Русские народные сказители

Сказитель Ф. П. Господарев предстает весьма своеобразной фигурой в истории отечественной фольклористики. Белорус по национальности, он справедливо считается истинно русским сказочником. Крестьянин по происхождению, он являет собой пример сказителя, чье традиционное творчество испытало значительное влияние рабочей среды.

Ф. П. Господарев родился в 1865 году в маленькой тихой деревеньке Забабья Рогачевского уезда Могилевской губернии. Отец его вместе со всей семьей только четыре года как перестал быть крепостным. Большая семья — тринадцать человек — жила бедно. С ранних лет будущий сказитель пас лошадей, косил, пахал. Когда мальчику исполнилось пятнадцать лет, его отдали в ученики кузнецу. Научившись кузнечному делу, Ф. П. Господарев стал работать у помещика Кузнецова. Кузнецом Филипп Павлович был превосходным, то что называется мастером "золотые руки". Но барину не нравились "дерзкие" речи молотобойца.

Ф. П. Господарев вспоминал следующий случай: "Раз помещик загнал мою лошадь за потраву в загон и вызывает меня к себе в усадьбу. Ну, я, конечно, пришел, и меня позвали в кабинет. Вот помещик и спрашивает: "Твоя лошадь?" — "Моя", — отвечаю. "Раз твоя — плати два рубля штрафу, иначе лошадь не отпущу". Я преспокойно вынимаю ему два рубля. Положил на стол и говорю: "Только, барин, дайте мне две копейки сдачи". Барин на меня эдак косо посмотрел и спрашивает: "А зачем тебе?" А я не утерпел и выпалил: "Как зачем! Мужику нужно табаку купить на копейку, на другую — спичек; закурить — да и вас подпалить!" Барин-то, видно, напугался, аж побледнел в лице. Отдал обратно два рубля да еще пять рублей от себя дал; заговорил помягче: "Что ты, Филипп, выбрось из головы эти мысли".

В 1903 году кончилась работа Ф. П. Господарева у помещика. Летом в Могилевской губернии вспыхнули крестьянские беспорядки. Крестьяне самовольно жали барские поля, захватывали и делили между собой помещичью землю. Выступление крестьян было подавлено, и Ф. П. Господарев среди других "зачинщиков" был заключен в тюрьму. Псков, Петроград, Шлиссельбург, Новая Ладога, Лодейное поле — во всех этих городах довелось побывать Филиппу Павловичу, точнее — в их тюрьмах. По словам сказителя, от Лодейного поля до Олонца он шел с небольшим этапом вместе с Михаилом Ивановичем Калининым. И хотя документально этот факт не подтверждается, надо полагать, что "тюремные университеты" сказались на становлении политического сознания неграмотного крестьянина из глухой могилевской деревни.

До 1906 года Ф. П. Господарев отбывал ссылку в олонецкой деревне Шуя. В 1907 году ему разрешили вместе с приехавшей к нему женой и детьми переехать в Петрозаводск. Здесь с 1907 по 1917 год он работает на Александровском заводе.

Рабочим Ф. П. Господарев запомнился как замечательный силач. Однажды он публично померился силой с приехавшим на гастроли в Петрозаводск профессионалом-борцом и победил его. Прославился он и как сказочник. В перерыве во время перекура вокруг Ф. П. Господарева собирались любители послушать острую задиристую сказочку. "Соберутся мужиков пять — семь около меня, — вспоминал он позднее, — ну и зачнешь им что-нибудь посмешнее да посолонее: о попах да барах много говорил. Рассказывать приходилось с оглядкой. Не ровен час начальство подслушает или кто по начальству донесет — с работы вытурят. Где хлеба тогда для семьи искать? А с голодным брюхом недолго проходишь. В тое время у себя дома сказывал — куда повольней было!"

В 1917 году на заводе случился пожар. Ф. П. Господарев вместе с другими рабочими был уволен. Сказитель приобрел небольшую кузницу и до 1922 года занимался кустарной работой, выполняя разные заказы. С 1922 года Ф. П. Господарев работал кузнецом в артели.

Встреча сказочника с учеными состоялась в феврале 1937 года. За несколько месяцев работы молодой фольклорист Н. В. Новиков записал от Ф. П. Господарева 106 сказок. В марте 1938 года сказитель с успехом выступал в Ленинграде. Скончался Ф. П. Господарев 9 июля 1938 года, похоронен на Зарецком кладбище в Петрозаводске.

Литература:Пулькин В. И. Перун-трава: Повесть о сказочнике Ф. Господареве. — Петрозаводск, 1985.

Солдатские сыны (Иван и Роман)

В некотором царстве, в некотором государстве, именно в том, в котором мы живем, за номером пятым, в этом доме проклятом, за номером седьмым, где мы сейчас сидим. Это не сказка, это присказка. Сказка будет после обеда, наевшись мягкого хлеба, похлебав кислых щей, чтоб было́ брюхо толщей...

В одной деревне жил мужичок, по бедноте не было у его ничего; весной он оженился, а осенью помещик сдал его за богатого мужика в службу.

Ну, как он бедняк, его отправили подальше. Денег у его не было́ письмо домой написать — где он находится; жена его не знала, куда писать.

Прожила она несколько время и родила без его двух сынов. Эти сыны росли не по годам, а просто по часам.

Годов через пять, как она в бедности жила, она пошла к старосте и попросила: "Староста, — говорит, — нельзя бы устроить моих сынов в школу, так что я средства не имею..." (А раньше учителям платили.) Староста сказал: "Ну, как-нибудь устроим, эко дело!"

Вот нача́ли ребята ходить в школу. Один звался Иван, а другой — Роман, и они были оба волос в волос, голос в голос, что не разберешь, какой из них Иван, какой Роман.

Проходили они зиму. Проходили они вторую. На третью зиму стали ходить в школу обратным путем. Там богатого отца, старостовы, сотниковы сыны ходят — отцовские дети, а они как бы бавструки были. Их и начали ребята подталкивать: "Эх, вы, бавструки!"

Как выйдут они на прогулку — один пихнет, другой пихнет, а им жалиться некому: и называют их бавструками. (Незаконно будто ро́ждены.) Однажды они приходят домой и спрашивают у своей матери: "Мама!" — говорят. — "А что, сынки?" — "Почему нас называют бавструками?" Она отвечает: "Вы не есть бавструки, а ваш отец служит уже шесть лет. (Раньше служили по двадцать пять лет.) Его помещик сдал вне очередь на службу".

Наутро они отправляются в школу.

Вот урок у их прошел, отпустили их погулять на улицу. Ребята обратным путем подталкивают их и называют бавструками. Иван и говорит Роману: "Эй, брат Роман, мы есть солдатские сыны, а не то что бавструки. Они нас бавструками называют. Давай-ка распорядимся мы с ими".

Вот Иван которого ни хватит за руки — руки прочь, хватит за голову — головы нет, так что которые были побойчей, те попали, а послабже — сбежали. Они собрали шапки, приходят к школе. Роман поднимает угол школы, а Иван кладет под угол шапки.

Роман и говорит: "Теперь пойдем до учителя, он тоже напрасно линейкой бил нас".

Пришли к учителю. Учитель сел на колени и нача́л просить: "Простите меня, наша должность такая". — "Ладно, мы тебя прощаем".

Учителя они не тронули, а сами отправились домой.

Приходят они домой. Мать у их спрашивает: "Вы чего так рано пришли?" — "Да мы так, немножко подкачали". — "Как?" — "Да так: стали называть нас бавструками, ну мы распорядилися. Которого ни хватим за руки — руки нету, которого ни хватим за голову — головы нет". — "Что же вы наделали?!" — "Ничего", — отвечают они. — "Теперь нас помещик убьет". — "Это как придется", — они отвечают.

Мужики собрали сходку: "Что с этими бавструками делать?"

Призвали помещика и позвали ихнюю мать на сходку.

Когда там советовались, начал учитель сказывать, что они большую силу имеют, их не уничтожишь, не уничтожишь никаким образом.

Помещик и надумался, что сделать над ими: "Мы скажем: пущай мать их прорубит прорубь и пустит их под лед".

Это ей помещик и сказывает: "Ты ступай домой, проруби прорубь и пихни своих сынов в воду, а если ты этого не сделаешь, то мы тебя туда впихнем".

Она, бедная, заплакала и пошла домой. Идет и плачет, а они с нетерпением дожидают своей матери, что там на сходке скажут ей.

Вот стречают мать. Мать плачет. "Ты чего, мать, плачешь?" — "А вот сказал помещик, чтобы я прорубила прорубь и вас пустила под лед". — "Так. Ну, так воротись, мать, назад, и мы пойдем с тобой".

Мать воротилась назад. Идут они троем. Сыны сказывают: "Ты, мать, иди в избу, а мы постоим под окошком, и скажи помещику толстобрюхому: "Толстобрюхий черт, меня сыны прислали сюда". Она так и сделала. Помещик сгорел: "Как ты имеешь право называть меня так?!" — "А как же ты имел право сказать, чтоб я прорубила прорубь и пихнула своих детей. Так они сказали, чтоб завтра к двенадцати часам, за́ ночь, были сделаны було́вы по двадцать пять пудов весом из мягкого железа".

Помещик тут закусил свой язык. А сыны уперлись с улицы в стенку — стенка проломилась, и они вошли в стенку.

Тут помещик стал их просить: "Простите меня, сделаю я вам буловы. К завтрашнему дню будут готовы". — "Ну, смотри, толстобрюхий черт, а то на одну твою ногу́ станем, а другую разорвем".

Помещик отправился поживей в свое имение, заставил кузнеца выкатывать эти буловы с ручками. Так что помещик не мог до двенадцати часов сделать, то он приехал к солдатским сынам и стал просить хоть на́ двое суток отложить.

"Ну, ладно, давай. Но чтоб за́ двое суток готовы были буловы. А ты, толстобрюхий черт, выкати бочку вина на деревню и зарежь трех коров, и делай этим ребятам поминки, которых мы подавили. И это чтобы было сегодня устроено".

Помещик сказал: "Рад стараться, все будет". — "Мы придем проведать". — "Пожалуйста. Не то в деревню, хоть ко мне придите, я и там угощу вас". — "Ну, мы к тебе не согласны идти, мы здесь будем поминать".

Помещик уехал и живо в деревню приставил вина бочку и три коровы привел в живых. Иван и Роман не искали ножов, а целиком сорвали кожи с этих коров и сказали: "Ешьте и поминайте этих ребят, которые называли нас бавструками".

Сами они отправились домой. "Ну, иди и ты, мамаша, на угощенье туда и послу́ховай, что будут сказывать там".

Мать отправилась. Ну, тут уже худого ничего никто напротив не сказал. Мать угостилась и пришла домой. "Ну, как, мамаша, там?" — "Да все благополучно. Все одобряют вас, никто не ругает". А они сказали: "А-а..."

Прожили три дня, помещик привозит им буловы и говорит: "Нате, мо́лодцы, ваша просьба сделана".

Схватывает Иван буловку свою и говорит: "Легковата! Здесь нет двадцати пяти пудов".

А Роман сказывает: "Должно быть". — "А попробуй-ка ты взять". Роман тоже схватил. "Да, пожалуй что нету". — "Ты что ж делаешь так, толстобрюхий? Тебе сказали по двадцати пяти пудов, а ты по шестнадцати!" — "Нет, вы попробуйте, солдатские сыны. (Уже солдатскими сынами называет.) Если не верите, я сам видал, что вешали; даже лишнее есть, чем двадцать пять пудов".

Они стали играть буловами: подбрасывают вверх, ловят и опять кидают. Помещик стоит и боится двинуться.

"Ну, ладно, буловы готовы. Будем верить твоему слову чертовскому. Теперь тебе задачу даем мы. Выкатить тоже бочку, сорок ведер, вина на эту деревню, чтоб знали все христиане, что мы пойдем искать своего отца. И смотри, когда угостятся, чтоб нашей матери давал мяса, мягкого хлеба, — чтоб черствого не ела мать, — и прислугу матери. Что ей понадобится, чтобы живчиком было́ приставлено, а если не будет приставлено, мы вернемся, то тебя и живого не пустим".

Помещик сказал: "С большим удовольствием будет приставлено все, что ей надо. Не то пущай покидает свою деревенску избу и идет в мою комнату, то будет ей тут прислуга и постоянно поднесут ей всё. Пусть пьет и ест, что ей хочется".

"Ну, смотри теперь, толстобрюхий черт! (Они добром его не называют.) Смотри, как у нас буловы засвистят. Куда буловы засвистят, туда мы пойдем".

Иван был вроде старше.

Роман и сказывает: "Ну-ка, брат Иван, пусти-ка свой гостинец".

Иван схватил свою булову и пустил — все равно, что с орудий стукнуло, зау́чило и из виду скрылось.

"Ну, давай теперь я пущу".

Роман схватывает свою булову и пустил, что это заметно, и эта булова пошла кудата́...

Они попрощались с матерью и с помещиком, толстобрюхим чертом: "Ну, и до свиданья", — сказали они.

Вот и пошли этим следом, куда буловы полетели.

Шли они, может быть, день, два. Вот входят они в один лес, и смотрят они на вершинах, что когда буловы летели, так сучья отлетели. "Это, — говорят, — наши гостинцы летели".

Проходят они лес, видят поле. На поле стоит большой дом, и обнесено оградой высоко, и ограда как по тюрьмам: что острые штыки тесаны. И видят, что на кажном колу торчат человеческие головы, а два столба стоят, на которых головы нет, и ко́ло столба лежит их две буловы.

"Вот дошли, — говорят, — до конца. Гостинцы наши здесь. Для гостинцев, видишь, и место свободное; наверно, наши головы повесят тут. Делать нечего, надо спросить".

Хватают они свои буловы в руки, добираются до двери. На двери замок был крепкий, двери крепко были закрыты.

Вдруг с той стороны, слышат, открываются двери. Когда дверь открылася, то выходит старуха и говорит: "Эх, солдатские сыны, рано вы пришли. Пусть вам было бы лет по пятнадцать, а вам всего по восемь лет. И вы пошли в такую атаку! Жалко мне вас, то не трогайте своих було́в здесь. Поставьте на это место, где они были. Мой сын ожидает вас уже три дня. Ступайте за мной, — сказала старуха, — я знаю, что вы с дороги, вы кушать хочете". — "Да, бабушка, хочем". — "Ну, кушайте поживей, а то скоро придет сын мой, так он вас сгубит".

Она их накормила и видит — сын едет. Она их взяла ударила, одного по голове и другого, и сделала их палками и поставила их за шкап. Открыл сын Змей двери и говорит своей матери: "Мамаша, что, — говорит, — русь-кость пахнет?" Мать отвечает ему: "Ты по Руси летал, нанюхался русской кости, то тебе отдает в избе русской костью". — "Давай поести".

Старуха дала Змею-сыну кушать. Он покушал и говорит матери: "Коли придут солдатские сыны сюда, то ты их задержи". — "Хорошо, сынок, задержу". — "А, я, — говорит, — полечу". — "Ну, лети", — сказала она.

Змей улетел. Она берет эти палки, ударяет их, и они делаются как и были.

