Пикин отрыл полулегальную газету «Хроника», приобретённую у Казанского собора, и споткнулся на заголовке «КРАСНО-КОРИЧНЕВЫЕ». В статье рассказывалось о связи националистических организаций и коммунистов под контролем КГБ. Читателя тыкали носом в странную статью трёхлетней давности:
«НЕИСПОВЕДИМЫЕ ПУТИ «ВЕДИЗМА»
ПРЕСС-ГРУППА Управления КГБ СССР по Ленинградской области сообщает, что 21 декабря на основании полученных УКГБ материалов объявлено официальное предостережение от имени органов КГБ жителю города Ленинграда гражданину СССР Безверхому В. Н.
В результате проверки поступивших в Управление КГБ заявлений от ленинградцев установлено, что в течение нескольких последних лет Безверхий В.Н. занимался изготовлением и распространением документов, в которых содержались идеи, разжигающие расовую и национальную вражду между народами нашей страны, проповедовалась идеология фашизма. Так, в одной из глав своего «труда» он утверждает, что «в случае победы фашизма все народы будут просеяны через сито определения расовой принадлежности, арийцы будут объединены, азиатские, африканские и индейские элементы поставлены на свое место, а мулаты — ликвидированы за ненадобностью», относя к последним евреев, цыган и другие «неполноценные» нации. Этот и подобные ему «постулаты» были оформлены Безверхим В. Н. в так называемую теорию «ведизма».
Одобряя политику геноцида, Безверхий В.Н. разработал организационную структуру так называемого «Обществе волхвов», предусматривающую создание боевых групп по типу штурмовых отрядов в фашистской Германии. В этих целях он подыскивал единомышленников из числа военнослужащих. Некоторые из них стали не только разделять, но и пропагандировать шовинистические взгляды Безверхого В. Н.
Гражданину Безверхому В. Н. разъяснено, что его действия наносят ущерб интересам нашего общества и государства, а также правам других граждан. Продолжение подобных действий может привести его к совершению преступлений, предусмотренных ст. ст. 70 и 74 УК РСФСР.
Об объявленном Безверхому В. Н. предостережении официально уведомлена Прокуратура г. Ленинграда.
Этот текст официального сообщения был вчера вручен журналистам — представителям ТАСС, телевидения и «Ленинградской Правды», — впервые приглашенным в Управление КГБ на акт объявления официального предостережения. Дополнительно выяснилось, что Виктор Николаевич Безверхий родился в 1930 году, образование — высшее (в 1952 году окончил Высшее военно-морское училище имени Фрунзе), имеет ученую степень (диссертация на звание кандидата философских наук, защищена в Университете в 1967 году), сейчас временно не работает… И. Лисочкин» («Ленинградская Правда», 1988 г.).
При чтении этих строк удивление Пикина росло от абзаца к абзацу. «Неужели этот милый старик, удивлявший исполнением Чюрлёниса на пианино, с которым он познакомился на философском диспуте год тому назад и подружился, столь зловещая фигура? Может, по этому поводу его вызывают в КГБ?…»
У Чернина со вчерашнего вечера ныло под левой лопаткой и в груди, лекарство не помогало, и он всю ночь промучился в раздумьях и дурном предчувствии беды. Утром внезапно боль исчезла, оставив пустоту под сердцем.
Маканин без стука вошёл в кабинет и, прижав указательный палец к губам, дал понять удивлённому генералу, что его кабинет поставлен на прослушивание. Маканин положил на стол бумажную салфетку, на которой было написано чернильной ручкой: «За вами приехала группа из Москвы для ареста. Они у шефа. Вас планируют арестовать после обеда». Он также молча забрал салфетку и с сожалением посмотрел в глаза Чернина. Генерал понимающе кивнул, встал из-за стола и благодарно пожал руку верному подчинённому.
