Романтика с детективом

Елена Логунова День святого Ламантина

Ночью Рыбкина встала, пардон за подробность, в туалет, и только поэтому, выйдя из уборной, услышала снаружи длинный шорох — словно кто-то протер своим телом дверь.

— Попался, скотина! — обрадовалась она.

«Отпугиватель», специально купленный в магазине товаров для животных, давно ждал своего часа в углу прихожей. Теперь у него появился шанс показать себя в деле. А у соседского кота, некастрированного гуляки, повадившегося метить чужие двери, — возможность получить урок. Преступление не должно оставаться без наказания, учит нас русская классика.

Вообще-то Рыбкина любила животных не меньше, чем классическую литературу, и не собиралась серьезно вредить коту. Только раз и навсегда отогнать его от своей двери. Потому и купила всего лишь «Отпугиватель», а не какой-нибудь «На-месте-убиватель».

Защелка замка повернулась почти беззвучно. Уже давя на «гашетку» аэрозольного баллончика, направленного вниз — на уровень наглой усатой морды, Рыбкина распахнула дверь, шагнула на коврик, взвизгнула и отпрыгнула назад в прихожую.

На коврике за дверью что-то лежало, но явно не кот. Хотя тоже когтистое — она больно наколола голую пятку.

— Что это, так его разэтак? — Рыбкина плаксиво выругалась, изменив своему правилу не выражаться.

Она хлопнула ладонью по выключателю, и в прихожей зажегся свет, желтым прямоугольником вывалившийся наружу. На резиновом коврике лежала крупная роза. Ярко-алая — цветок любви.

Контакт с пяткой хозяйки квартиры не пошел ей на пользу — бутон расплющился, но и в таком виде производил впечатление. Прекрасная роза была крупная, на длинном толстом стебле с внушительного вида колючками. Вот, значит, что пронзило ее пятку.

Рыбкина взяла помятую розу и вернулась в квартиру. Хотела выбросить цветок в мусорное ведро, но пожалела. Да и не поместился бы он. Набрала в ванну холодной воды, опустила в нее розу: хороший способ на некоторое время реанимировать увядающее растение. Хотя не факт, что сработает с растоптанным.

Оставив розу плавать в ванне, она прошла на кухню, достала из шкафчика аптечку, потерла ноющую пятку ваткой с перекисью и щедро намазала йодом. Посмотрела на часы — было очень далеко за полночь — и вернулась в постель.

Пятка болела.

«Как сердце, пронзенное стрелой Амура», — засыпая, почему-то подумала Рыбкина.

Зайцева примчалась с глазами в пол-лица и надкушенным пирожком. Второй она достала из кармана пижамы, сунула Рыбкиной:

— Угощайся. И рассказывай, рассказывай!

Рыбкина съела пирожок и провела короткую экскурсию: вот коврик, где была найдена роза, вот сама она в ванне.

— Как романтично! — восхитилась Зайцева.

— Куда уж романтичнее, — с сарказмом откликнулась Рыбкина, осторожно потрогав раненую пятку.

— Еще романтичнее было бы, если бы цветок забросили тебе в окно, — не затруднилась придумать Зайцева. — А перед этим спели серенаду!

Рыбкина представила, как колючая роза размером с трость слабовидящего гражданина влетает в окно и падает ей на лицо, и подумала, что кровать имеет смысл передвинуть. С ее привычкой в теплое время года спать у распахнутого окна это чревато травмами. Причем не только для нее самой — в того, кто забросил бы в ее окно эту чертову розу, она тоже не затруднилась бы что-то кинуть в ответ. Особенно если бы этот кто-то предварительно потерзал ее слух серенадой. Для нарушителя ночной тишины она не то что «Отпугивателя» — и «Насмерть-убивателя» не пожалела бы. Ей в будни вставать в семь утра, какое прослушивание серенад?!

— Нет, с серенадой было бы лучше! — заспорила Зайцева. — Тогда ты знала бы своего кавалера в лицо. Или хотя бы по голосу.

— По крику, — проворчала Рыбкина.

Воображаемая картина «Девушка, прицельно роняющая на песняра горшок с геранью» так и стояла у нее перед глазами.

— Ладно, будем надеяться, что тайно подброшенный цветок — это только начало, — рассудила неунывающая Зайцева. — Твой поклонник берет разгон перед Днем святого Валентина.

— Ламантина, — снова проворчала Рыбкина.

День влюбленных, усилиями торговцев цветами и подарками превратившийся в обязательный и оттого скучный праздник, она не жаловала. И не усматривала никакой романтики в предсказуемых и неоригинальных действиях так называемых влюбленных, массово обменивающихся «валентинками» и презентами. Может быть, потому, что лично ей в этот день никто ничего не дарил?

Нет, все-таки потому, что это вовсе не интересно и пошло — поступать, «как все», плыть по течению в стаде таких же ленивых ламантинов!

— Роза супер, только пахнет как-то странно. — Зайцева выудила цветок из воды, понюхала и скривилась.

— «Опугивателем» из баллончика, — объяснила Рыбкина. — На розу тоже попало.

— Что значит — «тоже»? А на кого еще? И какой-такой отпугиватель? Мать, тебе двадцать три, пора уже начинать активную личную жизнь!

Рыбкина закатила глаза и все объяснила про кота, вместо которого неожиданно пострадала роза.

— Это сделал Гавриков из одиннадцатого «Б», — блестя глазами, решила Зайцева. — Точно Гавриков, больше некому. Я видела, как он на тебя смотрит. Только что не облизывается, так и съел бы.

— Он просто хочет четверку по русскому в аттестате, — возразила Рыбкина. — А сам даже на тройку еле тянет. Он слово из трех букв с четырьмя ошибками пишет!

— Да ладно! Это как? — изумилась Зайцева и попыталась сама сделать четыре ошибки совсем не в том слове из трех букв.

— Он пишет «еще» как «исчо», — поморщившись, объяснила Рыбкина. — И вообще, о чем ты говоришь? Гаврикову еще нет восемнадцати, и он мой ученик. Этот вариант я даже рассматривать не хочу.

— Отложим Гаврикова, — согласилась Зайцева — дерзкая, но законопослушная. — И кто тогда? Наш физрук или дедуля — препод ОБЖ?

Рыбкина снова поморщилась. Физрук Антон Андреевич выглядел как Дуэйн «Скала» Джонсон с неизлечимой булимией, а преподавателю ОБЖ Ивану Петровичу было минимум семьдесят.

— Ты можешь представить, как кто-то из них дарит девушке розу? — спросила Рыбкина.

— Легко! — кивнула Зайцева. — Первого сентября или в День Учителя, когда им тоже тащат цветы, а они стесняются идти по улице с пестрыми вениками, наши мужики раздают свои букеты дамам. Лично мне от Андреича как-то перепали классные георгины.

— А мне он ничего не дарил. Думаешь, спохватился и решил исправиться? — съязвила Рыбкина.