"Слыхали, — говорит, — вы, что сказывал?" — "Да, бабка, — говорят, — слышали". — "Так это сын мой". — "Слышали, бабка". — "Вот теперь я дам вам загадку. Не загадку, а просто службу сослужить мне". — "Мы рады стараться, бабка". — "Ну, ступайте за мной".

Они пошли за бабушкой. Она одному дает лопату, другому топор и ведет их на земляную гору. И на этой горе стоял дуб вершков двадцать толщины, а под этим дубом стоял склеп. В этом склепе за дверьми два богатырских жеребца стояли. (Они этого не знали, что тут есть.)

Бабушка привела их, сказала: "Вы этого дуба изрубите, и коренья вытягните, и тогда придите за мной; и поживей старайтесь, чтоб сын не наско́чил".

Роман тюкнул топором — корень сразу слетел. Второй раз тюкнул по другому корню — корень слетел, и топорище улетело.

"Что ж мы ломаем, давай попробуем так".

Они подклали свои руки к этому дубу, то дуб пошатнулся.

"А давай дубинушку запоем". — "А как же петь?" — "А ты слыхал, как мужики запевают дубинушку, когда тяжелый груз тянут?"- "Ох, дубинушка, охни, зеленая сама пойдет..." — "Ура!" Крикнули "ура", хватили — дуб полетел. "Видишь, дубинушка пособи́ла". — "Ну, ты, Роман, бежи к бабушке, а я остатки коренья выдерну".

Роман побег к бабушке, а бабушка только домой пришла. "Бабушка, да у нас дуб готов!" — "Вот молодцы, ребята, — сказала баба. — Я думала, часа на три вам хватит, а я только дверь отворила, а ты за мной. Ну, пойдем же, беседовать некогда", — сказала баба.

Когда пришла бабушка сюда, то Иван уже коренья выдернул и почти землю выкопал до дверей. Она и сказывает: "Вот, солдатские сыны, здесь стоят две лошади богатырей. Они принадлежат вам. Когда двери откроем, жеребец выскочит, то ты крикни: "Стой, пёсье мясо, передо мной; не ты будешь владеть мной, а я тобой".

Они так и сделали. Тогда лошадь остановилась и поклала голову на Ивана солдатского сына. Так взял и Роман свою лошадь. И одела она им богатырскую одежду, и дала им мечи по двадцать пять пудов, и говорит им: "Теперь вы отправляйтесь в дорогу. Когда приедете вы к морю, то пустите своих лошадей погулять на воздухе, и они от вас никуда не уйдут. Ну только спать не ложитесь у моря, а то мой сын будет лететь и увидит коней и вас, и вы будете спавши, вы будете побежоны, а если не будете спать, то он с вами ничего не сделает, не осилеет он вас двоих. И вы его живого не пускайте".

Они пустили своих ко́ней и нача́ли играть в мячик, чтоб не заснуть. Немного поиграли в мячик, вдруг является Змей шестиглавый: "Да, старый черт, я собственно слыхал, что русь-кость пахла в избе. А она мне ответила, что по Руси летала и русь-кость нанюхалась, так тебе везде сдается. Все равно вы от меня не уйдете!"

Братья схватили свои шашки, и явилися мигом ихние лошади.

Иван срубил две головы Змею и Роман две, а у Змея уже две нарастает головы опять. Они еще по голове срубили, а у Змея еще выросли три. То одна лошадь поднялась на дыбы и Змею на плечи взвалилась, а другая по боку ударила копытами, и Змей свалился, и лошади прити́сли Змея ногами. (Вот лошади!) Они остатки дорубили головы, и на куски его порубили, и наклали костер дров, и бросили его в огонь. Сами сели на лошадей и уехали.

Ехали они мало-немного. Где остановятся, сами делают шатер себе с холста, лошадей пускают на божью волю. Утром про-чинаются и лошади к им являются. Седлают лошадей и в путь-дорогу выезжают.

Вот едут дорогой — стоит столб и две дороги лежат. Написано на таблице: "Кто поедет правой стороной, тот будет сыт и богат, а левой стороной — неизвестно, что будет".

Они стали, и прочитали, и говорят сами с собою: "Какие ж мы есть богатыри, что мы двоем ездим вместе, — придется нам разделиться. Одному ехать в правую, другому в левую, и сделать такой договор, что если вот такого числа не сойдемся где-нибудь, то должон воротиться на это место, на котором мы разъехавши, и ехать тем следом, куда он поехал. Ну, и вот как мы теперь? Кто же из нас поедет по правую, кто по левую?"

Роман говорит: "А давай кинем же́ребий, то обиждаться не будем друг на друга". — "А какие жеребия мы кинем здесь?" — "А вот стоит куст ореховый. Слезем с коней, выломим себе вичку и станем мериться: чья рука будет наверху, то ехать в правую сторону".

Роман выскакивает, ломает вичку, подносит Ивану, и стали мериться. Иванова рука оказалась наверху. "Вот тебе, брат Иван, ехать в правую сторону, а я поеду в левую. Проездим месяц, то если я не буду, то ты ворочайся, ищи меня, а если тебя не будет — я вернуся на это место и поеду искать тебя".

Ну, а теперь мы бросим Романа, а возьмемся за Ивана.

Вот Иван мало-немного проехал по правой стороне. Стоит избушка на куриной ножке и к лесу дверями, а к дороге стенами. И он подошел к избушке. Как ни подойдет — избушка верти́тся, все попадает стенкой, и он крикнул: "Избушка, стань к лесу стенами, а ко мне дверями".

Избушка стала к ему дверями. Он открывает двери, — там сидит мужичок, сам маленький — до потолка, голова в пивной котел, и говорит ему: "Ну, спасибо, Иван солдатский сын, что ты заехал ко мне. Есть у меня для тебя попити, поести, но жалко, что для лошади нету корма. А второй раз будешь ехать, я приготую для лошади твоей".

Иван солдатский сын поблагодарил старику́ за то, что он его угостил.

"Ну вот, я даю тебе подарок, Иван солдатский сын. Знаю, что вы с бедного состояния, у вас неоткуда чего взять, то вот тебе мой старый кошелек — на́. Понадобятся тебе деньги, то ты тряхни кошельком, — сколько надо, столько ты и возьмешь. (Вот кошелечек-то!) И в другой раз заезжай, не забывай меня".

Иван поблагодарил старику́ и поехал дальше.

Приезжает Иван в город (так, как в Петроград), где жил государь. Заезжает в гостиницу. Снимает номер в гостинице (денег хватит у его!) и нанимает сарай для лошади. Проживает он день в гостинице этой, ну и второй, может быть, и третий (там неизвестно уже). Утром просыпается — что-то жалобные флаги вывешены. И он спрашивает у хозяина: "Хозяин, что у вас такое: вывешены траурные флаги?" — "Молчи, молодой человек, это у нас несчастье здесь в городе". — "А что такое?" — "Да царю Змей прислал шестиглавый письмо, чтоб государь прислал свою дочку на поедание Змею, а если государь не пошлет, то он все царство сожжет. Так это и траурные флаги вывешены. А у царя дочка одна".

Иван выслухал его разговор и говорит ему: "Ты, хозяин, засыпь моему коню порцию овса и подай мне порцию еды". — "Сейчас, молодой человек, сей минутой сделается".

Иван покушал и говорит хозяину: "Хозяин, я уеду на охоту". — "Ну, поезжай".

Он отправился на охоту.

Приезжает к морю. А там государева дочь была в беседку прикована цепями. Он ей говорит: "Здравствуй, прекрасная царевна!" Она думала, что это Змей такой красивый: "Еще ты называешь меня прекрасной царевной, а приехал меня пое́сти!" — "Нет, — говорит, — "я не Змей". Скинул шапку, перекрестился: "Я приехал избавить тебя. Избавлю али нет, а все-таки попробую".

Сорвал ей цепи и бросил в море.

Вдруг выходит Змей из моря и говорит ему: "Да, государь милостивый: я требовал одну, а он — прислал трое. Будет выпить и закусить". — "Может, закусишь, а может, подавишься!"

Змей засмеялся: "Такого противника у меня нету и близко, а есть в некотором царстве, в другом государстве два солдатских сына, так они еще молоды — им только по девять лет. Так их сюда ворон костей не занесет". — "Ворон костей не заносит, а сам добрый молодец приходит". Он спрашивает: "Ты Иван солдатский сын аль Роман? Так это ты моего дядю ушлёпал?" — "Да, — говорит, — я". — "Это тая, проклята́я, вам лошадей дала! Ну, ладно, я все-таки с тобой справлюся". — "А посмотрим", — он отвечает, духом не падает. "Ну, Иван, что ж — будем биться аль мириться?" Иван отвечает: "Не приехал мириться, а приехал побиться! Кому достанется государская дочь: мне али тебе?" — "Давай", — говорит.

Иван как рубнул — три головы слетело со Змея. А Змей как ударил — Иван по колен в землю вшел. Иван срубил еще две головы. Змей его вбил в землю по пояс.

Иван и говорит ему: "О, Змей! Мы бьемся, деремся. Цари и короли бьются, и то одышку делают, а мы с тобой не отдохнем, за какую-то королевну бьемся".

У Змея еще две головы вырастают. "Ну, давай отдохнём". (Змей надеется, что у его голов прибавится, а Иван надеется, что из земли выберется.)

Иван выбрался с земли, и стал на крепкой почве, и говорит: "Мы уже отдыхну́ли".

И опять мечом ткнул его. Остается у Змея одна голова. (Головы не успели вырасти.) Змей его ударил, но глубоко в землю не вбил. Змей ему и говорит: "Последняя голова осталась. Хоть ты молод, да умен. (Змей видит, что обдул Иван.) Теперь вижу, что я погиб". — Змей уже сознается.

Иван махнул мечом и остатки срубил. Головы кладет под камень, а языки на камень и берет у царевны зарученное кольцо и отправляет ее домой, и она его зовёт на пару стаканов чаю. Он ответил: "Я через месяц приеду, а сейчас мне некогда". Он и еще ей сказал: "Я через месяц приеду и буду жениться на тебе". Она его обняла, поцеловала и сказала: "Проведи меня хоть до городу". А он ответил ей: "Не большая ты есть фрейлина, — можешь дойти одна, а мне надо поспеть в другое место".

Она заплакала и пошла, а он сел на своего коня и отправился.

А в тое время водовоз брал воду, всё видал, как он бился со Змеем и куда клал головы и языки.

Он подходит к царевне и говорит ей: "Скажи, что я тебя спас". И она ему говорит: "Как же я могу говорить, что ты меня спас?" — "Как хочешь. Не скажешь, так вот черпаком убью, и в море брошу, и скажу, что Змей съел".

Она думает: "Вот беда: одного сбыла, на другого наско́чила".

"Ладно, скажу, что ты меня освободил и Змея шестиглавого убил". — "Сядь на коленках, и поклянись, и ком земли съешь, тогда поверю, что ты это скажешь".

Она это сделала. Он ее под мышку взял и тащит домой.

Когда привел, она и рассказывает, что вот такой-то убил Змея.

Тут ему нашивочки нашили и почет дали, и сказал государь: "Зятем будешь моим".

Иван приезжает в свою гостиницу домой и говорит хозяину: "Ты, хозяин, дай мне две порции поести сразу и дай коню моему порцию овса. Я на трое суток закрываю свою комнату и буду писать письма домой. Чтоб никто не приходил ко мне трое суток, так что я выходить не буду. А лошадь, смотри, корми как следует, кажный день".

А сам пообедал и лёг спать на́ трое суток.

На третьи сутки прочинается. Опять по церквам звоны пошли, и траурные вывешены флаги, и он у хозяина спрашивает: "Хозяин, это что такое?" — "Молчи, молодой человек. Тот раз шестиглавый Змей требовал царскую дочку, а теперь девятиглавый. В тот раз водовоз Змея шестиглавого убил, так надеется, что, может быть, и этого убьет". — "А дочка, что ж, одна у государя?" — "Одна, одна дочка". — "Дай-ка мне две порции поести скорей и засыпь коню две порции овса!" — "Сейчас, молодой человек". — "Ну-ну-ну, поскорей!"

Поел. "Ну, я отправлюсь на охоту".

Ну, вот и отправился.

Когда он поспешил, то первый раз народ его не видал, а второй раз, когда он ехал в тую гору, в тую беседку, шел народ оттудова. Народ упал весь на землю, все сказали: "Поехал Змей!" (Он шибко ехал, и его признали за Змея.)

Когда приехал он туда, она прикована была обратным путём. Она и говорит ему: "Вот, милый друг, не повел ты меня до городу, то пришлось мне дать клятву водовозу. Ему уже нашивки нашили". — "А тебе не все равно? Либо был мужик. Ну, вот и жених будет, из бедного станет богатый. Все равно, хочешь за мной, хочешь за им".

Но, так как рассказывать дальше некогда было ей, — что явился Змей и говорит: "Да, государь милостивый, прислал выпить и закусить. Я ждал одну, а он прислал трех". А Иван говорит: "Может быть, и выпивкой подавишься!" Змей усмехнулся: "Это, — говорит, — ты убил брата моего, а меня не убьешь!" — "Посмотрим!"

Иван своего коня не привязал к беседке, а только подвязал поводок.

Когда Иван ударил Змея — три головы срубил. А Змей Ивана выше колен в землю вбил. Он второй раз махнул — тоже три головы срубил. Остается у Змея три головы, а две нарастают. То лошадь кинулася на Змея и сбила с ног, а в тое время Иван выскочил из земли, но с ухваткой, срубил две головы. Змей ему и говорит: "Счастлив ты через лошадь. Я погибну, а у меня брат приедет на лошади, двенадцатиглавый"

Все-таки Иван кончил его и сказывает царевне: "Кольцо я у тебя взял, а теперь ты дай водовозу кольцо, как ты клятву дала, и выходи замуж".

А она ему отвечает: "А где ж ты будешь стречаться с двенадцатиглавым Змеем?" (Она слыхала.) — "А придется у этой беседки стречаться. И ты будешь тут. А где ж ваш водовоз сидит?" — "А вот там на дубе". — "Ну, я заеду, покалякаю с им".

Ну, вот подъезжает к дубу. А царевна осталась тихонько идти.

"Ну-ка, вояка, слазь-ка с дуба! Мы поговорим с тобой". — "Нет, не полезу". — "Ну, скатишься, что горошина!"

Иван слазит с коня. Тряхнул дуба, он и покатился. И он до земли не допустил — на воздухе его схватил и поставил его на ноги, своей плёткой вдарил его тихонько один раз. "Ну, и довольно, будет с тебя. Бери царевну, веди домой и можешь жениться на ней. Я женатый уже, и мне не надо".

Водовоз зарадовался, что попадет кусок товару хорошего. Вот он взял царевну и повёл. Там уже ему стали делать перевязку от кнута.

Иван солдатский сын приехал в свою гостиницу и таким образом сказывает хозяину: "Подай мне две порции поести!" Хозяин подал, и он сказал: "Смотри, на трое суток запираюсь в комнату. Чтоб ко мне никто не приходил. Буду писать письма. А лошади давай такую порцию, как и надо. А я выходить не буду".

И лег спать.

