Русские провидцы и предсказатели

«Любовь, это я!», «Небо, это я!»

Баронесса Юлия Барбара (Варвара-Юлиана) Крюденер 1764, Рига – 25.12.1824, Кореиз, Крым

В «божественную Юлиану» очертя голову влюблялись секретари посольств, придворные, военные. Сочинениями писательницы Крюденер, автора романа «Валерия», о котором блистательный Пушкин отозвался: «Задушевный, изящный и прекрасно написанный роман», зачитывались в России и Франции. Она была собеседницей, подругой и даже, по их собственному признанию, «духовной наставницей» многих знаменитых людей своего времени, свидетельницей и, что еще важнее, непосредственной участницей множества исторических событий эпохи. Ее предсказаниям и проповедям внимали тысячи людей, к ней прислушивались цари и министры, под ее влиянием на некоторое время оказался Александр I.

Огнем яркой кометы прочертила она небосклон Европы, угаснув в тиши благоухающих садов Крыма. Ее путь от светской львицы до престарелой проповедницы и кликуши, изгнанной из многих стран, поражает многочисленными метаморфозами, невероятными поворотами авантюрного сюжета по имени «Жизнь».

Русская подданная, она родилась в немецкой тогда Риге, в семье Фитингофов, принадлежавшей к известной Остзейской фамилии, давшей тевтонскому ордену двух гроссмейстеров. Детство и юность внучки фельдмаршала Миниха, дочери лифляндского губернатора и сенатора, прошли в тягучей тоске поместья, владельцем которого был ее отец. Образование получила вполне европейское: сначала на родине – с ней занимался домашний учитель аббат Беккер, затем во Франции, в Париже. Кстати, самый известный свой роман она написала на французском языке. По-русски практически не говорила, что не помешало ей выйти замуж за бравого дипломата, барона Крюденера, русского посланника в Париже. Барон был дважды вдовец и старше восемнадцатилетней новоявленной баронессы на двадцать лет. Но все это ничуть не смутило юную, но деятельную особу, которая, вкусив прелести жизни в европейских столицах, совсем не собиралась возвращаться на задворки Европы, в глухое лифляндское поместье.

Юная баронесса не была красавицей, но по воспоминаниям современников «отличалась редкой выразительностью и грацией». К тому же была она весела, легка в общении, остроумна и не придерживалась слишком строгих правил. Следуя за мужем, роскошной бабочкой порхала по всем салонам Европы, от Парижа до Копенгагена и Венеции, кружа головы, очаровывая, соблазняя. Впрочем, не только следуя за мужем, она много путешествовала и вполне самостоятельно. Что же касается бесконечных флиртов, головокружительных романов и супружеских измен – все это было вполне в духе того куртуазного периода в истории и не вызывало всеобщего осуждения, поскольку не являлось чем-то из ряда вон выходящим, скорее, наоборот.

Многочисленные любовные похождения не затрагивали слишком глубоко сердце юной светской львицы, проводившей время в балах, домашних спектаклях, чтении любовных романов, поглощаемых ею в невероятных количествах. Думала ли она, переживая над волнениями созданной творческой фантазией Руссо Элоизы или над страданиями гётевского Вертера, что вскоре сама станет автором произведения о любви? И уж тем более ни сном, ни духом не помышляла, что в основу своего произведения положит самое невероятное, самое безобидное и самое романтическое приключение в своей жизни.

Случилось это в 1796 году, когда ее муж исполнял обязанности посланника в Венеции. В русской дипломатической миссии служил секретарем дипломат Александр Стахеев, человек скромный и строгих правил, но с пылким сердцем. Оно не могло не воспламениться под воздействием знойной погоды и горячего италийского солнца, а тем более под впечатлением от встреч с баронессой Крюденер, всегда бывшей в центре повышенного мужского внимания во время многочисленных посольских приемов и балов. Надо ли говорить, что чувство это было безответным, поскольку баронессу привлекали более блестящие партии. Да и сам Стахеев предпочитал любить баронессу в лучших традициях модных романов, то есть, на расстоянии. Так бы и не узнала чаровница о своем тайном воздыхателе, если бы Стахеев не совершил невероятный поступок: он написал Юлии Крюденер письмо с признанием в любви. Но отправил его не баронессе, а. ее мужу.

Поскольку передал он его перед тем, как покинуть посольство, получив по собственной просьбе перевод на другое место службы, муж нисколько не возмутился, посчитал произошедшее казусом, в свою очередь, совершил достаточно нелепый поступок: ознакомил с письмом свою легкомысленную супругу. Баронесса слегка посмеялась, слегка посочувствовала незадачливому влюбленному и вскоре забыла этот забавный эпизод.

Но как-то от скуки, устав от развлечений и чтения романов, она решила сама попробовать вывести нечто похожее на бумаге. Задумавшись над сюжетом, вспомнила о безнадежно влюбленном секретаре посольства, его чистом и ярком чувстве и написала роман в эпистолярном жанре «Валерия». Как бы ни оценивали роман с точки зрения литературных достоинств (хотя он и не был вовсе лишен оных, чего только стоит благосклонный отклик Пушкина), он стал необычайно популярен. И во Франции, поскольку написан был на французском языке, и в России, где в те времена моментально переводилось все, что писалось во Франции, особенно романы, жанр, в России только зарождающийся, но у читающей публики уже пользующийся успехом. Роман стал модным, успех был ошеломляющий. Баронесса сразу поняла, чего ей не хватало всю жизнь: СЛАВЫ, которую не могли заменить никакие, самые бурные любовные романы ее жизни.

Вскоре овдовев, она продолжала много путешествовать, объездила всю Европу. Продолжала писать, но все ее милые пьесы, эссе и рассказы не приносили желаемого признания, новой «Валерии» создать не удавалось. Баронесса с удивлением обнаружила, что у литературной славы короткая память: появлялись новые произведения, новые кумиры, ее роман постепенно забывался читателями.

В 1804 году вдова возвращается на некоторое время в Лифляндию и здесь становится невольной свидетельницей трагедии: у нее на глазах погибает один из знакомых. Случай этот настолько потряс ее воображение, что буквально перевернул жизнь Юлии Крюденер. Она все чаще обращается к религии, что вскоре сыграет в ее жизни важнейшую роль. Но пока она все еще ведет привычный образ жизни, много путешествует. Ее принимают по всей Европе, с ней охотно заводят знакомства и переписываются королева Пруссии Луиза, Ахим фон Арним, Жермена де Сталь, Шатобриан, князь Александр Николаевич Голицын и многие другие властители умов и народов того времени.

