Русские во Второй мировой

Глава 10 ПОСЛЕ «ТАЙФУНА»

Многие из тех, кто пережил страшный тысяча девятьсот сорок первый год, утверждают, что следующий — сорок второй — был еще более жестоким. Исчезло частично «извиняющее» обстоятельство поражений Советского Союза и его армии — фактор германской внезапности. Менее убедительным стало оправдывание, апеллирующее к отсутствию военного опыта. После битвы под Москвой неубедительным стало фаталистическое утверждение, что немцы принципиально непобедимы с 1914 года.

В 1942 году стало много труднее отрицать, что немцы, действуя за тысячи километров от своих баз, преодолевая русское бездорожье, сражаются эффективнее, с большим умением, с большим искусством и волей. Сражаются лучше. Осознание этого — это проклятие способно было довести до безумия и солдата, и генерала. Оно определенно выводило из себя Сталина. Предельно жестокая учеба Красной Армии продолжалась. Так продолжалось весь этот чудовищный по своим потерям, по своей становящейся привычной безнадежности — почти весь 42-й год. До Сталинграда.

Новый военный год

В горьких битвах 1941 года наша армия потеряла 3,1 миллиона человек убитыми и более 3 миллионов человек, попавших в плен. То большое преимущество в танках и самолетах, которое имела Красная Армия в начале войны, растаяло. Фактически нужно было заново и на новой основе создавать техническую базу вооруженных сил. Но при этом советская экономика 1942 года была только частью большой довоенной экономики СССР. Потерян был самый плодородный клин пахотной земли. 130 миллионов человек, живших на неоккупированной территории, имели теперь вдвое меньше хлеба и мяса на душу населения, чем год назад. Треть железнодорожных путей была захвачена противником. Производство жизненно важных для военной индустрии алюминия, меди, марганца упало на две трети. Миллионы квалифицированных рабочих были либо убиты, либо мобилизованы.

Драма московского контрнаступления Красной Армии теперь уже никогда не покидала Гитлера и его генералов, но они сделали из своего опыта, демистифицировавшего германско-прусскую непобедимость, весьма своеобразные выводы. Во-первых> если Германия перенесла зимнее контрнаступление русских, то это должно их, русских, обескуражить — им уже не удастся повторить опыт 1812 года, сделать из вермахта бредущую по русским снегам армию Наполеона.

Во-вторых, если немецкие войска понесли столь значимые потери, то какими же должны быть потери Красной Армии? Не бездонен же русский резервуар? Наверняка наступит момент, когда — если подобный же уровень потерь сохранится — советская военная машина начнет останавливаться от обескровливания, от естественной анемии.

Оба вывода были надуманными, они явились результатом высокомерного германского воображения и едва касались русской реальности. Никто в Политбюро, окружении Сталина, в Ставке или Генеральном штабе не проводил прямо аналогии с наполеоновским нашествием на Россию. Эта аналогия напрашивалась в общем, так сказать, философском смысле, но не как компонент стратегического провидения, как вторая попытка, как повторение Кутузова.

Тоталитарная нацистская Германия не была похожа на наполеоновскую Францию, а Советский Союз после пятилеток индустриализации не походил на Россию императора Александра Первого. Никто из военачальников, видевших страшную силу вермахта и его поразительную организованность, не ожидал дезинтеграции лучшей армии Запада лишь вследствие морозов, отсутствия снабжения или отступления, пусть даже на центральном участке фронта. Никакого — даже эмоционального — ожидания повторения движения по старой Калужской дороге (с коляской Наполеона, спешащей в Париж) не ожидал даже самый большой оптимист в руководстве страны и армии.

Что же касается потерь, которые действительно были огромными (особенно если учитывать потери профессиональных военных кадров), то нижайшая точка численности Красной Армии уже была преодолена в последние месяцы 1941 года. В запасных полках, в скромных наших военных училищах худые, стриженые вчерашние школьники не блистали физической силой, но они, как и их отцы, органически впитали патриотизм и никогда не противопоставляли дар жизни жертве за родину. Жизнь для этого поколения была возможна лишь в своей стране, и никакая жертва не была слишком большой для защиты Родины.

В Советском Союзе 1942 года не менее, а более, чем в предшествующем году, цвет страны, надевший гимнастерки, готов был пойти на все ради достижения перелома, ради свободы своей страны. СССР испытывал много сложностей. Он потерял едва ли не треть своего населения на оккупированной территории. Он потерял практически половину индустриальной базы. Он был прижат к Ладоге и Волге, он потерял миллионы солдат и офицеров, он испытывал унижение от краха предвоенных иллюзий («бить врага на его территории»), но он не испытал морального шока, равного французскому (уже на третьей неделе кампании 1940 года), когда французы имели дивизии, но не имели воли. Потери 1941 года, напротив, были фактором за продолжение войны, а не против гибели молодежи страны. Московская победа в этом плане вызвала не призрак Наполеона, а веру в то, что учеба, хотя и страшно дорогостоящая, дает свои плоды, что немцев можно бить их же оружием — танковыми ударами с артиллерийской преамбулой и авиационным сопровождением.