— Ночью? Нет, его жена из дома не выпустила бы. А Петрович живет в другом районе, в школу ездит на трамвае, тот с одиннадцати вечера до пяти утра не ходит. — Зайцева побарабанила пальцами по столу. — Тогда кто?

— Вот это нам и надо выяснить, — постановила Рыбкина.

Ни мужа, ни жениха, ни даже перспективного кавалера у нее не было, и с ходу отказываться от самовыдвиженца на одну из этих ролей (а то и на все поочередно!) она не собиралась.

Хорошие кавалеры — не цветы, они на дороге не валяются.

Потом они все-таки нормально позавтракали, потому что воскресным утром спешить на работу не надо, а после, убрав со стола, разложили на нем цветок. Рассмотрели его и так, и сяк, но уточнить первоначальное заключение — «это роза» — не сумели. Не специалисты же: учитель русского и школьный бухгалтер.

— Запросим помощь друга. — Зайцева сфотографировала розу и отправила снимок их ботаничке Марковой с вопросом: «Что можешь об этом сказать?».

Маркова смогла сказать об этом: «Вы обалдели я еще сплю!?» Вернее, она это написала. С ошибками, как не могла не отметить Рыбкина. Но хотя бы не в слове «еще», а в постановке знаков препинания: без запятой между частями сложносочиненного предложения и с вопросительным знаком после восклицательного.

— Запросим помощь зала, — решила неунывающая Зайцева и полезла искать розу в Интернете. Такую же, но не помятую.

Роз в Интернете было даже больше, чем на школьном дворе Первого сентября. Учителям вообще обычно тащат веники дешевых цветочков. Разве что родители первоклассников и выпускников по поводу особого для них дня расщедриваются на розы. Но таких красивых, как эта, помятая, Рыбкина еще не получала. А к Зайцевой в ее бухгалтерию цветы и вовсе попадали исключительно строчкой в счете. И по совсем уж особому случаю: когда надо было проводить в последний путь какого-нибудь заслуженного педагога-аксакала. Грустная тема, да.

— Ты чего зависла? — подпихнула подругу и коллегу Зайцева. — Смотри, я скачала специальное приложение. Оно определяет растение по фото. Сейчас все выясним.

Выяснить получилось не все. Получив снимок подавленной розы, специальное приложение долго думало, а потом написало, как плюнуло: «Grand-Рriх» — и только.

— Бесплатный пробник, что ты хочешь, — извинилась за него Зайцева. — Надо скачать платную версию, толку будет больше.

Качать платную версию не хотелось, поэтому они снова побеспокоили Маркову, которая уже должна была и проснуться, и бодрящего кофе попить, и проявить интерес к происходящему. Мудрить не стали, отправили вслед первому вопросу с фото второй: «Кроме того, что это Grand-Рriх?»

— Вы что, две бестолочи, обычную голландскую розу сами опознать не в состоянии? — обругала их по телефону действительно взбодрившаяся Маркова. — Сорту «Гран-при» уже больше ста лет, это, можно сказать, бессмертная классика!

— Где растет? — спросила Рыбкина, не обидевшись на бестолочей.

Нормальное слово, у педагогов в ходу.

— Да чуть ли не у каждого уважающего себя дачника! Они же неприхотливые и красивые. — Маркова затарахтела занудно и чуть высокомерно, как-будто объясняла материал малолетним бестолочам, стоя у доски. — Голландские розы популярного сорта «Гран-при» обладают очень крупными, плотными бутонами насыщенно-винного цвета с бархатными лепестками, вырастают до полутора метров в высоту, сохраняют декоративность вплоть до морозов и часто применяются для срезки, потому что долго сохраняют жизнеспособность в сосуде с водой — могут стоять до двух недель.

Рыбкина виновато посмотрела на крупный плотный бутон насыщенного винного цвета с бархатными лепестками, осознав, что сильно сократила его длительное послесмертие неприцельным ударом собственной пятки. Цветок стоял бы в вазе две недели! Эх… драма.

— Ну, что опять? — вновь недовольно подпихнула ее Зайцева и отняла телефонную трубку. — Слышь, Ольга Васильна? А где их взять, такие, если не на даче? Зима же на дворе.

— В цветочном магазине, Анастасия Викторовна! Оранжереи круглый год поставляют товар.

— Идем в цветочный магазин, Дарья Пална, — решила неугомонная Зайцева после консультации. — Найди пока на картах ближайшие — в радиусе километра, пожалуй.

И она убежала переодеваться, потому что в радиусе километра — это многовато для прогулки в пижаме. Особенно зимой. А Рыбкина быстро нашла в Интернете цветочные лавки и решила, пока есть время, привести в порядок испоганенный «Отпугивателем» придверный коврик. Она знала, что Зайцева будет собираться битый час — так всегда было, все их школьные годы. Из-за этого Рыбкиной каждое буднее утро приходилось заходить за копушей Зайцевой, хотя логичнее было бы наоборот: Олькина квартира двумя этажами выше.

«Отпугиватель», хоть и протестированный не на коте, а на коврике, показал себя вещью годной. По мнению Рыбкиной, мощный стойкий аромат мог отпугнуть кого угодно. Пожалуй, даже голодный вампир не перешагнул бы теперь порог ее квартиры, хоть приглашай его, хоть проси-уговаривай. Зайцевой повезло, что у нее еще не прошел насморк. А своего таинственного поклонника романтичная Рыбкина сопливым не представляла, поэтому должна была заранее устранить преграду на пути его возможного появления.

Отмыть отпугивающий котов и кавалеров коврик дома не имелось возможности — не в стиралку же его совать. Рыбкина взяла ведро и губку для мытья посуды, сунула коврик в пакет и пошла во двор. Выглядела она, конечно, интригующе. Случайный попутчик в лифте, симпатичный, между прочим, молодой человек, смотрел с интересом и осторожно шевелил носом, а по прибытии на первый этаж мгновенно испарился. Возможных любопытных из числа гуляющих во дворе коврик тоже добросовестно отпугнул. Не исключено, что в радиусе километра.

Зато никто не помешал ее трудам.

Пакет и губку Рыбкина выбросила в урну у крыльца. С пустым ведром и чистым ковриком в нем она вернулась к своей двери, и там застала нетерпеливо переминающуюся Зайцеву.

— Где тебя носит? — возмутилась та и сунула под нос подруге что-то жесткое и растопырчатое. — Смотри, что я нашла в кабине!

В подъезде было два лифта — побольше и поменьше. Рыбкина каталась вниз и вверх на первом, а Зайцева, стало быть, спустилась на втором.

— Что это? — Рыбкина присмотрелась к мельтешащей перед глазами находке.

Зайцева потрясала ею, как чем-то сенсационным.

— Не видишь, что ли? Это листья! По-моему, розовые.

— А по-моему, зеленые.

— Это листья розы! И, по-моему, именно твоей.

