Роман с пивом

~~~

Дождь начался, как только добрались до точки максимальной близости к месту первоначального отправления, то есть до остановки, противоположной той, с которой уезжали в город. Вначале его можно было только услышать — шелест где-то высоко в небе был похож на то, каким слышится глубоко под водой дождь, идущий над озером или морем, но уже через пару секунд на землю и стены домов упали первые зычные капли размером с мышь-землеройку, и очень скоро все переросло в поистине библейские громы.

— Только этого нам и не хватало, — проворчал Хеннинен и грозно, исподлобья взглянул на небо.

— Вот-вот, явно не хватало, — ответил Жира.

— Чего?

— Такого вот кривлянья. Все им, видите ли, не так, все, знаете ли, через задний проход.

— Вот я и тоже удивляюсь.

— А я сказал бы, что такие чрезвычайные ситуации очень даже хороши, — сказал Маршал. — Если вы, конечно, позволите мне так сказать.

— Валяй, — сказал Жира и закашлялся, не для вида, а на самом деле, вероятно, дождь поднял в воздух с изжарившейся за целый день земли какие-то вредоносные частицы, затрудняющие дыхание и вызывающие подозрения о внезапной газовой атаке.

— Такие чрезвычайные ситуации очень даже хороши.

— Почему-то мне все время кажется, что эти ваши повторения в это время суток действуют особенно убийственно, — сказал Хеннинен.

— Что есть, то есть, — сказал Маршал.

— Он, вероятно, имел в виду, что надо что-то делать.

— По-моему, мы уже довольно настоялись на этих остановках.

Жира тут же взял ноги в руки, ринулся с остановки на тротуар и стал осторожно вдоль стеночки продвигаться в сторону Хельсингинкату, для него это было совсем нетрудно, так как по своим физическим данным он был очень узкий. Под козырьками магазинов, в подъездах и подворотнях стояли люди, словно мусор, который прибивает к берегу быстрым течением, вода уже журчала по водостокам, с шумом вырываясь на тротуар, словно продолжительная и бесполезная брань.

Как-то вдруг случилось заметить, что света на улице стало гораздо меньше. Фонари не успели вовремя отреагировать на столь внезапно наступившую темноту.

Все-таки решили идти вперед в двухмерном пространстве, что по ощущениям вполне соответствовало тому, как если бы пришлось двигаться по карнизу небоскреба, спасаясь от полиции или, как вариант, от кровожадного маньяка-убийцы. Жира считал своим долгом вежливо здороваться со всеми серьезными дожделюбами, собравшимися в подворотнях, пожалуй, было какое-то величественное и благородное единение в этом всеобщем дрожании в подворотне, в таких местах обычно появлялась некая атмосфера бомбоубежища, типа, что, съел, бог-громовержец, не сломить тебе наш маленький народец.

Поспевать за Жирой было нелегко. Хеннинен шагал с незыблемо хмурым выражением лица, Маршал семенил следом, всем своим видом стараясь извиниться за поведение идущих впереди товарищей. Проезжающие мимо машины тихо шуршали шинами, где-то вдалеке, за целый квартал до остановки, резко затормозил трамвай.

Вышли к перекрестку.

— Итак, — сказал Маршал.

— Я как-то не вижу здесь особого множества вариантов, — и Жира показал на другую сторону улицы, где стоял небезызвестный ларек. Юни только что успел свернуться, у него было какое-то особое чутье, и он всегда заранее закрывался перед дождем или другими катаклизмами.

— Что есть, то есть, — сказал Хеннинен и стал переходить дорогу прямо по воде, громко хлюпая своими ужасными галошами, похоже, что на какой-то миг ему удалось взять себя в руки.

Под козырьком почему-то не было ни одного дожделюба, хотя обычно здесь даже в хорошую погоду собираются всевозможные искатели временного пристанища или домашнего тепла, как бы то ни было, решили, что лучше всего остаться здесь и, облокотившись на неровную металлическую поверхность стойки, протянувшейся под закрытыми окнами ларька, постояли некоторое время, допивая последнее пиво, которое в ходе всех произошедших перемен тоже изменилось, поменяв свою жидкую сущность на более густую и теплую. Стало наконец понятно, почему под козырьком было так пустынно: дождь был косой и на открытых пространствах лупил с такой силой, что его защитная способность была чисто номинальной.

И все же постояли, посмотрели на машины, пролетающие через перекресток, на который с четырех сторон стекалась вода, образуя громадную мрачную лужу, на жалких прохожих, которым в силу тех или иных причин приходилось идти куда-то без зонта. И когда уже вдоволь насмотрелись на всю эту мокроту, скрытые желания стали вновь выползать наружу. Маршал подумал, что неплохо бы что-то сделать, и сказал потом, что неплохо бы чем-нибудь заняться и, если уж ничего другого в голову не приходит, то хотя бы, черт побери, сыграть в кости, потом настал черед Жиры, и он сказал, что хочет есть, и в этом, конечно, не было ничего неожиданного, разобравшись с желаниями, по крайней мере, с двух сторон, двинулись дальше и посмотрели на Хеннинена, который так и не нашел любовь, которую искал весь день, но который сейчас, судя по его демонстративному молчанию, старался всячески показать, что эта тема его ни капли не интересует, и пусть он ничего не хотел, все же вид у него был такой, будто чего-то ему все-таки было надо.

