Ромовая баба

ГЛАВА III

Учиться в гимназии Гартмуту было легко. Удивительная его способность сходиться даже с противоположными по характеру людьми, веселый и незлобивый нрав, всегдашняя бескорыстная готовность помочь сделали его другом большинства однокашников. Любили его и учителя — он схватывал все на лету и был первым в классе, особенно по латыни и греческому. Однако отмечали за ним и некоторые странности. Временами он становился задумчив, глаза его стекленели, он мог уставиться в одну точку и не отзываться, даже если потрясти его за плечо. Такое замечали за Гартмутом постоянно и даже спрашивали его об этом. Но он не отвечал или просто отшучивался. Не мог же он сказать своим славным школьным друзьям, милым учителям, добрым соседям, что он повсюду замечает их — духов болезней.

Гармут видел их повсюду — синих жаб, желтых тараканов, черных слизней и змей, а равно всяких прочих тварей, описать которых он даже не взялся бы, настолько они были омерзительны. В гимназической столовой, на школьном дворе, на прилегающем к школе рынке и просто на улице приходилось ему наблюдать ползущих и скачущих, перепончатокрылых, перелетающих с одного человека на другого, взбирающихся по стенам к окнам и выползающих из окон уже насытившимися. Сколько раз он ловил себя на том, что хочет стряхнуть с плеча или волос школьного товарища то какого-нибудь длинного прозрачного жука, то коралловую гусеницу, покрытую кудрявыми желтыми завитушками. Сколько раз подавлял поднимающийся прилив тошноты при виде очередного омерзительного существа. А ведь раньше это оканчивалось одним — слепящей вспышкой в глазах и зрелищем большого, вкусно пахнущего гугельхупфа у ног.

Но сейчас было нельзя. Он учился контролировать свою силу и тратил ее только по разрешению Берлепша.

Одно время он часто приходил после занятий в дом барона. Отец знал об этом и, несмотря на репутацию Берлепша, согласился, втайне лелея мысль, что знатный покровитель однажды поможет сыну пробиться в свет. Старший Шоске любил поговорить на эту тему. По его замыслу, Гартмут должен сначала, очень скоро, стать своим человеком в доме барона, чтобы потом быть представленным ко двору. Отец и слышать не желал о том, что у него, поставщика его королевского высочества великого герцога, больше возможностей вывести своего ребенка в свет, чем у живущего затворником пожилого человека с безобразной внешностью и скверным характером, который давно растерял все связи. Как и раньше, отец требовал, чтобы Гартмут являлся от Берлепша ровно к ужину. Вдвоем они сидели за большим столом, и им прислуживала кухарка Эльза, старая и толстая, — ее одну старший Шоске мог терпеть в доме, несмотря на ее бранчливость. Отец никогда не спрашивал у Гартмута, какие книги сын читает и о чем ведет разговоры с бароном. Его интересовало другое — кто бывает в доме барона, как часто он сам отлучается, чем занимается дома. Это не было праздным любопытством или жаждой сплетен — отец скрупулезно собирал сведения, которые могли ему пригодиться в будущем. Однако Гартмут немногое мог рассказать. Даже расположения комнат в доме Берлепша он не знал, потому что бывал в одной библиотеке и иногда на кухне. Он и барона видел нечасто — его встречал и провожал прямиком в библиотеку дюжий неприветливый лакей. Однако всегда в холле и коридорах стлался терпкий дым благовоний да иногда доносился в библиотеку гулкий бой барабана.

Гартмут мог бы много рассказать о книгах, с которыми он знакомился, но отца это не интересовало. С самого начала он почему-то вбил себе в голову, что Гартмут занимается с бароном греческим языком, и на том успокоился. Между тем мальчик чувствовал себя в баронской библиотеке любопытным дикарем, который способен только зачарованно рассматривать интересные картинки. Барон не стал или не захотел разъяснять ему, какие книги следует читать. Возможно, ему казалось, что Гартмут разберется сам. И мальчик действительно начал перебирать все книги — и вскоре пришел к выводу, что не может вникнуть в смысл даже современных книг на понятном немецком языке, не говоря о старых, напечатанных готическим шрифтом, или желтых китайских свитках. За несколько дней он вдоволь насмотрелся картинок, на которых розовощекие монахи в шафрановых одеждах бамбуковыми посохами изгоняют черных извивающихся змей, и ему страстно хотелось узнать, духи какой болезни изображены на этих иллюстрациях. Но спросить было не у кого. Барон так ни разу и не появился в библиотеке — он был занят своими странными делами. В библиотеке было много книг по спиритизму, некоторые пестрели закладками, и так Гартмут удостоверился в том, что барон если не практикует, но явно интересуется этой темой. То, что Карл Готлиб фон Берлепш был одним из самых активных и известных германских спиритов, состоял в переписке с Цёлльнером и другими видными фигурами, Гартмут узнал гораздо позже. А тогда мальчик вольно или невольно заразился городскими слухами и, сидя в полутемной библиотеке, пугливо вслушивался в глухой барабанный бой.

Появлялся Берлепш в библиотеке всегда неожиданно — и никогда наверно нельзя было сказать, в каком виде он предстанет. Дома он обычно носил красный халат, расшитый золотыми синеглазыми драконами, — Гартмут знал, что барон привез этот халат из путешествия по северному Китаю. Подробностей Берлепш не рассказывал, он вообще рассказывал мало, только однажды бросил с хохотком, что драконы эти живые, особенно если выкуришь трубку опия. Гартмут не знал, что такое опий, поэтому стал поглядывать на халат с опаской. Ему и вправду начало казаться, что драконы живые, а как-то раз ему приснилось, что именно они, свиваясь золотыми кольцами, выдыхают клубы дыма, которые вечно плыли по коридорам баронского дома.

Иногда Берлепш появлялся в придворном мундире, с орденом в петличке. Настроение в такие дни у него было приподнятое, зрячий глаз искрился весельем. С довольным видом он произносил: «Сегодня был при дворе. О, этот герцог! Он умен, этот человек, да, он имеет изрядный ум!» Наверное, Берлепш ожидал, что Гартмут в ответ засыплет его вопросами, но мальчик молчал — к тому времени он уже научился отвечать молчанием. Тогда барон тоже замолкал и надувался, словно обидевшись.