— Сравним, — предложила Рыбкина, отперла дверь и пропустила в квартиру подругу, которая побежала прямиком в ванную — к откисающему там цветку.

Вместе они попыталась найти на стебле находки номер один (то есть розы) место отрыва находки номер два (то есть листьев), но не преуспели. Хотя на вид № 1 и N2 2 смотрелись как родные.

— Значит, был не один такой цветок, — резонно заключила Зайцева.

— Два?! — ужаснулась Рыбкина.

От возложения к ее порогу двух цветков романтикой и не пахло. Пахло тленом, ладаном и пылью гробниц.

— Давай без паники. — Зайцева поняла ее страх. — Никто тебя заживо не хоронит. Возможно, кавалер — многостаночник и принес розу не только тебе.

— Тебе не принес, — напомнила Рыбкина.

— Возможно, не стал так сильно распыляться. Пройдемся-ка по твоему этажу. Давай-давай, ты налево, я направо.

Они снова вышли из квартиры — звучно чвакнул под ногами мокрый коврик — и разбежались в разные стороны. Через минуту Зайцева позвонила подруге и скомандовала:

— Живо дуй сюда.

Рыбкина дунула.

Зайцева стояла в тупике длинного коридора, помахивая чем-то вроде маленького первомайского флажка. Крупным алым лепестком!

— Вот! — Она торжественно продемонстрировала свою находку (то есть № 3) подруге. — Подобрала в конце коридора. Значит, второй цветок был где-то здесь.

Рыбкина огляделась. У дверей в конце длинного ряда никакой флоры не наблюдалось. Она присела и замерла, как бегун на низком старте.

— Что ты делаешь? — с брезгливым интересом спросила Зайцева.

— Нюхаю коврик. — Рыбкина потянула носом. — Розы очень пахучие, мог сохраниться аромат…

Над ее склоненной головой звонко щелкнул замок. Дверь зловеще скрипнула, едва не стукнула сидящую Рыбкину и открыла вид на стоящую Зайцеву.

Руки в кольцах вцепились в ту и в другую, раздался торжествующий крик:

— Мишань, я их поймала!

— А я вас знаю, — сказала Рыбкина, рассмотрев бабулю, которая сцапала их с Зайцевой за порогом и затащила в квартиру. — Вы Марианна Орловская, известная прежде актриса.

— Чего это прежде! Я и сейчас известная, у меня вчера только был шикарный бенефис. — Марианна Орловская выпустила Рыбкину, чтобы погрозить ей пальцем.

Палец был узловатый, но с дорогим перстнем и лакированным ногтем.

— Ой, что, та самая Орловская?! — восхитилась Зайцева и ловко вывернулась из захвата. — Моя бабушка ни одного спектакля с вами не пропускала!

— Бабуля, мне кажется, ты напрасно арестовала девушек, они ни в чем не виноваты. — Из кухни в прихожую выглянул симпатичный молодой человек.

В руке у него была большая кружка с хулиганской надписью «Скайуокер лох» снаружи и приличным, судя по запаху, кофе внутри.

— О какой вине речь? — прищурилась Зайцева. — Если вам пометили дверь, то это, скорее всего, кот из сто пятнадцатой. Моя подруга присела у вашего порога совсем с другой целью. Она просто нюхала коврик.

— Зайцева, ты идиотка, — свирепо прошептала Рыбкина, парадоксальным образом ощущая полнейшей идиоткой себя.

Такой симпатичный молодой человек, а она уже второй раз предстает перед ним в глупейшем виде.

— А! Та самая девушка с вонючим ковриком! — радостно припомнил внук Орловской.

Та и на него посмотрела, как на идиота.

— Мы вместе ехали в лифте, — объяснил бабуле молодой человек.

— Мишаня, ты запомнил девушку, с которой ехал в лифте? — приятно удивилась Орловская.

Мишаня покраснел. Как будто запомнить случайную попутчицу — редкое достижение.

— Так держать, Рыбкина! — Зайцева подпихнула подругу.

Рыбкина тоже покраснела. Как будто запомниться случайному попутчику — редкий успех.

Та самая Орловская внимательно посмотрела на Рыбкину, на внука, снова на Рыбкину. Потом на Зайцеву. Зайцева бабке заговорщицки подмигнула.

— А давайте пить кофе, — просветлев лицом, предложила Орловская.

— Да мы уже позавтракали. — Рыбкина хотела ретироваться, но Зайцева сделала страшные глаза и, указав подбородком на Мишаню, одними губами проартикулировала: «Кавалер»!

Рыбкина передумала уходить. Мишаню она прежде не видела. Цветов под своей дверью тоже раньше не находила. Не факт, что между первым и вторым имелась какая-то связь, но разобраться стоило.

Тем более, что расследование дела о подброшенной розе все равно надо было с чего-то начинать, и уж лучше с уютного кофепития в квартире актрисы, чем с долгого и нудного обхода цветочных магазинов.

— Прошу! — Орловская выразительным жестом пригласила девушек в гостиную.

— А вот и цветочки! — Экспрессивная Зайцева забила в ладоши.

Просторная комната походила на клумбу: цветы в разномастных вазах, стеклянных банках и даже, кажется, кастрюльках занимали все горизонтальные поверхности, за исключением дивана и кресел. На диван и опустилась Рыбкина, ощутившая легкое головокружение. Не то от запаха цветов, но то от взгляда Мишани… Ах, от цветов, конечно же!

— Говорю же, у меня был бенефис, — со сдержанной гордостью напомнила Марианна Орловская.

— Цветы за бабушкой везли на двух машинах, — добавил ее внук.

Вот, значит, кому предназначались розы! Должно быть, один цветок случайно выпал, когда букеты тащили по коридору.

Рыбкина помрачнела.

Зайцева внимательно огляделась и спросила:

— А где «Гран-при»? Не вижу красных роз.

— Ну что вы, душенька, какие красные розы в моем возрасте, — засмеялась Орловская. — Алая роза — эмблема любви! Мне надарили белых и розовых.

— Это странно, — встрепенулась Рыбкина. И вспомнила: — Так о какой вине вы говорили?

Бенефис Марианны Орловской стал событием, каких давно не видел областной драматический театр. Зал был полон, и закулисье тоже битком: пришли все, хоть как-то причастные. Даже министр культуры области, о котором говорили, что он нетерпеливо ждет приглашения на высокую должность в столицу.

Мишаня подозревал, что часть гостей явилась как раз ради тусовки с министром, но бабушке эту крамольную мысль благоразумно не озвучивал. В отличие от подавляющего большинства присутствующих, он не налегал на шампанское — ему еще предстояло везти бабулю домой, поэтому был трезв и мыслил здраво. К тому же старушка радовалась, как дитя, и портить ей праздник было бы сущим свинством.

