Ружье

Глава 1

Никто не думает о смерти чудесным весенним днем.

Осень — пора для смерти, отнюдь не весна. Осень навевает мрачные мысли, вызывает в воображении жуткие картины и напоминает о смерти сухостью и блеклостью всеобщего увядания. Осень коротка, быстротечна, наполнена запахами плесени и тлена. Люди часто умирают осенью. В природе все часто умирает осенью.

Напротив, смерть весной непозволительна. По этому поводу закон гласит следующее (Уголовный кодекс. Статья 5.006): «Смерть весной»: «Умерший, либо послуживший причиной смерти, либо скрывающий мысли о смерти в период весеннего равноденствия считается виновным в совершении уголовного преступления, наказуемого…» И так далее. Этот закон строго-настрого запрещает умирать между 21 марта и 21 июня, но что поделаешь, на каждый закон находятся свои нарушители.

Человек, вышедший из здания на Калвер-авеню, вот-вот должен был стать таковым. Вообще-то он был вполне приличным гражданином, трудягой, верным мужем, любящим отцом и прочее, прочее, прочее. Он и не собирался нарушать закон. Он не знал, что смерть запрещена законодательной властью, а если бы и знал, то в тот ясный весенний день это интересовало его меньше всего на свете.

Как раз наоборот, он думал о жизни. Он думал, что на следующей неделе у него день рождения и что ему исполнится сорок пять, хотя он чувствует себя ничуть не старше тридцати пяти. Ему казалось, что седина на висках только прибавляет шарма его благородной внешности, что плечи его по-прежнему широки, что теннис дважды в неделю позволил ему избавиться от начавшего было беспокоить его животика.

Он думал обо всем этом, когда в свежем весеннем воздухе просвистела пуля, выпущенная с крыши дома напротив. Бешено вращаясь на лету, она пронеслась высоко над крышами автомобилей и головами прохожих, наслаждавшихся весной, и с безошибочной точностью попала ему между глаз.

Он почувствовал сокрушительный удар, и на мгновение у него мелькнула мысль, что он наткнулся на стеклянную дверь, отделявшую вестибюль от улицы, а потом все пропало. Пуля пробила кость, вонзилась в мягкую ткань мозга и вырвала часть затылка, оставив дыру размером с бейсбольный мяч. Мысли оборвались, чувства оборвались, наступило ничто. Удар пули отшвырнул его фута на три прямо на проходившую мимо девушку в желтом платье. Едва девушка инстинктивно отпрянула, он упал на спину — тело его осело наподобие брошенного аккордеона, мышцы теннисиста расслабились — он был мертв еще до того, как ударился о тротуар. Из большой дыры в переносице вытекла тоненькая красная струйка, а из огромного выходного отверстия у основания черепа фонтаном хлынула теплая дымящаяся кровь и ручейком побежала по тротуару в сторону оцепеневшей от ужаса девушки. Она отдернула ногу как раз вовремя — еще мгновение, и кровь коснулась бы носка ее туфли.

Детектив Стив Карелла посмотрел на тело на тротуаре и с удивлением подумал, что десять минут назад, когда он выходил из участка, мух на улице не было — для них еще слишком прохладно. Теперь же, когда он смотрел на труп, из которого уже перестала течь кровь, мостовая была покрыта мухами, они роились в воздухе и еще полдюжины облепили рану между глаз убитого.

— Вы что, накрыть его не могли? — раздраженно бросил он одному из врачей. Тот пожал плечами и с невинным видом указал на полицейского фотографа, который вставлял новую кассету в камеру, укрывшись в тени стоявшей у обочины машины «скорой помощи».

— Нужно его снять, — не поднимая головы, буркнул фотограф.

Карелла отвернулся от трупа. Это был высокий мускулистый человек с крутыми скулами и коротко подстриженными каштановыми волосами. Прищурившись от яркого — солнечного света, отчего его лицо приобрело обиженное и даже несколько страдальческое выражение, он подошел к девушке в желтом платье, окруженной несколькими репортерами.

— Позже, ребята, — сказал он, и газетчики, странно притихшие в присутствии покойника, подались назад в кружок зевак за полицейским кордоном.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Карелла.

— Нормально! Во дела!

— Вы в состоянии ответить на несколько вопросов?

— Конечно. Ничего себе! В жизни такого не видела! Ой, я еще своему расскажу!

— Как вас зовут, мэм?

— Миссис Ирвинг Грант.

— Ваше имя?

— Лизенн. Через «з».

— Ваш адрес, миссис Грант?

— Гровер-авеню, 1142. Это за Первой.

— Угу, — пробормотал Карелла, записывая адрес в блокнот.

— А то еще подумаете, что я живу в пуэрториканском квартале.

— Нет, не подумал, — ответил Карелла. Неожиданно он почувствовал себя очень усталым. На тротуаре лежал труп, а возможная свидетельница убийства волновалась только о том, не подумал ли он, что она живет по соседству с пуэрториканцами. Ему захотелось объяснить ей, что ему совершенно наплевать, в каком квартале она живет — в пуэрториканском или чехословацком, — лишь бы она с минимумом эмоций и максимальной точностью могла рассказать, что она видела и что произошло с убитым, у которого теперь уже не было никакой национальности. Продолжая записывать, он пристально посмотрел на нее, надеясь, что выразил в этом взгляде все свои чувства.

— Вы можете сказать, что произошло?

— А кто он?

— Пока не знаем. Его еще не обыскивали. Жду, когда закончит фотограф. Так расскажите, что произошло?

— Я просто шла мимо, а он налетел на меня, — пожала она плечами. — Потом упал, и смотрю, а из него кровь течет. Во дела, говорю вам, ничего подобного…

— Как это налетел на вас?

— Ну так, попятился.

— В него уже выстрелили, да? И, падая, он натолкнулся на вас?

— Не знаю, может быть, и стреляли. Наверное, да.

— Он отшатнулся или упал, или… как это было?

— Не знаю, не обратила внимания. Я ведь просто шла мимо, а он как врежется в меня! Вот и все.

— Ну, хорошо, миссис Грант, а потом?

— Потом он упал на спину. Я отошла, посмотрела, а из него кровь течет. Вот когда я поняла, что он ранен.

— И что вы тогда сделали?

— Да не помню я. Кажется, просто смотрела на него и все. — Она покачала головой. — Вот муж-то удивится.

— Вы слышали выстрел, миссис Грант?

— Нет.

— Вы уверены?

— Я шла и думала о своем. Я и представить не могла, что такое может случиться. То есть, возможно, выстрел и был, могло быть и целых шесть выстрелов, но только я ничего не слышала. Он вдруг- как налетит на меня, а потом упал, и все лицо у него было в крови. Фу! — Миссис Грант передернуло от такого воспоминания.

— А вы никого не видели с пистолетом?

— С пистолетом? Нет. С чем, с пистолетом? Нет-нет.

— Итак, вы шли и думали о своем, но это до того, как его застрелили, а что потом, миссис Грант? Вы никого не видели в окнах домов через дорогу или на крышах? Вы не заметили ничего необычного?

— Я не смотрела по сторонам, — покачала головой миссис Грант. — Я смотрела на его лицо.

— Этот человек ничего не сказал до того, как упал?

— Ни слова.

— После того, как упал?

— Ничего.

— Спасибо, миссис Грант, — чуть заметно, но добродушно улыбнулся Карелла и закрыл блокнот.

— Это все?

— Да, спасибо.

— Но… — Миссис Грант огорченно пожала плечами.

— Да, миссис Грант?

— Ну… мне не надо будет идти в суд или еще куда-нибудь?

— Не думаю, миссис Грант. Большое спасибо.

— Ну, ладно, — произнесла миссис Грант, продолжая разочарованно смотреть вслед Карелле, который снова направился к тому месту, где лежал труп.

Полицейский фотограф исполнял свой замысловатый «обрядовый танец», то и дело щелкая спуском камеры и меняя разовые вспышки, то изгибаясь всем телом, то вставая на колени, чтобы сделать снимок пол нужным углом. Двое медиков-практикантов стояли, покуривая, у «скорой помощи» и обсуждали неотложную трахеотомию, которую один из них делал накануне. В двух шагах от них, рядом с патрульным полисменом беседовали детективы Монохэн и Монро из отдела убийств северного сектора. Карелла посмотрел в сторону фотографа и подошел к детективам.

— Вот так так! Чем мы заслужили такую честь?

Монохэн, в черном пальто и котелке, похожий на полицейского 20-х годов времен Сухого закона, обернулся и увидел Кареллу.

— Ба, да это Карелла из Восемьдесят седьмого! — сказал он Монро таким тоном, словно был крайне удивлен, видя его здесь.

— Ей-богу, он самый, — кивнул Монро, отвернувшись от патрульного. Он тоже был в черном пальто, серая шляпа сдвинута на затылок. От нервного тика лицо его всякий раз подергивалось, когда к нему обращались, словно включалось и выключалось записывающее устройство, спрятанное за мясистыми щеками.

— Надеюсь, мы не оторвали вас от обеда или еще чего-нибудь важного? — осведомился Карелла.

— Что мне нравится в. полицейских из Восемьдесят седьмого, — ухмыльнулся Монохэн; а Монро подмигнул, — так это то, что они всегда заботятся о своих коллегах из Управления.

— К тому же они очень забавные, — заметил Монро.

— Меня всегда поражали их заботливость и чувство юмора, — сказал Монохэн, засунув руки в карманы пальто и выставив большие пальцы наружу, точь-в-точь как Сидней Гринстрит, которого он видел в каком-то фильме.

— Меня тоже, — согласился Монро.

— Кто покойник? — спросил Монохэн.

— Пока не знаю, — ответил Карелла. — Жду, когда фотограф закончит.

— Он хорошо снимает, — сказал Монро.

— Я слышал, он подрабатывает портретами на стороне, — добавил Монохэн.

— Знаешь, до чего эти ребята сейчас додумались? — спросил Монро.

— Какие?

— Фотограф. Те, кого посылают со следовательскими бригадами снимать трупы?

— Нет. До чего?

— Снимают «поляроидами».

— Да? Они что, торопятся?

— Нет. Просто когда ты работаешь с трупами, а фото не получилось, ты же не сможешь пригласить его позировать еше разок. К тому времени его в морге на куски искромсают. А так они сразу видят, что вышло, — пояснил Монро.

— Ну надо же! Чего они только не придумают! — покачал головой Монохэн. — Что новенького, Карелла? Как начальство? Как ребята?

— Все в норме.

— Есть что-нибудь интересное?

— Это дело обещает быть интересным, — сказал Карелла.

— Да, снайперы — это всегда интересно, — согласился Монохэн.

— У нас однажды был снайпер, — сказал Монро. — Меня тогда только назначили детективом в Тридцать девятом участке. Тот тип стрелял только старух. Была у него такая слабость — маленькие старушки. Глушил их из сорок пятого калибра. Хорошим был стрелком, черт возьми! Помнишь Микки Данхилла?

— Помню, — кивнул Монохэн.

— А ты помнишь? — спросил Монро Кареллу.

— Нет, кто это?

— Детектив первого класса из Тридцать девятого участка. Такой коротышка, а сильный, как бык, мог так припечатать, что в два счета окажешься на заднице. Мы нарядили его старушкой. Так и поймали того малого. Он пульнул в Данхилла, а тот задрал свои юбки, догнал его на крыше и чуть дух из него не вышиб.

— Да-да, помню, — кивнул Монохэн.

— Ну вот. Привезли мы его в участок, снайпера этого, и все хотели выяснить, почему он убивал именно старушек. Подумали, может, у него Эдипов комплекс? Но…

— Что? — переспросил Монохэн.

— Эдип, — повторил Монро. — Это был такой греческий царь. Он спал с собственной мамашей.

— Это же преступление! — сказал Монохэн.

— Знаю. Короче, мы решили, что этот снайпер просто псих, понимаешь? Ну, и все допытывались — почему маленьких старушек? Почему не маленьких старичков? Или еще кого-нибудь, если уж на то пошло? Почему только милых маленьких старушек?

— И почему? — спросил Монохэн.

— Он так и не сказал, — пожал плечами Монро.

— То есть?

— Так ничего и не сказал.

— Тогда зачем ты все это рассказывал?

— Что значит — «зачем»? Был человек, который стрелял старушек! — возмутился Монро.

— Да? Ну и что?

— Что «ну и что»? Что значит — «зачем»? В том-то все и дело.

— А как насчет другого парня?

— Какого?

— Ну, этого грека, — нетерпеливо сказал Монохэн.

— Какого еще грека?

— Да царя, царя! Ты ведь сказал, что там был еще и греческий царь!

— О, Господи Боже, да он здесь ни при чем!

— И все-таки надо было его проверить, — настаивал Монохэн. — Всякое бывает.

— Как мы могли его проверить? Он же из мифа.

— Откуда?!

— Из мифа!

Монохэн понимающе кивнул.

— Тогда другое дело. И все же надо проверять любые зацепки.

— Кажется, фотограф закончил, — сказал Карелла.

— Мы тебе нужны? — спросил Монро.

— Не думаю. Я пришлю вам копию протокола.

— Знаешь, что нужно сделать? — вдруг спросил Монохэн.

— Что?

— Переоденьте этого вашего рыжего бугая, как его…

— Коттон Хейвс?

— Да-да. Переоденьте его маленькой старушкой. Может, ваш снайпер на него клюнет?

— Судя по всему, ему больше по вкусу мужчины средних лет, — возразил Карелла.

Монохэн обернулся к трупу.

— Ему не может быть больше сорока, — слегка раздраженно заявил он. — С каких это пор сорок — средний возраст?

— Я хотел сказать — зрелый, — поправился Карелла.

— Да, так правильнее, — хмыкнул Монохэн. — И пришли нам две копии, у нас введен новый порядок.

— Да бросьте вы, имейте совесть!

— Я, по-твоему, устанавливаю правила?

— А разве не ты? — с удивленным видом спросил Карелла.

— Вот, опять начинается. Ты понял, о чем я говорил? Штаны со смеху намочишь. Пришли две копии, Карелла. Увидим, кто будет смеяться последним.

— Думаешь, это сделал тот грек? — спросил Карелла.

— Какой грек?

— Ну, не знаю, тот, о котором говорил Монро.

— А я бы его все-таки проверил, — сказал Монохэн. — Тот, кто спит с собственной матерью, способен на все.

Все еше улыбаясь, Карелла подошел к фотографу, который упаковывал свое снаряжение.

— Ну что, закончили?

— Заходите, если надо, — ответил тот.

— Мне понадобится несколько фотографий.

— Конечно. Вы из какого участка?

— Из Восемьдесят седьмого.

— Понял, а ваше имя?

— Карелла. Стив Карелла.

— Фотографии будут завтра. — Он взглянул на подкатившую машину и ухмыльнулся. — Ого!

— Что такое?

— А вот и ребята из лаборатории. Теперь вам придется ждать, пока и они не закончат.

— Да нет, мне ведь только нужно узнать, что это за тип! — сказал Карелла и повернулся навстречу двум сотрудникам лаборатории, которые вышли из машины.

Глава 2

Заглянув в бумажник покойного, Карелла наконец-то узнал, «что это за тип».

Убитым оказался Энтони Форрест, и в его водительских правах значилось: адрес — Моррисон-драйв, 301; рост — пять футов восемь дюймов; цвет глаз — голубой. В бумажнике лежали шесть кредитных карточек — «Дайнерз клаб», «Американ экспресс», «Карт бланш», «Галф ойл корпорейшн», «Моубил ойл компани» и карточка одного из городских магазинов мужской одежды — все на имя Энтони Форреста. Визитная карточка представляла Энтони Форреста как вице-президента фирмы «Индиан Экспорте Инкорпорейтед», расположенной на Калвер-авеню, 580, — его застрелили как раз у дверей этого здания. В бумажнике еще множество других карточек и записок, а в* водительских правах лежало пять долларов — судя по всему, на случай необходимости расплатиться с полицией за нарушение. Всего в бумажнике оказалось семьдесят долларов наличными: три двадцатки, пятерка и еше пять долларов по одному.

Фотографии Карелла нашел в пластиковом вкладыше.

На одной из них была светловолосая женщина лет тридцати пяти с ясным, задорным взглядом. Она счастливо улыбалась из-под пластиковой обложки. Были и фотографии троих детей — двух мальчиков и девушки, цветом волос и глазами очень похожих на мать. Мальчики одеты в скаутскую форму, один, видимо, чуть старше, но обоим не больше десяти-одиннадцати лет. Девушке лет пятнадцать или шестнадцать. Ее фотографировали где-то на пляже. Она прижимала к груди большой полосатый мяч и улыбалась. Позади нее стоял сам Форрест, с мальчишеской улыбкой сложив пальцы «рожками» над ее головой.

Карелла вздохнул и закрыл бумажник.

Существует нелепое полицейское правило, согласно которому труп обязательно должен быть опознан. Обычно это делает близкий родственник, тем самым заверяя полицейских в том, что они ищут убийцу именно Джона Смита, а не убийцу Джона Доу. Судя по фотографиям в бумажнике, у Форреста была жена и трое детей, и теперь кому-то предстояло пойти к нему домой, подождать, пока откроется дверь, посмотреть в глаза его жене и детям и сказать, что Энтони Форреста — их любимого мужа и отца — больше нет в живых.

В данном случае этим «кем-то» был Стив Карелла.

Дверь дома № 301 по Моррисон-драйв открыла та самая девушка, которую Карелла видел улыбающейся с мячом на фотографии. Однако тот снимок, очевидно, был сделан несколько лет назад, потому что теперь она выглядела по крайней мере лет на девятнадцать — двадцать. И волосы ее не были такими светлыми, а вот в голубых глазах горел тот же живой огонек. Она смущенно улыбнулась Карелле и вежливо спросила:

— Да? Чем я могу вам помочь?

— Мисс Форрест?

— Да, — еще больше смутилась она, удивленно приподняв светлые брови.

— Детектив Карелла из Восемьдесят седьмого участка, — он показал свой значок и удостоверение и откашлялся. Девушка молчала. — Простите, я могу поговорить с вашей матерью?

— Ее нет дома, — ответила девушка.

— Вы не знаете, где ее можно найти?

— Они с отцом договорились пообедать вместе. А в чем дело?

— А-а, — сказал Карелла, и тут девушка поняла, что он пришел неспроста. До этого она была всего лишь, озадачена его появлением, но то, как он произнес это «а-а», встревожило ее. Широко раскрыв глаза, она быстро шагнула ему навстречу и спросила:

— Что случилось?

— Вы позволите войти?

— Да, конечно, — ответила она, но они так и не прошли в дом дальше прихожей. — Что случилось?

— Мисс… — начал было Карелла и замолчал, усомнившись, говорить ли ей, достаточно ли она взрослая для такой новости, и все же понимая, что должен найти ее мать, должен сообщить хоть кому-то.

— Вы знаете, где ваша мать? Где они договорились встретиться?

— Знаю, у «Шрафта». Не уверена, что они собирались там обедать, но встречаются они там. Послушайте, да объясните, пожалуйста, в чем, собственно, дело?

Ему показалось, что его взгляд длился вечность. Потом очень осторожно он сказал:

— Мисс, ваш отец погиб.

Девушка отшатнулась от него. На мгновение она застыла, глядя на Кареллу, и невольно улыбнулась, но потом улыбка пропала, и она решительно покачала головой:

— Нет!

— Я очень сожалею, мисс.

— Вы, должно быть, ошиблись. Они с мамой собирались встретиться и…

— Боюсь, я не ошибся, мисс.

— Но… ну… почему вы так уверены? Я хочу сказать… Да скажите же, ради Бога, что случилось?

— Его застрелили.

— Моего отца! — спросила она недоверчиво и снова покачала головой. — Застрелили? Вы шутите?

— Мне очень жаль, мисс, но я не шучу. Я хотел бы поговорить с вашей матерью. Можно воспользоваться телефоном?

— Послушайте… но то… что вы сказали… это невозможно, понимаете? Моего отца зовут Энтони Форрест. Уверена, что теперь вы…

— Мисс, — Карелла осторожно коснулся ее руки. — У него были с собой документы. Мы в общем-то уверены, что это ваш отец.

— Какие документы?

— В бумажнике.

— Тогда, значит, кто-то украл его у отца. Вы же знаете; такое часто случается. И когда нашли бумажник моего отца у человека, которого застрелили, вы, естественно, предположили…

— Кто там, Синди? — крикнул откуда-то сверху мальчишеский голос.

— Ничего, Джефф. Все в порядке, — крикнула она в ответ.

— Я бы все же хотел поговорить с вашей матерью, — напомнил Карелла.

— Но зачем? Вы ее только зря испугаете, и все!

Карелла не ответил. Он молча смотрел на девушку. Ее глаза начали наполняться слезами — он видел, как это происходило, — но ей еще удавалось держать себя в руках.

— Звоните, конечно. Но… вы должны быть уверены, слышите? Если тот человек действительно мой отец… Потому что… вы… вы не должны так ошибаться. — Только теперь ее ярко-голубые глаза затянулись матовой пленкой слез.

— Телефон там, — сказала она и, пока он шел за ней в гостиную, добавила: — Я уверена, что это не мой отец. Кому могло понадобиться его убивать?

Карелла раскрыл телефонную книгу и нашел номер одного из ресторанов «Шрафт», расположенного ближе других к конторе Форреста. Он начинал набирать номер, когда девушка коснулась его руки.

— Послушайте, — повторила она, и слезы вдруг хлынули по ее щекам. — Она ведь не очень сильная женщина. Пожалуйста… когда вы будете говорить ей… будьте осторожны. Хорошо? Когда вы будете говорить ей, что мой отец погиб. Хорошо?

Карелла кивнул и набрал номер.

Клара Форрест была стройной женщиной тридцати девяти лет с сеточкой тонких морщин вокруг глаза и рта. Она молча проследовала за Кареллой в морг. На ее лице застыло скорбное, почти сердитое выражение, какое бывает у людей, когда им сообщают о смерти близкого. Так же молча она дождалась, пока служитель морга выкатил из стеллажа ящик на смазанных роликах с телом ее мужа, взглянула на него и коротко кивнула. Она смирилась с мыслью о его смерти еще тогда, когда Карелла говорил с ней по телефону. Теперь для нее этот взгляд на лицо человека, за которого она вышла замуж, когда ей было девятнадцать; человека, которого она полюбила еще в семнадцать; мужа, которому родила троих детей, которого за это время знала и в горе, и в радости; этот взгляд на безжизненное лицо человека, который лежал мертвым в ящике на роликах, был чем-то обыденным. Она почувствовала боль тогда, когда Карелла говорил с ней по телефону, а все остальное было уже неважно.

— Это ваш муж, миссис Форрест? — спросил Карелла.

— Да.

—* Его имя Энтони Форрест?

— Да, — Клара встряхнула головой. — Может быть, выйдем отсюда?

Они вышли из большой гулкой комнаты и остановились в больничном коридоре.

— Вскрытие будет? — спросила Клара.

— Да, миссис Форрест.

— Я бы не хотела.

— Мне очень жаль.

— Как вы думаете, ему было больно?

— Скорее всего он умер мгновенно, миссис Форрест.

— Слава Богу, хоть так.

Наступило долгое молчание.

— Наши часы, — наконец сказала Клара. — У нас их дюжины две. Я знала, что так и получится.

— Простите, не понял?

— Он всегда сам заводил часы. Некоторые из них очень сложные. Те, что старинные. И те, мудреные заграничные. Он заводил их раз в неделю, по субботам, и все сам, — она замолчала и устало улыбнулась. — Я всегда боялась, что так и получится. Понимаете, он… А я так и не научилась их заводить.

— Простите?

— А теперь… теперь, когда Тони не стало, — медленно проговорила она, — кто же будет заводить часы?

И тогда она заплакала.

Полицейское управление — это громадное учреждение, а детектив — всего лишь один из его служащих. Каждый день он приходит на работу и делает свое дело. И так же, как в любом другом, в этом учреждении свои правила и свой распорядок, нужно что-то напечатать, а что-то надиктовать, кому-то позвонить, кого-то опросить и кого-то навестить, нужно проверить факты, связаться с другими отделами, проконсультироваться со специалистами. И так же, как и в любой другой работе, в полиции невозможно сосредоточить все свои силы на каком-то одном срочном деле. Мешают то телефонные звонки по совершенно другому поводу, то посторонние люди, то не стыкуется отпускной график, то сказывается нехватка работников, накладки и опоздания, а то и просто обычная усталость.

Работа детектива очень похожа на работу бухгалтера.

Есть только одно существенное отличие, но если попробовать от него отключиться, то оно становится почти незаметным.

Несмотря на репутацию безжалостного кровопийцы, которая преследует его профессию, бухгалтер редко встречается со смертью, во всяком случае, не каждый день.

Детектив видит смерть во всех возможных ее проявлениях по крайней * мере пять раз в неделю, а обычно гораздо чаще. Он видит ее в уличной толпе среди мужчин и женщин, которые проводят всю свою жизнь в гниющих трущобах и умирают по мере того, как безжалостный город высасывает из них остатки этой жизни. Он видит ее среди наркоманов, для которых не существует иных стремлений, кроме одного — к героину. Он видит смерть среди воров, грабителей, мошенников, сутенеров, которые большую часть своей жизни проводят в тюрьмах. Он видит ее среди уличных шлюх, которые познали утрату собственной чести и теперь каждый день по многу раз убивают свои чувства бесчисленными совокуплениями. Он видит ее среди гомосексуалистов, потерявших свое мужское достоинство и прозябавших в постоянном страхе перед законом. Он видит ее среди малолетних преступников, которые живут по законам насилия и сами боятся смерти — они убивают для того, чтобы избавиться от разъедающего их души животного страха.

Детектив видит смерть в самой жуткой ее сути, когда страсти туманят сознание и развязывают руки. Он видит раны — стреляные и колотые, раны от топора и спицы, видит увечья и расчлененные человеческие тела. И всякий раз, когда он имеет дело с очередной жертвой, его словно выхватывают из собственного тела, он как бы перестает ощущать себя человеком и становится сторонним наблюдателем, пришельцем из космоса, изучающим любопытную расу людей-насекомых, рвущих друг друга на части, пожирающих и пьющих кровь себе подобных. В такие минуты он готов отречься от своей причастности к роду человеческому, он не хочет верить в то, что подобная жестокость может исходить от разумных существ, почти достигших звезд. А когда он крепко зажмуривается и вновь открывает глаза — перед ним на мостовой лишь очередное «дело», а сам он — только служащий полицейского учреждения, которому необходимо докопаться до фактов и раздобыть сведения, прежде чем «дело» займет свое место рядом с другими такими же в* архиве.

Из отчета баллистической лаборатории Карелла узнал, что пуля, извлеченная из деревянного дверного косяка позади Форреста, и стреляная гильза, найденная на крыше здания напротив, являются составными частями патрона «ремингтон» 308-го калибра. В том же отчете говорилось, что патрон 308-го калибра весом 191,6 грана[1] состоит из цельнометаллической гильзы и пули в медной оболочке, имеющей шесть нарезных бороздок, мягкий наконечник и направление вращения справа налево. Предположительно, что убийца использовал оптический прицел, так как расстояние между крышей и тротуаром, где стоял Форрест, превышало сто пятьдесят ярдов.

Карелла внимательно прочитал отчет, но поступил совсем не так, как человек, долгое время прослуживший в полиции. Он решил не обращать внимания на навязчивое предчувствие, возникшее в тот момент, когда увидел убитого, в надежде, что оно пропадет и ему будет легче работать. Он ответил на вызов, дело официально числилось за ним. В 87-м участке редко работали с постоянным напарником. Этот вопрос, как правило, решался довольно бессистемно, хотя весьма эффективным способом. К делу подключался тот, у кого было больше времени и сил.

Был еще апрель, и Мейер Мейер как раз возвращался из отпуска, чтобы сменить Берта Клинга, который дождался своей очереди. Идея ранних отпусков принадлежала лейтенанту: поскольку преступность особенно пышно расцветает именно в летние месяцы, он хотел, чтобы в июле и августе отдел работал в полном составе. Коттон Хейвс и Хэл Уиллис отчаянно трудились над раскрытием серии складских краж, Энди Паркер работал над ограблением ювелирного магазина, Артур Браун вместе с ребятами из отдела по борьбе с наркотиками разыскивал известного «толкача», скрывающегося где-то на территории участка. Из шестнадцати детективов своего отдела Карелла в разное время работал со всеми, но больше всего любил Мейера Мейера и очень обрадовался-, когда лейтенант подключил его к делу о снайпере.

Как ни странно, Мейер сразу же согласился с Кареллой и не стал заострять внимание на очевидном. Казалось, он необычайно рад тому, что им известны имя убитого, адрес его семьи и тип пули, сразившей его. Как часто им приходилось приступать к делу, не имея ни малейшего понятия об имени убитого, о его адресе, семье или друзьях.

Они сразу договорились, что ищут конкретного человека, который убил другого конкретного человека. Они прекрасно знали, что невозможно раскрыть каждое убийство, но еще они знали, что необходимо терпение и расторопность в совокупности с правильно сформулированными вопрос&ш, заданными правильно выбранным людям, и это обычно приносит желаемые результаты. Между собой они решили, что человека не убивают, пока кто-то не посчитает, что пришла пора это сделать.

На следующий день их мнение изменилось.

Глава 3

Это был еще один чудесный весенний день.

Живя за городом, никогда не поймешь, что значит такой день для ^городского жителя. Горожанин еще с вечера следит за прогнозом погоды по телевизору и первое, что он делает, проснувшись утром под звон будильника, — это подкрадывается к окну и вглядывается в небо. Он окончательно просыпается, если небо голубое. «В такой день все должно быть в порядке», — говорит он себе, а потом — будь то зима или лето, весна или осень — открывает окно, чтобы узнать: как там? Не очень ли холодно? И от того, что он чувствует в эти первые минуты после пробуждения, зависит и его сегодняшний костюм, и настроение, да и вообще вся его жизненная философия.

Таймер приемника сработал и разбудил Рэндольфа Нордена в 7.30 утра. В свое время он купил этот приемник, предвкушая, как здорово будет каждое утро просыпаться под музыку. Но вставал он обычно в 7.30; как раз когда начинаются новости, и потому каждый Божий день диктор будил его очередными скверными известиями откуда-нибудь из России. Он пробовал ставить таймер на 7.35, когда новости уже сменялись музыкой, но вскоре обнаружил, что именно этих пяти минут не хватает, чтобы вовремя попасть на работу. Он пробовал ставить и на 7.25, но терять из-за этой глупости пять минут сна ему тоже не нравилось. Так и получилось, что вместо музыки Рэндольфу Нордену приходилось слушать скучные последние известия. По его мнению, это было еще одним из проявлений жизненной несправедливости.

Когда он встал с постели, диктор как раз вещал о далеких островах в каком-то море.

— Катись ты к черту вместе со своими островами, — буркнул он и направился к окну, на ходу стягивая через голову пижамную куртку и почесывая живот. Как всегда по утрам, его бесил приемник, бесила Мэй, собственная жена, которая еще крепко спала, дети, спавшие каждый в своей спальне в другом конце квартиры, и прислуга, которая позволяла себе просыпаться позже него, хоть он и был ее хозяином, из-за чего ему самому приходилось готовить себе завтрак. Он поднял штору, с долей злорадства надеясь, что солнечный свет упадет на подушку и разбудит Мэй, но тут же почувствовал угрызения совести и обернулся посмотреть, не побеспокоил ли жену. Нет, все в порядке. На секунду ему показалось, что на улице пасмурно, но он посмотрел в окно на крыши, увидел ослепительно синее, как яйцо малиновки, небо, и его лицо расплылось в довольной улыбке. Он одобрительно кивнул и открыл окно.

Норден высунул голову наружу. Было тепло, с юга, со стороны реки Харб дул мягкий ласковый ветерок. С высоты своего двенадцатого этажа он отчетливо видел суда на реке и огромные величественные арки моста. Его улыбка стала шире. Он оставил окно открытым, вернулся к постели, выключил радио и снял пижаму, быстро и бесшумно натянул белье, брюки, носки и ботинки, прошел в ванную и побрился электробритвой. Пока он брился, его уверенность относительно наступающего дня еще больше окрепла. Норден любил повторять, что лучшие мысли ему приходят в голову во время бритья. И действительно, несколько довольно оригинальных идей — или они ему такими только казались — возникли у него, пока он водил бритвой по щетинистому подбородку. К тому времени, когда он закончил бриться, надел рубашку, повязал галстук, накинул пиджак и вышел на кухню выпить соку и заварить кофе, ему уже не терпелось поскорее добраться до своей адвокатской конторы на Холл-авеню и приступить к воплощению наиболее удачных из своих последних изобретений. Проглотив сок и кофе, он прошел в другой конец квартиры, где были комнаты детей. Джоани уже проснулась и, сидя в постели с полусонным видом, что-то читала.

— Доброе утро, па, — сказала она и снова уткнулась в книгу.

— До вечера, ага? — ответил Норден и чмокнул ее в щеку. Она молча кивнула, продолжая читать. Он зашел в другую комнату к Майку — тот еще спал, и Норден не стал его будить. Он вернулся к себе, поцеловал Мэй, которая что-то пробормотала в ответ и перевернулась на другой бок. Он улыбнулся, вышел в прихожую, взял портфель и отправился на работу.

— Доброе утро, мистер Норден. Отличный сегодня денек, — приветствовал его лифтер.

— Да, Джордж, уж это точно.

Они молча спустились в вестибюль. Норден вышел из лифта, кивнул на прощание Джорджу и подошел к почтовому ящику, который регулярно проверял каждое утро, хотя прекрасно знал, что для почты еще слишком рано. Он открыл дверь парадного, вышел на улицу, посмотрел на небо и еще раз улыбнулся.

Едва успев глотнуть свежего весеннего воздуха, Норден был замертво сражен пулей, попавшей ему точно между глаз.

Детектив, ответивший на вызов в Шестьдесят пятом участке, принадлежал к тем представителям своей профессии, кто всегда готов к любым неожиданностям и старается быть в курсе всех важных дел в Управлении. Убийство было редким и необычным происшествием в респектабельном районе 65-го участка, и он даже удивился, когда патрульный сообщил о случившемся. Он надел шляпу, кивнул напарнику, взял полицейский седан с «лысой» резиной на передних колесах и направился туда, где на тротуаре лежал мертвый Рэндольф Норден. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, что в Нордена стреляли откуда-то сверху — из окна или с крыши дома напротив, так как входное отверстие пули находилось точно между глаз, а выходное — в области шеи, что указывало на очень острый угол траектории полета пули. Он был не из тех полицейских, кто стремился увильнуть от работы. Скорее наоборот, ему было даже немного жаль упускать из рук настоящее убийство, случившееся в районе, где самыми крупными преступлениями обычно бывали квартирные кражи и уличные потасовки. Но, к сожалению, он читал утреннюю газету и знал, что вчера на Калвер-авеню на территории Восемьдесят седьмого участка был убит человек по имени Энтони Форрест. Он автоматически связал оба происшествия между собой, но тем не менее решил подождать, прежде чем передать это дело в другие руки. Долго ждать не пришлось.

Баллистическая экспертиза показала, что пуля, пробившая голову Нордена и сплющившаяся о тротуар, и стреляная гильза, найденная на крыше дома напротив, являются составными частями патрона «ремингтон» 308-го калибра. В протоколе также говорилось, что этот патрон состоит из цельнометаллической гильзы, пули в медной оболочке с шестью нарезными бороздками, мягким наконечником и весит 191,6 грана. В лаборатории, видно, кто-то тоже старался держаться в курсе, потому что снизу от руки была сделана следующая приписка:

«Позвони детективу 2-го класса Стиву Карелле из Восемьдесят седьмого участка. Тел. Фредерик 7-8024. Он расследует похожее убийство, совершенное вчера. Тот же патрон, тот же М.О.[2]. Дж. Я.»

Детектив из Шестьдесят пятого участка прочитал протокол и приписку и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Подумаешь, а то я бы сам не догадался.

Он повернул к себе телефон и набрал номер.

Больше всего Кареллу и Мейера пугала вероятность того, что Энтони Форрест убит снайпером.

Обычно снайпер — довольно редкий тип убийцы, схожий со своим «коллегой» военного времени только методами работы. Оба они сидят в засаде и подстерегают жертву. Их успех зависит от внезапности в сочетании с быстротой действий и точностью попадания. Спрятавшись за деревьями, военный снайпер вполне способен парализовать целое отделение, уложив нескольких солдат еще до того, как остальные найдут укрытие, откуда не посмеют и высунуться. Несколько хороших снайперов, работая сообща, могут изменить исход боя. Это грозный противник, сеющий нежданную смерть прямо с небес, как разгневанный Бог.

Военных снайперов учат убивать противника. Когда снайпер убьет их достаточно много, его награждают медалью. Хороший военный снайпер может даже заслужить невольное восхищение тех, кого он стремится убить. С ним затевают своеобразную игру на сообразительность, стараясь сначала найти, а потом решить, как выбить его с выгодной позиции, пока он не перебил их всех сам. Профессиональный снайпер в военное время — это очень опасно.

Снайпер в мирное время может быть кем угодно.

Это может быть подросток, пробующий новую духовушку, постреливая в прохожих из окна спальни. Это может быть человек, стреляющий во всех, одетых в красное. Это может быть тип вроде Джека Потрошителя, который стреляет во всех фигуристых блондинок. Это может быть антиклерикал, антивегетарианец, антидолгожитель, антисемит, антипацифист, античеловек. Единственный очевидный факт, известный о снайпере мирного времени, это то, что он какой-нибудь «анти». И тем не менее полиции часто попадаются снайперы, которые стреляют в людей ради развлечения и не связывают акт убийства с тем, что они считают стрелковым спортом. Для многих снайперов эта смертельная игра — лишь практика в стрельбе по мишеням. Для других — охота, и они будут сидеть в засаде, как на утиной охоте. Для некоторых — это форма полового удовлетворения. У военного снайпера есть причина и цель, у «мирного» чаще всего нет ни того, ни другого. Военный снайпер обычно привязан к месту, он прячется на дереве или где-то в развалинах. Если он пошевельнется, то будет обнаружен и сам станет мишенью. Недостаток мобильности — его тактическая слабость. «Мирный» снайпер может выстрелить и исчезнуть. Ему это просто, потому что его жертвы почти всегда безоружны и никогда не ждут нападения. Как правило, после стрельбы наступает замешательство, во время которого он и исчезает. И некому выстрелить в ответ. Оставив за собой убитого, он удаляется неторопливой походкой, как самый обычный прохожий.

Война — занятие малопочтенное, но военные снайперы — это лишь профессионалы, делающие свое дело.

«Мирные» снайперы убивают кого угодно.

