Русская поэзия XVIII века

Увидев верблюд козла, кой, окружен псами,

Храбро себя защищал против всех рогами,

Завистью тотчас вспылал. Смутен, беспокоен,

В себе ворчал, идучи: «Мне ли рок пристоен

Так бедный? Я ли, что царь скотов могу зваться,

Украсы рогов на лбу вытерплю лишаться?

Сколь теми бы возросла еще моя слава!»

В таких углубленному помыслах, лукава

Встрелась лисица, и вдруг, остра, примечает

В нем печаль его, вину тому знать желает,

Всю возможную сулит ревностну услугу.

Верблюд подробно все ей изъяснил, как другу.

«Подлинно, – сказала та, – одними ты скуден

Рогами, да знаю в том способ я нетруден.

В ближнем, что видишь, лесу нору близ дороги

Найдешь; в нее голову всунув, тотчас роги

На лбу будут, малый страх претерпев без раны.

Там свои берут быки, козлы и бараны».

Лестный был ея совет; лев жил в норе хищный;

Да в голове, что рога ищет, ум нелишный.

Верблюд скоком побежал в лес, чтоб достать скору

Пользу, в нору голову всунул без разбору;

Рад добыче, лев тотчас в гостя уцепился,

С ушми был тогда верблюд – в них ногтьми влепился.

Тянет лев, узнал верблюд прелесть, стало больно;

Дерет из щели главу, та идет не вольно.

Нужно было, голову чтоб вытянуть здраву,

И уши там потерять, не нажив рог славу.

Славолюбцы! вас поют, о вас басни дело,

Верблюжее нанял я для украсы тело.

Кто древо, как говорят, не по себе рубит,

Тот, большого не достав, малое погубит.

Уме недозрелый, плод недолгой науки!

Покойся, не понуждай к перу мои руки:

Не писав летящи дни века проводити,

Можно и славу достать, хоть творцом не слыти.

Ведут к ней нетрудные в наш век пути многи,

На которых смелые не запнутся ноги;

Всех неприятнее тот, что босы проклали

Девять сестр[3]. Многи на нем силу потеряли,

Не дошед; нужно на нем потеть и томиться,

И в тех трудах всяк тебя как мору чужится,

Смеется, гнушается. Кто над столом гнется,

Пяля на книгу глаза, больших не добьется

Палат, ни расцвеченна марморами саду;

Овцу не прибавит он к отцовскому стаду.

Правда, в нашем молодом монархе[4] надежда

Всходит музам немала; со стыдом невежда

Бежит его. Аполлон славы в нем защиту

Своей не слабу почул, чтяща свою свиту[5]

Видел его самого, и во всем обильно

Тщится множить жителей парнасских он сильно.

Но та беда: многие в царе похваляют

За страх то, что в подданном дерзко осуждают.

«Расколы и ереси науки суть дети;

Больше врет, кому далось больше разумети;

Приходит в безбожие, кто над книгой тает, —

Критон с четками в руках ворчит и вздыхает[6],

И просит, свята душа, с горькими слезами

Смотреть, сколь семя наук вредно между нами;

Дети наши, что пред тем, тихи и покорны,

Праотческим шли следом к Божией проворны

Службе, с страхом слушая, что сами не знали,

Теперь, к церкви соблазну, Библию честь стали;

Толкуют, всему хотят знать повод, причину,

Мало веры подая священному чину;

Потеряли добрый нрав, забыли пить квасу,

Не прибьешь их палкою к соленому мясу;

Уже свечек не кладут, постных дней не знают;

Мирскую в церковных власть руках лишну чают[7]

Шепча, что тем, что мирской жизни уж отстали,

Поместья и вотчины весьма не пристали»[8].

Силван другую вину наукам находит[9].

«Учение, – говорит, – нам голод наводит;

Живали мы преж сего, не зная латыне,

Гораздо обильнее, чем мы живем ныне;

Гораздо в невежестве больше хлеба жали;

Переняв чужой язык, свой хлеб потеряли.

