Русские князья в политической системе Джучиева Улуса (орды)

В течение 1237–1241 гг. большинство русских княжеств потерпели поражение от монголо-татарских войск, что вызвало необходимость выстраивания отношений на новых условиях. Русские князья должны были признать власть завоевателя, либо отстоять свою независимость с оружием в руках. На протяжении XIII столетия мы наблюдаем процесс признания зависимости и оформления вассальных отношений.

Выявление особенностей развития зависимости русских княжеств от Орды, степени вовлеченности русских князей в функционирование политических институтов Орды, их места в составе элиты Джучиева Улуса, стиле управления своими владениями в условиях иноземного владычества, напрямую связаны с частотой их поездок в степь, количеством времени, проведенного князьями вне своего княжества, точнее, по пути в ставку хана и при дворе ордынского правителя. Кроме того, отдельный показатель составит доля времени, проведённого в ставке хана от лет жизни и правления того или иного князя: степень суверенных полномочий находится в прямой зависимости от необходимости пребывания при дворе правителя более высокого ранга.

В совокупности данные показатели помогут выстроить математическую модель количественных характеристик, описывающих систему отношений русских князей с Ордой, а также динамику их изменений. Именно поэтому вполне применима математическая методология, точнее, количественный метод сбора и анализа данных.

Это обуславливается тем, что одним из показателей развития общественных процессов являются их математические характеристики, которые требуют предварительной замены качественных особенностей количественными величинами путем введения различных эквивалентов. Это обусловлено тем фактом, что в онтологическом смысле качество и количество выражают противоположные стороны реальности. Тем не менее, данная противоположность одновременно сочетается с единством. Синтезом противоположности и единства качества и количества выступает мера, которая представляет собой более сложное интегральное понятие, отражающее свойства и качества и количества. Мера как синтез противоположности и единства качества и количества, таким образом, глубоко раскрывает и реально выражает их диалектическую взаимосвязь: именно мера показывает количественные границы качества и раскрывает качественную природу количества. Выражая количественные изменения, мера характеризует движение и его интенсивность. Кроме того, мера позволяет установить переход количественных накоплений в новое качество.

Следовательно, сущность того или иного явления, которая и составляет его качественную определенность, будет раскрыта в полной мере только тогда, когда будет выявлена количественная мера данного качества.

Таким образом, возможна математизация процесса познания этого мира, в том числе и общественных явлений, общественного развития и исторического процесса.

При этом количественная группа методов сбора данных дает ответ на вопрос: «сколько?», а информация, получаемая в результате применения количественных методов, должна обрабатываться с использованием статистических методов анализа. Типичный результат использования количественных методов сбора информации — получение процентного распределения. В основе методик количественных исследований всегда лежат четкие математические и статистические модели, что позволяет в результате иметь не мнения и предположения, а точные количественные (числовые) значения изучаемых показателей.

Необходимо отметить, что математическая строгость сама по себе без взаимосвязи с исторической стороной исследования не означает точности и надежности результатов[662]. Именно потому для репрезентативного применения количественных показателей в рамках строго математической методики необходимо построение сущностно-содержательной модели изучаемых явлений и процессов[663].

Таким образом, выявить меру вовлеченности русских князей в систему функционирования элиты Джучиева Улуса на основании количественных характеристик представляется вполне возможным.

Отсутствие в большинстве случаев точных свидетельств о временных рамках поездок русских князей ко двору ордынского хана обуславливает необходимость вычисления, а затем и использование средних показателей количества, затраченного на пребывания в ставке хана времени.

§ 1. Время, затрачиваемое князьями на поездки в Орду

Для уяснения степени вовлеченности русских князей в придворную жизнь ордынского государства, ханского двора и администрации принципиально важное значение приобретает вопрос о времени, которое отнимали у русских князей поездки ко двору хана.

Вполне справедливо М.Д. Полубояринова отметила, что «поездки русских князей в Орду были важными событиями политической жизни как всей Руси, так и её отдельных княжеств. Поэтому летописи всегда тщательно фиксируют их»[664]. Однако в большинстве случаев летописные памятники не называют точных дат поездок отдельных князей, ограничиваясь лишь указанием года. Например, В Лаврентьевской летописи так описана первая поездка великого Владимирского князя Ярослава Всеволодовича: «Въ лѣто 6751 (1243) поиде Ярославъ къ Батыю, а сына Костянтина посла къ Кановичемъ…»[665].

Тем не менее, ряд свидетельств позволяет нам составить суждение как о конкретных временных рамках поездок отдельных князей, так и о средней продолжительности подобного путешествия в XIII–XV вв. Этот факт поможет нам уяснить степень зависимости русских княжеств от ордынской власти и динамику изменений подобной зависимости.

Известные нам прямые и косвенные свидетельства летописей позволяют говорить, что великий князь Владимирский Ярослав Ярославич на последнюю свою поездку в Орду потратил около года: Новгородская первая летопись отмечает отъезд князя «Въ лѣто 6778 (1270)… на зиму»[666]. В Московском летописном своде отмечено, что следующей зимой (Въ лѣто 6779 (1271)) «преставися великїи князь Ярославъ Ярославич, внук Всеволож, ида ис Татар…»[667].

Семион Гордый с братьями на поездку в ставку хана потратил около пяти месяцев: «Въ лѣ то 6848 (1340)…Тое же весны мѣсяца мая въ 2 день на память святую муч[енику] Бориса и Глѣба пошелъ въ Орду князь Семенъ Иванович[ь], а съ нимъ братїа его князь Иванъ и Андреи… На туже осень выиде изъ Орды князь Семенъ Иванович[ь] на великое княженїе, а съ нимъ братїа его князь Иванъ и Андреи. И сѣде князь велики Семенъ на столѣ въ Володимери въ велицѣи съборнѣи церкви святыя Богородици на великомъ княженїи всея Руси мѣсяца октября въ 1 день, на память честнаго Покрова святыя Богородици»[668]. Московские летописный свод отмечает, что в великие князья его возвели 30 октября, что может увеличить пребывание князя вне своих владений до шести месяцев (полугода)[669].

Князь Михаил Александрович Тверской провел в Орде один год и два месяца. Его отъезд зафиксирован в сентябре 1382 г.: «Въ лѣто 6890 (1382)… Той же осени князь великый Михаилъ Тферскый поиде въ Орду, сентября въ 5 день, а с нимъ сынъ его князь Александрь»[670]. Приезд же князя упоминается под 1383 г.: «Тое же осени о Николине дни (6 декабря — Ю.С.) князь Михаило Александровичь Тверьскы выиде изъ Орды без великого княженья, а сын его князя Александръ оста въ Ордѣ»[671].

О пребывании в ставке хана в конце 1407 — начале 1408 гг. великого тверского князя Ивана Михайловича в Симеоновской летописи отмечено следующее: «Въ лѣто 6915 (1407)… Того же лѣта. Июля 20 князь Иван Тферскыи поиде въ Орду въ судѣхъ по Волзѣ къ царю Шадибѣку; и бысть въ то время замятня велика, згони Шадѣбека съ царства Булатъ Салтанъ… Того же лѣта Генваря въ 25 выиде изъ орды князь Иванъ Михаиловичь Тферскыи…»[672]. Таким образом, князь Иван потратил на поездку в Орду шесть месяцев.

Весьма показательным для определении среднего времени пребывания при дворе ордынского хана является описание поездок русских князей (Василия Дмитриевича Московского и Ивана Михайловича Тверского) в 1412 г.

Известно, что первого августа 1412 г. в Орду отправился великий князь Московский и Владимирский Василий I «со множеством богатства и со всеми своими велможами, да с ним князь Иван Васильевич Ярославстий».[673] В октябре же 1412 г. (по данным Никоновского свода)[674] «о Дмитриеве дни (26 октября — Ю.С.), выиде изо Орды князь великий Василий Дмитриевич Московский». В ноябре — декабре (по данным Тверской летописи)[675] 1412 г. Василий Дмитриевич вернулся из степи «пожалован царем», «а с ним князь Василей Михайлович Кашинский».[676] Последний 24-го декабря 1412 г. «прииде… в Кашин с татары»[677]. Однако тверская застава не впустила его в город, и он вновь отправился в Орду.

Таким образом, на всю поезду, учитывая время пребывания при дворе в ожидании аудиенции, включая крайние даты — 1 августа — 24 декабря — у князей Василия Московского и Василия Кашинского ушло чуть меньше пяти месяцев.

Параллельно поездку к Джелаль-ад-Дину совершил Иван Михайлович Тверской, выехал он 15-го августа 1412 г., и отправился по Волге «в судех» в ставку великого хана[678]. Пробыл он там до весны 1413-го и вернулся только девятого апреля 1413 г. «с честью и с пожалованием»[679]. Таким образом, его пребывание в степи заняло чуть больше шести месяцев (полугода).

Около года провели в ставке хана Улуг-Мухаммеда великий князь Василий II Васильевич и его дядя князь Галицкий и Звенигородский Юрий Дмитриевич. Василий выехал 15 августа (Успение Богородицы), а Юрий 8 сентября (Рождество Богородицы) 1431 г.[680]. Перезимовав в Орде летом следующего 1432 г. князья вернулись в свои уделы[681].

Любопытны свидетельства о пребывании при дворе хана Улуг-Мухаммеда великого князя Московского и Владимирского Василия Васильевича: проиграв битву под Суздалем и попав в плен 7 июля 1445, он был отпущен из ставки 1 октября[682] (прибыл в Москву 16 ноября[683]) 1445 г., проведя в плену, таким образом, около трёх месяцев.

Для решения вопроса о времени, затрачиваемого русскими князьями на дорогу в ставку ордынского хана, весьма показательными оказываются свидетельства арабского географа X в. Ал-Истахри, отмечавшего: «От Итиля до булгар по степным дорогам расстояние равнялось одному месяцу, по воде, вверх по течению — два месяца, вниз по течению — 20 дней»[684]. То есть путь от низовьев Волги до Булгара, расположенного в среднем течении реки, составлял 1–2 месяца в зависимости от способа путешествия.

Как видно из описания пребывания в ставке хана московского князя Василия I в 1412 г., дорога из степи (а, стало быть, и в степь) занимала чуть меньше двух месяцев (князь выехал из Орды после 26 октября, а прибыл в Москву до 24 декабря). Таким образом, свидетельство Ал-Истахри косвенно подтверждает время (примерное), которое должны были тратить князья на дорогу. Это около полутора-двух месяцев в одну сторону. Туда и обратно в таком случае на дорогу князья затрачивали 3–4 месяца. Пребывание же при ордынском дворе зависело от воли хана. При этом если источники особо не отмечают задержку князя при дворе, среднее время пребывания князя в ставке следует определить в два месяца. Основу для такого вывода позволяет сделать параллельные поездки князей Василия Дмитриевича Московского и Ивана Михайловича Тверского в 1412 — начале 1413 гг. — один затратил на поездку около 5 месяцев, другой — около семи, а в среднем — около полугода. Четыре из них ушло на дорогу.

По всей видимости, именно эту цифру — около полугода — необходимо принять за среднее и характерное время, затрачиваемое князьями на поездки и пребывание в ставке ордынского хана.

Именно поэтому в случаях простого упоминания об отъезде или приезде князя в Орду/из Орды необходимо учитывать время отсутствия князей в своих княжествах в количестве шести месяцев (как среднее число).

В этой связи особое внимание необходимо уделить времени, затрачиваемому на поездку князей в ставку монгольского каана в Карокорум.

Источники сохранили известия о пребывании шестерых князей при дворе общемонгольского властителя. Это князь Олег Ингваревич Рязанский — 1242 г. (отмечен только его отъезд в Каракорум)[685]; сын Ярослава Всеволодовича Константин — лето 1243–1245 гг.[686]; сам князь Ярослав — лето 1245-осень 1246 гг.[687]; его сыновья Александр и Андрей — лето 1247 — зима 1249 гг.[688]; князь Глеб Василькович Белозерский — 1257 г. (отмечено только его возвращение из Каракорума)[689].

Приблизительные временные границы поездок в ставку монгольского каана, таким образом, можно определить в полтора года — столько затратил и Ярослав Всеволодович (лето 1245 — осень 1246 гг.), и его сыновья Александр и Андрей (лето 1247 — зима 1248–1249 гг.). Причем все упомянутые князья (возможно за исключением только Олега Рязанского) совершили свои поездки в Каракорум через ставку ордынского хана. На неё же тратилось в среднем 6 месяцев. Соответственно, время пути от ставки хана Джучиева Улуса до ставки общемонгольского каана составляла около года.

Подтверждением данного вывода являются сведения о путешествии через евразийские степи западноевропейских путешественников Плано Карпини и Вильгельма Рубрука. Первый затратил на свой путь чуть больше года (апрель 1246 — 9 июня 1247 г.[690]). Рубрук затратил на дорогу из ставки Батыя к ставке Менгу четыре месяца[691]. На обратный путь он затратил два месяца и 10 дней[692]. А в целом туда-обратно, учитывая время ожидания аудиенции, как раз год, причем путь летом был более прост и быстр, чем зимой[693].

§ 2. Русские князья и ордынский курултай — место в политической иерархии джучидской элиты

Подчиненное положение русских князей по отношению к хану и их включенность в состав ордынской элиты требовало регулярных посещений ставки хана. Если доверять реконструкции Р.Ю. Почекаева типового содержания ярлыка, выдававшегося русским князьям[694], то князь или его представители должны были являться ко двору хана не менее одного раза в год.

Есть основания предполагать, что для посещения ставки были определены четкие сроки. К примеру, Рашид-ад-Дин отмечает, что Чингиз-ханом был составлен Билик, который гласил, что «Военачальники тумэна, тысячи и сотни, съезжающиеся слушать наши мысли в начале и конце года и возвращающиеся назад, могут начальствовать войском; состояние тех же, которые сидят в своем юрте и не слышат мыслей наших, походят на камень, упавший в большую воду, или на стрелу, пущенную в заросли тростника: они оба бесследно исчезнут. Таким людям не подобает командовать»[695]. Таким образом, основателем империи был установлен срок демонстрации подданными своей лояльности каану. Это были новогодние дни.

Новый год на территории монгольской империи в XIII–XIV вв., по мнению А.Г. Юрченко, отмечался в конце января или первые две недели февраля[696]. Однако такое время празднества было установлено Хубилаем в 1267 г. До этого времени монголы отмечали Новый год осенью, по мнению Н.Л. Жуковской, в сентябре[697]. В.Л. Котвич называет ещё две вероятные даты: день осеннего равноденствия — 22 октября и день зимнего солнцестояния — 21–22 декабря[698].

Джучиев Улус оказался в 1260-х гг. в явной конфронтации с центральным монгольским правительством во главе с Хубилаем. В этой связи перенос новогодних празднеств с традиционного для монголов времени на конец января/начало февраля представляется маловероятным.

Тем не менее, мы получаем временной промежуток, в течение которого русские князья должны были посетить ставку хана. Правда данный промежуток оказывается весьма расплывчатым — начиная с сентября и заканчивая декабрём, а, может быть, и январём/февралём (если Джучиды перешли на общеимперский календарь).

Показательно, что, к примеру, великий князь владимирский Ярослав Ярославич (удельный Тверской) в 1270 г. отправляется в ставку «…на зиму»[699]. То есть, именно осенью и до конца января он должен был оказаться при дворе хана.

К завершению октября приурочен выезд в ставку хана князя Даниила Романовича Галицкого. 26 октября он отправился в путь[700]. Вероятно, к концу декабря он прибыл ко двору Батыя, где пробыл 25 дней. То есть, прием у хана и «пожалование» Даниила приходится также на период празднования монголами нового года[701].

Под 1322 г. сохранилось упоминание о том, что «…Тое же зимы пріиде изъ орды князь Дмитреи Михаиловичь Тферскыи на княженіе великое, а с нимъ посолъ Севенчьбуга»[702].

После кончины своего отца 21 ноября 1355 г. Нижегородский князь Андрей Константинович отправляется в степь[703]. Возвращение его фиксируется зимой 1356 г.: «Тое жи зимы прииде изъ Орды князь Андрѣи Костянтонович[ь] и сяде на княжение въ Новѣгородѣ въ Нижнемъ…»[704].

Вероятно, к празднованию нового года стремился попасть князь Михаил Александровичь Тверской, выехав в ставку Токтамыша 5 сентября 1382 г. Вернулся в Тверь он 6 декабря 1383 г. «без великого княженья»[705].

В зимний сезон 1359/1360 гг. к ордынскому двору отправляется князь Дмитрий Иванович Московский.

Второй раз он едет в 1371 г.: выезжает 15 июня[706]. и возвращается в октябре[707], то есть его пребывание в ставке Мамая выпадает на август.

До зимнего сезона в степь отправился в 1262 г. князь Александр Ярославич: «…поиде князь велики Олександръ в Татары, и удержа и Берка, не пустя в Русь; и зимова в Татарѣхъ…»[708]. Летописец предполагает, что до зимы князь должен был вернуться в княжество.

Пребывание того же Александра Ярославича в ставке хана во время «Неврюевой рати», которая осуществлялась летом 1252 г. (ордынские войска переправлялись через р. Нерль накануне Борисова дня — 24 июля)[709], говорит о возможности посещения ставки хана и в иные сезоны, не связанные с новогодними празднествами.

Осенью 1303 г. вернулся из Орды великий князь владимирский Андрей Александрович: «с послы и жалованиемъ церковным»[710]. То есть, в ставке хана он находился летом.

Князь Василий Дмитриевич Московский вернулся в Москву 20 октября 1392 г.[711]. И он на аудиенцию у хана попал летом Роман Рязанский был казнён 19 июля 1270 г. и, следовательно, прибыл в ставку хана именно к лету указанного года[712].

Вообще же казни русских князей в Орде происходили в осенний сезон — мученическую смерть принял 20 сентября 1245 г. Михаил Всеволодович Черниговский; Михаил Ярославич Тверской казнен 22 ноября 1318 г. (прибыл в Орду 6 сентября); его сын Дмитрий казнен 15 сентября 1326 г.; его второй сын Александр казнен 29 октября 1339 г.

Дмитрий зарубил Юрия 21 ноября 1325 г., т. е. прибыл в ставку Узбека к зиме (хотя нельзя исключать и возможность пребывания в Орде князя Юрия и с лета 1325 г.).

На осенний сезон приходилось пребывание в Орде в 1412 г. великого князя Московского и Владимирского Василий I. Он выехал в степь 1 августа[713], а в октябре (по данным Никоновского свода)[714]«о Дмитриеве дни (26 октября — Ю.С.), выиде изо Орды князь великий Василий Дмитриевич Московский». В ноябре — декабре (по данным Тверской летописи)[715] 1412 г. Василий Дмитриевич вернулся из степи[716]. Пребывание при дворе хана Джелаль-ад-Дина выпало на октябрь.

Параллельно поездку к Джелаль-ад-Дину совершил Иван Михайлович Тверской, который выехал по Волге «в судех» 15-го августа 1412 г.[717]. Однако он пробыл в ставке хана до весны 1413-го и вернулся только девятого апреля 1413 г. «с честью и с пожалованием»[718]. Таким образом, Иван Михайлович должен был быть участником новогодних празднеств, причем захватывая все возможные даты его празднования в Орде.

К осеннему сезону были приурочены поездки в ставку хана Улуг-Мухаммеда великого князя Василия II Васильевича и его дяди князя Звенигородского Юрия Дмитриевича: первый выехал 15 августа (Успение Богородицы); второй — 8 сентября (Рождество Богородицы) 1431 г.[719] Однако им пришлось перезимовать в Орде и только летом следующего 1432 г. князья вернулись в свои уделы (Василий — 29 июня)[720].

Относительно большое количество раз пребывание при дворе ордынского хана зафиксировано у Симеона Ивановича Московского: всего 8 раз и 6 раз, будучи великим князем. Сроки его поездок зафиксированы довольно четко, что дает нам возможность анализа некоторого статистического материала. Князь Симеон Гордый дважды отправлялся в степь 2 мая — в 1340 и в 1342 г. Причем в первом случае он вернулся в княжество к 1 октября[721]. В 1344 г. известна дата его возвращения из ставки хана — 26 октября[722], что позволяет предполагать его отъезд в степь тоже в мае месяце: возможно, того же 2-го числа или несколько позже. Под 1350 г. отъезд князя в степь обозначен весной. Описание поездок князя в 1343 и 1347–1348 гг. не содержит никаких датировок. Имеющиеся даты отъезда Симеона в степь позволяют надёжно датировать три (1340, 1342, 1344 гг.) из них и одну (1350) предположительно началом месяца мая.

Показательно в этом плане, что отец Симеона, Иван Калита, получил ярлык на великое владимирское княжество после зимней карательной экспедиции 1327–1328 гг. на Тверское княжество. Позже именно зимой приехал посол с вызовом князя к хану в 1333–1334 гг. («Тое же зимы прїиде Сараи по великого князя по Ивана, поидоша во Орду»)[723]; в 1336 князь Иван вернулся из ставки хана именно зимой («Тое же зимы прїиде изо Орды съ пожаловашемъ въ свою отчину»)[724]; зимой 1338–1339 гг. он вновь едет в степь («А на зимоу… князь великїи Иванъ с Москвы поиде въ Ордоу»)[725].

По всей видимости, Симеон Гордый ездил в Орду исключительно к летнему сезону, тогда как Иван Калита — зимой. Представляется, таким образом, что регулярные поездки князьями совершались в одно и то же время по факту первого прибытия в ставку и получения ярлыка на княжение. Поскольку монгольской традицией было установлено два главных периода, когда подданный хана обязан был присутствовать при дворе — до и после Нового года и летний курултай, то локализация поездок именно этими сезонами вполне вероятна.

Второе наблюдение, которое вытекает из свидетельств летописных источников, состоит в том, что смерть великого князя, по всей видимости, требовала немедленного прибытия к ханскому двору, не взирая на сроки. Такой вывод можно сделать из того факта, что после смерти Ивана Калиты, последовавшей 31 марта 1340 г. практически через месяц — 2-го мая — в степь выехали его сыновья «…и вси князи тогда въ Ордѣ были…»[726].

После смерти Симеона Гордого в степь отправилось большинство русских князей. Его брат Иван был отпущен из ставки «тое же зимы по Крещенїи выиде изо Орды князь Иванъ Иванович[ь] и вси князи Русстии были тогды въ Ордѣ». А на престоле посажен «мѣсяца Марта в 25, на Благовѣщенїе святыя Богородица»[727]. Крещение Господне — 6 января про юлианскому календарю — близко расположено к новогодним монгольским празднествам.

Единственный раз, когда можно предполагать пребывание в ставке хана русского князя в весенний сезон — это поездка Дмитрия Константиновича Суздальского в 1360 г., въезд которого во Владимир отмечен «за недѣлю до петрова дни мѣсяца июня въ 22»[728]. То есть из ставки хана он должен был выехать за два месяца до этого — в конце марта. Однако известно, что русские князья выехали в ставку хана к зиме 1359–1360 гг. То есть, подразумевалось их присутствие на новогодних торжествах[729].

Таким образом, имеющиеся прямые и косвенные датировки поездок русских князей дают нам четкие локализации по сезонам — зима, лето и осень.

Обусловленность пребывания князя в ставке хана накануне и после новогодних празднеств обозначена выше и предписано постановлениями Чингиз-хана.

Пребывание в летний сезон также имеет четкую привязку о обоснование. Как справедливо отметил А.Г. Юрченко, именно на летний сезон, в основном на месяц июль, приходился праздник, открывающий вторую половину года[730]. Данный праздник, как, впрочем, и новый год, сосредотачивал в себе «какой-то значимый момент в жизни империи, поскольку в нем пересекались космическая и социальная составляющая власти: элита подтверждала свое право на власть и демонстрировала незыблемость обновленной иерархии, и это действо происходило в определенные дни года…»[731]. Показательно, что «на протяжении XIII века останется неизменной скрытая мотивация подобного рода мероприятий: непосредственный, личный контакт верховного правителя со своими наместниками из отдалённых областей для подтверждения последними лояльности центральной власти»[732]. Именно к празднику, открывающему вторую половину года был приурочен ежегодный курултай. Армянский автор Вардан, описывая события лета 1264 г. при дворе иль-хана Хулагу, в частности, подчеркнул, что «…эти праздничные дни назывались у них хурултай, т. е. праздники совещаний и продолжались целый месяц… К этому дню являлись туда покорные им цари и султаны с большими дарами и приношениями»[733].

Таким образом, становится очевидным, что в летний сезон русские князья становились участниками ежегодного курултая. В этом плане показательна поездка в 1313 г. в ставку хана Узбека Михаила Тверского и митрополита Петра, которая обусловлена тем, что «тогда Тохта царь умре, а новыи царь Озбякъ сѣлъ на царствѣ и обесерменился»[734]. Известно, что хан Токта скончался не позже января 1313 г.[735] Поездка князя и митрополита была совершена явно после 1 марта, когда начался новый 6821 г. от сотворения мира (1313 г.). По всей видимости, она была приурочена к выборам нового хана, которым стал Узбек. Подобные выборы проводились исключительно на курултаях. Следовательно, князь Михаил Тверской и митрополит Петр оказались участниками ордынского курултая и выборов нового хана.

По всей видимости, в подобной ситуации оказался в 1342 г., после смерти Узбека, князь Симеон Иванович Гордый. Хронология событий, по Рогожскому летописцу, выглядит следующим образом: осенью 1341 г. умирает Узбек, «а на зиму (1341–1342 г. — Ю.С.) Жданибѣк оуби два брата Тинибѣка и Хыдырбѣка, а самъ сѣдѣ на царствѣ»; князь же Симеон отправляется в степь 2 мая 1342 г.[736]. То есть, попадает он в ставку к началу июля, когда и должен был состояться ежегодный курултай, к которому были приурочены выборы нового хана, которым и стал Джанибек.

Поездки же князей в ставку хана в осенний сезон, по всей видимости, были связаны с судебными разбирательствами в связи со спорными ситуациями. В пользу именно этого вывода свидетельствуют наибольшее количество казней русских князей, поездка именно к этому времени в 1318 г. Михаила Тверского, в 1412 г. Василия I, в 1431 г. Василия II и Юрия Звенигородского.

Посещение же столицы империи Каракорума, по всей видимости, были приурочены исключительно к курултаю, то есть, к летнему сезону. На эту мысль наводит факт присутствия на курултае, на котором был избран кааном Гуюк, Ярослава Всеволодовича. А также возвращение его сыновей Александра и Андрея из ставки в Каракоруме зимой 1249 г.: учитывая время, уходившее на дорогу, при императорском дворе они должны были быть именно летом 1248 г. Получив ярлыки на княжения именно летом, они и в дальнейшем, вероятно, должны были посещать ставку хана в летний сезон. Именно так и поступает Александр Ярославич в 1252 г., отправившись в ставку Батыя в связи с восшествием на престол в Каракаруме Менгу. Его брат Андрей от данной процедуры уклонился. Надо полагать, что ещё одной причиной похода на Переяславль воеводы Неврюя было как раз нарушение Андреем сложившихся правил.

Таким образом, анализ летописных свидетельств позволяет нам локализовать поездки русских князей в ставку ордынского хана двумя праздничными событиями: новым годом и началом второго полугодия. Оба события были связаны с выстраиванием иерархии внутри элиты Джучиева Улуса и демонстрацией лояльности по отношению к правящему роду. Вероятно, осенью проводились разбирательства спорных вопросов, которые нередко завершались казнями провинившихся перед верховной властью.

Середина летнего сезона традиционно связана с ежегодным курултаем — съездом элиты, на котором решались важные политические вопросы. Права участников подобного политического спектакля указывают на степень зависимости того или иного владетеля от верховной власти.

Несомненно, что русские князья нередко оказывались участниками курултаев. Выше отмечалось, что в 1313 г. таковыми были Михаил Ярославич Тверской и митрополит Пётр — «избрание» Узбека, а в 1342 г. — Симеон Гордый — «избрание» Джанибека.

Каковы же были права русских «улусников»? Имели они право «голоса» — избирательного или совещательного?

Д.М. Исхаков и И.Л. Измайлов обозначают курултай как «специфический сословно-представительный государственный орган… В эпоху Чингиз-хана он являлся в первую очередь собранием правящего рода — «алтын уруга» и собирался, главным образом, для выборов хана. Рост числа Чингизидов и расширение их родственных связей с различными кланами постепенно размывали состав правящего рода и увеличивали число представителей клановой аристократии, которая в силу родственных связей получала права заседать на курултае»[737]. В целом справедливое суждение авторов требует, однако, некоторых уточнений. Во-первых, на курултае решались все важные вопросы. В частности, проблемы войны и мира (к примеру, решение о походе на запад в 1235 г., или на Ближний Восток в 1251 г.), а не только избрание хана. Во-вторых, по верному замечанию А.Г. Юрченко, курултай, проводившийся в стабильных условиях ежегодно в дни празднования начала второго полугодия, представлял собой демонстрацию лояльности и причастности к элитарному сообществу, как самого хана, так и его подданных»[738], ведь основная «суть события заключалась в сборе в определённый день и в определённом месте всей элиты с единственной целью: продемонстрировать наличие и незыблемость иерархии, на вершине которой находится хан»[739].

