Русские князья при дворе ханов Золотой Орды

1. Социально-политическая организация Улуса Джучи в ХІІІ–ХV веках

Завоевания Чингизидов в XIII веке привели к образованию на обширных пространствах Евразии огромной империи, которая к концу столетия распалась на ряд самостоятельных и полусамостоятельных ханств.

Улус Джучи (в русских источниках XIII–XV веков — Орда, а с XVI века — Золотая Орда) был образован при выделении старшему сыну Чингиз-хана кочевого удела. Как убедительно показано М. Г. Сафаргалиевым, это произошло в 1207–1208 годах[169].

После похода монголо-татарских войск на государство хорезмшахов в 1219–1221 годах и его покорения владения Джучи расширились за счет захваченных земель. В частности, старший сын Чингиз-хана получил город Ургенч (Хорезм) и степные территории по берегам реки Иртыш. Там же на Иртыше располагалась и ставка Джучи.

После смерти Джучи-хана в феврале 1227 года во главе улуса стал его второй сын Бату (в русских источниках Батый). При нем территория удела значительно выросла. За две военные кампании (1229–1230 годы и 1235–1242 годы) были присоединены степные территории Башкирии, Дешт-и-Кипчака (половецкой степи), завоеваны Волжская Булгария, Русь, признало свою вассальную зависимость от татар Закавказье.

В 1260-х годах Монгольская империя переживала острый политический кризис, связанный с борьбой за верховную власть. Глава Джучиева Улуса Берке (сын Джучи) поддержал в борьбе за верховный престол в Каракоруме после смерти Менгу Ариг-Бугу, тогда как глава Ирана Хулагу — Хубилая. Это привело к военному конфликту, который развивался с переменным успехом. Ордой было окончательно потеряно Закавказье, перешедшее под юрисдикцию Улуса Хулагу. В то же время победа в борьбе за имперский трон Хубилая поставила Улус Джучи в оппозицию к центральной власти и привела к фактической независимости.

В 1280–1300 годах Орда испытывала политический кризис, связанный с борьбой за власть. Этот период тесно связан с деятельностью праправнука Чингиз-хана Ногая, который, не претендуя сам на ханский престол, тем не менее создал второй политический центр на западе Улуса Джучи. Борьба великих ханов с его военно-политическим влиянием завершилась победой хана Токты и гибелью Ногая в 1299 году.

Период с 1300 по 1357 год традиционно считается в историографии временем наивысшего могущества Джучиева Улуса[170]. Начало этого периода принято связывать с именем хана Токты (1291–1313 годы)[171]. Во многом основой данного суждения является свидетельство в персоязычном «Продолжении сборника летописей» о том, что «в дни его царствования… весь улус его стал богат и доволен»[172].

Значимые достижения в военном, политическом, экономическом и культурном развитии связываются с именами ханов Узбека (1313–1342 годы) и Джанибека (1342–1357 годы). Приходу к власти Узбека в 1313 году сопутствовало принятие ислама как государственной религии. Мусульманское духовенство с этого времени начинает играть при дворе значительную роль, нередко определяя направления внешней и внутренней политики.

После смерти хана Джанибека Орда вступает в период острого политического кризиса. Русские источники метко назвали его «великой замятней». На протяжении 1360–1380 годов на ханском престоле, по различным оценкам, побывало от 16 до 20 претендентов[173]. Были нарушены политические и экономические связи отдельных регионов ордынского государства, которое было поставлено на грань распада.

В 1380–1395 годах великому хану Токтамышу удалось объединить под своей властью практически всю бывшую территорию Джучиева Улуса. Однако война Орды со среднеазиатским полководцем Тимуром не принесла ожидаемой победы. Более того, в результате двух походов (1391 и 1395 годов) Тимуру удалось разгромить основные силы Орды, разорить ее города. Экономика страны была окончательно подорвана[174].

Попытку восстановить Джучиев Улус предпринял эмир Идегей. Управляя страной от имени ханов Шадибека (1400–1407 годы), Булата (1407–1411 годы) и в начальный период правления Тимура (1411–1412 годы), он на короткое время добился относительного единства страны. Однако постоянная политическая оппозиция в лице Токтамыша и гибель в 1405 году его сыновей не позволили эмиру добиться прочных результатов. В одном из междоусобных столкновений в 1419 году он погиб.

С этого времени Орда как единое государственное образование фактически перестает существовать; активно идет процесс распада. В 20-е годы XV века от нее отпадают восточные владения: образовываются Сибирское, Казахское, Узбекское ханства и Ногайская орда[175]. На протяжении 1438–1445 годов свергнутый хан Улуг-Мухаммед ведет самостоятельную политику, которая завершается появлением на карте Восточной Европы самостоятельного Казанского ханства[176]. С событиями 1445 года исследователи связывают организацию Касимовского ханства[177]. В 1460-е годы начинается активная борьба за самостоятельность Крымского и Астраханского улусов, продолжающаяся с разной интенсивностью и переменным успехом вплоть до 1502 года[178]. Самым крупным осколком Джучиева Улуса оказывается Большая (или Великая) Орда, занимавшая кочевья от Днестра до левобережья Волги[179]. Однако с 1456 года, с потерей Ак-Кермана, который захватили турки, татары Большой Орды не рискуют кочевать даже в правобережье Днепра. Не часто они появляются и в левобережье Волги[180].

Социальная структура ордынского государства и ее эволюция в ХІІІ–ХV веках достаточно подробно рассмотрены в монографии Г. А. Федорова-Давьщова «Общественный строй Золотой Орды». Во главе всех Чингизидов в XIII веке выступал каган (каан). За ним в иерархической системе следовал хан — глава какой-либо основной чингизидской ветви — потомков Угедея, Хулагу, Джучи, Джагатая. Следующую ступень занимали царевичи-Чингизиды. Далее следовали нойоны (беки, эмиры) — по мнению Г. А. Федорова-Давыдова, представители аристократии, обычно не связанные кровным родством с Чингизидами. «Это были либо главы родов, находившиеся в вассальной зависимости вместе со своим родом, т. е. потомки старой дочингизовской аристократии, не порвавшей еще связей со своим родом или племенем… либо назначенные ханом военачальники, получившие за военную службу, удел-улус, в который часто входили разные и чуждые самому военачальнику племена, либо, наконец, служилый слой аристократии при дворе хана или каана». Слой, который можно сопоставить со служилым дворянством, составляли нукеры («верный слуга», «друг», дружинник), которые обычно являлись выходцами из аристократического рода, пришедшего в упадок[181]. Социальную систему замыкали массы кочевых и оседлых трудящихся.

Перед нами выстраивается довольно сложная иерархическая система, в основе которой изначально была неоднородная общность с правящим родом в качестве аристократии. Принадлежность к этой общности была закреплена в генеалогии[182].

Именно поэтому важной стороной общественной системы Джучиева Улуса является его родоплеменная, клановая дифференциация[183]. Можно согласиться с мнением Д. М. Исхакова и И. Л. Измайлова о том, что «вся внутренняя политика в Золотой Орде вращалась вокруг двух основных элементов политической власти — дома Чингизидов и кланово-племенной организации с ядром в виде конфедерации четырех "правящих племен"»[184]. При этом Орда по сравнению с Монгольской империей эпохи завоеваний представляла собой более сложный социальный организм, фактически — государственное образование. В Джучиевом Улусе мы уже наблюдаем расчлененность этнического и потестарного[185] сознания, тогда как для империи было характерно его совмещение[186].

Не стоит смешивать социальную (социально-политическую) и этническую (этнополитическую) системы отношений — это две различные грани в политической жизни ордынского общества. В каких-то моментах они пересекаются (к примеру, в кровнородственном влиянии на социальный статус отдельного представителя элиты), в каких-то — диаметрально противоположны.

Социально-политическая иерархия нашла отражение и в системе титулований представителей аристократии. Главой империи являлся каган (хан ханов)[187]. Он выдавал ярлыки на владения региональным ханам и в 1240–1250-х годах ряду русских князей. Во главе Джучиева Улуса, одного из региональных владений, стоял хан[188] (к 1270-м годам он стал фактически независимым правителем и возглавил социальную структуру, заняв место кагана). За ним следовали «царевичи» Чингизиды — потенциальные претенденты на трон[189]. В военном плане они, как правило, командовали 10000 воинов — то есть были темниками и возглавляли соответствующие улусы (тумены или тьмы — число жителей и территории, способные мобилизовать или содержать десятитысячный корпус).

Далее шли еке нойоны (XIII век) или старейшие (великие) эмиры (XIV век) — темники, не являвшиеся по происхождению Чингизидами[190]. Об этом наглядно свидетельствуют данные русских источников. К примеру, в Московском летописном своде конца XV века при описании карательной экспедиции, посланной ханом Узбеком зимой 1327–1328 годов на Тверь для подавления вспыхнувшего там восстания, «темники» и «великие князья» прямо отождествлены между собой: «Того же лета (1327 год. — Ю. С.) поиде великий князь Иван Данилович во Орду, а на зиму прииде из Орды на Русь, а с ним пять темников, великих князей»[191]. Статус ордынских «царевичей» и «великих князей» фактически сопоставлен между собой в послании российского духовенства князю Углицкому Дмитрию Юрьевичу от 29 декабря 1447 года: «Не те же ли пак царевичи и великие князи у сего царя Седи-Яхмата, которые тогда и у того царя (Улуг-Мухаммеда. — Ю. С.) были да тоже дело делали?»[192]. То есть царевичи поставлены на первое место в сравнении с великими князьям, но статус и тех и других обозначен ниже царского/ханского.

Еще ниже числились нойоны (XIII век) или эмиры (ХIV век) — тысячники[193].

В эту систему иерархии были включены и представители национальных (русской, сербской, болгарской, армянской и др.) аристократий завоеванных монголо-татарами земель[194].

Особенностью Источниковой базы истории Джучиева Улуса является отсутствие собственно ордынских летописных произведений. Непосредственно из среды ордынского общества происходят лишь ярлыки ордынских ханов и татарский народный эпос «Идегей». Но политическая, экономическая и культурная жизнь страны нашла отражение в хрониках других стран (русских летописях, восточных — арабских, персидских, армянских, грузинских — хрониках, записках западноевропейских путешественников т. д.). Необходимо отметить, что в анналы соседних стран попадали события, связанные в первую очередь с деятельностью высших слоев общества. То есть мы можем на основе имеющихся в нашем распоряжении источников составить представление исключительно об элите Улуса Джучи.

Цель настоящей главы — попытаться выяснить принципы формирования и существования элиты Орды, системы взаимоотношений отдельных членов и групп, составлявших элиту, функции элиты, а также степень влияния процессов внутри элиты на политическое, социально-экономическое, внутри- и внешнеполитическое развитие Джучиева Улуса. Речь идет о периоде с начала 40-х годов XIII века, когда после похода на Европу Джучиев Улус максимально расширил свои границы; политически с этого времени он представляет собой значительную единицу. Завершается же этот период в первой трети XV века, когда Золотая Орда, распад которой начался в 1420–1430 годы, перестала существовать как политическое и государственное образование.

2. Правящий род Джучиева Улуса

К высшему слою элиты Орды относились прямые потомки Чингиз-хана, которые составляли правящую верхушку аристократии. Чингизиды могли претендовать на ханский престол[195]. Представители других родов и кланов были лишены возможности стать во главе государства.

Основа такого положения была заложена Чингиз-ханом. Как полагает В. В. Трепавлов, в политической традиции кочевников Великой Степи власть монарха и его рода была тесно связана с представлениями о сакральном характере главенства в государстве. В качестве одной из иллюстраций В. В. Трепавлов приводит надпись на печати каана Гуюка, поставленной на послании папе Иннокентию IV (1246 год): «Силою вечного Неба беспредельной великой Монгольской державы хана ярлык». В. В. Трепавлов отмечает также, что «представление об империи как о сфере управления и власти только чингисидской ветви тайджиутского рода борджигинов отразилось на особенностях престолонаследия. Родовой принцип передачи трона был ведущим в улусных ханствах, что… традиционно для политических образований Великой Степи»[196]. Данное положение запечатлено и в Билике — высказываниях Чингиз хана и его потомков, приравненных к правовым нормам (в отличие от Ясы — письменного права Монгольской империи).

Сила традиции и правовые нормы удерживали таковое положение дел на протяжении всего существования ордынского государства. Например, «Аноним Искандера», повествуя о восшествии в 1411 году на престол Орды Тимур-хана и о его противостоянии Идегею, отмечает, что у ордынцев «всегда было стремление к проявлению себя как державы потомков Чингиз-хана»[197]. В то же время к первой половине XV века относится появление претендентов на ханский престол из других знатных родов. Идеологическая борьба между приверженцами традиционного господства Чингизидов и представителями других династий ярко отразилась в эпосе «Идегей». В «Песне тринадцатой» от имени Токтамыша говорится:

Точно такое же положение наследования власти родом закрепилось и за отдельными частями Джучиева Улуса. Например, правое крыло Ак-Орда (Белая Орда) наследовалось родом Бату, а левое крыло Кок-Орда (Синяя Орда) находилось во владении потомков Орды-Ичена, старшего брата Бату[198]. По тому же родовому принципу происходило наследование улуса Шейбана[199].

При этом потомки Джучи не могли претендовать на высшие государственные должности в других улусах (во владениях потомков Чагатая, Угедея и Тулуя).

По праву рождения потомки Джучи также получали первоочередное право на высшие государственные должности. По данным персидских авторов, при "Бату и Берке на должность «командующего войсками» — беклярибека — был назначен правнук Джучи Ногай (Иса-Ногай)[200]. А после его гибели эта должность досталась сыну великого хана Токты — Иксару (Ильбасару), который исполнял обязанности «командующего войсками» до своей смерти (между июнем 1309 и маем 1310 года)[201].

Столь же непререкаемое первоочередное право Чингизиды имели на выделение улусных владений. Наиболее ярко это прослеживается на примере разделения завоеванных кыпчакских степей после возвращения армий Бату из похода на Западную Европу в 1242–1243 годах. Улусы получили все братья Джучиды, а также их взрослые сыновья. Достоверно известно, что уделы получили Бату (междуречье Волги и Яика[202]); Берке (на Северном Кавказе, а затем в — левобережье Волги[203]); Шейбан (междуречье Эмбы и Сырдарьи, с севера удел был ограничен бассейном рек Иргиз, Савук, Орь, Илек и Уралом, с юга — северным побережьем Аральского моря[204]); Орду-Ичен, Удур, Тука-Тимур, Шингкур, Сингкум (их уделы составили левое крыло Джучиева Улуса — Кок-Орду[205]); старший сын Бату — Сартак (междуречье Дона и Волги[206]).

