II. Беспокойное время создания империи

3. Бурный XVII в.

Создание Московского патриархата

Федор Иванович, сын Ивана Грозного, царствовал, несмотря на свою болезнь, в течение четырнадцати лет (1584–1598). Фактически же правил страной в это время в роли регента брат жены царя Борис Годунов. Последнее возвышение Москвы, имевшее для нее огромное символическое значение, произошло в 1580-х гг., когда был создан отдельный Московский патриархат. Следует учесть, что это случилось тогда, когда на троне находился слабый и бездетный царь и ощущался конец династии Рюриковичей. Иван IV и думать не хотел о возможности союза с патриархом, так как опасался его соперничества, «со-правления». Подобный аспект присутствовал в византийской имперской традиции, но не приветствовался в Москве. Однако у слабого царя, чья линия вымирала, позиция была менее сильной. Поэтому он не мог противостоять желаниям московской церковной иерархии.

Патриарх Константинопольский уже утвердил царский титул Ивана IV и обращался к нему «Царь и Монарх Православных Христиан всей Вселенной… среди Царей как равноапостольный и навеки прославленный Константин». Восточные патриархи готовы были скорее признать права Москвы на империю, чем на патриархат, так как если бы Московский патриархат существовал, то он затмил бы их собственные, куда более «священные и преподобные», такими достоинствами своего государства, как мощь, богатство и независимость. Поэтому первый запрос Москвы в 1584 г. остался без внимания.

Москва все-таки добилась своего при помощи лести, взяток и дипломатического давления. Православная церковь, оказавшись под османами, в значительной степени утратила свою силу, влияние, богатство. Когда в 1588 г. патриарх Константинопольский Иеремей посетил Москву с надеждой найти у нее финансовую поддержку, местные церковники воспользовались случаем, чтобы убедить его санкционировать создание Московского патриархата. В Москве сложилось два взгляда на то, как следовало получить собственную патриархию. Сторонники новой всеединой Православной церкви полагали, что Иеремея нужно убедить перенести место экуменической епархии из Константинополя в Москву, которая стала бы тогда (формально и практически) главой мирового православия. С другой стороны, партия, которую можно определить как «московскую националистическую», не доверяла грекам, переставшим, по их мнению, быть полностью православными. Представители этой партии выступали за создание сепаратного Московского патриархата во главе с русским патриархом. Некоторые из них даже хотели перенести экуменическую епархию во главе с греческим патриархом во Владимир, что подчинило бы ее московской власти.

Иеремей одобрил идею сторонников экуменической линии, но обнаружил преграду своим действиям в лице московских националистов. Он даже и не думал о возможности переезда во Владимир. Однако Иеремей даровал грамоту, признававшую московское право на патриаршую кафедру, что полностью утверждало статус Москвы как Третьего Рима. Москвичи воспользовались этой грамотой для передачи своего дела в синод Православной церкви в Константинополе, который с большим колебанием одобрил создание новой патриархии. Синод, однако, настоял на том, чтобы Москва была пятым, то есть низшим, из всех православных патриархатов. И это решение не могла пошатнуть никакая щедрость и сила убеждения Московского государства.

Несмотря на это «принижение» Московской церкви, значение нового образования было велико. Послание, объявившее об установлении Московского патриархата, являлось единственным документом, изданным царем. Этот документ внес огромный вклад в концепцию «Москва — Третий Рим»1. Создание Московского патриархата символично обозначило важное перемещение власти внутри самого православного мира. Однако это событие обострило подозрения и зависть, отравлявшие отношения между греками и русскими. Притом произошло это не только из-за очень серьезных различий в текстах и литургических формах двух Церквей. Русские считали греков слабыми и деградирующими в вере, а их религиозные обряды испорченными длительным контактом как с Католической церковью, так и с неверными. Греки же видели в русских неотесанных выскочек, обладавших большей, чем им полагалось, властью и богатством2.

Конец династии: новый вызов

В 1598 г. умер Федор Иванович, не оставив после себя наследника. Конец правления династии Рюриковичей поставил Московское государство и всю Русь в абсолютно новую ситуацию. До этого времени, если обратиться к летописям, коллективное сознание Руси фокусировалось на трех понятиях: «русская земля», «русские князья» и «православие». Интересно, что четвертое понятие — «русские люди» — отсутствовало, возможно, из-за разнообразия народов, населявших государство3.

Из всех вышеупомянутых понятий православие являлось ключевым, освещающим два остальных. Великие князья и цари претендовали на происхождение их власти от Бога, что особенно подчеркивалось в церемонии коронации. В эпической поэме «Задонщина», рассказывавшей о победе Московии над Золотой Ордой на Куликовом поле, великий князь Дмитрий Донской призывает «князей, и бояр, и удалых людей» присоединиться к нему и бороться «за землю Русскую и за веру христианскую», два понятия, неразрывно связанных друг с другом и с его титулом4. Даже князь Андрей Курбский, нападавший на тираническую форму правления Ивана IV, не подвергал сомнению божественное происхождение монархии или особый статус «святой земли Русской»: он просто утверждал, что Иван «запятнался» своими развратными и кровожадными действиями5.

Теперь, с концом правления династии, важный элемент этой «троицы» исчез. Могла ли Московия выжить без него? Этот вопрос больше всех остальных повлиял на то неспокойное, суматошное состояние, в котором находилась Русь в течение нескольких следующих десятилетий. Бояре, церковь, служилые дворяне, горожане, казаки и крестьяне столкнулись с важностью решения проблемы правления. Кроме того, нужно было решить принципиальный вопрос: как должен выбираться правитель, и на какой моральной основе может строиться его власть. Все неприятные и тревожные моменты — закрепощение крестьян, растущее бремя налогов и государственной службы, этническая ассимиляция, защита границ — зависели от решения этих впервые возникших важнейших вопросов.

Когда в 1584 г. на трон взошел Федор Иванович, был созван Земский собор, но не для того, чтобы избрать царя, унаследовавшего власть, а засвидетельствовать и подтвердить церемонию коронации, устанавливавшую законность правления. После его смерти в 1598 г. патриарх, ставший ввиду отсутствия наследника главной фигурой в государстве, созвал новый собор. В этот раз он выполнял более ясную и ощутимую функцию — избрать наследника. Собор избрал Бориса Годунова, который в роли регента вел дела большую часть времени правления Федора. Выбор был очевидным, и большинство дворянства и московских горожан (игравших решающую роль в этом вопросе) благоволили ему. Сам Борис дважды отказывался от короны, подчеркивая, что его право на нее должно быть точно доказано6.

Процедура оказалась беспрецедентной, что породило сомнения в законности наследования власти Борисом. Для сомнений существовали особые причины: Дмитрий, сын Ивана от последней жены, был отлучен от двора и с 1591 г. находился в Угличе, где и погиб при невыясненных обстоятельствах. Существовало подозрение, что Борис приказал убить его, дабы устранить потенциального наследника.

Борис оказался умелым правителем, обладавшим теми человеческими качествами, которые были так нужны царю. В этом отношении он превзошел двух своих предшественников. Однако он никогда не смог избавиться от павшей на его правление тени сомнительной законности власти. Особенно это вредило Борису тогда, когда он, не имея другого выхода, проводил политику, укреплявшую административную власть и ухудшавшую жизнь всех классов населения. Разрушительные последствия недавних балтийских войн и необходимость обеспечения дальнейшей защиты, особенно на южных границах, обусловили соответствующие действия московского правителя, необходимые для существования государства.

Крестьяне под бременем больших налогов, военной службы, трудовых повинностей (или всех этих зол в совокупности) часто не могли эффективно возделывать землю, влезали в долги и связывали себя с землевладельцами или монастырями, способными эти долги выплатить7. Они становились рабами или были вынуждены нести обязательную трудовую повинность — барщину, исполняемую во владениях бояр и помещиков. Иногда крестьяне просто бежали в поисках более безопасной и обеспеченной жизни или уходили на открытые границы и присоединялись к казакам. Многие деревни в центральной части Руси были фактически опустошены, в то время как землевладельцы (бояре и служилые дворяне) оставались без средств, необходимых для несения бремени государственной службы. В 1587–1588 гг. и в 1601–1603 гг. разразился голод, нищие в огромном количестве бродили по Московии, а голые юродивые на улицах обличали правление Годунова8.

Борис как регент и полноправный царь всеми силами старался восстановить экономику в целом и налоги в частности, делая все необходимое для поддержания государственной администрации и армии. В 1584–1588 гг. доход был настолько невелик, что пришлось даже упразднить некоторые налоговые привилегии монастырей и землевладельцев и провести земельную перепись в целях определения трудовых и налоговых обязательств, предусмотренных законом. Наконец, Борис ужесточил требования к режиму воинской службы на южных границах.

В результате его меры вели к прогрессирующему закрепощению крестьян и прикреплению городского и служилого населения к их местам жительства. Но в определенной степени крестьяне оставались свободными людьми: они имели право бросить барина и уйти к другому, заплатив предварительно все свои долги. Сделать это они могли в течение недели, предшествовавшей Юрьеву дню (26 ноября) или следующей после него, когда был собран урожай и закончены осенние сельскохозяйственные работы. Уход крестьян предполагал серьезные трудности для служилых владельцев поместий, чьи земли становились бесполезными без людей, способных их обработать. В итоге пострадавшая сторона обратилась с прошением к царю, и с 1580 (1581) г. государство начало «временно» отменять Юрьев день в некоторых регионах. Таким образом, к середине 1590-х гг. все крестьяне, попавшие в «писцовые книги» (земельный кадастр), оказались официально привязанными к земле9.

В течение последних лет правления Бориса хаос, царивший в государстве, приводил к неповиновению крестьян, а иногда и землевладельцев, все более игнорировавших официальные предписания или просто действовавших по своей воле. Горожане нередко совершали то же самое, так как их обязанности также росли, а свобода всячески ограничивалась. Широкие открытые равнинные территории и непроходимые леса упрощали возможности побега. Казну заполнили прошения от землевладельцев и городских общин о поиске и поимке беглых, без которых не выплачивались в нужном объеме налоги и не выполнялась служба. Поскольку земельная перепись производилась в разных местностях, их жителям все труднее становилось исчезнуть, а задача по их поимке несколько упрощалась.

Из-за возросшего количества прошений Годунов в 1597 г. издал указ, устанавливавший пятилетний срок для произведения сыска беглых людей. Это помогало не перегружать работой военных и суды. В 1607 г. срок был увеличен до пятнадцати лет. Позже, в XVII в., срок давности отменят вовсе. Таким образом, давление долгов, фискальные нужды государства и экономические потребности землевладельцев привели к потере крестьянами относительной свободы и закрепостили их, фактически сделав рабами10.

Мощь государства была спасена, но не благодаря институтам, которые пытался создать Иван IV и которые, отражая надежды и потенциал местных общин, могли обеспечивать обратную связь, а посредством узаконивания личного деспотизма. Личная прихоть, а не закон и социальные институты, становилась основой политической власти. Сам термин «государство» содержал в себе оттенок слова «владение»11.

Для того чтобы бремя подобного правления воспринималось как законное, правитель сам должен был обладать неоспоримой властью. Борис таковой не обладал. Более того, он реагировал на слухи, сплетни и тайные разговоры созданием специальной службы, занимавшейся доносами, арестами, высылкой и заключением в тюрьму главных противников царя. Его самый очевидный соперник — боярин Федор Никитич, глава семьи Романовых, был принужден к постригу и принял в схиме имя Филарет. Сын Федора Михаил и другие члены семьи были сосланы, а некоторые из них умерли при неясных обстоятельствах, вызывавших подозрение о возможности убийства.

Смутное время

Царь являлся «помазанником Божиим», и государство было тесно связано с личностью правителя. Этот укоренившийся в сознании населения принцип, а также отсутствие промежуточных институтов власти и корпоративных организаций приводили к тому, что оппозиция могла утвердиться лишь за счет дискредитации личности монарха. Вот почему она подчеркивала, что на троне царь «незаконный», «ненастоящий» и его должен заменить восстановленный в правах «истинный царь»12. Борис в данной ситуации находился в особенно невыгодном и крайне уязвимом положении.

В 1603 г. в Польше появился молодой человек, объявивший себя царевичем Дмитрием, чудом избежавшим смерти. На самом же деле это был Григорий Отрепьев, некогда младший боярин, монах, возможно, поддержанный Романовыми ради реализации их планов, направленных на свержение Годунова. Однако, выбрав Польшу своей базой, Григорий стал инструментом различных сил. Польская церковь только что создала Униатскую церковь и желала ее распространения на территории всей Руси. Поляки также были заинтересованы в создании общеевропейской коалиции, включавшей и Москву, в целях противостояния татарам и туркам, несшим постоянную угрозу с южных границ. Московский царь, субсидируемый католиками, мог прекрасно осуществить обе функции. В этом случае становилось возможным объединение двух корон, как это раньше произошло с Литвой.

При поддержке польских магнатов, иезуитов и самой польской короны Лжедмитрий пересек московскую границу, где привлек на свою сторону различные силы: настроенных против Годунова родовитых бояр; ущемленных служилых дворян с южной границы; казаков, вновь заявлявших о своей воле; крестьян, столкнувшихся с новыми повинностями, и всех несчастных и голодных. Некоторые из них воспринимали Лжедмитрия как личность, подобную Христу, воскресшего столь же чудесным образом. По сути, Дмитрий спровоцировал мятеж на юге Московии, бунт людей, живших в Диком поле, и тех, кто нес бремя экономического кризиса и обороны. В центре же и на севере дела обстояли несколько лучше. Однако против государственных войск Григорий оказался бессилен. Только внезапная смерть Бориса в апреле 1605 г. открыла для него ворота столицы.

«Царь Дмитрий» был провозглашен народом, коронован в Успенском соборе и, казалось, с успехом мог добиться целей, реализации которых ожидали от него «спонсоры». Но набожные москвичи вскоре заметили, что православный царь имел в советниках иезуитов, не соблюдал во всей строгости постов и не настоял на том, чтобы приехавшая из Польши невеста Марина Мнишек приняла перед свадьбой православие. К тому же он не мог согласовывать порой противоречивые требования своих сторонников. В мае 1606 г. он грубо оскорбил православных, женившись на Марине и устроив пышное празднество по поводу свадьбы в пятницу, день поста. Бояре, не получившие выгоды от восхождения Григория на трон, остались крайне недовольны, а городское население устроило погром польских гостей. «Дмитрия» убили, а Марину арестовали.

Василий Иванович Шуйский, глава знатного боярского рода, был провозглашен царем без всякой соборности (то есть без созыва какого бы то ни было собора). Он претендовал на законность власти, так как являлся представителем старшей линии династии Рюриковичей. Однако в деле объединения населения он преуспел не больше своего предшественника. Некоторые бояре противостояли ему по соображениям родового соперничества. Главную же опасность представляли казаки, отказавшиеся подчиняться власти Шуйского, который в их глазах не был «истинным царем». Оппозиция в их лице стала мощной нотой социального протеста, выразившегося в восстаниях. Особенно активное противостояние Шуйскому шло с юга и востока страны. Беглый холоп Иван Болотников возглавил армию и выпустил прокламацию, не сохранившуюся до наших дней, но явно призывавшую бедных и угнетенных убивать бояр и купцов и захватывать их собственность. Казаки, беглые холопы и крепостные, а также Недовольное служилое мелкопоместное дворянство примкнули к его знамени. Иван стал продвигаться в северном направлении и даже подошел к самой Москве. Однако многие служилые дворяне, обеспокоенные крестьянскими требованиями свободы, бросили Болотникова. Шуйскому удалось собрать достаточно сильную армию, способную не только противостоять отрядам Ивана, но и нанести им поражение. Затем Шуйский установил в государстве полицейский режим, еще более жесткий и строгий, чем при Годунове. Этот режим вернул хозяевам многих беглых крестьян. А еще Василий начал регистрацию крепостных и наказывал землевладельцев, укрывавших беглецов.

«Самозванчество» в стране стало принимать формы хронической болезни: появился новый Лжедмитрий, дважды уже «спасшийся» от убийства. Он был хорошо известен как презренный вор. Подобно своему предшественнику самозванец заручился поддержкой польской знати. Но, так и не взяв столицу, он встал военным лагерем около Москвы, в Тушине (позже на этом месте будет построен первый московский аэродром). Там к нему присоединились последователи прежнего Лжедмитрия, включая даже Марину, его вдову, признавшую самозванца. Лжедмитрий II создал свой собственный двор и стал готовиться к осаде столицы. Шуйский, отчаявшись освободить Москву, обратился за помощью к северным и восточным городам. Он также расширил арену конфликта, заключив соглашение со Швецией, по которому в обмен на военное сотрудничество та получала территорию у Финского залива. Для шведов это была великолепная возможность: они надеялись расширить свои карельские владения в восточном и южном направлениях и в конечном итоге присвоить наследие Новгорода, чтобы обогатить свою скудно обеспеченную родину. С другой стороны, поляки были обеспокоены тем, что действия Шуйского ставили под угрозу их имперские планы. В мае 1609 г. польский сейм проголосовал за вмешательство короля Сигизмунда III в шведско-русские отношения. Пока шведы помогали Шуйскому одержать победу в Тушине, польские войска осадили Смоленск.

Военная кампания Шуйского провалилась, а сам он в июле 1610 г. оказался свергнут в ходе городского восстания. Тогда же бояре заключили сделку с поляками, согласно которой сын Сигизмунда III Владислав становился царем, что вело к личной унии с Польшей. В то время это казалось лучшим путем сохранения боярского правления. Условия, выдвинутые боярами, представляют особый интерес, так как они отражали стремление к определенной корпорации и защите их прав, что могло привести к становлению на Руси подлинной аристократии. Они были готовы на коронацию Владислава, если бы тот согласился поддерживать Православную церковь (по более поздней версии, он должен был сам принять православие) и гарантировал права держателям частных поместий на честный суд и невозможность лишения их статуса без веской причины. Верховная власть делилась бы между Боярской думой и Земским собором, образовывавшими один институт (дума бояр и всея земли). Именно к этому институту власти переходило бы право устанавливать налоги и уровень оплаты служилым людям, а также решение вопроса о предоставлении вотчин и поместий. Принятие подобного документа могло бы заложить базу для конституционной монархии в России и ее личной унии с Польшей13.

Для реализации этого соглашения польские войска были впущены в Москву, а большая делегация, включая Филарета (которого Лжедмитрий II назначил патриархом, а Шуйский снял с должности в пользу своего кандидата Гермогена), отправилась в Смоленск для встречи с Сигизмундом и обсуждения деталей возведения его сына на трон. Однако Сигизмунд неожиданно для делегации проигнорировал ее план приведения к власти Владислава и объявил о намерении самому править на Руси, объединив московский и польский троны. Делегаты обратились за советом к патриарху Гермогену, который рекомендовал им не соглашаться ни на какое предложение, пока новый царь не примет православие. Затем он выступил с публичным заявлением, в котором призвал не подчиняться римско-католическому правителю. Переговоры прервались, а участники московской делегации были заточены поляками в тюрьму. В темнице оказался и Гермоген, умерший в своей камере в январе 1612 г.

Последующие события показали, что воззвание Гермогена стало главной поворотной точкой в истории Смуты. Православие, как ни одна другая сила, обладало способностью объединять различные слои московского общества. Послание митрополита Макария об особой миссии православной державы, десятилетиями повторяемое с амвона каждой церкви, принесло свои плоды. Бояре, занимавшие высшие должности в государстве, во времена кризисов или спорного правления теряли свои властные функции, попытка же преодолеть внутренние противоречия в стране с помощью польского короля стала свидетельством не только их слабости и разобщенности, но и неблагонадежности, готовности к национальному предательству.

Поэтому кто-то другой должен был объединять нацию, устанавливать стабильность в обществе и изгонять иностранцев. В 1610–1611 гг. эта задача казалась невыполнимой. И все же она была решена. Ведущую роль в спасении страны сыграли церковь и мирские общины (миры) севера и востока, новые регионы Московии, достаточно богатые и наименее затронутые кризисом. Перед смертью Гермоген начал отправлять письма старшинам городских собраний, призывая их собрать земскую рать и предотвратить окончательное подчинение Москвы неверными. После его смерти Авраамий Палицын, келарь Свято-Троицкого монастыря, продолжил эту деятельность.

Первая попытка собрать земскую рать провалилась из-за столкновения между интересами казаков, беглых, желавших полного восстановления воли, с одной стороны, и купцов, священнослужителей, служилой знати и бояр — с другой стороны, считавших, что Русь не могла существовать без своего рода государевых людей. Русский землевладелец Прокопий Ляпунов, попытавшийся возглавить ополчение, был убит лидерами казаков, нетерпеливо настаивавших на выполнении своих требований.

И все же вскоре была совершена вторая попытка. В сентябре 1611 г. старшины Нижнего Новгорода, ведомые торговцем Кузьмой Мининым, начали создавать новое ополчение, призывая к участию в нем другие города. Они рассылали повсюду послания, предлагая подписываться в знак одобрения под словами: «…да пребудем мы вместе в согласии… православные христиане в любви и единстве, да не станем терпеть нынешние беспорядки, а станем воевать без устали до смерти, дабы очистить Московию от врагов наших, поляков и Литвы»14. Князь Дмитрий Пожарский, потомок старого княжеского рода, возглавил ополчение.

Важно учесть то, что движение за национальное возрождение началось именно в Нижнем Новгороде. Названный в честь ведущего торгового центра старой Руси, он стал своеобразным складом, куда стекались богатства северных лесов, озер и рек, а затем расходились по Волге и другим коммерческим артериям по всему государству. Тут сфокусировались как товары со всей Руси, так и вся ее система сообщений. К тому же здесь сохранялось самоуправление, а острый социальный конфликт, раздиравший в годы Смуты центр страны, практически отсутствовал.

Программа Нижнего Новгорода отвергала идею правления «разбойника и его последователей» или неправославных христиан. На этой основе и создался военный совет, включивший элиту Руси. Пожарский собрал свое ополчение в Ярославле, большом городе на Волге, находившемся ближе к Москве. Там под нажимом Палицына к нему присоединились некоторые казаки. Оттуда в октябре 1612 г. он смог взять столицу штурмом и изгнать польский гарнизон. Тем временем военный совет разослал приглашения всем городам и районам, чтобы те отправили своих «лучших, самых здравомыслящих и надежных людей» в Совет всея земли, который и изберет нового царя.

На этом Совете в феврале 1613 г. Михаил Романов, сын Филарета, стал выбранным царем. Это торжественное событие часто изображалось как конечная стадия в восстановлении русских национальных сил и завершение Смутного времени. На самом же деле оно не решило всех проблем, русское общество продолжали раздирать конфликты, в то время как значительная часть территории оставалась в руках иноземных держав. Многие бояре предпочитали пригласить на русский трон члена иностранной королевской семьи, предполагая, что человек со стороны скорее обеспечит связь между боярскими родами, чем «свой», один из них. Сразу же после освобождения Москвы от поляков самым предпочтительным кандидатом стал Карл Филипп, младший брат Густава Адольфа из Швеции. Одно из приглашений, адресованное ему, гласило, что, «имея его как правителя, русское государство, как раньше, пребудет в мире и спокойствии, а кровопролитие прекратится». Это послание напомнило эпоху восточных славян, которые для тех же целей решили много веков назад призвать варягов. Некоторые бояре, поддерживавшие Карла, выдвигали условием восхождения короля на русский трон его обязательное крещение по православному обряду. Другие же даже не настаивали на этом, так как антипротестантские настроения на Руси намного уступали по своей остроте антикатолическим.