Чернин чувствовал, что отставкой на пенсию он уже не отделается. Первое, о чём он вспомнил, это о тайнике в столе, в котором хранились три дискеты со списком осведомителей КГБ в сфере деятелей культуры и средств массовой информации. Эти дискеты он скопировал буквально вчера и собирался их забрать в пятницу перед встречей с Базуновым. Если дискеты найдут при обыске в кабинете, ему гарантировано грозит срок с хорошей доказательной базой должностного преступления. Если даже не найдут, он уже точно в этот кабинет не вернётся. Если приехали арестовывать москвичи, значит, на него уже заведено дело, кто-то отстучал.
До обеда оставалось десять минут. В лучшем случае у него чуть больше часа. Базунову звонить глупо. Людвига Ивановича тоже подставлять нельзя. Выйти из здания не дадут. Взять дискеты, разломать в туалете и спустить в унитаз, это единственный выход, но на них столь ценная информация с таким трудом добытая, что рука не поднималась её уничтожить.
Взгляд Чернина упал на папку с делом А.Р. Пикина. К углу дела была прикреплена на скрепку записка «Допрос состоится в 13 час. Допрос ведёт майор Сикорин». Чернин с утра дело смотрел и ничего криминального в деятельности этого молодого человека не находил, кроме его антикоммунистических и националистических взглядов с элементами антисемитизма. Парень был честным и фанатично убеждённым в своих взглядах. Единственно, что настораживало, это создание политизированной организации с интенсивно растущим количеством членов. И смутные сведения о подготовке покушения на Лазаря Кагановича в девяностом году. Но сейчас генерал и этот Пикин внезапно оказались «коллегами по несчастью».
«У него допрос через десять минут, у меня через пару часов. Он, скорее всего, выйдет отсюда с профилактической беседой и вечным клеймом «антисемита и националиста», а я могу «внезапно умереть» в камере следственного изолятора. А дело надо завершать достойно», — размышляя Чернин и одновременно запоминал адрес и телефон Пикина. Затем он достал почтовый конверт из плотной бумаги и написал на нём адрес на получение «до востребования» на имя Базунова. Базунов раз в неделю ходил на главпочтамт за корреспонденцией, у него немало почты «до востребования». Генерал взял «Конституцию СССР», вложил между листами дискеты, затем обернул брошюру бумагой, обильно смоченной канцелярским клеем, и втиснул в конверт.
Уже было половина второго. Чернин позвонил майору Сикорину и поинтересовался допросом Пикина.
— Да, товарищ генерал, завершаем. У меня и был-то один уточняющий вопрос, ну и профилактика, естественно, — бодро рапортовал майор.
— Я бы хотел взглянуть на этого фрукта. Вы зайдите ко мне за его делом и заодно приведите его. Мне интересно, о чём думает такая молодежь сегодня, — у генерала заколотилось сердце от ощущения стремительно убегающего времени. Чернин взял папку с делом Пикина и двинулся по коридору навстречу майору. Он застал Сикорина и Пикина, выходящими из кабинета.
— Товарищ майор, вот ваши документы. С вашего позволения я побеседую с молодым человеком, — Чернин взял Пикина под локоть и повёл в сторону своего кабинета. Майор уже давно смотрел на генерала, как на человека с чудачествами, и происходящее списывал на возраст.
Пикин смотрел с недоумением на пожилого сотрудника КГБ в хорошем сером костюме и золотыми запонками на сверхбелой рубашке. «Этот не меньше полковника», — мелькнуло в голове Пикина.
— Вы, Андрей Романович, слушайте и ничего не спрашивайте, — почти шёпотом говорил Чернин. — Я вас прошу, выйдя отсюда, с ближайшего отделения почты отправить эту бандерольку, вот вам деньги. На сдачу, пожалуйста, сходите в ресторан и выпейте за моё здоровье. У меня нет времени объяснять вам странность моей просьбы, но, поверьте старику, это ни в коем случае не навредит вам и вашему делу.