— Хенннинен, — сказал Маршал, — спаси нас.

Хеннинен стоял и безучастно смотрел на последний стремительно уменьшающийся сухой кусок земли, остававшийся под козырьком, и голова его склонялась все ниже и ниже, как будто бы он только что продал эту землю, почему-то вдруг такое пришло на ум, хотя никакой земли у него в помине не было. Вид у него был не только подавленный и побитый, а какой-то чересчур вялый, он словно одновременно надулся и съежился, и, кстати сказать, теперь он точно выглядел как намокшее пугало или полохало, тут уж пусть каждый сам выбирает, в зависимости от вкуса и среды обитания.

— Да-а, — протянул Жира, так обычно говорят, когда кто-то или что-то заходит слишком далеко.

— Угу, — сказал Хеннинен.

— Что угу?

— То и угу, что день был длинный и тяжелый, а теперь ептить еще и мокрый, и я никогда не найду свою любовь, а та малость, которая могла бы как-то восполнить мою изнурительную потребность в любви, я имею в виду пиво, так и его, блин, запасы уже исчерпаны.

И одним глотком он допил те полбутылки, что у него еще оставались.

— Так что такие вот угу.

— И что же нам теперь с ними делать? — спросил Жира и испуганно посмотрел на Маршала: возможно, настроение Хеннинена передалось и ему, у них были общие воспоминания о пережитых лишениях.

— Что делать, то и делать, — сказал Маршал и был уже готов продолжить предложение в стиле «такие теперь времена», но не успел ничего сказать, как сама мысль остановилась на полуслове — с горы стремительно летел на дребезжащем старушечьем велосипеде приличного вида мужчина в шляпе, а впереди на перекрестке его ждала огромная лужа.

Лужа была уже настолько глубокой, что колеса быстро увязли, велосипед замедлил ход и вскоре остановился ровно посередине пути. Велосипедист, которому нельзя было отказать в настойчивости, несмотря на возникшие сложности, как-то неестественно и победно улыбался, пытаясь встать на педали и нажать со всей силы, но потом стало вдруг ясно, что он сдался, позволил велосипеду медленно завалиться на бок и рухнул в лужу вместе с ним.

— Человечество забуксовало, — изрек Хеннинен, стараясь придать своему голосу ледяную холодность. Все бы хорошо, только он сам не выдержал и засмеялся.

— Этот будет буксовать впустую, если не встанет на ноги, — сказал Жира.

Хеннинен хотел было что-то ответить, но потом, вероятно, подумал, что если начнет отпускать шутки, то это разрушит с таким трудом созданный им образ печального рыцаря, а потому он вернул своему лицу прежнее выражение и поднял влажные глаза на Маршала или куда-то в его сторону.

— Ах да, — сказал Жира и тоже посмотрел на Маршала.

— Да, возвращаясь к той теме, о которой мы говорили, прежде всего, должен сказать, не надо так на меня таращиться, это — аа — вызывает неприятные ощущения, — бээ — я как бы, значит, уже исчерпал свой денежный лимит.

— Что? — не понял Жира. — Денег же было до фига.

— Это, как говорится, зависит от того, с какого бока взглянуть, но, как бы там ни было, дело обстоит именно так.

— О поля бедности, просторы мирового страдания, — простонал Хеннинен, получилось это у него так складно, словно эта вполне предвидимая проблема вдруг расставила по местам все разрозненные шестеренки в его голове.

Мужик на перекрестке поднялся из лужи, вытащил велосипед и, грозно поглядывая на небо, медленно поплелся к ближайшему зданию.

— Что на это можно сказать, кроме разве того, что и не говори, — сказал Жира. — Но говори.

— Нет ну ёпэрэсэтэ и пэ и мэ и жэ и все другие буквы алфавита, — сказал Хеннинен. — Я уже не знаю, и не хочу, и не могу, и вообще.

— Не хочешь чего? — спросил Маршал.

— Ничего. Или, по крайней мере, не хочу, чтобы все это вот так вот, ептить, закончилось на середине, я не хочу, чтоб этот день остался, мля, в таком вот полупьяном состоянии.

— Сдается мне, что половиной здесь уже не пахнет, — усмехнулся Жира, — да и вид, надо сказать, и речи, уж прости, друг.

— Вот скажите, почему, на хрен, все время хочется кричать и матом ругаться или побить кого-нибудь?

— За дело! — крикнул Маршал и, не найдя ничего более подходящего, достал спичку, с остервенением швырнул ее в лужу и огляделся. По пешеходному переходу шла навстречу дождю, закутавшись в прозрачный полиэтиленовой дождевик, полинялая, несмотря на защитную пленку, старушка с ходунками.