Вызрела школа современных военачальников, политические генералы и герои тачанок ушли в тень. Централизация страны в этом смысле была эффективным положительным фактором, способным мобилизовать ресурсы в очень короткое время.

Если 1812 год и был релевантным историческим намеком, то главным образом в плане разразившейся на оккупированной территории народной войны, не всегда эффективной, очень кровопролитной, жертвенной, жестокой. Она не могла быть поднята кучкой «засланных комиссаров», она явилась проявлением здорового чувства патриотизма, который немцы вначале отрицали, а затем признали одним из решающих обстоятельств оказавшейся продолжительной войны.

А Гроссдойчланд, Германия в границах Третьего рейха 1942 года, была самым мощным европейским образованием со времен Наполеона. Германская экономика была в четыре раза более мощной, чем советская. Она опиралась на индустриальную мощь и сельскохозяйственные возможности почти всей Центральной и Западной Европы. Восемьдесят миллионов немцев, предельно организованных и дисциплинированных, опирались на людские и природные ресурсы союзной Италии, Скандинавии, Бельгии, Нидерландов, Франции, Польши, Балкан, стран Пиренейского полуострова и захваченных у Советского Союза Прибалтики, Украины, Белоруссии, части европейских областей Российской Федерации. Триста миллионов жителей Европы прямо или косвенно содействовали нацистской Германии в союзе с Италией, Финляндией, Венгрией, Румынией, Хорватией, Словакией в восточном походе против Советского Союза.

Неравным было сопоставление экономической мощи находящейся на пике индустриальной мощи Германии и отступающего Советского Союза. Цифры, характеризующие индустриальный потенциал главных мировых соперников, мобилизовавших самые могучие вооруженные силы в мире, таковы.

Советская Россия потеряла две трети областей с залежами железных и марганцевых руд. Новая мощная индустриальная база по ту сторону Урала, развитие которой началось незадолго до войны, еще не могла компенсировать потерю основных промышленных районов. Американская помощь была еще очень слабой. Важные сельскохозяйственные области перешли в руки немцев. Один лишь захваченный Донецкий бассейн давал до войны две трети общей добычи угля. Военно-промышленный потенциал страны заметно снизился. Русские потеряли из 170 миллионов населения 35 миллионов.

Весной 1942 года производство угля составляло в СССР 57 % от довоенного, добыча железной руды — 68 %, производство стали — только 58 %, алюминия — 60 %, зерна — 38 %. А многократно усилившаяся Германия приобрела такие первоклассные производственные мощности, как чешские заводы «Шкода», теперь выпускавшие для вермахта танки. Германия обрела военных союзников, которых у нее не было еще два года назад. Третий рейх взошел в зенит своего геополитического могущества, безусловно преобладая от Нордкапа на севере до Северной Африки на юге, от французского Бреста до украинского Запорожья. Теперь железную руду в Германию везли из Швеции и Кривого Рога, уголь из Польши, уран из Норвегии, зерно с Украины, нефть из Румынии, оливки из Греции, финики из Ливии, грузовики и вино из Франции, древесину из Финляндии, овощи с Балкан. Сотни тысяч «остарбайтеров» обслуживали сельское хозяйство и индустрию рейха, миллионы военнопленных и узников лагерей холокоста работали на Джаггернаут нацизма.

Мог ли устоять против этой мощи ослабленный потерями (чего стоила потеря в 1941 году лишь одного кадрового состава Красной Армии) восток Европы, встретивший это жестокое испытание после всего лишь десятилетней эпопеи скоростной индустриализации, когда страна, где 80 % населения впервые увидели автомобиль, электричество, самолет? Не только в Берлине этот вопрос звучал как сугубо риторический.

В горьком 1941 году страна потеряла колоссальное число стальных машин — был потерян практически весь двадцатитысячный первоначальный парк танков. Гораздо хуже было то, что потерянными оказались заводы-производители. Два главных центра производства танков — в Харькове и Орле — были захвачены врагом. Важные компоненты танков раньше производились на заводах Донбасса. Производство тяжелых танков «КВ» в Ленинграде было заметно сокращено и сходящие с конвейера машины шли на свой собственный Ленинградский фронт. На всю огромную страну работал прежде всего танковый завод № 183 им. Коминтерна в Нижнем Тагиле, куда прибыло оборудование и кадры ХТЗ. Но весной 1942 года он только начинал развертывать свое производство, и пока Германия лидировала в танковом производстве. Придут иные времена, и танковый конвейер страны станет крупнейшим в мире, но в судьбоносные первые месяцы 42-го этот конвейер работал на малых оборотах.