В начале 1613 г. Совет находился на стороне Карла Филиппа, но казаки и горожане выступали в Москве против идеи приглашения иноземного кандидата. Они обвиняли бояр в желании выбрать незнакомого и чуждого Руси человека, чтобы управлять страной в своих интересах и получать львиную долю доходов. Их кандидатом стал Михаил Романов. Так как он являлся членом семьи первой жены Ивана IV и племянником последнего царя-Рюриковича, его избрание в какой-то степени олицетворяло бы возврат к досмутным временам и традициям. Сторонники Михаила делали ставку на это преимущество, распространяя миф о том, что царь Федор Иванович, умирая, завещал трон Федору Никитичу Романову, отцу Михаила (то есть митрополиту Филарету, который находился в это время в плену у поляков)15.

Авраамий Палицын также выступил в пользу Михаила. Согласно его словам, «многие мелкопоместные дворяне и меньшие бояре, купцы из разных городов, атаманы и казаки — все пришли открыто и выразили свои мнения. Они принесли с собой заявления, касающиеся избрания царя, нежелания видеть иноземца на троне, и просили их вручить правящим боярам и воеводам». Авраамий выполнил их поручение. По официальной версии, «бояре и воеводы» его «…слушали и благодарили Бога за столь славное начало». На следующий день Михаил был избран, несмотря на молодость (ему было всего лишь семнадцать лет) и неопытность, а также опасность того, что близкий родственник царя находился в польском плену16.

Ни у кого не возникло и мысли о возможности предъявить новому царю какие-либо условия или ограничить его власть. Большинство участников Совета, очевидно, ощущали необходимость в авторитарном правителе, чья власть была бы признана всем обществом. Вместе с тем становиться царем в условиях острейшего кризиса было делом опасным и во многих отношениях неблагодарным. Михаила, находившегося в семейной резиденции в Костроме, с большим трудом удалось убедить принять на себя ответственность. Будущего царя пришлось уверить в том, что его кандидатура получила широкую поддержку, а временное правительство смогло очистить дороги и деревни от банд мародеров, дабы сделать безопасным его путь в Москву на коронацию17.

Сразу же после церемонии коронации Михаил приступил к выполнению своих обязанностей. Он был вынужден послать войска во все не занятые иностранцами города. При этом царь попросил их жителей о материальной поддержке и дополнительных налоговых взносах, которые помогли бы привести армию в нормальное состояние, подавить действия казачьих банд, захватить разбойников, восстановить закон и порядок и возродить экономику разоренного государства. Государь обратился также к владевшей доходными предприятиями на Урале семье Строгановых с просьбой об особой материальной поддержке, которую она и оказала. Снова богатство недавно завоеванных и присоединенных восточных земель пришло на помощь находившемуся в опасности центру. Ясно, что без новых приобретенных территорий Русь не смогла бы пережить Смуту. Северные леса, приволжские земли и Сибирь спасли ее от раздела между Швецией, Польшей и Османской империей. Россия как евразийская империя становилась реальностью, а ее европейская и азиатская части взаимно зависели друг от друга18.

Восточная экспансия

Присоединение народов бывших Казанского и Астраханского ханств дало Московской Руси первый опыт колониального управления. Русские купцы, священники, казаки и крестьяне призывались заселять новые территории, использовать преимущества новых экономических возможностей, появившихся благодаря завоеванию всего бассейна Волги, строить и заселять крепости на новых границах, а в итоге утверждать здесь сильное русское этническое присутствие.

Подавив ранние восстания, направленные на восстановление ханств, московские власти начали вести политику уступок по отношению к главным местным этническим группам — мари, чувашам, черемисам, мордвинам и удмуртам. Им был дан статус «ясачных народов», то есть народов, которые облагались данью. Это означало, что они не могли стать крепостными или слугами. Официальных лиц проинструктировали о том, что их нельзя «раздражать, отягчать их существование», а нужно выказывать «благожелательность и дружелюбие» при сборе дани. Запланированная ранее кампания по крещению была отложена, как только стало ясно, что она вызовет негодование и, следовательно, подорвет мир и порядок. В то же самое время местным людям запретили носить оружие. Кроме того, они должны были вносить залог за свое лояльное поведение.

Власти попытались убедить татарских мурз (дворян) принять христианство, однако новая вера не настолько им навязывалась, чтобы вызвать враждебность. Даже те татары (а их было большинство), которые остались мусульманами, были приняты в ряды русской имперской знати. Подобная уступка имела странный и неожиданный эффект: в некоторых местах землевладельцы-мусульмане легально владели русскими православными крестьянами. Это стало самым верным признаком того, что уже с конца XVI в. Российская империя начала брать верх над зарождавшейся русской нацией19.

К середине XVII в. социальная стратификация в регионе Волги напоминала многослойную луковицу. Русские преобладали на относительно небольших самых высоких и самых низких ярусах, а местное население на гораздо больших средних. Низший уровень состоял из личных крепостных, в основном неудачливых поселенцев. Они обладали более низким статусом, чем ясачные люди. Религиозная и этническая ассимиляция в целом направлялась «вверх», то есть некоторых русских тянули к исламу или анимизму. С другой стороны, нерусским становилось все тяжелее подниматься на высшую ступень без принятия христианства20.

Но к тому времени границы государства передвинулись. После завоевания волжских ханств открылся путь к центральной и южной частям Урала, то есть к богатым лесами, озерами и реками землям, которые Новгород и Москва уже начали осваивать с севера. В 1558 г. Григорий Строганов, член богатой, в прошлом крестьянской семьи, выгодно использовавший соляные рудники в Сольвычегодске, получил от Ивана IV право колонизировать свободные территории вдоль Камы. Он мог взимать налоги и таможенные пошлины в течение 20 лет, а взамен обязался обеспечивать защиту границы от ногайских и татарских наездников. Там в последующие десятилетия Строгановы установили торговую семейную империю, по-прежнему специализируясь на добыче соли, но занимаясь и рыболовством, охотой, горным делом и сельским хозяйством. Они защищали свои приобретения при помощи укрепленных городов, населенных стрельцами, как и оговаривалось в данном им разрешении21.

Кучум, хан Сибири, столицей которой являлся Искер, располагавшийся за Уральским хребтом, рассматривал эту территорию как свою собственность и совершал постоянные набеги, используя войска, набранные из местных манси и хантов. Строгановы обратились к казакам, пригласив их принять участие в защите русских земель. Среди них был донской казак Ермак Тимофеевич, находившийся в бегах и участвовавший в кампании против Ногая. Поддерживаемый Строгановыми, Ермак в 1582 г. возглавил экспедицию через Уральские горы. Его отряд не только разбил татарские войска, но и захватил Искер, несмотря на явное количественное превосходство вражеской армии (однако не обладавшей огнестрельным оружием)22.

Царь быстро распознал потенциальную значимость победы Ермака и выслал подкрепление и воеводу. Помощь прибыла, но лишь после того, как казаки, потерпев ряд поражений от татарских войск и потеряв Ермака в засаде в августе 1584 г., были уже отброшены назад. Однако в 1586 г. новоприбывшие русские люди построили крепость Тюмень на реке Туре, а в следующем году — Тобольск, на самом западном изгибе Иртыша. Местные татарские князья и их вассалы были подчинены царской службе. Вместе с казаками они способствовали окончательному поражению Кучума в 1598 г. и подчинению его ханства Руси.

Теперь путь к равнинным землям Сибири был открыт. К 1620 г. русские войска начали освоение территории, простиравшейся до Енисейской долины, в 1627 г. построили крепость Красноярск, а в 1632 г. уже другую, Якутск, на реке Лене. В 1643 г. они открыли озеро Байкал, а к 1648 г., дойдя до Охотского залива, достигли берегов Тихого океана.

Конечно, это проникновение в дикие земли нельзя назвать территориальной оккупацией. Группы искателей приключений, совершавшие подобные открытия, состояли из казаков и разбойников, готовых жертвовать своими жизнями за возможный большой доход, полученный как от местного населения, так и благодаря торговле мехом. Европейские дворы эпохи Возрождения жаждали все более экзотических мехов — куницы, соболя, горностая — то есть тех животных, которые давно уже были истреблены на Западе. Привезти несколько шкурок нужного зверя означало для купца обеспеченную жизнь. Государственный доход от торговли мехом увеличился в период с 1589 г. по 1605 г. в три раза и вырос в восемь раз к 1680-м гг., составляя в то время десятую часть общего дохода. Численность ценных животных из-за охоты вскоре сильно сократилась. Именно этим и можно объяснить столь быстрое продвижение на восток. В каком-то смысле колонизация Сибири являлась своего рода «меховой лихорадкой», аналогичной «золотой» в Калифорнии середины XIX в.23

Местные племена не могли предотвратить эксплуатацию своих территорий, так как не имели огнестрельного оружия и навыка совместных действий. Племена часто были разобщены из-за старых острых распрей. Некоторые племена приветствовали появление пришельцев, щедро плативших им за меха, которые не представляли для туземцев особой ценности. Другие же боролись по мере своих скромных возможностей. Особенно рьяно это делали самоеды в арктических регионах Западной Сибири, буряты, тунгусы и якуты восточнее. Сопротивление и бунт всегда жестоко подавлялись при помощи всех имевшихся сил. Впоследствии поселенцы, а позднее воеводы и их должностные лица будут избирать лидеров племен для сбора ясака. Каждое племя предоставляло властям несколько заложников, пока не будет сдано определенное количество шкурок.

Русские должностные лица понимали, насколько уязвимо положение поселенцев, и делали все возможное, для того чтобы избежать отчуждения или провоцирования местных жителей. Их верования, традиции и юридические системы большей частью оставались нетронутыми, хотя ясак и наложил на них отпечаток. В соответствии с неизменными предписаниями Сибирской канцелярии (создана в 1637 г.) налоги, как и на Волге, должны были взиматься «с добротой и мягкостью, а не с жестокостью». Однако на практике это означало лишь доброту, достаточную для достижения результата, но при необходимости для получения требуемой дани использовались и карательные меры24.

Поселение называлось острогом (деревянная крепость, огороженная частоколом), в котором находились церковь, административное здание для служащих, обеспечивавших сбор налогов и рекрутские наборы, а также несколько жилых домов. Многие русские, жившие в подобных поселениях, по сути, находились в движении, в постоянном поиске лучших возможностей или в бегах от правосудия. Некоторые крестьяне пришли на юг Западной Сибири из-за относительно плодородной земли и климата, который был здесь мягче, чем на востоке и севере. С другой стороны, обширные территории и удаленность региона делали его раем для беглых и бродяг, ушедших от крепостничества, или не пойманных разбойников, чьи нападения как на местных, так и на поселенцев делали жизнь в Сибири похожей на жизнь «Дикого Востока»25. Пойманные разбойники тоже обычно заканчивали свои дни в Сибири, используемой как место ссылки осужденных преступников-каторжников и военнопленных. Многие из них позже набирались в казаки и теперь должны были наводить порядок и противостоять себе подобным.

Приобретение столь обширной территории изменило природу растущего Русского государства. К середине XVII в., то есть через несколько десятилетий после Смуты, государство, все еще известное как Московия, стало самой большой на земле империей, населенной различными народами, обладавшей различными регионами, климатическими поясами и типами хозяйств. В этой разнородности она превосходила всех своих соперников. Она старалась использовать свои особенности и возможности, стремясь к выполнению миссии, обусловленной статусом «святой Руси». С другой стороны, ни один из присоединенных народов не исповедовал христианство: Россия стала евразийской империей, населенной не только православными, но и множеством анимистов, буддистов и мусульман. Она завладела территориями, таившими несказанное богатство людских и природных ресурсов, но лишь малая часть этого богатства могла использоваться из-за огромных расстояний и трудностей климата. И для русских властей Сибирь стала своего рода свалкой для преступных и нежелательных элементов. Она представляла собой придаток, никогда не знавший реалий русской жизни, таких, например, как служилое дворянство или крепостное право. В то же время защита этой территории являлась весьма ответственным делом, так как непрерывные миграционные потоки на восток оставляли южную границу крайне уязвимой. Она оказалась незащищенной на протяжении тысячи километров степей и пустынь. Это была наиболее драматическая тенденция России, определенная ее геополитическим положением, — расширять свои территории, доступ к которым облегчился после падения всех наследников Монгольской империи, пока она не сталкивалась либо с естественными непреодолимыми границами, либо с другой сильной державой, способной оказать эффективное сопротивление и установить более прочную политическую границу.

Тихий океан представлял собой природную границу (и то только до определенного момента, пока русские исследователи не открыли через проливы путь к Аляске). Политической границей стал Китай, бесспорно, сильная держава, хотя в 1650-х гг. еще и не окончательно оправившаяся от своей смуты, «трудного времени», последовавшего после падения династии Мин. (Бедствия Китая позволили казакам во главе с Ерофеем Хабаровым укрепиться в бассейне реки Амур, расположенном между северо-восточной Евразией и Китаем, Яблоновым и Становым горными хребтами. Здесь находилась своего рода Тихоокеанская Ривьера, теплее и плодороднее которой невозможно было сыскать во всей Сибири. Она стала потенциальной житницей, служащей для пропитания населения, и обеспечивала удобный торговый путь к Тихому океану. Хабаров покорил местные племена и установил систему сбора дани. Когда удрученные племенные вожди обратились за помощью к Китаю, он смог отразить их ранние атаки благодаря наскоро собранным на границе с Китаем войскам. К тому времени, когда новая династия Маньчжу завершила завоевание Китая и узнала новость о том, что «пожирающие людей демоны» оказались на Амуре, русские были уже достаточно хорошо устроены и укреплены, и к ним в большом числе прибывали колонисты.

Сначала русские не соглашались на установление дипломатических отношений. Они отвергли предложение китайцев обеспечить стабильную торговлю в обмен на бассейн Амура. Однако после того как манчьжуры мобилизовали огромную армию и в 1685 г. взяли приступом русскую крепость в Албазине, пришлось сменить тактику и отказаться от подобной непримиримости. Эта территория находилась очень далеко от европейской части России и потому не могла быть защищенной от врагов. К тому же русские плохо ладили с местными племенами и сделали слишком мало для того, чтобы завоевать их расположение. Нерчинский договор (1689) представлял собой своего рода сделку, которую русские вначале отвергли. В соответствии с документом они должны были покинуть весь бассейн Амура в обмен на привилегии, получаемые от караванной торговли на пути, шедшем в Китай через Кяхту на реке Селенге. Руководители официальных делегаций были обязаны низко кланяться китайскому императору26. Так был заложен фундамент для русско-китайских отношений последующих двух веков.

Почему Московия выжила

В течение первых двух десятилетий XVII в. Московии грозило разрушение и уничтожение. Государство выстояло благодаря трем основным факторам: 1) силе и сплоченности местных мирских общин (миров) города и деревни; 2) богатствам территории северо-востока и Урала, которые позволили финансировать ополчение; 3) присутствию и влиянию Православной церкви, объединявшей действия различных социальных классов с противоположными интересами.

Окончательная военная победа ополчения и удачный созыв Земского собора показали, что тенденция к общественной разобщенности в Московии могла быть преодолена и что на Руси потенциально существовал единый народ. Люди стояли за автократическую монархию и полагали, что эта форма правления — от Бога и должна подчиняться лишь Божьему закону, но не земным правилам, соглашениям или учреждениям.

Степень разорения государства во время Смуты трудно преувеличить. При этом следует учесть, что ее негативные последствия были усилены экономическим спадом, наступившим еще во второй половине правления Ивана IV. Пагубное влияние войны и взаимное недоверие, порожденное анархией и разбоями, фактически привели к прекращению и без того скромного экономического обмена на территории Центральной и Южной России. Особенно пострадали города, и некоторым потребовалось сто и более лет для восстановления. Лишь на севере и востоке, где разрушительные последствия раздоров были не так ужасны, продолжалось нечто похожее на нормальную экономическую жизнь. В результате именно эти регионы и богатства Сибири оставались основными источниками государственных доходов на протяжении большей части XVII в.27

После того как страна вышла из кризиса и система управления начала восстанавливаться, как бы сами собой вновь возникли нерешенные вопросы XVI в. Какова миссия Московии? Существовало три взгляда на ее развитие: 1) как центра восточно-христианской экумены, наследницы Византии — хранительницы православия; 2) как русского национального государства, то есть национального дома для всех восточных славян; 3) как северной евразийской многоэтничной империи и великой европейской державы.

Все три варианта развития России, правда, в различных сочетаниях своих элементов, а не в качестве единой и цельной программы, присутствовали в воззрениях тех или иных государственных деятелей и священнослужителей XVII в. На деле же, как показала практика, эти модели развития России оказались не вполне совместимы.

Жизнь в городе

Сфера распространения торговли и промышленности в целом была ограничена местными рынками деревни и небольших городов. На этих рынках доминировали крестьяне, занимавшиеся торговлей в то время года, когда их не отвлекали сельское хозяйство и рыбный промысел. На ярмарках, периодически проходивших в крупных городах, преобладали странствующие купцы, которые вели более обширную и активную торговую деятельность. Самая крупная ярмарка начиная с 1624 г. проводилась каждый июль и август в Нижнем Новгороде, располагавшемся на удобных речных путях, обеспечивавших доступ к рынкам от Балтики до Среднего Востока28.

В некоторых городах открывались торговые центры — гостиные дворы, где товар размещался под сводами (пассажами) на специальных стеллажах, составлявших ряды, и каждый ряд предназначался для определенного вида продукции. Гости — крупные купцы, имевшие лицензию на провоз иностранного товара и значительных сумм, а также право на управление основными таможенными пунктами, сами не вели розничную торговлю в пассажах. Они обладали привилегией производить спиртные напитки, освобождались от постойной повинности, некоторых налогов и от обязанности предоставлять лошадей и повозки почтовой службе. Они могли вести свои дела и тяжбы напрямую через царя или его представителей, а не Боярскую думу или приказные суды. Другими словами, их статус приближался к статусу самых привилегированных придворных, хотя их состояния, не обеспеченные земельной собственностью, находились в значительно меньшей безопасности и редко сохранялись для следующего поколения29.

Таких крупных торговцев существовало немного, редко больше тридцати на всю империю. Гостинная и суконная сотни были более многочисленны, но они обладали меньшими привилегиями. Большинство гостей жили в Москве и, помимо собственной торговли, нередко занимались государственными монополиями. Монополии вели торговлю самыми доходными товарами: мехом, солью, краской, углекислым калием (поташем), кожей и, конечно, водкой. Так как торговля этими товарами подразумевала акцизные выплаты, шедшие в казну, купцы часто собирали и другие налоги — иными словами, становились государственными откупщиками30.

Международная торговля велась в основном через иностранных купцов, имевших больший доступ к кредитам и грузоперевозкам, чем русские. Последние же негодовали из-за того, что иностранцы доминировали в самой выгодной сфере торговли, и время от времени подавали царю петиции и просили урезать права чужестранных коллег. Свою просьбу они обосновывали тем, что иностранцы не несли такого бремени различных налогов, как русские купцы. Царь обычно игнорировал подобного рода прошения, так как иностранцы в отличие от своих могли предоставить государству займы, были незаменимы в приобретении оружия или предметов роскоши. Гости обменивались товарами с заграничными купцами во всех портах. Василий Шорин, например, сотрудничал с голландцами и англичанами в Архангельске и с восточными коллегами в Астрахани. Он продавал им меха, шкуры, пеньку и сало взамен на их товары, как правило, предметы роскоши, такие, как бархат, атлас, шелк, бумага, специи и краски. Эти продукты могли быть выгодно проданы при дворе и в больших городах. Кроме того, он вел внутреннюю торговлю жизненно необходимыми товарами — рыбой, солью, зерном. Для их продажи он использовал собственный речной торговый флот31.

В России даже высшая категория купцов не имела своей собственной организации. Сотни образовывались и поддерживались государством как агентства царских монополий и своего рода официальная служба, включавшая сбор откупов и ростовщичество. Можно себе представить и степень их риска: кражи, пожары и кораблекрушения случались очень часто, а системы страхования не существовало. Условия контрактов и займов нередко нарушались, а заставить их уважать могли лишь те, у кого имелись могущественные покровители. По многим причинам купеческие семьи старались налаживать связи с двором и могущественными боярскими семьями. Покровительство и защита играли важную роль для получения кредитов и заключения контрактов32.

Не существовало и каких-либо представительных институтов, отражавших интересы всего городского населения. Более низким (после купцов) слоем городского общества являлись посадские люди. Под словом «посад» изначально подразумевался пригород или квартал в городе. Позже посадниками стали называться люди, которые владели коммерческой или промышленной собственностью в стенах города. Они были объединены в общины, которые распределяли повинности и несли ответственность за их выполнение. В их обязанности входили строительство и поддержание в хорошем состоянии дорог и мостов, сбор налогов и акцизных выплат. Они также выполняли полицейские, караульные и пожарные функции. За несение всех этих служб посадским людям ничего не платили. Они всегда испытывали обиду на конкуренцию со стороны землевладельцев и торговцев, которые находились в более выгодном положении, ибо не несли подобных обременительных обязанностей33.

Самую низкую социальную ступень занимали городские холопы (рабы). Они существовали уже в городах-государствах Киевской Руси, но в XVI–XVII вв. их численность заметно возросла. Максимальное количество холопов в начале XVII в. составляло 10 процентов всего населения. В то же время природа холопства изменилась: более широкое распространение получила система договоров с ограничением личной зависимости, однако на практике она нередко становилась полной. Холопы не могли выкупать себя или выплачивать свои долги.

Необычным являлось то, что московские холопы принадлежали к тому же этносу восточных славян, что и их владельцы. Подобную ситуацию можно расценить как историческую аномалию: рабы никогда не были соплеменниками тех, кто ими владел. Возможно, результатом этой особенности стало то, что московские рабы обладали большими правами на собственность и юридическую защиту, чем где бы то ни было. Они, например, имели возможность возбудить уголовное дело или быть судимыми и всегда обладали правом свободных людей на участие в службах Православной церкви.

Человек мог стать холопом, попав в плен во время войны, из-за долгов или продав себя в рабство. Необходимо отметить, что в Московии получил широкое распространение именно последний источник холопства. Люди продавали себя, потому что голодали и не имели никаких средств социальной поддержки. Постоянные войны и открытость территории ухудшали положение множества семей, и для многих стать холопом богатого или могущественного человека представлялось простейшим выходом из очень тяжелой ситуации. Холопство означало освобождение от выплаты налогов, несения военной службы и других общественных обязанностей. В течение трудных последних десятилетий XVI в. число холопов заметно увеличилось, особенно в голодные годы (1568–1570; 1601–1603). В целом холопство являлось формой самообеспечения средствами к существованию в обществе, где родственные узы относительно ослабли, а государство не гарантировало защиту прав и минимальный уровень жизни своего населения.

