Русские песни и романсы

Однозвучно гремит колокольчик,

И дорога пылится слегка,

И уныло по ровному полю

Разливается песнь ямщика.

Столько грусти в той песне унылой,

Столько грусти в напеве родном,

Что в душе моей хладной, остылой

Разгорелося сердце огнём.

И припомнил я ночи иные

И родные поля и леса,

И на очи, давно уж сухие,

Набежала, как искра, слеза.

Однозвучно гремит колокольчик,

И дорога пылится слегка.

И замолк мой ямщик, а дорога

Предо мной далека, далека…

Не брани меня, родная,

Что я так люблю его.

Скучно, скучно, дорогая,

Жить одной мне без него.

Я не знаю, что такое

Вдруг случилося со мной,

Что так бьётся ретивое

И терзается тоской.

Всё оно во мне изныло,

Вся горю я, как огнём,

Всё немило мне, постыло,

Всё страдаю я по нём.

Мне не надобны наряды

И богатства всей земли…

Кудри молодца и взгляды

Сердце бедное зажгли…

Сжалься, сжалься же, родная,

Перестань меня бранить.

Знать, судьба моя такая, —

Я должна его любить!

Было дело под Полтавой,

Дело славное, друзья!

Мы дрались тогда со шведом

Под знаменами Петра.

Наш могучий император —

Память вечная ему! —

Сам, родимый, пред полками

Словно сокол он летал,

Сам ружьём солдатским правил,

Сам и пушки заряжал.

Бой кипел. Герой Полтавы,

Наш державный великан,

Уж не раз грозою грянул

На могучий вражий стан.

Пули облаком носились,

Кровь горячая лилась.

Вдруг одна злодейка-пуля

В шляпу царскую впилась…

Видно, шведы промахнулись —

Император усидел,

Шляпу снял, перекрестился,

Снова в битву полетел.

Много шведов, много русских

Пред Полтавою легло…

Вдруг ещё впилася пуля

В его царское седло.

Не смутился император,

Взор как молния сверкал,

Конь не дрогнул от удара,

Но быстрее поскакал.

Но как раз и третья пуля

Повстречалася с Петром,

Прямо в грудь она летела

И ударила как гром.

Диво дивное свершилось:

В этот миг царь усидел.

На груди царя высокой

Чудотворный крест висел;

С визгом пуля отскочила

От широкого креста,

И спасенный победитель

Славил господа Христа.

Было дело под Полтавой;

Сотни лет ещё пройдут, —

Эти царские три пули

В сердце русском не умрут!

Ни кола ни двора,

Зипун — весь пожиток

Эх, живи — не тужи,

Умрёшь — не убыток!

Богачу-дураку

И с казной не спится;

Бобыль гол как сокол,

Поёт-веселится.

Он идёт да поёт,

Ветер подпевает;

Сторонись, богачи!

Беднота гуляет!

Рожь стоит по бокам,

Отдаёт поклоны…

Эх, присвистни, бобыль!

Слушай, лес зелёный!

Уж ты плачь ли, не плачь

Слёз никто не видит,

Оробей, загорюй —

Курица обидит.

Уж ты сыт ли, не сыт —

В печаль не вдавайся;

Причешись, распахнись,

Шути-улыбайся!

Поживём да умрём —

Будет голь пригрета…

Разумей, кто умен, —

Песенка допета!

Ехал из ярмарки ухарь-купец,

Ухарь-купец, удалой молодец.

Стал он на двор лошадей покормить,

Вздумал деревню гульбой удивить.

В красной рубашке, кудряв и румян,

Вышел на улицу весел и пьян.

Собрал он девок-красавиц в кружок,

Выхватил с звонкой казной кошелёк.

Потчует старых и малых вином:

«Пей-пропивай! Поживём — наживём!..»

Морщатся девки, до донышка пьют.

Шумят, и пляшут, и песни поют.

Ухарь-купец подпевает-свистит,

Оземь ногой молодецки стучит.

Синее небо, и сумрак, и тишь.

Смотрится в воду зеленый камыш.

Полосы света по речке лежат.

В золоте тучки над лесом горят.

Девичья пляска при зорьке видна,

Девичья песня за речкой слышна.

По лугу льётся, по чаще лесной…

Там услыхал её сторож седой;

Белый как лунь, он под дубом стоит,

Дуб не шелохнётся, сторож молчит.

К девке стыдливой купец пристаёт,

Обнял, целует и руки ей жмёт.

Рвётся красотка за девичий круг:

Совестно ей от родных и подруг,

Смотрят подруги — их зависть берёт:

Вот, мол, упрямице счастье идёт.

Девкин отец своё дело смекнул,

Локтем жену торопливо толкнул.

Сед он, и рваная шапка на нём.

Глазом мигнул — и пропал за углом.

Девкина мать расторопна-смела,

С вкрадчивой речью к купцу подошла:

«Полно, касатик, отстань — не балуй!

Девки моей не позорь, не целуй!»

Ухарь-купец позвенел серебром:

«Нет, так не надо… другую найдём!..»

Вырвалась девка, хотела бежать,

Мать ей велела на месте стоять.

Звёздная ночь и ясна и тепла.

Девичья песня давно замерла.

Шепчет нахмуренный лес над водой,

Ветром шатает камыш молодой.

Синяя туча над лесом плывет,

Тёмную зелень огнём обдаёт.

В крайней избушке не гаснет ночник,

Спит на печи подгулявший старик,

Спит в зипунишке и в старых лаптях,

Рваная шапка комком в головах.

Молится богу старуха жена,

Плакать бы надо — не плачет она.

Дочь их красавица поздно пришла,

Девичью совесть вином залила.

Что тут за диво! и замуж пойдёт…

То-то, чай, деток на путь наведёт!

Кем ты, люд бедный, на свет порожден?

Кем ты на гибель и срам осуждён?

«Ой, полна, полна коробушка,

Есть и ситцы, и парча.

Пожалей, моя зазнобушка,

Молодецкого плеча!

Выди, выди в рожь высокую!

Там до ночки погожу,

А завижу черноокую —

Все товары разложу.

Цены сам платил немалые,

Не торгуйся, не скупись:

Подставляй-ка губы алые,

Ближе к милому садись!»

Вот уж пала ночь туманная,

Ждёт удалый молодец.

Чу, идёт! — пришла желанная,

Продает товар купец.

Катя бережно торгуется,

Всё боится передать.

Парень с девицей целуется,

Просит цену набавлять.

Знает только ночь глубокая,

Как поладили они.

Расступись ты, рожь высокая,

Тайну свято сохрани!

«Ой! легка, легка коробушка,

Плеч не режет ремешок!

А всего взяла зазнобушка

Бирюзовый перстенёк.

Дал ей ситцу штуку целую,

Ленту алую для кос,

Поясок — рубаху белую

Подпоясать в сенокос, —

Всё поклала ненаглядная

В короб, кроме перстенька:

«Не хочу ходить нарядная

Без сердечного дружка!»

В полном разгаре страда деревенская…

Доля ты! — русская долюшка женская!

Вряд ли труднее сыскать.

Не мудрено, что ты вянешь до времени,

Всевыносящего русского племени

Многострадальная мать!

Зной нестерпимый: равнина безлесная,

Нивы, покосы да ширь поднебесная —

Солнце нещадно палит.

Бедная баба из сил выбивается,

Столб насекомых над ней колыхается,

Жалит, щекочет, жужжит!

Приподнимая косулю тяжёлую,

Баба порезала ноженьку голую —

Некогда кровь унимать!

Слышится крик у соседней полосыньки,

Баба туда — растрепалися косыньки, —

Надо ребёнка качать!

Что же ты стала над ним в отупении?

Пой ему песню о вечном терпении,

Пой, терпеливая мать!..

Слёзы ли, пот ли у ней над ресницею,

Право, сказать мудрено.

В жбан этот, заткнутый грязной тряпицею,

Канут они — всё равно!

Вот она губы свои опалённые

Жадно подносит к краям…

Вкусны ли, милая, слезы соленые

С кислым кваском пополам?..

Слети к нам, тихий вечер,

На мирные поля;

Тебе мы поём песню,

Вечерняя заря.

Темнеет уж в долине,

И ночи близок час;

На маковке берёзы

Последний луч угас.

Как тихо всюду стало,

Как воздух охладел!

И в ближней роще звонко

Уж соловей пропел.

Слети ж к нам, тихий вечер,

На мирные поля!

Тебе мы поем песню,

Вечерняя заря.

«Что шумишь, качаясь,

Тонкая рябина,

Низко наклоняясь

Головою к тыну?»

— «С ветром речь веду я

О своей невзгоде,

Что одна расту я

В этом огороде.

Грустно, сиротинка,

Я стою, качаюсь,

Что к земле былинка,

К тыну нагибаюсь.

Там, за тыном, в поле,

Над рекой глубокой,

На просторе, в воле,

Дуб растёт высокой.

Как бы я желала

К дубу перебраться;

Я б тогда не стала

Гнуться да качаться.

Близко бы ветвями

Я к нему прижалась

И с его листами

День и ночь шепталась.

Нет, нельзя рябинке

К дубу перебраться!

Знать, мне, сиротинке,

Век одной качаться».

Кони мчат-несут,

Степь всё вдаль бежит;

Вьюга снежная

На степи гудит.

Снег да снег кругом;

Сердце грусть берёт;

Про Моздокскую

Степь ямщик поёт…

Как простор степной

Широко-велик;

Как в степи глухой

Умирал ямщик;

Как в последний свой

Передсмертный час

Он товарищу

Отдавал приказ:

«Вижу, смерть меня

Здесь, в степи, сразит, —

Не попомни, друг,

Злых моих обид.

Злых моих обид,

Да и глупостей,

Неразумных слов,

Прежней грубости.

Схорони меня

Здесь, в степи глухой;

Вороных коней

Отведи домой.

Отведи домой,

Сдай их батюшке;

Отнеси поклон

Старой матушке.

Молодой жене

Ты скажи, друг мой,

Чтоб меня она

Не ждала домой…

Кстати ей ещё

Не забудь сказать:

Тяжело вдовой

Мне её кидать!

Передай словцо

Ей прощальное

И отдай кольцо

Обручальное.

Пусть о мне она

Не печалится;

С тем, кто по сердцу,

Обвенчается!»

Замолчал ямщик,

Слеза катится…

А в степи глухой

Вьюга плачется.

Голосит она,

В степи стон стоит,

Та же песня в ней

Ямщика звучит:

«Как простор степной

Широко-велик;

Как в степи глухой

Умирал ямщик».

Эх ты, доля, эх ты, доля,

Доля бедняка!

Тяжела ты, безотрадна,

Тяжела, горька!

Не твою ли это хату

Ветер пошатнул,

С крыши ветхую солому

Разметал, раздул?

И не твой ли под горою

Сгнил дотла овин,

В запустелом огороде

Повалился тын?

Не твоей ли прокатали

Полосой пустой

Мужики дорогу в город

Летнею порой?

Не твоя ль жена в лохмотьях

Ходит босиком?

Не твои ли это детки

Просят под окном?

Не тебя ль в пиру обносят

Чаркою с вином

И не ты ль сидишь последним

Гостем за столом?

Не твои ли это слёзы

На пиру текут?

Не твои ли это песни

Грустью сердце жгут?

Не твоя ль это могила

Смотрит сиротой?

Крест свалился, вся размыта

Дождевой водой.

По краям её крапива

Жгучая растёт,

А зимой над нею вьюга

Плачет и поёт,

И звучит в тех песнях горе,

Горе да тоска…

Эх ты, доля, эх ты, доля,

Доля бедняка!

Сиротой я росла,

Как былинка в поле;

Моя молодость шла

У других в неволе.

Я с тринадцати лет

По людям ходила:

Где качала детей,

Где коров доила.

Светлой радости я,

Ласки не видала:

Износилась моя

Красота, увяла.

Износили её

Горе да неволя:

Знать, такая моя

Уродилась доля.

Уродилась я

Девушкой красивой,

Да не дал только бог

Доли мне счастливой.

Птичка в тёмном саду

Песни распевает,

И волчица в лесу

Весело играет.

Есть у птички гнездо,

У волчицы дети —

У меня ж ничего,

Никого на свете.

Ох, бедна я, бедна,

Плохо я одета —

Никто замуж меня

И не взял за это!

Эх ты, доля моя,

Доля-сиротинка!

Что полынь ты трава,

Горькая осинка!

День я хлеба не пекла,

Печку не топила —

В город с раннего утра

Мужа проводила.

Два лукошка толокна

Продала соседу,

И купила я вина,

Назвала беседу.

Всё плясала да пила;

Напилась, свалилась;

В это время в избу дверь

Тихо отворилась.

И с испугом я в двери

Увидала мужа.

Дети с голода кричат

И дрожат от стужи.

Поглядел он на меня,

Покосился с гневом —

И давай меня стегать

Плёткою с припевом:

«Как на улице мороз,

В хате не топно,

Нет в лукошках толокна,

Хлеба не печено.

У соседа толокно

Детушки хлебают;

Отчего же у тебя

Зябнут, голодают?

О тебя, моя душа,

Изобью всю плётку, —

Не меняй ты никогда

Толокна на водку!»

Уж стегал меня, стегал,

Да, знать, стало жалко —

Бросил в угол свою плеть

Да схватил он палку.

Раза два перекрестил,

Плюнул с злостью на пол,

Поглядел он на детей —

Да и сам заплакал.

Ох, мне это толокно

Дорого досталось!

Две недели на боках,

Охая, валялась!

Ох, болит моя спина,

Голова кружится;

Лягу спать, а толокно

И во сне мне снится!

Пыль столбом крутится, вьётся

По дороге меж полей,

Вихрем мчится и несётся

Тройка борзая коней.

А ямщик, разгульный малый,

Шапку на ухо надел

И с присвистом, разудалый,

Песню громкую запел.

Соловьём он заливался

Из дали, глуши степной.

С песнью русскою сливался

Колокольчик заливной.

Долго, долго пыль крутилась,

Долго песню слушал я,

И от песни сердце билось

Так тревожно у меня.

Тройка мчалась пред горою,

Вдруг ямщик коней сдержал,

Встал, слегка махнул рукою,

Свистнул, гаркнул и пропал.

Только пыль лишь разостлалась

Вдоль по следу ямщика…

Песнь умолкла, но осталась

На душе моей тоска.

Запрягу я тройку борзых,

Тёмно-карих лошадей

И помчуся в ночь морозну

К красной девице своей.

Гей вы, друга дорогие!

Мчитесь сокола быстрей;

Не теряйте дни златые,

Их немного в жизни сей!

Пока в сердце радость бьётся,

Будем весело мы жить;

Пока кудри в кольца вьются,

Станем девушек любить!

По привычке кони знают,

Где заветная страна, —

Снег копытами взрывают

И несутся, как стрела!

Песней звонкою, лихою

Оглашает степь ямщик;

Только к коням лишь порою

Удалой несётся крик:

«Гей вы, други дорогие!

Мчитесь сокола быстрей!

Не теряйте дни златые,

Их немного в жизни сей!»

Ночь была тиха и ясна,

Ямщик тройку осадил!

С поцелуем жарким, страстным

В сани любу посадил.

И тряхнув вожжами смело,

Тройке дружной он сказал:

«Гей вы, друга дорогие!

Мчитесь сокола быстрей!

Не теряйте дни златые,

Их немного в жизни сей!»

Быстро тучи проносилися

Тёмно-синею грядой,

Избы снегом запушилися:

Был морозец молодой.

Занесла кругом метелица

Все дороги и следы…

Из колодца красна девица

Достаёт себе воды, —

Достает и озирается,

Молодешенька, кругом,

А водица колыхается,

Позадёрнутая льдом…

Постояла чернобровая,

Коромысло подняла

И свою шубейку новую

Чуть водой не залила.

Вдоль по улице, как павушка,

Красна девица идёт,

А навстречу ей Иванушка

Показался из ворот;

И, взглянув ей в очи ясные,

Тихо молвил на пути:

«Бог на помощь, девка красная,

Дай мне вёдра понести!»

Вдруг ведёрочки дубовые

Стал Ванюша подымать

И с улыбкой чернобровую

Обнимать и целовать.

Поцелуем красна девица

Заглушила поцелуй…

Разгуляйся ты, метелица,

Ветер в сторону подуй!..

Наша улица травою заросла,

Голубыми васильками зацвела,

Только губит василечки лебеда,

Сквозь нее почти не видно и следа.

Уж зато у наших окон и ворот

Белоснежная черемуха цветет.

Наша улица — зелёные поля…

Ах! ты травушка-муравушка моя,

Ты тропиночка нетоптаная!

Я на улицу раненько выхожу,

Я на травушку-муравушку гляжу;

А роса-то на ней свежая блестит,

Изумрудами, алмазами горит,

А цветочки как умытые стоят

И приветливо и весело глядят.

Наша улица — зелёные поля…

Ах! ты травушка-муравушка моя,

Ты тропиночка нетоптаная!

Мне у батюшки родного не живать,

Не живать — тебя, муравушка, не мять…

Едут сваты, все поклоны отдают,

Меня замуж за неровню выдают…

Поведут меня с постылым под венец,

Что-то скажет разудалый молодец?..

Наша улица — зелёные поля…

Ах! ты травушка-муравушка моя,

Ты тропиночка нетоптаная!

Ты любила его всей душою,

Ты все счастье ему отдала,

Как цветок ароматный весною

Для него одного расцвела.

Словно срезанный колос ты пала

Под его беспощадным серпом,

И его, погибая, ласкала,

Умирая, молилась о нём.

Он не думал о том, сколько муки,

Сколько горя в душе у тебя,

И, наскучив тобою, разлуки

Он искал, никогда не любя.

Ты молила его, умирая:

«О, приди, повидайся со мной!»

Но, другую безумно лаская,

Он смеялся тогда над тобой.

И могила твоя одинока…

Он молиться над ней не придёт…

В полдень яркое солнце высоко

Над крестом твоим белым плывёт.

Только ветер роняет, как слёзы,

Над тобою росинки порой.

Загубили былинку морозы,

Захирел ты, цветок полевой…

Серый камень лежит над тобою,

Словно сторож могилы твоей,

О, зачем ты не встанешь весною

С первой травкою вольных полей!

Для чего ты жила и любила?

В чьей душе ты оставила след?

Но тиха, безответна могила…

Этим жалобам отзыва нет!..

Живёт моя зазноба в высоком терему;

В высокий этот терем нет ходу никому;

Но я нежданным гостем — настанет только ночь —

К желанной во светлицу пожаловать не прочь!..

Без шапки-невидимки пройду я в гости к ней!..

Была бы только ночка сегодня потемней!..

При тереме, я знаю, есть сторож у крыльца,

Но он не остановит детину-удальца:

Короткая расправа с ним будет у меня —

Не скажет он ни слова, отведав кистеня!..

Эх, мой кистень страшнее десятка кистеней!..

Была бы только ночка сегодня потемней!..

Войду тогда я смело и быстро на крыльцо;

Забрякает у двери железное кольцо;

И выйдет мне навстречу, и хилый и седой,

Постылый муж зазнобы, красотки молодой,

И он не загородит собой дороги к ней!..

Была бы только ночка сегодня потемней!..

Войдет тогда к желанной лихая голова,

Промолвит: будь здорова, красавица вдова!..

Бежим со мной скорее, бежим, моя краса,

Из терема-темницы в дремучие леса!..

Бежим — готова тройка лихих моих коней!..

Была бы только ночка сегодня потемней!..

Едва перед рассветом рассеется туман,

К товарищам с желанной примчится атаман;

И будет пир горою тогда в густом лесу,

И удалец женою возьмёт себе красу;

Он скажет: не увидишь со мной ты чёрных дней!..

Была бы только ночка сегодня потемней!..

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны

Выбегают расписные,

Острогрудые челны.

На переднем Стенька Разин,

Обнявшись с своей княжной,

Свадьбу новую справляет,

И весёлый и хмельной.

А княжна, склонивши очи,

Ни жива и ни мертва.

Робко слушает хмельные.

Неразумные слова.

«Ничего не пожалею!

Буйну голову отдам!» —

Раздаётся по окрестным

Берегам и островам.

«Ишь ты, братцы, атаман-то

Нас на бабу променял!

Ночку с нею повозился —

Сам наутро бабой стал…»

Ошалел… Насмешки, шёпот

Слышит пьяный атаман —

Персиянки полоненной

Крепче обнял полный стан.

Гневно кровью налилися

Атамановы, глаза,

Брови чёрные нависли,

Собирается гроза…

«Эх, кормилица родная,

Волга-матушка река!

Не видала ты подарков

От донского казака!..

Чтобы не было зазорно

Перед вольными людьми,

Перед вольною рекою, —

На, кормилица… возьми!»

Мощным взмахом поднимает

Полоненную княжну

И, не глядя, прочь кидает

В набежавшую волну…

«Что затихли, удалые?..

Эй ты, Фролка, чёрт, пляши!..

Грянь, ребята, хоровую

За помин её души!..»

Слышу песни жаворонка,

Слышу трели соловья…

Это — русская сторонка,

Это — родина моя!..

Вижу чудное приволье,

Вижу нивы и поля…

Это — русское раздолье,

Это — русская земля!..

Слышу песни хоровода,

Звучный топот трепака…

Это — радости народа,

Это — пляска мужика!..

Уж гулять, так без оглядки,

Чтоб ходил весь белый свет…

Это — русские порядки,

Это — дедовский завет!..

Вижу дубы вековые,

А вон там сосновый бор…

Это — признаки родные,

Это — родины простор!..

Вижу горы-исполины,

Вижу реки и леса…

Это — русские картины,

Это — русская краса…

Вижу всюду трепет жизни,

Где ни брошу только взор…

Это — матушки-отчизны

Нескончаемый простор…

Снова духом оживаю,

Снова весел, счастлив я

И невольно ощущаю

В сердце мощь богатыря!..

На полосыньке я жала,

Золоты снопы вязала —

Молодая;

Истомилась, разомлела…

То-то наше бабье дело —

Доля злая!

Тяжела — да ничего бы,

Коли в сердце нет зазнобы

Да тревоги;

А с зазнобой… толку мало!..