И все же. Оставалось нечто, чего нельзя было просто игнорировать. Потрясающий первый удар вермахта принес территории и пленных, сырье и базу для следующего удара. Но он не стал смертельным, он не поразил центры жизнедействия жестоко обескровленной страны. Не ело-мил патриотического духа страны, жертвенной готовности. Даже неистребимо высокомерные немецкие генералы (в данном случае Курт Типпельскирх) признали «совершенно невероятную способность русских к сопротивлению. Они понесли тяжелые потери не только летом 1941 г., но и во время своего зимнего наступления, в котором приняли участие крупные массы войск. Но все это не могло сломить стойкость Красной Армии. У нее оставалось еще достаточно кадров, чтобы укомплектовать командным составом новые формирования и обеспечить их боевую подготовку… Все население, способное носить оружие, удалось своевременно эвакуировать. В своей массе русские, стихийно вставшие на защиту своей родины, были надежными бойцами».

Достигнув точки почти коллапса, наша промышленность благодаря невероятной самоотверженности советских людей совершила чудо — при общем резком сокращении национального производства выросла численность и качество производимого оружия. Наши танки и самолеты обогнали немецкие и по количеству, и по качеству И, как это ни удивительно, в СССР была выше производительность труда. Английский историк Э. Бивор признает, что «даже труд заключенных на военных заводах в России был гораздо производительнее, чем труд квалифицированных рабочих на аналогичных заводах Германии. Случаев саботажа почти не было. Узники ГУЛАГа свято верили в победу над немецко-фашистскими захватчиками». Феноменальными усилиями наших инженеров и рабочих, тружеников нашего тыла страна, брошенная в пучину поражений второй половины 1941 года, восстала из пепла. Одно из чудес мировой истории — она начала производить танков и самолетов больше, чем в наполовину предвоенном 1941 году. Взгляните на эту таблицу.

Вы видите годовые итоги. А старт был исключительно тяжелым. Увы, оценка начальника штаба сухопутных войск (ОКХ) Гальдера в 700 танков на данном этапе была завышенной. А ленд-лиз только набирал обороты. Прибывающие в Мурманск и по Каспию модели западных танков часто, как это ни горько слышать союзникам, фактически не соответствовали стандартам современной войны. Единственная модель, которая удовлетворяла требованиям боя, — американский танк «шерман» — начала поступать в СССР осенью 1942 года. (Как признает английский историк А. Кларк, «большинство западных танков были распределены на спокойных участках фронта, где фактически не велось боевых действий — на финском фронте и на Дальнем Востоке — и играли второстепенную роль, освобождая более эффективные части для критически важных битв»). К этому времени конвейерное производство нашей лучшей модели — «Т-34», превосходящей «шерман», осуществлялось уже восемнадцать месяцев.

Вопреки всему, вопреки тому, что тяжелая промышленность у ополовиненной страны становилась все меньше германской, численность танков и самолетов, выходящих из неприглядных заводских дворов, становилась больше, чем у всей остальной Европы. Ни с чем не сравним подвиг тех, кто из меньшего объема производства извлек больше оружия для фронта, для победы. Советское командование доподлинно знало, сколько самолетов и танков производит рейх, и сравнивало германское производство со своими результатами. Немцы же не знали о масштабах советского производства. Когда Гальдер назвал в сентябре 1942 г. цифру 1200 (число производимых танков в месяц), Гитлер потерял самообладание и свирепо ударил кулаком по столу. Истина заключается в том, что ежемесячное производство танков в СССР уже тогда составило 2200 танков).

В тылу царила поистине железная дисциплина, заводы работали круглые сутки. Прибывавшие на многие военные заводы посетители испытывали подлинное потрясение — за станками стояли женщины и дети. Они не произносили патетических речей. Но они беззаветно работали за своих мужей и отцов, за свою страну. И их продукция не была примитивной. Первое место в ее оценке по праву должно принадлежать танкам. Столицей танковой индустрии становится Челябинск, куда перевели мощности двух заводов — из многострадальных Харькова и Ленинграда. Здесь, в «Танкограде», на крупнейшем в мире (до 1990 года) танковом заводе была выпущена преобладающая часть лучших танков мировой войны — «КВ», «ИС», «Т-34».

Нельзя не обратиться с низким поклоном к великому «Т-34», впервые сошедшему с заводского конвейера в Харькове в 1939 году. Рекордная скорость — до 50 километров в час, превосходная способность передвигаться по пересеченной местности, особо удачный наклон броневых листов, фантастически мощное орудие с высокой первоначальной скоростью снаряда (пробивавшее броню любых немецких танков), дизельный двигатель объемом 38 литров и мощностью 500 лошадиных сил, повышенная стойкость к возгоранию — все это сделало «Т-34» лидером мировой танковой технологии.

Теперь, в 1942 году, у него окрепла лобовая броня, 76-мм пушка могла поразить любого соперника — она была мощнее любой германской танковой пушки. Сложности были связаны с отсутствием радиоустановки (они тогда были только у командиров дивизионов). Это ослабляло командную борьбу. В сравнительно небольшой башне место было только для двоих — командир танка должен был заряжать пушку и владеть пулеметом, что, разумеется, напрягало его в условиях, когда так важна была координация действий.

