Ромовая баба

ГЛАВА I

Поздним январским вечером 1899 года на Лопухинской, 12 ждали августейшего гостя. Уже зыбкая петербургская мгла заволокла кирпичные корпуса Императорского института экспериментальной медицины, превратила старые деревья вокруг бывшей дачи инженерши Михальцевой, а ныне главного институтского здания, в сонм угловатых теней — а высокий гость все не появлялся. Ближе к полуночи пошел серый ночной снег, быстро замел аллеи парка, словно маскируя что-то неудобозримое. Возле открытых ворот института с обеда топтался сторож. Он с вожделением поглядывал на свою теплую будку и с ненавистью — на мокрую немощеную дорогу, пасмурные деревья Лопухинского сада и темную аллею за воротами, в глубине которой светилось неспокойным желтым светом узкое окно.

Там, в своем кабинете на втором этаже каменного флигеля, пристроенного к главному зданию, директор института Сергей Михайлович Лукьянов ожидал прибытия попечителя, принца Александра Петровича Ольденбургского.

Лукьянов был человеком невероятно и разносторонне одаренным — выдающийся патолог, блестящий ученый-экспериментатор, публицист, поэт, философ и друг философа Владимира Соловьева. Ум у него был живой и деятельный. Ольденбургского Лукьянов не любил, порицая его за вздорность, суетность, чрезмерную рассеянность увлечений, словом, за все то, что так не терпели в принце и многие другие. Однако Лукьянов не мог не признавать за Ольденбургским исключительных организаторских способностей, подлинного интереса к достижениям науки и ревностного желания применить эти научные достижения на практике. Этими же качествами обладал сам Лукьянов — и молчаливо признавал, что чрезмерную эмоциональность принца можно, в конце концов, списать на проявления его сентиментальной немецкой души. Главное, Ольденбургский ревновал о благе обществу. Именно он на собственные пожертвования создал институт, в котором Лукьянов теперь директорствовал, именно принцу принадлежала идея создать высочайшую комиссию по борьбе с чумой, именно его стараниями и на его средства проводилась огромная работа по созданию противочумной сыворотки. И еще одной особенностью отличался Александр Петрович — у него была легкая рука. Вот и совместная деятельность КОМОЧУМа и института благодаря этой удачливости в начинаниях развернулась на удивление быстро, произведя за каких-то два года колоссальный сдвиг в исследованиях причин возникновения чумной инфекции. Нет, что бы там ни говорили про Ольденбургского, он сумел сделать очень много и еще больше собирался сделать.

Свой институт Ольденбургский посещал едва ли не ежедневно, присутствовал на заседаниях совета института, ему здесь был выделен кабинет. Дела КОМОЧУМа на совете обсуждались, но ими по преимуществу занимался Александр Александрович Владимиров, заведующий отделом эпизоотии и заместитель Ольденбургского по КОМОЧУМу. На Владимирова была возложена обязанность приготовлять в своей институтской лаборатории противочумную сыворотку и вакцину, он и отчитывался перед попечителем. Поэтому Лукьянова застал немного врасплох вчерашний телефонный звонок принца:

— Хотел бы заехать к вам завтра, Сергей Михайлович.

— Всегда готовы вас принять, Александр Петрович, — произнес Лукьянов с некоторым удивлением.

— Нет-нет, — быстро сказал Ольденбургский, в его голосе мелькнуло раздражение. — Хотел бы встретиться лично с вами, Сергей Михайлович, лично с вами.