Когда учение у барона только начиналось, Гартмут надеялся, что чтение книг будет чередоваться с пояснениями Берлепша. Он втайне желал услышать какой-нибудь рассказ о путешествиях, о неведомых странах, где барон когда-то побывал, о таинственных существах, с которыми там столкнулся. В редкие появления Берлепша Гартмут пробовал задавать ему вопросы насчет увиденного в книгах, но барон только возмущенно вращал своим глазом — у него, видимо, не было настроения давать пояснения. Когда же после вызовов ко двору настроение поговорить у него появлялось, охота к разговорам пропадала уже у Гартмута, и барон, походив по библиотеке и наглядевшись на уткнувшегося в книгу мальчика, наконец обиженно фыркал и выходил.

В одно из таких появлений он все-таки разговорился — но вовсе не на тему, интересовавшую Гартмута.

— Твоя сила, мальчик… — проклекотал он, сверля Гартмута взглядом. — Как хорошо ты управляешь ею?

До сего момента Гартмут как-то не задумывался над этим. Он прислушался к себе, но ничего не почувствовал.

— Страх, омерзение, — настаивал барон. — Умеешь ли ты управлять этими чувствами? Или они выходят из-под твоего контроля, стоит тебе увидеть какую-нибудь желтую многоножку?

— Я. — произнес Гартмут. — Оно. само поднимается.

— О том я и говорю, — вскрикнул барон. — Это как тошнота, как рвотный позыв! Ты не можешь себя контролировать. И готово — валяется на дороге очередной гугельхупф, а ты сам в изнеможении, не можешь и пальцем шевельнуть. Так ты ее тратишь, свою силу. Чем ты тут занимаешься? — вдруг спросил он и начал брезгливо озираться.

— Читаю книжки, вы сами мне сказали.

— Хватит! Хватит копаться в этом пыльном хламе, ты все равно не понимаешь ни аза. Тебе необходимо упражняться в сдерживании своих эмоций. Учиться управлять своей силой, копить ее. Понимаешь?

— Да.

— Хватит тратить свою силу. С этого дня ты будешь упражняться. Где ты видел больше всего гадких тварей — у госпиталя Алисы? Отправляйся туда завтра же после школы. Ищи их повсюду, когда найдешь — гляди на них. Тебе будет плохо, тебя будет тошнить. Твоя сила будет искать выход, чтобы вырваться и осуществить трансмутацию. Не поддавайся. Помни — страх и омерзение должны быть под контролем. Не беда, если спервоначалу ты не сможешь удержать контроль и превратишь парочку тварей в гугельхупфы. Но ты должен тренироваться. Ты должен держать ее в узде. Свою силу, ты должен повелевать ею. Понимаешь?

Гартмут смотрел в пол. Потом поднял глаза на барона и сказал:

— Да.

По правде сказать, он был рад, что его выпустили из библиотеки. Последний месяц каждое ее посещение наводило на него невыносимую скуку. Он изучил все полки, пролистал все книги, просмотрел все иллюстрации — но так и не разобрался в содержании книг и не сумел понять некоторых иллюстрацией, которые изображали совсем уже фантастических существ, состоящих из каких-то усов и сочленений. Новое задание окрылило его. Ему самому стало страшно интересно, сможет ли он справиться с собой и не сотворить новый гугельхупф.

Гартмут отправился к госпиталю Алисы.

Он уже бывал здесь раньше и теперь ожидал увидеть знакомых синих мокриц и ядовито-зеленых червей, ползающих по стенам и окнам больницы. Но фасад был чист, на удивление было чисто и в саду, где имели обыкновение прогуливаться пациенты. И Гартмут решил зайти внутрь.

Здесь он их и обнаружил. Гадостные твари были везде — в палатах и коридорах, на стенах, лестницах, скамьях и, конечно, на людях. Гартмут видел костлявых нетопырей, повисших вниз головами на высоких потолках, огромных черных жужелиц на спинах и плечах снующих по коридорам миловидных сестер, желтых жаб, скачущих по подоконникам. Его замутило. Вместе с рвотным позывом нахлынуло отчаяние — он не понимал, как можно контролировать эту волну, поднимающуюся у него внутри. Краем глаза у ноги он заметил движение.

Там полз коричневый паучок. Он был небольшой и, в сущности, нестрашный, только ног у него было не восемь, а все двадцать, и двигались они одновременно, делая паучка похожим на оживший клок бурой шерсти. Когда Гартмут поглядел на него, паучок неожиданно прыгнул и приземлился на ногу мальчика чуть выше щиколотки. Во весь голос Гартмут взвизгнул и высоко подскочил.

Когда он пришел в себя, вокруг уже собралось несколько человек — пациенты и врачи в халатах.

— Ого! — весело произнес один из них, показывая на что-то у ног Гартмута. — Неплохой подарок бабушке!

Гартмут посмотрел туда, куда указывал палец врача. Конечно же, на полу лежал гугельхупф — коричневый, лоснящийся, покрытый шоколадной глазурью. Врач уже наклонился, чтобы поднять его и подать застывшему на месте Гартмуту, но мальчик закричал:

— Не троньте! Ради Бога, не трогайте это!

Стоящие вокруг люди в недоумении смотрели на него. Тогда Гартмут быстро нагнулся, схватил гугельхупф и выбежал на улицу. От тяжелого плотного кекса, который он держал в руках, исходил одуряющий аромат, у Гартмута потекли слюнки, но он продолжал быстро идти, прижимая ядовитое лакомство к себе. И вдруг — отшвырнул его прочь. Гугельхупф с тяжелым стуком упал и скатился в канаву. Гартмут стремглав бросился к дому.

Он опомнился нескоро, только за ужином. Отец о чем-то говорил, кажется, рассказывал о каком-то посетителе, который показался ему забавным, но Гартмут не слушал его. Он мог думать только об одном — там, в канаве, лежит ароматный кекс, способный заразить болезнетворным ядом весь город. Стоит лишь какому-нибудь бродяге или бездомному псу отведать его — и смертельная болезнь пойдет гулять по всему Дармштадту.