В погоне за успехом она отправляется в Париж, постоянную Мекку людей искусства, богемы. Поскольку новые ее произведения успехом не пользуются, по крайней мере, таким как первый роман, она решительным образом напоминает забывчивой публике об этом романе и о себе. Наверное, впервые в мире баронессой Крюденер проводится масштабная и впечатляющая, как сейчас модно это называть, пиар-акция, надо признать, весьма остроумно продуманная и действенная.

Используя широкие знакомства, она «подсказывает» знакомым поэтам посвящать ей стихи, прозаиков просит высказать свое мнение о ее произведениях в прессе. Конечно, она просит высказаться искренне, поскольку ей важно мнение таких знатоков и ценителей слова. Но разве могут галантные французы обидеть даму нелицеприятными отзывами? Тем более тогда, когда все журналы и газеты заполнены восторженными рецензиями, написанными золотыми перьями Франции?

Изобретательность госпожи Крюденер в саморекламе воистину фантастична! Эта милая дама взяла себе за правило ежедневно терпеливо обходить бесчисленные парижские магазинчики и лавочки, повсюду требуя предметы дамского туалета – будь то шляпка, ленты или набор булавок, но только – а-ля Валерия. На все отказы и недоуменные пожимания плечами, госпожа Крюденер изображала неподдельное удивление, а порой и очень откровенно сердилась, возмущаясь незнанием продавцами столь модного романа и отсутствием на прилавке самых модных вещей сезона!

Надо ли объяснять, что задетые за живое торговцы при следующем посещении госпожой Крюденер магазинчика или лавочки, выкладывали перед ней ленты, шляпки, перчатки и прочие атрибуты женского туалета, утверждая, что все это в самом модном стиле а-ля Валерия.

Вскоре едва ли не все дамы Парижа щеголяли в шляпках «Валерии», а в книжных лавках моментально раскупался одноименный роман. Госпожа Крюденер наслаждается уже несколько забытым вкусом славы: она желанная гостья в самых модных салонах, ее дружбы ищут знаменитости. Ей уже за сорок, молодость уходит, она с жадностью наслаждается жизнью, с тревогой думая о надвигающейся старости.

К этому времени относится ее самый бурный роман с молодым блистательным офицером, графом де Фрежвилем. Кто знает, как бы сложилась в дальнейшем их жизнь, вполне возможно, они бы «жили долго и счастливо и скончались в один день…». Но… в этот великолепный, сияющий чистотой мир ворвалась революция. Когда приходит гегемон – дрожи буржуа, а тем более аристократия! Революция – это в первую очередь гильотины на площадях. Баронессе, к тому же знакомой с госпожой Корф, русской подданной, способствовавшей бегству ненавистного короля Людовика XVI, грозила казнь. Так бы все и случилось, если бы не ее верный возлюбленный, не покинувший даму сердца в столь отчаянное время. Рискуя жизнью, не думая о достоинстве, граф де Фрежвиль, переодевшись простым кучером, вывозит госпожу Крюденер из объятого пламенем восстания Парижа. Он отчаянно рискует, но другого пути спасения нет. Бегство удалось: влюбленные пересекли границу Франции, и здесь дороги их разошлись. Граф остается в Берлине, а баронесса едет далее – в Ригу, к родным. Здесь время словно остановилось. От скуки и переживаний разлуки баронесса все чаще ищет утешения в уединении, молитвах и религии.

Интерес к мистицизму она проявляла давно. Еще в Париже баронесса посещала мистические собрания, склоняясь к пиетизму – религиозному учению, основанному на утверждении, что даже связанные с церковью люди в большинстве своем не являются подлинно верующими, поэтому они нуждаются в обращении. Собственно, ничего удивительного в интересе к мистике нет. В те времена это было едва ли не повальным увлечением, породившим множество проходимцев и аферистов всех сортов и сословий.

Так, в царствование Людовика XVIII появился проповедник из крестьян – Мартэн Ла Босс. Он практически открыто издевался над легковерными аристократами, утверждая, что его посетил ангел. Ангел этот по издевательскому описанию Мартэна был в лакейской форме желтого цвета, в шляпе, украшенной золотой тесьмой. Собой он был бледен и тонок в талии. Мартэн, утверждавший, что обладает даром прорицания, был почитаем и даже был принят королем, которого удивил откровениями о его личной жизни. Король несколько удивился, но не слишком. Он был великий скептик и не верил ни в какие чудеса.

Но Юлия Крюденер обладала более живой фантазией и была натурой страстной, если уж чем-то увлекалась, так увлекалась неистово и глубоко. Так же страстно, как она отдавалась любви, баронесса отдает себя служению Богу. Все дела и помыслы ее «.направлены к тому, чтобы служить и принести себя в жертву Ему, даровавшему желание дышать одной с Ним любовью ко всем моим ближним и указавшему мне в будущем одно лишь сияние блаженства. <…> О, если бы люди только знали, какое счастье дает религия, как бы они тогда остерегались всех других забот, кроме заботы о собственной душе!».

Оказавшись в Германии, она становится поклонницей известного мистика Юнга-Штиллинга, проповедника стремительно входящего в моду пиетизма, избрав его своим учителем. Она настолько увлечена его идеями, что едет в Карлсруэ, где некоторое время проживает в доме учителя. Его проповедями и прорицаниями увлечена не только она. В доме Юнга-Штиллинга в числе множества гостей особы королевских кровей, высшая знать, среди которых королева Гортензия, герцогиня Стефания, королева прусская Луиза. Среди же этих блестящих дам серыми мышками мелькают пастор Фредерик Фонтэн и девица Мария Кумрин. Девица – простая крестьянка, выдающая себя за предсказательницу и изрекающая настолько путаные предсказания, что понять ее был не в силах никто. Но она необыкновенно популярна, ведь хорошо известно: был бы пророк, а толкователи пророчеств всегда найдутся. К тому же за спиной Марии Кумрин тень ее покровителя – Юнга-Штиллинга, сына деревенского портного.