Подобная процедура наблюдается также около 1380 года, когда Токтамыш подчинил междуречье Днепра и Волги — так называемую «Мамаеву Орду». Эти земли были распределены между сторонниками великого хана, и в первую очередь между Джучидами. Уделы получили Бек-Ярык-оглан (левобережье Днепра[207]), Бек-Ходжа (полуостров Крым[208]), Бек-Булат (Подонье[209]).

Немаловажное значение для социально-политического и экономического статуса имело и родство с родом Чингиз-хана по женской линии. В XIV — первой трети XV века, когда должность «командующего войсками» всё чаще стала оказываться в руках служилой аристократии, ее неизменно занимали родственники великого хана, как правило, зятья — гургены. К таковым относятся Кутлуг-Тимур и Иса-бек при Узбеке, Мамай в период «великой замятии», Идегей при Тимур-Кутлуке и Шадибеке. Владетели улусов также приобретали больший социальный вес в случае женитьбы на родственнице хана. В XIII веке известен Картан, муж сестры Бату. Наконец, женитьба русских князей на ордынских царевнах увеличивала их шансы в борьбе за княжеские титулы. В XIII веке Федор Ростиславович Черный после женитьбы на дочери великого хана сумел укрепить свои права на ярославский стол. В 1317 году, взяв в жены сестру Узбека Кончаку, приобрел владимирский великокняжеский титул князь Юрий Данилович Московский.

Приближала к высшему слою Джучиева Улуса и выдача замуж дочери за Чингизида, особенно за великого хана или наследника престола. Так поднялся по иерархической лестнице Иса-бек — отец Урдуджи, жены Узбека. Кроме того, он женился на Иткуджуджук, дочери великого хана Узбека[210], то есть был одновременно и ханским зятем, и ханским тестем. В 1411 году попытался упрочить свое положение Идегей, выдав свою дочь замуж за хана Тимура.

О том, сколь важное значение высший слой ордынской аристократии придавал родству с домом Чингиз-хана, свидетельствует процесс принятия решения о выдаче замуж царевны из рода Чингиз-хана за границу (например, за египетского султана). Разработка брачного соглашения длилась около четырех лет. Причем обсуждался договор высшим советом государства, состоявшим из семидесяти эмиров[211]. То есть решение носило не семейный или родовой, а общегосударственный характер.

Женщины, принадлежавшие к роду Чингиз-хана (матери, сестры, жены, дочери), имели право на участие в государственных делах (например, Джиджек-хатун, Тайдула и др.). Нередко они становились регентшами при малолетних ханах[212]. Вдовы управляли улусами своих мужей и распоряжались их имуществом. На протяжении ХІІІ–ХIV веков наблюдается их активное участие в придворных интригах и борьбе за власть. Большую роль в политической жизни женщинам из дома Чингиз-хана отводит и эпос «Идегей».

Чингизиды и их ближайшие родственники занимали привилегированное положение и в правовой системе ордынского государства. По нормам Ясы в случае нарушения законодательства представителями рода «один раз, пусть его усовещают словом; если сделает вопреки два раза, пусть действуют на него красноречием; в третий раз же пусть пошлют его в отдаленное место (ссылка)… Когда он сходит туда и возвратится — он будет внимателен. Если же он не образумится, пусть посадят его в оковы и тюрьму. Если выйдет оттуда добронравным и образумившимся — очень хорошо; в противном случае пусть соберутся все родственники, составят общее совещание и положат, что с ним делать»[213]. Отголоски этой нормы прослеживаются в татарском народном эпосе «Идегей», где повествуется, как знатный бий Урман был четырежды пойман на воровстве, после чего казнен. Причем решение о казни Урмана принимал совет из девяноста «знатных парней», а решение о смертном приговоре Идегей в отчете Токтамышу аргументирует тем, что:

Ярким примером, свидетельствующим о неподотчетности Чингизидов общегосударственному суду, стало событие, последовавшее за смертью Ногая. После поражения в битве с Токтой Ногай бежал с поля боя, но был настигнут и убит русским воином[214]. Хан Токта казнил этого воина за убийство Чингизида без суда родственников. Аргументацией смертного приговора стали следующие слова: «Правосудие требует смерти его, чтобы не появился снова кто-нибудь, который сделал подобное этому», а также: «…простой народ да не убивает царей»[215].

Таким образом, судить и казнить представителя рода Чингиз-хана мог только общий совет представителей данного рода.

Ордынские ханы имели фактически неограниченную власть над своими подданными, в том числе и над представителями элиты Джучиева Улуса. Но, будучи, по сути, гарантом стабильности, правопорядка и процветания государства[216], кроме прав ордынский властитель имел и ряд обязанностей. Как пишет В. В. Трепавлов, «власть государя осуществлялась по трем направлениям: охрана целостности и укрепление державы (эля, улуса); забота о ее населении, народе; ведение завоевательных войн, забота об армии»[217]. При возведении на престол с претендента брали обещание править справедливо под угрозой свержения. То есть неисполнение ханом своих обязанностей давало право нойонам (эмирам) оставлять службу этому государю и даже право отстранить его от власти.

Примером может служить судьба хана Туда-Менгу. По сведениям Рашид-ад-Дина, он царствовал «некоторое время». Затем, около 1286 года, Алгуй и Тогрыл, сыновья Менгу-Тимура, и Тула-Бука и Кунчек, сыновья Торбу, его сместили «под тем предлогом, что он помешанный, и сами совместно царствовали пять лет»[218]. То есть когда в результате «помешательства» Туда-Менгу не мог более исполнять свои обязанности, он был отстранен от власти советом Чингизидов.

В «Сокровенном сказании» одним из преступлений великого каана признано несправедливое убийство им подданного[219]. Несправедливая прямая угроза жизни эмира со стороны государя могла быть принята как оправдание прекращения ему службы. Так, оправданием побега Токты из ставки хана Тула-Буки, а затем свержения правителя в 1291 году была, по данным Рашид-ад-Дина, угроза смерти: «двоюродные братья покушаются на мою жизнь»[220]. Столь же верным оправданием убийства хана служит его намерение убить Ногая[221].

Одними из главных мотивов прекращения службы Токтамышу Идегеем приводится нарушение ханом своего долга правителя:

3. Служилая знать Орды

Следующий слой элиты Джучиева Улуса представлен служилой знатью — нойонами (эмирами, беками, князьями).

Начало формирования этого слоя было положено еще Чингиз-ханом при распределении тысяч и десятков тысяч (туменов) в 1206 году. Провозглашенный ханом, он лично назначил каждого из тысячников и темников[223]. Таким же образом осуществлялись назначения и при его преемниках, в том числе при дворе ордынских ханов.

Социальная структура слоя служилой знати повторяла военную организацию империи — место эмира в системе определялось его военным статусом: выслуженным или наследственным. В силу своего положения эмиры получали соответствующий их статусу улус (эмиры-темники — улусы-тумены, эмиры-тысячники — улусы-тысячи).

Социальный статус был закреплен в системе титулований. Эмиры-темники к своему титулу «нойон» получили добавление «еке» — великий[224]. К ХIV веку монгольское наименование стало заменяться тюркским термином «бек». В персидской и арабской письменной традиции нойонов и беков называли «эмирами», а на Руси — «князьями».

В систему ордынской иерархии были включены также представители знати завоеванных монголо-татарами государств. Подобно собственной кочевой служилой знати, владетели русских княжеств, сербских, болгарских, армянских земель получали ярлыки на свои владения, то есть назначались на военные и административные должности, а их земли приравнивались к ордынским улусам. В частности, русские князья оказались четко вписаны в социальную систему и систему ордынских титулований. Великие князья приравнивались к еке-нойонам (темникам), а князья к нойонам (тысячникам)[225].

Принципы формирования служилой знати были закреплены в Ясе: «Всякий кто может вести верно свой дом, может вести и владение; всякий, кто может устроить десять человек согласно условию, прилично дать тому и тысячу и тьму (тумен. — Ю. С.), и он может их устроить хорошо»[226]. Наряду с условиями продвижения по службе существовали и условия отстранения от должности: «Всякого бека, который не может устроить свой десяток, того мы делаем виновным с женой и детьми и выбираем в беки кого-нибудь из его десятка. Так же поступаем с сотником, тысячником и темником»[227]. Как видно из приведенных отрывков, социальная иерархия дублировала военную иерархию, то есть формирование слоя опиралось на правила формирования командного состава.

Примером продвижения по служебной лестнице и одновременно повышения социального статуса может служить биография эмира Байдеры. В 1320 году он возглавлял ханское посольство к Юрию Даниловичу Московскому и Владимирскому. Русские летописи называют его «князем», то есть в это время он был эмиром-тысячником. Под 1334 годом Байдеру упоминает арабский путешественник Ибн Баттута. В это время эмир возглавлял пятитысячный отряд и сопровождал в Константинополь жену великого хана Узбека, византийскую принцессу Баялунь. Поскольку в системе социальной иерархии Золотой Орды не предусмотрено место для командующего пятью тысячами воинов, то, вероятно, к этому времени Байдера дослужился до темника и был «великим эмиром» («еке нойоном»)[228]. В 1340 году Байдера участвовал в посольстве в Египет. К этому времени он занимал должность «начальника охоты» и назывался «вельможей». Таким образом, Байдера вошел в ближайшее окружение великого хана, вероятно, в его гвардию.

Возможность продвижения вверх по социальной лестнице отмечается и в эпосе «Идегей». В «Песне третьей» кратко пересказывается биография эмира:

Низшую ступень в ордынской иерархической системе занимали представители Среднего командного звена — сотники и десятники, которые подчинялись тысячникам и темникам. Потенциально они сами могли выслужиться до тысячников и темников, особенно в периоды войн. Их продвижение по службе и имущественное положение зависели от воли эмиров. Данное положение дел ярко иллюстрируется словами папского легата Плано Карпини: «Император же этих татар-имеет изумительную. власть над всеми… Сам же он указывает, где пребывать вождям, вожди же указывают места тысячникам, тысячники сотникам, сотники же десятникам»[230].

Особое место в социальной иерархии Орды отводилось гвардии правителя. При формировании особого десятитысячного корпуса при особе хана Чингиз-хан повелел: «Мой рядовой кешиктен (гвардеец. — Ю. С.) выше любого армейского начальника-тысячника. А стремянной моего кешиктена выше армейского начальника — сотника или десятника. Пусть же не чинятся и не равняются с моими кешиктенами армейские тысячники: в возникающих по этому поводу ссорах с моими кешиктенами ответственность падет на тысячников»[231]. Гвардия должна была состоять и пополнятся из сыновей «нойонов-темников, тысячников и сотников, а также… людей свободного состояния»[232]. Причем сыновья нойонов-тысячников являлись с десятью нукерами и, вероятно, становились десятниками. В ведении гвардейцев, кроме охраны, состояли установка лагеря хана, провиант ставки, охота и т. д.[233] Следовательно, основные придворные должности занимали гвардейцы.

Гвардия была личной охраной великого хана, в период войн — «главным средним полком»[234], а также являла собой высший слой военной и придворной элиты степного государства.

Надо полагать, что практика нахождения при хане гвардии сохранялась и в отдельных частях империи — владениях потомков Чингиз-хана, в том числе и в Джучиевом Улусе. Русские источники отмечают наличие при особе великого хана военизированного «двора». В «Житии Федора Ярославского» упоминаются «царева двора множество татар»[235]. Московский летописный свод конца XV века зафиксировал прибытие в 1393 году в Москву трех ордынских князей «двора царева»[236]. Под 1426 годом при описании похода литовского великого князя Витовта на Псков отмечается, что он «у царя Махмета (Улуг-Мухаммеда. — Ю. С.) испроси двор его»[237]. Понятие «двор» в русской письменной традиции тесно связано с понятием «личные слуги», «личная охрана»[238].

Об охране, функции которой совпадали с обязанностями гвардии при дворе Чингиз-хана, упоминается в эпосе «Идегей»[239].

«Повесть об убиении Михаила Черниговского» сохранила упоминание о том, как Вату «посла единого от велмож своих, стольника своего именем Елдегу»[240]. Плано Карпини, посетивший ставку Бату около 1245–1246 годов, называет Елдегу управляющим великого хана[241]. Есть все основания полагать, что Елдега был гвардейцем ордынского правителя и все связанные с ним определения относятся к гвардейцам.

При образовании государства в составе элиты Орды был выделен привилегированный род. Его положение определялось наследственной принадлежностью к дому Чингиз-хана, точнее, его старшего сына Джучи. Несколько позже выявился ряд аристократических родов. Например, при Бату-хане (Батые) старейший эмир (великий князь) из племени сайджиут (сиджиут) Мункеду-нойон (Мунгеду-нойон, Мунгкур) был главой левого крыла войск. При хане Токте ту же должность занимал его потомок Черкес[242].

В XIV — начале XV века выделились аристократические роды беклярибеков. В 1350–1360 годах эту должность последовательно занимали отец и сын эмиры Могул-Бука и Ильяс[243]. На рубеже XIV–XV веков в таком же положении находились отец и сын эмиры Балтычака и Идегей[244].

Необходимо отметить, что, вероятнее всего, наследственное право, закрепленное за родом, распространялось на социальный статус, титул (еке нойон — великий эмир; нойон — эмир) и улусное владение. Должности же являлись формой вознаграждения этого слоя элиты, и на них назначались претенденты из нескольких аристократических родов.

Такой вывод подтверждается наличием родовых владений у ордынской аристократии. Например, М. Г. Сафаргалиев, основываясь на родословной татарских князей Сеид-Ахметовых, Кудашевых, Тенишевых и Янгалычевых, отмечает, что ордынский князь Бехан и его род «по власти Золотой Орды царя владел многими окрестными городами и другими станищами — татарскими и мордовскими», по долине реки Мокши[245]. Далее ученый пишет: «Туже картину мы видим в Крыму, где четыре фамилии, происходившие из четырех знатных родов (Ширин, Барын, Аргин и Яшлав), разделивши между собою весь Таврический полуостров в период захвата Крыма монголами, владели своими земельными участками до падения Крымского ханства»[246].

Национальная аристократия завоеванных стран на первый взгляд была исключена из возникшей системы социально-политической иерархии. В частности, русские князья получали свои владения по наследству. Однако при внимательном анализе источников выясняется, что княжеские династии, которые имели право на получение инвеституры от Джучидов, были основаны — точнее, закреплены — при оформлении зависимого положения Руси от Орды в середине XIII века. Во Владимирском княжестве закрепилась династия Ярославичей (потомки Ярослава Всеволодовича); в Рязанском — Ингваричей; в Смоленском — потомков Давыда Ростиславича; в Черниговском, а с конца XIII века Брянском — Михайловичей; в Галицко-Волынской Руси — династия Романовичей. Такое положение сохранялось на протяжении всего периода зависимости Руси от Орды. Нам не известны случаи, когда какой-либо представитель этих династий занял бы великокняжеский престол в княжестве, где правила другая династия. Более того, не известны случаи вокняжения в уделе княжества с другой династией без санкции на таковые действия ханской власти[247]. Таким образом, на территории завоеванных земель была установлена система владычества, подобная ордынской. Права на княжеские владения получили княжеские роды, основателями которых были князья, первыми признавшие власть Орды над своими землями.