На снопах я задремала

У дороги.

Милый тут как тут случился,

Усмехнулся, наклонился,

Стал ласкаться,

Целовать… а полоса-то

Так осталась, недожата,

Осыпаться…

Муж с свекровью долго ждали:

«Клин-от весь, чай, — рассуждали,

Выжнет Маша».

А над Машей ночь темнела…

То-то наше бабье дело —

Глупость наша!..

Меж крутых берегов

Волга-речка текла,

А на ней по волнам,

Легка лодка плыла.

В ней сидел молодец

Шапка с кистью на нем,

Он, с верёвкой в руках,

Волны резал веслом.

Он ко бережку плыл,

Лодку вмиг привязал,

Сам на берег взошёл,

Соловьем просвистал.

Как на том берегу

Красный терем стоял,

Там красотка жила,

Он её вызывал.

Муж красавицы был

Воевода лихой,

Да понравился ей

Молодец удалой.

Дожидала краса

Молодца у окна,

Принимала его

По верёвке она.

Погостил молодец —

Утром ранней зарей

И отправился в путь

Он с красоткой своей.

Долго, долго искал

Воевода жену,

Отыскал он её

У злодея в плену.

Долго бились они

На крутом берегу,

Не хотел уступить

Воевода врагу.

И последний удар

Их судьбу порешил,

Он конец их вражде

Навсегда положил:

Волга в волны свои

Молодца приняла,

По реке, по волнам,

Шапка с кистью плыла.

Сокрушилося сердечко,

Взволновалась в сердце кровь,

Потеряла я колечко,

Потеряла я любовь.

Я по этом по колечке

Буду плакать-горевать,

По любезном по дружочке

Поневоле тосковать.

Я по бережку гуляла,

По долинушке прошла;

Там цветочек я искала,

Но цветочек не нашла.

Много цветиков пригожих,

Да цветочки всё не те —

Всё цветочки непохожи

По заветной красоте.

Непохожи на те очи,

Что любовью говорят,

Что, как звёзды полуночи,

Ясно блещут и горят.

Где девался тот цветочек,

Что долину украшал,

Где мой миленький дружочек,

Что словами обольщал?

Обольщал милый словами,

Уговаривал всегда:

Не плачь, девица, слезами,

Не покину никогда.

Мил уехал и оставил

Мне малютку на руках,

Обесчестил, обесславил, —

Жить заставил в сиротах.

Как взгляну я на сыночка,

Вся слезами обольюсь,

Пойду с горя к быстрой речке

Я, сиротка, утоплюсь.

Нет, уж бог один свидетель,

Полагаюсь на него,

Мне не жаль тебя, мучитель,

Жаль малютку твоего.

Гайда, тройка! Снег пушистый,

Ночь морозная кругом;

Светит месяц серебристый,

Мчится парочка вдвоём.

Милый шепчет уверенья,

Ласково в глаза глядит,

А она полна смущенья:

Что-то ей любовь сулит?

Так с тревожными мечтами

Вдаль помчалася она,

И не помнит, как с устами

Вдруг слилися их уста.

Гайда, тройка! Снег пушистый… и т. д.

Уж сменилась ночь зарею,

Утра час настал златой,

Тройка мелкою рысцою

Возвращается домой.

Ах, надолго ль это счастье?

Не мелькнули бы как сон

Эти ласки и объятья

И вина бокала звон!

Гайда, тройка! Снег пушистый,

Ночь морозная кругом.

Светит месяц серебристый.

Мчится парочка вдвоём.

Крики чайки белоснежной,

Запах моря и сосны,

Неумолчный, безмятежный

Плеск задумчивой волны.

В дымке розово-хрустальной

Умирающий закат,

Первой звёздочки печальной

Золотой далёкий взгляд.

Ярко блещущий огнями

Берег в призрачной дали,

Как в тумане перед нами —

Великаны корабли.

Чудный месяц, полный ласки,

В блеске царственном своем…

В эту ночь мы будто в сказке

Упоительной живём.

Заря чуть алеет. Как будто спросонка

Все вздрогнули ивы над светлой водой.

Душистое утро, как сердце ребёнка,

Невинно и чисто, омыто росой.

А озеро будто, сияя, проснулось

И струйками будит кувшинки цветы.

Кувшинка, проснувшись, лучам улыбнулась,

Расправила венчик, раскрыла листы…

Вот вспыхнуло утро. Румянятся воды.

Над озером быстрая чайка летит:

Ей много простора, ей много свободы,

Луч солнца у чайки крыло серебрит…

Но что это? Выстрел… Нет чайки прелестной:

Она, трепеща, умерла в камышах.

Шутя её ранил охотник безвестный,

Не глядя на жертву, он скрылся в горах.

…И девушка чудная чайкой прелестной

Над озером светлым спокойно жила.

Но в душу вошел к ней чужой, неизвестный,

Ему она сердце и жизнь отдала.

Как чайке охотник, шутя и играя,

Он юное, чистое сердце разбил.

Навеки убита вся жизнь молодая:

Нет веры, нет счастья, нет сил!

Вот мчится тройка почтовая

По Волге-матушке зимой,

Ямщик, уныло напевая,

Качает буйной головой.

«О чём задумался, детина? —

Седок приветливо спросил. —

Какая на сердце кручина,

Скажи, тебя кто огорчил?»

— «Ах, барин, барий, добрый барин,

Уж скоро год, как я люблю,

А нехристь-староста, татарин,

Меня журит, а я терплю.

Ах, барин, барин, скоро святки,

А ей не быть уже моей,

Богатый выбрал, да постылый —

й не видать отрадных дней…»

Ямщик умолк и кнут ременный

С досадой за пояс заткнул.

«Родные, стой! Неугомонны! —

Сказал, сам горестно вздохнул. —

По мне лошадушки взгрустнутся,

Расставшись, борзые, со мной,

А мне уж больше не промчаться

По Волге-матушке зимой!»

Колокольчики-бубенчики звенят,

Простодушно рассказывают быль…

Тройка мчится, комья снежные летят,

Обдает лицо серебряная пыль!

Нет ни звёздочки на темных небесах,

Только видно, как мелькают огоньки,

Не смолкает звон малиновый в ушах,

В сердце нету ни заботы, ни тоски.

Эх! лети, душа, отдайся вся мечте,

Потоните, хороводы бледных лиц!

Очи милые мне светят в темноте

Из-под черных, из-под бархатных ресниц…

Эй, вы, шире, сторонитесь, раздавлю!

Бесконечно, жадно хочется мне жить!

Я дороги никому не уступлю.

Я умею ненавидеть и любить…

Ручка нежная прижалась в рукаве…

Не пришлось бы мне лелеять той руки,

Да от снежной пыли мутно в голове,

Да баюкают бубенчики-звонки!

Простодушные бубенчики-друзья,

Говорливые союзники любви,

Замолчите вы, лукаво затая

Тайны нежные, заветные мои!

Ночь окутала нас бархатной тафтой,

Звёзды спрятались, лучей своих не льют,

Да бубенчики под кованой дугой

Про любовь мою болтают и поют…

Пусть узнают люди хитрые про нас,

Догадаются о ласковых словах

По бубенчикам, по блеску чёрных глаз,

По растаявшим снежинкам на щеках.

Хорошо в ночи бубенчики звенят,

Простодушную рассказывают быль…

Сквозь ресницы очи милые блестят,

Обдаёт лицо серебряная пыль!..

Плещут холодные волны,

Бьются о берег морской…

Носятся чайки над морем,

Крики их полны тоской…

Мечутся белые чайки,

Что-то встревожило их, —

Чу!.. загремели раскаты

Взрывов далёких, глухих.

Там, среди шумного моря,

Вьётся Андреевский стяг, —

Бьётся с неравною силой

Гордый красавец «Варяг».

Сбита высокая мачта,

Броня пробита на нём,

Борется стойко команда

С морем, с врагом и с огнём.

Пенится Жёлтое море,

Волны сердито шумят;

С вражьих морских великанов

Выстрелы чаще гремят.

Реже с «Варяга» несётся

Ворогу грозный ответ…

«Чайки! снесите отчизне

Русских героев привет…

Миру всему передайте,

Чайки, печальную весть:

В битве врагу мы не сдались —

Пали за русскую честь!..

Мы пред врагом не спустили

Славный Андреевский флаг,

Нет! мы взорвали «Корейца»,

Нами потоплен «Варяг»!»

Видели белые чайки —

Скрылся в волнах богатырь,

Смолкли раскаты орудий,

Стихла далёкая ширь…

Плещут холодные волны,

Бьются о берег морской,

Чайки на запад несутся,

Крики их полны тоской…

Наверх, о товарищи, все по местам!

Последний парад наступает!

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,

Пощады никто не желает!

Все вымпелы вьются, и цепи гремят,

Наверх якоря поднимая.

Готовятся к бою орудий ряды,

На солнце зловеще сверкая.

Из пристани верной мы в битву идём,

Навстречу грозящей нам смерти,

За родину в море открытом умрём,

Где ждут желтолицые черти!

Свистит, и гремит, и грохочет кругом

Гром пушек, шипенье снаряда,

И стал наш бесстрашный, наш верный «Варяг»

Подобьём кромешного ада!

В предсмертных мученьях трепещут тела,

Вкруг грохот, и дым, и стенанья,

И судно охвачено морем огня, —

Настала минута прощанья.

Прощайте, товарищи! С богом, ура!

Кипящее море под нами!

Не думали мы ещё с вами вчера,

Что нынче уснем под волнами!

Не скажут ни камень, ни крест, где легли

Во славу мы русского флага,

Лишь волны морские прославят вовек

Геройскую гибель «Варяга»!

Над конями да над быстрыми

Месяц птицею летит,

И серебряными искрами

Поле ровное блестит.

Веселей, мои бубенчики,

Заливные голоса!

Ой ты, удаль молодецкая,

Ой ты, девичья краса!

Гривы инеем кудрявятся,

Порошит снежком лицо.

Выходи встречать, красавица,

Мила друга на крыльцо.

Веселей, дружней, бубенчики… и т. д.

Ляг дороженька удалая

Через весь-то белый свет.

Ты завейся, вьюга шалая,

Замети за нами след.

Веселей, мои бубенчики… и т. д.

Нас свела не речь окольная,

Бабий нюх да бабий глаз:

Наша сваха — воля вольная,

Повенчает месяц нас.

Веселей, дружней, бубенчики… и т. д.

Глянут в сердце очи ясные —

Закружится голова.

С милой жизнь что солнце красное,

А без милой трын-трава.

Веселей, мои бубенчики… и т. д.

Словно чуют — разъярилися

Кони — соколы мои.

В жарком сердце реки вскрылися

И запели соловьи.

Веселей, дружней, бубенчики,

Заливные голоса!

Ой ты, удаль молодецкая,

Ой ты, девичья краса!

Отгадай, моя родная,

Отчего я так грустна

И сижу всегда одна я

У косящата окна?

Отчего с такой заботой

Каждый день чего-то жду?

Каждый день ищу чего-то

И чего-то не найду? (2)

Лягу ли в постель — не спится,

Мысли бродят вдалеке;

Голова моя кружится,

И сердечушко в тоске.

Отгадай, моя родная, —

То любовь или печаль?

Посмотри, я не больная,

А мне всё чего-то жаль! (2)

Прощаясь, в аллее

Мы долго сидели,

А слёзы и речи

Лились и кипели.

Дрожа, лепетали

Над нами берёзы,

А мы доживали

Все лучшие грезы.

Так чудно лил месяц

Свой свет из-за тучки

На бледные плечи,

На белые ручки…

И в эти минуты

Любви и разлуки

Мы прожили много —

И счастья, и муки…

Погоди! Для чего торопиться?

Ведь я так жизнь несётся стрелой.

Погоди! Мы успеем проститься,

Как лучами восток загорится, —

Но дождёмся ль мы ночи такой?

Посмотри, посмотри, как чудесно

Убран звёздами купол небесный,

Как мечтательно смотрит луна!

Как темно в этой сени древесной

И какая везде тишина!

Только слышно, как шепчут берёзы

Да стучит сердце в пылкой груди…

Воздух весь полон запахом розы…

Милый друг! Это жизнь, а не грезы!

Жизнь летит… Погоди! Погоди!

Пусть погаснут ночные светила.

Жизнь летит… а за жизнью могила,

А до ней люди нас разлучат…

Погоди! — люди спят, ангел милый.

Погоди! — еще звезды горят!

Не говори, что сердцу больно

От ран чужих;

Что слёзы катятся невольно

Из глаз твоих!

Будь молчалива, как могилы,

Кто ни страдай,

И за невинных бога силы

Не призывай!

Твоей души святые звуки,

Твой детский бред

Перетолкует всё от скуки

Безбожный свет.

Какая в том тебе утрата,

Какой подрыв,

Что люди распинают брата

Наперерыв?

Мой костёр в тумане светит;

Искры гаснут на лету…

Ночью нас никто не встретит;

Мы простимся на мосту.

Ночь пройдёт — и спозаранок

В степь, далёко, милый мой,

Я уйду с толпой цыганок

За кибиткой кочевой.

На прощанье шаль с каймою

Ты на мне узлом стяни:

Как концы её, с тобою

Мы сходились в эти дни.

Кто-то мне судьбу предскажет?

Кто-то завтра, сокол мой,

На груди моей развяжет

Узел, стянутый тобой?

Вспоминай, коли другая,

Друга милого любя,

Будет песни петь, играя

На коленях у тебя!

Мой костер в тумане светит;

Искры гаснут на лету…

Ночью нас никто не встретит;

Мы простимся на мосту.

«Подойди ко мне, старушка,

Я давно тебя ждала».

И, косматая, в лохмотьях,

К ней цыганка подошла.

«Я скажу тебе всю правду;

Дай лишь на руку взглянуть:

Берегись, тебя твой милый

Замышляет обмануть…»

И она в открытом поле

Сорвала себе цветок,

И лепечет, обрывая

Каждый белый лепесток:

«Любит — нет — не любит — любит».

И, оборванный кругом,

«Да» сказал цветок ей тёмным,

Сердцу внятным языком.

На устах её — улыбка,

В сердце — слёзы и гроза.

С упоением и грустью

Он глядит в её глаза.

Говорит она: «Обман твой

Я предвижу — и не лгу.

Что тебя возненавидеть

И хочу, и не могу».

Он глядит всё так же грустно.

Но лицо его горит…

Он, к плечу её устами

Припадая, говорит:

«Берегись меня! — я знаю.

Что тебя я погублю,

Оттого что я безумно,

Горячо тебя люблю!..»

И больно, и сладко,

Когда, при начале любви,

То сердце забьётся украдкой,

То в жилах течет лихорадка,

То жар запылает в крови…

И больно, и сладко!..

Пробьёт час свиданья, —

Потупя предательный взор,

В волненье, в томленье незнанья,

Боясь и желая признанья, —

Начнешь и прервешь разговор…

И в муку свиданье!..

Не вымолвишь слова…

Немеешь… робеешь… дрожишь…

Душа, проклиная оковы,

Вся в речи излиться б готова…

Но только глядишь и молчишь —

Нет силы, нет слова!..

Настанет разлука —

И, холодно, гордо простясь,

Уйдёшь с своей тайной и мукой!..

А в сердце истома и скука, —

И вечностью каждый нам час,

И смерть нам разлука!..

И сладко, и больно…

И трепет безумный затих;

И сердцу легко и раздольно…

Слова полились бы так вольно,

Но слушать уж некому их, —

И сладко, и больно!

Я тебя с годами не забыла,

Разлюбить в разлуке не могли.

Много жизни для тебя сгубили,

Много слёз горючих пролили…

Клеветой и речью ядовитой

Сколько раз в толпе передо мной

Осужден бывал ты без защиты!

Я одна грустила над тобой…

За тебя вступиться я не смели,

Я себе боялась изменить,

И, склонивши голову, бледнели

Да слезу старалась утаить…

Не говори, что молодость сгубила

Ты, ревностью истерзана моей;

Не говори!.. близка моя могила,

А ты цветка весеннего свежей!

Тот день, когда меня ты полюбила

И от меня услышала: люблю, —

Не проклинай! близка моя могила,

Поправлю всё, всё смертью искуплю!

Не говори, что дни твои унылы,

Тюремщиком больного не зови:

Передо мной — холодный мрак могилы,

Перед тобой — объятия любви!

Я знаю: ты другого полюбила,

Щадить и ждать наскучило тебе…

О, погоди! близка моя могила —

Начатое и кончить дай судьбе!..

Расстались гордо мы: ни словом, ни слезою

Я грусти признака не подала.

Мы разошлись навек… но если бы с тобою

Я встретиться могла!

Без слез, без жалоб я склонилась пред судьбою.

Не знаю: сделав мне так много в жизни зла,

Любил ли ты меня… но если бы с тобою

Я встретиться могла!

Только станет смеркаться немножко,

Буду ждать, не дрогнет ли звонок,

Приходи, моя милая крошка,

Приходи посидеть вечерок.

Потушу перед зеркалом свечи, —

От камина светло и тепло;

Стану слушать весёлые речи,

Чтобы вновь на душе отлегло.

Стану слушать те детские грезы.

Для которых — всё блеск впереди:

Каждый раз благодатные слёзы

У меня закипают в груди.

До зари осторожной рукою

Вновь платок твой узлом завяжу,

И вдоль стен, озаренных луною,

Я тебя до ворот провожу.

Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали

Лучи у наших ног в гостиной без огней.

Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,

Как и сердца у нас за песнию твоей.

Ты пела до зари, в слезах изнемогая,

Что ты одна — любовь, что нет любви иной,

И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя.

Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

И много лет прошло, томительных и скучных,

И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,

И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,

Что ты одна — вся жизнь, что ты одна — любовь.

Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,

А жизни нет конца, и цели нет иной,

Как только веровать в рыдающие звуки,

Тебя любить, обнять и плакать над тобой!

Не гляди, отойди,

Скройся с глаз навсегда

И признанья не жди

От меня никогда!

Ведь тебе не понять

Моих страстных речей,

Сердца мук не унять

Блеском чудных очей!

Отойди, отойди!

Отойди, отойди!

Нет, я сбился с пути,

Увлекаясь тобой,

Не судьба нам идти

По дороге одной.

Без тебя сам не свой,

Чуть с ума не схожу,

А при встрече с тобой

Я сквозь слезы твержу:

Отойди, отойди!

Отойди, отойди!

Две гитары, зазвенев,

Жалобно заныли…

С детства памятный напев,

Старый друг мой, ты ли?

Как тебя мне не узнать?

На тебе лежит печать

Буйного похмелья,

Горького веселья!

Это ты, загул лихой,

Ты — слиянье грусти злой

С сладострастьем баядерки —

Ты, мотив венгерки!

Квинты резко дребезжат,

Сыплют дробью звуки…

Звуки ноют и визжат,

Словно стоны муки.

Что за горе? Плюнь да пей!

Ты завей его, завей

Верёвочкой горе!

Топи тоску в море!

Вот проходка по баскам

С удалью небрежной,

А за нею — звон и гам

Буйный и мятежный.

Перебор… и квинта вновь

Ноет-завывает;

Приливает к сердцу кровь,

Голова пылает.

Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,

С голубыми ты глазами, моя душечка!

О, говори хоть ты со мной,

Подруга семиструнная!

Душа полна такой тоской,

А ночь такая лунная!

Вон там звезда одна горит

Так ярко и мучительно,

Лучами сердце шевелит,

Дразня его язвительно.

Чего от сердца нужно ей?

Ведь знает без того она,

Что к ней тоскою долгих дней

Вся жизнь моя прикована…

И сердце ведает моё,

Отравою облитое,

Что я впивал в себя

Дыханье ядовитое…

Я от зари и до зари

Тоскую, мучусь, сетую…

Допой же мне — договори

Ты песню недопетую.

Договори сестры твоей

Все недомолвки странные…

Смотри: звезда горит ярчей…

О, пой, моя желанная!

И до зари готов с тобой

Вести беседу эту я…

Договори лишь мне, допой

Ты песню недопетую!

Её в грязи он подобрал;

Чтоб всё достать ей — красть он стал;

Она в довольстве утопала

И над безумцем хохотала.

И шли пиры… но дни текли —

Вот утром раз за ним пришли:

Ведут в тюрьму… Она стояла

Перед окном и — хохотала.

Он из тюрьмы её молил:

«Я без тебя душой изныл,

Приди ко мне!» — Она качала

Лишь головой и — хохотала.

Он в шесть поутру был казнён

И в семь во рву похоронен, —

А уж к восьми она плясала,

Пила вино и хохотала.

Под душистою ветвью сирени

С ней сидел я над сонной рекой,

И, припав перед ней на колени,

Её стан обвивал я рукой…

Проносилися дымные тучки,

На лице её месяц играл,

А её трепетавшие ручки

Я так долго, так страстно лобзал…

Погребальные свечи мерцали,

В мрачных сводах была тишина,

Над усопшей обряд совершали —

Вся в цветах почивала она…

Со слезой раздирающей муки

Я на труп её жадно припал

И холодные, мертвые руки

Так безумно, так страстно лобзал…

Скажите ей, что пламенной душою

С её душой сливаюсь тайно я,

Скажите ей, что горькою тоскою

Отравлена младая жизнь моя.

Скажите ей, как страстно и как нежно

Люблю её как бога херувим.

Скажите ей, что в грусти безнадежной

Увяну я, бездушной не любим.

Скажите ей!

Скажите ей, как дорого мне стоит

И трудно мне притворным с нею быть;

Скажите ей, как томно сердце ноет,

Когда велит она любовь таить.

Скажите ей, какое мне страданье,

Когда спокойно глаз её глядит,

Когда взамен немого обожанья

Она, как льдом, мне душу холодит.

Скажите ей!

Отойди, не гляди,

Скройся с глаз ты моих;

Сердце ноет в груди,

Нету сил никаких.

Отойди, отойди!

Мне блаженства с тобой

Не дадут, не дадут;

А тебя с красотой

Продадут, продадут.

Отойди, отойди!

Для меня ли твоя

Красота — посуди.