Именно девица Кумрин во время одного из «трансов» предсказала баронессе Крюденер великую миссию в Царстве Божием, указав ей на Фонтэне, якобы чудотворца (на самом же деле отъявленного шарлатана), как на апостола. И без того экзальтированная баронесса, вступившая в кризисный возраст, восприняла эти путаные учения и предсказания за путь истины и пошла по нему, сама начав проповедовать и пророчествовать.

В 1807 году она окончательно расстается со светской жизнью, уверенная в том, что должна посвятить себя исполнению Божественных указаний. Проповедует она страстно, можно сказать неистово, чем привлекает множество людей со всей Европы. Поначалу она во многом повторяет пророчества Кумрин и своего учителя, предсказывая в 1836 году наступление конца света. Проповеди собирают тысячи людей. Слова ее настолько убедительны, а сила внушения такова, что многие слушатели распродают имущество, бросают семьи и дома, отправляясь по ее призыву к горе Арарат готовиться начинать заново мировую историю.

Вскоре она начинает не только повторять чужие предсказания, но и сама пророчествовать. Новоявленная предсказательница путешествует по Германии и Швейцарии, пользуясь огромным успехом. Она предсказывает великие бедствия и потрясения в Европе в 1809–1810 годах, предрекая наступление длительной «ночи ужасов». Крюденер пророчествовала: «Приближается великая эпоха, все будет ниспровержено: школы, человеческие науки, государства, троны…»

Что касается повторяемого ей предсказания Юнга-Штиллинга, то никакого конца света в 1836 году не последовало. А вот ее собственные пророчества, как свидетельствуют современники, часто сбывались. Она предсказала нашествие Наполеона, предрекла, что спасительницей мира выступит Россия. Благодаря многим сбывшимся предсказаниям слава ее к окончанию войны с Наполеоном выросла до невероятных размеров. Число ее почитателей и последователей росло. В то же время в Карлсруэ проживала Роксана Струдза, жена Веймарского министра графа Эдлинга, любимая фрейлина императрицы Елизаветы, супруги Александра I. Она увлеклась проповедями Крюденер, посещала ее религиозно-наставительные сеансы, на которых баронесса призывала следовать ее учению, обратиться к «океану любви», восклицала: «Любовь, это я!», «Небо, это я!»

Дамы познакомились и подружились, а некто Бергкейм, генерал-комиссар полиции Майнца, сопровождавший Струдзу в походах на проповеди, настолько проникся увещеваниями баронессы, что бросил семью, «отказался от всяких повышений и посвятил себя Царству Божию». Впоследствии он женился на дочери баронессы, которую звали так же Юлией.

Роксана Струдза была женщиной незаурядной, отличалась острым умом, в кругу ее друзей были известные мистики Кошелева, Мещерский и князь Александр Николаевич Голицын. Последний – человек необычайно влиятельный, входивший в пятерку самых могущественных людей России, в тридцать лет назначенный указом Александра I на должность обер-прокурора Святейшего Синода и возглавивший высшее церковное учреждение России. В 1816 году он назначен министром народного просвещения, а в 1818-м – министром духовных дел и народного просвещения.

Появление такой фигуры на политическом небосклоне России было неслучайным. Хотя, казалось бы, абсолютный парадокс – масон, возглавляющий Святейший синод! Но это как раз не было противоречием, а скорее характеристикой времени. Не случайно во главе двух департаментов – духовного и просвещения – председателями были такие одиозные фигуры, как А. И. Тургенев и В. М. Попов, оба активные участники так называемого Библейского общества. Масоны, мистики, сектанты всех мастей наводнили Россию.

Стараниями князя Голицына духовенство было максимально удалено от двора. В придворной церкви указом Голицына были запрещены проповеди. Могущество князя основывалось на личной дружбе с императором в юные годы. В более зрелые годы Голицын был постоянным поверенным и товарищем государя по амурным интрижкам и похождениям, хранителем его любовных секретов. Вот потому столь практически безграничным было доверие к нему Александра I, вот почему заместители князя имели дерзость именовать своего патрона «патриархом», чем вызывали гнев неистового Фотия, в некоторой мере предтечи Распутина. Фотий писал о князе Голицыне с возмущением: «Овца он непотребная, или, лучше сказать, козлище, князь хотел в мирских своих рубищах, не имея сана свыше и дара божественной благодати, делать дела, принадлежащие единому архиерею великому, образ Христа носящему».

Не стоит, однако, думать, что Голицын был врагом Церкви и оголтелым мракобесом. Он был верующим человеком, но в то же время, что очень важно, человеком своего времени. О таких писал Знаменский: «К сожалению, все почти такие люди тогдашнего высшего общества, питомцы XVIII века, при обращении своем к вере имели обыкновение примыкать не к православию, на которое смотрели свысока, как на веру исключительно простонародную, а к аристократическому, блестящему католичеству, или еще чаще – к бездогматному, мнимо-возвышенному и модному тогда по всей Европе мистицизму, который позволял им верить во все и ни во что».

В эти времена было модно понятие единой, высшей церкви, ширились разговоры и суждения о том, что между религиями нет больших, принципиальных различий и все в конечном итоге молятся единому Господу. Распространение таких настроений в российском обществе во многом определялось и позицией монарха. Император Александр I был исключительно неустойчив в воззрениях и поисках духовной опоры, легко внушаем, что объясняет его часто менявшиеся, иногда до «наоборот», убеждения. Его постоянным религиозным и духовным поискам и метаниям есть более чем серьезные обоснования. Именно они предопределили не только всю его жизнь, но и окутали мистическим туманом его уход из жизни.

Роковым событием стал для будущего императора день 11 марта 1801 года, день убийства его отца, царствующего императора Павла I. А вернее, дни, предшествовавшие этому трагическому событию, когда он дал согласие на участие в дворцовом перевороте. Юный цесаревич не мог не понимать, что, давая согласие заговорщикам принять из их рук корону, он тем самым становится соучастником убийства отца.

Убийство произошло в комнате над покоями Александра. Он не мог не слышать шума, когда в переходах Михайловского замка метались заблудившиеся мятежники, находившиеся в основательном подпитии, бранясь и бряцая оружием. Он не мог не слышать шума, когда убили камер-гусара, охранявшего вход в покои государя, единственного во всем огромном дворце вставшего на защиту императора, которому он присягал. Не мог не слышать Александр и шума борьбы в спальне Павла.