О закреплении монголами передачи власти по родовому принципу в Грузии, первоначально входившей в Джучиев Улус, повествует Киракос Гандзакеци[248]. Он же отмечает включение в состав монголо-татарской элиты правителей Армении: монгольский полководец Чармагун «велел ему (атабеку Авагу. — Ю. С.) сесть ниже всех вельмож, сидевших при нем… Назавтра он посадил [Авага] выше многих вельмож. И так изо дня в день он оказывал ему больше почестей, пока не посадил его вместе с вельможами по рождению»[249].

Родовой принцип распространялся в Джучиевом Улусе на все слои аристократии — как кочевой, так и не кочевой. Попытки перейти в XIV веке к династическому принципу наследования высшей (ханской) власти (Узбек — Динибек; Джанибек — Бердибек) не достигли успеха[250].

Ордынская традиция наследования верховной власти подразумевала, по словам Г. А. Федорова-Давыдова, «особый порядок престолонаследия, при котором наследником являлся не сын, а брат или дядя или другой представитель правящего рода, который оказывался по утвердившимся в данном обществе обычаям старшим и имеющим наибольшие права». Данный порядок, «сопровождавшийся выборами правителя на совещаниях членов правящего рода — курултае, не давал возможности одной какой-либо ветви этого рода закрепиться у власти и создавал подобие некоего единства всего правящего дома как воплощение единства территории всего государства»[251].

Однако тенденция наследования старшим в роду постоянно сталкивалась с тенденцией передачи власти от отца к сыну[252]. Наиболее явные предпосылки к этому сложились после принятия ханом Узбеком ислама как государственной религии. В первую очередь это было связано со сломом той системы, которую создал Чингиз-хан. Надо отметить, что ордынская, в первую очередь кочевая, аристократия сопротивлялась исламизации — явно и тайно. Тем не менее исследователи фиксируют на рубеже XIII–ХIV веков «переход от старинной системы исчисления старшинства и прав на ханский престол к укреплению единой династической линии одной ветви царевичей в ущерб курултаю и всему роду Вату»[253]. И уже «после Узбека… права сына, прямого наследника хана, получили общее признание»[254]. Таким образом, наследником хана Узбека был объявлен его старший сын Динибек (Тинибек), что должно было стать основой новой традиции престолонаследия.

О старшем сыне Узбека известно крайне мало. Но именно он в 1342 году возглавляет войска, отправленные ханом Орды в набег на владения Чагатаидов[255]. Вероятно, отец хотел сделать его в глазах подданных удачливым полководцем, что также поддержало бы традицию наследования престола наилучшим военачальником правящего рода. Кроме того, наличие боеспособной армии под командованием старшего сына делало Динибека практически неуязвимым со стороны недоброжелателей и противников как за рубежами степного государства, так и внутри Орды.

Однако во время этого — не самого победоносного — похода хан Мухаммед Узбек скончался, и перед столичной знатью возникла проблема управления государством в отсутствие легитимного наследника ханского престола. Эмиры приняли решение возложить обязанности главы государства на следующего по старшинству сына Узбека — Джанибека. Как отмечается в арабской летописи «Биография султана Эльмелик-Эннасыра», «эмиры государства постановили, чтобы средний сын его (Узбека. — Ю. С.), Джанибек, правил государством до времени прибытия старшего брата его, Танибека (Динибека. — Ю. С.)»[256].

Таким образом, «исполняющим обязанности великого хана» стал именно Джанибек. А Динибек, получив известие о смерти отца, направился в столицу Орды, «чтобы сесть на престол царский»[257].

Когда в Сарае было получено известие о возвращении наследника, Джанибек обратился к своей матери и матери Динибека Тайтугле (Тайдуле) за советом. Он сказал, что «вот теперь является брат мой, чтобы отнять у меня царство»[258], и Тайтугла убедила сарайских эмиров убить старшего сына. Арабские авторы объясняют такое решение хатуни тем, что она «…любила Джанибека больше других»[259].

Эмиры выехали навстречу Динибеку, встретили его в городе Сарайчике и убили во время принесения присяги. Так Джанибек очистил себе путь к престолу. На всякий случай, чтобы обезопасить свое положение, он убил, как пишет арабский источник, «привязавшись… за что-то», и своего младшего единокровного брата Хызр-Бека и «стал править единодержавно»[260].

Таким образом, несмотря на постепенное укрепление новой традиции престолонаследия, произвол претендентов на трон играл в Орде главную роль. Этот вывод подтверждается и событиями, сопровождавшими переход власти уже от самого Джанибека к его старшему сыну и наследнику Мухаммед Бердибеку.

Фоном для смены власти в Орде послужили события в Иране, где в 1350-е годы происходило постепенное отстранение от власти династии Хулагу (внука Чингиз-хана). Страна оказалась в остром политическом кризисе, при фактическом распаде и в состоянии междоусобных войн. В Орду хлынул поток беженцев.

В этих условиях Джанибек принял решение о военном походе на Иран. В 758 году хиджры (25.12.1356–13.12.1357) ордынские войска во главе с великим ханом вторглись в Закавказье и, форсировав Куру, заняли Тебриз[261]. Как сообщает Ибн Халдун, Джанибек «посылал всё новые войска в Хорасан, пока не овладел им»[262]. Эласади отмечает, что 20 июля — 17 августа 1357 года в Дамаск прибыло ордынское посольство извещавшее о том, что Джанибек овладел Хоросаном «и отнял его у беззаконника и злодея Элашрефа, сына Тимурташа»[263]. Таким образом, вторжение в Иран произошло до лета 1357 года[264]. В «Истории Шейх-Увейса» отмечено, что «он (Джанибек. — Ю. С.) отправился в Чагатайское государство и подчинил себе ту страну»[265].

По данным «Анонима Искандера», «вожди стран Рума, Сирии, Джезиры, Диярбекра, Фарса и Ирака покорно и охотно направились ко двору [Джанибека] и единогласно просили, чтобы он посадил на престоле Азербайджана Бердибека, старшего [своего] сына»[266]. Хан с войсками отправился обратно в Орду, а в Тебризе наместником остался Бердибек с 50 000 человек.

По пути в Сарай Джанибек тяжело заболел. Как подчеркнуто в «Рогожском летописце», «отъ некоего приведения на поути разболеся и възбесися»[267]. Один из высокопоставленных эмиров Тоглу-бай (в русских летописях — Товлубей) направил гонца к Бердибеку и вызвал его в Сарай. Однако великому хану стало лучше, и он выразил явное неудовольствие слухами о том, что его сын покинул Тебриз. В этих условиях Тоглу-бай, Бердибек и его мать Тогай-Тоглу-хатун составили заговор.

На аудиенции у хана по приказу Тоглу-бая Джанибек был убит. Причем, как подробно описывает «Аноним Искандера», Бердибек «вызвал к себе всех царевичей и за один раз всех уничтожил. Его единородного брата, которому было восемь месяцев, принесла на руках Тайдулу-хатун (бабка Бердибека. — Ю. С.) и просила, чтобы он пощадил это невинное дитя. Бердибек взял его из ее рук, ударил об землю и убил»[268]. «Рогожский летописец» отметил под 1357 годом, что Бердибек «пришедъ отца оудави, а братью изби, а самъ седе на царство»[269].

Так при переходе верховной власти в Орде главенствующее место занял произвол сильнейшего. Причем убийства ближайших родственников — претендентов на престол и первых возможных противников, привели к пресечению династии Бату — сам Бердибек на момент своей смерти не имел детей мужского пола.

В 1359 году хан Бердибек и его беклярибек и главный помощник Тоглу-бай погибли в результате государственного переворота. Как прокомментировал автор или редактор «Рогожского летописца»: «Сеже есть братью и отца оубивыи и оубиты и оубивыи оба»[270].

Именно с этого момента в Орде наступает политическая чехарда, частая смена ханов, сопровождающаяся кровопролитием и произволом, — «великая замятия» русских летописей. Новой для ордынского государства традиции наследования власти от отца к сыну укрепиться было не суждено. На долгое время в степи главенствующим средством взятия власти стала сила.

Как бы то ни было, можно сказать, что в Джучиевом Улусе, как и в Монгольской империи (по данным В. В. Трепавлова)[271], родовой принцип наследования в целом довлел над династическим.

Более того, родовой принцип существования распространялся в Орде на все слои аристократии, как кочевой, так и не кочевой. В Ясе говорится: «Старшие беки, которые будут начальствовать, и все воины должны, подобно тому, как, занимаясь охотой, отличать имена свои, означать имя и славу свою, когда занимаются войной…»[272]. Это положение призвано было выделять зачинателей родов военной аристократии.

В «Сокровенном сказании» сохранились сведения о том, как Чингиз-ханом были заложены основы формирования отдельных родов. Согласно источнику, основатель империи заявил: «Хасаровым (Хасар — брат Чингиз-хана. — Ю. С.) наследием да ведает один из его наследников. Один же да ведает наследием Алчидая, один — и наследием Отчигина, один же — и наследием Бельгутая. В таком-то разумении я и мое наследие поручаю одному. Мое повеление — неизменно. И если оное не станете как-нибудь перекраивать, то ни в чем не ошибетесь и ничего никогда не потеряете. Ну, а если у Огодая народятся такие потомки, что хоть травушкой-муравушкой оберни — коровы есть не станут, хоть салом окрути — собаки есть не станут, то среди моих-то потомков ужели так-таки ни одного доброго и не родится?»[273]. Таким образом, власть целенаправленно передавалась одному из представителей рода. Причем в случае неспособности потомков из какой-либо ветви управлять наследством Чингиз-хана на наследство мог претендовать любой представитель рода.

О прочном господстве родового принципа на протяжении существования Орды говорят и положения татарского эпоса «Идегей». В «Песне пятой» от имени эмира Идегея говорится:

В «Песне тринадцатой» от имени Токтамыша говорится:

Здесь великий хан, во-первых, ссылается на свою родословную, свое благородное происхождение. Во-вторых, указывается, что основой для поступления на военную службу служит принадлежность к тому или иному роду. Человек без «роду-племени», не знающий своих корней, не мог рассчитывать на высокое положение в социально-политической иерархии Джучиева Улуса.

Другой основой формирования и существования элиты Золотой Орды, наряду с родовым принципом, была военная служба хану и в его лице всему роду Чингизидов и государству. Данное положение было закреплено в Ясе: «Каждый мужчина, за редкими исключениями, обязан службой в армии»[276]. Другая норма монгольского законодательства гласила: «Всякий, не участвующий лично в войне, обязан в течение некоторого времени проработать на пользу государства без вознаграждения».

Известно, что и русские земли должны были пополнять золотоордынскую армию своими рекрутами. Однако после восстания 1262 года князю Александру Невскому удалось «отмолить» от этой повинности свой народ. Вероятно, в соответствии с нормой Ясы о трудовой повинности, русские княжества стали вносить определенную денежную сумму в периоды войн в составе дани либо в составе «царева запроса». О вхождении этой суммы в «царев запрос», а возможно, и того, что весь «царев запрос» состоял из «откупа» от участия в войне, говорят сведения русских летописей о приходе в 1357 году от хана Джанибека посла «именем Иткара по запрос ко всем князем русским». Далее летописцы отмечают военные действия ордынцев в Закавказье, в результате которых «царь Чанибек взя Мисюр и посади тoy на царство сына своего Бердибека»[277].

Кочевой аристократии пункт законодательства о «трудовой повинности» открывал дорогу на гражданскую службу. Так формировалось высшее ордынское чиновничество.

Условия службы также нашли отражение в Ясе. Военная аристократия должна была участвовать в военных советах: «Беки (начальники) тьмы, тысячи и сотни, приходящие слушать наши мысли в начале и в конце года и возвращающиеся назад, могут начальствовать войском»[278]. Здесь необходимо отметить, что в 1276 году в походе ордынского хана на Северный Кавказ участвовали русские войска. Вероятно, непосредственно перед военными действиями в совете принимали участие и русские князья-военачальники.

От эмиров, составлявших командный состав армии, требовалось обучать новобранцев, держать в постоянной боевой готовности свои подразделения, иметь запасы оружия для вооружения своих подчиненных[279].

Чингиз-ханом была установлена четкая субординация. Прежде всего «он запретил эмирам обращаться к кому-нибудь, кроме государя, а если кто-нибудь обратится к кому-нибудь, кроме государя, того предавали смерти»[280]. Далее было жестко установлено, что «кто без позволения переменит пост, того предавали смерти»[281] и что «ни один человек не должен переходить в другое место из тех тысячи, сотни и десятка, в которых он состоит, не смеет искать другого пристанища. Никто не может впускать к себе такого [беглого] человека, а если кто-нибудь преступит данный приказ, то их публично пытают и казнят, как того, кто ушел, так и приютившего его»[282].

Нарушение условий службы со стороны эмира влекло за собой самые жесточайшие наказания вплоть до смертной казни: «Должностные лица и начальники, нарушающие долг службы или не являющиеся по требованию хана, подлежат смерти»[283]. Известно также, что Чингиз-хан «узаконил, чтобы старейший из эмиров, когда он проступится и государь пошлет к нему последнего из служителей для наказания его, отдавал себя в руки последнего и распростирался бы перед ним, пока он исполнит предписанное государем наказание, хотя то было лишение живота»[284].

Источники донесли до нас известия о казнях в Орде. Наиболее массовые были произведены по требованию Ногая ханом Токтой в период с декабря 1292-го по декабрь 1293 года. Были казнены эмиры Кальтикая, Ютука, Каракуюка, Маджара, Баринтокту, Куби, Юку, Туратемира, Алтемира, Туку, Байтару, Баймектемира, Байтуктемира, Байгурактайджи, Баруха, Малджука, Бурулги, Кунджука, Судука, Караджина, Хаджари, Ишку, Баяджи[285]. Все они поддержали Тула-Бугу, и их действия были расценены как измена хану и государству.

Русских князей в Орде тоже казнили по нормам Ясы. В частности, великий «князь Михаил Ярославич Тверской и Владимирский был казнен по следующим обвинениям: «Горд еси непокорив царю нашему, и посла царева Кавгадыя соромотил еси, и с ним бился еси, и татар побил еси, и дани царевы имал еси себе, а царю еси не давал, и в немцы с казною бежати хотел еси, и княгиню Юрьеву зелием уморил еси, и князей и татар царевых побил еси»[286]. То есть в глазах татарского суда русский князь предстал как государственный изменник («непокорлив царю», «казну в Рим к папе отпустил», «в немцы с казною бежати хотел»), злоупотребляющий должностным положением («дани царевы имал еси себе»). Более того, он рассматривался как мятежник («князей и татар царевых побил»), покусившийся на жизнь представителя рода Чингиз-хана — сестры Узбека Кончаки-Агафьи («княгиню Юрьеву зелием уморил»).