— Дерьмовая старушка! — закричал Хеннинен ломающимся голосом и пару раз ткнул кулаком воздух.

Но либо крик Хеннинена запутался в длинных водяных нитях, свясающих с неба до самой земли, либо старушка была напрочь глухая, однако она никак не отреагировала на сие безобразие.

— Полегчало? — участливо поинтересовался Маршал.

— Если честно, то да.

— Может, тогда мы наконец чем-нибудь займемся? — спросил Жира.

— Но на самом деле не так уж сильно и полегчало.

— Ты что же, значит, теперь злой, да? — Жира спрашивал так, как будто Хеннинен был его другом-сожителем, хотя доля правды в этом, конечно, была, по крайней мере в дружбе.

— Да нет, я пока еще не очень злой. Но скоро уже буду. Если вокруг, блин, не станет светлее, точно буду.

— Вечереет, — заметил Жира. — По крайней мере, какое-то время светлее точно не будет.

— Можно, конечно, попробовать занять у кого-нибудь этого варенья, — сказал Маршал.

— Все банки уже давно закрылись, — отозвался Жира.

— Что ж, придется обратиться к частным пенкоснимателям, — сдержанно сказал Хеннинен, и было слышно, как он борется с внутренним желанием обидеть кого-то, кто меньше и слабее.

— Котилайнен, кажется, живет вон в том переулке, — вспомнил Жира. — Работает на какой-то там стройплощадке, уборщиком, что ли, не помню. Правда, последний раз, когда виделись, он был в отпуске.

— Отпуск, ептить, не финансовый кризис, — сказал Хеннинен. — У них там для этого есть специальные отпускные.

— Если только он официально работает, — вставил Маршал.

— Да я вообще просто хотел сказать, что раз он в отпуске, то должна же быть у него какая-то работа, — спокойно объяснил Жира.

— Кто знает, — покачал головой Хеннинен. — У меня вообще сложилось такое впечатление, что он чего-то темнит. Хотя это, конечно, совсем не исключает наличия у него денег.

— Да и потом, что нам стоит, — сказал Маршал. — То есть я хотел сказать, давайте же сходим.

— Ничего не стоит, — усмехнулся Хеннинен и шагнул в дождь.

Дождь стал уже более-менее умеренным, отошел от той первоначальной ярости, с которой начал. Укрытия от дождя по обеим сторонам дороги опустели, наверное, все, кто там скрывался, решили, что парой минут здесь не обойдется. Гром гремел где-то вдалеке и одновременно здесь и везде, это было похоже на окружение. Где-то за школой завыла сигнализация.

Пройдя квартал, повернули за угол и оказались в узком переулке. Там была такая небольшая горка, с вершины которой по растрескавшемуся асфальту стекали быстрые порожистые ручьи. Жира предположил, что если дождь так и не закончится, то скоро здесь можно будет ловить кумжу и хариуса, а Хеннинен добавил, что еще и мертвых сапожников: бедная сапожная мастерская находилась как раз на опасном склоне.

— И где же теперь он живет? — спросил Маршал.

— Где-то здесь, — ответил Жира. — Я вообще-то у него всего один раз был.

— Мы с Маршалом не имели такого счастья, а потому вся ответственность целиком и полностью ложится на твои хрупкие плечи.

— Да, найду, найду, вот он.

Это была самая обыкновенная коричневая многоэтажка, правда, коричневый цвет придавал ей более внушительные размеры, чем она имела в действительности, и казалось, она нарочно выставляется. Дождю не удалось смочить ее целиком, но мокрые следы под окнами были похожи на поплывшую тушь, и весь фасад, таким образом, являл собой ужасную семейную фотографию, которую все же решили повесить на стену, несмотря на то что во время съемки фотографу так и не удалось остановить нескончаемый поток женских слез.

Жира тем временем уже добрался до двери подъезда и закричал оттуда, что там нет домофона. Следом подошел Маршал и спросил, точно ли это именно тот подъезд, который надо, на что Жира ответил, что не знает, и стал сквозь стекло в двери разглядывать список жильцов. Хеннинен тоже попытался протиснуться поближе к двери, мина его по-прежнему была кислой, но, очевидно, мокнуть под дождем из-за одного только упрямства ему не хотелось.

— Ну, видно?

— Не то чтобы очень.

— Что значит не очень? — уточнил Хеннинен.

— Понимаете, я только сейчас понял, что совсем не знаю его фамилии.

— Ёшкин кот, — проворчал Хеннинен. — То есть ты не знаешь, какая фамилия у Коти-лайнена?

— А что, Котилайнен — это, по-твоему, его имя? — спросил Маршал. — Позвольте представиться: Котилайнен Вейялайнен.

— Да нет же, я просто подумал, что Котилайнен — это вроде клички. Может, он котов любит, он вообще домашний, часто дома сидит, хотя, с другой стороны, должен же он где-то сидеть. Но все равно, здесь его нету.