Во время убийства отца, Александр молился в своих покоях, а после с ним случился тяжелейший истерический припадок, едва ли не силой заговорщикам удалось заставить его сообщить о смерти отца. Утром после убийства императора возникли осложнения – гвардейские полки отказывались присягать Александру I до тех пор, пока им не покажут умершего Павла I. Откуда-то распространился странный слух, что Павел I был взят кем-то в плен.

Пришлось показать кое-как приведенное в порядок растерзанное тело императора выборным от гвардейских полков. Гвардия присягнула, но по городу поползли новые слухи о том, что царя извели и украли Золотую грамоту, которую он собирался дать народу. Тело Павла I было выставлено в Петропавловском соборе для прощания, но можно было только поклониться покойному монарху и быстро проходить дальше, останавливаться возле гроба запрещалось, слишком очевидны были на лице покойного следы убийства.

Через шесть месяцев в Москве прошла грандиозно пышная коронация Александра I. Толпа выражала восторг, бесновалась, захваченные порывом патриотизма люди целовали сапоги императора и даже копыта его коня. Свита императора была обеспокоена его душевным состоянием. Царь был на грани помешательства и тяжелого нервного срыва. А как еще мог чувствовать себя человек, который по меткому и горькому замечанию современника «шел по собору, предшествуемый убийцами своего деда, окруженный убийцами своего отца и сопровождаемый, по всей видимости, своими собственными убийцами».

Не случайно после коронации он стал искать утешений душевным страданиям и нравственным мукам. Не имея твердой веры, он легко поддавался мистическим настроениям, активно интересовался гадалками, ворожеями, прорицательницами, мистическими учениями. Одно время всерьез увлекся работами проповедника и пророка Квирина Кульмана, которого сожгли в срубе в 1689 году в Москве как еретика.

В учениях и обрядах квакеров государю импонировали декларация веры в добро, отправление обрядов без алтарей и образов, без пышности, песнопений, музыки – квакеры не признавали никаких церемоний, обрядов и таинств. Всеми силами искал он искупления своей вечной вины и страшного греха. Сам он покорно признавал: «Я должен страдать, ибо ничто не может смягчить моих душевных мук». Император был очень восприимчив к любым учениям. Вот что писал Шишков о том, как знакомил государя с книгами пророков: «Я просил государя прочесть отдельные выписки. Он согласился, и я прочитал их с жаром и со слезами. Он также прослезился, и мы довольно с ним поплакали».

Александр I признавался: «Я пожирал Библию, находя, что ее слова вливают новый, никогда не испытанный мир в мое сердце и удовлетворяют жажду моей души. Господь по своей благодати даровал мне своим духом разуметь то, что я читал. Этому-то внутреннему познанию и озарению обязан я всеми духовными благами, приобретенными мною при чтении Божественного Слова». Однажды он сказал: «Пожар Москвы освятил мою душу, и я познал Бога».

Но это познание, продиктованное отчаянными попытками найти успокоение душевным мукам, порой заводило его в дебри масонства и мистицизма. В частности он посещал радения ясновидящей и пророчицы Е. Ф. Татариновой. Мало того, эти радения даже проводились в Михайловском замке! По собственному свидетельству государя, радения пророчицы, возглавлявшей секту хлыстов и скопцов, приводили царя почти в мистический экстаз, «в сокрушение, и слезы лились по лицу его».

Почти полтора года прожила в императорском дворце некто мадам Буше, представленная Александру I как ясновидящая. Через нее секта спасителей Людовика XVII искала пути к сердцу, а точнее, к кошельку русского императора. Но сестра Саломея, как называли ее сектанты, хотя и была удостоена многих встреч с русским императором, ничего сколько-нибудь полезного ни для себя, ни для секты не добилась.

Победы русского оружия вознесли Александра. В глазах всей Европы он был спасителем от узурпатора. Именно ему было предложено возглавить антинаполеоновскую коалицию. Именно он во главе союзных армий торжественно вступил в Париж. Дома Сенат наградил его пышным титулом «благословенного, великодушного держав восстановителя».

На некоторое время, воодушевленный своим всемогуществом, император вспоминает свое либеральное воспитание и щедро дарует Царству Польскому либеральную конституцию. В 1816–1819 годах осуществлена крестьянская реформа в Прибалтике, дано многозначительное обещание распространить эти порядки «на другие земли», правда, «когда они достигнут надлежащей зрелости». В обстановке же строгой секретности уже подготовлены проекты и указы об отмене крепостного права в России… Но, увы, император не отличается устойчивостью взглядов, легко поддается любым внушениям и восприимчив к любым влияниям. Уже в 1816 году он принимает активное участие в создании военных поселений, при этом не менее активное, чем Аракчеев.

2 сентября 1814 года государь отправляется на Конгресс в Вену. Его встречают, как триумфатора, в его честь один за другим следуют торжественные парады, приемы, балы. Русский император купается в лучах славы и всеобщего обожания, покоряя не только сердца красавиц прекрасными манерами и природным обаянием. В свете обсуждаются не столько результаты заседаний Конгресса, сколько амурные похождения властителей Европы, среди которых опять же больше всего внимания привлекает Александр I. Число его романов переваливает за десяток, что и немудрено, поскольку женщины буквально сами бросаются в объятия победителя Наполеона. В донжуанском списке императора прекрасная графиня Юлия Зичи, графиня Эстергази, венгерская графиня Сегеньи, княгиня Ауэсперг. У князя Меттерниха он с элегантной легкостью уводит княгиню Багратион, благодаря красоте снискавшую славу «русской Андромеды»…

Обстановка безудержного веселья и всеобщего поклонения отвлекла императора от постоянных нравственных мучений. Но вскоре он опять погружается в мир душевных переживаний, уезжает из Вены, не дожидаясь завершения работы Конгресса. И опять больше внимания уделяет мистическим исканиям, чем делам сердечным. Приближает к себе митрополита Фотия, издает указ об изгнании из России ордена иезуитов. Но в то же время обращается к мыслям о создании некоего подобия всемирной религии.

В это время Роксана Струдза рассказывает Александру I о прорицательнице Юлиане Крюденер. Напоминает императору об известных всей Европе предсказаниях баронессы о нашествии Наполеона и о том, что победить его суждено будет русскому царю. Кстати, Струдза не преминула поведать Александру и о том, что баронесса является его ярой почитательницей и страстно хочет увидеть его, заявляя: «Если я буду жива, это будет одной из счастливых минут моей жизни… Я имею множество вещей сказать ему. И хотя Князь тьмы делает все возможное, чтобы удалить и помешать тем, кто может говорить с ним о божественных вещах, Всемогущий будет сильнее его.» Поведала Струдза и о последних пророчествах баронессы, согласно которым Наполеон вскоре будет на свободе.

