Роспись по телу

28. Москва. Первые планы

Шубин приехал в агентство в два часа дня. На вопрос Юли, виделся ли он с Наташей Зимой, Игорь вздохнул и развел руками.

– Она наотрез отказывается со мной разговаривать и уж тем более принимать от меня помощь.

– Но ее можно понять… – Юля говорила искренне, полагая, что она бы на месте Зимы поступила точно так же. Другое дело, что она никогда бы не стала цепляться за мужчину, зная о том, что его сердце занято другой женщиной. Но сейчас ей было не до Наташи. – Знаешь, у меня был Олег Хмара, он рассказал мне про Михаила Семеновича и принес вот это, – Юля показала желтый конверт, куда положила и снимок Дмитрия, и передала ему их разговор. – Теперь вот сижу и думаю о Жене. Понимаешь, мне очень хочется верить ей, но в конверте указан ее московский адрес. Как мне быть? Делать вид, что я ничего не знаю?

– Ничего себе задачка. Но как же ты можешь делать вид, что ничего не знаешь, если только от нее ты можешь узнать всю правду? Кроме того, ведь ты же собралась с Гел в Москву.

– Ты предлагаешь взять туда и Рейс?

– Конечно.

– Но как я ей это объясню?

– Проще простого. Она и так сильно напугана, даже ночует у тебя, боится, чтобы ее не прирезали так же, как и Катю Уткину. Скажи, что ей следует ехать вместе с вами в целях безопасности, и вся проблема будет решена. А уж там, в Москве, вам с Гел придется проследить за ней, наведаться в Рыбников переулок и выяснить, действительно ли там жила или живет Рейс, и если не она, то кто. На кого оформлена квартира. Да что я тебе говорю, когда ты и так все знаешь.

– Знаю… – усмехнулась она. – Одно дело, когда я воспринимала Женю Рейс как бедную овечку, попавшую в беду. Я искренне хотела ей помочь, заодно с Гел, поскольку все вертится вокруг покойного Бахраха. А теперь, когда Олег принес мне этот конверт, мне становится не по себе при мысли, что я пригрела змею на груди. Мы вот сейчас с тобой разговариваем, а они там, у меня в квартире, вдвоем. А что, если Гел грозит опасность?

– Глупости. Наташа Зима знает Женю, она не такая, и все твои догадки навеяны лишь этим неожиданным поворотом, связанным с конвертом. Если хочешь услышать мое мнение, то вот оно. Женя Рейс, судя по тому, что убит Гамлет, была последним звеном в этой цепи. Ты понимаешь, что это значит?

– Что?

– А то, что на ней все обрывается. Она, повторяю еще раз, – последняя.

– Ну что ты все заладил: последняя да последняя.

– Дмитрий, получив конверт от предпоследней девушки, должен был найти в нем адрес именно Рейс. Но не саратовский, а московский, потому что таковы правила игры: девушки должны были жить в Москве. И Бахрах не собирался умирать. Все пять девушек были ему нужны для дальнейшей деятельности. В том числе и Женя Рейс, которую он соблазнил и приблизил к себе, насколько это возможно. Больше того, я уверяю тебя, что она согласилась бы поехать в Москву, как согласились Катя Уткина и Гел. И самое печальное заключается как раз в том, чтоб Бахрах был уверен в этом. И даже в том, что Женя позволит изуродовать себя шрамом.

– Но почему? Откуда такая уверенность?

– Да потому, что «шоколадный вариант». Слишком уж трудно было бы устоять перед такими условиями: московская квартира, деньги и полное безделье. Бахрах был неглупым человеком, и только Гел поставил условие работать в баре. Как ты думаешь, почему?

– Гел – непростая девушка, и она бы никогда не согласилась сидеть взаперти, в квартире и годами ждать появления человека с фотографии. Это не в ее характере. Она, насколько я поняла, человек активный, артистическая натура, кроме того, красива и обаятельна, и неслучайно именно к ней первой Дмитрий должен был попасть. Ведь что бы он увидел, оказавшись в стрип-баре и спросив Гел? Голую красотку со шрамом на заднице. И именно эта ее обнаженность и должна была сыграть роль подсказки, стать своеобразным ключом к разгадке этих девушек, этих пяти визитов. И здесь Бахрах, конечно, поступил по-свински с сыном-наследником. И я где-то даже понимаю Дмитрия, который ненавидел своего отца. Они были слишком разными людьми, чтобы ладить…

– Я не понимаю, о чем ты.

– Я о том, что Дмитрий – это не Крымов, понимаешь? И он не станет ложиться в постель с первой встречной девушкой, мне кажется даже, что он боится женщин, и именно на этом Бахрах и строит свою месть. Или скажем так: подарок-месть. Ведь будь Дмитрий другим…

– Ты хочешь сказать, что если бы Дмитрий был бабником, как Крымов или Бахрах, то ему было бы проще догадаться об этих шрамах и о том, что они играют не последнюю роль в завещании отца?

Но Дмитрий, между прочим, и не евнух. Уж можешь поверить мне. И если ты хочешь этим разговором узнать подробности наших с ним отношений, то…

– Юля!

– Что «Юля»? Дмитрий – нормальный мужик, если ты этого добивался. Он физически здоров.

– Ты злишься на меня? Знаешь, если я тебя так раздражаю, то могу уйти, – покраснел он от собственной смелости. – Я вовсе не собирался выяснять подробности твоих отношений с Дмитрием. Я рассуждаю, я пытаюсь понять, почему Бахрах избрал именно такой способ передачи сыну наследства. Да и о наследстве ли вообще идет речь? Мы ведь ничего не знаем.

