Роковая монахиня

Хаскелл Баркин Последняя ночь

— Пожалуйста, доктор, — голос девочки дрожал. — Пожалуйста, доктор, позвольте, чтобы сиделка осталась со мной. Скажите сиделке, чтобы она осталась со мной в эту ночь. Это моя последняя ночь. Я завтра выписываюсь. Если вы не скажете ей остаться, я каким-нибудь образом убью себя, клянусь вам.

Сиделка покорно и терпеливо посмотрела на доктора Паттерсона, как смотрят взрослые, когда ребенок капризничает. Доктор Паттерсон улыбнулся:

— Но, дорогая. Что с тобой может произойти? Чего ты боишься?

— Я не могу вам сказать. Я боюсь, что… Но велите ей не оставлять меня, скажите ей, что она не должна оставлять меня одну.

Он вопросительно посмотрел на сиделку.

— Она не говорит мне ничего. Я понятия не имею, что она хочет сказать.

— Я говорю вам, что я боюсь сказать. Он узнает об этом.

— Он? Кого ты имеешь в виду?

— Доктора Морриса.

— Доктора Морриса? — Паттерсон был удивлен.

— Да, — почти прошептала Нора.

Она обвела тревожным взглядом свою белую маленькую комнату с зарешеченными окнами и узкой белоснежной кроватью. В комнате был какой-то обезличенный порядок.

— Она сегодня немного устала от возбуждения, — бодро вмешалась сиделка. — Завтра придет твоя мама, Нора. Ты не должна перевозбуждаться, иначе нам придется задержать тебя на некоторое время, пока ты полностью не выздоровеешь.

Нора села на край кровати. Задержать ее здесь еще на некоторое время? Она уже три года находилась в этой психиатрической больнице — в «частной больнице», как внушала миссис Литл друзьям. — «Конечно, Нора в частной больнице. Бедный ребенок. Но доктор говорит, что ей в последнее время уже значительно лучше, и значит, она скоро будет вновь со мной».

— Да, Нора, за тобой завтра придет твоя мама, и она не должна увидеть тебя с уставшими глазами, правда? Так что не думай об этом больше, а то, как говорит сиделка, тебя еще рано будет выписывать. Ты неразумно себя ведешь.

Он считал, что полезно потакать пациентам… до определенной степени.

— Можно вас на одну минутку, сиделка? — сказал он.

Они оба подошли к двери и вышли в побеленный коридор.

Нора слышала приглушенный шум их голосов. О чем они говорят, спрашивала она себя в бешенстве. О том, что она ненормальная, что она не знает, что говорит? Она вздрагивала, качаясь взад и вперед, с застывшим от страха лицом. Вечером, как и обещал, придет доктор Моррис, она не могла этого вынести — не могла. Его глаза будут смотреть на нее — эти ужасные глаза.

Она смутно услышала женский смех — женский, громкий, визжащий, сумасшедший смех. Он резко усиливался — пронзительный вопль животного. Открылась дверь, и доктор сказал: «Это опять номер 18. Я полагаю, нужно посмотреть, в чем дело». Сиделка вошла в комнату. Нора услышала в коридоре стук шагов доктора по линолеуму.

— Действительно, Нора, хватит этой чепухи. Давай, готовься ко сну. Уже восемь часов.

— Сиделка… Если я вам расскажу, вы мне поможете, правда? ВЫ МНЕ ПОВЕРИТЕ?

— Хватит. Еще одно слово, и я скажу доктору, что с тобой опять не все в порядке. Ты очень капризная девочка.

Нора молча начала расстилать кровать. Если она скажет еще что-нибудь, они ее не отпустят… Господи боже, это еще больше ночей. В конце концов, доктор Моррис, может, и не придет.

— Ну, спокойной ночи, Нора, — сиделка выключила у двери свет. — Засыпай, дорогая, и чтоб я от тебя больше не слышала ни слова. — Дверь с сердитым стуком захлопнулась.

Нора лежала под одеялом, открыв глаза. Спать — она должна спать. Скоро уже завтра. Она едет домой завтра. Она должна заснуть. В тишине она услышала едкий смех женщины из номера 18 — она сегодня не в себе, сказал доктор. Она должна заснуть… должна заснуть… заснуть…

Доктор Паттерсон был обеспокоен. Он, конечно, понимал, что было бы абсурдом обращать внимание на слова Норы. Она была возбуждена завтрашней выпиской, вот и все. И все же ее ужас казался таким неподдельным…

Он подумал, не проконсультироваться ли с Моррисом, но решил, что лишь напрасно того потревожит. Он не должен обращать на это внимания. Если бы он принимал всерьез все, что говорили его пациенты, он сам уже давно был бы одним из них. Но все же — было что-то трагичное в мольбе Норы. Нет, решил он, он ничего не скажет Моррису. Тот недавно казался не совсем здоровым; он слишком много работал — и потакал своим желаниям тоже, если он, Паттерсон, не ошибается. Моррис был красивый, здоровый человек с крайне мощной индивидуальностью… с сильной индивидуальностью. Доктор Паттерсон был точным человеком и любил поправлять в уме свои мысли, пока они не выражали именно то, что он имел в виду.