— Хорошо, я всё сделаю, — Пикин, чувствовал себя даже как-то неловко перед неизвестным ему, бледнеющим человеком из столь серьёзноё конторы, беря деньги и бандерольку, предусмотрительно обёрнутую в «Правду».
Когда Чернин вошёл в кабинет, у него уже шёл обыск.
К удивлению Чернина, в качестве понятых были приглашены Маканин и Людвиг Иванович. Один из сотрудников московской бригады медленно ходил с металлоискателем, сосредоточено вжавшись в наушники, другой, видимо, главный, смотрел в уже открытый сейф, скрывая нервный тик потягиванием шеи.
— Так как вы не задаёте лишних вопросов, генерал, значит, вас уже проинформировали о нашем визите. Основания для обыска на вашем столе. Прочтите.
— Обязательно.
— Вы держите в сейфе бюст Сталина, — злобно сверкнув глазами, сказал московский гость.
— Это является нарушением закона? — сказал Чернин, садясь в своё кресло.
— Нет, но это уже кое о чём говорит.
— Мне, старику, было бы интересно узнать, что это говорит сорокалетнему москвичу из конторы? — Чернин почувствовал, как внезапно вернулась боль под лопаткой. Наверное, боль отразилась на лице. К нему подошёл встревоженный Азаров.
— Юрий Нилович, вам плохо?
— Нет, ничего, Людвиг Иванович, так ноет понемногу со вчерашнего дня, отпустит.
— Я прошу вызвать врача, — жёстко сказал Азаров, — подойдя вплотную к следователю.
— Не разыгрывайте передо мной спектакль, господа питерские, я и не таких видел, — сказал москвич и скривил свои толстые губы в ухмылке.
Азаров, как фокусник, раскрыл ладонь, в ней оказался серебряный шарик размером с небольшой грецкий орех. Он поднёс шарик к лицу следователя и что-то прошептал ему. Следователь замер, как манекен. Азаров взял телефон и вызвал врача.
— Ты, Юра, не пугайся, это обычный гипноз, этот малый уже леченый внушением, он ничего не будет помнить. Тебе нужна медицинская помощь. Это всё, что я могу для тебя сделать сейчас. Больше ни о чём не говори, — он ослабил галстук и расстегнул верхние пуговицы на рубашке Чернина. В кабинет вбежал врач с медицинским чемоданчиком.
Азаров подошёл к следователю, что-то сказал ему на ухо, и тот, зевнув, стал доставать документы из сейфа, не обращая внимания на появившегося врача.
Врач осмотрел, сделал укол, порекомендовал лечь в больницу на обследование.
— В следственном изоляторе тоже есть больничный уход, — равнодушно бросил следователь, составляя протокол обыска, — а что касается Сталина, так у меня к нему личный счёт за 1937-й.
— А почему нет счёта за другие годы? — сухо спросил Чернин, почувствовав, как после укола боль размывается и стекает тёплым потоком крови в сердце.
— Я думаю, товарищ генерал успел заметить, что я еврей. Позвольте представится — Блиндерман Борис Владимирович. А это значит, что мой род 1937 год не обошёл стороной.
— Я знаю многих евреев, которых 1937 год не только обошёл стороной, но они ещё и активное участие принимали в нём. Извините, а вы случайно не родственник Владимира Блиндермана, полковника МГБ, проходившего по делу о «сионистском заговоре в МГБ»?
— Нет, это просто однофамилец, — играя желваками холодно ответил следователь.
— Ваш коллега и единоверец генерал-майор Наум Эйтингон, тоже проходивший по делу «о сионистском заговоре в МГБ» в 1951 году, шутил: «В России две возможности не попасть в тюрьму, впрочем, тоже не гарантированные: надо не быть евреем и генералом госбезопасности». Видимо, времена возвращаются, только с перекосом. Вы, еврей, грозите тюрьмой генералу, ища «русский заговор в КГБ».
— Вы знаете, что я ищу. Можете назвать это, как хотите, и не надо надуманных параллелей.