В подобных же преступлениях обвиняет Василия I в 1408 году Идегей: «…послы царевы и гости изо Орды к вам приездят, и вы послов и гостей на смех поднимаете, да еще велика им обида и истома у вас чинится… А Тимур-Кутлуй сел на царство, а ты улусу государь учинился, и от тех мест у царя еси во Орде не бывал, царя еси во очи не видал, ни князей ни старейших бояр, ни меньших, ни иного еси никого не присылывал, ни сына, ни брата ни с которым словом не посылывал. И потом Шадибек осмь лет царствовал, и у того еси такоже не бывал и ни кого еси ни с которым же словом не посылывал. И Шадибеково царство такоже ся минуло, и ныне царь Булат-Салтан сел на царстве и уже третий год царствует, такоже еси ни сам не бывал, ни сына, ни брата, ни старейшиаго боярина не присылывал»; и далее: «…а что еси имал в твоей државе со всякого улуса з дву сох рубль, и то серебро где ся деваете?»[287]. Здесь московский князь обвиняется практически по тем же пунктам, что и Михаил Тверской: 1) «непокорлив царю» (Михаил) — «у царя еси во Орде не бывал, царя еси во очи не видал» (Василий); 2) «дани царевы имал еси себе» (Михаил) — «а что еси имал в твоей државе со всякого улуса з дву сох рубль, и то серебро где ся деваете?» (Василий); 3) «князей и татар царевых побил» (Михаил) — «послов и гостей на смех поднимаете, да еще велика им обида и истома у вас чинится» (Василий). Московский князь избежал лишь обвинения в покушении на жизнь представителя рода Чингиз-хана.

Показательно, что в конфликте в 1270 году великого владимирского князя Ярослава Ярославича с Новгородом Великим подобные обвинения в сторону новгородцев звучат из уст посланника Ратибора: непокорность хану («новгородци тебе не слушають…»); невыплата дани («мы дани прошали тобе, и они нас выгнали…»); неуважение к ордынскому чиновнику, которым в отрывке выступает владимирский князь («…аЯрослава бещьствовали»)[288].

Итак, представитель элиты Орды, не являвшийся членом правящего рода, мог быть казнен по решению суда аристократии или указу хана. Смертная казнь применялась к эмирам (князьям), обвиненным в государственной измене, злоупотребляющим должностным положением, покусившимся на жизнь члена рода Джучи (и другого представителя знати Орды) без приказания великого хана.

Невыполнение служебных обязанностей влекло за собой отстранение от должности. Так, был смещен с должности беклярибека великий эмир Кутлуг-Тимур в 721 году хиджры (31.01.1321–19.01.1322) в связи с невыполнением им приказа о вторжении в Хоросан[289]. В 1322 году был лишен ярлыка на великое княжение Владимирское князь Юрий Данилович Московский. Решение это было обусловлено тем, что он «поймав серебро оу Михаиловичев (Тверских. — Ю. С.) выходное по докончанию, не шел против царева посла, но ступил с серебром в Новгород Великый»[290]. Подобный мотив прослеживается и в рассказе Ибн Арабшаха об Идегее. По его сведениям, Токтамыш заявил: «И наполнится глаз существования твоего сном от действия гибели», на что Идигу возразил: «Не дай Бог, чтобы владыка наш, хакан, разгневался на раба неповинного и дал завять деревцу, которое сам насадил, или разрушил основание (здания), которое сам построил»[291].

В то же время самовольное устранение от службы законному хану неизменно рассматривалось как измена государству и должно было караться смертной казнью. К такому выводу нас приводят события, связанные с противоборством Ногая и Токты в конце XIII века.

Около 1297 года ряд эмиров Токты, среди которых были эмиры Таз и Тунгуз, почувствовали страх вследствие одного дела, дошедшего до них… покинули его и ушли к Ногаю»[292]. Вероятно, в этих словах хрониста подразумевалась угроза жизни. Великий хан потребовал выдачи этих эмиров. Ногай отказался выполнить требование хана, нарушив тем самым положение Ясы. В результате войны Ногай погиб, а эмиры продолжили службу его старшему сыну Джеке. Но последний без суда убил своего брата Теку. Этот факт вызвал недоверие со стороны Таза и Тунгуза: «Если он не пожалел брата своего, как же он пожалеет нас»[293]. Данный мотив послужил оправданием для мятежа, поддержка которого силами Токты положила конец сепаратистским тенденциям на западе Джучиева Улуса. Таз и Тунгуз были вновь приняты на службу к великому хану. Таким образом, в полномочия главы государства входило также и право миловать.

В 1337 году был помилован князь Александр Михайлович Тверской. При личной аудиенции у Узбека Александр Михайлович заявил: «Господине царю, аще много зло сотворих ти, во се есмь предъ тобою, готов есмь на смерть». Великий хан Узбек, однако, помиловал князя Александра; летописец отмечает, что «удивишася вси» (по данным Никоновского свода XVI века)[294].

Особое место в преступлениях против государства занимала узурпация власти. Поскольку власть в степи носила сакральный характер, покусившийся на нее при живом хане должен был быть безоговорочно казнен. Например, около 1281–1282 годов были казнены Джиджек-хатун, жена Менгу-Тимура, и эмир Байтера. По данным арабского автора Бейбарса, «она правила [государством]… в царствование Тудаменгу», а эмир «выполнял приказания ее»[295]. Ордынская аристократия воспротивилась такому положению дел и, по приказу Ногая Джиджек-хатун и Байтера были убиты. Обвинение в узурпации власти играло большую роль при начале военных действий против Ногая в 1297 году («Токта… отправился на войну против Ногая… а это [произошло] оттого, что Ногай долгое время был правителем царства, неограниченно распоряжавшимся Берковичами, смещал тех из царей их, кто ему не нравился, и ставил [тех], кого сам выбирал»[296]).

Наряду с военной службой эмиры Орды выполняли дипломатические миссии. Как отмечал Б. Я. Владимирцов, посол в монгольском обществе рассматривался как представитель рода и племени, «почему особа посла считалась неприкосновенной»[297]. В этой связи у монголо-татар «есть обычай никогда не заключать мира с теми людьми, которые убили их послов, чтобы отомстить им»[298].

Такое же отношение к послам сохранилось и в Джучиевом Улусе.

Как правило, дипломатические миссии осуществлялись именно представителями элиты золотоордынского государства. Чаще всего в качестве послов выступали нойоны — тысячники, которыми на протяжении XIII–ХIV веков было большинство послов в Египет. Например, Джелаль-эд-Дин в 661 году хиджры (15.11.1262–03.11.1263)[299]; Намун в 706 году хиджры (13.07.1306–02.07.1307)[300]; Мангуш в 714 году хиджры (17.04.1314–06.04.1315)[301]; Хасан в 786 году хиджры (24.02.1384–11.02.1385)[302]. В таком же статусе эмиров (князей) — тысячников выступает большинство послов на Русь.

Источники зафиксировали такие случаи, когда дипломатические миссии возглавляли eкe нойоны (великие эмиры). В 717 году хиджры (16.03.1317–04.03.1318) этот статус имел Шерин, посол к египетскому султану[303]. Такой же статус был у Баянджара (Бабуджи) — главы посольства, которое в 720 году хиджры (12.02.1320–30.01.1321) сопровождало хатун Тулунбий, родственницу Узбека, просватанную за египетского султана[304].

Русские летописи называют послом Тоглу-бая (Товлубея), который зимой 1339–1340 годов прибыл в Рязанское княжество. Однако его миссия носила скорее военный, нежели дипломатический характер. Великий эмир возглавлял поход ордынских войск на Смоленское княжество[305].

Крайне редко выступают послами Чингизиды. В 1294 году посольство великого хана Токты к ильхану Ирана Гейхату возглавлял царевич Калынтай (Калинтай)[306].

Посольскими полномочиями ограничивают миссию царевича Чол-кана (Щелкана) в Твери в 1327 году русские летописи[307]. Мятеж в княжестве и убийство, с одной стороны, посла, а с другой стороны, Чингизида послужили тогда причиной карательного похода на Тверь ордынских войск. На Руси этот поход стал известен как «Федорчукова рать», по имени татарского командующего Федорчука.

Определенное место в системе золотоордынской социальной иерархии занимали представители духовенства. Известно, что монголо-татары отличались веротерпимостью. Однако — и об этом уже говорилось — власть в кочевых обществах носила сакральный характер. Поэтому служители культа неба играли огромную роль еще при образовании империи. В частности, близок к трону был шаман Тэб-Тенгри[308] Посол французского короля Людовика IX Вильгельм де Рубрук отмечал, что «прорицатели, как признал сам хан, являются их жрецами, и всё, что они предписывают делать, совершается без замедления»[309]. О роли шаманских обрядов при дворе Бату свидетельствует «Повесть о убиении Михаила Черниговского»[310]. Ал-Бирзами отмечает, что великий хан Токта «был неверным [державшимся] религии поклонения идолам, любил уйгуров, то есть лам и волшебников, и оказывал им большой почет»[311].

В силу закрепленной в Ясе традиции служители различных культов имели прежде всего налоговые и иные экономические привилегий. Русское православное духовенство получало иммунитетные ярлыки, в которых оговаривалось условие «молиться за нас и за племя наше… и род»[312].

Особо привилегированное положение при ордынском дворе с середины XIII века стал занимать ислам. Первым ханом, перешедшим в мусульманство, был Берке. При нем же отмечено принятие ислама представителями элиты Золотой Орды — эмирами и Чингизидами. Большую роль играло мусульманское духовенство при дворе великого хана Туда-Менгу и беклярибека Ногая. Покровительствовал исламу и хан Токта, не будучи, однако, сам мусульманином[313].

Роль государственной религии ислам приобрел с приходом к власти в 1313 году хана Узбека. Одним из вдохновителей переворота в пользу Узбека был Ала-эд-Дин Энноман Эльхарезми, ордынский имам, путешественник, врач, ученый. С приходом к власти Узбека высшая ордынская аристократия обязана была принять ислам[314]. Те, кто был не согласен с политикой хана и активно противостоял новой власти, были казнены[315].

Устоялось мнение, что с этого времени исламское духовенство занимает исключительное привилегированное положение. Правда, гонений на другие конфессии со стороны властей не наблюдалось. Положение русской православной церкви не изменилось[316], о чем можно судить[317], опираясь на многочисленные свидетельства русских источников и подробное описание исламского духовенства арабским путешественником Ибн Баттутой.

В 1330-х годах, когда Ибн Баттута посетил Улус Джучи, здесь, по его мнению, был один из центров исламского мира.

Он отмечает значение, которое приобрел имам Ала-эд-Дин Энноман Эльхарезми. Его каждую пятницу посещал великий хан Узбек. Причем Эльхарезми, сообщает Ибн Баттута, «не выходит к нему на встречу и не встает перед ним. Султан (хан Узбек. — Ю. С.) садится перед ним, говорит с ним самым ласковым образом и смиряется перед ним, шейх же [поступает] противоположно этому». В то же время «обхождение его с факирами, нищими и странниками было иное, чем обхождение его с султаном: он относился к ним снисходительно, говорил с ними ласково и оказывал им почет». Ибн Баттута говорит, что «это один из отличнейших шейхов, прекрасного нрава, благородной души, чрезвычайно скромный и чрезвычайно строгий к обладателям благ мирских»[318].

Как утверждает Ибн Баттута, религиозным центром Улуса Джучи и Улуса Джагатая был город Хорезм. Он выделил Джелаль-эд-Дин Эссамарканди — шейха одной из общин под Хорезмом и преподавателя (он «благочестивый, добродетельный… [один] из великих праведников»); Абухавса Омара Эльбекри — кади-старишину Хорезма (он «по летам юноша, по делам старик… тверд в своих приговорах и силен в благочестии»); Нур-эд-Дина Элькермани — помощника Абухавса Омара Эльбекри и одного из «великих правоведов»; Хатыба Хусам-эд-Дина Эльмешати, жителя города Хорезма (он «красноречивый оратор и один из четырех проповедников, лучше которых я не слышал на свете»)[319].

В то же время количественный анализ показывает, что из 1287 выявленных представителей высшего слоя Орды[320], духовных лиц (представителей ислама), персонифицируемых по данным источников, — 47 человек (3,6 процента). При этом больше половины из них — 29 (2,2 процента) — называет именно Ибн Баттута, посетивший Орду в 1330-е годы. Во все остальные периоды истории Орды доля представителей исламского духовенства составляет лишь 1,6 процента. Эти показатели позволяют усомниться в суждении, например, Ю. Шамильоглу о расцвете религиозной жизни в Орде при хане Узбеке. Однако его вывод об «интеграции Улуса Джучи в исламскую религиозную культуру, как в смысле богословской мысли, так и на уровне народного ислама»[321], следует признать обоснованным: в Орде фиксируется оживление исламского богословия, что особенно подчеркивает Ибн Баттута. Необходимо при этом отметить, что слишком малый процент представителей мусульманской культуры в составе элиты Орды говорит об относительно небольших масштабах исламизации в XIII — первой трети XV века. А с учетом того, что чаще всего представители исламского духовенства упоминаются в узкий временной отрезок 1333–1334 годов (время посещения Орды Ибн Баттутой), можно поставить под сомнение и их определяющую роль в выработке политических и идеологических концепций развития Джучиева Улуса.

Тем не менее нельзя не признать, что религиозные деятели составляли в Орде отдельный слой элиты, который оказывал большое влияние на ордынскую аристократию. Г. А. Федоров-Давыдов отмечает практику, характерную для ордынской аристократии ХIV века, давать детям мусульманские имена[322]. Д. В. Васильев указывает на широкое распространение мусульманского погребального обряда на территории Орды[323].

4. Ордынская элита и ее функции

Итак, ордынская элита в XIII — первой трети XV века состояла из нескольких слоев, что свидетельствует о сложной организации не только правящего слоя, но и всего ордынского общества. Высшей стратой был род Джучи, имевший право на наследование государственной власти. Привилегированное положение занимали эмиры-нечингизиды, находившиеся в родстве с правящим домом по женской линии. Близкое к ним место отводилось гвардейцам великого хана. Эти слои элиты имели первоочередное право на высшие государственные, военные и административные должности, а также на получение улусных владений.

Далее следовали еке нойоны (великие эмиры) и нойоны эмиры — владельцы улусов-туменов и улусов-тысяч. Их социальное положение зависело от пожалований великого хана, который лично назначал их на должности. Основной их обязанностью было несение военной службы, которая позволяла продвигаться вверх по социальной лестнице. Этот слой являлся источником для воспроизводства высшего слоя служилой аристократии. Его резервом были сотники и десятники.