– Может, и не знаем, – немного успокоилась Земцова. – Но то, что девушки работали на Бахраха и их подписи давали ему возможность ворочать деньжищами, – это факт. Об этом говорит Гел, об этом говорит, ссылаясь на Катю, и Олег Хмара. И смерть хирурга в этом случае тоже выглядит вполне логичной – Бахрах решил избавиться от человека, который знал всех пятерых девушек в лицо. И если бы он сам не умер, то Женя Рейс все равно заняла бы свою нишу в этом чудовищном плане и, живя в Москве, поджидала Дмитрия… И мне кажется, что я поняла, почему Бахрах не оставил ей фотографии Дмитрия. С письмом-то все ясно – Женя была последняя, а потому не существовало адреса, по которому она опосредованно могла бы отправить Дмитрия дальше, по кругу. А фотографии нет потому, что ей незачем было вообще кого-либо узнавать: это ее должен был увидеть Дмитрий и сделать соответствующие ее рисунку-шраму выводы.

Они говорили не как любовники, а как Шубин и Земцова – работники сыскного агентства, сухо и по делу. И Юля подумала о том, что вот теперь, когда Игорь принадлежал ей и она успокоилась, что приобрела его в собственность, снова вернула себе верного и преданного ей пса, он как мужчина перестал быть для нее интересным. Как хорошо, что он не может прочитать мои мысли.

– О чем думаешь? – Игорь обнял ее, и она чуть было не отстранилась. Но вовремя опомнилась и дала себя поцеловать.

– О тебе. А еще о том, что мне надо торопиться. Ты останешься здесь и будешь заниматься непосредственно делом Уткиной. Опроси еще раз соседей: кто навещал ее в последнее время, с кем ее видели. Наведайся на кладбище, может, кто приходил на ее могилу. Держи связь с Корниловым, а я буду звонить тебе из Москвы и докладывать о каждом своем шаге.

– Ты не хочешь, чтобы я поехал с вами?

– Нет. Нас и так будет много: я, Гел и Рейс. Я вызову тебя только в крайнем случае. Да, чуть не забыла. Присматривай за Дмитрием.

Она подумала, что было бы неплохо взять Дмитрия с собой в Москву, чтобы он встретился там с Мариной Смирновой. Но он не поедет. Особенно после того, как его избил Фиолетовый.

– И еще, – продолжала она. – Попытайся познакомиться с соседями Бахраха. Думаю, что кто-нибудь да расскажет тебе о нем что-нибудь интересное. Соседи – живые люди, они много видят, много слышат, много знают и, как правило, к состоятельным людям относятся с завистью и одновременно с презрением. Может, всплывут какие-нибудь детали, и кто-то знает человека с фиолетовым пятном на щеке…

– Ты все еще хочешь, чтобы сравнили отпечатки пальцев у Бахраха в квартире и в каморке Дмитрия в ресторане?

– Да, это обязательно надо сделать, хотя и так очевидно, что это один и тот же человек. Может, кстати, тебе удастся поговорить с самим Дмитрием об этом человеке. Или кто-нибудь из его окружения его знает или видел раньше? Словом, поручаю тебе Дмитрия и покойного Бахраха. Если узнаешь что новое – звони мне на сотовый. А позже я сообщу тебе телефон гостиницы или квартиры, где мы будем жить в Москве. Так что, Игорь, пожелай мне удачи. Сейчас я поеду домой, соберусь, мы с девочками пообедаем, и я по телефону закажу билеты на ближайший рейс в Москву.

– «Последний рейс»… – усмехнулся Игорь, вспомнив Женю Рейс. – Надо же, какая фамилия.

Он явно не хотел выпускать ее из своих объятий. Он понимал, что теперь остается один и каждая ночь станет для него пыткой неведения. Он будет жить в напряжении и ожидании звонка из Москвы. Будет думать о том, что происходит в Москве, переживать и рисовать себе страшные картины возможных трагедий…

Они нежно расстались, Юля поехала к себе домой, где застала в прекрасном расположении духа Гел и Женю Рейс. За время ее отсутствия они привели квартиру в божеский вид, приготовили обед и теперь, лежа на диване, хохотали до упаду над глупейшей американской комедией с участием Джима Керри. А поздним вечером они уже сходили с трапа самолета в аэропорту Быково. Было решено устроить «штаб-квартиру» на Софийской набережной, где жила Гел. Они добирались туда на такси и всю дорогу, припав к окнам, любовались огнями ночной Москвы… Юля не спешила расспрашивать Женю Рейс о квартире в Рыбниковом переулке, чувствовала, что та о ней ни сном ни духом не ведает. Но это надо было проверить.

– Гел, у тебя прекрасная квартира! – воскликнула Женя, едва они перешагнули порог московского жилища Гел. – Могу себе представить, что ты испытала, когда тебе вручили в руки ключи…

Юля наблюдала за выражением лица Рейс, пытаясь определить, кокетство или полное неведение скрывается за этим внешним восхищением.

– Не завидуй мне, – отозвалась Гел, грустно усмехаясь. – Тебе-то хорошо, ты еще ничего не успела поиметь от него, а на меня потрачено много, значит, будет и спрос…

– Какой спрос, о чем ты? Ведь он же мертв!

– Может, и так, да только и ты почему-то боишься.