Оптические приборы не были первоклассными, «выглядывать» из танка, отложив несовершенный перископ, было опасно и неудобно. Прекрасный дизельный мотор страшно дымил, что выдавало местоположение танка. Но со временем гениальные и скромные наши конструкторы (имен которых в мире — в отличие, скажем, от немца Порше — мало кто знает) изменили к великим танковым битвам многое. В кабине теперь помещались трое, видимость резко улучшилась, наконец-то повсеместно введенное радио связало экипажи.

Немцы не сразу обнаружили великий танк — первоначально «Т-34» были разбросаны среди менее совершенных моделей. Но уже осенью 1941 года они стали внимательно смотреть на машины со скошенной лобовой броней башни. Можно себе представить, насколько непросто было гордецу — танковому герою вермахта Гудериану писать в штаб группы армий «Центр»: «Офицеры, имеющие боевой опыт, сходятся во мнении, что «Т-34» необходимо просто скопировать, чтобы самым быстрым образом исправить крайне неблагоприятную ситуацию, в которой оказались немецкие танковые группы на Восточном фронте». Танкист фельдмаршал Клейст определил «Т-34» как лучший танк в мире. Генерал танкист Меллентин признал, что у немцев не было ничего подобного. Генерал Блюментрит признает, что боевой дух немцев при появлении этих танков падал. 5 тысяч «тридцатьчетверок», выпущенных в 1942 году, стали фактором перелома в войне.

Заметим, что в случае окончания снарядного боекомплекта экипажу советского танка предписывалось идти на таран вражеских машин. Этот приказ отдавался в уверенности, что в великой войне советские воины и не могут повести себя иначе. Тяжелые танки «КВ» и обе модели «ИС» в полную меру покажут себя в эпоху перелома военных судеб. Позже в строй войдут мощные самоходные орудия. Да, в 1941 году Советский Союз потерял 20 тысяч танков, огромные потери. Но в следующем году он произвел почти 25 тысяч машин, и это поколебало весы военной фортуны.

Крупные изменения произошли, начиная с весны 1942 года, в авиации. Руководителем перемен стал молодой офицер А. Новиков, назначенный в апреле главнокомандующим всеми Военно-Воздушными Силами СССР. Произошла аналогичная танковой концентрация военно-воздушных сил. Отныне советские армии напоминали германские воздушные армии. В них входили подразделения истребительной авиации, бомбардировщиков и штурмовиков — отныне строго контролируемые, имеющие необходимые резервы, оснащенные радарами, радиосвязью и всеми элементами взаимозаменяемости. Обозначилась очередность задач: уничтожение воздушной мощи противника, поддержка с воздуха армейских частей, удары по болевым стратегическим точкам противника с воздуха. Огромным успехом было создание нашими конструкторами штурмовика «Ильюшин-2», во многом обошедшего и «Штуку» и «Юн-керс-88». В воздушных частях возникло то, что ранее было заведомо слабым местом, — большая наземная база, освобождающая воздушных соколов от земных тревог, позволяющая им наращивать летное мастерство.

Наконец-то полевые аэродромы прикрылись камуфляжем, а радар занял подобающее ему место. В мастерских теперь велись подлинно качественные ремонтные работы, и боевые машины быстро возвращались в строй даже после серьезных повреждений. Теперь они не стояли готовой целью на прифронтовых аэродромах — для них создавались либо легкие ангары, либо летом их укрывали наши леса. Новые модели самолетов могли взлетать почти с любых полевых площадок.

Безусловно, слабое место вооруженных сил — коммуникации посредством прежде всего радио — стали обретать новую силу в безумно тяжелом 1942 году. Инстинктивное прежнее желание замолчать в эфире (поскольку немцы немедленно пеленговали командную точку и наводили на нее самый страшный возможный огонь) было преодолено, и новая поросль командиров уже не мыслила себе боя без переговорной связи, без коллективной ориентации в нем. Это момент непреходящей важности: нужно сказать доброе слово союзникам — по ленд-лизу Красная Армия получила 35 тысяч радиостанций, 380 тысяч полевых телефонов, более полутора миллиона километров телефонного кабеля. И в том же 1942 году Красная Армия организовала службу перехвата вражеского радиообмена (пять радиобатальонов), что поставило воздушную и наземную борьбу на качественно новую ступень. Теперь командиры Красной Армии лучше ориентировались в ведущемся бою, они значительно больше знали о противнике и осмысленнее вели бой.