К примеру, новогодние ритуалы при дворе каана Хубилая, описанные Марко Поло, явно направлены на выстраивания и соблюдения принципа иерархичности. По его словам, «утром, в праздник, к государю в большой покой, пока столы не расставлены, приходят цари, герцоги, маркизы, графы, бароны, рыцари, звездочеты, врачи, сокольничие и все другие чины, управляющими народами, землями, военачальники, а те, кому нельзя взойти, становятся вне дворца, в таком месте, где великий государь мог бы их видеть. Строятся вот в каком порядке: сперва сыны, племянники и те, кто императорского рода, потом цари, а там герцоги, затем все другие, в том порядке, как им следует»[740]. Надо полагать, что круг лиц, имеющих право голоса на курултае при решении каких-либо вопросов, включал именно тех, кто находился внутри дворца, а не за его пределами.

Подобную ситуацию описывает Плано Карпини в дни курултая, на котором избрали кааном Гуюка. В ставке правителя присутствовало много представителей аристократии различных национальностей. Однако их участие в собрании было четко ранжировано: «вожди говорили внутри шатра и, как мы полагаем, рассуждали об избрании»; вокруг шатра «была сделана деревянная ограда», за которой находились «Русский князь Ярослав из Суздаля и несколько вождей Китаев и Солганов, также вдова сына царя Грузии, также посол калифа Балдахского»; «весь же другой народ был далеко вне вышеупомянутой ограды»[741]. Причем, по словам Плано Карпини, ему и великому князю Владимирскому Ярославу монголы «всегда давали высшее место, когда мы были с ними вне ограды»[742].

Таким образом, мы видим, что русский князь Ярослав Всеволодович был участником курултая, на котором избирался монгольский каан. При этом среди подданных правителей или посланцев независимых государей он занимал высокое, почетное место. Однако в число лиц, имеющих право голоса при решении важных вопросов, например, избрания каана, он включен не был.

Надо полагать, что место русских князей в иерархии Джучиева Улуса было подобно положению Ярослава Всеволодовича при дворе каана. Косвенным подтверждением этому наблюдению могут быть слова «Жития Петра, царевича ордынского», согласно которому князья ростовского дома завидовали потомкам Петра, поскольку те, как Чингизиды «въ Ордѣ выше их чесь приимаху»[743].

Однако родственники правящего рода по женской линии могли участвовать в курултае не просто как статисты, но и с правом совещательного голоса. К примеру, при описании в «Сокровенном сказании» избрания в 1228 г. на престол Угедея указывается, что на курултай «собрались все полностью: …царевны, зятья, нойоны-темники и тысячники. Они подняли на ханство Огодай-хана…»[744]. Такое же положение дел сохранялось и в улусах империи даже после её фактического распада. Это подтверждается словами Рашид-ад-Дина, который указывает, что когда летом 1265 г. скончался Хулагу, «после выполнения обрядов оплакивания, все жены, царевичи и зятья собрались и устроили совещание относительно его (сына Хулагу Абаги — Ю.С.) восшествия на престол»[745]. Зятья в иерархии родства и свойства занимают здесь последние место, но право голоса, тем не менее, они имеют. В социально-политической иерархии они оказываются выше темников и тысячников, что подтверждает иерархия правящей элиты представленной в «Сокровенном сказании».

Женатых на ордынках русских князей известно только шестеро: Глеб Василькович Белозерский и Ростовский (с 1257 г.), его племянник Константин Борисович Ростовский (с ок. 1302 г. вторым браком — ум. в 1307 г.), Михаил Андреевич Городецкий (с ок. 1305 г.) Федор Михайлович Белозерский[746] (с ок. 1302 г.), Федор Ростиславич Ярославский и Смоленский (вторым браком (Анна — ум. в 1289 г.)), Юрий Данилович Московский (с 1316 г., вторым браком). Происхождение и статус жен князя Глеба, его племянника Константина и князя Михаила Городецкого не известны. После своей женитьбы в 1257 г., Глеб бывал в Орде ещё 1268 г., 1271 г., в 1277–1278 г. Причем в последнем случае и Глеб, и его племянник Константин (как, впрочем, и другие участники похода — Федор Ростиславич, Андрей Александрович Городецкий, Михаил Глебович Белозерский) наверняка участвовали в курултае, на котором принималось решение о походе, а затем разрабатывался план военной кампании.

Юрий Данилович Московский был женат на сестре Узбека Кончаке, и, вероятно, получил право участвовать в курултае. Однако воспользоваться этим правом он, вероятно, не успел — его жена скончалась в 1318 г.

Единственным из русских князей, кто мог регулярно участвовать в ордынских курултаях и при этом иметь право голоса, оказывается Федор Ростиславич Чермный. Согласно его житию, князь женился на дочери ордынского хана[747] и провел при его дворе не менее трёх лет[748]. В то же время ордынский правитель оказывал Федору всяческие почести: «всегда против себя сидети повелевая, и царский венец полагаше ему на главу и в порфиру свою облачаше»[749]. Данные свидетельства соответствуют ряду церемониальных элементов пожалования, которое имело место и на курултаях. Конечно же, данные элементы под влиянием христианского мировосприятия составителя жития видоизменились и трансформировались. К примеру, «сидение против царя» может найти соответствие в необходимости преклонения подданным колена перед ханом[750]; возложение на голову «царского венца» — наделением ханом своих эмиров головными уборами, украшенными драгоценностями[751]; под порфирой — царской пурпурной мантией — мог восприниматься халат, которым наделял каждого пожалованного хан. При этом как отметил А.Г. Юрченко, «почетный халат выступает внешним знаком наделения особыми полномочиями», а «облачиться в шитый золотом халат означало обрести место в высшей иерархии… и получить властные полномочия над улусом»[752].

Однако наличие соответствий между свидетельствами жития и церемонией пожалования ещё не означает участия в курултаях. Если в ежегодном, праздничном курултае Фёдор действительно мог принимать участие, то в собрании элиты, на котором избирался хан, его присутствие ещё более предположительно. К примеру, после смерти Менгу-Тимура (1280 г.)[753], он мог участвовать в курултае, на котором ханом был провозглашен Туда-Менгу. Последний мог проходить летом 1281 г. А зимой 1281–1282 г. князь Андрей Городецкий, при активной поддержке Федора Ярославского, с санкции Орды начал открытую войну со своим братом, великим князем владимирским Дмитрием. Однако никаких других прямых или косвенных указаний на участие в политической жизни Орды русских князей мы не встречаем.

Таким образом, вероятное участие в высшем собрании ордынской элиты — курултае — Фёдора Ростиславича Ярославского и Смоленского скорее исключение, подтверждающее правило — русские князья не имели права голоса при решении важнейших политических вопросов в Орде.

§ 3. Поездки русских князей ко двору ордынского хана в XIII в.

Процесс установления так называемого монголо-татарского «ига»[754] не был одномоментным. В первую очередь завоеватели должны были добиться официального признания (де-факто и де-юре) их победы и власти от князей поверженных земель. В частности в Новгородской первой летописи отмечается, что в 1242 г. «князь Ярославъ Всеволодиць позван цесаремь Татарьскымъ, и иде в Татары къ Батыеви, воеводе татарьску»[755]. По мнению Д.Г. Хрусталёва приглашение было направлено «из ставки великого каана, то есть, возможно, еще Угедеем. Однако Ярослав поехал к Батыю, а в Каракорум послал сына Константина»[756]. Тем не менее, с таким выводом исследователя трудно согласиться. Ведь время вызова Ярослава в степь четко совпадает именно с возвращением Батыя из западного похода. В то же время немаловажны другие выводы Д.Г. Хрусталёва. Во-первых, исследователь отмечает, что «мирные отношения с Северо-Восточной Русью монголы собирались установить по собственной инициативе и на разных уровнях». И, во-вторых, «уже при первых контактах суздальских князей с монгольскими ханами они оказались включенными в сложную внутриполитическую игру евразийского масштаба»[757].

Параллельно под 1242 г. Новгородская IV летопись фиксирует поездку в Орду сына Ярослава Всеволодовича Александра: «Иде Александръ къ царю Батыю»[758]. Однако поездка Александра в степь до сражения на Чудском озере 5 апреля, как она указана в памятнике, не возможна — Батый во главе своих войск находился ещё в Южной Европе. Если поездка и состоялась, то она произошла после заключения мира с немцами и после возвращения войск Батыя в приволжские степи.

Под тем же годом от мечена поездка рязанского князя Олега Ингваревича Красного в Каракорум: «къ Канови иде»[759].

Большинство исследователей полагает, что князь Олег Рязанский был в Орде задержан на десять лет и освобожден только в 1252 г.[760] Основанием для подобного вывода является упоминание в летописных сводах о том, что «Того же лѣта (1252 — Ю.С.). Пустиша Татарове Олга Рязаньского в свою землю»[761]. Однако, других примеров, чтобы монголо-татары или ханы Орды задерживали иноземных правителей более чем на три года, в источниках не встречается. Поэтому здесь вероятно мы наблюдаем фиксацию источниками двух разных поездок Олега Ингваревича в ставки монгольских правителей. Причем в данном случае можно предполагать, что рязанский князь получил вызов действительно от монгольского каана, вероятно, Угедея. Надо полагать, что через полтора года он вернулся на Русь, получив инвеституру из рук верховного правителя степной империи, получив тем самым определённые иммунитетные права, как по отношению к владимирскому князю, так и к хану Джучиева Улуса.

Не исключено, что подобный вызов получил и князь Ярослав Владимирский. Но он предпочёл оформить вассальные отношения с Батыем, для чего отправил для предварительных переговоров своего сына — Александра.

Так или иначе, известно, что в 1243 г. Ярослав Всеволодович, владимирский князь, получает инвеституру из рук Батыя, старейшинство и Киев, как столицу Руси. Таким образом, фактическим распорядителем русских земель становится ордынский хан.

В следующем 1244 г. к Батыю едут князья Владимир Константинович Углицкий, Борис Василькович Ростовский и Василий Всеволодович Ярославский. По мнению. Д.Г. Хрусталева их на поклон к ордынскому хану направил князь Ярослав как верховный правитель Руси[762]. Однако, оговорки летописца о том, что князья «поехаша в Татары к Батыеви про свою отчину» и, что хан «расудивъ имъ когождо в свою отчину»[763], могут свидетельствовать скорее об обратном. Князь Ярослав, получив главенство на Руси, по всей видимости, начал властно осуществлять свои полномочия и, в первую очередь, в пределах Владимирского княжества, к которому относился Ростовский удел и его части. Именно тогда князья решили также получить ярлыки на свои владения у Батыя, подчиняясь напрямую более высокому по статусу правителю, которым был ордынский хан. Данное решение представителей ростовского княжеского дома приводит к тому, что во второй половине XIII в., по мнению ряда исследователей, они «превратились в настоящих «служебников» хана»[764].

Тем не менее, необходимо признать верным вывод В.В. Каргалова о том, что «полного единодушия в Северо-Восточной Руси по этому вопросу (проблема признания власти Орды — Ю.С.) не было»[765]. И тем более такого единодушия не наблюдается на всей Руси. В частности, южнорусские князья и, прежде всего, крупнейшие политические фигуры — черниговский князь Михаил Всеволодович и галицкий князь Даниил — не проявляют на протяжении 1242–1245 гг. никакой активности в отношении с завоевателями.

Как отметил В.В. Каргалов наличие неоднозначной позиции в отношении взаимоотношений с Ордой «во многом определяло политику великого владимирского князя. Эта политика в первое десятилетие после нашествия Батыя была двойственной». Принципиален здесь факт того, что «большая часть Северо-Восточной Руси была опустошена нашествием и уже не имела сил для открытого сопротивления завоевателям, что делало неизбежным признание, хотя бы формальное, зависимости от золотоордынских ханов». Другим фактором, влиявшим на политику Ярослава, по мнению В.В. Каргалова, было то обстоятельство, «что добровольное признание власти ордынского хана обеспечивало лично великому князю определенные преимущества в борьбе за подчинение своему влиянию других русских князей. В случае же отказа Ярослава Всеволодовича явиться в Орду великокняжеский стол мог при поддержке Батыя перейти к другому, более сговорчивому князю». При этом «существование сильной оппозиции ордынской власти в Северо-Западной Руси и неоднократные обещания западной дипломатией военной помощи против монголо-татар могли пробуждать надежду при определенных условиях противостоять притязаниям завоевателей…». Далее В.В. Каргалов приходит к справедливому выводу: «все это привело к тому, что великие владимирские князья после формального признания власти золотоордынских ханов пытались выступить против монголо-татарского владычества, и факт признания этой власти еще не означал в действительности установления над страной иноземного ига». Таким образом, вполне закономерно заключение исследователя о том, что «первое десятилетие после нашествия является периодом, когда иноземное иго еще только оформлялось, и в стране побеждали силы, поддерживавшие татарское владычество»[766].

Дальнейший этап включения Руси в систему Монгольского владычества и государственности следует связать с 1245 г. Тогда на Русь из Каракорума вернулся Константин Ярославич (сын владимирского князя), а в ставку Батыя отправилась представительная делегация, состоявшая из Ярослава Киевского и Владимирского, его братьев Святослава и Ивана, князей ростовского дома: Владимира Углицкого, Бориса Ростовского и Василия Ярославского. То есть практически все князья Северо-Восточной Руси отправились в степь. Кроме того, именно в 1245 г. в Орду был вызван Даниил Романович Галицкий и, по всей вероятности, Михаил Всеволодович Черниговский.

Данные факты свидетельствуют о масштабности событий, и необходимо согласится с мнением Д.Г. Хрусталева, который отмечает, что «эта поездка (поездка в Орду русских князей в 1245 г. — Ю.С.) не была рядовой. Завершался некий этап переговорного процесса, в который был включен весь административный аппарат как Владимиро-Суздальской Руси, так и Монгольской империи»[767].

Можно предполагать, что вызов всех князей в ставку Батыя был связан с каким-либо общеимперским (или общерусским) мероприятием, например, переписью подвластных земель. Показательно, что именно к этому времени автор «Повести об убиении Михаила Черниговского» и Плано Карпини относят перепись населения на Руси. Причем, если упоминание об этом событии у папского легата явно относится к южнорусским княжествам, то в «Повести…» указание носит общерусский характер («а мало от тех изоставахуся (бежавших от татарского вторжения — Ю.С.), тех же…осадиша в градех, и исчетоша а в число, и начаша на них дань имати татарове»)[768]. Традиционно, вслед за Б.Д. Грековым и А.Н. Насоновым, данная перепись связывается только с южнорусскими княжествами[769]. Однако необходимо отметить, что перепись 1245 г. могла носить общерусский характер. В этом случае именно к 1245 г. необходимо отнести установление основных атрибутов зависимости Руси от Орды — получение ярлыка на княжение у хана и регулирование налоговых выплат (дани, «выхода»).

При этом ордынские властители хотели видеть русскую знать в составе элиты своего государства. Об этом свидетельствует соответствие в русской письменной традиции титулов русской и ордынской аристократии[770], а также слова Плано Карпини, который утверждает, что во время приемов и заседаний в ханском шатре ему и великому князю Владимирскому Ярославу монголы «всегда давали высшее место»[771].

В то же время пребывание в Орде князей-лидеров — Ярослава Владимирского, Михаила Черниговского и Даниила Галицкого — завершилось по-разному. Если Галицкому князю удалось избежать языческого обряда поклонения идолу Чингисхана и получить ярлык на княжение, оформив тем самым вассальные отношения с Сараем, то Михаил Всеволодович был казнен[772].

Ярослав Всеволодович был отправлен Батыем в Карокарум, где участвовал в курултае, на котором кааном был провозглашен сын Угедея Гуюк. У последнего были устойчивые противоречия с Бату-ханом. Однако до открытой вражды дело пока не дошло. Именно с данным конфликтом в историографии связывают смерть Ярослава по пути из Монголии (умер, «ида от Кановичъ»). В частности, А.Н. Насонов предполагал, что его отравили именно как сторонника хана Батыя[773]. Об отравлении свидетельствует папский легат Плано Карпини, отмечая, что Ярослава отравила «ханьша», чтобы «свободнее и окончательнее завладеть его землею»[774].

Таким образом, князь одним из первых оформивший вассальные отношения с Ордой и Монгольской империей дважды ездил в ставку завоевателей, проведя там около 25 % времени от лет княжения на владимирском столе (18) и чуть более 3,5 % от лет жизни. Во временном выражении это составило около двух лет. Он оказался первым русским князем, умершим по дороге из степи. Причем он единственный князь, свидетельства об отравлении которого по приказу монгольских правителей достаточно достоверны (подробнее см. Глава 4, с. 359–360).

Как отметил В.В. Каргалов, «гибель великого князя Ярослава значительно усложнила обстановку в Северо-Восточной Руси»[775].

Первоначально владимирский стол занял следующий по старшинству Всеволодович — Святослав, «а сыновци свои посади по городом, якож бе имъ отець оурядилъ Ярославъ»[776]. Однако в 1247 г. «Поеха Андрей князь Ярославич в Татары к Батыеви и Александр князь поеха по брате же к Батыеви»[777]. Ордынский хан «почтивъ ею и послы я г Каневичем»[778]. Таким образом, Бату переложил груз ответственности за решение дальнейшей судьбы русских княжеств на общеимперское правительство.

В конце 1249 г. (зимой 1249–1250 гг.) князья-Ярославичи вернулись на Русь. Решение имперского правительства было следующим: «приказаша Александрови Кыевъ и всю Русьскую землю, а Андреи седе в Володимери на столе»[779]. В историографии сложилось мнение, которое емко и четко обозначил В.В. Каргалов: «Решение великого хана отдать владимирский стол Андрею Ярославичу в обход его старшего брата послужило в дальнейшем источником больших осложнений»[780]. Как отметил В.Л. Егоров, «возник конфликт о соподчиненности Киевского и Владимирского князей»[781].

По мнению В.В. Каргалова и ряда исследователей[782], на рубеже 1240–1250-х гг. на Руси сложилась антитатарская коалиция. Ее составили сильнейшие князья того времени Андрей Владимирский и его тесть Даниил Галицкий. При этом, «готовясь к открытой борьбе с татарами, великий князь Андрей Ярославич мог опереться прежде всего на северо-западные русские земли, которые не подверглись татарскому погрому и не попали еще в орбиту ордынской политики». Кроме того, на «стороне Андрея активно выступил тверской князь Ярослав Ярославич (его «княгиня» и дети находились под Переяславлем)»[783].

Однако А.А. Горский полагает, что основой для выводов о противоречии между князьями — старшими Ярославичами, стало некритично воспринятая догадка В.Н. Татищева о жалобе Александра на брата. В соответствии с этим суждением события 1252 г. следует рассматривать не как инициативу Александра Невского, а как запланированную акцию «хана в рамках действий против не подчинившихся ему князей»[784].

Как известно, летом 1252 г. великий князь владимирский Андрей Ярославич был смещен со своего престола волей хана Орды Батыя. Могущественный сарайский правитель для осуществления этой цели направил на Северо-Восточную Русь карательный отряд во главе с эмиром Неврюем. Место владимирского князя занял его старший брат Александр, получивший в книжной традиции прозвище «Невский».

Поездку в Орду Александра и решение хана о смещении Андрея исследователи объясняют разными причинами[785].

Н.М. Карамзин полагал, что Андрей Ярославич не смог справиться с обязанностями великого князя, чем вызвал гнев Батыя. Александр отправился в Орду с целью смягчить гнев великого хана[786].

В советской историографии установилось мнение, что в начале 50-х гг. XIII столетия сложился антитатарский союз. Данное предположение было сформулировано А.Н. Насоновым. Исследователь указывает, что перед событиями 1252 г. Андрей Владимирский «сделал как будто попытку войти в соглашение с Даниилом Галицким, рассчитывая очевидно, на военную помощь от папы»[787].

Данное суждение во многом определялось высказыванием К. Маркса, который в своих «Хронологических выписках» писал, что «Андрей пытался противиться монголам»[788].

Как отмечено выше, наиболее концентрировано данное суждение оформлено в работе В.В. Каргалова «Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси». Напомню: ученый отмечает, что решение центрального монгольского правительства о передачи Владимирского стола младшему Андрею «в обход его старшего брата послужило в дальнейшем источником» политических осложнений»[789]. Во-первых, таким решением был недоволен Александр. Во-вторых, «Андрей Ярославич, получивший владимирский великокняжеский стол непосредственно от великого монгольского хана, вел себя довольно независимо по отношению к Орде»[790]. Кроме того, «в начале 50х годов, когда Андрей Ярославич укрепился на великокняжеском столе, им была сделана попытка оказать открытое сопротивление Орде». С этой целью он «старался заключить союз с Южной Русью, с сильнейшим южнорусским князем Даниилом Романовичем Галицким» (в прямой зависимости здесь стоит «заключение брака между великим владимирским князем Андреем Ярославичем и дочерью Даниила Галицкого»)[791]. Кроме того, «на стороне Андрея активно выступил тверской князь Ярослав Ярославич (его «княгиня» и дети находились в войске князя Андрея во время битвы с татарами под Переяславлем)». «В целом в начале 50-х годов XIII в. на Руси сложилась довольно сильная антитатарская группировка, готовая оказать сопротивление завоевателям» — подводит итог В.В. Каргалов[792].

В связи с данными обстоятельствами, по мнению В.В. Каргалова, «В борьбе против Андрея Ярославича, которого легко можно было обвинить в «измене» хану, для Александра открывалась единственная возможность вернуть принадлежавший ему по старшинству великокняжеский стол. Если Андрей Ярославич опирался на антитатарские силы, то Александр, естественно, мог отнять у него великокняжеский стол только при помощи Орды»[793].

В результате, «когда Александр Ярославич в 1252 г. приехал в Орду «искать» великое княжение, ему был оказан самый благосклонный прием». А «Против великого князя Андрея была направлена сильная монголо-татарская «рать» царевича Неврюя»[794].

Однако приведённое довольно категоричное суждение В.В. Каргалова оставляет в стороне другие возможности разрешения конфликта (если таковой был) между Александром и Андреем. В частности, вполне вероятна возможность переговоров между братьями-Ярославичами о перераспределении столов в их «отчине»[795].

Во многом приведённые суждения основываются на сведениях В.Н. Татищева, которому следует С.М. Соловьев. В частности в своей «Истории Российской» В.Н. Татищев сообщает, что в 1252 г. «иде князь великий Александр Ярославич во Орду к хану Сартаку, Батыеву сыну, и прият его хан с честию. И жаловася Александр на брата своего великого князя Андрея, яко сольстив хана, взя великое княжение над ним, яко старейшим, и грады отческие ему поймал, и выходы и тамги хану платит не сполна. Хан же разгневася на Андрея и повеле Неврюи салтану итти на Андрея»[796].

В то же время, Ф.Б. Шенк в своём обширном исследовании о месте Александра Невского в культурной памяти России более осторожно пишет о поездке князя в ставку хана «предположительно чтобы интриговать против своего брата»[797].

В свою очередь, В.А. Кучкин, не подвергая сомнению наличие мятежа князя Андрея, считает, что целью поездки в Орду Александра, «судя по всему, было получение Владимирского великого княжения», а его младший брат «по-видимому, и выступил против ханов, надеясь удержать за собой великое княжение Владимирское, но просчитался»[798]. Исследователь вполне справедливо подвергает критике концепцию, основанную на данных В.Н. Татищева[799], по которой инициатором «Неврюевой рати» выступает князь Александр Ярославич.

Действительно, источники упомянутого уникального сообщения В.Н. Татищева нам не известны. Большинство летописных упоминаний о событиях 1252 г. осторожно отмечают предварительную перед «Неврюевой ратью» поездку Александра в Орду и его возвращение оттуда с «честию великою», получив «стареишенство во всей братьи его»[800]. Причем, данное обстоятельство летописец подчеркивает до описания похода татар на русские княжества. Тогда как после «Неврюевой рати» «Приде Александръ князь великии ис Татаръ в град Володимерь… и посадиша и на столѣ отца его Ярослава… и бысть радость велика в градѣ Володимери и во всеи земли Суждальскои»[801]. Таким образом, Лаврентьевская летопись никак не связывает поездку князя Александра в Орду и «Неврюеву рать»[802].

Данные обстоятельства позволили А.А. Горскому привести очередной аргумент в пользу недостоверности известия В.Н. Татищева. Поход ордынского воеводы Неврюя не являлся результатом усилий Александра. Он был «запланированной акцией хана в рамках действий против не подчинявшихся ему князей». Бату-хан, выйдя фактически победителем во внутриполитической борьбе в Монгольской империи, вызвал к себе братьев-Ярославичей для перераспределения княжеских столов, осуществлённых враждебным правительством Гуюк-хана[803].

Надо полагать, что А.А. Горский верно подметил связь и последовательность событий. Братья Александр и Андрей в 1249 г. получили свои владения (старший — Киев и всю Русскую землю; младший — Владимирское княжество) из рук центрального монгольского правительства в Каракоруме[804]. Тогда делами государства управляла вдова монгольского каана Гуюка Огул-Каймиш[805], которая и выдала ярлыки на княжества. Однако в результате политической борьбы на престоле Монгольской империи оказывается Менгу, которого активно, в том числе военной силой, поддерживал глава Джучиева улуса Бату-хан. Официальная интронизация была осуществлена в месяц зу-ль-када 648 г. х., который соответствует 25 января — 23 февраля 1251 г.[806]

Для традиционной монгольской политической практики было характерна необходимость при смене главы государства подтверждение существующих владетельных прав[807]. Причем эти права должны были быть обеспечены личной явкой владетеля в ставку правителя. И действительно, армянские источники фиксируют вызов в степь армянских правителей в связи со сменой главы Монгольской империи. В частности, Киракос Гандзакеци описывает данные обстоятельства следующими словами: «…когда воцарился Мангу-хан, великий военачальник Батый… послал [людей] к царю Хетуму с [приглашением] приехать повидать его и Мангу-хана»[808]. Смбат Спарапет относит начало поездки царя Хетума к 1253 г.[809]

Русскими князьями, получившими инвеституру в Каракоруме, являлись на тот момент Александр и Андрей Ярославичи, а также Олег Ингваревич Рязанский. Именно они обязаны были явиться в ставку правителя, который занимался делами «Русского улуса». С большой долей вероятности можно предполагать, что функции управления русскими землями были переданы Менгу-кааном своему надежному союзнику и завоевателю Руси Батыю.

Именно к нему в 1252 г. и отправляется Александр Невский. Вероятно, его поездка была напрямую связана с необходимостью подтверждения своих владетельных прав, хотя источники этого не фиксируют. Бату-хан подтвердил ярлык 1249 г. «давшее ему старейшинство во всеи братьи его».

Летописные памятники фиксируют возвращение в 1252 г.[810] из степи Олега Ингваревича Рязанского, что косвенно подтверждает цели поездки Александра Ярославича за возобновлением инвеституры.

Андрей Ярославич не предстал перед ордынским троном. Как отмечено в Лаврентьевской летописи, «здума… с своими бояры бѣгати нежели цесарем служити»[811]. Именно после этого Батый, не дождавшись приезда Андрея, посылает на Русь военную экспедицию, результатом которой становится изгнание князя в «неведому землю». Александр же после этих событий получает ярлык и на Владимирское княжество, объединяя тем самым общерусский киевский стол с владимирским[812].

Показательно, что летописец скорее осуждает действия Андрея, нежели поведение Александра. Данные мотивы тесно перекликаются с «Житием Александра Невского», также помещенном в Лаврентьевской летописи.

В «Житии…» события описаны предельно кратко: «…По сем же разгневася царь Батый на брата его меньшаго Андрѣя и посла воеводу своего Неврюня повоевати землю Суждальскую»[813]. Причем в «Житии…» явно подчеркивается «правильное» поведение Александра после возвращения из Орды: «Не внимая богатства и не презря кровъ праведничю, сиротѣ и вдовици въправду судия, милостолюбець, благъ домочадцемъ своимъ и вънѣшнимъ от стран приходящим кормитель»[814].

При этом, в «Житии…» дважды появляется тема «плена»-«пленения». Описывая первую поездку князя Александра в ставку ордынского хана, автор отмечает, что Бату-хан (Батый) «слышав Александра тако славна и храбра, посла к нему послы и рече: «Александре, вѣси ли, яко Бог покори ми многи языки? Ты ли един не хошеши покорити ми ся?». Но аще хощеши соблюсти землю свою, то приди скоро къ мнѣ и видиши честь царства моего». Александр вынужден ехать в ставку великого хана, где Бату «подивися, и рече велможам своимъ: «Истинну ми сказасте, яко нѣсть подобна сему князя». Почьтив же и честно, отпусти и»[815].

Кроме того, в связи с последней поездкой князя в ставку хана в «Житии…» отмечается: «Бѣ же тогда нужда велика от иноплеменник, и гоняхут христианъ, веляше с собою воиньствовати». Князь же Александр «поиде к цареви, дабы отмолити людии от бѣды»[816].

Показательно, что автор памятника в первую очередь подчеркивал, что монголо-татары вообще и их «царь» Батый в частности действуют как орудие Всевышнего. Надо полагать, что автор, находил оправдание ордынской политики Александра, неявно сравнивая «царя в Восточной стороне Батыя» и Вавилонского царя Навуходоносора. При этом косвенно осуждалась политика младшего брата Александра Андрея (и, соответственно, ему подобных), который по данным летописей «здума… бѣгати нежели цесарем служити»[817], за что была разорена Суздальская земля[818].

Таким образом, в «Житии» фиксируются мотивы формирующейся концепции «плена»-«пленения», которые можно обнаружить и в летописном рассказе о «Неврюевой» рати. По данным рассказа князь Андрей Ярославич отказался служить «цесарем»[819]. Именно данный факт рассматривается как первопричина похода ордынских войск на русские княжества. В результате князь «с своими бояры» вынужден был бежать «на неведому землю». Его владения были разорены: «Татарове же россунушася по земли… и людии бещисла поведоша до конь и скота и много зла створше отидоша»[820].