— Где нету? — не понял Хеннинен.

— Ну там, то есть здесь, где мы сейчас стоим. Девчонки бы сказали на улочке.

— Фи, — сказал Маршал. — Улочки, булочки, мы у мамы дурочки.

— Чего-чего?

— Да так, ничего.

— И все же я бы еще раз хотел уточнить, есть там Котилайнен или нет, ну там, в списке? — спросил Хеннинен.

Жира еще раз присмотрелся.

— Не, похоже, что нет, — сказал он. — Есть только Койкалайнен и еще какой-то Мую, идиотское имя, а потом еще, ой, блин, вы не поверите, просто пипец.

— Ну, давай.

Тут он залился таким беззвучно-истерическим смехом, что даже присел на корточки и схватился за живот. Посотрясавшись так некоторое время, он затем поднялся и прошептал:

— Урпо.

Это был настолько взволнованный выдох, что все как-то даже притихли на какое-то мгновение, словно из уважения. Три неподвижных, серьезных и немного растерянных головы отразились в стекле, за ними или даже сквозь них проглядывала стена подъезда и список — белыми выпуклыми буквами на черном фоне.

— Да ладно тебе, — прошептал Маршал.

— Сам посмотри!

Маршал переместился ближе. Вначале ничего не было видно, кроме собственных глаз, глупо таращившихся из стекла, потом с их влиянием удалось справиться, и стало видно, что там внутри.

— Бля, и правда, Хеннинен, глянь-ка.

Хеннинен поменялся местами с Маршалом и стал пристраиваться к стеклу. Он так тяжело дышал, что стекло тут же запотело.

— Стекло-то протри, — небрежно бросил Жира.

— Сам знаю.

— Ну, — заерзал Маршал. — Видишь, видишь?

— Ну, вижу. Урпо. И что дальше?

— Урпо значит дурак, ты что, не понял, что ли? — захихикал Жира.

— По-моему, ничего смешного в этом нет, — сказал Хеннинен. — Подумаешь, Урпо, ха-ха-ха.

— Это в тебе говорит рационализм, — сказал Маршал.

— Какой, к черту, рационализм, это же самое обычное мужское имя.

— Ну, в общем-то да, — согласился вдруг Жира. — Об этом я не подумал. Но если это имя, оно что, фамилией теперь быть не может?

— Почему нет, у тебя же Котилайнен стало именем.

— Вот только не надо меня сразу в урпы записывать, — сказал Жира. — У меня и без того голова кругом идет.

— Кстати, возвращаясь к Котилайнену, — эх, Жира, бедная твоя голова!

— Почему?

— Потому я не нашел, в этом списке никакого Койкалайнена.

— Ну не нашел, и хер с ним, — добродушно отозвался Жира и вылупил глаза.

— Зато там есть Котилайнен.

— А я разве не так сказал?

— Насколько мне помниться, мы собирались в гости к Котилайнену, — сказал Маршал. — Совсем не к Койканену.

— Ну да.

— Так точно.

— Ну так вот, как бы это так лучше выразиться, в общем, я думаю, что нам следует каким-то образом переместиться туда в подъезд, — сказал Маршал. — Слушай, а у тебя случайно нет ключей от его квартиры, раз уж вы такие приятели?

— Это ты кому сейчас сказал?

— Это я так, просто. Продумываю возможные варианты наших действий.

— Ну, получайте! — крикнул Хеннинен и выскочил под дождь. Ему, похоже, нравилось гулять под дождем, особенно в его теперешнем состоянии. Он встал посередине улицы и заорал: — Котилайнен!

Жира подскочил и встал рядом, Маршал подошел следом. Здесь в центре улицы казалось, что вся вода мира льется сейчас за шиворот и барабанит по крышам.

— Котилайнен! — закричал Хеннинен.

— Котилайнен! — закричал Маршал.

— Котилайнен! — закричал Жира. — Котилайнен!

И даже причмокнул от удовольствия, словно бы пытаясь уловить некое послевкусие своего крика, потом стал радостно шлепать по воде на асфальте и наконец прорычал:

— Эй, чуваки! Вот это кайф!

— Заткнись, — обрубил его Хеннинен. — Там окно открывается.

На втором этаже, громко скрипя, открылось окно, потом послышался звон и сразу за этим тихий крик, похоже, что там, наверху, только что разбилось что-то ценное. В окно высунулась лысая, продолговатая и как-то несуразно плоская мужская голова. Крохотными почти высохшими глазенками мужик взглянул сначала вниз, а потом возвел глаза к небу. Вдруг откуда-то из непосредственной близости к голове выползла тощая рука, оснащенная большой платформой ладони, когда же ее пальцы добрались до выступающей вперед головы, то стали нежно ее почесывать, словно роняя капли на поверхность.

— Чего шумим? — спросила голова и посмотрела вниз. Рука мгновенно исчезла в комнате, как будто ее утащили туда силой с помощью какого-то механизма.