Трое суток спит. На третьи сутки прочинается. Опять по церквам звоны и траурные флаги. Он хозяина и спрашивает: "Что такое, хозяин?" — "Молодой человек, двенадцатиглавый Змей пишет государю, чтоб он прислал свою дочку на поедание. А если государь не пошлёт, то он все царство наше сожгет". — "А во сколько часов?" — "В двенадцать часов ровно, чтобы она была там у моря". — "Так дай-ка мне тройную порцию и лошади моей дай тройную порцию! Дай мне, хозяин, сто рублей денег". — "Ой, помилуйте, молодой человек! Ей-богу, сейчас денег ни копейки нету". — "Так ступай скорей сюда!" Хозяин приходит. "Держи полу!" Хозяин свой халат подымает, подходит к ему. И он вынимает кошелек, начал трясти в его полу.

"Ну, что, будет?" — кричит. — "Прибавь еще немножко". — "Ну, смотри, я буду прибавлять, а если упустишь — все мои". — "Нет, не упущу!"

Он сильнее стал трясти кошельком. У хозяина руки изомлели, а все мало. У хозяина и руки разъехались, и деньги посыпались на пол. Он на хозяина: "Прочь из комнаты!" — "Дай хоть половинки". — "Ну, забирай скорей все!"

Хозяин кряхтит, загребает. "Вот вам полтораста рублей денег".

Иван берет эти деньги, садится на своего коня, приезжает в магазин: "Дай мне пять пудов пеньки". Ему подают пять пудов пеньки. "Дайте мне бочку смолы". Ему подают бочку смолы. "Дайте вёдер в шесть котёл такой". Ему и котел подают. Он это все забирает, садится на своего коня и ф-футь — пошел.

Вот приезжает, становит котел, наливает смолы и начал греть. Когда смола согрелася, он берет седло с лошади, и мочит в смолу пеньку, и обкручивает своего коня пенькой. И он так, что обвертел коня почти на два вершка толщиной кругом. Тогда кладет седло, садится на коня и отправляется к морю. Приезжает сюда. Только управился снять цепи с государской дочки, тут является Змей двенадцатиглавый и говорит ему: "Ну, вот, Иван солдатский сын! Теперь мы будем биться аль мириться?" — "Не на то приехали мы, чтоб мириться, а приехали биться!" То Змей ему отвечает: "Мы теперь пустим своих лошадей биться, а потом будем биться сами. Если твоя лошадь побьет мою лошадь — придется мне погибнуть, а если моя лошадь собьет твою — придется тебе погибнуть". Вот пустили они лошадей. То Змеев конь как хватит этого коня за шкуру, так кусок пеньки летит смоляной. А Иванов конь как Змеева коня хватит — кожи клок вон. Так что Иванов конь избил Змеева коня. То Змей сказывает Ивану: "Ты хитростями! Твой конь сбил моего коня, а меня ты не собьешь!" А он отвечает: "Если я ухитрился сбить коня, то ухитрюсь сбить и тебя!"

И начали они биться. То когда Иван ударит — три головы слетают; а он его по колен в землю вбил. И он второй раз взмахнул — три головы сбил, Змей его до пояса вбил. Иван махнул третий раз — тоже три головы ему срубил. А у его две головы вырастают. Змей вбил его в землю до рук. То Иван солдатский сын сказывает: "Эх, Змей! Из-за какой-то королевы мы бьемся. Цари-короли дерутся, и то отдышку делают, а мы с тобой не отдыхнём. Давай хоть по черпаку воды выпьем".

Ну, вот Змей ответил: "Давай отдыхнем!" (Змей надеялся, что у его головы прибавятся, а когда выпьет воды — сильнее будет.)

Они стали отдыхать. Иван выбрался с земли, а у Змея выросло две головы. Иван и крикнул на царевну: "Эх, прекрасная царевна! За тебя мы бьемся. Хотя б подала нам по черпаку воды".

И она черпает черпак воды и подносит Ивану солдатскому сыну. Когда Иван выпил, то Змей говорит: "Подай же мне воды!" Иван отвечает: "У тебя ж не одна голова, а пять. Так пока она пять черпаков принесет, она и устанет. Можно и так обойтиться. Теперь давай драться".

Вот опять они начали драться. Когда Иван махнул — отрубил три головы. А у его еще остаются две, Ивана по пояс в землю вбил сразу Змей. Тогда подскакивает лошадь и сбивает Змея с ног. Тут Иван кончил все головы ему. Головы — под камень, языки — на камень и попрощался с царевной. И сказал ей: "Можешь выходить за водовоза замуж, а я женатый". Царевна заплакала, но делать нечего; только сказала: "Жалко, жалко".

Иван отправился в свою гостиницу, а водовоз взял ее и повел домой. Иван приезжает в гостиницу, сказал хозяину: "Подай мне две порции, и ко мне трое суток никто не ходи! А коня смотри". — "Хорошо, хорошо".

Тут прошло несколько дней, он проснулся и спрашивает: "Ну, что у вас слыхать в городе?" — "А слыхать у нас в городе то, что будто венчается водовоз на государской дочке, и он будет у нас государем". — "Ну, так вот, хозяин. К этому дню, когда он будет венчаться, чтобы ты свою гостиницу!.. Была б духовая музыка, и кто ни придет — на мой счет угощать. И духовая музыка на мой счет. И чтобы музыка все время играла".

Хозяин знал, что у его такой кошелек и расплатиться есть чем, и нанял музыку. И музыка играла цельные сутки без перестанка.

То когда они поехали к венцу, Иван подъехал и схватил ее на коня и привез в эту гостиницу. То все сплеснули руками и подумали, что Змей схватил государскую дочь в среди города и куда повез неизвестно. Так жених и остался ни при чем.

Тогда государь во всех церквах стал отпевать ее, вывешены были траурные флаги, и все трактиры, мага́зины на трое суток закрыты были, и не велено в музыку играть. Но в этой гостинице, как нанята была музыка — должна была играть. То государь говорит: "Почему в такой гостинице играет музыка, не закрывается? Моего приказания не слухают?"

Вот посылает он, чтоб была закрыта эта гостиница немедленно. Посылает он человека, то эти посланы приходят заявить, чтобы эта гостиница была закрыта, и видят они государскую дочь здесь. То государь приезжает сам в эту гостиницу. Она и говорит отцу: "Отец, вот мой избавитель, который сбавил меня от Змея". А он отвечает: "Да, теперь ты нашла другого. Тебе просто сказать, что этот тебя сбавил. Почему ты тогда не сказала?"

Велел закрыть эту гостиницу и арестовать этого молодого человека. Арестовали, и одели его в кандалы, и повели его туда, к государю, на допрос. На допросе Иван солдатский сын и говорит: "Пусть же ваш вояка покажет, где лежат змеевы головы. Когда он Змея убил, куда он девал головы?"

И он (водовоз) говорит: "Под таким камнем один, под таким камнем другой, под таким камнем третий". (Он ведь видал.) "Тогда, — говорит Иван, — пойдемте к морю, и пусть он покажет, поднимет камень — покажет".

Вот они приходят туда, водовоз и говорит: "Здесь головы шестиглавого Змея, здесь — девяти, здесь — двенадцатиглавого". (По языкам видал.) "Ну, так вот, ты подыми камень и покажи головы. Языки видны тебе, что на камне лежат, а покажи головы".

Он и пошел круго́м камня, камень ворочать. Так где же ему повернуть тот камень! Камень не ворошится. А Иван солдатский сын закован в кандалы. "А вот я покажу".

Он подходит к этому камню, где лежат головы шестиглавого Змея, — не руками взял, а взял ногой как свистнул, — камень покатился в море, и кандалы полетели вслед, порвались. А потом подымает все камни, показывает публике. То вся публика сказала: "Действительно, этот освободил, а не водовоз. Водовоза за эти штуки взять, и к конскому хвосту привязать, и пустить в чисто поле". А Иван солдатский сын отвечает публике: "Зачем гонять лошадь зря!" Подхватывает его за поясок и бросает его среди моря. "Вот пусть рыба ест!"

За теми пирогами, которые были приготовлены к той свадьбе, сделали свадьбу. Вот и стал женатый Иван солдатский сын.

Пожил он дня три-четыре со своей женой и говорит ей: "Пойдем-ка прогуляемся, дорогая".

Они вышли на балкон. Стоят на балконе, разговаривают. Иван видит, что вроде кладбища стоит роща, и спрашивает у ее, у своей жены: "Что такое за лес?" Она ему отвечает: "Это роща. Называется она Марьина роща у нас. В этой Марьиной роще как кто пойдет, никто не вернется назад. Два полка солдат послали-и то их нету".

Он выходит с балкону и сказал: "Оседлайте мне коня!" И она его спрашивает: "Куда ты поедешь?" — "А поеду прокачусь". — "Только, пожалуйста, не едь в Марьину рощу".

Он как сел, свистнул — прямо в Марьину рощу и полетел. Захотелось ему знать, что такая за Марьина роща. Но жена наблюдала и видит, что он отправился в Марьину рощу.

Когда он только уехал в Марьину рощу, тут оказывается лисица ему. Он за этой лисицей погнался. Он ехал, кажется, немного, а он проскочил в другое царство, а лисицы догнать не мог.

Ехал он деревнями, ехал он скалами. (За этой лисицей все гонялся.) Вдруг стоит дом. (Один дом на всем пути стретил.) То лисица под ворота, а лошадь через ворота проскочила. Он поставил свою лошадь и пошел в дом. Отворяет двери. Тут солдатская оказывается кухня: обед варят. Он спрашивает: "Кто здесь живет?"

Ему никто не отвечает, сделались все камнем. Он отворяет другие двери (дальше пошел) и видит — солдатская швейня: одёжу солдатскую шьют.

Когда он спросил, то и они камнями сделались. Он видит третьи двери. Он отворяет третьи двери, не обнаживши своей шашки. Вдруг навстречу бежит старушка (та самая, которая вела его сюда — волшебница). Он спрашивает: "Кто здесь живет?"

И он выхватил шашку. А она махнула на его носовым платком и сделала его камнем. И он теперь стоит.

Проходит время, как они договор сделали с братом.

"Надо теперь вернуться на тую дорогу, на которой я был и распростился с братом".

Ну, вот приезжает Роман на эту дорогу, заворачивает на тот след, куда брат поехал, то конь его быстрее понес. (Конь знал, что уже брата нету.)

Заезжает он следом. Стоит избушка на куриной ножке (тая) и к лесу дверями, а к дороге стенами. Он заходит к дверям. Избушка покрутилась опять. (На куриной ножке она крутится, чтоб никто не заходил.)

Он крикнул: "Встань, избушка, к лесу стенами и ко мне дверями".

Входит, открывает двери. Там сидит маленький человек-ростом под потолок, голова с пивной, с банный котелок. Он и говорит: "Здравствуй, дедушка!" — "Здравствуй, здравствуй! Ну, спасибо, — дедушка сказывает ему, — что ты мимо не проехал меня и заехал ко мне. То теперь, — говорит, — есть для лошади корму — я запас, и есть для вас что попити, поести".

Стали они угощаться. Дедушка это угостил его, и он отправился в дорогу. Дедушка не знал, что это был его брат. (Они волос в волос были, голос в голос.) Подарка ему никакого не дал. (Тому дал кошелёк; вот бы нам такой кошелёк!) Вот он отправился быстрей.

Приезжает он в этот город, то лошадь везет его прямо на постоялый двор, где он (Иван) стоял. То выскакивает хозяин и кричит: "Здравствуйте, ваше императорство! Спасибо, что заехали к нам. А мы все думали, что вас и в живых нету". А он отвечает: "Как в живых нету? Вот мы!"

Стал он угощать. Пошел слых, что государь приехал, а не заехал раньше домой, а заехал в гостиницу. И он тут угостился, и садится на коня, и отправляется его следом.

Вдруг его на дороге стречает фрейлина молодая (жена Ивана) и бросается ему на шею: "Эх ты, милый друг! Сколько время не было тебя, и ты раньше не заехал домой, а заехал в гостиницу!" Роман отвечает: "Это по привычке".

Вот приехали, и он во дворец. И вот приказал поставить лошадь на место. (Где стоял братов конь.) Коня поставили. Она его повела в комнату, показывает: "Что тебя не было, я и в комнате мало находилася".

Тут они угостилися, выпили, закусили. Пошли в комнату, и она к ему повисла на шею кряду. Он и говорит ей: "Ты, — говорит, — сегодня поменьше со мной заигрывай". — "Почему, милый друг?" — "Да так", — говорит.

Вот уже приходит ночь, надо спать. (Как и нам, грешным людям, знаешь.) Он и говорит ей: "Знаешь, моя дорогая, что? Ты мне постели постель особенно. Я буду один спать". — "Почему, — говорит, — так?" — "Да так", — говорит. "А что, я для того замуж; вышла, чтоб особенно спать?! Все равно не постелю другой постели! Все равно ляжем на одной!" То он ей говорит: "От тебя не откреститься... Такая красивая, молодая".

Он берет меч и кладет средине себя. И сказал ей так: "Смотри, я был в таком положении, что я поклялся сам собою, что как приеду домой, то с женой ничего не делать. Там вот лежит в среди меч. Если ты покладешь на меня руку — рука у тебя прочь, а если ногу — нога прочь".

Она легла. Когда он заснул, она берет платок и бросает на его платок; половина на ем, половина у ее в руках. Она не поверила, снимает кофту, и кофту бросила, и юбку тоже прорубила. Она тут ночи не спала, боялась повернуться, чтоб не доткнуться до его меча. И проспали они до утра.

Утром встают, чаю попили. Она и говорит ему: "Я думала, друг, что ты поехал в Марьину рощу и что ты оттудова не вернешься". — "Нет. А где же это ваша Марьина роща?" — "А я тебе показывала с балкона, и ты прямо поехал туда. И я следила за тобой с балкону, что вы поехали прямо в Марьину рощу". — "Так покажь-ка мне ее, что за Марьина роща". Она вышла на балкон и показывает: "Вот она!" — "Ну, я сейчас поеду в нее", — он отвечает. "Да что ты, милый мой! Туда полк солдат послали, и те не вернулись, а ты поедешь". — "А какой же я есть богатырь, что я буду бояться Марьиной вашей рощи. Я мигом туда полечу".

Сел на коня и уехал прямо в Марьину рощу. Когда он подъехал к Марьиной роще, является эта самая лисица. Ну, он за этой лисицей гнаться. Лисица этим следом, которым и брата вела. Он пролетел в это царство ее. Стоит дом на поле, кругом камень весь. Лисица под ворота, а лошадь через ворота с ним перескочила. И лошадь подошла к лошади Ивана и стала лизать. А лошадь стоит, как камень, но видно, что лошадь. То лошадь подошла к этому камню и начала нюхать и лизать этот камень, и он видит, что это его брата конь. Он поставил своего коня рядом. Сам обнажил шашку и пошел.

Он первую дверь отворяет — солдаты варят обед. Он спрашивает: "Кто здесь живет?" Они камнем все обратились, не ответили ему ничего.

Он отворяет другую дверь — то солдатская швейня — шьют солдатам одёжу. То он тоже спросил: "Кто здесь живет?" То они камнем обратилися.

"Ну, теперь я отворю третьи двери. Спрашивать больше не буду. Кого увижу, сейчас голову сниму!" Отворяет третьи двери и вперёд пускает свою шашку.