Танковые соединения, созданные впервые в ноябре 1941 года, были воссозданы весной 1942 года. Теперь «бронетанковые бригады» состояли обычно из двух батальонов танков «КВ» и «Т-34», моторизованного батальона автоматчиков, роты минометчиков и роты противотанковых орудий калибра 75 мм. К концу 1942 года произошел переход на калибр 76,2 мм. Эти бригады должны были стать основным ударным элементом наступательных операций. К началу мая 1942 года Ставка создала двадцать таких бригад. Они — и тридцать воссозданных дивизий — представляли собой главный Резерв советского командования.

Но весной 1942 года были начаты и более глубокие преобразования структуры вооруженных сил. Немцы воочию продемонстрировали мощь собранных в кулак (а не разбросанных по пехотным частям, как тачанки) танковых армий. То, что демонстрировали Гудериан, Клейст, Гепнер и Гот, не могло не произвести впечатления на советское командование — на полевых генералов и штабистов, на Генеральный штаб. В результате новая структура Красной Армии стала базироваться вокруг новых танковых образований — танковых корпусов. В них стали входить 168 танков, противотанковые батальоны, подразделения «катюш» и зенитные батареи плюс несколько стрелковых подразделений («оседлавших» — по восемь человек — танки) и вспомогательные части. Два танковых корпуса стали составлять танковую армию — самодостаточную мобильную единицу, обладающую огромной ударной силой. В сентябре 1942 года были созданы моторизованные дивизии — опять же германский военный опыт оказался убедительным. В них было больше стрелковых частей и меньше танков, названы они были механизированными корпусами и отличались (значительно) от просто стрелковых пехотных частей многократно большей мобильностью и огневой силой.

С декабря 1942 года в состав механизированных корпусов были введены самоходные артиллерийские установки, что значительно увеличило мобильность армии, которой предстояло отстоять страну и возвратить потерянное. Теперь эта задача падала во многом на созданные в ходе (и после) 1942 года 43 танковых и 22 механизированных корпуса. Эта армия очень отличалась от встретившей врага в июне 1941 года. Стали уменьшаться невероятные прежде потери. Если в 1941 году на каждый подбитый германский танк приходилось шесть-семь наших танков, то в 1944 году соотношение дошло до одного к одному.

Между тем стратегическая ситуация оставалась тяжелой. К весне 1942 года практически до конца был исчерпан резерв сибирских войск, которые так отличились под Москвой. (Теперь уже определенно было ясно, что Япония бросилась на юг и советские границы они едва ли нарушат — если не желают получить еще одного мощного соперника, готового предоставить свои аэродромы американской бомбардировочной авиации.) Если немцы предпочитали создавать новые боевые части, то советское командование укрепляло свои силы за счет обновления прежних военных структур с сохранением костяка ветеранов.

Велики были потери в безрезультатных наступлениях января, февраля и марта 1942 года. Армия теряла практически последний кадровый довоенный состав. В войска приходили зеленые юноши и немолодые бойцы, только что призванные. В строй вошли полмиллиона резервистов, которых еще предстояло знакомить с военной подготовкой. И все же за первое полугодие 1942 года низшая точка численного состава была пройдена, и состав армии начал медленно расти, достигнув цифры в пять миллионов человек. Большинство из них располагались на передовой и на прилегающих к передовой участках огромного, самого протяженного в мире фронта.

И стоял огромный — от моря до моря — фронт, защищаемый 160 дивизиями. Убежденность в качестве и силе советских танков и артиллерии давала основания верить в лучшие времена, в то, что в грядущих суровых испытаниях Красная Армия проявит себя достойным образом. В Москве и в тысячах мест дислокации верили, что германская армия понесла крупные потери и теперь ей будет тяжелее справиться с опаленной огнем армией страны, получившей в течение месяцев возможность познакомиться с современным способом ведения операций.

Германия, 1942-й

А что же немцы на втором году страшной войны на уничтожение? Красной Армии в 1942 году противостояла та германская армия, для которой 1941 год не прошел безнаказанно. Несмотря на огромные усилия нового министра вооружений Шпеера, германская армия в июне 1942

года имела меньше танков и самолетов, чем год назад. В германской армии на Восточном фронте было три с четвертью миллиона немецких солдат и семьсот тысяч в войсках союзников. Людские потери и потери в технике были таковы, что германская армия 1942 года была меньше армии вторжения лета 1941 года.

Самонадеянность наказывается. Лето и ранняя осень предшествующего года видели коронный блицкриг, и германское руководство надеялось, что наличных средств, имеющегося вооружения будет достаточно. Только в декабре 1941 года стало ясно, что одного удара, одной кампании против Советской России недостаточно. Война принимала затяжной характер, и при таком обороте вещей долгосрочные факторы начали выходить на первый план.

Напомним, что самоуверенность нацистского режима сказалась, в частности, в том, что в ходе Второй мировой войны Германия так и не достигла уровня военного производства кайзеровской Германии в 1918 году. На период начала агрессии Германии против Советского Союза военная промышленность Германии производила, если верить министру вооружений Альберту Шпееру, четверть производившегося Германией в последнем году Первой мировой войны.