Денег нет у меня,

Один крест на груди.

Отойди, отойди!

Иль играть хочешь ты

Моей львиной душой

И всю мощь красоты

Испытать надо мной?

Отойди, отойди!

Нет! с ума я сойду,

Обожая тебя,

Не ручаюсь, убью

И тебя, и себя.

Отойди, отойди!

Вам не понять моей печали,

Когда, растерзанны тоской,

Надолго вдаль не провожали

Того, кто властвует душой!

Того, кто властвует душой!

Вам не понять, вам не понять,

Вам не понять моей печали!

Вам не понять моей печали,

Когда в очах, вам дорогих,

Холодности вы не читали,

Презренья не видали в них.

Вам не понять…

Вам не понять моей печали,

Когда трепещущей рукой,

В порывах гнева, не сжигали

Письма подруги молодой.

Вам не понять моей печали!

Вам не понять…

Вам не понять моей печали,

Когда вы ревности вулкан

В своей груди не ощущали

И не тревожил вас обман.

Вам не понять моей печали!

Вам не понять…

Мне всё равно, страдать иль наслаждаться,

К страданьям я привыкла уж давно.

Готова плакать и смеяться

Мне всё равно!

Мне всё равно, враги ли мне найдутся,

Я к клеветам привыкла уж даёшь

Пускай бранят, пускай смеются,

Мне всё равно!

Мне всё равно, сердечная ль награда,

Любовь забыта мной давно,

Меня не любят? И не надо!

Мне всё равно!

Не позабудь меня в дали,

Не разлюби меня в разлуке,

И на страдальческие муки

Привет участия пошли.

Гони коварные мечты

В порыве пылких увлечений;

Не позабудь моих молений,

Не разлюби молиться ты!

Чтоб счастье наше не могли

Сгубить навеки злобы руки,

Не позабудь меня в разлуке,

Не разлюби меня в дали!

Говорят, что я кокетка,

Что любить я не хочу,

И видали, как нередко

Равнодушием плачу.

А видали ль, как я плачу,

Невозможность полюбя,

Силы девственные трачу,

Полны дивного огня?

А видали ль, как украдкой,

Затаив порыв страстей,

Я целую образ сладкий,

Счастье, жизнь души моей?

А видали ль, к изголовью

Как приникнув в море грёз,

Обольется сердце кровью,

Глаза выноют от слез?

Надуты губки для угрозы,

А шепчут нежные слова.

Скажи, откуда эти слёзы —

Ты так не плакала сперва.

Я помню время: блеснут, бывало,

Две-три слёзы из бойких глаз.

Но горем ты тогда играла,

Тогда ты плакала, смеясь.

Я понял твой недуг опасный:

Уязвлена твоя душа.

Так плачь же, плачь, мой друг прекрасный,

В слезах ты чудно хороша.

Я ждал тебя… Часы ползли уныло,

Как старые, докучные враги…

Всю ночь меня будил твой голос милый

И чьи-то слышались шаги…

Я ждал тебя… Прозрачен, свеж и светел,

Осенний день повеял над землей…

В немой тоске я день прекрасный встретил

Одною жгучею слезой…

Пойми хоть раз, что в этой жизни шумной,

Чтоб быть с тобой, — я каждый миг ловлю,

Что я люблю, люблю тебя безумно…

Как жизнь, как счастие люблю!..

Когда без страсти и без дела

Бесцветно дни мои текли,

Она как буря налетела

И унесла меня с земли.

Она меня лишила веры

И вдохновение зажгла,

Дала мне счастие без меры

И слёзы, слёзы без числа…

Сухими, жесткими словами

Терзала сердце мне порой,

И хохотала над слезами,

И издевалась над тоской;

А иногда горячим словом

И взором ласковых очей

Гнала печаль — ив блеске новом

В душе светилася моей!

Я всё забыл, дышу лишь ею,

Всю жизнь я отдал ей во власть,

Благословить её не смею

И не могу её проклясть.

Пара гнедых, запряженных с зарею,

Тощих, голодных и грустных на вид,

Вечно бредёте вы мелкой рысцою,

Вечно куда-то ваш кучер спешит.

Были когда-то и вы рысаками,

И кучеров вы имели лихих,

Ваша хозяйка состарилась с вами,

Пара гнедых!

Ваша хозяйка в старинные годы

Много хозяев имела сама,

Опытных в дом привлекала из моды,

Более нежных сводила с ума.

Таял в объятьях любовник счастливый,

Таял порой капитал у иных;

Часто стоять на конюшне могли вы,

Пара гнедых!

Грек из Одессы и жид из Варшавы,

Юный корнет и седой генерал —

Каждый искал в ней любви и забавы

И на груди у нее засыпал.

Где же они, в какой новой богине

Ищут теперь идеалов своих?

Вы, только вы и верны ей доныне,

Пара гнедых!

Вот отчего, запрягаясь с зарёю

И голодая по нескольку дней,

Вы подвигаетесь мелкой рысцою

И возбуждаете смех у людей.

Старость, как ночь, вам и ей угрожает,

Говор толпы невозвратно затих,

И только кнут вас порою ласкает,

Пара гнедых!

Гори, гори, моя звезда,

Гори, звезда приветная!

Ты у меня одна заветная,

Других не будет никогда.

Сойдёт ли ночь на землю ясная

Звёзд много блещет в небесах,

Но ты одна, моя прекрасная,

Горишь в отрадных мне лучах.

Звезда надежды благодатная,

Звезда любви волшебных дней,

Ты будешь вечно незакатная

В душе тоскующей моей!

Твоих лучей небесной силою

Вся жизнь моя озарена.

Умру ли я — ты над могилою

Гори, гори, моя звезда!

Я встретил вас — и все былое

В отжившем сердце ожило;

Я вспомнил время золотое —

И сердцу стало так тепло…

Как поздней осени порою

Бывают дни, бывает час,

Когда повеет вдруг весною

И что-то встрепенется в нас, —

Так, весь обвеян дуновеньем

Тех лет душевной полноты,

С давно забытым упоеньем

Смотрю на милые черты…

Как после вековой разлуки,

Гляжу на вас как бы во сне, —

И вот — слышнее стали звуки,

Не умолкавшие во мне…

Тут не одно воспоминанье,

Тут жизнь заговорила вновь, —

И то же в вас очарованье,

И та ж в душе моей любовь!..

Я знал её милым ребенком когда-то,

Однажды, тогда ей десятый был год,

Она свою куклу случайно разбила

И плакала целую ночь напролёт — (две последние строки два раза).

Промчалось, как ясное облако, детство,

И как изменилась подруга моя!

Она моё сердце разбила на части,

Но плакал об этом один только я! — (две последние строки два раза).

Меня ты в толпе не узнала —

Твой взгляд не сказал ничего;

Но чудно и страшно мне стало,

Когда уловил я его.

То было одно лишь мгновенье —

Но, верь мне, я в нем перенёс

Всей прошлой любви наслажденье,

Всю горечь забвенья и слёз!

Не смолкай, говори… В ласке речи твоей,

В беззаветном веселье свиданья

Принесла мне с собою ты свежесть полей

И цветов благовонных лобзанья.

Я внимаю тебе — и целебный обман

Сердце властной мечтою объемлет,

Мне мерещится ночь… в лунном блеске туман

Над сверкающим озером дремлет.

Ни движенья, ни звука вокруг, ни души!

Беспредметная даль пред очами.

Мы с тобою вдвоем в полутьме и тиши,

Под лазурью, луной и звёздами.

Только воды дрожат, только дышат цветы

Да туманится воздух росистый,

И, горя сквозь туман, как звезда с высоты,

В душу светит мне взгляд твой лучистый.

В беспредельном молчаньи теней и лучей

Шепчешь ты про любовь и участье…

Не смолкай, говори… В ласке речи твоей

Мне звучит беспредельное счастье!

О, если б мог выразить в звуке

Всю силу страданий моих,

В душе моей стихли бы муки

И ропот сомненья затих!

И я б отдохнул, дорогая,

Страдание высказав всё,

Заветному звуку внимая,

Разбилось бы сердце моё.

Не пробуждай воспоминаний

Минувших дней, минувших дней —

Не возродишь былых желаний

В душе моей, в душе моей.

И на меня свой взор опасный

Не устремляй, не устремляй,

Мечтой любви, мечтой прекрасной

Не увлекай, не увлекай.

Однажды счастье в жизни этой

Вкушаем мы, вкушаем мы.

Святым огнём любви согреты,

Оживлены, оживлены.

Но кто её огонь священный

Мог погасить, мог погасить,

Тому уж жизни незабвенной

Не возвратить, не возвратить!

Он говорил мне: «Будь ты моею,

И стану жить я, страстью сгорая;

Прелесть улыбки, нега во взоре

Мне обещают радости рая».

Бедному сердцу так говорил он,

Бедному сердцу так говорил он…

Но не любил он, нет, не любил он,

Нет, не любил он, ах, не любил меня!

Он говорил мне: «Яркой звездою

Мрачную душу ты озарила,

Ты мне надежду в сердце вселила,

Сны наполняла сладкой мечтою».

То улыбался, то слёзы лил он,

То улыбался, то слёзы лил он,

Но не любил он, нет, не любил он,

Нет, не любил он, ах, не любил меня!

Он обещал мне, бедному сердцу,

Счастье и грезы, страсти, восторги,

Нежно он клялся жизнь усладить мне

Вечной любовью, вечным блаженством.

Сладкою речью сердце сгубил он,

Сладкою речью сердце сгубил он,

Но не любил он, нет, не любил он,

Нет, не любил он, ах, не любил меня!

Ты любила его всей душою,

Ты все счастье ему отдала.

Как цветок ароматный весною

Для него одного расцвела.

Словно срезанный колос ты пала

Под его беспощадным серпом,

И его, погибая, ласкала,

Умирая, молилась о нём.

Он не думал о том, сколько муки,

Сколько горя в душе у тебя,

И, наскучив тобою, разлуки

Он искал, никогда не любя.

Ты молила его, умирая:

«О, приди, повидайся со мной!»

Но, другую безумно лаская,

Он смеялся тогда над тобой.

И могила твоя одинока…

Он молиться над ней не придёт…

В полдень яркое солнце высоко

Над крестом твоим белым плывёт.

Только ветер роняет, как слёзы,

Над тобою росинки порой.

Загубили былинку морозы,

Захирел ты, цветок полевой…

Серый камень лежит над тобою,

Словно сторож могилы твоей,

О, зачем ты не встанешь весною

С первой травкою вольных полей!

Для чего ты жила и любила?

В чьей душе ты оставила след?

Но тиха, безответна могила…

Этим жалобам отзыва нет!..

Схорони меня, матушка милая,

На погосте меня схорони

И такими словами, родимая,

На кресте ты меня помяни:

«Родилась она тихой, покорною,

Вырастала — пригожа была,

Полюбила — безумно поверила,

Жизнь свою за любовь отдала.

Раз пришла она в ночь непогодную,

От милого больная пришла.

И слегла… и, его вспоминаючи,

Как голубка чиста, умерла…»

Блеск очей моих знаком

Всем, кто любит чёрны очи!

Эти очи — темны ночи,

Всё идёт от них кругом!

Из-под брови погляжу —

Без речей блестят речами!

Захочу — убью очами,

Захочу — приворожу!

Ой вы, очи — темь ночей!

Родилась смуглянкой,

А без чёрных без очей

Не была б цыганкой!

Заглядится новичок,

Захмелеет старый, вялый!

Где ты, бравый да удалый?

Где ты, старый старичок?

Приморгну для новичка,

Принахмурюсь для седого,

Разутешу удалого,

Разуважу старичка!

Ой вы, очи — темь ночей!.. и т. д.

Разутешу — шевельну,

Кудри русые разглажу!

Разуважу — всё налажу,

Стары косточки встряхну!

Жизнь и сила вся моя

Эти очи — тёмны ночи!

Где те ночи — там и очи,

Где те очи — там и я!

Ой вы, очи — темь ночей!

Родилась смуглянкой,

А без чёрных без очей

Не была б цыганкой!

Ночь светла.

Над рекой

Тихо светит луна.

И блестит серебром

Голубая волна.

Тёмный лес…

Там в тиши

Изумрудных ветвей

Звонких песен своих

Не поёт соловей.

Под луной расцвели

Голубые цветы.

Они в сердце моём

Пробудили мечты.

К тебе грезой лечу,

Твоё имя шепчу.

Милый друг, нежный друг,

По тебе я грушу.

Ночь светла.

Над рекой

Тихо светит луна.

И блестит серебром

Голубая волна.

В эту ночь при луне

На чужой стороне,

Милый друг, нежный друг,

Помни ты обо мне.

Глядя на луч пурпурного заката,

Стояли мы на берегу Невы.

Вы руку жали мне; промчался без возврата

Тот сладкий миг; его забыли вы…

До гроба вы клялись любить поэта;

Боясь людей, боясь пустой молвы,

Вы не исполнили священного обета;

Свою любовь — и ту забыли вы…

Но смерть близка; близка моя могила.

Когда умру, как тихий шум травы,

Мой голос прозвучит и скажет вам уныло:

Он вами жил… его забыли вы!..

Я люблю вас так безумно.

Вы открыли к счастью путь.

Сон нарушен безмятежный,

Бьётся сердце, ноет грудь.

Но зачем всё так случилось?

Вас зачем увидел я?

Сердце бедное разбилось,

Погубили вы меня.

Предо мною вы явились,

Как заветная мечта.

Чувства страсти пробудились.

Победила красота.

Так не буду ждать я казни

От моих волшебных грёз.

Я люблю вас без боязни,

Без искусства и без слёз.

Но не верю, чтоб жестоко

Так могли вы поступить,

Дать надежд мне много, много

И всё счастье вдруг разбить…

Что ж, с другим будьте счастливы,

С ним живите, полюбя,

И когда-нибудь порою

Вспоминайте про меня.

И тихо, и ясно,

И пахнет сиренью,

И где-то звенит соловей.

И веет мечтательно

Сладкою ленью

От этих широких аллей.

Река чуть трепещет

Холодною сталью,

Не в силах мечты превозмочь.

И дышит любовью,

И дышит печалью

Весенняя страстная ночь.

И тихо, и ясно,

И пахнет сиренью,

И где-то звенит соловей.

И веет мечтательно

Сладкою ленью

От этих широких ветвей.

Она как полдень хороша,

Она загадочней полночи.

У ней не плакавшие очи

И не страдавшая душа.

А мне, чья жизнь — борьба и горе,

По ней томиться суждено.

Так вечно плачущее море

В безмолвный берег влюблено.

Да, это был лишь сон! Минутное виденье

Блеснуло мне, как светлый метеор…

Зачем же столько грез, блаженства и мученья

Зажёг во мне неотразимый взор?

Как пусто, как мертво!.. И в будущем всё то же…

Часы летят… а жизнь так коротка!..

Да, это был лишь сон, но призрак мне дороже

Любви живой роскошного цветка.

Рассеялся туман, и холод пробужденья

В горячем сердце кровь оледенил.

Да, это был лишь сон… минутное виденье…

Но отчего ж забыть его нет сил?

Когда в тебе клеймят и женщину, и мать —

За миг, один лишь миг, украденный у счастья,

Безмолвствуя, храни покой бесстрастья, —

Умей молчать!

И если радостей короткой будет нить

И твой кумир тебя осудит скоро

На гнёт тоски, и горя, и позора, —

Умей любить!

И если на тебе избрания печать,

Но суждено тебе влачить ярмо рабыни,

Неси свой крест с величием богини, —

Умей страдать!

Вы мной играете, я вижу,

Смешна для вас любовь моя,

Порою я вас ненавижу,

На вас молюсь порою я…

Вас позабыть не зная средства,

Я сердцем искренно скорблю;

Хоть в вас царит одно кокетство,

Но я вас всё-таки люблю.

Немало душ вы погубили.

Но это вам не все ль равно?

Ах! Никогда вы не любили,

И вам любить не суждено.

Надежда мне лишь утешенье,

Да, я надеюсь и терплю.

Бездушны вы — в том нет сомненья,

Но я вас всё-таки люблю.

Наступит время, может статься,

К вам в сердце вкрадется любовь.

Вы перестанете смеяться,

И страсть взволнует вашу кровь.

Терзанья ваши сознавая,

Свои мученья искуплю…

Я вам таких же мук желаю,

Но я вас всё-таки люблю.

Тихо всё.

Ночь нависла над сонной рекой.

Аромат льют акации белой цветы.

Где же ты?

Отзовись и верни мне покой,

Моя радость, о, где же ты?

Отзовись на призыв,

Эта звёздная ночь так прекрасна,

И от ласки твоей

Моё сердце волнуется страстно.

Расставаясь, она говорила:

«Не забудь ты меня на чужбине,

Одного лишь тебя я любила,

И любовь берегла как святыню.

Одному лишь тебе говорила я

О любви бесконечные речи.

Лишь тебе одному позволяла я

Целовать свои смуглые плечи.

Для тебя одного не страшусь я

Покраснеть перед миром суровым.

Для тебя одного лишь солгу я

И слезой, и улыбкой, и словом».

Это было давно… Я не помню, когда это было…

Пронеслись, как виденья, и канули в вечность года,

Утомленное сердце о прошлом теперь позабыло…

Это было давно… Я не помню, когда это было…

Может быть, никогда…

Я не знаю тебя… После долгой печальной разлуки

Как мне вспомнить твой голос, твой взгляд, очертанья лица

И ласкавшие некогда милые, нежные руки? —

Я не знаю тебя после долгой печальной разлуки,

После слез без конца…

Иногда… иногда, мне сдается, тебя я встречаю

В вихре жизни безумной, в разгаре людской суеты,

Жду тебя и зову, все движенья твои замечаю…

Иногда… иногда, мне сдаётся, тебя я встречаю,

Но вгляжусь — нет, не ты!..

Это было давно… Я не помню, когда это было…

Но бессонные ночи, но думы… Как жутко тогда,

Как мне хочется счастья, как прошлое близко и мило!..

Это было давно… Я не помню, когда это было…

Но со мной ты всегда!..

Рождались звезды, зорька догорала,

Умолкло море, роща задремала.

От знойных грез кружилась голова.

Немая ночь меня околдовала,

Я говорил безумные слова.

Я был измучен долгим ожиданьем,

И ты пришла, и я молчать не мог…

Не верь, дитя, ни взглядам, ни признаньям!

Сожжёт своим дыханьем

Моя любовь твой розовый венок.

Говорят, я мила… Говорят, что мой взгляд

То голубит, то жжет, как огнём.

Звонкий смех мой весельем звучит, говорят…

Ты не любишь? Так что же мне в нем!

Говорят, небеса вдохновенье дарят

Часто музе капризной моей.

Моя жизнь для людей дорога, говорят…

Ты не любишь? Так что же мне в ней!

В одни глаза я влюблена,

Я упиваюсь их игрою;

Как хороша их глубина!

Но чьи они — я не открою…

Едва в тени густых ресниц

Блеснут опасными лучами —

И я упасть готова ниц

Перед волшебными очами.

В моей душе растет гроза,

Растёт, тоскуя и ликуя…

Я влюблена в одни глаза…

Но чьи они — не назову я.

Только вечер затеплится синий,

Только звёзды зажгут небеса

И черемух серебряный иней

Уберёт жемчугами роса, —

Отвори осторожно калитку

И войди в тихий садик как тень,

Да надев потемнее накидку,

И чадру на головку надень.

Там, где гуще сплетаются ветки,

Я незримо, неслышно пройду

И на самом пороге беседки

С милых губок чадру отведу.

Вы мной играете, я вижу,

В вас сердца нет, иль холод в нём.

Но я развязку уж предвижу…

Ах, не шутите вы с огнём!..

Я исстрадалась без участья,

Напрасно встречи я ловлю,

В них, знаю, всё моё несчастье…

Но я вас все-таки люблю!

Встречаясь с вами, я невольно

Смущаюсь и молчу… молчу…

О, если б знали вы, как больно

Молчать, когда сказать хочу,

Что вас люблю, о вас мечтаю,

Покой лишь жертвой я куплю.

Ах, признаюсь, я так страдаю,

И всё-таки я вас люблю.

Какими чарами добились,

Что я не в силах вас бежать?

Ко мне вы демоном явились,

Чтоб душу грезами смущать.

Мне ненавидеть вас бы надо.

За то, что муки я терплю…

Я погубить порой вас рада,

Но я вас всё-таки люблю!

Разлюбила и довольно,

Исстрадалась я душой.

До сих пор и сердцу больно,

Вы играли лишь со мной!

Нет, нет, не хочу!

Ничего я не хочу!

Не клянитесь — всё напрасно,

Не открою я души.

Я любила пылко, страстно,

Но рыдала лишь в тиши.

Нет, нет, не хочу!

Ничего я не хочу!

Я счастлива лишь мечтаньем,

Призрак прошлого ловлю:

Вспоминаю ночь, свиданье…

Но уж вновь не полюблю!

Нет, нет, не хочу!

Ничего я не хочу!

Дремлют плакучие ивы,

Низко склонясь над ручьём,

Струйки бегут торопливо,

Шепчут во мраке ночном,

Шепчут во мраке, во мраке ночном!

Думы о прошлом далеком

Мне навевают они…

Сердцем больным, одиноким

Рвусь я в те прежние дни!..

Рвусь я в те прежние, светлые дни.

Где ты, голубка родная?

Помнишь ли ты обо мне?

Так же ль, как я, изнывая,

Плачешь в ночной тишине…

Плачешь ли так же в ночной тишине…

Не уходи, побудь со мною,

Здесь так отрадно, так светло.

Я поцелуями покрою

Уста, и очи, и чело.

Побудь со мной,

Побудь со мной!

Не уходи, побудь со мною,

Я так давно тебя люблю.

Тебя я лаской огневою

И обожгу, и утомлю.

Побудь со мной,

Побудь с мной!

Не уходи, побудь со мною,

Пылает страсть в моей груди.

Восторг любви нас ждет с тобою,

Не уходи, не уходи.

Побудь со мной,

Побудь со мной!

Дышала ночь восторгом сладострастья…

Неясных дум и трепета полна,

Я вас ждала с безумной жаждой счастья,

Я вас ждала и млела у окна.