Вдруг является к ему старуха. И он, не спрашивая ее, чикнул — срубил ей голову. А у ее в руках носовой платок. Он тогда берет этот платок и стал искать по карманам, что еще есть. Вынимает он другой платок. Взял махнул другим платком, который платок был в руке у этой старухи, — то она сделалася камнем. Он видит, что стоит здесь тоже отмалёванный человек, как и он, только камень. И он махнул этим платком, который был в кармане, — то брат такой стал, как и был, и говорит: "Эх, как я долго спал!"

А тут за дверями крикнули: "Ура! Все, — вот спаситель, спас все царство".

Он глянул в окошко, — где были скалы, тут оказался город. Люди засуетились по всему городу и вот кинулися в этот дом и крикнули: "Ты у нас будешь государем". (На Романа.)

И вот он приступил на престол. Тут и брат его был с им же. Тогда они и говорят: "Ну, давай же, брат, поедем ко мне! Я ведь тоже царем". — "Знаю, знаю, — отвечает Роман. — Давай поедем в твое царство".

То Роман дал брату платки своему. "Вот, — говорит, — я какие платки имею!"

Проехали они мало-немного, стали разговаривать про жизнь. Роман усмехнулся и говорит: "Знаешь, брат Иван!" — "А что?" — говорит. "Я сегодня ночь ночевал с твоей женой".

Ивану стало жалко, что тот, может, что сотворил, и думает: "Что же такую насмешку, никто знать не будет и верить никто не будет, что брат был у меня, что брат освободил меня".

Вынимает из кармана платок и махнул на его этим платком. Роман сделался среди дороги камнем, а он быстрее стал ехать домой. Что ни гонит своего коня, дорога не перёдится. Видит, что у его конь смутно идет, — как он его ни подталкивает, конь не несет, не шевелится. Он сам себе подумал: "Эх, какой я есть дурак! Жену-то я могу найти себе, а брата не найду. И он меня освободил, а я такую подлость сделал для его. Вернусь назад, попрошу прощения".

Когда только он повернул своего коня, ехать к брату назад, то конь полетел, что с ружья пуля, назад. Так что он ехал туда цельный час от брата, а к брату приехал за пять минут. И махнул другим платком, и начал брата просить: "Прости, брат, мне, что я сделал так коло тебя". — "Ну, ладно, — говорит, — пусть так. Приедешь домой, то ты узнаешь, как я с ей спал".

Вот они уже приезжают вечером. (В такое время, как мы с вами сидим, часов в девятъ-десять.) И подъезжают к государскому дворцу. Стоят часовые на часах на воротах. Вот Роман подъехал и спрашивает: "Дома ваш молодой государь?" — "Да, был, — говорит, — третьего дня был дома. Его, — говорит, — не было двадцать дней, а третьего дня он приехал и опять уехал". — "А можно туда до жены его добиться?" — "Не знаем, мы не могем тебя туда пропустить". А он говорит: "Вы посмотрите, может, государь ваш здесь? Хорошо вы знаете его?" — "А мы и не видали его, что за государь". (Где кажный солдат знает государя!)

Он слышит голос, подходит под ихний голос, Роман и спрашивает: "Ты, — говорит, — служивый, сколько лет служишь?"- "Девять лет, десятый пошел". — "А с какой ты местности?"- "Вот с такой-то". — "А деревню вашу как зовут?" — "А вот так-то, там Пире́вичи или Слобода, скажем, Пиревичи". — "А кто ж у тебя дома есть?" — "А теперь не знаю, кто у меня дома есть". — "Да что, — говорит, — ты писем не пишешь?" — "Да простите, писать не на что, нету капиталу". — "А с дому вам пишут? Тебе пишут с дому?" — "Да почти некому с дому писать. Кому?" — "Почему некому писать?" — "А потому некому писать, что я перед службою женился и какой-нибудь месяц пожил с женой. Так не знаю, жива она али померши. А девять лет друг другу не писали, и она не знает, где я живу. А мне писать не за что. Так что я уже позабыл". (Это правильно сказано.)

Роман и отвечает: "Забывать не надо". А Иван постаивает, помалкивает. Вот Роман подъезжает к ему ближе, берет его за шкирку, и садит его к себе, и говорит: "Ты — отец наш. Теперь поедем в ворота".

Ворота были закрыты. Иван говорит: "Надо открыть ворота. Я сейчас открою". Взял толкнул, ворота полетели со стояками, дорога очищена. Подъезжают они к крыльцу, там уже и́звесть дана. Она выскочила и бросилась к одному на шею, к другому на шею. И солдат с ими тут. И пошли они все в комнату. Она и говорит: "Для чего солдата ведете?" А Роман отвечает: "Ты этому поклонишься в ноги да поцелуешь руки этому солдату".

А Иван все помалкивает да такой смутный. Роман и говорит: "Вот за это слово, что ты сказала, для чего солдата ведем, то поклонись этому солдату низко в ноги, и поцелуй ему руку, и попроси у его прощенья за свое слово".

Она так и сделала: поклонилась, поцеловала в руку. А Роман говорит: "Скажи: отец, прости меня". То солдат говорит: "Ну, я прощаю тебе". — "Ну, ладно, — сказал Роман, — теперь же давай-ка мы угостимся, мы с дороги".

А Иван все помалкивает, Роман командует.

Собрались государь старый (тесть), государыня. Вот он стал, Роман, сказывать: "Ну, теперь, голубушка, узнай-ка своего мужа сейчас, которой твой муж есть: я аль этот?" — "Да я не знаю, который муж". — "Ну, вот, если ты не знаешь, который твой муж, так вот расскажи-ка, как третью ночь ты ночевала с мужем". — "Да, действительно, спала на одной постели. Ну он просил меня, чтобы я постлала ему отдельную постель, но я не согласилась отдельно спать и дала ему ответ такой: "Для того я и замуж пошла, чтобы отдельно мне спать?" То он мне сказал: "Ну вот, дорогая моя! Я был в таком месте и поклялся сам собою, что приду домой, я с женой спать не буду". Ну, он все-таки от меня не мог откреститься, я легла с им на одну постель. То он встает и берет свою шашку (али меч — все равно) и кладет в середину и сказал мне, что если ты покладешь на меня руку, то рука тебе прочь, а если ногу, то и нога прочь. Ну, когда он заснул, то я сделала опыт: взяла бросила платок на его, — половина на ём, а половина у меня в руках. Я второй раз не поверила этому. Взяла свою кофту бросила, и кофта половина у его, половина у меня. Я сняла свою юбку, в которой спала, и бросила на его, -половина у меня в руках, а половина у его. То я цельную ночь не спала и боялась повернуться".

Тогда Иван бросается к Роману в ноги и просит его: "Прости, брат, мне за эту за мою вину". — "Ну, проси отца, что он простит тебе вину". Иван стал просить отца, чтобы он простил ему эту вину. "Ну вот, этот твой муж, который поклонился мне".

Вот они стали здесь подгуливать. Погуляли сутки, отдыхнули; другие подгуляли.

Роман и говорит брату своему: "Ну, пусть отец живет у тебя, пока я съезжу домой".

Оседлал коня и махнул в деревню за матерью.

Приезжает он в деревню, заходит в родительскую избушку, а там уже другой бедняк живет в этой избушке. И он и спрашивает: "А где хозяйка?" — "Хозяйка, что ей? Просто жить. И она живет лучше́й барыни. Живет она в комнате; кормят ее, поят, что она хочет; денег у ей до пальцев; даже несколько разо́в приходила сюда, и как придет, то рублей пять-шесть даст. (Этому бедняку.) То и мы за ее богу молимся". — "А у тебя что, избы нету?" — "Да, нету, молодой человек. Изба была у меня, да она сгорела. То мне помещик, наш барин, дал мне эту избу". — "А что он, хозяин ей?" — "Да, что велят, то надо делать", — он отвечает, бедняк. "Ну, ничего. Я прикажу толстобрюхому, чтобы он сделал тебе новый дом в этом месте и с тремя комнатами". — "Где ж он вас послухает?" — сказал бедняк молодому человеку. "А ты знаешь, кто я?" — "Нет, не знаю". — "А вот в таком-то году что было у вас? Кто в этой избе жил?" — "Да тут жила солдатка, фамилия такая-то, то ее сыны были богатыри и приказали, чтобы помещик ее воспитывал". — "А ты признаешь меня, что я самый и есть?" -"Не могу признать. Так вы тогда были маленькие. Хотя вам помещик по двадцать пять пудов буловы сделал, и вы пошли вслед за ими, я не признаю, что вы, собственно, теперь — какой мужик. А им еще десять лет". — "Нет, самые и есть. Ну, вот, завтрашний день я толстобрюхому велю, чтобы он собрал сходку, и ты приходи туда. А я еду в имение".

Сел и поехал.

Приезжает в имение и спрашивает, где такая-то живет по фамилии... Там придворные сказывают: "В тех комнатах, где барин находится". Он от придворного прямо к комнатам покатил. У крыльца лошадь оставил, а сам пошел в комнату. Увидал барин, что идет человек, такой молодой, красивый, он подходит к ему и спрашивает у его: "Что вам надо, молодой человек, от меня?" — "Я пришел к такой-то женщине, повидать ее!" — "А вот она в тех дверях находится. (Помещик догадался, знаешь.) Можете пройти".

Он приходит к матери. Мать по лицу узнала, только не знает который. Она и спрашивает: "Который — Роман аль Иван, сынок?"- "Нет, мамаша, — Роман". — "А где ж Иван?" — "Иван царствует; уже второй месяц пошел, как женился. Заступил государем вот в таком-то месте, а я тоже поступил на престол вот в таком-то месте и приехал за тобой. И отец наш теперь живет у Ивана, а ваш муж".

Старуха (какая старуха!) израдовалась, а помещик все в дверях (стоит) и слухает.

"Ну, ладно, мамаша, это все хорошо. Ну а как же толстобрюхий черт тебя питал, хорошо?" — "Хорошо, хорошо, сынок. Спасибо ему, барину". — "Ну, какой черт ты ему спасибо говоришь?! Ему глазы выколоть надо! Вишь, богатого не сдал, а бедняка в службу сдал. Ну, ладно, простим ему эту вину, черту этому; другой раз помнить будет. Неохота рук пачкать, заколоть его, так что и так уж скоро сдохнет. (Стар был.) Ну, я пойду скажу, чтоб коня убрали в конюшню".

Помещик от дверей побег.

Вот он входит: "Ты, толстобрюхий черт, завели́, чтоб коня убрали в конюшню". — "Вы, может быть, хочете покушать, молодой человек?"- "Да, не мешает".

Он крикнул. Подали ему покушать. Здесь было пиво, коньяку, вина — всего. Потом он и говорит: "Ну, ты, толстобрюхий черт (он иначе его и не звал), ты дай известие, чтоб завтра староста собрал сход, чтоб все были на сходке, ни один не отлучился, и скажи им: и ты приедешь, и Роман такой-то приедет, солдатский сын".

А мужик давно уже рассказал крестьянам своим, что приехал такой-то.

Помещик живо велел запрячь лошадь, а сам отправился в деревню. Приехал и на старосту приказывает: "Чтоб завтра была к девяти часам утра сходка, чтоб никуда ни один не отлучился. Я приеду, и Роман приедет".

А сам отправился в имение.

Приезжает, докладает Роману, что это все будет готово. "Ну, так вот же ты, толстобрюхий черт, ты чтоб сорок ведер бочку вина отправил туда, и убил три коровы, и послал туда два котла больших, чтоб было в чем варить. Ну и крупы три пуда пошли, хлеба напеки за ночь пудов, семь". (Хватит с мясом там.)

Толстобрюхий черт сказал, что это все будет готово; то ему спать некогда было со своими прислугами.

Наутро к девяти часам помещик запрягает три лошади и отправляет в деревню, и сами туда поехали. А мужики уже собравши все.

Роман говорит: "Ну, вот, раньше по кружке выпить, а потом, — говорит, — разожгите костер, поставьте котлы и поставьте человек несколько, чтобы они готовили".

То мужики рады стараться этому случаю. Вот они выпивают и подхваливают и благодарят Романа: "Вот, Роман, молодец, третий раз выпиваем за твое здоровье!" — "Ну, пейте на здоровье".

Потом он приказывает помещику: "Ну, вот тебе последняя загадка, толстобрюхий черт: вот на этом месте, где вот такой бедняк живет, выстроить дом новый, чтоб было три комнаты, четвертая кухня и двор, и дать ему корову и лошадь; и чтоб он ему не служил (не работал у помещика), и что он будет жить, что как и ты, дворянин (помещики раньше дворяне были). Надо в лес ехать — чтоб его не забирали".

Мужички выпили, поблагодарили, и он мужикам поблагодарил. "Живите спокойно, а я уеду".

Берет мать и отправляется. А помещику сказал: "Смотри ж, толстобрюхий черт, что я сказал тебе, чтоб было сделано этому мужику, а не будет через год сделано, то тогда у живого гла́зы выколю". — "Сделаю, сделаю, солдатский сын".

Вот Роман приехал в это царство, где его отец и брат, и они здесь погостили. Роман берет отца и мать и отправляется в свое царство и начал царствовать в своем царстве, поживать и бедных людей не обиждать. И я проехал, там очень хорошо живется, как у нас сейчас.

Ну, и сказка кончена.

Про глупого Омелю

В деревне жил мужик. Было́ у его три сына: два умных, а третий Омеля-дурак. И он постоянно все на печке лежал. Братьины жены и сказывают: "Омеля, ступай наруби дров, а то замерзнешь на печке!"

Омеля с печки слазит, с-под лавки берет топор, идет рубить дрова. Нарубит дров, с тепором идет в избу. "Там дрова нарублены уже". — "Так ступай, Омеля, принеси!"

Омеля опять вороча́ется, берет охапку дров, тащит в избу и бросает. "Ты, Омеля, наклади в печку!"

Омеля и в печку накладет. Невестка запалит, Омеля на печку отправляется: работа сработана, молено и на печке полежать.

Только Омеля влез на печку, невестка и кричит: "Омеля, ты забрался на печку, а у нас воды нету! Бери ведра, ступай за водой!"

Омеля с печки слазит, ведра берет и за водой идет — из проруби черпа́ет. Ведро зачерпнул, поставил. Зачерпнул другое, — а там попалась щука, золотая рыбка. Он и говорит: "Вот и хорошо! Воду принесу и щуку принесу, то невестки похвалят, а то все ругали". Золотая рыбка и сказывает: "Омеля, пусти меня в воду! Что хочешь, я все тебе сделаю! Что прикажешь, то будет тебе по твоему прошенью, по щучьему веленью!"

Он и говорит: "По моему прошенью, по щучьему веленью, идите, ведра, сами домой!"

Ведра и пошли. То невестки смотрят: ведра идут впе́реди, а Омеля идет позади. Ведра пришли и на лавке стали. Омеля на печку полез опять. Невесткам тут диво какое стало! Они и говорят: "Омеля, у нас дров нету! Запрёг бы коня да съездил в лес, привез дров". Омеля и говорит: "Так что ж, поеду".

Берет с-под лавки топор, выходит на двор и говорит: "По моему прошенью, по щучьему веленью, заворачивайтесь, дровни, и поедем в лес!"