Марианна Орловская долгие годы была любимицей публики, и, хотя со временем преданных поклонников у нее поубавилось, в особый день ее прямо-таки завалили цветами. Вазы для букетов спешно собирали по всему театру. Экспроприировали даже декантер для вина из кабинета директора, круглый пустой аквариум из бухгалтерии и целый выводок глиняных горшков — реквизит к какому-то спектаклю на тему деревенской жизни. Трезвомыслящий Мишаня предпочел бы оставить все полученные бабулей букеты в театральных кулуарах — пусть бы их завтра уборщица сметала в стога, — но старая актриса уперлась и потребовала всенепременнейше доставить подаренную флору домой.

— Поеду вся в цветах! Еще при жизни! — задорно хохоча, выкрикивала захмелевшая от счастья и шампанского бенефициантка, пока ее розы-мимозы грузили в машины.

Свои любимые цветы олеандра — снежно-белые, нежнейшие и, между прочим, ядовитые — бабуля транспортировала собственноручно. К счастью, в вазе, осмотрительно не прикасаясь руками к цветкам, сок которых содержит опасные вещества — сердечные гликозиды.

Мишаня вел машину, косясь на взбудораженную бабулю и прикидывая, как бы половчее отнять у нее опасные цветочки. Решил дождаться, пока старушка уснет, и выкинуть олеандры куда подальше с балкона. Авось их быстро снегом завалит.

План был прост и понятен, но реализовать его заботливый внук не успел.

Кто-то добрался до прекрасных и ужасных олеандров раньше, чем он.

— Кто-то испортил мои любимые цветы! — Орловская трагически заломила руки и брови. — Когда на рассвете я встала… гм… не важно, с какой именно целью…

Рыбкина понятливо кивнула: ей эта цель была ясна.

— …чудесные олеандры лежали в луже на полу! Помятые и поломанные!

— Пришлось срочно вынести их на помойку, — добавил Машаня почему-то без тени огорчения в голосе.

Рыбкина вспомнила, что во время их недолгой совместной поездки в лифте молодой человек тоже был при ручной клади в виде пакета.

— Почему срочно? — не поняла Зайцева.

— Олеандры — вообще не те цветы, которым место в вазе, — охотно объяснил Мишаня. — Они ядовиты, и контакт с их соком…

— Ваза! — страшным шепотом просипела вдруг Орловская и схватилась за голову. — Где она?

— Я выбросил только цветы, — поспешно сказал Мишаня.

— Где ваза? — повторила Орловская и красиво осела на ближайшее кресло, где и поникла в живописной позе, как умирающий лебедь. — Ищите вазу…

— Зачем же ваза, если цветов уже нет? — логично спросила Зайцева. Старая актриса вскинулась, как лебедь, внезапно передумавший умирать:

— Затем, что это совершенно особенная ваза! Реликвия! Ей нет цены!

— А вот с этого места попрошу поподробнее, — потребовал посерьезневший Мишаня.

— Ах, боже мой! Это старинная легенда нашего театра, ты должен был слышать ее, мой мальчик. Как всем известно, Федор Иванович был добродушен, но очень вспыльчив…

— Кто такой Федор Иванович? — спросила Зайцева.

— Шаляпин же! — в один голос ответили бабушка и ее внук.

— Как, опять же, всем известно, — продолжила Орловская, строго поглядев на Зайцеву (та смущенно кашлянула), 18 декабря 1890 года Федор Иванович именно на нашей театральной сцене впервые выступил в сольной оперной партии Стольника в опере Монюшко «Галька»…

— Всем известной, — поспешила неискренне заверить Зайцева.

— И имел огромный успех! — Орловская закатила глаза. — Ну а потом, разумеется, был банкет — грандиозное мероприятие…

— Вроде вчерашнего, — вставил Мишаня, и бабушка наградила его одобрительным взглядом.

— …в ходе которого Федор Иванович, по слухам, пленился одной актрисой. Та имела дерзость его отвергнуть, а кое-кто тому порадовался и посмеялся, так что дело едва не дошло до дуэли…

— Все это за один банкет? — удивилась Рыбкина — девушка скромного нрава, чуждая бурных страстей и масштабных загулов.

— И-и-и, милая моя! — тоненько протянула Орловская, в свое время ничего такого не чуждая, и мечтательно зажмурилась. — Видала бы ты…

— Бабуля, при чем тут ваза? — Мишаня явно не жаждал слушать шокирующие признания старой актрисы.

— Так он же разбил ее! — не открывая глаз, с сомнамбулической улыбкой объяснила Орловская. — Шарахнул в сердцах не то об стену, не то об пол, не то об голову насмешника — об этом легенда умалчивает. А тогдашний директор черепки исторической вазы бережно собрал. Они хранились в театральном музее, пока наш Коровкин…

— Это нынешний директор театра, — вставил Мишаня для несведущей публики.

— …не придумал выслужиться и подарить нашу реликвию министру культуры.

— Разбитую вазу? Министру? — спросила Зайцева, явно не одобряя затею жмота Коровкина.

— А ее склеили, да еще как! — Орловская распахнула глаза и крючковатыми пальцами быстро сложила в воздухе невидимое лего. — По японской технологии — чистым золотом!

— Кинцуги, — пробормотала Рыбкина. — Я читала об этом. «Искусство золотого шва», смысл которого состоит в принятии изъянов и умении видеть красоту в несовершенстве.

— Умная девочка! — похвалила ее Орловская. — Вазу доставили на днях. Хранилась она под замком у Коровкина. А финансировало реставрацию областное министерство культуры. Вчера, когда наш местный министр пожаловал на мой бенефис, Коровкин демонстрировал ему обновленную реликвию. Уж не знаю, как это вышло, но мои любимые олеандры поставили именно в нее!

— В ту самую вазу? Которую грохнул Шаляпин и склеил Коровкин? — уточнил Мишаня. — И в которой ты привезла эти чертовы олеандры домой?!

— И которой я теперь нигде не вижу! — глубоко кивнула Орловская. — А министра всея российской культуры, напомню, ждут уже завтра. И тоже не с пустыми руками: он кому должность, кому медальку, а кому и звание пожалует. А отдариться-то теперь и нечем! — Она откинулась в кресле и демонически захохотала. — А мы говорили! Предупреждали…

— Кажется, я поняла суть проблемы, — сказала Рыбкина и встала с дивана. — Предлагаю начать поиски пропавшей вазы.

В доме разбитой и склеенной посудины не нашлось. Удостоверившись в этом, все же сели пить кофе.

— Итак, кто-то проник в квартиру, пока мы спали, и свистнул историческую вазу, — сделал вывод Мишаня. — Бабуля, где твои ключи?

— А твои? — огрызнулась старушка, нервно размешивая сахар в чашке. — Можно подумать, это я виновата! Да, крепко спала, пока не встала по причине… гм…

Все деликатно промолчали.

— А сам ты, даже если бы не дрых как сурок, не заметил бы ни погрома, ни потопа в этих своих… прибамбасах! — Старая актриса лаконичными жестами выразительно показала выпуклые стрекозиные глаза и слоновьи уши.