К этой же страте необходимо отнести и большинство представителей национальной аристократии завоеванных стран, например русских княжеств.

Как отметил М. Г. Сафаргалиев, ордынская служилая аристократия оказывала большое влияние на все стороны государственного управления[324]. Более того, элита Орды, судя по тексту «Повести о Михаиле Тверском», отложившейся в Никоновском своде, чувствовала себя неотъемлемой частью государства: «Не хощем бо мы великий царю обидима тебе видети, и нас твоим князей поношаемых: наше бо безчестье — твое безчестье, а твоя слава и честь — всех нас и всеа Орды житье и пребывание»[325]. Составитель свода вложил в уста представителей ордынской знати слова, которые отождествляют государство и элиту, главу политического образования и народ.

На протяжении ХІІІ–ХIV веков наблюдается тенденция к сосредоточению властных полномочий в ограниченном ряде родов. Владетелями правого крыла Джучиева Улуса Ак-Орды (Белой Орды) становятся потомки Бату, стремящиеся к династическому принципу наследования, то есть к передаче власти от отца к сыну. Наследование левого крыла Кок-Орды (Синей Орды) закрепляется за родом Орду-Ичена. Власть в улусе Шейбана переходит также лишь к его потомкам. Выделяются аристократические роды, пытающиеся закрепить за собой высшие административные должности. Перед нами процесс концентрации власти и богатства в высших стратах элиты, который можно сравнить с концентрацией власти в европейских обществах Средневековья, выделяемый Ф. Броделем[326].

Родовой принцип наследования власти в XIII–XV веках пронизывал всю структуру социальной иерархии ордынского общества, затрагивал как кочевую, так и оседлую аристократию Джучлева Улуса. Эта форма наследования позволяла ордынским ханам выбирать на должности из наличных родов наиболее одаренных представителей, то есть соблюдался принцип меритократии, на основе которого формировалась империя Чингиз-хана. Кроме того, важные должности занимали наиболее выгодные центральному правительству кандидатуры. В этом случае на первые роли выдвигались наиболее талантливые и способные или же хотя бы неординарные претенденты, прошедшие сложную конкурентную борьбу, часто связанную с опасностью для жизни.

Необходимо отметить, что наследование власти по родовому принципу характерно не только для кочевых обществ, но и вообще для начальных этапов формирования государства у ряда народов. Примером могут служить общества Великой Степи — хунну, тюрки (данные В. В. Трепавлова[327]). Л. С. Васильев отмечает подобную форму наследования в Древнем Китае[328]; Б. И. Кузнецов — в Эламе[329]. По данным И. Дройзена, характерные черты наследования по родовому принципу наблюдаются в эллинистических государствах, особенно в Македонии[330]. Но если у оседлых народов, как правило, указанный принцип господствовал на начальном этапе формирования государства, то в кочевых обществах, и в особенности в Орде, он доминировал на протяжении всего существования. Таким образом, развитие политических институтов в Джучиевом Улусе проходило в рамках и параллельно с развитием родовых принципов и достигло в ордынском государстве, в отличие от других обществ, максимально возможного уровня[331].

Важным органом регулирования отношений внутри элиты Золотой Орды являлся курултай. Как отметил Г. А. Федоров-Давыдов, «курултай был символом единства правящего рода, символом того, что улус и вся империя рассматривается как общее достояние рода. На курултай съезжались царевичи, эмиры и нойоны. Значительный вес на курултаях имели вдовы покойных ханов. На этих имперских и улусных курултаях улаживались спорные вопросы престолонаследия, а так же… пересматривались границы кочевий и улусов»[332].

Важно, что курултай оказался органом, который, по словам Д. М. Исхакова и И. Л. Измайлова, выражал коллективные интересы ордынской аристократии, «опиравшейся на свое военное могущество»[333]. С одной стороны, он был силой, сдерживавшей стремление ханов к единовластию[334]. С другой стороны, атрибутировал принадлежность к правящей элите государства: только включенный в состав ордынской аристократии человек имел право принимать участие в курултае.

Элита золотоордынского государства несла ряд функций — и в первую очередь она отвечала за сохранение государственных традиций. Аристократия влияла на политическое развитие Джучиева Улуса, на изменение политических институтов, идеологических установок, религиозных верований. Показательной в этом плане является борьба внутри элиты Золотой Орды в 1310-х годах по вопросу о принятии ислама как государственной религии.

Немаловажной составляющей ордынского государства было военное дело. Обязанность поддержания и развития военного искусства также лежала на элите Джучиева Улуса. Более того, основные командные должности, как правило, занимали представители высшего слоя элиты — Джучиды, а наиболее ответственные военные экспедиции возглавляли лично великие ханы (Берке, Токта, Узбек, Джанибек, Токтамыш).

На элиту Золотой Орды — точнее, на ее служилую аристократию — было возложено исполнение посольских миссий. Аристократия Джучиева Улуса не выпускала из-под своего мощного контроля важную дипломатическую функцию, от исполнения которой зависели дела войны и мира, заключение политических союзов, брачных контрактов и торговых договоров.

Служилая аристократия была источником пополнения чиновничества, особенно высшего. Представителями ордынской администрации были и баскаки на Руси. Русские источники, отмечая, что в начальный период некоторые из них являлись откупщиками, называют их «князьями»; тем самым их статус приравнивается к статусу эмира-тысячника. В то же время летописи определяют должность владимирского баскака как «великий баскак»[335]. Возможно, в великие княжества баскак назначался из числа темников (еке нойонов). Такой вывод тем более правомочен, что в 1430-е годы должность даруги («надсмотрщика») Великого княжества Московского принадлежала человеку именно с таким социально-политическим статусом («великий князь ординский… Миньбулат»[336]). Об активном участии аристократии в сборе налогов говорит тот факт, что в переписи населения Закавказья в 1254 году принимал участие Тора-ага, «начальник из рода Батыя», то есть представитель высшего слоя элиты Золотой Орды. Таким образом, элита выполняла и административную функцию.

Но элита выполняла и экономическую функцию — на ордынскую аристократию возлагались обязанности сбора дани и контроля за взиманием налогов.

Ордынская аристократия покровительствовала торговле. Показателен в этом плане ярлык хана Менгу-Тимура: «Менгу Темерево слово к Ярославу князю: дай пути немецкому гости (купцам. — Ю. С.) на свою волость. От князя Ярослава ко рижанам, и к болшим и к молодым, и кто гостит, и ко всем вам путь чист есть по моей волости; а кто ко мне ратный, с ти ся сам ведаю; а гостю чист путь по моей волости»[337].

Одним из основных занятий населения Золотой Орды было скотоводство, причем первое место занимало разведение лошадей, в том числе и в улусах ордынской аристократии. Немаловажное значение для экономической системы Орды имела охота. Согласно установкам Чингиз-хана, охота была важна при подготовке к военным действиям (своего рода учения)[338], и поэтому это занятие принадлежало исключительно элите Орды.

Особое место в составе элиты Орды занимало духовенство. Выделенное из военно-политической иерархии Джучиева Улуса, оно тем не менее занимало привилегированное положение в государственной системе. Объясняется это тем, что власть в Орде требовала идеологического обоснования. Поэтому не случайно в начале ХIV века ислам стал государственной религией, заняв место шаманизма. Другие религии, в частности православная церковь, также были призваны обеспечивать идеологическую поддержку ханской власти (условие «молиться за нас и за племя наше… и род»).

Кроме идеологического обеспечения власти духовенство исполняло культурную функцию. Принятие ислама вызвало бурное строительство культовых сооружений. По указу великого хана Узбека в городе Сарае, столице государства, была построена соборная мечеть[339]. Большая строительная деятельность в Хорезме связана с именем беклярибека и наместника города Кутлуг-Тимура[340]. Безусловно, справедлив вывод А. Ю. Якубовского о том, что «в поволжских городах, особенно в двух Сараях… был… крупный центр богословской мусульманской мысли»[341].

Нельзя не упомянуть и о воспитательной функции мусульманского духовенства, которую оно делило с высшей знатью. Киракос Гандзакеци пишет, что у монголов существовала традиция, когда человек из «татарской высшей знати… поучал молодежь»[342]. Ибн Баттута сообщает, что при ставке великого хана Узбека находился глава ордынских шарифов (потомков пророка Мухаммеда) Ибн Абдель Хамид, который занимался воспитанием второго его сына Джанибека[343], впоследствии взошедшего на престол отца. Ибн Баттута видел его и в свите наследника престола — старшего сына Узбека Тинибека.

За время существования золотоордынского государства элита Орды претерпевала изменения. Изначально привилегированный род Джучидов стал к началу XV века терять свое ведущее положение. На первый план выдвинулись выдающиеся деятели из эмирской среды, которые стремились захватить власть в свои руки. Данный процесс нашел свое завершение в развитии Ногайской Орды в XV–XVI веках. В конечном итоге в Ногайской Орде была сформирована новая политическая традиция, которая противопоставлялась политической традиции Орды, продолжавшей существовать и развиваться на осколках империи — в Казанском, Астраханском, Крымском, Сибирском, Казахском ханствах[344].

Таким образом, элита Золотой Орды несла в той или иной степени все основные общественные функции: политические — военную, административную, дипломатическую и др.; экономическую; социальную; культурную; религиозную. В конечном итоге ордынская аристократия, организованная в аппарат власти, выполняла функцию господствующего слоя, господствующего класса. Как отметил Л. С. Васильев, такое положение дел*характерно для традиционных обществ и государств Востока[345].

5. Административно-территориальное деление Орды в XIII–XIV веках

Важной прерогативой и отличительной чертой элиты Джучиева Улуса было право управлять собственными земельными владениями, в которых проживало население, платившее налоги и выставлявшее строго определенное количество войск (улус). Такой порядок вещей берет начало в 1206 году, когда Чингиз-ханом были пожалованы земельные владения тысячникам и темникам; принцип пожалования сохранял свое значение во всех частях Монгольской империи и в дальнейшем[346]. Подобную процедуру мы наблюдаем весной 1236 года, когда каан Угедей жалует улусные владения в Северном Китае своим ближайшим родственникам (из рода Чингиз-хана) по женской линии — зятьям тех или иных Чингизидов и просто служилым нойонам[347].

В отношении Джучиева Улуса процедура наделения представителей элиты земельными владениями фиксируется после завоевательного похода Бату-хана 1236–1242 годов. Например, Утемиш-хаджи в своей «Чингиз-наме» сообщает, что после возвращения в южнорусские степи Бату «овладел [всеми] этими вилайетами и этими элями… роздал он затем всем своим родственникам роды и племена и назначил [им] земли и юрты»[348].

Разделение завоеванных земель на отдельные владения подразумевает под собой соответствующую административно-территориальную структуру и деление государства. Сохранившиеся источники дают нам крайне скудные сведения об улусах внутри Орды. Обусловлено это во многом тем фактом, что собственно золотоордынских письменных источников не сохранилось (исключение составляют несколько ханских ярлыков). Поэтому особую важность приобретают сведения персидских и арабских авторов, известия которых о Джучиевом Улусе, впрочем, тоже далеко не полны. Это объясняется специфическими интересами составителей летописей: персидские авторы уделяют большое внимание Синей Орде (современный Казахстан) и Сараю; арабские — Причерноморью и связанным с ним территориям — сфере своих торговых интересов. Дополнением к этим источникам могут служить сведения тюркоязычных авторов более позднего периода (XV–XVI веков). Ценнейшие сведения по исторической географии Улуса Джучи содержатся в сочинениях западноевропейских путешественников Плано Карпини и Вильгельма Рубрука, которые пересекли в XIII веке территорию степного государства с запада на восток и оставили подробные описания своего пути. Отрывочные и крайне малочисленные сведения о географии Орды сохранились в византийских хрониках и русских летописях.

Б. Д. Греков и А. Ю. Якубовский называют пять улусов: Сарай, Крым, Дешт-и-Кипчак, Хорезм, Булгар[349]. В то же время В. Л. Егоров в специально посвященной искторико-географическому аспекту монографии «Историческая география Золотой Орды в XIII–ХIV вв.», где уделяется большое внимание выяснению внешних границ Джучиева Улуса в XIII–ХIV веках и их изменениям в этот период, а также развитию городов, выделяет на территории степного государства двенадцать улусов (два по берегам Днепра, два по берегам Дона, Крым, Северный Кавказ, Великоханский, два по берегам Яика, Хорезм, улусы Орду-Ичена и Шейбана)[350]. При этом автор использовал в основном данные археологии, которые часто являются единственным источником по истории кочевых народов.

Внешние границы ордынского государства, на наш взгляд, определены В. Л. Егоровым достаточно четко. Однако представляется возможным, опираясь на письменные данные, расширить число ордынских улусов и уточнить их границы.

В первые годы после образования Монгольской империи Чингиз-хан выделил уделы своим сыновьям. Младший сын от старшей жены — Толуй — получил во владение «отцов юрт», то есть собственно монгольские степи. Наследнику престола — Угедею — были отведены земли завоеванного Северного Китая. Второму сыну — Чагатаю — от отца достался улус, располагавшийся на территории бывшего государства Хорезмшахов (современная Средняя Азия). Хозяином части Хорезма с его бывшей столицей городом Ургенч, а также Половецких степей (Дешт-и-Кипчак) стал старший сын Чингиз-хана — Джучи. Позже, в 1260-х годах, на завоеванной территории Ирана был образован новый удел — улус Хулагу. К нему отошла территория Азербайджана, которая до этого входила в состав владений Джучидов.

Внешняя граница Улуса Джучи в XIII веке выглядела следующим образом. На западе граница степного государства шла по реке Дунай, а затем — по его притоку — реке Олт. Северная граница проходила по предгорьям Карпат и тянулась до реки Днестр (правда, на территорию пруто-олтского междуречья ордынская власть распространилась лишь с 1260-х годов). В бассейне Южного Буга монголо-татарские кочевья распространялись к северу, захватывая нижнее течение его левого притока — реки Синюхи. Они, видимо, достигали южных границ современных Винницкой и Черкасской областей, то есть среднего течения Южного Буга. В левобережье Днепра граница проходила на восток по реке Псел и, возможно, по реке Сула до верховьев Северского Донца, где поворачивала на северо-восток и тянулась вплоть до Оки. Затем граница поворачивала на юг и шла по реке Дон, которая отделяла ордынские владения от земель Рязанского княжества.

Выяснение границ Джучиева Улуса в левобережье Дона в районе соприкосновения его с владениями Рязани для XIII столетия представляется крайне затруднительным из-за полного отсутствия источников. Территорию княжества с востока ограничивали река Мокша и ее приток — Цна, за которыми находились земли, заселенные мордовскими племенами. Западный район расселения мордвы включал бассейны рек Цна, Мокша, Вада; восточный ограничивался левобережьем Суры — бассейнами рек Алатыря и Пьяны. Северная граница Орды в этом регионе в XIII веке, скорее всего, не имела четких очертаний. Данному обстоятельству способствовали протяженные лесные массивы. Об этом же говорит постепенное, но неуклонное продвижение русских по правобережью Оки.