Наш уголок я убрала цветами,

К вам одному неслись мечты мои,

Мгновенья мне казалися часами…

Я вас ждала; но вы… вы не пришли.

В окно вливался аромат сирени,

В лучах луны дремал заглохший сад,

Дрожа, мерцали трепетные тени,

С надеждой вдаль я устремляла взгляд;

Меня томил горячий воздух ночи,

Она меня, как поцелуй ваш, жгла,

Я не могла сомкнуть в волненьи очи, —

Но вы не шли… А я вас так ждала.

Вдруг соловей защелкал над куртиной,

Притихла ночь, в молчании застыв,

И этот рокот трели соловьиной

Будил в душе таинственный призыв.

Призыв туда, где счастие возможно

Без этой лжи, без пошлой суеты,

И поняла я сердцем, как ничтожна

Моя любовь — дитя больной мечты.

Я поняла, что счастие не в ласках

Греховных снов с возлюбленным моим,

Что этот мир рассеется, как в сказках

Заветных чар завороженный дым,

Что есть другое, высшее блаженство, —

Им эта ночь таинственно полна, —

В нём чистота, отрада, совершенство,

В нём утешенье, мир и тишина.

Мне эта ночь навеяла сомненье…

И вся в слезах задумалася я.

И вот теперь скажу без сожаленья:

«Я не для вас, а вы — не для меня!»

Любовь сильна не страстью поцелуя!

Другой любви вы дать мне не могли…

О, как же вас теперь благодарю я

За то, что вы на зов мой не пришли!

Я ехала домой, душа была полна

Неясным для самой, каким-то новым счастьем.

Казалось мне, что все с таким участьем,

С такою ласкою глядели на меня.

Я ехала домой… Двурогая луна

Смотрела в окна скучного вагона.

Далекий благовест заутреннего звона

Пел в воздухе, как нежная струна…

Раскинув по небу свой розовый вуаль,

Красавица заря лениво просыпалась,

И ласточка, стремясь куда-то вдаль,

В прозрачном воздухе купалась.

Я ехала домой, я думала о вас,

Тревожно мысль моя и путалась, и рвалась.

Дремота сладкая моих коснулась глаз.

О, если б никогда я вновь не просыпалась…

Я грущу. Если можешь понять

Мою душу доверчивую, нежную,

Приходи ты со мной попенять

На судьбу мою, странно мятежную.

Мне не спится в тоске по ночам,

Думы мрачные сон отгоняют,

И горючие слезы невольно к очам,

Как в прибое волна, приливают.

Как-то странно и дико мне жить без тебя,

Сердце лаской любви не согрето;

Иль мне правду сказали, что будто моя

Лебединая песня пропета.

Ты сидишь молчаливо и смотришь с тоской,

Как печально камин догорает,

Как в нем яркое пламя то вспыхнет порой,

То бессильно опять угасает.

Ты грустишь всё о чем? Не о прошлых ли днях,

Полных неги, любви и привета?

Так чего же ты ищешь в сгоревших углях?

О себе не найти в них ответа.

Подожди ещё миг, и не будет огней,

Что тебя так ласкали и грели,

И останется груда лишь чёрных углей,

Что сейчас догореть не успели.

О! поверь, ведь любовь это тот же камин,

Где сгорают все лучшие грезы.

А погаснет любовь — в сердце холод один,

Впереди же — страданья и слёзы.

Белой акации гроздья душистые

Вновь аромата полны,

Вновь разливается песнь соловьиная

В тихом сиянии чудной луны!

Помнишь ли лето: под белой акацией

Слушали песнь соловья?..

Тихо шептала мне чудная, светлая:

«Милый, поверь мне!.. навек твоя».

Годы давно прошли, страсти остыли,

Молодость жизни прошла,

Белой акации запаха нежного,

Верь, не забыть мне уже никогда…

Везде и всегда за тобою,

Как призрак, я тихо брожу,

И с тайною думой порою

Я в чудные очи гляжу.

Полны они негой и страстью,

Они так приветно глядят,

И сколько любви, сколько счастья

Они мне порою сулят.

Быть может, и время настанет,

С тобою не будет меня,

И в очи те чудные станет

Смотреться другой, а не я.

Другому приветно заблещут

Твои огневые глаза…

Как вспомню их, сердце трепещет

И тихо струится слеза.

Хмурые сосны шумят под окном,

Ветер качает вершины их сонно.

Слышу, как шепчут они монотонно —

Всё об одном, об одном:

«В скучном краю родились мы на свет,

В скучном краю счастья нет!

Серым ненастьем измучены мы,

Жизнь наша хуже тюрьмы.

Ждать и желать мы забыли давно,

Холодно нам и темно.

Здесь можно только страдать и терпеть,

Здесь хорошо умереть».

Хмурые сосны шумят под окном,

Ветер качает вершины их сонно.

Слышу, как шепчут они монотонно

Всё об одном, об одном…

О, позабудь былые увлеченья,

Уйди, не верь обману красоты;

Не разжигай минувшие мученья,

Не воскрешай уснувшие мечты!..

Не вспоминай о том, что позабыто, —

Уж я не та, что некогда была!

Всему конец! Прошедшее разбито!..

Огонь потух и не даёт тепла!..

Пойми меня! Пойми, что безнадежно

Я откажусь от милых светлых грёз,

Чтоб дать тебе изведать безмятежной

Святой любви, отрадных чистых слёз.

Не в силах жить без бурь и без тревоги,

Идти с тобой по новому пути, —

Я брошу всё, сойду с твоей дороги!

Забудь меня, пойми и всё прости!..

Как грустно, туманно кругом,

Тосклив, безотраден мой путь,

А прошлое кажется сном,

Томит наболевшую грудь!

Ямщик, не гони лошадей!

Мне некуда больше спешить,

Мне некого больше любить,

Ямщик, не гони лошадей!

Как жажду средь мрачных равнин

Измену забыть и любовь,

Но память, мой злой властелин,

Все будет минувшее вновь.

Ямщик, не гони лошадей…

Всё было лишь ложь и обман…

Прощай, и мечты и покой!

А боль незакрывшихся ран

Останется вечно со мной.

Ямщик, не гони лошадей…

Жалобно стонет ветер осенний,

Листья кружатся поблекшие;

Сердце наполнилось чувством томления:

Помнится счастье утекшее.

Помнятся летние ночи весёлые,

Нежные речи приветные,

Очи лазурные, рученьки белые,

Ласки любви бесконечные.

Всё, что, бывало, любил беззаветно я,

Всё, во что верилось мне,

Эти ласки и речи приветные —

Были лишь грёзы одне!

Медленно кружатся листья осенние,

Ветер в окошко стучит…

Память о тех счастливых мгновениях

Душу мою бередит.

Не говорите мне о нём:

Ещё былое не забыто;

Он виноват один во всём,

Что сердце бедное разбито.

Ах! Не говорите мне о нём,

Не говорите мне о нем.

Он виноват, что я грустна,

Что верить людям перестала,

Что сердцем я совсем одна,

Что молодой я жить устала.

Ах! Не говорите мне о нём,

Не говорите мне о нём.

Зачем напомнили о нём:

Былые дни уж не вернутся.

Всё в прошлом, прошлое всё в нём,

Вот потому и слёзы льются.

Ах! Не говорите мне о нём,

Не говорите мне о нём.

Я помню день! Ах, это было счастье!

С тобою первый раз мы встретились вдвоём…

То было осенью в холодный день ненастья,

Но мы весны уж лучшей не найдём!

Да, мы весны уж лучшей не найдём!

Я помню день! Прекрасный день весенний!

Но расставались мы с тобою навсегда…

И на душе тоскливый гнет осенний…

Не знать весны б нам этой никогда!

Не знать весны б нам этой никогда!

Прошли года… Мы встретились с тобою…

Во мне угасла страсть, ты холодна, как лёд.

И на твоих, и на моих сединах

Никто следа любви уж не найдёт.

Уйди, уйди! К чему мольбы и слёзы.

К мольбам любви как лед я холодна!

Я дочь полей и, как поэта грёзы,

Капризна я, изменчива, вольна.

Напрасно ты с горячею мольбою

К моей груди, мой бедный друг, прильнёшь…

Твоих страданий я не успокою,

Со мною счастья, знай, ты не найдёшь.

Зачем, зачем любить? Зачем страдать?

Хочу я вольной жить, лишь песни распевать!

Пусть в шутках и цветах сон жизни пролетит;

Пусть песня на устах свободою звучит!

Луна в выси над спящим садом светит:

Любовью дышит эта ночь вокруг…

Но в этом сердце отклика не встретит

Любви призыв, мой нежный, бедный друг!

Была пора, и я ждала свиданья,

И сердце билось трепетно в груди…

Но всё прошло… Оставь свои признанья!

Уйди, забудь, мой бедный друг, уйди!

У вагона я ждал, расставаясь с тобой,

Полный грусти прощальных мгновений,

И в мечтах о былом, вся душою со мной,

Ты мне бросила ветку сирени.

Резкий голос звонка нас от дум оторвал,

Налетели потоки сомнений.

И, тебе глядя вслед, весь в слезах целовал

Я прощальную ветку сирени…

Поезд где-то исчез в серой дымке вдали,

Проплывали вечерние тени,

И бесцельно я брёл по дороге в пыли

С одинокою веткой сирени.

Я вернулся к себе… Этот вечер унёс

Все надежды, всю радость стремлений…

В эту ночь отцвела от объятий и слез

Истомлённая ветка сирени…

В том саду, где мы с вами встретились,

Ваш любимый куст хризантем расцвёл,

И в моей груди расцвело тогда

Чувство яркое нежной любви…

Отцвели уж давно

Хризантемы в саду,

Но любовь всё живёт

В моём сердце больном…

Отцвели уж давно

Хризантемы в саду…

Опустел наш сад, вас давно уж нет,

Я брожу один, весь измученный,

И невольные слёзы катятся

Пред увядшим кустом хризантем…

Отцвели уж давно

Хризантемы в саду,

Но любовь всё живёт

В моём сердце больном…

Отцвели уж давно

Хризантемы в саду…

Астры осенние, грусти цветы,

Тихи, задумчивы ваши кусты;

Тихо качаясь, грустно склоняетесь

Осенью поздней к земле…

Солнышко яркое вас не пригреет,

Осень печальная ваша весна,

Глядя на вас, моё сердце сжимается,

Грустью объята душа.

Сад весь осыпался, все отцвело…

Листья увядшие вдаль разнесло…

Лишь одинокие астры осенние

Ждут понапрасну весны…

Уйди и навеки забудь,

Дороги у нас разошлись;

Устал я, хочу отдохнуть,

Пойми и без гнева простись.

Тени минувшего, счастья уснувшего

Снова, как призраки, встают предо мной…

Один я блуждаю опять,

Как странник в чужой стороне.

Мне некого больше обнять,

Молиться уж некому мне.

Тени минувшего…

Позабудь про камин, в нем погасли огни.

Их заменит луч яркий рассвета.

А разбитое бедное сердце твоё

Вновь забьется для ласк и привета.

Эта песня пробудит в усталой груди

Вновь порывы угасших стремлений.

Позабудь про камин, в нем погасли огни,

Наступает день яркий, весенний.

Позабудь про камин, позабудь про печаль,

Про удары судьбы и несчастье.

Пусть призывно звучит эта песня моя

Про красивые грёзы и счастье.

Вы просите песен, их нет у меня —

На сердце такая немая тоска.

Так скучно, так грустно живётся,

Так медленно сердце холодное бьётся,

Что с песнями кончить пора.

Новых я песен совсем не пою,

Старые петь избегаю, —

Тревожат они душу больную,

И с ними, ах, с ними

Сильней я страдаю.

Вы просите песен, их нет у меня —

На сердце такая немая тоска.

Так скучно, так грустно живётся,

Так медленно сердце холодное бьётся

Что с песнями кончить пора.

Я помню вальса звук прелестный

Весенней ночью в поздний час,

Его пел голос неизвестный,

И песня чудная лилась.

Да, то был вальс прелестный, томный,

Да, то был дивный вальс!

Теперь зима, и те же ели

Покрыты сумраком стоят,

А под окном шумят метели,

И звуки вальса не звучат…

Где ж этот вальс старинный, томный,

Где ж этот дивный вальс!

Вернись, я все прощу: упрёки, подозренья,

Мучительную боль невыплаканных слёз,

Укор речей твоих, безумные мученья,

Позор и стыд твоих угроз.

Я упрекать тебя не стану — я не смею:

Мы так недавно, так нелепо разошлись.

Ведь ты любил меня и я была твоею!

Зачем, зачем же ты ушёл? Вернись!

О, сколько, сколько раз вечернею порою

В запущенном саду на каменной скамье

Рыдала я, забытая тобою,

О милом, дорогом, о розах, о весне.

Я счастье прошлое благословляю.

О, если бы мечты мои сбылись!

Ведь я люблю тебя, люблю и проклинаю!

Отдай, отдай мне снова жизнь, вернись!

Я люблю вас, моя сероглазочка,

Золотая ошибка моя.

Вы вечерняя жуткая сказочка,

Вы цветок на картине Гойя.

Я люблю ваши пальцы старинные

Католических строгих мадонн,

Ваши волосы сказочно длинные

И надменно ленивый поклон.

Так естественно, просто и ласково

Вы, какую-то месть затая,

Мою душу опутали сказкою,

Сумасшедшею сказкой Гойя.

Под напев ваших слов летаргических

Умереть так легко и тепло.

В этой сказке, смешной и трагической,

И конец, и начало светло!..

Я люблю ваши руки усталые,

Как у только что снятых с креста,

Ваши детские губы коралловые

И углы оскорбленного рта.

Я люблю этот блеск интонации,

Этот голос, звенящий хрусталь,

И головку цветущей акации,

И в словах голубую вуаль.

Ах, солнечным, солнечным маем,

На пляже встречаясь тайком,

С Лу-лу мы, как дети, мечтаем,

Мы солнцем пьяны, как вином.

У моря, за старенькой будкой,

Лу-лу обезьянкой шалит,

Меня называет «Минуткой»

И мне постоянно твердит:

Ну, погоди, ну, погоди, Минуточка,

Ну, погоди, мой мальчик пай,

Ведь любовь наша только шуточка,

Это выдумал глупый май!..

Мы в августе горе скрываем,

И в парке встречаясь тайком,

С Лу-лу мы, как дети, рыдаем

Холодным и пасмурным днём.

Я плачу, как глупый ребенок.

И, голосом милым звеня,

Ласкаясь ко мне, как котёнок,

Лу-лу утешает меня:

Ну, погоди, ну, не плачь, Минуточка,

Да ну, не плачь, мой мальчик пай!

Твои слёзы ведь тоже шуточка,

Это выдумал глупый май!..

Милая,

Ты услышь меня,

Под окном стою

Я с гитарою!

Так взгляни ж на меня

Хоть один только раз,

Ярче майского дня

Чудный блеск твоих глаз!

Ночь тиха была,

Соловьи поют,

Чудный запах роз

Всюду носится…

Мы гуляем с тобой,

Луна светит на нас

И в лазурной воде

Отражается!

Так взгляни ж на меня…

Слушайте, если хотите,

Песню я вам спою

И в звуках песни этой

Открою всю душу свою.

Мне так отрадно с вами

Носиться над волнами,

Что в безвозвратную даль

Умчаться мне было б не жаль.

И этой тихой ночью,

Когда кругом всё спит,

Не дремлет мое сердце,

Оно сильней стучит.

В душе же так тревожно.

Боюсь, что невозможно

Ещё когда-нибудь

Мне эту ночь вернуть.

Снился мне сад в подвенечном уборе,

В этом саду мы с тобою вдвоём.

Звёзды на небе, звёзды на море,

Звёзды и в сердце моём.

Листьев ли шёпот иль ветра порывы

Чуткой душою я жадно ловлю.

Взоры глубоки, уста молчаливы:

Милый, о милый, люблю.

Тени ночные плывут на просторе,

Счастье и радость разлиты кругом.

Звёзды на небе, звёзды на море,

Звёзды и в сердце моём.

Прощай, я ухожу надолго, навсегда…

Обоим нам с тобой быть вместе слишком больно.

И ты меня, мой друг, не спрашивай куда —

Я ухожу совсем… Довольно слёз. Довольно!

Давай поговорим без боли и тоски.

И, может быть, хоть миг повториться невольно.

Но только ты меня остаться не проси…

Я ухожу совсем… Довольно слёз, довольно!

Одно тебе сказать, прощаясь, я должна:

Пусть робкая душа судьбою недовольна.

Тебя я все равно любить осуждена…

Я ухожу… Совсем. Довольно слёз. Довольно!

Сердце будто проснулось пугливо,

Пережитого стало мне жаль;

Пусть же кони с распущенной гривой

С бубенцами умчат меня вдаль.

Слышу звон бубенцов издалека —

Этой тройки знакомый разбег,

А вокруг расстелился широко

Белым саваном искристый снег.

Звон бубенчиков трепетно может

Воскресить позабытую тень,

Мою русскую душу встревожить

И встряхнуть мою русскую лень.

Слышу звон бубенцов издалека…

В жизни все неверно и капризно,

Дни бегут, никто их не вернёт.

Нынче праздник, завтра будет тризна,

Незаметно старость подойдёт.

Эй, друг гитара,

Что звенишь несмело,

Ещё не время плакать надо мной, —

Пусть жизнь прошла, всё пролетело,

Осталась песня, песня в час ночной!

Эти кудри дерзко золотые,

Да увяли в белой седине,

Вспоминать те годы молодые

Будем мы с тобой наедине.

Эй, друг гитара…

Где ты, юность, без конца без края,

Отчего так быстро пронеслась,

Неужели, скоро умирая,

Мне придется спеть в последний раз:

Эй, друг гитара…

Я не вернусь, душа дрожит от боли,

Я страсти призраком, поверь, не обманусь…

Достойным быть мне хватит силы воли,

Ты так и знай, я не вернусь.

В чужом краю, ко всем страстям холодный,

Страдальцем дни скорей влачить решусь.

Оковы прочь, хочу я быть свободным.

О, не зови, я не вернусь.

Не посылай своих мне писем милых,

Я этих строк любви, лукавых строк боюсь.

Не обещай, чего ты дать не в силах,

Да-да, мой друг, я не вернусь.

Ведь я ушел, тебя не проклиная,

А сделать зла тебе не соглашусь.

Покоя ждет душа моя больная.

О, пощади… Я не вернусь.

Цыганский быт и нравы стары,

Как песни те, что мы поём.

Под рокот струн, под звон гитары,

Жизнь прожигая, зря живём.

Прощаюсь нынче с вами я, цыгане,

И к новой жизни ухожу от вас.

Не вспоминайте меня, цыгане!

Прощай, мой табор, пою в последний раз!

Цыганский табор покидаю.

Довольно мне в разгуле жить!

Что в новой жизни ждет меня, не знаю,

А в прошлой не о чем тужить.

Сегодня весел с вами я, цыгане,

А завтра нет меня — совсем уйду от вас…

Не вспоминайте меня, цыгане!

Прощай, мой табор, пою в последний раз!

Ехали на тройке с бубенцами,

А вдали мелькали огоньки…

Эх, когда бы мне теперь за вами,

Душу бы развеять от тоски!

Дорогой длинною,

Погодой лунною,

Да с песней той,

Что вдаль летит звеня,

И с той старинною,

Да с семиструнною,

Что по ночам

Так мучила меня.

Да, выходит, пели мы задаром,

Понапрасну ночь за ночью жгли.

Если мы покончили со старым,

Так и ночи эти отошли!

Дорогой длинною…

В даль родную новыми путями

Нам отныне ехать суждено!

Ехали на тройке с бубенцами,

Да теперь проехали давно!

Дорогой длинною…

День и ночь роняет сердце ласку,

День и ночь кружится голова,

День и ночь взволнованною сказкой

Мне звучат твои слова:

Только раз бывают в жизни встречи,

Только раз судьбою рвется нить,

Только раз в холодный серый вечер

Мне так хочется любить.

Тает луч забытого заката,

Синевой окутаны цветы.

Где же ты, желанная когда-то,

Где, во мне будившая мечты?

Только раз бывают в жизни встречи,

Только раз судьбою рвётся нить,

Только раз в холодный серый вечер

Мне так хочется любить.

Узор судьбы чертит неслышный след:

Твоё лицо я вижу вновь так близко;

И веет вновь дыханьем прошлых лет

Передо мной лежащая записка:

Не надо встреч…

Не надо продолжать…

Не нужно слов, клянусь тебе, не стоит!

И если вновь больное сердце ноет,

Заставь его застыть и замолчать!

Ведь мне знаком, мучительно знаком,

Твой каждый жест, законченный и грубый,

Твоей души болезненный излом,

И острый взгляд, и чувственные губы…

Не надо встреч…

Я не хочу былого осквернить

Игрою чувств минутного возврата.

Что было раз — тому уже не быть,

Твоей рукой всё сорвано и смято…

Не надо встреч…

Куда я ни приду, нарушен мой покой,

На улице, в толпе, причудливо и странно.

Разорванной каймой неясного тумана

Обрывки прошлых лет встают передо мной.

Мне твой голос чудится,

Сердце жаждёт речи…

Вернись! Всё позабудется

При первой нашей встрече.

Я вспоминаю сад… А за рекою даль,

Синеющую даль, затянутую дымкой…

А где-то вдалеке, скользящей невидимкой,

Как отзвук прежних дней, взволнованный рояль.

Мне твой голос чудится…

Пусть это только сон… Пусть это только звук,

Неуловимый звук далекого былого.

Но всё же каждый миг он долетает снова

И снова, как во сне, мой незабытый друг.

Мне твой голос чудится…

Вы шутя мне «люблю» говорили,

Светлым призраком счастья маня;

Забавляясь, мне неленость дарили

И шутя вы ласкали меня. — (две последние строки два раза).

Поиграли вы мною от скуки,

Как занятной игрушкой дитя;

Наступила минута разлуки

И забыли меня вы шутя. — (две последние строки два раза).