– Главное, – вмешалась в разговор Юля, – не нервничать. Сейчас вот немного придем в себя и поедем в бар. Но Гел там опасно появляться, поэтому со мной поедешь ты, – она обратилась к Рейс.

– И что мы там будем делать? Ведь если Герман там, то он увидит нас, узнает.

– Герман… – задумалась Земцова. Собираясь в Москву, она постоянно рисовала себе сцену их появления в баре. Разумеется, она не могла не думать о Германе. Как и о Фиолетовом. Больше того, Фиолетовый тоже может узнать Германа – бармена ресторана, где он избивал Дмитрия. И это его насторожит обязательно. Германа же, в свою очередь, насторожит появление в баре Земцовой, которую он прекрасно знает в лицо. – Послушай, Женечка, Герман знает меня, мы с ним знакомы, а вот тебя он мог видеть лишь на кладбище, да и то вряд ли. Ты же была в черной косынке.

– Ты хочешь, чтобы в бар я поехала одна? Без вас? Вы что, с ума посходили? И что я буду там делать?

– Там спокойно, тебя никто и пальцем не тронет, – сказала Гел. – И если порядки в «Черной лангусте» не изменились с приходом нового хозяина, то все будут глазеть на сцену с голыми девушками. А ты сядешь где-нибудь в уголке, возьмешь какой-нибудь коктейль и будешь наблюдать за Германом, и если придется, то и за Фиолетовым. Другого не остается. А мы, – она повернулась к Земцовой, ища поддержки, – будем подстраховывать ее, ведь так? Ты же не собираешься оставаться дома?

– А почему бы вам не загримироваться? – нервничала Рейс. – Что особенного, если вы слегка, ну самую малость измените свою внешность? Наденете парики, очки, ну я не знаю…

– Гел, у тебя есть парик, хотя бы один?

И вдруг Гел захохотала. Да так, что и Рейс, и Земцова подумали, что с ней случился нервный припадок. Но через пару минут смеялись все: Гел достала из шкафа огромные парики в стиле восемнадцатого века – белые, напудренные, все в цветах и фруктах, а один представлял собой миниатюрный фрегат с парусами, мачтами и разноцветными флажками.

– И такие смешные парики носили дамы в те времена? – улыбнулась Женя Рейс. – Вот это да… И как же они, интересно, выглядели?

– Вот именно, интересно, – развела руками Гел. – Они интересно выглядели. Не так, как мы.

– Но зачем они тебе, Гел? – спросила Юля, удивленная не меньше Жени.

– Как зачем? Мой номер строился целиком на контрасте. Представьте: «верхний этаж» моего тела – сплошная романтика, пышный роскошный парик с цветами и фруктами из папье-маше, атласный лиф в кружевах, а внизу – ничего… Мужчинам это очень нравилось. Гораздо больше, чем наоборот, когда внизу – пышная юбка, а сверху – ничего. Мужчины – примитивные существа… У них прекрасно срабатывает лишь первая сигнальная система – по Павлову, – на остальное сил не остается. Но зато у них водятся деньги, и мне, как стриптизерше, было важно раскрутить их, довести до полуобморочного состояния, чтобы они заплатили мне за «бис», к примеру… Они бросали деньги прямо на сцену. Это тоже своего рода азарт, не скрою…

– С мужчинами-то все ясно, – заметила Юля, – но как Бахрах позволил тебе работать в стриптизе? Зачем? Неужели из-за шрама?

– Теперь, когда мы кое-что знаем о нем, можно предположить, что из-за шрама. Наверно, после того, как он «заклеймил» меня, он не раз представлял себе Дмитрия входящим в «Черную лангусту» и спрашивающим, где можно увидеть Гел… Предположим, Дмитрий увидел меня, увидел и мой шрам. Какие будут дальнейшие его действия? – спросила Гел у Юли.

– Дмитрий? Ты хочешь узнать, как бы он искал тебя? Вы, – Юля повернулась и к Рейс, – похоже, совсем ничего не поняли о Дмитрии. Он бы не поехал в «Черную лангусту». Собственно, он действительно не поехал. Больше того, разорвал письмо и бросил в мусор. Вот вам и Дмитрий.

Затем Юля спросила:

– Так что будем делать? Кто поедет в «Лангусту»?

– Все трое, вот только попытаемся изменить свой внешний вид, – сказала Гел.

– Гел, дорогая, да тебя там сразу же узнают по фигуре, по походке. Кроме того, ты и сама себя обязательно выдашь каким-нибудь образом. Тебе нельзя так рисковать. К тому же ты, наверное, забыла, что предшествовало твоему побегу из Москвы. Кажется, ты была свидетелем…

– Разве о таком забудешь? – И Гел, закрыв глаза, представила себе на мгновение мертвого Карповича в багажнике машины Бюшгенса. – Ты предполагаешь, что там, в баре, могут быть люди Карповича?

– А ты думаешь, что прежний хозяин бара воскрес из мертвых?

Женя Рейс слушала их разговор, затаив дыхание. Снова мертвые, снова тайны… У нее от волнения разболелся живот.

– Женя, тебе придется пойти туда одной. А мы будем где-нибудь поблизости. Время от времени ты будешь выходить оттуда якобы для того, чтобы подышать свежим воздухом, и рассказывать нам обо всем, что увидела и услышала в баре. Я уверена, что Герман уже там. Да и Фиолетовый тоже.