Обширный район восточнее Суры (современная Чувашия) в XIII веке находился полностью под властью монголо-татар. Все восточные источники единодушно включают территорию Волжской Булгарин в границы ордынских владений. Северные рубежи Орды в этом регионе проходили в районах правобережья Камы. Проживавшие восточнее булгар башкиры также были покорены монголами. Таким образом, все Предуралье к югу от реки Белой и Южный Урал включались в состав Золотой Орды. Северную линию границы этой части ее владений определить невозможно из-за полного отсутствия каких-либо указаний в источниках.

Нет в источниках конкретных сведений и о северной границе Золотой Орды на территории, Сибири. Скорее всего, районы кочевок монголов в этом регионе ограничивались природными границами, то есть возможностью пасти скот. Согласно традиционным сообщениям арабских и персидских авторов, крайние северо-восточные пределы Джучиева Улуса включали в себя области Сибирь и Ибирь. Их восточной границей обычно называют реки Иртыш и Чулыман, за которыми уже начинались владения метрополии, зависимые от правительства Каракорума. Далее граница поворачивала к югу, проходя через предгорья Алтая по направлению к озеру Балхаш.

Южная граница государства на территории Средней Азии тянулась от Балхаша на запад к южной оконечности хребта Каратау. Далее граница шла через район среднего течения Сырдарьи, южнее Аральского моря в направлении Хорезма. В пределах Хорезма граница проходила между городами Хорезм и Хива. С севера к Хорезму примыкали обширные пространства плато Устюрт и полуострова Мангышлак. На западном берегу Каспийского моря южным пограничным городом Орды был город Дербент. От него граница тянулась вдоль отрогов Кавказского хребта к побережью Черного моря. Территория Крымского полуострова с первых лет существования ордынского государства также входила в его состав[351].

Принципом административно-территориального деления ордынского государства была улусная система. В соответствии с ней все государство (Еке Улус — Великий Улус) делилось на более мелкие владения, которые также назывались улусами. По своей структуре они повторяли военную организацию монголов, а их размеры зависели от ранга владельца (темник, тысячник, сотник, десятник). Наиболее крупными владениями были улусы-тумены (числожителей и размер территории, способные мобилизовать или содержать десятитысячный корпус).

Земля и люди, составляющие основное богатство кочевников, у монголо-татар считались собственностью потомков Чингиз-хана, а на территории Орды — потомков старшего сына Чингиз-хана — Джучи. Поэтому тумены чаще всего возглавлялись родственниками великого хана. Улусы-десятитысячники делились на тысячи, которые были наследственными владениями-улусами. Они, в свою очередь, делились на сотни, а те — на десятки. По словам французского посланника Рубрука, «они (монголы. — Ю. С.) поделили между собой Скифию, которая тянется от Дуная до восхода солнца; и всякий начальник знает, смотря по тому, имеет ли он под своей властью больше или меньше количество людей, границы своих пастбищ, а также где он должен пасти свои стада зимой, летом, весной и осенью. Именно зимой они спускаются к югу, в более теплые страны, летом поднимаются на север, в более холодные»[352].

При этом, как отметил китайский сановник Сюй Тин, посетивший монгольские степи в 1235–1236 годах, «всякий — от татарского правителя… [членов] рода правителей и ниже — имеет определенные границы [владений]»[353].

При этом улусы как крупные этносоциальные объединения не определялись границами территорий, хотя последние и были достаточно стабильными, а фиксировались кругом лиц, возглавлявших отдельные его части. Основной акцент делался именно на людях[354].

Границами между крупными улусами служили естественные природные преграды, чаще всего крупные реки. Владетели улусов, согласно монгольскому законодательству, останавливались только на тех землях, которыми владели их предки, начиная от Джучи и до хана Шейбана; порядок пользования летними и зимними пастбищами никогда не нарушался[355]. Откочевки с территории усуса категорически воспрещались нормами Ясы[356]. Поэтому для установления ордынских улусов, границы которых не получили отражения у современных им авторов, можно использовать данные и более поздних источников (ХV–ХVІІ веков).

При рассмотрении административного устройства Золотой Орды в XIII–ХIV веках нельзя не обратить внимания на такой традиционный для монголов обычай, как разделение всей территории государства на два крыла — правое и левое. Правое крыло Джучиева Улуса составляли земли от Дуная до Сары-Су. Оно получило название Ак-Орда (Белая Орда). Левое крыло называлась Кок-Орда (Синяя Орда). Его составила территория современного Центрального и Южного Казахстана[357].

Основываясь на сообщениях Плано Карпини и дополняя их данными других источников, можно реконструировать членение ордынского государства в XIII–ХIV веках на отдельные, более мелкие административные единицы.

Самым западным улусом степного государства был удел, располагавшийся между Дунаем и Днестром. Никифор Григора и Георгий Пахимер располагают места кочевок татар «по ту сторону Истра», то есть по отношению к Византии — севернее Дуная[358]. О таком местоположении улуса говорят также сведения арабских и персидских авторов. Восточная его граница проходила по Днестру, а центр первоначально находился на левом берегу реки, где Рашид-ад-Дин помещает «старинный юрт Ногая»[359]. Но к концу XIII века центр был перенесен на правый берег Днестра. Данных о существовании этого улуса в 1240–1260-х годах в источниках нет, однако М. Г. Сафаргалиев предполагает, что уже в правление хана Батыя он был выделен его младшему брату Бувалу (Мувалу). Как бы то ни было, после похода Батыя, в конце 1250 — начале 1260-х годов, здесь вновь появляются татарские войска, причем византийские авторы утверждают, что эту территорию им пришлось завоевывать заново[360]. С конца 1260-х годов здесь обосновался внук Бувала — Ногай, воевавший до этого на кавказском фронте и лично не участвовавший в присоединении этой территории.

Следующим улусом, если идти с запада на восток, был удел, расположенный между Днестром и Днепром. В 1240-х годах здесь кочевал Коренца (Куремса)[361], который, вероятно, был лишь тысячником. По словам Карпини, «с другой стороны (по левому берегу Днепра. — Ю. С.) по тамошним степям кочевал Мауци, который выше Коренцы»[362]. В пользу такого вывода говорят и слова русского летописца о том, что Даниил Галицкий «воевал с Куремсой и никогда не боялся Куремса, потому что Куремса никогда не мог причинить зла», тогда как «Бурунда безбожный злый прииде со множеством полков татарских»[363]. Появление здесь Бурундая, который «ста на местех Куремских», летописец относит к 1259 году, то есть к тому же периоду, когда начали вновь присоединяться к Джучиевому Улусу земли между Днестром и Дунаем. Видимо, эти передвижения татарских войск были связаны с активизацией западной политики ордынских ханов в 1250–1260-х годах. Это подтверждается и археологическими данными, которые фиксируют здесь в этот период усиление присутствия татар[364].

Еще один улус составляли земли вдоль левого берега Днепра. О существовании удела на данной территории свидетельствует не только Карпини, но и персидские авторы, описывающие поход Тимура на Джучиев Улус в 1395 году. Низами Шами-ад-Дин писал: «Тимур снова повел войска в набег и, дойдя до местности Манкерман в стороне реки Узи (Днепр. — Ю. С.), разграбил область Бек-Ярыка»[365].

Особый удел составлял полуостров Крым. Об этом свидетельствуют сообщения Рубрука, арабских авторов, а также ханские ярлыки[366]. Судя по наблюдениям Рубрука, сами монголы располагались в степных районах полуострова, обложив жителей горной части данью. Южное побережье Крыма и его горный район в XIII веке представляли собой целый ряд обособленных, полузависимых от монголов владений[367].

Вдоль западного побережья реки Дон был расположен еще один улус. Карпини писал: «Ехали мы через всю страну Куманов, представляющую собою сплошную равнину и имеющую четыре большие реки… вторую Дон, у которой кочует некий князь по имени Картан, женатый на сестре Бату…»[368]. Где проходила граница между улусами Мауци и Картана, установить трудно. Возможно, в северной части рубежом между ними служила река Северский Донец.

О существовании в конце XIV века улусов в Подонье свидетельствуют данные, сохранившиеся в описании путешествия митрополита Пимена в Константинополь в 1389 году[369]. Анализ источников различного происхождения позволяет нам не согласиться с мнением В. Л. Егорова о том, что эти улусы принадлежали тысячникам (такое мнение, возможно.

справедливо по отношению к улусу Сары-ходжи; Бек-Булат и Ак-Буга являлись родственниками хана и командовали туменами, то есть были улусбеками-темниками). В то же время тяготение в позднейший период Бек-Булата к Крыму позволяет предполагать, что улус в правобережье Дона принадлежал именно ему (владельцы улусов в междуречье Днепра и Дона часто зимовали на полуострове)[370].

Плано Карпини называет еще один улус, который находился на Северном Кавказе. Он писал: «…У Бату есть брат, по имени Берка, пастбища которого находятся в направлении к Железным Воротам (Дербент. — Ю. С.), где лежит путь всех сарацинов, едущих из Персии и из Турции»[371]. О границах этого улуса можно судить по данным «Жития Михаила Тверского», где говорится: «…прииде в Орду благоверный великий князь Михаил у моря Сурожского, ид ежи втече Дон река… в вторую неделю поставиша его на судилище… Бывшу же ему в таковой нужи и безмерной тягости 26 день иже за рекою за Тверкою, под великими горами Ясьскими и Черкасскими, у града у Тетякова на реце Севенче»[372]. В то время (1318 год) на территории от низовий Дона до Терека кочевал хан Узбек. В XVII веке на землях, ограниченных реками Маныч, Кубань, Терек и предгорьями Кавказа, располагались кочевья Малых Ногаев[373]. Учитывая сохранение у татар традиционных маршрутов перекочевок на протяжении длительных отрезков времени, необходимо признать именно эту территорию землями ордынского северокавказского улуса.

Территория правобережья реки Терек до Каспийского моря и до города Дербент представляла собой особый улус. Он существовал на правах приграничного военизированного округа на протяжении всего существования ордынского государства[374].

О границах еще одного улуса можно судить по сообщениям Рубрука. По его сведениям, «за Танаидом (Доном. — Ю. С.)… близ Этилии (Волги. — Ю. С.) в трех днях пути от нее» располагался улус старшего сына Батыя Сартака[375]. Южная его граница находилась южнее города Сарай, северо-западная проходила по реке Хопер.

На территории, получившей в русских источниках название Червлёный Яр, находился еще один улус. В исторической науке принято считать Червлёным Яром территорию в междуречье Дона и Хопра[376].

В историографии Червлёному Яру посвящена обширная литература, причем прежде всего обсуждается политико-административный статус этой территории. В начале XX века С. Н. Введенский[377], основываясь на принадлежности междуречья Дона и Хопра к Рязанской епархии, отнес Червлёный Яр к владениям рязанских князей. Большую работу, посвященную истории этой территории в XIV–XVI веках, написал А. А. Шенников, который применительно к середине XIV столетия определил Червлёный Яр как «достаточно значительный объект». «Он должен был быть даже настолько значительным, что золотоордынские ханы в зените их могущества (Узбек, Джанибек), имевшие, казалось бы, полную возможность просто смести Червлёный Яр с лица земли, отнюдь не делали этого…»[378]. В обобщающем труде В. Л. Егорова по исторической географии Золотой Орды эта территория определяется как «буферная зона» между русскими и ордынскими землями[379]. Большой материал по истории Червлёного Яра дают археологические раскопки, проводимые кафедрой археологии и истории древнего мира Воронежского университета под руководством М. В. Цыбина[380]. Они выявили на территории междуречья Дона и Хопра остатки древнерусских поселений, а также погребений половцев, то есть следы достаточно обширного по численности населения. М. В. Цыбин также допускает возможность существования на территории Червлёного Яра одного из периферийных улусов «просуществовавшего, вероятно, до периода "великой замятии"»[381].

Таким образом, различные аспекты существования и развития этого региона в интересующий период рассматривались как в общих трудах, так и в работах, специально посвященных Червлёному Яру. При этом вопрос о его государственной принадлежности и административном статусе в ХIV веке остается открытым.

Однако если исходить из грамот русских митрополитов ХIV века Феогноста и Алексия, можно сделать вывод о существовании в междуречье Дона и Хопра ордынского улуса. Из грамот мы узнаем о споре между Рязанской и Сарайской епархиями, и этот спор позволяет определить статус Червлёного Яра. Спорная ситуация возникла при попытке сарайского епископа, отвечающего за православное население всей Орды, осуществить свои права на этой территории. Однако он встречает противодействие рязанского епископа. Тот отправляет жалобу митрополиту, и в результате ее рассмотрения права на территории в междуречье Дона и Хопра передаются Рязанской епархии. Таким образом, Червлёный Яр необходимо рассматривать как составную часть ордынских земель, получившую особый статус в системе русской православной церкви. По каким-то соображениям эти земли были исключены из ведения сарайского епископа и переданы Рязанской епархии.

В грамотах также говорится, что территория междуречья Дона и Хопра является «пределом» с «переделом»[382]. Таким образом, речь идет о территории с четкими границами, то есть об административно-территориальной единице. Ссылки митрополитов Феогноста и Алексия на своих предшественников Максима (1283–1305 годы) и Петра (1305–1326 годы) позволяют отнести возможность существования здесь улуса к концу XIII века, а его появление — к 1240–1250-м годам, то есть ко времени образования Джучиева Улуса и учреждения других улусов.

Более сложным вопросом является определение размеров (улус-«тумен» или улус-«тысяча») этой административно-территориальной единицы. По сведениям русских летописей в конце ХIV века здесь кочевал царевич Мамат-салтан (Мухаммед-султан), в подчинении у которого находились князья[383]. В ордынской Социально-политической иерархии «царевич» являлся темником, а «князь» — тысячником[384]. Таким образом, территория Червлёного Яра в конце ХIV века представляла собой улус-«тумен». Как уже отмечалось выше, территория и размер улусов на протяжении существования Золотой Орды, как правило, оставались неизменными. Следовательно, Червлёный Яр в 1240–1250-е годы сразу возник как улус-«тумен».

Царевич Мамат-салтан (Мухаммед-султан) кочевал в междуречье Дона и Хопра в конце XIV века, то есть после «великой замятии» в Орде 1359–1370 годов. Летописные источники отмечают необычную активность ордынских правителей разного ранга на окраинных территориях в этот период. Например, в 1361 году князь (эмир) Тагай захватил мордовский улус («приде в Наручадь (Наровчат. — Ю. С.) и тамо сам о себе княжаше»[385]); князь (эмир) Секиз «Запиание все пограбил и, обрывся рвом, ту сяде»[386]; князь (эмир) Булат-Темир захватил Булгарский улус[387]. Тогда же, в 1361 году, в Крыму и Причерноморье образовалась «Мамаева Орда»[388]. Вероятнее всего, в этот период происходило не запустение территории Червлёного Яра, а, наоборот, приток населения в данный улус.

