Роман с пивом

~~~

— Вот это влип, — еле слышно сказал Хеннинен, словно только что выругался на всю страну в прямом эфире телевидения. На самом же деле просто наступил в дерьмо.

— Актуальным становится вопрос, собачье это дерьмо или самое что ни на есть человечье? — произнес Жира и показал глазами на стоящий прямо перед ними общественный сортир с музыкой — там музыка играет, пока ты в нем сидишь. — Может, кто-то не успел донести?

Маршал рассказал, что читал в газете, как несколько лет назад один карельский мужик стал заложником такого сортира на Рыночной площади. Надо полагать, что сортирная музыка ему там порядком надоела. Хеннинен с отвращением взглянул на туалет. Неожиданно дверь его распахнулась, и в проеме появился мужик с рюкзаком на спине, он посмотрел вокруг и облегченно вздохнул, так, словно, за то время, пока он был в заточении, мир переменился. Заметив кучу, в которую Хеннинен только что наступил, мужик сказал:

— Странно, чего это она здесь делает, я же ее только что в унитаз спустил, — и нагло протяжно заржал, приговаривая что-то про «ну у вас городских и системы». Наконец он ушел.

— Долго же он срал, этот твой арийский мужичишка, — сказал Жира.

— Он был карел.

— А нужник с площади они, похоже, вместе с мужиком сюда привезли.

Под боком у стадиона расположилась игровая площадка, а за ней широкая зеленая полоса газона, переходящая далее в крутой склон, ведущий к школе. Склон беспорядочно зарос розовыми кустами. Хеннинен направился к газону, чтобы стереть вонючую грязь со своей обуви, Жира и Маршал последовали за ним. Трава на газоне местами совершенно высохла, и бледные проплешины выглядели теперь, как симптомы какой-то тяжелой болезни. Между сухих стеблей копошились красные отряды божьих коровок, чуть дальше, расстелив на траве старое одеяло, сидели и пили сидр молодые девчонки.

— Ужас! — сказал Жира. — Сплошная молодежь!

Девчонки громко захихикали, наблюдая за попытками Хеннинена очиститься от дерьма. Он волочил ногу по газону, словно ее раздробили на сотню осколков, а к пятке привязали свинцовый шар. Но вскоре он начал сдаваться.

— Пора признать свое поражение, — сказал он. — Похоже, что этот кусок дерьма оказался мне не по плечу, то есть не по ноге. Блин, это были мои единственные туфли.

Сели на газон, достали коробку с пиццей, открыли банки с сидром и начали заседание. Поглотив три четверти пиццы, пришли к заключению, что потребление пищи в непосредственной близости от загаженной собачьим дерьмом туфли — занятие пренеприятное. Последнюю четверть пиццы решили не есть. В дальнейшем единогласно постановили, что для всех будет лучше, если Хеннинен избавится от испачканной туфли, потому что она воняет.

Затем на некоторое время появились определенные разногласия по поводу того, стоит ли Хеннинену столь же безоговорочно выбрасывать вторую туфлю, которая, к слову сказать, тоже не отличалось идеальной чистотой, но была, по крайней мере, свободна о дерьма. Хеннинен еще раз попросил учесть тот факт, что это единственная пара обуви в его гардеробе, и тут же, не переводя дыхания, напомнил о своей временной некредитоспособности. Маршал преддожил искать для непредвиденных проблем непредвиденные решения и вызвался принести из дома пару видавших виды кроссовок — у них с Хенниненом был один и тот же размер ноги. На что Хеннинен, взбодрившись оттого, что наконец-то обрел отдушину в море безысходности, удовлетворенно заявил, что не намерен принимать невиданные предложения от таких завидных идиотов. В ответ Маршал пробурчал, что, видимо, та биомасса, в которую наступил Хеннинен, ударила теперь ему в голову и все там окончательно спутала. После чего уставший от одного вида этой перебранки Жира предложил достать туфли где-нибудь в другом месте, что было тут же одобрено всеми сторонами.

— Ты у нас в этом вопросе самый хваткий, — сказал Хеннинен. — У меня же нет ни ловкости, ни умения, ни, честно говоря, даже желания участвовать в таком предприятии.

— Вот-вот, — подтвердил Маршал. — Я тоже всегда краснею и бледнею в магазине, даже если прихожу туда по абсолютно честному делу.

— Прошу заметить, что я тоже не вор-рецидивист, — сказал Жира.

— Это ты кому сказал? — спросил Маршал.

— В твоей едва ощутимой привязанности к миру преступности, есть что-то глубоко трагичное, — произнес Хеннинен. — Если я правильно понял, то настоящие преступники всегда тяготеют к сообществу и радуются, если какой-то профессионал обратит на них свое внимание.

— Им приятно сознавать, что кто-то о них заботится, — сказал Маршал.