Гартмут не помнил, что сказал отцу перед тем, как выскочил из дому. Кажется, отец что-то кричал ему вслед. Но Гартмут не остановился. Он бежал по опустевшим вечерним улицам, боясь лишь одного — что не увидит, не найдет гугельхупф в канаве.

Так оно и оказалось. Гугельхупф пропал. Его не было ни в канаве, ни где-либо поблизости. Он пропал.

Гартмут побрел домой. По дороге он решил, что нужно будет посмотреть в библиотеке Берлепша, какой дух принимает на себя обличье двадцатилапого паука. А вдруг это неопасное заболевание? Вдруг какая-нибудь легкая простуда?

И внезапно осознание пришло к Гартмуту. Такой ошеломляющей была эта мысль, что Гартмут остановился посреди дороги.

Никто не находил гугельхупф — никакой нищий не подобрал его, никакой пес не утащил. Страшный кекс исчез. Вот что с ним произошло — он попросту рассеялся. Гартмут не смог бы объяснить, как могла прийти ему эта догадка. Он просто знал, что так оно и произошло.

Гугельхупфы через какое-то время становятся воздухом. Пропадают, превращаются в ничто. Он в ужасе посмотрел на свои руки. Что он такое? Что за странным даром наделил его Создатель! Может, он сумасшедший и все это ему только мстится? Он ошалело покрутил головой, поводил глазами по сторонам. Вон она. Черная стрекоза, вся усеянная острыми загнутыми иголками, сидела неподалеку на столбике ограды. Узкое брюшко ее подрагивало, из него то и дело показывалось тонкое, словно бы осиное жало. Огромные фасетчатые глаза следили за Гартмутом. Дух кори. Стараясь не показать вида, что заметил его, Гартмут перешел улицу и быстро пошел по направлению к дому. Через какое-то время он оглянулся — жуткая стрекоза по-прежнему сидела на ограде, не сделав ни малейшей попытки его преследовать. Значит, не заметила. Он отдышался и пошел быстрее. Нет, он не сумасшедший. Пусть никто не видит духов, только он сам — гугельхупфы реальны, их видят все.

И только у самого дома Гартмут понял, что не почувствовал при виде пакостной стрекозы ни омерзения, ни страха. Он ничего не почувствовал, и сила не выплеснулась из него. А ведь он просто задумался, отвлекся.

На следующий день, внимательно выслушав его, Берлепш сказал:

— Духов, принимающих обличье пауков, несколько дюжин. Например, дух проказы любит прикидываться черным каракуртом. Сколько, ты сказал, было лап у паука, которого ты превратил, — не меньше двадцати? Гм. Такого я что-то не припомню. Иди посмотри в книгах.

И Гартмут в очередной раз поплелся в библиотеку. Описание двадцатилапового паука обнаружилось в одном из китайских свитков. Гартмут позвал барона. Паук оказался духом дифтерии. На деле у него было не двадцать лап, а тридцать две. Это было одно из самых страшных порождений мира болезнетворных сущностей, особенно опасное для детей.

— Сколько таких пауков ты видел в госпитале? — спросил Берлепш.

Гартмут покачал головой. Он видел только одного.

— Я знаю, что происходит с гугельхупфами, — неожиданно для самого себя произнес он. — Они просто исчезают через какое-то время.

Барон смотрел на него. Лицо его было неподвижно. Глядя на это лицо, Гартмут уныло подумал: «Зачем, ну зачем я ему об этом сказал?»

— Знаю, — вдруг сказал барон. — Первые я попытался сжечь в печи. До какого-то момента они горели и обугливались, а потом просто пропали. Я не заметил их исчезновения, поэтому сунул в печь и следующие. Но на этот раз они исчезли прямо на моих глазах — просто исчезли, даже пламя в печи не дрогнуло. Я думал, что они пропадают от огненного жара, и исправно совал их в печь. Но однажды их накопилось у меня слишком много, я не успел их сжечь, а когда пришел за ними, оказалось, что их уже нет. Исчезли бесследно.

— Почему вы не сказали об этом мне? — воскликнул мальчик.

— Это обнаружилось недавно. Я хотел уделить этому любопытному феномену больше внимания, но отвлекся на другие неотложные дела. Пожалуй, сейчас, когда ты пришел к тем же результатам, самое время изучить это явление подробнее. Мы можем даже провести эксперимент.

— Получить гугельхупф и измерить время его существования? — догадался Гартмут.

— Да. Вообще этими гугельхупфами стоит заняться. Можешь сделать один завтра?

— Да, господин барон. Мне найти духа дифтерии?

— Нет-нет, вовсе необязательно. Найди любого. Конечно, у каждого гугельхупфа свое время исчезновения в зависимости от того, из какого духа он сделан. Но это мы установим потом. Пока же давай убедимся в том, что они вообще исчезают и что от них ничего не остается. В этом я сомневаюсь, понимаешь? Уж больно странный механизм здесь задействован. Вполне вероятно, что после исчезновения нематериальной сущности, преосуществленной в материю, здесь, в материальном мире, остается нечто материальное. В этом случае мы сможем установить, что именно здесь остается и чем является этот физический остаток. Возможно, это будет некая пыль, прах, персть — квинтэссенция болезнетворности, убийственный песок, одна крупица которого способна заразить целый город холерой, чахоткой, чумой в самой агрессивной форме. О, это будет открытием огромной важности!

Барон был весьма возбужден, глаз его вращался.

— А если нет? — спросил Гартмут. — Что если они исчезают без остатка?

Барон дико взглянул на него. Было видно, что он уже целиком во власти своих грез и вопрос Гартмута спустил его на землю.

— Если нет. — пробормотал он и скривился. — Если нет, значит нет. В любом случае изучение гугельхупфов необходимо начать немедленно.

— Господин барон!

— Что еще?

— Я просто хотел спросить. А как же с накоплением силы? Ведь если нужно делать духов, я буду ее тратить.

— Хм. Да, действительно.

— Как же быть, господин барон?

— Как быть? Очень просто. Сделай парочку гугельхупфов для опытов, а потом посмотрим.