Ни Карелла, ни Мейер не хотели, чтобы человек, которого они искали, оказался снайпером. Первый вызов приняли в 87-м участку и дело теперь висело на них — поистине пузатый вопящий младенец-подкидыш, оставленный в корзине на крыльце. Даже если тот человек действительно снайпер и решил перестрелять весь город, дело все равно числилось за ними. Конечно, может статься, к нему подключат еще нескольких детективов из других участков, и даже; может статься, Управление предложит любую помощь, но этот снайпер все равно висит на них, а в городе десять миллионов населения, каждый может быть либо убийцей, либо следующей жертвой.

Как играть в игру без правил?

Как искать логику в чем-то, напрочь ее лишенном?

Попробуйте сами.

Вам придется начинать сначала.

— Если только это снайпер, — заметил Мейер. — Мы ведь в этом пока не уверены. Всего два случая, Стив. Если хочешь знать мое мнение, этот парень из Шестьдесят пятого участка — как его?..

— Ди Нобиле.

— Да. Так вот, я считаю, что он спихнул на нас это дело преждевременно.

— Тот же М. О., — напомнил Карелла.

— Да-да.

— Тот же патрон.

— Все люди двуногие, — не унимался Мейер, — следовательно, все двуногие — люди.

— И что?

— А то, что не спешим ли мы с предположениями, будто, если эти двое застрелены с двух разных крыш и в обоих случаях использовали однотипные пули, то…

— Мейер, да я готов Богу молиться, чтобы этих двоих застрелила моя тетушка Матильда, потому как названа наследницей в их страховых полисах. Пока что-то непохоже. Зато уже есть схема.

— Какая еще схема?

— Совершенно очевидная. Как сделано и чем сделано.

— Возможно совпадение.

— Верно, возможно. Если не учитывать дополнительные данные.

— Не спеши ты со своими дополнительными данными.

— Да? А вот послушай, — Карелла достал из стола отпечатанный на машинке лист, посмотрел на Мейера и начал читать: — Энтони Форрест, без малого сорок пять лет, женат, трое детей. Занимал важное положение^ вице-президент, годовое жалованье — сорок семь тысяч. Протестант, республиканец. Улавливаешь?

— Ну-ну, продолжай.

— Теперь Рэндольф Норден. Сорок шесть лет, женат, двое детей. Тоже высокий пост — младший компаньон в адвокатской фирме, жалованье — пятьдесят восемь тысяч долларов в год. Протестант, республиканец.

— Ну и?

— Ну и поменяй местами их имена. Ведь ничего не изменится.

— Ты хочешь сказать, что снайпер охотится за мужчинами средних лет, которые женаты,* имеют детей и занимают высокие…

— Все может быть.

— Тогда почему не пойти дальше и не сузить круг догадок? — предложил Мейер. — Что, если он охотится за всеми, кто старше сорока пяти?

— Вполне возможно.

— Или за всеми женатыми мужчинами, у кого двое и более — детей?

— Может быть.

— Или за всеми, чье жалованье больше сорока тысяч в год, а?

— Тоже может быть.

— Или за всеми протестантами? Или республиканцами?

Карелла бросил лист на стол и сказал:

— Или за всеми, кому свойственны все эти особенности вместе.

— Стив, но таких людей в нашем городе не меньше — это по самым скромным подсчетам — сотни тысяч.

— Ну и что? А кто говорит, что снайпер спешит? Может быть, он и задумал перебить их всех по очереди.

— Тогда он просто псих.

Карелла пристально посмотрел на Мейера:

— Видишь ли, именно поэтому я и надеюсь, что мы имеем дело не со снайпером.

— Да подожди ты, — ответил он. — Только из-за того, что какой-то малый из. Шестьдесят пятого участка поспешил…

— Я не думаю, что он поспешил. Наоборот, я думаю, что он молодец и сделал единственно правильный вывод. И я думаю, это действительно снайпер, и очень надеюсь, что он не псих. А нам пора начать выяснять, что еще общего было, а чего не было в биографиях Форреста и Нордена. Вот что я думаю по этому поводу.

Мейер пожал плечами, засунул руки в карманы и пробормотал:

— Только снайпера нам и не хватало.

Глава 4

Президент компании «Индиан Экспорте Инкорпорейтед», в которой работал Энтони Форрест, оказался лысеющим человеком лет под семьдесят. Немного полный, несколько надменный и очень похожий на немца. Ростом он был примерно пять футов восемь дюймов, с торчащим животиком. Судя по походке, он страдал плоскостопием. Мейер Мейер, по национальности еврей, в его присутствии почувствовал себя как-то неловко.

Президента звали Людвиг Эттерман. Стоя перед своим столом, как показалось в полном отчаянии, он произнес:

— Хороший был человек Тони. Не могу понять, как это могло случиться.

В его речи чувствовался легкий немецкий акцент.

— Вы давно его знали, мистер Эттерман? — спросил Карелла.

— Пятнадцать лет. Это много.

— Сэр, не могли бы вы рассказать нам об этом поподробнее?

— Что именно вас интересует?

— Как вы познакомились, какого рода деловые связи поддерживали, в чем заключались обязанности мистера Форреста?

— Когда мы встретились, он был коммивояжером. А у меня уже было свое дело. Он работал на компанию, выпускавшую картонные упаковки. В то время они располагались в центре города, сейчас эта компания уже не существует. Видите ли, мы импортируем товары из Индии и рассылаем их по всем штатам, потому-то нам и нужно столько картонной тары. В те времена я покупал почти все наши коробки у компании, где работал Тони. Ну и виделись мы с ним… наверное, раза два в месяц.

— Это было вскоре после войны, правильно?

— Да.

— А вы знаете, мистер Форрест был на войне?

— Да, был, — кивнул Эттерман. — Он служил в артиллерии. Был ранен в Италии в бою с немцами. — Эттерман сделал паузу. Потом повернулся к Мейеру и сказал:

— Видите ли, я гражданин США. Живу здесь с тысяча девятьсот двенадцатого года. Родители приехали сюда, когда я был еще мальчиком. Большинство наших родственников уехали из Германии. Некоторые из них в Индию, что и заложило основу нашего дела.

— Сэр, а вы не знаете, в каком звании служил мистер Форрест?

— Кажется, он был капитаном.

— Хорошо, продолжайте, пожалуйста.

— Короче говоря, он понравился мне с самого начала. Было в нем что-то привлекательное. В конце концов, коробки везде одинаковые, где их ни покупай. Я покупал у Тони, потому что он мне нравился.

Эттерман предложил детективам сигары и закурил сам.

— Мой единственный порок, — сказал он. — Доктор считает, что они меня когда-нибудь убьют. Раньше я отвечал, что мечтаю умереть в постели с молоденькой блондинкой или с сигарой в зубах. — Эттерман усмехнулся. — Впрочем, полагаю, что в моем возрасте придется ограничиться сигарой.

— Как мистер Форрест перешел к вам? — с улыбкой спросил Карелла.

— Однажды я спросил его, доволен ли он своим положением, и если нет, то готов предложить ему работу. Мы обсудили это дело подробнее, и он начал работать у меня. Коммивояжером. Это было пятнадцать лет назад. Сегодня… вернее, когда он умер, он был вице-президентом.

— Что побудило вас сделать такое предложение, мистер Эттерман?

— Как я уже сказал, он мне понравился с самого начала. Кроме того… — Эттерман покачал головой. — Впрочем, это неважно.

— Что, сэр?

— Видите ли… — Эттерман снова покачал головой. — Я потерял сына. <Он погиб на войне.

— Простите.

— Ничего. Это было давно, а жить ведь как-то надо, правда? — Эттерман улыбнулся быстрой улыбкой. — Он служил в эскадрилье бомбардировщиков. Его самолет сбили во время налета на Швайнфурт тринадцатого апреля сорок четвертого. Там был шарикоподшипниковый завод*.

В кабинете наступила тишина.

— Наша семья как раз из городка поблизости от Швайнфурта. Как странно иногда поворачивается жизнь, вам не кажется? Я родился немцем в городке неподалеку от Швайнфурта, а мой сын-американец сбит, пролетая над тем же самым Швайнфуртом, — он покачал головой. — Поразительно, вы знаете, просто поразительно.

И снова тишина.

Карелла кашлянул и спросил:

— Мистер Эттерман, а что за человек был Энтони Форрест? Он ладил с вашими сотрудниками, он…

— Я не знал человека лучше, — ответил Эттерман, — и я не могу назвать никого, кто бы его не любил, — он покачал головой. — Мне кажется, его мог убить только какой-то сумасшедший.

— Мистер Эттерман, обычно он уходил с работы в одно и то же время?

— Заканчиваем мы в пять. Мы с Тони, как правило, болтали о том о сем, ну, может, еше минут пятнадцать. Да, пожалуй, он обычно уходил где-то между четвертью и половиной шестого.

— Его отношения с женой?

— Он и Клара были очень счастливы друг с другом.

— А дети? Если не ошибаюсь, его дочери девятнадцать, а мальчикам около пятнадцати?

— Совершенно верно.

— С ними все в порядке?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, не было ли у них каких-нибудь неприятностей?

— Я не совсем понимаю.

— С полицией, со сверстниками… скажем, дурная компания или еще что-нибудь в этом роде?

^ Они славные ребята, — сказал Эттерман. — Синтия закончила школу лучшей в классе и получила направление в Рамсийский университет. И мальчики хорошо успевают в школе. Один играет в школьной бейсбольной команде, другой — член дискуссионного клуба. Нет, с детьми у Тонн никогда не было хлопот.

— Вам известно что-нибудь о его армейском прошлом, мистер Эттерман? Тот, кто его застрелил, прекрасно владеет винтовкой, так что не исключена вероятность, что он когда-то служил в армии. А поскольку мистер Форрест в прошлом тоже…

— Я мало знаю об этом. Уверен, он был хорошим офицером.

— Он никогда не рассказывал о каких-нибудь конфликтах с подчиненными? Ничего такого, что могло бы привести к…

— Джентльмены, он служил в армии во время войны. Война давно закончилась. Вряд ли кто-то стал бы откладывать месть на столько лет;

— Все возможно. Нам пока не за что даже зацепиться.

— Думаю, все-таки сумасшедший, — сказал Эттерман. — Это может быть только маньяк.

— Надеюсь, это не так, сэр, — ответил Карелла. Он и Мейер встали и поблагодарили Эттермана за то, что он смог их принять.

— Всегда чувствую себя по-идиотски в компании с немцами, — сказал Мейер уже на улице.

— Я заметил, — отозвался Карелла.

— Да? Правда заметно? Что, я был слишком спокоен?

— Пока мы там были, ты не сказал ни слова.

Мейер кивнул:

— Знаешь, я сидел и думал: «Ну ладно, может быть, твой сын и погиб в американском бомбардировщике над Швайнфуртом, а какой-нибудь твой племянничек в Дахау запихивал моих родственников в печь», — Мейер покачал головой. — Недели две назад* мы с Сарой были в гостях, так вот, там зашел спор с одним человеком, который продает у нас немецкие машины. Дошло до того, что в конце концов тот, кто затеял с ним этот спор, заявил, что был бы рад, если бы истребили всех немцев. На что первый ответил: «Когда-то уже был один такой немец, который хотел, чтобы истребили всех евреев». И я был с ним согласен. Почему, черт возьми, у евреев должно быть больше прав на истребление немцев, чем наоборот? Я был с ним полностью согласен. И все-таки, Стив, где-то в глубине души каждый еврей хотел бы, чтобы немцев истребили за то, что они с нами делали во время войны.

— Мейер, разве можно ненавидеть людей здесь и теперь за то, что когда-то творили совсем другие люди?

— Ты не еврей.

— Нет, не еврей. Но я смотрю на того же Эттермана и вижу печально-го старика, который в войну потерял сына, а два дня назад — человека, к которому он относился как к сыну.

— А я смотрю на него и вижу кадры из фильмов, где бульдозеры сгребают в кучи мертвых евреев, понял?

— А ты не видишь его сына, который погиб над Швайнфуртом?

— Нет. И я тебе честно скажу, что ненавижу всех немцев и, наверное, буду ненавидеть их до последнего дня своей жизни.

— Быть может, у тебя есть на это право, — пожал плечами Карелла.

— А знаешь, иногда мне кажется, что ты все-таки еврей.

— Когда я думаю о том, что произошло в Германии, я еврей. Как можно быть кем-то еще и оставаться человеком? Что они жгли в этих печах? Мусор? Скот? Ты думаешь, я не чувствую того же, что и ты?

— Не уверен.

— Нет? Тогда пошел ты к черту!

— Ты что, обиделся?

— Немножко.

— Почему?

— Потому. Лет до двенадцати я вообще понятия не имел, кто такие евреи. Хочешь верь — хочешь не верь. Правда, ходил у нас по кварталу старьевщик, которого мать называла «евреем». «Сегодня придет еврей», — обычно говорила она. Не думаю, что она хотела кого-нибудь обидеть, впрочем, кто ее знает? Она выросла в Италии, и потому для нее еврей, что лавочник, — все одно. Мне кажется, для нее «евреем» был любой торговец. Лично для меня еврей был стариком с бородкой и мешком за спиной. Это до тех пор, пока я не начал учиться в старших классах. Там я впервые встретил евреев. Заметь, что к тому времени Гитлер был уже у власти. Ну так вот, однажды я услышал шутку и пересказал ее как-то за столом одному еврейскому мальчику. Шутка была построена на загадке, а загадка была такая: «Что быстрей всего на свете?» Ответ: «Еврей, который проезжает на велосипеде по Германии». Но тому мальчику шутка вовсе не показалась смешной. Я никак не мог понять, чем же я его обидел. Когда я пришел домой, то спросил у отца — он тоже вырос в Италии и уже тогда держал булочную, ту же самую, что и сейчас, как ты знаешь. Я и ему пересказал ту шутку, Hi он почему-то тоже не засмеялся. Потом он повел меня в столовую, и мы с ним сели за стол — у нас был такой старинный стол красного дерева. И тогда он мне сказал по-итальянски: «Сынок, в ненависти нет ничего: ни хорошего, ни смешного». На следующий день в школе я разыскал этого мальчика — до сих пор помню, что его звали Рубен Циммерман, — и извинился за вчерашнее. Он сказал, что прощает, но больше так и не заговорил со мной за все то время, пока мы учились вместе. За четыре года, Мейер, он так ни разу со мной и не заговорил.

— Ну и что ты хочешь этим сказать, Стив?

— Сам не знаю, почему я все это вспомнил.

— Наверное, ты все-таки еврей.

— Может быть. Послушай, пойдем перекусим, а потом двинем к жене Нордена.

Мэй Норден оказалась сорокатрехлетней круглолицей брюнеткой с темно-карими глазами. Они нашли ее в похоронном бюро, в зале, где в обтянутом красным атласом гробу покоилось тело Нордена. В бюро отлично потрудились — рана была превосходно загримирована. Непосвященный никогда бы не догадался, что Нордена застрелили. Среди множества родственников и друзей в комнате были его жена и дети — Джоан и Майк. Майку восемь лет, Джоан — пять. Оба сидели на стульях с прямыми спинками возле гроба и казались очень взрослыми и в то же время совершенно растерянными. Мэй Норден, вся в черном и с красными от слез глазами — хотя теперь она как-то держалась, — вывела детективов на улицу. Они стояли на тротуаре, курили и говорили о ее муже, который мертвым лежал сейчас на атласе в траурном безмолвии.

— Не представляю, кто мог это сделать, — сказала Мэй. — Я понимаю, это естественно для жены — думать, что ее муж всем нравится, но я правда не знаю такого человека, который бы не любил Рэнди. Это действительно так.

— А те, с кем он сталкивался по работе? Ведь он был адвокатом, верно?

— Да.

— А может быть, кто-то из его клиентов был сумасшедший?

— Послушайте, тот, кто стрелял в другого человека, должен быть немного сумасшедшим, разве не так?

— Не обязательно, — возразил Мейер.

— Нет, конечно, случалось, что Рэнди проигрывал дела. Разве есть адвокаты, которые никогда не проигрывают? Но если вы меня спросите, был ли кто-то среди его клиентов настолько… Ну, скажем, зол на него до такой степени, то отвечу: как знать, на что способен сумасшедший? Как объяснить… да, любой поступок, когда имеешь дело с человеком с неуравновешенной психикой?

— Не все убийцы — люди с неуравновешенной психикой, миссис Норден.

— Разве нет? — попыталась улыбнуться она. — Вы считаете, нормальный человек залез бы на крышу и застрелил бы моего мужа?

— Мы не психиатры, миссис Норден. Мы говорим о вменяемости с точки зрения закона. Убийца может и не оказаться тем, кого закон признает безумным.

— Да черт с ним, с законом! — неожиданно взорвалась миссис Норден. — Любой, кто посягнет на жизнь другого, ненормальный, и мне абсолютно все равно, что по этому поводу гласит закон.

— Но ваш муж был адвокатом, верно?

— Совершенно верно, — рассердилась Мэй. — И что вы хотите этим сказать? Раз у меня нет почтения к закону, значит, нет почтения и к адвокатам, н значит, я…

— Мы так не сказали, миссис Норден, — покачал головой Карелла и замолчал. — И все же мне кажется, жене юриста следовало бы относиться к закону с уважением.

— А я больше не жена юриста, — ответила Мэй, — вы разве не знаете? Я вдова. Вдова с двумя маленькими детьми, мистер… Как вас зовут?

— Карелла.

— Вот так. Сорокатрехлетняя вдова, мистер Карелла, а никакая не жена юриста.

— Миссис Норден, может быть, вы все-таки припомните что-нибудь, что поможет нам разыскать человека, который убил вашего мужа.

— Например?

— Он обычно по утрам выходил из дома в одно и то же время?

— Да. В рабочие дни. В субботу и воскресенье он отсыпался.

— Тогда любой, кто взялся за ним наблюдать, знал бы, что он каждый день выходит на работу в одно и то же время?

— Думаю, да.

— Миссис Норден, ваш муж был ветераном?

— Ветераном? Вы хотите сказать, служил ли он в армии?

— Да.

— Во время второй мировой войны он три года служил во флоте, — ответила Мэй.

— Именно во флоте? Не в армии?

— Нет, во флоте.

— Он был младшим компаньоном в своей фирме?

— Да.

— Как он к этому относился?

— Нормально. А как он должен был к этому относиться?

— Сколько всего было компаньонов, миссис Норден?

— Трое, включая моего мужа.

— Ваш муж был единственным младшим компаньоном?

— Да, он был моложе всех.

— Какие у него были отношения с коллегами?

— Очень хорошие. Он со всеми ладил. Я же вам уже сказала.

— Значит, с компаньонами никаких неприятностей, так?

— Так.

— Какого рода дела он вел?

— Фирма вела самые разные дела.

— И уголовные?

— Иногда.

— Вашему мужу приходилось защищать обвиняемых в уголовных преступлениях?

— Да.

— Сколько раз?

— Три или четыре, точно не помню. Кажется, четыре. С тех пор как он стал работать в этой фирме.

— Их оправдали или признали виновными?

— Двоих признали виновными, а двоих оправдали.

— Где теперь осужденные?

— Я полагаю, в тюрьме.

— Вы не помните их имена?

— Нет. Но Сэм, наверное, может… Сэм Готтлиб, один из компаньонов мужа. Он, должно быть, знает.

— Миссис Норден, ваш муж родился в этом городе?

— Да. И здесь учился. Сначала в школе, потом в колледже и на юридическом.

— Где именно?

— В Рамсийском университете.

— Как вы с ним познакомились?

— Мы встретились в Гровер-парке. В зоопарке. Стали встречаться, а потом поженились.

— До его военной службы или после?

— Мы поженились в сорок девятом.

— Вы уже были знакомы, когда его призвали?

— Нет, он попал во флот сразу же после окончания университета.

Адвокатские экзамены сдавал уже после демобилизации. Сдал и вскоре начал работать. Когда я с ним познакомилась, у него была маленькая, но своя контора в Беттауне. Он присоединился к Готтлибу и Грэму всего три года назад.

— И все это время у него была собственная практика?

— Да нет. За эти годы он успел поработать в нескольких фирмах.

— Нигде никаких неприятностей?

— Нет.

— В тех других фирмах тоже были уголовные дела?

— Да, но сейчас я уже плохо помню, что…

— Вы можете назвать эти фирмы, миссис Норден?

— Неужели вы и правда думаете, что это может быть кто-то, чье дело он проиграл в свое время?

— Не знаем, миссис Норден. В данный момент нам почти не на что опереться. Пытаемся найти хоть что-нибудь.

— Пойдемте, я составлю вам список.

В дверях она остановилась.

— Извините меня за грубость, — сказала Мэй и, помолчав, добавила: — Просто я очень любила своего мужа.

Глава 5

В понедельник, 30 апреля, через пять дней после первого убийства; Синтия Форрест пришла к Стиву Карелле. По низким широким ступенькам она поднялась на крыльцо серого здания участка, прошла мимо зеленых шаров с белыми цифрами «87» и оказалась в дежурной комнате, где, судя по табличке у входа, ей надлежало сообщить о цели своего визита. Она сказала сержанту Мерчисону, что хочет поговорить с детективом Кареллой, а тот спросил ее имя и после звонка Карелле попросил подняться-наверх. Следуя указателю с надписью «Отдел сыска», Синди поднялась по железной лестнице на второй этаж, прошла по узкому коридору мимо человека в темно-лиловой спортивной рубашке, прикованного наручниками к скамейке, остановилась у деревянного барьера и привстала на цыпочки, высматривая Кареллу. Увидев, что он заметил ее и поднимается навстречу, она помахала ему рукой.

— Здравствуйте, мисс Форрест, — улыбнулся он. — Проходите.

Карелла открыл дверь в перегородке и провел ее к своему столу. На Синди был белый свитер и темно-серая юбка, длинные светлые волосы собраны хвостом на затылке. Тетрадь и несколько учебников, что были у нее в руках, она положила на стол, села, скрестив ноги, и натянула юбку на колени.

— Хотите кофе? — спросил Карелла.

— Разве здесь есть?

— Конечно. Мисколо! — крикнул он. — Принеси два кофе!

— Иду! — рявкнул Мисколо в ответ из глубины канцелярии.

Карелла улыбнулся девушке и спросил:

— Чем могу быть полезен, мисс Форрест?

— Вообще-то друзья зовут меня просто Синди.

— Отлично, Синди.

— Значит, здесь вы и работаете?

— Да.

— И вам нравится?

Карелла оглядел комнату так, словно видел ее впервые, и пожал плечами.

— Сам участок или работа? — переспросил он.

— И то и другое.

— Участок-то, — он снова пожал плечами, — наверное, больше похож на мышеловку, но я привык. А работа? Да, нравится, иначе я бы не стал этим заниматься.

— Один из наших преподавателей психологии говорит, что люди, склонные к профессиям, связанным с насилием, обычно сами жестоки.

— Правда?

— Да, — Синди чуть заметно улыбнулась, словно радуясь ей одной понятной шутке. — Вы не похожи на жестокого человека.

— Точно. У меня очень мягкий характер.

— Значит, наш психолог ошибается.

— Может быть, я как раз то исключение, которое подтверждает правило.

— Может быть.

— А что, психология — ваша будущая специальность?

— Нет. Я собираюсь стать учителем. Но у нас читают и общую психологию, и психопатологию. А потом мне еще придется пройти все курсы по психологии педагогики — первый, второй и…

— Вам предстоит большая работа.

— Видимо, да.

— И что вы хотите преподавать?

— Английский.

— В колледже?

— В школе, старшие классы.

Из канцелярии пришел Мисколо и поставил на стол две чашки кофе.

— Обе с сахаром и молоком. Пойдет? — спросил он.

— Синди?

— Отлично, — она благодарно улыбнулась Мисколо. — Спасибо.

— Пожалуйста, мисс, — ответил Мисколо и вернулся к себе.

— Какие милые люди у вас работают, — заметила Синди.

Карелла покачал головой:

— Очень жестокий человек. Жуткий характер.

Синди рассмеялась и отхлебнула из своей чашки. Потом достала из сумочки сигареты и хотела было закурить, но спохватилась и спросила:

— Здесь можно?

— Курите-курите, — Карелла зажег спичку и поднес к ее сигарете.

— Спасибо.

Она несколько раз затянулась, отпила еще кофе, огляделась по сторонам и, обернувшись к Карелле, улыбнулась:

— А мне у вас нравится.

— Ну что же, хорошо. Я рад. — Он помолчал и наконец спросил: — Что привело вас сюда?

— Видите ли… — Она снова затянулась, куря, как большинство подростков, немножко лихорадочно и в то же время небрежно, слишком явно демонстрируя свое удовольствие. — Отца похоронили в субботу. Вы, наверное, знаете.

— Знаю.

— В газетах писали, убили еще одного человека.

— Так и есть.

— Вы считаете, убийца тот же?

— Мы не знаем.

— Но у вас уже есть версия?

— Мы над этим работаем.

— Я спросила нашего преподавателя психопатологии, что он знает о снайперах, — сказала Синди и замолчала. — Ведь это снайпер, я права?

— Возможно. И что же сказал ваш преподаватель?

— Ну, ничего особенно интересного он по этому поводу не читал и даже не уверен, велись ли в этой области какие-то исследования. Правда, у него есть кое-какие мысли.

— Да? И какие же?

— Он, например, считает, что снайперы в какой-то степени страдают манией подглядывания. Ну, как Том Подгляда, понимаете? Разве в Управлении нет психолога?

— Есть.

— Тогда почему бы вам не спросить, что он думает по этому поводу?

— Так бывает только в кино.

— Или вас не интересуют мотивы убийцы?

— Почему же? Конечно, интересуют. Но часто мотивы — явление очень сложное. Ваш психопатолог, может быть, абсолютно прав в отношении какого-то одного конкретного снайпера или даже десяти тысяч снайперов, но, возможно, нам попадутся десять тысяч других, которые не видели… первой сцены любви, так, кажется, вы это назвали, и которые…

'«Том Подгляда» — по преданию, граф Мерсийский наложил непосильный налог на жителей Ковентри. Когда его жена, леди Годива, заступилась за них, граф пообещал отменить налог, если она осмелится в полдень проехать обнаженной через весь город. Чтобы не смущать ее, все жители закрыли ставни своих домов. Один только портной Том стал подсматривать в щелку и был тут же поражен слепотой.

— Да, первая, сцена любви. Но разве это не вероятно?

— Все вероятно, когда имеешь дело с убийством, — ответил Карелла.

Синди в недоумении подняла брови:

— Мне кажется, это не очень научный подход к делу.

— Так и есть, — кратко заключил Карелла без малейшего намерения нагрубить и лишь потом неожиданно понял, что его слова прозвучали довольно резко.

— Простите, что отняла у вас столько времени, — Синди порывисто вскочила, на лице ее застыло холодное непроницаемое выражение. — Я просто думала, что вам будет интересно знать…

— Вы не допили кофе.

— Спасибо, но у вас очень скверный кофе, — ответила Синди, гордо расправив плечи и глядя на него сверху вниз с гневным вызовом.

— Вы правы, кофе скверный.

— Ну и?

— Так вот, он считает, что и в одном и в другом случаях побудительные мотивы в принципе те же.

— И что же это за… побудительные мотивы?

— Реакция на детские впечатления от первой сцены любви.

— Первой сцены любви?

— Да.

— А что это такое — первая сцена любви? — невинно спросил Карелла.

— Половые сношения между родителями, — не моргнув глазом ответила Синди.

— A-а. Теперь понял.

— Преподаватель говорит, что все дети подглядывают, но каждый старается сделать вид, что он не подглядывает. У снайпера есть отличительный признак — это винтовка, обычно с оптическим прицелом, — но действия его так же скрытны, как в детстве: подсмотреть и остаться незамеченным, сделать и улизнуть непойманным.

— Ясно.

— Он считает, что, в сущности, действия снайпера сексуально агрессивны. Реакция на виденную в детстве первую сцену любви может проявиться невротически либо как мания подглядывания, либо, наоборот, как страх самому стать объектом таких наблюдений. Но мотивация, в. принципе, та же: что у снайпера, что у того, кто подглядывает. Оба прячутся, действуют украдкой, исподтишка. Для обоих эти действия — половое возбуждение, а часто удовлетворение, — Синди потушила сигарету и невинно уставилась на Кареллу ясными голубыми глазами. — Что вы об этом думаете?

,— Г-м… не знаю.

— Рада, что наши мнения совпадают хоть в этом.

— Я не заметил, что они вообще в чем-то расходились.

— Поймите, я просто хотела помочь.

— Очень вам признателен.'

— Видимо, я глубоко заблуждалась, считая, что современных полицейских заинтересует, воздействию каких психологических сил подвержено сознание преступника. Мое воображение…

— Оставьте, — перебил ее Карелла. — Вы слишком милы и молоды, чтобы сердиться из-за какого-то тупого полицейского.

— Я не мила и не молода, а вы вовсе не глупы.

— Вам же всего девятнадцать.

— В июне будет двадцать.

— Но почему же решили, что вы не милы?

— Потому что видела и слышала слишком многое. ^

— Ну, например?

— Ничего интересного, — отрезала она.

— А правда, Синди?

Синди схватила со стола книги и крепко прижала их к груди.

— Мистер Карелла, сейчас не викторианская эпоха. Не забывайте, пожалуйста.

— Постараюсь. И все же, объясните, что вы имеете в виду?

— А то, что в наше время большинство семнадцатилетних уже видели и слышали все, что только можно увидеть и услышать.

— Как же это должно быть скучно, — заметил Карелла. — И что вы делаете, когда вам восемнадцать? Или девятнадцать?

— Когда вам девятнадцать, — ответила Синди ледяным голосом, — вы приходите к полицейскому, который первым сказал вам, что вашего отца нет в живых. Вы ищете его в надежде сообщить что-то, чего он, возможно, не знает и что может ему пригодиться. Но в результате, как это всегда случается, когда имеешь дело с так называемыми взрослыми, вас постигает страшное разочарование, потому что вас не хотят даже выслушать.

— Садитесь, Синди. Итак, что вы хотите сказать мне о нашем снайпере? Если, конечно, это действительно снайпер.

— Человек, стреляющий по людям с крыш, конечно, же…

— Не обязательно.

— Но так убиты уже двое.

— Если это он их убил обоих.

— Газеты писали: такая же винтовка и тот же калибр…

— Это может говорить о многом, а может и ничего не значить.

— Неужели вы серьезно считаете; что это совпадение?

— Не знаю, что и сказать, кроме того, что мы стараемся не упустить ни одной вероятности. Послушайте, сядьте, пожалуйста, а то вы начинаете действовать мне на нервы.

Синди стремительно села и швырнула на стол свои учебники. Возможно, за девятнадцать лет она действительно видела и слышала все, что можно, но в эту минуту больше походила на девятилетнюю.

— Итак, — сказала она, — если моего, отца и того другого убил один человек и если он снайпер, думаю, вам обязательно следует учесть вероятность половой мотивации в его действиях.

— Да уж непременно.

Синди опять подскочила и стала собирать свои книги.

— Детектив Карелла, вы надо мной просто издеваетесь, — сердито проговорила она, — и мне это совершенно не нравится!

— Я и не думал над вами издеваться! Наоборот, я вас очень внимательно слушаю, но, Боже мой, Синди, неужели вы думаете, что мы никогда не имели дела со снайперами?

— Что-что?

— Я говорю, неужели вы думаете, что в полицейском управлении никогда не было дела, в котором был замешан…

— О, — Синди снова положила свои учебники и села напротив Кареллы. — Простите, мне это и в голову не приходило.

— Ничего страшного.

— Нет, честное слово, я извиняюсь. Конечно же, и как я не подумала, в вашей работе попадается все что угодно. Простите меня.

— Все равно хорошо, что вы зашли, Синди.

— Правда? — неожиданно обрадовалась она.

— К: нам нечасто заглядывают милые смышленые девушки, — ответил Карелла. — Поверьте, это очень приятное разнообразие.

— Да ведь я самая обычная американка, разве нет? — смущенно улыбнулась Синди. Потом встала, пожала руку Карелле, поблагодарила его и ушла.

Женщина, шагавшая по Калвер-авеню, нс была ни милой смышленой девушкой, ни самой обычной американкой.

Крашеная блондинка сорока одного года с излишествами губной помады и румян, в узкой черной юбке с белыми пятнами от просыпанной впопыхах пудры. К тому же тугой лифчик, белый заношенный свитер и черная лакированная сумочка делали ее очень похожей на проститутку. Именно проституткой она и была.

В наше время, когда проститутки, где бы вы их не встретили, больше похожи на супермодных моделей, нежели на представительниц древнейшей профессии, внешность этой женщины была поразительной, если не сказать противоречивой, Словно ее беззастенчивая манера предлагать свое тело по сути дела лишала ее всяких шансов на успех. Ее одежда, осанка, ^походка, застывшая. улыбка — все это говорило столь же недвусмысленно, как если бы у нее на груди висела табличка со словами: «Я — проститутка». Но вот она проходит мимо, и взору открывается воображаемая надпись, выведенная алыми — какими же еще? — буквами на ее спине: «Я — дрянь! — Не трогать!»

Прошедший день выдался непростым. Помимо того, что она была проституткой, а может быть, именно потому что она была проституткой, или, возможно, она была проституткой именно из-за этого — Боже, сколько психологических комплексов приходится учитывать в наше время! — так или иначе; но* эта женщина еще и пила. Она проснулась в шесть утра у себя в дешевом меблированном номере, где в трещинах штукатурки копошатся летучие мыши и крысы, и обнаружила, что в бутылке у постели не осталось ни капли. Она быстро оделась — быстро, потому что редко носила под верхней одеждой что-нибудь, кроме лифчика, — и вышла на улицу. К полудню заработала на бутылку дешево. го виски, а к часу дня от нее уже ничего не осталось. В четыре она опять проснулась под шорох из трещин и опять обнаружила, что бутылка у постели пуста. Она одела лифчик и свитер, натянула* юбку, черные туфли на высоком каблуке, напудрила лицо, нанесла румяна и теперь, когда на город постепенно опускались сумерки, брела вдоль знакомой улицы.

Каждый вечер, едва начинало смеркаться, она, пьяной или трезвой, прогуливалась по этим тротуарам, потому что на углу Калвер-авеню и Северной 14-й была фабрика и смена заканчивалась как раз в половине шестого. Иногда, если подфартит, ей удавалось быстренько заработать свои четыре доллара, ну а уж если совсем повезло, она заполучала клиента на всю ночь за целых пятнадцать в доброй твердой американской валюте.

Сегодня она предчувствовала удачу.

Увидев, как из ворот фабрики на противоположном углу выходят рабочие, она была уверена, что ее ждет добыча. Может, даже тот, кто не откажется и выпить, прежде чем они завалятся в постель. А может, и такой, что влюбится в нее без памяти — скажем, управляющий, а то и сам директор, — он полюбит ее глаза, волосы и увезет в свой большой холостяцкий дом где-нибудь в живописном предместье, где у нее будут горничная и лакей и она будет заниматься любовью, только когда этого пожелает. Ладно, хватит, размечталась.

И все же она предчувствовала удачу.

Именно в эту минуту ее настигла пуля. Пуля пробила ей верхнюю губу, разворотила на своем пути десну, гортань и шейные позвонки и вышла наружу, оставив у основания шеи огромную рану.

Пуля расплющилась о кирпичную стену, по которой мертвая женщина сползла на землю.

Это была пуля «ремингтон» 308-го калибра.

Глава 6

Как известно, в условиях демократии все граждане равны перед законом, однако это не всегда касается мертвых. Конечно, наивно полагать, что детектив, расследующий убийство какого-нибудь пьяницы в квартале притонов, потратит все силы и время, чтобы найти виновного. И уж совсем наивно предположить, что безвременная кончина жулика или взломщика вызовет у полицейских что-нибудь, кроме облегчения и мысли: «Туда тебе и дорога!» Да, убийство миллионера и убийство уголовника — далеко не одно и то же. Проститутка, которая ничего ни у кого не крадет, тем не-менее виновна в, нарушении-закона, и потому. согласно, полицейской терминологии, является преступницей. Смерть проститутки на Калвер-авеню вряд ли вообще обратила бы на себя внимание, не будь она убита пулей «ремингтон-308». Но поскольку случилось именно так, то посмертно эта женщина обретала как в общечеловеческом, так и в юридическом смысле гораздо большую значимость, чем ту, которую имела при жизни/.

Человек по имени Гарри Уоллах был «лицом мужского пола, проживавшим либо, постоянно находившимся в обществе проститутки» Бланш Леттиджер, убитой вечером 30 апреля. Искать его полицейским пришлось недолго —.на- кого работала Бланш, знали все. Его взяли на следующее утро в бильярдной на Северной 14-й, привезли в участок, усадили на стул и стали расспрашивать. Уоллах был высоким, прилично одетым мужчиной с проседью на висках и проницательными зелеными глазами. Он спросил, можно ли закурить, зажег дорогую сигару, и, откинувшись на спинку стула, с надменной улыбочкой уставился на Кареллу, который начал допрос:

— На что ты живешь, Уоллах?

— г- На проценты, — ответил тот.

— Проценты от чего? — спросил Мейер.

— Акции, облигации,* недвижимость.

— И как сейчас идет «АТТ»? — подхватил Карелла.

— У меня таких нет.

— А какие есть?

— Так сразу и не вспомнишь.

— У тебя есть маклер?

— Есть.

— Как его зовут?

— Он сейчас отдыхает в Майами.

— Тебя не спрашивают, где он. Тебя спрашивают, как его зовут.

— Дейв.

— А полностью?

— Дёйв Милиас.

— Где он остановился в Майами?

— Понятия не имею.

— Ладно, Уоллах, — снова вступил Мейер, — расскажи-ка нам лучше про Бланш Леттиджер.

— Какую еще Бланш?

— Так, Уоллах, значит, будем прикидываться, да?

— Просто я этого имени что-то не припомню.

— Значит, не припоминаешь? Бланш Леттиджер. Ты же живешь с ней в одной квартире в доме на углу Калвер-авеню и Северной двенадцатой. Квартира шесть-б, снята на имя Френка Уоллеса. И прожил ты с ней целых полтора года. Ну что, теперь, припоминаешь?

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Слушай, Стив, а может, это он ее и пристрелил?

— Мне тоже начинает — казаться.

— К чему вы клонете? — спокойно спросил Уоллах.

— Может, хватить юлить, Уоллах? Думаешь, нам делать больше нечего, как возиться с такими вшивыми сутенерами, как ты?

— Я не такой, — с достоинством возразил Уоллах.

— Правда? А какой же ты?

— Во всяком случае, не то, что вы сказали.

— Ах ты, прелесть какая! — возмутился Мейер. — Они не желают осквернить свои губки словом «сутенер». Слушай, Уоллах, не вынуждай нас на крайности. Если хочешь, чтобы мы тебя раскрутили, мы можем. Поверь, мы знаем, как это делается. Ты лучше себя пожалей. Сейчас нас. интересует только эта женщина-

— Какая женщина?