Эти установки тесно перекликаются с Книгой пророка Иеримии, в которой в частности отмечается: «страна же и царство, елицы аще не поработают царю вавилонску и елицы не вдежут выи своея в ярем царя вавилонска, мечем и гладом посещу их, рече Господь, дондеже скончаются в руце его. Вы же не слушайте лжепророк ваших и волхвующих вам и видящих сония вам, ни чарований ваших, ни обаятелей ваших глаголющих: не послужите царю вавилонскому: яко лжу прорицают тии вам, еже бы удалитися вам от земли вашея, извергнути вас и еже погибнути вам»[821] (Иер. 27, 8–10).

Показательно, что Книга пророка Иеремии посвящена описанию Вавилонского плена израильского народа. А отношение праведно верующего к Вавилонскому плену должно отличаться смирением перед волей Всевышнего. Ведь в книге пророка Иеримии отмечается: «склоните выи вашя под иго царя вавилонска и служите ему и людем его, и живи будете: почто умираете, ты и людие твои, мечем и гладом и мором, якоже рече Господь ко странам, не хотевшым служити царю вавилонску»[822] (Иер. 27: 12–13). А также: «вселитеся на земли и служите царю Вавилонску, и лучше вам будет» (Иер. 40: 9).

И в рассказе летописца о «Неврюевой» рати, и в отрывке из Книги пророка Иеримии присутствуют сходные смысловые мотивы. Это, в первую очередь, военное нашествие, вызванное отсутствием смирения князя Андрея перед волей Всевышнего. Во-вторых, это изгнание из собственных земель (ср.: «и побеже на неведому землю»; «…удалить вас из земли вашей и чтобы Я изгнал вас и вы погибли»). И, наконец, это разорение земель и пленение жителей княжества, которые тесно переплетаются с переселением израильтян в результате «Вавилонского плена».

Однако прямых указаний на отождествление «Ордынского» и «Вавилонского» плена в рассказе Лаврентьевской летописи о «Неврюевой рати» 1252 г. нет. Можно предполагать, что историософская концепция ордынского «ярма», «ига», «плена» находилось в период написания соответствующей статьи летописи в стадии формирования.

Таким образом, князь Александр Невский действовал в полном соответствии с ордынской политической практикой. Смена каана Монгольской империи требовала подтверждения инвеституры от принявших ранее власть в Каракоруме. Сообщение В.Н. Татищева о жалобе и «лести» Александра в отношении своего брата Андрея можно считать умозаключением самого исследователя.

Оправдание действиям князя Александра русские книжники второй половины XIII столетия искали в соответствиях с Библейскими сюжетами. Можно предполагать, что в период написания соответствующей статьи Лаврентьевской летописи о «Неврюевой рати» (1305 гг.[823]) и «Жития Александра Невского» (1263 г.[824]) начала формироваться историософская концепция «плена»-«пленения», наибольшее соответствие которой находили в «Вавилонском плене» израильского народа (в этом случае должен был быть прослежен временный характер данной зависимости. Ведь власть вавилонского царя ограничена Всевышним «доколе не придет время и его земле и ему самому» (Иер. 27, 7)).

Показательно, что в большинстве более поздних летописей акценты явно смещены. К примеру, в Софийской I летописи рассказ о «Неврюевой рати» представляет собой краткое перечисление событий, правда с добавлением некоторых частностей[825]. Как и в Московском летописном своде конца XV в., здесь отмечается, что князь Андрей был настигнут под Переяславлем на «Бориш день» (24 июля) и, потерпев в сражении поражение, бежал с семьёй в Швецию[826]. Однако составитель Софийской I летописи добавляет, что Андрей «последи же на рати убьен быс(ть) от немѣць»[827], тогда как в Московском летописном своде отмечается, что князь «по том приде в свою отчину»[828]. Единственная оценочная характеристика событий выражена в провиденциальной формулировке: «Гнѣвомъ бо б(о)жиимъ за умножение грѣховъ наших побѣжены быша»[829]. То есть, «Неврюева рать» рассматривается в данных летописях как обычный эпизод в прошлом Руси, который четко укладывается в привычные провиденциальные представления древнерусских книжников.

Развернутая характеристика произошедшему в 1252 г. дается в Никоновском своде. Во-первых, отмечается, что князь Александр Ярославич, отправляясь в Орду к «новому царю Сартаку, славный же градъ Владимерь и всю Суздальскую землю блюсти поручи брату своему Андрѣю». Однако его младший брат «…аще и преудобренъ бѣ благородиемъ и храбростию, но обаче правление дръжавы яко подѣлие вмѣняя, и на ловитвы животныхъ упражняя и совѣтникомъ младоумным внимая, отъ нихже бысть зѣло многое нестроение, и оскудение въ людехъ, и тщета имѣнию, егоже ради Богу попустившю»[830].

Показательно, что в Ветхом Завете повествуется о деятельности царя Ровоама, занявшего престол после Соломона: Царь Ровоам советовался со старцами, которые предстояли перед Соломоном, отцом его, при жизни его… Но он пренебрег совет старцев, что они советовали ему, и советовался с молодыми людьми, которые выросли вместе с ним и которые предстояли перед ним… И отвечал царь народу сурово и пренебрег совет старцев, что ни ему советовали (3 Цар. 12: 6, 8, 13)[831]. В конечном итоге, царь Ровоам бежал от войск своих противников.

Андрей Ярославич, по данным Никоновского свода, мотивирует свои действия следующими словами: «Господи! Что есть доколѣ намъ межь собою бранитися и наводити другъ на друга Татаръ, лутчи ми есть бѣжати въ чюжую землю, неже дружитися и служити Татаромъ»». Однако он выступает со своими войсками навстречу ордынцам, но ««Гнѣвом же Божиимъ за умножение грѣховъ нашихъ погаными побѣжени быша, а князь великы Андрѣй едва убѣжа»[832].

Следовательно, в отличие от ранней традиции, в Никоновском своде действия князя Андрея оцениваются как пренебрежение своими обязанностями. В противовес ему князь Александр действует в соответствии с представлениями того времени о долге князя перед народом. В то же время, от имени Андрея провозглашается идея единения князей и борьба с усобицами и использованием в своих политических целях татар («доколѣ намъ… наводити другъ на друга Татаръ»). Не исключено, что именно эта фраза послужила В.Н. Татищеву основой для вывода о жалобе Александра на своего брата в Орде в 1252 г. Однако все эти установки Никоновского свода осмысливают события прошлого и, в частности, 1252 г. уже в соответствии с представлениями времени составления памятника в 1520-г гг.

Таким образом, князь Александр Ярославич, в отличие от своего брата Андрея, действовал в соответствие с политической традицией Монгольской империи, в связи с чем и получил ярлык на княжение.

Ранняя письменная традиция оценивала события русско-ордынских отношений того времени в категориях провиденциализма, ища им аналогии в библейских сюжетах, формулируя и осмысливая концепцию «плена» — «пленения» (использование в повествованиях мотивов Книги пророка Иеримии наводит на мысль о приравнивании «Ордынского плена» к библейскому «Вавилонскому плену»). Соответственно, мятежные действия князя Андрея оценивались негативно, как неугодные Богу. В более поздних памятниках, в связи с утратой актуальности событий 1252 г., «Неврюева рать» описывалась кратко, ограничиваясь простым перечислением событий с традиционными провиденциальными характеристиками.

Однако в позднем Никоновском своде появляется иная оценка мотивации и действий Андрея. При этом поведение князя также оценивается негативно, но уже как князя, который пренебрегает своими обязанностями.

Описание и характеристика событий 1252 г., таким образом, менялись в соответствие с актуальностью и политическими установками времени создания того или иного памятника.

Так или иначе, летом 1252 г. ордынские войска во главе с эмиром Неврюем вторглись в пределы Северо-Восточной Руси. Минуя Владимир, они направились к Переяславлю, где «постигоша» Андрея с его войсками. В результате столкновения, князь потерпел поражения и бежал, сначала в Новгород, а затем в Швецию. «Неврюева рать» разорила Переяславль и Переяславское княжество и вернулась в степь. А чуть позже на Русь вернулся уехавший в ставку Батыя перед походом татар Александр Невский. Князь «церкви въдвиже, град исполни, люди разбегшая собра в домы свояя»[833] и «бысть радость велика в граде Володимери и во всеи земли Суждольскои»[834].

С деятельностью великого князя Александра Ярославича традиционно связывается следующий этап вовлечения Руси в орбиту монгольской государственности. Это перепись населения, осуществленная в 1257–1259 гг. при непосредственном участии Владимирского князя. Проходила она в рамках общеимперских мероприятий по упорядочиванию налоговой системы. В частности, в 1252 г. была проведена перепись завоеванных монголами земель Китая, а в 1254 г. — в Армении. Наибольшего противодействия намерения ордынских чиновников встретили в Новгороде, который не был завоеван монголами. Тем не менее, волнения в новгородской земле были подавлены и в 1259 г. перепись русского населения была завершена. Как подчеркнул В.В. Каргалов, «в событиях переписи 1257–1259 гг. в Новгороде наблюдается картина тесного сотрудничества великокняжеской администрации и лично великого князя Александра Ярославича с татарскими «послами» и «численцами»»[835].

С проведением переписных мероприятий тесно связано введение на Руси баскаческой организации. В частности, А.Н. Насонов видит подтверждение наличия данной организации, как военно-политической, в «десятниках», «сотниках», «тысячниках» и «темниках», которые вместе с численниками пришли на Русь, и являлись лицами командного состава из «собственно монголов и татар»[836]. Однако В.В. Каргалов привел доводы в пользу того, что «аргументы А.Н. Насонова в лучшем случае допускают двойственное толкование и не обосновывают в достаточной степени тезис о существовании в Северо-Восточной Руси «военно-политической организации» монгольских феодалов»[837].

Тем не менее, сами баскаки на Руси присутствуют. Их функции В.В. Каргалов определяет, как представителей хана, «которые только контролировали деятельность русских князей и доносили хану в случае неповиновения»[838]. Этот вывод исследователя перекликается со словами Б.Д. Грекова о том, что контроль над русскими князьями «осуществляли баскаки»[839].

Система сбора дани в пользу ордынского хана основывалась на откупной системе, которая всегда является основой для многочисленных злоупотреблений. Именно против данных нарушений («велику пагубу людемъ творяхуь, работяще резы многы, души крыстьянскыя раздно ведоша»; «творяше хритьяном велику досаду»[840]) и было вызвано восстание в русских городах (Ростов, Владимир, Суздаль, Ярославль[841]) в 1262 г. Сборщики дани были вырезаны. Эти события традиционно считаются одним из первых антиордынских народных восстаний[842].

Тогда же, в 1262 г., в Орду оправляется и великий князь Александр. По мнению Дж. Феннела, ему «ничего не оставалось, как оправиться в Золотую Орду». Однако удалось ли избавить Русь от карательной экспедиции не известно из-за молчания источников[843]. Здесь необходимо согласится со словами Р.А. Романова, подчеркнувшего, что представляется «уместным отметить, что, в данном случае, молчание красноречивей любых слов. Ибо вряд ли летописи могли не сообщить о карательной экспедиции»[844].

Большинство же исследователей, вслед за А.Н. Насоновым и В.А. Кучкиным, полагают, что восставшим удалось сыграть на противоречиях между Сараем и Каракорумом: в Орде смотрели «сквозь пальцы» на восстание против имперских откупщиков дани[845].

Поэтому поездка Александра Невского в Орду в 1262 г. связывается с намерением князя избавить, или как отмечает «Житие Александра Невского», «отмолить»[846] русских людей от рекрутского набора (так полагают, например, Ю.К. Бегунов, В.Л. Егоров, А.Н. Кирпичников, Ю.В. Кривошеев, В.А. Кучкин[847]).

Таким образом, источники фиксируют еще один признак зависимости — участие русских войск в военных мероприятиях Орды. Причем именно Александру Невскому удается смягчить данную повинность: после его поездки 1262–1263 гг. в войнах сарайских ханов участвуют не мобилизованные в русских княжествах рекруты, а княжеские дружины.

По дороге из Орды князь Александр Ярославич умирает.

Таким образом, он побывал в Орде шесть раз, проведя в степи четыре с половиной года, это составило около 41,7 % (самый большой результат для XIII века) от времени его удельного правления (6 лет — 3 поездки), 18,2 % от великого княжения (11 лет — 3 поездки) и около 10,5 % от лет его жизни (43).

Кроме того, мы наблюдаем, что в рассмотренный период первых двух десятилетий установления системы зависимости от Орды, русские князья совершили в Орду 38 поездок. Зафиксировано пребывание при ордынском престоле 16 князей и одной княгини.

По одному разу в Орде были: Андрей Мстиславич (княжич киевский или черниговский), его брат и жена, Даниил Романович Галицкий (за ярлыком на свое княжество), Дмитрий Святославич Юрьев-Польский (сопровождал отца), Иван Всеволодович Стародубский (за ярлыком на свое княжество), Константин Ярославич (ездил в Каракорум по поручению отца), Михаил Всеволодович Черниговский (казнён в Орде).

Дважды зафиксированы поездки: Василия Всеволодовича Ярославского, Владимира Константиновича Углицкого, Олега Ингваревича Рязанского, Святослава Всеволодовича Суздальского, Ярослава Всеволодовича Владимирского. Также дважды для данного времени побывал в Орде Глеб Василькович Белозерский (всего — пять раз).

Пять раз в степь отправлялся Андрей Ярославич Суздальский. Последний провел при ордынском дворе два с половиной года, что составило около 6 % от лет его жизни (40) и около 14 % от лет его княжения на уделе. Показательно, что, не смотря на свое вооруженное сопротивление ордынским войскам во время «Неврюевой рати», его поездки в Орду фиксируются в 1257 г. и 1258 г. Правда, осуществлены они уже после смерти Батыя и Сартака — правителей, который в источниках фигурируют как инициаторы похода 1252 г.

Шесть раз в ставке хана побывал Александр Ярославич Невский.

Наибольшее количество поездок для рассматриваемого времени совершил Борис Василькович Ростовский. Зафиксировано семь его поездок (всего за жизнь — восемь).

Наиболее длительное пребывание в степи для данного периода — 4,5 года — зафиксировано у Александра Невского. Борис Васильковича Ростовский и его брат Глеб Васильковича Белозерский провели в степи по 4-ре года. Правда, в их случае — это общая сумма по итогам всех поездок, последние из которых были совершены ими в 1270-х гг.

Источники фиксируют в данный период казни в Орде двух князей.

Смерть Александра Невского не вызвала спора о престолонаследии. На владимирском столе, получив ярлык хана, утвердился его следующий по старшинству брат Ярослав (удельный князь Тверской). Как подчеркнул В.В. Каргалов, к «великому княжению Ярослава Ярославича относятся первые известия о непосредственном участии татар в русских делах и прямой поддержке ими великого князя»[848].

В первую очередь источники отмечают участие великого баскака владимирского Иармаганя (Амрагана) с ордынским отрядом в готовящемся походе русских войск на Орден в 1268 г. Показательно, что узнав о присутствии ханских войск, немцы спешно заключили мирный договор.

Активная роль ордынской власти прослеживается в событиях 1270 г. Тогда новгородцы согнали с княжения великого князя Ярослава и пригласили его племянника Дмитрия Александровича Переяславского. Однако последний отказался от их предложения. Ярослав отправил в Орду посланника с просьбой оказать ему военную помощь. Но брат великого князя Василий Костромской сумел убедить хана в правоте новгородцев, и, по данным летописей, ордынские войска были отозваны из похода с марша[849]. Тем не менее, при заключении договора великого князя с Новгородом присутствовали ордынские послы. Причем, как отмечено на обороте грамоты, они прибыли с особыми полномочиями, которых в отношении новгородской земли ранее не отмечалось: «Се приехаша послы от Менгу Темеря цесаря сажать Ярослава с грамотой Чевгу и Баиши»[850]. То есть, по сути, хан Менгу-Темир выдал особый ярлык Ярославу на княжение в Новгороде, а возведение в новгородские властители осуществляли уполномоченные ханские послы.

Показательно, что следующий великий князь владимирский Василий Ярославич (удельный князь Костромской), ранее выступавший защитником новгородских вольностей, в 1273 г. вступил в конфликт с «вольным» городом. Причины конфликта источники не называют. В.В. Каргалов выдвинул предположение, что выступление новгородцев «как-то связано с подготовкой новой татарской переписи»[851]. Именно к этому году Новгородская IV летопись относит «число второе из Орды от царя»[852]. Новгородцы вновь призвали на стол Дмитрия Александровича, который на сей раз, согласился. Однако великий князь Василий «с великим баскаком Иаргаманем, со князем Айдаром, с многими татары царевыми» разорил новгородские волости (в частности, взял Торжок, где посадил своего наместника). Одновременно тверской князь Святослав Ярославич «иде с татары царевыми, и воеваша Новгородцкиа власти: Волокъ, Бежечи, Вологду»[853]. В результате Дмитрий покинул Новгород, а князем был признан Василий. Таким образом, как отметил В.В. Каргалов, «в связи с продолжавшимся ослаблением великокняжеской власти непосредственное вмешательство татар в русские дела усиливалось»[854].

Необходимо отметить, что младшие братья-Ярославичи — Ярослав и Василий — провели в ставке ордынского хана в общей сложности по полтора года. При этом Ярослав ездил в Орду дважды, а Василий — трижды.

Доля пребывания в Орде у Ярослава составила 3,6 % от лет жизни (42), 1,9 % от удельного княжения (26 лет) и 11,1 % от великого княжения (9 лет).

У Василия — соответственно: 4,3 % — от лет жизни (35), 3,3 % — от времени удельного княжения (ок. 30), 12,5 % — от великого (4 года).

После смерти в начале 1276 г. великого князя Василия власть переходит к следующему по старшинству представителю рода, старшему сыну Александра Невского Дмитрию (удельному князю Переяславскому). Причем, источники не фиксируют поездки в этом году князя (или уполномоченных лиц для получения ярлыка). Однако, вероятно, официальное оформление вассальных отношений все же состоялось (см. ниже).

Летописи достаточно подробно описывают участие русских войск в этот период во внешнеполитических мероприятиях Орды.

В частности, зимой 1274–1275 гг. ордынцы совершили поход на Литву[855]. При возвращении в степь татары разорили территорию Курского княжества[856]. Галицко-Волынский летописец охарактеризовал положение в данный период русских князей по отношению к ордынскому хану в емкой и четкой фразе: «Тогда бо бяху вси князи в воли в тотарьской»[857].

В 1276–1277 гг. русские князья участвовали в походе на Северный Кавказ (на «Ясы»), который возглавлял лично хан Менгу-Темир. Русско-ордынские войска подошли «ко Яскому городу ко славному Дедякову взяша его месяца февраля в 8 и многу корысть и полонъ взяша, а противных избиша бесчисленно, град же их огнем пожгоша»[858]. Причем, летописец особо подчеркнул, что участвовавших в походе князей Глеба Белозерского, Федора Ярославского, Андрея Городецкого «Менгутемиръ добре почести… и похвали их вельми и одаривъ их отпусти въ свою отчину»[859].

А в следующем 1277 г. Федор Ярославский и его зять Михаил Ростовский участвовали со своими дружинами в войне ордынцев в Дунайской Болгарии[860].

Таким образом, участие русских княжеских дружин в военных действиях в интересах ордынских ханов свидетельствует о продолжении фактического втягивания русских княжеств в ордынскую систему государственности.

Следующим этапом, связанным с усилением зависимости русских земель от Орды необходимо признать 1280–1290-е гг. Непосредственно это было связано с появлением фактически второго политического центра в степи. Как подчеркнул А.Н. Насонов, один «из выдающихся золотоордынских военачальников темник Ногай занял обширную территорию к северу от берегов Черного моря, охватывающую значительную часть Южнорусской равнины к востоку от реки Десна»[861]. Со смертью в 1280 г. хана Менгу-Тимура принято связывать прямое образование второго военно-политического лагеря в Орде[862].

Именно в начале 80-х гг. XIII столетия, а, точнее, зимой 1281–1282 гг. в Северо-Восточной Руси начинается усобица между братьями-Александровичами. Андрей Александрович, удельный князь Городецкий, «испросивъ собе княжение великое подъ братомъ своимъ»[863], выдвинулся с «погаными Татары» на Переяславль, где был удельным князем его старший брат Дмитрий, который и являлся великим князем владимирским. Ордынские войска разорили Муром и окрестности Владимира, Юрьева, Суздаля, Ростова и Твери, а 19 декабря 1281 г.[864] захватили Переяславль. Князь Дмитрий покинул город и попытался укрыться в Копорье. Однако новгородцы, чьей территорией считалась крепость, отказали ему в убежище и он укрылся, скорее всего, у своего зятя Довмонта во Пскове. Андрей сел на столе в Новгороде.

Однако, как только ордынский отряд покинул пределы русских земель, несмотря на поддержку новгородцев, Андрей вынужден был уступить власть своему старшему брату. Тогда Городецкий князь вновь привел войска на Русь и, как отмечает Симеоновская летопись «сътвори зло въ земли Суждалскои такоже якоже преже сказахом»[865]. Князь Дмитрий предпочел бежать в Ногаеву Орду. Здесь ему удалось получить подтверждение своих властных полномочий, и уже в конце 1283 г. он с ордынским отрядом и братом Андреем подводит войска к Великому Новгороду и восстанавливает свои княжеские права[866]. На небольшое время усобица затихает.

По всей видимости, после смерти хана Менгу-Тимура, Андрею удается первым прибыть ко двору нового хана Туда-Менгу (вступил на престол в августе 1281 г.) за ярлыком на удел и убедить последнего, что великий князь Дмитрий не соответствует великокняжескому статусу. Необходимо отметить, что источники не фиксируют поездок Переяславского князя в степь до отъезда его к Ногаю в 1282 г. Возможно, инициатива походов исходила вовсе не от Андрея (или не только от него), а от новой верховной власти, потребовавшей личной явки великого князя ко двору хана за ярлыком. Когда же Дмитрий прибыл в ставку, пусть не хана, но не менее могущественного правителя[867], формальности были соблюдены, и ордынская власть перестала поддерживать Андрея. Кроме того, по справедливому мнению А.А. Горского, «можно полагать, что за время длительного пребывания Дмитрия в его улусе Ногаю удалось, используя свое влияние при дворе Туда-Менгу (который вскоре после воцарения отошел от государственных дел) добиться подтверждения ярлыка на великое княжение, полученного Дмитрием прежде от Менгу-Тимура»[868].

Данная логика вписывается в следующий этап эскалации событий. В 1285 г. «князь Андреи приведе царевича, и много зла сътворися крестьяномъ. Дмитрии же, съчтався съ братью, царевича прогна, а боляры Андреевы изнима»[869]. Никаких карательных последствий данный шаг Дмитрия не имел. Такое могло быть лишь в случае, если «царевич» (а «царевичами» в русской письменной традиции называли чингизидов) действовал без ханского указа. Но, тогда, «царевич» должен был быть наказан ханом. Вероятно, такой факт не ускользнул бы от внимания летописца. Сложившиеся обстоятельства возможны при учете того факта, что именно в период 1285–1286 гг. был отстранен от власти хан Туда-Менгу. Ведь, по сведениям Рашид-ад-Дина он царствовал «некоторое время». Затем власть узурпировали, «под тем предлогом, что он помешан», сыновья Менгу-Тимура, Алгуй и Тогрыл, и сыновья Торбу — Тула-Бука и Кунчек и «сами совместно царствовали пять лет». Поскольку убийство Тула-Буки и Алгуя произошло в 1291 г. (4 января — 23 декабря), то отречение Туда-Менгу необходимо отнести к 1285–1286 гг. При этом арабский автор Бейбарс отмечает, что Туда-Менгу правил также пять лет, а вступил он на престол в августе 1281 г. В этом случае также получаем дату — 1286 г.[870] Полученная дата также соответствует мартовскому 1285–1286 гг. русских летописей. Вероятно, воспользовавшись безвластием в степи, Андрей и привел ордынскую рать, которая была разгромлена Дмитрием. Данное поражение, а также то, что новым ханом Орды стал ставленник покровителя Дмитрия Ногая Тула-Бука, на время остудило притязания князя Андрея на великокняжеский престол.

В то же время, нарастание противостояния между Ногаем и центральной властью в лице хана Тула-Буки ярко прослеживается на примере событий в Курском княжестве. Ордынский баскак Ахмат, вероятно, ставленник Ногая, организовал во владениях князей Воргольского и Липовичского две слободы. В них начал стекаться народ, привлекаемый, видимо, установленными льготами. Это наносило экономический урон князьям, и они отправили жалобу хану Тула-Буке. Хан дал Олегу Рыльскому и Воргольскому «приставы» и слободы были уничтожены. Однако Ахмат привел войска от Ногая и разорил территорию княжества. Князья бежали: Святослав Липовичский в Воронежские леса, Олег — к Тула-Буке. В апреле Святослав «без царева слова» напал на баскаческий отряд и уничтожил его. Олег поссорился из-за этого с Липовичским князем, привел от хана отряд и убил Святослава с двумя сыновьями. Позже, его брат привел отряд, вероятно, от Ногая. Олег погиб[871]. Как надежно установил В.А. Кучкин, данные события произошли в 1289–1290 гг.[872]

В 1291 г. при активном участии Ногая ханом становится Токта (Тохта). Вероятно, ордынский временщик был вполне уверен в своем ставленнике. Однако тот начинает постепенно усиливать свою политическую роль. В рамках упрочения позиции Токты было нашествие в 1293 г. на Владимирское княжество ордынских войск во главе с братом хана Туданом или «Дюденева рать». Любопытно, что Симеоновская летопись отмечает только, что «бысть въ Русскои земли Дюденева рать на великаго князя Дмитрея Александровичя»[873], тогда как Московский летописный свод подчеркивает, что «Князь Андреи Александровичь иде во Орду и со иными Русскими князи, и жаловася на брата своего на великого князя Дмитрея Александровичя»[874]. То есть, в первом случае поход ордынских войск выглядит как инициатива хана, тогда как во втором — инициатива противников Дмитрия Переяславского. Надо полагать, что в данном случае интересы сторон совпали как нельзя лучше. В результате крупномасштабного нашествия было разорено 14 городов Владимиро-Суздальской Руси. Как отметил В.В. Каргалов, записи «о том, что Дюдень разрушил такое же количество городов, как и Батый (14), подчеркивают сопоставимость в глазах летописцев этих двух походов»[875]. В начале 1294 г. Дмитрий умирает.

Князь Дмитрий — единственный князь, занимавший великоняжеский престол, о котором нет свидетельств о его поездке в Орду за ярлыком.

Это позволило Н.М. Карамзину утверждать, что Дмитрий Александрович после смерти его предшественника князя Василия отправился сразу же в Новгород, а не на поклон к хану[876].

Однако известно, что князь Василий Ярославич Костромской, занимавший Владимирский престол перед Дмитрием, скончался в январе 1276 г.[877] А на новгородский стол Дмитрий сел «в неделю на всѣх святых»[878]. Память всех святых, празднующаяся православными христианами в седьмую неделю по Пасхе, приходилась в 1276 г. на 24 мая (сама Пасха была 5 апреля). Таким образом, между посажением на престол в Новгороде и смертью Василия Ярославича прошло не менее четырёх месяцев — время на дорогу в Орду и обратно (см. Глава № 3 параграф. № 1). Однако времени на пребывание в ставке хана в таком промежутке крайне мало. Тем не менее, есть примеры достаточно кратких сроков посещения Орды: поездка Василия I в 1392 г. в ставку Токтамыша была совершена в течение трёх месяцев (с 16 июля по 20 октября 1392)[879]. Необходимо также учесть, что в случае смерти князя Василия в начале января 1276 г., мы получаем период в менее пяти месяцев, в который князь Дмитрий вполне мог бы съездить за ярлыком в ставку хана. К примеру, поездка князя Симеона Гордого с братьями к ордынскому столу в 1340 г. заняла около пяти месяцев[880]. Чуть больше пяти месяцев (15 июня — 25 ноября) заняла поездка в Мамаеву Орду в 1371 г. князя Дмитрия Ивановича Московского[881].

Кроме того, ряд летописей упоминает об участии Дмитрия в походе на Северный Кавказ в 1276–1277 г. и в штурме Дедякова[882]. Оснований не доверять данным свидетельствам нет. Вполне вероятно, что он мог получить ярлык на княжение во время данного военного похода.

За свои 44 года князь Дмитрий Александрович провел в ставке хана около 4 % от лет жизни (44), 4,3 % от лет удельного княжения (30) и около 3 % от лет великого княжения. Это составило около двух лет.

После смерти Дмитрия неоспоримым главой Владимирской Руси становится его младший брат Андрей.

Тем не менее, конфликтность ситуации не была изжита. Новому великому князю противостоял Иван Дмитриевич Переяславский, который, судя по всему, искал поддержки против дяди у Ногая[883]. Во-вторых, осенью 1296 г. новгородцы изгнали наместников Андрея и пригласили на княжение его младшего брата Данилу Александровича Московского. Тот заключил договор с Михаилом Ярославичем Тверским. То есть, против Андрея сложилась прочная коалиция князей, один из которых (Данила Московский) являлся следующим по старшинству после Городецкого князя и мог претендовать на владимирский престол.