Естественно, вышло так, что двух гугельхупфов не хватило для того, чтобы рассчитать точное время их существования. Один, сделанный из духа краснухи, пропал прямо в руках Гартмута, когда он тащил его в дом барона. Духи в тот день словно попрятались, Гартмут не нашел ни одного на рынке и возле госпиталя, поэтому пришлось искать на улицах. Возле одного дома, во дворе, играли дети. Домик был небольшой, с аккуратным палисадником, и на дорожке, ведущей от ворот к дворику, Гартмут увидел огромного алого слизня, неторопливо ползущего по направлению к играющим детям. Гартмут узнал его — точно такой слизень, вплоть до оттенка цвета, был изображен в китайском свитке. Там было сказано, что пол духа краснухи легко разобрать по цвету: духи мужского пола принимают обличие алого слизня, а духи женского пола — синего, но и те, и другие равно опасны для детей.

В следующую минуту на дорожке вместо слизня появился большой гугельхупф, а дети перестали играть и, разинув рты, глазели на ароматное лакомство. Подойти ближе они не успели — Гартмут быстро открыл дверку в ограде, прошел по дорожке к гугельхупфу, молча схватил его и бросился домой. Однако идти было далеко, и минут через двадцать гугельхупф неожиданно исчез, испарился прямо из рук Гартмута. Пришлось отправиться на поиски нового духа, и вот что удивительно — его Гартмут обнаружил в том же палисаднике, снова оказавшись на этом месте после того, как безуспешно прошел несколько улиц. Теперь к играющим детям, высоко подняв рогатую голову, полз синий слизень. Двигался он быстро, рывками. Дети играли в прятки. Один мальчик лет пяти отбежал в сторону и теперь прятался за кустом. Слизень подполз к нему уже совсем близко. Синее скользкое тело переливалось, шевелились рога на безглазой пульсирующей голове. Миг — и рядом с мальчиком, притаившимся за кустом, с хлопком возник черный гугельхупф, большой и ноздреватый, как валун. Мальчуган с испуганным криком выскочил из-за куста и побежал к остальным детям. Гартмут не стал ждать, когда дети приблизятся к гугельхупфу. Так же быстро он подбежал, схватил его и понесся к дому.

Этот гугельхупф Берлепш увидеть успел. Но, едва Гартмут переступил порог, гугельхупф в его руках беззвучно и бесследно пропал. Они с бароном растерянно посмотрели друг на друга. Молчание прервал Берлепш.

— Придется тебе наделать еще, — мрачно произнес он, отводя взгляд от Гартмута. — Сможешь?

— Смогу, господин барон. А. я не растрачу свою силу?

— Не растратишь, не растратишь, — ворчливо отозвался Берлепш. — В тебе этой силы на сорок человек.

Следующие месяцы Гартмут стал бывать у барона почти каждый день. Они с увлечением работали: Гартмут доставлял гугельхупфы, Берлепш с помощью измерительных устройств определял время их существования. Конечно, основная работа выпала на долю Гартмута: в поисках вредных духов он кружил по всему городу, бывал в больницах, на рынках, кладбищах, скотобойнях. Со временем он научился контролировать приступы омерзения и теперь умел вызывать их искусственно, просто при взгляде на того или иного духа. Теперь и дня не проходило, чтобы он не избавил город от очередного зловредного слизня, или змеи, или червя, или черепахи, или скарабея, или жабы.

Сформулированная Берлепшем теория вскоре подтвердилась: время существования гугельхупфов напрямую зависело от исходного материала. Так, гугельхупф, полученный из духа краснухи, существовал двадцать три минуты; из духа дизентерии — сорок девять; из духа оспы — пятьдесят две; из духа чахотки — два часа тридцать одну минуту; из духа холеры — пять часов одиннадцать минут. Чем серьезнее была болезнь, тем дольше существовал кекс, сотворенный из ее духа-возбудителя.

Другое направление исследований составили опыты по выявлению твердого остатка после исчезновения гугельхупфов. Но здесь результаты были однородны — все гугельхупфы вне зависимости от того, из какого духа они были получены, пропадали без остатка. После них не оставалось ни крошки, ни крупинки, ни даже запаха. Это было необъяснимо, невероятно — но Берлепш и Гартмут уже привыкли к самой мысли, что из нематериальной сущности получается вполне материальный сладкий кекс, и уже ничему не удивлялись.

Через полгода барон показал Гартмуту рукопись — первый европейский каталог болезнетворных духов с подробным их описанием и иллюстрациями. Берлепш оказался неплохим рисовальщиком — со слов Гартмута он сделал хорошие иллюстрации, изобразив призрачную фауну во всем ее разнообразии. Гартмут рассматривал иллюстрации и искренне восхищался: Берлепшу удались даже те существа, которых сам Гартмут мог описать весьма приблизительно, потому что видел всего несколько мгновений перед тем, как они превращались в гугельхупф.

Нарисовал Берлепш и сложную таблицу, в которой разметил сроки существования гугельхупфов по видам духов. Однако было решено в каталог эту таблицу пока не включать: явление трансмутации болезнетворного духа в гугельхупф Берлепш хотел описать в другой книге и собирался провести серию экспериментов. И Гартмут, конечно, дал свое согласие на участие в них.

Еще через полгода «Иллюстрированный каталог духов, вызывающих различные болезни человека и животных» вышел в Лейпциге. Гартмуту на титульной странице была высказана искренняя благодарность за помощь в подготовке книги. Каталог наделал немало шуму, барона начали приглашать на различные спиритические съезды по всей Европе. Особенно популярен он стал у лондонских спиритов. Гартмут тем временем продолжал учебу и стал подумывать о том, в какой университет поступить.

Однажды барон показал ему письмо из Вольштейна, от некоего Роберта Коха, доктора медицины.