— Мы идем к Котилайнену! — что было сил закричал Жира, как будто мужик находился где-нибудь в дне пути от того места, где они стояли, хотя до окна было от силы метра три.

— Это не ко мне, не ко мне, — сказал мужик. — Уходите отсюда.

— А вы знаете Котилайнена? — не унимался Жира. — Мы его ищем.

— У нас к нему дело есть! — крикнул Маршал. Кричать приходилось из-за сильного дождя, просто стоило открыть рот, приходилось верой и правдой сражаться с потоком льющейся в тебя воды.

— Уходите, я сказал, не то позову полицию.

— Прости, чувак! — закричал, в свою очередь, Хеннинен. — Тебя, часом, не Урпо зовут?

— Как вам не стыдно, — сдержанно рыкнул мужик, слез с подоконника и захлопнул окно.

— Во дурак, — сказал Жира.

Маршал подумал было, что можно попытаться проникнуть на внутренний двор и уже оттуда попадать в подъезд, и как раз собирался высказать это предложение, как дверь распахнулась и из нее выскочили двое довольно-таки упитанных пацанов с массивными черными пистолетами в руках. Во рту у обоих были такие большие чупа-чупсы, что одного такого хватит, пожалуй, до самого вечера, если, конечно, случайно не упадешь и не проглотишь его целиком. Они кинулись к небольшому автофургону, припаркованному неподалеку, разбрызгивая пистолетами воду в лужах, и один из них отчаянно завопил: «Где Памела Андерсон, подай сюда эту суку, я убью ее!»

Жира успел вовремя схватиться за дверь и теперь держал ее двумя руками, так, словно ей угрожала опасность внезапного разрушения.

— Того, блин, добро пожаловать! — сказал он.

— Спасибочки, — промычал Хеннинен и зашел внутрь.

В подъезде было темно, как в джунглях, только в воздухе до боли пахло березовыми вениками. Маршал нажал выключатель: свет загорался здесь по какой-то особой схеме, вначале лампа вспыхнула ярко-белым, затем на некоторое время стала оранжевой, после чего раздался приглушенный треск, номер закончился, и стало опять темно.

Лифт был свободен, а в кабинке тускло горела маленькая лампочка.

— Какой там был этаж, если был? — спросил Маршал, стоя у дверцы лифта, чугунный характер которой призывал остановиться и задуматься, стоит ли идти дальше, в этом было что-то торжественно фатальное, так что даже пришлось внутренне напомнить себе о том, что в конце концов речь идет лишь о посещении лифта.

— Вроде четвертый, — сказал Жира.

Хеннинен сразу же попытался втиснуться в лифт, и, на удивление, это даже у него получилось, хотя вначале казалось, что сложности непременно будут, все-таки он был самым толстым из всех. Следом за ним влезли Маршал и Жира, потом Жира захлопнул дверцу, и лифт поехал.

Двигался он рывками, а потому создалось такое впечатление, как будто едешь в небо на доисторической повозке.

— Я тут подумал, что если бы Котилайнен был дома, то он бы наверняка уже услышал наши крики на улице, — сказал Хеннинен, когда лифт остановился на четвертом этаже.

— Вот только давай не будем какать заранее, — сказал Жира и тут же добавил: — Упс, ну и шуточка получилась.

Хеннинен, толкаясь, протиснулся к выходу, вероятно считая, что имеет на это право, раз уж он первым зашел в лифт еще в самом начале, остальные в свободном порядке проследовали за ним. Осмотрелись. На площадку выходили три двери: на первой написано «Виртанен», на второй «рекламы не надо», а на третьей же ничего не было написано.

Жира решительно направился к третьей, нажал на звонок и постучал три раза. Хеннинен и Маршал встали за спиной.

— Не слышно никого, — прошептал Жира.

— Это вообще, надо сказать, не самый действенный метод, — проговорил Хеннинен. — Парни из налоговой тоже всегда стучат трижды, наверное, думают, что люди после этого тут же ринуться открывать им двери, как лучшим друзьям.

Еще немного постояли в темноте. На нижнем этаже кто-то медленно и монотонно стучал, действуя на нервы, и было в этом что-то неживое, сразу представился этакий престарелый Урпо, который день за днем стругает себе подходящий гробик. Не получив какого бы то ни было ответа, Жира счел необходимым наклониться и прокричать в щель для почты:

— Котилайнен! Эй, Котилайнен!

Никакого ответа не последовало и на этот раз. Жира выпрямился, пнул ногой дверь, потом опять согнулся и заорал: «Открывай, доходяга, это я, Жира». На сей раз крик возымел действие: вскоре за дверью послышалось слабое шуршание, а потом вдруг раздался ужасный душераздирающий рев, даже кровь застыла в жилах на какое-то время, потом, правда, дошло, что это, скорее всего, кошка. Похоже, что она торопилась рассказать кому-то что-то очень важное.