Особый характер самоуверенности Третьего рейха сказался в том, что, даже вступив в смертельную борьбу с Россией, Германия во многом готовилась к следующей войне, строя корабли и самолеты для битвы против англосаксов. Только в январе 1942 года Берлин по-настоящему оценил способности Красной Армии и после подмосковного отступления вынужден был сделать стратегический поворот к производству наземных вооружений, перенеся акцент с удовлетворения нужд военно-морского флота и авиации дальнего радиуса действия к нуждам вермахта на Восточном фронте — к производству танков, самоходных орудий и бронемашин. Признав высокие качества танка «Т-34» и другой советской военной техники, немецкое руководство было вынуждено потребовать от своих конструкторов модернизации германских наземных вооружений.

Очутившись перед перспективой долговременного конфликта, руководство Третьего рейха обратилось к возможностям обойти Красную Армию на фронте передовой технологии, особенно там, где вермахт уже ощутил слабые места в процессе шести месяцев войны. Что противопоставить новым советским танкам? Германским ответом было решение создать и запустить в серию тяжелый — 60-тонный — танк «тигр» и более легкий танк весом 35–45 тонн, названный впоследствии «пантерой».

В январе 1942 года Гитлер приказал довести производственную мощность танковой промышленности до ежемесячного выпуска 600 танков. И все же даже в мае 1942 года германская промышленность производила всего лишь 125 танков в месяц. В марте 1942 года фирма Хеншеля и Порше получила заказ на производство танков весом в 100 тонн, с тем чтобы наладить серийное производство.

Новый министр вооружений Шпеер 19 марта доложил Гитлеру, что к октябрю 1942 года будет выпущено 85 танков «тигр», а к весне 1943 года — еще 135 «тигров». В апреле Порше и Хеншель выпустили первые образцы новых танков с пушками калибром 75 и 88 мм. В мае 1942 года Гитлер санкционировал выпуск фирмой МАН танка «пантера», с тем чтобы довести их производство до 100 единиц в месяц. Инженеры Гроте и Гакер получили заказ на строительство танка-гиганта весом в 1000 тонн. Порше пообещал выпустить такой танк к весне 1943 года.

В сентябре 1942 года «тигр» был впервые применен в бою. Но атака под Ленинградом не имела ожидавшегося эффекта. В ноябре 1942 года Гитлер потребовал увеличить выпуск «тигров» с 13 до 25 единиц в месяц, а самоходных орудий — до 100 в месяц (вместо танков «Т-III»). Все эти цифры, разумеется, блекнут в сравнении с советским производством танков новых моделей.

Немцы свято верили в свое интеллектуальное превосходство — в данном случае и прежде всего — в области создания нового вида оружия. Но и в этой сфере 42-й год давал смешанные результаты. Немецкие фирмы так и не смогли создать в Германии аналога советского танка «Т-34». Весь год шли опыты с тяжелым танком «тигр» и самоходной пушкой «пантера».

Гитлеру не терпелось увидеть мощный танк «тигр» в деле. Напрасно ему напоминали об ошибках Первой мировой войны, когда использование отдельных единиц танков — а не крупных соединений — не дало значимых результатов. Шесть «тигров» пошли в атаку в болотистой местности на центральном участке советско-германского фронта. Проектировщики и генералы затаили дыхание. Но русские спокойно пропустили танки над собой, а потом, пользуясь слабостью тыльной брони и отсутствием в болотистой местности возможности маневра, расстреляли новую диковинную птицу. Гитлеру об этом предпочитали не напоминать. Не дал особых успехов этот год и германской авиации. Долго ожидавшийся бомбардировщик «Хейнкель-177» оказался неудачной моделью — его подводил выходящий из строя мотор. Разъяренный налетами британской авиации Гитлер приказал строить больше истребителей, из-за чего производство эффективного штурмовика «Юнкерс-88» — своего рода символа блицкрига — сократилось.

Была ли германская армия слабее? Для Гитлера она была, во-первых, недостаточно вынослива, недостаточно молода, неагрессивна, инертна. Он все сводит в своих застольных беседах в «Вольфшанце» к пассивности немолодых военачальников: «Достаточно бросить взгляд на список наших генералов, чтобы понять, что эти люди слишком стары». В условиях современного боя командиру роты должно быть 26 лет, командиру полка — 35, а командиру дивизии — 40 лет. Во-вторых, слабое место — транспорт. Он утверждает в январе 1942 года, что «самое трудное в нашем положении отнюдь не зима сама по себе. А вот иметь в достаточном количестве людей, но не иметь возможности транспортировать их на фронт; иметь боеприпасы и не иметь возможности их доставить; иметь оружие и не мочь направить его туда, где оно необходимо! Горе железной дороге, если в следующий раз она не будет работать по-новому!»