Обычно пунктуальный, он не назвал часа визита, и Лукьянов стал ждать уже с полудня, про себя гадая, что имел сообщить ему всесильный попечитель. По интонации Ольденбургского невозможно было определить его намерений. Последнее время дела в институте продвигались неплохо, грех жаловаться. Работы по производству противочумной сыворотки шли полным ходом: в двух деревянных корпусах института сотрудники Владимирова заготавливали сыворотку из крови лошадей, которым прививали ослабленную культуру чумы. Лошадей этих перевозили на Аптекарский остров на лодках из конюшен Ольденбургских на Каменном острове. Сам Владимиров тоже участвовал в изготовлении сыворотки. Чтобы не допустить проникновения чумных бацилл через порезы на лице, Владимиров и его команда — «конюхи», как они радостно сами себя называли, — дружно перестали бриться и обросли разбойничьими бородами. Терпеть им оставалось недолго — Ольденбургский уже получил разрешение военного министра на передачу институту под особую противочумную лабораторию кронштадтского форта «Александр I». Может, с этим теперь возникли непредвиденные проблемы?

По натуре нетерпеливый, Лукьянов то садился за гранки своей новой книги о патологических отклонениях от функциональной нормы, то, не выдержав, вскакивал, подходил к окнам и подолгу вглядывался в мутную снежную ночь.

Наконец внизу хлопнула дверь, в коридоре послышались быстрые шаги, и в кабинет вдвинулся принц — высокий, очень прямой, в длинной шинели. Войдя, он не остановился, а, пожав руку встречающему Лукьянову, обошел его и принялся расхаживать по кабинету. Взгляд у него был непривычно веселый, даже озорной, словно принц задумал нечто проказливое. Он по очереди заглянул в каждое из окон, пробежал глазами по корешкам книг в шкафу, наградил улыбкой папье-маше в виде крылатого льва, привезенное Лукьяновым с международной конференции в Венеции. Расхаживал он по кабинету довольно долго, совершенно забыв о Лукьянове, а тот знал эту привычку принца и дожидался, когда он заговорит.

Наконец Ольденбургский резко развернулся и, сверкнув глазами в сторону двери, нетерпеливо воскликнул:

— Входите же!

И Лукьянов увидел, что на пороге кабинета смирно ожидает незнакомый человек. Получив разрешение войти, он перешагнул порог, снял с головы шляпу и приятно улыбнулся. Ему было около тридцати, у него были каштановые волосы, большие карие глаза, тонкие усики и маленькая щегольская бородка. Одет он был в добротное темно-серое пальто, под которым виднелся строгий серый костюм и неяркого тона галстук. Внешность незнакомца очень располагала к себе, и Лукьянов сразу же проникся к нему симпатией.

— Сергей Михайлович, — отрывисто произнес принц, — простите такое позднее вторжение. Увы, не могли попасть к вам раньше. Спасибо, что дождались нас. — Он умолк и, видимо задумавшись, снова сделал несколько шагов по кабинету.

— Понимаю, — ответил Лукьянов. — Чем могу служить?

Принц остановился и развернулся к нему.

— Я хотел представить вам, — сказал он так же отрывисто, — вашего коллегу, Гартмута Шоске. Доктор Шоске только что из Берлина. Он ведущий европейский специалист по чуме.

Лукьянов посмотрел на Шоске и встретил прямой улыбчивый взгляд. Они произнесли слова приветствия и пожали друг другу руки. Немец говорил по-русски с сильным акцентом. Раньше Лукьянов, имевший в европейских научных кругах самые разветвленные знакомства, его фамилию не слыхал.

Ольденбургский продолжал:

— Я просил вас, Сергей Михайлович, дождаться нас, чтобы переговорить без посторонних. Смею надеяться, наш разговор останется между нами. — Принц сделал паузу и смерил Лукьянова значительным взглядом.

— Несомненно, — ответил Лукьянов, чувствуя, как в сердце проникает тревожный холодок.

Ольденбургский заговорил и тут же, увлекшись, принялся вновь кружить по кабинету. Обращаясь в основном к Шоске, он рассказывал об институте, о создании нового научного учреждения буквально на пустом месте, среди дач петербургской знати, о колоссальном рывке, совершенном за последние годы сотрудниками института в деле изучения причин заразительных болезней и их лечения. Говорил он долго и пылко, продолжая без устали расхаживать. Речь его перестала быть отрывистой, текла размеренно, даже усыпляюще. Шоске и Лукьянов, словно зачарованные, следили за ним.