Буде речь моя слаба, буде нет в ней чину,

Ни связи, – должно ль о том тужить дворянину?

Довод, порядок в словах – подлых[10] то есть дело,

Знатным полно подтверждать иль отрицать смело.

С ума сошел, кто души силу и пределы

Испытает; кто в поту томится дни целы,

Чтоб строй мира и вещей выведать премену

Иль причину, – глупо он лепит горох в стену.

Прирастет ли мне с того день к жизни, иль в ящик

Хотя грош? могу ль чрез то узнать, что приказчик,

Что дворецкий крадет в год? как прибавить воду

В мой пруд? как бочек число с винного заводу?

Не умнее, кто глаза, полон беспокойства,

Коптит, печась при огне, чтоб вызнать руд свойства,

Ведь не теперь мы твердим, что буки, что веди[11] —

Можно знать различие злата, сребра, меди.

Трав, болезней знание – голы все то враки;

Глава ль болит – тому врач ищет в руке знаки;

Всему в нас виновна кровь, буде ему веру

Дать хочешь. Слабеем ли – кровь тихо чрезмеру

Течет; если спешно – жар в теле; ответ смело

Дает, хотя внутрь никто видел живо тело.

А пока в баснях таких время он проводит,

Лучший сок из нашего мешка в его входит.

К чему звезд течение числить, и ни к делу,

Ни кстати за одним ночь пятном не спать целу,

За любопытством одним лишиться покою,

Ища, солнце ль движется или мы с землею?

В часовнике можно честь на всякий день года

Число месяца и час солнечного всхода.

Землю в четверти делить без Евклида смыслим,

Сколько копеек в рубле – без алгебры счислим».

Силван одно знание слично людям хвалит:

Что учит множить доход и расходы малит;

Трудиться в том, с чего вдруг карман не толстеет,

Гражданству вредным весьма безумством звать смеет.

Румяный, трожды рыгнув, Лука подпевает[12]:

«Наука содружество людей разрушает;

Люди мы к сообществу Божия тварь стали,

Не в нашу пользу одну смысла дар прияли.

Что же пользы иному, когда я запруся

В чулан, для мертвых друзей[13] – живущих лишуся,

Когда все содружество, вся моя ватага

Будет чернило, перо, песок[14] да бумага?

В веселье, в пирах мы жизнь должны провождати:

И так она недолга – на что коротати,

Крушиться над книгою и повреждать очи?

Не лучше ли с кубком дни прогулять и ночи?

Вино – дар божественный, много в нем провору:

Дружит людей, подает повод к разговору,

Веселит, все тяжкие мысли отымает,

Скудость знает облегчать, слабых ободряет,

Жестоких мягчит сердца, угрюмость отводит,

Любовник легче вином в цель свою доходит.

Когда по небу сохой бразды водить станут,

А с поверхности земли звезды уж проглянут,

Когда будут течь к ключам своим быстры реки

И возвратятся назад минувшие веки,

Когда в пост чернец одну есть станет вязигу[15], —

Тогда, оставя стакан, примуся за книгу».

Медор[16] тужит, что чресчур бумаги исходит

На письмо, на печать книг, а ему приходит,

Что не в чем уж завертеть завитые кудри;

Не сменит на Сенеку он фунт доброй пудры;

Пред Егором двух денег Виргилий не стоит[17];

Рексу – не Цицерону похвала достоит[18].

Вот часть речей, что на всяк день звенят мне в уши;

Вот для чего, я уме, немее быть клуши

Советую. Когда нет пользы, ободряет

К трудам хвала, – без того сердце унывает.

Сколько ж больше вместо хвал да хулы терпети!

Трудней то, неж пьянице вина не имети,

Нежли не славить попу Святую неделю,

Нежли купцу пиво пить не в три пуда хмелю.