— Ты только посмотри, что он пишет! — орал Берлепш, потрясая бумагой. Зрячий глаз его вращался, незрячий мертво и страшно пялился. — «Результаты моих многолетних опытов неопровержимо доказывают, что сибирская язва вызывается микробным возбудителем, Bacillus anthracis, выделенным мною в лабораторных условиях и изученным с помощью микроскопа. С подробными результатами моих экспериментов и описанием биологического цикла изученной бактерии вы можете ознакомиться в статье, только что опубликованной в университете Бреслау. Не приходится сомневаться, что причиной заболевания является именно бактерия Bacillus anthracis, а не дух сибирской язвы в виде „трупного опарыша угольно-черного цвета, вооруженного двумя удлиненными клешнями”, как указано в издании: фон Берлепш К. Г. „Иллюстрированный каталог духов, вызывающих различные болезни человека и животных”. Лейпциг, Эрнст Вундерлих Ферлаг, 1877, стр. 57. Данное утверждение является антинаучным и может быть с легкостью опровергнуто результатами лабораторных экспериментов». Гляди, он приглашает меня на диспут, этот заштатный лекаришка из польской глубинки!

— Вы будете ему отвечать? — спросил Гартмут, когда Берлепш немного остыл.

Тот вытаращил на него глаз, и Гартмут уже пожалел о том, что задал вопрос. Но барон ответил почти спокойно:

— Ученые тупы и косны, они признают лишь общепринятое. Тот прибор, с помощью которого можно разглядеть обитателей мира духов, еще предстоит изобрести. Поэтому в качестве доказательств мне нечего предъявить господину доктору медицины Коху. Пока нечего. Что ты решил насчет университета?

Гартмут смутился. Два дня назад он заикнулся о том, что хочет поступать в университет, но барон как будто его не расслышал. Теперь оказывается, что очень даже расслышал.

— Я. еще думаю. Это ведь еще нескоро.

— Ты начал думать вовремя. Тебе уже тринадцать. Чем раньше ты определишься со своей будущей специальностью, тем лучше. То, что преподают в университетах, конечно, не является истинным знанием. — Он сморщился. — Но университет дает навык систематизации, это весьма пригодится тебе в дальнейшем. Я вижу в тебе способности к языкам. Они могут быть неплохим приложением к твоему дару. Восточные языки — китайский, персидский.

— Я думал о персидском.

— О, разумеется! Столько эпидемий чумы, сколько происходит каждый год в Персии, не случается и в Китае. Эта страна — настоящий заповедник моровых дев. В Тюбингенском университете преподает восточные языки мой хороший знакомый, профессор фон Рот, очень авторитетный ученый, автор трудов по индийскому, персидскому и прочим восточным языкам. Я могу рекомендовать тебя.

— Буду весьма признателен, господин барон!

— Пустяки, пустяки. Это самое меньшее, что я могу сделать.

Из-за возросшей занятости барона и его участившихся отлучек эксперименты на время прекратились. Берлепш строго наказал Гартмуту «держать силу при себе». Хотя он прямо не говорил об этом Гартмуту, тот уже и сам начал замечать творящиеся вокруг странные вещи. Если раньше духи почти не замечали его присутствия и до самого последнего момента не успевали проявить агрессию по отношению к нему, сейчас он все чаще и чаще подвергался внезапным нападениям. Причем нападали на него создания, которых он привык считать неразумными и даже бесчувственными, — разные безглазые черви, жирные малоподвижные личинки, черные мотыльки с крохотными головами, но вооруженные громадными когтями. Под воздействием некой воли они словно проснулись, поняли, что им грозит опасность, и принялись искать, откуда она исходит. Теперь Гартмуту в любое время суток приходилось быть начеку — в самом неподходящем месте на него могло налететь и просто свалиться сверху, с ветки или подоконника, какое-нибудь призрачное создание, и несколько раз он едва успел защититься. Однажды прямо на школьном дворе откуда-то внезапно набежал лохматый красный таракан и едва не уколол Гартмута тонким острым хоботком. К веселому изумлению школьников, Гартмут бросился бежать. На его счастье, таракан не отличался быстротой, он топал далеко позади, как пьяный сторож, и, дождавшись за углом, Гартмут превратил его в неизбежный гугельхупф, который растворился в воздухе уже через пять минут.

Так Гартмут удостоверился в том, что его обнаружили.

Он не испугался. К этому времени он уже научился не бояться злобных, но бессмысленных духов, у него появилась уверенность в себе и даже некоторая дерзость. Он не испытал чувства страха, даже когда Берлепш сказал ему, что не существует заклятия, защищающего дом от болезнетворных духовных сущностей. Ведь они имеют любопытную особенность — у них нет имен. Это самые простые и самые многочисленные создания в демонской иерархии. Обычные защитные заговоры против них бессильны: они защищают от конкретных духов, а не от целого легиона безымянных тварей, каждая из которых вызывает определенный недуг. Поэтому Гартмут в основном полагался на собственную обострившуюся интуицию: приближение духа он мог уже чувствовать по покалыванию в кончиках пальцев. Пока он успешно отбивал все атаки, и вскоре они прекратились так же неожиданно, как и начались.

Когда Гартмут рассказал об этом Берлепшу, тот видимо встревожился. После долгой паузы он произнес:

— Уже несколько недель духи-наставники предупреждают нас об опасности. Их послания довольно туманны, но мы уверены — опасность грозит правящему дому. До сего времени ты искал духов там, где толпятся люди и скапливаются нечистоты. Сегодня же иди к герцогскому дворцу. Внутрь тебя, конечно, не пустит охрана, поэтому походи вокруг и погляди. Внимательно погляди и запомни, сколько и каких духов увидишь. Это крайне важно.

Его нервозность передалась Гартмуту: на Луизенплац, к герцогскому дворцу, он спешил, словно на урок.

Стоял ноябрь 1878 года. День выдался холодный. Сыпал мелкий, но плотный дождь, деревья, растерявшие всю листву, выглядели сиротливыми и бедными. Брусчатка на площади Луизенплац была такой скользкой, словно ее натерли мылом. В сером тумане терялась верхушка Длинного Людвига — тридцатиметровой колонны в центре площади, увенчанной бронзовой фигурой герцога Людвига I, даровавшего Гессену конституцию. За пеленой дождя виднелась громада герцогского дворца — комплекс величественных зданий со стройными рядами прямоугольных окон и покатыми черепичными крышами. Людей на площади почти не было — гуляющие толпы рассеялись под дождем и порывистым ветром.

Гартмут возвратился в дом барона примерно через два часа.