— Юрий Нилыч, я прошу, не надо продолжать этот разговор, тебе нельзя нервничать, умоляюще попросил Азаров, подавая Чернину стакан с водой.
— Людвиг Иванович, я знаю, чем закончится мой арест, поэтому позволь уж высказаться. Не я эту тему поднял. А сейчас мне, как никогда, стало ясно, кто пришёл к власти. Если бы они не чувствовали своей силы, они бы эту тему не поднимали. Они пришли мстить! Они пришли мстить всем, кто помешал их племени взять окончательную власть в 37-м и сорвал вторую попытку в 51-м. Он нашёл бюст Сталина в моём сейфе. Я больше чем уверен, что в его сейфе — список, в котором напротив фамилий Ахромеев, Пуго и других стоят галочки. Вы знаете, за что убили маршала Ахромеева, который, якобы, повесился на почтовом шпагате? За то, что он располагал доказательствами о связях со спецслужбами зарубежных стран члена Политбюро Яковлева, главного идеолога перестройки. А министр МВД Пуго, застрелившись, «положил» пистолет на тумбочку. Самое интересное узнать, что делал Григорий Явлинский в спецгруппе по аресту генерала, будучи лишь научным сотрудником в НИИ. Ларчик открывается просто: в апреле 1991-го Госдепартамент США официально пригласил Явлинского на заседание совета экспертов «большой семерки» со статусом участника. Оттуда он вернулся «другим» сотрудником. Так что господин Блиндерман приехал по адресу. Он знает, я тоже сочувствовал ГКЧП, а главное он знает, что нужно зачищать более глубокий слой. Кто засветился в ГКЧП, уже списаны. Их сейчас больше интересуют те, кто не клюнул на эту провокацию.
— Ваши выводы не лишены логики, но эта логика антисемита в пределах «жидовского заговора» против России, — нервно сказал Блиндерман, небрежно кинув протокол обыска для подписи на стол.
— У меня логика человека, прозревшего к концу жизни, — Чернин, не глядя, подписал протокол.
— Вы даже не читали.
— Я забыл дома очки.
— Вы создаёте нам трудности, мы готовы послать за очками нашего сотрудника.
— Не надо, подвезёт сын. Я могу позвонить?
— Звоните.
Чернин тянул время, ему нужно было переговорить с Азаровым.
— Он подвезёт через полчаса, — сказал Чернин, дав понять взглядом Азарову, что он ему нужен.
— Хорошо, я даю Вам десять минут на сборы, наши сотрудники подождут вас за дверью, — Блиндерман аккуратно сложил листы протокола в папку, пахнущей новенькой кожей. Блиндерману нравился этот запах, он ассоциировался у него с кожанками чекистов. Он любил, закрыв глаза, нюхать свою папку, воображая себя верным соратником Дзержинского, вокруг которого собрались подчинённые, пропитав кабинет запахом кожи и пороха ещё неостывших наганов. Когда папка выветривалась, Блиндерман покупал новую, долго выбирая, ища нужный запах.
— Мне можно проверить пульс и давление у генерала? — спросил Азаров у Блиндермана.
— Вы врач?
— Да у меня медицинское образование.
— У вас нет приборов?
— Давление можно измерить двумя пальцами.
— Вы меня удивляете. Померьте мне.
Азаров взял руку Блиндемана и приложил два пальца у запястья.
— У вас пониженное давление: сто на шестьдесят.
— Верно, я гипотоник. Что ж, осмотрите товарища. Да и вообще побудьте с ним, как бы чего не сотворил с собой, а то повесят на нас ещё одного Ахромеева с Пугой.
— С Пугами, если склоняется.
— Что вы сказали, доктор?
— Я сказал с Пугами. Жена генерала тоже была убита.