— Там явно кто-то есть, — прошептал Маршал.

— Вне всякого сомнения, — отозвался Хеннинен. — Надеюсь только, что этот лев не слопал его с потрохами.

После этого послышались вполне человеческие шаги, кашель, какое-то успокаивающее бормотание, и наконец дверь распахнулась, но так резко, что все трое тут же инстинктивно отскочили назад, дабы не потерять лица, в данном случае не метафорически, а абсолютно конкретно. Котилайнен стоял в проеме двери, и по всему было видно, что его недаром называют «домашним»: на нем были синие в клеточку кальсоны с вытянутыми коленками, изрядно помятый халат дедушкиных времен, а на голове — грелка для чайника, из-под которой на лоб выбивался несколько нахальный и спутанный чубчик. В одной руке он держал наполовину сгрызенный огурец, а в другой дымилась толстая и неровная самокрутка, источающая естественный травяной запах. Однако все это казалось очень даже нормальным, да и сам он был явно удовлетворен своим внешним видом и положением.

— Ну, — сказал он.

Жира недоверчиво глянул через плечо, словно собирался открыть какую-то страшную тайну, и спросил полушепотом:

— Можно мы войдем?

— Пожалуйста, — ответил Котилайнен. — Я тут как раз, ну, эта, — и он показал огурцом на дымящийся бычок.

Посторонившись, Котилайнен пропустил Жиру, Хеннинена и Маршала в коридор, служивший в данном случае прихожей, в конце которой находилась комнатка в два десятка квадратных метров, но зато с большим окном, стойко сдерживающим атаку дождевых капель. Из окна открывался вид на стену противоположного дома и на маленький зеленый клочок липы, ютившейся в углу двора. В горшке на подоконнике стояло нечто тщедушно-пальмообразное, а рядом лежал огромный плоский ярко-бирюзовый камень, размером с портфель министра, судя по цвету — невыносимая безвкусица, если бы весь его внешний вид не говорил о том, что это и есть самое настоящее достояние матушки-природы. Ее поделкам почему-то позволено иметь совершенно нереальные оттенки, лишенные всякого смысла.

Посреди комнаты стоял низкий столик, рядом с ним — потертый длинный диван, похожий на стеганое одеяло из секонд-хендз, и два разрозненных стула, составляющих вместе такое сочетание дугообразных и остроугольных форм, что сложно было сказать, к какому разряду они относятся — стул рабочий, стул столовый или же стул для отдыха. Потом еще был второй ярус светлого дерева, навевающий ассоциации с детской комнатой, а внизу под ярусом стоял маленький письменный стол, сложенный из выкрашенных в белый цвет листов фанеры. На столе, словно тщательно продуманные детали интерьера, лежали счет за квартиру, металлический пенал с ручками и фотография какого-то создания, отдаленно напоминающего морскую свинку, в рамочке с золотистыми завитками. В противоположном от стола углу находилась небольшая кухонька, на удивление очень опрятная, несмотря на свои малые размеры.

Котилайнен проследил за взглядом Маршала и сказал:

— Мне нравится мыть посуду. Чесслово.

— А я как раз подумал, надо же, как здесь уютно, даром что так мало мебели.

— Я называю это подходом с душой, — отозвался Котилайнен. — Я вообще очень домашний.

— Да уж, — усмехнулся Хеннинен и позволил себе присесть на угол дивана.

Котилайнен подвинул стулья к столу и сел на один из них. Кошка стала тереться о ноги Маршала и хрипеть, что-то у нее было с голосом, он почему-то казался каким-то неестественным. Несмотря на яркую окраску и многоцветность, кошка была абсолютно безликой, словно это не она, а лишь ее отражение ходило по комнате.

— А как зовут киску? — спросил Маршал.

— Брюс, — сказал Котилайнен.

— То есть это кот? — спросил Жира и наклонился, чтобы погладить ее, но она тут же отскочила в сторону метра на полтора и теперь наблюдала за происходящим оттуда.

— Нет, просто имя.

— Как Брюс Ли? — уточнил Маршал.

— Угу.

— Странное имя, — пробурчал Хеннинен с дивана, словно такая именная политика глубоко ранила его чувства. — Почему же тогда, например, не Ян?

— Ян — это собачье имя, — ответил Котилайнен, как нечто само собой разумеющееся, словно у него и правда где-то была спрятана собака с таким именем.

Маршал сел на стул. Жира устроился рядом с Хенниненом и стал чесать давно небритый подбородок, а потом, видимо, вспомнил про то, что у них к Котилайнену было дело, и заговорил:

— В общем, у нас тут к тебе есть одно дело, хм… Как бы так лучше выразиться…

— И сколько? — спросил Котилайнен и приветливо улыбнулся. Его жизненному равновесию в данной ситуации можно было просто позавидовать, на фоне его органического благополучия каждый тут же начинал чувствовать себя доходягой и жалким нытиком.

— Ну, эта, мы еще пока толком не решили.