Принц внезапно остановился.

— Успех достигнут, — переходя на прежнюю отрывистую манеру, произнес он, и Лукьянов вздрогнул, точно пробудившись. — Мы двигаемся вперед. Но! Мы чересчур уж сосредоточились на лечении. Чересчур увлеклись сыворотками. Спору нет — это нужно. Да, Сергей Михайлович, этого я не отрицаю. Однако необходимо продолжать работу над постижением причин болезней. Развивая успехи бактериологии, уделять внимание и другим сферам, другим отраслям науки.

С каждым его словом тревожное предчувствие у Лукьянова росло, он то и дело посматривал на стоящего рядом немца. Тот же не отрываясь смотрел на Ольденбургского, впитывая каждое его слово. Лукьянов пытался вникнуть в отрывистую речь попечителя, понять, к чему тот ведет. Было уже ясно, что Ольденбургский весь во власти какого-то нового увлечения, которому отдался со свойственной ему энергией. Будучи в таком состоянии, он обычно не слушал ни доводов, ни возражений — его ум уже был направлен на поиск практического решения, как воплотить свежую идею в жизнь.

И, словно пытаясь увести принца от этих размышлений, даже сбить с толку, Лукьянов вдруг пустился говорить. Он и не заметил, что перебил попечителя на полуслове, — ему стало вдруг важно рассказать о последних новостях, о том, как институт готовится к переезду в новые помещения форта, о своей недавней поездке в Кронштадт с целью инспекции новой лаборатории.

С каждым его словом Ольденбургский все больше мрачнел. Видимо, он понял, что Лукьянов решил его отвлечь. Неожиданно громко и резко он произнес:

— Вы же сейчас готовите очередную экспедицию, не так ли?

Лукьянов осекся. Помолчав, он ответил:

— Мы готовим поездку в киргизские степи с целью изучения эпидемиологической обстановки и эндемических очагов чумы.

— Как много человек планируете послать?

— Двоих, не считая вспомогательный персонал.

— Предполагается ли проведение каких-либо опытов?

— Опытов? — переспросил Лукьянов, немного растерявшись. — Выезд планируется главным образом для определения местоположений будущих противочумных лабораторий. Как вы знаете, Уральская степь признана особенно угрожающей в отношении чумной инфекции. Мы собираемся…

Но Ольденбургский его уже не слушал.

— Вот и доктор Шоске, — повернулся он к гостю, — проводит опыты, весьма интересные. Расскажите нам о них, Герман Иванович.

Это наскоро прилепленное немцу русское имя-отчество возмутило Лукьянова. Ощущение только усилилось, когда немец на ломаном русском языке стал рассказывать о своей работе. Продолжал он долго, а когда закончил, Лукьянов понял, что так и остается в неведении относительно предмета исследований Шоске. Тот щедро сыпал терминами из добактериологической эпохи — вроде «contagium vivum» и «заражение воздуха», — довольно неуклюжими намеками дал понять, что знает многих известных светил европейской науки, включая самого Гирша, а эти признанные авторитеты в свою очередь знают его по скромным исследованиям, — но каким именно, он так и не сказал. Лишь раз в его речи мелькнула некая загадочная «трансмутация». По-видимому, это и было целью его опытов, о которых Шоске так же вскользь упомянул.

Пока он говорил, Лукьянов разглядывал его. Несомненно, это был человек не случайный — образованный и разбирающийся в последних достижениях европейской научной мысли. Но не ученый и уж точно не ведущий специалист в исследованиях чумы, это Лукьянов ясно видел. В лучшем случае подкованный дилетант или околонаучный авантюрист — таких нынче много развелось даже в России. Прищурившись, Лукьянов изучал неожиданного гостя, и с каждым мгновением говоривший становился для него все яснее и прозрачнее, безжалостно выдаваемый собственными словами. Но что могло так воспламенить принца? Неужто эта глупая трансмутация?

