесь он клянется, что после записи неделю не мог говорить. Если это не рок, то что-то еще покруче. Из множества альбомов А. Градского "Русские песни" остаются непревзойденными. Наверное, дело тут в уникальности фольклорного музыкального материала: собственные композиции Градского довольно скучны, и даже замечательное пение их не спасает.

Бестселлером сезона, однако, были не "Русские песни" и даже не очередной диск Аллы Пугачевой, а альбом под названием "Диско-альянс", записанный абсолютно неизвестной латвийской группой "Зодиак". В десяти инструментальных электронных пьесах, очень сильно напоминавших продукцию модной тогда французской группы "Спейс", не было ничего примечательного, за исключением одного — качества записи. Продюсером альбома был сам директор рижского филиала "Мелодии" Александр Грива. И он не пожалел ни студийного времени, ни пленки, чтобы поработать с группой совсем молодых студентов консерватории (среди которых как-то оказалась и его родная дочь…). Некогда сенсационный альбом сейчас почти забыт, но он сыграл свою роль в "культурной эволюции", установив некие нормы качества и внушив многим верную мысль, что мало уметь хорошо играть и интересно сочинять, надо еще и работать со звуком. "Мелодия" по не очень понятным причинам никогда не разглашает тиражей своих пластинок, но по приблизительным оценкам "Диско-альянс", так же как в свое время первый альбом "Песняров" и диски Давида Тухманова, разошелся в количестве пяти миллионов экземпляров.

Олимпийские игры не сыграли в судьбе советского рока никакой роли. Культурная программа была насыщена стандартными "экспортными" экспонатами — фольклорными хорами и классическим балетом — и, разумеется, спортивными маршами. Я запомнил Олимпиаду-80 только по обилию финских прохладительных напитков, смешным английским объявлениям станций метро и странно пустынным улицам и магазинам. Да, это был не фестиваль 1957 года (как некоторые рассчитывали)…

Но одно важное событие в конце июля произошло. Умер Владимир Высоцкий, великий русский бард. На его похороны пришло несколько десятков тысяч человек, без преувеличения можно сказать, что это был национальный траур… Сила и магия Высоцкого будоражили всех — от школьников до ветеранов войны. Его пение было взрывной смесью из боли, юмора, сарказма и отчаянного правдоискательства. Притом в отличие от традиционной для наших "поющих поэтов" абстрактной лиричности и массы художественных метафор творчество Высоцкого наполнялось всеми реалиями ежедневной жизни и очень конкретными колоритными персонажами. Его не смущали темные и болезненные стороны действительности, и среди героев песен были пьяницы, воры, сумасшедшие, И он сам, сделавший в одной из песен душераздирающее признание — "И ни церковь, ни кабак — ничего не свято", — вряд ли мог считаться "благополучной" личностью.

Высоцкий был профессиональным актером, но его песни были настолько выстраданы и достоверны, что в сознании людей он отождествлялся и с их персонажами, и с самими слушателями, — и сам вырастал в подлинно фольклорного героя. Чиновники относились к нему с большой опаской, но не могли не считаться со всенародной популярностью. К нему существовало то же двойственное, "сумеречное" отношение, что и к рок-группам до 1980 года: ни формального запрета, ни официальной поддержки. Только после смерти выпустили несколько пластинок и сборник стихов, но это была капля в море — ведь Высоцкий написал около тысячи песен!

У Владимира Высоцкого не было контактов с рок-миром — и в этом была вина рокеров, которые по наивности своей и беспечности просто не доросли до той степени осмысления мира и его боли, что питала творчество Высоцкого. И потом, мы слишком любили музыку, и большинство по традиции мало интересовалось "словами". Многие продолжали воспринимать пение по-русски как неприятную повинность и отбывали ее исправно, но без всякой заинтересованности. Да, английский стал старомоден и непрестижен, к тому же улучшившееся качество голосовой аппаратуры раскрывало все недостатки произношения. Но большинство русских текстов были настолько формальны, а часто и безграмотны, что Макаревич, при всей его пресной аллегоричности, оставался единственным осмысленным рок-поэтом.

С приходом "новой волны" положение начало резко меняться. Гребенщиков был первой ласточкой "не-невинной" текстовки. Он же однажды тем летом привез мне кассету парня, которого отрекомендовал как Майка, своего приятеля. Нажав кнопку, я услышал следующее (в ритме быстрого рок-н-ролла, но под акустическую гитару):

Да, собственные сочинения Бориса, только что поражавшие своей уличной шершавостью, на таком фоне выглядели академическим "высоким штилем".

В нашем роке появилась струя "низменного" реализма, даже натурализма. "Пригородный блюз" стал одним из гимнов "новой волны" и одновременно жупелом, который активно поносили все поборники "чистоты", включая, кстати, многих рокеров. На кассете были и другие песни не менее курьезного содержания, и мы договорились, что Боб привезет Майка в столицу при первой возможности.