— В стереонаушниках и очках дополненной реальности, — невозмутимо осуществил сурдоперевод Мишаня.

— Компьютерный игрок? — не без укора спросила его Рыбкина.

— Разработчик, — оправдался Мишаня. — Так где ключи, бабуль? Взлом двери я б не пропустил.

— Какие-то ключи висят в прихожей у зеркала, — сообщила зоркая Зайцева. — Очень красивый брелок из тисненой кожи.

— Мерси, — мимолетно улыбнулась Орловская, — это как раз мои! — И она показала язык внуку. — Всегда их там вешаю.

— Вешала, — поправил ее Мишаня и объяснил почему-то персонально Рыбкиной: — Бабуля давно уже живет за городом, но туда далеко ехать, и вчера я привез ее сюда.

— Это теперь Мишина квартира, он совсем недавно переехал, живет один, — сообщила Орловская — и почему-то тоже лично Рыбкиной. — Прекрасная квартира: три комнаты, свежий ремонт…

— А дверь вчера я открывал своими ключами, — припомнил одиноко живущий в прекрасной трехкомнатной квартире Мишаня.

— Мои лежали в сумочке, — тоже одолела склероз его бабушка. — Не помню уже, когда доставала их в последний раз.

Все, не сговариваясь, посмотрели на ключи у зеркала. Рыбкиной и Зайцевой для этого пришлось оглянуться, а внуку с бабушкой достаточно было вытянуть шеи.

— Какой аккуратный ворюга, — похвалила злодея Зайцева. — Попользовался — и повесил на гвоздик!

— А кто имел доступ к вашей сумочке с ключами? — спросила Рыбкина, строго глянув на подругу и коллегу.

Одаривать комплиментами преступника, даже заочно, казалось ей неправильным.

— Да кто только не имел! — с досадой ответил ей Мишаня, пока Орловская мусолила сухое печенье, изображая невозможность активно участвовать в неприятном ей разговоре. — Сумочка оставалась в гримерке. И вчера, и во время репетиций. Гримерка не персональная, на троих, и туда вхож кто угодно. Зашел, взял ключи… Бабуля могла еще полгода их не хватиться.

— Так что, вызываем полицию? — азартно блестя глазами, предложила Зайцева.

Бабушка и внук переглянулись.

— Да не хотелось бы полицию, — вздохнул Мишаня.

— У вас проблемы с законом? — насторожилась Рыбкина.

— Нет у него проблем, не волнуйся. — Орловская похлопала ее по руке.

Как будто Рыбкина волновалась! С чего бы?

— Хотя могли быть, — договорила старуха.

— Почему? — тут же спросила Зайцева.

— Он что-то хакнул, — сказала Орловская, с особым удовольствием произнеся сленговое слово и даже покатав его во рту, как вкусную конфету. — Да, хакнул. Что ты там хакнул, Миша?

— Вам лучше не знать, — ответил тот.

— Согласна! — ничуть не обескуражилась Орловская. — И из-за этого у мальчика чуть не возникли проблемы с законом. Их удалось избежать благодаря вмешательству людей из очень серьезной структуры, но за это Мишане пришлось оказать им услугу.

— И теперь, если у него снова возникнет проблема с законом, от него могут потребовать сотрудничества на постоянной основе, — поняла Рыбкина. — Я сто раз такое в фильмах видела и в книгах читала. Тогда попытаемся обойтись без полиции.

Она встала из-за стола:

— Теперь прошу всех ко мне. Хочу вам что-то показать.

Многострадальную розу снова выловили из ванны и положили на кухонный стол.

— У вас не найдется рулетки? — спросил Мишаня Рыбкину.

— Откуда? Мужчины в доме нет, живет одна, сама учительница, — зачем-то стала объяснять Зайцева.

Орловская выслушала ее с большим вниманием.

Рыбкина принесла портновскую ленту.

— Еще и рукодельница! — громко похвалила ее Зайцева.

Мишаня тщательно измерил розу, озвучил результат:

— Девяносто шесть сантиметров… Так-так… — и вышел из квартиры Рыбкиной.

— Как-как? — спросила она в удаляющуюся спину и поспешила следом.

Забрать свою портновскую ленту, разумеется. Зачем же еще?

Все снова переместились в прекрасную трехкомнатную квартиру одиноко живущего разработчика компьютерных игр, слегка скомпрометированного хакерским прошлым. Набились в комнату с компьютером, встали за спиной воссевшего в кресло Мишани.

— Как знал, что пригодится, — сказал он, пробежавшись пальцами по клавиатуре.

— Это что? — качнулась вперед близорукая бабушка ушлого внука.

— Это наш лифт, — узнала Зайцева. — Видео с камеры! Но как?!

— Ходил на прошлой неделе в домоуправление, попросил скинуть электронную форму заявления на мою флешку, взамен оставил одно приложеньице…

— И хакнул их! — Орловская радостно хлопнула в ладоши. — Так им и надо! Не будут накручивать оплату за вывоз твердых бытовых отходов и капремонт. А если будут, мы теперь выведем их на чистую воду!

— Чуть позже, — пообещал хакер и увеличил картинку на весь экран, чтобы видеть таймер в углу. — Даша, когда вы подобрали розу?

Рыбкина припомнила:

— Примерно в час тридцать.

Мишаня прокрутил видео до часа после полуночи.

В начале первого в кабину ввалился явно нетрезвый мужик с бугрящимся пакетом. Он вышел на шестом этаже. Через пару минут лифтом воспользовалась женщина с собакой — здоровенным поджарым доберманом, с которым не страшно гулять по ночам. Ну то есть ей не страшно. Остальным-то как раз имеет смысл побаиваться. Доберман гуляет без намордника.

Женщина с собакой высадились на восьмом. Лифт опять ушел вниз.

— Вот он! — Зайцева вскинула кулак в победном жесте.

— Вижу букет, — прокомментировал Мишаня. — Вроде, цветы такие же.

— Миллион, миллион, миллион алых роз![4] — тут же мелодично напела Орловская.

Хотя черно-белая картинка не позволяла с уверенностью определить цвет крупных бутонов.

— Хитрый гад, — сказал Мишаня. — Смотрите, как держит букет: чтобы его за цветами не было видно!

— Вот зараза! — восхитилась хитрым гадом Орловская.

Лифт остановился на пятом этаже — родном для всех присутствующих, за исключением Зайцевой, исторически обитающей на седьмом. Самоходный букет выдворился из кабины, но довольно быстро вернулся и проследовал обратным ходом с пятого этажа на первый.

— То есть цветы он использовал исключительно как прикрытие, — констатировала Рыбкина. — С ними пришел, с ними и ушел. А нам и взлом камер не помог, мы по-прежнему не представляем, кто этот умник.