Знаю, что можешь, уме, смело мне представить,

Что трудно злонравному добродетель славить,

Что щеголь, скупец, ханжа и таким подобны

Науку должны хулить, – да речи их злобны

Умным людям не устав, плюнуть на них можно;

Изряден, хвален твой суд; так бы то быть должно,

Да в наш век злобных слова умными владеют.

А к тому ж не только тех науки имеют

Недрузей, которых я, краткости радея,

Исчел иль, правду сказать, мог исчесть смелея.

Полно ль того? Райских врат ключари святые[19],

И им же Фемис вески вверила златые[20],

Мало любят, чуть не все, истинну украсу.

Епископом хочешь быть – уберися в рясу[21],

Сверх той тело с гордостью риза полосата

Пусть прикроет; повесь цепь на шею от злата,

Клобуком[22] покрой главу, брюхо – бородою,

Клюку пышно повели везти пред тобою;

В карете раздувшися, когда сердце с гневу

Трещит, всех благословлять нудь праву и леву[23].

Должен архипастырем всяк тя в сих познати

Знаках, благоговейно отцом называти.

Что в науке? что с нее пользы церкви будет?

Иной, пиша проповедь, выпись позабудет[24],

От чего доходам вред; а в них церкви права

Лучшие основаны, и вся церкви слава.

Хочешь ли судьею стать – вздень перук с узлами[25],

Брани того, кто просит с пустыми руками[26],

Твердо сердце бедных пусть слезы презирает,

Спи на стуле, когда дьяк выписку читает.

Если ж кто вспомнит тебе граждански уставы,

Иль естественный закон, иль народны нравы —

Плюнь ему в рожу, скажи, что врет околёсну,

Налагая на судей ту тягость несносну,

Что подьячим должно лезть на бумажны горы[27],

А судье довольно знать крепить приговоры[28].

К нам не дошло время то, в коем председала

Над всем мудрость и венцы одна разделяла,

Будучи способ одна к высшему восходу.

Златой век до нашего не дотянул роду;

Гордость, леность, богатство – мудрость одолело,

Науку невежества местом уж посело[29],

Под митрой гордится то, в шитом платье ходит,

Судит за красным сукном[30], смело полки водит.

Наука ободрана, в лоскутах обшита,

Изо всех почти домов с ругательством сбита;

Знаться с нею не хотят, бегут ея дружбы,

Как, страдавши на море, корабельной службы.

Все кричат: «Никакой плод не видим с науки,

Ученых хоть голова полна – пусты руки».

Коли кто карты мешать, разных вин вкус знает,

Танцует, на дудочке песни три играет,

Смыслит искусно прибрать в своем платье цветы,

Тому уж и в самые молодые леты

Всякая высша степень – мзда уж невелика,

Семи мудрецов[31] себя достойным мнит лика.

«Нет правды в людях, – кричит безмозглый церковник,—

Еще не епископ я, а знаю часовник,

Псалтырь и послания бегло честь умею,

В Златоусте не запнусь, хоть не разумею».

Воин ропщет, что своим полком не владеет[32],

Когда уж имя свое подписать умеет.

Писец тужит, за сукном что не сидит красным[33],

Смысля дело набело списать письмом ясным[34].

Обидно себе быть, мнит, в незнати старети,

Кому в роде семь бояр[35] случилось имети,

И две тысячи дворов за собой считает,

Хотя в прочем ни читать, ни писать не знает.

Таковы слыша слова и примеры видя,

Молчи, уме, не скучай, в незнатности сидя.

Бесстрашно того житье, хоть и тяжко мнится,

Кто в тихом своем углу молчалив таится;

Коли что дала ти знать мудрость всеблагая,

Весели тайно себя, в себе рассуждая

Пользу наук; не ищи, изъясняя тую[36],

Вместо похвал, что ты ждешь, достать хулу злую.