В течение XVII в. правительство начало предпринимать определенные меры для ограничения рабства среди колонизированных в результате имперской экспансии народов. Например, в Соборном уложении (своде законов) 1649 г. несколько статей защищало татар и другие народы от порабощения, обеспечивало их статус ясачных народов, плативших дань.

К концу XVII в. рабство постепенно исчезло. По мере того как государство становилось сильнее, его все больше волновала проблема налогов и рекрутских наборов, вот почему оно и перестало поддерживать с помощью законов систему холопства. Так, в 1700 г. беглым холопам, служившим в войсках, просто разрешили остаться на службе. В то же время от «гулящих» людей, не поддававшихся социальной классификации, требовалась регистрация в налогооблагаемых поместьях, что означало их превращение в крепостных крестьян. Когда государство стало взимать налоги не с засеянной площади земли, а с домашнего хозяйства, крестьяне стали постепенно увеличивать его. Это вело к привлечению в крестьянское хозяйство холопов и спасало бедных от необходимости самопродажи в рабство. Наконец, произошло то же, что в свое время и в Римской империи, — статус крестьян практически стал тождествен статусу крепостных, и его уже невозможно было отличить от рабства (холопства). В 1723 г. крестьяне и холопы окончательно соединились в одну социальную группу. Смятение и неразбериха просуществовали еще долгое время. Это ясно видно по тому, что крепостные часто продавались как движимое имущество (без земли), несмотря на официальные попытки властей запретить подобного рода практику.

В то же самое время государство открывало первые богадельни и требовало от монастырей лучшего обеспечения бедных жителей, особенно старых солдат, оставшихся без средств к существованию. Землевладельцев призывали создавать склады с запасами пищи на случай голода. Другими словами, функции обеспечения, ранее присущие холопству, выполнялись теперь другими инстанциями34.

Восстановление после Смутного времени

После Смуты народ (за исключением разбойников и некоторых казаков, заинтересованных в беспорядках) стремился к миру и благосостоянию. Как показал Земский собор 1613 г., простые люди были глубоко консервативны во взглядах и искали стабильности в возрождении старины, хотя эти прошедшие времена не казались им раньше столь привлекательными. Они воссоздали — или даже скорее создали — монархию с неограниченной властью, наподобие той, какой хотел ее видеть Иван IV, но не смог воплотить в жизнь. Бояре и священники, осуждавшие Ивана, теперь полностью поддерживали неограниченную автократию, которая могла защитить их от восстаний и иностранных вторжений.

Михаил Романов (1613–1645) решил установить партнерские отношения как с «землей», так и с Церковью. Своей властью он обязан был им обоим и считал упорядочение отношений между ними не только выгодным, но и необходимым делом. Да и перед лицом проблем государственного масштаба царь не имел другого выхода и иных возможностей их решить. К тому же патриарх Филарет приходился царю родным отцом. Михаил дал ему титул великого монарха и патриарха и вверил неограниченную власть над территориями и функциями Церкви. В целом Филарет использовал свои возможности и положение Церкви для того, чтобы стать главным в правящем дуумвирате (1619–1633). Основным направлением политики двух государей являлось продолжение сотрудничества с церковью и «землей», обеспечивавшими национальное единство, а также наблюдение за справедливостью распределения налогов и пошлин и выполнением знатью своих обязанностей35. Как мы увидим далее, потребность в практическом и рациональном распределении служебных обязанностей приведет к созданию бюрократии, которая будет проводить необходимые переписи и составлять кадастры.

Первой важной задачей власти стало избавление от назойливых иностранцев и восстановление целостности государства. Ее можно было достичь, только заплатив немалую цену. Договор в Столбове (1617), положивший конец войне со шведами, вернул Новгород в состав Московского государства. Согласно договору Швеция признавала титул царя, но Россия уступала врагу Ингерманландию и восточную Карелию. Таким образом, Швеция в течение всего последующего столетия стала доминировать на Балтийском побережье, включая его самую восточную часть.

Поляки оказались еще менее сговорчивыми. Они не желали признавать титул Михаила, а в 1617–1618 гг. начали военные действия, которые привели их под стены Москвы. Однако у них не хватило сил для длительной осады, и в конце концов обе стороны согласились на прекращение войны и обмен пленными, что, помимо всего прочего, дало Филарету свободу действий в правительстве. Москва уступила Чернигов, Смоленск и некоторые другие западные территории.

Установление столь сомнительного мира еще раз показало то, что и так было очевидным: самой срочной задачей государства являлись укрепление и модернизация армии. Русская конница, способная справиться с кочевниками, не могла соперничать с современными пехотными войсками, снабженными огнестрельным оружием последних моделей и обученными наступать сомкнутым строем. Предполагаемый московский аналог воинов — стрельцы являлись солдатами «с неполным рабочим днем» (то есть частично занятыми полупрофессионалами), привыкшими скорее к выполнению внутренних охранных функций и караульной службе при дворе, чем к обстрелам и быстрому маневрированию, присущим современным военным действиям.

Недостатки армии стали очевидными, когда в 1632–1634 гг. Москва попыталась воспользоваться участием Польши в Тридцатилетней войне и вернуть себе Смоленск. Для подготовки к кампании Москва стала нанимать по очень высокой цене иностранных пехотинцев (эти войска пользовались огромным спросом в Европе). В больших количествах закупались железо и свинец для отливки пушек и производства ядер. Для создания современного арсенала в Туле были приглашены немецкие (голландские) специалисты. Желавший скорейшего успеха и возвращения наемников, боярин М.Б. Шеин направил все свои войска на осаду Смоленска. Однако город он не взял из-за того, что не смог установить на нужные позиции тяжелую артиллерию. Потерпев поражение, наемные войска в массовом порядке бежали: им не доставало заинтересованности и стойкости польских защитников36.

Москва нуждалась в своих собственных пехотных силах, обученных последней военной тактике, умению вести длительные операции и обладавших духом «чести мундира». С 1640-х гг. пехотинцы с мушкетами набирались как из-за границы, так и в самой России и обучались в соответствии со специальным военным руководством, привезенным из Голландии. Эти полки «нового строя», обычно управляемые иностранцами, брали на себя основной удар, воюя против европейских войск.

Их набор производился по-новому. Раньше землевладельцы должны были поставлять солдат в соответствии с площадью пахотной земли их поместий, теперь же солдаты набирались в рекруты в зависимости от количества домашних крестьянских хозяйств. Новая система предполагала простоту в подсчете и была приспособлена к существовавшей в крестьянской общине круговой поруке. Обычно брали одного рекрута с двадцати домов. В результате из простого народа солдат теперь набиралось больше, чем раньше, и служили они намного дольше. К 1680-м гг. армия состояла из 200 000 воинов, что было в два раза больше, чем сто лет назад. В то же время численность населения вдвое не выросла, и доля служивших в армии взрослых мужчин значительно увеличилась, составляя теперь 4–5 процентов. Широкое распространение получило дезертирство, и если виновный не находился, община должна была дать ему замену. Дезертиры принимали весьма активное участие в различного рода общественных беспорядках37.

Для того чтобы финансировать растущую армию, были максимально повышены налоги. Проще всего было обложить налогом соль, так как за ее производством велось наблюдение и она продавалась повсеместно. В 1646 г. царь Алексей Михайлович ввел единый высокий налог на соль, заменявший множество торговых пошлин. Это привело к несчастью, не только спровоцировав в 1648 г. «соляные бунты» в Москве, но и подорвав торговлю солью. Как отмечал А. Олеарий: «год спустя… оставалось только подсчитать, сколько же тысяч было потеряно на соленой рыбе (ее в России едят больше, чем мяса), испорченной из-за неправильного хранения. А хранить ее не могли из-за высокой цены на соль. Да и соли продали намного меньше, чем раньше. Находясь на складах, она превращалась в соляной раствор»38.

Наконец, стали взиматься и «стрелецкие деньги». Налог выплачивался наличными или натурой в течение всего века. Семь раз особые дополнительные налоги вводились в первые годы правления Михаила и восемь раз в период между 1654 и 1680 гг. Особенно остро испытали их бремя городские жители. Большая часть собранных денег уходила на содержание армии: например, в 1679–1680 гг. около 700 000 рублей (62 процента всего бюджета) было потрачено именно на военные нужды. Помимо всего этого, существовали и обязательные трудовые повинности, такие как гужевая перевозка, ремонт дорог и мостов, опять-таки в основном ложившиеся на городских жителей39. Россия превращалась в «фискально-военное государство» быстрее, чем какая-либо другая держава в Европе. Вся ее социальная структура определялась необходимостью в рекрутах, сбором налогов и установлением различного рода государственных служб40. В дополнение ко всему государство пыталось навязать официальную мораль, осуждавшую и запрещавшую игру, пьянство, представления скоморохов, незаконное производство спиртных напитков и рафинирование соли. Также оно стремилось выслеживать и ловить бродяг, беглых холопов и крепостных, регистрировать их, определять на местожительство. Для выполнения всех этих задач была необходима сложная и дифференцированная бюрократическая структура. Система приказов, или канцелярий, стала развиваться случайно, взяв начало с казначейства царских владений. Некоторые из новых служб отвечали за управление конкретными территориями, например, Казанский, Сибирский приказы и т. д. Другие же выполняли особые функции, многие из которых мы рассматривали раньше. Например, существовали Челобитный приказ, принимавший жалобы, казна и Посольский приказ. Поместный приказ занимался выдачей поместий и следил за выполнением владельцами поместий своих обязанностей: он начал нанимать землемеров для определения территориальных границ и решения споров между землевладельцами. Разрядный приказ составлял и контролировал военные уставы. Разбойный приказ наблюдал за расследованием серьезных преступлений (убийство и грабеж) и вынесением приговоров преступникам. Один из самых важных, Приказ тайных дел, был создан в 1654 г. Он напрямую доводил до сведения царя различную информацию и следил за деятельностью других канцелярий41.

Распространение подобных учреждений предполагало рост количества чиновников и официального персонала в целом. К середине XVII в. в центральных и местных канцеляриях работало около 1600 человек; к 1700 г. их число возросло до 4600. Их метод ведения официальных дел отличался излишней беспристрастностью, формализмом, граничившим с обезличиванием. Такой чиновничий подход нередко обижал простых людей, привыкших видеть монаршую власть как нечто личное, человечное и опиравшееся на традиционные или предопределенные свыше нормы морали42.

На местах у воеводы находились представители самых важных приказов. Воевода должен был наблюдать за их взаимодействием с институтами «земли», особенно с губой, миром и волостью. На практике же воевода со своими помощниками являлся в этих отношениях главным, так как обладал большими ресурсами, чем мирские и волостные собрания.

Это не означало, что всем полностью и до мелочей управляло государство. Оно не смогло бы, да даже и не пыталось это делать. Наоборот, государство стремилось к сотрудничеству с местными общинами, ибо без их поддержки невозможно было обеспечить порядок и добиться эффективной мобилизации ресурсов державы. Общины решали вопрос о точном распределении различных обязанностей, налогов и тому подобное. Воплощали же в жизнь эти решения избранные люди, действовавшие в процессе их реализации и как представители общины, и как правительственные официальные лица низшего уровня. Среди них находились сборщики акцизов и налога на водочную продукцию, представители администрации — земские старосты и представители правосудия — губные старосты. Последние отвечали также и за поддержание порядка. Каждый имел своих помощников и писцов.

Особая трудность для власти заключалась в подборе кадров, так как служба на местах была нелегкой, а ее исполнители не только не получали денег, но и несли финансовую ответственность за совершенную ошибку. Если должность оставалась вакантной, местный воевода обычно направлял для ее замещения своего официального представителя. Северные регионы в этом отношении были более самостоятельны, так как находились в отдалении и обладали ограниченным числом землевладельцев из служилого сословия (или не обладали таковыми вообще). Здесь местные общины имели большую независимость от воеводы, а соответственно и больше возможностей для самоуправления.

Между правительством и местными общинами существовал своего рода обмен мнениями. Он проходил в форме собраний представителей «земли», которым историки дали название Земского собора. Этот собор едва ли можно считать зародышем парламента, так как он не имел единого статуса, а его участники не избирались привычным образом: мирские и волостные собрания были слишком малы и удалены от центра, для того чтобы регулярно посылать туда своих делегатов, а промежуточных институтов не существовало. Обычно члены Земского собора выбирались царем из местных служилых людей, попавшихся властям под руку в Москве.

С другой стороны, пока эти собрания существовали, они предоставляли царю форум, где правитель мог выслушать жалобы хотя бы некоторых своих подданных и оценить реакцию на его собственные планы и планы советников. Это приобретало особое значение в то время, когда государству грозила война. Земские соборы являлись по крайней мере рудиментарной формой общественной обратной связи и следили за тем, чтобы назначенные лица не злоупотребляли властью. Соборы представляли своего рода арену, где традиционные, определенные Богом границы монархической власти становились ощутимыми и четко очерченными. Когда же созыв Земского собора прекратился, «земля» постепенно лишилась возможности участвовать в решении государственных дел, а гражданская база русской государственности не получила своего развития43.

Предложения и жалобы мира и волости оформлялись в виде коллективной челобитной. (Название возникло от выражения «бить челом». Обычай бить челом пришел на Русь из Азии, возможно, благодаря монголам.) Это могли быть жалобы на продажных должностных лиц, злоупотреблявших своими властными полномочиями, или на высокие налоги. Зачастую они содержали просьбы решить спор между двумя местными кланами. Как правило, челобитные доставлялись специальным посланцем прямо царю или доводились до его сведения непосредственно на Земском соборе. Власть очень серьезно воспринимала петиции, всегда отвечала на них и стремилась удовлетворить многие требования. Возможно, такая реакция вызывалась тем, что просители подготавливали почву и делали все перед тем как вручить челобитную, для достижения успеха. К тому же эти прошения и жалобы являлись для государства единственным источником информации о настроениях народа, притом информации достоверной, а не искаженной властными посредниками.

Если население подозревало, что петиции не доходят до царя, последствия могли быть ужасными. В 1648 г. городские жители объединились со служилым мелкопоместным дворянством, собравшимся в Москве на ежегодный смотр, проводимый для организации защиты южных земель. Все они принесли свои челобитные. Горожане жаловались на чрезмерные налоги и несправедливую конкуренцию со стороны иностранцев и других неплательщиков налогов, а дворянство просило о неограниченном праве на поиск и возвращение беглых крепостных крестьян. И те и другие сетовали на жадность и коррумпированность главного советника Алексея Михайловича, боярина Бориса Морозова и других придворных.

Возвращаясь с ежегодного паломничества в Троице-Сергиев монастырь, царь отказался лично принять петиции или переговорить с просителями. Горожане же почувствовали себя оскорбленными и униженными и сказали, что Алексей Михайлович и его отец «имели обыкновение лично получать наши челобитные, оплаканные кровавыми слезами». Обезумевшие от ярости посадские люди бросились разворовывать поместья Морозова и его сообщников, хлынули в Кремль, требуя выдачи бояр, которых они подозревали в растрате и утаивании их просьб. Стрельцы отказались стрелять в толпу, и Алексей Михайлович был вынужден принять требования и выдать нескольких советников народу на расправу.

1648 г. стал главным поворотным пунктом в развитии русской государственности. Он обозначил момент, когда Московское государство прекратило опираться на мнимые личные отношения между царем и его народом. Алексей Михайлович был настолько встревожен всплеском насилия в столице, что отказался впредь лично принимать челобитные. Взамен он создал специальное учреждение — Челобитный приказ, занимавшийся прошениями и предварительным их обсуждением. Царь удовлетворил требования как горожан, так и дворянства, составив в следующем году Уложение. Однако встревоженный сплоченностью двух довольно разных социальных групп, он никогда больше не созывал полного Земского собора. Теперь он возложил обязанности на служащих приказов и на воевод, информировавших царя о делах местного масштаба, в первую очередь о нависших опасностях44.

И все же последний Земский собор имел очень большое значение. Он составил первый за полтора века свод законов и тем самым хоть что-то сделал для ограничения личностного подхода в решении общественных вопросов. До этого политика рассматривалась как дело великих личностей, являвшихся либо абсолютно хорошими, либо абсолютно плохими: челобитные касались моральных качеств правящих лиц и возможности смещения последних с должности и замены другими. От царя ожидали индивидуального подхода к делам и вынесения суждения от имени Бога. Уложение установило закон как своеобразную структуру, план, в соответствии с которым принимались решения. Рост бюрократии свидетельствовал о том, что царь поручал своим официальным лицам выполнение большого объема работ по социальной поддержке населения. С середины XVII в. в прошениях дворян использовалась юридическая терминология: теперь они ожидали постановления о поимке беглых крепостных, дабы не делать этого самим. Все вышеперечисленное не означало, что в общественном сознании утвердился принцип закона, но принятие правовых норм изменило восприятие личной власти45.

Ухудшение положения и рост зависимости крестьян не оставили их пассивными. Как и в XVI в., из-за тяжкого бремени крепостничества и налогов они были вынуждены скрываться, искать прибежища в монастырях или у состоятельных землевладельцев, которые нуждались в рабочих руках и могли оказать им поддержку. Крестьяне бежали также к южным и восточным границам, где присоединялись к казакам или поступали на службу в пограничные гарнизонные войска. Из-за недостатка рабочей силы в этих регионах власти не упорствовали в поимке беглых крестьян. А через несколько лет воеводам, управлявшим территориями, находившимися на южных рубежах, просто запретили возвращать их без разрешения Москвы. Как заметил один историк: «жизнь на границе дает южанам возможность передвижения, позволяет им возобновлять отношения с государством, временно сделав себя для него недосягаемыми»46.

В результате подобного «отступничества» хозяйства многих дворян и детей боярских оказались без рабочей силы. В 1637 г. во время Земского собора один из представителей этих социальных групп обратился к царю с челобитной. В преувеличенно раболепной манере он просил отменить пятигодичный срок поиска беглых крестьян. «Дабы, владыка, вернуть наших крепостных и холопов… и дабы наши поместья и вотчины не лежали опустошенными, а оставшиеся холопы не покидали нас, рабов твоих, а мы, рабы твои, служили тебе верой и правдой не с разоренных земель и платили бы тебе царские налоги полностью»47.

В конечном счете эта просьба была удовлетворена. На Земском соборе 1649 г. в Уложение был включен закон, отменивший срок возврата беглецов. Все крестьяне, как феодальные, так и «черные», прикреплялись к месту их регистрации согласно переписи, проведенной в 1646–1647 гг.48 Это имело кардинальное значение, ибо был положен конец долгой крестьянской традиции свободы передвижения. Теперь крестьяне прикреплялись к земле и к личности землевладельца. Они становились налогоплательщиками и исполнителями государственных повинностей, но сами условия выполнения практически полностью зависели от хозяина и его управляющего.

Крепостничество как явление не нашло своего отражения в законе и не определялось им даже в том его понимании, которое существовало при абсолютной монархии. В Уложении ни разу не упоминалось слово «крепостной»: там просто перечислялись меры наказания для беглых крестьян и тех, кто их укрывал. Нигде не говорилось, кто мог стать крепостным и при каких обстоятельствах, а также какие обязательства должен был выполнять крепостной или как к нему нужно относиться49. Вплоть до конца XVIII в. государство не пыталось вмешиваться в феодально-крепостнические отношения, чтобы искоренить злоупотребления. До этого периода крепостничество являлось одной из сторон политики государства, утверждавшего и охранявшего личную зависимость крестьян.

Горожане же просили о получении статуса посадских людей, дабы не выплачивать пошлины и не идти в солдаты вместо беглых рекрутов. Они также хотели получить монополию на торговлю в пределах городских стен. Оба их требования были выполнены, и таким образом, по словам одного историка, жители городов «по собственной просьбе стали закрытой кастой»50.

Крепостное право оказало очень глубокое влияние на все социальные и политические институты России, на их формирование и развитие. Оно увековечило и усилило коллективистский взгляд на общественные проблемы; круговая порука являлась не просто административным механизмом, но и способом решения трудностей как городского, так и сельского населения страны. Возможно, крепостничество способствовало завоевательной политике государства, укреплению и защите огромной и разнородной империи. С другой стороны, оно препятствовало развитию частной собственности, а также личных и политических свобод. Крепостное право утвердило господство личностей, а не институтов и законов во всем обществе, и это в то самое время, когда власти только начинали устанавливать «сверху» безличный и бюрократический метод управления51.

Польша, Литва и казаки

Западная российская цивилизация, представленная великим княжеством Литовским, развивалась совсем в иной манере. Здесь доминировал не монарх, а титулованные дворяне-землевладельцы. Это по-своему укрепляло крепостничество. В течение XVI в. Польша, поставщик зерна в страны Балтики и большей части Западной Европы, находилась на подъеме сил и на пике богатства. В 1569 г. согласно договору в Люблине персональная уния (личный союз) с Литвой превратилась в постоянный союз, было образовано единое государство. Монархия и великое княжество имели различные законы и министерства, но управлялись одним монархом и парламентом (сеймом). В результате пресечения династии Ягайло монарх стал избираться из членов шляхты, собиравшейся в сейме. К тому же шляхта избирала органы, контролировавшие налоговую систему, решавшие вопросы мира, войны и иностранных отношений. Знать взяла эти обязанности на себя, подобно афинянам, и в честь этого события провозгласила свое государство республикой (Речь Посполитая). Статус самоуправления получили и города, где властные функции выполнял избранный муниципальный совет, действовавший на основании Магдебургского права. Все это означало, что корпоративная жизнь и понятие о законе развивались в западной России активнее, чем в Московии.

Украинские и белорусские дворяне являлись частью шляхты и могли извлечь выгоду благодаря удачному территориальному расположению их хозяйств на плодородной черноземной почве степных и лесостепных регионов52. В XVI в. в городах Северной и Западной Европы резко возрос спрос на зерно, а вышеупомянутые регионы стали успешно выступать в роли его поставщиков. Они использовали сложившуюся политическую систему для того, чтобы обложить крестьян новыми повинностями и налогами. В результате крестьяне превратились в крепостных, которые, правда, отличались как от крепостных средневековой Западной Европы, так и московских крестьян того времени. Если в Москве крепостничество было призвано удовлетворять военные нужды автократического государства, то в Польше-Литве оно создавалось для облегчения ведения торгового хозяйства землевладельцев.

Однако Тридцати летняя война стала серьезным препятствиям на пути польского преуспевания. Одним из ее последствий стало ужесточение требований землевладельцев и их управляющих-евреев к крепостным крестьянам. В результате это привело к острой социальной поляризации и вызвало ненависть украинских крестьян к евреям и землевладельцам.