— Главное, чтобы хватило на поддержание определенного градуса в крови, — сказал Хеннинен.

— Предыдущие градусы как-то не пошли ему сегодня впрок, — пояснил Маршал.

— Угу.

— Ну так вот, — сказал Жира. — Вот. Не знаю, что еще сказать.

— Есть у меня маленько, — произнес Котилайнен и протянул дымящуюся сигарету вначале Маршалу, но тот отказался, покачав головой, а затем Жире, который аккуратно взял ее двумя пальцами, внимательно осмотрел со всех сторон и решил-таки возвратить обратно Котилайнену, но тут в нее вцепился Хеннинен.

— Тебе бы лучше воздержаться, — сказал ему Жира.

— Именно поэтому я и не воздерживаюсь.

Хеннинен стремительно выкурил сигарету до конца и выбросил окурок в стоящую на столе маленькую изящную пепельницу в виде яйца, потом откинулся в угол дивана и замер. Жира разглядывал кошку, которая разлеглась под столом и, похоже, совсем ни о чем не думал. Дождь за окном барабанил по карнизу, а двор с каждой минутой становился все темнее.

— Ну так как? — спросил Котилайнен.

— Да ничего, — ответил Маршал. — Вот пытались сегодня поиграть в кости.

— Пытались?

— Не пришли к согласию.

— Кости — это серьезно, — сказал Котилайнен. Потом немного помолчал, уставившись куда-то в стену, и засмеялся: — Хорошо сидим.

— Точно, — согласился Маршал. — То есть я хотел сказать, что ты прав в обоих случаях. Эй, Хеннинен, давай-ка вылезай на свет!

Хеннинен сидел, забившись в угол дивана и подобрав под себя ноги — похоже, он соорудил там для себя некое транцендентальное пристанище. Маршал позвал его еще раз, на что тот ответил «угу» и закрыл глаза.

— Так что насчет финансов? — спросил Жира.

— Ах да, — вспомнил Котилайнен. — Сейчас посмотрю.

Он встал, вышел в коридор и стал что-то искать в карманах. Кошка, то есть Брюс — было как-то странно называть ее этим именем, — последовала за хозяином, она была истинным Брюсом Котилайнена.

Потом Котилайнен снова вернулся в комнату и сел на стул — зажатые в руке купюры походили на мелких грызунов со свернутыми головами. Он стал по одной вытягивать их из кулака, словно бы играл в лотерею.

— Я могу дать двадцатку, — наконец сказал он.

Хеннинен тут же пришел в сознание:

— Двадцатки ни хрена не хватит.

— Конечно, на том условии, что вы непременно все вернете.

— Какой разговор, — заверил Маршал. — За кого ты нас принимаешь?

— А может, все-таки сорок? — спросил Жира, похоже, его всерьез озаботило их денежное положение.

— Но только сорок, ни цента больше. У меня тоже, знаете ли, расходы. И вернуть обязательно!

— Ну, ты же нас знаешь! — заверил Жира.

— Вот именно, к сожалению, как-то знаю.

Котилайнен еще немного потеребил в руках свой бумажник, потом вытащил оттуда две двадцатки и протянул их Маршалу, который на тот момент стоял к нему ближе всех. Маршал скатал их в тонкие трубочки, засунул в карман брюк, усиленно делая вид, будто так и надо, но тут же внезапно стало как-то стыдно за то, что взял эти деньги, словно они были доказательством того, что это целиком его вина.

Таким образом, снова пришло время присоединиться к кружку любителей самопоедания, но тут ни с того ни с сего вмешался Хеннинен — вмешиваются всегда обычно ни с того ни с сего, прерывая на полуслове, — он неожиданно подал голос из своего гнезда и сказал:

— Ой-ей-ей.

— Что случилось? — спросил Маршал.

— Мне что-то совсем нехорошо. Совсем.

— Нехорошо?

— Хреново мне, братцы. И в физическом, и в моральном, и даже в эстетическом смысле. Полный аут.

— Что нам с ним делать? — испугался Жира, и было непонятно, спрашивает ли он у Хеннинена, что делать с его состоянием, или у других присутствующих, что делать с Хенниненом.

— Мне бы на воздух, — простонал Хеннинен и согнулся в три погибели.

— Полагаю, визит вежливости на этом окончен, — сказал Котилайнен. — Деньги получены — и поминай как звали.

— Ну почему, мы еще о погоде поговорили, — улыбнулся Жира.

— Я не к тому, чтобы вы тут насовсем оставались, — уточнил Котилайнен и посмотрел на скрючившегося на диване Хеннинена. — Хотя, конечно, уже поздно и вам пора.

Жира кое-как соскреб себя с дивана и положил руку на плечо Хеннинену, словно собирался благословить его или поговорить по душам, как мужчина с мужчиной, или еще чего-то.

— Ну что, дружище, поднимаемся и идем, — сказал он.