Дровни завернулися, а Омеля кричит: "Открывайте ворота!" (Невесткам.) Невестки и говорят: "Что ж ты коня не запрёг?" — "Вам сказывается, что ворота́ только открывай!"

И они открыли ворота́. Он и говорит: "По моему прошенью, по щучьему повеленью, катитесь, сани, в боярский лес!"

И сани сами полетели, и Омеля на санях сидит. Приезжает в лес: "По моему прошенью, по щучьему веленью, ты, топор, сам руби, а вы, дрова, сами на санки идите!"

Мигом топор нарубил, дрова сами на санки пришли, сами вязалися. Омеля и говорит: "Топор, отруби дубинку и клади-ка на воз!" Тут и дубинка явилась. Он и говорит: "По моему прошенью, по щучьему веленью, идите, санки, домой!"

Санки и понеслися. Когда он ехал по городу, то все видели, что такое проехало, и не узнают. Там дрова сами сбавилися, невестки сказывают: "Ты бы пошел, Омеля, наколол дров!"

А Омеля пришел к топору и говорит: "По моему прошенью, по щучьему веленью, иди, топор, руби дрова! А вы, дрова, сами в избу идите, в печку складайтесь и до огня добирайтесь!"

Ну, так это все сделано было́. Невестки и говорят: "Ты бы, Омеля, еще раз съездил бы в лес, хороших дров привез! Ишь, ты каких хороших сейчас привез!"

Омеля и говорит: "Ну-ка, ступайте, ворота́ открывайте". (Он не тужит.) Невестки с радости ворота открыли, он и говорит: "По моему прошенью, по щучьему веленью, кати, санки, в боярский лес!"

Ну, и опять санки понеслись. А дубинка у его с собой. (Он знал, что этой дубинкой придется отбораниватъея верно.) "По моему прошенью, по щучьему веленью, ты, топор, руби! А вы, дрова, сами на сани идите! А вы, сани, в деревню несите!"

Тут уже боярин поставил стражу: кто такой рубит в его лесу без спросу! Он приезжает. Тут стали его задерживать, Омелю. Он и крикнул: "Ну-ка, дубинка, походи-ка у их по спинке, чтобы они знали, когда глупого Омелю задержали!"

Дубинка и стала ходить по плечам. Те и приезжают и докладают своему государю, что он нас избил и сам укатил.

Делать нечего, государь посылает министера: "Иди, найди его в той деревне и привези его ко мне, я с им .распоряжусь!"

Министер приезжает в эту деревню, где глупый живет Омеля, заходит к старосте и спрашивает: "Кто у вас такой есть, что без спросу в лес ездит и без спросу дрова рубит; и сами сани катятся и дубинка угощает?" — "Так это вот такой-то глупый Омеля!" — "А как же мне его позвать на сходку?" — "Да он, пожалуй, не пойдет! А с глупого нечего взять... А вот позвать его невесток сюда и спросить, как можно обмануть".

Зовут. Невестки идут. Невестки и говорят: "Он любит конфеты и у братьев просит красные сапоги, так вот этим можно его обмануть".

Министер и приходит туда в дом. Он лежит на печке. Министер приходит и говорит: "Это ты, Омеля глупый?" — "Да, — говорит, — я", — "Так вот поедем к боярину!" — "Да мне и здесь хорошо!" — "Дак он тебе сулит много конфет, красные сапоги". — "Это неважность, — он отвечает. — Ну, дак что, можно". — "Так слазь с печки, поедем!" — "Так ты поезжай, я догоню!"

Министер и поехал. Он на печке лёжучи: "По моему прошенью, по щучьему веленью, поезжай, печка, со мной!"

Тут стенки затрещали, печка и понеслася... и министера догоняет.

Приезжает к боярину. Боярин спрашивает его: "Как ты смел без спросу ехать в мой лес?" — "А вы что ж, лес ро́стили? У вас много, а у нас совсем нет. Лес рос по природе, и кажному можно рубить, а то у одного много, а у другого совсем нет!"

Боярин спрашивает: "Я с тобой распоряжуся". — "Ах, ты со мной распорядишься?" Он опять тихонько: "По моему прошенью, по щучьему веленью, неси, печка, меня домой!"

Вот печка и понеслася. То боярин на второй день сам поехал. Когда он приехал, и стал его обманывать: "Поезжай ко мне, я буду тебя конфетами кормить, красные сапоги куплю, красную рубашку, красную шапку; и ты у меня будешь, что господин". (Ему охота сбыть его.)

Он и поехал на печке опять к боярину. Боярин действительно это все ему сделал. Омеля и говорит: "По моему прошенью, по щучьему веленью, катись, печка, домой и стань на свое место, — согревай моих невесток и брато́в, а я останусь у боярина".

Он и остался. Тут ему понравилася боярская дочь. Он и говорит: "По моему прошенью, по щучьему веленью, чтоб сполюбила меня боярская дочь!"

Тут боярская дочь полюбила. Дочь сказывает своему отцу: "Я за Омелю замуж; пойду!" — "Дак что ты, он же глупый!" — "Пущай себе глупый". Боярин и говорит ей: "Если ты пойдешь за его замуж, то я забью вас в смоляную бочку и пущу вас на море и плывите!"

Так он и сделал. Он стал Омелю забивать, она и говорит: "Забивай и меня! Пусть я пропаду вместе, а не отстану!" Омеля и говорит: "Мы поплывем". (Он знает, что долго плысти́ не будет.)

Они плывут, она и сказывает: "Вот, Омеля, ты пропадаешь, и я пропадаю в этой темной смоляной бочке". Он и говорит ей: "Ничего. Где остановится бочка, я попрошу, и дно вывалится, и мы вылезем".

Так вдруг бочка остановилася, он сам себе и говорит тихонько: "По моему прошенью, по щучьему веленью, выброси бочку на берег!" Так бочку на берегу об камни стало бить, и дно выскочило. Он и говорит: "Ну, вылазь, и я вылезу!"

Вылезли они. Она и говорит: "Что ж ты теперь? Мы далеко, не видать ни деревень, ни города, — только лес да море, а больше ничего-то. Нас может зверье съести". — "Не съедят".

Он сейчас и говорит: "По моему прошенью, по щучьему веленью, сделайся такой дом, как у нашего боярина!" Тут вдруг дом вырос. "Ну, вот и заходи! Вишь, и комнаты такие, как у твоего отца! Теперь и жить можно!" Она ему и говорит: "Жить-то можно, а что ж мы будем кушать?" — "Будет и это, — сказал он. — По моему прошенью, по щучьему веленью, сделай склад! И в этом складе чтоб было все, за что ни хватись!" Он говорит: "Вот, бери-ка ключи, иди в склад, да учись приготовлять!"

Она пошла в склад — гла́зы разбежались, что всего есть. И она захватила печенье-еденье и булочек, и всего, а коньяку и забыла взять. И приходит. "Да, Омеля, есть у нас всё!" — "А там напитков видала?" — "Видала". — "А что ж ты не взяла?" — "Да я думала, что оно не надо". — "Как не надо? При закуске и выпивка надо!"

Она опять побегла. Тащит уже не одну, а тащит три, — чтоб часто не бегать. Тут Омеля и зажил. А там проезжают корабли и пароходы и видят — какое-то образовалося вроде чудовища. Такой громадный дом, а кто живет в нем — неизвестно. Там приезжают в город и сказывают друг другу. Дошло дело до боярина. Боярин хотел знать, кто такой живет. Собирается вот такого-то числа. (Сегодня двадцатое февраля, а поедем пятого.)

Он (Омеля) говорит: "Твой отец хочет сюда приехать". И говорит тихонько себе: "По моему прошенью, по щучьему веленью, сделать хрустальный мост из моего крыльца до боярского крыльца!"

Тут вдруг и явился мост. Боярин выходит и смотрит: "Это какая новость?!"

Да. И вот он (Омеля) опять: "По моему прошенью, по щучьему веленью, сделай меня умным человеком!" (Он у щуки просит, чтоб умным человеком сделала!)

Она его сделала. Он подает по телефону боярину: "Если желаешь, то приезжай посмотреть моего дворца! Да и возьми свою жену, мы поговорим здесь!"

Вот боярин и покатил. Приезжает боярин. Он велел дочке спрятаться. Сам выходит, принимает его. Заводит в свой кабинет, нача́ли угощаться. Боярин и сказывает: "Что вы, один живете?"- "Как один? Я не один. У меня, — говорит, — жена есть!" — "А что ж ее тут нет?" — "А она, — говорит, — бояр не любит!" — "Почему она не любит бояр?" — "Да не знаю, почему не любит. А вы признаете, кто я такой?" — "Нет, молодой человек". — "Ну, так я позову ту́ю, которая бояр не любит".

Он и крикнул: "Иди-ка сюда, боярская дочь!"

Она выходит. Боярин и гла́зы вылупил, и мать заплакала.

"Что ж ты думал, что мы пропадем?" — он уж, Омеля. — "Ну, прости мне, что я сделал так". — "Волей-неволей надо простить, потому что дочка ваша за мной".

Вот они здесь попировали. И я как раз там шел по взморью. Мне дали бутылку коньяку. Я ее выпил, поблагодарил и сказал, что больше не зайду на ваше угощенье, как вы угощаете хорошо.

Но сейчас не знаю, как Омеля живет там. Больше не случалось быть.

Об золотом кольце

В некотором царстве, в некотором государстве жил мужик. И было́ у его два сына. Один был умного таты, богатой хаты, с лица красивоватый. Он хоть пу́том подпоясывался, но храбрым показывался. Он думает, гадает, головой кивает, вдруг видит — на дороге лежит кольцо. Он колечко подымает, на свою грязную руку́ одевает и головкой поматывает: "Кольцо хорошее! С этим кольцом (оно блеск дает хорошо), если идти к барышням, да в темном уголке, так оно осветит, какая она есть. Эта штука дельная! Это находка мне хорошая!"

Он с одной руки снимает, на другую перебрасывает. И подумал: "Теперь бы с этим кольцом войти в гостиницу, пожалуй, за его можно было́ выпить, закусить". А кольцо ему говорит: "А что тебе надобно, то все будет здесь". Он и говорит: "Была бы здесь беседка у нас".

Он сидит уже в бесёдке, и перед ним стоит стол. Он говорит: "Так стол пустой". Вдруг расстилается скатерётка. Тут оказывается чай и сахар. Теплый чай (как мы сейчас пили), тут колбаса, тут и ситный, тут выпивка и закуска. Он выпил, закусил, стало ему весело. "Это штука дельная, я теперь поживу!"

Он нача́л проживать, побольше стал свету видать. Денег ему не надо было́. Куда только вздумает, с руки на руку́ кольцо перебросит, уже и там является.

Он идет дорогой. Несет мужик кота топить. Он и спрашивает: "Куда идешь, мужик, с котом?" — "Да пакостный кот, дак я думаю его утопить". Он ему отвечает: "Да, пожалуй, и ты был пакостный! Ну-ка, сам не даеси́, да святому принеси, — и сам пакостным будешь. А если б ты кормил его хорошо, то он и пакостным не был. Так вот, отдай мне его. И он у меня пакостный не будет".

Он его взял. "Ну, котик мурыкин! Будем жить-поживать и добро наживать! Все-таки мне охотней с тобой будет жить. А то я все один".

Он его взял, пустил котика своего. Котик вслед идет и песенки поет. Он сымает кольцо и говорит: "Кольцо, надо кота покормить!"

Кольцо сейчас покормило кота, кот и посильней пошел. Идет. Стречает он человека с собакой. Ведет собаку на веревке. "Ты куда идешь, добрый человек?" — "А иду в лес. Собака пакостная, так я ее заведу, согну осину, привяжу веревку. Осина выста-нет, и собака задавится". — "Так за что ты ее давишь?" — "За то, что пользы он не дает никакой". — "А на что ж его надо было брать? Все-таки кто идет, он залает?" — "Лает-то он лает. Да там курицы неслися, так он у старухи съел десяток яиц". — "Так за яйца ты его давить пошел?" — "Да, приказу надо слухать нижней половины. То если ее не слухать — сам наверх не попадешь". — "Так почем у вас яйца стоят?" — он спрашивает у мужика. "Да вот, если прохожий идет, — так по копейке дает, а вот у нас есть в деревне Гордей, имеет свою лавочку, как у людей, то он дает по гро́шу, принимает. Да денег еще не дает, а чтоб товаром брал". — "Ну, так вот, на тебе пять рублей и занеси своей нижней половине. Дай и скажи ей, что я прода́л собаку, а не задавил".

Он и приходит, мужик, домой, подает ей деньги и говорит: "Вот я прода́л своего пса за пять рублей". — "Это хорошо, — она сказала, — что ты продал, деньги взял. А разве он там будет жить? Если он вырос здесь, то родина тягнет, как человека, так и животное, то он прибежит сюда, опять будет яйца е́сти".

А он сказывает: "Эх ты, старуха! Раз человек купил, то он его не спустит, подержит его месяц какой, так он забудет про родину, если ему там будет хорошо жить". (Это, бывало, по привычке и барин ездил на бричке. А теперь тот же самый барин ходит пешком да и посматривает бочком, чтоб не дернул бы в шею обушком. Потому он сам знает, как мужиков драл да с их пользу брал.)

Ну, а этот, который купил собаку, веревку снял, кольцу велел накормить, напоить, да отправились в ход. Они идут с собакой, кот-мурлыка и сам хозяин. Кот-мурлыка встал к собаке на плечики, — собака несет его. Может быть, они ходили год, два. То эта собака и кот, они очень берегли своего хозяина. (Не стали пакостные!)

В одно прекрасное время идет он в город, — не то как в Ленинграде или в Петрозаводском. Стречается он на тротуаре с одной фрейлиной. И она ему понравилась. "Вот и не жалко было б жениться на ей, на такой штуке". Она прошла. Он еще оглянулся назад — и задво́рок хороший. И он думает: "Ну, пройду дальше, спрошу своего кольца, что мне кольцо скажет".

Он снимает кольцо, перебрасывает на другую руку́ и говорит кольцу: "Я видал таку-то фрейлину, и она мне очень понравилась. Чтоб жениться на ей?" — "Жениться-то можно, но только через три года она тебе измену даст, и будет тебе тяжело жить". Он и подумал: "Может быть, через три года и я помру, а такой штуки опустить нельзя". — "Ну, дак вот, ступай в мага́зин и скинь деревенскую свитку, одень хоть пиджачок какой серой материи да и отправляйся туда. А я постараюся".

Он действительно пошел, переменил одёжу и является. А это была княгиня, да и она сама была волшебница. Ну, явственно, она не знала, волшебница, что у его есть такое волшебное кольцо, и она его приня́ла. И понравился он ей уже, потому что все кольцо командовало. Они поженились, обнялись, поцеловались и спать пошли.

Вот живет он уже недельку, две. И кот и собака тут находятся у его. Он стал замечать, что там повара и лакеи стали собаку пинком попихивать. Он увидал и дал приказ: "Если кто пинком обидит собаку или кота — сам улетит!"