Для того чтобы защитить открытые границы южных степей, польский король приказал возвести линию укреплений и заключил ряд соглашений с некоторыми запорожскими казаками, жившими на Нижнем Днепре. Он снабжал их средствами к существованию, а взамен казаки обязывались находиться в укрепленных пунктах. Те, кого вербовали на защиту границ, назывались реестровыми казаками. Однако в список не включались жители районов Сечи, укрепленного острова на юге днепровской стремнины, где представители различных кошей (армий) периодически собирались для избрания нового гетмана. Большинство казаков колебалось между реестровыми наемниками польского короля и подчеркнуто независимыми жителями Сечи.

Польша XVI в. стала свидетелем религиозных волнений. Католический гуманизм пережил свой расцвет веком раньше, а теперь был заменен протестантизмом, который, как в лютеранской, так и в кальвинистской форме, привлек последователей среди городского населения и знати. Политика религиозной терпимости, проводимая королевской властью, способствовала появлению множества радикальных сект: анабаптистов, меннонитов, чешского братства и других. Иудеи, проживавшие на территории Польши уже несколько веков, традиционно посещали синагоги и делали это абсолютно свободно.

Во второй половине века иезуиты пытались оказать сопротивление, открывая школы и коллегии, проповедовавшие католическую веру в триединство Бога. Несмотря на то что их религия являлась воинственной и нетерпимой, иезуиты не отвергали достижений католического гуманизма, а их учебный план включал изучение классического наследия и такие предметы, как математика, риторика и филология. Их целью являлось создание единой христианской цивилизации, призванной осуществить синтез древних классических и современных католических традиций. Они надеялись преодолеть раскол между католицизмом и православием, произошедший на Флорентийском соборе. Нам уже известно, как в начале XVII в. для достижения этих целей использовалась Смута в Москве.

Православная церковь сильно пострадала от польской контрреформации. Литовская, украинская и белорусская знать находила привлекательные черты в западной латинизированной культуре Польши, но особенно ее устраивал привилегированный статус дворян в Речи Посполитой. Принятие католицизма являлось тем средством, с помощью которого можно было получить все эти преимущества. Православная конгрегация оставалась для более бедных и низших слоев общества. В отличие от иезуитов православие не располагало чем-либо повышавшим уровень культуры и образования, поэтому оно мало что могло предложить состоятельным и образованным кругам.

Именно в целях повышения культурного уровня населения некоторые православные епископы поддержали идею воссоединения с Католической церковью и признания превосходства папы при условии сохранения православной церковной службы и самоуправления, которые находились в опасности из-за бедности, заброшенности и необразованности местных жителей. Некоторые православные служители Церкви даже надеялись, что при помощи иезуитов станет легче проводить систематическую пасторскую и теологическую подготовку невежественных приходских священников. В результате появилась Брестская уния (1596), установившая Греко-католическую церковь с самоуправлением под властью папы, с женатыми священнослужителями и православными литургией и Священным Писанием53.

Однако в течение XVII в. Православная церковь начала оживать. Православная церковная иерархия, отделенная от униатской церкви, была восстановлена. Православные братства учреждали школы в Киеве и Львове под прямым покровительством патриарха Константинопольского. Учебный план в этих школах составлялся с учетом иезуитской модели. Православные братства искали поддержки и у казаков, которых православный митрополит Киевский, Иов Борецкий, называл «потомками славной Руси», чьи «предки вместе с Владимиром крестились и приняли христианство от Церкви в Константинополе». «Никто, — добавлял он с надеждой, — в целом мире не делает столько во имя гонимых и угнетенных христиан… как запорожское войско (кош)»54. На казаков эти слова произвели огромное впечатление: гетман Сагайдачный символично зачислил все запорожское воинство в ряды киевского братства.

Самым выдающимся сторонником возрождения Православной церкви стал Петр Могила, архимандрит Печерского монастыря. В 1632 г. его избрали митрополитом Киевским. В своем монастыре Петр создал теологическую коллегию (с 1694 г. академия. — Примеч. пер.) по иезуитской модели и снабдил ее катехизисом и православной конфессией, то есть символом веры, подобным Аугсбургской конфессии, созданной для протестантов веком раньше. В программе коллегии особое внимание уделялось латыни — прямому пути как к древнему, так и к современному учениям. Также изучались философия, логика, физика, греческий и славянский языки, риторика, грамматика, поэзия, арифметика, музыка и пение. Теология преподавалась в соответствии с системой Фомы Аквинского. Коллегия давала всеобъемлющее гуманитарное образование, соответствовавшее стандартам той эпохи.

Стремясь обеспечить бывших учеников материалами для последующей пасторской деятельности, Могила собрал ученых для работы над текстами священных книг, их сравнения с греческими оригиналами, исправления ошибок и несообразностей, мешавших ведению церковных служб и преподаванию Писания. Он стремился возродить «древлее благочестие», но на деле стал своего рода запоздалым Эразмом, принесшим современное учение и попытавшимся совместить его с православной духовностью, а по сути привнесшим в нее новые элементы. Например, он настаивал на эффективном воздействии проповедей как способе формирования наиболее полного представления о вере в светском мире. До этого проповедь, представлявшая собой личную интерпретацию веры и размышление о вере, фактически не применялась в православной практике. По этой причине, а также и из-за использования латыни деятельность Могилы вызвала среди православных, особенно казаков, острую критику. И все же, как это станет видно, его работа нашла живой отклик в Москве55.

Богдан Хмельницкий и восстание украинских казаков

К 1640-м гг. недовольство днепровских казаков достигло своего апогея. Нереестровые казаки считали себя отвергнутыми и обойденными жалованьем и наградами, а реестровые, часто обладавшие земельными поместьями, сетовали на то, что польский король не дал им полноценного дворянского статуса. Запорожское войско взорвалось негодованием, когда в 1638 г. король попытался заменить избранного гетмана польским дворянином, назначенным им самим. Их недовольство достигло высшей точки в 1646 г. — король Владислав отказался выполнить условия соглашения, по которому он обещал даровать запорожцам дворянскую грамоту за помощь в войне против Османской империи.

В то время, когда антипольские настроения охватили практически все казачество, между реестровым казаком Богданом Хмельницким, державшим имение около Чигирина, и Данилой Чаплинским, представителем польской знати, возникла незначительная ссора из-за земельной собственности. Хмельницкий обратился с жалобой прямо в королевский суд, однако не добился положительного для себя решения. Чувствуя, что произвол по отношению к нему стал проявлением общей социальной несправедливости, Хмельницкий бежал в Сечь и убедил запорожское войско поднять восстание. Заключив союз с крымскими татарами, предоставившими четыре тысячи хорошо оснащенных конников, казаки двинулись на северо-запад и разбили польский передовой отряд. На захваченных землях они стали привлекать на свою сторону новых казаков. Воодушевленные успехом, украинские крестьяне начали грабить католические соборы и польские поместья, убивать священников, землевладельцев и евреев-управляющих. Особенно пострадали от этих погромов евреи: в ходе беспорядков в городах, деревнях и поместьях погибли десятки тысяч человек.

Вероятно, Хмельницкий не предвидел размаха устроенного им бунта, не представлял себе его истинной природы и последствий. Конечно же, он не хотел освобождения крепостных и даже приказал своим войскам пресечь их действия. Многие крестьяне и нереестровые казаки бежали от его репрессий на восток, в южные земли Московии, где их поселениям — слободам — давался статус не облагаемых налогом. Вот почему Левобережная Украина, находившаяся на восток от Днепра, часто называлась Слободской Украиной.

Каковы бы ни были мотивы Хмельницкого, он не полностью использовал движущую силу восстания, которая могла бы позволить ему захватить саму Варшаву. Он заключил два договора с королем, но затем потерпел несколько поражений от польской армии. В результате Хмельницкий пришел к выводу, что в составе Польши сами по себе казаки никогда не достигнут столь желаемого ими статуса. Поэтому он обратился к московскому царю за помощью и попросил его взять Украину под свое покровительство.

Сделав это, Хмельницкий предоставил Москве новые возможности. Патриарх Иерусалимский Паисий, находясь в Киеве, стремился освободить Православную церковь от господства неверных посредством создания союза между Московией, казаками, а также Молдавским и Валашским княжествами. Патриарх Московский Никон поддержал эти цели как часть своей собственной программы по воссозданию экуменической Православной церкви с центром в Москве. Поначалу царь Алексей Михайлович колебался, не желая поощрять восстания против законной монархии. Он еще помнил о трудностях, с которыми столкнулась московская армия, имея дело с Польшей двадцать лет назад. Но позже он все же дал убедить себя в том, что возможные перспективы перевешивают риск и игра стоит свеч.

Последующий Переяславский договор (1654) обнажил все различия между русским и украинским понятиями о законе, корпоративном статусе и взятом на себя обязательстве. Хмельницкий ожидал, что царский посланник, Василий Бутурлин, вместе с ним произнесет клятву, дабы не нарушать условия заключенного договора. Бутурлин же отказался произнести клятву, аргументируя это тем, что царь не мог связывать себя клятвой с подчиненным. Ошеломленный Хмельницкий покинул переговоры. Однако необходимость в военной помощи вынудила его вернуться и вместо клятвы принять честное слово Бутурлина. Казаки пообещали царю «вечную верность», а он, в свою очередь, обязался оказать им поддержку и подтвердил их привилегии, включая право выбирать своего гетмана и принимать иностранных послов, правда, лишь дружественных ему. Кроме того, царь предоставил казакам статус украинского дворянства и самоуправления56.

В этот раз благодаря казакам и реформированной русской армии война против Польши шла успешнее. Русские войска захватили не только Смоленск, но и весь левый берег Украины, а также большую часть Литвы. Если бы не попытка соперников-шведов захватить Литву, Алексей Михайлович смог бы свергнуть самого польского короля Яна Казимира. По условиям Андрусовского договора (1667) Москва получала Смоленск и всю Левобережную Украину вместе с Киевом и территорией запорожского войска. Титул Алексея Михайловича теперь звучал как «царь Великой, Малой и Белой Руси».

Государство украинцев впервые было признано международным законом и получило казачье название гетманства.

Обстоятельства, при которых появилось украинское государство, определяли огромные трудности, стоявшие на пути достижения подлинной независимости. Казаки представляли собой единый слой общества, но не всю нацию, а их связь с украинским крестьянством являлась очень слабой, если не антагонистической. То же самое можно было сказать и об их отношениях с русскими боярами и служилыми дворянами. Однако последние имели давно установившуюся монархию и прочное материальное положение, и казачество нуждалось в их поддержке. Как бы там ни было, в течение последующего века цари постепенно лишали казаков привилегий и свободы от налогов, а глубоко разочарованное гетманство время от времени подумывало о преимуществах возвращения под покровительство Польши. Таким образом, интеграция западной ветви восточных славян в Московию началась нерешительно и проходила в атмосфере непонимания.

Реформы патриарха Никона и раскол

После Смуты церковь значительно укрепилась, но вместе с тем она становилась все более консервативной силой. Большинство священнослужителей и многие миряне считали Смутное время Божьей карой Руси за то, что та сошла с пути истинного. Они мечтали восстановить «древлее благочестие» во всей его полноте. Однако сделать это становилось день ото дня все труднее. Московия уже поглотила значительные территории, населенные неправославными и даже нехристианскими народами; в соответствии с имперской миссией она должна была продолжить свои завоевания. Россия не могла оставаться вне влияния европейского религиозного развития: протестантской реформации в ее различных выражениях, а также католической контрреформации. Православная церковь все более осознавала, что отведенная ей роль не соответствовала интересам государства, переставшего быть национальным образованием. Вот почему, стремясь стать государственной Церковью, она готова была пойти на важные уступки.

Отдаленные последствия Смуты вместе с недавними событиями создавали ощущение неуверенности и предвестия беды, временами перераставшее в ожидание конца света. Документально подтверждено, что с конца 1630-х гг. власти пытались искоренить эсхатологическое учение монаха Капитона, предвещавшего приближение Апокалипсиса. Он утверждал, что Антихрист уже правит миром, что правоверные должны бежать из церквей с их запятнавшими себя священниками и святынями, искать уединения, отречься от бренных мирских ценностей и вести аскетичный образ жизни в ожидании Второго Пришествия Христа. Капитон создал свой собственный монастырь, где все монахи должны были заниматься физическим трудом, а поля, которые они сами не могли обрабатывать, передавались местным крестьянским общинам. Учение нашло отклик в северо-восточном регионе: Владимире, Ярославле и Костроме. Когда власти начали гонения, некоторые из последователей Капитона ответили массовыми жертвоприношениями, предавая себя огню в деревянных храмах и часовнях57.

Другие же в ответ на кризис не отрицали официальную Церковь, а пытались ее очистить, а затем найти в ней спасение и распространить в мире учение Христово. В Заволжье в 1630-х гг. среди приходских монахов возникло движение, направленное на подъем духовного и образовательного уровня духовенства посредством лучшей подготовки к принятию сана, укрепления дисциплины, регулярного поста, исповеди, общности вероучения и частых проповедей. Его сторонники стремились сделать богослужение более понятным и доступным простым людям и в то же время очистить веру от позорных пятен пьянства, разврата и все еще живых и популярных языческих обычаев. Например, монахи требовали запрета на публичные представления скоморохов, бродячих музыкантов, певцов и поэтов. Подобные представления часто проходили на площадях в святые дни после религиозной службы. Некоторые фанатичные приверженцы этого учения часто становились чрезвычайно непопулярными среди своих прихожан, запрещая любимые народные развлечения или изобличая пороки богачей.

Реформаторы, известные как ревнители благочестия, или боголюбцы, получили после восхождения Алексея Михайловича на трон в 1645 г. заметное влияние на церковную политику двора. Духовник царя Стефан Вонифатьев являлся сторонником этого течения, равно как и главные советники монарха — Борис Морозов и Федор Ртищев. Участники движения надзирали за деятельностью московского Печатного двора и использовали его для публикации работ популярного религиозно-наставнического характера, включая патристику (произведения, принадлежащие отцам и церкви), православный катехизис («Катехизис Великий». — Примеч. пер.) Лаврентия Зизания (впервые выпущенный на Украине), Книгу Веры («Псалтырь»), свод православных догм, составленный киевским игуменом. Некоторые работы опирались на украинские аналоги, а их цели во многом совпадали с программой Петра Могилы. Однако не все последователи движения принимали идею необходимости изучения иностранных религиозных течений. Часть реформаторов, особенно грозный протопоп Аввакум из Юрьева, полагали, что простых истин вполне достаточно, и подозревали иностранцев в хитрости, способной испортить безыскусную, сильную родную веру58.

Близкий ревнителям благочестия митрополит Никон из Новгорода стал в 1652 г. патриархом. Его возвышение должно было ознаменовать победу движения, однако на самом деле оно обнажило противоречия в самом движении между модернизаторами и консерваторами, между космополитами и местными фундаменталистами. Более того, личные стремления Никона не соответствовали взглядам ни одной из сторон. Их видение будущего ограничивалось Московией, где предполагалось создать чистую и близкую, простым людям Церковь. Никон же, наоборот, не хотел ограничиваться Москвой и стремился к возрождению всей восточно-христианской экумены в форме, которая обеспечила бы длительное превосходство Церкви над государством. Он был своего рода папой Григорием VII Православной церкви. Большинство ревнителей благочестия выступали против войны с Польшей. Но Никон прекрасно понимал все возможности, вытекавшие из этой выгодной для его программы войны. В этом его мнение расходилось даже с мнением Алексея Михайловича, так как царь планировал войну скорее в интересах империи, чем в интересах экумены.

Благодаря контактам, которые Никон поддерживал с греческими и украинскими священнослужителями, ему удалось узнать о многих расхождениях в русских и византийских службах и писаниях. Поначалу, как большинство русских, он относился к греческим версиям с подозрительностью как к продукту Церкви, поддавшейся «римской ереси» и просуществовавшей два века под неверными. Позже, вероятно, под влиянием киевского переводчика и ученого-экклезиаста Епифания Славинецкого, привезенного в Москву Ртищевым, Никон изменил свое мнение.

Взгляды Никона были весьма категоричными и нередко навязывались с бестактной самонадеянностью, что порой смущало даже его ближайших приспешников. Став патриархом, он поспешил собрать ученых и все тексты для изучения, сравнения и исправления напечатанных служебных книг. Никон не желал, чтобы деятельность Московской церкви, призванной исполнить экуменическую роль, нарушалась из-за «архаических» ошибок. В феврале 1653 г. он приказал всем церковным приходам внести ряд изменений в требник, включая поясной, а не земной поклон и манеру креститься тремя пальцами, а не двумя, как раньше. В течение последующих двух лет Никон внес и другие поправки, не имевшие уже столь большого значения, например, изменились правила традиционного русского написания слова: вместо «Исус» теперь писалось «Иисус».

Никон ошибался в утверждении, что его реформы возвращали некогда отвергнутые поправки и тем самым приближали русское православие к древним общепринятым канонам православия в целом. На протяжении веков различные православные церкви принимали расходящиеся детали в службах, а некоторые из «восстановлений» Никона на самом деле являлись инновациями. Более того, он проводил реформы, не советуясь с Церковным Собором, что само по себе было нарушением канонов. Таким образом, Никон противоречил собственной программе. Однако в 1655 г. он исправил эту ошибку и при поддержке царя и приглашенных греческих прелатов внес свои изменения.

Что еще важнее, Никон задел чувства русских людей, имевших свой взгляд на веру. Они видели ее как неделимое целое, где догма и ритуал были взаимосвязаны и нерушимы. Для них внешние перемены в вере означали перемены в сути, а этот поворот нес с собой разрушение образа «Святой Руси», о которой им ежедневно вещали с амвона. Некоторые церковники и миряне не спешили выполнять наставления Никона. Во многих случаях их противостояние Никону вызывалось спорами о церковных назначениях на те или иные должности и доходах59.

В ходе выполнения намеченных преобразований между Никоном и Алексеем Михайловичем произошла ссора. Как известно, цари рассматривали идею «Москва — Третий Рим», в которой Москва выступала во главе возрожденной православной экумены, с опаской, так как чувствовали угрозу получения уже мощной Церковью решающего голоса не только в религиозных, но и в политических делах. Алексея Михайловича также оттолкнуло властное и нетерпимое поведение патриарха, которого он поначалу звал своим закадычным другом. В июле 1658 г., уязвленный холодностью царя, Никон неожиданно посреди богослужения снял патриаршее облачение, надел простую монашескую рясу и сказал, что больше не считает себя достойным исполнять обязанности патриарха. Этот жест, вероятно, был нацелен на получение уступок от царя, но возымел обратный эффект: Алексей Михайлович принял отставку Никона.

Царь ни в коем случае не был настроен против реформ патриарха. Наоборот, они настолько соответствовали его имперским планам, насколько и экуменическим целям Никона. В течение нескольких лет Алексей Михайлович пытался их полностью воплотить, но столкнулся с растущей оппозицией: старообрядцы и староверы, ведущей фигурой среди которых являлся протопоп Аввакум, были готовы противостоять принятию реформ. Вот почему царь, стремясь до окончательного проведения реформ не провоцировать обострение конфликта, отложил принятие решения об избрании нового патриарха. Никон же был заключен в тюрьму.

В 1666 г. Алексей Михайлович созвал Церковный Собор для рассмотрения сразу двух вопросов. На соборе присутствовали восточные патриархи, авторитет которых должен был убедить всех сомневавшихся. При их поддержке собор одобрил текстуальные поправки Никона, а также внесенные им нововведения в ход церковной службы. Не менее важно и то, что собор предал анафеме тех, кто отказывался применять изменения на практике, и посчитал их достойными наказания. Им же было отменено решение Стоглава об отказе от внесения поправок в службы и писания. Собор мотивировал решение Стоглава «неразумностью, наивностью и невежеством» и осудил «Легенду о белом клобуке», содержавшую идею передачи экклезиастической власти Византией Руси60.

Собор 1666–1667 гг. низверг существовавшие церковные властные структуры и религиозные традиции. Но еще важнее то, что он превратил национальный миф русских людей в оружие оппозиции, противостоявшей не только руководству церкви, но и самому царю. Староверы с безупречной логикой указывали на то, что до реформ русские люди согласно выводам инициаторов преобразований ежедневно проводили заслуживающие анафемы отвратительные обряды. «Если мы раскольники, — говорили они, — тогда святые отцы, цари и патриархи тоже были раскольниками». Приводя цитаты из Книги Веры («Псалтыри»), они обвинили Никона в «разрушении древнего чистого благочестия» и «привнесении чужой римской мерзости». «Креститься тремя пальцами — римская традиция и знак Антихриста», — говорили они. Аввакум, арестованный за свое сопротивление, писал Алексею из темницы: «Воздохни-тко по-старому… по русскому языку: «Господи помилуй мя грешного!». А Киръелейсон-от оставь, так (Господи помилуй! — лат.) греки говорят, плюнь на них!»61

Аввакум ошибался в определении происхождения трехпальцевой манеры креститься. Однако он верно почувствовал, что культура и язык Церкви латинизировались. Посредством польских и украинских моделей и влияния академии Петра Могилы укреплялись излишне вычурный стиль проповедей и образность, а также практика активных иезуитов. Аввакум противопоставил этим новшествам свой характерный русский язык, который в каком-то смысле являлся не менее инновационным. Протопоп написал автобиографию («Житие». — Примеч. пер.), которая пользовалась большой популярностью и особо ценилась среди староверов, а позже была признана классикой ранней русской литературы. В этом произведении церковно-славянские выражения сочетались с богатым запасом слов из современной разговорной речи. Бесспорно, Аввакум ощущал, что вероотступничество оправдается поднятием статуса простонародного языка и его использованием даже в священных делах. Как он сам заметил в «Житии»: «…люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обык речи красить, понеже не словес красных Бог слушает, но дел наших хощет»62.

Разговоры об анафеме во время собора оказались не пустыми словами. Алексей Михайлович поддержал идею, и вскоре его Тайный приказ начал выискивать тех, кто оставался верен старому обряду. Это насильственное навязывание глубоко божественных решений становилось причиной обострения конфликта в самой Церкви и влияло на отношение народа к власти. Манера креститься двумя пальцами стала мощным знаком протеста. Она превратилась в общий символ для тех, кто протестовал против всех перемен в политической, экономической и культурной жизни России: принятия западной одежды и чтения западных книжек; вторжения барокко; влияния польской культуры; окончательного укрепления крепостничества; нарушения свобод казаков; тяжелого налогообложения; ослабления общего самоуправления; ограничения свобод приходских соборов и лишения их права выбирать своих священников; тенденции к бюрократическому, безличному и формальному стилю правления. Алексей Михайлович выиграл в борьбе с Никоном свою Каноссу, однако победа досталась дорогой ценой63.

Сочетание религиозных и светских мотивов разожгло пламя апокалиптических предсказаний. Различные предсказатели пророчествовали, что в 1666 г. наступит конец света. Случившееся, казалось, подтверждало предостережения Капитона и его последователей о том, что Третий Рим пал, произошло пришествие Антихриста и близился Судный день. Чтобы не осквернить себя связями с антихристовыми приспешниками, целые церковные общины при приближении солдат или официальных лиц кончали жизнь самоубийством, поджигая деревянные церкви, в которых они укрывались, и принося себя тем самым в жертву.