— Нет, каков сукин сын, а? Вчера вечером ее хладнокровно убили. Человек ты или нет, черт тебя подери?!

— Я не знаю, какую там еще женщину убили вчера вечером, — продолжал упорствовать Уоллах. — Вы сейчас на меня еще убийство повесите, я вас знаю. Нет, ребята, если вам нужен козел отпущения, то я им становиться не согласен.

— Вообще-то мы об этом не думали, — ответил Карелла, — но мысль интересная — может пригодиться. Как считаешь, Мейер?

— Почему бы и нет? — отозвался тот. — Скинем все на него — какая разница? Нам же легче.

— Где ты был вчера вечером, Уоллах?

— Во сколько? — по-прежнему спокойно ответил Уоллах, попыхивая сигарой.

— Когда убили эту женщину.

— Я нс знаю, когда убили эту вашу женщину.

— Около половины шестого. Где ты был?

— Обедал.

— Так рано?

— Я всегда обедаю рано.

— Где?

— В «Бродяге».

— Это еще где?

— В центре.

— Где в центре?! Слушай, Уоллах, не заставляй нас вытягивать из тебя каждое слово! Мы ведь и по-другому можем с тобой поговорить.

— Ну-ну, давайте сюда ваш резиновый шланг, — спокойно сказал Уоллах.

— Мейер, — так же спокойно сказал Карелла, — достань «кишку».

Мейер отошел к столу в дальнем конце комнаты, открыл верхний ящик, вытащил оттуда полуметровый кусок резинового шланга, похлопал им по ладони и вернулся к Уоллаху, который все так же спокойно сидел и наблюдал за ним.

— Ты хочешь этого, Уоллах?

— Вы что, хотите меня удивить?

— С кем ты обедал? — г спросил Карелла.

— Один.

— Оставь «кишку», Мейер. Он сам себя хоронит.

— Это мы еще посмотрим. Официант меня вспомнит.

— Если мы захотим ему верить, — отозвался Карелла. — Ты не забыл, мы ведь ищем козла отпущения? Неужели ты думаешь, нам может помешать какой-то. дурацкий официант?

. — Он подтвердит, что я был там, — возразил Уоллах, но прежней уверенности в. его голосе уже не чувствовалось.

.— Будем надеяться. А пока, — заключил Карелла, — мы арестуем тебя по подозрению в-совершении убийства, Уоллах. То, что ты сутенер, на время замнем — прибережем для суда; Эта новость произведет на присяжных неизгладимое впечатление.

— Послушайте, — не выдержал Уоллах.

— Что еще?

— Чего вы от меня хотите? Я не убивал ее, и вы это прекрасно знаете.

— Тогда кто же?

— Мне-то откуда знать, черт возьми?!

— Ты.-.знаешь эту женщину?

— Конечно, знаю. Может, хватит об этом?

— Ты же сказал, что не знаешь!

— Это я так, прикинуться хотел. — Я же не знал, что все так серьезно. Чего вы на меня взъелись-то?

— И давно ты. ее знаешь?

— Года два.

— Она была проституткой, когда вы познакомились?

— Опять вы мне что-то клейте?..Я не знаю, кем она была. Повторяю — я живу на проценты. А с ней я просто жил, и все. А уж чем она занималась — это ее личное дело.

— И ты не знал, что она была проституткой?

— Не знал.

Слушай, Уоллах, не выдержал Карелла, — мы тебя сейчас засадим за убийство, потому- что ты все врешь, и это очень подозрительно. И будешь там торчать, пока мы не найдем кого-нибудь более подходящего для этой роли. Ну что, посидишь пока, Уоллах? Или все-таки скажешь правду и убедишь нас, что ты лестный гражданин, хоть и сутенер? Как, Уоллах, будешь говорить?

После долгого молчания Уоллах наконец произнес:

— Она была проституткой, когда мы познакомились.

— Два года назад?

— Да.

— Когда ты видел ее., в последний раз?

— Позавчера вечером меня дома не было, и вчера я не заходил целый день. Так что вчера я ее не видел.

— Во сколько ты ушел позавчера?

— Часов в восемь.

— И где ты был?

— Да так, в одном месте. Недалеко от пристани.

— Что делал?

— Допустим, играл в карты, — вздохнул Уоллах.

— Когда ты уходил, Бланш была дома?

— Да.

— Она что-нибудь говорила?

— Нет, она была с клиентом в другой комнате.

— Это ты его привел?

— Да, да! — Уоллах ткнул сигару в пепельницу. — Видите, я от вас ничего не скрываю!

— Вот и хорошо, Уоллах. А теперь расскажи нам про Бланш.

— Что вас интересует?

— Сколько ей было лет?

— Говорила, тридцать пять, хотя на самом деле ей сорок один год.

— Кто ее родители? Откуда она родом?

— Откуда-то со Среднего Запада. Оклахома или Айова, точно не знаю. Какая-то глухая провинция.

— Когда она сюда приехала?

— Уже давно.

— А точнее?

— Перед войной, но когда точно, не знаю. Слушайте, если вам нужна се биография, то вы обращаетесь не по адресу. Так хорошо я ее не знал.

— Зачем она сюда приехала?

— Собиралась учиться.

— Где?

— В колледже, где же еще?

— В каком?

— В Рамсийском университете.

— И долго она там училась?

— Не знаю.

— Она его хоть закончила?

— Не знаю.

— Как она стала* проституткой?

— Не знаю.

— Ее родители живы?

— Не знаю.

— Была ли она замужем, разведена, ты тоже не знаешь?

— Нет.

— Черт побери, Уоллах, а что ты вообще знаешь?

— Знаю, что она была шлюхой, к тому же еще и нищей, и я заботился о ней только из жалости, понятно вам? Непутевая она была, девка и пьянчуга, и то, что она схлопотала пулю в башку — самое лучшее, что. с лей могло случиться. Вот это я знаю точно.

— Смотри ты, какой молодец.

— Спасибо, ребята, вы мне тоже понравились. Чего вы от меня хотите? Если бы я ее не приютил, она бы еще год назад сдохла прямо на улице. Я поступил с ней по-доброму.

— Конечно.

— Да, конечно! Вы что, думаете, я на ней миллион сколотил? Кто на такую, позарится? Ведь это я, я водил к ней такую же шваль, как она сама. Слава Богу ей хоть на комнату да на жратву хватало. Чаще всего мне и цента от нее не доставалось. Она пропивала все еще до того, как я успевал прийти. Думаете, это был праздник? Попробуйте на досуге.

— Как все-таки вышло, что девушка из колледжа стала проституткой? — спросил Карелла.

— Вы кто, полицейский или социолог? Да в нашем городе не счесть шлюх, которые когда-то учились в колледже. Позвоните в полицию нравов, они вам скажут!

— Оставим в покое полицию нравов, — сказал Мейер. — Как по-твоему, кто ее убил?

Понятия не имею.

— Похоже, ты рад, что избавился от нее.

— Да, хотя это не значит, что я ее убил. Послушайте, ребята, вы же прекрасно знаете — я тут ни при чем. Ну чего нам попусту тратить время?

— Куда это ты так торопишься? Снова в картишки перекинуться?

— Конечно. Хотите, расскажу?

— Валяй. Только не торопись — у нас весь день впереди.

— Ну да, что вам стоит угробить весь день — у налогоплательщика карман большой.

— Кто бы говорил о налогах, Уоллах.

— А что? Я плачу, их каждый год! — возмутился тот. — И государству, и штату, так что давайте не будем.

— И что же ты пишешь в графе "род занятий"?

— Вы опять за свое?

— Ладно-ладно, давай-ка вернемся к Бланш. Ты случайно не знаешь, ей никто не угрожал?

— Откуда мне знать? Клиенты-то все разные. Кто как мальчишка на первой бабе, а кто и приложить может, если что, — крутые бывают ребята. Начнем с того, что те, кто таскаются по шлюхам, уже вызывают некоторые сомнения.

— Нет, он не сутенер, — заметил Мейер. — Он психолог.

— Просто я знаю шлюх, — уверенно заявил Уоллах.

— Только вот про Бланш Леттиджер ни черта не знаешь.

— Я рассказал все, что знаю. Чего еще вы от меня хотите?

— Какие у нее были привычки?

— То есть?

— Ну, скажем, когда она вставала по утрам?

— По утрам? Не смешите меня!

— Хорошо, ну когда там? Днем?

— Просыпалась в час или в два и сразу принималась искать, чего бы выпить.

— Во сколько она встала в день убийства?

Уоллах укоризненно улыбнулся и погрозил пальцем Карелле:

— Ага! Попался!

— Да ну?

— Я же сказал: вчера вечером я ее не видел, — продолжая улыбаться, ответил Уоллах.

Я не собирался тебя накалывать, Уоллах.

— Нет па свете такого легавого, который бы не старался постоянно накалывать таких, как я.

— Слушай, Уоллах, — сказал Карелла, — мы уже выяснили, что ты честный и порядочный гражданин, так? Давай-ка отпустим оркестр и вернемся к делу, а то ты начинаешь действовать мне на нервы.

— Признаться, и я не в восторге от вашего общества, — ответил Уоллах.

— Что за чертовщина тут происходит? — разозлился Мейер. — Тебе здесь что, цирк? Слушай, ты, дешевка, ты мне еще раз пикни, и я тебе башку раскрою!

Уоллах открыл было рот, но тут же закрыл и виновато посмотрел на Мейера.

— Понял?! — крикнул Мейер.

— Понял, понял, — огрызнулся Уоллах.

— Она часто выхолила из дому между пятью и половиной шестого?

— Да.

— И куда шла?

— Там недалеко фабрика. Вот она нет-нет да и подцепит кого-нибудь, кто идет домой после смены.

— Она ходила туда каждый день?

— Не каждый, но довольно часто. Таким мочалкам, как она, самим приходится бегать за клиентом.

— Где эта фабрика?

— На углу Калвер-авеню и Северной четырнадцатой.

— Значит, почти каждый вечер где-то между пятью и половиной шестого она выходила из дому и направлялась к фабрике? Правильно?

— Да.

— Кто знал об этом, кроме тебя?

— Патрульный знал, — не сдержался Уоллах. — Может, это он ее и того.

— Уоллах!

— Все, молчу. Я не знаю, кто еще знал. Видимо, тот, кто ее убил. Да кто угодно мог знать. Кто за ней следил, тот и знал.

— Ну ладно, ты оказал нам неоценимую услугу, — сказал Карелла. — А теперь можешь выметываться отсюда!

— Только весь день мне испортили. — Уоллах встал, стряхнул с брюк сигарный пепел и направился к двери. Когда он проходил мимо Мейера, тот вскочил, пнул ногой и попал как раз чуть пониже спины. Уоллах даже не обернулся и с достоинством вышел из комнаты.

Глава 7

Итак, на данный момент, чтобы раскрыть эту серию убийств, полиция конкретно сделала только одно, а именно — ничего.

В то утро после ухода Уоллаха Карелла и Мейер попытались как-то исправить положение и позвонили Сэму Готтлибу из адвокатской фирмы "Готтлиб, Грэм и Норден". Они спросили главу фирмы, сколько уголовных дел вел Норден, пока работал у них. Тот ответил, что всего четыре, и быстро нашел имена всех четырех клиентов, указав, кто из них был оправдан, а кто осужден. Тогда Карелла и Мейер взяли составленный миссис Норден список с названиями других фирм, где в разное время работал ее муж, к одиннадцати часам обзвонили их все и получили еще двенадцать имён осужденных, которые когда-то были клиентами Нордена. Они послали запрос о местонахождении каждого из них в картотеку, а потом сели в машину и отправились в Рамсийский университет, надеясь разузнать хоть что-нибудь об убитой проститутке Бланш Леттиджер.

Университет был расположен в самом центре города; его территория начиналась сразу после Холл-авеню и простиралась до Латинского квартала, гранича с Китайским кварталом. По соседству, на боковых улочках, развернулась большая выставка картин под открытым небом. Карелла припарковался прямо под знаком, запрещающим стоянку, и откинул солнцезащитный козырек, на котором от руки было написано: "Полицейский на заседании". Вместе с Мейером они зашагали мимо холстов, расставленных прямо на тротуаре. В этом году почему-то преобладали морские пейзажи. Улыбающиеся творцы этих "мокрых шедевров" с надеждой поглядывали на каждого прохожего, стараясь выглядеть равнодушными и не особенно заинтересованными, — что поделаешь, когда ты в таком дурацком положении: сам создатель, сам продавец.

Мейер с любопытством разглядывал морские пейзажи, а потом остановился. перед абстрактной картиной. Картина состояла из нескольких дерзких черных мазков по белому полю с двумя красными точками в углу. Он загадочно кивнул и поспешил за Кареллой.

— Куда подевались люди?

— В каком смысле? — удивился Карелла.

.— Ну, ты помнишь, раньше смотришь на картину, и там обязательно есть люди. А теперь нет. Художникам больше не нужны люди. Им нужна только "экспрессия". Я тут читал об одном малом. Он мажет краской голую женщину, а потом она катается по холсту. Вот тебе и картина готова.

— Да ты что, серьезно?!

— Правда-правда. Даже видно, где она коснулась ногой, где бедром, и так далее. Она для него кисть, понимаешь?

— А он моет свою кисть после работы?

— Не знаю, там не сказано. Просто говорилось, как он работает, и приводилось несколько иллюстраций.

— Ерунда какая-то.

— Напротив, мне кажется, это возврат к старым традициям.

— Как так?

— Этот малый возвращает на картины людей.

— г Вот мы и пришли, — сказал Карелла.

Рамсийский университет находился на другой стороне небольшого сквера, залитого лучами майского солнца. На разбросанных по скверу скамейках сидели студенты, обсуждая свои проблемы, читая и греясь на солнце. Они мельком посмотрели на. Кареллу и Мейера, которые пересекли сквер и поднялись по ступенькам административного корпуса. Внутри было сумрачно и прохладно. Они остановили какого-то студента в свободном зеленом свитере и спросили, где архив.

— Какой еще архив? — удивился тот.

— Где хранятся документы.

— Какие документы? Журналы, что ли?

— Да нет, личные дела бывших студентов.

— Выпускников?

— Вообще-то мы не уверены, что этот студент доучился^ до конца.

— Тех, кто прошел вступительные экзамены? Или абитуриентов?

— Честно говоря, не знаем, — признался Карелла.

— Дневное отделение или вечернее?

— Точно не знаем.

— А колледж какой, вы хоть знаете?

— Нет, — покачал головой Карелла.

Студент удивленно уставился на них.

— Вообще-то я опаздываю на занятия, — наконец скрал он и ушел.

— Мы получили двойку, — заключил Мейер. — К урокам готовиться надо.

— Ладно, поговорим с деканом, — сказал Карелла.*

— С каким деканом? — ехидно спросил Мейер, не сводивший глаз с Кареллы с тех пор, как отошел студент. — Деканом приемной комиссии? Деканом мужского отделения? Или женского?

— Послушайте, декан, я где-то вас видел?

— Да брось ты, — отозвался Мейер.

Деканом приемной комиссии оказалась приятная дама лет шестидесяти в накрахмаленной кружевной блузке и с карандашом за ухом. Ее звали Агнес Мориарти, и как только детективы представились, она тут же пошутила:

— Знакомьтесь — Мориарти, Холмс и Уотсон.

— Карелла, Мейер, — улыбнулся Карелла.

— Чем могу помочь, джентльмены?

— Нам нужны сведения об одной женщине, которая когда-то была вашей студенткой.

— Когда именно?

— Точно не знаем. Очевидно,'.где-то перед войной.

— Когда перед войной? Джентльмены, университет основан в тысяча восемьсот сорок втором году.

— Ей был сорок один год, когда она погибла, — пояснил Мейер. — Так что предположительно…

— Погибла? — переспросила мисс Мориарти, чуть приподняв брови.

— Да, мэм, — ответил Мейер. — Ее убили вчера вечером.

— О, — понимающе кивнула мисс Мориарти. — Значит, дело серьезное?

— Да, мэм.

— Что ж, давайте посмотрим. Вы говорите, сорок один год… Так, большинство студентов поступает к нам в восемнадцать, значит, это было двадцать три года назад. Вы не знаете, в каком колледже она училась?

— Боюсь, что нет.

— Тогда начнем с гуманитарных наук?

— Мы целиком полагаемся на вас, мисс Мориарти, — сказал Карелла.

— Давайте поищем.

Вскоре они выяснили, что в 1940 году Бланш Рут Леттиджер действительно поступила в колледж гуманитарных наук Рамсийского университета на отделение сценической речи и драматургии. Ей было тогда восемнадцать, и приехала она из Джонсборо, штат Индиана, — маленького городка неподалеку от Кокомо с населением в 1973 человека. В этот период она временно проживала по адресу Хорсли-роуд, 117, что в Латинском квартале. Она проучилась всего один семестр, то есть месяцев пять, а потом бросила. Ее уход остался для всех загадкой, поскольку училась она совсем неплохо и была почти отличницей. Никаких. сведений о том, чем занималась Бланш Леттиджер после ухода из колледжа, в архиве не было. Сюда она больше не возвращалась и попыток возобновить учебу не предпринимала.

Карелла спросил мисс Мориарти, не остался ли кто-нибудь, кто мог помнить Бланш Леттиджер студенткой, и та сразу же повела детективов к профессору Ричардсону на кафедру сценической речи и драматургии. Ричардсон оказался худощавым стариком с манерами и осанкой шекспировского актера. У него был сочный, хорошо поставленный голос. Говорил он неестественно громко, словно старался отработать деньги, уплаченные теми, кто сидел на балконах второго яруса. Карелла еще подумал, что каждое произнесенное профессором слово должно быть слышно у них в участке.

— Бланш Леттиджер? — переспросил он. — Бланш Леттиджер?

Тонкой изящной рукой он взлохматил свою львиную гриву и, взявшись за переносицу большим и указательным пальцами, глубоко задумался. Потом кивнул и" поднял глаза.

— Да.

— Вспомнили?

— Да, — Ричардсон повернулся к мисс Мориарти. — Помните "Общество Парика и Котурна"?

— Конечно.

— Тогда вы должны помнить и "Долгий путь домой".

— Боюсь, что я пропустила этот спектакль, — тактично ответила мисс Мориарти. — Наши драматические кружки ставят так много…

— М-да, пожалуй, — Ричардсон повернулся к Карелле. — Я работал с этой труппой по поручению кафедры четыре года подряд. Бланш тогда была занята в этой пьесе.

— В "Долгом пути домой"!

— Да. Очень милая девочка. Я ее очень хорошо помню. И пьесу тоже. Это была первая постановка, которую мы сделали тем составом. Бланш Леттиджер, да, все правильно. Она играла одну из этих… гм… дам лёгкого поведения.

— Что-что? — спросил Карелла.

— Ну… — Ричардсон замялся, посмотрел на мисс Мориарти и наконец решился: — Одну из проституток.

Карелла и Мейер переглянулись.

— Прелестное дитя, — вспоминал Ричардсон. — Пусть немного замкнутая и молчаливая, но все равно очень милая. И прекрасная актриса. Действие, если помните, происходит в лондонском портовом кабачке, и девушка. которую играла Бланш, говорит на кокни. Бланш уловила интонацию и акцент почти мгновенно. Великолепная работа. К тому же у нее была превосходная память. Она запомнила свою роль всего за две репетиции, хотя у нее была самая большая женская роль в пьесе. Фреда. Девушка, которая долго беседует с Олсоном и потом его спаивает, чтобы затащить на корабль. Мы поставили пьесу тем составом на сцене, окруженной со всех сторон зрителями, ничего подобного в колледже раньше не видели. Играли мы, конечно, в своем зале, и пришлось прямо на сцене расставить дополнительные скамейки, которые мы взяли напрокат, так-что ребятам пришлось работать в самой ее середине. Получилось замечательно. В одной сцене, если вы помните пьесу…

— Скажите, мистер Ричардсон…

— …Дрисколл, один из матросов, должен выплеснуть пиво из своей кружки в лицо пьяному русскому моряку Ивану… Так вот, когда…

— Мистер Ричардсон, вы не знаете…

— …актер выплеснул содержимое кружки, он обрызгал полдюжины зрителей в первом ряду. Ребята играли так естественно, что даже трудно…

— Мистер Ричардсон, — напористо перебил его Карелла, — а Бланш Леттиджер…

— …представить, если сам этого не видел. Бланш была просто великолепна. Очень выразительное лицо. В сцене с Олсоном ей приходилось много слушать, а это, знаете ли, не всякой профессиональной актрисе удается.

В наших условиях ей было еше труднее, потому что зрители видели каждый нюанс. Но Бланш отлично справилась. Прекрасно играла, замечательно.

— Она хотела…

— Вообще-то это не самая любимая моя пьеса, — продолжал Ричардсон. — Из "морского" цикла мне больше нравится "Луна над Карибским. морем" и даже "В зоне". Но в "Луне над Карибским морем" всего четыре женские роли, и все — вест-индские негритянки, а это значительно ограничивало возможности женской части нашей труппы. И потом, нужно было подумать и о белых студентах, в конце концов, у нас совместное обучение, ну а в "Зоне" только мужские…

— Вы случайно не знаете, мисс Леттиджер не…

.—…персонажи, так что от "Зоны" тоже пришлось отказаться. Хотя, собственно говоря, "Долгий путь домой", несмотря на все свои недостатки, нам вполне подошел. За исключением, пожалуй, двух небольших ролей в самом конце пьесы. Эти две роли довольно…

— г Мистер Ричардсон, — взмолился Карелла, — а мисс Леттиджер собиралась стать актрисой? Или это были для нее просто внеклассные занятия?

— Честное слово, не могу вам сказать, насколько серьезно она относилась к театру. Мы косвенно касались этой темы раз или два, но мне показалось, она еще не сделала выбора. А может, побаивалась, не знаю. По-моему, большой город немного вскружил ей голову. В конце концов, ей было всего восемнадцать, и приехала она откуда-то из Индианы. Вряд ли она могла тогда решиться на попытку подняться на профессиональную сцену.

— Хотя она занималась сценической речью и драматургией?

— Да, конечно. Но она даже до конца семестра не доучилась.

Она не говорила, что собирается оставить учебу?

— Нет.

— А вы не удивились, когда она ушла?

— Мистер Карелла, единственное, чему преподавателю…

— Карелла.

— Ах да, простите. Единственное, чему преподавателю приходится научиться за долгие годы работы, это никогда не удивляться тому, что студенты говорят и делают.

— Значит, вы все-таки удивились?

— Она была отличной студенткой, как я вам уже говорил, талантливой, очень талантливой. Да, пожалуй, я удивился.

— А в других постановках, кроме той пьесы О’Нила, она участвовала?

— Нет.

— Вы сами ей что-то преподавали?

— Нет.

— Не знаете случайно, есть ли у нее здесь родственники?

— Нет, к сожалению, не знают.

— Ну что ж, спасибо вам.

— г- Пожалуйста, пожалуйста. Рад был помочь.

Они вышли из его маленького кабинетика и в сопровождении мисс Мориарти стали спускаться к выходу.

— Он у нас жуткий зануда, — заметила она, — но память у него прекрасная. Не сомневаюсь, что Бланш Леттиджер он описал очень точно. Вам это поможет?

— Уважаемая мисс Мориарти, — вздохнул Карелла, — самое ужасное в нашей профессии то, что очень часто до самого конца не бывает ясно, что помогает следствию, а что мешает.

— Интересная мысль, — ответила мисс Мориарти. — Возможно, она пригодится мне в беспрестанной борьбе против моего заклятого врага Холмса.

— Да победит достойный, — засмеялся Карелла.

Они пожали ей руку и вышли на улицу.

— Ну и что ты об этом думаешь? — спросил Мейер.

— Прямо не знаю. Почему она так неожиданно бросила учебу? Хорошая студентка, хорошая успеваемость, театральный кружок… — Карелла пожал плечами.

— Довольно странно, правда? Особенно если учесть, что она приехала из Кокомо.

— Да не из Кокомо — откуда-то рядом.

— Ах да. Как же это?

— Джонсвиль или что-то в этом роде.

— Джонсборо, — вспомнил Мейер.

— Точно.

— Как ты думаешь, может, стоит послать туда запрос?

— Зачем?

— Ну, не знаю. Проверим семью, родственников…

— Что это даст? Знаешь, что меня бесит? Это убийство ломает всю схему. Раньше у нас в руках была хоть какая-то тонкая ниточка. А теперь… — он снова пожал плечами. — Это меня очень беспокоит. М-да, очень.

— Признаться, и меня это совсем не радует.

— А может быть, он и правда чокнутый? Тогда* все — туши свет. Он будет стрелять в кого вздумается, где вздумается и когда вздумается.

— Что это за блондинка тебе машет? — неожиданно спросил Мейер.

— Блондинки всегда мне машут, — отмахнулся Карелла, решив, что Мейер шутит.

— Правда? Даже шестнадцатилетние?

Карелла взглянул на другую сторону сквера, куда смотрел Мейер, и увидел светловолосую девушку в темно-синей юбке и голубом свитере, которая быстрым шагом направилась им навстречу. Он сразу узнал ее и сам поднял руку в ответ на ее приветствие.

— Ты ее знаешь? — удивился Мейер.

— Естественно. Одна из моих поклонниц.

— Ах, совсем забыл; ты же у нас король детективов.

— Ты уж не забывай, сделай милость.

Волосы Синди были распущены, на губах чуть заметный след помады, ниточка мелких жемчужин на шее. Она подошла к ним, прижимая к груди учебники и загадочно улыбаясь.

— Привет, — сказала она. — Вы не меня искали?

— Нет, — ответил Карелла, — но мы все равно рады вас видеть.

— Что ж, спасибо. И все же, как вас сюда занесло?

— Так, конались в архивах. Ну а' вас-то как сюда занесло?

— А я здесь учусь; Помните? Мой преподаватель психопатологий?. "Подглядывание за актом любви между родителями".

— Помню, — кивнул Карелла. — Вы ведь, кажется, собираетесь стать психологом?

— А вот н нет. Не психологом, а педагогом.

— Да-да, и хотите преподавать в колледже.

- В старших классах, — поправила Синди.

— Вот тебе и король детективов, — вздохнул Мейер.

— Мейер, познакомься— Синтия Форрест. Мисс Форрест, мой коллега — детектив Мейер.

— Здравствуйте, мистер Мейер, — сказала Синди и протянула ему руку.

— Здравствуйте, — улыбнулся Мейер, отвечая на рукопожатие.

Синди почти сразу же обернулась назад к Карелле:

— Ну и как, вы нашли, что искали?

— Сое-чяю нашли, правда, я не совсем уверен, пригодится ли нам все это.

— Что, архив оказался неполным?

— Да нет, архив-то полный, — замялся Карелла. — Просто…

— А с мистером Фергюсоном вы говорили?

— С кем?

— С Фергюсоном. Он тренер футбольной команды.

— Нет, не говорил, — озадаченно ответил Карелла.

— Напрасно, он мог бы вам помочь. Он работает в этой школе с незапамятных времен. Правда, школьная команда никогда не выигрывает, но ему по-прежнему и год продлевают контракт, потому что он такой

— Ну-ну; — буркнул Карелла.

— Вы бы его все-таки нашли.

— Но зачем, Синди?

— Вы ведь пришли… — она уставилась на Кареллу. — Простите, но кажется; я вас не так поняла.

Мне кажется, мы вас поняли, — Мейер вдруг прищурился. — С чего Вы решили, что стоит поговорить с футбольным тренером, мисс Форрест? -

— Ну как же? Ведь он играл в этой команде.

— Кто играл в этой команде? — не понял Карелла.

— Как кто? Отец. — Синди замолчала и, широко раскрыв свои голубые глаза, смотрела на Кареллу. — Разве вы не знаете, что он здесь учился?

Сальваторе Палумбо — маленький крепыш пятидесяти семи лет — родился в Неаполе и в 1938 году переехал в Штаты, потому что ему не нравился ни сам Муссолини, ни то, что тот вытворял со страной. Тогда он не знал ни слова по-английски, было у него всего сорок американских долларов плюс жена, двое детей и адрес Двоюродного брата. Он направлен < в Филадельфию к брату, который было сделал вид, что безумно рад встрече, но очень скоро дал понять, что. эта радость — не более чем долг вежливости. Тогда Палумбо, по-прежнему не зная ни слова по-английски, так как со дня приезда прошла только неделя, купил за двадцать долларов билеты и повез семью в другой город, где решил начать все сначала. Начинать было непросто. В Неаполе он торговал фруктами, которые возил на маленькой тележке. Свой товар покупал у крестьян, съезжавшихся в город из окрестных деревень, и целыми днями мотался с тележкой по улицам, зачастую являясь домой в девять, а то и в десять вечера, но все же умудрялся кормить семью. Жили бедно даже по итальянским понятиям.

В Неаполе Палумбо с женой ютились в трущобах. В Америке, уехав из Филадельфии, где его брат тоже жил в трущобах, он прямиком попал в новый город и в новые трущобы.

Такая жизнь Палумбо не прельщала.

— Я приехал в Америку не для того, чтобы опять жить в трущобах, — сказал он жене по-итальянски и отправился на поиски работы.

Было бы, конечно, неплохо достать новую тележку, но он все еще не знал английского, а кроме того, не имел понятия, где купить товар, как получить разрешение на уличную торговлю и была ли вообще в этом необходимость. И тогда он нанялся в порт. От природы маленькому и щуплому, ему поначалу трудно было поднимать тяжелые тюки и ящики. Но после двух лет работы грузчиком он стал похож на коренастого кривоногого борца — мощный торс и сильные руки.

Америка — страна больших возможностей. Хотите верьте, хотите нет, но это действительно так. Совершенно необязательно прозябать в трущобах или вкалывать в порту. Если у вас есть воля, решимость и амбиции Сальваторе Палумбо, через двадцать пять лет у вас будет свой домик в Риверхеде — пусть в итальянском квартале, но это все равно не трущобы и не гетто, — и овощная лавка в семи кварталах по Доувер-Плейнз-авеню, а знакомые будут звать вас Сэл, а не Сальваторе.

1-го мая, в полдень, пока детективы Мейер и Карелла, находясь в другой части города, удивлялись своим поразительным открытиям, Сэл Палумбо стоял у уличного лотка напротив магазина и протирал фрукты… Во-первых, детективы узнали, что Энтони Форрест закончил Рамсийский университет, о чем раньше и не подозревали. И уж потом, воодушевленные этой неожиданной новостью, они вспомнили слова Мэй Норден, вдовы убитого адвоката, которая рассказывала, что муж учился в Рамси на юридическом. Как люди, которые вдруг понимают, что ключ к разгадке был все время под рукой, они тут же связали два первых убийства со смертью проститутки Бланш Леттиджер и с наивной радостью поверили в близость развязки как раз в тот момент, когда их подстерегала новая неожиданность.

Сэл Палумбо не испытывал подобной радости, когда протирал фрукты. Вообще-то он был доволен своей работой, он любил фрукты, но протирал их вовсе не потому, что это доставляло ему какое-то особенное удовольствие. Не такой он был человек, чтобы приходить в восторг от необычайно красивого яблока или груши. Просто когда фрукты блестят, их скорее разбирают. Тут он заметил, что к магазину направляется одна из его покупательниц— ирландка по фамилии О'Трейди. Имени миссис О`Трейли он не знал, но знал, что живет она в этом районе, хотя и не совсем рядом. Магазинчик Палумбо находился на углу Доувер-Плейнз-авеню и 200-й улицы, почти под самой платформой надземной железной дороги. Здесь как раз была станция, и каждый четверг по утрам почти в одно и то же время миссис О'Трейди спускалась по ступеньками, заходила в кондитерскую на углу, затем в лавку мясника рядом и уж потом в магазин Палумбо, расположенный через два дома от мясной лавки.

— Ах, синьора! — воскликнул Палумбо, когда она подошла.

— Опять вы со своими итальянскими штучками, Сэл, — решительно оборвала его миссис О'Трейди.

На вид ей было года пятьдесят два. Женщина с красивой стройной фигурой и дьявольским огоньком в зеленых глазах. Вот уже целых пять лет она была постоянной покупательницей в магазинах на Доузер-Плейнз-авеню, потому что цены и качество товаров здесь устраивали ее больше, чем в собственном районе. Если бы вы спросили миссис О'Трейди и Сэла Палумбо про легкий флирт, продолжавшийся между ними все эти годы, оба они сказали бы, что вы, должно быть, сошли с ума. У Палумбо была жена, двое взрослых сыновей и трое внуков, у миссис О'Трейди — супруг к замужняя дочь, которая ждала ребенка. Просто Палумбо вообще любил женщин, и. не только темноволосых и черноглазых итальянок, как его Роза, но и таких, как миссис О'Трейди — с маленькой, высокой грудью, стройными бедрами и зелеными глазами. В свою очередь, миссис О'Трейди больше всего на свете обожала сильных мужчин, и ей очень нравились мускулистые руки этого коротышки Сэла Палумбо, его могучая грудь, покрытая черными кудряшками волос, выбивающихся из-под рубашки. Вот так и получилось/что их разговор о фруктах со стороны мог быть похож на проявление взаимной симпатии, которое, впрочем, никогда не доходило даже до прикосновения рук, хотя каждый четверг и озарял их встречи в окружении груш и яблок, персиков и слив.

— Что за фрукты у вас сегодня, Сэл? — спросила миссис О'Трейди. — И это все, что у вас есть?

— Да что с вами? — .воскликнул Палумбо, он теперь говорил почти без акцента. — Такие чудесные фрукты! Не знаю, что вам еще нужно!. Груши будете брать? Еще абрикосы есть — первые в этом сезоне.

— Кислющие, наверное.

— Что?! Кислые фрукты у Сэла Палумбо? Ах, синьора, вы же меня знаете.

— А это что, дыни?

— Дыни, что же еще? Вы что, глазам своим не верите? Сами же говорите — дыни. Сладкие, как мед.

— Правда хорошие?

— Отличные!

— А не надуете?

— Миссис О'Трейди; ну хотите, я для вас одну надрежу, но только для. вас и только потому, что, когда надрежу, вы сами убедитесь — она спелая и сладкая, а цветом точь-в-точь как ваши глаза.

— Оставьте мои глаза в покое. И специально для меня резать ничего не надо. Так и быть, верю на слово. А слив еще нет?

— Для слив еще рановато, — ответил Палумбо.

— Ну хорошо, тогда два фунта яблок. А абрикосы почем?

— Тридцать девять центов.

— Дороговато.

— Я и так на этом теряю.

— Ну-ну, рассказывайте, — улыбнулась миссис О'Трейди.

— А что же вы думаете? Они же привозные. Доставлены в вагонах-рефрижераторах. Фермеру плати, за отгрузку плати, железнодорожникам тоже плати. А мне-то что достанется?

— Ладно, давайте парочку фунтов. Еще и на этом потеряете.

— Два фунта?

— Я ведь говорю "парочку", вы что, туговаты на ухо?

— Синьора, это в Италии "парочка" — всего два. А в Америке слово "парочка" может означать и три, и четыре, и полдюжины. Ну так сколь-ко? — Он в недоумении развел руками и пожал плечами так, что миссис О'Трейди рассмеялась.

— Два фунта.

— Салата не хотите? Есть "айсберг", есть "ромен" — что ваша душа только пожелает.

— "Айсберг", — ответила она. — А знаете, у кого действительно хорошие фрукты?

— У.Сэла Палумбо, конечно же.

— А вот и нет. В лавке на моей улице. И абрикосы там дешевле.

— И почем же там абрикосы? — поинтересовался Палумбо^ перегнувшись через ящики напротив лотка, чтобы достать абрикосы, уложенные ровными рядами.

— По тридцать пять.

— Ну и покупайте абрикосы там, — отреагировал Палумбо..

— Я бы купила но, когда я туда пришла, они как раз закончились.

— Синьора, если бы у меня закончились абрикосы, они бы тоже стоили тридцать пять центов за фунт. Так вы берете или нет?

— ...Бepy, — в ее глазах блеснул озорной огонек, — но хочу вам сказать: это грабеж среди бела дня.

Палумбо расправил бумажный пакет и опустил туда горсть абрикосов. Он поставил пакет на весы и хотел было добавить еше абрикосов, когда выпущенная, сверху. — с платформы пуля пробила ему голову. Палумбо повалился на лоток и сполз на тротуар, а вокруг него на мостовой запрыгали только что вытертые им груши и яблоки, стручки перца, апельсины, лимоны, картофелины. Миссис О'Трейди в ужасе посмотрела на него и пронзительно закричала.

Глава 8

Карелла н Мейер узнали о смерти Сальваторе Палумбо только в четыре часа, когда вернулись в участок, просидев полдня в университетском архиве над личными делами Энтони Форреста и Рэндольфа И ордена.

В их личных делах не было обнаружено никаких дополнительных сведений, способных хоть как-то прояснить дело. Наоборот, новые сведения только все запутывали и сбивали с толку.

Энтони Форрест поступил в школу бизнеса при Рамсийском университете весной 1937 года после окончания средней школы "Эшли" в М ад жесте. К весне 1940 года, когда в университете появилась Бланш Леттиджер, он учился уже на последнем курсе. Форрест был довольно заурядным студентом, получал посредственные оценки и переходил с курса на курс только благодаря своему участию в университетской футбольной команде. В январе 1941 года он получил диплом бакалавра, закончив двести пятым в своем выпуске. Во время учебы числился в рядах службы подготовки офицеров резерва, но был призван в армию только через год после окончания, когда события в Пирл-Харборе потрясли весь мир.

Рэндольф Норден окончил школу имени Томаса Харди в Беттауне и осенью 1935 года поступил в колледж гуманитарных наук Рамсийского университета, намереваясь в дальнейшем специализироваться в области юриспруденции. — Весной 1937-го — года поступления Форреста — Норден учился на втором — курсе, а весной 1940-го, когда в университет поступила Бланш Леттиджер, Норден уже второй год учился на юридическом. Закончив его в 1941 году, он пошел во флот сразу же после нападения японцев на Пирл-Харбор.

В его деле отмечалось, что на протяжении всей учебы Норден был круглым отличником, на первом курсе вступил в общество "Фи-Бетта-Каппа", на втором избирался членом студенческого совета и — уже в юридическом колледже — был редактором "Рамси Лоу Ревью". Его имя было внесено в сборник "Кто есть кто в американских колледжах и университетах".

Более тщательная проверка показала, что Рэндольф Норден никогда не учился на одном курсе с Энтони Форрестом и что оба они никак не могли учиться вместе с Бланш Леттиджер.

В 1940-м, когда Бланш была на первом курсе, Форрест перешел на последний курс, а Норден уже второй год учился на юридическом.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь? — спросил Карелла.

— Черт голову сломит, — ответил Мейер.

Они вернулись в участок, так ничего толком и не выяснив. По дороге в свой отдел они заглянули в канцелярию и выпросили у Мисколо по чашке кофе На столе у Кареллы лежала записка, что звонили из картотеки. И хотя информация об именах преступников, бывших клиентами Рэндольфа Нордена, уже не представлялась им особенно важной, Карелла, будучи человеком обязательным, перезвонил в картотеку. — Он разговаривал с неким Симмонсом, когда зазвонил второй телефон.