И, когда Шоске остановился, Лукьянов поблагодарил его и обратился к Ольденбургскому:

— Александр Петрович, вам как никому другому известны цели деятельности института, ведь вы принимали самое деятельное участие в разработке его устава. Насколько работа господина Шоске согласуется с нашей научной деятельностью? Я понимаю, он занимается. трансмутацией?

Шоске попытался ответить вместо принца, но тот ему не дал. Так же громко и отрывисто, словно был глуховат, принц задал вопрос:

— Слышали ли вы о моровых девах, Сергей Михайлович?

Вопрос был неожиданный. Разумеется, Лукьянов знал о ходящих в народе слухах, знал о волнениях, порожденных этими слухами. Но зачем о бредовом суеверии спрашивает принц Ольденбургский, известный своей любовью к науке? И Лукьянов, помедлив, осторожно ответил:

— Слышал, конечно, слышал, Александр Петрович. Иногда о них даже газеты пишут — впрочем, они пишут обо всем.

— И обо всем неправильно, — оборвал принц. — Русские газеты даже самый правдивый факт исказят до неузнаваемости. Так что о газетах ни слова. Откуда вам известно о моровых девах?

Лукьянов попытался вспомнить, но на ум шли только недавние рассказы Данилы Заболотного, прибывшего из очередной чумной экспедиции и со смехом рассказывавшего о местных поверьях. Однако Ольденбургский во всем любил точность и всегда требовал называть источники, поэтому Лукьянову не осталось ничего другого, кроме как правдиво ответить:

— По чести сказать, последний раз я слышал о них от известного вам Данилы Кирилловича Заболотного.

— И что же? — живо поинтересовался принц.

— Суеверие, Александр Петрович, дикое и невозможное в наш век суеверие. Собственно, взгляды Данилы Кирилловича разделяют все наши сотрудники, — прибавил он.

Принц победно улыбнулся. Расправив плечи, он прошелся по кабинету. Потом заговорил:

— Иного я и не ожидал услышать от человека науки. Признаться, еще месяц назад я и сам бы засмеялся в лицо любому, кто принялся бы с серьезной миной рассказывать мне о моровых девах. Однако наука требует, чтобы мы опирались на факты. Что ж, извольте. С момента учреждения комиссии к нам стали в огромном количестве поступать донесения с мест — равно от простых граждан и от наделенных полномочиями лиц — о наблюдаемых ими странных женщинах, обладающих, я бы сказал, необычными способностями. А именно, эти женщины — кстати, по описаниям довольно. да, довольно пугающего вида — содействовали, по утверждениям очевидцев, распространению эпидемии.

— То есть как? — выговорил Лукьянов.

— Там, где они появлялись, вспыхивала чума. Да, чума, — настойчиво повторил принц. — И свидетельств этому сотни. Поначалу мы отмахивались от них. Но потом к нам явилось несколько депутаций из Астраханской и Саратовской губерний, состоявших из уважаемых людей — членов городских управ и почетных граждан. Они представили на наш суд целый ворох свидетельств. Чрезвычайно убедительных свидетельств. Тогда мы решили направить на место специальную комиссию с целью проверки данных свидетельств. Работа заняла несколько месяцев, и вот только что мы получили подробнейший отчет.

Лукьянов при этих словах в изумлении поднял брови.

— Но, Александр Петрович, — произнес он, — почему я ничего не знаю об этой комиссии?

— По высочайшему повелению, — отчеканил Ольденбургский, — предписано было держать всю деятельность специальной комиссии в строжайшей тайне. Стало известно, — продолжал он, — что опасность действительно существует. Раньше моровых дев в приволжских степях не видели, сейчас же видят постоянно. Местные утверждают, что эти. существа прячутся в трюмах кораблей, прибывающих из Персии. Возможно, это и так.