– А тебе не кажется, – вдруг напряглась Гел, – что, не обнаружив меня в баре, эти двое, узнав мой адрес у кого угодно (ведь все в баре – по уговору с Михаилом Семеновичем – должны знать мой домашний адрес, чтобы меня в случае надобности было легко найти), заявятся сюда?

Женя побелела.

– …если уже не наведывались… – продолжила ее мысль Земцова. – Это логично. И если бы я оказалась на месте Германа, то поступила бы точно так же. Тогда тем более надо уходить отсюда. Да и вообще, мы совершили ошибку, приехав сюда. И как это я раньше не догадалась?

– Догадаешься здесь, как же… – усмехнулась Гел. – Ведь вам не терпелось посмотреть на мою квартиру, чтобы понять размеры потраченных на меня Бахрахом денег, его размах.

С ней трудно было не согласиться. И тут Юля вспомнила еще об одной детали, которая ассоциировалась у нее именно с квартирой Гел. Она напомнила ей о существовании еще одной фотографии.

Гел удалилась в спальню и вернулась оттуда со снимком.

– Вот. Это он же, только в другой одежде и в другое время. Да я знаю эти фотографии наизусть.

– Как ты думаешь, а зачем Михаилу Семеновичу понадобилось оставлять тебе две фотографии? – спросила Юля.

– А ты думаешь, что это много? А вдруг я ее потеряю или пролью на нее щи или чай? Нет, он правильно сделал, что оставил запасную фотографию. Кроме того, этот факт лишний раз указывает на то, что Бахраху было важно, чтобы я передала Дмитрию конверт…

– Девочки, а почему бы нам не навестить нашу неизвестную пока еще подругу – Марину Смирнову? Уж там-то нас точно никто не найдет, – сказала Рейс.

– Да? И как же это ты собираешься навещать ее, если она находится в точно таком же положении, что и ты? Во-первых, она не откроет тебе дверь, потому что живет в постоянном страхе. Во-вторых, если она случайно узнала о смерти Бахраха или Кати Уткиной, то постарается сделать все возможное, чтобы вообще спрятаться, залечь, что называется, на дно. Ведь эта девушка тоже из Саратова, я в этом больше чем уверена, и у нее могут быть свои каналы, по которым она могла узнать о смерти своего «хозяина», – сказала Юля.

– Но ведь нам все равно надо будет встретиться с ней, чтобы задать ряд вопросов и, главное, выудить у нее конверт, – возразила Рейс. – Так что же нам делать?

– Как что, постараться познакомиться с ней «случайно». В магазине или просто на улице. Нет ничего проще. Уж этот пустяк я могу взять на себя, – сказала Гел.

– Ладно, тогда я беру на себя «Черную лангусту», – вздохнула Рейс.

– А я – Германа и Фиолетового, – пообещала Земцова. – Думаю, что нам надо спешить. Уж в крайнем случае переночуем в какой-нибудь гостинице или… у моей мамы…

Рейс и Гел переглянулись – такого оборота они не ожидали…

29. Герман в «Черной лангусте»

«Черная лангуста» встретила Германа громкой музыкой, запахами табака и пива, готовящейся пищи. На сцене в свете цветных прожекторов танцевала у шеста почти голая девушка. Она была похожа на маленькую розовую змейку, усыпанную блестками.

Герман нашел глазами стойку бара – рабочее место своего московского коллеги, подошел к бармену и заказал водку с лимоном.

– Я ищу Гел, – сказал он. – Ты не знаешь, где… я могу найти Гел? – он не знал, говорить ли о Гел, применяя мужской род или женский.

– Ты новенький? – молодой и энергичный бармен (белоснежная рубашка с короткими рукавами, черная бабочка, белозубая голливудская улыбка и оценивающий, проницательный взгляд) по-птичьи склонил голову набок в ожидании ответа.

– Да, я только что приехал из Питера… – солгал Герман и покраснел. Ему стало стыдно, что он приехал из Саратова. И стыдно за то, что ему было за это стыдно. Он испытывал неприятное чувство провинциала, попавшего на чужой праздник жизни.

– Ты когда-нибудь прежде видел Гел? – бармен оказался не в меру любопытным.

– Нет, – признался Герман.

– То-то и оно, что нет, – бармен широко улыбнулся. – Да вон же она, на сцене… Это твои питерские друзья рассказывали о ней?

– Да, – снова солгал он. Ему сейчас важно было увидеть ее, запомнить, чтобы потом, после представления, попытаться встретиться с ней и познакомиться.

Гел танцевала, и ее маленькая блестящая шапочка, увенчанная пышными перьями, сверкала в лучах мощных прожекторов.

Герман выпил водки, подождал, когда девушка с именем Гел покинет сцену, после чего решительно направился к большой пальме, за которой шелестели бамбуковые занавеси, отделявшие зал от внутренних помещений бара. Как ни странно, но его никто не окликнул. Герман вошел в полутемное помещение и двинулся к светящемуся прямоугольнику дверного проема. Внезапно он услышал позади себя шаги. Повернулся и увидел надвигавшуюся прямо на него фигуру. Это был мужчина. Охранник? Герман, затаив дыхание, приготовился к тому, что его сейчас грубо выставят отсюда, а то и выволокут насильно, но мужчина, словно не видя его, легкой походкой обошел его и первым вошел в оранжевый прямоугольник. Это мог быть кто угодно, начиная от охранника, который не узрел в Германе опасного постороннего, и кончая администратором. Хотя это мог быть и такой же посетитель, как и Герман, пожелавший нанести визит Гел или какой-нибудь другой девушке-танцовщице.