— Восемьдесят седьмой участок, Мейер.

— Можно попросить Кареллу? — спросили на другом конце провода.

— Кто его спрашивает?

— Это Маннхейм из Сто четвертого.

— Обождите минутку. Он говорит по другому телефону.

— Конечно-конечно.

Карелла посмотрел на Мейера.

— Из Сто четвертого звонят, — прошептал тот. — Какой-то Маннхейм.

Карелла кивнул, а в свою трубку сказал:

— Значит, все, кроме одного, сидят до сих пор, так?

— Так, — подтвердил Симмонс.

— А что известно о том, кого выпустили?

— Его зовут Фрэнки Пирс. Отсидел пять лет в Кастельвью, вышел в ноябре прошлого года, взят на поруки.

— За что он сидел?

— За квартирную кражу.

— Это его первый арест?

— Лет в пятнадцать он был членом одной уличной банды, и его пару раз задерживали, но это все

— А оружием он не баловался?

— Один раз попался с самодельным пистолетом. Хотели его посадить за нарушение закона Салливана, но адвокат его вытащил, и он отделался условным приговором.

— Вы сказали, его выпустили в ноябре?

— Да.

— Где он сейчас живет?

— В Айсоле Хортон-стрит, 371. Это в двух шагах от Калм-Пойнтского моста.

— Кто его участковый?

— Маклафлин. Знаете такого?

— Кажется, да. И как себя ведет этот Фрэнки?

— С тех пор, как вышел, вроде бы тихо. Хотя мне кажется, рано или поздно снова возьмется за старое. Они все так кончают, верно?

— Иногда.

— А у вас там что, какие-то квартирные кражи?

— Нет, убийство.

— Да? Ну и как, дело продвигается?

— Пока довольно туго.

t— Подождите, пусть пройдет время. В таких делах торопиться ни к чему, верно?

— Не- всегда, — сказал Карелла. — Ну ладно, Симмонс, большое спасибо.

— Не за что, — ответил тот и повесил трубку.

— Карелла сразу нажал на кнопку и переключился на другую линию.

— Алло?

— Это Карелла?

— Да.

— Это Маннхейм из Сто четвертого.

— Привет, Маннхейм, как дела?

^Отлично, просто отлично. Слушай, это не ты ведешь дело о снайпере?

— Я. А что, у тебя есть что-нибудь новенькое?

— Угадал.

— Тогда выкладывай.

— Еще один покойник.

Роза Палумбо и без того очень плохо говорила по-английски, а когда Карелла приехал в ее старенький каркасный домик в Риверхеде, она находилась практически в невменяемом состоянии и без конца твердила что-то насчет "скрытия". Он ничего не понял, пока Ричард, один из ее сыновей, не объяснил, что она не хочет вскрытия тела ее мужа. Карелла по-английски попытался убедить ее, что полиции необходимо установить причину смерти Сэла Палумбо, но. Роза между рыданиями и судорожными всхлипами продолжала твердить свое, пока наконец Карелла не встряхнул ее за плечи.

— Как вам не стыдно, синьора! — крикнул он по-итальянски. — Не распускайтесь!

— Какой кошмар… — простонала Роза. — Мне даже представить страшно, что его будут резать. Зачем это нужно?

— Потому что его убили, — объяснил Карелла. — И нам нужно знать, как это произошло.

— Но зачем резать мертвого?

— У него внутри застряла пуля. Ее надо извлечь и отправить на исследование. Понимаете?.

— Это грех — калечить мертвого!

— Убивать людей — еще больший грех.

— Что она говорит? — спросил Мейер.

— Не хочет вскрытия.

— Скажи ей, что ее согласия нам и не требуется.

— Что это даст? Она сошла с ума от горя. — Он повернулся к женщине. — Синьора, нам необходимо установить калибр пули, которая его убила. А пуля эта у него внутри, понимаете? А нам надо знать ее калибр.

— Да-да, понимаю.

— Большое вам спасибо. Крепитесь, синьора. — Карелла похлопал ее по плечу и повернулся к Ричарду — высокому широкоплечему мужчине лет тридцати с тонкой талией танцора. — Если позволите, мистер Палумбо, я хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Вы должны простить мою мать, — сказал Ричард. — Она не очень хорошо говорит по-английски.

— Ничего страшного.

— Вот отец… тот знал язык отлично, хотя, когда мы сюда приехали, он ни слова не знал по-английски. Но мать… — Ричард покачал головой. — По-моему, ей всегда казалось, что Америка — это что-то временное, так, остановка в пути. Мне кажется, она надеялась когда-нибудь вернуться в Италию. Но не отец, это я точно знаю. Для него это было дело решенное. Он нашел свое настоящее место в жизни и языком занимался всерьез. И ведь выучил, у него был легкий акцент, да и то не слишком заметный. Он был мужчина что надо.

Ричард произнес все это, отрешенно уставившись в какую-то точку за спиной Кареллы п выговаривая слова так, словно читал молитву над открытой могилой Палумбо. В его глазах не было слез, но лицо побледнело.

— Всю жизнь он вкалывал, — сказал Ричард. — Когда мы сюда приехали, я был совсем мальчишкой. Давным-давно это было, в тридцать восьмом. Мне было восемь, брату — три. Нам нечего было есть, понимаете? И отец вкалывал в доках как лошадь. Вы бы видели его тогда — кожа да кости. Это уж потом он накачал мышцы… Да, отец был сильным человеком, — он повернулся к фотографии Палумбо, стоявшей на каменной полке в гостиной. — Он сделал все это сам из ничего, своими руками — дом, магазин… Копил деньги, учил английский, потом купил тележку. И как в Неаполе, он таскался с этой проклятой тележкой, приходил домой, под ночь, усталый как черт. Помню, он покрикивал на меня, а однажды даже ударил, не потому, что был злым, просто он тогда чертовски устал. Но ведь он добился своего, а? Открыл собственный магазин, так ведь? И он никогда не жульничал. Он был честным человеком.

Карелла взглянул на Мейера, но оба промолчали.

— И вот теперь кто-то убил его, — продолжал Ричард. — Застрелил! Отец не делал никому ничего плохого. Да он за всю жизнь мухи не обидел! Только однажды стукнул меня, своего собственного сына, и то не со зла… Он в жизни человека не ударил! И вот теперь он мертв…

Ричард пожал плечами и недоумевающе развел руками.

— Не понимаю, какой в этом смысл? Отец всю жизнь работал, заботился о-семье, и вдруг кто-то убивает его, как будто он… пустое место)' Этот тип застрелил моего отца. И это моего отца увезли на "скорой", он*что, не понимает?! Господи, неужели он не понимает, что моего отца больше нет?!

Он заплакал, но его взгляд по-прежнему был прикован к какой-то невидимой точке за спиной Кареллы.

— Неужели у этого гада нет отца? Как он мог так просто… застрелить его, позволить себе нажать на курок? Разве он нс понимал, что мой отец больше никогда не войдет в магазин, никогда не будет торговаться с покупателями, смеяться… Господи, да как он мог решиться на такое, вы мне скажите!

— Ричард помолчал, а потом тихим голосом продолжал:

— Я ведь даже не виделся с ним сегодня. Я еше спал, когда отец ушел. Мы с женой живем прямо здесь, наверху. Каждое утро мы с отцом примерно в одно время выходили на работу. Я работаю на авиационном заводе на Тридцать третьей авеню. Но сегодня утром плохо себя почувствовал, и жена сказала — отлежись, позвонила на работу и сказала, что я заболел. И я так и не видел отца. Даже не сказал: "Привет, папа, как дела?" И как раз сегодня кто-то убивает его…

— г Как по-вашему, кто мог это сделать? — спросил Карелла.

— Даже не представляю.

— Вашему отцу никто не угрожал? Не было каких-нибудь писем, телефонных звонков или…

— Нет.

— А конфликтов с кем-нибудь из конкурентов? Скажем, с торговцами по соседству?

— Нет. — г Ричард покачал головой. — Его все любили. Это не имеет смысла. Его все любили. — Он всхлипнул и повторил: — А я даже не виделся с ним сегодня. Даже не поздоровался…

Глава 9

На следующее утро, в среду, 2 мая, Стив Карелла вошел в кабинет начальника лейтенанта. Бернса и сказал, что дело все больше усложняется, и если раньше они с Мейером думали, что сумеют с ним справиться, то теперь. они в этом совсем не-уверены. Существует большая вероятность того, что убийца ненормальный, и они бы не отказались от любой дополнительной помощи. Не мог бы Бернс выделить кого-нибудь из их отдела; а также попросить людей у соседних участков? Убийца не сидел на месте, а поскольку одна только беготня отнимала массу времени, то в настоящий момент не представлялось возможным сесть, сосредоточиться и сделать какие-либо конкретные выводы.

Бернс внимательно выслушал Кареллу и обещал, что как только у него появится время, он сделает все возможное, чтобы пересмотреть расписание дежурств и позвонить в Управление начальнику следственного отдела. Но Карелле придется подождать, пока не придет ответ на запрос по официальным каналам.

И тогда совершенно неожиданно помощь пришла из окружной прокуратуры…

Эндрю Маллиган занимал пост помощника окружного прокурора и в один прекрасный день надеялся стать губернатором штата, а после того, как Кеннеди расчистил дорогу католикам, он считал, что потом было бы неплохо стать президентом. Его контора находилась в центре города на Хай-стрит прямо напротив Главного полицейского управления и в соседнем доме со зданием городского суда.

Бернс позвонил в Управление ровно в 11.15, но Маллиган этого не знал, так как в это время был занят в суде. Он понятия не имел, что детективы 87-го участка проводят расследование четырех, возможно, взаимосвязанных убийств, и даже не подозревал, что скоро сам окажет существенную помощь следствию. В тот момент он вместе с окружным прокурором вел дело об уклонении от уплаты налогов. Маллиган не знал, что сам. прокурор тоже был бы не прочь стать губернатором штата, но даже если бы и знал, то это его бы нисколько не обеспокоило. В деле, над которым они работали, был замешан крупный спекулянт, и оно вызывало много заголовков в местной прессе. Маллиган обожал заголовки. Его ужасно раздражало, что был какой-то джазовый музыкант по имени Джерри Маллиган, не имевший к нему ни малейшего отношения. Особенно это бесило его, когда фамилия "Маллиган" появлялась в газетах. При упоминании этой фамилии в сознании читателя должен был возникать образ помощника окружного прокурора — поборника справедливости, горящего на работе, а не какого-то барабанщика или кем там был тот, другой Маллиган?[3]

За время работы в окружной прокуратуре он успел принять участие, в четырех процессах по делу об убийстве. Он любил процессы по делу об убийстве, потому что они гарантировали повышенное внимание со стороны газетчиков. Свое первое дело об убийстве он получил от детективов из 49-го участка — настолько простое, что с ним легко бы справился любой новоиспеченный выпускник юридического колледжа. Маллиган высосал из него все, что только возможно. Судебный процесс мог занять самое большое две недели. Маллиган растянул его на месяц и, может быть, растянул бы еше больше, если бы судья не начал отпускать язвительные: замечания по поводу "поистине неисчерпаемого пристрастия к риторике во время ведения процесса". Маллиган получил свои заголовки, добился обвинительного приговора, а вскоре — ибо ничто не ценится так высоко, как успех, — получил еще одно дело об убийстве, потом еще одно, потом еще — количество преступлений, совершаемых в этом замечательном городе, было почти столь же неисчерпаемым, как пристрастие Маллигана к риторике на его первом процессе.

Выйдя из здания суда и спускаясь по широким ступеням, он размышлял о том, над чем начнет работать после того, как они сотрут в порошок этого дешевого жулика с его паршивой лавчонкой, служившей прикрытием для шайки бутлегеров с мультимиллионным оборотом. Ему и в голову не приходило, что он сам скоро будет играть важную роль в деле, над которым сейчас работает 87-й участок, но надеялся, что следующим его процессом будет процесс по делу об убийстве. Еще он размышлял о том, что заказать на ленч.

Ресторан, где он обычно завтракал, находился на одной из боковых. улиц, примыкавших к деловому району. Большинство юристов, у которых бывали дела в центре города, как правило, завтракали там же, и Маллиган наслаждался возбужденным гулом голосов, которым всегда сопровождалось его появление в ресторане. Маллиган понятия не имел, что о нем шепчут у него за спиной, но не сомневался, что только хорошее: Когда он вошел в ресторан, двое молодых юристов прервали беседу и повернулись в его сторону, но он прошел мимо, не удостоив их вниманием.

Он остановился у входа — мечущий громы и молнии в зале суда, но такой скромный в обычной жизни — и стал ждать, когда его заметит хозяйка ресторана.

Она заметила его почти сразу же и поспешила навстречу.

— О, мистер Маллиган, — огорченно сказала она. — У меня и в мыслях не было, что вы сегодня придете. Ваш столик, занят.

— Да? — Маллиган чуть приподнял брови, и на его лице появилось слегка удивленное выражение. — Разве моя секретарша не звонила?

— Нет, к сожалению, не звонила, мистер Маллиган.

— Ну что же, в таком случае… — мягко произнес Маллиган, устремив на взволнованную хозяйку твердый взгляд, который, казалось, вопрошал: "Ну-с, и что вы. намерены предпринять при таком возмутительном стечении обстоятельств?"

Хтайкв отлично умела понимать взгляды, потому что ей уже приводилось иметь дело с юристами, как в Штатах, так и в своей старой стране, и везде они были одинаково самодовольными и лощеными хамами.

— Я приготовлю для вас другой столик, мистер Маллиган, — взволнованно защебетала она, — очень удобный столик в соседнем зале. Пойдемте со мной, мистер Маллиган, я обо всем позабочусь.

Она сделала шаг в сторону двери, но неожиданно остановилась, и на ее лице расцвела улыбка.

— Постойте; мистер Маллиган, они уже уходят. Видите, они только что оплатили счет. Видите, мистер Маллиган? Право же; как удачно все получилось. Теперь вы можете сесть за свой столик.

— Очень вам признателен, — процедил сквозь зубы Маллиган.

Двое джентльменов, сидевших за обычным столиком Маллигана, оплатили счет, встали, закурили сигары и вышли из ресторана. Официант сменил скатерть и придвинул Маллигану стул, когда тот садился. Маллиган уселся поудобнее, не глядя на официанта, сказал: "Девар" со льдом, пожалуйста" и посмотрел сквозь витрину на улицу.

Ему нравилось вот так каждый день сидеть за одним и тем же столиком, потому что тогда его было легче узнать. К тому же столик находился у окна, и Маллигана также легко могли узнать и с улицы. Мимо прошел знакомый адвокат, бросив ему на ходу: "Привет, Энди, как дела?!" и легонько похлопав его по плечу. Маллиган улыбнулся в ответ и подумал, какого черта не несут виски. Буквально в ту же секунду появился официант.

— Будете заказывать сейчас, мистер Маллиган?

— Сначала я посмотрю меню, — буркнул Маллиган. Официант принес карточку, и Маллиган, отхлебнув виски, начал читать. Меню менялось редко. Он знал его почти наизусть.

Он думал, не заказать ли ему салат из крабов, как вдруг. оконная витрина у его стола разлетелась вдребезги.

Маллиган не успел среагировать- на падающие осколки, так как стекло было разбито пулей, которая через долю секунды попала в голову Маллигана чуть пониже правого виска.

Если бы существовала некая шкала с делением для определения общественной значимости убийства — от нуля для наименее и до. десяти для наиболее важного, Бланш Леттиджер получила бы около нуля; Сэл Палумбо с грехом пополам дотянул бы до двух, а Энтони Форрест и Рэндольф Норлен получили бы соответственно три и четыре.

Но когда Эндрю Маллиган уткнулся носом в свой стакан виски, то стрелка на шкале воображаемого счетчика подпрыгнула аж до восьми.

В городе выходили две популярные вечерние газеты — одна побольше; другая поменьше: кто платит, тот выбирает… Впрочем, обе они были, что называется, "с душком". Та, что побольше, всегда печатала заголовки красным шрифтом. Газета поменьше печатала такие же заголовки синим, потому как газетой она была весьма либеральной, но редакция опасалась, чтобы читатели не сочли ее слишком либеральной, так что даже малейший намек на красный цвет был нежелательным. Один из заголовков газеты побольше в тот вечер гласил: "Снайпер убивает прокурора федерального судебного округа". А в верхней части той же страницы красным было напечатано: "Триумфы Маллигана, стр. 5". Газета поменьше того вечера сообщала: "Малиган убит", что дополнялось синей надписью сверху: "Воинственный прокурор федерального судебного округа, очерк Агнес Ловли, стр. 33". Очерк Агнес Лавли был состряпан всего за четверть часа по материалам редакционного* архива буквально перед самой сдачей номера в набор. Что касается главного сообщения, то именно оно и было больше похоже на очерк, так как эта газета любое сообщение преподносила, как модные журналы, художественную прозу. Так, например, на новый проект закона о налогообложении, направленный, президентом Кеннеди на рассмотрение Конгресса, данная редакция обычно реагировала следующим образом: "Сегодня эти древние залы замерли в ожидании. Предстояло об судить важное предложение, принять решение. Предложение поступило к ним свыше, документ, который может изменить судьбу всей нации, документ, который…" и так далее. И только в самом конце автор обычно раскрывал тему своего сообщения. Все предыдущее писалось исключительно для создания надлежащей атмосферы и нагнетания страстей.

Впрочем, не это важно, что именно тем вечером было напечатано в газете поменьше, поскольку помощник прокурора федерального судебного округа Эдрю Маллиган сам потихоньку синел, лёжа на отведенной ему полке в морге. Окружной прокурор Картер Коул побагровел, когда узнал, что в самый разгар судебного процесса одного из его людей прикончили прямо за стаканом виски.

Коул снял трубку и попросил соединить его с комиссаром полиции, дабы выяснить, что, черт возьми, происходит в городе, если уважаемый и незаменимый помощник прокурора уже не может пойти в ресторан без того, чтобы ему. прямо за стаканом виски не размазали по стенам мозги. Комиссар полиции ответил ему, что делает все от него зависящее, чтобы выяснить обстоятельства, после чего положил трубку, а потом сам позвонил начальнику городского сыскного отдела.

Он спросил, что за чертовщина творится в этом городе, если уважаемый и незаменимый помощник прокурора уже не может пойти в ресторан без того, чтобы ему прямо за стаканом виски не размазали по стенам мозги. Начальник сыскного отдела заверил его, что приложит все усилия, чтобы найти убийцу" положил трубку и позвонил в 87-й участок лейтенанту Питеру Бернсу.

Лейтенант Питер Бернс сообщил начальнику сыскного отдела, что не далее как этим же утром он- звонил ему и пытался добиться помощи в расследовании именно этого дела, которое все больше ускользало из-под контроля полиции, — отсюда одна за другой и новые жертвы, отсюда и уважаемые и незаменимые помощники прокурора федерального судебного округа с размазанными по стенам мозгами, отсюда и все остальное. Начальник сыскного отдела пообещал лейтенанту Бернсу лично позаботиться о том, чтобы этому Капелле или как там его было предоставлено все необходимое для расследования, потому что — тут он перешел на шепот и сказал:

— Между нами говоря, Пит, сам прокурор обеспокоен создавшимся положением.

Тем временем было проведено вскрытие трупа Эндрю Маллигана на предмет извлечения пули, которая, как ни странно, оказалась пулей "ремингтон" 308-го калибра. Будучи мертвым, Эндрю Маллиган не мог знать, что именно в это время Карелла и Мейер из 87-го участка занимались расследованием серии преступлений, в которой был замешан некто, расправляющийся, со своими жертвами выстрелом в голову. Не мог он знать и того, как его собственная смерть помогла следствию.

Уже к полуночи Карелле для поимки снайпера были приданы группы детективов во всех городских районах. Фактически под его командованием оказалась целая миниатюрная армия.

Единственное, что оставалось, — это найти врага.

Глава 10

Но враг, как обычно и поступают все нормальные враги, скрылся из виду и затаился.

На той неделе новых убийств не последовало, и складывалось впечатление, что детективы со всего города мобилизованы на поиски призрака. Четверг, пятница и суббота закончились без происшествий. Самый жестокий месяц миновал, прихватив с собой часть мая, и было похоже, что убийца исчез.

6 мая, в воскресенье, двум детективам из 12-го участка, расположенного поблизости от Калм-Пойнтского моста, пришло в голову, что было бы неплохо заглянуть к Фрэнки Пирсу. Карелла упоминал это имя, когда говорил о бывших клиентах Рэндольфа Нордена, угодивших за решетку. Тогда же он сказал, что, судя по последним данным, Пирс чист и заниматься им не имеет смысла. Но эти двое из 12-го участка были детективами первого класса, а Карелла — только второго, и им не понравилось, что кто-то ниже их рангом, даже если дело и числится за ним, учит их, как надо расследовать убийство. Кроме того, двое детективов из 12-го участка были самыми настоящими "фараонами".

Одного из них звали Мастерсон, другого — Брок. Они работали в паре уже давно и, надо отдать им должное, имели в послужном списке длинную вереницу сделанных ими арестов и последовавших за ними приговоров, но тем не менее были изрядными мерзавцами. И вот в то первое воскресенье мая, когда в парке расцветали вишни и мягкий южный ветерок дул с реки Дикс, Мастерсону и Броку осточертело сидеть в душном участке, и они решили пойти подышать свежим воздухом. Пока они бесцельно болтались по улицам, у них возникла мысль навестить Фрэнки Пирса, который жил в доме j\9 371 на Хортон-стрит, буквально в двух шагах от Калм-Пойнтского моста.

Фрэнки Пирс не подозревал, что его собираются навестить детективы, которые к тому же были настоящими "фараонами". Он регулярно отмечался у своего участкового и твердо знал, что не совершил ничего противозаконного. Он работал механиком в гараже, и у него было твердое намерение, как говорят в кино, "встать на правильный путь". Его хозяин, доброжелательный человек, знал, что Фрэнки освобожден под честное слово, но считал, что каждый заслуживает шанса на исправление. Фрэнки оказался, отличным работником, хозяин был доволен и месяц назад повысил ему зарплату. Но в первое воскресенье мая, когда к Фрэнки явились Мастерсон и Брок, он совершил пару ошибок. Во-первых, решил, что детективы были просто детективами, а не "фараонами", а во-вторых, он поверил, что люди всегда готовы тебя выслушать и понять.

В тот день у него было назначено свидание с девушкой, работавшей кассиршей в ресторане неподалеку от гаража. Он рассказал ей, что сидел в тюрьме, потому что хотел, чтобы между ними все было ясно с самого начала. Девушка очень внимательно посмотрела на него, потом сказала: "Какая разница, кем ты был?", и больше они к этой теме не возвращались. Он собирался пригласить ее в парк — там они могли покататься на лодке, затем пообедать в ресторане на открытом воздухе, а потом, может быть, погулять и сходить в кино. Он стоял перед зеркалом, завязывая галстук, когда в дверь постучали.

— Кто там? — спросил он.

— Полиция. Открывай, Фрэнки.

На его лице появилось озадаченное выражение. Он посмотрел в зеркало на свое отражение, словно спрашивая у него совета, пожал плечами и подошел к двери.

В коридоре стояли Мастерсон и Брок. Оба были выше шести футов и весили около двухсот фунтов. Спортивные брюки и рубашки с короткими рукавами рельефно обтягивали их могучую мускулатуру. Стоявший на пороге Фрэнки выглядел рядом с ними просто карликом, хотя ростом был пять футов десять дюймов и весил сто шестьдесят фунтов.

— Фрэнки Пирс? — спросил Мастерсон.

— Он самый, — кивнул Фрэнки.

— Надевай шляпу, Фрэнки.

— А что такое?

— У нас к тебе есть разговор.

— О чем?

— Надевай шляпу.

— Я не ношу шляп. В чем дело?

— Мы хотим задать тебе несколько вопросов, Фрэнки.

— Ну… тогда почему вы их не задаете?

— Умника из себя строишь? — неожиданно спросил Брок. Он заговорил впервые, и его голос вызывал дрожь. У него были темно-серые глаза и толстый нос, рот походил на узкую щель, и когда он говорил, губы почти не двигались.

— Да нет же, — примирительно сказал Фрэнки. — Послушайте, я не против ответить на ваши вопросы. Просто у меня свидание, вот и все.

— Tы когда-нибудь завяжешь свой галстук? — прорычал Мастерсон. — Или в таком виде и пойдешь?

— Да…. завяжу… я еще хотел почистить ботинки и… — Он запнулся. — Говорю вам, у меня свидание.

— Да, да, мы уже это слышали! Давай заканчивай со своим галстуком.

— Это займет много времени?

— А уж это только от тебя зависит, правда, Фрэнки?

— Что вы имеете в виду?.-

— Галстук завязывай!

Фрэнки подошел к зеркалу и закончил виндзорский узел, начатый им до прихода полицейских. Он разозлился, заметив, что его руки дрожат. Он посмотрел в зеркало на детективов, стоявших на пороге, и подумал — а что если они заметили?

— Поторапливайся, Фрэнки, — сказал Мастерсон.

— Одну минуту, — вежливо ответил Фрэнки. — Слушайте, ребята, хорошо, если бы вы все-таки сказали, в чем дело.

— Скоро узнаешь.

— Если вы думаете, что я взялся за старое или что-нибудь в этом роде, можете позвонить моему участковому, его фамилия Маклафлин, он подтвердит… I

— Мы не обязаны никому звонить, — тем же леденящим душу голосом сказал Брок.

— Хорошо, хорошо, сейчас, пиджак только надену.

Фрэнки надел пиджак, вышел из квартиры вслед за детективами и запер дверь. На крыльце у подъезда сидели жильцы из его дома, люди болтались и у кондитерской напротив, и это его смутило, поскольку он знал, что любой местный мгновенно распознает полицейских, и не хотел, чтобы соседи подумали, что он опять влип в историю. Всю дорогу в участок он уговаривал себя, что все в порядке, скорее всего это обычная проверка, кто-то обчистил квартиру, вот они и допрашивают всех, кто сидел, — что-то вроде этого. Просто им надо потолковее объяснить, заставить их понять, что он стал честным человеком, у него хорошая работа и хорошее жалованье и он даже не видится со своей старой компанией.

Войдя в участок, детективы поздоровались с дежурным сержантом, потом Брок сказал своим жутким голосом: "Никаких звонков, Майк", и,' пройдя в заднюю часть участка, они оказались в маленькой комнате с надписью: "Для снятия показаний" на двери из матового стекла. Брок запер дверь и спрятал ключ в карман.

— Садись, Фрэнки, — сказал Мастерсон.

Фрэнк сел. Он слышал, что сказал Брок сержанту, и видел, как он положил ключ в карман, и подумал, что случилось что-то серьезное и ему никоим образом не хотелось быть в этом замешанным. В то же время он отдавал себе отчет, что он — бывший уголовник, и для полиции вполне естественно проверять таких, как он, если что-то произошло. Но ведь он уже все объяснил, и они поняли, что он покончил со старым…

— Сколько времени ты уже на свободе, Фрэнки? — спросил Мастерсон.

— С пятнадцатого ноября.

— Срок мотал в Кастельвью?

— Да.

— За что сидел?

— За квартирную кражу.

— Tы был хорошим мальчиком, да?

— Да, я никому ничего плохого не сделал.

— Это хорошо, Фрэнки, — сказал Мастерсон.

— Давно живешь на Хортон-стрит? — спросил Брок.

— С тех пор, как вышел.

— Работаешь?

— Да, у меня есть работа.

— Где?

— На бензоколонке "Эссо" у моста. Это здесь рядом.

— Что ты там делаешь?

— Я механик.

— Да?

— Да. В Кастельвью я работал в автомобильной мастерской…

— И чем ты там занимался? Номера для машин штамповал? — спросил Мастерсон, и Брок засмеялся. Это был очень странный смех — беззвучный и выражавшийся в серии мускульных спазмов в горле.

— Нет, профессию осваивал, — сказал Фрэнки. — Слушайте, я вполне подошел для гаража, где сейчас работаю.

— Это просто замечательно, Фрэнки, — сказал Мастерсон.

— Ну, все-таки, зачем я вам понадобился? — спросил Фрэнки. — Кто-то провернул дело?

— Да, кое-кто провернул дело.

— Ну так это не я. Я свой урок выучил.

— Да что ты говоришь?

— Пяти лет мне хватило. — Фрэнки покачал головой. — Больше никогда в жизни… Ни за что.

— Приятно слышать, Фрэнки, — сказал Мастерсон.

— Нет, я серьезно. Я получаю восемьдесят долларов в неделю, вкалываю за них как собака, но они чистые. Я плачу все налоги, а что остается — то мое и заработано честно, без всяких. Раз в неделю отмечаюсь у участкового…

— Кстати, Фрэнки, ты знаешь человека по имени Рэндольф Норден?

— Конечно, знаю. Он был моим адвокатом.

— Был?

— Да. Когда меня судили, был. А что? Что случилось?

— И что ты о нем думаешь, Фрэнки?

— Он хороший адвокат. А что такое?

— Хороший адвокат? Но ведь он тебя посадил, разве нет?

— Он тут ни при чем. Он добивался, чтобы меня оправдали, но тот парень, с которым меня взяли… он мотался по тюрьмам с тех пор, как научился ходить… он сказал, что мне лучше сознаться, может, тогда мне дадут срок условно. И я поспорил с Норденом, а тот твердил — не признавайся, не признавайся, но я сказал…что решил признать свою вину. Вот и загремел на десять лет. Ну и дурак я был, да?.

— Значит Норден тебе нравится?.

— Да, с' ним все о’кей.

— Как ты думаешь, может, ему стоило поспорить с тобой чуть подольше и постараться переубедить тебя? Тебе не кажется, что хороший адвокат должен был это сделать?

— Он пытался, но я не послушался. Мне подумалось, что все мои старые дела — это просто детские шалости, ну, там, драки, и один раз меня зацапали с самодельной "пушкой"… А с той квартирой я в первый раз по-настоящему серьезно засыпался, и я подумал, что если сознаюсь, то, может, на первый раз отделаюсь условным приговором. А вместо этого судья решил, что, если я посижу за решеткой, это будет мне хорошим уроком. — Фрэнки пожал плечами. — Может, он был прав.

— А ты добрый малый, правда, Фрэнки? Ты простил Нордену, что он неправильно вел твое дело, теперь прощаешь судью, который тебя засадил… Очень мило с твоей стороны, Фрэнки.

— Судья только выполнял свою работу, — Фрэнки снова пожал плечами. — Слушайте, я не понимаю, к чему все это? Какое это имеет отношение…

— К чему, Фрэнки?

— Да к чему угодно. Хотя бы к тому, что вы меня сюда притащили. Что случилось-то?

— Фрэнки, ты газеты читаешь?

— Иногда.

— Когда читал в последний раз?

— Не помню. Я ухожу на работу рано, и мне просто некогда их покупать. Вообще-то я и читаю неважно. С этого все и началось, еще когда я а школе учился. Все остальные читали, а я…

— Ладно, Фрэнки, давай нс будем о твоем тяжелом детстве, — перебил его Мастерсон. — Так когда ты в последний раз читал газету?

— Я же сказал — не помню.

— Радио слушаешь? — спросил Брок своим бесцветным голосом.

— Конечно.

— Слышал о парне, который охотится на людей?

— О ком?

— О снайпере.

— Да, что-то такое слышал. Да, точно, он застрелил какого-то мужика в Риверхеде. Не то торговца фруктами, не то еще кого-то. — Фрэнки озадаченно посмотрел на детективов. — Не пойму только, какое:..

— Ладно, завязывай, — сказал Брок, и в комнате стало тихо.

Фрэнки недоумевающе посмотрел на них. Они разглядывали его в упор, словно чего-то ждали. Фрэнки не понял, с чем ему надо завязывать, но ему вдруг очень захотелось, чтобы дверь была не заперта и зазвонил телефон. Детективы молча стояли над ним, а он так же молча смотрел на них, не понимая, чего от него хотят; казалось, их. терпение безгранично. Он вытер губы и пожал плечами. Тишина становилась невыносимой.

— Послушайте, — неуверенно произнес Фрэнки, — может, вы скажете, что… — И тут Брок ударил era

Он ударил его внезапна и несильно, просто взмахнул рукой, и его ладонь звонко шлепнула Фрэнки по щеке. Удар больше удивил Фрэнки, чем причинил боль. Он вскинул-фуки слишком поздно, почувствовал жалящий шлепок и' непонимающе посмотрел на Брока.

— Что я такое сделал? — проскулил он.

- Рэндольф Норден мертв, Фрэнки, — многозначительно сказал Мастерсон.

Какое-то время мгновенно вспотевший Фрэнки сидел не шелохнувшись, глядя на детективов и чувствуя себя как в ловушке.

— Что… что вы от меня хотите?

Брок снова ударил его — на этот раз в полную силу, отведя кулак и впечатав его в лицо Фрэнки. Тот почувствовал, как жесткие костяшки сошлись с его носом, воскликнул: "Что вы делаете!" и начал подниматься со стула, но. Мастерсон, навалившись на него, пригнул его к стулу с такой силой, что' позвоночник и шею Фрэнки пронзила острая боль.

— Эй! — крикнул он, и Брок снова ударил его, и на этот раз Фрэнки почувствовал, как в носу что-то громко ’хрустнуло, потрогал верхнюю губу и увидел, что на руку капает кровь.

— Зачем ты это сделал, Фрэнки? — прошипел Брок.

—Я ничего не делал! Слушайте…

’Брок вскинул кулак наподобие молота и обрушил его на переносицу Фрэнки. Тот вскрикнул от боли и упал со стула. Мастерсон резко пнул его по ребрам.

— Вставай, — сказал Брок.

— Прошу вас, перестаньте…

—'Btimamb!

Фрэнки, шатаясь, поднялся На ноги. Он ощущал дикую боль в носу, кровь стекала с губ на* белую рубашку и новый галстук, купленный специально к свиданию.

— Послушайте, — простонал он, — у меня есть работа, я вкалываю, я черный, понимаете? — И Брок ударил его. — Я ничего не сделал, слышишь? Можете вы понять! — И Брок снова ударил его, потому что не хотел ничего понимать. Брок, понимал только одно — что Фрэнки Пирс был шпаной, которая лет с двенадцати в уличных драках пыряла ножом таких* же; как он, подонков; что шпана по имени Фрэнки Пирс со временем превратилась в дешевого вора, потом — в заключенного, потом — в бывшего заключенного, но для Брока он по-прежнему оставался шпаной. И Брок продолжал гонять Фрэнки по комнате, пока тот, пятясь и прижимаясь к стенам, пытался объяснить, что теперь он честный, что он работает; и продолжал вновь и вновь молотить Фрэнки по сломанному носу, пока нос не превратился* в бесформенную массу; прилепленную к его лицу;' ударил Фрэнки, когда ют потянулся к телефону > и- попытался поднять трубку; Пнул его, Фрэнки упал, хныча от были; а потом встал над ним, занеся кулак и рыча: "Зачем ты убил его, ты, сучонок?" — и еще раз ударил Фрэнки, когда тот уже не мог отвечать.

Девушка прождала Фрэнки в парке. два чара, но. он так и не пришел на свидание, потому что Брок и Мастерсон шесть часов продержали его в маленькой комнате для допросов; периодически поднимая и снова и. избивая до бесчувствия, допытываясь, за что он убил, человека, которого *не видел пять лет… Под конец своего "дознания" они пришли к выводу, что он невиновен, и составили протокол, согласно которому Фрэнки во время допроса напал на сотрудника полиции, и следовательно, подлежал аресту.

Фрэнки Пирс был переведен в криминальное отделение больницы на Уолкер-айленд на реке Дикс для прохождения курса лечения перед отправкой назад в тюрьму Кастельвью.

Глава 11

Подтверждением тому, что в расследовании не произошло ничего нового — разве что избили дешевого воришку и дали ему понять, что домой он уже не попадет, — был тот факт, что время шло. Действительно, после того, как Эндрю Маллиган выпил свой последний стакан виски', новых убийств не было, но тем не менее время летело, что еще раз доказывало-появление в участке Берта Клинга, вернувшегося & из отпуска поздоровевшим, загорелым, с выцветшими на солнце волосами. Лейтенант Бернс, который терпеть не мог, когда кто-то выглядит хорошо отдохнувшим, сразу же подключил его к делу о снайпере.

Днем, 7 мая, когда Карелла и Мейер находились в пригороде, повторно допрашивая миссис О'Трейди, видевшую, как Сальваторе Палумбо-распрощался с жизнью, Берт Клинг сидел в отделе, настолько углубившись в папку с делом, что не сразу заметил, как в комнату вошла, молодая блондинка…

Мейер и Карелла сидели в гостиной двухкомнатного деревянного домика в Риверхеде, пока миссис О'Трейди наливала им кофе и пыталась восстановить в памяти события, предшествовавшие смерти Сальваторе Палумбо.

— По-моему, он взвешивал. мне фрукты. Вам со сливками и сахаром?

— Мне черный, — сказал Мейер.

— Детектив Карелла?

— Немного того и другого.

— Как вам удобнее.

— Тогда, если не возражаете, я буду называть вас "мистер' Карелла". Если я буду называть вас "детективом Кареллой", то, похожу вам придется говорить мне "домохозяйка О'Трейди". Не возражаете?

— Ничуть, миссис О'Трейди. Так, вы говорите, он взвешивал фрукты? — Да.

— А что потом? Я знаю, мы уже спрашивали. об этом, но…

— Потом он упал на прилавок и сполз на тротуар. Я, кажется, начала кричать.

•— Миссис О'Трейди, вы слышали выстрел?

— Да,

— Когда?

— Буквально за секунду до того, как подошел поезд.

— Какой поезд?

— Обыкновенный. Наверху.

— Вы имеете в виду поезд надземной линии?

— Да.

— Значит, поезд подходил к платформе, когда мистера Палумбо застрелили?

— Честно говоря, — сказала миссис О'Трейди, — я не очень уверена в последовательности событий. То есть сам выстрел-то я слышала, но тогда приняла его за выхлоп или хлопок — кто же ожидает выстрела, когда покупает фрукты? Так что хотя я и слышала выстрел, но не поняла, что Сэла… что мистера Палумбо застрелили. Я подумала, что у него сердечный приступ или еще что-то в этом роде — он так упал… фрукты все рассыпал у прилавка… Но потом увидела кровь у него на затылке и связала между собой звук, который я слышала, и то, что Сэл… ну, тогда-то я не знала, что он мертв… ему было плохо.

— А поезд?

— Ну… все произошло так быстро… Поезд подходил… мне кажется, он прибывал на станцию, хотя мог и отходить, и тут выстрел, и Сэл падает. Все это случилось так быстро, что я даже не уверена, в каком порядке все происходило. Бедный Сэл…

— Значит, вы не уверены, подходил поезд к станции пли отходил от нее?