— Ну, кое-что я вам о нем скажу. — Мишаня закрыл видео и с привычной ловкостью произвел какие-то расчеты. — Вот! Зная длину стебля розы, размеры лифтовой кабины, а также высоту подвеса и угол наклона камеры, можно предположить, что наш преступный умник невысокого роста — метр семьдесят, максимум!

И он оглянулся, чтобы победно посмотреть на Рыбкину.

А чего на нее-то?

— Хм… Что сказать… Рабочих сцены ты отсеял, они все дюжие ребята, — почесала седой висок Орловская. — И областного министра со свитой можно исключить, среди них малоросликов не было. А вот в труппе у нас великанов всего двое — Столбов и Горский…

— А почему вы решили, что это обязательно мужчина? — с претензией спросила Зайцева, немножко феминистка. — Разве такой хитрый план не могла придумать женщина?

— Зима, ночь, холод — и одинокая женщина с огромным колючим букетом? Это абсолютно нелогично, — рассудил Мишаня. — Ее непременно сопровождал бы мужчина.

— А хорошо я воспитала внука, да? — Орловская подтолкнула острым локтем Зайцеву, а та — Рыбкину.

Той уже натурально надоело краснеть!

Прям как роза.

— Прогуляемся, — предложил Мишаня.

Орловская с Зайцевой так слаженно отступили в тень, словно приглашение относилось исключительно к Рыбкиной.

— Ждем к обеду! — сладким голосом напела вслед уходящим Зайцева.

А Орловская размашисто перекрестила их на дорожку.

Хотя ушли они недалеко. Для начала вернулись в квартиру Рыбкиной, чтобы взять с собой улику — помятую розу.

— Вдруг понадобится, — туманно молвил Мишаня.

В спешке Рыбкина не догадалась упаковать улику, как это делают все уважающие себя сыщики в кино и книгах, поэтому снова выглядела странно. В длинном крепком шипастом стебле с поникшим алым бутоном на конце было что-то от самурайского меча, недавно примененного для ритуального харакири. Веяло от него горделивой скорбью… Или так только казалось начитанной фантазерке Рыбкиной. Но внимание с подавленной розой наперевес она привлекала точно.

Незнакомая тетка, встреченная у мусорного контейнера, спросила с укором:

— Зачем цветочек выбрасываете? Можно лепестки оборвать, засушить — и в мешочек, саше называется, очень хорошо постельное белье ароматизировать. — И она подмигнула, зараза такая, причем даже не Рыбкиной, а Мишане.

Как будто он имеет какое-то отношение к ее постели!

От одной этой мысли Рыбкина снова сделалась одного цвета с розой, будь та неладна.

А Мишаня, хотя и порозевел скулами, не растерялся и находчиво ответил противной тетке:

— Мы лучше варенье из лепестков сварим, только одной розы мало, нам бы целый букет! — И он демонстративно сунулся в контейнер почти по пояс.

— Фу! — скривилась противная тетка и утопала прочь.

— Сама ты «фу», — пробормотала ей вслед Рыбкина.

А Мишаня вынырнул из мусорки, доложил:

— Тут розами и не пахнет, — и потащил Рыбкину дальше.

Ко второму контейнеру. А потом к третьему и к четвертому. Все они пахли чем угодно, только не розами.

А через полчаса необычной прогулки, когда они исследовали свалку мусора за продовольственным магазином, их обругала еще одна противная незнакомая тетка:

— И не стыдно вам? Поощряете забулдыгу. Дали бы ему тогда уж сразу денег на водку, лицемеры проклятые.

— Кого мы поощряем? — не поняла Рыбкина.

Но тетка только гневно фыркнула и ушла, размахивая пустым мусорным ведром так, словно хотела кого-то им огреть.

Вот это ее желание Рыбкина вполне понимала. Она бы с удовольствием огрела чем-нибудь своего спутника, неутомимого исследователя мусорных баков. В принципе, можно было сделать это самурайской розой, но ту почему-то было жалко. А Мишаню — нет.

Придумал, куда повести приличную девушку — на экскурсию по помойкам!

— Здесь тоже ничего нет, — сообщил Мишаня, — идем дальше! Куда-то же этот гад выбросил свой маскировочный букет. Если мы найдем розы…

— То сварим варенье? — съязвила Рыбкина.

— То получим вторую точку для построения прямой и поймем, в каком направлении удалился тот гад! — невозмутимо объяснил Мишаня и завертел головой, высматривая очередную помойку.

В поисках таковой они вывернули с задворков продмага к его входу и там увидели то, что искали.

Не мусорку, а букет алых роз!

Он лежал на газетке, расстеленной прямо на крыльце магазина, и вид имел весьма непрезентабельный. Крупные плотные бутоны насыщенно-винного цвета с бархатными лепестками помялись, некоторые стебли сломались. Но кое в чем наблюдалась гармония: некондиционными розами торговала не прелестная цветочница, а потрепанный мужичок, в воскресный день с утра густо ароматизированный перегаром.

— Браток, купи даме цветок! — встрепенулся он при виде Мишани и Рыбкиной, оценившей рифмованный слоган.

— Мы со своим, — бросил ему Мишаня и, наклонившись над газеткой с товаром, протянул руку и требовательно пощелкал пальцами.

Сообразительная Рыбкина вложила в ладонь своего спутника самурайскую розу.

— Один в один, — резюмировал Мишаня, сравнив цветочки.

— Э, э! — возмутился мужичок, но толком сформулировать свою претензию не успел.

Мишаня вернул Рыбкиной розу-улику, освободившимися руками аккуратно взял мужичка за воротник и, приблизив его лицо к своему, поморщился и задушевно спросил:

— Где ваза, ханурик?

— Че сразу ханурик, подумаешь, выпимши слегка, так с устатку же, после долгой трудовой недели! — задергался непрелестный цветочник.

— Миша, это был не он. — Рыбкина тронула за плечо своего кавалера. — Ты посмотри, как у него руки трясутся.

— Твоя правда. — Мишаня посмотрел и вернул мужичка на место. — С таким тремором ключом не только в скважину — вообще в дверь не попасть.

Рыбкина улыбнулась. Приятно, когда тебя понимают с полуслова. Взаимопонимание — залог счастливого супружества.

Ой, о чем это она?! Рыбкина снова покраснела.

Мишаня этого не заметил, потому что все еще сверлил взглядом цветочника. Но вопрос поменял:

— Откуда букетик?

— Из леса, вестимо! — моментально откликнулся мужичок.

«Смотри-ка ты, помнит Некрасова, — приятно удивилась учительница русского и литературы. — Должно быть, хорошо учился в школе. А вырос — и покатился по наклонной…»

— Из какого леса? — поднажал Мишаня.

— Лес тут один, — очнувшись, вмешалась Рыбкина. — На самом деле это заросший кустами пустырь. Вон там. — Она махнула рукой, указывая направление на лес-пустырь, невидимый за домами. — Неуютное местечко…

— Кому как, — вставил слегка осмелевший цветочник.

Рыбкина остановила его строгим учительским взглядом и закончила:

— Но многие ходят через него к метро, срезают дорогу.