Хеннинен попробовал встать, но тут же ухватился за край дивана, Жира подставил плечо и поддержал его. Так вместе они по дуге обошли диванный столик, Хеннинен как-то совсем размяк от той пары травяных затяжек, которые он сделал, и двигался теперь очень медленно.

— Блевать хочется, — промычал Хеннинен.

— Насрать хочется, — ответил ему Жира.

— Сами-то справитесь? — спросил Котилайнен и уже было протянул руку, чтобы снять свой колпак, но, видно, на ходу передумал, а рука так и осталась висеть в воздухе.

— Ну, нам не впервой таскать Хеннинена, — сказал Жира.

— Ща блевану, — буркнул Хеннинен, оторвался от Жиры и, раскачиваясь из стороны в сторону, ринулся в коридор, на ходу врезался в комод и уронил стеклянный графин со стоящим в ним напрочь высохшим сухоцветом.

— Ёшкин кот! — охнул Котилайнен. Он, очевидно, расстроился так сильно, что даже не мог толком выругаться, уж что там было ценного, какой-то задрипанный цветочек, но, может, ему была как-то особенно дорога эта ваза, а она разлетелась на кусочки.

— Простите, — сказал Хеннинен.

— Простите, — сказал Маршал.

— Простите, — сказал Жира, открыл дверь, вытолкал Хеннинена на лестничную площадку и вышел сам. Маршал вышел вслед за Жирой. Последним вышел Котилайнен, он кричал, обращаясь ко всем впереди идущим, что все надо вернуть на этой неделе, потом сам вернулся домой и закрыл за собой дверь. Как только более-менее отошли от всех этих входов и выходов, оказалось, что Хеннинен уже спускается вниз по лестнице, опасно наклонившись вперед и направляясь прямо к стеклянной двери балкона.

Жира бросился за ним и успел схватить за плечо — что-то в нем, наверное, есть, в плече, раз так часто приходится за него хвататься по поводу и без, хотя ведь, ищи не ищи, никакой ручки там нет. Маршал несколько театрально спустился следом, это, кстати, сегодня уже было подмечено, про лестницу, что трудно спускаться по ней, делая вид, будто я — не я, и лошадь не моя, такое поведение всегда рождает где-то глубоко в душе острую потребность некого постановочного минимума, хотя если вдуматься, то сама постановка вопроса «я — не я» уже содержит в себе элемент игры воображения. Как бы там ни было, но сейчас ситуация складывалась более чем реальная и даже в некотором роде очень серьезная — Хеннинен, широко расставив ноги, стоял перед стеклянной дверью балкона и повторял, мол, это моя жизнь, как хочу, так и живу, потом он вдруг вырвался из цепких рук Жиры и, повернув к ступенькам, стал медленно сползать по ним вниз, правда, на этот раз, он спускался гораздо аккуратнее, за что, конечно, следует отдать ему должное. На улице уже совсем стемнело, что произошло гораздо быстрее обычного из-за нависшего над городом необъятного темного облака, бесконечно источающего воду; вероятно, именно заоконная неотвратимость бытия отразилась на общем состоянии всего подъезда, и теперь здесь было не только темно, но еще и очень тихо. В свою очередь, темнота и тишина повлияли на то, что спуск по ступенькам получился исключительно медленным и осторожным, и можно было подумать, что это крадутся три известных вора-весельчака, с одной, правда, поправкой, что в тот самый миг никто из них не выказывал особой радости, да и было уже замечено в течение дня, что преступные вылазки ни к чему хорошему не приводят.

На последнем лестничном пролете Жира умудрился совершить довольно грубый и, учитывая тогдашнее шаткое положение Хеннинена, даже опасный обгон и первым оказался у входной двери. Он замер, вглядываясь в темноту шумящей за стеклом воды, подкрашенной в цвет уличных фонарей, и вид его не внушал доверия.

— Я успел забыть, что там идет дождь, — сказал он. — Может, лучше было бы остаться здесь?

— Открывай же наконец эту хренову дверь, я хочу подышать воздухом, — закричал Хеннинен и доказал тем самым, что слова его тоже имеют силу действия: Жира тут же открыл дверь, пропустил вперед Хеннинена и Маршала и вышел за ними следом.

Дождь и правда все шел и шел, и даже пуще прежнего. В этом темнеющем с каждой минутой мировом пространстве он казался злым и холодным, превращая даже яркие пятна горящих уличных фонарей в образы дрожащих от страха мокрых овец на заклание.

Хеннинен затараторил что-то неразборчивое, похожее скорее на путаную рекламу какого-то средства от живота, время от времени можно было разобрать отдельные слова и выражения, и стало понятно, что говорит он о силе притяжения и о том, что с ней что-то не так, а потом он вдруг разом замолчал, видимо для того, чтобы подышать-таки воздухом, вышел на середину дороги и, опустив покорно руки, задрал голову к небу.

— Вот теперь мне хорошо, — пробормотал он сквозь дождь, открыл рот и стал жадно глотать этот льющийся с неба бульон, приправленный птичьим дерьмом и еще Бог знает чем.