Александр I знал о баронессе, в Европе она была широко известна. В 1814 году он даже посещал некоторые мистические собрания, проводимые в ее доме в Париже, но представлена императору баронесса не была. Рассказы Струдзы отложились в памяти восприимчивого императора.

Во время остановки в Гейльборне, по дороге домой, в Россию, он узнает о бегстве Наполеона. Начались знаменитые «сто дней». Тогда же императору доложили, что его просит об аудиенции некая баронесса Крюденер. Александр вспомнил ее пророчество, предрекавшее бегство Наполеона, и тут же выразил желание принять ее. Пророчества и проповеди баронессы оказали очень сильное влияние на восприимчивого Александра. Тем более что ее увещевания затрагивали самые болезненные точки в его душе. Баронесса призывала углубиться в себя, каяться и замаливать прошлые грехи. Что-что, а проповедовать она умела!

– Государь, – страстно восклицала баронесса, – Вы еще не приближались к Богочеловеку, как преступник, просящий о помиловании. Вы еще не получили помилования от Того, кто один на земле имеет власть разрешать грехи. Вы еще остаетесь в своих грехах. Вы еще не смирились пред Иисусом, не сказали еще, как мытарь, из глубины сердца: «Боже, я великий грешник, помилуй меня!» И вот почему Вы не находите душевного мира. Послушайте слова женщины, которая также была великой грешницей, но нашла прощение всех своих грехов у подножия Креста Христова.

Баронесса затронула самое святое в душе Александра I. Он слушал, и слезы текли по его лицу. Крюденер довела императора до такого душевного потрясения, что сама обеспокоилась его состоянием.

– Не беспокойтесь ничего, – сказал Александр, – браните меня: с Божьей помощью я буду слушать все, что вы мне скажете, все сказанное нашло место в моем сердце. Вы помогли мне открыть в себе самом вещи, о которых я ранее не думал.

Александр I услышал от баронессы то, что ему хотелось услышать. В беседах с ней он находил утешение, и беседы эти становились все чаще и продолжительнее, заканчивались далеко за полночь. Влияние ее на императора было огромно. В 1815 году, во время похода русской армии на Париж, баронесса сняла крестьянский домик на берегу Неккара, в котором частым гостем был русский император, выслушивавший ее наставления. На некоторое время баронесса становится тенью императора – в Париже она оказывается в отеле Моншеню, оплатить услуги которого она самостоятельно не может, поскольку испытывает серьезные материальные затруднения. Но… по соседству с отелем – резиденция русского императора, а в садовой ограде резиденции есть скрытая от посторонних глаз потайная калитка, через которую Александр I мог незаметно для зевак проходить в гости к баронессе.

Впрочем, баронессу посещал не только русский император, в ее салоне запросто можно было встретить и министров, и многих других из парижской элиты. Австрийский министр иностранных дел Меттерних вспоминал, как по приглашению Александра I обедал однажды с ним и с госпожой Крюденер. На столе стояло четыре прибора. Когда министр вежливо поинтересовался, кого еще ожидают к столу, русский император, указывая на прибор, пояснил: «Он для Господа нашего Иисуса Христа».

Великий князь Николай Михайлович свидетельствовал: «Она была стеснена недостатком денежных средств и всегда во всем испытывала нужду. Кроме чувств тщеславия, случая сыграть видную роль, действовала и алчность. <.> В записочках императора Александра I к князю Голицыну постоянно встречаются анонимные денежные вспомоществования; они рассыпались щедрою рукой и на г-жу Крюденер, и на ее родню». Возможно, она как-то использовала свое влияние на императора в личных целях, но стоит вспомнить, что баронесса Крюденер была безумно популярна в Европе, ее проповеди собирали тысячи людей. Надо ли говорить, что в пожертвованиях недостатка не было? Но в то же время общеизвестно, что баронесса, как только рассталась со светской жизнью, стала бедна, как церковная мышь, раздавая все, что имела.

И еще один важный момент – не знаю, что двигало баронессой, не берусь судить, но она оставила яркий след в истории – это точно. Многие историки не придают большого значения ее влиянию на императора, не признают ее роль в создании Священного союза. В качестве аргументов часто приводится распространенное и не лишенное оснований убеждение в том, что государь не имел сколько-нибудь устойчивых убеждений. Вспоминают, что в Силезии он был вхож в общины моравских братьев, в Бадене посещал Штиллинга, в Лондоне был частым гостем у квакеров, посещал салоны магов и прорицателей разного толка.

Все это так, но не зря австрийский канцлер Меттерних, славившийся умом изворотливым и проницательным, высказывая опасение в связи с влиянием на Александра I сектантских мистических убеждений, более всего опасался именно баронессы Крюденер. Роль баронессы в создании этого союза станет более выпуклой, если вспомнить, что текст договора о создании Священного союза был задуман Юлианой Крюденер, Роксаной Струдза, фон Баадером и другими, а сам текст написан Александром Струдзой и Каподистрией. И не случайно Роксана Струдза постоянно подчеркивала роль баронессы в создании этого Священного союза, поскольку именно она сформулировала и смогла преподнести Александру I эти идеи как его собственные.

Баронесса толковала свершение предсказаний пророка Давида о борьбе южного и северного царей, в которой победит северный царь. Южный царь – Наполеон, воплощение космического зла, северный царь – Александр I, орудие Провидения, спаситель мира. Крюденер вещала: «Миссия Александра, воссоздавать то, что Наполеон разрушил. Александр – белый ангел Европы и мира, в то время как Наполеон был черным ангелом». Она призывала «оставить мирскую политику для того, чтобы священная политика заняла ее место». Неудивительно, что для Александра, по словам мадам де Сталь, баронесса Крюденер стала «провозвестником великой религиозной эпохи, которая приуготовляется человеческому роду».