Он шел на свет, а когда дошел, то увидел перед собой ярко освещенный коридор с дверями по обе стороны. Мужчина, обогнавший его, вошел в самую последнюю дверь, откуда доносились слабые звуки музыки. Он вошел без стука, но почти сразу же вышел. Постучал. Вероятно, ему ответили, потому что он, галантно поклонившись неизвестно кому и расшаркиваясь невидимой шляпой, уже более уверенно распахнул дверь и скрылся за нею.

Герман, понимая, что ему нельзя долго медлить и что теперь, несмотря на всю его робость и нерешительность, ему непременно надо увидеться с той, ради которой он и приехал, собственно, в Москву, принялся открывать – без стука – все двери подряд, чтобы найти Гел. Он сразу понял, что за дверями находятся уборные стриптизерш. По две, по три в каждой уборной. В комнатах дым и тишина. Девушки курили, развалясь в глубоких креслах. Отдыхали. Гел нигде не было. Герман обошел все уборные, кроме той, куда вошел незнакомец, и понял, что опоздал. Его опередили – та, что указала этому парню на дверь, была как раз Гел. Или же ее соседка по уборной.

Он остановился перед последней дверью и постучал.

– Ну, кто там еще? – услышал он усталый и капризный голос.

– Можно? – он осторожно открыл дверь и увидел сидящую перед зеркалом девушку, очень похожую на Гел, но только со светлыми короткими волосами, облепившими маленькую, почти детскую головку. В руках она мяла парик из черных волос. Лицо ее было розовым и мокрым. – Я ищу Гел.

И тут он заметил справа от себя на стуле того самого парня. Тот, услышав про Гел, усмехнулся, что не укрылось от Германа.

– Ну, я Гел, дальше-то что? – произнесла девушка и взяла из пепельницы дымящуюся сигарету. – Я слушаю.

– Мне надо с вами поговорить, – сказал Герман и, превозмогая охватившее его чувство стыда и неловкости, сделал несколько шагов по направлению к так сильно изменившейся Гел. Он понял, что она без парика, поэтому он ее сначала и не узнал.

– Значит, так, мальчики. На сегодня я выступления закончила. Ты, – она обратилась к парню, – будешь первый, потому что ты раньше пришел. А ты, – она повернулась к Герману, – подожди за дверью. Можешь даже стул взять. Если же вы хотите оттянуться нормально, на хате, то вам придется платить в пять раз дороже, и тогда с нами поедет мой телохранитель. Так что выбирайте.

– Я согласен здесь и сейчас, – парень встал и подошел к Гел. – Мне ни к чему твои телохранители…

– Вот стул, – улыбнулась Гел, показывая Герману взглядом на довольно приличный, обитый красным бархатом, стул. – Посиди минут пятнадцать в коридоре. Надеюсь, у тебя есть сто долларов?.. А если еще кто подойдет, скажи, что я сегодня больше не принимаю.

Сказав это и сразу же потеряв интерес к Герману, она повернулась к парню, и Герман услышал, как она ему сказала: ты выпьешь или так сможешь?

Больше Герман ничего не слышал. Он вышел со стулом в коридор, сел и обхватил руками голову. Сто долларов! За пятнадцать минут? Бедная Ло обслуживает своих многочисленных клиентов за сто пятьдесят рублей. А здесь – сто долларов! Целая куча денег!

Странное чувство охватило его, когда до него вдруг дошло, чем сейчас за дверью занимается Гел с этим парнем. Он возбудился от самой мысли о происходящем. И вдруг понял, что готов заплатить эти деньги, чтобы только оказаться на месте того парня…

Однако почти тотчас после того, как за парнем закрылась дверь, он услышал голоса. Высокий женский – Гел и низкий, раздраженный или даже злой – того парня.

– Да отстань ты от меня, я ничего не знаю… Давай деньги и уходи, пока я не вызвала охрану.

Дверь распахнулась и тут же захлопнулась. Снова распахнулась, и в коридор вышел парень. Лицо его было красным, взгляд – злым. Тотчас на пороге появилась Гел. Растрепанная, в розовом халатике. С побелевшим от злости лицом.

– Ты еще не ушел? – тяжело дыша спросила она. – Заходи.

Она поймала его за руку и буквально втянула к себе. Заперлась и вдруг, не сказав ни слова, обняла его и поцеловала. Совсем как Ло. Герман до встречи с Лолитой откуда-то узнал, что проститутки не целуются, но почему – ему было непонятно. Сейчас же его целовала уже вторая женщина из этого племени, и целовала сильно, прижимая рукой его затылок и давя на голову, как если бы он не хотел этого и сопротивлялся. Он даже не мог сказать ей, что он пришел к ней совсем по другому делу, что у него нет денег, но рот его уже не принадлежал ему. Руки Гел зазмеились вниз, но Герман успел отпрянуть в сторону вовремя, не дав ей возможности расстегнуть ему брюки.

– Гел, ты знала Михаила Семеновича?

Глаза Гел потемнели и налились ненавистью. Лицо побледнело, и дыхание участилось.