Однако в конце 1296 г. Андрей Александрович пришел из Орды от хана Токты в сопровождении посольства во главе с Алексой Неврюем. Он двинулся на Переяславль. Но в отсутствие Ивана, который видимо был в Ногаевой Орде, его союзники Данила Московский и Михаил Тверской выдвинули свои войска навстречу Андрею и Алексе Неврюю. Как подчеркнул А.А. Горский, завязавшиеся «между сторонами переговоры приняли форму княжеского съезда во Владимире»[884]. На съезде великому князю Андрею Александровичу Владимирскому, Федору Ростиславичу Ярославскому и Константину Борисовичу Ростовскому противостояли Данила Александрович Московский и Михаил Ярославич Тверской. Как отметил летописец: «И за малым упасл Бог кровопролитья, мало бою не было; и поделившеся княжением и разъехашася в свояси»[885]. По аргументированному мнению А.А. Горского «именно в конце 1296 или начале 1297 г. во Владимире старшие князья «проногаевской» группировки «отступились» от своего сюзерена <…> признали себя вассалами Тохты и обязались не оспаривать прерогатив Андрея (что выразилось в возвращении ему новгородского стола); благодаря этому волжский хан по приезде их младшего союзника от Ногая не стал отнимать у него княжение»[886].

Таким образом, именно верховная ордынская власть в конце XIII века стала главным арбитром в делах Владимиро-Суздальской Руси. Это показатель весьма значительной вовлеченности русских князей в ордынскую политическую систему.

Андрей Александрович ещё один раз ездил в Орду. Его отъезд летописи фиксируют летом 1302 г.[887], а возвращение — осенью 1303 г.: «прииде из Орды с послы и жалованиемъ церковным»[888]. Поскольку мартовский 6810 (1302) г. завершился 28 февраля, то поездка князя заняла не менее семи месяцев. Поездка 1302–1303 гг. в Орду князя Андрея Александровича была для него последней. 27 июля 1304 г. он скончался.

В общей же сложности князь Андрей совершил восемь поездок в ставку хана и провел там более четырех лет. От его лет жизни (49) это составило около 8,8 %, от лет удельного княжения (42) — около 7 %, от лет великого княжения (9) — около 16,7 %.

§ 4. Особенности взаимоотношений князей Галицкой и Волынской земли и ордынского двора в XIII в.

Процесс вовлечения в сферу ордынской государственности Галицко-Владимирской Руси носил несколько иной характер. Как уже отмечалось выше в 1245 г. князь Даниил Романович Галицкий получил ярлык на княжение из рук Батыя[889]. Причем, требование оформления зависимости сопровождалось присылкой ко двору Даниила гонца от темника Мауци (Могучей) со словами: «Дай Галич!»[890]. Тем не менее, возвратившись в свое княжество, Даниил начал сопротивление ордынской власти. В частности, под 1255 г. в летописи отмечается: «Куремьса приде ко Кремянцю и воева около Кремянца… и не успевше ничто… возвратишася во страны своя». Куремса (Коренца) совершил около 1257 г. и второй набег на южную Русь. Его отряд внезапно появился у стен Владимира-Волынского. Русские князья, Даниил Романович Галицкий и его брат Василько Романович Владимиро-Волынский начали собирать войска в Холме. Ожидался также подход сил Льва Данииловича. Однако городское ополчение сумело отразить атаку татар и Куремса (Коренца) отступил к Луцку. Город не имел оборонительных сооружений и мог стать легкой добычей кочевников. Однако татары не смогли переправиться через реку и захватить мост. Горожане всячески мешали противнику форсировать речную преграду. Тогда Куремса (Коренца) «порокы постави, отгнати хотя». Однако поднялся сильный ветер, который не только не позволил начать обстрел, но и разрушил «пороки». Куремса (Коренца) «не успевше ничтоже, вратишася во станы своя»[891]. Подводя итог борьбе Даниила с Куремсой летописец отметил, что галицкий князь «держаше рать с Куремьсою и николи же не бояся Куремьсѣ, не бѣ бо моглъ зла ему створити никогдаже Куремьса»[892].

Однако в 1258 г. «Бурунда безбожный злый прииде со множеством полков татарских в силе тяжце… со силою великою» и «ста на местех Куремских»[893] (в междуречье Днестра и Днепра). Тогда же, в 1258 г., ордынский полководец совершил поход на Литву. Бурундай (Бурултай) потребовал от южнорусских князей, как подчиненных Орде, присоединится к военной акции. Даниил Романович Галицкий уклонился от участия в походе. Войска возглавил его брат Василько Романович Владимиро-Волынский. Русско-ордынские войска разорили «…землю Литовьскую и Нальшаньску» и Ятвяжскую[894].

Показательны в данное время действия и самого Даниила Галицкого. Уклонившись от присоединения к Бурундаю князь, тем не менее, направил войска в Новогрудскую землю (по направлению: Волковыйск — Городно), подконтрольную на этот момент литовским князьям. Галицко-Волынская летопись объясняет данные действия именно поисками князей Войшелка и Тевтевила («ловя яти ворога своего Вышелка и Тевтивила»[895]). При этом, вышедшие к Дорогочину ордынские отряды надеялись на поддержку Даниила, поскольку он «есть мирникъ нашь, братъ его, воевалъ с нами»[896].

Таким образом, князь Даниил Галицкий, введя войска в Новогрудскую землю, фактически поддержал вторжение Бурундая в Литву, обезопасив движение ордынских войск с левого фланга и тыла.

В следующем 1259 г. Бурундай (Бурултай) направил удар своих войск на Польшу. Проходя по Галицко-Волынской Руси, он потребовал в знак покорности разобрать городские укрепления. Были срыты стены у городов: Шумск, Данилов, Стожск, Львов, Кременец, Луцк. Холм сохранил свои укрепления. В.Л. Егоров отметил, что данный поход Бурундая привел «…к полному утверждению власти монголов над Юго-Западной Русью»[897].

Степень вовлеченности галицко-волынских князей в систему ордынской государственности показал тот факт, что за военной помощью против своих соперников в регионе Лев Данилович Галицкий обращается именно к хану. В частности, ордынские войска по просьбе князя были направлены ханом Менгу-Тимуром на Литву зимой 1274–1275 гг. Князья Лев Данилович Галицкий и Владимир Василькович Владимиро-Волынский соединились с татарами и Олегом Романовичем княжичем Брянским у города Слуцка. К походу присоединились туровский и пинский князья. У реки Сырвечи войска заночевали. Следующим утром, еще в темноте, русско-татарский отряд форсировал реку. Войска выстроились в боевой порядок и двинулись на Новгорудок. Правый фланг составили татары, центр — полк Льва Галицкого, левый фланг — полк Владимира Владимиро-Волынского. Такой порядок построения войск позволяет предполагать, что общее командование осуществлял князь Лев, отряд которого составил центр. Разведку осуществляли ордынские всадники. Они то и обнаружили конную рать, от которой поднимался пар. Однако это оказался пар от источников. Войска Мстислава Даниловича Луцкого двигались к Новгорудку от Копыля, разоряя Полесье. Русско-ордынская рать во главе со Львом Галицким заняла внешние укрепления Новгорудка, однако кремль взять не удалось. На следующий день к городу подошли войска Романа Михайловича Брянского и Глеба Ростиславича Смоленского. Вышеуказанные князья, а также Владимир Владимиро-Волынский и Мстислав Луцкий выразили недовольство штурмом города Львом в их отсутствие. Несогласие в рядах русских князей сорвало поход на Литву. При возвращении в степь татары разорили территорию Курского княжества[898].

В 1270-е гг. Ногаева Орда, центр которой располагался в междуречье Дуная и Днестра, начинает доминировать над центрально- и южноевропейским регионом. И именно с активной позицией Ногая связано дальнейшее вовлечение Галицко-Волынской Руси в систему зависимости от Орды.

Около 1277 г. ордынский полководец прислал к южнорусским князьям Льву Даниловичу Галицкому, Мстиславу Даниловичу Луцкому, Владимиру Васильковичу Владимиро-Волынскому послов Тегичага, Кутлубугу, Ешимута. Ногай придавал русским князьям отряд во главе с князем Мамшеем для похода на Литву. Татарский отряд разорил земли у Новгорудка, русские рати — около Городно[899].

Показательно, что и русские князья не гнушались помощью Ногая. К примеру, в конце 1279 г. бездетным умер польский король Болеслав V Стыдливый. Лев Данилович Галицкий заявил претензии на часть польской территории. По словам летописи, «еха к Ногаеви окаянному проклятому помочи собе прося у него на ляхы». Ногай дал отряд во главе с тремя князьями Кончаком, Козейем, Куботаном. По словам летописца, князь Лев был «радъ поиде с Татары», тогда как присоединившиеся к нему его брат Мстислав Данилович (с сыном Данилом) и двоюродный брат Владимир Василькович «поидоша неволею Татарьского»[900]. Разорив земли у Сандомира, русско-ордынский отряд двинулся к Кропивнице с дальнейшей целью развить наступление на Краков. Однако рассредоточенные силы Льва подверглись атакам поляков. В результате «…убиша бо ляхове от полку его многы бояр и слуги добрее, и татар часть убиша. И тако возвратися Лев назад с великим бесчестьем»[901].

В Волынской Кормчей книге сохранилось свидетельство о посещении ставки Ногая в 1286 г. князем Владимиром Васильковичем Волынским. «В лето (1286) списан бысть сеі монаканон боголюбивым князем владимирским сином Васильковим, внуком Романовым и боголюбивою княгинею его Ольгою Романовною. Аминь, рекше конец. Богу нашему слава во веки. Аминь. Пишущим же нам сии книгы. Поеха господин наш к Ногаеви, а госпожа наша остала у Володимири»[902]. С. Панышко рассмотрел вероятные причины и последствия поездки князя к Ногаю[903]. По его мнению, данное путешествие было связано с вопросами наследования княжества: Владимир намеревался передать свои владения Юрию Даниловичу, на что надеялся получить соизволение могучего ордынского правителя.

Однако существует вероятность и иной причины. Около 1286 г. в Орде сменился хан[904]. Этот факт требовал возобновления инвеститур. В этом случае мы можем предполагать, что поездки в ставку Ногая совершили и другие князья Галицко-Волынской земли, а в ставку нового хана, возможно, ездили представители иных княжеств как южной, так и Северо-Восточной Руси.

С середины 1280-х гг., в прямой зависимости со сменой хана, активизировалась западная политика центрального правительства Орды. Зимой 1286–1287 гг. татарские войска, во главе с новым ханом Тула-Бугой, совершили поход на Венгрию через Карпаты. Присоединился к военной акции и Ногай. Галицко-Волынская летопись отмечает, что Орда пришла «в силе тяжце во бещисленном множестве» и «воевавшима землю Угорскую». По данным Бейбарса, татары «разлили повсюду опустошение, грабили что хотели, избивали кого хотели…»[905]. Однако на обратном пути Ногай и Тула-Буга разделились. Первый пошел «на Брашев» и благополучно добрался до своих кочевий. Последний же пошел «через горы» и заблудился в Карпатах «и ходи по тридцать дней». В результате в его войсках возник голод и «начаша люди измирати, и умре их бещисленное множьство». Туле-Бука же «выиде пешь со своею женою, об одной кобыле, посрамлен от Бога». Ордынский хан заподозрил, что Ногай специально направил его в горы, с целью ослабить его войска. И с этого времени «…в него (Тула-Буку — Ю.С.) закралась вражда и вселилась злоба…»[906].

Однако, несмотря на недоверие к Ногаю, Тула-Бука совершил совместный с ним поход на Польшу следующей зимой 1287–1288 гг. Причем летописец специально отметил, что «бяше же меже има (Ногаем и Тула-Букой — Ю.С.) нелюбовье велико». Причем и туда и обратно ордынские войска двигались порознь «зане быша межи има нелюбье велико». В походе участвовали и русские князья: Лев Галицкий, Мстислав Луцкий, Владимир Владимиро-Волынский и Юрий Львович. Галицко-Волынский летописец отметил также, что «тое же зимы и в ляхох бысть мор векик. Изомре их бещисленое множество». А хан Тула-Бука с войсками «стояша на Лвове земле две недели, кормячесь, не воююче… И учиниша землю пусту всю». Далее летописец отмечает, что после ухода ордынцев Лев посчитал людские потери и недосчитался около тринадцати тысяч человек[907].

Таким образом, за время многочисленных ордынских внешнеполитических акций в 1270–1280-е гг. князья Галицко-Волынской Руси обязаны были участвовать со своими дружинами в походах татар, а также предоставлять ханским войскам базу для ведения боевых действий, что неоднократно приводило к разорению подвластных им территорий. Нередко они сами являлись инициаторами призвания ордынцев для решения своих внешнеполитических проблем. Фиксируется поездка в ставку Ногая князя Владимира Васильковича, что может свидетельствовать о поездках в ставки ордынских ханов и других князей Галицко-Волынской земли.

Кроме того, Галицко-Волынская летопись фиксирует заверение завещания князя Владимиро-Волынского во время похода татар и русских князей на Польшу. В частности, князь Владимир, по данным летописи, заявляет своему брату Мстиславу: «Брате, видишь мою немощь, оже не могу, а не у мене детий. А даю тобе, брату своему землю свою всю и городы по своемь животе. А се ти даю при царихъ и при его рядьцахъ»[908]. То есть, здесь подчеркивается, что ордынские ханы рассматривались как высшая властная инстанция, и их участие в утверждении завещания давало ему особый статус и авторитетность.

Таким образом, к концу XIII столетия русские княжества оказались вовлеченными в систему ордынской государственности. Русские земли обязаны были выплачивать ордынскую дань — «выход», русские князья получали право владеть своими землями из рук хана в виде ярлыка (причем, для его получения требовалась личная явка ко двору), русские войска активно использовались во внешнеполитических акциях Орды.

Показательно, что одним из завершающих событий XIII в. явился перенос русской митрополичьей кафедры из Киева во Владимир-на-Клязьме. Митрополит Максим покинул город «не терпя татарского насилиа»[909].

Всего за 1260–1300-е гг., таким образом, зафиксировано 44 поездки к ордынскому двору, осуществленных 21 князем и двумя княгинями.

Мария Ярославна (дочь Ярослава Святославича Муромского) жена Бориса Васильковича Ростовского сопровождала супруга в его последней поездке в Орду в 1277 г. А в 1295 г. «князь велики Андрѣи Александрович иде в Орду и со княгинею»[910]. Супругой князя Андрея была Василиса — дочь ростовского князя Дмитрия Борисовича[911].

По одному разу в степи побывали Александр Дмитриевич Переяславский (умер в Орде), Владимир Василькович; Иван Дмитриевич Переяславский (за ярлыком на княжение), Роман Михайлович Брянский и Роман Ольгович Рязанский (казнен в Орде).

Дважды побывал в ставке хана Ярослав Ярославич Тверской и Владимирский.

Трижды поездку в Орду совершили Василий Ярославич (Квашня) Костромской и Владимирский, Дмитрий Александрович Переяславский (предположительно — четырежды) и Владимирский, Михаил Глебович Белозерский, Олег Воргольский и Рыльский.

Четыре раза зафиксированы поездки Дмитрия Борисовича Ростовского.

Пять раз в Орду ездил Федор Ростиславич Ярославский и Смоленский.

В общей сложности пять раз в степи побывал Глеб Василькович Белозерский. Для рассматриваемого периода он там был трижды.

Зафиксировано шесть поездок Константина Борисович Углицкого и Ростовского.

Больше всех поездок совершил Андрей Александрович Городецкий и Владимирский — он был в ставке хана восемь раз.

По времени длительнее всего — четыре с половиной года — пребывал в Орде князь Глеб Василькович Белозерский.

Особо для рассматриваемого периода необходимо выделить участие русских князей в военных акциях Орды. Наиболее широко представлено такое присутствие галицкими и волынскими князьями: пять раз зафиксировано участие Льва Даниловича Галицкого, Мстислава Даниловича Луцкого и Владимиро-Волынского; четырежды Владимира Васильковича Волынского, трижды в совместных походах участвовал Юрий Львович Галицкий; по одному разу участвовали Василько Романович Волынский, Роман Данилович Новгрудский, Даниил Мстиславич Луцкий, Олег Романович Черниговский и брянский, Роман Михайлович Брянский и Глеб Ростиславич Смоленский.

Кроме того, отмечено участие в походе на Северный Кавказ князей Андрея Александровича Городецкого, Глеба Васильковича Белозерского и Ростовского, Константина Борисовича Углицкого, Михаила Глебовича Белозерского, Федора Ростиславича Ярославского и Смоленского[912]. Михаил Глебович Белозерский, Федор Ростиславич Ярославский и Смоленский участвовали и походе на Балканы.

Для времени 1230–1300 гг. учтено 109 князей (91 для XIII столетия и 18, живших и действовавших в XIII и XIV веках)[913]. Теоретически все они или, во всяком случае, большинство из них, хотя бы один раз должны были предстать перед лицом ордынского хана. Однако за время 1240–1300 гг. зафиксировано в источниках пребывание в Орде только 37 князей и трёх княгинь: жена князя Андрея Мстиславича, Мария Ярославна (дочь Ярослава Святославича Муромского) жена Бориса Васильковича Ростовского и Василиса Дмитриевна (дочь ростовского князя Дмитрия Борисовича) и жена Андрея Александровича Городецкого. То есть, 34 % от учтенного количества.

По свидетельствам источников в общей сложности выявляется 80 поездок князей.

Своеобразным рекордсменами для данного периода по двум показателям — количество поездок и время проведённое при ордынском дворе — являются Борис Василькович Ростовский и Андрей Александрович Городецкий. Они ездили за свою жизнь и правление в Орду по 8 раз; первый провел в степи 4 года, второй — чуть более 4-х лет (около 4,3).

Кроме него, длительное пребывание в степи для данного периода — 4 года — зафиксировано у Глеба Васильковича Белозерского (брата Бориса Васильковича Ростовского).

От лет жизни больше всего — 10,5 % — провел в Орде Александр Ярославич (Невский). По времени пребывания в ставке хана от также занимает первое место: он был в степи четыре с половиной года. В степь князь Александр Ярославич ездил шесть раз и провел там 41,7 % от лет правления на уделе и 18,2 % от времени княжения на великом княжестве владимирском. Таким образом, для XIII столетия по показателю доли от лет княжения на уделе именно Александр Невский является рекордсменом.

Показательно, что от лет жизни Борис Василькович Ростовский провёл в Орде не самое большое количество времени — 8,7 %. По этому показателю Бориса превзошел его брат белозерский князь Глеб Василькович — 9,5 %. При этом он только пять раз ездил в Орду, но провел там 4 года.

Любопытно, что при двух поездках в ставку хана Святослав Всеволодович провел за время своего правления на Суздальском уделе — 37,5 %, на великокняжеском Владимирском столе и в борьбе за него — 50 %. При этом от лет жизни это составило всего 2,7 %. Именно он оказывается рекордсменом по времени пребывания при ордынском престоле в статусе великого князя.

Среднее время, проведенное князем в ставке хана в XIII столетии составило: от лет жизни — около трёх % (2,9 %); от лет правления — 17 %.

Весьма показательно, что наиболее широко в военных мероприятиях ордынского государства участвовали галицкие и волынские князья. Больше всего — четыре раза — зафиксировано участие Льва Даниловича Галицкого, Мстислава Даниловича Луцкого и Владимиро-Волынского.

На выявленные показатели, вне всякого сомнения, особо повлияли уникальные обстоятельства жизни и деятельности каждого князя. Однако данные источников четко иллюстрируют, что князья, которые потенциально могли рассматриваться как претенденты на великокняжеский престол или впоследствии занимавшие его, чаще других ездили в ставку хана. По всей видимости, именно там, в столице Орды, решалась судьба великого княжества, потому поездка в ставку хана стала в течение второй половины XIII столетия неотъемлемой частью политической культуры и практики Руси.

§ 5. Особенности пребывания при дворе ордынского хана князей Черниговской и Турово-Пинской земель в XIII в. начале XIV в.

На протяжении времени ордынского владычества над русскими княжествами свидетельств о пребывании при дворе ордынского хана князей южной Руси сохранилось крайне мало. Это во многом объясняется состоянием источниковой базы: если галицко-волынское и северо-восточное летописание сохранилось в составах крупных сводов, то летописные памятники Киевской, Черниговской, Смоленской земель для данного времени известны лишь фрагментарно.

Тем не менее, в обрывочных свидетельствах Северо-Восточного, Галицко-Волынского и Новгородского летописания, в записках путешественников, в поздних синодиках отложились прямые и косвенные указания на поездки представителей главным образом черниговского княжеского рода в ставки ордынских правителей.

Наиболее исследована[914] поездка в 1245 г.[915] Михаила Всеволодовича Черниговского, который принял в ставке Батыя мученическую смерть. О пребывании в Орде князя Михаила и его гибели повествуют русские летописи и рассказывают участники католической миссии в Монгольскую империю Плано Карпини и брат Бенедикт Поляк.

Русские летописи и францисканские миссионеры отметили пребывание в Орде и черниговского князя Андрея Мстиславича, который также был казнен по приказу Батыя. Причем, если русские летописцы лишь отмечают его гибель[916], то папские посланники упоминают и обвинения, которые были против него выдвинуты. По словам Плано Карпини князю поставили в вину то, что он «уводил лошадей из земли и продавал их в другое место; и хотя это не было доказано, он все-таки был убит»[917].

В исследовательской литературе нет однозначного мнения к какой из ветвей черниговского дома принадлежал Андрей, его отец Мстислав и его, не названный по имени, брат. Он может быть сыном Мстислава Святославича (князя Козельского и Черниговского — дядя Михаила Всеволодовича) или Мстислава Глебовича (князь черниговский — младший двоюродный брат Михаила Всеволодовича), либо сыном рыльского князя Мстислава Святославича (однако ни он, ни его отец не являлись черниговскими князьями). В.М. Коган и В.И. Домбровский-Шагалин называют его сыном Мстислава Романовича Старого, князя Смоленского и киевского[918], что, вероятно, следует признать ошибкой.

Наиболее вероятным претендентом на роль отца князя Андрея следует признать Мстислава Святославича Козельского[919]. Основой такого отождествления служит тот факт, что в Любецком синодике сохранилось поминание «в[еликого] к[нязя] Пантелеимона Мстислава Черниг[овского] и княгиню его Марфу»[920]. Филарет (Гумилевский) полагал, что в памятнике упомянут именно князь Мстислав Святославич Козельский, а Пантелеймон — его крестильное имя[921]. Это тем более вероятно, что в Елецком и Северском синодиках вслед за Пантелеймоном/Мстиславом поминаются его дети: «к[нязь] Димитрий, к[нязь] Андрей, к[нязь] Иоанн, к[нязь] Гавриил Мстиславичи»[922]. С точки зрения сложившийся системы наследования власти после смерти Михаила Всеволодовича (1245 г.) и Мстислава Глебовича (после 1239 г.) очередными претендентами становились именно дети Мстислава Святославича. Однако его старший сын Дмитрий Мстиславич погиб вместе с отцом был в ходе сражения на Калке в 1223 г.[923] Судя по свидетельствам Елецкого и Северского синодиков, следующим по старшинству сыном Мстислава был именно Андрей. По праву старшинства в роду он и отправился в 1246 г. в Орду за ярлыком на черниговское княжение. Однако, как уже было отмечено, его поездка закончилось казнью князя, а в ставку хана в 1246–1247 г. прибыли супруга Андрея и его младший брат. В синодиках, однако, упомянуто два его младших брата: Иван и Гавриил.

По свидетельству Плано Карпини, условием Батыя, при котором он согласен был передать власть над Черниговом младшему брату Андрея, было взять в жены вдову старшего брата «согласно обычаю татар»[924]. Однако оба, и жена Андрея, и его брат, отказывались от этого, причем князь заявил, «что лучше желает быть убитым, чем поступить вопреки закону»[925]. Несмотря на это Батый, заставил их «и плачущего и кричащего отрока положили на нее и принудили их одинаково совокупиться сочетанием не условным, а полным»[926]. Данные пояснения францисканца позволяют видеть в младшем брате Андрея мальчика, юного годами. Однако их (Андрея и его брата) отец погиб в 1223 г. и, если самый младший из сыновей родился в год смерти князя, то ему должно было бы быть около 23-х лет. Р.А. Беспалов обратил внимание на то обстоятельство, что слово «puer», переведённое как «отрок» может быть переведено и в смысле молодой человек, не состоящий в браке[927]. Кроме того, в отчете брата Бенедикта, спутника Плано Карпини, данный эпизод описан короче и иначе: «они принудили младшего брата князя Андрея (убитого ими по ложному обвинению) взять в жены вдову брата, уложив их на одно ложе в присутствии других людей»[928]. Таким образом, необходимо согласиться с Р.А. Беспаловым и признать в младшем брате Андрея молодого человека, не успевшего к моменту поездки в Орду жениться. Такая вероятность выглядит наиболее предпочтительной для самого младшего сына Мстислава — Гавриила. Однако составители синодиков нередко путают последовательность рождения детей и нельзя не учитывать возможность, что в таком положении оказался Иван Мстиславич.

Вероятно, и жена князя Андрея и его брат пережили мировоззренческий кризис, ведь брак не сопровождался православным ритуалом, а главное, вступал в противоречие с устоявшимися традициями. А.Ф. Литвина и Ф.Б. Успенский обратили внимание на тот факт, что «русский князь не мог, например, жениться на вдове другого русского князя … неписаное правило работает таким образом, что если овдоветь случалось князю, то для него вступление во второй брак представлялось с династической точки зрения безусловно желательным; если вдовой становилась русская княжна, выданная за пределы Руси, то для нее повторное замужество оказывалось делом возможным и вполне обыкновенным. Жена же русского князя, потерявшая мужа, либо навсегда оставалась вдовой, либо дальнейшая ее матримониальная жизнь складывалась за пределами Руси[929]. Таким образом, положение жены Андрея и его брата с точки зрения правил и традиций Руси оказывалось не вполне приемлемым. Их дальнейшая судьба не известна. Но можно предполагать, что, если они не приняли монашеского пострига и составили супружескую пару, то наследников не оставили. Не исключен вариант, что от власти в Черниговском княжестве они также отказались.

Плано Карпини весьма щепетильно относился к доказательствам достоверности своих путевых заметок и перечислил максимально большее количество людей, встретившихся ему в дороге. В том числе он указывает, что на обратном пути из ставки Батыя между 9 мая и 9 июня 1247 г. у «Мауци нашли наших товарищей, которые оставались там, князь Ярослав и его товарищи, а также некто из Руссии по имени Святополк и его товарищи. И при выезди из Комании мы нашли князя Романа, который въезжал в землю татар… И все это русские князья»[930]. Несомненно, что действительно упомянутые лица были владетелями русских княжеств. Однако их отождествление оказывается не простой задачей.

Князя Романа, упомянутого Плано Карпини, исследователи вполне справедливо соотносят с князем Романом Брянским[931]. Однако происхождение князя остается не вполне проясненным: Р.А. Беспалов привел рад аргументов, заставляющих усомниться в том, что Роман был сыном Михаила Всеволодовича Черниговского[932]. При этом сама поездка в ставку хана в 1247 г. выглядит весьма правдоподобно. В то же время, вполне вероятный уход с политической арены Мстиславичей открывал путь к власти именно Михайловичам. Тем не менее, сопровождение Плано Карпини черниговским послом, который не проявил никакой активности при встрече с князем Романом, может свидетельствовать о том, что в Чернигове в это время был другой князь и у него был на владение ханский ярлык.

Более сложным вопросом оказывается отождествление князей Ярослава и Святополка. В свидетельствах летописных памятников о рассматриваемом периоде южнорусских князей с такими именами не зафиксировано. Мы можем лишь достаточно уверено предполагать, что через ставку Мауцы проезжали владетели юго-западных и южных княжеств Руси. Князья Северо-Восточной Руси добирались в ставки ханов по водоразделу Дона и Волги, объезжая лагерь Мауци.

Единственной, на наш взгляд, подсказкой, которая каким-либо образом может локализовать владения упомянутых князей, могут быть данные княжеской антропонимики. В частности, А.Ф. Литвина и Ф.Б. Успенский обратили внимание на ряд случаев, когда имянаречение князя осуществлялось «не только и не столько по родству, сколько» по наследованию власти (иногда и после политического противника). «Так, Святополк Изяславич, по-видимому, унаследовал своё имя от Святополка Окаянного, врага своего родного деда. Отец Святополка Изяслав получил Турово-Пинское княжество, которое перед ним принадлежало Святополку Окаянному. Давая своему сыну имя Святополк, Изяслав, возможно, стремился подчеркнуть преемственный характер его прав на это княжество»[933]. Показательно для данного вопроса, что трое из четверых известных по русским источникам Святополков связаны с Турово-Пинской землёй[934]. В династии Изяслава Ярославича (сына Ярослава Мудрого) часто встречается и имя Ярослав[935]. В этой связи можно сделать осторожное предположение, что представители Турово-Пинской династии около 1247 г. предпочли оформить зависимые отношения с Батыем и отправились в его ставку. Примерно в то же время, около 1247 г., участие в столкновении литовцев с галицкими и волынскими князьями принимает пинский князь Михаил (предположительно — внук Святополка Юрьевича, что позволяет предполагать его имянаречение в честь деда — Святополк)[936]. Возможно, что кто-либо из упомянутых Плано Карпини князей (Ярослав или Святополк), носили крестильное имя Михаил. И до или после описанных в Галицко-Волынской летописи событий отправился в Орду за инвеститурой и сопровождавшими её покровительством и военной силой. Показательно, что безымянные туровские и пинские князья упомянуты в галицко-волынской летописи под 1274 г., как князья «находящиеся в воли татарской»[937].