Даже сама идеологическая трактовка Союза, которую потом часто повторял Александр I, была сформулирована в записках баронессы: «Священный союз между Иудой Маккавеем и его братьями против Антиоха Сирийского, воплощенного Антихриста, спас Израиль закона. Крестовые походы, оправданные чудесами святого Бернара и смертью святого Людовика, основали дух рыцарства, который спас христианство от ига Полумесяца. Третий священный союз должен существовать во времена пришествия Антихриста, чтобы проложить путь христианству против него. Священный союз должен быть заключен для того, чтобы во время испытаний, очищения и восстановления связанные между собой христианские души доброй воли готовились бы узреть своего Бога».

В мемуарах такого важного свидетеля, как Александр Струдза, принимавшего непосредственное участие в текстовой разработке договора о Священном союзе, прямо указывается на баронессу, как на вдохновительницу этого проекта: «Редкое явление в нравственном мире; ибо в сердце ее горела истинная любовь к ближнему. В беседах сей знаменитой женщины с Императором, еще на берегах Неккера и потом в Париже, разговор невольным образом склонялся к священной цели всех благочестивых желаний – к славе имени Христова и к освящению союза народов его учением и духом. Таким образом возник проект братского и Христианского союза. Император изволил собственноручно начертать его вчерне, и нечаянно, утром, призвав к себе графа Каподистрию, жившего со мною в верхнем этаже Елизе-Бурбонского дворца, вручил ему черновую бумагу и велел ему просмотреть оную, присовокупив: «Я не мастер ваших дипломатических форм и обрядов; прибавьте необходимое, введите лучший порядок мыслей, но сущности их отнюдь не изменяйте! Это мое дело; я начал и, с Божьею помощью, довершу». Каподистрия <…> зашел ко мне; мы вместе читали с благоговейным вниманием сии строки, сей драгоценный и верный отпечаток души Александра».

О многом говорит и тот факт, что прежде, чем предложить трактат на рассмотрение императору Францу и королю Фридриху-Вильгельму, Александр I прочел его баронессе Крюденер. «Я оставляю Францию, – сказал ей Александр, – но до моего отъезда я хочу публичным актом воздать Богу Отцу, Сыну и Святому Духу хвалу, которой мы обязаны Ему за оказанное покровительство, и призвать народы встать в повиновение Евангелию. Я желаю, чтобы император австрийский и король прусский соединились со мной в этом акте Богопочитания, чтобы люди видели, что мы, как восточные маги, признаем верховную власть Бога Спасителя». На прощание император пригласил баронессу приехать в Петербург, где он обещал ей всяческое покровительство и содействие.

Впрочем, идеи объединения витали над Европой. Российский император еще в 1805 году предлагал Англии в будущем, после победы над Наполеоном, создать некий договор о единстве, «который лег бы в основание взаимных отношений европейских государств» и стал бы залогом к осуществлению идеи вечного мира.

Император уехал в Россию, а баронесса ревностно продолжила свое служение. Влияние ее на умы было велико, проповеди пользовались неизменным успехом. Но ширился и круг ее недоброжелателей. Кто-то был обижен тем, что внявшие ее проповедям родственники бросили все, оставив без средств к существованию семьи. Кто-то просто завидовал ее успеху. Власти с опаской присматривались к массовым радениям, побаивались роста влияния на умы непредсказуемой проповедницы. Кто знает, к чему она призовет завтра? В стране и так брожение и вольнодумство.

До поры до времени баронессу надежно защищала стоявшая за ее спиной тень русского императора. Но все забывается, да и она, скорее всего, забыла об осторожности, возомнив себя неприкосновенной. Власти не любят пророков, что бы они ни проповедовали.

Во Франции ей «посоветовали» перебраться с проповедями в Швейцарию, мол, французы уже достаточно ознакомлены с ее идеями, пора бы и соседей просветить. Баронесса, давно ставшая гражданкой мира, легко согласилась и отправилась в Швейцарию. Там, утомленные тем, что в их государстве ровным счетом ничего не происходит, рады были ее приезду «и в воздух чепчики бросали.». Но затем швейцарские голубые мундиры, слишком много усилий прилагавшие именно к тому, чтобы в их государстве ничего не происходило, были обеспокоены многолюдными сборищами и пламенными проповедями миссионерки. Немудрено, что из Швейцарии ее под локотки настойчиво препроводили в Австрию и далее – транзитом через границы немецких государств. Когда же баронесса попыталась воспротивиться такому невольному «путешествию», в 1818 году ее под полицейским конвоем доставили в Россию, в Петербург, к обожаемому ею русскому императору.

Поначалу все складывалось как нельзя лучше. В Северной Пальмире ее встретили многочисленные поклонники и единомышленники, собиравшиеся, как бы сейчас сказали, в фан-клуб. Вот как современник, правда, не без достаточно злой иронии описывает происходящее:

«Изгнанная из Швейцарии за свои нетрадиционные религиозные опыты баронесса, помня приглашение Александра I, прибыла в Россию в 1818 году, где вокруг нее составился кружок поклонников, собиравшийся в доме племянницы Голицына и сестры Софии Сергеевны Мещерской, княгини Анны Сергеевны Голицыной. Молитвы ее, по обыкновению, состояли из обычаев Греческой, Католической и Протестантской церквей. Ее спутники пели несколько строф на разные голоса, затем каждый становился на колени перед стулом (видимо, так и выглядел бог Крюднерши) [так в оригинале именуется баронесса. – В. М.] и опускал голову, скрывая лицо в платок. Затем спутник баронессы – литург читал главу из Священного Писания, после чего баронесса произносила проповедь. В такой форме происходило экуменическое действо. Баронесса (а точнее, бес, овладевший ей) войдя в экстаз, могла болтать без умолку 13 часов подряд! Так, в один из дней она говорила почти без всяких перерывов с 9 утра до 11 часов вечера. Брат ее, между прочим, был вице-президентом Санкт-Петербургского библейского общества. В промежутках между вавилонскими службами она выдала свою дочь Юлию за барона Беркгейма, который вскоре перешел на русскую службу».

Не самый лестный отзыв о баронессе, хотя, если учесть, сколько в то время развелось подобных салонов и собраний, раздражение мемуариста понять можно.

Впрочем, мнения света не очень интересовали окруженную всеобщим вниманием баронессу, к тому же, прекрасно знавшую цену таковым мнениям. Над головой ее собирались тучи, но она их не замечала, либо упорно не хотела замечать. За годы их разлуки, император значительно охладел к прежним взглядам, что бывало с ним уже неоднократно. К тому же в жестокой борьбе за влияние на Александра I лоб в лоб сошлись всесильный и дерзкий князь Голицын, могущественный покровитель баронессы, и вызванный весной 1822 года в Петербург Сковородский архимандрит Фотий, ярый враг масонов и сектантов.