— Весь дворец в дифтерийных пауках, — возбужденно докладывал он. — Ползают снаружи по стенам и окнам, вбегают и выбегают из дверей. Никогда не видел столько сразу. Представляю, сколько их во дворце!

Берлепш судорожно сглотнул.

— Нас предупреждали, — произнес он. — Духи-наставники никогда не ошибаются. Необходимо действовать. Гартмут, готовься — думаю, ты скоро понадобишься.

Тем же вечером после ужина барон неожиданно появился в их доме. Отец вышел к нему сам, и они долго говорили. Затем отец вызвал Гартмута.

Гельмут Шоске выглядел сникшим и жалким. У дверей, опираясь на трость, стоял барон — смотрел на Гартмута пристально, испытующе.

— Сын, — произнес старший Шоске дрожащим голосом, — ты отправляешься с господином бароном во дворец. Произошло нечто ужасное. Господин барон все рассказал мне, нельзя терять ни минуты. Ступай тотчас же. И ради всего святого — будь осторожен.

Трясущейся рукой он перекрестил остолбеневшего Гартмута.

— Пойдем же, — раздался от дверей голос Берлепша.

По дороге, предупреждая вопросы мальчика, барон отрывисто произнес:

— В семье великого герцога дифтерия. Приглашены лучшие медики, но недуг развивается в самой тяжелой форме. Младшая дочь его королевского высочества герцога, Мария, совсем плоха.

— Больны. все? — выговорил Гартмут.

— Вся семья. Его королевское высочество Людвиг тоже болен. Только ее королевское высочество герцогиня Алиса здорова. но это ничего не значит, раз весь дворец кишит. как ты сказал.

— Да, — уверенно сказал Гартмут. — Их там тысячи, снаружи. А уж внутри.

Они быстро шагали по улице. Барон держал огромный зонт, по которому барабанил дождь, ставший проливным.

— Гартмут, — задыхаясь проговорил барон, — я рассказал про тебя ее королевскому высочеству. Тебя ожидают, более того, тебя ждут с нетерпением. Сегодня понадобится вся твоя сила. все, что накопил. — Неожиданно он остановился посреди дороги. — Гартмут! Сможешь ли ты? В его голосе прозвучало отчаяние.

Мальчик смотрел на барона. Никогда еще не видел он своего наставника таким взволнованным. Ему хотелось дать твердый и определенный ответ, но уверенности он не чувствовал.

— Я все сделаю, — проговорил он сбивчиво и торопливо. — Все, что смогу.

Берлепш заглянул ему в глаза, кивнул.

— Пойдем же скорее!

Но когда их пропустили во дворец, великий страх объял Гартмута. Зала, в которой им было приказано ждать, была обширна и пуста, только ослепительно сверкали люстры, сиял начищенный паркет, переливались позолоченные рамы пышных портретов по стенам. Барон огляделся.

— Что ты видишь? — вполголоса спросил он.

Гартмут ответил, и голос его дрожал:

— Все углы затканы паутиной. Под потолком, на портретах, в простенках и на люстрах — везде паутина. Пауков не видно, но они здесь, сидят в своей паутине. Я чувствую их. Они обосновались здесь надолго. Кого мы здесь ждем, господин барон?

— Я попросил провести нас наверх, к комнатам принцесс.

— Нет! Нет! — пронзительно закричал Гартмут, и голос его разнесся по всей зале. — Они ждут нас там! Их много, они ждут!

В залу вошел камердинер:

— Господа, следуйте за мной.

Барон повернулся к дрожащему Гартмуту.

— В чем дело? — спросил он отрывисто.

Гартмута трясло. В ужасе он глядел на то, как тускло-жемчужная паутина тихонько колышется, словно скрывающиеся за ней призрачные твари решают, нападать ли на незваных пришельцев или еще подождать.

— Уйдемте, господин барон! — молил он. — Уже поздно, поздно!

— Поздно? — нахмурился Берлепш. — Сейчас только восемь вечера.

— Господа, пройдемте наверх, — решительно произнес камердинер, прервав Гартмута.

Тот был почти в беспамятстве от страха. Берлепш взял его крепкой рукой повыше локтя, повел.

— Уйдемте, уйдемте, господин барон! — повторял мальчик, чуть не плача.

Они прошли из залы к широкой лестнице. Ее тоже обвевала тонкая

призрачная паутина, длинные нити тянулись наверх, к детским комнатам. Стали подниматься, камердинер впереди.

Наверху лестницы, при входе в домашние покои, их встретил лейб-медик Карл Айгенбродт, седой, с умным ироничным лицом. Вид у него был усталый.

— Простите, господа, — негромко, но твердо заявил он, — но в герцогские покои я вас допустить не могу. Инфекция в самом разгаре, а во дворце и так слишком много прислуги, чтобы объявить полноценный карантин.

— Но нас ожидает ее королевское высочество! — возразил Берлепш.

— Увы! — строго произнес доктор Айгенбродт. — Увы, барон, ничего сделать не могу, и по двум причинам. Как я уже сказал, данная форма дифтерии крайне контагиозна, и я не дам разносить ее по городу. Кроме того, у всех детей сильный жар, некоторые в беспамятстве.

— Младшая? — уронил Берлепш.

Доктор Айгенбродт покачал головой. Повисло молчание.

Вдруг заговорил Гартмут.

— Господин барон, — произнес он странным протяжным голосом, — я говорил вам, что уже слишком поздно. Они пробрались внутрь. Я не могу их изгнать, они уже нанесли вред.

Доктор Айгенбродт с юмором посмотрел на него.

— Боюсь, юноша прав, — сказал он. — Отправляйтесь-ка домой, барон. Если наука здесь бессильна, то будет бессильна и. лженаука. Боюсь, ваши фокусы сегодня придутся, простите за каламбур, не ко двору.

Но Берлепш еще колебался.

И в это время рядом с доктором Айгенбродтом появилась девочка лет шести, босая, в ночной рубашке. Волосы ее были распущены, глаза неестественно блестели, лицо раскраснелось.

Увидев ее, доктор бросился к ней:

— Ваше высочество! Вам нельзя вставать!

Берлепш торопливо поклонился. Но принцесса смотрела не на него и не на доктора Айгенбродта. Своими блестящими глазами она неотрывно смотрела на Гартмута.