Спокойно и просто я встретился с вами,

В душе зажила уже старая рана.

Но пропасть разрыва легла между нами:

Мы только знакомы. Как странно…

Как странно все это: совсем ведь недавно

Была наша близость безмерна, безгранна,

А ныне, ах, ныне былому не равно:

Мы только знакомы. Как странно…

Завязка ведь — сказка. Развязка — страданье.

Но думать все время о нем неустанно

Не стоит, быть может. Зачем? До свиданья.

Мы только знакомы. Как странно…

Ты смеёшься, дорогая,

Ты смеёшься, ангел мой.

И тоску свою скрывая,

Сам смеюсь я над собой.

Разве то, что в жизни шумной

Без тебя вокруг темно,

Что люблю я, как безумный,

Разве это не смешно?!

Смейся, смейся громче всех,

Милое созданье.

Для тебя — веселый смех,

Для меня — страданье.

Не зажгла ещё любовью

Своего сердечка ты,

Не приходят к изголовью

Ночью жаркие мечты.

Ты смеешься безотчетно,

Ты свободна и вольна,

Словно птичка, беззаботна,

Словно рыбка, холодна.

Смейся, смейся громче всех…

Но наступит час нежданный,

И придёт любви мечта,

Поцелует друг желанный

Эти нежные уста,

И придут порывы страсти,

Будет радость и тоска,

Будет, горе, будет счастье,

Будут слёзы, а пока…

Смейся, смейся громче всех…

Моя душечка, моя ласточка,

Взор суровый свой прогони.

Иль не видишь ты, как измучен я?!

Пожалей меня, не гони!

Не лукавьте, не лукавьте!

Ваша песня не нова.

Ах, оставьте, ах, оставьте!

Всё слова, слова, слова…

Моя душечка, моя ласточка,

Я нашёл в тебе, что искал.

Пожалей меня, не гони меня,

Как измучен я и устал.

Не лукавьте, не лукавьте…

Ты любовь моя, ты вся жизнь моя,

За тебя весь мир я б отдал.

Верь мне, милая, верь, желанная, —

Никогда я так не страдал.

Не лукавьте, не лукавьте…

Я о прошлом теперь не мечтаю,

И мне прошлого больше не жаль.

Только много и много напомнит

Эта тёмно-вишневая шаль.

В этой шали я с ним повстречалась,

И любимой меня он назвал,

Я стыдливо лицо закрывала,

А он нежно меня целовал!

Говорил мне: «Прощай, дорогая,

Расставаться с тобою мне жаль.

Как к лицу тебе, слышишь, родная,

Эта тёмно-вишневая шаль!»

Я о прошлом теперь не мечтаю,

Только сердце затмила печаль,

И я молча к груди прижимаю

Эту тёмно-вишневую шаль.

Шумел камыш, деревья гнулись,

А ночка тёмная была.

Одна возлюбленная пара

Всю ночь гуляла до утра.

А поутру они вставали.

Кругом помятая трава,

Да не одна трава помята, —

Помята молодость моя.

Придёшь домой, а дома спросят:

«Где ты гуляла, где была?»

А ты скажи: «В саду гуляла,

Домой тропинки не нашла».

А если дома ругать будут,

То приходи опять сюда…

Она пришла: его там нету,

Его не будет никогда.

Она глаза платком закрыла

И громко плакать начала:

«Куда ж краса моя девалась?

Кому ж я счастье отдала?..»

Шумел камыш, деревья гнулись,

А ночка тёмная была.

Одна возлюбленная пара

Всю ночь гуляла до утра.

Так хочется хоть раз, в последний раз поверить,

Не все ли мнё равно, что сбудется потом;

Любви нельзя понять, любви нельзя измерить,

Ведь там, на дне души, как в омуте речном.

Пусть эта глубь бездонная,

Пусть эта даль туманная

Сегодня нитью тонкою

Связала нас сама.

Твои глаза зелёные,

Твои слова обманные

И эта песня звонкая

Свели меня с ума.

Проглянет утра луч сквозь запертые ставни,

А всё ещё слегка кружится голова,

В ушах ещё звучит наш разговор недавний,

Как струнный перебор, звучат твои слова.

Пусть эта глубь бездонная…

Не нужно ничего, ни поздних сожалений…

Покоя все равно мне больше не вернуть.

Так хочется хоть раз, на несколько мгновений,

В речную глубину без страха заглянуть.

Пусть эта глубь бездонная…

Ничего мне на свете не надо,

Я готов всё отдать полюбя.

Мне осталась одна лишь отрада —

Баловать и лелеять тебя.

Я внимательно слушаю сказки,

Их из уст твоих жадно ловлю.

Я смотрю на лазурные глазки

И хочу говорить, что люблю.

Я люблю тебя крепко, голубка,

Для меня ты дороже всего.

Я люблю твои алые губки

И улыбку лица твоего.

Я люблю твою косу густую,

Так люблю, что сказать нет и слов.

Дай хоть раз я тебя поцелую,

И тогда умереть я готов.

Ты вернулся ко мне и дни прежней любви

Хочешь вновь возвратить, вновь страданье дать мне.

Уходи, мук былых я не в силах забыть,

Ведь разбитой любви не ожить!

Уходи, нет любви,

Её мук я боюсь!

Уходи, над тобой

Теперь я посмеюсь!

Ты забыл, когда я, обожая тебя,

Сердце, волю, любовь — все тебе отдала;

Как смеялся тогда над любовью моей

И, смеясь, ты покинул меня!

Уходи, нет любви…

Так зачем же теперь рушить сердца покой,

Что забвеньем себе я с трудом обрела?

Нет, уйди, — не вернуть мне былую любовь,

Не вернуть, что навеки прошла!

Уходи, нет любви…

Ты помнишь ли тот взгляд красноречивый,

Который мне любовь твою открыл?

Он в будущем мне был залог счастливый,

Он душу мне огнём воспламенил.

В тот светлый миг одной улыбкой смела

Надежду поселить в твоей груди…

Какую власть я над тобой имела!

Я помню всё… Но ты, — ты помнишь ли?

Ты помнишь ли минуты ликованья,

Когда для нас так быстро дни неслись?

Когда ты ждал в любви моей признанья

И верным быть уста твои клялись?

Ты мне внимал, довольный, восхищенный,

В очах твоих горел огонь любви.

Каких мне жертв не нес ты, упоенный?

Я помню всё… Но ты, — ты помнишь ли?

Ты помнишь ли, когда в уединенье

Я столько раз с заботою немой

Тебя ждала, завидя в отдаленье;

Как билась грудь от радости живой?

Ты помнишь ли, как в робости невольной

Тебе кольцо я отдала с руки?

Как счастьем я твоим была довольна?

Я помню всё… Но ты, — ты помнишь ли?

Ты помнишь ли, вечерними часами

Как в песнях мне страсть выразить умел?

Ты помнишь ли ночь, яркую звёздами?

Ты помнишь ли, как ты в восторге млел?

Я слёзы лью, о прошлом грудь тоскует,

Но хладен ты и сердцем уж вдали!

Тебя тех дней блаженство не чарует.

Я помню всё… Но ты, — ты помнишь ли?

Миленький ты мой,

Возьми меня с собой!

Там, в краю далёком,

Буду тебе женой.

Милая моя,

Взял бы я тебя.

Но там, в краю далёком,

Есть у меня жена.

Миленький ты мой,

Возьми меня с собой!

Там, в краю далёком,

Буду тебе сестрой.

Милая моя,

Взял бы я тебя.

Но там, в краю далёком,

Есть у меня сестра.

Миленький ты мой,

Возьми меня с собой!

Там, в краю далёком,

Буду тебе чужой.

Милая моя,

Взял бы я тебя.

Но там, в краю далёком,

Чужая ты мне не нужна.

Не уезжай ты, мой голубчик!

Печальна жизнь мне без тебя.

Дай на прощанье обещанье,

Что не забудешь ты меня.

Скажи ты мне, скажи ты мне,

Что любишь меня, что любишь меня…

Когда порой тебя не вижу,

Грустна, задумчива хожу.

Когда речей твоих не слышу,

Мне кажется, я не живу.

Скажи ты мне, скажи ты мне,

Что любишь меня, что любишь меня…

Кипел, горел пожар московский,

Дым расстилался по реке,

На высоте стены кремлёвской

Стоял Он в сером сюртуке.

Он видел огненное море.

Впервые полный мрачных дум,

Он в первый раз постигнул горе,

И содрогнулся гордый ум!

Ему мечтался остров дикий,

Он видел гибель впереди,

И призадумался великий,

Скрестивши руки на груди, —

И погрузился Он в мечтанья,

Свой взор на пламя устремил,

И тихим голосом страданья

Он сам себе проговорил:

«Судьба играет человеком;

Она, лукавая, всегда

То вознесёт тебя над веком,

То бросит в пропасти стыда.

И я, водивший за собою

Европу целую в цепях,

Теперь поникнул головою

На этих горестных стенах!

И вы, мной созванные гости,

И вы погибли средь снегов —

В полях истлеют ваши кости

Без погребенья и гробов!

Зачем я шел к тебе, Россия,

В твои глубокие снега?

Здесь о ступени роковые

Споткнулась дерзкая нога!

Твоя обширная столица —

Последний шаг мечты моей,

Она — надежд моих гробница,

Погибшей славы — мавзолей».

«Хас-Булат удалой!

Бедна сакля твоя;

Золотою казной

Я осыплю тебя.

Саклю пышно твою

Разукрашу кругом,

Стены в ней обобью

Я персидским ковром.

Галуном твой бешмет

Разошью по краям

И тебе пистолет

Мой заветный отдам.

Дам старее тебя

Тебе шашку с клеймом,

Дам лихого коня

С кабардинским тавром.

Дам винтовку мою,

Дам кинжал Базалай, —

Лишь за это свою

Ты жену мне отдай.

Ты уж стар, ты уж сед,

Ей с тобой не житьё,

На заре юных лет

Ты погубишь её.

Тяжело без любви

Ей тебе отвечать

И морщины твои

Не любя целовать.

Видишь, вон Ямман-Су

Моет берег крутой,

Там вчера я в лесу

Был с твоею женой.

Под чинарой густой

Мы сидели вдвоём,

Месяц плыл золотой,

Всё молчало кругом.

И играла река

Перекатной волной,

И скользила рука

По груди молодой.

Мне она отдалась

До последнего дня

И аллахом клялась,

Что не любит тебя!»

Крепко шашки сжимал

Хас-Булат рукоять

И, схватясь за кинжал,

Стал ему отвечать:

«Князь! рассказ длинный твой

Ты напрасно мне рек,

Я с женой молодой

Вас вчера подстерёг.

Береги, князь, казну

И владей ею сам,

За неверность жену

Тебе даром отдам.

Ты невестой своей

Полюбуйся поди —

Она в сакле моей

Спит с кинжалом в груди.

Я глаза ей закрыл,

Утопая в слезах,

Поцелуй мой застыл

У неё на губах».

Голос смолк старика,

Дремлет берег крутой,

И играет река

Перекатной волной.

Словно ягода лесная,

И укрыта и спела,

Свет княгиня молодая

В крепком тереме жила.

У княгини муж ревнивый;

Он и сед, и нравом крут;

Царской милостью спесивый,

Ведал думу лишь да кнут.

А у князя Ваня-ключник,

Кудреватый, удалой,

Ваня-ключник — злой разлучник

Мужа старого с женой.

Хоть не даривал княгине

Ни монист, ни кумачу,

А ведь льнула же к детине,

Что сорочка ко плечу.

Целовала, миловала,

Обвивала, словно хмель,

И тайком с собою клала

Что на княжую постель.

Да известным наговором

Князь дознался всю вину, —

Как дознался, так с позором

И замкнул на ключ жену.

И дознался из передней,

От ревнивых от очей,

Что от самой от последней

Сенной девушки своей.

«Гой, холопья, вы подите —

Быть на дыбе вам в огне! —

Вы подите приведите

Ваньку-ключника ко мне!»

Ох, ведут к нему Ивашку, —

Ветер кудри Ване бьёт,

Веет шёлкову рубашку,

К белу телу так и льнёт.

«Отвечай-ко, сын ты вражий,

Расскажи-ко, варвар мой,

Как гулял ты в спальне княжей

С нашей княжеской женой?»

— «Ничего, сударь, не знаю,

Я не ведаю про то!..»

— «Ты не знаешь? Допытаю!

А застенок-то на что?..»

И работают в застенке —

Только кости знай хрустят!

Перешиблены коленки,

Локти скручены назад.

Но молчком молчит Ивашка,

И опять его ведут:

В дырьях мокрая рубашка,

Кудри клочьями встают;

Кандалы на резвых ножках,

А идёт он — словно в рай,

Только хлюпает в сапожках

Кровь ручьями через край…

Видит — два столба кленовых,

Перекладина на них.

Знать, уж мук не будет новых,

Знать, готовят про других.

Отведу же я, мол, душу,

Распотешусь пред концом:

Уж пускай же, князь, Ванюшу

Хоть вспомянешь ты добром!

«Ты скажи ли мне, Ванюшка,

Как с княгиней жил досель?» —

«Ох, то ведает подушка

Да пуховая постель!..

Много там было попито

Да поругано тебя,

А м в в красне-то пожито

И целовано любя!

На кровати, в волю княжью,

Там полежано у нас

И за грудь ли, грудь лебяжью,

Было хватано не раз!»

— «Аи да сказка!.. Видно хвата!

Исполать, за то люблю!

Вы повесьте-ко, ребята,

Да шёлковую петлю!»

Ветер Ванюшку качает,

Что былинку на меже,

А княгиня умирает

Во светлице на ноже.

Мы пьём, веселимая, а ты, нелюдим,

Сидишь, как невольник, в затворе.

И чаркой и трубкой тебя наградим,

Когда нам поведаешь горе.

Не тешит тебя колокольчик подчас,

И девки не тешат. В печали

Два года живёшь ты, приятель, у нас,

Весёлым тебя не встречали.

«Мне горько и так, и без чарки вина,

Немило на свете, немило!

Но дайте мне чарку, — поможет она

Сказать, что меня истомило.

Когда я на почте служил ямщиком,

Был молод, водилась силёнка.

И был я с трудом подневольным знаком,

Замучила страшная гонка.

Скакал я и ночью, скакал я и днем;

На водку давали мне баря,

Рублевик получим и лихо кутнем,

И мчимся, по всем приударя.

Друзей было много. Смотритель не злой;

Мы с ним побраталися даже.

А лошади! Свистну — помчатся стрелой…

Держися, седок, в экипаже!

Эх, славно я ездил! Случалось, грехом,

Лошадок порядком измучищь;

Зато, как невесту везёшь с женихом,

Червонец наверно получишь.

В соседнем селе полюбил я одну

Девицу. Любил не на шутку;

Куда ни поеду, а к ней заверну,

Чтоб вместе пробыть хоть минутку.

Раз ночью смотритель даёт мне приказ:

«Живей отвези эстафету!»

Тогда непогода стояла у нас,

На небе ни звёздочки нету.

Смотрителя тихо, сквозь зубы, браня

И злую ямщицкую долю,

Схватил я пакет и, вскочив на коня,

Помчался по снежному полю.

Я еду, а ветер свистит в темноте,

Мороз подирает по коже.

Две вёрсты мелькнули, на третьей версте…

На третьей… О, господи-боже!

Средь посвистов бури услышал я стон,

И кто-то о помощи просит,

И снежными хлопьями с разных сторон

Кого-то в сугробах заносит.

Коня понукаю, чтоб ехать спасти;

Но, вспомнив смотрителя, трушу,

Мне кто-то шепнул: на обратном пути

Спасёшь христианскую душу.

Мне сделалось страшно. Едва я дышал,

Дрожали от ужаса руки.

Я в рог затрубил, чтобы он заглушал

Предсмертные слабые звуки.

И вот на рассвете я еду назад.

По-прежнему страшно мне стало,

И, как колокольчик разбитый, не в лад

В груди сердце робко стучало.

Мой конь испугался пред третьей верстой

И гриву вскосматил сердито:

Там тело лежало, холстиной простой

Да снежным покровом покрыто.

Я снег отряхнул — и невесты моей

Увидел потухшие очи…

Давайте вина мне, давайте скорей,

Рассказывать дальше нет мочи!»

Точно море в час прибоя,

Площадь Красная гудит.

Что за говор? что там против

Места лобного стоит?

Плаха черная далеко

От себя бросает тень…

Нет ни облачка на небе…

Блещут главы… Ясен день.

Ярко с неба светит солнце

На кремлёвские зубцы,

И вокруг высокой плахи

В два ряда стоят стрельцы.

Вот толпа заколыхалась, —

Проложил дорогу кнут:

Той дороженькой на площадь

Стеньку Разина ведут.

С головы казацкой сбриты

Кудри черные как смоль;

Но лица не изменили

Казни страх и пытки боль.

Так же мрачно и сурово,

Как и прежде, смотрит он, —

Перед ним былое время

Восстаёт, как яркий сон:

Дона тихого приволье,

Волги-матушки простор,

Где с судов больших и малых

Брал он с вольницей побор;

Как он с силою казацкой

Рыскал вихорем степным

И кичливое боярство

Трепетало перед ним.

Душит злоба удалого,

Жгёт огнём и давит грудь,

Но тяжёлые колодки

С ног не в силах он смахнуть.

С болью тяжкою оставил

В это утро он тюрьму:

Жаль не жизни, а свободы,

Жалко волюшки ему.

Не придётся Стеньке кликнуть

Клич казацкой голытьбе

И призвать её на помощь

С Дона тихого к себе.

Не удастся с этой силой

Силу ратную тряхнуть —

Воевод, бояр московских

В три погибели согнуть.

«Как под городом Симбирском,

Думу думает Степан, —

Рать казацкая побита,

Не побит лишь атаман.

Знать, уж долюшка такая,

Что на Дон казак бежал,

На родной своей сторонке

Во поиманье попал.

Не больна мне ёа обида,

Та истома не горька,

Что московские бояре

Заковали казака,

Что на помосте высоком

Поплачусь я головой

За разгульные потехи

С разудалой голытьбой.

Нет, мне та больна обида,

Мне горька истома та,

Что изменою, не правдой

Голова моя взята!

Вот сейчас на смертной плахе

Срубят голову мою,

И казацкой алой кровью

Чёрный помост я полью…

Ой ты, Дон ли мой родимый!

Волга-матушка река!

Помяните добрым словом

Атамана казака!..»

Вот и помост перед Стенькой…

Разин бровью не повёл.

И наверх он по ступеням

Бодрой поступью взошёл.

Поклонился он народу,

Помолился на собор…

И палач в рубахе красной

Высоко взмахнул топор…

«Ты прости, народ крещёный!

Ты прости-прощай, Москва!..»

И скатилась с плеч казацких

Удалая голова.

По посаду городскому,

Мимо рубленых хором,

Ходит Стенька кажный вечер,

Переряженный купцом.

Зазнобила атамана,

Отучила ото сна

Раскрасавица Алёна,

Чужемужняя жена.

Муж сидит в ряду гостином

Да алтынам счёт ведёт,

А жена одна скучает,

Тонко кружево плетёт.

Стенька ходит, речь заводит,

Не скупится на слова;

У Алёны сердце бьётся,

Не плетутся кружева.

«Полюбилась мне ты сразу,

Раскрасавица моя!

Либо лаской, либо силой,

А тебя добуду я!

Не удержат ретивого

Ни запоры, ни замки…

Люб тебе я али не люб.

Говори мне напрямки!»

На груди её высокой

Так и ходят ходенем

Перекатный крупный жемчуг

С золотистым янтарём.

Что ей молвить?.. Совесть зазрит

Слушать льстивые слова,

Страхом за сердце хватает,

Как в тумане голова…

«Уходи скорей отсюда! —

Шепчет молодцу она. —

Неравно старик вернется…

Чай, я — мужняя жена…

Нешто молено?» — «Эх, голубка,

Чем пугать меня нашла!..

Мне своей башки не жалко,

А его — куда ни шла!

Коль от дома прочь гоняешь,

Забеги через зады

В переулок, где разбиты

Виноградные сады…

Выйдешь, что ли?» — «Неуемный!

Говорю тебе — уйди!

Не гляди так смело в очи,

В грех великий не вводи!..»

— «Ну, коль этак, — молвит Стенька,

Так на чью-нибудь беду,

Я, непрошеный, сегодня

Ночью сам к тебе приду!»

Отошёл, остановился,

Глянул раз, пообождал,

Шапку на ухе поправил,

Поклонился и пропал…

Плохо спится молодице;

Полночь близко… Чу!.. Сквозь сон

Половица заскрипела…

Неужели это он?

Не успела «ах» промолвить,

Кто-то за руки береёт,

Горячо в уста целует,

К ретивому крепко жмет…

«Что ты делаешь, разбойник?

Ну, проснется, закричит!..»

— «Закричит, так жив не будет…

Пусть-ка лучше помолчит.

Не ошиблась ты словечком, —

Что вводить тебя в обман:

Не купец — казак я вольный,

Стенька Разин — атаман!

Город Астрахань проведать

Завернул я по пути,

Чтоб с тобой, моя голубка,

Только ночку провести!

Ловко Стеньку ты поймала!

Так держи его, смотри,

Белых рук не разнимая,

Вплоть до утренней зари!..»

В лесу над рекой жила фея,

В реке она часто купалась;

И раз, позабыв осторожность,

В рыбацкие сети попалась.

Её рыбаки испугались,

Но был с ними юноша Марко;

Схватил он красавицу фею

И стал целовать её жарко.

А фея, как гибкая ветка,

В могучих руках извивалась

Да в Марковы очи глядела

И тихо над чем-то смеялась.

Весь день она Марка ласкала;

А как только ночь наступила,

Пропала веселая фея…

У Марка душа загрустила…

И дни ходит Марко, и ночи

В лесу, над рекою Дунаем,

Всё ищет, всё стонет: «Где фея?»

А волны смеются: «Не знаем!»

Но он закричал им: «Вы лжёте!

Вы сами целуетесь с нею!»

