Ронни. Автобиография

19. Не тем путем

«Стоунз» выпустили «Emotional Rescue» («Эмоциональное спасение») в 1980-м. Помню, что во время записи в Париже Кит был непреклонен в том, что касалось работы сверх графика. До примерно четырёх утра, когда все реально уставали, после того, как мы реально хорошо потрудились и «нарезали» пару базовых дорожек. Кит говорил: «Отлично, а теперь сделаем-ка вот это», и мы все восклицали: «Аааа…!», когда Билл уже дергался в сторону выхода. Лозунг Кита в ту пору был: «Никто не спит, пока я бодрствую». Выдалась одна ночь, когда я решил было предпринять вылазку из студии на заслуженный отдых. Но не случилось. Кит забрался снаружи по моему забору, прыгнул ко мне в сад и вломился в дом. Во сне я услышал хлопанье открывающейся двери: бум, бум, хлоп, бэнг. Кит взорвался: «Никто не спит, пока я бодрствую», и потащил меня назад в студию. Так что это был цикл каких-то рабских сейшнов, но мы проделали превосходную работу. Однако мы не гастролировали в поддержку альбома — наверное, потому что устали.

И все-таки мы совершили в следующем году грандиозное стадионное турне, раскручивая «Tattoo You» («Татуирую тебя»), которое было снято для фильма «Let’s Spend the Night Together» («Давай проведем ночь вместе»).

Мик и Кит написали песню, которую мы вообще-то планировали включить в альбом «Some Girls». Мы впервые записали её в 1978-м, но смогли закончить только год спустя, так что мы использовали её для «Tattoo You». Эта песня — «Start Me Up» («Заведи меня») — причина тому, что «Tattoo You» провела в чартах 9 недель под № 1.

Когда мы в Нассау записывали «Tattoo You», Алан «Логз» Данн (многие годы ассистент Мика и босс логистиков) решил прошвырнуться со своей подружкой по морю в маленькой лодке с барахлящим мотором. В пути, после нескольких попыток завести неподдающуюся машину, они поняли, что дрейфуют в открытом море без еды, без воды и без защиты. Они начали эпическую 160-и километровую морскую одиссею. Наедине со стихией у Алана приключились галлюцинации: он начал видеть возвышающиеся над морем города, возникающие из воды, берег Кубы (хотя Куба была совсем не близко), механическую рыбу плюс внутренний механизм своих часов. Его пару раз лупила подруга, так как он порывался пойти по воде.

Беспокойство и недоумение поселилось в нашем лагере. Кит и я спрятали своё беспокойство в безостановочной записи в течение трех дней в безопасной студии. Стихия буквально разнесла Алана в клочки, и спустя три дня, по его возвращении, мы громко вздохнули с облегчением от сознания, что он, наконец, вернулся. Как он себе думал — где он был, на яхте своего отца?

После американской части турне «Tattoo You» мы поехали в Европу, записали студийный альбом «Undercover», а потом вернулись домой. Никто из нас и не подозревал, что мы соберемся вместе только через 3 года. Никто из нас и не подозревал, что мы не будем гастролировать 7 лет. Никто из нас и не подозревал о том, насколько близко «Стоунз» подошли к своему распаду.

То, что ради того турне я решил завязать, не означало, что я собирался прекратить это насовсем. Я знал, что дурь и выпивка портили меня и затуманивали мое сознание, и я знал, что я связался со слишком большим количеством плохих людей и стал совершать слишком много опасных вещей, но я не мог остановиться — я даже не уверен, что вообще хотел тогда сделать это.

В то время я тусовался с одним парнем — дилером по имени Гари, которое, как я уверен, не было его настоящим именем. Мы разрешали ему оставаться с нами дома, потому что он всегда появлялся с отличным кокаином, который он носил в банковской сумке, которую держал в закрытом кейсе. Однажды ночью Гари пошел наверх поспать, а я был внизу в крысиной комнате с братом Джо Полом, и решил залезть в кейс Гари, чтобы поживиться из его заначки. Мы с Полом выработали целый план. Я прополз вверх по лестнице на животе, почти как коммандо, пробрался в его комнату, взял ключ от кейса, забрал кучу дури у Гари и выполз обратно, в то время как он даже не проснулся.

Вернувшись вниз, я сказал Полу: «Мы ушли с этим, мы сделали это!» а потом, о дерьмо, понял, что не положил банковскую сумку в кейс. Если Гари увидит её, он поймёт, что произошло, так что мне пришлось снова ползти как коммандо вверх в его комнату, и положить сумку обратно в кейс.