Тут Лукьянов не выдержал и вскричал:

— Александр Петрович! Что такое вы говорите?

Ольденбургский самодовольно усмехнулся.

— Вы просто не видели отчет, Сергей Михайлович. Были опрошены тысячи человек — крестьян, мещан, лиц дворянского сословия. Все они за последние два года хоть раз, да видели воочию моровую деву. И описывают ее одинаково. Собственно, у них даже единая точка зрения на ее происхождение.

— Вот как? Любопытно было бы узнать.

— Извольте. Они считают, что это оживший мертвец. Женщина, умершая от чумы и восставшая из могилы, чтобы разносить чуму дальше.

— Восставшая из могилы. — повторил Лукьянов и, не выдержав, изумленно засмеялся.

Ольденбургский спокойно подождал, пока он остановится, и произнес:

— Именно так, практически в один голос, говорили нам местные жители. Разумеется, истинную природу моровых дев еще предстоит исследовать. И вот об этом, Сергей Михайлович, я и хотел с вами поговорить.

— О чем? — не понял Лукьянов.

— Об изучении моровых дев, разумеется! — вскричал принц, раздраженный его непониманием. — И не просто изучении, Сергей Михайлович. Нам необходимо понять, как можно перехватить моровую деву на борту корабля, следующего в Астрахань. И как ее обезвредить, когда она уже сошла на берег. Мы должны полностью нейтрализовать эту опасность.

Лукьянов не верил своим ушам. Он не мог допустить и мысли, что принц способен на розыгрыш, но говорить всерьез на такую тему. И все-таки он взял себя в руки.

— Я готов выслушать вас, Александр Петрович, — произнес он с достоинством. — Но вы должны помнить, что мы находимся в стенах научного учреждения. Здесь не место домыслам и предрассудкам. Мне прекрасно известно, во что может выродиться научный факт, попав в народную среду. Темнота и невежество — вот наши настоящие враги, под их покровом скрываются ожившие мертвецы, ведьмы, кикиморы и прочий фольклор. Сказки наш народ умеет сочинять весьма убедительные. Но вот место ли им среди научных изысканий?

— Я одного не могу понять, Сергей Михайлович, — произнес принц, помолчав. — Как множество не знакомых друг с другом, совершенно далеких друг от друга людей могут говорить одно и то же? Либо это случай некоего массового гипноза, либо это. правда. И необходимо лишь научно ее подтвердить.

— Как же вы собираетесь это делать?

— Еще третьего дня я не имел об этом ни малейшего представления. Однако вчера мне рекомендовали Германа Ивановича. чудесное стечение обстоятельств. Герман Иванович представил свои статьи и результаты исследований, которые посвящены именно разысканию и принятию мер по нейтрализации моровых дев. и как раз в Персии, я правильно понимаю, Герман Иванович?

Тот отвесил согласный поклон.

Лукьянов смерил немца недовольным взглядом. Сейчас ему казалось уже немыслимым, что каких-то полчаса назад этот человек мог произвести на него хорошее впечатление. Гладкий, скользкий авантюрист. И Лукьянов, не скрывая своего пренебрежения, обратился к нему:

— И как же вы. э-э. Герман Иванович, собираетесь их ловить? Этих своих. моровых дев?

— О, я не собираюсь их ловить, — разулыбался тот.

— Не собираетесь? Тогда что же вы собираетесь делать?

— О, я собираюсь установить, действительно ли они обитают там, где на них было указано.

— И если найдете?

Шоске кинул лучезарный взгляд на Ольденбургского. Тот поощрительно кивнул.

— О, я имею методы их нейтрализовать.

Лукьянов вздернул брови.

— Да? Каким же образом, позвольте узнать?

Шоске перевел на него сияющие глаза и произнес:

— Я умею превращать моровых дев в ромовых баб.