— Нет, не уверена. Но он двигался, а не стоял у платформы, это точно.

— Миссис О'Трейди, вы не заметили кого-нибудь на платформе?

— Нет, туда я даже не смотрела. Видите ли, сначала я подумала, что это выхлоп или что-то похожее. Мне и в голову не пришло, что кто-то мог выстрелить. Кроме того, я покупала фрукты и, по правде говоря, выстрел совсем не отложился у меня в сознании. Это уж потом я начала вспоминать… после того, как Сэл умер, понимаете? Это трудно объяснить, но в городе столько разных звуков, что вы к ним и не прислушиваетесь, а просто занимаетесь своими делами.

— Стало быть, на самом деле вы в то время выстрела не слышали? Или, по крайней мере, не отреагировали на него?

— Верно. Но выстрел был. — Миссис О'Трейди. задумалась. — А почему вы спрашиваете? Разве не существует глушителей для ружей?

— Нет; миссис О'Трейди, глушителей фабричного производства не существует. Есть законы штатов и федеральный закон, запрещающие их изготовление. Но любой более-менее опытный слесарь может сделать его у себя в гараже, особенно если он задумал убийство.

— А мне всегда казалось, что глушитель — это очень сложная штука. Во всяком случае, в фильмах они выглядят сложными.

— Да нет, на самом деле принцип их действия очень простой. Когда вы ставите глушитель на ружье или пистолет, вы как бы закрываете серию дверей. Вы приглушаете звук.

— Дверей? — переспросила миссис О’Грейди.

— Миссис О'Трейди, постарайтесь представить кусок трубки дюйма полтора диаметром и дюймов восемь, в длину. Внутри этой трубки находится несколько рядов перегородок, которые поглощают звук. Это и есть глушитель. Кто угодно может изготовить его на домашнем токарном станке.

— Я слышала выстрел, — уверенно сказала миссис О'Трейди.

— И вы даже не обернулись, не посмотрели наверх и не обратили внимание мистера Палумбо на…

— Нет.

— Миссис О'Трейди, ружье триста восьмого калибра — это очень мощное оружие. Достаточно мощное, чтобы остановить нападающего льва.

— И что же?

— Выстрел из него прозвучал бы очень громко.

— Ну и что?

— Миссис О'Трейди, я намекаю лишь на то, что картина, которую вы нам нарисовали, может быть всего лишь результатом ваших последующих размышлений о случившемся.

— Я слышала выстрел, упрямо повторила миссис О'Трейди.

— Это точно? Или это только теперь, когда вы знаете^ что мистера Палумбо застрелили, вам кажется, что вы слышали именно выстрел? Другими словами, миссис О'Трейди, может быть, логика мешает вашей памяти?

— Логика?

— Да. Если выпушена пуля и убит-человек, то, значит, в него стреляли. И если выстрел был, то вы должны были услышать его. И если вы его слышали, то, должно быть, приняли его за выхлоп или разрыв шины.

— Я уверена, что так и было.

— Миссис О'Трейди, а вы когда-нибудь слышали, как лопается шина?

— По-моему, да.

— И как вы тогда отреагировали? Вы испугались или не обратили внимания?

— Кажется, я тогда испугалась.

— И несмотря на то, что мистер Палумбо был убит из крупнокалиберного ружья, которое должно было очень громко выстрелить, вы только потом вспомнили, что слышали выстрел? Этот звук был похож на выстрел?

— Мне кажется, я все-таки слышала выстрел, — пожала плечами миссис О'Трейди.

— Может быть, и слышали, — улыбнулся Карелла. — Мы еще поговорим с кассиром на станции. В любом случае, миссис О’Грейди, вы оказали большую помощь. следствию.

—. Сэл. был очень приятным человеком, — печально произнесла миссис О'Трейди. — Очень.

Кассира на станционной платформе, рядом с которой находился магазин Палумбо, никак нельзя, было назвать приятным человеком. Это был капризный старый брюзга, с которым у детективов возникли проблемы, едва они подошли к его будке.

— Сколько?. — тут же спросил он.

— Чего сколько? — удивился Мейер.

— Вы что, надпись не можете прочесть? Говорите, сколько жетонов вам надо?

— г- Нам. не нужно никаких жетонов.

— Схема линии вон там на стене, — буркнул кассир. — Мне не платят за информацию.

— А за сотрудничество с полицией вам платят? — вежливо спросил Карелла.

— С кем?

— С полицией — Мейер взмахнул своим значком.

— Что там написано? У меня близорукость.

— Там написано "детектив".

— Да?

— Да.

— Ну ладно, что вам нужно?

— Мы хотим знать, как отсюда удобнее добраться до Карузерс-стрит в Калмс-Пойнте, — сказал Карелла.

— Чего-чего?

— Вы меня прекрасно слышали.

— Впервые слышу о такой улице.

— Потому что я ее только что придумал, — ухмыльнулся Карелла.

— гг Слушайте, вы что, шутить сюда пришли?

— Мы двое- студентов с вечеринки, — сказал Мейер. — Мы проиграли пари и теперь должны добыть медведя в спячке, и вы первый, который попался, нам за весь день.

* — Ха-ха, — мрачно-сказал кассир. — Очень смешно.

— Как вас зовут? — спросил Карелла.

— Квентин. Втянуть меня во что-нибудь, задумали? Я, знаете ли, государственный служащий. С вашей стороны будет просто подло сваливать на меня свои проблемы.

— Как ваше имя, мистер Квентин?

— Стэн. '

— Стэн Квентин? — недоверчиво переспросил Мейер.

— Да. А что? — Старик впился взглядом в лицо Мейера. — А вас как зовут?

Мейер, полное имя которого было Мейер Мейер — результат неудачной шутки своего родителя, — поспешно сказал:

— Ладно, оставим имена в покое, о’кей, мистер Квентин? Мы только хотим задать вам несколько вопросов о том, что произошло внизу на прошлой неделе. О’кей?

— Это когда прихлопнули того итальяшку? — спросил Квентин.

— Да, того итальяшку, — подтвердил Карелла.'

— И что? Я даже не знал его.

— Тогда откуда вам известно, что он был итальяшкой?

— В газете прочел. — Он повернулся к Мейеру. — А что плохого в имени Стэн Квентин, скажите на милость?

— Ничего. Тюрьму почти в вашу честь назвали.

— Да? Это какую же?

— Алькатраз[4].

Старик тупо вытаращился на Мейера.

— Не понял.

— Неважно. Расскажите лучше, как произошло это убийство.

— Рассказывать нечего. Того малого внизу застрелили, вот и все.

— Мистер Квентин, застрелили-то его с этой самой платформы, — сказал Мейер. — Насколько нам известно, и вы могли это сделать.

— Ха-ха.

— А почему бы и нет?

— Почему бы и нет! Да потому, что я с трех футов не разберу, что у вас на бляхе написано! Как, черт возьми, я могу застрелить человека, который был аж на другом конце улицы?!

— Вы, мистер Квентин, могли бы воспользоваться оптическим прицелом.

— Ну да! А еше я мог бы быть губернатором штата.

— А вы на платформе никого с ружьем не видели?

— Слушайте, — разозлился Квентин, — может, вы еще не поняли, но я вижу хреново! Вы еще не встречали человека с таким паршивым зрением!

— Тогда почему вы не носите очки? — поинтересовался Карелла.

— Еще чего, на фига мне так уродоваться! — совершенно серьезно ответил Квентин.

— Как же вы узнаете; сколько денег вам дают? — спросил Мейер.

— Подношу деньги к глазам.

— Так, давайте определимся четко, хорошо? Даже если кто-то и заходил сюда с ружьем, вы бы не разглядели, что у него в руках. Вы это имели в виду?

— По-моему, я выразился ясно, проворчал Квентин. — А что. значит — Алькатраз? Как это может быть названо в мою честь?

— Подумайте сами, мистер Квентин, — сказал Мейер. — У вас здесь есть расписание поездов?

— Компания не выпускает расписания, и вы это знаете.

— Я-то знаю. Но должны быть расписания для служащих? Разве вы не знаете, когда поезда приходят и уходят с этой платформы?

— Конечно, знаю.

— Может, и нам скажете?

— Может, и скажу.

— Так когда, мистер Квентин? А то нам не терпится вернуться к нашим делам.

— К каким таким делам?

— К вечеринке и нашему пари.

— Ха-ха.

— Ну так как?

— Вы хотите знать, во сколько приходит и отходит каждый поезд?

— Нет. Только поезда, которые следуют из центра около полудня. Как по-вашему, вы можете помочь нам информацией?

— Думаю, да, — ответил Квентин. — Значит, Алькатраз? Это где такое?

— На острове у побережья Сан-Франциско.

— Вроде бы об этом фильм был.

— Так оно и есть.

— Что они сделали? Использовали мое имя в картине?

— А вы напишите жалобу в кинокомпанию, — посоветовал Карелла.

— И напишу. Чей это фильм?

— Это был мюзикл компании "Метро-Голдвин-Майер", — сказал Мейер.

— Ха-ха, — сказал Квентин. — Нет, серьезно; кто сделал этот фильм?

— Парочка заключенных, — ответил Карелла. — В рамках программы перевоспитания.

— Я могу подать в суд на заключенного?

— Нет.

— Что же тогда делать?

— А ничего. Скажите спасибо, что эту дыру назвали в вашу честь, и успокойтесь. А в благодарность за это расскажите нам о поездах, о’кей?

— Ишь, умники нашлись, — мрачно сказал кассир. — Я понял это в ту же минуту, как вы подошли к будке.

— Поезда, — напомнил Мейер.

— О’кей, о’кей. По будням?

— По будням.

. — Около полудня?

— Около полудня.

— Есть один такой — приходит в одиннадцать сорок семь, отправляется через полминуты.

— А следующий?

— Прибывает в двенадцать ноль три.

— И уходит?..

— То же самое. Секунд через тридцать. Двери открываются, люди выходят, заходят, и поезд отправляется. По-вашему, это что, экспресс первого класса до Стамбула? Это надземная железная дорога.

— Мистер Квентин, как у вас со слухом?

— С чем?

— Со слухом. Вы не слышали выстрела около двенадцати в тот день, когда был убит мистер Палумбо?

— Какой это был день?

— Первое мая.

— Это только дата. Какой это был день недели?

— Вторник.

— Неделю назад?

— Завтра будет ровно неделя.

— Нет, ровно неделю назад я не слыхал никаких выстрелов.

— Спасибо, мистер Квентин, — поблагодарил Мейер. — Вы нам очень помогли.

— Вы знаете этих ребят из Алькатраза?

— Мы знаем многих ребят из Алькатраза, — усмехнулся Карелла.

— Передайте им, чтобы они сняли мое имя из картины, слышите?

— Обязательно передадим, — пообещал Карелла.

— Вот так-то!

Когда они спустились на улицу, Мейер спросил:

— Что скажешь?

— Я считаю, наш клиент пользовался глушителем/

— Я тоже так считаю.

— Ценные сведения, верно?

— Угу. М-да, это нам очень поможет.

— Ты знаешь, у меня от этого дела ум за разум заходит^

— Хочешь кофе?

— Нет, боюсь перебить аппетит. Я хочу еще раз поговорить с лифтером из дома Нордена, потом — с женщиной, которая присутствовала при убийстве Форреста, а потом…

— Давай пошлем кого-нибудь из наших маленьких помощников.

— Я хочу поговорить с ними сам.

— С чего это вдруг?

— Не доверяю полицейским, — ухмыльнулся Карелла.

Молодой блондинкой, вошедшей в отдел сыска, где Берт Клинг усердно изучал дело снайпера, была Синтия Форрест. В руке она держала большую черную сумку, а под мышкой — толстую папку, и она искала детектива Стива Кареллу якобы для того, чтобы передать ему лежащие в папке материалы. По ее собственному признанию, Синди была девятнадцатилетней девушкой, которой в июне должно исполниться двадцать, которая все видела и слышала, а кое-что и сама делала. Синди считала Стива Кареллу привлекательным мужчиной с романтической профессией — да, представьте себе, некоторым девушкам нравятся полицейские, — и хотя она знала, что он женат и скорее всего имеет кучу детей, ей казалось, что будет очень интересно снова с ним увидеться — брачное соглашение было для нее далеким н малопонятным культурным курьезом, как и для большинства девятнадцатилетних девушек, которым вот-вот должно исполниться двадцать. Она не знала, как бы отреагировал Карелла, встреться они снова, но сама она точно представляла, чего бы ей хотелось от этой встречи. Ее совершенно не волновал тот факт, что он женат и почти вдвое старше ее. Она видела в нем мужчину, привлекавшего своей животной энергией, довольно умного для полицейского и скорее всего видевшего и слышавшего куда больше ее, и уж. конечно обладавшего куда большим жизненным "опытом. Ее собственный' "жизненный опыт" ограничивался двумя случаями — первый раз на- заднем. сиденье машины, второй в постели на вечеринке в Нью-Эштоне. Она еще помнила имена обоих ребят, но в том-то и дело, что это были всего лишь ребята, а Стив Карелла — мужчина. Каким-то образом она чувствовала, что должна сделать "это" сейчас, до того, как выйдет замуж и свяжет себя детьми.

Она еще не советовалась с Кареллой по этому поводу, но считала это всего лишь незначительной мелочью. Она была крайне уверена в своей привлекательности и неотразимости того, что называется "юность". Синди не сомневалась, что Карелла сразу же понял ее намерения и теперь с радостью готов пойти навстречу и. у них вспыхнет восхитительный роман, который закончится через несколько месяцев, потому что, естественно, долго это продолжаться не может; но Карелла запомнит ее навсегда — девятнадцатилетнюю, которой скоро будет двадцать, которая разделила с ним нежные моменты страсти, обогатила его жизнь и вознаградила его своим пытливым молодым умом и послушным юным телом.

Чувствуя себя Элоизой, спешащей на свидание с Абеляром, она вошла в дежурку, рассчитывая застать там Кареллу, — и вместо этого обнаружила Клинга. Клинт сидел за столом, склонившись над бумагами. Солнечные лучи падалица него сквозь зарешеченное окно, золотя его светлые волосы. Мускулистый и загорелый, в белой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей, он выглядел здоровым, красивым и молодым.

Синди возненавидела его с первого взгляда.

— Прошу прощения, — пробормотала она.

Клинт поднял голову.

— Да, мисс?

— Я бы хотела видеть детектива Кареллу.

— Его сейчас нет. Не могу ли я вам помочь?

А кто вы такой?

— Детектив Клинг.

— Здравствуйте. — Синди сделала паузу. — Вы сказали "детектив"?

— Да.

— Вы выглядите таким… — она запнулась, подыскивая слово пообиднее, — молодым. Я хочу сказать, для детектива.

Клинг сразу же почувствовал ее враждебное отношение и отреагировал соответствующим образом:

— Видите ли, дело в том, что я— сынок босса. Потому-то я так быстро продвинулся до детектива.

— Понятно. — Она оглядела комнату, раздраженная Клингом, комнатой, отсутствием Кареллы и вообще всем миром. — А когда он вернется? Карелла?

— Не сказал. Он сейчас на задании.

С противненькой сладкой улыбочкой Синди сказала:

— А вас, значит, оставили присматривать за лавкой? Как мило!

— Да, — ответил Клинг, — меня оставили присматривать за лавкой. — Он не улыбался потому что ему не понравилась эта маленькая сопля с се физиономией, словно взятой из "Сэтэдэй ивининг пост", и с ее студенческими замашками: — А пока я присматриваю за лавкой, что вам угодно, мисс? Я занят;

— Понятно.

— Что я могу для вас сделать?

— Ничего. Я подожду Кареллу, если не возражаете — Она уже открывала щеколду деревянного барьера, отделяющего комнату от коридора, как вдруг Клинг проворно вскочил со стула.

— Ни с места! — крикнул он;

— Что? — спросила Синди * удивленно раскрыв глаза.

— Не двигайтесь, мисс! — рявкнул Клинг и, к величайшему изумлению Синди, выхватил револьвер из' кобуры — на поясе и прицелился ей в сердце

— Ко мне! — скомандовал он. — Сумку не трогать!

— Да как вы смеете..

— Быстро! — подстегнул ее Клинг.

Она мгновенно повиновалась, потому что была уверена: еще секунда — и он ее застрелит. Ей доводилось слышать истории о полицейских, которые сходили с ума и начинали палитр во все, что движется. Еще она подумала — а вдруг это не полицейский, а бандит, который каким-то образом залез в участок?

— Все, что в сумке, высыпать на стол, — приказал Клинг.

— Слушайте черт возьми, что вы себе позво.

— Я сказал — высыпать на стол, — угрожающе повторил Клинг.

— Я подам на вас в суд, так и знайте, — холодно сказала Синди и перевернула сумку над столом.

Клинг быстро обследовал содержимое сумки..'

— Что в папке?

— Материалы для детектива Кареллы.

— На стол.

Она положила папку на стой. Клинг развязал тесемки, сунул руку в папку и пошарил внутри. Он продолжал целиться в грудь Синди, и она смотрела на него с растущим раздражением.

— Ну что, все в порядке? — наконец. спросила она.

— Поднимите руки над головой как можно выше.

— Слушайте, я не обязана…

— Мисс, — угрожающе произнес Клинг, и она подняла руки.

— Еще выше.

— Зачем?

— Вообще-то надо было бы вас обыскать, но ограничусь осмотром.

— У вас будут большие неприятности; — пообещала Синди и вытянула руки к потолку. Клинг быстро осмотрел ее тело, ища спрятанное под одеждой оружие. Он увидел только стройную молодую фигуру в белом свитере и прямой черной юбке. И никаких необъяснимых выпуклостей.

— Хорошо, можете опустить руки. Что вам нужно от Кареллы?

— Я хотела передать ему эту папку. А теперь, предположим, вы объясните…

— Мисс, пару лет назад к нам сюда пришла девушка и спросила Стива Кареллу, который был на задании. Никто из нас не мог ей помочь. Она заявила, что хочет подождать Стива, открыла дверь в барьере — точно так же, как это сделали вы, — а потом вытащила револьвер тридцать восьмого калибра, и следующее, что мы узнали, — это то, что она собирается убить Кареллу.

— И какое отношение это имеет ко…

— Мисс, хоть я всего-навсего сынок босса и тупой фараон, но та дамочка так нас напрягла, что вспомнить страшно. И я уже достаточно пуганый, чтобы не гулять под дождем, да еще когда вокруг молнии.

— Понятно. И вы проделываете это с каждой девушкой, которая попадает к вам в участок? Вы их лапаете?.

— Я вас не лапал!

— Вы со мной закончили?

— Да.

— А теперь можете сами себя отлапать, — Синди отвернулась и начала собирать свои веши обратно в сумку.

— Позвольте, я вам помогу, — предложил Клинг.

— Мистер, лучше держитесь от меня подальше. У меня нет револьвера тридцать восьмого калибра, но если вы еще хоть один шаг сделаете, я стукну вас по голове туфлей.

— Слушайте; скажем прямо, вы не излучали…

— В жизни не сталкивалась с такими…

— …доброжелательности, когда сюда вошли. У вас был раздраженный вид, и я автоматически…

— …подозрительными, грубыми и — невыносимыми манерами…

— …решил, что вы…

— Замолчите, когда я говорю! — крикнула Синди.

— Ну вот что, — сердито сказал Клинг. — Это полицейский участок, а я — полицейский, и…

— Тоже мне — полицейский! — презрительно фыркнула Синди.

— Вы хотите, чтобы я вас вышвырнул отсюда? — угрожающе спросил Клинг.

— Я хочу, чтобы вы извинились!

— Да, конечно, у вас есть все шансы.

— Послушайте, что я вам скажу, мистер Сынок Босса! Если вы думаете, что гражданин…

— Я не сынок босса!

— Вы же мне сами так сказали!

— Только потому, что вы так задирали нос…

— Я задирала нос? Я…

— Я не привык, чтобы семнадцатилетние малолетки…

— Мне девятнадцать! Черт бы вас побрал, мне двадцать!

— Вы бы уж решили поточнее, сколько вам лет! — крикнул Клинг, и тут Синди взмахнула сумкой, целясь ему в голову. Клинг инстинктивно вскинул руку, и все барахло, которое Синди так тщательно собирала, высыпалось из сумки, разлетевшись по всей комнате.

Они застыли на месте, словно содержимое сумки представляло собой надвигающуюся на них лавину. Сигареты, спички, помада, тени для век, темные очки, расческа, записная книжка, пузырек с таблетками, чековая книжка, пудреница, еше одни спички, пакетик жевательной резинки, пустая сигаретная пачка, обрывок желтой бумаги с какой-то надписью, массажная щетка, щипчики для ресниц, еще две расчески, пачка салфеток, скомканный носовой платок, еще одни спички, пустой пузырек, два карандаша, бумажник, шариковая ручка, три монетки, несколько пустых целлофановых пакетов и косточка персика — все это высыпалось из сумки и раскатилось по полу между ними.

Синди молча встала на колени и, не глядя на Клинга, начала собирать вещи в сумку. Потом встала, взяла со стола папку, сунула ее Клингу и ледяным тоном сказала:

— Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы детектив Карелла получил это.

Клинг взял папку.

— Что ему передать? От кого это?

— От Синди Форрест.

— Слушайте, я прошу прощения за…

— Детектив Клинг, — четко и раздельно выговаривая слова, произнесла Синди. — Я в жизни не встречала такого подонка, как вы.

Потом повернулась и вышла из комнаты.

Клинг посмотрел ей вслед и пожал плечами. Положив папку на стол Кареллы, он неожиданно вспомнил, что имя Синтии Форрест попадалось ему по крайней мере в двух протоколах, понял, что это дочь убитого Энтони Форреста, хотел было догнать ее, но передумал и хлопнул папкой по столу.

— Ну и черт с ней!

В папке не было столько барахла, сколько в сумке Синди, но там находилось множество материалов об се отце, большая часть из которых относилась ко времени его учебы в Рамсийском университете — несколько его курсовых работ, фотографии с футбольной командой, табели успеваемости, тетрадь и так далее в том же духе. Карелла не смог ознакомиться, с содержимым папки до следующего утра, так как дела задержали его в городе на весь день, а потом он поехал прямо домой.

Вообще-то в папке не было ничего такого, что могло бы помочь ему в расследовании. Пожалуй, кроме одной, веши.

Это была потрепанная и пожелтевшая театральная программка.

На обложке было написано:

"Общество Парика и Котурна" представляет пьесу Юджина О'Нила в одном акте "ДОЛГИЙ ПУТЬ домой"

На левой стороне разворота программки давалось описание деятельности университетской театральной труппы и добрые пожелания в ее адрес от студентов выпуска 1940 года. На последней странице обложки была помещена реклама университетского кафетерия.

Но. правая сторона разворота программки состояла из следующей печатной информации:

В тот же вечер, когда детектив Стив Карелла ужинал со своей женой Тедди и близнецами, Марком и Эйприл человек по имени Руди Фенстермахер вышел из метро и направился к своему дому в Маджесте.

До дома он так и не. дошел, потому что пуля от патрона "ремингтон-308" попала ему в голову и убила наповал.

Следующее утро Карелла начал со скандала.

Вообще-то по натуре он не был скандалистом и вдобавок очень хорошо относился к Берту Клингу. Но сейчас он орал именно на Клинга, да так, что его было слышно на первом этаже: в раздевалке для патрульных.

— И ты называешь себя полицейским! — кричал он. — Что это за полицейский, который…

‘ — Ну не догадался посмотреть, о’кей? — развел руками Клинг. — Она сказала, что это для тебя и…

’ — А я-то думал, ты тоже занимаешься этим делом!

— Так и есть, — терпеливо сказал Клинг.

— Тогда почему ты не…

— Да откуда мне было знать, что в этой папке?!.

— Но ведь она дала эту папку тебе, так?

— Она сказала, что это для тебя.

— И поэтому ты даже не заглянул…

— Я пощупал, что там внутри. Когда она вошла…

— Ты… что ты сделал?

Сунул руку в папку и пошарил там.

— За каким чертом?

— Проверить — нет ли у нее с собой, револьвера.,

— У, кого?

— У Синтии Форрест.

— Револьвера? У Синтии Форрест?

— Да…

— С чего ты взял, что у Синтии Форрест…

— Она вошла и спросила тебя. Я сказал, что тебя нет, а она говорит — я подожду, и начинает открывать барьер. И тут я вспомнил, что случилось в тот раз с Вирджинией Додж, и подумал — а вдруг она тоже задумала продырявить твою башку? С того и взял. О'кей?

— О Боже, — сказал Карелла.

— Поэтому я пошарил у нее в папке, заглянул в сумочку, а когда увидел, что все чисто, взял папку и положил тебе на стол, а потом мы с ней немного повздорили.

— И ты так и не заглянул в папку?

— Нет.

— Тьфу!

— Слушай, я знаю, что я — всего лишь начинающий по сравнению с таким великим.:.

— Кончай.

— г-…детективом, как ты, — на я только начал заниматься этим делом и не знаю половины этих людей, и у меня нет обыкновения шарить по чужим вещам. И если…

— Мейер, принеси ему полотенце, слезы утереть.

— …ты собираешься раздуть это в дело государственного масшта…

— Вчера вечером убили человека! — взорвался Карелла.

— Знаю, Стив, — кивнул Клинг. — Но в этой чертовой программке есть много других имен. И пока мы тут спорим, что я сделал и чего не сделал, может быть, в этот момент наш снайпер целится в кого-нибудь еще. — Клинг перевел дыхание. — Ну что, дальше будем собачиться или возьмем телефонный справочник и попробуем найти кого-нибудь из списка?

— Милый ты мой, да ради этой информации мы с Мейером приперлись сюда в семь утра после того, как провели всю ночь с семьей Руди Фенстермахера, которого убили вчера вечером только потому, что…

— Стив, отстань от меня! Я не виноват в том, что случилось прошлым вечером!

— Может быть, и нет! — сердито выкрикнул Карелла.

— Без всяких "может быть"!

— О’кей. Просто я хочу сказать, что мы начали отслеживать имена из программки с той самой минуты, как я нашел ее на столе. В той пьесе участвовало одиннадцать человек, и шестеро из них уже мертвы. Из оставшихся пятерых нам удалось найти двоих мужчин. Третий мужчина в телефонной книге не значится, а обе женщины скорее всего вышли замуж и переменили фамилии. Мы уже связались с университетом, и если им повезет, нам позвонят. Кроме того, мы позвонили тем двоим, чье местонахождение нам известно, и они нас ждут. Как ты думаешь, если я дам тебе имя и адрес, ты сумеешь найти нужный дом и задать несколько вопросов о…

- Слушай, Стив, — нахмурился Клинг, — это уже слишком!

— Этого человека зовут Томас Ди Паскуале. Он играл Толстого Джо в пьесе О’Нила. — Адрес — Сервантиус-стрит, четыреста девятнадцать. Это рядом, в Айсоле. Он тебя ждет.

— Что именно тебя интересует?

— Я хочу знать, что произошло в тысяча девятьсот сороковом году.-

Томас Ди Паскуале жил в шикарном доме в районе Саут-Сайд. Когда Клинг позвонил в квартиру, из-за двери послышалось: "Открыто, входите!" Клинг повернул ручку, открыл дверь и оказался в просторной прихожей, застеленной толстым ковром, из которой была видна гостиная и человек в шелковом халате, говоривший по телефону.

Ди Паскуале, двадцать лет назад игравший в любительском спектакле Толстого Джо, выглядел теперь высоким и худощавым; на вид не старше-сорока. Клинг вошел в квартиру, закрыл за собой дверь и остановился на пороге гостиной. Не глядя на Клинта и не прекращая разговора, Ди Паскуале указал на стул напротив, закурил сигарету, на секунду умолк, слушая своего собеседника на другом конце провода, и закричал в трубку:

— Нет, Гарри, постой! На этом мы ставим точку. Говорить больше не о чем!

Клинг уселся напротив Ди Паскуале, делая вид, что не прислушивается к разговору.

— Нет, Гарри, но когда ты предлагаешь какие-то вшивые сорок тысяч парню с таким положением и репутацией, говорить нам больше не о чем. Так что извини, Гарри, но я очень занят и опаздываю в контору…

Клинг закурил, пока Ди Паскуале несколько минут слушал Гарри.

— Да? Но тогда, Гарри, я хочу услышать серьезные предложения. Кто? И это, по-твоему, сценарист? По мне, так этот французишка — просто дешевка. Он даже английского толком не знает, а ты хочешь, чтобы он написал сценарии о Диком Западе! Господи, Гарри, не сходи с ума!

Он прикрыл трубку ладонью и посмотрел на Клинга.

— Привет. Если хотите, на кухне есть кофе.

И тут же продолжал в трубку:

— Какое мне дело, что он получил награду Французской. Академии! Засунь ее знаешь куда? Слушай, да мне плевать, кого ты можешь нанять за свои сорок тысяч. Если хочешь, чтоб какой-то педик накропал тебе сценарий о Диком Западе, то давай, дело твое. — Ди Паскуале замолчал. — Что значит — сколько? Я хочу услышать разумное предложение. Начни хотя бы со ста тысяч, а там можно и поторговаться. — Он снова прикрыл трубку. — На кухне есть кофе.

— Я уже завтракал.

— Ну, если все-таки захотите, то на кухне ость. Что значит — он никогда в жизни не зарабатывал ста тысяч?! Да он в прошлый раз получил сто двадцать пять от "Метро", а до этого — сто пять от "Фокс"! Гарри, давай поговорим серьезно и не будем терять время попусту. Ну и что? Кто? Гарри, какое мне дело до Клиффорда Одетса? Он не мой клиент, и, кстати, ты считаешь, что Клиффорд Одетс может- написать вестерн? Ну что ж, прекрасно. Если, по-твоему, Клиффорд Одетс может вообще что-нибудь написать, то валяй, найми Клиффорда Одетса. Да, и посмотрим, во что тебе это обойдется! Что? Нет. Не-ет, мы начинаем со ста тысяч и точка. Да-да, подумай, Гарри, и перезвони. Я скоро уезжаю в контору. Прошу тебя, не начинай эту старую песню по новой. Да мне наплевать, что у тебя нет Лиз Тейлор в картине, да и откуда ей там быть? Поставь — Лиз Тейлор перед камерой без текста, и посмотрим, что она тебе изобразит. Ты перезвонишь? Сколько? Семьдесят пять? Не смеши меня! Да если я ему позвоню и предложу семьдесят пять, знаешь, что он сделает? Он пошлет меня к черту и тут же переметнется к Уильяму Моррису. Я не могу себе этого позволить. Да-да, подумай об этом. Ко мне пришли. Что? Да, шесть голых блондинок, а ты как думал? Мы тут на востоке знаем, что. к чему. Перезвони мне; ладно? Я не пытаюсь тебя надуть, поверь мне,

Имеются в виду. кинокомпании "Метро-Голдвнн-Маер" и "XX век Фокс".

детка; разве я когда-нибудь подсовывал тебе темную лошадку? Этот парень пишет как волшебник, фильмы, можно снимать прямо с листа, тебе даже актёры не понадобятся… Хорошо, созвонимся, пока, детка, да, в конторе, пока… конечно, подумай… да, отлично поговорили, пока.

Ди Паскуале бросил трубку и повернулся к Клингу:

— Этот болван за всю свою жизнь ни одного хорошего фильма не сделал. Хотите кофе?

— Спасибо, я позавтракал.

— Ну, еще от одной чашки-то не умрете? — Ди Паскуале вскочил и вышел на кухню. Через плечо, он спросил: — Как вас зовут?

— Детектив Клинг! — крикнул Клинг ему вслед.

— Вы довольно-таки молоды для детектива, а?

— Нет, есть люди моего возраста, которые…

— Где это вы так загорели? — крикнул Ди Паскуале с кухни.

— В отпуске. Только вчера вышел на работу.

— Тебе чертовски идет, парень. Вообще блондинам очень идет загар. А я краснею, как рак. Тебе со сливками*и с сахаром?

— Да.

— Сейчас принесу. Он предлагает семьдесят пять тысяч! Я ему не вру — стоит мне позвонить сценаристу с подобным предложением, и он пошлет меня подальше. — Ди Паскуале вошел в комнату, таща поднос с кофейником, чашками, сливками и сахарницей, и поставил его на стол. — А может, хочешь выпить? Или еще слишком рано? И вообще, черт возьми, который час?

— Девять тридцать, мистер Ди Паскуале.

— Знаешь, во сколько он мне позвонил тот тип? Который с тобой работает.

— Карелла?

— Да, он самый. В половине восьмого 7- среди ночи! Когда я проснулся, было так темно, что я подумал, что ослеп. — Ди Паскуале рассмеялся и разлил кофе по чашкам. — Ну ладно, что вам от меня нужно?

— Мистер Ди Паскуале, вы принимали участие в пьесе "Долгий путь домой" в тысяча девятьсот сороковом году в Рамсийском университете?

— Что-о-о?

— Вы принимали участие..

— Да-да, я слышал, но Боже мой, где вы это раскопали? Это было еще до начала времен. Когда вокруг бродили динозавры…

— Но вы участвовали в этой пьесе?

— Конечно. Я играл Толстого Джо, бармена. И надо сказать, довольно неплохо. Я тогда хотел стать актером, но был слишком толстым, понимаешь? Когда я закончил колледж, то начал ходить по студиям, и везде мне говорили*, что я слишком толстый. И тогда-я сел на диету. Посмотри на меня теперь ' настоящий. слабак' — девяносто семь фунтов! Меня теперь ветром сдувает. Но самое смешное то, что, когда я похудел, мне расхотелось быть актером. И что я-теперь? Агент! И мне каждый Божий день приходится актерствовать по телефону больше, чем если бы. я был профессиональным актером. Так что там насчет пьесы? Пей свой кофе

— Мистер Ди Паскуале вы помните кого-нибудь из тех, кто в’ ней участвовал?

— Только одного. Вернее, одну. Штучку по имени Элен Стразерс. Да-да, это было нечто… Прекрасная девушка, прекрасная. Интересно, что с ней сейчас?

— Вы помните человека по имени Энтони Форрест?

— Нет.

— Рэндольф Норден?

— Рэндольф Норден… минутку… да-да, помню. Он играл шведа.

— Мистер Ди Паскуале, вы читаете газеты?

— Конечно. "Върайети", "Голливуд репортер"…

— А ежедневные?

— "Голливуд репортер" ежедневная.

— Я хотел сказать — помимо профессиональных?

— Конечно.

— Мистер Ди Паскуале, вы читали какую-нибудь газету, где рассказывалось о снайпере, который на сегодняшний День убил уже шесть человек?

— Конечна

— А вы знаете, что Рэндольф Норден был…,

— О, Боже мой, Рэндольф Норден! — воскликнул Ди Паскуале, хлопнув себя по лбу. — Господи Иисусе, как же мне в голову не пришло! Конечно, черт возьми! Его убил этот псих? Так вот почему вы здесь? Что случилось? Кто это сделал?

— Пока что мы не знаем. Я упомянул Рэндольфа Нордена только потому, что вы его вспомнили. Но, мистер Ди Паскуале, похоже, что эти убийства совершаются по системе.

— Не говорите мне, — простонал Ди Паскуале, возводя глаза к потолку.

— Что?

— Что он охотится за всеми, кто участвовал в пьесе.

— Сэр, мы считаем, что это вполне возможно.

— Так я и знал.

— Откуда вы это знали, мистер Ди Паскуале?

— Как откуда? Милый мой, я продаю киносценарии с тех. самых пор, когда ты еще ходить не умел. Откуда же еще? Какой-то чокнутый вбил себе в голову перестрелять всех, кто играл, в этой чертовой пьесе. Естественно. Яснее ясного.' Он уже хлопнул Элен Страэерс?.. Потому что, поверь мне, это было бы. ужасно. Это была прекрасная девушка. Хотя. кто знает, может, она со временем, стала стервой, а? Кто знает?

— Не похоже, чтобы вы были напуганы…

— Напуган? То есть?

— Ну как же, если он убивает всех, кто был в этой пьесе…

— Меня? Вы имеете в виду меня?

— Вы ведь участвовали в пьесе?

— Да, но…

— Вот видите.

Да нет же. — Ди Паскуале некоторое время сверлил Клинга взглядом, а потом спросил: — Да?

— Может быть.

— П-с-с-с.

г- Как по-вашему, кто мог это сделать?

— Выпейте еше кофе.

— Спасибо.

— Кто мог это сделать? Вы сказали — шестеро? А кого убили?

— Энтони Форреста. По-моему, вы сказали, что не помните его?

— Нет, что-то не припомню.

— Рэндольф Норден.

— Да.

— Бланш Леггиджер.

— Бланш Леггиджер… нет, не помню.

— Сальваторе Палумбо.

— О, конечно.

— Вы знали его?

— Да, маленький итальянец-иммигрант, прирожденный актер. Он ходил на курсы английского по вечерам, и как-то раз после занятий забрел на репетицию. И так получилось, что нам был нужен кто-нибудь для эпизодической. роли, забыл, для какой. И вот этот коротышка, который едва говорил по-английски, отлично справился с ролью, хотя должен был играть англичанина. Это было здорово, когда он со своим диким итальянским акцентом изображал кокни. Смешной парень. Значит, его убили? Жаль. Это был приятный маленький человечек. — Ди Паскуале вздохнул. — Кто еще?

— Человек по имени Эндрю Маллиган.

— Да, я читал — о нем. Я не понял, что это был тот парень из пьесы.

— И-вчера вечером — Руди Фенстермахер.

— Получается пять, — сказал Ди Паскуале.

— Нет, шесть, — поправил Клинг.

— Норден, так?

— Да, и Форрест, Леттиджер…

— И этот малыш итальянец…

— г Четверо. Плюс Маллиган и Фенстермахер. Итого — шестеро.

— Да, вы правы.

— Не могли бы вы рассказать немного о пьесе?

— Мы ставили ее на сцене со зрителями вокруг, — пожал плечами Ди Паскуале. — Все мы были очень молоды… ну, вы знаете, как это бывает. Мы все, кроме итальянца, как его звали?

— Палумбо.

— Да, ему было лет тридцать пять. Но все остальные были детьми, и, по-моему, спектакль получился паршивый. По правде говоря, я его почти не помню. Кроме этой Элен Стразерс, она играла одну из шлюх, и на ней была такая блуза с глубоким вырезом. Интересно, что с ней сейчас?

— Мы пытаемся ее разыскать. Мы даже не знаем, вышла ли она замуж, понимаете? Или уехала из города.

— Никогда не видел ее ни до пьесы, ни после. Ну, может быть, сталкивались в коридорах между занятиями, "привет-пока", что-то в этом роде.

— Мистер Ди Паскуале, вы закончили университет?

— Конечно. А что, по моему выговору не похоже, что я окончил колледж?