Если уж касаться вопросов транспорта, то о лошадях стоит сказать отдельно, потому что во Второй мировой войне лошадиная тягловая сила играла большую роль. Это для вермахта было особенно существенно в свете того, что зимой 1941/42 года германская армия потеряла особенно много колесной техники. Часть автопарка погубили русские дороги. В то же время тяжелые ломовые лошади, тащившие повозки в германской армии, требовали тяжелых зимних подков и подыхали при температуре минус 15 градусов. (В те же месяцы Красная Армия увеличила число кавалерийских дивизий с 30 до 41. Правда, лошади все чаще тащили пулеметы, а всадники шли рядом.)

После битвы под Москвой, похоронившей блицкриг, Гитлер не переставал говорить о необходимости жертв. Вот его слова, сказанные 27–28 января 1942 года:

Записные книжки немецких солдат, их письма домой, офицерские впечатления, зафиксированные в дневниках, говорят о том шоке, который испытывали немцы, прибывая на необласканные историей просторы нашей страны. Первое, поверхностное — это земляные дороги, некрашеные дома, следы постоянной борьбы за выживание. Германские представления о нормальном рушились со скоростью знакомства с завоевываемой страной. Даже специалисты по России испытывали культурный шок. Индоктринированным немцам пропаганда указывала на их культурную миссию в отсталой восточной стране.

Каков характер этой миссии, офицеры и солдаты узнавали довольно быстро — айнзацкоманды на советской территории не стремились к особому камуфляжу своих действий, и вермахт очень быстро становился свидетелем того, к чему не все были готовы. Горели школы и больницы, вымирал голодный народ, на виселицах болтались юные девушки, в лощинах расстреливали евреев, русские военнопленные в лагерях питались травой. Ни тени сочувствия или жалости при физической ликвидации низшей расы! Более того, намек на сочувствие влек за собой наказание — письменных свидетельств тому не счесть, немецкая педантичность непреодолима. Один из многих примеров: молодой офицер вермахта, прибыв в Россию, получил приказ расстрелять три с половиной сотни гражданских лиц, якобы партизан, но имевших в своих рядах женщин и детей, собранных в большой амбар. Офицер некоторое время колебался, но потом ему напомнили, что невыполнение приказа карается смертью. Он попросил десять минут на размышления и затем выполнил приказ, используя пулемет. Он был так потрясен этим эпизодом, что, будучи вскоре раненным, поклялся никогда не возвращаться на Восточный фронт. Такими историями изобилуют дневники германских военнослужащих.

Нацистская Германия вела войну на истребление. Один эсэсовец так описывает «обращение» с русскими пленными: «Они выстраивались в ряд по восемь человек на краю глубокого противотанкового рва. Прогремел первый залп — и восемь человек свалились на дно, словно сбитые ударом огромного кулака. Следующая восьмерка уже занимала их места. Мы были изумлены, как эти люди проводят последние минуты жизни на земле… Один пленный печально снял шинель и аккуратно сложил ее на землю… Другие жадно затягивались в последний раз самокруткой, свернутой из клочка грязной бумаги; никто не писал писем домой; слез не было».

Три типа (само)извинений господствуют.

1. Благородная цель — создание «новой Европы».

2. Жертвы — коммунисты в той или иной степени, и их уничтожение служит делу свободы. 3. Приказ есть приказ; обязанность выполнять приказы освобождает исполнителя жестоких акций от моральной или уголовной ответственности.

10 мая 1942 года немцы неподалеку от Минска начали строительство концентрационного лагеря Малый Тростенец. Узников привозили от железнодорожной станции в специальных грузовиках. К моменту прибытия в лагерь они уже были мертвы. Специальные команды заключенных хоронили прибывших в огромных ямах. Факт существования Малого Тростенца был засекречен, только несколько лиц в рейхе знали о его существовании. Не все знал огромный мир в темном мраке войны. В маленькой телефонной книжке ленинградской девочки Тани Савичевой значилось: «Женя, умер 28 декабря». «Бабушка, умерла 25 января». «Лека, умер 17 марта». «Дядя Вася, умер 13 апреля». «Дядя Леша, 13 мая». Последняя запись в телефонной книжке на букву «М»: «Мама, 13 мая в 7.30 утра. Савичевы умерли. Все мертвые. Осталась только Таня». Эвакуированная в Горький, Таня тоже умерла летом 1942 года. Все Савичевы умерли. Что, кроме скорби, ненависти к врагу и жажды мести могли оставить нам миллионы Савичевых нашей страны?

Москва. Победный декабрь

Официально зарегистрированные 133 тысячи случаев обморожения, естественно, ослабили германский фронт. Погода благоприятствовала советской стороне, например, в том, что обледеневшие германские самолеты стояли в чистом поле, в то время как по меньшей мере часть советских самолетов стояла в отапливаемых ангарах. Советская пехота имела громоздкие, но теплые ватники, неведомые немцам валенки, она перевозила часть своих пулеметов и боеприпасов на санках, некоторые части целиком встали на лыжи. Но изменение ситуации на фронте перед Москвой сделала возможным не погода, а неожиданное для немцев восстановление живой силы Красной Армии после невероятных потерь лета и осени. Резерв Верховного Главнокомандования — двенадцать армий, собранных преимущественно из восточных частей страны, — вот что ошеломило Федора фон Бока и его окружение, категорически не веривших, что русский гигант способен подняться.