Потом достала из кошелька сторублевку и кивнула мужичку:

— А вот теперь рассказывайте.

С мультяшной мудростью «Как вы яхту назовете, так она и поплывет» Вася Алябьев был согласен на все сто. Как прилипло к нему еще в школьные годы прозвище Василий Алибабаевич, так и пошел он по жизни в комичном образе недотепы, получившего срок за то, что бодяжил бензин ослиной мочой.

Сидеть Алибабаевич не сидел, бог миловал пока что. Но мыкался, бедствовал, перебивался с хлеба на квас, с самогона на пивас. В лесок ходил, как на работу в ночную смену, постоянно. Там молодняк, охочий до малозатратных развлечений на свежем воздухе, регулярно устраивал посиделки с дешевым алкоголем. Если пройтись по кустам после полуночи, когда мамкины сынки и дочки расходятся по домам, можно собрать урожай пустых бутылок и жестянок. Считай — финансирование на завтрашний опохмел.

Вот только на этот раз Алибабаевичу не повезло. Или наоборот? Как посмотреть.

Бутылку он нашел всего одну, да и ту разбитую. Зато обнаружил диво дивное — букет алых роз! Помятых, правда, вроде, даже потоптанных, но теоретически пригодных для повторной реализации. Какие цветы уцелели, те еще можно в вазу поставить, а прочие распотрошить на лепестки и ванну с ними принять. Или постель засыпать перед романтической встречей.

Не то чтобы Алибабаевич сам так делал, но в кино подобные сцены видал, и не раз.

Как и почему роскошный розовый букет оказался в леске, он не думал. Огляделся, никаких конкурентов не увидел и унес свою добычу к магазину, на крыльце которого порой — в особо трудный час — побирался.

Авось кто-нибудь пойдет за продуктами, да и прикупит по дешевке цветочков для души. Ну или для тела…

В лесок они сходили вместе с Алибабаевичем, вознаградив того за экскурсию второй сторублевкой. Место, где лежал букет, нашли легко — там еще валялись алые лепестки, но было натоптано, и взять след похитителя вазы не вышло.

— А без букета нам его не опознать, — с сожалением констатировал Мишаня. — Предлагаю вернуться домой, сделать паузу и подумать.

— И пообедать, — подсказала Рыбкина, чем заслужила одобрительный взгляд.

Помятый букет нес Мишаня. Рыбкина ему и свою самурайскую розу всучила.

Но пообедать не удалось. Едва они вернулись домой, Орловская выхватила у внука помятые красные розы, небрежно бросила их в угол прихожей, сунула Мишане в освободившиеся руки непорочные белые, и тут же вытолкала за дверь, приговаривая:

— Ну все, по коням! Понеслись!

Неслись, подгоняемые старушкой, как птица-тройка: Мишаня с цветами, Зайцева с пухлым пакетом, а Рыбкина с выражением глубокого недоумения на лице, за которое сама же насмехалась над туповатыми учениками, неспособными отличить причастный оборот от деепричастного.

Промчались по коридору (Мишаня шаркнул букетом по чужой двери, и Рыбкина узнала звук, который привлек ее внимание ночью), проскакали по лестнице, не став ждать лифта, вывалились на крыльцо и сразу загрузились в подоспевшее такси.

— Объясняю. — Чуток отдышавшись, Орловская повернулась к молодежи, слипшейся боками на заднем сиденье. — Звонили из театра…

— Хватились вазы? — охнула Зайцева.

— Хватились Ляли, — сурово ответила Орловская.

— А Ляля у нас — кто? — подняла брови неприятно удивленная Рыбкина.

Что за Ляля еще? А говорила — никого у внука нет.

— Старинная подруга бабули, актриса-травести, — пояснил сам Мишаня, и Рыбкина малость успокоилась: «старинная» — значит, явно немолодая.

— Ляля сегодня в утреннем спектакле играет, — объяснила Орловская. — То есть должна была играть, но не явилась. Сначала думали — проспала, устала после вчерашнего торжества, она тоже присутствовала. Потом узнали: с Лялей беда случилась. Когда она ночью к себе возвращалась, на нее напали, ограбили, избили — в больнице наша Лялечка!

— Мы едем к ней? — сообразила Рыбкина.

— Терзаемые угрызениями совести? — предположил Мишаня, подавшись вперед, чтобы лучше видеть бабулю.

— А я говорила! Я просила тебя: давай сначала Лялю отвезем! — накинулась на него явно расстроенная старушка. — А ты: «Это в другую сторону, нам не по пути!»

— Она и сама отказалась, — промямлил пристыженный внук.

Орловская отвернулась от него и оставшееся время поездки на все лады причитала: «Ах, Ляля, на кого ж ты меня покидаешь» и «Ах, Ляля, что ж я без тебя буду делать». Таланта у старой актрисы было не отнять. Вскоре Мишаня уже покаянно повесил голову, Зайцева зашмыгала носом, а Рыбкина прониклась уверенностью, что Ляля ей точно не конкурент. Не в этой жизни, во всяком случае.

Увидеть Лялю живой после драматических экзерсисов Орловской никто уже не надеялся. Тем удивительнее была метаморфоза, случившаяся с бабулей Миши в холле клиники.

— Я так и знала! Лялек! — Вся просияв, Орловская раскинула руки, как Василиса Прекрасная, готовая выпускать из рукавов озера и лебедей, и в задорной плясовой поплыла, как показалось Рыбкиной, к раскидистой монстере в углу. — Эту песню не задушишь не убьешь! Не убьешь! Не убьешь!

— Нам! Молодым! Вторит с песней той весь шар земной![5] — подхватил звонкий голосок, и из-под прикрытия монстеры навстречу Орловской просеменила бабушка с фигуркой девочки и длинной седой косой.

Старушки обнялись, потом Орловская отодвинула от себя подружку и восторженно поцокала языком:

— Теперь ты можешь играть Маленькую Разбойницу без грима!

Под глазом у Ляли красовался наливающийся цветом синяк.

— Еще повреждения? — Орловская осторожно повертела подругу.

— Отделалась фингалом, легким испугом и наличкой из кошелька, — бледно улыбаясь, отрапортовала та. — Могу отправляться домой.

— Куда, к вечно пустому холодильнику и рыбкам в аквариуме? — Орловская закатила глаза и подхватила подружку под руку. — Нет уж, едем к нам! Пообедаем как следует, обсудим последние приключения. Не только у тебя была бурная ночь…

Мило воркуя, старушки направились к выходу.

— В одно такси мы не влезем, — глянув им вслед, извиняющимся тоном сказал Мишаня. — Девочки, вы доберетесь сами? Я должен их сопроводить…

И Рыбкина с Зайцевой остались в компании монстеры в холле больницы, куда им вообще-то вовсе было не нужно.

Хотя… Может, кому-то пора лечиться, чтобы не попадать во власть прекрасных романтических фантазий?