Однако представленные сопоставления следует считать предположением, требующим дальнейших доказательств.

Ещё одного представителя Черниговской земли, Новосильского князя Александра называют летописи, описывая в 1326 г. казнь Дмитрия Михайловича Тверского: «да князя Александра Новосилскаго, единаго дни на единомъ мѣсте на рѣцѣ, нарицаемѣи Кондраклїи»[938]. В Любецком синодике вслед за князем Александром поминают его сыновей: «кн(я)зя Александра Новосилскаго оубытого от татаръ за православную веру; кн(я)зя Симеона Александровича… кн(я)зя Сергїя Александровича оубыеннаго от татаръ»[939]. Отчество Александра устанавливается по свидетельству синодика бывшего рязанского Свято-Духова монастыря, где поминаются «Андреян, Александр Семеновичи Новосильские»[940]. Но наибольшее внимание следует уделить его сыну Сергию, о котором говорится, что он тоже был убит от татар. Для времени середины XIV в. известен князь Семен Новосильский, согласно записи синодика, брат Сергия. В частности, в духовной грамоте великого князя московского Семена Ивановича 1353 г. упоминается: «Заберегъ, что есмь купил оу Семена оу Новосильског(о)»[941]. Р.А. Беспалов вполне справедливо относит покупку волости Заберег к периоду с 1340 г. (когда Семен Иванович Гордый стал великим князем) по 1348 г. (когда Заберег впервые упоминается в качестве купли)[942]. Сергий в синодике упомянут после Семена и вполне вероятно, что он был младшим сыном Александра Новосильского и тогда он владел княжеством после 1348 г. Соответственно, и казнен он был, в таком случае, после 1348 г. Однако более вероятной представляется иная версия. Князь Сергий принял мученическую смерть вместе со своим отцом Александром Семеновичем Новосильским 15 сентября 1326 г. Именно так, казнив и отца, и сопровождавшего его сына поступил Узбек при приведении в исполнение приговора относительно Александра Михайловича Тверского и его сына Фёдора в 1339 г. Поэтому исключать возможность одновременной казни отца и сына Новосильских князей, Александра и Сергия, не представляется возможным.

Здесь необходимо отметить, что Н.С. Борисов предложил на основе анализа хронологии летописных памятников аргументацию в пользу пересмотра даты казни Дмитрия Тверского и Александра Новосильского и её переноса с 15 сентября 1326 г. на 15 сентября 1325 г.[943] Однако известные нам даты казней русских князей дают ещё одну довольно надёжную хронологическую зацепку. Связана она с особым отношением кочевников вообще и монголо-татар в частности к движениям небесных светил, в особенности Луны. Китайский посол Сюй Тин, посетивший ставку монгольского кагана в 1235–1236 гг., отметил, что для принятия важных решений «они… смотрят: полна или ущербна луна, чтобы начать или завершить [дело, соответственно] (они избегают [совершения дел] в обоих случаях — и до достижения молодой луны ущерба [1-й четверти], и после достижения полумесецем [последней четверти])»[944]. Этот факт подчеркнул Плано Карпини: «Все то, что они желают делать нового, они начинают в начале луны или в полнолуние»[945]. Показательно, что большинство датированных казней русских князей выпадают на дни новолуния — время когда Луна не видна. Причем время черных безлунных ночей выпадает на два дня перед новолунием и два дня после него (всего пять дней)[946]. Михаил Черниговский казнен 20 сентября 1245 г. — за 3 дня до новолуния 23 сентября[947]; Роман Рязанский казнен 19 июля 1270 г. — за день до новолуния 20 июля; Михаил Тверской казнен 22 ноября 1318 г. — за 2 дня до новолуния 24 ноября; Александр Тверской с сыном Фёдором 29 октября 1339 г. — за 5 дней до новолуния 3 ноября. Таким образом, самым отдаленным от новолуния днем оказывается дата казни Александра Тверского. Надо, однако, учитывать, что из разных точек наблюдение за светилами дает различные результаты. При этом все приговоренные казнены на убывающей Луне.

Правда казнь Дмитрия Тверского и Александра Новосильского выпадают из этого ряда. Если казнь была совершена 15 сентября 1326 г., то этот день был третьим днем после полнолуния (12 сентября), то есть отстоит довольно далеко от новолуния (28 сентября). При этом в 1325 г. 15 сентября — это время растущей Луны. Учитывая свидетельства Плано Карпини и, особенно, Сюй Тина о принятии важных решений и в новолуние, и в полнолуние, избегая таких дел в первой и последних четвертях Луны, дата казни князей Дмитрия Тверского и Александра Новосильского 15 сентября 1326 г. выглядит более предпочтительно: приговор был приведен в исполнение в важный астрономический день на убывающей Луне (как и все остальные датированные казни).

В Любецком синодике встречается упоминание о князьях ещё двух уделов Черниговской земли. Это поминание двух курских князей: «Князя Дмитрия курскаго, княгиню его Феодору и сына ихъ князя Василїя убытого от татаръ, княгиню его Анастасию»[948]; и путивльского «кн(я)зя Иоана путимльскаго страстотерпца и чудотворца оубытого от татаръ за христїаньї»[949].

По всей видимости, курский князь Василий и путивльский князь Иван были казнены в Орде: для времени второй половины XIII — начала XIV вв. надёжных свидетельств о гибели князей во время боевых действий не встречается.

Мы можем предполагать, что отец Василия князь Дмитрий должен был оформить отношения с Ордой около или после 1246/1247 гг., а его сын действовал, соответственно в 1250–1270-гг. и был казнен до 1280-х гг., когда в княжестве упоминается баскак Ахмат и Рыльские и Воргольские князья, тогда как Курск отдельного князя не имеет. При этом летописи, повествующие о событиях в пределах Курского княжения показывают, что на протяжении времени полутора/двух лет в 1289–1290 гг. князь Олег Рыльский и Воргольский трижды побывал в ставке ордынского хана[950].

Иван Путивльский, по всей вероятности, жил в первой половине, точнее, первой четверти, XIV в.[951] Его поминание в Любецком синодике непосредственно перед Иваном Ярославичем Рязанским, казненного в 1327 г. позволяет предполагать, что и путивльский князь Иван принял мученическую смерть в том же 1327 г. или в ближайшее к нему время.

Таким образом, различные источники упоминаю о пребывании при ханском дворе на протяжении 1240–1320-х гг. тринадцати князей и одной княгини. Из них только два безымянных князя Турова и Пинска, и возможно ещё два — Ярослав и Святополк, которых предположительно можно связать с турово-пинской землей, не имеют отношения к Черниговскому княжеству. Все остальные 9 князей принадлежат либо к правящим черниговским династиям, либо к родам, владевших уделами Черниговской земли. Большинство из них — 7 человек — были в ставке хана казнены. Плано Карпини упоминает о четырех не казненных князья (один из них — безымянный). Из рассмотренных здесь князей 10 действовали в XIII в. и только трое — в XIV в.

Мы видим, следовательно, что Черниговская земля была в значительной степени вовлечена в политическое поле ордынского государства. Князья и Черниговской и Турово-Пинской земель посещали ставки ордынских ханов для получения там инвеституры, подвергались судебным разбирательствам и казням.

§ 6. Поездки русских князей ко двору ордынского хана в XIV в.

27 июля 1304 г. умер великий князь владимирский Андрей Александрович. Годом раньше, 5 марта 1303 г. скончался возможный его преемник московский князь Данила Александрович. Главным претендентом на великокняжеский стол становился следующий по старшинству внук Ярослава Всеволодовича Михаил Ярославич, удельный князь Тверской.

К этому времени зависимость Руси от Орды оформилось не только юридически, но и получила ряд фактических выражений. Одним из таких неоспоримых показателей было получение инвеституры на удельные и великие владения в Орде.

Смерть великого князя владимирского требовала от претендентов на престол явки к хану для получения ярлыка. Практически сразу после смерти князя Андрея источники фиксируют отъезд в Орду князя Михаила Ярославича Тверского. Летом 1304 г. он выехал в степь[952], а в 1305 г.[953], «тое же осени»[954], а по сведением Рогожского летописца «зимѣ», «Михаилъ князь прїиде изъ [О]рды и сѣде въ Владимири на великомъ княженїи и приходилъ ратїю къ Москвѣ»[955].

Таким образом, хан Токта поддерживает тверского князя, и Михаил в 1305 г. возвращается на Русь великим князем владимирским. Он совершает поход на Москву, вероятно, в сопровождении ордынского посольского отряда. По крайней мере, анализ летописных записей позволяет А.А. Горскому связать «Таирову рать», упомянутую в источниках, с конфронтацией между Тверью и Москвой[956].

До этого Михаил Ярославич в Орде был один раз: летописи фиксирует его возвращение из степи в 1293 г., во время «Дюденевой рати». Есть основания полагать, что он был в ставке Ногая и получил от него инвеституру на Тверское княжество[957].

Параллельно с ним в 1304 г. в ставку хана отправился Юрий Данилович Московский. Красочно описывает сложившуюся ситуацию Новгородская I летопись: «Въ лѣто 6812 (1304)… сопростася два князя о великое княжение: Михаило Ярославичь Тферьскыи и Юрьи Данилович Московьскыи, и поидоша въ Орду оба, и много бысть замятни Суждальскои земли…»[958]. Попытки задержать князя Юрия под Суздалем не увенчались успехом. Как отмечено в Московском летописном своде конца XV в.: «он же со своею братиею проиде во Орду инемъ путемъ…»[959]. Вернулся князь Юрий либо раньше Михаила Ярославича, либо синхронно (т. е. до зимы 1305–1306 гг.), поскольку, как справедливо подчеркнул А.А. Горский, князь Михаил выдвинулся с войсками к Москве «на князя на Юрья»[960], то есть последний был в столице своего княжества[961]. Таким образом, князь Юрий провел при дворе хана Токты около года.

Необходимо отметить, что русские летописи отмечают поездку в Орду князя Юрия в сопровождении своих братьев («съ своею братьею въ орду пошелъ»[962]). Однако его младшие братья Борис и Иван в отсутствие Юрия активно представляют его интересы на Руси: Борис отправляется в Кострому, а Иван — в Переяславль. Самый младший сын Данилы Александровича — Афонасий, вероятно, в силу своего малолетства не упоминается в событиях и вряд ли был отправлен со старшим братом в Орду. Единственным из братьев-Даниловичей, который не отмечен источниками при описании событий данного времени на Руси, это Александр — следующий по старшинству после Юрия. Можно предполагать, что именно он сопровождал брата в его поездке в ставку хана в 1304–1305 гг.

Следующая поездка князя Михаила в Орду фиксируется 1310 г., точнее — концом 1309 — началом 1311 гг. — временем работы Переяславского собора (согласно сведениям Жития митрополита Петра)[963]. Поездку князя А.А. Горский вполне аргументировано связывает со смертью Михаила Андреевича Городецкого: «выморочное княжество должно было отойти под власть великого князя владимирского»[964], которым тогда являлся Михаил.

В январе 1313 г. скончался хан Токта[965]. После непродолжительной борьбы престол занял Узбек (в апреле 1313 г. в Египет уже прибыли послы нового хана[966]). Смена хана требовала личной явки князей в ставку нового правителя для подтверждения и возобновления своих прав на княжества[967]. Под 1313 г. упоминается отъезд князя Михаила в Орду: весь 1314 г. он провел в ставке хана[968]. Лишь осенью 1315 г. Михаил в сопровождении ханского посла и ордынского отряда вернулся на Русь — 10 февраля 1316 г. объединенные ордынско-тверские силы разгромили московско-новгородскую коалицию под Торжком[969]. Таким образом, князь Михаил Ярославич провел в поездке в Орду в 1313–1315 гг. около двух с половиной лет — это самый длительный период его отсутствия на Руси.

Параллельно с пребыванием Михаила в ставке хана поступил вызов в Орду Юрия: «Въ лѣто 6823 (1315). Поиде князь великыи Юрьи из Новагорода, позванъ въ Орду от цесаря, марта 15»[970].

Летописи отмечают, что при ханском дворе между Михаилом и Юрием «бывши пре велице». Юрия поддерживали новгородские бояре. Однако Узбек принял решение в пользу Михаила.

Летом (до осени) 1317 г., то есть после двухлетнего пребывания в ставке Узбека, женившись на его сестре и получив ярлык на великое княжение владимирское, князь Юрий Данилович вернулся на Русь[971].

Женитьба князя Юрия поставила его в более выгодное положение: теперь потенциальные дети Юрия и Агафьи стали бы чингизидами (пусть по женской линии) и племянниками хана. Впрочем, как отметил А.А. Горский, нельзя сбрасывать со счетов и «стремление не допустить чрезмерного усиления Михаила, идущее в русле традиционной монгольской политики поддержания «баланса сил» между вассальными правителями»[972]. Данный принцип ордынской политики в отношении русских княжеств отметил еще А.Н. Насонов[973].

Результатом дальнейшего противостояния стало решение предстать перед ханским судом: «…и докончаша с Михаиломъ княземь миръ, како ити въ Орду обѣма…»[974]. В начале 1318 г. князь Юрий из Новгорода «иде на Москву и оттолѣ въ Орду»[975].

Князь Михаил отбыл в степь, вероятно, в конце июля — начале августа. Во всяком случае, 6 сентября он прибыл в ставку хана на устье Дона, где его встречал сын Константин[976]. 22 ноября 1318 г. тверской князь был казнен[977]. Тело князя через Маджары и Бездеж (Бельджамен) было отправлено в Москву, а затем в Тверь.

С политической арены сошел последний внук Ярослава Всеволодовича. Его правление показало, что власть ордынского хана расценивается на Руси как верховная реальная власть, способная решать внутрирусские споры. Ордынский хан постоянно вмешивался в дела «Русского улуса», навязывал свое решение тех или иных проблем. Русские княжества основательно вошли в систему ордынской государственности, а браки между князьями ростовского княжеского дома и ордынскими принцессами, брак Юрия Московского с сестрой Узбека, свидетельствуют о прочном вхождении ордынского фактора в русское культурное поле.

Михаил Ярославич Тверской и Владимирский провел в общей сложности при ордынском дворе пять с половиной лет, что составило 12 % от лет жизни (46), 4,5 % от владения уделом (33 года года) и около 31 % от великого княжения (13 лет).

Князь Юрий пробыл в ставке хана до лета 1319 г. Данная его поездка заняла по продолжительности около года.

Следующую свою поездку Юрий Данилович совершил в 1324–1325 гг. Необходимо отметить, что в 1322 г. князь Юрий был лишен волей Узбека великого княжения владимирского. Связано это было с явным не исполнением князем функций представителя хана в своих землях. В частности, взяв в 1321 г.[978] с тверских князей-Михайловичей «серебро выходное», он не отвез его в ханскую казну[979]. Надо полагать, что и вся дань с владимирского княжества была задержана Юрием. Вероятно именно потому в марте 1322 г. в ставку Узбека едет старший сын казнённого Михаила Дмитрий тверской, который «подъя великое княженье под великимъ княземъ Юрьемъ Даниловичемъ»[980]. На Русь был отправлен посол Ахмыл «по Юрїа князя»[981]. Однако встретится с послом ему не удалось — помешали действия Александра Михайловича Тверского. Но и в ставку хана Юрий не торопился. Тогда Узбек дал ярлык на великое владимирское княжество Дмитрию. Симеоновская летопись отмечает, что «…Тое же зимы (Въ лѣто 6830 (1322)) пріиде изъ орды князь Дмитреи Михаиловичь Тферскыи на княженіе великое, а с нимъ посолъ Севенчьбуга»[982]. Князь Дмитрий провел в степи около девяти месяцев.

Только летом 1325 г. Юрий отправляется в ставку хана на суд[983]. Однако 21 ноября (накануне годовщины казни князя Михаила) он сталкивается с Дмитрием, который «уби великого князя Юрья Даниловича без цесарева слова»[984]. Нарушив в ставке хана судебные прерогативы верховного правителя Орды, Дмитрий оказался под судом и был 15 сентября 1326 г. (почти год спустя) казнен.

Таким образом, князь Юрий провел при дворе ордынского хана пять лет (на полгода меньше его основного противника Михаила Тверского). Будучи на великокняжеском столе пять лет, только год (20 %) он пребывал в Орде. От времени удельного княжения (22 года) поездки в степь отняли около 18 %, а от времени жизни (44 года) — около 11 %.

Князь Дмитрий, прожив 28 лет, провёл в Орде год и девять месяцев (6 %). Из них около 9 % пришлось на его удельное княжение и 25 % на княжение великое.

Впервые пребывание в Орде князя Александра Михайловича, брата Дмитрия, источники фиксируют под 1325 г. Точнее, отмечается его возвращение из ставки хана, где был задержан его старший брат Дмитрий, в сопровождении должников «и много тяготы бысть земли Тферьскои от Татаръ»[985]. По аргументированному заключению А.А. Горского князь Александр «таким образом, выполнял поручение хана, как бы замещая брата, задержанного вместе с Юрием при ханском дворе»[986]. Вторично князь Александр побывал в ставке хана в конце 1326 — начале 1327 гг. — после казни в сентябре 1326 г. его брата Дмитрия[987].

Несколько ранее в ставку хана отправляется и князь Иван Данилович (Калита). Вполне обосновано предположение А.А. Горского о причине поездки князя: он отправляется к Узбеку за ярлыком на Московское княжество[988].

В.А. Кучкин, а вслед за ним и А.А. Горский, относят поездку Ивана Даниловича к периоду после закладки Успенского собора 4 августа 1326 г. и до смерти митрополита Петра 21 декабря 1326 г.[989] — на обоих этих событиях присутствие князя надежно зафиксировано[990]. Краткие сроки (четыре с половиной месяца) на поездку, тем не менее, дают возможность князю успеть её совершить именно в отведенное время[991]. Однако, авторы не учли ещё одно немаловажное обстоятельство: 4 июля 1327 г. у Ивана Даниловича и его супруги родился сын, которого назвали Андреем. Учет времени на вынашивание ребенка показывает, что его зачатие должно было произойти во второй половине октября — самом начале ноября 1326 г. В противном случае (к примеру, зачатие после 21 декабря (скорее — 25 декабря — завершение Рождественского поста)) ребенок должен был бы родиться значительно недоношенным. Конечно, встречаются случаи, когда князей в их поездках в Орду сопровождали их супруги. Однако 30 марта 1326 г. в семье московского князя родился второй сын Иван, и вряд ли Калита рискнул бы взять в тяжелую и длительную поездку только что оправившуюся от родов жену. Следовательно, поездку в ставку хана за ярлыком на Московское княжество, отмеченную в Никоновском своде, князь Иван Данилович совершил ранее 4 августа. В источниках отмечено присутствие Ивана на погребении его старшего брата Юрия 8 февраля 1326 г.[992] Поэтому, время, за которое князь успел бы съездить ко двору Узбека, выпадает на февраль — август 1326 г. По всей вероятности, вскоре после похорон брата князь и выехал в Орду. Беря во внимание данный период, мы видим бо́льший срок по сравнению с периодом августа — декабря — более пяти с половиной месяцев — за который поездка в ставку хана более вероятна. Именно поэтому стоит отнести отсутствие князя Ивана Даниловича в своём княжестве на февраль-начало августа 1326 г.

До этого времени Иван Данилович пребывал при дворе хана единожды — в 1320–1322 гг.[993] А.А. Горский склонен связывать данный отъезд князя с необходимостью закрепить за московской династией прав на нижегородское княжество после смерти князя Бориса — брата Юрия и Ивана, занимавшего как раз стол в Нижнем Новгороде[994]. Таким образом, Иван должен был представлять интересы старшего брата при дворе ордынского хана. И именно он сопровождает посла Ахмыла в 1322 г., посланного, как отмечалось выше, вызвать в Орду князя Юрия.

Следующие свидетельство о поездке князя Ивана датируется 1327 г., когда после восстания в Твери и его подавления Александр Михайлович был изгнан из княжества и смещен с великого княжения. После карательной экспедиции Федорчука, Туралыка и Сюги зимой 1327–1328 гг. Иван вновь едет в Орду, где получает ярлык на Владимирский стол (поделив его с Александром Васильевичем Суздальским)[995].

Тверской стол был передан Константину Михайловичу, сопровождавшего Ивана Даниловича в данной поездке[996].

Однако в 1337 г. Александр Михайлович Тверской после длительных переговоров совершает добровольную поездку к хану Узбеку. Хан на удивление помиловал князя и Александр «…прїать пожалованїе отъ царя, въспршмъ отчину свою»[997]. Ряд исследователей склонны связывать изменение статуса Тверского княжества именно с этой поездкой князя Александра: из удела Владимирского княжества Тверь превратилось в великое княжение с рядом автономных прав.

Возвращение князя датируется началом 1338 г.[998].

Однако в 1339 г. князь Александр был вызван в ставку хана Узбека и 28 октября 1339 г. казнен вместе со своим сыном Фёдором[999].

Таким образом, приблизительное суммарное время, проведённое князем Александром при ордынском дворе, составило около двух лет. От лет жизни (38 лет) это около 5 %, от времени правление тверским уделом (20 лет) — 7,5 %, от времени на великом княжении (около 2-х лет) — 25 %.

За десятилетие своего великого княжения, с 1329 по 1339 гг., князь Иван Калита совершил, только четыре поездки в Орду, а не пять, как отметили А.Н. Насонов[1000] и Д. Островски[1001]. В 1331–1332 гг. Иван Калита совершил поездку в Орду в связи со смертью суздальского князя Александра Васильевича[1002]. Как установил В.А. Кучкин именно в результате этой поездки, обещая значительные выплаты, князь смог получить полностью владимирское княжество и половину Ростова[1003].

Зимой 1333–1334 гг. князь был вызван в ставку хана и вернулся, вероятно, летом 1334 г.[1004] А.А. Горский, датируя поездку 1333 г., связывает её с погашением долга[1005]. Во второй половине 1336 г. князь совершает ещё одну поездку, вернувшись от хана «съ пожаловашемъ въ свою отчину» зимой 1336–1337 гг.[1006] Упоминание летописей о «пожаловании» позволяет исследователям связывать поездки Ивана Калиты в Орду с постоянным увеличением территории его владений[1007]. Поездка князя в конце 1338 — начале (до весны) 1339 гг. в сопровождении сыновей Семёна и Ивана четко связывается с политической активностью противника Москвы Александра Михайловича Тверского и его помилованием Узбеком. Новгородская I летопись открыто ставит эти два события в прямую зависимость: «Въ лѣто 6847 (1339)…Ходи князь великыи Иванъ в Орду; его же думою приславше Татарове, позваша Александра и Василья Давыдовица Ярославъского и всѣх князи в Орду»[1008].

Всего, таким образом, московский князь пребывал при дворе хана около пяти лет и трёх месяцев. В процентном соотношении Иван Данилович провел в Орде около 15 % от лет жизни (57 лет), около 21,7 % от правления на московском уделе (15 лет) и 16,7 % от времени великого княжения. В этой связи трудно согласится с выводом А.Н. Насонова, ставшего расхожим и общеупотребимым, о том, что «Калита половину, вернее — большую часть своего княжения (на великокняжеском столе) провел в Орде или на пути в Орду и из Орды»[1009]. Конечно, около 17 % времени вне княжества — это значительная доля (почти ⅕ часть) от периода правления. Однако это явно не половина и даже не большая часть княжения. Источники зафиксировали 8 поездок московского князя в ставку хана.

31 марта 1340 году Иван Данилович скончался. Это вызвало необходимость поездки в Орду князей за возобновлением инвеституры и получения ярлыка новому великому князю, что уже традиционно вызвало споры.

Летописец отмечает, что «…вси князи тогда въ Ордѣ были»[1010].

Ярлык на великое княжение был вручен Семену Ивановичу. До этого времени Семен дважды побывал в ставке хана. В 1339 г. сопровождал отца, а осенью-зимой 1339 гг. со своими братьями представлял интересы Ивана Калиты в ставке Узбека[1011].

В 1342 г., после смерти хана Узбека и захвата власти Джанибеком, Семен Иванович ездил за инвеститурой к новому хану[1012]. А в следующем 1343 г. «князь великїи Семенъ Иванович[ь] сперъся съ княземъ Костянтиномъ Василїевичемъ Суждальскымъ о княжении Новагорода Нижняго»[1013]. Однако Джанибек не поддержал притязания Семена и сохранил Нижний Новгород за князем Константином[1014].

В 1344 г., по свидетельству Московского летописного свода конца XV в., «вси князи тогда въ Ордѣ были». Ездили в степь и братья Ивановичи: Семен, Иван и Андрей[1015]. К сожалению, источники не позволяют нам четко сказать о цели визита или вызова князей ко двору ордынского властителя[1016].

Косвенные данные позволяют предполагать, что в 1347 г. князь Семен был вызван в ставку Джанибека. Во всяком случае, весной указанного года летописи фиксируют присутствие в Москве ордынского посла Когы[1017], а затем отъезд князя в Орду[1018]. Выехал он в сопровождении своего брата Андрея, о чем свидетельствует упоминание об их совместном возвращении из степи уже в 1348 г. «съ пожалованиемъ»[1019].

О поездке князя с братьями Иваном и Андреем, а затем их возвращении «съ пожалованиемъ» в 1350 г. говорится в ряде летописных памятников[1020]. Однако, фиксируя поездки московских князей в 1347 и 1350 гг. в ставку хана, источники их причин не называют[1021].

26 марта 1353 г. в результате эпидемии чумы князь Семен умер.

А.А. Горский отметил, что «Семен Иванович является «рекордсменом» среди московских князей по частоте поездок в Орду: за 13 лет княжения он побывал там 6 раз»[1022]. Всего же князь Семен Иванович совершил 8 поездок. Однако в процентном соотношении он не выделяется из числа других великих и удельных князей: от лет жизни (35 лет) он провёл в степи около 11 %, от удельного правления (13 лет) — 11,5 %, от великого княжения — около 19 %.

Показательны для этого периода сведения в отношении пребывания при ордынском дворе удельных князей: Константина Михайловича Дорогобужского и Тверского и Андрея Серпуховского.

Шесть поездок в Орду за свою жизнь совершил Константин Михайлович Дорогобужский и Тверской. В самом начале 1318 г. он был направлен отцом в ставку хана[1023], дабы представлять свои интересы и продемонстрировать намерение Михаила Ярославича явиться на суд в Орду (сын становился фактическим заложником). Накануне казни отец отправил его к одной из жен Узбека (византийская принцесса Боялунь —?), у которой ему удалось укрыться во время расправы над Михаилом Ярославичем. Затем он был выдан Юрию московскому и «на другое же лѣто приехавъ в Русь князь Юрий, приведе с собой Костяньтина и дружину отца его»[1024].

После казни Дмитрия Михайловича и изгнания Александра Михайловича следующим сыном Тверского князя по старшинству был именно Константин. Поэтому вполне закономерно, что он сопровождает Ивана Калиту в 1328 г. в его поездке в ставку хана после подавления восстания в Твери[1025]. Однако, если Московский князь возвратился из ставки Узбека достаточно быстро (вероятно потратил на поездку стабильные не менее, но и не более полугода), то Константин был задержан. Лишь спустя год в статусе тверского князя он вернулся на родину[1026]. В этом же статусе он сопровождает Ивана Калиту в Орду в 1331–1332 гг.[1027], а в 1340 г. — его сына Симеона Гордого[1028]. В мае 1342 г. также сопровождая Симеона Ивановича, Константин едет к новому хану Джанибеку[1029]. В 1346 г. в связи со спором со своим племянником Всеволодом Александровичем он вновь отправляется в ставку хана, где источники фиксируют его кончину[1030]. Всего, таким образом, в ставке ордынского хана, по дороге в Орду и из Орды, Константин провел 3 года. От лет жизни (40) это составило 7,5 %, от лет правления в Дорогобужском уделе — 25 %, от времени тверского княжения 12,5 %.

Другой удельный князь — Андрей Иванович Серпуховской — умер во время эпидемии полуторами месяцами позже своего старшего брата Симеона. Таким образом, он не дождался своей вероятной возможности вступить на московский и владимирский престол. Однако источники часто фиксируют его пребывание при дворе ордынского властителя. Его роль в каждом визите сводится к сопровождению отца (Ивана Калиты) или брата (Симеона Гордого). В 1339 г. Иван Калита «…отпусти во Орду сыны своя, Семена и Иоанна и Андрѣя»[1031]. Они присутствовали при казни Александра Михайловича Тверского, а затем были отпущены на Русь «с пожалованием»[1032]. После смерти Ивана Калиты (1340 г.) в 1340, 1344, 1347–1348 и 1350 гг. он неизменно сопровождает своего старшего брата Сименона Гордого при поездках в Орду. Таким образом, из своих 26 лет жизни два с половиной года (9,6 %) князь Андрей провел при дворе ордынского хана, совершив пять поездок. Половину своей жизни — 13 лет — он являлся удельным князем. На этот период выпадает большая доля — два года — его поездок в ставку хана, то есть около 19 % от правления.

Всего же за первую половину XIV в. — 1304–1353 гг. — источники фиксируют 69 поездок в Орду, совершенных 26-ю князьями.

Наибольшее количество поездок совершили за свою жизнь Иван Калита и его сын Симеон Иванович (Гордый) — 8 раз. Их действительно можно считать рекордсменом по данному показателю. Шесть раз был при дворе ордынского хана Константин Михайлович Дорогобужский и Тверской (умер в Орде).