— С этим у вас все в порядке, сэр.

— Только не надо пудрить мне мозги. Я знаю, что по моей речи этого не скажешь. Но в кинобизнесе полно неотесанных болванов. Если бы я разговаривал как выпускник колледжа, они бы все перенервничали. От меня хотят, чтобы я разговаривал, как портной, — и ради Бога,- он пожал плечами. — Послушай, я все еще могу цитировать Чосера, но кому нужен Чосер в кинобизнесе? Процитируйте Чосера в кабинете продюсера, и он пошлет за ребятами в белых халатах. Да, я закончил колледж, выпуск тысяча девятьсот сорок второго года.

— Вы служили в армии?

— Нет. У меня повреждена барабанная перепонка.

— Расскажите еще что-нибудь о пьесе.

— Что именно? Это была маленькая университетская постановка. Мы сами распределили роли, сами отрепетировали ее, сами в ней играли, сами решили ее поставить. Конец.

— Кто руководил постановкой?

— Факультетский профессор, не помню, как его звали… нет, минутку…. Ричардсон. Профессор Ричардсон! Ну надо же, чего только не вспомнишь!* Это было более двадцати лет назад. — Ди Паскуале умолк. — А вы уверены, что кто-то пытается… — он пожал плечами. — Двадцать лет — это очень долгий срок. Я имею в виду, надо чертовски сильно обидеться, чтобы ждать двадцать лет.

— Сэр, вы не помните, во время репетиций были какие-нибудь ссоры?

— Обычная ерунда, ничего особенного. Вы знаете актеров — даже профессионалы вечно носятся со своим "я", а любители еще хуже. Но я не помню никаких крупных скандалов. Ничего такого, что могло бы тянуться двадцать лет.

— А как насчет профессора Ричардсона? С ним все ладили?

— Да, безобидный малый. В голове пусто, но мухи не обидит.

— Значит, вы не вспомните ничего такого, что могло бы вызвать столь бурную реакцию?

Ничего. — Ди Паскуале замолчал, размышляя. — Вы считаете, этот тип взялся за нас всерьез?

— Мы исходим из этого предположения, мистер Ди Паскуале.

— И что же будет со мной? Я могу получить защиту полиции?

— Если хотите.

— Да, хочу.

— Вы ее получите.

— П-с-с-с.

— И еще одно, мистер Ди Паскуале.

— Знаю-знаю. Не уезжать из города.

— Именно это я и хотел сказать, — улыбнулся Клинг.

— Ну конечно, а что еще ты мог сказать? Малыш, я в кинобизнесе уже давно. Зачитал все сценарии и видел все фильмы. Не нужно особого ума, чтобы догадаться.

— О чем?

— Что если кто-то задумал перестрелять всех, кто участвовал в пьесе… Как по-вашему, что это означает? Что этот "кто-то" вполне может быть одним из участников пьесы. Так ведь? О’кей, я. не буду уезжать из города. Когда вы пришлете охрану?

— Я пришлю полицейского через полчаса. Но должен Вам сказать, мистер Ди Паскуале; что убийца может напасть без предупреждения и с расстояния. Я не уверен, что наша защита…

— Это все-таки лучше, чем ничего, — сказал Ди Паскуале. — Ну ладно, парень, ты со мной закончил?

— Дац я думаю…

— Отлично, — перебил Ди-Паскуале, ведя его к двери. — Если не возражаешь^ я чертовски тороплюсь. Тот парень будет звонить мне в контору, а у меня на столе миллион бумаг, спасибо, что пришел и поболтал со мной, о’кей? Я буду ждать полицейского, пришли его сюда до того, как я уйду, а? Отлично, приятно было с тобой познакомиться, не бери в голову, детка, пока!

И дверь захлопнулась за Клингом.

Глава 12

Дэвид Артур Коэн оказался хмурым маленьким человечком, который зарабатывал на жизнь смехом.

Он работал в однокомнатной конторе на четырнадцатом этаже небоскреба на Джефферсон-авеню, где хмуро поздоровался с детективами, предложил им выпить и спросил:,

— Вы по поводу этих убийств, не так ли?

— Так, мистер Коэн, — ответил Мейер.

Коэн кивнул. Это был худой человек с карими глазами, с глазами, в глубине которых застыло болезненное и страдальческое выражение. Он был почти таким же лысым, как и Мейер, и оба они, сидя по разные стороны стола друг против друга, напоминали пару бильярдных шаров, а Карелла, расположившийся между ними. в торце стола, — игрока, прикидывающего, куда бы их лучше загнать.

— Я все понял после убийства Маллигана, — сказал Коэн. — До этого я узнавал и другие имена, но после смерти Маллигана до меня дошло окончательно. Я понял, что он охотится за всеми нами.

— Вы поняли это. когда был убит Маллиган? — переспросил Мейер.

— Да.

— Это значит — почти неделю назад, мистер Коэн.

— Знаю.

— Почему же вы не позвонили в полицию?

— Зачем?

— Чтобы сообщить нам о своих подозрениях.

— Я очень занят.

— Это понятно, — сказал Карелла. — Но вряд ли вы настолько заняты, чтобы нс побеспокоиться за свою жизнь.

— Никто меня не застрелит.

— Нет? У вас есть гарантия?

— Вы что, пришли сюда спорить? Для этого я слишком, занят.

— Мистер Коэн, почему вы нам не позвонили?

— Я же сказал, я занят.

— Чем это вы так заняты?

— Я юморист.

— Что это значит?

— Я сочиняю остроты.

— Для чего? Для кого?

— Для карикатуристов.

— Для комиксов?

— Нет, для карикатур. Вроде тех, что в журналах. Я сочиняю к ним подписи.

— Дайте-ка сообразить, — сказал Карелла. — Вы работаете с карикатуристом, который…

— Я работаю со многими карикатуристами.

— Значит, вы работаете со многими карикатуристами, которые присылают вам рисунки, а вы придумываете к ним подписи. Так?

— Нет, это я посылаю им подписи, а они делают рисунки к ним.

— К подписям?

— Это посложнее, чем просто придумать подпись.

— Я все-таки не. понимаю.

— Видите вот эту картотеку? — спросил Коэн, указывая на стену перед собой. — В ней полно идей для карикатур. Я сочиняю подписи, а потом посылаю целую партию одному из карикатуристов из моего списка. Они читают подписи, и если им понравится несколько или хотя бы одна, то они оставляют ее, делают по ней набросок и показывают редактору отдела юмора в журнале или в газете. Если редактор одобрит его, художник делает окончательный вариант, получает чек и высылает мне мою долю.

" — Это сколько?

— Я получаю десять процентов от гонорара художника. — Коэн посмотрел на детективов, увидел, что они все еще не понимают, и сказал: т- Позвольте, я вам покажу. — Он повернулся на вращающемся кресле, выдвинул один из* картотечных ящичков и вытащил оттуда толстую пачку маленьких белых карточек, размером приблизительно три на пять дюймов. — На каждой карточке напечатана идея рисунка и подпись к нему, — пояснил Коэн. — Видите? В левом углу номер — каждая карточка пронумерована, а внизу мое имя и адрес.

Он протянул им несколько карточек. Мейер и Карелла склонились над столом и прочли на ближайшей:

№ 702

Прохожий останавливается у забастовочного пикета у ворот спичечной компании "Эксцельсиор" и спрашивает:

- Ребята, спичек не найдется?

Дэвид Артур Коэн Джефферсон-авеню, 1142 Айсола

— И вы рассылаете это карикатуристам? — удивился Карелла.

— Да, — кивнул Коэн. — Вот удачная, посмотрите.

Карелла посмотрел.

№ 708

Бар. Двое посетителей яростно дерутся. Все остальные сидят за стойкой и смотрят боксерский матч по телевизору.

Без слов.

Дэвид Артур Коэн Джефферсон-авеню, 1142 Айсола

— Смешно, — заметил Мейер.

Коэн хмуро кивнул.

— А вот следующая. Иногда это как лавина: только придумаешь одну, как в голову сразу приходит вторая, почти на ту же тему. Вот, посмотрите.

№ 709

Уборщица в телевизионной студии с удивлением смотрит на экран телевизора, где видит себя, убирающую студию:-Без слов.

Дэвид Артур Коэн Джефферсон-авеню, 1142 Айсола

— Не понял, — озадаченно нахмурился Мейер.

. — Ну, либо вы их понимаете, либо нет, — .пожал плечами Коэн. —

А вот одна из моих любимых.

№ 712

Машина с телефоном. На заднем сиденье развалился пьяный в смокинге, в полном "ауте". Шофер отвечает на звонок:

— Он только что вышел. Не могли бы вы перезвонить попозже?

Дэвид Артур Коэн Джефферсон-авеню, 1142 Айсола

— И вы занимаетесь этим весь день? — спросил Карелла.

— Весь день.

— И сколько штук вы придумываете за день?

— Это уж как пойдет, — ответил Коэн. — Иногда получается по двадцать-тридцать в день. А иногда сидишь целый день за машинкой, и ничего не лезет в голову.

— И все карикатуристы пользуются услугами…

— Не все, но большинство. Я регулярно снабжаю подписями около дюжины художников. В данный момент у меня на рынке… сотни две в обороте. Я имею в виду подписи, по которым делаются наброски. Я довольно неплохо на этом зарабатываю.

— С ума сойти можно, — пробормотал Мейер.

— Очень даже неплохо, — повторил Коэн.

— И вам нравится этим заниматься? — спросил Карелла.

На какое-то время все трое забыли, что они встретились в конторе, чтобы поговорить о шести убийствах; в данный момент Коэн был профессионалом, рассказывающим о своей работе, а Мейер и Карелла — профессионалами в другой области, увлеченными деталями его работы.

— Иногда бывает скучновато, — признался Коэн. — Когда нет идей. Но обычно нравится.

— А вас самих смешат ваши шутки? — спросил Карелла.

— Очень редко.

— Как же тогда вы узнаете, что смешно, а что нет?

— А я и не знаю. Я просто их придумываю и надеюсь, что кому-нибудь они покажутся смешными. — Он пожал плечами. — Надо думать, у меня хорошо получается, потому что я продаю очень много подписей. В том числе и лучшим журналам.

— Никогда еще не встречал профессионального юмориста, — .слегка склонив голову набок, сказал Мейер.

— А я — детектива, — ответил Коэн, и все трое неожиданно вспомнили, зачем, они здесь собрались, и превратились в двух детективов и в человека, связанного с шестью убийствами. Прошло полминуты, прежде чем Мейер нарушил молчание

— Мистер Коэн, вы можете рассказать нам о тон пьесе?

— Вряд ли я смогу много рассказать. Я участвовал в ней от нечего делать. В то время я заканчивал гуманитарный колледж, еще не определил, чего я хочу, и поэтому экспериментировал. Я валял дурака в этой труппе около года.

— В спектаклях играли?

— Конечно, играл. Еще написал несколько пародий для нашего ревю.

— Когда это было?

— Уже после "Долгого пути домой", кажется, в тысяча девятьсот сорок первом году.

— Что вы можете сказать о ваших партнерах по пьесе О'Нила?

— Это было так давно…

— Что-нибудь из ряда вон выходящее? Какой-нибудь инцидент? Драка? Спор на повышенных тонах?

— Насколько я помню, нет. Все было нормально.

— В пьесе принимали участие только три девушки, — сказал Карелла. — С ними не было каких-нибудь неприятностей?

— Каких?

— Ну, допустим, два парня положили глаз на одну и ту же девушку…

— Нет, ничего подобного не было.

— И ничего Необычного?

— Кажется, нет. Это был обычный студенческий спектакль. Мы все хорошо ладили между собой, — Коэн замолчал, а потом добавил: — После спектакля даже устроили вечеринку.

— А на вечеринке не было чего-нибудь необычного?

— Нет.

Кто на ней присутствовал?

" * * " Исполнители, другие участники постановки и профессор Ричардсон с факультета. Но он ушел рана

— А вы остались?

— Да, до самого конца.

— Это до скольких же?

— Точно, не помню. До утра.

Кто еще с вами оставался?

— Нас было, пятеро или шестеро, — пожал плечами Коэн. — Кажется, шестеро.

- Кто?

— Трое ребят и три девушки.

— Кто были эти девушки?

^7 Все трое из спектакля. Элен Стразерс и двое других.

— А ребята?

— Тони Форрест, Рэнди Норден и я.

— Все обошлось без происшествий?

— Конечно. Послушайте, мы были всего лишь подростками. Потискались немножко в разных комнатах.

— Что было потом, мистер Коэн?

— Потом мы разошлись по домам.

— Хорошо. Чем вы занимались после окончания колледжа? В армии служили?

— Да.

— В каких войсках?

— В пехоте.

- Какое у вас было звание?

— Капрал.

— Чем вы занимались?

Коэн замялся.

— Я… — он пожал плечами. — Я же сказал… служил в пехоте.

— Но что именно вы. делали в пехоте?

— Я был снайпером, — нерешительно произнес Коэн, — и в комнате наступила полная тишина. — Я понимаю; как это звучит.

— И как, по-вашему, это звучит, мистер Коэн?

— Не такой уж я идиот, чтобы не понимать, что человек, совершивший* все эти убийства… снайпер.

— Да, тут вы правы.

— Я не притрагивался к винтовке с. тех пор, как демобилизовался в тысяча девятьсот сорок шестом году, — сказал Коэн. — Я больше не желаю видеть эти ружья!

— Почему?

— Потому что мне было противно убивать людей из засады.

— Но тем не менее вы были профессиональным стрелком?

— Да.

— А сейчас вы стрельбой не занимаетесь?

— Я же сказал вам…

— Я имею в виду охоту или спорт.

— Нет.

— Пистолет?

— Нет.

— Вы когда-нибудь пользовались оптическим‘прицелом?

— Да, в армии… — Коэн умолк. — Я здесь совершенно ни при чем. Если я когда-нибудь и говорю о смерти, то подразумеваю карикатуру, от которой можно помереть со смеху.

— И все?

— Все.

— Мистер Коэн, — сказал Мейер, — где вы живете?

— В центре. Рядом с "Колизеем".

— Если вы не против, мы бы взглянули на вашу квартиру.

— А если против?

— Тогда мы будем вынуждены затребовать ордер на обыск.

Коэн вытащил из кармана кольцо с ключами и бросил на стол.

— Мне нечего скрывать. Ключ с круглой головкой — от вестибюля, а вот этот, медный — от квартиры.

— Ваш адрес?

— Норт-Гэррод, сто двадцать семь.

— Номер квартиры?

— Четыре "С".

— Мы дадим вам расписку за ключи, мистер Коэн, — сказал Карелла.

— Вы управитесь до шести? — спросил Коэн. — У меня свидание.

— Думаю, да. Благодарим вас за сотрудничество.

— У меня только один вопрос. Если этот снайпер охотится за всеми нами, как я узнаю, что не буду следующей жертвой?

— Если хотите, мы можем предоставить вам охрану.

— Какую охрану?

— Полицейского.

Коэн подумал и отрицательно покачал головой:

— Забудьте об этом. От снайпера никакая охрана не спасет. По себе знаю.

На улице Карелла спросил:

— Ну и что ты думаешь?

— По-моему, он чист, — ответил Мейер.

— Почему?

— Я много видел по телевизору и в кино, прочел кучу детективов, и у меня возникли кое-какие мысли относительно убийств.

— Например?

— Если среди подозреваемых есть еврей, или итальянец, или негр, или пуэрториканец, или человек с иностранной фамилией, то он никогда не бывает убийцей.

— Почему?

— Законы жанра не позволяют. Убийца должен быть стопроцентным белым американцем-протестантом. Готов поспорить на десятку, что в квартире Коэна мы не найдем оружия крупнее рогатки.

Глава 13

Л& 1841

Полицейский участок. За столом друг против друга сидят два детектива и смотрят в окно, любуясь прекрасным майским днем. На столе — большая черная бомба с горящим фитилем, но никто из детективов этого не замечает. Один из них говорит:

— В такой чудесный день даже не хочется думать о преступлениях, правда?

Дэвид Артур Коэн Джефферсон-авеню, 1142 Айсола

Большой черной бомбой с горящим фитилем был неизвестный снайпер, скрывавшийся где-то в городе с десятимиллионным населением. Двое детективов, сидевших в захламленной дежурке, пили кофе из картонных стаканчиков и сквозь зарешеченные окна любовались прекрасным майским днем. Они сверху донизу обыскали квартиру Коэна, а также маленькую террасу, откуда открывался прекрасный вид на реку Харб, и не нашли абсолютно ничего подозрительного. Хотя это и не означало, что Коэн не является хитроумным убийцей, который прячет свое оружие где-нибудь в гараже. Это означало только то, что детективы ничего не нашли у него, в квартире.

В половине четвертого, когда они уже давным-давно вернули Коэну ключи, на столе Кареллы зазвонил телефон.

— Восемьдесят седьмой участок, Карелла.

— Мистер Карелла, это Агнес Мориарти.

— Хэлло, мисс Мориарти. Как ваши дела?

— Отлично, благодарю вас. Глаза немного устали, а в остальном все нормально.

— Нашли что-нибудь?

— Мистер Карелла, я роюсь в папках с самого утра, как только вы позвонили. Я очень устала.

— Мы крайне признательны за вашу помощь.

— Повремените с признательностью, пока я не скажу вам, что я нашла.

— Что, мисс Мориарти?

— Ничего.

— О-о, — разочарованно протянул Карелла. — Совсем ничего?

— Почти ничего. Я не смогла найти никакой информации об обеих девушках. У меня были их домашние адреса, здесь, в нашем городе, но это было двадцать три года назад, мистер Карелла, и когда я туда позвонила, мне ответили, что никогда не слышали ни о Маргарет Бафф, ни о Элен Стразерс.

— И неудивительно, — вставил Карелла.

— Да, согласилась мисс Мориарти. у Тогда я позвонила миссис Финч, она у нас возглавляет Ассоциацию выпускников, и спросила, нет ли у нее какой-либо информации о них. По-видимому, обе девушки приезжали в колледж на празднование пятилетия со дня окончания университета, но в это время обе они были не замужем, а вскоре после этого прервали связи с Ассоциацией. — Мисс Мориарти сделала паузу. — Эти встречи однокурсников могут порой и расстроить.

— И она не знает — замужем они сейчас или нет?

— С тех пор она ничего о них не слышала.

— М-да, плохо.

— Мне очень жаль.

— А что с мужчиной? С Питером Келби?

— Я снова просмотрела архивы и позвонила по указанному там телефону. Мне ответил очень разгневанный мужчина, который сказал, что он работает по ночам и не любит, когда его будят днем. Я спросила — не он ли Питер Келби, а он ответил, что его зовут Ирвинг Дрейфус. Вам это ничего не говорит?.

— Абсолютно ничего.

— Он никогда не слышал. о Питере Келби, что меня ничуть не удивило.

— Что вы сделали после этого?

— Я позвонила миссис Финч. Миссис. Финч просмотрела свои записи, перезвонила и сказала, что скорее всего Питер Келби не закончил университет, потому-то она и не может найти его. в списках выпускников. Я поблагодарила ее, повесила трубку и снова заглянула в свои записи. Миссис Финч оказалась права, и я сама себя отругала за то, что упустила из виду тот факт, что Питер- Келби на предпоследнем курсе ушел из колледжа.

— Значит, на него у вас тоже нет никаких данных?

— Мистер Карелла, для старой девы я очень чопорный человек. Я выяснила, что Питер Келби был членом студенческого общества под названием "Каппа Дельта", и спросила, не знают ли они его нынешнего адреса. Они отослали меня в центральное отделение, я позвонила туда и получила последний известный адрес Питера Келби, зарегистрированный в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году.

— Hie?

— Миннеаполис, штат Миннесота.

— А вы не пробовали туда дозвониться?

— Мистер Карелла, боюсь, что университетское начальство не одобряет междугородные телефонные звонки. Но у меня есть его адрес, и я вам его дам, если вы обещаете мне одну вещь.

— Какую, мисс Мориарти?

— Обещайте, что если меня оштрафуют за превышение скорости, вы поможете урегулировать это дело.

— Мисс Мориарти! — изумился Карелла. — Только не говорите, что вы гоняете с превышением..:

— Должна же я хоть что-нибудь получить взамен от полицейского. Я жду.

— А почему вы решили, что я могу помочь избавиться от штрафа?

— Я слышала, что в этом городе можно откупиться от чего угодно; если только дело не касается наркотиков и убийства.

— И вы б это верите?

— Мне сказали, что драка стоит сто долларов, а квартирную кражу можно уладить за пятьсот.

— Где вы получили эту информацию, мисс Мориарти?

— Для старой девы я знаю довольно немало.

— Я могу арестовать вас за попытку шантажа сотрудника-полиции и за сокрытие информации, — улыбнулся Карелла.

— Какой информации? Не понимаю, о чем вы говорите.

— О последнем известном- адресе Питера Келби.

— А кто такой Питер Келби? — удивленно спросила мисс Мориарти.

— О’кей, о’кей, обещаю, — рассмеялся Карелла. — Как вы понимаете, никаких гарантий, но я постараюсь.

— У вас есть карандаш? — спросила мисс Мориарти.

Телефонистка соединила Кареллу с номером, зарегистрированным на имя Питера Келби в Миннеаполисе, штат Миннесота. Он попросил ее набрать номер и после серии гудков и пощелкиваний услышал, как на другом конце провода, за много миль отсюда, зазвонил телефон и женский голос сказал:

— Резиденция Келби.

— Будьте любезны, я могу поговорить с мистером Келби? — спросил Карелла.

— Кто его спрашивает?

— Детектив Стивен Карелла.

— Одну минуту подождите, пожалуйста.

Карелла ждал. Он услышал, как кого-то позвали, чей-то голос спросил: "Кто?" — и первый голос ответил: "Детектив Карелла". Послышался звук приближающихся шагов, и другой женский голос спросил:

— Алло?

— Алло, — сказал Карелла. — Это детектив Карелла из Восемьдесят седьмого участка в Айсоле. Я говорю с…

— Да? Это миссис Келби.

— Миссис Питер Келби?

— Да. В чем дело?

— Миссис Келби, я могу поговорить с вашим мужем?

Наступила длинная пауза.

— Миссис Келби?

— Я могу…

— Да, я вас слышала.

После долгого молчания миссис Келби сказала:

— Мой муж мертв.

Питер Келби был убит 4-го мая. Его застрелили, когда он, как обычно по пятницам, ехал в загородный клуб выпить рюмочку после долгой рабочей недели в страховой конторе, которой он руководил. Пуля "ремингтон-308" пробила лобовое стекло и вошла ему в горло, машина потеряла управление и врезалась в. молочный фургон, идущий в противоположном направлении. Питер Келби был мертв еще до столкновения. Но теперь на счету убийцы было еще несколько дополнительных очков, поскольку в кабине грузовика ехало два г человека. Когда автомобиль Келби столкнулся с грузовиком, один из них вылетел наружу сквозь разбитое ветровое стекло, распоров себе при этом яремную вену осколками стекла. Второй вывернул руль, пытаясь удержать грузовик на дороге, и неожиданно обнаружил, что рулевая колонка глубоко вперлась ему в грудь. Это было его последним открытием, так что он скончался через десять секунд.

Эти три смерти объясняли только одно — почему не было убийств между 2 и 7 мая — г датами смерти Эндрю Маллигана и Руди Фенстермахера.

Ведь невозможно находиться в двух местах одновременно.

Ровно без двадцати пять, когда Карелла и Мейер уже собирались домой,^ комнату сыскного отдела вошла женщина. Карелла находился на середине фразы, содержавшей отборное ругательство, но едва женщина появилась у барьера, слова застряли у него в горле.

Это, была высокая рыжеволосая красавица с молочно-белой кожей и слегка раскосыми глазами^ На ней был. темно-зеленый костюм того же цвета, что и ее глаза, четко очерчивающий все линии ее тела — классически округленного, с узкой талией и широкими бёдрами.

Хотя ей было уже под сорок, от нее исходила почти физически ощутимая волна сладострастной чувственности, и Мейер с Кареллой — оба женатые — на миг затаили дыхание, словно перед ними неожиданно материализовалась фея из сказки. За ее спиной из открытой двери канцелярии высунулась изумленная физиономия Мисколо — он внимательно изучил ее фигуру и восхищенно закатил глаза.

— Да, мисс?. — выдохнул Карелла.

— Я Элен Вейл, — ответила она.

— Да, мисс Вейл? Что мы можем для вас сделать?

— Миссис Вейл, — поправила она.

— Да, миссис Вейл?

— Элен- Отдозерс-Вейл.

У нее был глубокий, отлично/поставленный голос, наводивший на мысль об уроках- ораторского искусства. Она сжимала перила барьера так, словно это был ее только что обретенный после долгой разлуки возлюбленный. Она стояла с таким видом, будто ее смущали и окружающая обстановка, и красота собственного тела. Однако ее поведение сразу привлекло внимание: одновременно она была потенциальной жертвой насильника, ожидающего самого худшего, и как бы напрашивающейся на это "худшее".

С появлением посетительницы в комнате сразу же возникла густая чувственная атмосфера. Детективам понадобилось несколько секунд, чтобы отделить от других двух имен фамилию "Стразерс".

— Входите, миссис Вейл, — сказал Карелла и открыл дверцу в барьере.

— Спасибо. — Проходя мимо него, она опустила глаза как новообращенная монахиня, которая с большой неохотой принимает запоздалой обет целомудрия. Мейер вытащил стул из-под стола и придержал его, пока она садилась. Элен Стразерс положила ногу на ногу, и ее короткая юбка поползла вверх по ее прекрасным коленям; она одернула юбку, но та не поддалась, и Элен Стразерс продолжала сидеть, как магнитом притягивая к себе взгляды находящихся в комнате мужчин.

Мейер вытер пот со лба.

— Мы пытались найти вас, миссис Вейл, — сказал Карелла. — Вы та самая Элен Стразерс, которая…

— Да, — кивнула она.

— Мы предполагали, что вы вышли замуж, но не знали, за кого, и понятия не имели, где начинать поиски, потому что это большой город, и хотя мы старались… — Тут Карелла неожиданно оборвал себя на полуслове, удивляясь, почему он говорит так быстро и так много.

— В любом случае мы рады, что вы здесь, — сказал Мейер.

Карелла вытер пот со лба.

— Да, я подумала, что должна прийти, и теперь рада, что поступила именно так. — Элен произнесла эти слова так, словно отдавала дань уважения двум самым симпатичным и обаятельным, самым галантным и умным мужчинам на свете. Два детектива бессознательно заулыбались, но потом, посмотрев друг на друга, нахмурились и постарались напустить на себя деловой вид.

— Что привело вас сюда, миссис Вейл? — осведомился Карелла.

— Это все из-за этой стрельбы, — широко раскрыв глаза, объяснила Элен.

— Да-да, и что же?

— Он убивает всех, кто участвовал в пьесе, неужели вы не понимаете?

— Кто?

— Не знаю. — Она снова опустила глаза и оправила юбку, и снова безуспешно. — Мне это впервые пришло в голову, когда я связала между собой фамилии Форрест и Норден, но потом подумала: "Нет, Элен, ты все выдумываешь". У меня очень хорошее воображение, — пояснила Элен, поднимая глаза на детективов.

— Продолжайте; пожалуйста, миссис Вейл.

— Но когда убили девушку, забыла ее фамилию, а потом Сэла Палумбо — это* был. замечательный маленький итальянец, он учил английский на вечерних курсах… а потом Эндрю Маллигана и Руди… тут я убедилась окончательно. Я сказала мужу: "Алек, кто-то убивает всех, кто играл в пьесе, которую мы ставили в сороковом году в Рамсийском университете". Так и сказала.

— И что сказал ваш муж?

— Он сказал: "Элен, ты сошла с ума".

— Понятно.

— "Совсем сошла с ума", — повторила Элен, опуская глаза. — Поэтому я решила прийти сюда.

— Зачем? У вас для нас есть какая-нибудь информация?

— Нет. — Элен вытерла губы. — Видите ли, я актриса.

— Понятно.

— Да. Элен Вейл. Как вы думаете, Стразерс звучало бы лучше?

— Прошу прощения?

— Стразерс — это моя девичья фамилия. Как по-вашему, Вейл лучше?

— По-моему, отлично.

— Элен Вейл звучит очень хорошо, — подтвердил Мейер.

— Безупречно, — сказала она. — Классически.

— Да.

— И "Элен" тоже звучит безупречно и классически.

— Да, тоже звучит.

— А "Вейл" добавляет таинственности, вам не кажется? Вейл. В-Е-Й-Л. Это настоящая фамилия моего мужа. Элен Вейл. Очень загадочно.

— Конечно.

— И поскольку я актриса, я решила, что должна прийти к вам.

— Зачем?

— Кому нужна мертвая актриса? — простодушно спросила Элен, пожимая плечами и разводя руками.

— Действительно, — поддержал ее Мейер.

— Поэтому я и пришла.

В комнату небрежной походкой вошел Мисколо и спросил:

— Кто-нибудь хочет кофе? О, простите, я и не знал, что у вас посетительница. — Он любезно улыбнулся Элен, и та с притворной застенчивостью улыбнулась в ответ и поправила юбку. — Не желаете кофе, мисс?

— Нет, благодарю вас. Но спасибо, что предложили.

— Не за что, — ответил Мисколо и, насвистывая, удалился.

— Я чуть было не вышла за человека по фамилии Лич, — сказала Элен. — Элен Лич, по-моему, ужасно, правда?

— Ужасно, — согласился Мейер.

— Хотя он был очень приятный парень.

— Мисс Лич… мисс… э… миссис Вейл, — вмешался Карелла, — что вы помните о "Долгом пути домой"!

— Я играла Кейт.

— А что еще?

— Больше ничего.

— Совсем ничего?

— По-моему, это была довольно слабая постановочка. А больше ничего не помню.

— Что вы можете сказать о ваших партнерах?

— Все ребята были просто восхитительны!

— А девушки?

— Я никого из них не помню.

— Вы случайно не знаете, вышла ли замуж Маргарет Бафф?

— Нет, я ее совершенно не помню.

В комнату вошли двое патрульных, покрутились у картотечных ящиков, потом подошли к автомату с газированной водой и выпили по три стакана каждый, не сводя глаз с Элен, которая сидела, закинув ногу на ногу. Выходя из комнаты, они столкнулись еще с четырьмя патрульными. Карелла подозрительно посмотрел на них, но все четверо сновали по дежурке с чрезвычайно занятым видом, и, казалось, только случайно их взгляды натыкаются на Элен.

— Миссис Вейл, вы были актрисой с тех самых пор, как окончили колледж? — спросил Карелла.

— Да. Я состою в профсоюзе актеров, а еще в Театрально-кинематографической Ассоциации и Гильдии киноактеров.

— Миссис Вейл, вам когда-нибудь угрожали?

— Нет, — нахмурилась Элен. — Это очень смешной вопрос. Почему это должно касаться только меня одной, если убийца преследует всех нас?

— Миссис Вейл, дело в том, что все эти убийства могут лишь выполнять роль дымовой завесы. Вполне возможно, что он хочет убить лишь одного из вас, а остальных убивает, чтобы сбить нас со следа и скрыть свои подлинные мотивы.

— Неужели?

— Да.

— Я не поняла ни слова, — призналась Элен.

— Видите ли…

— Кроме того, меня это не интересует. Я имею в виду его мотивы и так далее.

Видимо, слухи о появлении Элен быстро распространились не только по всему участку, но и за его пределами, так как теперь в комнате, было уже четырнадцать патрульных. За все время работы детективом Карелла. только однажды видел в этой комнате столько полицейских одновременно — это было после того, как комиссар издал приказ, запрещающий полицейским работу по совместительству, и все собрались на импровизированное открытое собрание, чтобы излить душу.

— А что вас тогда интересует, миссис Вейл? — спросил Карелла, и в этот момент в комнату вошли еще. пять патрульных.

— По-моему, мне нужна охрана, — сказал она потупив взгляд, словно речь шла не о снайпере, который убивает людей, а о полицейских, толпившихся в комнате, словно косяк сардин.

Карелла неожиданно поднялся и сказал:

— Ребята, здесь стало немного душновато. Почему бы вам не провести свое собрание где-нибудь еще, скажем, в раздевалке?

— Какое еще собрание? — спросил один из патрульных.

— Которое начнется у вас в раздевалке ровно через три минуты, пока я не позвонил капитану Фрику.

Патрульные начали расходиться. Один из них негромко, но довольно отчетливо произнес: "Достал", но Карелла не обратил на это внимания. Дождавшись, когда все вышли из комнаты, он повернулся к Элен.

— Мы прикрепим к вам охранника, миссис Вейл.

— Буду вам очень благодарна, — сказала она. — Кого?

— Ну, это зависит от того, кто сейчас в наличии и что…

— Я уверена, что на него можно будет положиться.

— Миссис Вейл, не могли бы вспомнить еще что-нибудь о пьесе? Я понимаю, что это было очень давно, но…

— На самом-то деле у меня очень хорошая память.

— Я в этом уверен.

— Видите ли, актрисе просто необходимо иметь хорошую память.

— Я знаю.

— Иначе мы бы никогда не выучили ролей, — с улыбкой пояснила Элен.

— Понятно. Что вы помните о пьесе?

— Ничего.

— Вы все отлично ладили друг с другом, правильно? — подсказал Карелла.

— О да, это была очень милая труппа.

И на вечеринке тоже, так ведь? Никаких неприятностей?

— Ну что вы, это была чудесная вечеринка.

— Вы остались допоздна, верно?

— Верно, — улыбнулась Элен. — Я всегда остаюсь допоздна на вечеринках.

— Где была эта вечеринка, миссис Вейл?

— Какая вечеринка? — удивилась Элен.

— г Которую вы устроили после пьесы.

— А, эта? кажется, дома у Рэнди. У Рэнди Нордена. Это был настоящий распутник. Очень хорошо учился, но такой был бабник! Его родители уехали в Европу, и мы все собрались у него после представления.

— А вы и две другие девушки остались допоздна?

— Да. Мы тогда замечательно погуляли.

— С тремя ребятами?

— О нет, там было много ребят.

— Я имел в виду, когда вы остались допоздна. С тремя ребятами.

— О да, верно. Так и было.

— И никаких неприятностей?

— Нет, — томно улыбнулась Элен. — Мы занимались любовью.

— Вы хотите сказать — обнимались по углам?

— Нет-нет. Мы… возились.

Карелла закашлялся и посмотрел на Мейера.

— Там было очень мило, — добавила Элен.

— Миссис Вейл, а что вы подразумеваете под словом "возились"? — спросил Карелла.

Элен опустила глаза.

— Ну… сами знаете.

Карелла снова посмотрел на Мейера. Тот недоумевающе пожал плечами.

— Вы хотите сказать — с ребятами? С тремя?

— Да.

— Вы… вы были в разных комнатах?

— Да. Но это сначала. Родители Рэнди уехали в Европу, было много выпивки, так что мы здорово повеселились.

— Миссис Вейл, — Карелла решил взять быка за рога, — вы хотите сказать, что вы и две другие девушки были близки с этими ребятами?

— О да, очень близки.

— И этими ребятами были Энтони Форрест, Рэндольф Норден и Дэвид Артур Коэн? Это верно?

— Совершенно верно. Все они были отличными ребятами.

— И вы… вы, так сказать, переходили из комнаты в комнату, так? Вы все?

— О да, — мечтательно улыбнулась Элен. — Это была настоящая оргия.

Карелла закашлялся, и Мейер хлопнул его по спине.

— Кажется, вы заболеваете, — участливо сказала Элен. — Вам надо лечь в постель.

— Да-да, — кашляя, выдавил Карелла. — Большое спасибо, миссис Вейл, вы нам очень помогли.

— О, мне было очень приятно с вами побеседовать, — сказала Элен. — Я почти забыла ту вечеринку, но это была одна из самых замечательных вечеринок в моей жизни.

Она встала, открыла сумочку и положила на стол свою визитную карточку.

— Здесь мой домашний адрес и телефон, а также номер моей информационной службы, если вы не сможете меня застать.

Она улыбнулась и направилась к барьеру. Карелла и Мейер, сидя за столом, смотрели, как она пересекает комнату. У барьера ода обернулась и сказала:

— Постарайтесь сделать все возможное, чтобы меня не убили.

— Обязательно, миссис Вейл, — горячо заверил ее Карелла. — Мы приложим все усилия.

— Спасибо, — ? промурлыкала она и вышла в коридор. Они услышали, как ее каблуки зацокали по лестнице.

— Потому что, леди, — прошептал Мейер, — если вас убьют, это будет величайшим преступлением, клянусь Богом.

По восторженным возгласам патрульных, столпившихся на улице, они поняли, что Элен вышла из участка.

Глава 15

Итак, можно было с уверенностью сказать, что расследование начало продвигаться.

Теперь им было известно, что все семеро жертв снайпера участвовали в студенческой постановке "Долгого пути домой" в 1940 году и что после спектакля состоялась вечеринка, на которой были актеры, технический персонал и профессор Ричардсон. Кроме того, они знали, что поздно ночью Ричардсон уехал, а количество участников вечеринки сократилось до шести человек — трех ребят и трех девушек, которые не замедлили воспользоваться этим обстоятельством.

На следующее утро детективы решили еще раз побеседовать с Дэвидом Артуром Коэном, который также присутствовал на вечеринке и, по его собственному признанию, был снайпером во время войны. Они позвонили ему и попросили приехать в участок. Коэн заупрямился и раздраженно заявил, что потеряет целый рабочий день, да еще когда работа идет быстро и хорошо, но ему сказали, что речь идет об убийстве, и если он не явится в участок сам, то за ним придется послать полицейского.

Коэн приехал в 10 часов.

Ему предложили сесть, а потом его с трех сторон окружили Карелла, ^ Клинг и Мейер. Коэн был одет в полосатый летний костюм и выглядел спокойным и хладнокровным. Усевшись на стул с обычным для него хмурым видом, он ждал, когда детективы начнут задавать вопросы. Первым начал Мейер:

— Мистер Коэн, в первую очередь нас интересует вечеринка, имевшая место после спектакля.

— Нельзя ли поконкретнее?

— Мы хотим знать, что там произошло.

— Я ведь уже рассказывал.

— Нам нужны подробности, — сказал Карелла. — Во-первых, кто там был?

— Все, кто участвовал в спектакле.

— Только актеры или все, связанные с постановкой?

— Все, кто имел к ней отношение.

— Кого вы подразумеваете под словом "все"?

— Актеры, технический персонал и несколько посторонних.

— Несколько посторонних? Например?

— Ну, например, кое-кто из ребят пришел с девушкой… и еще несколько парней, которые не входили в состав труппы, но были на подхвате:

— Кто еще?

— Профессор Ричардсон.

— Хорошо погуляли?

— Да, все было о'кей. Господи, это же было лет двадцать назад, а то и больше. И вы хотите, чтобы я вспомнил…

— Мистер Коэн, вчера здесь была Элен Стразерс, — сказал Мейер. — Нам показалось, что она отлично все помнит.