Оппозиция церковным реформам тоже сыграла свою роль в серии восстаний, превративших конец XVII в. в один из самых нестабильных периодов русской истории. Они начались в 1668 г. в монастыре, расположенном на Соловецких островах в Белом море. Даже до того как Никон стал патриархом, местные монахи периодически нарушали церковную дисциплину. Там находились несколько религиозных и политических изгнанников, приобретших определенное влияние на внутренние дела монастыря. Игуменам, присланным из Москвы для восстановления порядка, пришлось здесь крайне тяжело, и как минимум одного из них жестоко избили и заточили в темницу64.

Монахи отказались принять религиозные нововведения и просили Алексея Михайловича, чтобы им разрешили «умереть в старой вере, которую до конца своих дней исповедовал Ваш отец, правоверный государь, царь и великий князь всея Руси Михаил Федорович и другие правоверные цари и князья»65. В ответ Алексей Михайлович выслал войска для подавления неповиновения, но благодаря поддержке местного крестьянского населения монахи в течение восьми лет держали оборону и сдались лишь в январе 1676 г.

Многие староверы бежали на юг, на Дон, где становились участниками восстаний, причиной которых была далеко не церковная реформа. Они вызывались скорее иными факторами, и в первую очередь политикой централизации, авторитаризма и подавления местных общин. Отношения между донским казачеством и Московским царством еще долгое время оставались сложными. В 1650-х и начале 1660-х гг. положение казаков по многим причинам заметно ухудшилось. Центр тяжести московской политики сдвинулся на запад, к территории запорожских казаков и к Польше, с которой Россия вела войну. Турки-османы этим воспользовались и построили рядом с Азовом новую мощную крепость, закрыв тем самым донским казакам выход к Черному морю, а следовательно, к одному из лучших и доходных источников средств их существования. В то же самое время московское правительство, встревоженное растущим количеством беглецов, начало сокращать численность казаков, которых предполагалось регистрировать и обеспечивать за счет казны. Оно урезало регулярные выплаты Дону и игнорировало неоднократные просьбы восстановить прежнюю численность реестровых казаков. Это означало, что казаки должны были либо жить за счет грабежа, либо заняться сельским хозяйством, которое они презирали.

Подобные трудности стали предпосылкой для начала восстания под предводительством Степана (Стеньки) Разина. Разин являлся одним из лучших среди донских казаков военных атаманов, и именно его избирали главой дипломатических миссий. В 1665 г. его брат был казнен за неподчинение приказу, данному князем Юрием Долгоруким, командовавшим армией на польском фронте.

Теперь у Разина появился повод для недовольства. Однако его походы за добычей 1667–1669 немало чем отличались от обычных казачьих операций и не выходили за привычные рамки казачьего неповиновения и дерзости. Сначала на Нижней Волге Разин захватил торговые судна, а затем завладел несколькими персидскими кораблями в Каспийском море. По возвращении на Волгу разинские казаки столкнулись с московской флотилией под командованием местного воеводы князя Ивана Прозоровского. Разин понял, что не сможет противостоять хорошо оснащенным боевым кораблям, и принял требования властей о сдаче награбленного, возвращении пленных и сдаче оружия. Взамен он получил полное прощение царя.

Однако период покорности длился недолго. Разин убедился в том, что беды и лишения людей, живших в низовьях Волги, — горожан и астраханских стрельцов, калмыков и ногайцев, а также казаков, — были настолько серьезны, что он мог бы встать во главе обездоленных и поднять новое восстание. Вначале он собрал круг и выступил с лозунгом защиты царя Алексея Михайловича от бояр, которых он назвал предателями. Летом 1670 г. Разин захватил Астрахань и важнейший город-крепость Царицын, где установил казачий режим и пообещал поровну разделить имущество.

Оттуда Разин по Волге двинулся к Москве, собирая огромную и разнородную повстанческую армию. Помимо казаков и стрельцов, к нему присоединились татары, чуваши, марийцы и мордва, недовольные увеличивающимися налогами и тем, что их вынуждали принимать православие. Многие русские крестьяне вставали под знамена Разина, с возмущением выступая против окончательного закрепощения, а также растущих налогов и рекрутских наборов. Они воспользовались случаем, чтобы изгнать или убить своих хозяев и разграбить их поместья. Русские и нерусские принимали участие в мятеже и воевали бок о бок, страдая от общих бед и стремясь к общим целям: это было восстание живших на окраине империи людей против империи, навязывавшей им свои все растущие требования.

За осень — зиму 1670–1671 гг. большая часть Средней Волги между Саратовом и Нижним Новгородом была захвачена повстанцами. Они грабили монастыри и дворянские поместья; забирали вещи, драгоценности, вино; захватывали и убивали знать и должностных лиц.

В ходе восстания Разин объявил, что недавно умерший царевич Алексей Алексеевич на самом деле находится в рядах его войск. Еще атаман утверждал, что его поддерживает бывший патриарх Никон, находившийся в темнице. Другими словами, разинский бунт был направлен скорее не во имя царя, а против него, за нового царя и новую Церковь. То, что Разин заявил о поддержке Никоном старой веры против его же реформ, выглядело не столь уж нелогичным, ибо основные изменения проводились тогда, когда бывший патриарх находился в заключении. Некоторые староверы действительно присоединялись к движению Разина.

В сентябре 1670 г. при осаде Симбирска повстанцы наконец столкнулись с хорошо организованной армией, возглавляемой князем Ю.Н. Барятинским. В результате сплоченное с моральной точки зрения, но слишком разнородное войско Разина понесло тяжелые потери. Государство же в это время поспешило снизить налоги в южных регионах и начало выплату тем казакам, которые остались верны властям. Поражение не могло не повлиять на репутацию Стеньки, не сумевшего восстановить свой авторитет и поднять новое восстание. В мае 1671 г. он был схвачен, привезен в железной клетке в Москву и четвертован на Красной площади как бунтовщик и государственный преступник. После падения и смерти лидера повстанческое движение утихло само собой66.

Однако легенда о Разине жила. На протяжении нескольких последующих веков он оставался героем сказаний и песен.

Бытовало мнение о том, что в один прекрасный день Стенька воскреснет и вернется, дабы возглавить простых людей в последней битве с несправедливостью и тиранами-угнетателями. Староверы, поставившие под сомнение законность как власти, так и церкви, также питали подобные надежды. Симбиоз староверчества и казачества (пополнявшийся иногда недовольными татарами, башкирами и другими нерусскими народами) еще по крайней мере в течение века представлял собой угрозу имперской власти на юго-востоке.

В 1682 г. после смерти бездетного царя Федора Алексеевича снова встал вопрос о престолонаследии. Тогда староверы присоединились к стрельцам, чтобы поднять мятеж в самой Москве. Повстанцы потребовали рассмотрения всех их жалоб, повышения жалованья и восстановления традиционной формы богослужения. Этот бунт стал частью династического конфликта между семьями двух жен Алексея Михайловича. Вначале регентша Софья поддерживала мятеж, так как тот соответствовал ее интересам. Но потом, когда стало ясно, что стрельцы представляли угрозу ее власти, она выступила против бунтовщиков.

Наиболее важным последствием раскола были все же не спровоцированные им восстания, а то, что старая вера выжила и в течение следующих двух веков набрала силу. Ее приверженцы переместились на окраины империи, особенно на Крайний Север, где они находились в большей безопасности от Приказа тайных дел, а затем и подобных ему учреждений. В этих отдаленных регионах местные общины обладали относительной независимостью от властей. Староверы в большинстве своем являлись мирными людьми, которые, однако, оказались стойкими приверженцами традиции и принципов, сумевшими противостоять, казалось, неумолимой силе.

Власть же рассматривала старую веру всего лишь как раскол в Церкви. Вместе с тем она отличала старообрядчество от других сектантских движений, появившихся среди крестьян и горожан в конце XVII–XVIII вв. Однако подобное противопоставление скорее всего было ошибочным. Дело в том, что староверы, отрицая священников и святыни «никоновской» Церкви, вынуждены были создавать собственную структуру и в результате далеко ушли от официального православия. Сами же они разбились на многочисленные группы, у каждой из которых сложились свои особенные верования и обряды. Консерваторы волей-неволей становились крайними радикалами и новаторами, а решения, которые принимали эти «раскольники», иногда сильно напоминали «сектантские».

Важнейшими оставались фундаментальные вопросы власти и общины. Староверы подобно сектантам склонялись к идее местного мира, ведомого правдой, законом Божиим и личным повиновением царю. Таким было их понимание самой Руси; именно такие идеи проповедовали им с амвона Иосиф Волоцкий и митрополит Макарий. Слова подтверждались песнопениями и зрительным рядом — иконами и фресками, которые они созерцали в ходе длительной церковной службы. Теперь же все это предали забвению в угоду полуримской религиозной культуре и новой форме власти, которая не брала в расчет закон Божий и личные узы верности.

Таким образом, старая вера во всех ее вариантах являлась лишь частью огромного спектра религиозных движений. Каждое из них пыталось своим путем вернуть те общину и власть, частью которых они себя воспринимали. Их взгляды лучше всего выразил Семен Денисов, игумен староверческой общины, находившейся на берегах реки Выги, впадающей в Белое море. Его трактат «Виноград российский» являлся мартирологом раннего поколения староверов и гимном Святой Руси, которую они потеряли. По Денисову, русские были народом воли Божией, населившим христианскую землю в мире, который жил под угрозой сатаны в лице католицизма, протестантства и западного рационализма. Но, увы, сами русские осквернили себя, сначала Флорентийским собором, затем богопротивными реформами Никона.

И все же если иерархи и поддались искушению, чистота продолжала жить среди простых людей. «На Руси, — писал Денисов, — нет ни единого города, который не был бы озарен светом веры, не сиял бы набожностью; нет ни единой деревни, которая не была бы проникнута истинной верой». Верно, царь и Церковь (а именно с ними было принято ассоциировать народ) находились в руках апокалиптического зверя. Но Денисов верил, что Русь возродится и вернется к правильной религии благодаря прочной и неиспорченной вере ее простых людей. Он вспоминал о святых Руси, которые «своей набожностью, верой и добродетелью объединяют русскую нацию с Христом»67.

Переформулировав для своего времени религиозно-национальные мифы Макария, Денисов отошел от эсхатологии первого поколения староверов: он видел в будущем Руси нечто большее, чем близящееся Второе Пришествие. Так как суть русской государственности больше не заключалась в царе или Церкви, она должна была полностью сконцентрироваться в «земле», в народе с его местными общинами, с их «городами, сияющими набожностью» и «деревнями, проникнутыми истинной верой». Денисов невольно подорвал основы доктрины христианской автократии и предложил ей взамен концепцию демократической христианской нации68.

Идея о народе, несущем в себе свое спасение, впоследствии вдохновила староверов и повлияла на все русские сектантские движения. По сути, старая вера являлась носителем русского национального мифа, зашифрованного как несколько эсхатологическое видение святых людей. Староверы не были ярыми антимонархистами; они продолжали верить в божественную природу монархии, даже когда говорили о каком-нибудь царе как об Антихристе и отказывались молиться за него во время службы. Отрицая государство и Церковь в их нынешней форме, они искали надежду на спасение только в местных общинах. В ходе последующих двух веков эта вера выдержала официальное преследование и дискриминацию и не только выжила, но и пережила расцвет. К началу XX в., спустя 250 лет после раскола, давшего ей рождение, старая вера насчитывала 10–12 млн последователей, то есть больше пятой части всего населения Великороссии. К этому числу можно добавить еще несколько сотен сектантов69.

Таким образом, религиозный раскол повлек за собой и раскол в обществе: большое количество консервативно и патриотически настроенных людей отдалились от имперского государства и Православной церкви и решили вести духовную жизнь в общинах, расположенных как можно дальше от власти, вне установленных ею рамок. Эсхатологическая идея о Руси как «новом Израиле», «пророческой земле» с «избранным народом» осталась мощным субстратом в русской культуре и политике, возродившимся двумя веками позже в совершенно иной форме.

4. Петр Великий и европеизация

Поворот к Западной Европе

К концу XVII в. Россия представляла собой евразийскую империю, наследницу земель Золотой Орды и многих других государств. Но для поддержания этого статуса было необходимо стать и великой европейской державой. Да и геополитическое положение России не оставляло ей иного выхода. В отличие от Испании, которая примерно в то же время стала огромной империей, Россия не имела Пиренеев, способных защитить ее от европейских войск. Все непосредственные соседи являлись сильными державами. Швеция господствовала на большей части восточного берега Балтики, включая Финский залив, а граница с Польшей проходила между Двиной и Днепром, практически у стен Смоленска и Киева. Османская империя правила всеми Балканами и значительной частью Кавказа, в то время как Крымское ханство доминировало на северном берегу Черного моря и постоянно угрожало обширным южным степям.

Для того чтобы противостоять всем этим государствам, Россия в XVII в. реформировала свою армию в соответствии с теми уроками, которые дала Тридцатилетняя война. Кроме того, были переняты европейские административные модели, в особенности прусские и шведские. Как и Россия, Швеция и Пруссия в свое время столкнулись с проблемой создания мощных вооруженных сил, обладая при этом ограниченными ресурсами.

Однако реформы в этих странах проводились в совершенно иной ситуации. В первую очередь необходимо отметить эффективное функционирование их государственных институтов, вызванное во многом тем, что служившие там люди были исполнены духом пиетизма (набожности) и неостоицизма. Эти веяния способствовали формированию рациональной системы управления, а также чувства самоотречения у чиновников, воспринимавших свое служение в интересах коллектива как религиозный долг. Следует принять во внимание и то, что в Пруссии и Швеции административная реформа органично сочеталась с реформами в области культуры и образования1.

Русское государство, стремясь мобилизовать скудные ресурсы и не обладая при этом подобным религиозным менталитетом, вынуждено было прибегать к принудительным мерам. Но их применение грозило России разрушением или в лучшем случае ослаблением и так едва заметных гражданских институтов — юстиции, местного управления, религии, филантропии и т. д., которые могли бы поддерживать определенные общественные настроения в соответствии со шведской и прусской моделями. Результатом их ослабления стало укрепление феодально-крепостнических связей, занявших место едва наметившихся институтов гражданского общества. Модернизация усиливала архаичность; повышенный государственный контроль означал упрочение влияния самовластия. С подобного рода парадоксом Россия начала сталкиваться именно с конца XVII в. Он проявлялся в тенденции проведения радикальных всеобъемлющих реформ, отрицавших предыдущие пути развития страны как абсолютно неверные.

В это время не существовало единой и общей модели европейской культуры, которую можно было бы перенять. Сохранялся выбор между двумя альтернативами, имевшими много общего. Первая, проникавшая в Россию через Украину и Польшу, сложилась в результате посттридентского союза (От Тридентского собора Католической церкви XVI в. — Примеч. пер.) Католической церкви и иезуитов: вторая же, идущая из стран Балтики, Скандинавии, Нидерландов и Англии, была пиетической и неостоической по своему существу. У них имелись общие черты: обе модели опирались на веру в способность человека осмыслить природу благодаря силе разума и изменить ее посредством самодисциплины, преодоления своего греховного начала и направления своей энергии в соответствии с наукой. В этом аспекте они радикально отличались от традиционной русской культуры. С другой стороны, оба европейских направления расходились в важных деталях. Католическое течение требовало повиновения церковной власти, в то время как протестантское делало упор на самодисциплину и развитие набожности через изучение Писания.

Личный опыт царя Алексея Михайловича, всю жизнь проявлявшего интерес к привлекательным сторонам общественной жизни Европы, ее культурным течениям и техническим достижениям, склонял его к выбору католического варианта. При этом следует учесть, что его мировоззрение испытало на себе влияние польской религиозной культуры середины XVII в. Кроме того, он читал работы западных мыслителей, ученых эпохи Ренессанса и более поздних периодов. Особенно много он узнал о западной культуре в ходе польской кампании. Его доктор — англичанин Сэмюэл Коллинз отмечал, что когда царь «побывал в Польше и увидел нравы и порядки княжеских домов… он начал делать свой двор и сооружения более величественными, украшать залы гобеленами и устраивать развлекательные дома». Еще в большей степени царь увлекся сельским хозяйством и промышленностью, уделяя особое внимание развитию многочисленных отраслей экономики, в которых он держал монополию2.

В XVII в. в Москве было предпринято несколько попыток учредить православную коллегию, подобную той, которую в Киеве создал Петр Могила. Фаворит Алексея Михайловича, боярин Федор Ртищев пригласил, например, киевских ученых, для того чтобы те поселились в Москве и учили русских «свободным наукам». В их числе приехал и белорусский поэт и ученый Симеон Полоцкий, будущий наставник царевича Федора. Однако лишь в 1685 г. (В 1687 г. — Примеч. пер) была открыта Славяно-греколатинская академия. Ее основали в Заиконоспасском монастыре в Москве на базе проекта, разработанного Полоцким и воплощенного его учеником Сильвестром Медведевым. Учебный план академии включал латынь и греческий язык, а также грамматику, риторику, поэзию, физику и теологию.

Патриарх Московский Иоаким выступал против католических веяний, и академия на ранней стадии своего существования подыскивала греческих учителей. Однако вскоре выяснилось, что под правлением османов греческая наука зачахла, а большинство лучших ученых получили образование в Италии или во Франции. Вопреки намерениям основателя занятия в академии вскоре стали вестись в основном на латыни, а в учебной программе отразилось влияние иезуитов. В результате первые руководители академии из-за чрезмерного пристрастия к латыни были отстранены от исполнения своих обязанностей. Но их последователи не изменили избранного курса, такое упорство объяснялось тем, что преподавать современную программу по теологии или гуманитарным предметам на греческом языке оказалось невозможно3.

В то же самое время, когда создавалась академия, Москва с согласия Константинополя окончательно переняла киевскую митрополичью кафедру. Таким образом, православные верующие на территории Руси подпадали под юрисдикцию единого патриарха — впервые за более чем два века4.

К середине XVII в. духовное содержание политики московских царей стало меняться: личный и моральный контекст постепенно вытеснялся безличным, апеллирующим к закону. В 1682 г. был сделан еще один важный шаг в этом направлении — местничество, распределение официальных должностей на основе родства, отменялось, а подкреплявшие его родословные записи оказались сожжены. Следует подчеркнуть, что основным обоснованием необходимости проведения реформы отмены местничества послужила идея «общего блага». Этот типично пиетический и неостоический мотив впервые упоминался в официальных российских документах. Согласно новому правилу традиционный принцип родства как решающий фактор в кадровой политике двора предполагалось заменить официальной, определенной законом процедурой. На деле же, хотя указ об отмене местничества и внес некоторые изменения в соотношение сил боярских группировок, их главенство не исчезло. Вместе с тем этот закон должен был стать первым шагом на пути серьезного реформирования армии. Однако смерть царя Федора Алексеевича в 1682 г. воспрепятствовала дальнейшей реализации его планов5.

Военное дело и международная торговля привлекли в Москву невиданное ранее число иностранцев, в первую очередь из стран Западной и Центральной Европы. Многие из них прибыли в качестве военных советников для подготовки новых полков или офицеров для осуществления командных функций в армии. Другие же приезжали, чтобы вести торговлю. Большинство иностранцев селилось в самой Москве, наиболее богатом и влиятельном центре. Особенно многочисленными были представители морских наций Северной Европы: Англии, Голландии, Дании и Швеции. Они торговали в Гостином дворе в Китай-городе, изначально квартале иностранцев, расположенном недалеко от Кремля. Голландцы создали особую сотню со своим сотником, признанным властями. Некоторые из них десятилетиями жили в Москве, становились полурусскими и даже принимали православие.

Часть приезжих бралась за лечение людей, в результате чего в России появилась профессия медика (не считая личных придворных докторов царя, существовавших и раньше). В Москве открылась аптека, где продавались лекарства «для людей всех сословий». Был создан особый Аптекарский приказ, призванный организовывать обучение русских докторов и хирургов, а также обеспечивать медицинской помощью армию. В Азовской кампании 1695 г. войска сопровождали семеро русских и четырнадцать иностранных хирургов. Так было положено начало первой профессии в русском обществе6.

Большинство местных жителей с подозрением относилось к чужеземцам. После изгнания иностранных правителей и триумфального утверждения православия в начале XVII в. многие верующие люди считали всех приезжих из-за границы еретиками и неверными. В результате иностранцам пришлось переехать в новый специальный район, находившийся прямо за городскими стенами и известный как Немецкая слобода.

Два основных направления в европейской культуре имели своих сторонников в России. Во время правления царя Алексея Михайловича Афанасий Ордин-Нащокин являлся главой партии, искавшей более тесных отношений с протестантскими странами. Сам он прибыл из Пскова, где служил воеводой (1665–1667) и лучше узнал жизнь стран Северной Европы. Будучи главой Посольского приказа (1667–1671), Афанасий поддержал идею о создании в противовес Швеции союза с Польшей, направленного на получение постоянного и безопасного выхода к Балтике. Он помышлял и об общеевропейском союзе против Османской империи, в который вошла бы и Московия. Ордин-Нащокин первым начал устанавливать дипломатические связи России с важнейшими европейскими странами, стремился получить сведения о системе их управления, общественных порядках, быте и нравах. Официальные послы и международные торговцы регулярно сообщали ему обо всем, что узнавали в посещаемых ими государствах.

Ордин-Нащокин способствовал также созданию учреждений и принятию правил, приносивших государству прибыль за счет развития как внутренней, так и внешней торговли. Еще в Пскове он пытался привлечь богатых купцов к формированию объединенных компаний с более бедными посадскими людьми, намеревался предоставлять им дешевый кредит из местной казны. Он учредил торговый суд, в который избирались люди, связанные с торговлей и способные справедливо и беспристрастно решать различные споры. По замыслу, судьи должны были пользоваться доверием местных купцов. Более богатые торговцы выступили против этой идеи, так как она угрожала их главенствующему положению в местной торговле, однако царь ее поддержал. И в международных договорах Ордин-Нащокин добивался таких соглашений, касавшихся торговли, которые позволяли бы властям обеих стран повышать качество товаров и подтверждать постановления судов.

По политическим взглядам Ордина-Нащокина можно отнести к неостоикам, а по экономическим — к меркантилистам, что и проявилось в составленном им Новоторговом уставе 1667 г. Устав был создан для улучшения международной торговли на основе договорного права, принятого и защищаемого суверенными государствами. Попытки Ордина-Нащокина регулировать и легализовать то, что ранее зиждилось на личных отношениях или причудах богатых и сильных людей, не прибавили ему друзей как среди купцов, так и среди служащих. Его сын Воин помог оппонентам отца, бросив дипломатическую службу и оставшись с официальными документами за границей. В 1672 г. Ордин-Нащокин ушел в монастырь, где и умер в 1680 г.7

После смерти Алексея Михайловича при царе Федоре, а затем регентше Софье, ее главный советник Василий Голицын продолжил дело Ордина-Нащокина, однако с большим уклоном в сторону католической Европы. Отмена местничества во многом стала его заслугой. Кроме того, он намеревался начать реформирование командования войсками в соответствии с принципом личной заслуги. Будучи главой Посольского приказа, он заключил «Вечный мир» с Польшей (1686), благодаря которому Россия наряду с Польшей, Венецией и Габсбургской монархией вошла в Священную лигу, созданную для совместных действий против Османской империи. Впервые Московия вступила в союз с европейскими державами. Голицын планировал и другие прогрессивные преобразования, упорядочив отношения России с рядом стран и послав постоянных дипломатических представителей в главные европейские государства.