– Мразь… Ты зачем пришел? Какой Михаил Семенович? Вы что все, сговорились? Ты зачем сюда пришел? Отвечай, а то я сейчас позвоню, и из тебя сделают котлету. Скажу, что ты хотел изнасиловать меня…

– Да ты не злись. Я же ничего плохого не собирался тебе делать… Просто один человек по фамилии Бахрах написал мне письмо, в котором…

– Пошел вон! – она вдруг как разъяренная кошка бросилась на него и вцепилась своими сильными пальцами в ворот его рубашки. – Пошел…

Она била его по груди до тех пор, пока не прижала к двери.

– Бахрах сказал перед смертью, чтобы я нашел тебя. Я – его сын! Ты должна мне что-то сказать или передать!

И Герман, понимая, что если сейчас он не покажет ей письмо, то все пропало, она никогда уже не подпустит его к себе, и вся его поездка окажется лишь пустой тратой времени и денег, достал трясущимися руками клочки письма и сунул их в лицо позеленевшей от ярости Гел. Но она выбила их одним ударом из его рук и плюнула ему в лицо.

– Как же вы мне все надоели. Ненавижу. И никакая я не Гел, я Надя, понял? Да я никогда и не хотела быть Гел, меня заставили. Все шли на Гел, а Гел нет… понимаешь, ее нет!

– А где же она? – Герману стало нехорошо. У него даже ноги подкосились от такого известия.

– Не знаю. Может, умерла, может, уехала. Она странная, эта Гел.

– Но почему ты так злишься? Из-за денег? Потому что я пришел к тебе… – он не знал, как правильнее выразить свои мысли, а потому замолчал, уставившись в лицо уставшей смертельно стриптизерши.

– Хочешь выпить? – вдруг услышал он и не поверил своим ушам.

– Хочу. Очень хочу.

– Тогда садись.

Девушка подошла к столу, на котором стояла бутылка водки, налила в два стакана и один протянула Герману.

– У меня нервы не в порядке, – вдруг довольно спокойным тоном объяснила она и предложила ему сесть на небольшой, покрытый узорчатым покрывалом, топчан. – Ты сегодня не первый, кто спрашивает Гел. Ее спрашивают каждый день…

– Кто?

– Мужичье, вот кто. Тот, что перед тобой был, тоже про нее расспрашивал. Прикинь, – она повела рукой, держащей стакан, по воздуху, – он со мной лежит, я слышу удары его сердца, и он в это время спрашивает меня про Гел… И после этого мне будут говорить, что Гел была чистая, как бриллиант? Что она ни с кем не спала? Ты бы видел ее, как она одевается, какие драгоценности носит, какие сигареты курит, в каком доме живет… Откуда такие деньги? Да ясно, что она со всеми была, кто ей платил. А то еще кто-то выдумал, что она была лесбиянкой. Вранье. Она – самая настоящая шлюха. Тварь. Исчезла, и теперь мне приходится за нее отдуваться.

– А ты не отдувайся, – вдруг воскликнул Герман, проникшись сочувствием к такой же несчастной и опустившейся девушке, как Ло. – Танцуй – и все.

– Тогда меня вышибут отсюда в три счета.

– Но ее-то не вышибли? – ему хотелось как можно больше узнать о таинственной Гел.

– Гел сама ушла. Говорят, что она замешана в историю с убийством Карповича. Я не секрет тебе выдаю, ты не думай. Об этом все говорят.

– А ты не знаешь, где она живет?

– Знаю. Но там сейчас никого нет. Туда уже многие ездили. Сначала сын Карповича, который теперь здесь хозяин, все хотел вернуть ее, потому что вся «Черная лангуста» держалась на ее номерах… Потом другие ездили – ее нет. Она исчезла.

– Ты только что сказала, что Гел вроде бы замешана в истории с убийством какого-то Карповича, и Карпович же ищет ее, чтобы вернуть? Я не понял…

– Я так думаю, что ни во что она не замешана, что просто испугалась и уехала. Людские языки злые, они что хочешь припишут. Значит, так: Карповича убили, а его сын стал хозяином «Лангусты». И Гел нравилась ему. А еще он знал, что в бар шли в основном на Гел, потому что у нее хорошие номера, оригинальные, да и вообще она очень красивая, эта Гел… – ревность звучала в голосе Нади.

– Понимаешь, мне надо во что бы то ни стало найти эту Гел. У меня поручение. Помоги мне, пожалуйста.

– Так ты к ней не как к бабе приехал?

– Да я даже не знал, Гел – баба или мужик! – уверил ее Герман. – Скажи, где она живет. Мне обязательно нужно спросить у нее про этого человека…

– Да ладно… Записывай: Софийская набережная…

Герман вышел из «Черной лангусты» лишь утром. Всю ночь он провел у Нади. И, обнимая ее и вдыхая запах ее волос и тела, он думал, что обнимает Ло. В девять утра он уже стоял возле дома на Софийской набережной, где жила настоящая Гел, и смотрел на ее окна.

30. Большая Масловка, дом 25. Крольчиха

Гел поехала на Большую Масловку, чтобы «случайно» встретиться с Мариной Смирновой. Сейчас, когда Бахрах был мертв, она чувствовала себя свободной, и вся раскинувшаяся перед ней сияющая Москва на какой-то миг даже ослепила ее, поразила, как красивейший город, который она увидела только что и впервые. Ведь, работая в «Лангусте», она видела лишь метро, которое доставляло ее домой и обратно в бар, потных стриптизерш да сцену… И только сегодня она впервые ощутила на себе магию этого необыкновенного, фантастического города, обрушившегося на нее своими розовыми от вечернего освещения бульварами, подсвеченными роскошными церковными куполами, широкими проспектами и утопающими в вечерней мгле полупрозрачными ажурными мостами. Бахрах мертв, мертв…

Гел шла по Большой Масловке как во сне. Она старалась не думать о том, куда она идет и зачем, потому что и сейчас полагалась лишь на волю случая. У нее не было никакого плана, никакой идеи относительно ее знакомства с Мариной Смирновой, совершенно незнакомой ей девушкой, но где-то в глубине души она верила, что они, встретившись, быстро найдут общий язык и, быть может, с ее помощью, да и с Юлиной тоже им удастся пролить свет на всю эту историю с убийствами Уткиной и хирурга.