А Москва, рок-Москва, тем временем совсем опустела. Из числа "заметных" только группа "Воскресенье" не попала в профессиональную систему и продолжала давать концерты в подмосковных клубах, запрашивая при этом с устроителей серьезные суммы как за дефицит. Совершенно ничего занимательного ни в них, ни в еще более скучных группах "второй лиги" ("Мозаика", "Редкая птица", "Волшебные сумерки" и др.) не было, и передовая публика с большей радостью ходила на выступления "Последнего шанса" — очень смешной скиффл-группы, игравшей (помимо акустических гитар и скрипки) на массе детских и самодельных инструментов и закатывавшей уморительные шоу с театрализацией, пантомимой, спортивными упражнениями и даже шутливым вымогательством денег у зрителей. Лидер "Шанса", Владимир Щукин, писал прелестные, иногда просто классические мелодии и пел трогательным голосом бродячего сказочника. Они использовали отличные стихи детских поэтов — забавные, парадоксальные, наивно звучащие, но отнюдь не глупые. Моей любимой была песня "Кисуня и крысуня": педантичная крыса поучает кошку, как надо правильно и красиво вести себя на улице и в обществе; та выслушивает ее и без комментариев съедает.

По традиции осенью надо было что-то устроить, но о фестивале речи не шло: знаменитости в этом больше не нуждались, а "шпаны" было слишком мало. Поэтому состоялся один большой концерт, где выступили "Последний шанс", "Аквариум", Андрей Макаревич (соло), Костя Никольский (лидер "Воскресенья" — тоже под гитару), Виргис Стакенас и Майк (настоящее имя — Михаил Науменко). "Аквариум" к этому времени уже вступил в фазу реггей, притом без единого электрического инструмента. Две трети ансамбля переключилось на перкашн, а Борис сидел на стуле с акустической гитарой. Было много хороших новых песен: "Чтобы стоять, я должен держаться корней" (тбилисские впечатления), "Кто ты такой (чтобы мне говорить, кто я такой)?" (о "солидных" людях, берущихся судить о группе), "Контрданс" (грустное посвящение Макаревичу, ставшему солидным и теряющему "корни"), "Мой друг музыкант" (могла бы быть посвящена очень многим) — песня о том, что милые рокеры больше пьют и разглагольствуют, чем занимаются делом, и "Сегодня ночью кто-то ждет нас" — немного параноидальная песня о богемной жизни "в бегах": "Из города в город, из дома в дом, по квартирам чужих друзей. Наверное, когда я вернусь домой, это будет музей". "Аквариум" приняли прекрасно. Однако звездой вечера стал Майк.

Это было первое в его жизни выступление в большом зале. Он вышел, носатый, в темных очках, и гнусоватым голосом для начала объявил, что рекомендует всем ленинградский "Беломор" и ром "Гавана-клаб". Затем запел "Сладкую N":

Майк, период "до-дряни"

Это еще не вся песня, примерно половина. Но большой цитаты не жаль: тексты Майка имеют несомненную познавательную ценность, поскольку дают реальное представление об образе жизни и духе ленинградских "мансард". Можно было предвидеть, что Майк сильно удивит зал, но спонтанность и сила реакции превзошла все ожидания. Когда он пел свой коронный номер — медленный тяжелый блюз под названием "Ты — дрянь", — публика кричала "браво", улюлюкала и аплодировала буквально после каждой пропетой строчки (сохранилась запись). Это было невероятно, тем более что в зале сидели не экспансивные грузины, а цивилизованная и снобистская столичная молодежь. Чем же Майк ее так взбудоражил? Возьмем любой куплет "Дряни" — все они примерно одинаковы и посвящены описанию аморального образа жизни героини песни и ее болезненных взаимоотношений с автором.

Ничего особенного, правда? Ни прекрасного, ни ужасного. Тем не менее на одних это производило впечатление откровения, а других смертельно шокировало. И все лишь по той простой причине, что у нас об этом петь не принято. Зарифмовав, даже не без изящества, полуночные разговоры, пьяные признания и выведя в качестве героев абсолютно неприукрашенную сегодняшнюю рок-богему, Майк открыл нашим ребятам совершенно новую эстетику, эстетику "уличного уровня"[41], поставил перед ними зеркало, направленное не вверх, не вбок, а прямо в глаза. Из "Оды в ванной комнате":

И символично, что эта эстетика оказалась ближе к Высоцкому, чем к Макаревичу…

Наконец, будучи человеком девственно несведущим в законах "официальной" культуры, Майк ненароком потревожил Большое табу, "скелет в шкафу" нашей рок-музыки, да и всего искусства — секс. Далеко не все вещи он называл своими именами, но даже такая степень "полуоткровенности" у нас до сих пор встречалась только в сугубо нецензурных "блатных" песнях.

О чем петь нельзя? О чем петь нужно?.. Группы сторонников и противников Майка подрались на улице после концерта (еще вчера они не знали не только друг друга, но и самого провокатора спора). "Левые" режиссеры, драматурги и писатели ходили с обалдевшим видом и повторяли как заклинание: "Очень интересно, очень интересно", а иногда и "Просто потрясающе"[42]. Больше всех обалдел сам Майк, дебют которого оказался сродни первому показу Элвиса по телевидению. Через пару дней он написал об этом песню со словами: "Слишком много комплиментов, похоже на лесть. Эй, Борис, что мы делаем здесь?"

Макаревича я никогда не видел еще таким раздраженным. "Как тебе?" — "Омерзительно. Я считаю, что это хулиганство". Я ничего не мог ответить.

Стало ясно — что-то уходит в прошлое навсегда.