Он подумал о том, что сам несколько похудел и вздохнул, отчасти с завистью. Но размышлять было некогда: нужно было еще много сделать. Надо было, например, успокоить на ночь женщину из номера 18. Глоток снотворного поможет бедняжке.

Хьюг Моррис нажал на кнопку звонка на своем рабочем столе, и, наклонив свою смуглую голову, вновь стал писать. Вскоре в дверь постучали.

— Войдите, — голос Хьюга был медленным и низким. — А, Тодд, — продолжал он, — я звонил, чтобы сказать, что вы мне сегодня вечером больше не понадобитесь. Можете идти спать. Мне надо проделать много работы, и я не хочу, чтобы меня беспокоили — ни по какому поводу.

— Хорошо, сэр. Вам оставить что-нибудь?

— Нет, Тодд. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сэр.

Моррис послушал, как удаляются его шаги. Нет, он ни в коем случае не хотел, чтобы его беспокоили… Тодд мог бы поклясться, что он работал в своем кабинете всю ночь. Он снял смокинг и втиснул плечи в рабочий белый полотняный халат. Затем он натянул мягкие резиновые перчатки, подошел к зеркалу над каминной доской и посмотрел на себя с удовлетворением.

Он увидел мужчину лет сорока пяти, великолепного телосложения, с вьющимися надо лбом кучерявыми темными волосами, волевым подбородком и решительным ртом с несколько негроидными толстыми губами, Это было красивое лицо, но ничем не примечательное, кроме глаз. Большие и темно-голубые, они горели огнем фанатизма. Ему говорили, что это глаза сумасшедшего. Его подруги — их было немало — говорили, что в них «вселяли ужас глаза Хьюга — они гипнотические». Но Моррис на самом деле на обращал внимания на то, что говорили его друзья и враги. У него была только одна цель в жизни, его призвание — изучение человеческого мозга. И этой ночью… этой ночью, ликующе улыбнулся он, он проверит свою теорию о том, какую боль может выдержать субъект, находящийся под гипнотическим влиянием. Он глянула на часы. Безопаснее будет подождать еще час.

Лунный свет заливал и обесцвечивал крошечную комнату Норы. Норе казалось, что она уже несколько часов лежит, застыв от страха и слушая, когда раздадутся эти уверенные тяжелые шаги, которые она так хорошо знала. Она выбежала бы в коридор, но дверь была самозапирающейся, и ее можно было открыть ключом только с наружной стороны. К тому же, если бы ее нашли блуждающей по коридорам, у нее были бы неприятности.

Когда ее взвинченные нервы уже не могли больше выдержать неопределенность, к ней пришел сон.

Часы над воротами менихэмской психиатрической больницы пробили два часа. Здание было все в темноте, за исключением ярко-оранжевого пятна комнаты, где вязала или читала, коротая ночное дежурство, сиделка. Редко бывало, чтобы ее тревожили пациенты.

Моррис мягко открыл дверь своей амбулатории. Коридор был пуст. Как большинство людей огромной физической силы, он мог при случае двигаться легко, как кошка. Напротив номера 18 он остановился. Оттуда не доносилось ни звука.

Он с удовлетворением подумал, что прописанное Паттерсоном снотворное подействовало. Его рука, нежно касаясь холодного металла, погладила маленький скальпель, лежащий в кармане халата.

Нора открыла глаза. Несомненно, о, несомненно, было почти утро. Она беспокойно глянул в окно. Было очень трудно определить время. Через несколько часов ее мама будет здесь. Она выписывается сегодня. Мама! Ах, дома будет так хорошо — среди света, тепла и дружеского интереса.

Легкий шум за дверью испугал ее. Она увидела узкую полоску света. Она медленно расширялась. Пораженная, Нора не могла оторвать глаз. Доктор Моррис! Она знала, что возможности бежать не было. Почему она не рассказала все сиделке, почему настаивала, чтобы ее выслушал Паттерсон? Доктор Моррис еще утром сказал ей: «Это должно быть нашим секретом, дорогая, поняла? Если ты кому-нибудь скажешь, что я приду, я убью тебя».

Она задрожала, представив, как его сверкающие глаза пристально смотрели на нее. И сейчас он был здесь…

Широкая фигура Хьюга заслонила освещенное пространство.

— Доктор Моррис, — прошептала Нора.

— Тише, дурочка.

Он вошел в комнату и прислонился к двери. Она закрылась с легким щелчком, отчетливо слышным в тишине комнаты. В два шага он подошел и стал над ней. Ее лицо, белое в обесцвечивающем все свете луны, жалобно смотрело на него снизу вверх. «Доктор Моррис», — повторила она.

Хьюг сел на кровать, протестующе заскрипевшую под его тяжестью, и поймал ее руки.

— Нора, посмотри на меня, — его лицо очень близко наклонилось к ее лицу, большие квадратные зубы пугающе белели на фоне загорелой кожи.

— Нора… вспомни, что я сказал тебе утром. Ты никому не сказала, что я приду, так?

