Русская, советская, российская психология [Конспективное рассмотрение]

VII. ПСИХОЛОГИЯ В ГОРБАЧЕВСКИЙ ПЕРИОД

Началась эра Горбачева. Когда-то Солженицын, вспоминая реакцию на появление в печати в начале шестидесятых своей первой повести о сталинских лагерях «Один день Ивана Денисовича», писал, что если даже этот маленький ручеек правды имел такой огромный резонанс в стране, то, что же будет, когда откроются все шлюзы и хлынут потоки правды. И вот они хлынули. Не только о Сталине, о лагерях. Вообще о нашей жизни, об истинном положении вещей. Хлынули повести, романы, которые были сокрыты от читателей, хлынули живые люди с Запада — писатели, политики, проповедники, имена которых десятилетиями шельмовали у нас, хлынули ученые, их идеи, книги, которые были знакомы лишь единицам. Под этим напором что-то рушилось, оплывало, а что-то выстроенное и утвержденное годами выстаивало и оставалось прежним.

Психология, чуть оттаявшая при Хрущеве, а затем вновь застуженная и промерзшая в брежневские годы, в официальных своих структурах стояла крепко, делая вид, что происходящие изменения не касаются ее. Зато «психологические массы» стали приходить в движение. Этому способствовало то обстоятельство, что омертвелость официальной психологии и до Горбачева, в конце семидесятых — начале восьмидесятых, стала приводить к появлению своеобразных альтернативных течений. Мы уже упоминали о психологической консультативной работе, поисках в области психологии личности, пробах соединения психологии с философией, отметим также деятельность ряда теоретических кружков и семинаров (Г. П. Щедровицкий, А. А. Пузырей и др.). Для всех этих сил времена Горбачева скорее не привносили нового в их изыскания, а давали возможность более свободно заниматься тем, чем они занимались ранее.

Отдельно надо сказать о западных ученых, которые стали приезжать сразу после открытия «железного занавеса». Это были звезды первой величины. В 1986 году в Москву приехал Виктор Франкл и прочел несколько лекций. В следующем году приехал Карл Роджерс. Он уже не только читал лекции, но провел психологические групповые занятия в Москве и затем в Тбилиси. Вскоре приехала Вирджиния Сатир, которая также читала лекции и проводила практические занятия.

Казалось бы, что могли сделать эти короткие посещения. Однако влияние их было необыкновенно значимо. Разумеется, все психологи читали если не самих Роджерса и Франкла, то, по крайней мере, нечто о них и их воззрениях. Но все это оставалось достаточно трудно представимым, отчужденным, тем более, что постоянно подвергалось огульной критике. (Вспомним, что Франкл и Роджерс примыкали к психологии гуманистической, а последнее понятие с конца шестидесятых годов употреблялось, по преимуществу, не иначе как в кавычках или с эпитетами «якобы», «так называемая».) Здесь же приехали живые представители, олицетворители, причем лучшие, этой самой ругаемой либо, по меньшей мере, подозрительной гуманистической психологии. На них можно было посмотреть, побеседовать и поспорить с ними, можно было увидеть гуманистическую психологию не как букву и абстракцию, но как живую, воплощенную вещь.

Надо заметить, что психология есть предмет незаочного постижения. Предмет этот по книгам не выучивается. В него должны вводить конкретные живые люди, учителя. Точно так же, например, как и психиатрия — можно прочесть все учебники, выучить все признаки и симптомы психических расстройств, но психиатром станешь лишь тогда, когда эти знания соединятся с конкретным опытом, приобретенным не иначе как в общении с конкретным психиатром, учителем, вводящим тебя в предмет, вводящим уже не через знание, а через самого себя как профессионала, как человека.[22]

Франкл, Роджерс, Сатир своими неповторимыми индивидуальностями замыкали, соединяли разрозненные доселе половины — знания о гуманистической психологии и конкретное, олицетворенное бытие, личность гуманистического психолога. Поэтому их приезд был не просто знакомством, но открытием, событием психологической жизни.

Есть и еще почти мистический штрих, оттеняющий значимость тогдашних приездов звезд западной психологии. Вскоре после поездки в Советский Союз скоропостижно скончался Карл Роджерс. Умерла после поездки и Вирджиния Сатир. Могло создаться такое впечатление, что поездка была как бы последним делом их жизни, выполнив которое, они могли освободиться, уйти из нее.

Так или иначе, эти приезды были куда большим, чем научными визитами. Они прорвали для многих ту завесу лжи и недоумения, которая образовалась за эти годы вокруг западной психологии и, прежде всего, ее гуманистических аспектов. Кроме того, это дало мощный толчок к развитию в стране различных (не только в русле гуманистической психологии) видов практической психологической помощи. Вслед за Франклом и Роджерсом стали приезжать видные специалисты в области гештальт-терапии, семейного консультирования, поведенческой терапии и др. Начались прямые контакты, Те, кто раньше полуподпольно занимались психотерапией, да и те, кто ей никогда не занимался, получили возможность поехать на Запад, главным образом в Америку и там, из первых рук обучаться различным практическим методам.

В газетах и журналах начали появляться все более резкие статьи против сложившегося в семидесятые годы и продолжавшего оставаться, по сути, прежним положения в официальной психологической науке и образовании.

Эти выступления внешне ничего не меняли, все административные посты оставались у прежних лиц, но менялась общая атмосфера: то, что раньше говорилось только в кулуарах, стало говориться все более открыто.

Наконец, начались и некоторые реальные изменения. В противовес прогнившему за годы «застоя» Обществу психологов СССР стали появляться новые ассоциации и объединения психологов: Ассоциация практических психологов. Ассоциация гуманистической психологии. Психоаналитическая ассоциация и др. Была фактически снята прежняя цензура на психологическую литературу, стали появляться переводные книги как классические, так и современные.

Что же образовалось в результате всего этого брожения за время, прошедшее с апреля 1985 года? Можно ли уже говорить об определенных тенденциях в российской (теперь уже не советской, а с 1991 года — после распада СССР — российской) психологии? И — главный для нас вопрос — как эти наметившиеся или намечающиеся тенденции соотносятся с проблемой человека, на какие мировоззренческие парадигмы они опираются?