— Ты тоже видишь их? — спросила она спокойно и обвела вокруг рукой. — Их так много, правда?

Гартмут медленно кивнул.

— Они пришли убить нас, да? — продолжала она. — Меня, и папу, и маму, и сестренок, и братика? Да? Я это знаю, я чувствую. Смотри, как их много! — Она повела рукой, а страшная светящаяся паутина над ними тихонько шевелилась.

Вдруг на ступеньке у ее ноги из ниоткуда появился большой гугельхупф. Доктор Айгенбродт в удивлении воззрился на него. В воздухе разлился изумительный аромат сдобы.

Девочка тоже бросила на гугельхупф изумленный взгляд.

— О! Как ты это делаешь? Ты превратил этого паучка в гугельхупф, совсем как волшебник! Пожалуйста, преврати их всех, их так много!

— Он хотел броситься на вас, — поспешно объяснил Берлепш, выступая вперед.

Доктор Айгенбродт укоризненно посмотрел на него.

— Барон, вам не кажется, что обстановка не располагает к этим фокусам? Психика девочки совсем расшатана сильнейшим жаром. Принцесса, право, вам пора в постель!

Но маленькая принцесса не желала уходить.

— Как тебя зовут? — спросила она, не отрывая горячечного взгляда от мальчика.

— Гартмут, — медленно ответил тот. — Гартмут Шоске.

— Пожалуйста, избавь нас от них, Гартмут, — своим странным спокойным голоском сказала она. — Ты же можешь!

Тут колени ее подломились, и она, всхлипнув, упала на руки доктора Айгенбродта. Тот в отчаянии глянул на них.

— Прошу вас, уйдите!

— Но что мне сказать его королевскому высочеству? — негодующе воскликнул Берлепш.

— Ради всего святого, барон! — сердито сказал доктор. Вдвоем с камердинером они подняли впавшую в беспамятство принцессу. — Скажите, что я вас прогнал! Да-да, так и скажите! Потому что это мой врачебный долг — охранять здоровье моих пациентов не только от болезней, но и от зловредных шарлатанов!

На воздухе Гартмут пришел в себя. Только что происшедшее начало казаться ему полузабытым сновидением, он словно наблюдал за всем со стороны и не помнил ни слов своих, ни поступков. Но рядом шагал Берлепш и по просьбе Гартмута неохотно, но весьма точно пересказал ему все, что случилось только что. Очень хорошо запомнил Гартмут девочку, которая видела то же, что и он.

— Кто она? — спросил он у Берлепша.

— Принцесса Аликс, — ответил тот. — В семье ее считают немного странной, но у нее просто задатки хорошего медиума.

— Она видела их!

— Да. Сильный жар обострил восприятие и наделил ее духопрозрением. Признаюсь, поработать с ней было бы интересно. Что с тобой? Тебе плохо?

— Ноги совсем слабые, — пожаловался мальчик.

Барон подхватил его под руку.

— Не заболел бы ты, — пробормотал он с тревогой.

— Нет, господин барон, — произнес Гартмут. — Ни один меня не укусил, да я бы и не дал к себе подобраться. Просто. мне было очень страшно. Ах, если бы вы только видели! Весь дворец заткан паутиной. Их там тысячи!

— Да-да, — пробормотал барон, поддерживая его. — Осторожно, не ступи в лужу. Осторожно, мой мальчик.

И действительно, Гартмут не заболел, но проспал после этого происшествия почти целые сутки. Проснувшись, он узнал от зашедшего Берлепша, что во дворец никого не пускают. О состоянии здоровья герцогской семьи ничего невозможно было узнать. Двор закрылся от внешнего мира до середины декабря, когда город был потрясен вестью о кончине великой герцогини Алисы и скрывавшейся до этого времени смертью младшей ее дочери Марии, происшедшей в ночь на 14 ноября — именно тогда Гартмут и барон Берлепш были во дворце. По заключению врачей, герцогиня подхватила инфекцию, когда, вопреки совету медиков, не выдержала и поцеловала еще не полностью оправившегося от дифтерии сына Эрнеста, который безутешно рыдал при вести о смерти своей сестренки — ведь герцогиня несколько недель держала ужасную весть втайне от больных детей.

Но барон был иного мнения.

— Они одолели ее, — говорил он уверенно. — Ее королевское высочество герцогиня обладала сильнейшим энергетическим полем, наделявшим ее замечательной витальностью. Но это поле было подорвано страданиями и скорбью при виде болеющих и гибнущих детей, так что эта чудесная женщина в конце концов открылась для происков отвратительных болезнетворных сущностей. Она была самой сильной в этой семье, и они подобрались к ней, сначала заразив ее детей. Не так уж они и безмозглы, как ты о них думаешь.

— Им нужна была только герцогская семья, — сказал Гартмут. — Никто из шестидесяти человек, живущих во дворце, не заболел.

— Да, — сказал Берлепш. — И это явный знак. Теперь они говорят тебе не обинуясь — мы без труда овладели семьей твоего господина. Королевская кровь для нас не преграда, как не преграда и твои способности. Ты ничего не можешь сделать. Мы всесильны.

— Я ничего не смог сделать, — уныло подтвердил мальчик.

— Ты можешь многое, — с нажимом произнес Берлепш. — Ты можешь такое, чего не может никто на свете. И они это знают. Ты страшен им потому, что ты их видишь и можешь уничтожить еще до того, как они проникают в чье-либо тело. Но ты еще не окреп, тебя можно еще победить. И они пытаются воздействовать на тебя — то напрямую, то опосредованно.

— Что же мне делать?

— Мне казалось, ты уже выбрал свой путь. Не поддавайся. Борись. В первом столкновении ты уже победил, они отступили. А семья герцога. что ж, твоей вины здесь нет. Тебя призвали слишком поздно, хотя я давно предупреждал двор через свои каналы о грядущей опасности. Тебе же визит во дворец не принес ничего, кроме пользы. Ты впервые увидел врага во всей его мощи. Ты не побоялся ударить и нанес ему урон прямо в его логове — и враг не смог или не захотел ударить тебя в ответ. И еще — тебя запомнила принцесса. Она странная девочка, но я вижу в ней большие задатки. Она не забудет тебя, и ты помни об этой встрече.