— Ламантин их побери, — пробормотала Рыбкина.

С такси им не повезло: машина пришла с опозданием. И с болтливым водителем, который трещал без умолку — у Рыбкиной даже голова заболела. Поэтому она оставила радость простого человеческого общения Зайцевой, а сама уткнулась в смартфон. Она нашла в сообществе театра фотоотчет о вчерашнем мероприятии и с интересом высматривала знакомые лица.

Орловская в элегантном палевом платье с изящной вышивкой была хороша. Ляля в летящем голубом и без фингала под глазом тоже очень ничего. Мишаня в костюме — просто красавец! Рыбкина залюбовалась.

Такси, меж тем, то стояло в пробках, то еле ползло, и на место общего сбора они прибыли, что называется, под занавес. Ляля уже откланивалась, Орловская уговаривала подругу остаться, Мишаня порывался везти ее на своей машине. Все трое как раз толпились в прихожей, когда туда ввалились еще и Рыбкина с Зайцевой.

— Да все в порядке, я прекрасно доберусь сама! — Ляля тянула из рук галантного Мишани свою сумку-рюкзачок.

Тот сунул его Рыбкиной:

— Подержите, — и повернулся к вешалке.

— Знаем мы, как ты сама доберешься! — Орловская собственным телом загородила крючок с курткой гостьи.

— А далеко вам? — деловито спросила Зайцева, моментально вливаясь в общую суету. — Наш таксист, наверное, еще только разворачивается у подъезда…

— Вот, прекрасно, с ним я и уеду! — обрадовалась Ляля. И запоздало ответила: — Мне на Комсомольский.

— Далеко! — припечатала Орловская.

— Далеко, если ехать на машине, — машинально сказала Рыбкина. — А если пешком до метро…

— По нашей красной ветке до Комсомольского не доехать, — напомнила Орловская.

— А не по нашей синей — запросто, надо только дойти до той станции через пу… — Рыбкина осеклась.

— Что? — встревожился Мишаня.

— Все! — шепотом ответила она и, притиснув к животу чужую сумку-рюкзак, бесцеремонно ее ощупала.

А потом — невиданное дело! — даже не спрашивая разрешения, свистнула молнией и заглянула в ручную кладь.

— Тьфу ты! Догадались, — расстроенно плюнула Ляля и, уронив руки, которыми тянулась к куртке, уныло побрела в комнату.

— Да что вообще происходит? Я требую объяснений! — возвысила голос Орловская.

А Рыбкина молча вытащила из рюкзака круглую вазу — белую, в сетке золотых прожилок. Потом все сидели, а она стояла, как у доски, объясняя:

— Мы правильно поняли, что похититель — кто-то из своих, «театральных». Был вхож во все помещения и смог в праздничной суматохе поставить в ценную вазу олеандры, точно зная: это любимые цветы Марианны Орловской, их она непременно увезет домой. Причем вместе с вазой, чтобы не помять при транспортировке.

Все посмотрели на Лялю. Та ни на кого не посмотрела, заявив в потолок:

— Коровкин обнаглел. Кто он такой, чтобы разбазаривать наши культурные ценности!

— Я целиком и полностью согласна с тобой насчет Коровкина. — Орловская прижала ладони к сердцу. — Но, Лялечка…

— Позвольте, я продолжу? — непререкаемым учительским тоном изрекла Рыбкина. — Спасибо. Мы правильно определили рост похитителя вазы, он же ночной незваный гость с розами, но ошиблись, решив, что это мужчина. Это была женщина, игравшая роль мужчины. После торжества она сменила красивое голубое платье на брюки…

Все посмотрели на Лялю. Та, сидя, поддернула длинноватые брюки и пояснила:

— Костюмчик Чаплина. Я играла его в мюзикле «Чарли». А куртка была моя собственная.

— И в этом наряде вы выглядели так убедительно, что обманулись даже гопники. — Рыбкина дважды соединила ладони, имитируя аплодисменты.

Ляля, не вставая со стула, изобразила поклон.

— Не понимаю, почему ты не взяла такси, — проворчала Орловская. — Я имею в виду, уже после того, как совершила свое черное дело, убила мои олеандры и свистнула эту вазу, будь она неладна!

— Ты что, бабуль? — Мишаня опередил Лялю с ответом. — Вызвать к нашему дому машину означало бы засветиться на месте преступления!

— Вот! Мальчик понимает! — Ляля кивнула на понятливого мальчика. — Чтобы не оставить следов, я пошла пешком. Ты, Мара, не знаешь, конечно — ножками не ходишь, все на лимузинах да в кабриолетах. А от этого дома до конечной синей ветки метро полчаса бодрым шагом через пустырь.

— Где на вас напали малолетние поганцы, решившие ограбить мужчину с букетом. Подумали — кавалер на свидание к даме идет, наверняка у него карманы не пустые, — продолжила Рыбкина, чуть повысив голос, чтобы прекратить базар в классе, ой, в комнате.

— На мое счастье, из под шапки седая коса выпала. Они поняли, что ошиблись, и убежали, — поежилась Ляля.

— Испугались, — съехидничала Орловская. — Еще бы: ночь, пустырь и старуха с косой!

Ляля погрозила подружке кулачком, та кокетливо отмахнулась, и обе захихикали, нисколько не удрученные.

Рыбкина беспомощно посмотрела на Мишаню. Тот развел руками. Зайцева ухмыльнулась и хотела что-то сказать, но ей помешал звонок. Мелодично задребезжал городской телефон на тумбочке.

Мишанина бабушка выкарабкалась из кресла, засеменила к аппарату, сняла трубку, важно заявила:

— Орловская на связи! — немного послушала и, плотно притиснув трубку к животу, в режиме «реплика в сторону» сообщила: — А вот теперь хватились вазы…

— Скажи, что у тебя ее нет! — опасно подавшись на стуле, торопливо зашептала Ляля. — Обойдутся уж как-нибудь, подарят своему министру что-нибудь другое! А вазу мы потом найдем и вернем в музей нашего театра!

— Угу! — Одна старая интриганка, ой, актриса заговорщицки кивнула другой и с точно выверенной долей сожаления сказала в трубку: — Ах, какая неприятность! Я, право, очень сочувствую, но не вижу, чем могла бы помочь…

Вскинула два пальца в победном знаке «V» партизанка Ляля.

Затряслась, давясь беззвучным смехом, сочувствующая вольнодумцам Зайцева.

— Вы не подумайте, вообще-то мы люди честные, — извиняющимся тоном сказал нахмурившейся Рыбкиной заметно смущенный Мишаня.

— Очень, очень добропорядочное семейство! — заявила Орловская, одной рукой шмякнув трубку на рычаг, а другой стукнув внука по плечу.

Как будто для Рыбкиной это имело значение.

Как будто она уже подумывала в это самое семейство войти.

Ну уж нет! Сначала пусть за ней поухаживают, да как следует — с цветами!