— Да?

— Она утверждает, что эта вечеринка была лучшей из всех, на которых. ей только приходилось бывать. Что вы на это скажете?

— Что ж, каждый имеет право на свое мнение. — Коэн помолчал, а потом спросил: — Как она выглядит?

— Очень хорошо. Мистер Коэн, а как по-вашему, хорошая была вечеринка?

— Неплохая.

— Мне кажется, Элен считает, что она была лучше, чем "неплохая", — сказал Карелла.

— Да?

— Да. Особенно хорошо она помнит, что было после того, как большинство ребят разошлись по домам.

— Да? И что же она помнит?

— Мистер Коэн, а вы что помните?

— Ну… мы немного потискали девчонок.

— И все?

— Все. Обычные детские шалости.

— Мистер Коэн, а вот Элен говорит, что вы занимались вещами посерьезнее, чем "детские шалости".

— А что она еще говорит?

— Она говорит, что все вы залезли в постель.

— Да?

— Да. Вообще-то она говорит, что вы занимались этим все вместе.

— Да?

— Да. Вообще-то, мистер Коэн, то, что там творилось, она назвала "настоящей оргией".

— Да?

— Да. Странно, что вы могли позабыть такое, вам не кажется, мистер Коэн? Конечно, если только у вас нет привычки регулярно устраивать оргии…

— Замолчите, — сказал Коэн.

— Все так и было?

— Да, да, все так и было.

— Теперь вы вспомнили?

— Вспомнил?! — вскипел Коэн. — Да я двадцать три года стараюсь это забыть! Я шесть лет хожу к психиатру, чтобы забыть то, что случилось в ту ночь!

— Почему?

— Потому что это было мерзко! Мы напились, как свиньи. Это было отвратительно. Это поломало мне всю жизнь!

— Как?

. — Что значит — как?! Потому что мы превратили… такие глубоко личные вещи… мы превратили это в цирк! Вот как! Слушайте, может, не стоит об этом?

— Нет, стоит. Значит, вы напились…

—* Да. Этот Рэнди Норден был каким-то ненормальным. Он был самым. старшим среди нас, в двадцать лёт уже учился на юридическом. У его родителей был пентхауз[5] на Гровер-авеню, и — мы там собрались после спектакля. Девчонки надрались, и сильно. Мне кажется, тон задавала Элен. Вы ее видели и, наверное, поняли, что это за штучка. Она и тогда была такой.

— Минутку, мистер Коэн! — перебил его Мейер.

— Ну что еще?

— Откуда вы знаете, какая она сейчас? Когда вы видели ее в последний раз?

— Я не видел никого из них с тех пор, как окончил колледж.

— Тогда откуда вы знаете, как она выглядит сейчас?

— А я и не знаю.

— Почему же вы говорите, что сейчас она такая же, как тогда?

— Просто я ее помню. Тогда она была мартовской кошкой, а такие не меняются.

— А другие девушки?

— Те-то? Обычные девушки, просто выпили лишнего.

— Что было потом?

Ну, мы… это все Рэнди затеял. Он был самый старший… естественно, он был с Элен… и… мы разошлись по комнатам… в доме было много комнат… вот так все произошло.

— Что произошло? — настаивал Мейер.

— Не хочу говорить об этом! — воскликнул Коэн.

— Почему?

— Потому что мне стыдно, вот почему! Понятно?

— Расскажите, как вы были снайпером, — попросил Карелла.

— Это было давно.

— Ваша гулянка — тоже. Рассказывайте.

— Что рассказывать?

— Где вы воевали?

— На Тихом океане.

— Конкретнее.

— Гуам.

— Какая у вас была винтовка?

— "Браунинг" с оптическим прицелом.

— И патроны с бездымным порохом?

— Да.

— Сколько человек вы убили?

— Сорок семь, — без запинки ответил Коэн.

— Что вы при этом чувствовали?

— Я ненавидел свое занятие.

— Почему же вы не просили о переводе?

— Я подавал рапорт, но мне отказали. Я был хорошим снайпером.

— Эти сорок семь человек — они были японцами?

— Да.

— Сколько вы выпили на той вечеринке?

— Много.

— Сколько?

— Не помню. По-настоящему мы начали пить после ухода Ричардсона. Выпивки было много. Тони отвечал за билеты…

— Тони?

— Форрест. Тони Форрест. Он отвечал за билеты на спектакль и, по-моему, взял часть денег из кассы, чтобы оплатить расходы на вечеринку. Это не было чем-то незаконным, все наши про это знали. Ведь это было для вечеринки. Но выпивки было много. — Коэн помолчал, вспоминая. — Кроме того, там была такая атмосфера… ну, в Европе уже шла война, и мне кажется, большинство студентов знало, что Америка рано или поздно тоже вступит в нее. У всех было настроение типа "поцелуй-меня-крошка". Нам было на все наплевать.

— Откуда вы обычно стреляли, с дерева? — неожиданно спросил Клинт.

— Что-что?

— Когда вы были на Гуаме.

— Обычно да.

— Что было потом? — спросил Карелла.

— Это зависело от задания. Как правило, я…

— После того, как Рэнди и Элен все это затеяли?

Мы все в этом участвовали.

— А потом?

— Собрались в одной комнате.

— В какой?

— В спальне матери Рэнди.

— Где вы были в пятницу, четвертого мая? — спросил Мейер, г- Не помню.

— Постарайтесь, вспомнить.

— Когда, вы говорите?

— В пятницу, четвертого мая. Сегодня среда, девятое. Где вы были, Коэн?

— Я уезжал.

— Куда?

— За город. Я уехал в пятницу утром на все выходные.

— А вы не были в тот день в Миннеаполисе?

— В Миннеаполисе? Нет. Я там ни разу не был, что мне там делать?

— Помните человека по имени Питер Келби?

— Да, он играл в пьесе.

— Он был на вечеринке?

— Да.

— Hie вы останавливались в прошлый уик-энд, когда ездили за город?

— Я ездил на рыбалку.

— Мы не спрашиваем; что вы делали, мы спрашиваем, где вы останавливались.

— В заповеднике. К северу от Каттавана.

— В палатке?

— Да.

— Вы- были один?

— Да.

— Кто-нибудь еще ставил палатку поблизости?

— Нет.

— Где-нибудь по дороге заправляли машину?

— Да.

— Кредитной карточкой пользовались?

— Нет.

— И конечно, то же самое касается и ресторанов, где вы могли останавливаться?

— Да.

— Другими словами, мистер Коэн, мы должны поверить вам на слово, что вы были в районе Каттавана, а не в Миннеаполисе, штат Миннесота, де был убит Питер Келби?

— Что-о-о?

— Именно, мистер Коэн.

— Послушайте, я…

— Да, мистер Коэн?

— Черт возьми, откуда мне было знать, где искать этого Питера Келби?

— Кто-то это знал, потому что этот "кто-то" всадил ему пулю в голову. Мы даже подозреваем, что этот "кто-то" убил шесть человек в нашем городе.

— После колледжа я не встречался с Питером Келби, — возразил Коэн. — Я и понятия не имел, что он живет в Миннеаполисе.

— Мистер Коэн, но ведь кто-то же узнал, где он живет. На самом деле это не так уж сложно, потому что даже Агнес Мориарти из Рамсийского университета была в состоянии выяснить, где живет Питер Келби, — и это при том, что она не собиралась его убивать.

— А я — тем более! — крикнул Коэн.

— Но та вечеринка до сих пор не дает вам покоя, а, Коэн?

— С чего бы это, Коэн?

— Там было слишком много секса?

— Вы любите стрелять из ружья?

— Что чувствуешь, когда убиваешь человека?

— Какая девушка вам тогда досталась, Коэн?

— Чем еще вы занимались в ту ночь?

— Заткнитесь, заткнитесь!!! — завизжал Коэн.

В комнате стало очень тихо. В наступившей тишине Карелла спросил:

— Коэн, как фамилия вашего психоаналитика?

— А вам какое дело?

— Мы хотим задать ему несколько вопросов.

— Идите к черту.

— Коэн, вы что, не понимаете, в каком щекотливом положении находитесь?

— Понимаю, понимаю! Но чтобы я ни рассказывал моему психоаналитику, это мое дело, а не ваше. Я не имею отношения ни к одному из этих проклятых убийств. Вы можете лезть мне в душу, спрашивать о чем угодно, но есть веши, о которых вы никогда не узнаете, понятно? Потому что они касаются только меня одного. Понятно? Меня, Дэвида Артура Коэна, юмориста, который не умеет смеяться, понятно? Я не умею смеяться, потому и хожу к- психоаналитику, о’кей?! Может, я не умею смеяться как раз с сорокового года, когда я в восемнадцать лет попал на это дикое сборище, и оно меня поломало, но это еще не означает, что я убийца! Я убил достаточно, с меня хватит! За свою жизнь я убил сорок семь японцев, и каждую ночь я оплакиваю их всех до одного!

Детективы несколько секунд недоверчиво рассматривали его, потом Мейер сделал знак, и они отошли в угол и встали в тесный кружок.

— Какие мысли? — вполголоса спросил Мейер.

— По-моему, мы попали в точку, — прошептал Карелла.

— Да, похоже на то.

— Не уверен, — сказал Клинг.

— Будем задерживать?

— Нам не к чему прицепиться, — пожал плечами Карелла.

— Мы не должны задерживать его по подозрению в убийстве. Давайте придумаем еще что-нибудь. Его ни в коем случае нельзя отпускать. Я считаю, если мы с него не слезем, он расколется.

— А за что его можно задержать? Может, за бродяжничество? Нет, у него есть работа, и прибыльная. Ну, давайте, шевелите мозгами!

— Оскорбление сотрудника полиции при исполнении…

— А что такое он натворил?

— Он только что нас обругал.

— Как?

— Послал к черту!

— Это несерьезно, — покачал головой Карелла.

— Что, так его и отпустим?

— Сколько мы сможем продержать его здесь, нс предъявляя обвинения?

— Если дело дойдет до суда, то суд будет решать, на какой срок мы имели право его задержать. А если это ошибка, то мы и глазом моргнуть не успеем, как он подаст на нас иск за незаконный арест.

— Но ведь если мы не предъявим ему обвинения, значит, и не арестовываем? — спросил Клинг.

— Конечно. В данном случае задержание означало бы арест. У него будет беспроигрышное дело против полиции и офицера, производившего арест.

— Черт! Что делать-то будем?

— А давайте позвоним в прокуратуру, — предложил Карелла.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Позвоним и скажем, что у нас есть подозреваемый и что мы хотим, чтобы при допросе присутствовал их представитель. Пусть они и решают.

— Точно. Так будет лучше всего, — согласился Мейер. — Верно, Берт? — ' Давайте потратим на него еще минут десять и посмотрим, что нам самим удастся вытянуть.

— По-моему, не стоит.

— О’кей, поступай как хочешь.

— Стив, в прокуратуру ты позвонишь?

— Я-то позвоню, а вот с ним что делать?

— Я отведу его вниз.

— Но не в камеру, Мейер!

— Нет-нет, что ты! К тому же он вряд ли знает, как производится арест.

Карелла. кивнул. Мейер повернулся и направился к Коэну.

— Коэн, следуйте за мной.

— Куда вы меня- ведете?!

— Хочу показать вам кое-какие фотографии.

— Какие еще фотографии?

— Людей, убитых снайпером.

— Зачем?

— Вы- должны их опознать. Мы хотим убедиться, что это те самые люди, которые участвовали в пьесе.

— Хорошо, — с огромным облегчением согласился Коэн. — А потом я могу идти?

— Сначала посмотрите на фотографии.

Когда Коэн выходил из комнаты в сопровождении Мейера и Клинга, в дверях показался маленький круглый человечек лет сорока пяти в мягком коричневом костюме и с печальными карими глазами. Сняв шляпу, он остановился у барьера, дожидаясь, когда его заметят.

Карелла, который уже говорил с прокуратурой, глянул в его сторону и вновь сосредоточился на разговоре.

— Нет, мы его не арестовали. Пока что нам даже не за что ухватиться. Нет, не сказал ни слова, абсолютно все отрицает. Но я считаю, что если его прижать как следует, то он расколется. Да. Не могли бы вы прямо сейчас прислать своего человека? Сколько еще мы можем держать его здесь на законных основаниях? В том-то все и дело. Я думаю, решение должно исходить от кого-то из прокуратуры. Что значит — постараемся побыстрее? Это слишком поздно. А нельзя сделать так, чтобы кто-нибудь от вас приехал сегодня утром? О’кей, отлично, будем ждать.

Он положил трубку и повернулся к посетителю.

— Да, сэр, чем могу вам помочь?

— Меня зовут Льюис Рэдфилд, — представился тот.

— Слушаю вас, мистер Рэдфилд.

— Мне очень неловко вас беспокоить…

— Говорите, я вас слушаю.

— …но мне кажется, что моя жена в опасности.

— Входите, мистер Рэдфилд.

Рэдфилд кивнул, нерешительно шагнул к дверце в барьере, поискал задвижку, не нашел и, смутившись, застыл на месте. Карелла встал, открыл дверцу и распахнул ее перед Рэдфилдом.

— Спасибо, — промямлил тот и вслед за Кареллой подошел к столу.

Когда они сели, Карелла спросил:

— Итак, мистер Рэдфилд, почему вы считаете, что жизнь вашей жены в опасности? Она получила письмо угрожающего содержания или…

— Нет, но… это может показаться вам глупым…

— Что?

— Я боюсь, что этот тип может ее убить.

— Какой тип?

— Снайпер.

Карелла облизнул губы и пристально посмотрел на маленького круглолицего Рэдфилда.

— С чего вы взяли?

— Я читаю газеты, — сказал Рэдфилд. — Те, кого он убил… все они играли в той же пьесе, что и Маргарет много лет назад.

— Маргарет Бафф? Это девичья фамилия вашей жены?

— Да, сэр.

— Замечательно! — Карелла улыбнулся и протянул ему руку. — Очень хорошо, что вы к нам пришли, мистер Рэдфилд. Мы пытались найти вашу жену.

— Понимаете, я бы пришел и раньше, но не был уверен…

— Сэр, где сейчас ваша жена? Мы бы очень хотели с ней поговорить.

— Зачем?

— У нас есть подозреваемый, и любая информация…

— Вы нашли убийцу?

— Мы не уверены, но скорее всего это он.

Рэдфилд облегченно вздохнул.

— Очень рад это слышать. Вы не представляете, в каком я был напряжении. Я был уверен, что. в любой момент Маргарет может… — Он покачал головой. — У меня как будто гора с плеч свалилась.

— Так мы можем с ней побеседовать?

— Да, конечно. А кого вы арестовали? Кто он?

— Его зовут Дэвид Артур Коэн, — сказал Карелла. — Но он еще не арестован.

— Он тоже играл в той пьесе?

— Да.

— Зачем он это сделал? Какая жестокость!

— Точно мы еще не знаем. Мы считаем, что это каким-то образом связано с вечеринкой, в которой он принимал участие.

— С вечеринкой? — переспросил Рэдфилд.

— Ну, это довольно запутанная история. Именно поэтому я хочу поговорить с вашей женой.

— Пожалуйста, — сказал Рэдфилд. — Запишите телефон: Гровер 6-2100. Обычно она в это время дома.

— Это ваш домашний телефон?

— Да.

— И она может приехать прямо сейчас?

- Думаю, да.

— У вас есть дети, сэр?

— Что?

— Дети у вас есть? Если ей не с кем их оставить, то я и сам могу приехать.

— Нет, детей у нас нет. — Рэдфилд опустил глаза и быстро добавил: — Мы поженились-недавно.

— Понятно, — Карелла придвинул к себе телефон и начал набирать номер.

— Вообще-то, мы женаты всего два года. Я второй муж Маргарет.

— Понятно!

— С первым мужем она развелась в пятьдесят шестом году.

Карелла прислушался к гудкам в телефонной трубке.

— Нам бы очень хотелось, чтобы она приехала, потому что мы должны либо арестовать Коэна по обвинению в убийстве, либо отпустить. Скоро сюда приедет представитель прокуратуры, и если у нас будет какая-то конкретная информация, это очень поможет делу. А ваша жена вполне может…

— Алло? — спросил женский голос.

— Алло, это миссис Рэдфилд?

— Да.

— С вами говорит детектив Карелла из Восемьдесят седьмого участка. Миссис Рэдфилд, здесь находится ваш муж. Мы пытались найти вас в связи с убийствами, совершенными снайпером. Наверно, вы читали об этом?

— Вот как? — У нее был удивительно равнодушный голос.

— Вы можете приехать в участок? У нас есть подозреваемый и нам крайне необходимо поговорить с вами.

— Хорошо.

— Вы можете приехать прямо сейчас?

— Могу.

— Отлично, миссис Рэдфилд! Когда приедете, скажите дежурному сержанту, что вы к детективу Карелле, и он вас пропустит.

— Хорошо. Как к вам доехать?

— Мы находимся на Пювер-авеню, прямо напротив парка, там, где карусель. Знаете это место?

— Найду. Льюис еще у вас?

— Да. Хотите с ним поговорить?

— Нет-нет.

— Значит, мы скоро увидимся?

— Договорились. — И Маргарет Рэдфилд положила трубку.

— Она едет сюда, — сказал Карелла Рэдфилду.

— Ну и слава Богу, — обрадовался тот.

Карелла, довольный, положил трубку. В ту же секунду телефон зазвонил.

— Восемьдесят седьмой участок, Карелла.

— Карелла, это Фредди Хольт из Восемьдесят восьмого.

— Привет, Фредди, — весело сказал Карелла. — Чем могу помочь?

— Вы еще работаете над делом снайпера?

— Да.

— Очень хорошо. Мы только что его взяли.

— Что?!

— Мы поймали парня, который совершил всё эти убийства.

— Когда?

— Десять минут назад Шилдс и Дюранте повязали его на крыше на Рэксуорт-стрит. Перед этим он успел застрелить двух женщин прямо на улице: — Хольт умолк. — Эй, Карелла, ты меня слышишь?

— Слышу, слышу, — устало отозвался Карелла.

Глава 16

Арестованный, находившийся за решеткой в комнате сыскного отдела 88-го участка, был очень похож на буйнопомешанного. Он был одет в замызганные рабочие брюки и драную белую рубашку; длинные, спутанные волосы свешивались на лоб, почти закрывая его безумные глаза. Вцепившись в решетку, он раскачивался на ней наподобие обезьяны и злобно таращился на детективов, рыча, плюясь и бешено вращая глазами.

Когда Карелла вошел в комнату, человек за решеткой закричал:

— А вот еще один! Смерть грешнику!

— Этот? — спросил Карелла у Хольта.

— Этот, этот. Ей, Дэнни! — позвал Хольт. Один из детективов встал из-за стола и подошел к ним.

— Стив Карелла, Дэнни Шилдс, — представил их друг другу Хольт.

— Привет, — сказал Шилдс. — Кажется, мы уже встречались. Помнишь, когда был пожар на Четырнадцатой авеню?

— Кажется, да, — кивнул Карелла.

— Не подходи близко к решетке, — предупредил Шилдс. — Он плюется.

— Ладно, Дэнни, рассказывай, что и как.

Шилдс пожал плечами.

— Да тут толком и рассказывать-то нечего. С полчаса назад позвонил патрульный, верно я говорю, Фредди?

— Вроде бы, — согласился Хольт.

— Он сказал, что какой-то псих засел на крыше и обстреливает улицу. Когда мы с Дюранте туда приехали, он все еще палил. Мы решили залезть на крышу и напасть на него с двух сторон. Я вошел в один подъезд, Дюранте — в соседний, пока мы поднимались, этот гад успел подстрелить двух женщин. Одна — старушка, другая — беременная. Обе сейчас в больнице. Я только что звонил доктору. Он считает, что беременная умрет, а у старушки есть шанс выкарабкаться. Вот так всегда и бывает.

— Что было на крыше?

— Ну, Дюранте открыл огонь, отвлек его, а я подкрался к нему с тыла. Повозиться пришлось изрядно. Ты только посмотри на него — он думает, что он Тарзан.

— Смерть грешникам! — завопил человек за решеткой. — Перестрелять всех мерзких грешников!

— Его ружье у вас?

— Вон лежит на столе, заряженное, в полной боевой готовности.

Карелла подошел к столу.

— Похоже на двадцать второй калибр.

— Так и есть.

— Но из него же нельзя выстрелить пулей от "ремингтона-308"!

— Никто и не говорит, что можно.

— Тогда с чего вы взяли, что это мой клиент?

— А вдруг? Знаешь, Карелла, нас уже достали с этим снайпером. Только вчера лейтенанту звонили из Управления и спрашивали, собираемся мы вам помогать или дальше будем валять дурака.

— По-моему, этот хмырь здесь ни при чем, — сказал Карелла.

— Ну и чего ты от нас хочешь?

— Вы еще не обыскивали его квартиру?

— С ума сошел? Какую еще квартиру? Да он скорее всего на улице ночует.

— Где он раздобыл ружье?

— Мы сейчас проверим по списку украденного оружия. Позавчера ночью кто-то обчистил пару ломбардов. Может, это он и постарался.

— Вы его уже допрашивали?

— Как же, допросишь такого! Он же чокнутый. Только и делает, что орет про грешников и плюется во всех, кто близко подойдет. Нет, ты только глянь на этого придурка, — расхохотался Шилдс. — Ну вылитая обезьяна, ей-богу!

— Если узнаете, где он живет, пошарьте там у него, ладно? Мы ищем любое оружие, к которому подходят патроны от "ремингтона-308".

— Приятель, таких пушек навалом, — ухмыльнулся Шилдс.

— Да, но это же не двадцать второй калибр.

— Это точно.

— Ты лучше позвони в "Буэнависта" и скажи, чтобы они приготовили койку в психиатрическом.

— Уже позвонили. Значит, это не твой клиент? — с сожалением спросил Шилдс.

— Что-то не похоже.

— Жаль. Нам не терпится сбагрить его куда-нибудь поскорее.

— А что так? Такой приятный старикан, просто заглядение…

— Видишь ли, тут есть небольшая загвоздка.

— Какая?

— Кто будет выводить его из камеры?

Когда Карелла вернулся в участок, там его уже ждала Маргарет Бафф-Рэдфилд.

Это была шатенка с карими глазами, выглядевшая гораздо старше своих тридцати девяти лет. Густые тени для век и слишком яркая помада выделялись на фоне ее бледного лица. Платье висело на ней мешком.

Она вяло пожала руку Карелла когда ее муж. их знакомил, и посмотрела на него так, словно боялась, что тот сейчас даст ей пощечину. Неожиданно Карелла подумал, что раньше эту женщину часто били. Он посмотрел на Рэдфилда. С виду тихий.

— Миссис Рэдфилд, — обратился он к Маргарет, — мы бы хотели задать вам несколько вопросов.

— Ради Бога. — Она безразлично пожала плечами.

Что-то заставило Кареллу повернуться к Рэдфилду и сказать:

— Сэр, если не возражаете, я бы хотел поговорить с вашей женой наедине.

— Почему? — удивился Рэдфилд. — Мы женаты, и у нас нет секретов друг от друга.

— Знаю, сэр, и, поверьте, уважаю это. Но нам кажется, что люди очень часто волнуются в присутствии своих близких, и, если есть такая возможность, мы стараемся проводить беседы с глазу на глаз.

— Понятно, — недовольно пробурчал Рэдфилд.

— Да, сэр.

— Ну, если так…

— Если не возражаете, я попрошу Мисколо проводить вас в приемную. Там есть журналы, там вы можете покурить…

— Я не курю.

— Если хотите, Мисколо принесет вам чашечку кофе…

— Спасибо, я не хочу…

— Мисколо! — крикнул Карелла, и Мисколо тут же влетел в комнату. — Проводи, пожалуйста, мистера Рэдфилда в приемную и устрой его там поудобнее.

— Прошу вас, сэр, — сказал Мисколо.

Рэдфилд нехотя поднялся со стула и вслед за Мисколо вышел из комнаты. Карелла подождал, пока не убедился, что Рэдфилд отошел достаточно далеко, чтобы ничего не слышать, повернулся к Маргарет и быстро сказал:

— Расскажите о вечеринке, на которой вы были в сороковом году.

— Что?! — изумленно воскликнула она.

— О. той, что была в доме Рэнди Нордена.

— Как… как вы об этом узнали?

— Узнали. -

— Мой муж знает? — испуганно спросила Маргарет.

— Его мы ни о чем не спрашивали, миссис Рэдфилд.

— Вы ведь ему не скажете, правда?

— Конечно, нет. Нас интересует только Дэвид Артур Коэн. Вы можете рассказать, как он вел себя в тот вечер?

— Не знаю, — произнесла она дрожащим голосом и вжалась в спинку кресла, как будто он размахивал перед ней дубинкой.

— Что он там делал, миссис Рэдфилд?

— Н-не знаю, — повторила она тем же дрожащим голосом и испуганно зажмурилась.

— Миссис Рэдфилд, я же не спрашиваю, что в ту ночь делали вы. Я только хочу знать…

— Я ничего не делала! — выкрикнула Маргарет и вцепилась руками в подлокотники кресла, словно готовясь к тому, что сейчас он ее ударит.

— Никто и не говорит, что вы что-то делали. Я только хочу знать, не произошло ли там чего-нибудь такого, что могло погубить Коэна…

— Там ничего не произошло! Я хочу домой. Я хочу к мужу.

— Миссис Рэдфилд, мы думаем, что внизу у нас сидит убийца. Он утверждает, что не имеет к этим убийствам никакого отношения, но если мы найдем хоть что-нибудь, что заставит его заговорить…

— Я ничего не знаю! Я хочу домой.

— Миссис Рэдфилд, мне бы не хотелось…

— Я ничего не знаю.

— …ставить вас в неловкое положение, но если мы не выясним ничего конкретного…

— Говорю вам, я ничего не знаю. Я хочу домой.

— Миссис Рэдфилд, — бесстрастно сказал Карелла, — нам известно все, что случилось в ту ночь у Рэнди Нордена. Понимаете, все. Нам рассказала Элен Стразерс. И Коэн тоже.

— Я ничего не делала! Это все они!

— Кто?

— Все остальные.

— Кто все остальные?

— Элен и Бланш. Только не я!

— Что они делали?

— Они ни за что не смогли бы заставить меня заниматься этим. Ни за что! Мне было всего семнадцать, но я твердо знала, что хорошо, а что плохо.

— Вы не принимали участия в том, что там творилось?

— Нет!

— Тогда почему же вы не ушли, миссис Рэдфилд?

— Потому что они… они схватили меня и не пускали. Все они, даже девушки. Они держали меня, пока… слушайте, я даже не собиралась участвовать в пьесе. Я играла Мэг, барменшу… Сначала моя мама даже не разрешила мне участвовать в спектакле, потому что Элен и Бланш играли проституток… я согласилась только потому, что меня уговорил Рэнди. До той вечеринки я даже не подозревала, что это за тип. Он был с Элен. С этого все и началось — он заперся с Элен, и все так много пили…

— Вы тоже были пьяны?

— Нет… да… не знаю. Наверное, да. Будь я трезвой, я бы не позволила, им…

— Чего бы вы им не позволили?

— Ничего.

— Миссис Рэдфилд, что если мне позвать одну из наших сотрудниц? Вы можете все рассказать ей.

— Я не обязана ничего рассказывать.

— И все-таки я приглашу…

— Мне нечего ей сказать. Я ни в чем не виновата… Я никогда… вы думаете, я этого хотела?

— Мисколо! Приведи кого-нибудь из женского персонала, быстро! — гаркнул Карелла.

— Это они во всем виноваты! Я была пьяна, иначе они не смогли бы — меня удержать. Мне было всего семнадцать. Я ничего не знала о таких вещах, потому что росла в приличной семье. Если бы меня не напоили… я не позволила бы им исковеркать всю мою жизнь. Если бы я знала, какой подонок этот Рэнди, сколько в нем грязи… и все остальные, особенно Элен, если бы я знала, какая это мразь, я бы не осталась на вечеринке, я бы не выпила ни капли… я бы вообще не участвовала в пьесе, если бы знала, что это за люди, что они со мной сделают, если бы я только знала… Но мне было всего семнадцать, я даже не думала о подобных вещах, и когда они сказали, что собираются после спектакля, я подумала, все будет тихо и пристойно, тем более что там был профессор Ричардсон… но они пили и при нем, а когда он ушел, начали пить по-настоящему. До этого я не пробовала ничего крепче пива, а они всем наливали виски… я и опомниться не успела, как нас осталось всего шестеро…

Альф Мисколо увидел сотрудницу полиции, спешившую по коридору к сыскному отделу, и с облегчением подумал, что ему недолго осталось мучиться, пытаясь развлечь Льюиса Рэдфилда. Рэдфилд быстро устал даже от последнего номера "Сэтеди ивнинг пост" и теперь беспокойно ерзал в кресле в скудно обставленной комнатке, примыкавшей к канцелярии и по какому-то недоразумению названной приемной. Мисколо хотелось, чтобы Рэдфилды поскорее отправились домой, — тогда он смог бы вернуться в канцелярию к своим папкам и пишущей машинке. Но не тут-то было — Карелле даже понадобилась дополнительная помощь, а Рэдфилд сидел в кресле и тяжело вздыхал, словно его жена находилась в руках безжалостных садистов.

Сам Мисколо тоже был женат и, чтобы хоть как-то успокоить его, сказал:

— Да вы не волнуйтесь, мистер Рэдфилд. Всего лишь несколько вопросов.

— У нее с нервами не в порядке. Не дай Бог, доведут они ее своими вопросами. — Рэдфилд говорил, не глядя на Мисколо; все его внимание было приковано к открытой двери в коридор. Со своего места он не мог видеть и слышать того, что происходило у Кареллы, но не отрывал глаз от двери и напряженно прислушивался к каждому шороху.

— Давно женаты, сэр? — спросил Мисколо, стараясь завязать разговор.

— Два года, — машинально ответил Рэдфилд.

— Так вы почти что новобрачные? — с улыбкой сказал Мисколо. — Теперь понятно, почему вы так за нее переживаете. Я и сам женат…

— Вряд ли мы попадем в категорию новобрачных. Ведь мы уже далеко не подростки.

— Нет-нет, я вовсе не…

— Кроме того, у моей жены, это второй брак.

— О! — с умным видом сказал Мисколо и не нашелся, что еще добавить.

Рэдфилд молча кивнул.

— Ну что же, многие женятся поздно, — неуверенно сказал Мисколо. — Часто такие браки оказываются самыми прочными. Обе стороны, готовы, так сказать, принять на себя исполнение семейных обязанностей, готовы…

— У нас нет семьи.

— Прошу прошения?

— У нас нет детей.

— Ну, рано или поздно будут, — заулыбался Мисколо. — Стоит только захотеть…

— Я-то хочу.

— Что может быть лучше! — оживился Мисколо, любивший детей больше всего на свете. — У меня у самого двое — девочка и мальчик. Дочка учится на секретаршу в коммерческой школе в нашем городе, а сын — в Массачусетском технологическом в Бостоне. Вы когда-нибудь бывали в Бостоне?

— Нет.

— А вот мне довелось, когда я служил во флоте. Давным-давно, еще до войны. А вы сами служили?

— Да.

— В каких войсках?

— В пехоте.

— У пехоты случайно нет военной базы где-нибудь поблизости от Бостона?

— Понятия не имею.

— Кажется, я там видел много солдат. — Мисколо пожал плечами. — А где вы служили?

— Сколько они еще с ней будут возиться? — неожиданно перебил его Рэдфилд.

— Еще пару минут и все. Так где, говорите, вы служили?

— В Техасе.

— Чем занимались?

— Как все. Рядовой в пехотной роте.

— Воевали?

— Участвовал в высадке в Нормандии.

— Да вы что!

Рэдфилд кивнул:

— Со следующего дня после начала операции.

— Должно быть, пришлось не сладко, да?

— Я выжил, — коротко ответил Рэдфилд.

— Ну и слава Богу. Многим парням не повезло.

— Знаю.

— Честно говоря, я немного жалею, что не воевал. Я серьезно. Когда я служил, никому и в голову прийти не могло, что будет война. А когда она началась, я был уже слишком старым. Я бы гордился тем, что сражался за свою страну.

— Почему? — спросил Рэдфилд.

— Почему? — на секунду Мисколо остолбенел. — Ну… ради будущего.

— Ради спасения демократии во всем мире? — спросил Рэдфилд.

— Да, за это и…

— И чтобы сохранить свободу грядущим поколениям? — саркастически спросил Рэдфилд. Мисколо молча уставился на него.

— Я считаю, что это важно, чтобы мои дети жили в свободной стране, — сказал он наконец.

— Я тоже так считаю, — кивнул Рэдфилд. — Ради ваших детей и моих.

— Верно. Когда они у вас появятся.

— Да, когда они у меня появятся.

Оба замолчали.

Рэдфилд закурил.

— Ну что же они там так долго?

Элис Бэннион, сотруднице полиции, беседовавшей с Маргарет Рэдфилд наедине, было двадцать четыре года. Изумленно округлив глаза, она сидела за столом напротив миссис Рэдфилд и в тишине пустой комнаты напряженно ловила каждое слово. Ее сердце бешено колотилось. Маргарет потребовалось всего пятнадцать минут, чтобы во всех подробностях рассказать о той вечеринке в сороковом году, и за это время Элис Бэннион успела покраснел?.и побледнеть, испытать шок, отвращение и сострадание. В час дня Маргарет и Льюис Рэдфилд вышли из участка, и детектив 3-го класса Элис Бэннион села печатать протокол. Она старалась делать это без эмоций, не показывая своего личного отношения к произошедшему, но по мере того, как она все дальше углублялась в протокол и в прошлое, она делала все больше ошибок. Когда она вытащила лист из машинки, с нее ручьями стекал пот, и она пожалела, что в тот день не надела пояса. Она отнесла протокол в кабинет лейтенанта, где ее дожидался Карелла, и нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, пока он читал протокол.

— Это все? — спросил Карелла.

— Все. Слушай, Карелла, в следующий раз сделай мне одолжение.

— Какое?

— Задавай свои вопросы сам! — бросила Элис и вышла, хлопнув дверью.

— Ну ка, покажи, — попросил Бернс, и Карелла протянул ему протокол.

"Миссис Рэдфилд крайне взволнована, не желает говорить на эту тему. Утверждает, что за всю жизнь рассказала об этом только одному человеку — семейному врачу, и то только потому, что возникла необходимость срочно принять соответствующие меры. В течение многих лет пользуется услугами терапевта и хирурга доктора Фидио, практикующего по адресу: Эйнсли-авеню, 106, Айсола.

Миссис Рэдфилд утверждает, что ее насильно напоили на вечеринке в доме Рэндольфа Нордена приблизительно во второй половине апреля 1940 года. Говорит, что находилась в состоянии опьянения, когда другие студенты в час-два ночи разошлись по домам. Сознавала, что события принимают опасный оборот, но слишком плохо себя чувствовала, чтобы уйти. Она отказалась принимать участие в том, что, как она понимала, происходило в соседних комнатах, и осталась в гостиной у пианино. Две. другие девушки, Бланш Леттиджер и Элен Стразерс, затащили миссис Рэдфилд в спальню и с помощью ребят держали ее, в то время как Рэнди Норден "надругался" над ней. Она пыталась покинуть комнату, но ей связали руки, и молодые люди по очереди насиловали ее, пока она не потеряла сознание. Говорит, что в этом принимали участие все ребята и что девушки над ней смеялись. У нее сохранились смутные воспоминания об огне; кажется, одна из портьер горела, но она не уверена. Около пяти утра кто-то отвез ее домой, но кто именно — она не помнит. Единственному близкому родственнику — матери — она побоялась рассказать о случившемся.

В октябре 1940 года она обратилась к доктору Фидио по поводу недомогания, казавшегося обычным раздражением матки. Анализ крови показал, что у нее венерическое заболевание — гонорея, перешедшая в хроническую стадию с внутренним изъязвлением женских органов. Она рассказала доктору Фидио о событиях на вечеринке; он настаивал на возбуждении уголовного дела, но она отказалась, не желая, чтобы об этом инциденте знала мать. По мнению доктора Фидио, серьезность симптомов требовала срочного хирургического вмешательства, и в ноябре у миссис Рэдфилд была удалена матка. Ее матери было сказано, что была сделана операция по удалению аппендикса.

Миссис Рэдфилд считает, что ее заразил именно Рэнди Норден, хотя, и не может утверждать этого наверняка, т. е. в изнасиловании принимали участие все подростки. Также намекает на то, что девушки тоже вступали с ней в противоестественные отношения, но не может заставить себя обсуждать эту тему. Говорит, что рада смерти Нордена и Форреста. Узнав, что Бланш Леттиджер впоследствии стала проституткой, сказала: "Я не удивляюсь". Наш разговор закончила словами: "Жаль, что не убили Элен. Все это затеяла она".

9 мая

Детектив 3-го класса Элис Р. Бэннион"

Они устроили Дэвиду Артуру Коэну допрос с пристрастием, который продолжался четыре часа. Его психоаналитику и не снились такие изощренные методы шокотерапии. Коэна заставляли снова и снова рассказывать в деталях обо всем, что произошло на той давней вечеринке, ему по нескольку раз зачитывали отрывки из показаний Маргарет Рэдфилд, а потом просили пересказать все своими словами, спрашивали, почему горела портьера и что именно делали девушки, и так четыре часа подряд, пока он. не разрыдался, повторяя снова и снова:

— Я не убийца, я не убийца…

Закончив с Коэном, детективы посовещались с помощником окружного прокурора.

— Не думаю, что мы можем его арестовать, — покачал головой тот. — Абсолютно не к чему придраться.

Карелла и Мейер кивнули.

— Мы установим за ним наблюдение, — сказал Карелла. — Спасибо, что приехали.

Они отпустили Дэвида Артура Коэна в четыре часа пополудни. Берт Клинт приготовился начать слежку, но ему так и не довелось выполнить эту работу. Едва Коэн вышел на залитое солнцем крыльцо участка, как тут же рухнул замертво с простреленной головой.

Глава 17

На противоположной стороне улицы, домов не было — только парк. И за низкой каменной оградой, тянувшейся вдоль тротуара, нс было деревьев. У ограды они нашли стреляную гильзу и пришли к выводу, что убийца стрелял именно оттуда, с гораздо более близкого, чем обычно, расстояния, сумев снести Коэну полголовы. Услышав выстрел, Клинг выскочил из участка, сбежал по лестнице и углубился в парк, наугад петляя по дорожкам и прочесывая кусты, но убийца исчез.