Когда я возился, стараясь снова открыть замок, Гари проснулся. Я быстро заполз в соседнюю комнату, прыгнул там на кровать и притворился спящим. Гари поднялся, увидел свою заначку на полу, понял, что произошло, и нашел меня. Он ошалел от гнева — он прыгал по кровати и кричал: «Ты залез в мой тайник».

Я притворился, что не понимаю, о чем он говорит, и гнул эту линию достаточно долго, чтобы убедить его в том, что он настолько наширялся, что случайно оставил кейс открытым.

Немного погодя он успокоился и решил, что, наверное, он сам оставил его так, но вскоре опять начал меня обвинять. Он сказал: «Я видел это своими глазами». Я спросил его: «Кому ты собираешься верить — мне или своим глазам?» В конце концов он остановился: «О да, ты прав», и больше не вспоминал об этом, что было очень хорошо, так как красть дурь у дилера — не самое хорошее занятие.

Из-за наркотиков и денег, которые я на них тратил, мне приходилось кочевать от менеджера к менеджеру, пока я не столкнулся с наихитрейшим из всех в этом бизнесе. Мы с Джейсоном Купером расстались, и я познакомился с типом из Англии, жившим в Лос-Анджелесе, по имени мистер Хищник. Этому парню было за сорок, и как потом оказалось, он был вовлечен во всевозможные теневые шоу-бизнесовские дела — правда, тогда я этого еще не знал. Единственное, что я действительно знал — это то, что у него был отличный кокаин — тонны. Мистер Хищник со своей женой обычно приглашали меня и Джо к ним домой. Мы приносили свои маленькие трубочки, садились на пол, он приготавливал литры дури, и мы вчетвером ловили кайф. Не могу сейчас сказать, нравился ли мне он или мне просто нравился его кокаин, но его жена была ужасающей. Это была огромная, объемистая женщина с дурацкой прической и вся в веснушках, которая все время говорила только о сексе.

В конце такого вечера, или следующего дня, или спустя два дня, — он поднимался в специальную кладовку, построенную им в своем доме, которая была от пола до потолка наполнена кокаином. Дверь в эту кладовку контролировалась с помощью электроники с замком на компьютерном коде и была скрыта за стеной. Он открывал её, я заглядывал внутрь (это была настоящая пещера Аладдина), и он зачерпывал немного кокаина в сумку для меня. Честно — у него его было так много, что он даже делал это небольшой лопаткой. Потом он отдавал мне сумку, мы шли домой и ширялись следующие 3 дня, или 5 дней, или неделю.

Мистер Хищник всегда дарил нам подарки, спрашивал: «Сколько ты хочешь, хочешь ли еще, бери еще». Каждый день был Рождеством. Я узнал гораздо позднее, что в подвале у него была лаборатория, где он делал товар, и сервант, полный оружия. Я никогда не видел его лабораторию и никогда не видел его пушки, потому что он впускал нас только в определенные комнаты своего дома. Но когда я увидел его потайную комнату, то однажды сказал ему: «Ты мог бы стать отличным менеджером», а может быть, он сказал: «Я хочу стать твоим менеджером», и так как мы были под кайфом, то я ответил: «Хорошо», и так он стал моим менеджером. С первого же дня он показал себя настоящим плутом. Помимо всего прочего, мистер Хищник взял одну из моих картин, сделал с них несколько отвратных оттисков и продал их, даже не спросив меня. Он также при любом удобном случае командовал мной, что мне очень не понравилось.

Джо считала, что мистер Хищник — это не есть хорошо, и что сделать его моим менеджером — это действительно негодная затея, и она постоянно спрашивала меня: «Зачем ты согласился? Почему ты позволил такому типу стать твоим менеджером? Он даёт нам кокаина на тысячи и тысячи долларов и не разу не попросил за него денег. Разве это нормально? Мистер Хищник — это хитрец».

Я пытался послушаться её, так как она всегда отлично разбиралась в людях — так же, как и моя мама. Но я иногда могу быть упрямцем…

Не помню уже, как я встретил на своем пути следующего ненадежного бизнесмена. Скажем так — его звали Харри. Харри был тощим малым с необычной внешностью — острый нос, курчавые волосы, и, насколько мне казалось, ему было ближе к сорока. Он был таким человеком, который может вплыть в комнату, а потом выплыть из неё, и никто этого не заметит. Он был очень тихим и все время следил за мной, что действовало мне на нервы. Точно не знаю, чем Харри зарабатывал на жизнь, но у него был дом в Малибу, и он поведал мне, что после того, как он перестал заниматься тем, чем он занимался, он пришел к себе в дом прямо в тот момент, когда кто-то хотел его взорвать. Он сказал, что подъезжал к дому, как вдруг раздался взрыв, и окна вылетели вместе с крышей.