Пять раз ездили в Орду Михаил Ярославич (казнен в Орде), Константин Васильевич Суздальский и Андрей Иванович Серпуховской.

По одному разу зафиксированы визиты: Александра Новосильского, Александра Васильевича Суздальского, Бориса Давыдовича Дмитровского, Василия Александровича Брянского, Василий Константинович Рязанского (казнен в Орде), Василия Константиновича Ростовского, Дмитрия Романовича Брянского, Ивана Ивановича (Коротопол) Рязанского, Ивана Ярославича Пронского, Михаила Андреевича Городецкого, Романа Михайловича Белозерского, Федора Ивановича Стародубского (казнен в Орде), Ярослава Александровича (великого князя рязанского).

Дважды за этот период в Орде были Дмитрий Михайлович Тверской и Владимирский (казнен в Орде) и Константин Васильевич Ростовский (и еще дважды в 1359/60 и 1361 гг.).

Трижды — Федор Александрович (казнен в Орде), Василий Давыдович Ярославский.

Четыре раза — Александр Михайлович Тверской (казнен в Орде) и Юрий Данилович Московский.

Иван Ярославич Юрьевский сопровождал ордынские войска в походе на Смоленск в 1339 г.

Наибольшее количество времени — пять с половиной лет — провел при ордынском дворе Михаил Ярославич Тверской. На год меньше — четыре с половиной года в ставке хана был Иван Данилович Московский. В процентном соотношении больше всего в Орде за это время провел Дмитрий Михайлович Тверской 37,5 %. Причем от лет жизни доля составила всего 5 %. Михаил Ярославич Тверской потратил на пребывание в ставке хана 31 % от великого княжения и 12 % от лет жизни. Александр Михайлович Тверской потратил 5 % от жизни и 25 % от лет правления. Столько же — 25 % от лет княжения провел в степи Ярослав Александрович Рязанский. Юрий Данилович и Симеон Гордый — Московские князья провели при ордынском дворе по 11 % от лет жизни и по 20 % — от лет великого княжения. Иван Калита оказался в этом списке не самым активным князем — соответственно: 8 % от жизни и 17 % от великого княжении.

Таким образом, «рекордсменами» по этому показателю оказались тверские князья: Михаил Ярославич и его сыновья Дмитрий и Александр. А от жизни больше всего времени — 13 % — провел при дворе хана княжич Федор Александрович. Правда, все четверо были в Орде казнены.

Иван Калита и его сын Симеон Гордый в данный период чаще всех ездили в Орду. Тем не менее, первый провёл от лет жизни менее 1/5 (15 %) и столько же (16,7 %) от лет великого княжения. Второй провел в Орде только 10-ю часть жизни и только пятую часть княжения, не сильно выделяясь по этому показателю от других князей.

Из 27 князей побывавших в ставке хана за первую половину XIV столетия девять было казнено (33 %).

По смерти в апреле 1353 г. великого князя Владимирского Симеона Ивановича (Гордого) за ярлыком в степь отправился его брат Иван. Претендентом выступил также Константин Васильевич Суздальский[1033]. Однако великое княжение было сохранено за московским княжеским домом, и в начале 1354 г., «по Крещенїи выиде изо Орды князь Иванъ Иванович[ь]», а 25 марта того же года он «сѣде на великомъ княженїи всея Руси въ Володимерѣ»[1034]. До этого он пять раз бывал при дворе хана, сопровождая отца и старшего брата или выполняя поручения Ивана Калиты: в 1339 г.; осенью 1339 г. — зимой 1339–1340 гг. — сыновья-Ивановичи втроём представляли интересы Ивана Даниловича при дворе Узбека; 2 мая 1340 г. — 1 (или 30) октября 1340 г., лето 1344 г. — 26 октября 1344 г., 1350 г. — сопровождал Симеона Ивановича.

Возвращение из Орды князя Ивана Ивановича летописи фиксируют под 1358 г.[1035] Связана поездка была с захватом в конце (осенью-зимой 1357 г.[1036]) престола Джучиева улуса Бердибеком, убившего своего отца и 12 братьев. Вероятно, выехав в степь зимой 1357–1358 гг., к лету 1358 г. Иван с ярлыком на великое княжение вернулся в свою столицу.

В следующем 1359 г., 13 ноября, он скончался. Таким образом, Иван Иванович за свою жизнь совершил семь поездок ко двору ордынского хана (напомню, больше — 8 раз — ездил только его отец Иван Калита и брат Симеон). При этом в статусе великого князя он ездил только один раз; всего провел в ставке ордынского хана три с половиной года, что составило 10 % от лет жизни (33), около 23 % от лет правления (13) на звенигородском уделе и чуть больше 8 % от великого княжения (6 лет).

В это же время — осенью 1359 г., начался и кризисный период в Орде, метко названный русскими книжниками «великой замятней». В августе или сентябре названного года был убит хан Бердибек и престол захватил Кульпа. Данные совпадения с разницей в два-три месяца кончины ордынского хана и владимирского князя позволяют чётко хронометрировать последующую поездку князей в Орду за инвеститурой. Выехав, по всей видимости, не ранее 22 ноября, справив девятидневные поминки, а, возможно, не ранее 23 декабря — справив сороковины по умершему, в Орду князья должны были пребыть не ранее 20-х чисел января 1360 г. Однако к этому времени, правив около пяти месяцев, хан Кульпа был свергнут Наурусом. Академический список Суздальской летописи это четко фиксирует: «Той же зимы (1360 — Ю.С.) оубиша царя Кульпу»[1037]. Показательно, что в ставку к новому хану «первое прииде князя великого сынъ Иван[а] Иванович[а] Дмитреи»[1038]. Однако «видѣ царь князя Дмитрея Ивановича оуна соуща и млада возрастомъ», Наурус начал предлагать ярлык на великое княжение князьям суздальского дома: Андрею Константиновичу и Дмитрию Константиновичу. И если первый отказался от княжения, то его младший брат Дмитрий согласился принять ярлык[1039]. 22 июня 1360 г. князь Дмитрий Константинович въехал во Владимир[1040]. Таким образом, он должен был затратить на поездку в степь около семи месяцев.

Ещё до его возвращения на Русь, то есть в мае 1360 г., ордынский престол захватил Хызр (Хидырь), «и дасть княженье великое князю Дмитрею Константиновичю Суздальскому»[1041]. Сведений о поездках за инвеститурой к новому хану в 1360 г. нет. Зато к лету 1361 г. Никоновский свод относит представительную поездку русских князей ко двору хана Хызра: «Того же лѣта поиде во орду ко царю Хидырю князь велики Дмитрей Ивановичь Московскій…, князь велики Дмитрей Констянтиновичь суздальски изъ Володимеря, и братъ его старейшій князь великій Андрѣй Констянтиновичь из Нижнего Новагорода, и князь Констянтинъ Ростовскій и князь Михайло Ярославскій»[1042]. Причем Дмитрий Московский прибыл к хану и уехал несколько раньше остальных князей — «до замятни». Другие князья стали свидетелями очередного переворота — сын Хызра Темир-ходжа захватил, убив отца, ордынский престол. Однако удержавшись на престоле всего семь дней[1043], он был свергнут, а ордынское государство фактически распалось: в 1361 г. князь (эмир) Тагай захватил мордовский улус («приде в Наручадь (Наровчат — Ю.С.) и тамо сам о себе княжаше»[1044]); князь (эмир) Секиз «Запиание все пограбил и, обрывся рвом, ту сяде»[1045]; князь (эмир) Булат-Темир захватил Булгарский улус[1046]; тогда же, в 1361 г., в Крыму и Причерноморье образовалась «Мамаева Орда»[1047].

При этом русские князья на обратном пути из степи были подвергнуты разбойному нападению: на князя Андрея Константиновича суздальского «на пути удари на него князь Рятекозь, и поможе богъ князю Андрѣю Костянтиновичю, и прииде здравъ на Русь»[1048]; «тогда же ограбиша въ Ордѣкнязеи Ростовъских»[1049]. Поскольку одной половиной Ростова (Борисоглебской стороной) на тот момент владел князь Константин Васильевич, а второй (Сретенской стороной) — князь Андрей Фёдорович, то становится очевидным пребывание в Орде в данное время и князя Андрея.

Вероятно, следует согласиться с А.А. Горским, что результатом данной поездки князей явилось лишь подтверждение существующего положения. Тем более такой вывод правомочен в связи с тем, что летом 1362 г. московский и суздальский князья «сперъся о великом княжении». Показательно, что русские князья не рискуют ехать в опасную степь и отправляют для решения вопроса о ярлыке уполномоченных послов — киличеев: «и принесоша ярлыкъ княженїе великое по отчинѣ и дѣдинѣ князю великому Дмитрею Иванович[ю] Московскому»[1050]. В январе 1363 г. Дмитрий Иванович въехал во Владимир.

Системный кризис в Орде перенес поле борьбы за ярлык из ставки хана на Русь, а князья стараются сами не ездить в степь, а отправлять туда послов.

Источники в связи с борьбой за великокняжеский титул фиксируют активизацию ордынской политики сына князя Дмитрия Константиновича Василия. В частности, он зимой 1364–1365 г. вернулся от нового хана Азиз-шейха «…а съ нимъ царевъ посолъ, а имя ему Оурусъманды, и вынесе ярлыкы на княженїе на великое князю Дмитрїю Костянтиновичю Суждальскому»[1051]. Однако Дмитрий Константинович «ступися княженїа великаго князю Дмитрїю Иванович[ю] Московьскому…»[1052].

Таким образом, Нижегородско-Суздальский княжеский дом был ко второй половине 1360-х гг. отстранен от борьбы за владимирский стол. Однако активизировался Михаил Александрович Тверской, возглавивший княжество в 1368 г. В результате противостояния с Москвой в 1370 г. Михаил едет в Литву, а оттуда — в Мамаеву Орду. Отправился он туда «до Филиппова заговѣнїа за двѣ недѣли»[1053], то есть, в начале ноября. Уже в следующем 1371 г., 10 апреля, проведя в Орде около полугода, с ярлыком на Владимирское княжество и в сопровождении посла Сарыхожи он прибыл в Тверь. Однако в великокняжескую столицу, Владимир, его не впустили московские заставы, а ордынского посла князю Дмитрию Ивановичу удалось пригласить в Москву. Результатом всех этих событий явился тот факт, что князь Дмитрий 15 июня 1371 г. выехал в ставку Мамая[1054]. Осенью 1371 г., «…на исходъ», к началу Рождественского поста (25 ноября)[1055], «пріиде князь великій Дмитрей изъ Орды съ многыми должникы…» и ярлыком на Владимирское княжество[1056]. Таким образом, московский князь Дмитрий также провел около 5 месяцев в ставке Мамая, вероятно, договорился о выплатах дани, и внес сумму за находившегося в заложниках тверского княжича Ивана Михайловича[1057].

В 1374 г. в летописях зафиксировано начало войны между Москвой и Мамаевой Ордой: «князю великому Дмитрїю Московьскому бышеть розмирїе съ Тотары и съ Мамаемъ…»[1058]. Война завершилась разгромом армии грозного темника русскими войсками во главе с Дмитрием Ивановичем 8 сентября 1380 г. на Куликовом поле.

За время военных действий источники не фиксируют пребывания в ставках ордынских правителей русских князей. Лишь после разгрома Токтамышем Мамая на Калках русские князья отправляют в степь киличеев[1059], но сами пока не спешат к новому властителю Орды.

Как известно, летом 1382 г. Токтамыш совершает большой поход на Русь, в результате которого пала Москва, были разорены Московское и Рязанское княжества.

Ещё во время похода к Токтамышу прибыли князья Василий и Семён Нижегородско-Суздальские, сыновья Дмитрия Константиновича. Кроме того, по данным летописей князь Олег Иванович Рязанский «обведе царя около всее своеи земли и указа ему броды на Оцѣ»[1060], то есть, судя по контексту, лично предстал перед ордынским ханом. Впрочем, вполне вероятно, что указать путь хану могли послы князя Олега.

Практически сразу же после отхода войск Токтамыша из-под Москвы к нему в ставку устремились Михаил Александрович Тверской (5 сентября[1061]) и Борис Константинович Городецкий[1062]. Василий Дмитриевич Нижегородский был оставлен при хане ещё в ходе возвращения из похода на русские княжества[1063].

Весной 1383 г. «…князь велики Дмитреи Ивановичь отпусти въ Орду къ царю Токтамышу сына своего старѣишаго Василїа»[1064].

Тогда же в степь один за другим отправились Иван Борисович («ко отцу своему князю Борису Константиновичу»[1065]) и Семен Дмитриевич[1066] (по Никоновской летописи: «князь великий Дмитрий Константинович Суздальский и Нижнего Новгорода посла во Орду к Тохтамышу царю сына своего… понеже сам в старости прихожаше и в немощи»[1067]).

Уже в ставке хана было получено известие о смерти великого князя Нижегородско-Суздальского Дмитрия Константиновича (умер пятого июля). Токтамыш выдал ярлык на княжество Борису Константиновичу «и того же лета на осень отпусти его в его отчину». Князь со своим сыном Иваном и племянником Семеном Дмитриевичем, пробыв в ставке хана около года, прибыл в княжество восьмого ноября 1383 г.[1068]

Дмитрий Константинович, таким образом, за годы своей жизни (около 60 лет) совершил две поездки в степь и провел при дворе ордынского хана полтора года, что составило 2,5 % от лет его жизни и около 8,3 % от его княжения на уделе (18 лет). Весьма любопытен показатель пребывания при ордынском дворе Дмитрия Константиновича в статусе великого Владимирского князя. За примерно полтора года княжения шесть месяцев, то есть, треть, он провел в ставке хана.

В конце 1383 года, 6 декабря, от Токтамыша вернулся Михаил Александрович Тверской[1069]. Проведя более года в ставке хана, он не смог добиться ярлыка на Владимирское княжество, которое было сохранено за Москвой.

Показательным явился тот факт, что после похода на Москву в 1382 г. Токтамыш, вероятно осознавая неустойчивость своего господства на Руси, задержал на долгое время в своей ставке в качестве почетных заложников сыновей всех русских великих князей: Василия Дмитриевича Московского[1070], Александра Михайловича Тверского[1071], Василия Дмитриевича Нижегородско-Суздальского[1072], Родослава Ольговича Рязанского[1073]. Впервые в истории русско-ордынских отношений великий хан пошел на такой шаг: русские князья и княжичи были именно задержаны, причем как заложники, а не как подданные (что наблюдалось и ранее). Показательно здесь, что практически все они совершали попытки бегства из ставки хана.

В начале 1389 года в Орду отправился великий князь Нижегородско-Суздальский Борис Константинович, «а в то время царь Тохтамыш пошел на Темир-Аксака». По мнению А.Н. Насонова поездка его была вызвана тем, что его племянники Василий и Семен с помощью московской рати вынудили Бориса уступить им Нижний Новгород в обмен на Городец[1074]. Князь Борис догнал хана «и иде с ним в дорогу 30 дний; и потом царь Тохтамыш пощади его и отпусти его от места нарицаемого Ерук-тана (Улуг-таг — плоскогорье на территории современного центрального Казахстана — Ю.С.)». Хан приказал Борису дожидаться его возвращения в Сарае. «А сам, шед, воева землю Темир-Аксакову и град его далний повоева, а самого не возможе доити, и возвратися в свой улус»[1075]. Возвращение князя Бориса Константиновича источники фиксируют в 1391 г. Таким образом, князь Борис провел при ордынском дворе около двух лет (2 года или 2 года и 3 месяца).

К этому времени ситуация на великом княжении несколько изменилась. 19 мая 1389 г. скончался князь Дмитрий Иванович. Московское княжество и титул великого князя Владимирского он завещал своему старшему сыну Василию — беспрецедентный факт в истории русско-ордынских взаимоотношений (до сих пор претенденты на великокняжеский стол отправлялись в ставку хана, и он назначал нового главу княжества). Три месяца спустя, в августе 1389 года посол Токтамыша Шихмат торжественно возвел Василия на престол великого княжества Владимирского[1076]. Токтамыш, тем самым, официально утвердил новое положение дел.

Сам Дмитрий Иванович за свою жизнь (38 лет) трижды ездил в ставку хана. При этом в статусе великого князя только один раз — в 1371 г. к Мамаю. При ордынском дворе он провел полтора года, то есть, чуть больше 3,9 % от лет жизни, 5,2 % от лет удельного княжения, и примерно столько же — 5,4 % — от времени княжения великого.

Контраст с жизнью и деятельностью его отца разительный: только доля пребывания во время великого княжения понизилась почти в 3 раза, а от продолжительности жизни и длительности удельного княжения она снизилась в 1,5 раза.

Однако связано это было, в первую очередь, с ослаблением центральной ордынской власти, с появлением на дорогах Орды грабительских отрядов. Князья в такой ситуации предпочитали не сами ездить в ставку хана, а отправлять туда уполномоченных послов или же дожидаться таковых из Орды.

Этот вывод подтверждает уже деятельность Василия I, сына Дмитрия Донского. Проведя около трёх с половиной лет в заложниках, он ещё трижды едет в Орду: в 1390 г., 1392 г. и в 1412 г. Доля его пребывания в ставке вырастает до 9 % от лет жизни (53 года) и до 14 % от лет княжения (34 года).

В статусе великого князя Василий Дмитриевич отправляется в ставку хана в 1390 г. Во всяком случае, о том, что летом указанного года князь «утече за Яикъ, и прииде в свою отчину на Москву» сообщает Воскресенская летопись. Вслед за князем Василием «изъ орды приде посолъ Уланъ царевичь, и посади князя Василиа на великое княжение»[1077]. То есть, князь Василий, несмотря на признание его прав на Владимир и возведение в князья послом Шихоматом, тем не менее, был вынужден совершить личную поездку в ставку хана Токтамыша для подтверждения прав на владимирский стол. Такую поездку князь осуществил летом 1390 г., спустя год после смерти отца. Его поездка укладывается в период между 15 марта (на средокрестной неделе 8–15 марта 1390 г. князь встречал митрополита Киприана[1078]) и до осени 1390 г. (время отправления посольства к Витовту о сватовстве к его дочери Софье[1079]). Сам Токтамыш в это время двинулся в поход на владения Тимура. В частности, князь Борис Константинович Городецкий от Улуг-тага был вынужден вернуться в Сарай и ждать там возвращения хана. Князю Василию ждать Токтамыша не было необходимости: ему ярлык на княжение привез посол Улан.

Следующая поездка состоялась 16 июля 1392 года[1080], когда «сложи князь великий Василий Дмитриевич крестное целование к великому князю Борису Константиновичу… и поиде во Орду ко царю Тохтамышу…»[1081]. Московский князь «нача просити великого княжения Нижнего Новгорода под великим князем Борисом Константиновичем к своему великому княжению к Москве…»[1082]. «И умзди князей царевых… такоже и царь их Тохтамыш взя многое злато и серебро и великие дары»[1083]. Хан упразднил великое княжество Нижегородско-Суздальское, его территория оказалась присоединена к великому княжеству Владимирскому и Московскому. Данное решение Тохтамыша может является косвенным подтверждением участия московского князя в войне с Тимуром, и не участия в ней князя Бориса.

Подробный анализ различных летописных версий рассказа о присоединении к московским владениям Нижегородско-Суздальского княжества провёл С.А. Фетищев. По его данным, в Троицкой летописи сообщалось о поездке Василия I в Орду (с 16 июля по 20 октября 1392), получении им ярлыка на Нижний Новгород и о посажении там наместником Д.А. Всеволжского. В Рогожском летописце и Симеоновской летописи основной текст Троицкой летописи оказался заменён рассказом, обличающим деяния Василия I, купившего «неправдою», «на погибель христианскую» Нижний Новгород. В этом же рассказе осуждается боярин Василий Румянец, предавший своего князя. В этих летописях сохранился фрагмент, восходящий, вероятно, к Троицкой летописи, резко контрастирующий с обличительными мотивами тверского редактора и прославляющего Московского князя. В нём говорится, что Василий посажен «Богом и царём». В летописях, восходящих к Новгородско-Софийскому своду содержатся две краткие записи о двух поездках Василия I в Орду и захвате Нижнего Новгорода, во второй — о приглашении Василия Токтамышем и о вторичном пожаловании ему Нижнего Новгорода, а также Мурома, Мещёры и Тарусы[1084].

По возвращению на Русь великий князь Василий отправил с Коломны ордынского посла и своих бояр, вероятно с ратью, в Нижний Новгород. Князь Борис Константинович обратился к своим боярам с требованием готовить оборону. «В них (среди бояр — Ю.С.) же быше старейший боярин, именем Василий Румянец, и рече ему: княже, главы свои сложим за тя»[1085]. Этот боярин убедил Бориса Константиновича впустить татар и московских бояр в город, после чего нижегородское боярство отказалось от защиты своего князя. Население города было приведено к присяге Василию Московскому. В Нижний Новгород вскоре прибыл сам великий князь «и посади в нем своя наместники, а князя Бориса Константиновича, и з женою его и з детми его, и елико еще быша доброхотов его, всех повеле по градом розвести и в вериги железные связати, и в велицей крепости держати их»[1086]. «Безбожных же татар, чтив и дарив, отпусти в Орду», после чего вернулся в Москву[1087] (в 1394 году (6 мая) бывший великий князь Нижегородо-Суздальский Борис Константинович скончался в заточении)[1088].

Именно в это время, по данным Никоновского свода, к великому князю Василию «прииде посол изо Орды от царя Тохтамыша и позва великого князя Василия Дмитриевича во Орду к царю, такоже и посла своего». Спешный вызов хана можно связать со следующими событиями. 5 сентября 1392 года Тохтамыш казнил царевича Азибабу, а в конце месяца «бысть бой… со царем Аксак-Темирем и побежден бысть царь Тохтамыш: сам убежа, а рать его избиена бысть»[1089]. Однако «тое же осени Тохтамыш царь сяде опять на царстве Волжском, а царь Аксак-Темир поиде в свою землю»[1090]. Однако, времени совершить вторую поездку, даже в рекордно короткие сроки, у князя Василия Дмитриевича не было. Необходимо признать, что в позднем Никоновском своде вторая поездка московского князя к Токтамышу появилась ошибочно.

Летом 1394 года, в «Петрово говенье»[1091] (1–15 августа — Ю.С.), «побежаша во Орду князи Суздальстии и Новагорода Нижнего и Городецкие, Василий Дмитриевич Кирдяпа да брат его князь Семен Дмитриевич, ко царю Тохтамышу добиваюшися своея отчины Нижнего Новгорода и Суждаля и Городца»[1092]. Смысл летописной записи не совсем ясен. Вероятно, братья Дмитриевичи отправились в Орду с целью восстановить великое княжество Нижегородско-Суздальское, являясь, к этому времени, Василий — князем Городецким, Семен — князем Суздальским[1093]. В Нижнем Новгороде находился наместник Московского князя. Великий князь Василий Дмитриевич организовал за ними погоню. Но москвичи «не постигоша их, скоро бо идяху»[1094].

Именно Василий Дмитриевич Кирдяпа и его брат Семен Дмитриевич провели больше всего времени при ордынском дворе — 7 и 9,25 лет соответственно. Первый, кроме того, что был заложником в ставке хана около пяти лет, ещё четыре раза был при ордынском дворе (всего — пять раз): зимой 1364–1365 гг. и в 1365 г.[1095] добивался ярлыка на великое княжение для своего отца, в 1370 г. сопровождал мамаева посла Ачи-Ходжу в походе на Булгар, в 1394 г. бежал в ставку хана от московского правительства. Таким образом, из лет своей жизни (53 года) он провел при ордынском дворе около 13 %; от лет княжения (16) — около 40 %.

Семен Дмитриевич, как указано в летописи: «осмь лѣтъ по ряду въ Ордѣ служи четырем царемъ, первому Тахтамышу, другому Аксакъ Темирю, третьему Темиръ Кутлую, четвертому Шадибѣку»[1096]. Кроме того, ещё девять месяцев он провел при дворе хана Токтамыша, представляя интересы своего отца в 1383 г. От лет жизни (50) его пребывание в Орде составило 18,5 %, а от лет правления (19) — 48 %. Он единственный князь, который провел в Орде более 40 % времени пребывания на престоле.

Борис Константинович Городецкий и Нижегородский провел при ордынском дворе 3 года и девять месяцев — больше на три месяца Ивана Ивановича московского. Ездил в Орду князь Борис четырежды. От лет жизни (53 года) эта цифра составила около 7 %, от удельного княжения — около 3 %; от великого — около 28 %.

Всего же за вторую половину XIV в. — 1354–1399 гг. — зафиксировано 57 поездок в ставку хана, осуществленных 24-мя князьями.

Из них единожды в степи были: Александр Михайлович Тверской, Иван Федорович Белозерский, Михаил Давыдович Моложский, Родослав Олегович Рязанский, Семен Константинович Дорогобужский, Федор Глебович Муромский, Юрий Ярославич Муромский.

Олег Иванович Рязанский посетил Токтамыша во время похода хана на Русь в августе 1382 г.

Иван Дмитриевич Суздальский участвовал в походе на Булгар в 1370 г.

Дважды в ставке хана побывали: Андрей Федорович Ростовский, Дмитрий Борисович Галицкий, Дмитрий Константинович Нижегородско-Суздальский, Михаил Васильевич Кашинский.

Три раза отправлялись к хану Андрей Константинович Нижегородский, Василий Дмитриевич Московский (для второй половины XIV в. — ещё одну, четвёртую, поездку он совершил в 1412 г.), Василий Михайлович Тверской (дважды для второй половины XIV в.), Дмитрий Иванович Московский, Михаил Александрович Тверской и Семен Дмитриевич Нижегородско-Суздальский.

Четырежды при дворе хана отмечены Борис Константинович Городецкий и Нижегородский, Всеволод Александрович Холмский (для второй половины XIV в. — дважды), Константин Васильевич Ростовский (для второй половины XIV в. — дважды).

Как отмечалось выше, шесть раз при дворе ордынского хана побывал Василий Дмитриевич Кирдяпа.

Иван Иванович Красный побывал в ставке хана семь раз, однако во второй половине XIV столетия он совершил только две поездки — в 1353–1354 гг. и 1358 г.

Таким образом, за период 1304–1399 гг. в Орде побывало 50 князей, совершивших 127 поездок. Для сравнительного анализа необходимо учитывать, что для XIV в. учтено 190 князей и 70 князей, живших и действовавших, кроме XIV в., в XIII и XV столетиях; всего — 260[1097]. То есть, только 19 % князей от учтенного количества пребывали периодически при дворе ордынского хана. Тем не менее, подавляющее большинство из них — князья великие, то есть те, на ком лежит главная ответственность за политические пути развития княжества.

Наибольшее количество поездок совершили за свою жизнь Иван Данилович (Калита) и его сын Симеон Иванович (Гордый) — 8 раз. Первый провёл там более пяти лет, второй — около 4-х лет. Чуть меньше — 7 раз побывал в ставке хана его брат — Иван Иванович Красный. Он провел в Орде 3,5 года.

Однако наиболее длительное время в Орде провели Нижегородско-Суздальские князя — Василий Дмитриевич Кирдяпа и его брат Семен Дмитреевич — 7 и 9,25 лет соответственно. Будучи заложниками (Василий Кирдяпа) и изгнанниками (и Василий, и Семен) они вынуждены были пребывать в степи значительно большее время. Князь Семен провел в Орде 48,7 % от лет правления в уделе и 18,5 % от лет жизни.

Особо показательно для рассматриваемого периода, что во время системного кризиса в Орде (1360–1370-е гг.) — «великой замятни» — и «розмирья» с Мамаем, приведшего войска противников на Куликово поле, количество поездок в Орду и время пребывания при ханском дворе значительно и резко снизилось. К примеру, князь Дмитрий Иванович (Донской) провел за свою жизнь при ордынском дворе чуть около 4-х% от лет жизни, 5,2 % от лет удельного княжения, и примерно столько же — 5,4 % — от времени княжения великого. За 38 лет свой жизни он только трижды ездил в ставку хана, при этом в статусе великого князя только один раз — в 1371 г. к Мамаю. Контраст с жизнью и деятельностью его деда, дяди Симеона Гордого и отца Ивана Ивановича Красного разительный.

Самое большое количество времени провел в Орде, будучи великим князем, Дмитрий Михайлович Тверской 37,5 % (от лет жизни доля составила всего 5 %). Его отец, Михаил Ярославич Тверской, потратил на пребывание в ставке хана 31 % от великого княжения и 12 % от лет жизни. Иван Калита, вопреки устоявшемуся мнению оказался в этом списке не самым заметным князем. Он провёл в Орде соответственно: 8 % от жизни и 17 % от великого княжения.

«Рекордсменами» по этому показателю оказались тверские князья: Михаил Ярославич и его сыновья Дмитрий и Александр. А от жизни довольно большую долю — 13 % — провел при дворе хана княжич Федор Александрович. Однако все они были в Орде казнены.

Всего в Орде за это время было казнено семь князей (около 15 %). Причем все казни выпадают на первую половину XIV столетия.

Зафиксировано сопровождение ордынских войск шестью князьями: Иван Ярославич Юрьевский сопровождал ордынские войска в походе на Смоленск в 1339 г.; Борис Константинович Городецкий и Иван Дмитриевич Суздальский участвовали в походе на Булгар в 1370 г.; Василий и Семён Дмитриевичи Нижегородско-суздальский и, вероятно, Олег Иванович Рязанский посетили Токтамыша во время похода хана на Русь в августе 1382 г.