И бросился юноша глупый

В Дунай, чтоб найти свою фею…

Купается фея в Дунае,

Как раньше, до Марка, купалась;

А Марка — уж нету… Но всё же

От Марка хоть песня осталась,

А вы на земле проживете,

Как черви слепые живут;

Ни сказок о вас не расскажут,

Ни песен про вас не споют!

Бывало, в дни весёлые

Гулял я молодцом,

Не знал тоски-кручинушки,

Как вольный удалец.

Любил я деву юную, —

Как цветик хороша,

Тиха и целомудренна,

Румяна, как заря.

Спознался ночкой тёмною,

Ах! ночка та была,

Июньская волшебная,

Счастлива для меня.

Бывало, вспашешь полосу,

Лошадку уберёшь

И мне тропой знакомою,

В заветный бор идёшь,

Глядишь: моя красавица

Давно уж ждёт меня;

Глаза полуоткрытые,

С улыбкой на устах.

Но вот начало осени;

Свиданиям конец,

И деву мою милую

Ласкает уж купец.

Изменница презренная

Лишь кровь во мне зажгла,

Забыла мою хижину,

В хоромы жить ушла.

Живёт у чёрта старого

За клеткой золотой,

Как куколка наряжена,

С распущенной косой.

Просил купца надменного,

Её чтоб отпустил;

В ногах валялся, кланялся, —

Злодей не уступил.

Вернулся в свою хижину —

Поверьте, одурел

И всю-то ночь осеннюю

В раздумье просидел.

Созрела мысль злодейская,

Нашёл во тьме топор,

Простился с отцом-матерью

И вышел через двор.

Стояла ночка тёмная,

Вдали журчал ручей,

И дело совершилося:

С тех пор я стал злодей.

Теперь в Сибирь далёкую

Угонят молодца

За деву черноокую,

За старого купца.

У дальней восточной границы,

В морях азиатской земли,

Там дремлют стальные гробницы,

Там русские есть корабли.

В пучине немой и холодной,

В угрюмой, седой глубине,

Эскадрою стали подводной,

Без якоря встали на дне.

Упали высокие трубы,

Угасли навеки огни,

И ядра, как острые зубы,

Изгрызли защиту брони.

У каждого мёртвого судна

В рассыпанном, вольном строю,

Там спят моряки непробудно,

Окончили вахту свою.

Их тысячи, сильных и юных,

Отборная русская рать…

На грудах обломков чугунных

Они улеглись отдыхать.

Седые лежат адмиралы,

И дремлют матросы вокруг,

У них прорастают кораллы

Сквозь пальцы раскинутых рук.

Их гложут голодные крабы,

И ловит уродливый спрут,

И чёрные рыбы, как жабы,

По голому телу ползут.

Но в бурю ночного прилива,

На первом ущербе луны,

Встают мертвецы молчаливо

Сквозь белые брызги волны.

Их лица неясны, как тени.

Им плечи одела роса.

И листья подводных растений

Плющом заплели волоса.

Летят мертвецов вереницы

На запад, на сушу, домой.

Несутся быстрее, чем птицы,

Но путь им заказан прямой.

Хребтов вековые отроги,

Изгибы морских берегов

И рельсы железной дороги

Уж стали добычей врагов.

И только остался окружный,

Далёкий, нерадостный путь.

На тропик летят они южный,

Спешат материк обогнуть.

Мелькают мысы за мысами,

Вдогонку несётся луна.

Они не опомнятся сами,

Пред ними — родная страна.

Но что же их стиснулись руки

И гневом блеснули глаза?

На родине смертные муки,

Бушует слепая гроза.

Унылое, серое поле,

Неровная, низкая рожь…

Народ изнывает в неволе,

Позорная царствует ложь.

Торговые, людные села,

Больших городов суета…

Повсюду ярмо произвола,

Не знает границ нищета.

От Камы до желтого Прута,

Как буйного моря волна,

Растёт беспощадная смута,

Кипит роковая война.

И плачут голодные дети,

И катится ярости крик,

И свищут казацкие плети,

Сверкает отточенный штык…

Снаряды взрываются с гулом,

И льётся кровавый поток.

Объяты багровым разгулом

И запад и дальний восток.

И падает также рядами

Подкошенный юности цвет

В широкие общие ямы,

В могилы, где имени нет.

От павших твердынь Порт-Артура,

С кровавых Маньчжурских степей,

Калека, солдат истомленный,

К семье возвращался своей.

Спешил он жену молодую

И малого сына обнять,

Увидеть любимого брата,

Утешить родимую мать.

Пришёл он… В убогом жилище

Ему не узнать ничего:

Другая семья там ютится,

Чужие встречают его…

И стиснула сердце тревога:

Вернулся я, видно, не в срок…

«Скажите, не знаете ль, братья,

Где мать? Где жена? Где сынок?»

— «Жена твоя… Сядь… Отдохни-ка…

Небось твои раны болят».

— «Скажите скорее мне правду…

Всю правду!» — «Мужайся, солдат.

Толпа изнуренных рабочих

Решила пойти ко дворцу

Защиты искать… С челобитной

К царю, как к родному отцу…

Надевши воскресное платье,

С толпою пошла и она…

И… насмерть зарублена шашкой

Твоя молодая жена…»

— «Но где же остался мой мальчик?

Сынок мой?..» — «Мужайся, солдат…

Твой сын в Александровском парке

Был пулею с дерева снят».

— «Где мать?» — «Помолиться к Казанской

Давно уж старушка пошла…

Избита казацкой нагайкой,

До ночи едва дожила…»

— «Не всё еще взято судьбою!

Остался единственный брат,

Моряк, молодец и красавец…

Где брат мой?» — «Мужайся, солдат!»

— «Неужто и брата не стало?

Погиб, знать, в Цусимском бою?»

— «О нет! Не сложил у Цусимы

Он жизнь молодую свою…

Убит он у Чёрного моря,

Где их броненосец стоит…

За то, что вступился за правду,

Своим офицером убит».

Ни слова солдат не промолвил,

Лишь к небу он поднял глаза.

Была в них великая клятва

И будущей мести гроза…

Раскинулось море широко,

И волны бушуют вдали.

Товарищ, мы едём далеко,

Подальше от нашей земли.

Не слышно на палубе песен,

И Красное море волною шумит,

А берег суровый и тесен, —

Как вспомнишь, так сердце болит.

На баке уж восемь пробило —

Товарища надо сменить.

По трапу едва он спустился,

Механик кричит: «Шевелись!»

«Товарищ, я вахты не в силах стоять,

Сказал кочегар кочегару, —

Огни в моих топках совсем прогорят;

В котлах не сдержать мне уж пару.

Пойди заяви, что я заболел

И вахту, не кончив, бросаю.

Весь потом истёк, от жары изнемог,

Работать нет сил — умираю».

Товарищ ушёл… Лопатку схватил,

Собравши последние силы,

Дверь топки привычным толчком отворил,

И пламя его озарило:

Лицо его, плечи, открытую грудь

И пот, с них струившийся градом, —

О, если бы мог кто туда заглянуть,

Назвал кочегарку бы адом!

Котлы паровые зловеще шумят,

От силы паров содрогаясь,

Как тысячи змей пары же шипят,

Из труб кое-где пробиваясь.

А он, извиваясь пред жарким огнём,

Лопатой бросал ловко уголь;

Внизу было мрачно: луч солнца и днём

Не может проникнуть в тот угол.

Нет ветра сегодня, нет мочи стоять.

Согрелась вода, душно, жарко, —

Термометр поднялся на сорок пять.

Без воздуха вся кочегарка.

Окончив кидать, он напился воды —

Воды опресненной, не чистой,

С лица его падал пот, сажи следы.

Услышал он речь машиниста:

«Ты, вахты не кончив, не смеешь бросать,

Механик тобой недоволен.

Ты к доктору должен пойти и сказать, —

Лекарство он даст, если болен».

За поручни слабо хватаясь рукой,

По трапу наверх он взбирался;

Идти за лекарством в приёмный покой

Не мог — от жары задыхался.

На палубу вышел, — сознанья уж нет.

В глазах его все помутилось,

Увидел на миг ослепительный свет,

Упал… Сердце больше не билось…

К нему подбежали с холодной водой,

Стараясь привесть его в чувство,

Но доктор сказал, покачав головой:

«Бессильно здесь наше искусство…»

Всю ночь в лазарете покойник лежал,

В костюме матроса одетый;

В руках на груди крест из воску лежал;

Воск таял, жарою согретый.

Проститься с товарищем утром пришли

Матросы, друзья кочегара.

Последний подарок ему поднесли —

Колосник обгорелый и ржавый.

К ногам привязали ему колосник,

В простыню его труп обернули;

Пришёл пароходный священник-старик,

И слёзы у многих сверкнули.

Был чист, неподвижен в тот миг океан,

Как зеркало воды блестели;

Явилось начальство, пришёл капитан,

И «вечную память» пропели.

Доску приподняли дрожащей рукой,

И в саване тело скользнуло,

В пучине глубокой, безвестной морской

Навеки, плеснув, утонуло.

Напрасно старушка ждёт сына домой;

Ей скажут, она зарыдает…

А волны бегут от винта за кормой,

И след их вдали пропадает.

Ночь темна. Лови минуты!

Но стена тюрьмы крепка,

У ворот её замкнуты

Два тяжёлые замка.

Чуть дрожит вдоль коридора

Огонёк сторожевой,

И звенит о шпору шпорой,

Жить скучая, часовой.

«Часовой!» — «Что, барин, надо?»

— «Притворись, что ты заснул:

Мимо б я, да за ограду

Тенью быстрою мелькнул!

Край родной повидеть нужно

Да жену поцеловать,

И пойду под шелест дружный

В лес зелёный умирать!..»

— «Рад помочь! Куда ни шло бы! —

Божья тварь, чай, тож и я, —

Пуля, барин, ничего бы,

Да боюся батожья!

Поседел под шум военный…

А сквозь полк как проведут —

Только ком окровавленный

На тележке увезут!»

Шёпот смолк… Всё тихо снова…

Где-то бог подаст приют?

То ль схоронят здесь живого?

То ль на каторгу ушлют?

Будет вечно цепь надета,

Да начальство станет бить…

Ни ножа! ни пистолета!..

И конца нет, сколько жить!..

Из-за матушки из-за Волги,

Со широкого раздолья

Поднялась толпой-народом

Сила русская сплошная.

Поднялась спокойным строем

Да как кликнет громким кличем:

«Добры молодцы, сбирайтесь —

С Бела моря ледяного,

Со степного Черноморья,

По родной великой Руси,

По Украине по казацкой!

Отстоим мы нашу землю,

Отстоим мы нашу волю!

Чтоб земля нам да осталась,

Воля вольная сложилась,

Барской злобы не пугалась,

Властью царской не томилась!..»

Спускается солнце за степи,

Вдали золотится ковыль, —

Колодников звонкие цепи

Взметают дорожную пыль.

Идут они с бритыми лбами,

Шагают вперёд тяжело,

Угрюмые сдвинули брови,

На сердце раздумье легло.

Идут с ними длинные тени,

Две клячи телегу везут,

Лениво сгибая колени,

Конвойные с ними идут.

«Что, братцы, затянемте песню,

Забудем лихую беду!

Уж, видно, такая невзгода

Написана нам на роду!»

И вот повели, затянули,

Поют, заливаясь, они

Про Волги широкой раздолье,

Про даром минувшие дни,

Поют про свободные степи,

Про дикую волю поют.

День меркнет всё боле, — а цепи

Дорогу метут да метут…

Медленно движется время, —

Веруй, надейся и жди…

Зрей, наше юное племя!

Путь твой широк впереди.

Молнии нас осветили,

Мы на распутье стоим…

Мёртвые в мире почили,

Дело настало живым.

Сеялось семя веками, —

Корни в земле глубоко;

Срубишь леса топорами, —

Зло вырывать не легко:

Нам его в детстве привили,

Деды сроднилися с ним…

Мёртвые в мире почили,

Дело настало живым.

Стыд, кто бессмысленно тужит,

Листья зашепчут — он нем!

Слава, кто истине служит,

Истине жертвует всем!

Поздно глаза мы открыли,

Дружно на труд поспешим…

Мёртвые в мире почили,

Дело настало живым.

Рыхлая почва готова,

Сейте, покуда весна:

Доброго дела и слова

Не пропадут семена.

Где мы и как их добыли —

Внукам отчет отдадим…

Мёртвые в мире почили,

Дело настало живым.

Назови мне такую обитель,

Я такого угла не видал,

Где бы сеятель твой и хранитель,

Где бы русский мужик не стонал?

Стонет он по полям, по дорогам,

Стонет он по тюрьмам, по острогам,

В рудниках на железной цепи;

Стонет он под овином, под стогом,

Под телегой ночуя в степи;

Стонет в собственном бедном домишке,

Свету божьего солнца не рад;

Стонет в каждом глухом городишке,

У подъездов судов и палат.

Выдь на Волгу: чей стон раздается

Над великою русской рекой?

Этот стон у нас песней зовётся —

То бурлаки идут бечевой!..

Волга! Волга! Весной многоводной

Ты не так заливаешь поля,

Как великою скорбью народной

Переполнилась наша земля.

Ой, дорога ль ты, дороженька пробойная.

Ты пробойная ль дороженька, прогонная!

Уж много на Руси у нас дороженек,

Что дорог ли шарокатных, неисхоженных:

По иным гоняют царских слуг — солдатушек,

По иным бредет убогий богомольный люд,

От Соловок до Киева, по угодничкам,

Что по третьим ли дороженькам шлют красен товар

Всё купцы, да молодцы, володимирцы.

Широки ль уж те дорожки да укатисты,

А уж шире ль, да длиннее, да утоптанней

Нашей матушки-Владимирки — не быть нигде!

Не одни-то по ней поручни притерлися,

Не одни-то быстры ноженьки примаялись,

Что и слёз на ней немало ли пролизано,

А и песен про неё ль немало сложено!

Далеко ты в даль уходишь непроглядную,

Во студёную сторонушку сибирскую,

Ох, дорога ль ты, дороженька пробойная,

Ты пробойная ль дорожка Володимирская!

Полоса ль ты моя, полоса!

Не распахана ты, сиротинка,

И тебе не колосья краса,

Не колосья краса, а былинка…

А кругом-то, кругом поглядишь —

Так и зреют могучие нивы!

И стоит благодатная тишь,

И волнуются ржи переливы.

Но горька мне твоя нагота,

Как взгляну я на ниву-то божью:

Отчего ж ты одна, сирота,

Не красуешься матушкой-рожью?

Знать, хозяин-то твой в кабаке

Загулял не одну уж неделю

Иль от горя — в гробовой доске

Отыскал на погосте постелю.

А быть может, и то: в кандалах

По Владимирке пахаря гонят,

За широкий, за вольный размах

Богатырскую силу хоронят.

И шагает он в синюю даль,

Сам шагает да слёзы глотает:

Всё-то ниву свою ему жаль,

Всё полоску свою вспоминает…

Зарастай же, моя полоса,

Частым ельничком ты да березкой,

И пускай же ни серп, ни коса

Не сверкают отсель над полоской!

Славное море — привольный Байкал,

Славный корабль — омулевая бочка…

Ну, баргузин, пошевеливай вал…

Плыть молодцу недалечко.

Долго я звонкие цепи носил;

Худо мне было в норах Акатуя,

Старый товарищ бежать пособил,

Ожил я, волю почуя.

Шилка и Нерчинск не страшны теперь;

Горная стража меня не видала,

В дебрях не тронул прожорливый зверь,

Пуля стрелка — миновала.

Шёл я и в ночь, и средь белого дня;

Близ городов я поглядывал зорко;

Хлебом кормили крестьянки меня,

Парни снабжали махоркой.

Весело я на сосновом бревне

Вплавь чрез глубокие реки пускался;

Мелкие речки встречалися мне —

Вброд через них пробирался.

У моря струсил немного беглец;

Берег обширен, а нет ни корыта;

Шёл я коргой и пришёл наконец

К бочке, дресвою замытой.

Нечего думать — бог счастья послал:

В этой посудине бык не утонет;

Труса достанет и на судне вал —

Смелого в бочке не тронет.

Тесно в ней было бы жить омулям;

Рыбки, утешьтесь моими словами:

Раз побывать в Акатуе бы вам —

В бочку полезли бы сами!

Четверо суток верчусь на волне;

Парусом служит армяк дыроватый,

Добрая лодка попалася мне,

Лишь на ходу мешковата.

Близко виднеются горы и лес,

Буду спокойно скрываться под тенью,

Можно и тут погулять бы, да бес

Тянет к родному селенью.

Славное море — привольный Байкал,

Славный корабль — омулевая бочка…

Ну, баргузин, пошевеливай вал…

Плыть молодцу недалечко!

Долго нас помещики душили,

Становые били,

И привыкли всякому злодею

Подставлять мы шею.

В страхе нас квартальные держали,

Немцы муштровали.

Что тут делать, долго ль до напасти —

Покоримся власти!

Мироеды тем и пробавлялись —

Над нами ломались,

Мы-де глупы, как овечье стадо, —

Стричь и брить нас надо.

Про царей попы твердили миру —

Спьяна или с жиру —

Сам-де бог помазал их елеем,

Как же пикнуть смеем?

Суд Шемякин — до бога высоко,

До царя далёко:

Царь сидит там, в Питере, не слышит,

Знай указы пишет.

А указ как бисером нанизан,

Не про нас лишь писан;

Так и этак ты его читаешь —

Всё не понимаешь.

Каждый бутарь звал себя с нахальством

Малыим начальством.

Знать, и этих, господи ты боже,

Мазал маслом тоже.

Кто слыхал о двадцать пятом годе

В крещеном народе?

Когда б мы тогда не глупы были,

Давно б не тужили.

Поднялись в то время на злодеев:

Кондратий Рылеев,

Да полковник Пестель, да иные

Бояре честные.

Не сумели в те поры мы смело

Отстоять их дело.

И сложили головы за братии

Пестель да Кондратий,

Не найдется, что ль, у нас иного

Друга Пугачёва,

Чтобы крепкой грудью встал он смело

За святое дело!

Крепко, дружно вас в объятья

Всех бы, братья, заключил

И надежды и проклятья

С вами, братья, разделил.

Но тупая сила злобы

Вон из братского кружка

Гонит в снежные сугробы,

В тьму и холод рудника.

Но и там, назло гоненью,

Веру лучшую мою

В молодое поколенье

Свято в сердце сохраню.

В безотрадной мгле изгнанья

Твёрдо буду света ждать

И души одно желанье,

Как молитву, повторять:

Будь борьба успешней ваша,

Встреть в бою победа вас,

И минуй вас эта чаша,

Отравляющая нас.

Смело, друзья! Не теряйте

Бодрость в неравном бою,

Родину-мать защищайте,

Честь и свободу свою!

Пусть нас по тюрьмам сажают,

Пусть нас пытают огнём,

Пусть в рудники посылают,

Пусть мы все казни пройдём!

Если погибнуть придется

В тюрьмах и шахтах сырых, —

Дело, друзья, отзовется

На поколеньях живых.

Стонет и тяжко вздыхает

Бедный забитый народ;

Руки он к нам простирает,

Нас он на помощь зовёт.

Час обновленья настанет —

Воли добьётся народ,

Добрым нас словом помянет,

К нам на могилу придет.

Если погибнуть придется

В тюрьмах и шахтах сырых —

Дело, друзья, отзовется

На поколеньях живых.

Славься, свобода и честный наш труд!

Пусть нас за правду в темницу запрут,

Пусть нас пытают и жгут нас огнем —

Песню свободе и в пытке споем!

Славься же, славься, родимая Русь,

И пред царем и кнутами не трусь;

Встань, ополчися за правду на брань,

Встань же скорее, родимая, встань!

Далеко, далеко

Степь за Волгу ушла,

В той степи широко,

Буйно воля жила,

Часто с горем вдвоём,

Но бедна да вольна,

С казаком, с бурлаком

Там водилась она.

Собирался толпой

К ней отвсюду народ.

Ради льготы одной

От лихих воевод,

От продажных дьяков,

От недобрых бояр,

От безбожных купцов,

Что от лютых татар.

Знать, в старинный тот век

Жизнь не в сладость была,

Что бежал человек

От родного села,

Отчий дом покидал,

Расставался с женой

И за Волгой искал

Только воли одной.

Только местью дыша,

И озлоблен и лют,

Уходил в чём душа,

Куда ноги снесут.

Уносил он с собой,

Что про чёрный про день

Сбереглось за душой, —

Только жизнь да кистень,

Что отнять не могло

Притеснение: нож,

Да одно ремесло —

Тёмной ночью грабеж.

И сходился он с ней,

С вольной волею, там;

И, что зверь, на людей

Набегал по ночам.

По лесам на реке

Не щадил никого

И с ножом в кулаке,

Поджидал одного:

Чтоб какой ни на есть

Стенька Разин пришёл,

На расплату, на месть

Их собрал и повёл.

И случалось порой,

Появлялся средь них,

Где-нибудь за рекой,

В буераках глухих,

Наставал удалец,

Словно божеский гнев,

Подымался, что жнец

На готовый посев.

… … …

Я видал этот край,

Край над Волгой-рекой,

Буйной вольницы рай

И притон вековой, —

Край, откуда орда

Русь давила ярмом,

Где в былые года

Жил казак с бурлаком;

Где с станицей стругов

Стенька Разин гулял,

Где с бояр да с купцов

Он оброки сбирал;

Где, не трогая сел,

По кострам городов

Божьей карой прошёл

Емельян Пугачёв.

Как дело измены, как совесть тирана,

Осенняя ночка черна…

Черней этой ночи встаёт из тумана

Видением мрачным тюрьма.

Кругом часовые шагают лениво;

В ночной тишине, то и знай,

Как стон, раздается протяжно, тоскливо:

— Слу-шáй!..

Хоть плотны высокие стены ограды,

Железные крепки замки,

Хоть зорки и ночью тюремщиков взгляды

И всюду сверкают штыки,

Хоть тихо внутри, но тюрьма — не кладбище,

И ты, часовой, не плошай:

Не верь тишине, берегися, дружище:

— Слу-шáй!..