— А ты так одинок, — продолжал Хеннинен. — И, зная все твои любимые и не раз высказанные вслух теории о том, что вором делает человека общество, трудное детство, в общем, какой-нибудь сторонний фактор… фу черт, у меня сразу же появляется дурацкий тон, как у диктора на телевидении. Пожалуй, лучше я не буду больше об этом, а то ведь дело-то в конце концов касается моей головы, то есть ноги, я хотел сказать.

— То-то же, — пробурчал Жира.

— Ты еще, кстати, должен позвонить своей Марфе, — напомнил Маршал.

— Марье.

— Ну, вот видишь, у тебя со всех сторон висят какие-то незаконченные дела.

— Я что-то не понимаю, — взбесился Жира, — по какому, на хрен, праву вы тут устроили этот газонный суд? Я только одно скажу, придержи свой язык, Хеннинен, а не то, помяни мое слово, быть тебе босяком.

— Да не заводись ты, я просто пытаюсь показать твою глубинную бесчестность и асоциальность, чтобы ты лучше справился с поставленной задачей. Я выступаю в роли тренера.

— Слушайте, а где у нас ближайший обувной магазин? — спросил Маршал, как можно более заинтересованным голосом, тем самым прервав разгорающийся спор.

Таким образом, продвинулись в обсуждении немного вперед. Договорились, что Хеннинен останется в парке дожидаться новых туфель, так как человек в одной туфле или даже совсем босиком может вызвать нежелательный интерес со стороны персонала магазина. Итак, оставив Хеннинена в парке, пересекли пустую игровую площадку, все дети с которой на лето были, очевидно, упрятаны в какой-нибудь лагерь, а взрослых эта площадка почему-то не особенно привлекала, и направились к центральной улице. Сам уход был наполнен таким осознанным преступным намерением, что, вышагивая по улице, вдруг захотелось услышать какую-нибудь судьбоносную призывную мелодию, как бы для фона и внутреннего умиротворения, но мелодия не складывалась, и от этого появилось чувство, будто что-то не так, живот тут же скрутило, пот полился ручьем, и сразу стало понятно, что это не кино с участием любимых героев, которые смело идут на выполнение величайшего в мире ограбления обувного магазина, если в кино вообще когда-нибудь крали туфли.

Но Жира, похоже, знал, что делает. Он уверенно шел вперед, что-то насвистывая себе под нос, видимо, сознание того, что у него истинно благие намерения, позволяло ему наслаждаться процессом. Потом он стал объяснять, что на самом деле он честный вор, и, пожалуй, так оно и было. Однажды он три дня ничего не ел и на третий день в состоянии уже бесспорно крайне болезненном был вынужден пойти в одну из недорогих сетевых забегаловок, заказав там самый дешевый обед, — какое благородство! — а уходя, оставил под тарелкой записку «простите меня». Правда, так в кавычках и написал!

— Вначале отыщем магазин, а потом будем смотреть по ситуации, — сказал Жира и продолжил с чувством чрезмерного милосердия: — Только никаких изысков Хеннинен не получит, возьмем такие, которые и так никто не купил бы.

— Согласен, — сказал Маршал.

— Возьмем самые страшные, самые примитивные.

— О да, — улыбнулся Маршал. — Хорошая идея.

Прошли еще один квартал. Хотелось улыбаться. Солнце светило теперь прямо на Хельсингинкату, улицу вдоль которой шли, и все вокруг было как в кино — подернуто легкой дымкой. И на какое-то мгновение вдруг показалось, что все это происходит где-то в другой стране, в другом сияющем мире, липы неожиданно стали пальмами, горбатые «ниссаны» — роскошными «кадиллаками», и в тот момент уже не было никакого сомнения, что величайшему в мире ограблению суждено состояться.

— Шестнадцать сорок семь, — сказал Маршал, — сверим часы.

Жира посмотрел на свое голое запястье и сказал:

— Шестнадцать сорок восемь.

Было шестнадцать сорок четыре.

Навстречу шли люди совершенно из других времен года. У одной женщины на голове была изрядно потрепанная временем шапка пилота, остальная же одежда состояла из черной ткани под кожу. Женщине, вероятно, было очень жарко, или же она знала какой-то секрет, как не потеть в такую погоду. Следом шли мужчины в строгих костюмах, они тоже наверняка взмокли от пота, а навстречу им двигался бронзовый от загара мужик в пурпурно-красных плавках, он-то уж точно страдал критическим обезвоживанием вот уже лет сорок.

После того как протопали еще некоторое время, мимо проплыла группа недоумков в черных хоккейных шапках под предводительством резвого коротконого мужичонки, хотя, конечно, стоит признать, попадались среди прохожих и вполне обычные люди.

— Где-то здесь должен быть обувной, — сказал Маршал. — Или книжный, я точно не помню, то ли обувной, то ли книжный, где-то совсем рядом, я почти уверен. Только вот обувной или книжный?

— Да без разницы!

— Хм, не скажи, хотя определенное сходство, конечно, присутствует, они, например, могут быть разного размера.

— Кто, туфли?

— Нет, обувь и книги.