О характере архимандрита есть забавное свидетельство. Митрополит Серафим, перед вызовом Фотия в Петербург, спросил у архиерея Владимира Ужинского, у которого некогда служил Фотий, стоит ли вызывать архимандрита в столицу. Архиерей ответил не без юмора: «Можно благословение дать приехать; но тогда сбудется сие: и потрясется весь град Святаго Петра от него». Архиерей был мудрым человеком и мог бы снискать славу пророка. От приезда Фотия вскоре «потряслась» вся Россия, не только «град Святаго Петра».

Как опять не вспомнить о внушаемости императора! После первой же встречи с Фотием, 1 августа 1822 года, последовал именной Указ «О уничтожении масонских лож и всяких тайных обществ». Самое любопытное то, что Указ адресовался для исполнения непосредственно министру внутренних дел Кочубею, масону ложи «Минерва» с 1786 года.

Фотий люто возненавидел Татаринову, но особенно баронессу Крюденер, называя их не иначе как «жабы, клоктавшие во время оно, дщери дъявола». О Крюденер (называя ее Криднер) он писал в автобиографии, задыхаясь от злобы и вынужденно, с плохо скрываемой завистью, признавая ее популярность: «Женка сия, в разгоряченности ума и сердца, от беса вдыхаемая, не говоря никому ничего противного похотям плоти, обычаям мира и делам вражиим, так нравиться умела всем во всем, что начиная с первых столбовых бояр, жены, мужи, девицы спешили, как оракула некоего дивного, послушать женку Криднер. Некоторые почитатели ее из обольщения ли своего или из ругательства над святынею христианских догматов, портреты изобразив Криднер, издавали в свет ее с руками к сердцу прижатыми, очи на небо имеющую, и Святого Духа с небес как на Христа сходящего в Иордане или на Деву Богородицу при благовещении Архангелом. Вот слепота мудрых и разумных, людей просвещенных от мира в Санкт-Петербурге».

Госпоже Крюденер было о чем задуматься. Впрочем, серьезный повод задуматься был у нее еще раньше. Не без участия Фотия сначала из дворца, а потом из столицы была выслана уже упоминавшаяся предсказательница Татаринова. Поначалу она обосновалась на даче, но вскоре вместе с ближайшими помощниками была выслана в монастырь до раскаяния. Не помогло ни заступничество Голицына, ни то, что Александр I был крестным отцом дочери Татариновой.

У фанатичного Фотия появился сильный союзник – фаворит государя Аракчеев. Собственно, он и возглавил оппозицию духовенству других вероисповеданий и масонству, открыто порвав все отношения с князем Голицыным. Аракчеев обладал истинной властью. Он не боялся кричать в лицо дворянам: «Вы все карбонарии!» Он не появился, как чертик из шкатулки, а давно был серой тенью возле императора. И давно был наделен огромными полномочиями, достаточно вспомнить императорский Указ: «Объявляемые генералом от артиллерии графом Аракчеевым Высочайшие повеления считать именными нашими указами». Как говорится, комментарии излишни.

Неудивительно, что Александр I, в очередной раз основательно пересмотревший и с привычной легкостью поменявший свои взгляды, значительно охладел к самой провидице и ее проповедям. Влияние на императора оказывали лица, находившиеся поблизости. Баронесса, излишне уверовавшая в свое влияние на императора, добившись у него аудиенции, не нашла ничего лучшего, чем начать призывать его возглавить новый крестовый поход против неверных, приняв участие в освобождении Греции от турецкого ига.

Эта тема была для Александра I ужасно болезненной. Он понимал, что все православные государства именно от русского царя ждут помощи грекам, он же не желал втягивать Россию еще в одну кровопролитную войну. Давление на царя было колоссальное. В самой России постоянно и отовсюду слышались призывы и даже требования помочь грекам. А тут еще некстати и эта престарелая пророчица туда же, указывать.

Раздраженный император прервал аудиенцию. Баронесса, видимо, все же предугадывала такой поворот событий, поскольку тут же упала в царственные ноги и слезно просила не уходить, поскольку она призвана охранять императора. Бог направляет ее, и божественным даром провидения ей дано знать, что против царя существует заговор, и ей поступила весть, что подосланный заговорщиками убийца именно в этот час находится во дворце. Взволнованный император вызвал охрану, во дворце поднялся переполох, все бросились искать подосланного убийцу и в одном из залов, за шторами, обнаружили перепуганного человечка, у которого при обыске отобрали кинжал.

Расчувствовавшийся император только собрался поблагодарить баронессу, как незадачливый террорист, разрывая на груди рубаху, стал биться в истерике, клятвенно заверяя, что ни сном, ни духом не помышлял об убийстве, а во дворец его тайно привела сама баронесса, велев постоять за шторами до ее отъезда. Не слушая объяснений, император повернулся и вышел, не отдав никаких распоряжений. Свита помешкала, «заговорщика» отправили во дворцовую тюрьму на дознание, а баронессу выпроводили из дворца, не решившись препроводить и ее в каземат.

Возможно, все было не совсем так, и эту историю выдумали и разнесли злые языки врагов баронессы, поскольку император после аудиенции посчитал нужным написать пространное, на восьми страницах, письмо баронессе с подробными пояснениями, почему он не может вступить в войну с Турцией. Далее он отказал баронессе в аудиенциях и даже ее дальнейшее проживание в столице разрешил с непременным условием, что она «будет сохранять благоразумное молчание относительно положения дел, изменять которые он не желает вследствие ее досужих мечтаний».

Для баронессы это был серьезный удар. Популярность ее сразу пошла на спад, многие отвернулись от нее. Крюденер продолжала свою деятельность, но проповеди ее стали сумбурными: она больше говорила о себе, о таинственной великой миссии, возложенной на нее Богом. Пророчества ее стали мрачнее мрачного: она предсказывала многие бедствия Европе и близость Страшного суда. Ей бы умолкнуть, хотя бы на время… Ведь буквально у нее на глазах произошло крушение самого известного пророка – пастора Иоганна Госнера.