— Да, да, я знаю, она умерла в больнице. Странные люди. Занимают такое положение и не имеют склянки хорошего яда на чёрный день, стреляются неуклюже, по пять раз вешаются. Всё в кровищи, в испражнениях. Лично я, доктор, если что случится, сначала пописаю, покакаю, может, даже клизму сделаю, наберу ванну и в ней хлопну бокальчик любимого вина с хорошим ядом. Как вы думаете? — Блиндерман без иронии пристально посмотрел на Азарова.
— Я думаю, это более эстетично, чем вешаться и стреляться. Но для такой красивой смерти, особенно с клизмой, надо знать свою судьбу, хотя бы за день.
— Да, надо знать, — многозначительно сказал следователь, вдыхая запах кожи, исходящий от его папки.
Когда все вышли. Азаров подошёл к Чернину со спины и положил руки на плечи.
— Держись, старик. Ещё всё образуется.
— О чём ты говоришь, Людвиг? Как образуется, мы с тобой хорошо знаем, — Чернин наклонился к уху Азарова и стал быстро говорить. — Эти меня отдадут в руки моссадовцев или цэрэушников. Пару уколов, и я всё разболтаю, не ведая об этом. Помоги спокойно умереть, я своё прожил.
Чернин крепко сжал шею Азарова, уткнувшись в его вспотевший лоб. Так они простояли пару минут, глотая комки накатывающих слёз.
Азаров, тяжело вздохнув, наклонил голову, пытаясь что-то извлечь из-за воротника костюма. Это была обычная толстая нитка тёмного цвета, сантиметров десять в длину. Он наклонился к уху Чернина.
— Носил для себя. Яд растворяется под воздействием желудочного сока. Можно просто спрятать в хлебном мякише и носить в ухе. Только умоляю, решайся, если поймешь, что допросов с применением спецсредств не избежать.
— Спасибо, это по-мужски…
Слухачи, прослушивающие кабинет Чернина, поднимали чувствительность микрофонов, пытаясь, хоть что-то уловить из шёпота — техника была бессильна.
…По официальной версии генерал Чернин умер от инфаркта в больнице следственного изолятора в день ареста.
…Поздняя осень в большом неухоженном городе грязна, как опытный нищий, и наводит безумную тоску от длительного созерцания. Пикин на выходные всегда старался выбраться в пригород и наблюдать увядание жизни в её естественных условиях, ища пейзажи, гонящие депрессию и вливающие силу философской грусти.
Он хотел отправить загадочную бандероль с пригородной почты, но пришёл к выводу, что отследить корреспонденцию с маленького почтового отделения куда проще, чем с крупного.
Это был тот случай, когда можно сказать: «как в кино».
Он решил отправить бандероль с главпочтамта. Когда Пикин встал в очередь и достал бандероль из сумки, к нему подошёл мужчина и попросил отойти в сторону. Это был Базунов. Вернувшись из Москвы, он решил по пути к дому получить свою корреспонденцию. Когда он подходил к очереди, в его глаза бросился почерк Чернина — молодой человек держал пакет, адресованный Базунову.
Базунов сразу понял, что за время его отсутствия произошла трагедия.
— Вы извините меня, но это письмо адресовано мне, — держа за руку Пикина с волнением произнёс Базунов.
— Странно, а чем докажите?
— Вот мой паспорт. И ещё, скажите при каких обстоятельствах вам передали это письмо?
Пикин, посмотрев паспорт, подробно рассказал Базунову историю с пакетом.
— Да, и ещё, этот человек дал мне деньги, заберите, — Пикин протянул купюру.
— Нет, деньги оставьте себе, вы с поручением справились. У меня к вам просьба, дайте мне свой телефон, может, у меня к вам тоже будут маленькие поручения с достойной оплатой.
— А тут всё законно?
— Не беспокойтесь. Я людей не подставляю и плачу хорошие деньги за порядочность и исполнительность — эти качества дорогого стоят. Вы даже не представляете, что могут сделать объединившись даже два человека с такими качествами.
Пикин оставил Базунову свой телефон, положившись на интуицию.
Через семь лет они встретятся вновь.