Тут как раз закончилась невероятно длинная стена жилого дома, и впереди наконец-то показался магазин обуви. Но вся беда в том, что там же расположился и книжный. Они были вместе, то есть как бы два разных отдела одного магазина. Витрин тоже было две, по одной с каждой стороны двери. Обувь на витрине пряталась под изрядным слоем пыли, но это была самая обыкновенная обувь, не какие-нибудь там гламурные пинетки, а самые обычные туфли, ботинки, сапоги, правда, их тоже решили немного приукрасить всякими там ромбиками и кружочками цвета кислотной карамели. На выцветшей бумажке, скотчем прилепленной к стеклу, было от руки написано «большие размеры».

В другой витрине пылились книги. Всевозможных размеров. Солнце давно выело зазывные обложки поваренных книг.

— Ну как? — спросил Маршал. — Заглянем?

— Что ж, надеюсь, мы придем к обоюдному взаимопониманию, — сказал Жира. — Хотя, по правде, я не знаю, с кем я тут должен находить взаимопонимание, ну да ладно, сказал как сказал, черт, даже разволновался немного.

— Ты не волнуйся и для начала открой дверь, — посоветовал Маршал.

Жира послушался и открыл дверь: привязанный под самым потолком маленький колокольчик, заглотнув порцию свежего воздуха, радостно зазвенел. Внутри, в магазине, было всего две комнаты, правая и левая, слева расположились ботинки, а справа — книги, такое распределение показалось почему-то очень осмысленным, хотя если честно, то никакого особого смысла в этом, пожалуй, не было. Касса находилась на стороне книг. За ней сидел пожилой мужчина, листая какой-то журнал.

— Здрасте, — сказал Жира.

— Здрасте, — сказал Маршал.

— Здрасте, — ответил мужчина обиженным голосом, и в воздухе сразу повисло какое-то напряжение, словно попал в комнату, где повсюду разбросано чье-то нижнее белье.

— Здрасте, — повторил Жира и, Бог знает почему, внимательно посмотрел на Маршала.

— Я тут книжки пока полистаю, — подчеркнуто громко сказал Маршал, даже излишне громко. — Тебе же книги нужны! То есть тьфу, я хотел сказать туфли.

Жира сказал «угу» и тут же затерялся между полками с обувью. Маршал же застрял где-то посередине между книгами и ботинками, стоял и думал, чего же это он здесь застрял, но так и стоял. «Надо вести себя непринужденно, — подумал Маршал, — те, кто умеют это делать, всегда хорошо справляются». Продавец за прилавком снова принял вертикальное положение и спросил, не может ли он чем-нибудь, например, помочь. На нем была потертая клетчатая рубашка, давно уже ставшая тесной, штаны до подмышек и подтяжки. Маршал ответил, мол, я пока просто смотрю, и как бы в подтверждение многозначительно махнул рукой. Продавец гукнул в ответ что-то невеселое и, скрипя всеми суставами, вернулся в исходное сидячее положение. Маршал сделал два шага в сторону книжных полок и склонил голову, как это обычно делают в книжных магазинах; синим отсветом промелькнула за окном машина «скорой помощи», звук сирены пробился сквозь стекло, но стал глухим и неровным. Маршал решил, что надо бы что-то сказать, что-то такое очень непринужденное, и, немного подумав, спросил совершенно непринужденным голосом, что, собственно, общего у книг и обуви и что, может быть, здесь продается много литературы про обувь… хе-хе или наоборот. Продавец снова поднялся, его, видно, учили, что надо вставать, если к тебе обращаются, тяжело вздохнул и ответил, что, по крайней мере, в сегодняшнем мире жизненный путь и тех и других необычайно краток, и снова вздохнул. У него был такой безыдейный рот, словно кто-то просто процарапал посередине лица жалкую полоску, вынуждая обладателя облекать светлые мысли в тусклые и ничего не значащие предложения, и тут, наконец, из-за полок с обувью появился Жира и спросил у Маршала, мол, как тут у вас дела, на что Маршал ответил, что никак, просто болтаем. Тогда Жира посмотрел на продавца, прямо в его заплывшие жиром глаза и сказал со слезой в голосе, что ничего подходящего не нашел, потом еще пояснил, что у него, видите ли, ступни широкие, как ласты, и на них не налезает не один ботинок, давит и жмет со всех сторон, точнее, он сказал, жжет со всех сторон, Маршал поспешил что-нибудь добавить, что угодно, и тогда почему-то ему пришло в голову чуть ли не сознаться, и он пробормотал, что, а вообще-то у моего друга еще и четыре соска, то есть если уж быть честным, то три с половиной, и прежде чем тугой сигнал о потере бдительности прошел в сознании продавца путь от зоны восприятия до зоны принятия решений, уже, взорвавшись злым, но каким-то невероятно приятным хохотом и бросив на лету «до свидания», бежали по потной Хелсингинкату, вдоль которой уже клонился к порту оранжевый стебель солнца.