Один из руководителей католической секты «пробужденных» в Баварии, преследуемый за убеждения, бежал в Петербург. По ходатайству Голицына он получил место проповедника при Мальтийской церкви. Судя по всему, язык у него был подвешен как надо – на его проповеди ходили толпы людей. Он становится одним из директоров Библейского общества, с его «благословения» в типографии Греча издается еретический перевод толкования Нового Завета «Дух жизни и учения Иисуса Христа в Новом Завете». Переводчик Брискорн умер, не успев довершить работу. Закончил его дело подчиненный и друг Голицына некто Попов, председатель департамента гражданских и духовных дел. Кстати, при переводе он так расписался, что добавил несколько страниц от себя.

Фотий обрушился на князя Голицына в Синоде. Понимая, что настал решительный час, Фотий и его помощники добиваются назначения императором аудиенции митрополиту Серафиму, которого уговаривают доложить о творящихся безобразиях. Серафим согласился, но перед самым выездом растерялся, оробел, несколько раз выходил на лестницу и несколько раз возвращался. Фотий почти прикрикнул на него:

– Что ты, владыка святой, робеешь? С нами Бог! Господь сил с нами! Аще Бог по нас, кто на нас? Пора тебе ехать! Гряди с Богом!

Потеряв терпение, Фотий с помощниками подхватил митрополита и буквально затолкал его в карету, велев кучеру ехать до самого Зимнего без остановки, чтобы ни кричал митрополит. Надо отдать ему должное, приехав во дворец, митрополит обрел необходимое мужество и, войдя к императору, тут же снял с головы белый клобук и положил его к ногам Александра I, заявив:

– Не приму его, доколе не услышу из уст вашего величества царского слова, что Министерство духовных дел уничтожится и Святейшему синоду возвратят прежние права его и что министром народного просвещения поставлен будет другой, а вредные книги истребятся.

Долго длилась аудиенция. Митрополит убедил Александра I в своей правоте, и император, прощаясь с ним, поднял клобук и протянул его со словами:

– Преосвященный, примите ваш клобук, который вы достойно носите, а ваши святые и патриотические представления будут исполнены.

В тот же день, 25 апреля 1824 года, был подписан Указ князю Голицыну о Госнере и прочем, предписывавший выпроводить Госнера за границу. Закончилась не только карьера католического проповедника. Закатилась звезда всемогущего князя Голицына: Библейское общество было закрыто, а сам князь оставил Министерство духовных дел, проиграв схватку в подковерной борьбе неистовому Фотию.

В этой ситуации доброжелатели посоветовали баронессе уехать из Петербурга. В этот период она свела дружбу с экстравагантной княгиней Анной Сергеевной Голицыной, урожденной Всеволожской. По каким соображениям она вышла замуж за князя И. А. Голицына, жуира и мота, трудно сказать, скорее всего, выходила она не за разорившегося князя, а за его титул, поскольку в церковь на венчание, к удивлению публики, явилась с большим портфелем под мышкой. По завершении церемонии бракосочетания на ступенях церкви она протянула портфель князю и сказала:

– Здесь половина моего состояния. Вы – богаты, а я – княгиня. Надеюсь больше с вами не встречаться.

Княгиня была весьма религиозна, даже заслужила репутацию кликуши. Скорее всего, просто оригинальничала. Ей это было свойственно – эпатируя окружающих, она разгуливала по городу в мужском костюме, но в чепце, коротко стригла волосы, увлекалась мистикой и всем необычным.

Когда в Петербурге над головами слишком ярких личностей стали собираться тучи, княгиня Голицына, собрав вокруг себя компанию столь же экзальтированных особ, решила отправиться в Крым. Там они хотели обращать в истинную веру татар и основать убежище для раскаявшихся преступников и грешников. Экзальтированные дамы впервые на практике решили воплотить в жизнь коммунистические идеи Фурье, создателя «фаланг».

Деятельная княгиня Голицына купила барку, собрала вокруг себя последователей баронессы Крюденер, и весной 1824 года прямиком из-под Качинкина моста в Петербурге новоявленные миссионеры и колонисты последовали в Крым. Перед отплытием баронесса во весь голос провозгласила скорые беды Петербургу и смуту в России. И уже 7 ноября на Петербург обрушилось невиданное наводнение. В городе ходили упорные слухи, что это сбываются пророчества баронессы Крюденер, навлекшей на Петербург гнев Божий за то, что император отказал в помощи восставшим грекам.

Во время путешествия миссионерок барка едва не затонула, спаслись благодаря решительной княгине, успевшей вовремя срубить мачту. Возглавляли путешественников баронесса Крюденер, княгиня Голицына и некая графиня Гоше де Круа, француженка, в 1812 году принявшая русское гражданство. К ним присоединились дочь баронессы Юлия Беркгейм с мужем. Графиня Гоше заслуживает особого внимания. Во многих источниках указано, что под этим именем скрывалась знаменитая авантюристка Жанна де ла Мотт Валуа, участница скандальной аферы с ожерельем королевы, прототип знаменитой Миледи из романа Дюма «Три мушкетера», захватившая воображение писателя настолько, что он вернулся к ней еще раз в романе «Ожерелье королевы». Как утверждают некоторые современники, когда графиня умерла в Крыму, на ее теле нашли следы клейма, оставленного палачом.

Впрочем, вопрос этот сложный, да и не о Миледи наш рассказ, хотя тема, безусловно, интереснейшая. Вот какие персонажи собрались вместе в Крыму. Княгиня построила в Кореизе, возле Ялты, дворец, известный сегодня, как дворец Юсупова. Под крымским солнцем в одеждах монахинь подруги отправились обращать мусульман в истинную веру, а заодно набирать добровольцев в первые «фаланстерии». Полиция на корню пресекла эти попытки, не дав состояться первым в России коммунам.

В Крыму баронесса впала в тяжелую депрессию, мучила себя голоданием, но все так же до самой смерти «с одинаковой ревностью проповедовала новое Евангелие бедным и богатым, императору и нищему».

Скончалась баронесса 25 декабря 1824 года. Через год сбылось еще одно ее предсказание – на Сенатскую площадь вышли мятежные полки, в Россию пришла смута.

Мятежная баронесса нашла успокоение под знойным солнцем Крыма, могила ее в Кореизе, возле Ялты. Ее биограф написал так: «Ее жизнь полна драматизма благодаря странному сочетанию похождений страстной и честолюбивой искательницы приключений с христианскими подвигами самоотвержения и милосердия искренней энтузиастки».