Он прожил три года, как ему кольцо сказало. А она все добиралась, чем он командует. Ну, он все не сознавался, все, знаешь, скрывался, а это забыл, что ему кольцо сказывало: "Три года проживешь и в беду попадешь". Он и сказал: "Что я командую кольцом".

И вклал пальцы́ ей в рот. Она ему пальцы́ откусила, кольцо его утащила. Кольцо взяла, а его на второй день в темницу заперла́. Остался кот и собака ни при чем, торговать кирпичом.

Вот он сидит в темнице. Никого — ни кота, ни собаки нету, а барыня удрала к другому господину — тот был почище и помолодче уже.

Кот и добрался к своему хозяину в окошко, в темницу, и говорит хозяину: "Ну, пойдем искать хозяйку! Найдем, дак мы здесь будем". (Кот украдет кольцо у ее.)

Они и отправилися. Приходят они к морю. Кот садится на собаку, собака вдарилась вплыв. Эх, переплыли и попали к хозяйке.

Когда явилися они туда, кот и собака, то она увидала кота и собаку. "Это, — говорит, — моего прежнего мужа собака и кот. Надо их взять сюда на кухню, и они обе умные, пусть живут здесь у меня".

То кот постоянно около ее так и вьется, а собака так не будет, все полеживает. Ну вот, когда она ложилась спать, то она кольцо клала все за щёку́. То кот видит, что она за щёку кладет, что, знаешь, никак нельзя взять. То он поймал мышонка, его немножко прити́с, чтоб он был ни мертвый, ни живой, — и отда́л собаке его. "Ты, — говорит, — до вечера карауль его, а вечером он мне понадобится".

Вечером забирает кот мышонка.

Она ложится спать и кладет кольцо за щёку в рот. То когда она заснула, кот-мурлы́га, соско́чил тихонько на кровать и сунул этого мышонка в ее рот. Та прохватилась, — мышонок в ро́те, и она начала блевать, — даже забыла, что кольцо за щекой. То кот схватывает кольцо. А двери были закрыты, выскочить ему некуда. И он разогнался шибко, лбом в стекло. Разбил и сам со второго этажа выскочил. Собака была на кухне. Он приходит к дверям и начал кричать. Там слыхали. "Как же он попал на улицу? Узнает хозяйка, будет беда нам". Пустили. Ну, а собака уж знала, что он схватил кольцо, собака кинулась к порогу. "Верно, захотела до ветру и собака".

Пустили и собаку. Тут и кот и собака не вернулися, уже убегли. Прибегают они к морю. "Ну, садись, брат, на меня!" Вот и поплыли. Тут поднялся ветер и буря, стали волны бить здорово. Собака и спрашивает: "Ты все-таки наверху сидишь, — далеко берег аль нет?" — "Недалеко!"

И он, когда стал отвечать, кольцо спустил в море, и кольцо потопло. Они выплыли, кот и говорит: "Достали, брат, счастье, да не пришлося подать хозяину в руки. Когда ты спрашивал, тогда я его спустил в море с ответом". — "Ну, вот, это плохо нам". Собака и говорит: "Вот мы теперь от неба оторвались и земли не достали. Теперь как мы будем жить? Туда нам пройти назад — нельзя. Приходится где-нибудь у какого-нибудь мужичка пожить".

Вот они идут. Стоит избушка. В этой избушке живет старушка со стариком. Старик ловит рыбку, старушка чистит да варит, старика подкармливает. Ну, коту хорошо, хоть с рыбы ки́шки есть. Ну, собаке, когда бросит кусок хлеба, тот все впроголодь живет. Собака и сказывает: "Тебе хорошо, ты сыт. А мне другой день бросят корку сухую, сгрызу да и так лежу". Кот отвечает: "Погоди-ка, я буду и тебя подкармливать. Ты постоянно на улице, а я все в избе".

Там что останется у старика и старухи, кот крадет и собаке несет. Прожили они месяца три, четыре, и старик пошел ловить рыбу, и поймал щуку, и начали чистить. У этой щуки оказалося это кольцо. То когда кольцо она показала старику, старуха и сказывает старику: "Вот, старик, не зря люди говорят, что щука кажного съедает, кольцо и то съела". Старик и говорит: "Да это, старуха, кольцо натя́гнет денег. Ты его положь в шкап, а я в воскресенье пойду в город, зайду к знакомому часовому мастеру, он, пожалуй, рубля три даст".

Старуха — за кольцо; притащила, в буфет поклала. Но такой буфет, в каком дверей нет. Сама пошла варить рыбу. Кот скочил на буфет, что тут старухи нет, берет кольцо и отправляется к собаке: "Ну, пойдем-ка, брат, некогда спать! Нашего хозяина счастье у меня в зубах".

Они и понеслися в этот замок, где был хозяин засажо́н. Хозяин сидел на третьем этаже, — как в Сокольнической тюрьме (я сидел на первом, на втором, на третьем этаже, — на всех перебывал). Он по подводной трубе пробрался, на окошко проско́чил и нача́л кричать. Услыхал его хозяин, открыл форточку и пустил его. Подает хозяину кольцо. Хозяин израдовался. С руки на руку́ перебросил. "Открыть за́мок, выпустить всех!" Замок открылся, все закричали: "Ура! Кто такое сбавил нас?"

Сам отправился туда, где жил со своей женой. Жены нет. Он с руки на руку́ перекинул кольцо: "Представить мне сейчас ее!" Через несколько минут и она тут является. "Ты что же сделала надо мной?" Она стала проситься: "Милый мой, я не знаю, что случилось со мной!" — "Верю, голубка, тебе, что ты изменила мне. Ну дак вот, запереть ее в тот замок, в котором я сидел, на фунт хлеба, на стакан воды! Пусть и она познает, пусть жир спадет немного!"

Так и сделал. А сам женился на другой и нача́л здесь проживать, добро наживать. И я там был, мед, пиво пил, — в ро́те не было́, по бороде не текло, и пьяный случился. И вот сказал: случится, что и богатый к бедному стучится. Вот теперь и богатые поверили бедным, что правду бедняки сказывали, что и мы будем командовать вами. Так кулаки крылья опустили, а рабочие люди, у их крылья выросли, и теперь они живут и благодуют Ленину и Сталину, что пожгла наша жизнь хороша.

Княгиня

В некотором царстве, в некотором государстве была княгиня молодая, красивая. Вот она к себе никого не допускала, опрочь горничной и портного.

Портной парень был не промах и думает: "Княгиня хороша, да не совсем". Он купил букет хороших цветов. Надушил его сонными каплями и ароматными и приносит ей подарок. Когда подарок принес, и говорит ей: "Сударыня, я вам принес подарок за то, что вы даете мне много зарабатывать, так что я могу от вас кормиться. Вот понюхайте".

Она стала нюхать. Запах очень приятный. Она говорит: "Вот цветок, так цветок! Спасибо тебе, портняжка!"

Когда она заснула, у нее была квасница с квасом; он квас выпил, квасницу закрыл, а сам пошел. Она проснулась — и портного нет, и сама не узнала, кто квас пил.

Ну, от квасу княгиня забеременела. Она чувствует сама по себе, что ей надо скоро родить. Она и говорит горничной: "Знаешь ли что, дорогая моя, пособи горю моему". — "Что такое?" — "Да вот, я не знаю, что такое со мной случилося, что мне придется скоро родить, так неохота, чтоб люди знали, а чтобы скрыть этот грех, чтобы никто не знал".

Горничная и говорит: "Так как же скроешь это дело? Шило в мешке не утаишь. Так вот я советую тебе: вели запрягать пару лошадей с каретой, и мы поедем. Где ты освободишься, то мы там ребенка бросим, то тогда и знать никто не будет".

Так они и сделали. Ехали они день, на второй день едут. Въезжают они в огромный лес. Она тут и нача́ла рожать и родила парня. Жалко ей бросить и совестно назад везти. Она пишет записку и кладет к ему на грудь в пеленки и кладет сто рублей денег: "Если кто живого найдет, то прошу, чтоб годовал, а мертвого найдет — за эти деньги похороните его, и он не крещен", — и кладет его под дуб. Сами отправляются назад. Она села. Со слезами поехала в свой город. Ну, вот, она и теперь там живет. Про это ничего не знает.

Мы теперь возьмемся за младенца. Когда он под этим дубом лежал, сюда двенадцать человек разбойников подъезжали, и от этого дуба они кажному маршрут писали: "Ты поезжай туда, ты — туда" — в разные стороны. Когда они ехали туда, то под дубом ничего не было, когда они приехали назад, то здесь оказался младенец. Один слез с коня, развернул пеленки. Смотрит — записка и сто рублей денег. Ну, как он не крещеный, они обратным путем кладут назад эти деньги и записку и отправляются в свою землянку. Приезжают они домой и говорят атаману своему: "Вот, атаман, какое чудо мы видали". — "А какое?" — "Под вашим дубом лежит младенец, сто рублей денег у его и записка, и написано, что живого кто достанет — берите годовать, а мертвого — на эти деньги похороните".

Атаман говорит: "Чего же вы его не взяли с собой? Это же будет природный вояка у нас".

Садится один верхом на лошадь, что пуля полетел. Привозит этого младенца живого, и они развернули его. Нагрели воды, помыли, подкормили. Атаман сказывает: "Теперь надо ему дать имя; хоть он некрещеный, а имя должно у его какое-нибудь быть".

Они и думают: "Какое же ему дать имя?" Атаман говорит: "А дать ему имя такое: как он под дубом лежал, так назовем его — Гронин". (Громкое имя.)

Эти уезжают, а парнишка оставается с атаманом. То атаман его поит, кормит, то этот парнишка стал что день, то прибывать. Месяца через три стал ходить уже. Все как приедут, не бросаются скорей ужинать, а хватают парнишку, чтоб подержать его на руках. (Любили его здорово.)

Проходит год. Парнишка уже настояще бегает.

Ну, а портной этот похвалился сапожнику, что вот так и так: "Когда княгине я купил цветов и надушил сонными каплями и духами и дал понюхать, она заснула — и квасу у ей выпил. Так и ты не прозевай горничной". (А горничная никого к себе не пускала, кроме сапожника.)

Так и сапожник сделал, как и портной. То и эта забеременела. Ну, вот когда приходится ей через год ро́дить уже, то горничная сказывает княгине: "Я вас выручила, так выручьте и меня".

Княгиня велела обратным путем запрячь лошадей, и поехали тою дорогой, которой раньше ехали. Доезжают до того места. Тут и горничная освободилась и родила парнишку. Таким же самым способом пишут записку и кладут пятьдесят рублей денег, и сами вернулись назад.

Там разбойники подъезжают к дубу, а под дубом лежит младенец. Они соскочили с лошадей, развернули, записку прочитали и деньги просчитали — пятьдесят рублей. Заворачивают его в пеленки и подают на лошадь. (Уже не поезжали спрашивать атамана.) И вот привозят этого парнишку и сказывают: "Вот, атаман, мы еще счастье нашли под тем самым дубом и пятьдесят рублей денег, и он некрещеный".

Атаман говорит: "Дадим имя сами". Ну, помыли его, накормили, и атаман говорит: "Выбирайте, какое имя дадим". Один думал такое, другой такое, а третий такое. Атаман и говорит: "Дай-ка я выберу имя!" — "Ну, выбирайте", — говорят. "Так вот, это у нас Гронин, а это будет Воронин".

Ну, эти ребятишки росли. Гронин уже бегает, а этой еще в пеленках. Через год и Воронин заходил. Тут уже атаману весело стало с двумя парнишками этими. Так самое и разбойники, приедут — тешутся над ребятами, что они ребята хорошие. Один подержит, другой подержит.

Ну, вот года три они прожили, то ребята уже стали в рюхи играть, мячик подшибать, то все это им было потешно. Атаман их стал уже грамоте учить. Они уже научились грамоте немного. Прошло, может быть, лет пять. Ребята стали чуть не мужики. Атаман у их заболел. Он был старый. Он и говорит им: "Вы, товарищи, — я чувствую, что я скоро помру, — из своей среды выберите атамана себе".

Они пошли и думают: "Ну, кого тут выбрать атамана? Мне не хочется атаманом быть, и второму не хочется, и третьему".

Один говорит: "А знаете, товарищи, давайте выберем Гронина атаманом, а Воронина помощником его". И другой крикнул, третий крикнул: "Можно выбрать, если дозволит только атаман".

Приходят они к атаману и говорят: "Атаман, мы пришли к тебе. Мы выбрали себе атамана и помощника к ему выбрали, если вы дозволите". — "Кого?" — "Гронина атаманом, а Воронина помощником у его будет". Атаман и отвечает им: "Ну, может быть он атаманом".

Записали, что такой-то Гронин стал атаманом. (Видишь ли, мальчишка стал атаманом!)

Они напечатали бумажки по деревням, по городам, по помещикам и на столбах наклеили, что теперь у шайки новый атаман, старый помер.

Заступил Гронин атаманом, а Воронин — помощник его.

Стишки кажный читает, но никто не видал ни Гронина, ни Воронина. Гронин и распоряжается как атаман: "Ты поезжай туда, ты сюда, а ты туда".

У их стало очень хорошо, так эта Гронин распоряжается лучше старого атамана. Гронин и сказывает своим: "Вы там будете у помещика, так зайдите к ему, пусть он пару ко́ней нам даст и с сёдлами, и скажите, что это Гронину и Воронину, и чтоб хорошую лошадь послал. (Вот спецы́!) А если будет спорить, что не дам лошадей, так вы скажите, что завтра Гронин и Воронин придут пешком за лошадьми, то тогда они тебе брюшину вытряхнут".

Разбойники поехали и заехали к помещику и сказали ему, что сказал Гронин, ихний атаман. Помещик сказал: "Я лошадей не дам". — "Но, не даси́, так не обиждайся!"

Потребовали они у помещика триста рублей. Помещик им дал, а сам созвал двадцать пять человек солдатов, чтоб захватить Гронина и Воронина, и дожидал. (Были солдаты спрятаны.) Они являются, Гронин и Воронин, прямо садят к помещику в комнаты. Явились и говорят ему: "Тебе вчера сказывали, чтоб ты дал пару лошадей?" — "Сказывали". — "Так ты почему не послал?" — "А я хотел вас увидать, что вы такие за храбрые атаманы". Гронин и Воронин: "А такие храбрецы: на одну ногу станем, за другую возьмемся — и разорвем тебя, и бросим на две половины". Помещик немножко испугался и говорит: "Вы так грозно не говорите. Я лучше вас угощу". А Гронин говорит: "А ты что, думаешь — мы голодные? Мы, кажется, не голодные. Мы делаем так: бедных не обиждаем, а с вас, толстобрюхих, так мы последние рубашки берем; у вас не трудом и нажито, то вы делаете над мужиком, что вам захочется, так и командуете; а с нами немного ты пошикаешь, мы скоро распоря́димся с вами".

Да, барин подает весть уже солдатам. Являются солдаты. Гронин и говорит: "Ага, вот как! За то ты и смел? Ничего, испугаешься! (Он не робеет, что солдаты.) Ну, что же, солдатики, вас такой черт послал, как и этот черт. И они друг друга держат и помочь дают, а простой мужик все отвечает. Ну, так что же, будете за помещика стоять аль за нас? Если за помещика будете стоять — так выходите, а за нас будете стоять — так стойте".