Гел прошла в арку, остановилась посреди тихого зеленого двора и осмотрелась. Она видела перед собой дом номер 25, ей предстояло только найти нужную квартиру и позвонить в дверь. И что последует за этим? Если Марина Смирнова дома и откроет ей дверь, то Гел… А что я ей скажу? Здравствуй, Марина. Я – Гел, любовница Бахраха, как и ты. А еще в Москве Женя Рейс. Бахрах умер.

Гел вошла в подъезд. Сняла с себя кофту, свернула ее и сунула под платье. Теперь она немного походила на беременную. А к беременным женщинам в обществе трепетное отношение. Попрошусь в туалет. Скажу, что пришла к соседке, а ее не оказалось дома.

Но на самом деле она позвонила именно к соседям. Дверь открыл молодой мужчина в купальном халате, босой, бородатый, с яблоком в руке.

– Это квартира Марины Смирновой? – спросила Гел, краснея. Ей почему-то стало стыдно за свой бутафорский живот. Она привыкла представать перед мужчинами совершенно в другом виде.

– Нет, это квартира не Марины Смирновой. Она живет через стенку.

– Извините…

– …точнее, жила…

– Как это… жила?

– Она умерла.

У Гел подкосились ноги.

– Вы ей кем приходитесь-то? – участливо-насмешливо спросил мужчина. – Подружкой?

– Да… Я приехала сюда, в Москву, из другого города. Хотела вот повидать.

– И давно вы ее не видели? – так получалось, что вопросы задавали ей, а не она.

– Давно… А что? Как она умерла? От чего?

– Она – наркоманка со стажем. Сдавала квартиру, а сама здесь же и жила. А квартиранты ее – сброд, я вам скажу, – такое здесь устраивали!

– И давно… она… так?

– Да примерно с полгода. Сначала тихо-мирно жила, я так думаю, работала. Симпатичная девушка, всегда хорошо одета. А потом к ней повадился один хмырь… Наверно, это он ее на иглу и посадил. И все это, – он усмехнулся, – происходило прямо на моих глазах.

Гел почему-то подумалось, что Марина Смирнова была любовницей своего словоохотливого соседа. Но все это строилось исключительно на ее интуиции.

– И кто же ее хоронил?

– Не знаю. По-моему, никто. Во всяком случае, никаких похорон я не видел.

– А как же вы сами узнали, что она умерла?

– Приходил участковый, задавал вопросы. Он и сказал.

Марину Смирнову убили. Как убили Катю Уткину и Гамлета. И передозировка – это лишь способ. Возможно, ее кто-то предварительно посадил на иглу. Но кто? И разве не проще было ее убить без трат на наркотики? Самоубийство? Убийство?

Гел спустилась по лестнице, вышла во двор и села на скамейку. Страх навалился на нее холодным черным облаком, и все вокруг в один миг изменилось, приобрело мрачные краски.

Однако надо было что-то предпринимать, действовать. Она же не могла уйти, так и не наведавшись в квартиру Смирновой. И Гел решила вернуться. Она поднялась и позвонила в дверь. И когда послышались звуки шагов, ее пробила дрожь. Она вдруг представила себе, что сейчас распахнется дверь, и она увидит красивую девушку – очередную жертву Бахраха – живую и невредимую. И это будет, конечно, Марина Смирнова.

Дверь квартиры Марины Смирновой распахнулась, и на пороге появилась высокая крупная молодая женщина, лет двадцати пяти, в махровом халате, с младенцем на руках.

– Я вас слушаю, – сказала она тоном человека, уставшего от частых посещений неприятных ей людей и вынужденная все же открывать им дверь. – Что еще? Вы кто и что вам надо?

– А вы кто? – смерила ее взглядом Гел. – И что вы делаете в квартире моей сестры?

– Этой наркоманки, которая загнулась? Квартира стояла пустая, и я, мать-одиночка с тремя детьми, поселилась сюда. Дальше что? Будете претендовать на жилье? Доказывать свое право на эту квартиру?

Гел хотела было шагнуть в квартиру, она уже занесла ногу, как получила сильный удар ногой по щиколотке, после чего ее оттолкнули и тут же захлопнули дверь перед самым ее носом. Раздался детский плач и отборная матерная ругань. Она слышала и знала, как в Москве, да и не только, в случайно освободившиеся или пока еще никому не принадлежащие квартиры самовольно, находясь на грани отчаяния, вселяются многодетные семьи, и понимала, что эта женщина с ребенком на руках обосновалась здесь прочно и надолго. И никто не посмеет выселить на улицу женщину с маленькими детьми (Гел почему-то сразу поверила, что помимо того малыша, которого держала у груди женщина, в квартире находятся еще дети, иначе эта особа не вела бы себя так нахально и решительно). Но Гел надо было во что бы то ни стало войти в квартиру, чтобы попытаться найти письмо. Пресловутый желтый конверт.