По данным археологических исследований М. В. Цыбина, в XIII–ХIV вв. территорию Червлёного Яра осваивали как русские, так и ордынцы (с преимущественно половецким погребальным инвентарем). «Причем разноплановая направленность хозяйственной деятельности древнерусского населения и половцев позволяла им сосуществовать в одном районе»[389]. Улус состоял из представителей как оседлого русского, так и кочевого татарского (половецкого) населения. При этом ордынская администрация среднего звена (баскаки и сотники), по данным грамот митрополитов, была представлена православными, видимо русскими, людьми. В то же время высшие командные и административные должности (темников и тысячников), вероятно, занимали ордынцы, которые были мусульманами (о них нет упоминаний в грамотах). Такое положение дел подтверждается наличием на территории междуречья Дона и Хопра памятников с мусульманским погребальным обрядом[390].

На территории Червлёного Яра как на административной единице должны были присутствовать и другие должностные лица ордынского государства: писцы, таможенники, побережники, сокольники, «пардусники» (барсники), «буралыжники» (волчарники), заставщики или караульщики (караулы по Хопру упоминаются в грамоте митрополита Алексия) и др.[391] Население улуса должно было выплачивать установленные налоги: всеобщий налог (дань), поземельную или подушную подать, пошлину с купли-продажи, транспортную повинность (ям, подводы), — а также обеспечивать провиант и фураж (корм, питье), запрашиваемые дары (запрос, дар) и др.[392]

Немаловажное значение для уяснения внутриполитической жизни в Орде и ситуации на пограничных территориях имеет установление владельца Червлёного Яра как улуса в конце ХIV века. Царевич-Чингизид Мамат-Салтан упоминается в связи с походом летом 1400 года объединенного войска князей Олега Рязанского, Ивана Пронского, Тита Козельского и муромской рати на кочевья «в пределах Червлёного яру и в караулех возле Хопорь до Дону». Русские войска, пройдя, видимо, по Ногайской сакме, «избиша множество татар, и царевича Мамат-салтана яша, и иных князей ординских поимаша»[393].

В родословных списках Джучидов сохранилось три имени, которые могли быть переданы в русской письменной традиции как Мамат-Салтан. Это, во-первых, Махмуд (Мам’уд) — второй сын Ак-Суфи, старшего сына Сунджек-оглана, второго сына Тунки (Туки), второго сына Бадакула, старшего сына Джучи-Буки, второго сына Бахадура, второго сына Шейбана, пятого сына Джучи-хана, старшего сына Чингиз-хана[394]. Во-вторых, Махмудек-хан (Махмуд-султан, Махдум-султан) — шестой сын Тимур-бека, второго сына Кутлук-Тимура, сына Нумкана (Томгана), второго сына Абая, второго сына Кин-Тимура (Уз-Тимура), четвертого сына Тука-Тимура, тринадцатого сына Джучи-хана, старшего сына Чингиз-хана[395]. В-третьих, Махмудек-хан (Махмуд-султан) — четвертый сын Мухаммед-хана, второго сына Хасана, второго сына Джанса (Джине), сына Дервиш-хана, сына Тулек-Тимура, второго сына Куичека (Кунчека), сына Сарича, четвертого сына Урунка, третьего сына Тука-Тимура, тринадцатого сына Джучи-хана, ставшего сына Чингиз-хана[396].

На период конца ХIV — начала XV века выпадает активная политическая, военная и экономическая деятельность седьмого (например, великий хан Токтамыш) или восьмого (дети Токтамыша) поколений Джучидов. Из перечисленных выше представителей ордынского правящего рода Махмудек-хан (Махмуд-султан) принадлежит к десятому поколению. Известно также, что его двоюродный дядя Худайдад (Куидат) (старший сын младшего брата Хасана Алия), то есть представитель девятого поколения, активно участвовал в политической жизни Джучиева Улуса в 1420-х годах[397]. Следовательно, деятельность Джучидов, принадлежащих к десятому поколению, относится к 1420–1440 годам (а не к 1400 году).

Махмудек-хан (Махмуд-султан, Махдум-султан) принадлежит к седьмому поколению. Его старший брат, великий хан Тимур-Кутлук, умер в июне или июле 1400 года[398].

Махмуд (Мам’уд) относится к восьмому поколению. Его двоюродный брат Юмадук-оглан (сын Суфи — младшего брата его отца), согласно записи важного источника по генеалогии Джучидов Муизза, сделанной в 829 году хиджры (то есть в период с 13 сентября 1425-го по 1 сентября 1426 года), «несмотря на то, что отец его еще в живых», был посажен «на царство». Таким образом, время активной деятельности Махмуда (Мам’уда) может приходиться на конец ХIV — начало XV века.

Следовательно, в 1400 году на территории Червлёного Яра могли кочевать Махмуд (Мам’уд), второй сын Ак-Суфи, потомок Шейбана (Шибана), пятого сына Джучи, или Махмудек-хан (Махмуд-султан, Махдум-султан), шестой сын Тимур-бека, потомок Тука-Тимура, тринадцатого сына Джучи. В Никоновском летописном своде сообщение о походе объединенного рязанского войска на ордынские кочевья в междуречье Дона и Хопра расположено ниже сообщения о смерти хана Тимур-Кутлуга[399]. Вероятно, указанные события происходили в той же последовательности: сначала смерть хана, затем — поход на Червлёный Яр. Возможно, воспользовавшись смертью Тимур-Кутлуга, Олег Иванович Рязанский решил совершить военное вторжение во владения брата умершего хана и даже захватил его в плен. В то же время представляется маловероятным, что родной брат главы Джучиева Улуса занимал кочевья хотя и относительно недалеко от столицы, но всё же на периферии государства. Данное обстоятельство говорит в пользу Махмуда (Мам’уда) как владельца Червлёного Яра в 1400 году.

В XV веке земли Червлёного Яра запустели. В XVI веке, наряду с другими территориями, начинается, а в XVII веке завершается процесс его вхождения в состав Русского государства.

В XIII веке был организован еще один улус на территории, населенной мордовскими племенами[400]. М. Г. Сафаргалиев относит его возникновение к 1250–1260-м годам, когда в этой местности появился темник-десятитысячник, на месте резиденции которого позже возник город Темников. К началу ХIV века центр улуса переместился в город Мохши, где с 1312 года чеканились ордынские монеты[401]. В русских летописях этот город известен под именем Наровчат (Наручадь). Под 1361 годом в летописях встречается упоминание о том, что «…князь ордынский, Тагай бе имя ему, и от Бездежа Наручадь ту страну отнял себе и тут живяще и прибывавши»[402]. В 1365 году этот князь совершил набег на Рязанское княжество и взял Переяславль-Рязанский. Однако войска Олега Рязанского и Владимира Пронского нагнали отряд Тагая и разгромили его, а «гордый ордынский князь Тагай, в малой дружине убежа»[403].

В левобережье Волги было организовано два улуса. Первый располагался на территории бывшей Волжской Булгарин. Первоначально этот богатый район входил в состав личного удела великого хана, однако позже был выделен в особый улус. Такое положение дел подтверждается и существованием на этой территории во время «великой замятии» в Орде самостоятельного государства, а в XV веке образованием здесь Казанского ханства[404].

Земли, ограниченные с запада Волгой, с севера — рекой Самарой, с востока — рекой Яик (Урал), с юга — побережьем Черного моря, составляли личный улус великого хана[405]. Находясь в центре Джучиева Улуса, на перекрестке основных торговых путей, эта территория наилучшим образом отвечала требованиям управления государством. В то же время она полностью соответствовала условиям ведения кочевого хозяйства.

Описанные выше границы улусов наметили пределы еще одного улуса, о существовании которого говорят источники. По словам Ибн-Халдуна, в 1360-х годах Хаджи-Черкес «завладел окрестностями Астрахани» и стал «владетелем Астраханского удела»[406]. Южная граница этого улуса проходила по бассейнам рек Кумы и Маныча к Дону; северная граница с улусом Сартака, видимо, была прозрачной; восточная шла по Волге. Предположение о таких границах подкрепляется возникновением именно на этой территории в конце XV века независимого Астраханского ханства[407].

Более сложным вопросом является установление числа и границ улусов, располагавшихся за рекой Яик, о которых в источниках сохранились лишь отрывочные или косвенные сведения. Наиболее точно возможно установить границы улуса брата Батыя Шейбана. О его уделе свидетельствует Абулгази, по словам которого Батый при разделе земель сказал своему брату: «Юрт, в котором ты будешь жить, будет между моим юртом и юртом старшего брата моего Орда-Ичена, летом ты будешь на восточной стороне Яика, по рекам Иргиз, Савук, Орь, Илек до горы Урала, а во время зимы в Аракуме, Кара-Кума и побережьях реки Сыр (Сырдарья. — Ю. С.) в устьях Чу и Сарису»[408]. Улус Шейбана упоминает и Карпини, называя его «Сыбаном». Описывая территорию, которой владеют потомки Чагатая, он говорит: «…с севера же прилегают к ней земли черных китаев и Океан. Там пребывает Сыбан, брат Батыя»[409]. Именно здесь кочевал один из прямых потомков Шейбана Абул-Хайр (XV век)[410]. Под контролем Шейбана находились и более северные территории, где, видимо, были уделы его сыновей. Здесь можно выделить два улуса.

В правобережье Ишима восточные авторы помещают улус Мустафы-хана, жившего в XV веке[411]. Еще одно улусное владение должно располагаться на левобережье Ишима до впадения в Иртыш; его западная граница проходила по Уральскому хребту. На этой территории, на реке Тура, в середине XIII века возник город Тюмень как место пребывания темника-десятитысячника[412]. Это косвенно подтверждается летописным известием о покорении Сибири Ермаком, где говорится: «…и августа в первый день взяша град Тюмень… и царя Чингиза убиша»[413]. На Руси царями и царевичами называли владельцев туменов[414]. В то время (конец XVI века) этот улус входил в состав Сибирского ханства.

Вероятно, река Эмба отделяла улус Шейбана от еще одного владения, находившегося в междуречье Яика и Эмбы, куда, по всей видимости, был переселен Батыем его брат Берке в 1245 году. Такое предположение вполне правомочно, поскольку известно, что Берке откочевал «за Этилию»[415], а земли между Волгой и Яиком составляли личный удел великого хана. О существовании улуса на Яике в начале XIV века свидетельствуют арабские хроники. Причем ясно, что речь в них идет не о великоханском владении, — имеется в виду именно удел на левобережье Яика. Именно на этой территории был коренной улус эмира Идигу (Едигея) и позже — Ногайской орды[416].

Несомненно, что особый улус составляли земли, заселенные башкирскими племенами. По сведениям венгерских миссионеров, монголы истребили основной правящий слой башкир, который был заменен ордынской администрацией. В 1320-х годах существовал и глава всей Башкирии, то есть улус-бек[417]. Восточной границей этого улуса был Уральский хребет. Южная его граница проходила в районе бассейна рек Бузулук и Самары. Именно здесь в XVI веке находился рубеж между Казанским ханством и Ногайской ордой[418]. О границе между Булгаром и Башкирией ничего определенного сказать нельзя — возможно, она была прозрачной[419].

Все вышеперечисленные улусы входили в состав левого крыла степного государства Ак-Орды (Белой Орды). Правое крыло — Кок-Орду (Синюю Орду) — составляли владения пяти братьев Батыя: старшего Орду-Ичена и младших Удура, Тука-Тимура, Шингкура и Сингкума. Каждый из царевичей получил в управление улус-тумен. Это подтверждается сведениями Рашид-ад-Дина о выделении в 1258 году для завоевания Ирана по два воина от каждого десятка, в результате чего набрался десятитысячный корпус[420]. Следовательно, армия, предоставленная Синей Ордой, составляла пятьдесят тысяч человек, то есть пять улусов-туменов. Географически восточные авторы располагают Синюю Орду в пределах «Улуг-тага, Секиз-Ягача и Каратала до пределов Туйсена, окрестностей Дженда и Баркченда»[421].

Вероятно, территорию между рекой Иртыш и озером Балхаш, которая была владением Джучи-хана, получил в управление, по монгольскому обычаю, младший его сын Сингкум. Однако он не имел детей, и этот улус после его смерти был присоединен "как выморочный к владениям старшей ветви Джучидов — потомкам Орду-Ичена. Позже, в ХVІ–ХVІІІ веках, на этой территории располагались кочевья казахской Старшей Орды (самой малочисленной)[422].

Территория, ограниченная Сырдарьей и Сарысу с юго-запада и озером Балхаш с востока (включая нагорье Улуг-Таг), составляла улус старшего брата Батыя — Орду-Ичена. Впрочем, о таком расположении его удела можно судить лишь по косвенным данным, встречающимся у восточных авторов. В XVI веке на этой территории зимовал Касим-хан. Хайдар Дулати в «Тарих-и рашиди» («История Рашида») называет ее Каратал (видимо, по названию урочища на реке Сырдарье, в районе Туркестана). Под 1582 годом в сочинении ал-Бухари «Шараф намеий шахи» («Книга восхваления шахов») встречается упоминание о степи Минг-Булак, где останавливался во время похода в степь Абдалах-хан. Минг-Булак («тысяча ключей») — это степь на север от Сыгнака[423]. В XVII–XVIII веках на этой территории располагались кочевья казахской Средней орды[424].

Область западнее Аральского моря и при устье Амударьи составляла улус Хорезм[425]. На северо-западе его границей, вероятно, служила река Эмба.

Еще один улус располагался на полуострове Мангышлак. В ХIV веке это был родовой удел Туй-Ходжи-оглана, отца Токтамыша[426]. О границе между Мангышлаком и Хорезмом ничего определенного сказать невозможно.

Территория между реками Амударьей и Сырдарьей, возможно, представляла собой отдельный улус. Город Дженд, находящийся здесь, упоминается среди владений ханов Синей Орды. Джувейни, описывая путь из Каракорума в иранмие владения эмира Коргуза, отмечает, что он «на обратном пути заехал к Тангуту, брату Бату, а затем продолжил путь через Хорезм»[427]. Путь эмира с востока на запад дает возможность предположить во владениях Тангута именно Дженд и его округу. При этом весьма показательно, что характер чеканки на монетном дворе Дженда позволяет видеть в нем в XIII веке центр одного из значительных ордынских улусов[428].

Однако никаких более точных сведений, подтверждающих или опровергающих существование в этом районе улусного владения, нет.