Там ихний старшо́й и крикнул: "Возьмите их!"

Гронин и кинулся к этому старшо́му, схватил его за голову́ и выбросил его за окошко. "Там, — говорит, — кричи". Да и говорит солдатам: "Ну, что, за кого идете?" Один и крикнул: "А ни за кого!" Ну, Гронин: "Раз ни кого, так стойте по местам!.. А ты что, даёшь пару коней нам?" — к помещику. "Даю". — "И сёдла даешь?"- "Даю". — "Тысячу рублей даси?" — "Дам". — "Ну, вот, смотри, чтоб ты мужиков не обиждал, а если будешь мужиков обиждать, мы тебе покажем, почем сотня гребешков! Мы к тебе в гости часто будем приезжать".

Ихние шайки и пошли бушевать, даже по городам пошли грабежи под ихнюю фирму. Они несколько лет пожили. Накопили большое богатство себе, то Гронин и Воронин все согласны были. Гронин сказывает Воронину: "Знаешь, Воронин, что? Теперь нас все боятся, то пусть наши этим живут. Можно сказать, они как отцы наши. Они нас взрастили, грамоте выучили, на путь наставили, то нам их много обиждать нельзя, а возьмем немного денег себе да и удерем отсюдова. А они пусть под нашу фирму живут, а мы попробуем пожить другим ремеслом".

Так они и сделали. Оседлали своих лошадей и уехали. Приезжают они в этот город, где родились. (Они не знают, где они родились.) Пускают они своих лошадей: куда хочете, туда идите. А сами пошли по городу. Когда они идут по городу, видят — идет один господин, и два идут, тоже в одёже, так ничего себе. Ну, это издали было видать, что этот господин стал раздеваться и отдавать этим двум одёжу. Отдал и пошел. А теи пошли вперед и повстречались с мадамами и говорят: "Давайте деньги". И эти отдают деньги свои и отдают верхнюю одёжу и отправились. А Гронин и Воронин стречаются с этими двумя. Они и говорят: "Давайте деньги нам!" Гронин спрашивает: "За что вам деньги дать?" — "А что, вы не знаете Гронина и Воронина?" (Они под ихнюю фирму так.) "Нет, — говорят, — не знаем Гронина и Воронина. Так вы давно действуете этим способом?" — "Да, — говорят, — давно уже". — "А долго будете еще действовать?"

А теи, которые отдали вещи, смотрят на их, что этим будут делать.

"Мы денег не дадим вам". — "Ну, не даешь, так сам увидишь! Гронин и Воронин скоро расправятся". (Они уже застрашку дают.) Гронин отвечает: "А, так вы под нашу фирму играете?"

Одного схватил Гронин, а другого Воронин, и кричат тем: "Идите забирайте свои вещи!" Они пришли. "Что вы отдали им?" Вот тот сказывает: "Я отдал вот столько-то денег, и вот мое пальто". — "А вы что отдали, мадамы?" — "Да вот то́е, то́е отдали". — "Ну, забирайте свое!"

Они забрали. Подымает Гронин одного, а Воронин другого. — Гронин и сказал: "Теперь фирма Гронина и Воронина существовать не будет". И бросили их об землю, и они разбилися. Воронин "Воронина" рубил, Гронин "Гронина" рубил.

"Ну, теперь будем делить ихнее добро на пять частей. А им, собакам, собачья и смерть". То мадамы сказывают: "Нам не надо ихнего богатства, а спасибо вам, что вы мой город оставили, убили Гронина и Воронина. Теперь мы поживем, а то в нашем городе брали живого и мертвого. Так теперь пойдемте ко мне во дворец, что вы спасли мой город".

Когда она привела их в свой дворец, а тех велели закопать в яму. Она стала их держать несколько время у себя. Стала их возить по садам, по театрам, этих молодцов. Документов у их не было́, ну, как гости у княгини и такие богатыри, что Гронина и Воронина могли изничтожить, то никто до их не добирался. Княгине понравился Гронин, а горничной понравился Воронин, и они стали даже под ручку ходить. Уже княгиня соглашается даже замуж за его выйти, а горничная за Воронина.

Гронин и говорит: "Вот, сударыня, вы не очень старая (ей лет тридцать, да оденется хорошо, так она красивее еще), и вы мне предлагаете, чтобы я с вами принял законный брак. Неужели вы себе раньше не могли подобрать такого мужика, как и я?" Она говорит: "Нет, не могла подобрать". — "Так все-таки какая причина да есть?" — "Да вот причина, — я признаюсь тебе как перед богом: лет тому десять назад мне устроили такую штуку, что я сама не могу теперь разобрать".

И вот она рассказала, как ей цветы подарили, она понюхала, заснула и стала беременна. "И вот совестно мне было показать, что я беременна, то мы с горничной запрягли лошадей, и вот в таком-то месте я родила, и под дуб подклала, и записку написала, и сто рублей подклала. Не знаю, мертвый он али живой?"

Он это все выслухал. "А горничная почему в таких годах только вышла замуж?" Вот она отвечает: "Горничная тоже так сделала, и под одного дуба подклали". Он и говорит: "Да они живы оба! Это ж и есть Гронин и Воронин, а ты есть моя мать!"

Тогда мать упала перед ним на коленки и стала просить у его прощенья. Ну, дошло до Воронина, и тот от женитьбы отказался.

Они обратным путем также проживают здесь. Ну, все-таки языки были длинные у матерей. Они стали выхваляться, что Гронин и Воронин вроде как не убиты. И дошло до того, что узнали, что Гронин и Воронин эти и есть, то и подбралися к им, и захватили их в тюрьму, и осудили их под расстрел. Ну, как Гронина мать богата да княгиня была, то на место Гронина был расстрелян статуй, при публике поставленный в мешку, а Гронина выпустили. И Гронин с этого города удрал, а Воронина расстреляли.

Тогда Гронин перебрался в другое царство и поступил на корабль капитаном. Он проездил несколько годов капитаном. А ихняя шайка справили себе пароход и ездили по морю, разбивали корабли, пароходы. (По водяной части пошли, а сухопутную бросили, как услыхали, что Гронин и Воронин убиты.)

И вот шайка наскакивает на его корабль, и стали богатства забирать с его корабля. И признали Гронина, что он капитаном сейчас. Они подходят к ему и говорят: "Ты есть Гронин?" — "Да, Гронин". -"Ну, так как согласен быть у нас атаманом?" Он видит, что попался в руки их, то отвечает: "Могу быть". — "А где ж помощник твой Воронин?" — "Расстрелянный". — "Ну, так ступай на наш пароход, а тут назначай капитана, мы его грабить много не будем".

Они Гронина отправили на пароход, а сами назначили помощника капитана капитаном. Там сколько у них было денег — собрали, публики не обиждали, а сами отправилися на свой пароход. Гронин остался у них атаманом, он и сейчас разъезжает...

Беззаботный монастырь

Один раз проезжает Пётр Великий у монастыря, видит — вывеска висит. И он прочитал эту вывеску. На этой вывеске записано: "Беззаботный монастырь".

Он и думает: "Как же он беззаботный?" Он заходит в этот монастырь и вызывает старшего игумена: "Почему у вас написано на вывеске, что он беззаботный монастырь?" — "А так, — говорит, — что местность такая была, верно, так и вывеска такая, что беззаботный". — "Ну так вот, я дам вам заботы, чтоб ты через три дня разобрал мою загадку, что я скажу". — "А что?" — "Да вот, — говорит, — оцени, что я сто́ю, и скажи, что я думаю и кто у нас старшо́й есть? Я буду через три дня ехать, чтоб ты мне ответил. А если не ответишь, то моя меч — твоя голова с плеч".

А здесь как раз водовоз воду выливал да это все и слыхал. Игумен задумался — никак не может эту загадку отгадать. И он уже по монахам стал спрашивать, и кого ни встретит, все спрашивает. Водовоз и говорит: "Что ты отец игумен так задумался?" — "А вот что задумался: государь мне дал задачу, что наш монастырь беззаботный, он дал заботу". — "Какую?" — "Да вот, кто у нас старше есть? И что он стоит? И что он думает?" — "Так вот, отец игумен, я тебя избавлю, если послухаешь меня, то дай мне твою одёжу. Когда приедет государь, сам заберись под кровать и сиди, то пущай мне голову рубят, а не тебе".

Государь является через три дня. Игумен выходит. "Ну что, надумался?" — "Надумался, ваше императорство". — "Ну, расскажи". — "Так пойдемте, -говорит, — со мной".

Вот он приводит, где игумен под кроватью лежит. "Ну, расскажи, кто из нас старше?" — "Да пока старше вас нет". — "А что я сто́ю?" — "А Иуда продал Христа за тридцать серебреников, а вы стоите двадцать девять — поменьше немножко". — "А что я думаю?" — "А вы думаете знаете что?" — "А что?" — "Вы думаете, что с игуменом разговариваете, а вы разговариваете с водовозом, а игумен вон под кроватью сидит".

Игумен вылазит с-под кровати.

"Ну, так вот, пусть же ваш монастырь и будет беззаботный. Игумен же пускай будет водовозом, а ты будь игуменом, что мог ты все отгадать".

Игумен остался водовозом, а водовоз игуменом.

Петр Великий и кузнец

Вот Петр Первый приезжает к кузнецу на лошади: "Подкуй-ка мне коня!" — "Можно", — говорит. "Только сделай подкову хорошую!"

Ну, вот кузнец занялся подкову делать. Сделал подкову и подает ему: "Что, хороша будет эта подкова?" Петр Первый усмехнулся: "Хороша, да не совсем". — "Почему не совсем?"- "Она, — говорит, — слабая". — "Ну, не знаю, — говорит, — что она слабая".

Он берет в руки и разгибает эту подкову. Кузнец видит: "Да, действительно слабая". — Берется работать вторую. "Ну, а это — хороша будет?" Он и говорит: "Да так себе".

И эту разогнул. Он берется третью делать. Третья готова. "Ну, этой, пожалуй, можно подковать".

Кузнец сделал четыре подковы и подковал. Петр Первый и спрашивает: "Сколько тебе за подкову?" — "Четыре рубля".

Он подает ему рубль серебряный. Кузнец взял и сломал этот рубль. "Да у вас и деньги фальшивые!" Он подает ему второй. Он и второй сломал. "Да дайте, — говорит, — мне деньги хорошие".

Петр Первый вынимает двадцать пять рублей и подает ему: "На, не ломай денег, то мы наехали коса на камень. Я подкову взломал, а ты рубли поломал. Видать, что сильней ты меня. Ты знаешь, кто я такой?" — "Нет, не знаю". — "Я Петр Великий, ваш государь. Ну, дак вот, работай, как работал, и сказывай людям, что государь ломал подковы, а я его рубли. Вот мы с им и познакомилися".

Петр Первый сел и поехал и сказал: "До свиданья, кузнец, ты хороший молодец!"

И после того его не видал.

Помещик и бедный мужик

Жил помещик. У этого помещика было три дочки. Старша́я очень была груба́я. Ну, вот приезжает помещик к помещику и сватывает. Надо старшу́ю отдать, а старшу́ю не берут, потому что она хороша, хорошо одета, да характера нету. Эти уже вышли замуж, живут, а к ней никто не кидается. Она и живет девушкой.

Один мужичок бедный, на лицо был ничего парень, фартовый, только в одном кармане вошь на аркане, а другая на цепу́, а кошелька век не бывало. Он и говорит своему отцу: "Знаешь, отец, что я надумал? Своего помещика взять дочку замуж. Пожалуй, он отдаст за меня, потому что никто не сватает ее". — "А пожалуй, ты пойдешь туда да это скажешь, что ты пришел в сваты, так он тебе спину надерет". Он говорит: "Э-э, отец! Спина не бересте́нь, не будет болеть кажный день. Все-таки попробую".

Да и пошел. Приходит: "Здрасте, барин!" — "Здравствуй, беднячок! (Барин знал, что он бедный.) Чего ж ты пришел?" — "Да, барин, я пришел с хорошей вестью: взять вашу дочку за себя замуж". Барин отвечает: "Бери, если сумеешь с ей жить". (Вот какая!) — "Сумею, барин, это дело там не ваше".

А ей охота и самой замуж; выйти, да никто не сватает. Барин вызывает дочку и спрашивает у ее: "Пришел в сваты к тебе". А она только ответила: "Ну, дак что? Можно идти". Повернулася и пошла. Он и говорит: "Видишь, какая она: два слова сказала и ушла". Он и говорит: "Ничего, барин, наладится". — "Ну, дак давай, делать свадьбу будем. Свадьба будет на мой счет".

Сделали они свадьбу. Дает тесть ей пару лошадей хороших, дает три коровы, быка и отправляет к зятю.

Когда они приехали домой, молодых кладут спать, как раньше было́ во деревнях. Он с ей лег спать. Спит, ничего ни он не говорит, ни она. Вдруг петух запел. Петух запел, он и говорит: "Перестань петь, а будешь кричать -и голова с плеч слетит". Петух крикнул второй раз. "Ну, если — говорит, — крикнешь третий раз, то и голова с тебя прочь". Петух крикнул третий раз. Он встает, берет топор и отрубил ему голову́. И сам идет к ей и ложится спать.

Тут бык, который тесть ему дал, на сарае: "Му-у-у..." Он и говорит: "До трех раз только ты мукаешь!" Бык второй раз мукнул и в третий. Он берет и быка убивает.

Ну, и живет неделю. Ну, по-деревенски, — нужно на хлеби́ны ехать. (В деревне пожили, а к тестю надо ехать.) Он и говорит: "Поедем в гости". Она молчит. Он второй раз: "Поедем в гости". Он: "Ну, до трех раз я тебе говорю!"

Он пошел запрягать коня. Она уже стала одеваться. Тут нечего дожидаться, а то будет что петуху и быку. Сели и поехали. Едут дорогой, стречается стре́та. Жеребец: "И-и-и-и!" Он и говорит: "Еще встретишься, заревешь — долго не проживешь!" Попадается и вторая стре́та. И он отвечает: "До третьего раза́ это ты". Ну, тут третья стре́та. Жеребец опять заржал. Он сла́зит с санок, берет обух — убил жеребца. Он хомут снимает, кладет в санки и говорит ей: "Становися в оглобли!"

И она не становится. Он ей опять: "Что, встанешь аль нет? Третье раза не дожидай!"

Она становится в оглобли и повезла санки. Ну, и он сзаду пособляет немножко. Когда подъехали к двору, он сел в санки (сам уже) и: "Вези к крыльцу!" Вот она и повезла его к крыльцу.

Вот и стречает гостей. Он вышел с санок и пошел, и она след за им. А тут своя́ки, сестру смотрят, тоже приехали гостить. "Смотри-ка, Иван Петрович образовал невидимку!"

Стали выпивать, закусывать, гоститься. Своя́ки и спрашивают: "Ну, как, Иван Петрович, ты живешь с ей?" — "Ничего, — говорит, — лучше не надо, как я живу с ей".

Вот он и говорит: "Вот ваши жены говоруны, а у меня она помалкивает. Я что прикажу, то жена сделает, а ваши не сделают того". Они говорят: "А давай по сто рублей побьемся".

Ну, как у тех деньги есть, а у этого денег нету, то тесть сказал: "Я закладу за тебя".