Средняя доля пребывания при дворе ордынского хана от лет жизни в первой половине XIV в. составило — 3,5 %; от лет правления — 15,3 %.

Ближе всего к данному показателю — князь Александр Васильевич суздальский (1309–1331 гг.) и великий князь Владимирский (1328–1331 гг.) — 2,3 % он провел от лет удельного княжения и 16,7 % от княжения великого.

Средняя доля пребывания при дворе ордынского хана от лет жизни во второй половине XIV в. составило — 3,4 %; от лет правления — 11,6 %.

Ближе всего к данному показателю — Михаил Васильевич Кашинский — 2,6 % от лет жизни и 9,1 % от времени княжении.

Показательно, что большинство поездок совершено в период 1330–1340 гг. — последние годы правления хана Узбека и первые годы нахождения на престоле Джанибека.

Таким образом, именно XIV столетие представлено крайними показателями. С одной стороны, мы видим князей, которые довольно долго находятся в Орде (в заложниках или изгнании). С другой стороны, ряд князей часто ездят в ставку хана, но пребывают там не больше положенного времени. Однако в некоторые периоды складываются условия (например, «великая замятня»), в которых князья избегают поездок в Орду.

§ 7. Поездки русских князей ко двору ордынского хана в XV столетии (1402–1445 гг.)

На рубеже XIV–XV столетий в русско-ордынских отношениях стали проявляться новые черты. По всей вероятности, после поражения Токтамыша от войск Тимура в 1395 году и до 1412 года Москва не выплачивала в Орду дань[1098]. Связано это было с явным ослаблением центральной ханской власти. Если в 1398 году Токтамышу вновь удалось закрепиться на престоле — поздний Никоновский свод констатирует: «в радости велице бывшу царю Тохтамышу Большия Орды, от супротивных свободошуся, и послы своя посылающу по всем странам»[1099], то уже к концу года «прииде некоторый царь, именем Темирь Кутлуи, и прогна царя Тахтамыша и седе в Орду». Токтамыш бежал в Литву[1100]. Власть нового хана поддерживалась авторитетом эмира Идигу (Едигея), который и возглавил ордынское правительство.

Русские князья, однако, не спешили с оформлением вассальных отношений (по крайней мере, источники не донесли до нас известий о поездке князей или их послов в степь). Москва последовательно не признавала марионеточных ханов, от имени которых правил эмир Идигу (Едигей).

Только в 1399 году, после смерти великого князя Тверского Михаила Александровича, его сын Иван получает инвеституру от ордынского хана и, тем самым, признает правительство Едигея. Однако делает он это не посредством личной явки в ставку, а «посла во Орду ко царю Темир-Кутлую киличеев своих…»[1101]. В том же году, уже от нового хана «выидоша изо Орды от царя Шадибека с честью Феодор Гуслен да Константин, а с ним посол Сафряк, и вынесоша ярлыки на великое княжение Тферское князю Ивану Михайловичу по отчине и по дедине его»[1102].

В связи со смертью великого князя Рязанского Олега Ивановича (5 июля 1402 года) фиксируется официальное признание Рязанью своей зависимости от правительства Едигея. Сын князя Олега Федор отправился в Орду к хану Шадибеку «з дары и со многою честию, возвещая кончину отца своего». Шадибек «даде ему отчину его и дедину, великое княжение Рязанское, улус свой, и отпусти его. Он же пришед сяде на отчине своей и дедине, на великом княжении Рязанском»[1103].

В договоре от 25 ноября 1402-го года между Федором Ольговичем Рязанским и Василием Дмитриевичем Московским появляются положения, направленные на ограничение прямых отношений Рязани с Ордой: «А не пристати ти к татаром никоторою хитростью»; «А что ти слышев от Орды, а то нам поведати. А вести ти нам отсылати»; «А отдалитися от нас Орда, тобе с нами учинити по думе»[1104].

Летом 1407 г. источники фиксируют политические противоречия в тверском княжестве. Тогда «поиде со Твери князь Юрий Всеволодович на Москву, и с Москвы в Орду»[1105]. Отъезд Холмского князя показал наличие оппозиции великому князю Ивану. Показательно, что Юрий искал поддержки не только в Орде, но и в Москве. При этом, по мнению Э. Клюга, Юрий и его московские союзники поставили цель возведение князя Холмского в великие князья Тверские[1106].

Великий князь Тверской не собирался отдавать княжество без борьбы и «Того же лета июля в 20 князь Иван Тверской поиде в Орду в судех по Волзе к царю Шадибеку»[1107]. Однако в это время в степи вспыхнула очередная междоусобица. В результате Юрий и Иван предстали перед судом нового хана — Пулад-Салтана. Ордынское правительство во главе с Едигеем не допустило на тверской стол московского ставленника, а Юрий был даже вынужден бежать из ставки хана «к Азтороканю»[1108].

Великий князь Тверской Иван Михайлович, пробыв в Орде шесть месяцев, вернулся в Тверь 25-го января 1408-го года «от царя с великим жалованием»[1109].

Весной того же 1408-го года в Москву прибыл Юрий Всеволодович, «а с ним посол царев Мамаит Дербишь»[1110]. Сам Юрий остался в Москве. Посол же прибыл в Тверь «и глагола великому князю Ивану: «царь дал Юрию Кашин и десять волостей тверских»»[1111]. Э. Клюг считает, что после неудачной попытки сделать Юрия Всеволодовича великим князем тверским «была предпринята не менее опасная для тверской самостоятельности акция, преследующая цель расколоть великое княжество Тверское на две почти равные части между Иваном и Юрием»[1112]. Однако Иван заявил, что он недавно вернулся из Орды «и посол царев днесь у мене есть, и ярлык царев дан ми есть на всю землю Тверскую и сам Юрый в ярлыце царем дан ми есть; да того раде тебе не послушаю, дондеже ко цареви шлю»[1113]. В результате посол вернулся в Москву «корму не взяв, бе бо не приказано», откуда направился в степь. «А Едигеева посла великий князь честив и отпусти». Юрий же вновь отправился в Орду летом 1408 года[1114].

Таким образом, в Орде установилось двоевластие. Вероятно, ярлык на владение Кашинским уделом Юрию выдал Шадибек, который продолжал чеканить свои монеты и после 1407-го года в Дербенте[1115]. Данный вывод тем более вероятен, что русские источники сообщают о Шадибеке лишь как о согнанном с ханского престола (а не убитом) человеке[1116]. При этом ни правительство во главе с Едигеем, ни Шадибек не допустили на тверской великокняжеский стол ставленника Москвы.

Однако показательно, что судьба великого княжения Тверского решалась, пусть и в условиях политической борьбы, но при дворе ордынского хана.

Столь же показательна ситуация в Рязанском княжестве, где в 14071408 гг. также разразилась междоусобная война. Осенью (6 сентября) 1407-го года от Пулад-Салтана прибыл князь Иван Владимирович Пронский «с пожалованием и с честью на Русь и сяде в Пронске, а с ним посол царев»[1117]. А весной 1408 года Иван Пронский «пришед с татары безвестно, великого князя Феодор Олговича Рязанского с Рязани согнал»[1118]. Однако, по сведениям Московского летописного свода конца XV в., «того же лета помиришася князи Рязанские Федор с Иваном»[1119]. На каких условиях произошло примирение, летописи не указывают. Однако Федор Ольгович вернулся на стол великого княжества Рязанского.

В январе 1410 года обострилась ситуация в Нижегородском княжестве. Нижегородские князья Данила и Иван Борисовичи с отрядом татар во главе с князьями «болгарскими и жукотинскими» нанесли поражение «на Лыскове» московским войскам во главе с братом великого князя Петром Дмитриевичем и князьями «ростовскими и ярославским». В бою погиб суздальский князь Данила Васильевич «и инии мнози падоша от обоих сторон; сташа же на костях князи Новогородского Нижняго и князи Казаньстии»[1120].

Летом того же 1410 г. по сведениям русских летописей князь Данила Борисович «приведе себе царевича Талычю». Русско-татарский отряд в триста человек совершили набег на Владимир. В полдень третьего июля, когда жители спали, татары «приидоша к Володимерю лесом безвестно из-за реки Клязьмы». При этом Владимир не имел городских стен, и город покинул наместник Юрий Щека. Татары «первое за Клязмою стадо градское взяша и по том на посад пришедше начаша люде сечи и грабити». Затем отряд ворвался в город и «изграбиша вся церкви и град весь и люди попленивши, иных изсекши, огнем град запалиша и многое множество злата и серебра вземше»[1121]. Был разграблен и кафедральный собор: татары «пригониша к церкви святыя Богородица и, вшедше в ню, икону Богородица одраша, тако же и прочая иконы и всю церковь разграбиша»[1122]. Отходя от города в степь ордынцы ограбили также Стародуб и Муром[1123]. Таким образом, нижегородские князья не смирились с упразднением великого княжества Нижегородско-Суздальского.

События 1410 гг. показывают, что татары, которых призывали на помощь братья Борисовичи, приходили с периферийных территорий Орды (Булгарский улус), подчинявшихся, тем не менее, Едигею и хану Булату. При этом активизация действий нижегородских князей происходила в условиях очередной смены хана, сопровождавшейся смутой, то есть при ослаблении центральной власти в Орде.

Тем не менее, на протяжении 1408–1411 гг. центральное ордынское правительство санкционирует владельческие права нижегородских князей. Не исключено, что личная явка князей ко двору обеспечивает данную санкцию. Вероятно, с целью ослабить Москву, первоначально ярлык на Нижний Новгород выдает в 1408 г. Идигу (Едигей), а в 1412 г. — Джелаль-ад-Дин[1124].

Именно нижегородские князья первыми прибывают к Джелаль-ад-Дину после его воцарения в ноябре — декабре 1411 г.[1125] А уже летом, вероятно, до августа (дальнейшая статья Никоновского свода начинается с первого августа с поездки уже Василия Дмитриевича в Орду), «выидоша изъ Орды князи Нижняго Новагорода, пожаловании отъ царя Зелени-Салтана Тахтамышевича Болшіа Орды своею ихъ отчиною…»[1126]. Правда, остается не ясным, было ли восстановлено великое княжество Нижегородско-Суздальское или же они получили лишь города данного княжества в уделы. Однако после возвращения к власти Едигея Московский князь совершил военный поход на Нижний Новгород и выгнал Борисовичей из города (1415 год)[1127].

В это же время, летом 1412 года, в Твери появился «посол лют, зовя с собою великого князя Ивана Михайловича Тферского во Орду»[1128]. Во время пребывания посла в Тверском княжестве вспыхнула междоусобица. Великий князь приказал арестовать своего брата Василия, князя Кашинского. Однако последний сумел скрыться и добраться до Москвы, откуда отправился в Орду.

Первого августа 1412 года в Орду отправился великий князь Московский Василий I «со множеством богатства и со всеми своими велможами, да с ним князь Иван Васильевич Ярославстий»[1129]. В октябре (по Никоновской летописи)[1130] или декабре (по Тверской)[1131] того же года Василий Дмитриевич вернулся из степи «пожалован царем», «а с ним князь Василей Михайлович Кашинский»[1132].

15-го августа 1412 года отправился в ставку великого хана и великий князь Тверской Иван Михайлович. Пробыл он там до весны 1413-го года. Тверской князь оказался свидетелем очередной усобицы. Хан Джелаль-ад-Дин был «застрелен от своего брата Керим-Бердия»[1133]. Причем рассказ об ордынской усобице в Никоновском своде явно тверского происхождения: Джелаль-ад-Дин назван «злый наш недруг». При описании поездок других князей в Орду хан не удостоился подобных эпитетов. Видимо, Джелаль-ад-Дин выдал ярлык на Кашин Василию Михайловичу. Этот факт и вызвал неудовольствие летописца. Девятого апреля 1413 года Иван Михайлович вернулся в Тверь «с честью и с пожалованием»[1134]. В его отсутствие, 24-го декабря 1412 года (данная дата говорит в пользу возвращение из Орды Московского князя в декабре указанного года), «прииде князь Василей Михайлович в Кашин с татары»[1135]. Однако тверская застава не впустила его в город, и он вновь отправился в Орду.

Поездки в Орду князей в 1412–1413 гг. оказались последними столь массовыми посещениями ставок ханов в XV вв. При этом не возникло спора о ярлыке на великое княжество Владимирское. Прекращение поездок князей в ставку хана объясняется тем, что ордынское государство вступило в полосу тяжелого затяжного политического кризиса. С 1414 года, когда был свергнут Керим-Берди, в степи не было хоть сколько-нибудь прочного правительства. Лишь в 1424 году хану Улуг-Мухаммеду удалось несколько стабилизировать положение, но и ему приходилось постоянно бороться с внутренней оппозицией.

Самой же последней поездкой русских князей, зафиксированной в летописных источниках, является пребывание в ставке Улуг-Мухаммеда в 1431–1432 гг. Василия II Васильевича и Юрия Дмитриевича Звенигородского. В результате династического кризиса, вызванного неоднозначностью трактовок некоторых положений завещания Дмитрия Донского, явно проявилась слабость великокняжеской власти. Невозможность разрешить данный кризис своими силами вызвала необходимость поиска авторитетного арбитра. Таковым была признана власть ордынского хана — было заключено перемирие на условиях: «не искать княжения собою, но царем, которого царь пожалует, тот будет князь великий Владимирский[1136]. Русские князья вновь отправились ко двору ордынского правителя. Вновь судьба великого княжества оказалась в его руках, а переговаривающееся стороны, без вмешательства татар, признали, что власть ордынского хана имеет право на суд русских князей и права на распоряжение княжескими владениями.

Первым в степь выехал Василий II. На Успение Пресвятой Богородицы (15 августа) 1431 г., отстояв литургию и молебен «великому чудотворцу Петру», князь поехал в ставку хана[1137].

Юрий Дмитриевич выехал в Орду лишь на праздник Рождества Богородицы (8 сентября 1431 г.)[1138].

Русские князья были помещены в ставке московского даруги Минь Булата. Московский летописный свод конца XV в. отмечает, что «князь великий честь бе велика от него (от Минь Булата — Ю.С.), а князю Юрью бесчестье, истома велика». Однако темник Ширин Тегиня «пришед… и взят силою… и великое княжение обеща ему (Юрию — Ю.С.) дати»[1139].

Ширин Тегиня и Юрий откочевали зимовать в Крым. Ситуацией воспользовался московский боярин Иван Дмитриевич Всеволжский. Он «начат бити челом великим князем ординским, Аидару и Минь Булат, и прочим князем татарским за государя своего великого князя Василия». Всеволжский объявил эмирам, что Ширин Тегиня имеет неограниченное влияние на великого хана («во царе волен»). Великий хан Улуг-Мухаммед, следовательно, может в обход их мнения поставить во главе Владимирского княжества Юрия. И тогда во главе Литвы будет свояк Юрия Свидригайло, сам Юрий станет главой сильнейшего русского княжества, а Ширин Тегиня фактическим главою Орды. И «тем словом яко же стрелою уязви сердца их»[1140]. Эмиры единым фронтом выступили за Василия II. Улуг-Мухаммед принял решение в случае выступления Ширин Тегини в пользу князя Юрия казнить эмира. Однако Ширин Тегиня узнал о планах великого хана и не посмел поднимать вопрос о великом княжестве.

Улуг-Мухаммед приказал судить князей и «много пря бысть межи их». По словам Московского летописного свода «князь великий (Василий II — Ю.С.) по отечству и по дедьству искаше стола своего, князь же Юрьи летописцы и старыми списки и духовную отца своего великого князя Дмитреа». Всеволжский заявил великому хану: «великий князь Василий ищет стола своего великого княжения, а твоего улусу, по твоему цареву жалованию и по твоим девтерем и ярлыком… А господин наш князь Юрьи Дмитриевич хочет взяти великое княжение по мертвои грамоте отца своего, а не по твоему жалованию волного царя, а ты волен во своем улусе кого всхощешь жаловати на твоеи воли»[1141].

По версии московских летописцев именно после этой речи боярина «даст великое княжение князю Василию Васильевичу и повеле князю Юрью и конь повести под ним. Князь же великий не восхоте того, дядю своего обесчестити»[1142]. В компенсацию Юрий Галицкий получил ярлык на Дмитров.

Однако по данным Новгородской летописи, «выидоша князи рустии из Орды без великаго княжениа». Псковский летописец отметил, что князья и их свиты выехали из ставки хана «добры и здравы, а княжения великого не взят не един»[1143].

Лишь осенью 1432 г. в Москву прибыл ханский посол Мансыр-Улан и возвёл на Владимирский престол Василия II.

Однако власть хана возродилась не в полной мере. Василий II, не посчитавшись с волей Улуг-Мухаммеда, занял Дмитров, на который хан выдал свой ярлык. Причем никаких карательных мероприятий со стороны Орды не последовало, что говорит о слабости ханской власти.

Не посчитался с волей Орды и Юрий Галицкий, дважды отстранив от власти своего племянника, имевшего на великокняжеский титул ханский ярлык.

В то же время, оказавшись в роли изгнанника, Василий II намеривался искать поддержки именно в Орде. Смерть Юрия сделала его племянника вновь великим князем. И никакой санкции либо военной поддержки хана Василий II испрашивать у великого хана не посчитал нужным. Хотя данный факт с большей вероятностью может объясняться тем, что у Василия уже был ярлык, выданный в 1432 г. Улуг-Мухаммедом и подтверждать его не было необходимости.

Таким образом, можно констатировать, что с 1430-х гг. (точнее с 1434 г.) Орда перестала рассматриваться на Руси как сила, которая безоговорочно распоряжается властью в княжествах. Если официально в 1432 г. княжение признавалось «своим», но при этом «царевым улусом», то фактически русские князья распоряжались своими уделами и великим княжеством по своему усмотрению. Именно с этого времени, на наш взгляд, необходимо рассматривать Русь и Орду как фактически не зависимые (по крайней мере, в юридическом плане) государства. Символом подконтрольности русских князей великому хану оставалась, как и в последние годы правления Василия I, лишь выплата дани.

Более поездок к ханскому двору источники не фиксируют.

Однако ещё один раз мы наблюдаем русского князя при дворе ордынского хана — в 1445 г. князь Василий II Васильевич проиграл бой под Суздалем и попал в плен к хану Улуг-Мухаммеду.

Таким образом, за первую треть XV столетия (1402–1434 гг.) мы наблюдаем 18 поездок, осуществлённых 12-ю князьями.

По одной поездке совершили: Василий I Дмитриевич Московский (1412 г. — ездил ко двору Джелаль-ад-Дина), ярославский князь Иван Васильевич (Большой) (1412 г. — сопровождал Василия I Дмитриевича), Федор Олегович рязанский (1402 г. — за ярлыком на великое рязанское княжение), Юрий Дмитриевич Звенигородский (1431–1432 г. за ярлыком на великое владимирское княжество — не получил), Юрий Святославич Смоленский (бежал в Орду 1406–1407 гг.).

Дважды в ставке хана побывали Василий II Васильевич (в том числе плен 1445 г.), Василий Михайлович Кашинский, Иван Борисович Нижегородский (и дважды в XIV в. — всего четыре раза), Иван Владимирович Пронский, Иван Михайлович Тверской (и один раз в XIV в. — всего три раза), Юрий Всеволодович (1407–1408 гг. и в 1408 г. за ярлыком на Тверское княжество — не получил).

Трижды зафиксировано пребывание в степи Даниила Борисовича Нижегородского.

Дольше всех — пять лет — при ордынском дворе провёл Василий I Дмитриевич Московский. Совершив всего четыре поездки, из них только одну в XV столетии, он большую часть своего пребывания в Орде провел в статусе заложника — три с половиной года. При этом от лет жизни (53) это составило чуть больше 9 %, от лет княжения — около 14 %.

В процентном соотношении больше всего времени провели при ордынском дворе нижегородские князья братья-Борисовичи: Иван и Даниил. Первый, в общей сумме четырежды побывав в ставке хана, провел в Орде до 50 % от времени своего княжения. Второй, трижды ездив в степь, около 25 % времени правления потратил на поездки в степь и обратно.

В целом, с началом XV в. в Орде наблюдается значительное ослабление центральной ханской власти. Этот факт приводит к тому, что русские князья не видят необходимости пребывать при дворе ордынского властителя — здесь больше не решаются судьбы княжеств. Судьбы нижегородских князей-Борисовичей ярко продемонстрировали, что ордынская власть и даже ордынская конница не может значительно повлиять на политические процессы внутри страны. И поездка московского князя Василия и его дяди Юрия Звенигородского в ставку хана в 1431–1432 гг. столь же ясно продемонстрировала, что русские князья не считаются с волей хана. Только пленение московского князя в 1445 г. в результате военного поражения смогло на какое-то время оживить претензии хана Улуг-Мухаммеда на главенство над Русью. Однако гибель ордынского и Казанского властителя свела фактически на нет все его военные успехи.

Кроме того, именно в первой половине XV в. в Московском княжестве начинают появляться служилые Чингизиды. Как отметил А.В. Беляков, «статус любого Чингизида в то время был значительно выше Рюриковичей». Именно поэтому «русские князья не могли отказать таким Чингизидам, тем более, что любой из «казакующих» царевичей со временем мог стать ханом»[1144]. Вероятно, именно такой случай мы наблюдаем в 1407–1408 гг., когда арабские авторы отмечают, что на Руси укрылись потерпевшие поражение от Идигу (Едигея) сыновья Токтамыша Джелаль-ад-Дин и Керим-Берди[1145]. Обвинение в укрывательстве детей Токтамыша содержится и в Послании Едигея Василию I[1146]. Других синхронных свидетельств в источниках не сохранилось. Однако в памятниках XVII в. оба царевича обозначаются, как служившие великому князю московскому[1147]. Как отмечено выше Джелаль-ад-Дин и Керим-Берди один за другим стали ханами в 1411–1412 гг.

Показательно, что в источниках сохранились указания не только на завершение практики регулярных поездок князей в ставку хана, но на возможность прекращения выплат дани в Орду именно при Василии II. В частности, один из поздних Родословцев отмечает: «От великово ж князя Василия Васильевича не начаша Рустии великие князи ходити к царем в Орду и дани и выход не начаша давати по пророчеству дволих святителей, пресвятейшего ионы митрополита всея Росии и Ионы, архиепископа Великого Новаграда»[1148].

§ 8. Прием и отправка ордынских послов

Важной составляющей вовлеченности русских князей в политическую систему Джучиева Улуса, а также показателем степени зависимости русских княжеств вообще и каждого князя по отдельности, является прием и отправка ордынских послов[1149]. Это вполне закономерно, ведь в дипломатии средневековья весьма существенную роль играет символический ряд: государство = правитель = посол[1150]. Важно, что нередко уполномоченный посол — ильчи (киличей) выступает от имени князя или хана, замещая тем самым правителей в их функциям. Именно в протокольных нормах приема и отправки посла проявляются статусные характеристики отношений, положение того или иного князя в иерархии политической системы. Именно поэтому особенности приема и отправки послов ярко иллюстрирует место русских князей в составе ордынской элиты.

При этом весьма показательно, что в рамках русско-ордынских отношений мы наблюдаем целый ряд случаев, когда князю не обязательно было лично являться ко двору хана. Оформить вассальные отношения, получить ярлык или его передать могут уполномоченные послы (хана или князя) — киличеи (ильчи). Если доверять реконструируемому Р.Ю. Почекаевым типовому содержанию ярлыка, выдававшегося русским князьям[1151], то послы в княжествах должны были бывать не менее двух раз в год. Сам князь или его представители должны были являться ко двору хана не менее одного раза в год.

По свидетельству южнокитайского посла Чжао Хуна, оставившего записки о поездке в ставку Чингиз-хана в 1220 г. (Мэн-да Бэй-лу), приём монгольского посольства составлял особый церемониал. В первую очередь, «Когда [послы] приезжают от императора», то во всех «округах и уездах, а также в ставках начальников, управляющих войсками, через которые проезжают [эти послы], все приходят выразить [им] почтение». Не взирая на статус посла при дворе хана или его происхождение, «не спрашивая, высок или низок чин [посла], его встречают в домах с церемониями для равных». Официальный прием ханского посла начинается с того, что «…он проходит через [парадную] дверь…». Китайский посланник особо отмечает, что послы занимают помещения «в окружных и уездных управах», а также им выделяется место для ночлега «в резиденциях правителей или управах». Чжао Хун свидетельствует, что «Правители… для встречи [его] (посла — Ю.С.) выезжают в предместье…». В китайских провинциях провожали и встречали послов «за предместьем с барабанами, трубами, знаменами и флагами, певичками и музыкой». Кроме того, сами «Правители лично преклоняют колени [перед послом]».

В русских источниках не сохранилось описания церемонии приёма ордынского посла. Однако различные её элементы нашли отражение в свидетельствах памятников, связанных с ханскими посольствами. К примеру, в «Повести о Щелкане» прямо говорится, что татары заняли княжеский терем в тверском кремле: «Безаконный же Шевкалъ, разоритель христианьскый, поиде въ Русь съ многыми Татары, прииде на Тверь, и прогна князя великого съ двора его, а самъ ста на князя великого дворѣ съ многою гордостию…»[1152]. В «Повести о царевиче Петре» упоминается о выходе из Ярославля в 1322 г. навстречу послу Ахмылу значительной делегации: «…владыка съ всѣм клиросом, в ризахъ, вземъ крестъ и хоруговь, поиде противу Ахмыла. А Игнатъ пред кресты съ гражаны и, вземъ тѣшь царьскую — кречеты, шубы и питие, край поля и езера ста на колени пред Ахмыломъ и сказася ему древняго брата царева племя…»[1153]. Как видим, несмотря на свою принадлежность к роду Чингизидов, князь Игнат (правнук племянника Батыя и Берке, царевича Петра), вышел навстречу к послу с дарами и преклонил колени. Австрийский посол Сигизмунд Герберштейн, посетивший Россию в 1520-е гг., упомянул в отношении Ивана III следующее: «…Впрочем, как он ни был могуществен, а все же вынужден был повиноваться татарам. Когда прибывали послы татар, он выходил к ним за город навстречу и, стоя, выслушивал их сидящих…»[1154]. Надо полагать, что великие или удельные князья были освобождены от необходимости преклонять колени перед послом, но не перед ханом.

Таким образом, ордынский посольский церемониал соответствовал, в общих чертах, монгольской традиции, существовавшей при Чингиз-хане. Посол являлся олицетворением верховной власти, именно ей было необходимо оказывать соответствующие знаки почтения, вплоть до преклонения колен. Посла встречали за пределами города, селили в административном центре (на Руси — как правило — кремль).

Первым косвенным указанием на пребывание ордынского посла при дворе владимирского князя Ярослава Всеволодовича может считаться упоминание под 6750 (1242) г. в Новгородской I летописи о том, что «Того лѣта князь Ярославъ Всеволодичь позванъ цесаремъ татарьскимь Батыемъ, еде к нему въ Орду»[1155].

Даниилу Галицкому в 1245 г. также передали вызов в степь через посла: «Приславшу же Могучѣеви посолъ свои к Данилови и Василкови, будущю има во Дороговьскыи: «Дай Галич». И думавъ с братомъ своимъ и поѣха ко Батыеви река: «Не дамъ полу отчины своей, но ѣду к Батыеви самъ»[1156].

В следующем 1246 г., по свидетельству сохранившемуся в «Житие Адександра Невского» в составе Тверского сборника, посол прибыл ко князю Александру Ярославичу (Невскому): «…Того же лѣта присла царь Батый къ князю Александру Ярославичю, глаголя: «мнѣ Богъ покорилъ вся языкы, ты ли единъ не хощеши покоритися мнѣ?»»[1157].

Впервые ордынский посол персонифицируется, получая в летописях упоминание личного имени, в сообщениях, отложившихся в летописях под 1296 г.: «…прииде же тогды посолъ из Орды от царя, Олекса и Неврюи, а княземъ всѣмъ бысть съѣздъ въ Володимери…»[1158]; или: «а в то время пріиде посолъ из Орды от царя Алекса Невруй, и бысть съѣздъ всѣмъ княземъ Русскимъ въ Володимери…»[1159].

Однако в глухом информационном сообщении под 6811 (1303) г.: «…На ту жь осень князь велики Андреи прииде из Орды с послы и жалованиемъ церковным»[1160], мы вновь видим безликих ханских послов.

Такое же, лишенное личных имен, сообщение мы встречаем под 6823 (1315) г., когда «Поиде князь великыи Юрьи из Новагорода, позванъ въ Орду от цесаря»[1161].

Под тем же 1315 г. сохранилось упоминание о применении ордынскими послами военной силы для достижения своих целей. Тогда «послы», во главе с Таитемерем, выступили союзниками князя Михаила Ярославича Тверского и разгромили в союзе с тверичами новгородское войско под Торжком[1162].

Показательно, что после описания столкновений ордынско-тверских войск с новгородцами в летописях помещено сообщение о том, что «Того же лѣта поидоша Новогородци сами о собѣ въ Орду, и переимаше их Тферечи изнимаша»[1163]. Новгородская земля сумела добиться права на самостоятельные сношения с ордынским ханом.

Отмечаются в письменных памятниках сопровождение послами возвращающихся из ставки хана русских князей. К примеру, под 6824 (1316) сохранилось упоминание о возвращении из Орды ростовского князя в подобном сопровождении: «Того же лѣта прииде изо Орды Василеи Костянтинович, а с нимъ послы Татарьские Сабанчии и Казанчи, и много зла сотвориша Ростову»[1164].