Я спросил: «Что же ты сделал?»

Он ответил: «Проехал прямо дальше».

Мы с Джо хотели разузнать о Харри как можно больше, но нам доставались только одни обрывочные сведения, и эти обрывки встревожили нас. Он повсюду сорил деньгами, в то время как мы жили на 200 долларов в неделю. Харри говорил нам: «Это всё, что вам причитается», а сам отваливал кому-то здесь по 50 тысяч и там по 50 тысяч. Нам хотелось спросить насчет денег, и где были наши деньги, но спросить было не у кого.

Нас также начали беспокоить типы, что кружились вокруг Харри. Одного из них звали Дик, хотя нам всегда казалось, что это был действительно неплохой парень. Но однажды Дика задержали в Майами во время банальной проверки на дорогах, копы нашли немного травки в его машине, и мы узнали, что когда копы начали допрашивать его, он сказал им: «Я знаю много всего, что бы вас заинтересовало».

Они заинтересовались: «Например?»

И Дик рассказал им всё, что он знал о Харри.

Когда Харри арестовали, и когда потом он сбежал из страны, либо же он сначала сбежал из страны, а потом его арестовали где-то ещё — я не знаю, да мне и всё равно. Дик определенно заложил Харри, сменил свое имя и теперь живёт где-то во Вселенной под кровом у добрых людей.

Перед своим арестом Харри представил нас британскому юрисконсульту, который жил в Лос-Анджелесе, по имени Ник Коуэн. Однажды я рассказал Нику о мистере Хищнике. Ник пообещал с ним разобраться, и не успел я опомниться, как мистер Хищник исчез, а на сцене появился Ник, который стал моим менеджером. Я не думал, что это окончится плохо, но во многом так определенно и случилось. Фортуна мне достаточно х***о благоволила, когда дело доходило до выбора менеджеров.

«Стоунз» не гастролировали, а у меня кончались деньги.

Каждое утро ко мне домой приходили письма, но я не вскрывал ни одно из них. Когда Джо обнаружила большую коробку с нераспечатанными конвертами, то она решила, что настало время взять быка за рога.

Она сказала: «Ронни, мне это надоело, надо их распечатать». По-моему, я только усмехнулся. Она настаивала: «Нам нужно сделать это, там счета, и тебе действительно нужно заплатить по ним».

«О-кей, — сказал я, — замечательно». Она начала перебирать письма, чем она отныне занимается постоянно. Среди более-менее интересных вещей, что она нашла в них, было послание от одного из моих помощников, где говорилось, что деньги нашлись, но снова ушли прочь. Тут были разнообразные вычеты, вроде 150 тысяч здесь и 300 тысяч там. Она захотела, чтобы я рассказал ей, что это такое, почему у нас забрали столько денег, и я ответил: «Думаю, это нечто вроде налоговой схемы», но в действительности я не знал правды.

Очевидно, мне нужно было уделить этому больше внимания, но я никогда не умел обращаться с деньгами. Я могу их зарабатывать, и зарабатывал целыми кучами, но моя проблема состоит в том, как их удержать в руках. И вот так и произошло — я позволил слишком большому количеству денег выскользнуть у меня между пальцами, и мы оказались у разбитого корыта. Мы с Джо продали дом на Мэндвилль-Каньон и переселились в Нью-Йорк. Мы не жалели о том, что покинули южную Калифорнию. В Нью-Йорке чувствовалось себя гораздо более реально, нежели в Калифорнии, но там не было этого ощущения гибкости, как в Лос-Анджелесе. Настало время сматываться.

В 1981-м мы заняли жилье в Гринвич-Виллидж на Бедфорд-стрит. То безумие, что мы знали по Лос-Анджелесу, преследовало нас в Нью-Йорке и Майами; мы просто не могли избавиться от него. Частью это — моя вина, так как не могу говорить людям «нет». Мы пребывали там недолго, пока на нашем пути не показался отрицательный персонаж, который говорил о себе, что он — коллекционер долгов, и запросил с нас деньги, которые мы якобы задолжали мистеру Хищнику.