"Что вы прикажете своим женам сделать? Послухают они или нет, а моя-то послухает". — "А вот, — говорит, — налейте им по стакану простой водки и подозвать, чтобы пущай выпьют".

Средний зовет свою: "Иди-ка, дорогая, сюда!" Она и приходит: "Что такое?" — говорит. "Выпей этот стакан водки". Она и говорит: "Ну, будто я такую гадость пить буду! Хватит мне и хорошей". Завернулася и пошла.

"Ну-ка, свояк, зови свою!" (Этот все командует, мужик.) И вторая приходит. И велит муж: "Выпей стакан простой водки!" Та́я тоже: "Что ж я такую гадость буду пить?" (Тоже не хочет.)

Вот он: "Ну, теперь я свою позову, что вы сказываете "Невидимка". Иди-ка, Марья, сюда!" Марья и приходит. Он и говорит: "Выпей этот стакан водки!" Тая простяга́ет руку́, и берет стакан, и выпивает. "Ну, теперь поставь стакан на место!" Она поставила стакан на место. "Теперь можешь идти".

Свояки и сказали, что мы проиграли. И они выкидают ему двести рублей, и тесть сто рублей выкидает — он обещал: "И я покладу, если проиграют".

Тесть и спрашивает у его: "Ты, наверно, Иван Петрович, не раз ей жбана́ давал, что умная такая стала?" Он и говорит: "Нет, не бил, не учил, — она сама научилась".

И сказал, как он петуха убил, как он быка убил, как дорогой жеребца убил и как заставил ее санки ве́зти. То тесть сказал, что все это не беда, это я все тебе верну. Она хоть будет человеком, что ты сумел ей владеть.

Ну, вот, остался он жить-поживать, добро наживать, ребят копить и научил ее на поле ходить.

Барин-драчун

В одной деревне (деревушка была большая) жил помещик. И он мужиков драл розгами и бил по уху их. Но ему было мало этого, и он надумался: "Погодите, еще вас побью!"

Сделал трактир большой, такой дом в деревне, и объявил, что я даю вина бесплатно, кто ко мне только ни зайдет.

Кто ни идет, все читает: "Хороший барин! Видишь, кажному можно зайти сюда да и выпить". Кто грамотный, кто неграмотный — все заходят сюда. Барину стоила сотка — одна копейка, а мужикам стоило выпивать — семь копеек. "На что же нам семь копеек тратить? Лучше выпьем тут так, дарма".

Заходят мужики-дураки в трактир. Барин спрашивает: "Что, зашли выпить?" — "Да, выпить". Вот подает кажному по сотке и спрашивает у их: "Ну, что, хорошо?" — "Хорошо, барин". — "А!!! Бесплатно хорошо!"

И вот барин начинает плеткой их драть. Теи уже не рады семи копеек. Только пусти, барин.

Там поодиночке стали — ходить выпивать. Приходят. "Что, зашли в трактир выпивать?" — "Да, барин, не мешает выпить". — "Так у меня вино бесплатно, только загадка большая". — "Какая?" — "А вот какая загадка — как выпьешь, сам узнаешь". — "Ну, давай". (А у барина уже плеть наготовлена давно.)

Барин подает по сотке вина. Они выпивают. "Ну, какое вино?"- "Хорошее, барин". — "А!!! Хорошо бесплатное!" Ну плетью драть. "Дармового не пей и людям скажи: "Дармового выпивал вина, да на плечах плетку имел".

Ну, кто пил да сказывал, что горькое, и того бил, что не пей горькое дармовое. Так что в этот трактир стали люди отклоняться, не стали ходить. Услыхал цыган эту историю. "А дай-ка я пойду к барину!"

Цыган залетает в трактир: "Здравствуй, барин!" — "Здравствуй, цы́ган! Что, зашел выпить?" — "Да, барин, если милость есть, так дай".

Барин ему наливает сотку вина с-под крана. Подает цыгану. Цыган выпивает. "Ну, как, цыган, хорошо?" — "О, барин, не разобрал!"

Он наливает ему вторую. "Разбери-ка, цыган". Он вторую выпивает. "Барин, дай-ка закусить!" — "Дак у меня закуски нету", — барин отвечает. "Ну, как ты, барин, так живешь, что закуски не имеешь? Надо выпить — закусить". — "Я у тебя спрашиваю: без закуски хорошо вино али нет?" — "Да вот бы закусил, разобрал бы, какое у вас вино". — "Ну, так на, выпей третью!" Он и третью выпивает. "Ну, как, цыган, хорошо али нет?" Цыган отвечает: "Ой, барин, без закуски не разберешь". — "Так на, четвертую выпивай!" Цыган и четвертую выпивает. Барин его опять спрашивает: "Ну, как?" — "О, барин, это еще ноль. Наливай пятую". Барин и пятую наливает. "А что, барин, закуски нету?" — спрашивает цыган опять. "Нету, цыган. Ну, так что, хорошо мое вино?" — "Не сказать — хорошее, не сказать — худое, а без закуски плохо пить. А дай-ка, барин, еще одну сотку — шестую, тогда расскажу тебе правду всю". Барин подает шестую ему. Он выпивает шестую. "Барин, а закусить нету?" — "Да я тебе сказал, что нету!" — "Так придется, барин, мне закусывать чем? Ножик взять да у барина кусок мяса отрезать да закусить".

Барин: "Да как же?" — "Раз трактир держишь, надо закуску иметь!" Он ему наливает еще одну, седьмую. Цыган седьмую выпивает: "Давай же закуску, барин!" — "Да нету".

Барину тут деться некуда уже. "Ну, цыган, я сейчас тебе закуску дам". Вынимает плетку, идет к цыгану. А цыган: "Ого! Барин, мы на погонялке век живем. Когда колья меняем — все выпиваем. А твоя закуска-то ноль. Держи-ка сам эту закуску. У меня, барин, погонялка длиннее твоей плетки, и моя плетка сильней твоей будет. Я похожу по тебе, да будет рубец на спине".

Барин не смеет ударить цыгана. "Я, барин, за одним махом убил семьсот побия́хом. А тебе убивать нечего". Барин и думает: "Семьсот побия́х убил одним взмахом".

Барин и говорит: "Ты, может, еще хочешь выпить?" — "А давай!" Цыган выпивает еще. Выпил и сказывает: "Ты, барин, хороший. Мужиков поил и плеткой бил. Ты, барин, сколько людей побил?" — "Восемь". — "А чего же ты меня не побьешь?" — "Так ты не говоришь ни горько, ни сладко". — "Так тебе интересно — горько аль сладко? Так давай же померяемся".

А барин говорит: "Мериться нам нечего". — "Ну, так смотри, мужиков не бей, а если будешь бить, дак мы налетим и тебя собьем".

Барин и отказался вина дарма давать, и сказал барин: "Правда, люди сказывают, что цыгане — полевые дворяне, с их взять нечего".

Про цыгана и про попа

Приходит цыган к батюшке: "Здравствуй, батюшка! Батюшка, не отказал бы в моей просьбе, дал бы мне хоть рублевку денег". Батюшка и говорит ему: "Ты молодой просить теперь. Видишь, рабочее время, ты б поработал, тебя б накормили, напоили и денег приработал". — "Ой, батюшка, да никто не берет нас на работу!" — "А ты косить умеешь?" — "О-о-о! Да мой отец косил, косец хороший когда-то был, а я лучше отца кошу еще". — "Ну, так вот, цыган, приходи завтра ко мне косить. Я тебе заплачу хорошо, когда ты косец хороший". — "Приду, батюшка".

Утром и является цыган к батюшке. Батюшка и говорит работнику: "Иван, бери косы и вот на такую пожню иди косить с цыганом".

Пожня была большая. "Если, — говорит, — не скосите до завтра, утром докосим. Вот тебе хлеба туда на завтрак, вот тебе на обед и после обеда, — накосите там, может быть, захочете".

А этот все во внимание берет. Приходят на пожню. Цыган и говорит: "Это что, вся ваша пожня?" — "Вся". — "Дак мы рано ее скосим".

А там стоял среди пожни дуб. "Давай же обкосим кругом дуба, а то солнце припекет, так и спрятаться нам негде будет".

Вот они обкосили вокруг дуба, чтоб от солнца скрываться. "Ну, давай, браток, позавтракаем!" Сели позавтракать. Позавтракали. Иван и говорит: "Ну, пойдем же косить". А цыган говорит: "О, Иван, после хлеба-соли кто не отдышет, дак того бог за свинью запишет". — "Ну, давай".

Цыган поел хорошо и заснул хорошо. Иван прочинается и будит цыгана: "Вставай, пойдем косить". Цыган встает: "Давай, браток, покурим!" Покурили. "А давай за одним временем пообедаем. Уже время обедать". Они сели, пообедали. "Ну, пойдем косить". — "А что ж, ты не знаешь, что после обеда все люди отдыхают, а мы что — не должцы отдыхнуть?"

Они легли отдыхать. Ну, на вольном воздухе, ветры повивают, солнце под дубом не греет здорово, то и спать хорошо. Тут уже солнце повернулося к вечеру ближей. Иван прочинается и цыгана будит: "Давай, цыган, косить!"

Цыган встает, на солнце посмотрел, что солнце сдвигается к вечеру уже. "Давай же мы подзакусим еще, браток, а потом косы на жердь навяжем (чтобы была длинная) и сразу скосим. Тут больше не пройдут полчаса, как вся пожня слетит".

Они подзакусили. Работник говорит: "Ну, давай же, будем косы навязывать". — "Фу, да что навязывать, надо отдохнуть после хлеба-соли. А долго ли нам навязать да пройти по пожне туда и оттудова — и пожня скошена будет".

Они легли опять отдыхать. Работник прочинается. Темнеет. Он и говорит: "Что ж мы — дотемна дожили, и пожню не скосили, и знаку никакого не сделали". Цыган и говорит: "Как же не сделали. Вон кругом дуба обкосили". — "Так что же нам батюшка скажет?" — "Хо! Ты только слухай меня — все будет хорошо, и пожня скосится".

Вот и пошли домой. Батюшка дожидает уже, что долго с сенокосу нет. Цыган и говорит работнику: "Когда мы придем к батюшке, то ты скажи, что скосили всё, зато мы поздно и пришли".

Приходят, батюшка и спрашивает: "Ну, как дела?" — "Скосили всю пожню, зато мы долго и были там". — "Вот молодцы! Правда цыган сказывал, что он косец хороший?" Работник отвечает: "Да, барин, хороший косец. Мне уже двадцать пять лет, но такого косца не видал".

Батюшка дал им ужинать. Цыган поужинал: "Ну, батюшка, заплати мне". (Плату просит.) Он подает ему полтора рубля денег, как косец хороший и всю пожню скосили. Цыган и говорит: "Батюшка, я сам сыт, а детки мои там маленькие не евши сидят". — "Дак что ж тебе дать?" — "Да дал бы, батюшка, хоть кусочек сала".

Батюшка и повел его в амбар давать сала. Дает ему кусок сала. "Ой, батюшка, дай еще кусочек, у тебя много есть!" Батюшка ему еще кусок дал. Он: "Батюшка, дай кусочек". (Третий просит.) Цыган третий кусок получил. "Батюшка, дай еще кусочек". — "Да, что ты, — говорит, — цыган, того не стоит и сенокос твой". — "Дак что ты, батюшка, больше не даси?" — "Нет, не дам!" — "Ну, так пожалел кусок сала, чтоб твоя трава вся на пожне встала, чтоб только там не встала, где хлеб-соль лежала!"

Ну, цыган и пошел домой. Наутро батюшка встает. Погода хорошая. "Ну, пойдем, Иван! Бери грабли, подвернём да будем грести сено". (А Иван знает, что пожня не скошена.)

Идут они на пожню. Приходят. Трава вся стоит, только под дубом не встала, где хлеб-соль лежала. Батюшка и говорит: "Ах, жалко, что не дал четвертого куска сала! Вот какой волшебник: всю траву поднял, как она и была, гребти́ нечего".

А Иван думает: "Да она и не кошена".

"Больше я цыганов звать не буду, — батюшка сказал. — С ими плохо коммерцию весть. Ну, и правду люди говорят, что цыган девке не родня, цыгана бойся, что огня. Он лаской просит, кнутом кормит, а сено у мужика на погонялку выносит".

Ну, и вся тут.

Музыкант

В деревне жил мужичок Егорья. И была у его жена красавица. Она недолюбливала его. Как он придет, она делается больной. Она была не больна, а притворялась. Как пошлет Егорья куда, он идет, — она собирает вечеринку, нанимает музыканта, делает пляски. С попом пляшут. То этот музыкант знал, что она проделывает. Вот она посылает Егорья: "Иди-ка ты за море, за морем нарви травы с камня; принесешь, мы ее сварим, я напьюся и выздоровлю".

Егорий и пошел за море искать своего горя, чтоб женка выздоровела. Идет он и стречает музыканта этого, который играл несколько разов у ее на вечеринке. И поп тут был, и дьякон был. То он и спросил его: "Куда ты идешь, Егорья?" А он говорит: "Я иду за море нарвать травы на камне и сварить, моя жена выпьет, и она поздоровеет, не будет болеть".

А музыкант ему сказывает: "Эх, ты, Егорья! Ты ищешь своего горя, что посылает тебя женка за море. Когда ты за море попадешь? Воротись же ты со мной на сегодняшний вечер, и женка выздоровеет, и здоровой станет, и болеть больше не будет".

Егорья воротился. Зашли к музыканту. "Ну, посиди до вечера".

Егорья сидит. И видит, что женка к этому музыканту бежит. Он взял да и спрятал его. Она прибегла и говорит: "Ты сегодня приди к нам поиграть: вечеринка будет хорошая у нас. Будет вина, будет пива, — поп, принесет".

Музыкант и говорит: "Прийти-то я приду, да вот у меня есть такая вещь, что я не могу ее оставить, надо с собой взять. Она будет в тукаче́ соломы, вещь, лежать. Нельзя ее в сенях оставить, надо в избу взять, и придется тукач поставить у порога, то тогда приду играть. Если нельзя тукача́ взять, так и я не пойду".

Она и говорит: "Он не помешает нам, приноси, когда бросить нельзя его здесь". — "Ну, вот я приду, как темнеть станет".

Она и пошла. Музыкант берет этого Егорья и говорит: "Слыхал свое горе? Я тебе сказал, что будет женка здорова́".

Увязал Егорья в солому, в тука́ч, и приносит его в Егорову избу и ставит его к порогу: "Стой, Егорья".

Тут и поп является, начали выпивать и музыканта поить. Попили, пое́ли. "Теперь нам поиграй, музыкант", — говорят.

Музыкант занимается играть. Вот он играет на скрипке и припевает:

Егорья не выскакивает. Он опять заводит другую песню:

Выскочил соломя́ка с соломы, захватил гуж на крючку́ и давай ходить по жене, попу и дьяку́. Дьячку — раз, попу — два, женке — три раза́: "Не скачи трепака!"

Егорья отдул попа, дьяка́. Ну и поп не стал ходить на вечеринку, да и дьяк не стал ходить, да и женка стала здорова, не стала посылать Егорья за море.

Так музыкант избавил его от попа и дьякона.