Вот узник вверху за решеткой железной

Стоит, прислонившись к окну,

И взор устремил он в глубь ночи беззвездной,

Весь словно впился в тишину.

Ни звука!.. Порой лишь собака зальется,

Да крикнет сова невзначай,

Да мерно внизу под окном раздаётся:

— Слу-шáй!..

«Не дни и не месяцы — долгие годы

В тюрьме осужден я страдать,

А бедное сердце так жаждет свободы, —

Нет, дольше не в силах я ждать!..

Здесь штык или пуля — там воля святая…

Эх, чёрная ночь, выручай!

Будь узнику ты хоть защитой, родная!..»

— Слу-шáй!..

Чу!.. Шелест… Вот кто-то упал… приподнялся…

И два раза щёлкнул курок…

«Кто идёт?..» Тень мелькнула — и выстрел раздался,

И ожил мгновенно острог.

Огни замелькали, забегали люди…

«Прощай, жизнь, свобода, прощай!» —

Прорвалося стоном из раненой груди…

— Слу-шáй!..

И снова всё тихо… На небе несмело

Луна показалась на миг.

И, словно сквозь слёзы, из туч поглядела

И скрыла заплаканный лик.

Внизу ж часовые шагают лениво;

В ночной тишине, то и знай,

Как стон, раздаётся протяжно, тоскливо:

— Слу-шáй!..

Есть на Волге утёс, диким мохом оброс

Он с боков от подножья до края,

И стоит сотни лет, только мохом одет,

Ни нужды, ни заботы не зная.

На вершине его не растет ничего,

Там лишь ветер свободный гуляет,

Да могучий орёл свой притон там завёл

И на нём свои жертвы терзает.

Из людей лишь один на утёсе том был,

Лишь один до вершины добрался,

И утёс человека того не забыл

И с тех пор его именем звался.

И хотя каждый год по церквам на Руси

Человека того проклинают,

Но приволжский народ о нём песни поёт

И с почётом его вспоминает.

Раз ночною порой, возвращаясь домой,

Он один на утёс тот взобрался

И в полуночной мгле на высокой скале

Там всю ночь до зари оставался.

Много дум в голове родилось у него,

Много дум он в ту ночь передумал,

И под говор волны, средь ночной тишины,

Он великое дело задумал.

И, задумчив, угрюм от надуманных дум,

Он наутро с утёса спустился

И задумал идти по другому пути —

И идти на Москву он решился.

Но свершить не успел он того, что хотел,

И не то ему пало на долю;

И расправой крутой да кровавой рекой

Не помог он народному горю.

Не владыкою был он в Москву привезён,

Не почётным пожаловал гостем,

И не ратным вождём, на коне и с мечом,

А в постыдном бою с мужиком-палачом

Он сложил свои буйные кости.

И Степан будто знал, — никому не сказал,

Никому своих дум не поведал.

Лишь утесу тому, где он был, одному

Он те думы хранить заповедал.

И поныне стоит тот утес, и хранит

Он заветные думы Степана;

И лишь с Волгой одной вспоминает порой

Удалое житьё атамана.

Но зато, если есть на Руси хоть один,

Кто с корыстью житейской не знался,

Кто неправдой не жил, бедняка не давил,

Кто свободу, как мать дорогую, любил

И во имя её подвизался, —

Пусть тот смело идет, на утес тот взойдёт

И к нему чутким ухом приляжет,

И утёс-великан всё, что думал Степан,

Всё тому смельчаку перескажет.

Много песен слыхал я в родной стороне,

Как их с горя, как с радости пели,

Но одна только песнь в память врезалась мне,

Это — песня рабочей артели:

«Ухни, дубинушка, ухни!

Ухни, березова, ухни!

Ух!..»

За работой толпа, не под силу ей труд,

Ноет грудь, ломит шею и спину…

Но вздохнут бедняки, пот с лица оботрут

И, кряхтя, запевают дубину:

«Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.

Англичанин-хитрец, чтоб работе помочь,

Вымышлял за машиной машину;

Ухитрились и мы: чуть пришлось невмочь,

Вспоминаем родную дубину:

«Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.

Да, дубинка, в тебя, видно, вера сильна,

Что творят по тебе так поминки,

Где работа дружней и усердней нужна,

Там у нас, знать, нельзя без дубинки:

«Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.

Эта песня у нас уж сложилась давно;

Пётр с дубинкой ходил на работу,

Чтоб дружней прорубалось в Европу окно, —

И гремело по финскому флоту:

«Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.

Прорубили окно… Да, могуч был напор

Бессознательной силы… Все стали

Эту силу ценить и бояться с тех пор.

Наши ж деды одно напевали:

«Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.

И от дедов к отцам, от отцов к сыновьям

Эта песня пошла по наследству,

Чуть на лад что нейдет, так к дубинушке там

Прибегаем, как к верному средству:

«Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.

Эх, когда б эту песню допеть поскорей!

Без дубины чтоб спорилось дело

И при тяжком труде утомленных людей

Монотонно б у нас не гудело:

«Ухни, дубинушка, ухни! Ухни, березова, ухни! Ух!..»

Не плачьте над трупами павших борцов,

Погибших с оружьем в руках,

Не пойте над ними надгробных стихов,

Слезой не скверните их прах.

Не нужно ни гимнов, ни слез мертвецам.

Отдайте им лучший почёт:

Шагайте без страха по мертвым телам,

Несите их знамя вперёд!

С врагом их, под знаменем тех же идей,

Ведите их бой до конца!

Нет почести лучшей, нет тризны святей

Для тени достойной борца!

Если ты странствуешь, путник,

С целью благой и высокой,

Ты посети, между прочим,

Край мой далёкий…

Там сквозь снега и морозы

Носятся мощные звуки;

Встретишь людей там, что терпят

Муки за муки…

Нет там пустых истуканов,

Вздохов изнеженной груди…

Там только люди да цепи,

Цепи да люди!

Светает, товарищ!

Работать давай!

Работы усиленной

Требует край…

Работай руками,

Работай умом,

Работай без устали

Ночью и днём!

Не думай, что труд

Наш бесследно пройдёт;

Не бойся, что дум твоих

Мир не поймёт…

Работай лишь с пользой

На ниве людей

Да сей только честные

Мысли на ней;

А там уж что будет,

То будет пускай…

Так ну же работать мы

Дружно давай, —

Работать руками,

Работать умом,

Работать без устали

Ночью и днём!

По пыльной дороге телега несётся,

В ней по бокам два жандарма сидят.

Сбейте оковы,

Дайте мне волю,

Я научу вас свободу любить.

Юный изгнанник в телеге той мчится,

Скованы руки, как плети висят.

Сбейте оковы… и т. д.

Дома оставил он мать беззащитную,

Будет она и любить и страдать.

Сбейте оковы… и т. д.

Дома оставил он милую сердцу,

Будет она от тоски изнывать.

Сбейте оковы… и т. д.

Вспомнил он, бедный, дело народное,

Вспомнил, за что он так долго страдал.

Сбейте оковы… и т. д.

Вспомнил и молвил: «Дайте мне волю,

Я научу вас свободу любить».

По диким степям Забайкалья,

Где золото роют в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах.

Идёт он густою тайгою,

Где пташки одни лишь поют,

Котёл его сбоку тревожит,

Сухие коты ноги бьют.

На нём рубашонка худая,

Со множеством разных заплат,

Шапчонка на нём арестанта

И серый тюремный халат.

Бежал из тюрьмы темной ночью,

В тюрьме он за правду страдал —

Идти дальше нет больше мочи,

Пред ним расстилался Байкал.

Бродяга к Байкалу подходит,

Рыбацкую лодку берёт

И грустную песню заводит —

Про родину что-то поёт:

«Оставил жену молодую

И малых оставил детей,

Теперь я иду наудачу,

Бог знает, увижусь ли с ней!»

Бродяга Байкал переехал,

Навстречу родимая мать.

«Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша,

Здоров ли отец, хочу знать?»

— «Отец твой давно уж в могиле,

Сырою землею зарыт,

А брат твой давно уж в Сибири,

Давно кандалами гремит.

Пойдём же, пойдём, мой сыночек,

Пойдём же в курень наш родной,

Жена там по мужу скучает

И плачут детишки гурьбой».

Солнце всходит и заходит,

А в тюрьме моей темно.

Дни и ночи часовые,

Да э-эх!

Стерегут моё окно.

Как хотите стерегите,

Я и так не убегу,

Мне и хочется на волю,

Да э-эх!

Цепь порвать я не могу.

Ах! вы цепи, мои цепи,

Вы железны сторожа!

Не сорвать мне, не порвать вас,

Да э-эх!

Истомилась вся душа.

Солнца луч уж не заглянет,

Птиц не слышны голоса,

Как цветок и сердце вянет,

Да э-эх!

Не глядели бы глаза!

Грозно и пенясь, катаются волны.

Сердится, гневом объятый, широкий Байкал.

Зги не видать. От сверкающей молньи

Бедный бродяга запрятался в страхе меж скал.

Чайки в смятенье и с криком несутся.

А ели как в страхе дрожат.

Грозно и пенясь катаются волны,

Сердится, гневом объятый, широкий Байкал.

Чудится в буре мне голос знакомый,

Будто мне что-то давнишнее хочет сказать.

Тень надвигается, бурей несомая,

Сколько уж лет он пощады не хочет мне дать!

Буря, несися! Бушуй, непогода!

Не вас я так крепко страшусь.

Тень надвигается, бурей несомая,

Гонится всюду за мной, лишь я не боюсь!

Когда на Сибири займётся заря

И туман по тайге расстилается,

На этапном дворе слышен звон кандалов —

Это партия в путь собирается.

Каторжан всех считает фельдфебель седой,

По-военному ставит во взводы.

А с другой стороны собрались мужички

И котомки грузят на подводы.

Раздалось: «Марш вперёд!» — и опять поплелись

До вечерней зари каторжане.

Не видать им отрадных деньков впереди,

Кандалы грустно стонут в тумане.

Глухой, неведомой тайгою,

Сибирской дальней стороной

Бежал бродяга с Сахалина

Звериной узкою тропой.

Шумит, бушует непогода,

Далёк, далек бродяге путь.

Укрой тайга его глухая, —

Бродяга хочет отдохнуть.

Там далеко за тёмным бором

Оставил родину свою,

Оставил мать свою родную,

Детей, любимую жену.

«Умру, в чужой земле зароют,

Заплачет маменька моя,

Жена найдёт себе другого,

А мать сыночка никогда».

Мучит, терзает головушку бедную

Грохот машинных колёс;

Свет застилается в оченьках крупными

Каплями пота и слёз.

«Ах, да зачем же, зачем же вы льетеся,

Горькие слёзы, из глаз?

Делу — помеха; основа попортится!

Быть мне в ответе за вас!

Нитка порвалась в основе, канальская,

Эка, канальская снасть!

Ну, жизнь бесталанная! Сколько-то на душу

Примешь мучениев — страсть!

Кашель проклятый измаял всю грудь мою,

Тоже болят и бока,

Спинушка, ноженьки ноют, сердечные,

Стой целый день у станка!

Шибко измаялся нынче, — присел бы я,

Кабы надсмотрщик ушёл.

Эх, разболелися бедные ноженьки,

Словно вёрст сорок прошёл!..»

Взором туманным обводит от ткацкую,

Нет ли надсмотрщика тут;

Сел бы, — торчит окаянный надсмотрщик —

Вмиг оштрафует ведь плут!

Грохот машин, духота нестерпимая,

В воздухе клочья хлопка,

Маслом прогорклым воняет удушливо:

Да, жизнь ткача нелегка!

Стал он, бедняга, понуривши голову,

Тупо глядеть на станок.

Мечется, режет глаза наболевшие

Бешеный точно челнок.

«Как не завидовать главному мастеру,

Вишь, на окошке сидит!

Чай попивает да гладит бородушку,

Видно, душа не болит.

Ласков на вид, а взгляни-ка ты вечером;

Станешь работу сдавать,

Он и работу бранит и ругается,

Всё норовит браковать.

Так ведь и правит, чтоб меньше досталося

Нашему брату ткачу.

Эх, главный мастер, хозяин, надсмотрщики,

Жить ведь я тоже хочу!

Хвор становлюся; да что станешь делать-то,

Нам без работы не жить —

Дома жена, старики да ребятушки,

Подати надо платить.

Как-то жена нынче с домом справляется,

Что нам землица-то даст?

Мало землицы; плоха она, матушка,

Сущая, право, напасть!

Как сберегу, заработавши, денежки,

Стану домой посылать…

Сколько за месяц-то нынче придётся мне

Денег штрафных отдавать?

Эх, кабы меньше… О господи, господи!

Наш ты всевышний творец!

Долго ли будет житьё горемычное,

Скоро ль мученью конец?!»

Ой, ребята, плохо дело!

Наша барка на мель села —

Ой, дубинушка, ухнем!

Ой, зелёная, сама пойдёт!

Белый царь наш — кормщик пьяный,

Он завёл нас на мель прямо.

Ой, дубинушка… и т. д.

Шли теченью мы навстречу —

Понатёрли лямкой плечи.

Ой, дубинушка… и т. д.

Жгло нас солнцем полуденным,

Секло дождичком студёным.

Ой, дубинушка… и т. д.

Ой, сидела барка грузно,

И вести было натужно!

Ой, дубинушка… и т. д.

Господа на ней сидели,

Веселились, песни пели.

Ой, дубинушка… и т. д.

Силы нашей не жалели,

Всё скорей велели.

Ой, дубинушка… и т. д.

Они били нас дубиной,

А кормили нас мякиной.

Ой, дубинушка… и т. д.

Нашей баркой заправляли,

Нам же пикнуть не давали.

Ой, дубинушка… и т. д.

От такого управленья

Стала барка без движенья.

Ой, дубинушка… и т. д.

Из-за глупости дворянской

Не стоять барке крестьянской.

Ой, дубинушка… и т. д.

Чтоб придать ей снова ходу —

Покидаем бар мы в воду!

Ой, дубинушка… и т. д.

Чтобы барка шла вернее —

Надо лоцмана в три шеи!

Ой, дубинушка… и т. д.

И тогда охотно, смело

Снова примемся за дело!

Ой, дубинушка, ухнем!

Ой, зелёная, сама пойдёт!

Эх ты, доля, моя доля,

Доля горькая моя,

Ах, зачем ты, злая доля,

До Сибири довела?

Не за пьянство, за буянство

И не за ночной разбой —

Стороны родной лишился

За крестьянский люд честной.

Год несчастный был, голодный,

Стали подати сбирать

И крестьянские пожитки

И скотину продавать.

Я от мира с челобитной

К самому царю пошёл,

Да схватили по дороге,

До царя я не дошёл.

И по царскому веленью

За прошенье мужиков

Его милости плательщик

Сподобился кандалов.

Далеко село родное,

А хотелось бы узнать,

Удалось ли односельцам

С шеи подати скачать?

Отречёмся от старого мира!

Отряхнём его прах с наших ног!

Нам враждебны златые кумиры;

Ненавистен нам царский чертог!

Мы пойдём в ряды страждущих братии,

Мы к голодному люду пойдем;

С ним пошлём мы злодеям проклятья,

На борьбу мы его позовём:

Вставай, подымайся, рабочий народ!

Вставай на врагов, брат голодный!

Раздайся, крик мести народной!

Вперёд!

Богачи, кулаки жадной сворой

Расхищают тяжёлый твой труд,

Твоим потом жиреют обжоры;

Твой последний кусок они рвут.

Голодай, чтоб они пировали!

Голодай, чтоб в игре биржевой

Они совесть и честь продавали,

Чтоб ругались они над тобой!

Вставай, подымайся, рабочий народ!

Вставай на врагов, брат голодный! — и т. д.

Тебе отдых — одна лишь могила!

Каждый день — недоимку готовь;

Царь-вампир из тебя тянет жилы;

Царь-вампир пьёт народную кровь!

Ему нужны для войска солдаты:

Подавай же сюда сыновей!

Ему нужны пиры да палаты:

Подавай ему крови твоей!

Вставай, подымайся, рабочий народ!

Вставай на врагов, брат голодный! — и т. д.

Не довольно ли вечного горя?

Встанем, братья, повсюду зараз!

От Днепра и до Белого моря,

И Поволжье, и Дальний Кавказ!

На воров, на собак — на богатых!

Да на злого вампира-царя!

Бей, губи их, злодеев проклятых!

Засветись, лучшей жизни заря!

Вставай, подымайся, рабочий народ!

Вставай на врагов, брат голодный! — и т. д.

И взойдёт за кровавой зарёю

Солнце правды и братства людей.

Купим мир мы последней борьбою,

Купим кровью мы счастье детей.

И настанет година свободы,

Сгинет ложь, сгинет зло навсегда,

И сольются в едино народы

В вольном царстве святого труда…

Вставай, подымайся, рабочий народ!

Вставай на врагов, брат голодный!

Раздайся, крик мести народной!

Вперёд!

Замученный тяжкой неволей,

Ты славною смертью почил…

В борьбе за народное дело

Ты буйные кости сложил…

Служил ты немного, но честно

Для блага родимой земли…

И мы — твои братья по духу —

Тебя на кладбище снесли…

Наш враг над тобой не глумился…

Кругом тебя были свои…

Мы сами, родимый, закрыли

Орлиные очи твои…

Не горе нам душу давило,

Не слёзы блистали в очах,

Когда мы, прощаясь с тобою.

Землей засыпали твой прах, —

Нет, злоба нас только душила,

Мы к битве с врагами рвались

И мстить за тебя беспощадно

Над прахом твоим поклялись!..

С тобою одна нам дорога:

Как ты — мы в острогах сгнием;

Как ты — для народного дела

Мы головы наши снесём;

Как ты, мы, быть может, послужим

Лишь почвой для новых людей,

Лишь грозным пророчеством новых

Грядущих и доблестных дней…

Но знаем, как знал ты, родимый,

Что скоро из наших костей

Подымется мститель суровый

И будет он нас посильней!..

Идёт он усталый, и цепи звенят,

Закованы руки и ноги.

Спокойный, но грустный он взгляд устремил

Вперёд по пустынной дороге.

Полдневное солнце нещадно палит,

И дышится трудно от пыли.

И вспомнил он живо о тех, что пред ним

Дорогою той проходили.

Тоскою смертельною сжалася грудь,

Слезой затуманились очи…

А жар всё сильнее, и думает он:

«Скорее бы холода ночи!»

Нагрелися цепи от жгучих лучей

И в тело впилися змеями;

И льётся по капле горячая кровь

Из ран, растравленных цепями.

Но он терпеливо оковы несёт:

За дело любви он страдает.

За то, что не мог равнодушно смотреть,

Как брат в нищете погибает.

И долго ему приведётся нести

Тяжёлое бремя страданья!..

Не вырвётся стон из разбитой груди

Исчадиям тьмы в посмеянье!..

В груди его вера святая царит,

Что правда сильнее булата,

Что время наступит, оценят ту кровь,

Которую льёт он за брата!..

Что мне она! — не жена, не любовница,

И не родная мне дочь!

Так отчего ж её доля проклятая

Спать не даёт мне всю ночь!

Спать не дает, оттого что мне грезится

Молодость в душной тюрьме,

Вижу я — своды… окно за решёткою,

Койку в сырой полутьме…

С койки глядят лихорадочно-знойные

Очи без мысли и слёз,

С койки висят чуть не до полу тёмные

Космы тяжёлых волос.

Не шевелятся ни губы, ни бледные

Руки на бледной груди,

Слабо прижатые к сердцу без трепета

И без надежд впереди…

Что мне она! — не жена, не любовница,

И не родная мне дочь!

Так отчего ж ее образ страдальческий

Спать не даёт мне всю ночь!

Много песен слыхал я в родной стороне,

Про радость и горе в них пели;

Из всех песен одна в память врезалась мне —

Это песня рабочей артели:

Ой, дубинушка, ухнем!

Ой, зелёная сама пойдет! (2)

Подёрнем! (2) Ух!

И от дедов к отцам, от отцов к сыновьям

Эта песня идёт по наследству,

И лишь только как станет работать невмочь,

Мы — к дубине, как к верному средству.

Ой, дубинушка, ухнем!.. и т. д.

Говорят, что мужик наш работать ленив,

Пока не взбороздят ему спину,

Ну, так как же забыть наш родимый напев

И не петь про родную дубину.

Ой, дубинушка, ухнем!.. и т. д.

Англичанин-хитрец, чтоб работе помочь,

Изобрёл за машиной машину,

А наш русский мужик, коль работа невмочь,

Так затянет родную дубину.

Ой, дубинушка, ухнем!.. и т. д.

Тянем с лесом судно, иль железо куём,

Иль в Сибири руду добываем —

С мукой, болью в груди одну песню поём,

Про дубину в ней всё вспоминаем.

Ой, дубинушка, ухнем!.. и т. д.

И на Волге-реке, утопая в песке,

Мы ломаем и ноги, и спину,

Надрываем там грудь, и, чтоб легче тянуть,

Мы поём про родную дубину.

Ой, дубинушка, ухнем!.. и т. д.

Пускай мучат и бьют, пускай в цепи куют,

Пусть терзают избитую спину —

Будем ждать и терпеть и. в нужде будем петь

Всё про ту же родную дубину.

Ой, дубинушка, ухнем!.. и т. д.

Мы пируем при блеске огней на балах

И шутя мы поём про дубину,

А забыли о тех, кто сидит в кандалах

Всё за ту же родную дубину.

Ой, дубинушка, ухнем!.. и т. д.

Но ведь время придёт, и проснётся народ,

Разогнёт он избитую спину

И в родимых лесах на врагов подберёт

Здоровее и крепче дубину.

Ой, дубинушка, ухнем!

Ой, зелёная, сама пойдет! (2)

Подёрнем! (2) Ух!

Вы жертвою пали в борьбе роковой

Любви беззаветной к народу,

Вы отдали всё, что могли, за него,

За честь его, жизнь и свободу!

Порой изнывали по тюрьмам сырым,

Свой суд беспощадный над вами

Враги-палачи уж давно изрекли,

И шли вы, гремя кандалами.