Я ответил ему: «О чем вы таком толкуете?»

Он сказал: «Мистер Хищник сейчас в тюрьме, вы должны ему 150 тысяч долларов, ему нужны деньги, и я здесь для того, чтобы проследить за их получением».

Это было для меня абсолютным шоком. Я не знал, что мистер Хищник в тюрьме, мне было это всё равно, и, конечно же, мы никак не могли ему что-нибудь задолжать. Позднее я узнал, что он два месяца находился под колпаком полиции, его заподозрили в изготовлении и расфасовке кокаина для использования во фрибейсинге, и когда его дом обыскали, то нашли кокаина на 250 тыс. долларов, 34 пушки и 2 трубчатые бомбы. Насколько я в этом убедился, это были его проблемы, а я тут был не при чем.

Я рассказал об этом Нику Коуэну, и он, заботясь о нашей безопасности, предложил, чтобы мы покинули страну — во всяком случае, пока вся эта возня с мистером Хищником и его долговым коллекционером не утихнет. Так что мы с Джо отправились в Мехико, где скрывались 6 недель. Джо все время спрашивала: «Почему бы нам просто не пойти в полицию?» Она желала быть впереди всех, стать правдивой и рассказать копам всё, что мы знаем о мистере Хищнике, а заодно — и обо всех этих людях. Она не понимала, почему нам нужно скрываться в Мехико, или почему мы должны позволять себе терпеть нападки какого-то коллекционера долгов. Я — тоже, правда, мне казалось, что так будет спокойней, чем что-либо, что приходило мне на ум. И вот таким же образом однажды Ник позвонил, чтобы сказать, что на горизонте все чисто, и нам можно вернуться. Я не представляю, что он там предпринял, но как бы то ни было, проблема с мистером Хищником была ликвидирована.

Следующие 20 лет или вроде того Ник Коуэн был моим менеджером.

Мы вернулись в Большое Яблоко и купили богатый особняк на Уэст 78-й Стрит, в подвале которого я устроил студию. Потом Ник просёк состояние наших финансов и, не без помощи Харри, мы сели на бюджет в 200 долларов в неделю. Мы перебивались и просто не знали, как мы будем так жить, так что я искал способы заработать денег. Самой лучшей вещью казалось вернуться к живописи. Я сказал себе, что так у меня хватит заплатить за бакалею.

Живопись и рисование все эти годы были подвинуты на второй план, и я решил вернуться к искусству. Я поехал в Сан-Франциско и снял студию, где начал заниматься гравюрами, монотипами и шелкографией. Ник забирал всё, что у меня выходило, и продавал каждый предмет за несколько сотен баксов. Мало-помалу наличность стала прибывать.

Как ни странно, тогда находились такие люди (таковые находятся и сейчас), которые не могли взять себе в толк то, чем я занимаюсь — играю музыку и рисую. И размножаюсь.

21 августа 1983-го родился мой сын Тайрон. Нам с Джо был дарован еще один пучок радости — мальчик экстраординарной природы: спокойный, красивый, с отличным характером, свет в окошке в клане Вудов. Я помню, как глядел из окна в больнице Маунт-Синай в Нью-Йорке, ожидая новостей. У меня появился еще один сын. После его рождения, когда Джо все еще находилась в больнице, я предложил ей отметить это событие дорожкой кокаина. Но она теперь там, где матери, где кормят грудью, с нашим сыном на руках. Она сказала мне, чтобы я прекратил придуряться и собрался. Наша семья росла, и мне становилось ясно, что как отец я опять получил благословение свыше. Когда пришло время выбирать ему имя, мы спросили Лию (которой тогда было 5 лет), как лучше его назвать, и она предложила имя Раструб. Это, наверное, было непредусмотрительно, и не лучший способ спрашивать совета у маленькой девочки, которая считала, что фонтан Лир и леотард назвали в её честь. Клянусь вам, мы хотели назвать её Холли — так, для смеха.

За мои годы, проведенные в Нью-Йорке, я много поджэмовал самым замечательным образом. Студия, которую я оборудовал в подвале, была похожа на бомбоубежище. В начале лестницы нужно было набирать код, чтобы проникнуть внутрь. Как только я набирал код и закрывал дверь, то входил в свой подземный мир, что не было очень хорошо, так как здесь я оказывался взаперти с самыми отвязными людьми. Однако большую часть времени я играл на самом высоком уровне. Моими домашними партнерами по игре были Стив Джордан и Чарли Дрейтон.