Голицын, никогда не посещавший Западную Европу, воспринял достижения европейской науки и техники XVII в. Его московская резиденция являлась «местом встречи образованных иностранцев, приезжавших в Москву», включая иезуитов, которых привечали далеко не везде в мире. В его покоях на стенах висели немецкие карты, а «на потолках была нарисована система планет. Комнаты украшало множество часов и термометров тонкой работы искусных мастеров». После переворота 1689 г., в результате которого Софью свергли и заточили в монастырь, Голицына лишили боярского титула8.

Как военачальник он был менее удачлив, отчасти из-за того, что первым взялся за решение сложнейшей задачи: раз и навсегда избавить государство от угрозы татарских набегов с юга и захватить потенциально плодородные степные земли в Причерноморье. Основная проблема для русской армии заключалась в том, что, перед тем как приступить к непосредственным военным действиям, ей пришлось бы пройти со всем провиантом и боевой техникой несколько сотен километров по пустынным, жарким равнинным территориям. Когда в 1687 г. Голицын попытался выполнить свой план, крымский хан, чтобы не оставлять его коням корма, просто поджег степную траву на пути русских войск. В 1689 г. была предпринята еще одна попытка. В этот раз корм для скота погрузили в поклажу и отправили раньше, чтобы закончить кампанию до самого жаркого летнего периода. Несмотря на задержку, обусловленную весенними разливами, Голицыну удалось добраться до Перекопской крепости, охранявшей перешеек, ведущий к Крыму. Однако запасы кончились, и осаду пришлось прекратить9.

Неожиданная смерть Федора в 1682 г. способствовала возрождению скрытой борьбы боярских группировок, которую должны были прекратить реформы Голицына. После смерти царя осталось двое сводных братьев: Иван, от первого брака Алексея Михайловича с Марией Милославской и Петр — от второго, с Натальей Нарышкиной. По обычаю трон должен был занять старший брат. Однако Иван страдал умственной неполноценностью и болезненностью, в то время как Петр был здоровым и энергичным мальчиком. Он успел полюбиться жителям Москвы. Патриарх Иоаким подозревал род Милославских в прокатолических настроениях и поэтому поддержал Петра, который и был провозглашен царем.

Однако возведение Петра на престол вызвало стрелецкий бунт, что и позволило Софье Милославской прийти на помощь младшему брату Ивану. Стрельцы опасались, что реформирование армии лишит их привилегий, включая право заниматься торговлей. Кроме того, у них накопились жалобы на некоторых офицеров, задерживавших выплату жалованья. Более того, многие стрельцы являлись староверами. Они напали на Кремль и убили членов семьи Нарышкиных вместе с их приближенными. Софья не поддержала требования стрельцов, но воспользовалась их действиями для возведения на престол Ивана. 26 мая 1682 г. оба брата были коронованы, заняв специально сделанный двойной трон. Появившийся в связи с этим манифест гласил, что в Древнем Риме нередко двое императоров правили одновременно. Софья же (хотя и не официально) в течение нескольких последующих лет оставалась регентшей и даже вынашивала планы о собственном восхождении на престол10.

В 1689 г. до Петра донеслись слухи о готовящемся новом стрелецком перевороте. Царь бежал в Троице-Сергиев монастырь и, опираясь на верные ему войска, организовал свой контрпереворот. Софью заточили в темницу, а некоторые из ее главных приспешников были казнены или сосланы. Петр правил совместно с Иваном до самой смерти последнего в 1696 г.

Нестабильный («бунташный») характер XVII в. обусловил отказ от некоторых идей о будущем России. Например, с падением Никона оказалась несостоятельной взлелеянная им мысль о главенстве Москвы в восточной православной экумене. Россия являлась теперь государством с множеством вероисповеданий и больше не могла с помощью православия поддерживать свою внутреннюю сплоченность. Не могла Россия оставаться и национальным государством: предав анафеме старую веру, власть и Церковь отвергли и национальный миф.

России теперь суждено было стать многонациональной северо-евразийской империей, что, в свою очередь, определило ее становление в качестве великой европейской державы. А служилое государство и крепостничество обеспечили ее средствами, необходимыми для построения и упрочения этой империи. На протяжении последующих двух веков Россия достигла наибольшей территориальной протяженности и приобрела репутацию одного из сильнейших европейских государств. Это было выдающееся достижение для страны, расположенной на неплодородной, отдаленной от основных международных торговых путей территории. В то же время внутренние структурные последствия этого достижения ощущались очень долго и усложнили дальнейшее развитие России, особенно во второй половине XIX в.

Россия как европейская держава

К концу XVII в. Россия уже являлась евразийской империей, но только начинала становиться европейской державой. В 1636 г. французский государственный деятель Сюлли в своем «Великом проекте» советовал исключить Москву наряду с Османской империей из Европы. Но примерно через семьдесят лет аббат Сен-Пьер в своем «Проекте о вечном мире» (1713) признавал, что мир в Европе не мог быть гарантирован без включения в европейскую систему России11. Ее вступление в европейское созвездие союзов совпало с концом экспансии Османской империи. Заключив в 1686 г. «Вечный мир» с Польшей, Россия наряду с Австрией и Венецией стала членом антиосманской Священной лиги. Так Россия впервые вступила в важный европейский альянс, совершив первый шаг к полноценному участию в европейской дипломатической системе, что было необходимо для поддержания евразийской империи. Ее западные границы оставались открытыми для завоевания любой сильной державой. Весь военный и дипломатический потенциал великого государства предназначался для предотвращения этого. А лейтмотив российской внешней политики XVIII — начала XIX в. заключался в стремлении получить и сохранить за собой статус европейской державы.

Европейская дипломатическая система, в которую вступала Россия, находилась в нестабильном положении. Период, когда доминировало одно государство, часто с мессианскими претензиями, давно прошел. Он закончился с подписанием Вестфальского договора (1648), а возможно, и еще раньше. Вместо одного появилось несколько более или менее равных по своему потенциалу держав, соревновавшихся друг с другом за сохранение международного политического равновесия, иногда называемого балансом сил. В Европе сложилось следующее представление о системе межгосударственных отношений. У каждой европейской страны, отличающейся национальным эгоизмом, имеются свои государственные интересы, и, защищая их, они в итоге уравновесят друг друга, что и приведет к установлению коллективного мира. Говоря словами историка-дипломата XVIII в.: «Все действия были направлены на продвижение интересов государства — в первую очередь на рост его мощи, увеличение богатства и обеспечение безопасности. Но также важным было поддержание чести и престижа монарха и его положения по отношению к другим правителям»12.

Именно этому миру Россия волею Петра I и стремилась соответствовать, именно его Петр I считал примером для подражания и объектом различного рода заимствований. Темперамент молодого царя отвечал потребностям развития возглавляемого им государства, но сама страна не подходила для исполнения этой роли. Во-первых, она нуждалась в дипломатах, способных принять и усвоить правила европейской игры. Европейские дворы стали направлять в другие государства постоянных дипломатических представителей, которые практически все являлись аристократами. Их работа заключалась в поддержании отношений правителей друг с другом и тем самым в смягчении противостояния государственных интересов, а также в добыче максимально возможного объема информации о стране пребывания. Эта новая дипломатическая сеть приняла французский язык, язык монархии и аристократии, в качестве официального средства международного общения. Петр I стал первым русским монархом, сознательно заставившим младших членов аристократических семей изучать французский язык и выполнять дипломатические функции и таким образом вовлекшим Россию (как полноправного участника) в европейскую систему13.

Однако для России это не являлось чем-то совершенно новым. Московские правители уже давно признали роль дипломатии, особенно в деле сбора необходимой информации. Богатый опыт соперничества со степняками и войн научил их понимать важность сведений о потенциальных оппонентах и ценить умение ослабить противников, разжигая между ними внутренние разногласия. К тому же они имели представление о значении в отношениях между правителями символических аспектов, призванных внушить должное уважение и даже страх, а также заставить считаться с размерами и запасами ресурсов их государства. Вот почему московские послы часто настаивали на том, чтобы весь список титулов их правителя и зависимых территорий зачитывался полностью при государственных мероприятиях.

В 1549 г. в Москве появился Посольский приказ, первое Министерство иностранных дел, однако в нем работали в основном чиновники, а не бояре, а в его обязанности входило поддержание отношений с полузависимыми общинами, такими, как донское казачество или племена калмыков. Другими словами, это учреждение являлось еще неразвитым и не всегда однозначно различало внутренние и внешние дела России (в этом заключалась важная черта русской государственности)14.

Поначалу Россия развивала международные отношения посредством специальных посольств, то есть делегаций ведущих государственных деятелей, приезжавших в другую страну на ограниченный период для ведения особых дел. И только в конце XVII в. Россия впервые послала за границу постоянного посла, сначала в Польшу, потом в Швецию — два государства, с которыми у нее были самые близкие отношения.

В начале XVIII в. ситуация резко изменилась. К 1725 г. в различных европейских столицах располагалось двенадцать постоянных российских дипломатических миссий. Более того, Петр I позаботился о том, чтобы их штат состоял из представителей важнейших аристократических семей, которым при ведении дел предоставлялась относительная свобода действий. Царь требовал от будущих дипломатов изучения французского языка и пребывания с юношеских лет в других европейских странах. В отличие от своих бородатых, одетых в длинное платье предков они должны были стать частью «аристократического интернационала», настоящими европейскими господами, способными держаться наравне с иностранными коллегами. В результате в России появилась самая серьезная и тщательно продуманная для того времени система дипломатической подготовки. Россия также стала одним из первых государств, где был создан секретный архив дипломатических документов, при помощи которого официальные лица могли получить нужную информацию, а также сослаться на прецедент или тексты договоров, когда этого требовали обстоятельства15.

К середине XVIII в. Россия уже заняла прочное место на дипломатической сцене Европы. Сэр Джордж Макартни, британский посол в Санкт-Петербурге, отметил в 1765 г., что она «больше не рассматривалась как далекая сияющая звезда», а стала «громадной планетой, влившейся в нашу систему; ее место еще не определено, но ее движение очень сильно влияет на движение всех других планет»16.

Неудивительно, что появление России воспринималось некоторыми державами с опаской. Один английский журналист назвал ее «самой ужасной империей, когда-либо возникавшей на земле». Другой же, более проницательный наблюдатель отмечал интенсивную подготовку России ко всем ее дипломатическим или военным кампаниям: «Они побеждают интригой перед непосредственным появлением на поле боя; они дают взятки, льстят, берут хитростью и мошенничеством»17. Будто бы другие государства не делали то же самое! И все же данное мнение свидетельствовало о том, что Россия рассматривалась в Европе как нечто чуждое и зловещее. Угроза в лице Османской империи начала отступать, а Россия казалась другой полуазиатской державой, готовой занять ее место и в некоторых отношениях представлявшей еще большую опасность.

Однако внешность обманчива: обеспокоенность России, стремившейся любым, даже символическим образом подтвердить свою мощь, ее скрупулезные приготовления к военным или дипломатическим действиям вытекали из ощущения собственной потенциальной слабости. Отсюда, с одной стороны, приверженность идее «политического равновесия» в Европе, а с другой — периодические попытки заменить ее в XIX и XX вв. чем-то более постоянным и универсальным, таким, например, как система Венского конгресса после наполеоновских войн.

Балтийское море

Россия не могла стать европейской державой в полном смысле этого слова, не обеспечив себе безопасный доступ к Балтийскому и Черному морям. В начале XVIII в. Швеция все еще владела стратегически важными балтийскими провинциями: Ингрией, Карелией, Финляндией, Эстляндией и Лифляндией (Ливонией). Польша согласно условиям Андрусовского договора (1667) уступила восточный (левый) берег нижнего Днепра России, но оставила за собой большую частью верховьев Днепра, а также обширные территории вдоль Двины.

В марте 1697 г. Петр в составе Великого посольства отправился в путешествие по странам Балтики и Северной Европы. Оно стало последним специальным посольством, используемым в российской дипломатии, и необычным в нем было только самоличное участие царя, путешествовавшего инкогнито под именем бомбардира артиллерии Петра Михайлова. Однако царь сам раскрыл свое пребывание за границей, обижаясь, когда к нему обращались без должного почтения. Посольство создавалось в целях привлечения союзников к антитурецкой кампании, но в ходе поездки Петр понял, что по множеству причин лучше сконцентрировать свое внимание на Балтике. Завоевание балтийского берега означало для России приобретение надежной естественной границы на северо-западе и создание условий для беспрепятственной торговли с богатыми странами Северной Европы.

Возможно, более важным фактором изменения направления внешней политики России стало то, что Петр, оказавшись наблюдательным путешественником, испытал глубокое впечатление от научных, технических и экономических достижений протестантской Европы и решил, что должен сделать Россию частью именно этого мира. Правда, опыт общения с заграницей царь получил еще раньше, в молодости, когда, нарушив московские табу, посещал Немецкую слободу и вступал в длинные (нередко пьяные) разговоры с жившими там торговцами, ремесленниками и наемными солдатами. Там он начал учиться навигации, баллистике и фортификации у голландца Франца Тиммермана и даже стал носить голландскую военную форму. Благодаря европейскому путешествию он познакомился с тем миром, откуда прибыли эти удивительные иностранцы. Некоторые северные европейские государства при реформировании своих экономических и социальных институтов начали использовать достижения «научной революции», а Петр стал не только свидетелем, но и в определенной степени участником этого процесса. Он изучал артиллерийское дело в Кенигсберге, плотницкое ремесло в Амстердаме и кораблестроение в Лондоне. Наблюдения же за деятельностью арсенала, Королевского Монетного двора и Королевского общества вдохновляли его идеями о том, как государство должно покровительствовать науке и технике18. Тогда же Петр окончательно убедился в необходимости постоянных дипломатических представительств при основных дворах Европы.

Стремление России получить безопасный и надежный доступ к Балтике вело к ее противостоянию со шведской империей. Швеция являлась в некотором роде Российской империей в миниатюре — изначально она обладала северными землями с недостаточными ресурсами и незащищенными границами, а впоследствии расширила свои владения за счет южных и восточных территорий. К концу XVII в. Швеция почти достигла своей цели — главенствующего положения на Балтийском море и его береговых линиях, а соответственно и в международной морской торговле. Хорошо обученная пехота и способность к быстрой мобилизации ресурсов сделали Швецию, по мнению Петра, прекрасным примером для подражания. Своеобразной моделью являлось и моральное состояние самих шведов: живая лютеранская вера наряду с национальным единством и относительно высокой социальной мобильностью создали, по стандартам того времени, необычайно прочное общество, которым и восхищался Петр19.

В силу всех этих причин Швеция являлась куда более серьезным противником, чем полагал по-юношески импульсивный Петр. Заключив в 1700 г. союз с Польшей и Данией, он повел значительные силы на север для осады Нарвы, самого восточного порта в Финском заливе. Петр ошибся, рассчитывая на легкую победу над молодым и неопытным Карлом XII. Дания вышла из альянса, а польская армия не смогла взять Ригу, поэтому России пришлось воевать одной. Русская армия превышала шведскую по численности в четыре раза и легко бы захватила Нарву, если бы не великолепная подготовка шведских войск и вдохновенное командование их мальчика-короля. Он освободил Нарву и разбил вражеские силы.

Охотно учившийся Петр получил хороший урок и сделал важные выводы. Он понял, что для участия в балтийских операциях необходимо построить современный флот, а также то, что его армия, несмотря на свою численность, была плохо организована и плохо оснащена, чтобы справиться с сильными европейскими противниками. Именно эти выводы и подвигли Петра на проведение последующих реформ.

Карл, так и не развив свою победу под Нарвой, решил выступить в первую очередь против Польши, оставив тем самым Петру необходимое время для передышки и проведения реформ. В 1703 г. русская армия разбила немногочисленное шведское войско и завоевала опорный пункт в Ингрии, в восточной части Финского залива. Это было важнейшим стратегическим приобретением, и Петр решил в честь этого события основать новый город, Санкт-Петербург, который стал затем столицей империи, являвшейся теперь частью Северной Европы.

Петр не только смело передвинул столицу России в бывшую периферийную зону, он еще и дал вооруженным силам новое направление в развитии. Петр начал с создания Балтийского флота. На берегу Невы было построено Адмиралтейство, и вскоре верфи вдоль Невы заполнили остовы военных кораблей, строившихся для того, чтобы позднее занять свое место на островной базе в Кронштадте (несколько километров вниз по Финскому заливу). К 1725 г. Балтийский флот располагал 36 линейными кораблями, 16 фрегатами, 70 вельботами и более чем 200 других судов. Таким образом реализовывались планы России о постоянном присутствии в морях Северной Европы. В предисловии к Морскому уставу говорилось следующее: «У монарха, обладающего лишь наземными силами, всего одна рука. Тот, у кого есть флот, — двурук»20.

Карл начал понимать всю опасность, которую представляла русская армия, захватившая балтийские провинции — житницу Шведской империи. В 1707 г., окончательно победив польскую армию, он занял Гродно, оттуда перешел Березину и завоевал Могилев, где ожидал прибытия из Ливонии корпуса под предводительством генерала Левенгаупта с дополнительными припасами и снаряжением. Левенгаупт по дороге был неожиданно перехвачен русскими. Нуждаясь в провианте для войск и надеясь обрести новых союзников среди малороссийских казаков (чей гетман Мазепа остался недоволен тем, что Петр не смог как следует защитить Украину), Карл направился на юго-восток, на Украину, а не прямо на Москву.

Ответная реакция Петра сводилась к максимально возможному использованию важнейшего стратегического преимущества России — пространства. Он приказал эвакуировать людей с незащищенных территорий, сжигать дома и мосты и уничтожать все съестные припасы, чтобы враг не нашел там ни еды, ни прибежища. Из всех европейских держав только Россия могла позволить себе подобную стратегию. Однако она дорого стоила простым русским людям, у которых не оставалось выбора, кроме как молча смотреть на свои разрушенные жилища. В то же время штаб Мазепы был уничтожен вместе с запасом провианта и снаряжения, на который так рассчитывал Карл. Таким образом, при осаде Полтавы (июнь 1709) шведы быстро исчерпали все свои ресурсы; изможденные и недоедавшие войска не смогли противостоять реформированной русской армии и потерпели поражение. Раненый Карл с трудом бежал в Османскую империю.

Русская армия воспользовалась случаем, чтобы повернуть на северо-запад, к Двине, захватить Ригу, а оттуда постепенно занять все южные шведские балтийские провинции. Новый русский Балтийский флот одержал победу над шведскими морскими силами в 1714 г. при Гангуте. Русские собирались покорить Финляндию и даже угрожали самой Швеции, проникнув на берег Ботнического залива. Казаки расположились уже на подходах к Стокгольму, когда шведы взмолились о мире, и Петр смог выдвинуть свои условия.

Ништадтский договор (1721) дал России контроль над Лифляндией, Эстляндией, Ингрией, частью Карелии вокруг Выборга и всеми островами от Курляндской границы до Санкт-Петербурга. Один из этих островов, Котлин (переименованный в Кронштадт), стал базой Балтийского морского флота России. Договор также позволял шведам ежегодно получать с их бывших провинций ржи на 50 000 рублей. Русские объявили себя гарантами новой шведской конституции 1720 г., положившей конец абсолютизму и установившей законодательную власть риксдага. Другими словами, Россия претендовала на право вмешиваться во внутренние дела Швеции и диктовать свою волю на другом берегу Балтики.

Но подобное вмешательство не могло принимать открытые формы. Любое свидетельство того, что Россия стремилась повергнуть Швецию или возыметь на нее решающее влияние, вызывало либо сопротивление других европейских держав, обеспокоенных тем, что Россия готова превратить Балтику в свое внутреннее озеро, или, наоборот, побуждало их искать собственную выгоду в российском присутствии в Швеции. В 1727 г. к Ганноверскому союзу, в который входили Дания, Швеция и Пруссия, присоединились Британия и Франция, чтобы вместе не позволить России воспользоваться династическим союзом с Голштинским герцогством. С другой стороны, в 1765 г. Россия, Пруссия и Дания активно обсуждали вопрос о возможном разделе Швеции.

Однако ни одному из этих планов не суждено было сбыться. Несмотря на три войны (1742–1743, 1788–1790 и 1808–1809), России так и не удалось решительно повлиять на внутреннюю политику Швеции. Шведская монархия в отличие от польской являлась наследственной, не избирательной, а ее политическая структура не поощряла полной свободы группировок и конфедерации. России пришлось столкнуться и с определенной угрозой при передвижении войск, так как Финляндия и Ботнический залив располагались на шведской территории. Пока Швеция контролировала Финляндию, та представляла определенную опасность для новой российской столицы. Эта опасность стала невыносимой, и в период наполеоновских войн Россия воспользовалась временным затишьем после подписания Тильзитского договора (1807), чтобы завоевать Финляндию21.

Победа в Великой Северной войне с неизбежностью вовлекала Россию в европейское дипломатическое и военное соперничество, начавшееся в 1720-е гг. Ее царская семья теперь заключала браки с королевскими домами Европы, иногда для поддержания дипломатических кампаний и всегда в династических территориальных интересах. Россия нуждалась в союзниках, чтобы противостоять Турции на юге и тому, кто возжелал бы главенствовать на Балтике, — на севере. К середине XVIII в. определенную угрозу стала представлять Пруссия, которая благодаря налоговой и военной политике (не похожей на российскую) быстро становилась доминирующей силой в северной континентальной Европе.

В самой длительной Семи летней войне этого периода (1756–1762) Россия вела войну вместе с Австрией и Францией и оккупировала Пруссию. Так полностью окупились военные реформы Петра — мобилизация многочисленного населения и уровень боевого духа оказались достаточными для победы. Несмотря на нехватку в командном составе и серьезные трудности с припасами, великолепная артиллерия и выносливая, подвижная пехота позволили русской армии разбить пруссаков в Гросс-Егерсдорфе и Кунерсдорфе. Некоторые иностранцы ужаснулись готовности русских военачальников добиваться победы ценой огромных потерь; после не решающей, но кровавой Цорндорфской битвы (1758) Фридрих Великий, до этого презрительно отзывавшийся о русской армии, сказал: «Этих русских проще убить, чем победить»22. Русские смогли захватить Восточную Пруссию и совершить поход на Берлин. Однако после смерти императрицы Елизаветы на престол вступил Петр III, отдавший приказ освободить Восточную Пруссию и готовить войска к действиям против Дании, соперницы его родной Голштинии23.

Итоги Семилетней войны показали, что Россия являлась не только полноценным членом союза великих европейских держав, но и потенциально главенствующей силой. Это означало, что ее армия была по меньшей мере равной любой европейской, но ее военачальники все еще сталкивались с трудностями в осмыслении и формулировании некой постоянной идеи государства и его интересов, независимых от семейных владений и связей правящей династии.