— Никому, доктор.

— Посмотри на меня, — он сильнее сжал ее руки. — Ты будешь делать так, как я скажу, ты слышишь? — говорил он бесцветным голосом. — Ты не чувствуешь никакой боли — боли не существует. Повторяй за мной: боли не существует. Не нужно бояться. Повтори… Не нужно бояться… Боли не существует.

— Боли не существует.

— Боль существует лишь в воображении.

— Боль существует лишь в воображении.

Нора чувствовала, что постепенно теряет сознание. Она устала, очень устала. Она не могла больше бороться со сном. Подсознательно она чувствовала, что засыпать опасно, очень опасно. Но ей уже было совершенно все равно. Она лишь хотела, чтобы доктор Моррис перестал смотреть на нее. Его ужасные глаза, казалось, сверлили ей голову; она попыталась закрыть глаза — и тут все почернело.

Хьюг увидел, что выражение ее лица стало бессмысленным. Довольно буркнув, он отпустил ее руки. По-прежнему пристально глядя ей в лицо, он вынул маленький блестящий скальпель. Он прикоснулся к ее руке холодной сталью, но девочка не шевельнулась.

— Нора, ты меня слышишь?

Ответа не было. Он осторожно взял маленький инструмент. Его лезвие мерцало в холодном свете луны. Он сделал тонкий надрез на тыльной стороне ладони девочки. На белой коже мгновенно появилась тонкая розовая линия.

— Боль существует лишь в воображении, — торжествовал Хьюг. Его эксперимент начался великолепно.

Нора неопределенно и бесцельно пошевелила рукой. Она улыбалась — глупой, бессмысленной улыбкой. Он наблюдал, что произойдет дальше. Внезапно ее рука вздрогнула, по-паучьи поползла по простыне к его руке. Она схватила скальпель. Моррис встал. Интересно посмотреть, подумал он, каким будет ее следующее движение. Интерес ученого приковал его к одному месту.

— Нора, сделай маленький надрез на левом большом пальце, ты слышишь меня? Боли не существует.

Девочка колебалась. Моррис напрягся от возбуждения — если субъект наносил себе повреждения без страдания…

Нора стояла лицом к окну, и ее лицо было отчетливо видно в лунном свете. Она спокойно подняла правую руку, державшую нож. Мгновение она стояла совершенно неподвижно, а затем неторопливым движением провела рукой по горлу.

— Стоп! — бешено приказал Хьюг.

Его испуганному взору показалось, что у девочки два рта — два красных улыбающихся рта. Нижний рот был на ее горле. С коротким вздохом она опустилась на пол, и он увидел, как на ее тонкую больничную рубашку хлынула кровь.

— Нора… — он стоял ошеломленный и оцепеневший. Ему показалось, что кровь всюду — на полу, на кровати, на его руках. У него была только одна мысль — убежать. Никто не видел, как он покидал амбулаторию; если ему удастся пробраться со скальпелем в свой кабинет, то, когда трагедия будет обнаружена, он, возможно, «найдет» обычный столовый нож, и все объяснится тем, что Нора прятала его, собираясь совершить самоубийство.

Он повернулся к двери, и только в этот момент осознал весь ужас положения. Ключ был снаружи — он сам захлопнул дверь и теперь был пленником до утра. Он бросил взгляд на кровавую груду на полу. Я должен держать себя в руках, сказал он себе. Он шагнул к окну, и его нога скользнула по полу. Кровь — кровь всюду. Он прокрался к окну. Железная решетка на окне посмеялась над ним. Он отчаянно рванул ее со всей силой своих огромных мускулов. Он должен оставаться спокойным… он не должен терять самообладания. Все зависело от него одного. Спотыкаясь, он вернулся к кровати и сел на нее, обхватив голову руками и бессмысленно глядя перед собой.

Снаружи часы пробили три раза. Три часа! Она не страдала — нет; конечно, нет, потому что боли не существует.

Он подумал, чей это голос он услышал. Конечно, это был его собственный голос. Нельзя пугаться собственного голоса. «Она только в воображении. Боли нет. Боли не существует — о, выпустите меня! Боже, помоги, выпусти меня!» Он вопил, вопил в полную силу своих легких. «Боли нет, я вам говорю — она существует лишь в воображении. Я доказал это. Доказал это. Доказал. Выпустите меня!»

Он бросался на дверь, колотил по ней, пока руки его не стали кровоточить, — его мощь была бессильна. Он слышал голоса в коридоре, испуганный шепот. Затем решительный мужской голос. Это должен быть Паттерсон, подумал Хьюг.

Затем еще голоса — служителей.

— Выпустите меня — я доказал это. Я был прав… прав. Боль — это иллюзия!

Ключ в двери осторожно повернулся. В двери столпилась группа мужчин, за ними — испуганные лица сиделок.

— Моррис! — глаза Паттерсона были широко раскрыты от ужаса.

— Я доказал это, Паттерсон, — боли нет. — Хьюг дико и торжествующе засмеялся. — Вы понимаете, что это значит? Я победил. Я покорил боль.