В 1986-м мне позвонил Кит, чтобы я приехал в Детройт, где он продюсировал и играл на римейке «Jumpin’Jack Flash» Ареты Фрэнклин. Он захотел, чтобы я тоже поиграл там. Я вырос на записях этой женщины, и видеть её в студии — это меня абсолютно вдохновляло. Я даже спрятался за органной колонкой и оттуда смотрел, как она поёт — просто она и её фантастический контроль за фортепиано. Никогда этого не забуду.

Она шпарила эту песню знакомым чудным голосом — вопила и одновременно курила ментоловую «Кулс», а золотой медальон, висевший у неё на шее, раскачивался в такт музыке. Она пригласила в тот день в контрольную комнату студии всех своих сестер и большую часть своей (достаточно объёмной) семьи. Мы с Китом протиснулись туда с трудом из-за всех этих людей и всех этих тел.

После этого я возвратился в Нью-Йорк, чтобы сыграть два концерта в «Ritz» с Чаком Берри — вот здорово. Сначала он извинился за то, что набил мне фингал, а я сказал: «Это был не я, это был Кит». Он сказал: «Ну и какого черта, я тебя все равно люблю». Мотаться и играть с этими парнями было настоящим прорывом. Как и пара концертов, когда я сыграл в «Мэдисон Сквер Гарден» с Бобом Диланом и Томом Петти — в 1986-м. Выигрышное сочетание искусных стихов и узнаваемых ритмов.

Жить и дышать музыкой 24 часа в сутки — это обычное дело для многих великих музыкантов, и вскоре Чарли заметил одного из таких типов и раскрыл его огромный потенциал.

В октябре 1981-го неизвестный тогда соул-феномен открыл выступление «Стоунз» в лос-анджелесском «Колизее». Чарли сказал: «Тебе надобно послушать этого парня, пока он не стал знаменитым». А когда Чарли говорит такое, мы — все остальные — прислушиваемся. И хотя многие считают Чарли джазменом, он всегда пристально следит за новыми группами. Он — тот, кто всегда ищет что-нибудь новенькое, и доказательство этому — то, что это именно он рассказал нам об «Oasis», Кристине Агилере и Джеке Уайте, не считая всех остальных.

По совету Чарли мы решили посмотреть, на что этот маленький рокер способен. Когда он вышел на сцену, мы все — а особенно Кит — немного удивились, так как на нем были надеты дождевой плащ и чулки. «Вот проблема — это как присудить себе нечто перед тем, как ты это заслужил», — сказал Кит. Толпа также была немного удивлена и начала кидаться в парня фруктами и овощами. Но довольно скоро стало ясно, что этот парень — и впрямь особенный. Он привнес на сцену ощущение шика. Так ТАФКАП, артист, ранее известный как Принц, стал звездой.

Спустя 5 лет я и Стинг вместе с Принцем играли «Miss You» на «Уэмбли-Арена». К тому времени у Принса появился значительный антураж, и он был плотно окружен кучей огромных черных телохранителей. Если тебе нужно было поговорить с ним, то тебе приходилось протискиваться сквозь эту гору мускулов. И когда ты, наконец, добирался до центра, то обнаруживал там этого тихого маленького паренька. Настоящий джентльмен. Но то, что всегда поражало меня в нем — это его любовь к музыке. Он дышит ею и засыпает с ней.

Одна из важных характеристик музыкантов, которые действительно источают музыку, это — то, что у них первоклассные группы, и Принц не был исключением. Из-за того, что этот концерт организовывался очень быстро, у нас не было времени репетировать, так что когда наступил вечер, этот коротышка спросил: «Что вы будете играть, когда настанет переход от припева к куплету?»

Я предложил переход вообще убрать. Он понял, и его группа тоже поняла — они были очень взаимосвязанными, — и я выступил с ними так, как будто мы играли вместе много лет.

За кулисами я обнаружил маленькую девочку, которая выглядела совершенно потерянной, и я спросил её, всё ли у неё в порядке. Она сказала, что да. Я спросил: «Может, тебе помочь найти твоих родителей?» Она ответила, что все нормально. Оказалось, что это была Кайли Миноуг.

После этого мы с Принцем все время встречались в штатской обстановке. Но все время одна и та же старая проблема — мы сталкивались друг с другом в клубе или баре, где музыка была такой громкой, что нормально разговаривать бывало просто невозможно. Мы решили, что единственный способ преодолеть это — в том, чтобы петь свои разговоры друг другу.