Таким образом, основываясь на сохранившихся в источниках сведениях, на территории Джучиева Улуса можно выделить двадцать два улуса. Их названия условны и даются нами по географическим ориентирам или по именам известных нам владельцев (как правило, первых). В ХІІІ–ХIV веках на территории Золотой Орды существовали следующие улусы: «Ногая», «Бурундая», «Мауци», «Крым», «Картана», «Северный Кавказ», «Дербент», «Астрахань», «Сартака», «Червлёный Яр», «Мордовия», «Сарай», «Булгар», «Башкирия», улус в междуречье Яика и Эмбы, «Щейбана», «Тюмень», «Ишим», «Сингкума», «Орду-Ичана», «Хорезм», «Мангышлак».

Установление общего числа улусов степного государства позволяет нам определить общую численность войск Джучиева Улуса, поскольку каждый владелец улуса должен был выставлять точно определенное количество воинов: десятник — десять, сотник — сто, тысячник — тысячу, темник — десять тысяч человек. Исходя из этого, общее число войск Орды можно определить в 220–230 тысяч воинов (улусов-десятитысячников было 22 или 23). Такое положение дел косвенно подтверждается известиями источников о количестве войск эмира Идигу (Едигея) (1395–1411 годы) и хана Ахмата (1465–1481 годы). Независимые друг от друга источники называют в первом случае цифру в 200 тысяч человек[429], а во втором — более 150 тысяч человек[430].

В течение ХІІІ–ХIV веков в изменении внутренних границ Золотой Орды можно выделить несколько этапов:

• первый — 1240-е годы — период образования государства, выделения улусов и пожалование ими представителей ордынской элиты;

• второй — 1250–1260-е годы — эпоха активизации западной политики Орды; завоевание земель между реками Дунай и Днепр и образование на этой территории двух улусов: один в междуречье Дуная и Днестра, другой в междуречье Днестра и Днепра;

• третий — 1280–1290-е годы — период образования в Орде второго политического центра — Ногаевой Орды и борьбы за единовластие; уничтожение в результате гражданской войны войск западных улусов привело к сокращению территории Орды; западная граница переместилась к реке Сирет;

• четвертый — эпоха наивысшего могущества ордынского государства в правление ханов Узбека и Джанибека (1300–1359 годы); характеризуется стабильностью внешних и внутренних границ, а также расширением территории Орды за счет закавказских земель (присоединение Азербайджана);

• пятый — эпоха «великой замятии» (1359–1380 годы). Период распада государства на мелкие владения и сокращение территории Орды (потеря двух западных улусов; раздел государства между Мамаем и Токтамышем);

• шестой — время объединения Токтамышем Орды от Днепра до Иртыша (1380–1395 годы); характеризуется активизацией военной экспансии во владения Тимура, что приводит к двум походам Тимура на Джучиев Улус в 1391 и 1395 годах и в итоге к полному краху государства; в дальнейшем владения великих ханов не восстанавливались даже в границах земель, подвластных Токтамышу.

6. Признаки принадлежности к элите Джучиева Улуса в вещевой атрибутике

Принадлежность к знати не могла не найти выражения во внешних признаках, в вещевой атрибуции элиты ордынского общества — ведь, по словам А. Г. Юрченко, «тот, кто облачился в монгольский костюм, был интегрирован в имперские структуры (независимо от его вероисповедания)»[431]. Однако подобная система выражения включения в Состав аристократии почти не нашла отражения на страницах письменных источников.

На возможность детализировать социальную структуру Орды на основе археологического материала обратил внимание В. А. Иванов. Учитывая 850 погребений ордынского периода от Урала до Карпат, он отмечает, что «всаднические погребения» составляют почти треть из них — 29,7 процента. Причем 12,7 процента содержат в том или ином виде конские захоронения, а 17 процентов — принадлежности конской сбруи, но без коня[432]. Эти данные позволили В. А. Иванову сделать следующие выводы. В первую очередь он отмечает, что «"всаднические погребения" у кочевников эпохи Золотой Орды Поволжья и Южного Приуралья, вероятнее всего, играют роль не этнического, а социального репера (курсив мой. — Ю. С.) и указывают на имущественное положение погребенного или погребенной»[433]. Одной из главных характеристик достатка для кочевого общества В. А. Иванов вполне справедливо определяет наличие коня. При этом имущественный признак тесно связан с местом человека на общественной лестнице — «забить коня и зарыть его в землю вместе с умершим хозяином могла себе позволить семья с одним уровнем материального достатка и соответствующим местом в социальной иерархии. Захоронить шкуру коня, использовав его мясо для проведения поминальной тризны, — это уже другой уровень и достатка, и общественной значимости, а поместить в могилу конскую узду — третий уровень»[434]. Выделяет автор и четвертый уровень — «может быть, самый низший уровень материального достатка и социальной значимости» — это погребения, не имеющие признаков «всаднического», «но содержащие предметы вооружения — железные наконечники стрел, колчаны, костяные накладки лука, то есть воинские»[435].

Погребальный инвентарь позволяет относить к верхнему слою ордынского общества — знати — тех людей, которые захоронены с предметами вооружения и с останками коня. Подобный обряд захоронения описывает участник францисканской миссии в Монголии в 1245–1246 годах брат Ц. де Бридиа: «Если умирает богатый, его хоронят тайно в поле вместе с его юртой сидящим в ней, и вместе с [деревянным] корытцем, полным мяса, и чашей кобыльего молока. Также с ним хоронят кобылицу с жеребенком, коня с уздой и седлом, лук с колчаном и стрелами»[436]. Таким образом, свидетельства письменного памятника соответствуют археологическим данным, подтверждают и детализируют их. Правда, эти свидетельства в большей мере относятся к имущественной дифференциации, позволяя только предполагать социальный контекст.

В то же время в исследовательской литературе утвердилось мнение, что «о высоком общественном положении степняка свидетельствовали его лошадь, пояс, оружие, парчовый халат и головной убор»[437]. Это обобщающее суждение, в целом справедливое, на наш взгляд, можно уточнить.

Так, свидетельство персидского автора Ибн Биби позволяет нам выделить ряд обязательных вещественных атрибутов принадлежности к элите Орды. По его сведениям, Батый, оправляя в обратный путь послов сельджукского султана Гияс-ад-Дина, «…пожаловал для султана колчан, футляр для него, меч, кафтан, шапку, украшенную драгоценными камнями, и ярлык»[438]. Аналогичный вещевой набор, по сообщению Хафиза Абру, жалует Чингизиду Йасавуру ильхан Улджайту: «…падишахский халат, золотую пайцзу, каба, шапку, ремень, лошадь, оружие, палатку, исшитый золотом шатер (шадурван, сара-парде), литавры и знамя». Этот же автор приводит слова владетельной особы Арпа-хана: «…мне достаточно золотого ремня, шапки, украшенной драгоценными камнями, шерстяной одежды и русской войлочной шапки»[439].

Некоторые элементы вещевой атрибутики упоминаются при описании принятия на службу ильханом Газаном двух эмиров: «Государю ислама (Газану. — Ю. С.) их прибытие пришлось весьма по душе, он счел его за счастливое предзнаменование, пожаловал и одарил их кафтанами, шапками и поясами с драгоценным набором»[440].

В летописи арабского автора Ибн Дукмана упомянуто, что послы хана Узбека к египетскому султану преподнесли ему подарок от ордынского правителя, который состоял «из 3 соколов и 6 невольников, из кольчуги, булатного шлема и меча». При этом автор особо подчеркнул, что «никто из царей их прежде этого не присылал ничего подобного, потому что у них в обычае бережливость…»[441].

Таким образом, кроме документального подтверждения политического признания служебного положения — ярлыка, мы видим вещественные атрибуты, сопровождающие пожалование. По сути, это признаки, по которым человека выделяют из числа прочих, — признаки знатности и элитности, выраженные в предметах вооружения (колчан, меч), одежды (кафтан, халат, украшенная драгоценностями шапка, ремень/пояс).

Еще один атрибут, указывающий на знатность, мы находим при описании существовавшего в государствах Чингизидов обряда возведения в нойонский сан. Согласно «Сокровенному сказанию», обряд этот выглядел следующим образом: «…сказал Чингиз-хан, обратясь к старцу Усуну: "…По Монгольской Правде существует у нас обычай возведения в нойонский сан — беки… Пусть же примет сан беки — старец Усун. По возведении его в сан беки, пусть облачат его в белую шубу, посадят на белого коня и возведут затем на трон"»[442].

Подобный обряд сопутствовал выдаче ярлыков русским князьям. Описание его есть у В. Н. Татищева: «Егда прииде Ярослав во Орду, и хан прият его с честию, даде ему доспех (в "доспех", по-видимому, входили все те же колчан, футляр для него, меч, шапка, украшенная драгоценными камнями. — Ю. С.) и повеле обвести его по чину на великое княжение. Коня же его повеле вести Володимиру Резанскому да. Ивану Стародубскому, бывшему тогда во Орде. И августа месяца (1264 года. — Ю. С.) отпусти его с послом своим Жанибеком и с ярлыком на великое княжение»[443]. К сожалению, источники В. Н. Татищева не известны, но летописи донесли до нас сведения, подтверждающие слова историка. Например, при описании борьбы за великое княжение во время первой фазы феодальной войны XV века между Василием Московским и его дядей Юрием Галицким летописцы в 1432 году упоминают о посажении победителя спора Василия на коня и необходимости вести его проигравшим Юрием (правда, московский князь отказался от этой чести)[444].

Необходимо признать, что обряды возведения в нойоны и великие князья во времена монгольского владычества в целом соответствовали друг другу. Различия в описаниях В. Н. Татищева и автора «Сокровенного сказания» — Усуна облачили в шубу, а Ярослава Ярославича в доспех — можно объяснить тем, что Усун занял гражданскую должность «начальника времени» («Чингиз-хан сказал: "…пусть назначает и освещает нам годы и месяцы!"»[445], тогда как великий князь Владимирский — должность военная. В то же время описания совпадают в наиболее важной для степной традиции детали: в обоих случаях имеет место обряд посажения на коня. В этой связи примечательно сравнение с домонгольским обрядом возведения в князья: благословение крестом и мечом (например, возведение в новгородские князья Константина Всеволодовича в 1206 году: «…и да ему отец крест честный и меч река се ти буди схранение и опасение иже ныне даю ти пасти люди своя от противных»[446]).

По данным В. А. Иванова, сопроводительный инвентарь абсолютного большинства (к сожалению, автор не приводит никаких детальных цифровых или процентных выражений) «всаднических погребений» состоит из железных наконечников стрел, помещенных в берестяной колчан, ножа, огнива, очень редко — сабли или сабли и шлема[447]. То есть вещественные атрибуты, символизирующие принадлежность к элите, в большинстве своем попадали в состав погребального инвентаря. Правда, положить в погребение саблю или меч мог позволить себе не каждый, но ножи и кинжалы среди сопроводительного инвентаря ордынских захоронений встречаются часто. Можно также предполагать, что заменой шапки, украшенной драгоценными камнями, в погребениях становились шлемы — особенно если деятельность покойника была напрямую связана с военным делом.

Любопытно, что в духовной грамоте великого князя Владимирского и Московского Ивана II Ивановича среди завещанных ценных вещей отмечены «шапка злата» и «сабля злата»[448]. Напрямую связать эти вещи с пожалованием ордынского хана невозможно. Однако наличие «шапки» и «сабли» среди важных и завещаемых именно старшему наследнику предметов позволяет в них видеть атрибуты именно социального статуса, который для времени правления князя Ивана II (1353–1359 годы) тесно связан с ордынской властью и пожалованием ярлыка на владение, вероятно сопровождавшимся и пожалованием соответствующей вещевой атрибутики, подобной той, что была послана сельджукскому султану.

В погребальном инвентаре широко представлен такой элемент, как пояс, который в письменных источниках как признак пожалования и соответственно как атрибут элитности отмечается редко. Правда, если пояс жалуется, то это, как правило, пояс золотой, подчеркивающий принадлежность к верховной власти. Так, назначая управителем Джучиева Улуса сына Урус-хана Койричака, Тимур «удостоил его шитого золотом халата и золотого пояса»[449]. В духовной Ивана Калиты упомянут «поясъ золотъ ц[е]с[а]р[е] вськии»[450], маркировка которого («цесаревськии») может быть связана с ордынской властью. Свидетельств того, что пояс выдавался при пожаловании владений и ярлыка, мы не встречаем. Но коль скоро пояс служил для ношения оружия, то можно предположить, что пожалованию ярлыка сопутствовало не только наделение оружием, но также и поясом, который соответствовал статусу пожалования.

Головные уборы и пояса являлись важным элементом при процедуре обновления инвеституры в ходе возведения на престол нового хана. Так, Рашид-ад-Дин неоднократно подчеркивает, что признание элитой власти вновь избранного правителя сопровождалось снятием головного убора и поясов: «Все сняли с головы шапки и перекинули пояса через плечо»[451] (избрание Угедея); «все царевичи сняли шапки, развязали кушаки»[452]; «все сняли с голов шапки и повесили пояса [себе] на плечи»[453].

Таким образом, очевидно, что принадлежность к знати ордынского государства выражалась в четко определяемой системе атрибутов. Основанием причисления к элите был ярлык, подтверждающий ханское пожалование, а сам обряд пожалования подразумевал дарение колчана, меча/сабли, головного убора, кафтана, золотого пояса. Имел место также обряд посажения на лошадь и ее ведения подчиненными. Шлем, по всей вероятности, определял принадлежность к высшему элитарному слою — это был атрибут человека высокого ранга (в том числе, возможно, Чингизида или родственника хана по венской линии). Зависимый от хана правитель-нечингизид получал в качестве атрибута не шлем, а шапку, украшенную драгоценностями.

Отметим, однако, что данные наблюдения относятся в первую очередь к служилой аристократии, которую по определению В. Парето можно отнести к «правящей элите». Другая часть знати, аристократы по рождению — так называемая «неуправляющая элита»[454], — имела другой набор вещевой атрибуции, поскольку свое положение ее представители получили по праву рождения, а не на основании ханского пожалования. Этот набор тесно связан с понятием престижности и может существенно отличаться от набора вещевой атрибутики, связанной с принадлежностью к элите. Ведь основным признаком элиты является отношение к управлению, тогда как престиж может быть связан с любыми иными достижениями человека[455].

Принятие ислама в качестве государственной религии привело к значительному его распространению прежде всего в правящем слое Орды, а затем и среди большинства населения. Как следствие этого происходит постепенное отмирание языческих погребальных традиций. Неудивительно, что во второй половине ХIV века в погребальном обряде населения Джучиева Улуса происходят значительные изменения и из могил исчезают предметы всадничества и вооружения[456]. Д. В. Васильев констатирует объединение в одном комплексе языческих пережитков и мусульманского обряда и, как результат этого, единообразные захоронения знати в мавзолеях[457].