Посольским статусом наделяют русские летописи и Кавгадыя, сопровождавшего князя Юрия Даниловича Московского в 1317 г.: «Въ лѣто 6825 (1317) прїиде князь Юрьи ис Татаръ и приведе посла силна именемъ Кавгадыя…»[1165].

А под 1318 г. отмечен «посолъ лютъ именемъ Кокча», который «уби у Костромы 100 и 20 человѣкъ и отолѣ шед пограби город Ростовъ и церковь святую Богородицю разграбиби и монастыри пожьже и села, а люди плѣни…»[1166].

Столь же нелицеприятно пишут летописцы о после Байдере: «Въ лѣто 6828 (1320). Того же лѣта приходилъ изъ Орды посолъ Байдера къ великому князю Юрью Даниловичю, и много зла учиниша въ Володимери…»[1167].

В 1321 г. ордынские чиновники выколачивали долги из жителей Кашина: «лѣто 6829 (1321) на веснѣ прїездилъ в Кашинъ Гаянчаръ Татаринъ съ Жидовиномъ длъжникомъ, много тягости оучинили Кашину».

В том же году, судя по контексту летописного сообщения, на Русь к великому князю Юрию Даниловичу Владимирскому (удельному — московскому) прибыл посол. Однако «…Тое же зимы князь Юрїи, поимавъ сребро оу Михаиловичевъ выходное по докончанїю, не шелъ противу царева посла нъ ступилъ съ серебромъ въ Новъгородъ Великыи»[1168].

С противостоянием Тверского и Московского княжества, по всей видимости, связано появление на Руси в 1322 г. посла Ахмыла. Во всяком случае, последовательность событий в летописных памятниках представлена следующим образом. Сначала в степь отправляется князь Дмитрий Михайлович Тверской: «Того же лѣта ходи князь Дмитрии Михаиловичь въ Орду, и подъя великое княжение». А затем, после разбирательств в Орде: «на Роусь выиде посолъ силенъ от царя Ахмулъ по Юрїа князя, а съ нимъ князь Іоанъ Данилович[ь], по Низовскимъ градомъ много зло христїаномъ сътвориша»[1169].

Возвращение князя Дмитрия Михайловича из ставки хана было осуществлено в сопровождении посла: «Въ лѣто 6830 (1322)…Тое же зимы пріиде изъ орды князь Дмитреи Михаиловичь Тферскыи на княженіе великое, а с нимъ посолъ Севенчьбуга»[1170].

В 1325 г. из Орды вернулся князь Александр Михайлович Тверской, «…а с нимъ Татарове должници, и много тяготы бысть земли Тферьскои от Татаръ»[1171]. Правда, должники не наделены в источниках посольскими функциями, и можно лишь предполагать, что князя и его должников сопровождал ордынский уполномоченный чиновник.

Посольскими полномочиями ограничивается и миссия Чол-кана (Щелкана), который прибыл в Тверь летом 1327 г.: «прииде изъ Орды посолъ силенъ на Тферь именемъ Щолъканъ со множествомъ Татаръ, и начаша насилие велико творити, а князя Александра Михаиловача и его братью хотяше побитии, а самъ сѣсти хотяше во Тфери на княженьи, а иныхъ князеи своих хотяше посажати по инымъ городомъ Русскимъ, и хотяше привести христьян в Бесерменьскую вѣру»[1172]. Как известно, действия Чол-кана (Щелкана) вызвали восстание жителей города, а затем карательную экспедицию войск Узбека.

Отмечается в летописных известиях и посольства русских князей в ставку хана. К примеру, в 1348 г., упомянуто отъезд в Орду послов московского князя Семена Ивановича Гордого. Тогда великий литовский князь Ольгерд направил к хану Джанибеку своего брата Кориада, «и просилъ рати оу царя себѣ въ помочь». Узнав об этом («И то слышавъ»), князь Семен «посла въ Орду Федора Глѣбовича да Аминя да Феодора Шубачѣева къ царю жаловатися на Олгерда». Хан Джанибек, «слышавъ… жалобу князя великаго» выдал «Корьяда, Михаила и Семена Свислочьского и Аикша киличѣевъ князя великаго и его дружину Литву» и отправил их в Москву в сопровождении своего посла Тотуя[1173].

Несколько позже, тот же Рогожский летописец упоминает о возвращении князя Семена из похода против шведов в защиту Новгорода Великого, поскольку «постигоша его гонцы киличѣи изо Орды, онъ же възвратися на Москву слышати слова царева и жалованїа»[1174].

В связи с приглашением в Орду митрополита Алексея в 1357 г. фиксируется в источниках посол ханши Тайдулы: «Того же лѣта прииде изо Орды посолъ отъ царици Таидолы къ пресвященьномоу Алексию митрополитоу звать его въ Орду да посѣтить еа нездравие»[1175].

Летом того же 1358 г. к границам московского и рязанского княжеств прибыл «посолъ изъ Орды царевъ сынъ именем[ъ] Маматъ Хожа». Летописец отметил, что в Рязанском княжестве посол «много въ нихъ зла сотвори». А великий князь Иван Иванович Московский «не въпоусти его во свою отчину въ Роусьскую земьлю». Вероятно, не принятие Мамат-ходжи московским князем было связано с противодействием посла по отношению к хану Бердибеку: позже «наборзѣ отъ царя въ ордоу позванъ бысть Маматъ Хожа, зане же къ царю въ коромолоу вниде… и самъ побѣжалъ ко Орначю и гонъци постигоша его и яша и там[о] оубьенъ бысть повелѣниемъ царевымъ[1176].

После разорения летом новгородскими ушкуйниками булгарских городов, зимой 1360–1361 г., «за то прогнѣвалися погани бесермена» и «въведоша посла из Орды Жукотинци о разбоиници, и бысть всѣмъ княземъ съѣздъ на Костромѣ, князь Дмитреи Костянтиновичь и братъ его старѣиши Андрѣи Нижнего Новагрода и князь Костянтинъ Ростовъскы, и выдаваша розбоиниковъ, а посла отпустиша въ Орду»[1177].

А в 1362 г. «князь Дмитреи Иванович[ь] Московскыи и князь Дмитреи Костянтинович[ь] Суждальскыи сперъся о великомъ княжении». Однако князья предпочли отправить в Орду уполномоченных послов — киличеев, а не самим ехать в ставку хану («и послаша ктож своихъ киличеевъ въ Орду къ царю Мурату и принесоша ярлыкъ княженїе великое по отчинѣ и дѣдинѣ князю великому Дмитрею Иванович[ю] Московскому»[1178]).

Упоминаются в данный период и принесение ордынскими послами ханских ярлыков русским князьям. Так в 6871 (1363) к князю Дмитрию Ивановичу Московскому прибыл «посолъ изъ Орды отъ царя Авдуля съ ярлыкы, князь же великїи Дмитреи Иванович[ь] посла отпустилъ въ Орду, а самъ поеха въ Переяславль». Кроме того, «отъ Мамаева царя князю Дмитрею Ивановичю ярлыкъ привезли на великое княжеїи и сѣде на княженье…[1179]

В то же время к князю Дмитрию Константиновичу Нижегородо-Суздальскому прибыл «…князь Иванъ Бѣлозерець, пришелъ бо бѣ изъ Муротовы Орды съ тритьцатїю Татариновъ, и тако пребысть въ Володимери недѣлю едину»[1180]. Князь Иван Белозерский привёз ярлык на Владимирское княжество Дмитрию Константиновичу. В следующем 1364 г. князь Василий Дмитриевич привёз отцу ярлык от хана Азиза, «а съ нимъ царевъ посолъ, а имя ему Оурусъманды», однако Дмитрий Константинович «ступися княженїа великаго князю Дмитрїю Иванович[ю] Московьскому»[1181].

Достаточно не стандартная ситуация отмечена в Рогожском летописце: зимой 1364–1365 гг. «еда изъ Литвы Веснѣилясъ Коутлубузинъ сынъ былъ во Тфѣри»[1182]. Функции данного чиновника не обозначаются как посольские, но, по всей видимости, они тоже входили в его миссию.

Приход в Москву ордынского посла летом 1368 г.[1183] способствовал скорейшему освобождению из заточения Михаила Александровича Тверского: «…приидоша Татарове от Орды, Карачь. Князь же великы тогда укрепивъ князя Михаила крестным цѣлованиемъ отпусти его въ свою отчину»[1184].

Летом 1374 г. в Нижний Новгород прибыло посольство во главе с Сарайкой (Сарай-ака — ?). Однако «Новогородци Нижьняго Новагорода побиша пословъ мамаевыхъ, а съ ними Татаръ с тысящу, старѣишину ихъ именем[ъ] Сараику руками яша»[1185]. 31 марта 1375 г. князь Василий Дмитриевич Кирдяпа приказал поместить посла и его дружину в разные помещения. Однако ордынцы «не въсхотѣ того, но възбѣже на владычнень дворъ и съ своею дружиною». Здесь, на дворе нижегородского епископа все члены ордынского посольства «избїени быша, и ни единъ отъ нихъ не избыстъ[1186].

Обмен посольствами зафиксирован в источниках осенью 1380 г. после Куликовской битвы 8 сентября. В первую очередь хан Токтамыш, победив Мамая «отпусти послы своя на Русь к великому князю Дмитрею Ивановичю и ко всѣм княземъ Русскымъ, поведая имъ свои приход, како сѣлъ на царствѣ». В ответ «на ту осень князь великїи отъпустилъ въ Орду своихъ киличеевъ Толбугу да Мокшѣя къ новому царю съ дары и съ поминки»[1187]. Уполномоченные послы, по свидетельству Никоновского свода, вернулись только в августе следующего 1381 г.: «Того же лѣта пріидоша изъ Орды киличѣеве великого князя Дмитреа Ивановича Толбуга и Мокшѣи мѣсяца Августа в 14 день, и прочіи вси киличѣеве койждо пріидоша ко княземъ Русскимъ изо Орды отъ Тахатамыша царя съ пожаловашемъ и со многою честію»[1188].

Тогда же, летом 1381 г. «царь Тахтамышь присла посла своего к великому князю Дмитрею Ивановичю и ко всѣм княземъ Русскымъ, царевича нѣкоего, именемъ Акъ Хозю, зовущи их въ Орду, а Татариновъ с нимъ 700»[1189]. Однако, дойдя до Нижнего Новгорода, ханский посол «не дръзну ити, но посла нѣкоихъ отъ своихъ Татаръ не во мнозѣ дружинѣ, но и тіи не смѣяху»[1190].

Осенью 1382 г., после захвата Москвы, от хана Токтамыша прибыл «ко князю великому Дмитрїю…посолъ, именемъ Карачь…»[1191].

Дважды ы 1389 и 1390 гг. ордынские послы утверждали великокняжеский статус Василия I. В августе 1389 года это был посол Токтамыша Шихмат[1192]. А летом 1390 г. «изъ орды приде посолъ Уланъ царевичь, и посади князя Василиа на великое княжение»[1193].

Под 1398 г. Никоновский свод сохранил пространный рассказ о посылки ханом Токтамышем своих послов к разным владетелям: «Того же лѣта въ радости велицѣ бывшу царю Тахтамышу Болшіа Орды, отъ съпротивныхъ свободшуся, и послы своя посылающу отвсюду къ себѣ призывающу, Орду свою наплъняющу, понеже обить бысть и одолѣнъ зѣло отъ Темирь-Аксака царя въ мимошедшая лѣта»[1194]. Однако хан Токтамыш потерпел сокрушительное поражение от Тимир-Кутлуга и был вынужден бежать в Литву.

Осенью 1399 г., после смерти князя Михаила Александровича, «князь Иванъ Михаиловичь, внукъ Александровъ, посла во Орду ко царю Темирь-Кутлую киличѣевъ своихъ Феодора Гусленя да Констянтина, возвѣщая ему преставленіе отца своего и моля его, дабы пожаловалъ его отчиною его и дѣдиною, а своимъ улусомъ, великимъ княжешемъ Тферскимъ». В следующем 1400 г. «Вынесоша князю великому Ивану отъ царя Шанибѣка (ярлыкъ), а Темиръ Куилуй умре; а пріиде Гурлень, а съ нимъ посолъ царевъ Софря съ ярлыком (на) Тферское княженіе»[1195].

В Московском летописном своде конца XV в. под 1403 г. отмечено, что «Приходилъ из Орды на Русь посол царевич Ентякъ и былъ на Москвѣ да изобъмолвил Микулу Татарина»[1196]. В 1405 г. в Москву прибыл казнчей хана Мирза (Мурза). Его миссия, вероятно, была связана с недоимками по выплатам «выхода»[1197].

В 1408 г. в ходе тверской усобицы, источники фиксируют приход ордынских послов. В частности, «Въ лѣто 6916 (1408 г.)» князь Юрий Всеволодович пришел из Орды в Москву, намереваясь двигаться на Тверь. Прибыл с Юрием и ордынский посол, которого великий князь Иван Михайлович «повѣле… стрѣтити на Володимерскомъ мосту честно, и мнози изыдоша гражане бесчисленны; царевъ посолъ поиха къ Москвэ, корму не взявъ, бе бо ему не приказано. А Едигіева посла великій князь честивъ и отпусти, и князь Юріа сь Москвы поиде»[1198].

В другом месте Тверского сборника приведен более пространный рассказ о событиях: «Зим(ов)авъ же великій князь Иванъ Тверский, и пріиде изъ Орды. Тое же зыми, на весну, пріиде князь Юрый Всеволодичь изъ Орды на Москву, а съ ним посолъ царевь Мамаитъ Дербишь. Юрій же оста на Москвѣ, а посолъ пріиде въ Тверь, и глагола великому князю Ивану: «царь далъ Юрію Кашинъ и десять волостей Тверскыхъ». И князь великій Иванъ отвѣща ему: «азъ самъ вчера отъ царя приидохъ, и посолъ царев днесь у мене есть, и ярлыкъ царевь данъ ми есть на всю землю Тверскую, и самъ Юрый въ ярлыцѣ царемь данъ ми есть; да того ради тебе не послушаю, дондеже ко Цареве шлю»; почтивь посла, отпусти его. Юрый же, бывъ на Москве до лета, паки поиде въ Орду»[1199]. По свидетельству Никоновского свода князь Иван Михайлович действительно в январе (25 числа) 1408 г. «пріиде изо Орды отъ царя Булатъ-Салтана во Тферь…, съ нимъ посолъ царев»[1200].

Активное участие в рязанской усобице ордынского посла фиксируется под 6916 (1408) г. Князь Иван Владимирович Пронский «пріиде изо Орды отъ царя Булатъ-Салтана съ пожалованиемъ…, а съ нимъ посолъ царевъ»[1201].

Обмен посольствами отмечен в Никоновском своде между ордынским ханом и московским князем в 1408 г. накануне вторжения Едигея на Русь: «Того же лѣта, месяца Августа, приходиша послы Татарскіа изо Орды отъ царя Булатъ-Салтана къ великому князю Василью Дмитреевичю на Москву». И «Того же лѣта князь велики Василей Дмитреевичь Московскій нача собирати рать, еще же и къ татарьскому царю посылаше, прося помощи на Витофта, хотя его землю Литовьскую воеватаи и плѣнити»[1202].

Объявляя свое воцарение (1411 г.[1203]) в 1412 г. Джелаль-ад-Дин направляет послов к русским князьям. В частности, зафиксировано, что «пріиде въ Тферь посолъ лютъ, зовя съ собою великого князя Ивана Михаиловича Тферскаго во Орду»[1204].

После посещения Василием II ставки хана Улуг-Мухаммеда князь был возведен на владимирский престол в присутствие посла Мансыр-Улана[1205].

Драматические события лета 1445 г., когда в результате поражения в бою под Суздалем, великий князь Московский и Владимирский попал в плен, привели к необходимости выплаты значительной контрибуции. Видимо поэтому при возвращении в столицу Василия II Васильевича сопровождало значительное по составу посольство: «Царь Махмет и сынъ его Мамутякъ князя великого пожаловали, утвердивъ его крестным целованиемъ, что дати ему с себя окупъ, сколько может, и отпустиша его с Курмыша… Да с ними послали послов своих многых князеи со многыми людьми, князя Сенатсана и утеша, Куранша, Идиль Хозю и Аидара и иных многых…»[1206].

Тогда же был отправлен посол Бигич и к Дмитрию Шемяке[1207].

Пребывание русского князя при дворе ордынского хана в 1445 г. фиксируется источниками последний раз. Именно после плена князя Василия Васильевича и распада Орды на отдельные независимые ханства и орды, система отношений Руси и Орды меняется кардинально. Начинает выстраиваться и новая посольская традиция. Русские князья отныне отправляют и принимают посольства от нескольких ханов, с которыми выстраиваются отношения как с не зависимыми друг от друга правителями.

Таким образом, за двухсотлетнюю (1242–1445 гг.) историю посольских отношений между русскими княжествами и Ордой в источниках упомянуто 90 посольств. Из них целью 13 был вызов в ставку хана русских князей. Девять посольств (два — предположительно) были связаны со сбором дани в том или ином русском княжестве. Обмен уполномоченными послами — киличеями — или намерение их отправить встречается в источниках 7 раз, 20 раз — обмен посланниками различного статуса. Целью 20 посольств было донесение воли хана до его русских подданных. Сопровождение ордынскими послами русских князей при их возвращении из ставки хана зафиксировано 15 раз. Шесть раз крупные военные ордынские отряды обозначены напрямую как посольские.

В летописных источниках наиболее частая отправка послов к русским князьям зафиксирована для времени правления Узбека — 20 раз (Батый — 3 раза, Токтамыш — 11 раз). Наибольшее количество послов принял за время своего правления князь Дмитрий Иванович Московский — 7 раз, один раз отравил уполномоченных послов в степь (всего — 8 эпизодов, связанных с приемом и отправкой послов). Князь Иван Михайлович Тверской отправил одно посольство и принял 5 (всего — 6 раз)

Показательно, таким образом, что в периоды, когда количество личных поездок князей ко двору хана значительно снижается, число посольств: и принятых, и отправленных — возрастает.

Любая посольская миссия была ограничена определенными полномочиями. Во всяком случае, ряд русских источников указывает на противоправные действия послов, как на смягчающие обстоятельства последовавших событий. В частности, «посолъ силенъ»[1208] Щоклан (Шевкал) и его люди начали в Твери в 1327 г. убивать людей («сѣчи»), «надѣющеся на самовластие»[1209]. То есть, автор обращает внимание читателей на то, что посольский отряд, надеясь на свой статус, превысил свои полномочия и начал осуществлять самосуд в нарушение всех прав. Вполне закономерно, с точки зрения автора, что нарушающие статус посольства действия вызвали сопротивление тверичей, завершившееся убийством Щелкана и всего посольства. В свою очередь убийство послов было расценено как мятеж против ханской власти и завершилось для Тверского княжества карательной экспедиций войск Узбека.

Другой случай самоуправства посла отмечен в «Житии Михаила Тверского». Здесь Кавгадый, который также упомянут как «посол силен»[1210], заявляет, что его военные действия в 1317 г. против Тверского княжества и его главы князя Михаила Ярославича были осуществлены без распоряжения хана: «Занеже воевалъ есмь волость твою без царева повеления»[1211]. То есть, Кавгадый также превысил свои полномочия, которые состояли в поручении хана возвести на владимирский престол князя Юрия Даниловича Московского. Михаил «съступися великаго княжения»[1212]: уступил престол князю Юрию, у которого был ярлык Узбека. Тем самым миссия посла была выполнена и все его дальнейшие действия по вторжению в пределы Тверского князя можно считать самоуправством.

Показателен и факт поведения ордынского посла (от хана Шадибека), сопровождавшего в 1408 г. князя Юрия Всеволодовича Холмского, который привёз ярлык на Тверское княжество. В Твери, однако, в это время находился другой посол (от эмира Едигея и хана Булата) с ярлыком для князя Ивана Михайловича. Князь Иван «повѣле» посла Шадибека «стратити честно», то есть, по всем правилам посольского церемониала. Однако посол, не выполнив поручения хана, вернулся в Москву и в Орду «корму не взявъ, бе бо ему не приказано»[1213]. Тем же путем в степь поехал и посол хана Булата, которого союзник князя Юрия Князь Василий Дмитриевич Московский «честивъ и отпусти»[1214]: едигееву послу было позволено принимать дары от противников князя Ивана. Таким образом, мы видим, что согласие посла на принятие соответствующего содержания напрямую зависело от выполнения или не выполнения его миссии: если посол Шадибека не смог продиктовать волю своего хана русским улусникам, то чиновник хана Булата и эмира Едигея свою задачу выполнил.

Таким образом, рассмотренные в хронологической последовательности этапы и особенности поездок русских князей к ордынскому двору в XIII — первой половине XV столетий позволяют нам сделать определенные обобщения.

В первую очередь необходимо обратить внимание на то, что проведенный анализ позволяет сделать вывод о том, что среднее и характерное время, затрачиваемое князьями на поездки и пребывание в ставке ордынского хана, составляло около полугода. До полутора лет занимала дорога в Каракорум и обратно. При отсутствии четких временных ограничений поездок отдельного князя в ставку хана необходимо учитывать время отсутствия князей в своих княжествах в количестве шести месяцев (как среднее число) при путешествии в Орду и полтора года — при поездке к монгольскому каану.

За двухсотлетний период (с 1242 по 1445 г.) при ордынском дворе побывало 108 князей, совершивших в общей сложности, 263 поездки. Кроме того, источники фиксируют сопровождение своих мужей тремя княгинями — жены князя Андрея Мстиславича; Марии Ярославны (дочери Ярослава Святославича Муромского) жены Бориса Васильковича Ростовского и Василисы Дмитриевны (дочери ростовского князя Дмитрия Борисовича) и жены Андрея Александровича Городецкого.

Всего же для рассматриваемого периода учтено 351 князей[1215]. То есть, только 30 % от общего количества известных правящих князей бывали при дворе ордынского хана. Однако большинство из них — это великие князья соответствующих княжеств, либо ближайшие претенденты на великокняжеский титул. Именно они определяли пути развития княжеств, в частности, и Руси в XIII–XV вв., в целом. Надо полагать, что именно в столице Орды, окончательно решалась судьба великого княжества. Потому поездка в ставку хана стала в данное время неотъемлемой частью политической культуры и практики Русских княжеств.

Однако уже с началом XV в. в прямой связи с ослаблением центральной ханской власти в Орде наблюдается резкое понижение количества поездок русских князей к ордынскому двору. По всей видимости, ханы оказались не в состоянии решать судьбы русских княжеств и князья больше не видят необходимости отправляться в дальнее и опасное путешествие, которое слабо повлияет на политическую обстановку в регионе.

Дольше всех — более пяти лет — при ордынском дворе провёл Иван Калита. Совершив восемь поездок, от лет жизни (57) он затратил чуть меньше 15 %, от лет княжения на уделе — около 20 %, от лет великого княжения — около 17 %.

Кроме него, довольно длительное пребывание в ставке хана — 5 лет — фиксируется у Василия I Дмитриевича; 4 с половиной года — у Александра Невского, 4 года — у Глеба Васильковича Белозерского (брата Бориса Васильковича Ростовского), Андрея Александровича Городецкого (сын Александра Невского).

Наиболее длительное время в Орде провели Нижегородско-Суздальские князя — Василий Дмитриевич Кирдяпа и его брат Семен Дмитреевич — 7 и 9,75 лет соответственно. Будучи заложниками (Василий Кирдяпа) и изгнанниками (и Василий, и Семен) они вынуждены были пребывать в степи значительно большее время. Князь Семен провел в Орде 48,7 % от лет правления в уделе и 18,5 % от лет жизни.

В процентном соотношении больше всего времени провели при ордынском дворе нижегородские князья братья-Борисовичи: Иван и Даниил. Первый, в общей сумме четырежды побывав в ставке хана, провел в Орде до 50 % от времени своего княжения. Второй, трижды ездив в степь, около 25 % времени правления потратил на поездки в степь и обратно.

По количеству поездок рекордсменами являются Борис Василькович Ростовский, Иван Данилович Калита и Симеон Иванович Московский (Гордый): они ездили к ордынскому двору восемь раз. Весьма велик у них и второй показатель — время, проведённое при ордынском дворе составило у Ивана Калиты 5,25 лет и Бориса Ростовского и Симеона Гордого — 4 года.

Достаточно часто — по семь раз — в ставку хана ездили Андрей Александрович Городецкий и Иван Иванович Красный (в Орде провёл 3,5 года).

Любопытно, что при двух поездках в ставку хана князь Святослав Всеволодович провел за время своего правления на Суздальском уделе — 37,5 %, на великокняжеском Владимирском столе и в борьбе за него — 50 %. При этом от лет жизни это составило всего 2,7 %. Именно он оказывается рекордсменом по времени пребывания при ордынском престоле в статусе великого князя.

Показательно, что чаще всех ездивший в степь, князь Борис Василькович Ростовский от лет жизни провёл в Орде не самое большое количество времени — 8,7 %. По этому показателю Бориса превзошел его брат белозерский князь Глеб Василькович — 9,5 %. При этом он только пять раз ездил в Орду, но провел там 4 года.

Наибольший показатель для XIII столетия — 10,5 % от лет жизни — представлен у Александра Ярославича (Невского). Проведя в ставке хана четыре с половиной года, он шесть раз ездил в Орду и провел там 41,7 % от лет правления на уделе и 18,2 % от времени княжения на великом княжестве владимирском. Таким образом, для XIII столетия по показателю доли от лет княжения на уделе именно Александр Невский является «рекордсменом».

В XIV столетии мы видим князей, которые довольно долго находятся в Орде (в заложниках или изгнании). С другой стороны, ряд князей часто ездят в ставку хана, но пребывают там не больше положенного времени. Однако в некоторые периоды складываются условия (например, «великая замятня»), в которых князья избегают поездок в Орду.

Именно время системного кризиса в Орде (1360–1370-е гг.) — «великой замятни» — и «розмирья» с Мамаем, приведшего войска противников на Куликово поле, значительно повлияло на количество поездок в Орду и время пребывания при ханском дворе — эти показатели значительно и резко снизилось. В сравнении с жизнью Симеона Гордого и Ивана Ивановича Красного, князь Дмитрий Иванович (Донской) провел за свою жизнь при ордынском дворе чуть больше 3,9 % от лет жизни, 5,2 % от лет удельного княжения, и примерно столько же — 5,4 % — от времени княжения великого и совершил только три поездки в степь (причем, в статусе великого князя — только один раз).

Среднее время, затрачиваемое князем на посещение ставки хана составило от лет жизни — 3,3 %; от лет правления — 14,6 %[1216].

Весьма показательно, что наиболее широко в военных мероприятиях ордынского государства участвовали галицкие и волынские князья. Больше всего — четыре раза — зафиксировано участие Льва Даниловича Галицкого, Мстислава Даниловича Луцкого и Владимиро-Волынского.

Самое большое количество времени провел в Орде, будучи великим князем, Дмитрий Михайлович Тверской 37,5 % (от лет жизни доля составила всего 5 %). Его отец, Михаил Ярославич Тверской, потратил на пребывание в ставке хана 31 % от великого княжения и 12 % от лет жизни. Иван Калита, вопреки устоявшемуся мнению оказался в этом списке не самым заметным князем, проведя в Орде и по дороге туда и обратно соответственно: 8 % от жизни и 17 % от великого княжения.

«Рекордсменами» по этому показателю оказались тверские князья: Михаил Ярославич и его сыновья Дмитрий и Александр. А от жизни довольно большую долю — 13 % — провел при дворе хана княжич Федор Александрович. Однако все они были в Орде казнены.

Всего же за период ордынского владычества по решению ханского суда было казнено 14 русских князей.

Весьма показательно, что большинство поездок в Орду русских князей приходится на время 1330–1340 гг. — последние годы правления хана Узбека и первые годы пребывания на престоле Джанибека.

Из 90 упомянутых в источниках посольств 18 было направлено Узбеком, 13 были связаны с вызовом князя в ставку хана, 20 — донесение воли хана до его русских подданных и 15 раз послы сопровождали русских князей при их возвращении домой. Посольскими полномочиями ограничены функции шести крупных ордынских отрядов. То есть, порядка 65 эпизодов ордынских посольств являются прямой демонстрацией зависимости русских князей от ордынской власти.

Показательно, что в условиях ослабления центральной власти, к примеру, в период «великой замятни», частота поездок русских князей в Орду резко снижается. Однако столь же стремительно возрастает число принятых и отправленных посольств. Например, Дмитрий Иванович Московский (Донской) побывал в Орде только трижды (один раз в статусе великого князя). Тогда как принял и отправил в общей сложности восемь посольств. В сумме количество эпизодов взаимодействия с ханской властью в его правление, таким образом, достигает 11-ти. Для сравнения, Симеон Гордый, который посетил ставку хана 8 раз, принял и отправил 4 посольства, что в сумме дает 12 эпизодов. Таким образом, показатель личного пребывания в ставке хана при Симеоне Гордом и Дмитрии Донском, указывает на снижение зависимости Руси от Орды в период «великой замятни». Однако оживление при Дмитрии Ивановиче посольской деятельности ярко иллюстрирует сохранение общей системы зависимости русских князей от ханского двора даже в 1360–1380 гг.

Пребывание при дворе ордынского хана представляло собой важный элемент политической жизни русских князей в XIII–XV вв. Однако оно не занимало большую часть жизни князей и времени их правления. Соответственно, основы политической культуры усваивались русскими князьями на Родине. Именно в силу этого ордынское влияние на внутриполитические процессы на Руси в данное время нельзя считать определяющим.