Рядовым патрульным участка все это начало казаться очень забавным. Когда человека убивают на ступеньках полицейского участка — это довольно мрачный образчик черного юмора, но тем не менее он их очень веселил. Всем им было известно, что в тот день детективы звонили в прокуратуру и что Коэна полдня продержали в участке, и теперь они острили по поводу того, что он уже не сможет подать в суд за незаконный арест, поскольку кто-то очень своевременно убил его. Один патрульный в шутку сказал, что детективам осталось еще немножко подождать, и когда все участники пьесы, будут мертвы, — убийства автоматически прекратятся и можно будет идти домой спать. Другой выдвинул идею получше^ предложив действовать методом исключения — когда в живых останется всего один участник пьесы, то почему бы ему и не быть убийцей?.

Но Карелле было не до смеха. Он знал, что ни Томас Ди Паскуале, ни Элен* Вейл, не убивали Коэна, так как оба они передвигались по городу в сопровождении полицейских, не выпускавших их из виду. С другой стороны, Льюис и Маргарет Рэдфилд покинули участок в час дня, за три часа до того, как Коэн вышел на крыльцо и получил пулю в голову. Детектив Мейер Мейер был немедленно отправлен в квартиру Рэдфилда на углу Гровер-авеню и 41-й стрит в Айсоле, где ему сказали, что Маргарет Рэдфилд прямо из участка отправилась в салон красоты, по-видимому, для того, чтобы восстановить внешность и духовное равновесие. Льюис Рэдфилд сообщил Мейеру, что из участка он поехал в свою контору на Карвин-стрит, где находился до пяти, а потом вернулся домой. Он вспомнил, что надиктовал несколько писем секретарше, а в три часа присутствовал на совещании/ Звонок в контору подтвердил, что с половины второго до пяти Рэдфилд был на работе. Никто не мог сказать наверняка, где именно он находился в четыре часа, когда убили Коэна, поэтому на этот счет оставались некоторые сомнения. Тогда Мейер позвонил Карелле в участок, что собирается немного понаблюдать за Рэдфилдом. Карелла согласился, что это хорошая идея, и отправился домой обедать. Ни он, ни Мейер не считали, что дело было очень смешным. По правде говоря, их от него уже тошнило.

А- затем, как это ни странно, — если учесть, с какой легкостью патрульные отнеслись ко всем этим жутким убийствам, — именно патрульный предпринял еше одну попытку сдвинуть расследование с мертвой точки.

В одиннадцать вечера, когда Карелла сидел дома и читал газету, раздался телефонный звонок. Карелла раздраженно посмотрел на телефон, встал с кресла в гостиной, вышел в прихожую и поднял трубку.

— Алло?

— Стив, это капитан Фрик. Я тебя не разбудил?

— Нет-нет. Что случилось?

— Мне неудобно беспокоить тебя по такому поводу, но я все еще у себя в кабинете и пытаюсь разобраться с этим чертовым расписанием.

— С каким расписанием?

— С графиком дежурств моих патрульных.

— А, ну да. И в чем дело?

— У меня здесь отмечено, что Антонино был закреплен за Элен Вейлс восьми утра до четырех дня, а потом его сменил Бордмен. Он будет дежурить до двенадцати ночи. Так?

Видимо, так.

— О’кей. И Семелмен должен дежурить у этого Ди Паскуале с восьми до четырех, но тут написано, что он ушел в три. В четыре его должен был сменить Канаван, но он позвонил в девять вечера и сказал, что только что заступил на пост. Стив, я ничего не понимаю. Ты давал этим парням разрешение?

— Что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, что с трех до девяти с Ди Паскуале никого не было?

— Похоже на то. Судя по расписанию.

— Понятно.

— Ты давал им разрешение?

— Нет, не давал я им никакого разрешения..

Когда Карелла примчался к Ди Паскуале, у его двери стоял патрульный. Полисмен посторонился, чтобы старший по званию мог позвонить в квартиру. Карелла торопливо позвонил и стал ждать, когда ему откроют. Открыли не сразу, поскольку Ди Паскуале находился в спальне в другом конце квартиры и ему пришлось надеть халат и шлепанцы, а потом пройти через шесть комнат в прихожую. Открыв дверь, он увидел совершенно незнакомого человека.

— О’кей, что вам нужно?

— Мистер Ди Паскуале?

— Ну?

— Я детектив Карелла.

— Очень мило. А вы знаете, что сейчас половина двенадцатого?

— Очень сожалею, мистер Ди Паскуале, но мне нужно задать вам несколько вопросов.

— А до утра потерпеть не можете?

— Боюсь, что нет, сэр.

— Между прочим, я не обязан впускать вас. Я могу послать вас куда подальше.

— Это правда, сэр, можете. Но в таком случае я буду вынужден затребовать ордер на ваш арест.

— Эй, приятель, вы что, за идиота меня принимаете? Я свои права знаю! — возмутился Ди Паскуале. — Меня не за что арестовывать, потому что я ничего не сделал!.

— А как насчет подозрения в убийстве?

— Как? А никак! Нет такого преступления, как подозрение! Убийство? Не смешите. И кого же, по-вашему, я убил?

— Мистер Ди Паскуале, мы не могли бы обсудить это в квартире?

— А что? Боитесь разбудить соседей? Меня вы уже разбудили, какая разница, если. вы весь, дом на ноги поднимете. Входите, входите. В этом городе полиция не отличается хорошими манерами. Вваливается тут посреди ночи… Господи, да заходите, не топчитесь в коридоре.

Войдя в. квартиру, Ди Паскуале включил свет в гостиной, и они сели, недовольно глядя друг на друга.

. — Ну и что дальше? — спросил Ди Паскуале. — Вы здесь, вытащили меня из постели. Что вы от меня хотите?

— Мистер Ди Паскуале, сегодня в четыре часа был застрелен человек, выходивший из полицейского участка.

— Ну и что?

— Мистер Ди Паскуале; мы говорили с патрульным, которого поставили охранять вас, и он сказал, что вы отпустили его в три часа. Это правда?

— Да, правда.

— Вы говорили ему, что он вам не понадобится до девяти вечера? Это тоже правда, мистер Ди Паскуале?

— Правда. И что теперь? И из-за этого вы врываетесь в квартиры по ночам? Чтобы проверить, врет ваш полисмен или нет? Вам что, заняться больше нечем? Кстати, это вы звонили мне утром, в половине восьмого? Вы любите будить людей, да?

— Мистер Ди Паскуале, почему вы сказали полицейскому, что он вам не' понадобится?

— По той простой причине, что я сегодня был в "Коламбиа пикчерз" и обсуждал условия одной сделки с начальником сценарного отдела. Я поехал туда в три часа и рассчитывал пробыть с ним до шести. И я знал, что когда мы оба спустимся вниз, нас будет ждать "кадиллак" с шофером, который отвезет нас в очень шикарный ресторан, где я не стану садиться у окна. Мы выпили в баре по паре рюмок, а к семи к нам подъехал писатель, который передал сценарий начальнику сценарного отдела. Потом мы пообедали, выбрали столик подальше от окна, потом сели в "кадиллак", и меня отвезли домой, где меня должен был встретить этот болван в полицейской форме. Я приезжаю домой и вижу, что его еще нет, у двери болтается какой-то другой тип. Дома меня должна была ждать молодая леди, которая сейчас спит в соседней комнате. Так что, мистер Карелла, который любит будить людей по ночам, я подумал, что сохранил городской казне немного денег, послав полицейского следить за порядком, а не крутиться вокруг меня, тем более когда я знаю, что нахожусь в полной безопасности. Поэтому я его и отпустил, мистер Карелла. Вас устраивает такой ответ?

— Мистер Ди Паскуале, вы сегодня были где-нибудь поблизости от Восемьдесят седьмого участка?

— Я весь день проторчал в "Коламбии", потом поехал обедать, а потом прямо сюда.

— Мистер Ди Паскуале, у вас есть какое-нибудь огнестрельное оружие?

— Нет! — Ди Паскуале раздраженно вскочил с места. — К чему это вы клонете? Как так получилось, что я вдруг стал подозреваемым? В чем дело? Вам больше некого?

Он и не представлял, насколько близко был к правде. Действительно, подозревать было больше некого. Они начали дело, цепляясь за соломинку, и сейчас находились точно в таком же положении. Карелла тяжело вздохнул.

— Полагаю, начальник сценарного отдела "Коламбии" подтвердит…

— Хотите позвонить ему прямо отсюда? Я дам вам его домашний телефон. Давайте, почему вы не звоните? Если хотите, можете разбудить весь этот проклятый город, пока вы расследуете…

— Думаю, это может подождать до утра, — перебил Карелла. — Простите за беспокойство. Спокойной ночи, мистер Ди Паскуале.

— Дорогу назад сами найдете? — с издевкой спросил Ди Паскуале.

Близилась полночь.

Мейер Мейер стоял на углу напротив дома Рэдфилдов и думал, что пора заканчивать. Он занял свой пост в шесть вечера, а сейчас было без двадцати двенадцать, и он был уверен, что Рэдфилды скоро погасят свет и лягут спать. Но в 19.00 Маргарет Рэдфилд вышла на улицу с терьером на поводке, обошла квартал и в 19.25 вернулась домой. У Мейера собаки не было, но он не сомневался, что эта прогулка не будет последней для терьера, которого держат в городской квартире. Однако сейчас, в 23.40, он посмотрел на часы, нет, уже 23.45, ничто не указывало на то, что Маргарет или Льюис Рэдфилд еще раз собираются вывести свою шавку на прогулку. Кроме того, начался дождь.

Сначала это была только легкая колючая изморозь, проникавшая до костей. Мейер снова посмотрел на освещенные окна на третьем этаже, тихонько выругался, решил пойти домой, передумал, перешел дорогу и встал под навесом у витрины бакалейной лавки. Лавка была закрыта. Почти полночь улицы опустели. С реки неожиданно подул сильный ветер, пригнав тяжелые дождевые облака. Потоки воды забарабанили по тротуарам. В считанные секунды мелкий дождик превратился в ливень. В небе над крышами домов заплясали молнии. Мейер стоял под навесом и мечтал оказаться в теплой постели рядом с Сарой. Он снова обложил Рэдфилдов, решил пойти домой, вспомнил о проклятом терьере, убедил себя, что собаку выведут еще раз, поднял воротник пальто и посмотрел на освещенные окна Рэдфилдов. Навес протекал. Он взглянул на дырку в парусине, потом снова сосредоточил свое внимание на окнах.

Свет погас.

Казалось, прошло целых полчаса, прежде чем свет зажегся опять, как он предположил, в спальне, а потом и в каком-то окне поменьше. "Ванная", — подумал Мейер. Слава Богу, наконец-то они ложатся спать. Он ждал.* В обоих окнах горел свет. Повинуясь какому-то импульсу, он быстро перебежал через улицу и вошел в подъезд. Лифт находился прямо напротив входа. Он пересек вестибюль и посмотрел на индикатор над дверью лифта. Он подождал несколько минут, и вдруг стрелка начала двигаться. 5, 4, 3… Стрелка остановилась.

"Третий", — подумал он. Рэдфилды живут на третьем.

Стрелка, снова двинулась.

Он выскочил из подъезда и спрятался под протекающим навесом, теперь уже будучи абсолютно уверенным, что это Льюис Рэдфилд или Маргарет спускается вниз с собакой. Он ждал, не сводя глаз с двери. Маргарет. Рэдфилд, ведя терьера на поводку вышла из подъезда в тот момент, когда патрульный полицейский завернул за угол.

Было без пятнадцати двенадцать..

Проходя мимо Мейера, полицейский посмотрел на него и увидел лысого человека без шляпы с. поднятым воротником, притаившегося у закрытой двери магазина. Без пяти двенадцать, дождь, пустая улица…

И патрульный повернул назад.

Задыхаясь от быстрого бега, снайпер перепрыгнул на крышу соседнего дома, занял позицию за парапетом и посмотрел вниз, на улицу. На улице не было ни души, но он знал, что она вот-вот появится из-за угла с собакой. Скоро она будет мертва. Он замер в ожидании.

Он стиснул в руках винтовку и подумал, что оптический прицел делает ее еше более смертоносным оружием. Он прицелился в фонарный столб в середине квартала. Столб был далеко внизу, но сквозь мощную оптику казалось, что он совсем рядом. Да, она будет отличной мишенью.

Он подумал, сможет ли он остановиться? Будет ли она последней жертвой? А может, с нее и надо было начать? Он знал, что собака потянет ее к фонарному столбу и она наверняка там остановится. Он поймал фонарь в перекрестье прицела и чертыхнулся на дождь. Он и не подозревал, — что дождь окажется такой помехой — очертания предметов казались нечеткими и расплывчатыми. Может, стоит дождаться другого раза?

Нет.

"Подонки, — подумал он. — И ты! Тебя бы первой шлепнуть!"

Дождь долбил его по голове и плечам. На нем был черный дождевик, вокруг — ночь, и он, пока ждал ее, ощутил знакомую нервную дрожь. "Где же ты, — подумал он, — выходи поскорее, я тебя жду, я приготовил тебе подарочек, ну давай, давай, давай…"

Собака остановилась у пожарного гидранта на углу. Мейер, не сводивший глаз с Маргарет, даже не заметил приближения полицейского.

— Какие проблемы, мистер?

Мейер вздрогнул от неожиданности.

— А?

— Какого черта ты здесь торчишь?

На лице Мейера появилась улыбка. "Ну надо же, как не вовремя", — подумал он и сказал:

— Послушайте, я…

Полицейский толкнул его. Он только что вышел на дежурство, был явно не в духе и не собирался тратить время на болтовню с подозрительной личностью, которая выглядела так, словно замышляла ограбление.

— Шагай! — сердито сказал он. — Давай-давай, вали отсюда.

— Послушайте, — повторил Мейер, и улыбка исчезла с его лица, — дело в том, что я…

— Тебе что, повыступать захотелось?! — рыкнул патрульный, схватил Мейера за рукав и рванул на себя.

В этот момент Маргарет Рэдфилд скрылась за углом.

Он увидел, как она вышла из-за угла. Несмотря на дождь, он узнал ее и собаку сразу же.

Он вытер ладони о плащ и только потом понял, что плащ еще мокрее.

"Я убью тебя лучше, чем других, — подумал он. — Так и знай, ты, сука!"

Он больше не сдерживал дыхания, его сердце бешено заколотилось, руки начали дрожать. Он снова выглянул из-за парапета и увидел, как она неторопливо идет по улице.

Дул сильный ветер. Он должен сделать поправку на ветер.

Он стер капли дождя с ресниц.

Вскинул винтовку к плечу.

Взял на прицел фонарный столб и замер.

Ну давай, подумал он.

Иди сюда.

Ближе, ближе, черт бы тебя побрал!

— Я детектив, — спокойно сказал Мейер. — Отпустите рукав.

Вместо этого полицейский заломил ему руку за спину и начал обыскивать. Конечно же, револьвер он обнаружил сразу.

— Разрешение на него у тебя есть? — спросил он, в то время как Мейер в отчаянии прислушивался к удаляющимся шагам Маргарет.

— Идиот чертов! — прошипел Мейер полицейскому. — Хочешь, чтобы тебя перевели в Беттаун? А ну верни револьвер!

Патрульный вдруг уловил в голосе Мейера некую начальственную нотку и еще что-то, мгновенно подсказавшее ему, что если он не отстанет от этого лысого, то, чего доброго, действительно угодит в Беттаун. Он тут же протянул ему револьвер и извиняющимся тоном произнес:

— Вы же понимаете…

Но Мейеру было не до извинений, он даже не слышал его слов. Добежав до угла, он увидел Маргарет — она прошла полквартала и остановилась, пока терьер топтался у фонарного столба на обочине. Мейер последовал за ней, двигаясь короткими перебежками от парадного к парадному. Он находился примерно в ста футах от нее, когда она неожиданно упала.

Выстрела он не слышал.

Она беззвучно осела на тротуар, и отсутствие звука только подчеркивало весь ужас происходящего, потому что Мейер знал, что в нее стреляли, но по-прежнему понятия не имел, где прячется снайпер. Он бросился к ней, остановился, посмотрел на крыши домов на другой стороне улицы и неожиданно понял, что стреляли с одной из них. Терьер залаял, нет, завыл, — его одинокий тоскливый вой напоминал заунывный плач койота.

"Женщина, — подумал Мейер. — Скорее к женщине!"

Нет-нет, сначала на крышу. Скорее на крышу!

Он остановился как вкопанный посреди улицы.

Убийца где-то там, наверху, подумал он, и на секунду его мозг перестал соображать. Вокруг хлестал дождь, перед ним на тротуаре лежала Маргарет Рэдфилд, собака выла, любопытствующий патрульный вышел из-за угла, но Мейер ничего не соображал, он не знал, что делать и куда бежать.

Ни о чем не думая, делая это совершенно автоматически, он рванулся к двери ближайшего к фонарю дома, потому что скорее всего оттуда и стреляли. Потом застыл на месте, на секунду закрыл глаза, постарался сосредоточиться и буквально заставил себя понять, что убийца не спустится в этом квартале, он будет уходить по крышам и попытается скрыться либо на авеню, либо на следующем перекрестке. Выхватив револьвер, он бросился бежать, поскользнулся на мокром асфальте, чудом удержав равновесие, заверил за угол, пронесся мимо пожарного гидранта, остановился и посмотрел на окна Рэдфилдов. У Рэдфилдов горел свет, на улице никого не было.'

"Где же ты?" — подумал Мейер.

Он ждал, не обращая внимания на дождь.

Когда патрульный обнаружил тело Маргарет Рэдфилд и попытался приблизиться, терьер с рычанием бросился на него. Патрульный пнул пса в бок носком тяжелого ботинка, схватил запястье Маргарет и нащупал ее пульс. По ее руке из раны на плече стекала кровь. Она была в жутком состоянии, шел дождь, и патрульного мучила изжога, но у него хватило ума сообразить, что она жива. Он тут же позвонил в ближайшую больницу и вызвал "скорую".

Снайпер не появился на улице там, где его ждал Мейер. Да и сам Мейер уже не думал, что снайпер все еще прячется на одной из крыш. Нет, он ошибся. Снайпер скрылся куда-то еще, поглощенный дождем и темнотой, готовый к новым убийствам.

Засовывая револьвер в кобуру, Мейер услышал сирену приближающейся "скорой" и уныло подумал — на сколько ошибок имеет право полицейский? ^

Глава 18

Больница была еле видна за медленными ровными потоками дождя, такими же серыми, как и ее стены. Детективы приехали туда в час ночи, оставили машину на стоянке, подошли к окошку регистратуры и узнали у дежурной медсестры, что миссис Рэдфилд находится в 407-й палате.

— г Мистер Рэдфилд уже приехал? — спросил Мейер.

— Да, он наверху, — ответила медсестра. — И ее доктор тоже там. Вам надо будет узнать у него, можно ли говорить с пациенткой.

— Мы так и сделаем, — заверил ее Карелла.

Они подошли к Лифту. Карелла нажал кнопку вызова и сказал:

— Ты смотри, быстро же он примчался.

— Когда я позвонил ему в дверь, чтобы сказать, что его жена ранена, он был в душе, — ответил Мейер. — Он принимает душ каждый вечер перед сном. Это объясняет, почему в окне ванной горел свет.

— И как он отреагировал?

— Открыл дверь в халате, мокрый, весь пол водом закапал. Сказал, что ему надо было самому вывести собаку.

— И все?

— Все. Потом спросил, где его жена, и сказал, что сейчас оденется и поедет к ней.

Они поднялись на лифте на четвертый этаж и остановились в коридоре у 407-й палаты. Минут через десять оттуда вышел седой человек лет шестидесяти, посмотрел на часы и заторопился к лифтам.

— Сэр, — окликнул его Карелла.

Человек обернулся.

— Сэр, вы доктор миссис Рэдфилд?

— Да, — ответил тот. — Доктор Фидио.

— Я детектив Карелла из Восемьдесят седьмого участка. А это мой коллега, детектив Мейер.

— Рад с вами познакомиться, — сказал Фидио, обмениваясь с детективами рукопожатиями.

— Мы бы хотели задать миссис Рэдфилд несколько вопросов. Как вы считаете, это возможно?

— Ну-ну, — неуверенно протянул Фидио, — я только что дал ей успокоительное. Оно может начать действовать в любую минуту. Если ваши вопросы-не. займут много времени…

— Мы постараемся долго не задерживаться, — пообещал Карелла.

— Да уж, пожалуйста, — кивнул Фидио и, помолчав, добавил: — Поверьте, я понимаю всю серьезность' того, что произошло, но все же постарайтесь не переутомлять Маргарет. Она выживет, но ей для этого понадобятся все силы.

— Да, сэр, мы понимаем.

— И Льюису тоже. Я знаю, задавать вопросы — это ваша работа, но ему столько пришлось пережить за последний месяц, а теперь еше и эта беда с Маргарет…

— За последний месяц? — переспросил Карелла.

— Да.

— А, вы хотите сказать, он волновался за Маргарет.

— Да.

— Еще бы! Представляю, чего это ему стоило! — сказал Карелла. — Когда знаешь, что где-то разгуливает снайпер, и каждую минуту ждешь, что…

— Да-да, разумеется, и- это тоже.

Мейер подозрительно посмотрел на Фидио. Он подернулся к Карелле и увидел, что тот тоже очень пристально смотрит на доктора.

— Что значит ь- "тоже"! — тихо спросил Карелла.

— Что конкретно вы имели в виду? — добавил Мейер.

— Ну, как… все это дело вокруг Маргарет.

— Какое дело, доктор?

— Вряд ли оно имеет отношение к вашему делу, джентльмены.

В Маргарет Рэдфилд сегодня стреляли и чуть не убили. Это личное дело семьи Рэдфилд, — он покосился на часы. — Если вы собираетесь допросить ее, то вам лучше поторопиться. Это успокоительное…

— Доктор Фидио, мне кажется, это нам решать, что имеет отношение к делу, а что нет. Что беспокоило Льюиса Рэдфилда?

Доктор Фидио глубоко вздохнул, посмотрел на лица детективов, еще раз вздохнул и рассказал им все, что они хотели знать.

Когда они вошли в палату, Маргарет Рэдфилд спала. Ее муж, с ошеломленным выражением лица, сидел на стуле рядом с кроватью, печально глядя на Маргарет. Его черный плащ висел на спинке соседнего стула.

— Здравствуйте, мистер Рэдфилд, — сказал Карелла.

— Здравствуйте, детектив Карелла, — устало кивнул Рэдфилд. В окно за его спиной стучал дождь, и свет уличных фонарей отражался в бегущих по стеклу каплях, делая их похожими на маленькие светящиеся шарики.

— Доктор Фидио говорит, что ваша жена выживет.

— Да, надеюсь.

— Пулевое ранение — это не шутка, — сказал Мейер. — В кино все это выглядит чисто и аккуратно, а на самом деле…

— Я даже представить себе этого не могу, — вздохнул Рэдфилд.

— Насколько я понимаю, вы никогда не были ранены? — спросил Карелла.

— Нет.

— Вы служили в армии?

— Да.

— В каких войсках, мистер Рэдфилд?

— В пехоте.

— В боях участвовали?

— Да.

— Тогда вы должны знать, как обращаться с винтовкой.

— Конечно, — согласился Рэдфилд.

— Мистер Рэдфилд, мы полагаем, что вы умеете обращаться с ней очень хорошо.

На лице у Рэдфилда появилось настороженное выражение.

— Мы полагаем, что во время войны вы были отличным стрелком. Не правда ли, мистер Рэдфилд?

— Ничем не лучше других.

— Значит, с тех пор вы многому научились.

— Что вы имеете в виду? — снова повторил Рэдфилд.

— Где вы были сегодня вечером, когда ваша жена выходила гулять с собакой? — спросил Мейер.

— Под душем.

— Под каким?

— Что значит — под каким? — удивился Рэдфилд. — Под обыкновенным.

— В ванной… или на крыше?

— Что?!

— Мистер Рэдфилд, на улице шел дождь. Потому-то вы и промахнулись, когда стреляли в нее, и попали ей только в плечо.

— Не понимаю, о чем вы… о ком вы говорите? О Маргарет?

— Да, мистер Рэдфилд. Мы говорим о том, что вы знали, что незадолго до полуночи ваша жена пойдет гулять с собакой. Мы говорим о том, что едва она вышла из квартиры, вы поднялись на крышу, перемахнули на соседний дом и ждали, когда она выйдет из-за угла. Вот о чем мы говорим, мистер Рэдфилд.

— В жизни не слышал подобного бреда. Как я мог… ведь я был в душе, когда все это случилось. Я даже дверь пошел открывать в халате. Я…

— Сколько времени займет застрелить кого-нибудь, вернуться в квартиру и нырнуть в ванну, мистер Рэдфилд?

— Нет, — покачал головой Рэдфилд. — Нет.

— Да, мистер Рэдфилд.

— Нет!

— Мистер Рэдфилд, — сказал Карелла. — Только что в коридоре мы говорили с доктором Фидио. Он сказал нам, что с тех пор, как вы и миссис Рэдфилд поженились два года назад, вы пытались завести ребенка. Это правда?

— Да, правда.

— Еще он сказал, что в начале апреля вы приходили к нему на прием, потому что опасались, что вся вина за неудачу лежит на вас.

Рэдфилд кивнул.

— Но доктор Фидио рассказал вам, что в ноябре сорокового года ваша жена Маргарет перенесла операцию по удалению матки и что после этого у нее никогда не будет детей. Это тоже правда, мистер Рэдфилд?

— Да, он мне так и сказал.

— А раньше вы об этом не знали?

— Нет.

— У вашей жены наверняка должен был остаться шрам. Вы ее когда-нибудь спрашивали — откуда он у. нее?

— Да. Она сказала, что ей вырезали аппендикс..

— Но когда доктор Фидио рассказал вам о подлинной причине операции, он также рассказал и о вечеринке в апреле сорокового года, которая закончилась для вашей жены венерическим…

— Да-да, он рассказал мне все, — нетерпеливо перебил Рэдфилд. — Не понимаю только, какое отношение…

— Сколько вам лет?

— Сорок семь.

— У вас когда-нибудь были дети?

— Нет.

— Должно быть, вам очень хотелось стать отцом.

— Да, я… я хотел иметь детей.

— Но они лишили вас этой возможности, не так ли?

— Л… я не понимаю, о ком вы говорите.

— Мистер Рэдфилд, я говорю о людях, которые были на вечеринке и из-за которых ваша жена попала на операционный стол.

— Я не знаю, кто были эти люди. И вообще не понимаю, что вы имеете в виду.

— Правильно, мистер Рэдфилд. Вы не знали, кто они такие. Вы знали только то, что после постановки "Долгого пути домой" состоялась вечеринка, и вы правильно предположили, что все участники спектакля должны были на ней присутствовать. Что было потом? Нашли старую театральную программку Маргарет и просто начали выбивать их всех по списку?

Рэдфилд отрицательно покачал головой.

— Где вы спрятали винтовку, мистер Рэдфилд? — спросил Карелла.

— Кого вы наметили следующей жертвой? — не отставал от него Мейер.

— Я ничего этого не делал, — замотал головой Рэдфилд. — Я никого не убивал.

— Если это ваш плащ, — сказал Карелла, — то вам лучше надеть его.

— Зачем? Что вы собираетесь делать?

— Доставить вас в участок.

— За что? Говорю вам, я не…

— Мы задерживаем вас по подозрению в убийстве; мистер Рэдфилд.

— В убийстве? Я никого не убивал, как вы можете…

— А мы считаем, что убивали.

— То же самое вы думали и о Коэне.

— Здесь есть существенная разница.

— Какая?

— На этот раз мы уверены на все сто.

Было два часа ночи, когда они привезли Рэдфилда в участок. Сначала он пытался все отрицать, поскольку не знал, что, пока его допрашивают, полиция обыскивает его квартиру. Он отказался признать что бы то ни было и продолжал повторять, что, когда стреляли в его жену, он был под душем и ничего не знал, пока Мейер не позвонил в квартиру. Тогда он надел халат и пошел открывать. Как он мог оказаться на крыше? А когда Коэна застрелили на крыльце участка, он вообще был на работе, и как можно вот так просто взять и обвинить человека в убийстве? Мало ли, что никто его не видел после окончания совещания в 3.30?! Действительно, он мог выйти из конторы через черный ход и подстеречь Коэна возле участка. Ну и что? Можно еще и не такое придумать! Если так рассуждать, то любого можно признать виновным в совершении убийства! Нет, он к этому не имеет ни малейшего отношения.

— Где вы были в пятницу, четвертого мая? — спросил Карелла.

— Дома, — ответил Рэдфилд.

— Вы не ходили на работу?

— Нет, я простудился и весь день просидел дома. Можете спросить у моей жены, она подтвердит.

— Будьте уверены, спросим, — пообещал Карелла. — Как только нам разрешат с ней поговорить.

— Она все подтвердит.

— И то, что вы не были в Миннеаполисе?

— Ни разу в жизни! Что я там забыл? Вы делаете ужасную ошибку.

Именно в этот момент в комнату вошел патрульный. Возможно, Рэдфилд рассказал бы все в любом случае. Обычно они всегда рассказывают все под конец, когда понимают, что достигли той точки, в которой надежда и отчаяние находятся в равновесии, и им становится ясно, что весы начинают склоняться не в их пользу. Именно тогда они осознают, что ничего другого им не остается. С признанием приходит облегчение, если в отчаянии вообще есть надежда, то это надежда признания. Так что вполне возможно, что Рэдфилд все равно бы все рассказал.

Патрульный подошел к Карелле и протянул ему длинный кожаный футляр.

— Мы нашли это в шкафу его спальни.

Карелла открыл футляр. Внутри лежал новенький "винчестер", модель 70.

— Это ваша винтовка, мистер Рэдфилд?

Рэдфилд молча покосился на футляр и отвернулся.

— А вот это было на полке, за шляпами, — добавил патрульный, выкладывая на стол коробку патронов "ремингтон-308". Карелла посмотрел на патроны, потом на Рэдфилда и сказал:

— Мистер Рэдфилд; баллистики дадут нам ответ через десять минут. Стоит ли тратить время понапрасну?

Рэдфилд тяжело вздохнул.

Ну? Что скажете?

Рэдфилд молчал.

— Мейер, звони в лабораторию, — сказал Карелла. — Скажи, что сейчас к ним подойдет патрульный с винтовкой. Попроси их сравнить пули и гильзы, которые мы…

— Не надо никуда звонить, — остановил его Рэдфилд.

— Вы хотите все рассказать?

Рэдфилд нехотя кивнул.

— Стенографист! — крикнул Карелла.

— Я не собирался никого из них убивать, — сказал Рэдфилд. — Сначала.

— Одну секунду! — перебил его Мейер. — Мисколо, стенографиста, быстро!

— Видите ли, — продолжал Рэдфилд, — когда доктор Фидио рассказал мне riper Маргарет, я… я, конечно, был в шоке и почувствовал… сам не знаю, что я тогда почувствовал.

— Черт побери, Мисколо!

— Иду-иду! — Мисколо влетел в комнату и, пристроив на коленях блокнот, начал записывать признание.

— Скорее всего разочарование… Дело в том, что я хотел иметь семью. Я ведь уже не молод. И пока еще не поздно, я хотел завести семью. — Он пожал плечами. — А потом… когда я начал думать об этом… я разозлился. Моя жена не может иметь детей. Из-за этой операции у нее никогда не будет детей. И в этом были виноваты они… понимаете? Те, кто сотворил с ней все это. Те, кто был на вечеринке, о которой мне рассказал доктор Фидио. Только тогда я еще не знал, кто они такие…

\ — Продолжайте, мистер Рэдфилд.

— Я нашел эту театральную программку совершенно случайно. Искал что-то в шкафу и наткнулся на чемодан, старый, весь в пыли… И в нем я нашел эту программку. И вот тогда… я узнал их имена. Теперь я знал людей, которые были на той проклятой вечеринке, и я начал… я решил их разыскать. Сначала я не собирался их убивать, я только хотел их увидеть, хорошенько посмотреть на тех, кто… лишил меня и мою жену возможности иметь детей. А потом, не помню точно когда… кажется, это был тот день, когда я нашел Бланш Леттиджер и следил за ней в этом ее жутком районе, и она… она остановила меня на улице и предложила пойти с ней. Мне кажется, это был тот день, когда… понимаете, я увидел, во что она превратилась, и представил себе, что эта мразь и ее дружки сделали с Маргарет… по-моему, в тот день я и решил с ними рассчитаться.

Рэдфилд умолк. Мисколо посмотрел на него поверх блокнота.

— Первым я решил убить Энтони Форреста, не по какой-то особой причине, а просто… решил начать с него. Кроме того, я подумал, что будет лучше убивать их не в том порядке, в каком их имена стоят в программке, а наугад, чтобы никто не подумал, что между ними существует какая-то связь.

— Когда вы решили убить свою жену? — спросил Мейер.

— Точно не помню. Не сразу. Ведь, в конце концов, она была их жертвой, правда? Но потом… потом я начал понимать, в каком опасном. положении я оказался. А что, если связь между всеми убийствами откроется? Вдруг вы обнаружите, что все десятеро были участниками одной театральной труппы в колледже? Если бы я убил их всех, а Маргарет осталась в живых… разве вас это не удивило бы? Разве вам не захотелось бы узнать, почему ее одну не убили? Одну из всей труппы? Мое положение было очень опасным.

— И вы решили убить и ее? Чтобы защитить себя?

— Да нет. Не только поэтому, — глаза Рэдфилда блеснули. — Откуда мне знать, что она была такой невинной? Была ли она. на самом деле жертвой в ту ночь? А вдруг она сама согласилась участвовать в их… в их грязных забавах? Я не знал. И тогда… я решил убить и ее вместе со всеми остальными. Поэтому я и пришел к вам. Чтобы избежать подозрений. Я подумал 7- если я уже был в полиции и предупредил вас о возможной опасности для Маргарет, то кто меня заподозрит, если ее и вправду убьют? Понимаете?

— Мистер Рэдфилд, вы были четвертого мая в Миннеаполисе?

— Да. Там я убил Питера Келби.

— Расскажите о Коэне.

— Что вас интересует?

— Как вы ухитрились рассчитать время?

— Это было рискованно! Не надо было этого делать. Но все сработало, так что…

— Как это было, мистер Рэдфилд?

— Я вышел отсюда приблизительно в час дня н вернулся в контору в половине второго. Продиктовал несколько писем секретарше, а в четырнадцать сорок пять пошел на совещание. Я сказал вам, что оно началось в три, на самом деле — в два сорок пять, а закончилось в три пятнадцать. Я вышел из конторы через черный ход. В моем кабинете есть вторая дверь, выходящая в коридор. Я спустился вниз и…

— Вас никто не видел?

— Нет.

— Вы никому не говорили, что уходите?

— Нет. Хотел сначала предупредить секретаршу, чтобы в течение часа меня никто не беспокоил, но потом передумал. Решил, что если потом кто-нибудь начнет задавать вопросы, будет лучше, если все просто скажут, что я где-то в здании, а где — неизвестно.

— Вы неплохо все рассчитали.

— Я готовил убийство, — пожал плечами Рэдфилд.

— Но вы сознавали, что убиваете людей?

— Конечно.

— Продолжайте. Что вы делали после того, как вышли из конторы?

— Взял такси и поехал за ружьем.

— Обычно вы там его и хранили?

— Да, в шкафу. Там, где его нашел ваш человек.

— Ваша жена никогда его не видела?

— Только один раз.

— Она не спрашивала, зачем вам ружье?

— Она не знала, что это было ружье.

— То есть?

— Оно же было в футляре. Я сказал ей, что это удочка.

— И она поверила?

— Не думаю, что она вообще когда-нибудь видела ружье или удочку. Ведь ружье было в футляре. Откуда ей было знать, что там внутри?

— Продолжайте. Вы поехали за ружьем…

— Да, на такси. Через двадцать минут я был дома, еще через десять — в парке напротив участка. В четыре вышел Коэн, и я застрелил его.

— Что было потом?

— Я добежал до южной стороны парка и поймал такси.

— Ружье, вы взяли с собой в контору?

— Нет, я оставил его в камере хранения на Центральном вокзале.

— И забрали его оттуда по дороге домой?

— Да, потому что решил убить Маргарет в тот же вечер. Этот чертов дождь… я только из-за него промахнулся.

— Мистер Рэдфилд, где вы достали ружье?

— Купил.

— Когда?

— В тот же день, когда решил их всех убрать.

— А глушитель?

— Сделал сам из куска медной трубки. Я очень боялся, что после первого же выстрела разорвет ствол, но все обошлось. Я где-то читал, что глушители часто портят ружья.

— Мистер Рэдфилд, вы понимаете, что убили восемь человек?

— Разумеется, понимаю.

— Мистер Рэдфилд, а почему вы не взяли ребенка на воспитание? Вы же запросто могли это сделать! Вы до тонкостей продумали все эти убийства, вместо того, чтобы просто…

— Мне это не пришло в голову.

После того, как признание было отпечатано и подписано и Рэдфилда увели в камеру, откуда утром его должны были отправить в тюрьму, Карелла позвонил Томасу Ди Паскуале и сказал, что он может не волноваться.

— Спасибо, — сонным голосом буркнул Ди Паскуале. — Черт возьми, а вы знаете, который час?

— Пять утра.

— Вы когда-нибудь спите?! — возмутился Ди Паскуале и бросил трубку.

Карелла улыбнулся. Элен Вейл он позвонил уже днем. Когда он рассказал ей новости, она обрадовалась.

— О, это замечательно. Теперь я могу спокойно уехать и выбросить все это из головы.

— Уехать?

— На побережье, на летние гастроли. В следующем месяце начало сезона.

— Ах, да, конечно. Как я мог забыть такую важную вещь?

— Я еще раз хочу поблагодарить вас, — т- сказала Элен.

— За что, миссис Вейл?

— За вашего патрульного. Общение с ним доставило мне огромное удовольствие!

В тот же день в участок зашла Синтия Форрест, чтобы забрать оставленные ей материалы — газетные вырезки, табели успеваемости и театральную программку. Берт Клинг столкнулся с ней в коридоре, когда она уже уходила.

— Мисс Форрест, — сказал он, — я хочу извиниться за…

— Прочь с дороги, — холодно произнесла Синди и вышла на улицу.

Трое детективов сидели в опустевшей дежурке. Кончался май, впереди было долгое лета С улицы доносился городской шум — десять миллионов человек, спешащих по своим делам.

Неожиданно Мейер повернулся к Карелле.

— Знаешь, Стив, я все думаю о том, что ты мне тогда сказал.

— О чем это?

. — Помнишь, мы уходили из конторы Эттермана, того немца, у которого сына сбили над Швайнфуртом?

— Да. И что я сказал?

— Ты сказал: "Нельзя ненавидеть людей теперь, когда прошло, время за то, что когда-то сделали другие люди".

_ — Пл… серьезно?

— Рэдфилд ненавидел всех людей, хоть и прошло столько времени.

Зазвонил телефон.

— Ну вот, началось, — вздохнул Карелла и поднял трубку