Прошел еще месяц, и в январе все газеты запестрили словом Wetljanka. Барон ходил довольный, он даже напевал что-то себе под нос. Откуда-то он выудил большую карту и расстелил на столе в библиотеке.

— Смотри, — ткнул он пальцем, — вот это река Волга, самая большая река России. Вот отсюда, с Каспийского моря, куда впадает Волга, начинается древний торговый путь, связывающий Азию с Европой. За последние десятилетия русские проделали огромную работу и соединили Волгу с Невой посредством каналов. Таким образом, вся европейская часть России теперь напрямую соединена с Востоком. Из Персии и прочих восточных стран в России ежедневно приходят огромные караваны судов. Теперь ты понимаешь, почему чума вспыхнула именно в Wetljanka? Это не первая чума на Волге — и далеко, далеко не последняя. Ну, ты доволен?

— Чем? — не понял Гартмут.

— Как чем? В ближайшие годы тебе с твоим уникальным даром есть чем заняться. Когда о тебе узнают, тебя станут рвать на куски, лишь бы заполучить к себе. Возможно, именно тебе выпадет судьба избавить мир от чумы и даже — кто знает! — от многих других болезней. И ты еще не рад?

— Нет, — тихо ответил мальчик.

— Почему? — резко спросил барон, нахмурившись.

— Я не знаю, — покачал головой Гартмут.

Его терзали неясные предчувствия. Словно тысячи невидимых злобных глаз были ежедневно, ежеминутно устремлены на него. За ним следили, его боялись. Он не знал, чем это кончится. В школе заметили, что он стал замкнут, чем-то постоянно опечален. А он в тоске следил, как время от времени мимо классных окон пролетают черные нетопыри и огромные игольчатые стрекозы, и чувствовал исходящую от них смертельную ненависть.

Перед летними каникулами он заметил необычайное скопление призрачных тварей у дома барона. На крыше дома теперь постоянно сидела жуткая костлявая птица с мертвыми глазами, похожая на пеликана, сидела неподвижно, словно чего-то ожидая. А по крыльцу ползали мокрицы и черви, всползали на дверь и снова шлепались наземь, точно не решаясь проникнуть внутрь. Да и сам барон за последние месяцы резко сдал. Левая нога совсем отказалась служить ему, и он теперь по большей части сидел в глубоком кресле в библиотеке, погрузившись в свои книги. Он исхудал, его стала мучать дрожь в руках. Что-то неумолимо подтачивало его здоровье, и он знал об этом.

Когда Гартмут рассказал ему о необычайном поведении духов, Берлепш только усмехнулся.

— Кто-то в меня уже пролез, — с обычной своей прямотой заметил он. — Хотя я наложил кое-какие магические затворы. Этого следовало ожидать, — добавил он, глядя, как сник Гартмут при его словах. — А ты что же, думал, что тебя это не коснется? Нет-нет, они просто нащупывают твое больное место.

— Что-то мне совсем худо, — сказал он на следующий день, когда Гартмут снова зашел к нему. — Подтачивает меня какой-то червь. Ну что, как там? Много их?

Мальчик кивнул. К дому барона сползались уже не безмозглые черви и мокрицы, — сейчас сюда стягивались основные силы — разумные и злобные лисы, лемуры, нетопыри. Длинные черные змеи извивались на крыльце.

Барон, впрочем, на этой последней черте не терял чувства юмора.

— Надо мне поставить итоговый опыт — попить чай с твоим гугельхупфом. Не сомневаюсь, он превосходен на вкус. Съем кусочек и стану записывать ощущения, пока не сыграю в ящик.

— Я пойду и превращу их, — вскочил Гартмут.

— Не стоит, малыш, — удержал его за руку Берлепш. — Не трать силу. Другие набегут. Главное не они, главное — то, что уже заползло в меня и теперь гложет изнутри. Ну все, иди домой, а то отец тебя хватится.

— Я зайду завтра!

— Заходи, заходи, милый. Всегда рад тебя видеть.

Назавтра после школы Гартмут зашел к барону. Подходя к дому, он заметил, что призрачной птицы на крыше нет. На стук и звонки никто не открыл. Это тоже было странно, и Гартмут встревожился. Видимо, лакей отправился за покупками, а Берлепш в последнее время не мог вставать без посторонней помощи. Перелезши через каменный забор, он пробрался в дом через заднюю дверь.

Барона он нашел в библиотеке. Тот лежал на спине возле стола. Лицо его было безмятежно, глаза закрыты. Правая рука выброшена в сторону, подле валялась трость.

В изголовье тела сидела огромная оранжевая жаба. У правого плеча, словно статуэтка, застыл черный лемур с огромными бледными глазами. У левого плеча скалилась страшная лисица с птичьими лапами. На груди барона свилась кольцами скользкая черная змея.

Страх и отвращение были настолько сильны, что все четыре духа с глухим фукающим звуком одновременно превратились в гугельхупфы.

Шатаясь, Гартмут добрался до стола. Идти он не мог — силы покинули его разом и, видимо, надолго. Нужно было дождаться лакея и сообща вызвать полицию.

Но на этом испытание для него не кончилось: в комнату снаружи стали проникать другие духи. Здесь были самые омерзительные формы, самые чудовищные обличья. Они сползались словно на праздник, толкались, спешили занять место у мертвого тела барона.

И Гартмут не мог уже сдерживаться. Раз за разом, раз за разом приступы омерзения и страха, страха и омерзения овладевали им, и гугельхупфы начали заполнять комнату. Наконец Гартмут почти ползком покинул дом. На улице, собравшись с силами, он встал на ноги и побрел домой. Несмотря на страшную слабость, перед уходом он успел заметить на столе мятый клочок бумаги с нацарапанными словами:

«Ты уже достаточно силен. Иди и ищи свою моровую деву».

Барон Карл Готлиб фон Берлепш лежал, обложенный черными гугельхупфами, словно траурными венками. Тело через пару часов после ухода Гартмута обнаружил лакей, вернувшийся с рынка.

К тому моменту гугельхупфы уже исчезли.