Польша

Одной из самых животрепещущих проблем в русской имперской и внешней политике оставалась проблема слабых государств, граничивших с Россией. Подобные государства, с одной стороны, представляли угрозу, а с другой — открывали определенные возможности. Угроза заключалась прежде всего в их внутреннем беспорядке, способном перекинуться и на саму Россию. А их гибель могла привести к тому, что создавшийся вакуум заполнила бы другая, более мощная держава. Классическим примером стала Польша XVIII в., чья граница располагалась на Восточно-Европейской равнине (и именно с этого направления великие европейские державы грозили напасть на Россию).

Известно, что в первой половине XVII в. Речь Посполитая сама угрожала существованию независимого Российского государства. Однако ее сила и статус заметно упали в конце XVII — начале XVIII в. Ставшая к концу XVI в. выборной, монархия потеряла контроль над армией и превратилась в игрушку группировок знати и иностранных интриганов. Бастионом знати являлся сейм, где республиканская конституция позволяла одному-единственному депутату наложить вето на резолюцию. И хотя это право не использовалось слишком широко, оно тем не менее ослабляло способность государства принимать решения, особенно по спорным вопросам. Конституция давала также право конфедерациям, объединяющим группы граждан, поддерживать закон силовыми методами.

Внутреннее положение Польши позволило России использовать то, что она применяла и раньше при подготовке к конфликту с одним из степных ханств: поддерживать отношения с той или иной группировкой государства-соперника и, если возможно, склонить ее на свою сторону. В каком-то смысле это было повторением того, что в свое время предприняла Польша по отношению к униатской церкви. В XVIII в. Россия при поддержке православных священнослужителей несколько раз выступала в защиту интересов православных и других некатоликов, проживавших в Польше. Кроме того, Россия решительно участвовала в каждом избрании короля, продвигая кандидата, готового в дальнейшем представлять ее интересы. Таким образом, Россия всячески старалась помешать возрождению Польши посредством реформирования конституции и даже посылала войска в сейм для ареста неугодных ей депутатов.

Польша, однако, была не степным ханством, а европейской державой, а следовательно, другие европейские державы испытывали законную, хотя и далеко не альтруистическую, озабоченность ее судьбой. России была выгодна слабая Польша, существующая как буферное государство. Другие страны отрицали особый статус России, и в итоге соседи Польши приняли окончательное решение — разделить Речь Посполитую на три части, в 1772, 1793 и 1795 гг., между Пруссией, Австрией и Россией и прекратить ее существование как независимого государства. Так в XVIII в. европейское «содружество» поступило с одним из ослабевших его участников24.

Сложившаяся ситуация поставила Россию перед новыми трудностями, но и предоставила новые возможности. Она получила свою долю Польши (которая после 1815 г. включала столицу, Варшаву) в виде целой зоны украинской культуры и всех территорий, некогда принадлежавших Киевской Руси, за исключением Галиции (все еще являвшейся частью габсбургских владений). Теперь притязания России на статус «собирателя русских земель» себя оправдали. Но в результате на нее легла ответственность за два народа, которых оказалось очень трудно ассимилировать, — большую часть поляков и большинство европейских евреев.

Османская империя

Самой желанной для России XVIII в. являлась огромная степная территория между южной линией укреплений и северным побережьем Черного моря. В стратегическом и экономическом отношениях эти земли имели решающее значение для закрепления за Россией статуса евразийской империи и европейской великой державы. До тех пор, пока Россия не могла быть уверена в защищенности или по крайней мере стабильности границ, она постоянно оставалась уязвимой со стратегической точки зрения. Крымские татары не имели такой мощи, как монголы, но все же на протяжении более чем двух веков их набеги несли разорения и жертвы. Противостояние татарам превратилось в основное содержание военной политики России и даже влияло на формирование ее социальной структуры.

Огромной была и экономическая роль региона: степь простиралась на самых обширных и плодородных землях в Европе, включая большую часть чернозема, с теплым климатом — гарантом долгого сельскохозяйственного сезона, причем землю из-за геополитической уязвимости региона практически не эксплуатировали. Для империи, занимавшей в основном менее плодородные земли и с более суровым климатом, перспектива захвата этой территории казалась весьма заманчивой.

К тому же перед Россией открывались новые перспективы, связанные с преимуществом ведения торговли и прохода военно-морского флота через Босфор и Дарданеллы в Средиземное море. Новые пути давали возможность выйти из замкнутого круга замерзающих морей и начать многообещающую левантийскую торговлю, которая могла бы заменить более раннюю, проходящую вдоль Евразийского континента.

Наконец, Россия, помня о тех столетиях, когда ислам выступал против христианства, могла бы взять исторический реванш. Теперь выдался случай «сбить полумесяц» и вновь воздвигнуть крест на соборе Святой Софии в Константинополе. Русские государственные деятели отказались от идеи главенствующего положения России в восстановлении восточно-христианской экумены, но все же отголоски этих надежд вызывали сильнейшие культурные и религиозные отклики, что прибавляло рвения военным и дипломатам.

Османская империя являлась сильным и упорным противником. В течение двух с половиной веков она вызывала постоянную озабоченность России и часто находилась с ней в состоянии войны. Но в каком-то смысле она являлась единомышленником России, ее вторым «я» (alter ego), таким же многоэтническим государством, колебавшимся между христианством и исламом и включавшим в себя множество субъектов с двумя верами. Как и Россия, Османская империя была автократией с мнимой религиозной миссией, а на практике спокойно взирала на различные верования. Помимо этого, она обладала другим, менее очевидным, сходством с Россией: преобладающий численно и официально главенствующий народ, турки, чей язык использовался в официальной документации, по сути дела, представлял подчиненных крестьян, а его культура и традиции казались чуждыми правящей элите.

С XV по XVII в. Османская империя достигла пика своего могущества. Неудачная осада Вены в 1683 г. ознаменовала начало продолжительного падения. В ходе ряда войн XVIII — начала XIX в. Россия установила свою власть сначала на северном побережье Черного моря, затем вдоль Кавказской горной цепи и ее южных отрогов. Эти успехи дали России право посылать торговые суда через Босфор и Дарданеллы в Средиземное море, т. е., выражаясь дипломатическим языком, эти проливы обеспечили торговую связь с остальным миром. К тому же ей досталась важнейшая территория между Черным морем и Каспием, где таким образом встретились три империи — турецкая, персидская и собственно российская.

Итак, в период между концом XVII и началом XX в. России сопутствовал больший успех, чем Османской империи. Причины ее преобладания и успехов определялись отличительными чертами Российской империи. Во-первых, русское дворянство (а позже интеллигенция) было куда более европеизированным, чем турецкая знать. Радикальные социальные, культурные и образовательные реформы Петра I по временным рамкам совпали с коротким периодом поверхностного заимствования Османской империей некоторых художественных европейских форм обстановки и ландшафта, получившим название «период тюльпана». Ассимиляция же турками европейской культуры и техники началась позже и протекала с большими трудностями, чем в России. Как заметил в 1721 г. один из дипломатов Георга I: «Русских стоит опасаться больше, чем турок. В отличие от последних они не пребывают в полном невежестве и не отступают после причиненных ими разрушений. Наоборот, они все больше и больше набираются опыта в военных и государственных делах, превосходя многие нации в умении все рассчитывать и лицемерить»25.

Кроме того, несмотря на обширность территории, Российская империя была более сплоченной. В Османской империи Сирией, Египтом, Балканами и даже некоторыми частями Анатолии долгое время управляли знатные местные фамилии, контролировавшие региональную экономику и имевшие своих вассалов. Вместо того чтобы установить над этими территориями прямую власть, османский режим был вынужден добиваться с ними соглашений о налогах, рекрутах и соблюдении закона26. В России дворяне слишком часто меняли места своего проживания и владели поместьями во многих регионах, что мешало им отождествлять себя с какой-то одной местностью. Более того, нерусская элита в значительной степени вливалась в правящий класс империи. При обширности русских земель государство практически не страдало от центробежных местных интересов.

Россия к тому же умела лучше мобилизовывать свои людские и территориальные ресурсы. Возможно, подушный налог и был грабительским, но он приносил неплохой доход, так же как и монополия на спиртные напитки. Во времена кризисов русские люди переживали инфляцию, но не полный финансовый крах и никогда не испытывали унижения, подобного тому, которое испытала Османская империя в 1881 г., когда ее долг контролировался международным советом, созданным всеми европейскими банками. Экспорт в Европу российских товаров (пусть даже сырья и сельскохозяйственных продуктов) оставался на приемлемом уровне, в то время как турецкая продукция не выдерживала европейской конкуренции. Хотя зарубежная русская торговля производилась в основном на иностранных судах, но государство не заключало долговременных договоров, которые позволяли бы заморским купцам получать торговые привилегии, как это было внутри Османской империи27.

Геостратегические проблемы черноморских степей разрушили планы Василия Голицына. Первая попытка Петра достичь в 1695 г. черноморского побережья не увенчалась успехом. Но в 1696 г. он избежал трудного похода через степи, построив флотилию военно-морских и транспортных судов в Воронеже и спустив их по Дону для оказания поддержки 60-тысячной армии. Русские войска осадили главную крепость османов Азов, а в это время суда отрезали ее с моря. В июле крепость сдалась. Этот успех Петр планировал развить за счет сооружения гавани в Таганроге, находившемся немного западнее Азова, и строительства Волго-Донского канала, посредством которого он надеялся перенести пути восточной торговли Европы на Волгу.

После Полтавской победы Петр решил через Балканы напасть на Османскую империю, ослабленную в это время поражениями от австрийцев. Греческое духовенство, жившее под османским правлением, побуждало Россию продолжить свой успех на Украине, вступив в союз с господарями (князьями) Молдавии и Валахии в целях освобождения балканских христиан от «агарян и басурман»28. Летом 1711 г. Петр собрал войско, состоявшее более чем из 40 000 человек, но обещанная помощь от православных собратьев так и не пришла. Вскоре русское войско оказалось окруженным и отрезанным от тыла превосходящими его по численности турецкими силами. Чтобы спасти себя и своих людей, Петр был вынужден принять условия мира, включавшие возвращение туркам Азова, а вместе с ним и ненадежного черноморского плацдарма России.

В 1736 г. генерал Миних возобновил попытки Голицына завоевать Крым. Ему удалось продвинуться еще дальше, чем его предшественнику. Он прорвал защиту Перекопа и завладел крепостью, но мало что мог сделать на самом полуострове. В итоге он вынужден был его покинуть из-за истощения припасов (татары сожгли склады и отравили колодцы и источники). И снова война не принесла почти никаких выгод: Таганрог оставался закрыт для русских кораблей, но Азов, хотя и был возвращен туркам, перестал быть неприступной крепостью29.

Реформы Петра I

Для того чтобы сохранить единство огромной империи с уязвимыми границами и мобилизовать все ее ресурсы для успешного исполнения роли великой европейской державы, Петр I решил создать институты, подобные тем, которые он видел во время юношеских путешествий в протестантские государства и страны Северной Европы. Это ему удалось и не удалось одновременно. В каком-то смысле он превратил Россию в соответствующее европейскому статусу государство. Но по сути дела, Петр не только ничего в ней не изменил, но даже укрепил ее неевропейские черты. Сам он был убежден в том, что привносил радикальные фундаментальные перемены, вытаскивая Россию, если использовать излюбленную фразу его панегиристов, «из тьмы на свет». При этом Петр порой проводил реформы с прямотой, которой могли позавидовать самые «просвещенные» абсолютные монархи Европы. Но действовал он так резко и прямо потому, что ему приходилось противостоять самой природе московского общества. Однако в результате Петр сохранял и усиливал его архаические черты. Другие монархи были вынуждены тяжело трудиться, чтобы ослаблять сложившуюся иерархию, противостоять укоренившимся корпорациям, разрушать давно существующие льготы и привилегии. Задача Петра отличалась большей простотой: он обновлял служилое государство, не уничтожая его.

Унизительное поражение под Нарвой способствовало реформированию армии. Петр принял к сведению те изменения, которые привнес его отец. Поместная кавалерия перестала быть главной силой армии, но оставалась в центре социальной структуры государства, а поместье на практике стало наследуемой собственностью, независимо от того, выполнялась ли наследником военная служба или нет. Петру было необходимо реорганизовать армию и восстановить принцип непрерывной службы. Взамен полуфеодальных рекрутских наборов, все еще практиковавшихся в России, он создал постоянную армию, не расформировывавшуюся на зиму, а все время находившуюся в боевой готовности и состоявшую из солдат, которые служили всю жизнь. Заботу о наборе, подготовке и оснащении армии он полностью возложил на государство, а его реформа регионального управления фактически стала чем-то большим, чем просто механизмом для набора и содержания войск местными властями.

С 1705 г. Петр ввел рекрутчину (регулярный призыв). Теперь рекрутов набирали прямо из деревни, обычно одного с двадцати домов, выбранного владельцем (или в случае с «черными» крестьянами — собранием общины). Будущий солдат покидал деревню, имея при себе лишь самое необходимое; после о нем заботилось государство. Рекрутский набор поддерживался круговой порукой: то есть, если рекрут не мог выполнить свой долг или дезертировал, соседские семьи должны были заменить его другим солдатом30.

Благодаря этой системе к концу правления Петра была создана постоянная армия, состоявшая примерно из 200 000 человек. Она не стала самой большой в Европе — французская ее немного превосходила, — но оказалась достаточно многочисленной для того, чтобы Россия смогла занять свое место среди ведущих европейских держав. Как выяснилось, такая система оказалась очень эффективной. Выдающаяся военная подготовка русских войск при постоянном недостатке ресурсов и суровой дисциплине была просто парадоксальной.

Успехи армии объяснялись формированием у солдат чувства гордости и корпоративного духа. Крепостной, попавший в войска, становился абсолютно новым человеком. Он больше не был крепостным, освобождался от этого статуса. Поскольку его служба являлась пожизненной, то уход из деревни, с которой рекрут прощался навсегда, сопровождался особой церемонией, похожей на гражданские похороны, с оплакиванием и причитаниями. (В конце XVIII в. срок службы составлял 25 лет, которые в русской армии приравнивались к целой жизни.) В полку солдат получал форму, регулярную плату, возможность продвижения по службе и награждения орденом — то есть все то, о чем он мог лишь мечтать в деревне. Военный устав требовал от офицеров всячески заботиться о благосостоянии солдата. Военная юридическая система давала каждому солдату право выступать против плохого с ним обращения, и временами его требования удовлетворялись31. В общем, в армии он являлся своего рода «гражданином», обладал правами и возможностями, о которых не мог и мечтать дома.

На практике же, конечно, выплаты часто задерживались, урезались или присваивались старшими по званию. Солдат должен был сам латать свой мундир, чинить обувь и выращивать репу. В мирное время солдатам приходилось заниматься сельским хозяйством, портняжным и сапожным делом, производя продукцию на продажу. Для лучшей организации «внеслужебной» деятельности они создавали артели, как если бы все еще оставались крестьянами, искавшими работу. Артель представляла собой взвод из 20–30 человек: один из них избирался старшим, он получал полагавшиеся средства от командовавшего ими офицера, добавлял деньги из любого другого доступного источника, пополняя тем самым дефицит государственной системы снабжения. Старший обычно организовывал работу в мастерских и на полях. В какой-то степени взвод или артель походили на деревенскую общину, а регулярные встречи напоминали привычную сходку. Поэтому в более широком смысле русский солдат был «крестьянином в форме»32.

Артель брала на себя функции, которые в большинстве армий должны были выполнять сержанты или интендантство. Созданная по необходимости, артель все же обладала внутренней сплоченностью. Работы по изучению боевого духа показывают, что решающими факторами его формирования у русских солдат являлись смекалка и чувство единства с товарищами, сопряженные с компетентным военным руководством и строгой, но гуманной дисциплиной33.

Русская армия, отчасти ненамеренно, способствовала становлению этих ценных качеств. Хороший генерал мог развить боевой дух солдат и благодаря ему добиться нужного результата. Возможно, самым выдающимся среди русских полководцев являлся Александр Суворов, который во второй половине XVIII в. и до начала XIX в. за тридцатилетний период не проиграл ни одного сражения. Он был сторонником непреклонной дисциплины, но не забывал заботиться о своих солдатах и делал все возможное, чтобы лучше узнать их жизнь. К ужасу его помощников и подчиненных, он мог, например, без предупреждения на полковом биваке разделить скудную пищу с простыми солдатами и выслушать их мнения о последней битве. Суворов настаивал на регулярном исполнении религиозного ритуала как способа установления контакта между офицерами и солдатами, а также как средства облегчения их существования в постоянной атмосфере непредсказуемости исхода того или иного боя. В отличие от большинства офицеров он разрешал своим войскам жить на доходы с земли, зная, что артели не дадут солдатам дезертировать или забыть о дисциплине. Самое же важное заключалось в вере Суворова в большую по сравнению с противником сплоченность русских войск, что позволяло ему проводить смелые маневры, на которые не решались многие его современники. Так, Суворов сумел атаковать и захватить две османские крепости, Очаков (1788) и Измаил (1790), ранее считавшиеся неприступными34.

Можно сказать, что солдаты стали «гражданами империи». Они составляли социальную базу русского имперского сознания, слабо развитого или вообще отсутствовавшего в деревнях. Вот почему цари так упорно отождествляли себя с армией, ища в ней микрокосм империи, сплоченность которой все еще ставилась под сомнение.

Сущность имперского государства

Многие реформы Петра I вызывались необходимостью набора, снабжения и содержания армии. Но они не были поспешными и предназначались не только для этой цели. У Петра сложились свои представления о государстве и задачах его функционирования. Эти представления он заимствовал у протестантской Европы. Самого Петра можно считать неостоиком, верившим в то, что как монарх он был призван Богом для мобилизации ресурсов доверенного ему государства ради увеличения его мощи, умножения богатства и процветания народа. Петр, будучи порождением своего времени (конца XVII в.), вдохновлялся последними достижениями науки и техники и верил в то, что человеческие способности можно эффективно использовать, если применить современные знания и умения. Именно в этом он и видел задачу государства. Подобная отрасль знаний называлась в то время камералистикой, и Петр, никогда не изучавший ее, невольно утверждал ее принципы, подобно тому, как это сделали его современники в Швеции и Пруссии35.

Его просветительский взгляд на государство проявлялся в церемониях и службах, которые сам Петр придумывал как для русской, так и иностранной публики. Они брали свое начало не столько из Второго Рима, сколько из Первого, языческого и дохристианского, с культом императора и упором на его достижения. Личности императора уделялось больше внимания, чем милости Божией. Ежегодная процессия в Вербное воскресенье, во время которой шедший пешком царь вел осла с сидевшим на нем патриархом, больше не проводилась, а те религиозные церемонии, которые продолжали существовать, сопровождались военными и светскими символами. После побед на поле брани Петр обычно въезжал в столицу через Триумфальную арку в римском стиле, на которой изображался имперский орел с Зевсом, Геркулесом и Марсом. Петр принял римский титул «Russorum Imperator» (Русский император. лат.), а эпитеты «благочестивый и милосердный», ранее ассоциировавшиеся с царем, были опущены. После окончательной победы над шведами Сенат присвоил ему дополнительный титул отца отечества, равный «pater patriae», данный в свое время императору Августу36.

Однако все это не означало, что Петр отошел от православной формы христианства или сам перестал быть православным верующим. И все же его личные верования содержали элементы, чуждые православной традиции. Петр понизил положение Церкви и подчинил ее функции нуждам государства. В 1721 г. он отменил патриархат и заменил его Священным синодом, на самом деле являвшимся никаким не Синодом, а коллегиальным административным советом, который состоял в основном из митрополитов, находившихся под надзором светского доверенного лица — обер-прокурора, назначенного царем и служившего ему37.

Новые взаимоотношения Церкви и государства были изложены ведущим петровским церковным реформатором Феофаном Прокоповичем, одним из длинного списка украинских церковников, давших в XVII–XVIII вв. Православной церкви ее форму. Несмотря на иезуитское образование (какое-то время он учился в колледже Святого Афанасия в Риме), Прокопович придерживался крайнего эрастианского протестантизма, который проповедовал Томас Гоббс и использовала Англиканская церковь, поразившая Петра во время его визита в Лондон. В трактате Прокоповича «Духовный регламент» (1721) говорилось о том, что автократия являлась необходимой, так как люди по натуре своей жадны и драчливы и поэтому будут постоянно вести войны друг с другом, пока не найдется жесткая власть. Патриарх представлял опасность, так как соперничал с сувереном и олицетворял альтернативу монаршей воле. «Простые люди не понимают, чем духовная власть отличается от самодержавной, но восхищаются достоинством и славой Высшего Пастыря, они думают, что этот правитель — второй суверен, что он обладает равной самодержцу мощью, или даже большей»38.

Бесспорно, Петр помнил о трудностях, с которыми его отец столкнулся из-за Никона. Но его политика подчинения Церкви была связана с более далеко идущими планами. В Византии приверженность монарха закону Божию обеспечивалась патриархом. Теперь в России, когда один столп византийской «симфонии» исчез, сам монарх становился гарантом. Можно прийти к выводу, что власть монарха не ограничивалась пределами закона Божия, как только сама сделалась выражением этого закона39.

Под началом Прокоповича от священников требовалось ведение записи посещений прихожан для причастий и исповедей. Кроме того, они были обязаны зачитывать с кафедры законы, приводить к присяге на верность и регистрировать рождения, браки и смерти. При отсутствии других местных официальных лиц священники становились мелкими государственными чиновниками. На них даже возлагалась своего рода обязанность по безопасности и поддержанию правопорядка. В соответствии с указом от 17 мая 1722 г. «если во время исповеди кто-то расскажет священнику о несовершенном, но задуманном и намеренном преступлении, особенно предательстве или восстании против правителя или государства, или о планируемых действиях, направленных во зло чести или здоровью государя и его семьи, и подчеркнет, что не отказывается от задуманного… тогда исповедник должен не только отказать в отпущении грехов, но и немедленно сообщить об услышанном куда нужно». А сообщать нужно было в Преображенский приказ, являвшийся преемником Приказа тайных дел40.

Согласно новому предписанию отношения между священниками и прихожанами сильно изменились. Это произошло отчасти из-за того, что благодаря семинариям священники становились более образованными. Однако их обучение производилось по польскому и римскому образцам, что не отражало особенностей православной формы христианства. Более серьезным являлось то, что отношения между прихожанами и священником оказались подорваны. Священнослужители больше не выбирались на приходских собраниях, а назначались епископами, которые могли авторитетно подтвердить их квалификацию. Отчасти из-за этого сам приход начал атрофироваться, оставляя большинство своих духовных функций епархии, а светские функции — мирскому собранию. Программа ревнителей благочестия реализовалась несколько однобоко: приходские священники лучше подготавливались, вели службы в соответствии с улучшенным молитвенником и искореняли языческие обычаи, но все это происходило ценой утраты близких и доверительных отношений с прихожанами41.