Она снова позвонила.

– Откройте. Марина должна была оставить мне письмо. Желтый конверт… Откройте!

И не успела она договорить, как дверь распахнулась, и в нее полетело что-то темное и мягкое. Это был пластиковый пакет, который черной птицей плавно опустился на лестничную площадку. Гел подняла его, открыла и достала оттуда… желтый конверт. Точно такой же, какие раздавал Бахрах своим подопечным. Фотографии не было, да и конверт был вскрыт. Гел достала из разорванного конверта листок и прочла на нем: «Ольга Белоконь. Клуб „Чайка“».

Гел принялась кулаками колотить в дверь.

– Откройте, мне должны были оставить еще и фотографию. Откройте!

Но на этот раз ей долго не открывали. Когда же дверь все же приоткрылась, на порог легло несколько снимков, на которых была запечатлена высокая тоненькая белокурая девушка, обнимающаяся с парнем. Гел подумала, что это и есть Марина Смирнова, но спросить об этом грозную мать-героиню не решилась, тем более что представилась ее сестрой. Когда же среди снимков показалась знакомая до рези в глазах, до слез, фотография Дмитрия, Гел почувствовала, как волосы зашевелились у нее на голове. Она разволновалась по-настоящему. Встретился среди снимков еще один, где Дмитрий, правда, выглядел немного старше своих лет, да и одет был в зимнюю куртку с меховым капюшоном.

Чтобы не вызвать подозрения столь неестественным поведением и продемонстрировать истинные чувства человека, внезапно узнавшего о смерти своей сестры, Гел снова принялась звонить и стучать в дверь. Она кричала что-то об имуществе сестры, о том, что она «так это дело не оставит», что привезет сюда представителя власти или управдома, что не позволит «какой-то там наглой матери-одиночке занимать чужую жилплощадь, которая принадлежит законным наследникам», и все в таком же духе. И реакция последовала незамедлительно. На пороге вновь возникла «мать-героиня» с младенцем на руках. Ребенок надрывался от крика, и Гел, не привыкшая к такого рода сценам и детскому плачу, немного поостыла.

– Имущество? Какое? Да она все продала, что можно было, – уже более человечным тоном сказала женщина. – Я понимаю, конечно, ваши чувства. Вот только объясните мне тогда, где же вы, ее сестра, были, когда она села на иглу, когда устраивала из этой квартиры бордель, когда приводила сюда бомжей и всякое отребье, когда ей нечего было есть и она готова была наброситься на каждого, чтобы отобрать деньги и купить себе дозу? Вы давно видели ее?

– Давно, – Гел старалась смотреть мимо глаз женщины.

– Она погибла, понимаете? И погибла не от наркотиков, а от того, что вы ей не помогли. Я не имею конкретно вас в виду. Но ведь Марину не в капусте нашли. У нее наверняка имеются родственники, подруги… я не знаю… И никто не протянул ей руку помощи. А ведь она была красивой девушкой, культурной, воспитанной. Всегда хорошо одевалась, да и в доме у нее было полно дорогих вещей. Кажется, она где-то работала.

– А вы-то откуда все это знаете?

– Я ее соседка, живу в однокомнатной, прямо под ней, – призналась женщина.

– Значит, вся эта трагедия происходила на ваших глазах?

– Ну не то что на моих, но все равно… Я многое видела, приходила к ней, звала к себе то супу поесть, то помыться, потому что у нее все трубы прорвало, и она не могла пользоваться ванной; то погреться, потому что у нее батареи не работали… Она была хорошей девушкой. Всегда такая приветливая, добрая, угощала моих ребят конфетами, шоколадом. Прямо не верится, что может сделать какое-то зелье с человеком. Вы бы видели ее перед смертью: кожа да кости, синяки на руках и ногах, взгляд потухший, волосы сальные… К ней стали приходить мужчины…

– А кто посадил ее на иглу? – прервала ее излияния и воспоминания Гел.

– Один парень. Она любила его, а он был наркоманом. Он и начал продавать ее вещи. Сначала шубу, потом пальто, сапоги, мебель, холодильник…

– Как она умерла? Когда?

– Недели две тому назад…

Почти одновременно с Катей Уткиной, подумала Гел.

– А куда делся тот парень?

– Неизвестно. Думаю, что тоже плохо кончил, может быть, даже раньше Марины. Он исчез, а она осталась…

– А вы решили воспользоваться ситуацией и заняли чужую квартиру? И вам не стыдно?

– Деточка, вот будут у вас, у такой красивой и молодой, когда-нибудь детки, не такое ради них сделаете.

– Неправда. Я никогда не позволю, чтобы мои дети в чем-то нуждались. Я – не ходячий инкубатор. Не крольчиха. И у меня будет детей ровно столько, сколько я в состоянии буду поставить на ноги. А вы – безнравственная женщина, спекулирующая своим выводком. Не думаю, что ваши дети скажут вам когда-нибудь спасибо за то, что появились на свет. Да еще и без отца…

И, сказав это, Гел с гордо поднятой головой стала спускаться с лестницы. Дверь долго не захлопывалась у нее за спиной, и она поняла, что ее слова попали точно в цель.

В метро она позвонила Земцовой и спросила, что нового в «Черной лангусте» и встретили ли они там Германа или Фиолетового.

– Герман вместе с Гел вышел из бара и отправился с ней в неизвестном направлении, – услышала она в ответ, и ей показалось, что она сходит с ума.