Идете, усталые, цепью гремя,

Закованы руки и ноги,

Спокойно и гордо свой взор устремя

Вперёд по пустынной дороге.

Нагрелися цепи от знойных лучей

И в тело впилися змеями,

И каплет на землю горячая кровь

Из ран, растравленных цепями.

А деспот пирует в роскошном дворце,

Тревогу вином заливая,

Но грозные буквы давно на стене

Уж чертит рука роковая!

Настанет пора — и проснётся народ,

Великий, могучий, свободный!

Прощайте же, братья, вы честно прошли

Ваш доблестный путь, благородный!

Отворите окно… отворите!..

Мне недолго осталося жить;

Хоть теперь на свободу пустите,

Не мешайте страдать и любить!

Горлом кровь показалась…Весною

Хорошо на родимых полях, —

Будет небо сиять надо мною

И потонет могила в цветах.

Сбросьте цепи мои… Из темницы

Выносите на свет, на простор…

Как поют перелетные птицы,

Как шумит зеленеющий бор!

Выше, выше смолистые сосны,

Всё растет под сиянием дня…

Только цепи мне эти несносны…

Не душите, не мучьте меня!..

То не песня ль вдали прозвенела,

Что певала родимая мать?

Холодеет усталое тело,

Гаснет взор, мне недолго страдать!

Позабудьте меня… схороните…

Я прощу вас в могиле своей…

Отворите ж окно… отворите,

Сбросьте цепи мои поскорей!..

Опускается тёмная ноченька…

Хороша эта ночка в лесу!

Выручай меня, силушка-моченька, —

Я неволи в тюрьме не снесу!..

Ой! погнулась решетка оконная,

Задрожали в стене кирпичи…

Тише… Стража окликнула сонная:

«Эй, сорвиголова, не стучи!..»

Цепь долой!.. Отдохните же, ноженьки,

Без тяжёлых железных колец,

Верой-правдой служите в дороженьке:

Из тюрьмы побежит удалец!..

Сердце вольное бьется с тревогою…

В жилах кровь закипела ключом…

Дай-ка снова решётку потрогаю,

Принажму молодецким плечом!..

Подаётся решётка… погнулася…

Сорвалась — и упала, звеня…

Стража в душной тюрьме не проснулася..

Ну… теперь не догонят меня!..

Смело, товарищи, в ногу!

Духом окрепнув в борьбе,

В царство свободы дорогу

Грудью проложим себе.

Вышли мы все из народа,

Дети семьи трудовой.

«Братский союз и свобода» —

Вот наш девиз боевой!

Долго в цепях нас держали,

Долго нас голод томил,

Чёрные дни миновали,

Час искупленья пробил!

Время за дело примяться,

В бой поспешим поскорей.

Нашей ли рати бояться

Призрачной силы царей?

Всё, чем держатся их троны,

Дело рабочей руки…

Сами набьём мы патроны,

К ружьям привинтим штыки.

С верой святой в наше дело,

Дружно сомкнувши ряды,

В битву мы выступим смело

С игом проклятой нужды.

Свергнем могучей рукою

Гнёт роковой навсегда

И водрузим над землею

Красное знамя труда!

Вихри враждебные веют над нами,

Тёмные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас ещё судьбы безвестные ждут.

Но мы подымем гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело,

Знамя великой борьбы всех народов

За лучший мир, за святую свободу!

На бой кровавый,

Святой и правый,

Марш, марш вперёд.

Рабочий народ! — (четыре последние строки два раза).

Мрёт в наши дни с голодухи рабочий.

Станем ли, братья, мы дольше молчать?

Наших сподвижников юные очи

Может ли вид эшафота пугать?

В битве великой не сгинут бесследно

Павшие с честью во имя идей,

Их имена с нашей песней победной

Станут священны мильонам людей.

На бой кровавый,

Святой и правый,

Марш, марш вперёд.

Рабочий народ! — (четыре последние строки два раза).

Нам ненавистны тиранов короны,

Цепи народа-страдальца мы чтим,

Кровью народной залитые троны

Кровью мы наших врагов обагрим.

Месть беспощадная всем супостатам,

Всем паразитам трудящихся масс,

Мщенье и смерть всем царям-плутократам,

Близок победы торжественный час!

На бой кровавый,

Святой и правый,

Марш, марш вперёд.

Рабочий народ! — (четыре последние строки два раза).

Беснуйтесь, тираны, глумитесь над нами,

Грозите свирепо тюрьмой, кандалами!

Мы вольны душою, хоть телом попраны.

Позор, позор, позор вам, тираны!

Пусть слабые духом трепещут пред вами,

Торгуют бесстыдно святыми правами;

Телесной неволи не страшны нам раны.

Позор, позор, позор вам, тираны!

За тяжким трудом, в доле вечного рабства,

Народ угнетённый вам копит богатства,

Но рабство и муки не сломят титана!

На страх, на страх, на страх вам, тираны!

В рудниках под землей, за станком и на поле,

Везде раздаются уж песни о воле,

И звуки той песни доходят до тронов

На страх, на страх, на страх всем тиранам!

Сверкайте штыками, грозите плетями,

Ваш собственный страх не сковать вам цепями.

Пределы насилию вашему даны.

И смерть, и смерть, и смерть вам, тираны!

От пролитой крови заря заалела,

Могучая всюду борьба закипела,

Пожаром восстанья объяты все страны.

И смерть, и смерть, и смерть вам, тираны!

Вся наша жизнь есть труд кровавый,

Наш горький век — чёрней тюрьмы,

Но близок час расплаты правой,

Тогда судьями будем мы.

Лейся вдаль, наш напев,

Грянь кругом.

Над миром веет наше знамя

И несёт долгий гнев,

Мести гром,

Творческим веет добром.

Его изгиб горит, как пламя, —

То кровь работников на нём.

Пусть слуги тьмы хотят насильно

Связать разорванную сеть, —

Слепое зло падет бессильно,

Добро не может умереть.

Отживший рушится порядок,

В его паденье — наш успех.

Нам будет труд совместный сладок,

И будет плод его для всех.

Скорее, братья! Станем вместе,

Рука с рукой и мысль одна.

Кто скажет буре: стой на месте!

Чья власть на свете так сильна?

Долой тиранов, прочь оковы!

Пусть гибнет старый, злобный мир!

Мы обновим его основы,

И будет жизнь как братский пир.

Лейся вдаль, наш напев,

Грянь кругом.

Над миром веет наше знамя

И несёт долгий гнев,

Мести гром,

Творческим веет добром.

Его изгиб горит, как пламя, —

То кровь работников на нём.

Мы сами копали могилу свою,

Готова глубокая яма;

Пред нею мы встали на самом краю:

«Стреляйте же верно и прямо!

Пусть в сердце вонзится жестокий свинец,

Горячею кровью напьётся,

И сердце не дрогнет, но примет конец, —

Оно лишь для родины бьётся».

В ответ усмехнулся палач-генерал:

«Спасибо на вашей работе,

Земли вы хотели — я землю вам дал,

А волю на небе найдёте…»

— «Не смейся, коварный, жестокий старик,

Нам выпала страшная доля;

Но выстрелам вашим ответит наш крик:

«Земля и народная воля!»

Мы начали рано, мы шли умирать,

Но скоро по нашему следу

Проложит дорогу товарищей рать —

Они у вас вырвут победу.

Как мы, они будут в мундире рабов,

Но сердцем возлюбят свободу,

И мы им закажем у наших гробов:

«Служите родному народу!»

Старик кровожадный! Ты носишь в груди

Не сердце, а камень холодный;

Вы долго вели нас, слепые вожди,

Толпою немой и голодной.

Теперь вы безумный затеяли бой

В защиту уродливой власти;

Как хищные волки, свирепой гурьбой,

Вы родину рвёте на части.

А вы, что пред нами сомкнули штыки,

К убийству готовые братья!

Пускай мы погибнем от вашей руки,

Но вам мы не бросим проклятья!

Стреляйте вернее, готовься, не трусь,

Кончается наша неволя;

Прощайте, ребята! Да здравствует Русь,

Земля и народная воля!»

Праздник светлый и свободный,

Славься, первый майский день!

Наш союз международный

Новым блеском ты одень!

Уж приходит год десятый

С той поры, как целый свет

Облетел призыв крылатый:

В этот день работы нет!

Пусть же грянет на просторе

Мировому хору вслед —

Через горы, через море —

Дружен, громок наш привет!

Над Уралом и Кавказом,

Над Невой и над Днепром

Пусть наш клик раздастся разом,

Как весенний первый гром!

Пусть хозяева-жандармы

Второпях забьют в набат;

Пусть выводят из казармы

Против нас ряды солдат.

Нас угрозой не принудишь,

Наш ответ готов давно:

В этот день работ не будет,

Всё решили мы одно.

Смело, братья, общей ратью!..

Все в ряды!.. Плечо в плечо!..

Стоит только встать нам дружно

Все враги нам нипочём!

Над Уралом и Кавказом,

Над Невой и над Днепром

Пусть наш клик раздастся разом,

Как весенний первый гром.

Слезами залит мир безбрежный,

Вся наша жизнь — тяжелый труд,

Но день настанет неизбежный,

Неумолимо грозный суд!

Лейся вдаль, наш напев! Мчись кругом!

Над миром наше знамя веет

И несёт клич борьбы, мести гром,

Семя грядущего сеет.

Оно горит и ярко рдеет,

То наша кровь горит на нём,

То кровь работников на нём.

Пусть слуги тьмы хотят насильно

Связать разорванную сеть,

Слепое зло падет бессильно,

Добро не может умереть!

Лейся вдаль, наш напев! Мчись кругом! и т. д.

Бездушный гнёт, тупой, холодный,

Готов погибнуть наконец,

Нам будет счастьем труд свободный,

И братство даст ему венец.

Лейся вдаль, наш напев! Мчись кругом! и т. д.

Скорей, друзья! Идём все вместе,

Рука с рукой, и мысль одна!

Кто скажет буре: стой на месте?

Чья власть на свете так сильна?

Лейся вдаль, наш напев! Мчись кругом! и т. д.

Долой тиранов! Прочь оковы,

Не нужно старых, рабских пут!

Мы путь земле укажем новый,

Владыкой мира будет труд!

Лейся вдаль, наш напев! Мчись кругом!

Над миром знамя наше веет

И несёт клич борьбы, мести гром,

Семя грядущего сеет.

Оно горит и ярко рдеет,

То наша кровь горит огнём,

То кровь работников на нём.

Ты нас вызывал к неравному бою,

Бессердечный монарх и палач.

Над поверженной в горе страною

Материнский разносится плач…

Мы шли за свободу, за труд, за народ.

Наш клич — справедливость и знанье!

Себя обрекли на скитанья.

Вперёд, вперёд, вперёд!

Был нам дорог храм юной науки,

Но свобода дороже была.

Против рабства мы подняли руки,

Против ига насилья и зла…

Мы шли за свободу, за труд, за народ… и т. д.

Долетели ужасные вести,

Что расстрелян товарищ-солдат…

Другу, матери, брату, невесте

Прямо в сердце пустили заряд.

Мы шли за схвободу, за труд, за народ… и т. д.

Кто смирится с насилием казни,

Равнодушно снесёт этот срам?

Только тот, кто исполнен боязни,

Кто позорно изменит борцам…

Мы шли за свободу, за труд, за народ… и т. д.

Пусть нас ждут офицерские плети,

Казематы казарм и сухарь,

Но зато будут знать наши дети,

Как отцы их боролися встарь.

Мы шли за свободу, за труд, за народ… и т. д.

Пусть нас ждут пересыльного замка

Кандалы, ненавистный конвой,

Роковая казенная лямка,

Крест на шапке и штык за спиной…

Мы шли за свободу, за труд, за народ… и т. д.

Не двоих, не троих расстреляют,

По этапам заставят идти…

Мы не знаем, что нас ожидает,

Как последнее скажем «прости!».

Мы шли за свободу, за труд, за народ… и т. д.

Чтоб рассеять свободы заразу,

Царь всю Русь расстрелял бы давно,

Но стреляет он робко, не сразу,

Но всю Русь расстрелять мудрено.

Мы шли за свободу, за труд, за народ… и т. д.

Русь, откликнись на зов молодёжи!

Как могли мы дышать до сих пор?!

Неужели на службу царизму

Нас заставят идти?.. О, позор!

Мы шли за свободу, за труд, за народ… и т. д.

Наш позор не на долгие годы,

Станьте, смелые, честные, в ряд!

Со штыками под знамя свободы

Выйдет каждый студент, как солдат…

Мы шли за свободу, за труд, за народ.

Наш клич — справедливость и знанье!

Себя обрекли на скитанья.

Вперёд, вперёд, вперёд!

Лес рубят — молодой, нежно-зелёный лес…

А сосны старые понурились угрюмо

И полны тягостной неразрешимой думы…

Безмолвные, глядят в немую даль небес…

Лес рубят… Потому ль, что рано он шумел?

Что на заре будил уснувшую природу?

Что молодой листвой он слишком смело пел

Про солнце, счастье и свободу?

Лес рубят… Но земля укроет семена;

Пройдут года, и мощной жизни силой

Поднимется берёз зелёная стена —

И снова зашумит над братскою могилой!..

«Каменщик, каменщик, в фартуке белом,

Что ты там строишь? Кому?»

— «Эй, не мешай нам, мы заняты делом.

Строим мы, строим тюрьму».

— «Каменщик, каменщик с верной лопатой,

Кто же в ней будет рыдать?»

— «Верно, не ты и не твой брат, богатый,

Незачем вам воровать».

— «Каменщик, каменщик, долгие ночи

Кто ж проведет в ней без сна?»

— «Может быть, сын мой, такой же рабочий.

Тем наша доля полна».

— «Каменщик, каменщик, вспомнит, пожалуй,

Тех он, кто нес кирпичи!»

— «Эй, берегись, под лесами не балуй…

Знаем всё сами, молчи!»

Истерзанный, измученный

Работой трудовой,

Идёт, как тень загробная,

Наш брат мастеровой.

С утра до тёмной ноченьки

Стоит за верстаком,

В руках пила пудовая

С тяжёлым молотком.

Он бьёт тяжёлым молотом —

Копит купцу казну,

А сам страдает голодом,

Порой несёт нужду.

Купец к нему ласкается,

Коль нужен он к труду,

А нет, так издевается

И гнёт его в дугу.

И в зимушку холодную

Даёт ему расчёт;

Без гроша выйдет труженик,

Хоть плачет, но идёт.

Головушка закружится

От этой кутерьмы:

Все деточки голодные,

Чахотка у жены.

Придёт, в постелю бросится

И плачет как дитя,

И жить-то, братцы, хочется,

И жизнь-то нелегка!

Мы «Марсельезы» гимн старинный

На новый лад теперь споём,

И пусть трепещут властелины

Перед проснувшимся врагом!

Пусть песни мощной и свободной

Их поразит, как грозный бич,

Могучий зов, победный клич,

Великий клич международный:

Пролетарии всех стран,

Соединяйтесь в дружный стан!

На бой, на бой,

На смертный бой

Вставай, народ-титан!

Веками длится бой упорный…

Не раз мятежною рукой

Народ платил за гнёт позорный

И разрушал за строем строй…

Но никогда призыв свободный

Такою мощью не дышал,

Такой угрозой не звучал,

Как этот клич международный:

Пролетарии всех стран… и т. д.

Силён наш враг — буржуазия!

Но вслед за ней на Страшный суд,

Как неизбежная стихия,

Её могильщики идут.

Она сама рукой беспечной

Куёт тот меч, которым мы,

Низвергнув власть позорной тьмы,

Проложим путь к свободе вечной…

Пролетарии всех стран… и т. д.

Не устрашит нас бой суровый…

Нарушив ваш кровавый пир,

Мы потеряем лишь оковы,

Но завоюем целый мир!

Дрожите ж, жалкие тираны!

Уже подхвачен этот зов:

Под красным знаменем борцов

Уж подымаются все страны!..

Пролетарии всех стран… и т. д.

В стране, подавленной бесправьем, —

Вам слышно ль? — близок ураган:

То в смертный бой с самодержавьем

Вступает русский великан.

Перед зарею пробужденья

Уже бледнеет ваша тень…

Вперёд, на бой! Пред нами день —

Великий день освобожденья…

Пролетарии всех стран,

Соединяйтесь в дружный стан!

На бой, на бой,

На смертный бой

Вставай, народ-титан!

На десятой версте от столицы

Невысокий насыпан курган…

Его любят зловещие птицы

И целует болотный туман…

В январе эти птицы видали,

Как солдаты на поле пришли,

Как всю ночь торопливо копали

Полумерзлые комья земли;

Как носилки, одну за другою,

С мертвецами носили сюда,

Как от брошенных тел под землею

Расступалась со свистом вода.

Как холодное тело толкали

Торопливо в рогожный мешок,

Как в мешке мертвеца уминали,

Как сгибали колена у ног…

И видали зловещие птицы

(Не могли этой ночью заснуть),

Как бледнели солдатские лица,

Как вздыхала солдатская грудь…

На десятой версте от столицы

Невысокий насыпан курган…

Его любят зловещие птицы

И болотный целует туман…

Под глубоким, пушистым налетом

Ослепительно белых снегов

Мертвецы приютилися — счётом

Девяносто рогожных мешков…

Нераздельною, братской семьею

Почиют они в недрах земли:

Кто с пробитой насквозь головою,

Кто с свинцового пулей в груди…

И зловещие видели птицы,

Как в глубокий вечерний туман

Запыленные, грязные лица

Приходили на этот курган…

Как печально и долго стояли

И пред тем, как с холма уходить.

Всё угрозы кому-то шептали

И давали обет отомстить!..

На десятой версте от столицы

Невысокий насыпан курган…

Его любят зловещие птицы

И болотный целует туман…

В мае птицы зловещие эти

У кургана видали народ,

И мельканье противное плети,

И пронзительный пули полёт;

Как, измучившись тяжкой борьбою

И неравной, толпа подалась,

Как кровавое знамя родное.

Казаком было втоптано в грязь…

Но зловещие птицы узреют —

И близка уже эта пора! —

Как кровавое знамя завеет

Над вершиной родного холма!..

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Наша сила, наша воля, наша власть.

В бой последний, как на праздник, снаряжайтесь.

Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть.

Станем стражей вкруг всего земного шара,

И по знаку, в час урочный, все вперёд!

Враг смутится, враг не выдержит удара,

Враг падет, и возвеличится народ.

Мир возникнет из развалин, из пожарищ,

Нашей кровью искупленный, новый мир.

Кто работник, к нам за стол! Сюда, товарищ!

Кто хозяин, с места прочь! Оставь наш пир!

Братья-други! Счастьем жизни опьяняйтесь!

Наше всё, чем до сих пор владеет враг.

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Солнце в небе, солнце красное — наш стяг!

Мы кузнецы, и дух наш молод,

Куём мы к счастию ключи!

Вздымайся выше, тяжкий молот,

В стальную грудь сильней стучи.

Мы светлый путь куем народу,

Полезный труд для всех куём…

И за желанную свободу

Мы все страдаем и умрём.

Мы кузнецы. Отчизне милой

Мы только лучшего хотим.

И мы недаром тратим силы —

Недаром молотом стучим.

Ведь после каждого удара

Редеет тьма, слабеет гнет.

И по полям родным и ярам

Народ измученный встаёт.

Далеко в стране Иркутской

Между двух огромных скал,

Обнесён стеной высокой,

Александровский централ.

Чистота кругом и строго,

Ни соринки не найдешь:

Подметалов штук десяток

В каждой камере найдёшь.

Дом большой, покрытый славой,

На нём вывеска стоит,

А на ней орёл двуглавый

Раззолоченный висит.

По дороге тройка мчалась,

В ней был барин молодой.

Поравнявшись с подметалой,

Крикнул кучеру: «Постой!

Ты скажи-ка мне, голубчик,

Что за дом такой стоит?

Кто владелец тому дому?

Как фамилия гласит?»

— «Это, барин, дом казённый —

Александровский централ,

А хозяин сему дому

Здесь и сроду не бывал.

Он живёт в больших палатах,

И гуляет, и поёт,

Здесь же в сереньких халатах

Дохнет в карцере народ».

— «А скажи-ка мне, голубчик,

Кто за что же здесь сидит?»

— «Это, барин, трудно помнить:

Есть и вор здесь, и бандит.

Есть за кражи и убийства,

За подделку векселей,

За кредитные билеты…

Много разных штукарей.

Есть за правду за народну:

Кто в шестом году восстал,

Тот начальством был отправлен

В Александровский централ.

Есть преступники большие,

Им не нравился закон.

И они за правду встали,

Чтоб разрушить царский трон.

Отольются волку слезы.

Знать, царю несдобровать!»

Уловив слова угрозы,

Барин крикнул: «Погонять!»

Море в ярости стонало,

Волны бешено рвались…

Волны знали, море знало,

Что спускалось тихо вниз…

Там в мешках лежат зашиты

Трупы юных моряков:

Были пред зарей убиты

Девятнадцать удальцов.

Море видело — косою

Шли спокойно моряки

С песней звучной, боевою…

Вкруг — солдатские штыки.

Братья братьев привязали

Крепко-накрепко к столбам…

Братья братьев расстреляли,

Ужас веял по волнам…

Небо сразу побледнело,

Люди торопились скрыть

Ими сделанное дело —

Трупы в море опустить.

Чтобы жертвы их не всплыли

На трепещущих волнах,

Люди с трупами зашили

Камни тяжкие в мешках…

День безоблачно сияет

В гавань дальних берегов,

Море бережно вздымает

Трупы славных моряков.

Вихрь промчался возмущенья,

Все народы гнев объял…

Смерть — царю, злодеям — мщенье,

Час суда для них настал…

Нет, нам не отдыхать.

Мы работать должны что есть силы,

Знамя правды, борьбы

Понесём мы до самой могилы.

Кто в борьбе изнемог,

Чья душа от страданий изныла,

Пусть они отдохнут,

А у нас с вами есть ещё сила.

Мы бороться должны,

Перенесть и позор и невзгоды…

Мы падем, но придёт

Светлый праздник желанной свободы.