Неугомонная деятельная вера Петра не принимала монастырей. В отличие от своего коллеги-англиканца Генриха VIII он не закрывал обители, а сокращал их количество, старался регулировать их деятельность так, чтобы они становились центрами социальной защиты, эффективно выполнявшими свои функции во благо обществу. Их роль заключалась в помощи бедным и больным, предоставлении приюта инвалидам, нищим и ветеранам армии. Для того чтобы быть уверенным в выполнении монастырями этих функций, Петр экспроприировал все монастырские доходы, предоставляя им затем установленную сумму государственных субсидий, зависевшую от строгой дисциплины в исполнении благотворительных обязанностей. Прийти в монастырь могли только мужчины старше тридцати и женщины старше пятидесяти лет. Монахи должны были быть грамотными, но им запрещалось что-либо писать без разрешения старшего или даже держать письменные принадлежности в своих кельях, так как «ничто так не разрушает монашеское спокойствие, как бесполезное и тщетное писание»42.

Как отмечали некоторые ученые, в каком-то смысле петровская реформа стала «протестантской реформацией»43. Петр подчинил Церковь государству, взял под контроль ее финансы и перекроил ее для образовательной, благотворительной и социальной деятельности. Проблема заключалась в том, что многие из необходимых для начала реформации условий в России просто отсутствовали. Не существовало традиции теологии соглашения или естественного закона, которые стали решающими элементами в политической культуре протестантизма. Приходская жизнь была относительно неразвита, а реформа Петра еще больше ее ослабила. Наконец, не существовало Писаний на доступном народу языке, которые простые люди могли бы читать для формирования и укрепления собственной набожности. Приходские и письменные традиции протестантского подобия если и встречались в России, то только среди староверов, которые были резко настроены против петровских нововведений.

Между взглядом на Церковь большинства верующих и настоящим положением дел в петровском государстве постепенно возникало опасное несоответствие. Священники и миряне продолжали считать царя помазанником Божиим, правившим в гармонии, или «симфонии», с Церковью. Однако государство имело совсем иные планы и видело в Церкви инструмент светской политики. Один церковный историк назвал это несоответствие «главной ложью синодского периода», а другой заявил, что Петр I дал начало «настоящему и глубокому расколу… не столько между государством и народом (как думали славянофилы), сколько между властями и церковью»44.

В 1762–1764 гг. Петр III и Екатерина II завершили процесс экспроприации и рационализации церковного имущества, взяв на себя заботу обо всех земельных владениях Церкви и заменив доход с этих земель официальным вкладом в епархии и монастыри. Однако сумма вклада составляла лишь четверть былых доходов. Только один церковный иерарх, митрополит Ростовский Арсений, выказал протест против этих действий. Он был осужден за государственную измену, лишен духовного сана и заключен на пожизненный срок в крепость.

Последствия этих реформ стали прямо противоположными результатам протестантской Реформации. Православные священники находились теперь в изоляции, ухудшилось и их материальное положение. Они носили старинную одежду и не имели чина или официального ранга. Интересно, что только они и крепостные крестьяне не были приглашены в Уложенную комиссию 1767 г.

С новым символизмом Петра и его церковными реформами монархическая власть в России укрепилась и расширила свои полномочия. На Западе концепция монархического абсолютизма возникла в результате борьбы с папством и из необходимости лишить неприкосновенности древние институты. В России же вопрос папства не стоял, а подобных институтов не существовало. Здесь абсолютизм развился совсем по-иному и подразумевал сакрализацию самой монархии. В XVIII в. придворные ритуалы и официальная хвалебная литература подчеркивали, что монарх являлся подобием Христа или даже самим Христом, а отсюда следовала его божественная сущность. По мнению русских ученых В.М. Живова и Б.М. Успенского, «сакрализация монарха продолжалась в течение всего синодского периода [1721–1917], и все это время находилась в конфликте с традиционным религиозным сознанием. Этот конфликт не мог быть принципиально разрешен, так как сакрализация монархии стала неотъемлемой частью государственной структуры и особенно Синода»45.

Однако понятие «сакрализация монархии» не являлось тождественным понятию «сакрализация монарха». Петр обожествлял не себя, а государство. Подобно неостоикам он имел возвышенную идею государства, веря в то, что оно находится выше личных и семейных уз, этнической и религиозной принадлежности и даже выше личности монарха. Петр был первым русским правителем, который попытался провести различие между государством и личностью монарха. На это различие обращалось внимание в тексте «Духовного регламента», а рекруты перед началом службы присягали «царю и отечеству», как если бы эти два тесно связанных понятия были различны и отделены друг от друга. Таким стал первый неуверенный шаг России от патримониального государства к функциональному и бюрократическому46.

Петр также выработал еще одну основу законности своей власти, заключавшуюся в идее «прогресса». Он считал, что благодаря прогрессивным преобразованиям, проводимым государством, можно достичь общего блага для всего народа. Его панегиристы заявляли, что это было резким переходом «из тьмы на свет», «из ничего к бытию». Впоследствии некоторые элементы этого самоотверженного посвящения себя прогрессу и общему благу перейдут к русской интеллигенции47. Однако сам процесс перехода «из тьмы на свет» нес в себе парадокс, так как при достижении своих целей Петр укрепил черты старой Московии или — выражаясь его собственным стилем — сделал тьму еще более беспросветной.

Для реализации плана по созданию безличного государства как средства осуществления прогресса Петр начал формировать административный аппарат, который он назвал «регулярным государством». Система должна была функционировать автоматически, даже если монарх отсутствовал (например, участвуя в войне), и управляться официальными лицами, назначенными за свои способности и честность, а не благодаря высокому происхождению или личным связям. Центром администрации стал Сенат, заменивший Боярскую думу как царский совет и координатора всех дел. Для быстрого решения рутинных вопросов Петр заменил приказы коллегиями, каждая из которых исполняла строго определенную функцию — юстиция, производство, государственный доход и т. д. — и имела своих служащих на местах. Чтобы исключить влияние на ведение дел личного и семейного интереса, каждая коллегия возглавлялась административным правлением, состоявшим из нескольких человек. Они сообща принимали решения, а их подчиненные занимались составлением инструкций, процедурными и юридическими вопросами.

Однако Россия — не Швеция, где подобные институты были вплетены в политическую структуру, а основные общественные сословия обладали корпоративными организациями и были представлены в парламенте. В России, где все еще главенствовала сеть отношений «патрон — клиент», сдерживаемая только царем, коллегии действовали по-иному. Группы людей, так же, как и отдельные личности, столь рьяно удовлетворяли свои собственные интересы, что даже самый продуманный механизм управления разлаживался.

В любом случае Петр имел противоречивое представление о разнице между государством и государем, и, конечно, даже не всегда ее замечал. Он подвергался постоянному искушению лично вмешиваться в созданную им систему, чтобы убедиться в правильности ее функционирования. Для наблюдения за Сенатом и коллегиями Петр ввел должность генерал-прокурора, имевшего в каждом учреждении своего подчиненного, а также разместил в каждой коллегии своего личного представителя, фискала, который «должен видеть, что все дела ведутся преданно и справедливо»48. Фискалы должны были обличать противозаконные действия, злоупотребления должностным положением и коррупцию и иногда вознаграждались частью собственности тех, кого выдавали. Таким образом, преследуя цель преодолеть противоречия между личными и государственными интересами, Петр спровоцировал появление рутинной бумажной работы и злоумышленных обвинений, опутавших русскую бюрократическую жизнь и подливших масла в огонь борьбы различных должностных группировок.

По сути дела, надежда Петра на фискалов отражала его молчаливое признание того, что камералистская (административно-хозяйственная) концепция правления, основанная на безличном подчинении, разделении обязанностей и формальных инструкциях, плохо сочеталась с сетью личной зависимости, ставшей движущей силой и социальной основой русского государства49.

Личная жизнь Петра, дворцовый церемониал отражали его собственное противоречивое отношение к тем изменениям в русской культуре, которые он сам начал проводить. Помимо обычного двора, он построил потешный, состоявший из деревянных зданий, где периодически устраивал «Всешутейший и всепьянейший собор», название которого предполагало пародию на упраздненный церковный совет. Ритуал этих пирушек менялся, но обычно избирался «принц-Цезарь», чтобы их возглавить. Во время одного из «заседаний», собравшиеся сановники должны были надеть маскарадные костюмы с хвостами животных. В другой раз абсолютно голый Бахус шествовал в митре епископа, неся эмблемы Купидона и Венеры, в то время как прислужникам давались комические имена, основанные на непристойном слове «х…». Таково было представление Петра о карнавале как о возможности буйного безудержного веселья и непринужденного развлечения, высмеивания и ниспровержения установленных институтов (включая и те, которые он сам возглавлял), но одновременно и как о средстве их укрепления50.

Принцип сенаторского правления в той форме, в которой он развивался в следующем веке, не смог внедрить в России регулярное правление. Однако благодаря ему создавалось впечатление, что в государстве существовали своего рода директивы, называемые «законом», которые властьимущие и подчиненные обязаны были поддерживать и соблюдать. По этой же причине возникала уверенность в том, что личные и клановые интересы не имеют главенствующего влияния на политические конфликты. Поэтому и появились горы бумаг по всем спорным вопросам, так как каждый чиновник вел запись, имел письменное свидетельство против возможных интриг соперников или фискальных доносов. В результате в Сенате и коллегиях скопилось огромное количество нерешенных и неулаженных дел, число которых росло от правления к правлению. Для завершения дела требовалось личное вмешательство государя, что подрывало значение самого создания Сената51.

Та же противоречивость характеризовала и отношение Петра к правящему классу, дворянству. С одной стороны, он хотел видеть дворян вдохновленными его собственными идеалами и чувством чести, умелыми управленцами, честно и эффективно ведущими общественные дела. С другой стороны, он не доверял дворянам и вынужден был прибегать к лести, увещеваниям и даже угрозе лишения должности.

Противоречивость взглядов Петра выражалась даже в названии дворянства. Он соединил различные слои московской аристократии в новое сословие, которому дал польское название «шляхетство», подчеркивавшее, что его члены являлись гражданами республики. На практике же Петр и его преемники обычно использовали термин «дворянство», подразумевавший иной статус, чем у придворного52.

Он требовал, чтобы чувство чести дворянина, присущее ему благодаря происхождению и родословной, применялось во благо государству посредством военной или гражданской службы. Притом начинать ее полагалось с самых низших ступеней. Таким образом, аристократы были вынуждены идти в армию рядовыми солдатами, хотя им и разрешалось служить в новых престижных гвардейских полках. Молодой офицер или гражданский служащий впоследствии мог подняться по иерархической лестнице, предусмотренной Табелью о рангах. Этот свод правил прохождения службы, созданный в 1722 г., окончательно заменил собой местничество, упраздненное тридцатью годами раньше. Он должен был обеспечить служебный рост в соответствии с такими критериями, как заслуга, достижения и трудовой стаж, но не родословный и фамильный статус. Новые правила базировались на военной иерархии, однако они применялись к гражданской и дворцовой службам, в которых лица, достигшие высших должностей, получали чин генерала. В Табели определялось четырнадцать параллельных рангов: добравшись до восьмого, недворянин мог получить дворянский статус, притом не только для себя, но и для своих наследников. Заслуги и преданная служба признавались наследственными.

Табель о рангах просуществовала довольно долго, до 1917 г., формируя структуру не только государственной службы, но и социальной жизни русской элиты. Ранг человека определял весь образ его жизни, включая то, как к нему обращались, и то, какое место он занимал во время официальных мероприятий. Любой прибывший ко двору в слишком большом экипаже или нарочито нескромно одетый отвечал за свою дерзость перед герольдмейстером.

В то же время Петр вместо поместий стал раздавать за службу денежное жалованье. Две земельные категории (поместье и вотчина) были объединены в одну. Петр намеревался сделать их наследственной собственностью, обычно передававшейся старшему сыну. То есть они могли вечно оставаться собственностью дворянских семей. Однако тут Петр просчитался. Лишение младших сыновей и женщин права на долю земельных владений слишком грубо нарушало правила родства в России, подразумевавшие обеспечение всех наследников. Вскоре после смерти Петра его закон был аннулирован53. Таким образом, главенство царя в общественной жизни продолжало ограничиваться, но не законом Божиим, а родством и попечительством. Именно они, а не самодержавие, оставались основными принципами функционирования русского общества.

Реформы Петра привели не к созданию нового дворянства, а скорее к укреплению влияния старомосковских боярских семей. И это неудивительно. Меритократические реформы (в соответствии с заслугами) на ранней стадии их проведения часто служили опорой для старых социальных иерархий. Дело в том, что существующая элита оказалась в лучшем положении, так как она могла дать своим потомкам образование и обеспечить личными связями, содействующими их дальнейшей карьере. В любом случае анализ высших четырех рангов в 1730 г. показывает, что тринадцать семей из двадцати двух, имевших вышеупомянутые ранги, имели полтора века назад своих представителей в Боярской думе. Это были Бутурлины, Черкасские, Долгорукие, Голицыны, Головины, Куракины, Плещеевы, Ромодановские, Салтыковы, Щербатовы, Шереметевы, Вельяминовы и Волынские54.

Конечно, не все они находились в одинаковом положении и не все обладали равными возможностями. Их личные состояния могли расти, но и уменьшаться. Например, во время правления императрицы Анны Иоанновны наибольшее влияние имели Салтыковы. При Елизавете настал черед Трубецких и Воронцовых. Но и к середине XVIII в. очевидным оставалось то, что военное и гражданское командование осуществляли семьи с богатой родословной. Их главенство длилось с середины XVII до середины XIX в. В этот период в России поддерживалась относительная стабильность, притом сохранялась она благодаря правящему классу, который включал столичную знать, собранную при императорском дворе, поместную аристократию и ее окружение среди мелкопоместного провинциального дворянства. Как отметил Джон Ле-Донн: «российское общество являлось командной структурой, в которой правящий класс обладал половиной населения и контролировал жизнь другой половины, осуществляя свою власть через посредство попечительской сети. Он управлял зависимым населением, преследуя свои личные эгоистические интересы, поддерживая статус-кво и придавая все большее значение военной мощи»55.

Табель о рангах дала этому правящему классу формальную иерархическую основу и установила систему, при которой власть и положение получали достойные, заслуженные люди; западная культура привнесла чувство неповторимости, идентичности и отличия от зависимого населения. Петр ввел в социальную жизнь много нового из того, что он увидел в Голландии и Англии: газеты, кофейни, западную одежду с бриджами и узкими камзолами вместо свободных московских кафтанов, гладко выбритое лицо вместо бороды и ниспадающие локоны. В домах аристократии организовывались вечерние собрания (известные в России как ассамблеи) с картами, танцами и ужинами; женщины благородных кровей выходили из уединения и принимали участие в происходящем. Для того чтобы процесс обучения чтению шел проще и быстрее, был принят новый алфавит.

Новой столицей стал Санкт-Петербург, названный так в честь апостола, а не царя (хотя ассоциации оставались неизбежными). Санкт-Петербург основывался, с одной стороны, для обеспечения развития новых сторон общественной жизни, а с другой — для ознаменования изменений в природе имперского государства. Построенный с щедростью и роскошью на болотистом месте и выполненный в камне в соответствии с архитектурными разработками Европы, Санкт-Петербург символизировал намерение Петра сделать Россию полноправным членом европейского сообщества государств. Монастырь Александра Невского был основан в память о князе, который пять веков назад разбил шведов и обеспечил России выход к Балтике. Приглашались архитекторы из Италии, Австрии и Германии. Они должны были проектировать здания и начали с Петропавловского собора (1712) со шпилем в скандинавском стиле и колокольной башней. Улицы прямыми линиями сходились на огромной площади на берегу Невы, где был построен Зимний дворец. Неподалеку от новой столицы Петр принялся возводить летнюю резиденцию в стиле Версаля, с каскадом фонтанов, ведущим от дворцовых окон вниз к морю. Резиденция получила название Петергоф.

Петр настоял на том, чтобы дворяне, желавшие быть принятыми ко двору, построили себе резиденции в Санкт-Петербурге. Иностранцы больше не были обязаны жить на окраинах, а получили разрешение и даже призывались селиться в городе. Занимавшиеся международной торговлей купцы теперь обязались вести свои дела не в Архангельске (ранее единственном порту для международной торговли), а в Санкт-Петербурге и на Балтике56.

Образование и культура

В начале XVIII в. страна, готовая пополнить ряды европейских держав, нуждалась в европеизированной системе образования на всех уровнях. Единственное доступное в России массовое обучение являлось православным и плохо соответствовало этим нуждам, а следовательно, европеизация означала либо приглашение большого числа иезуитов, либо радикальную секуляризацию образовательной сферы. Петр Великий предпочел секуляризацию (светские науки).

Самым знаменитым нововведением Петра стало основание Артиллерийской и навигацкой школы по типу Королевской математической школы при приюте Христа в Лондоне. В грамоте, на основании которой и была в 1701 г. открыта школа, указывалось, что следовало «принимать желающих учиться, а остальных дополнительно посредством принуждения, а тех, у кого нет средств к существованию, обеспечивать ежедневным рационом». Очевидно, Петр понимал, что желающих учиться будет немного. Привезенные британские учителя должны были вести занятия по арифметике, геометрии, тригонометрии, навигации и географии. Позже эти прикладные предметы дополнились рисованием, фехтованием, танцами и занятиями по европейской культуре. В расписание также включили изучение латыни, французского и немецкого языков.

Ожидалось, что выпускники математической школы начнут преподавать в провинциальных «цифирных школах», создаваемых при монастырях и приходских церквах. Там «дети дворян и канцелярских служащих, секретарей и чиновников… годами от десяти до пятнадцати обучались счету и части геометрии». К концу занятий они получали диплом, а «без такого диплома им не разрешалось жениться и даже объявлять о помолвке». Позже в программу было добавлено изучение славянской грамматики и правописания, а условия заключения брака смягчены57.

Петру стоило немалых трудов найти для этих школ учащихся, которые были бы достаточно грамотными, чтобы справиться с программой, и достаточно сознательными, чтобы не тратить время и стипендию «в погоне за Бахусом и Венерой», а заниматься учебой. Однако со временем, когда требования строгого исполнения обязанностей несколько ослабли и появились предметы по культуре и светским манерам, школы стали постепенно пополняться учениками, особенно из дворянских семей, считавших, что образование и культура могли помочь им отделиться от низших социальных классов.

Эта тенденция усилилась после основания в 1732 г. средних школ, известных как кадетские корпуса. Особый упор в них делался на литературу, музыку и этикет, равно как и на обучение навигации и фортификации. Некоторые их бывшие питомцы позже отличились в культурной жизни: группа студентов во главе с Александром Сумароковым основала первый русский театр при дворе императрицы Елизаветы. Кадетский корпус стал колыбелью особенного дворянского образа жизни, сосредоточенного на обучении, военном деле, государственной службе и земельных владениях. Его выпускники говорили по-французски и были готовы к дипломатической работе в Европе, к командованию в армии или исполнению административной работы в целом регионе. Для пополнения образования многие молодые дворяне посылались на учебу за границу, обычно в немецкие университеты, откуда наиболее серьезные студенты приезжали с немецким отношением к учебе и общественной службе, основанным сначала на пиетистской, а потом на пост-кантианской идеалистических моделях58.

Петр осознавал также потребность России в научных и технических институтах, способных функционировать на высшем международном уровне. Он переписывался с философом Готфридом Лейбницем, стремившимся повсюду распространять достижения науки и технологии. Лейбниц посоветовал Петру назначить иностранцев, чтобы придать научному процессу в России мощный импульс, и основывать библиотеки, музеи и исследовательские институты, которые распространяли бы уже известные знания и одновременно работали над новыми идеями и возможными путями экономического развития.

Петр выполнил большую часть своей программы. Он открыл первую российскую публичную библиотеку и первый музей (Кунсткамера в Санкт-Петербурге) и поддерживал экспедиции в отдаленные регионы страны, где искались полезные ископаемые, составлялись карты и откуда докладывалось о состоянии природных ресурсов. Это стало очень важным шагом для столь обширной страны, как Россия. Наконец, Петр издал указ о создании Академии наук по модели Королевского общества в Лондоне, надеясь не только на открытие и развитие русских потенциальных ресурсов, но также желая сделать свою страну центром мировой науки, «смутить все другие цивилизованные нации и вознести до высот славу России». Эту часть, однако, пришлось отложить, так как штат открытой в 1726 г. Академии практически полностью составляли иностранные ученые, в основном немцы (за исключением директора, Лаврентия Блюментроста, который, несмотря на фамилию, являлся русским). При Академии были созданы университет и гимназия (грамматическая школа), и студенты могли получать своего рода среднее и высшее образование59.

Молодой житель дальней северной Архангельской губернии по имени Михаил Ломоносов (1711–1765) воспользовался новыми возможностями. Он родился в семье рыбака и однажды, присоединившись к каравану торговцев соленой рыбой, пришел в Москву, чтобы учиться в Славяно-греко-латинской академии. Для того чтобы его приняли в академию, ему пришлось назваться дворянином. После этого единственного обмана развитию таланта Ломоносова не существовало никаких преград. Михаил перешел в недавно открывшуюся Академию наук, став ее первым русским студентом, а потом отправился учиться в Германию. Вернувшись на родину, он проявил удивительную разносторонность, преподавая химию, минералогию, риторику, стихосложение и русский язык, и внес неоценимый вклад в развитие каждой из этих наук. Его карьера стала началом русификации знаний: Ломоносов ненавидел своих немецких коллег и вместе с Иваном Шуваловым, одним из самых влиятельных людей при дворе императрицы Елизаветы, способствовал кампании по открытию в Москве абсолютно русского университета и двух средних школ, одной — для детей из недворянских семей. Университет открылся в 1755 г. с факультетами права, медицины и философии, где лекции читались на латыни и русском языке. Теологического факультета не было: церковное образование стало совершенно отдельным направлением60.

Петра могли упрекнуть — и упрекали, — что он опережал события, запрягал телегу впереди лошади: в то время как он проводил научные исследования, большинство населения даже не умело читать. А так как наука насаждалась иностранцами и Православная церковь перестала играть решающую роль, наука стала восприниматься народом как нечто безбожное. Кое-кто даже поговаривал, будто бы учение было делом рук Антихриста. Подозрительное отношение к ученым было присуще множеству простых жителей России и оказалось весьма живучим.

Однако происходил и противоположный процесс, во всяком случае, среди дворян. В течение последующих двух веков знания русских людей в области гуманитарных, социальных и естественных наук стали одними из лучших в мире, завоевали признание в научных кругах и приоритет в получении государственных средств, что немало значило для бедного государства.

Более того, распространение знаний происходило в эгалитарной (уравнительной) или по крайней мере меритократической форме. Со времен Петра наличие среднего или высшего образования помогало начать государственную службу и получить высший ранг по сравнению с чиновником, имевшим низкий образовательный уровень. К тому же дух науки сам по себе усилил эгалитаризм: тот, кто проникался этим духом, становился членом «международной республики знаний», сообщества, безразличного к государственным и военным иерархиям. Так Россия выработала мощный иммунитет на будущее.

Загрузка...