И для Джо, и для меня эти года в Нью-Йорке были похожи на одну большую вечеринку с кучей алкоголя, кучей таблеток и кучей курева. Мы также немного прошвырнулись по центру города в Париже вместе с Китом. Я не колюсь, так что мы только курили. Мы всё еще называли это ГС — грязные сигареты. Джо только затягивалась разок-другой и никогда не считала, что это для неё — проблема, пока однажды утром она не проснулась и так захотела ГС, что когда узнала, что у меня их больше нет, то разразилась слезами. Это был первый раз, когда мы все увидели, как это влияет на неё. Она сказала мне: «О Господи, мне нужно остановиться!», что она и сделала — прямо тогда и сразу. Ей в этом плане повезло, потому что она может сказать себе, что что-то зашло для неё слишком далеко, я этого делать больше не хочу, я прекращаю. Мне тоже хотелось бы делать так, но я не могу…

Когда Джо завязала с ГС, то больше к этому не возвращалась, и после Парижа она больше не прибегала к услугам леди, по крайней мере преднамеренно. После того, как мы переселились из Гринвич-Виллидж в тот замечательный особнячок на Уэст 78-й, то нам довелось познакомиться с настоящей пчелиной маткой всех дилеров — с женщиной, которая называла себя Бетси.

У нас не было никаких мыслей в то время по поводу того, насколько значительна она была, или что она была Врагом Народа № 1 и самой разыскиваемой женщиной в городе Нью-Йорке. Мы просто хорошо поладили с ней, у ней был потрясный кокаин, и вокруг — столько наличности, что она обычно жалела нас. Она знала, что у нас нет денег, так что она дарила нам пластиковые сумки с остатками, которыми мы и воспользовались. Однажды наступил день, когда мы наскребли остатки кокаина для дорожки, и когда мы оказались в центре города, то Джо стала чувствовать себя больной, как собака, и это оказался последний день, когда она принимала героин. Также это оказался едва ли не последний раз, когда мы делали дела с Бетси.

Она жила на Уэст 79-й Стрит, и мы не знали, что копы фотографировали всех, кто входил к ней или выходил. Я пришел к ней рассчитаться. Стояла зима, и на мне была большая меховая шуба с большим меховым капюшоном. Когда показались копы и заставили нас дать показания о Бетси перед большим судом присяжных, мы впали в панику. Они принесли фотографии со мной, которые сделала команда полицейских следователей, и спросили, узнаю ли я этого человека, разодетого как модное эскимо. Мне не хотелось в этом участвовать, и я все время говорил: «Не знаю, кто это, но шуба хорошая…» Мы не смогли помочь им, но копам наша помощь была особо не нужна — у них было на Бетси целое дело, и они упрятали её на долгий срок.

Вокруг наших детей вертелись наркотические дела — они ничего не могли с этим поделать, но замечали всё. Джэми обычно спускался утром вниз, и если на подносе оставались бычки от косяков, то он утаскивал их. Он и Лия часто видели людей, которые лежали без чувств в нашей гостиной. Однажды Джэми обнаружил кого-то на софе, подумал, что этот мужчина ему очень знаком, и глядел на него, пока не узнал в нем Кристофера Рива, который был в отключке. Он побежал к нам и закричал: «Вы погубили Супермена!» У нас дома проходило столько вечеринок, что порой происходили разные инциденты. Когда владелица нашего дома попыталась подать на нас в суд за то, что поверх занавесок были следы от сигарет, мы решили узнать, в чем же дело. Джо нашла кинопленку, которую мы считали нашей, и оказалось, что на ней эта владелица была запечатлена голой с плюшевым мишкой между ног. Она немедленно свернула свое дело, когда мы вернули ей фильм.

Всей семьей мы много веселились, и это, наверное, потому, что наши дети очень забавные. Как и их родители. Джо переодевалась в пасхальную зайчиху и прятала в саду яйца. Мы пели и плясали вокруг них, и я снимал каждую вечеринку. Но Джэми и Лия были самыми большими озорниками. Джэми приделал хлопушку к сигарете Кита, она взорвалась ему в лицо, и Кит потом бежал за Джэми со всех ног, размахивая ножом и крича на чем свет стоит. Однажды утром Лия и Джэми вошли к нам в спальню, чтобы разбудить меня и Джо, увидели, что мы спим голышом, достали свои кисточки для рисования, раскрасили мой член зеленым цветом и сказали, что он — маринованный.