Только через неделю после начала успешного контрнаступления под Москвой 13 декабря 1941 года Совинформбюро сообщило об ослаблении угрозы Москве. Самым счастливым днем советского наступления было И декабря 1941 года. В целом за шесть дней наступления советские войска возвратили четыреста городов и деревень. Продвигаясь по Волоколамскому шоссе, они освободили Истру. Полностью освободили зону канала Москва — Волга. К югу от Москвы была освобождена родная деревня Жукова Стрелковка. Наступающим войскам открылась потрясающая жестокость армии врага. Возникает то, что Илья Эренбург назвал «подлинной ненавистью к врагу». Один из немецких солдат вспоминает, что советские воины в атаке «ревели, как нападающие быки». Хладнокровные англичане впервые в мировом конфликте увидели забрезживший свет. Выступая в палате общин, Уинстон Черчилль произнес впечатляющие слова: «Шесть месяцев боев показали, что Гитлер совершил одну из самых больших в истории ошибок». На весах мировой истории следовало оценить факт: более 55 тысяч немецких солдат погибло в битве под Москвой.

13 декабря в советской прессе появились фотографии военачальников, чьи войска успешно действовали против врага под столицей, — Жуков, Рокоссовский, Говоров, Лелюшенко, Кузнецов, Болдин, Белов, Власов. Успех на крыльях почти улетевшей удачи вдохновил миллионы. На несколько месяцев перечень освобожденных городов и весей позволил забыть общую едва выносимую картину. 15 декабря немцы были выбиты из Клина. На следующий день освобожден Калинин. 20 декабря германские войска были вынуждены оставить Волоколамск. Здесь, на Волоколамском шоссе, наступающие войска увидели качающиеся на ветру тела восьми комсомольцев, перешедших линию фронта с целью налаживания связи с партизанами. Немцы захватили юношей и постарались устрашить местное население. Шесть недель их обмороженные тела говорили местным жителям не о неминуемой каре, а о немеркнущем мужестве молодых защитников страны. В Ясной Поляне, разграбленной и опустошенной, солдаты наступающих частей обнаружили горящие рукописи великого мыслителя, кладбище немецких солдат вокруг могилы русского гения. В Клину, в доме Чайковского, народ меломанов устроил мотоциклетный гараж.

А в лагерях для советских военнопленных гибли многие тысячи наших солдат. Часто гибли молча. «Русский солдат знал, — пишет английский историк М.Гилберт, — что для него плен означает смерть. Он знал и о ежедневном убийстве советских гражданских на оккупированных территориях. Он упорно сражался, чтобы отбить захватчика и избежать пленения». В лагере Хола (Польша) сто тысяч наших отцов были изгнаны в поле огромной толпой и предоставлены зимней стихии без питания и крова. Всех жителей окрестных польских деревень, пытавшихся бросить умирающим людям кусок хлеба, немцы убивали беспощадно. Умирающие пытались вырыть ямы в земле, чтобы укрыться от лютого холода, они жевали траву, они проявляли все виды инстинкта выживания. К концу декабря всех их приняла польская земля.

Окрыленная успешным зимним наступлением, Ставка уже 10 декабря попыталась спасти гибнущий от голода Ленинград. Жданов и генерал Хозин подтвердили, что сохранение германской блокады погубит Ленинград, где голод уже вел население на Голгофу. Давала надежду операция под Тихвином, освобожденным 9 декабря. Сталин вызывает в Кремль генерала Мерецкова и усаживает все командование обороной Ленинграда, начиная с Жданова, вокруг круглого стола. Шапошников начинает общую дискуссию. Главная выработанная в конечном счете идея сводилась к тому, чтобы к востоку от реки Волхов создать Волховский фронт, задачей которого было ослабление германского пресса на город. Следовало уничтожить немецкие части на восточном берегу Волхова, форсировать немалочисленные в болотистых этих краях реки, измотать германскую группу армий «Север» с конечной целью снятия блокады. Неунывающий Мерецков возглавил Волховский фронт, ему были даны две армии, снимаемые с ярославского направления. Сталин пообещал Мерецкову, что после форсирования Волхова он получит еще одну армию и двадцать лыжных батальонов из резерва.

Гитлер — главнокомандующий

2 декабря Гитлер отбыл в Полтаву, чтобы обсудить отход танковой армии Клейста из Ростова. Клейст хотел занять более удобные оборонительные позиции в устье реки Бахмут, но Гитлер категорически запретил ему это. На юге Гитлер начинает практику приказов «стоять и не отступать», которая очень ему пригодится через несколько дней, когда гроза грянет под Москвой.

Происшедшее далее лишило Германию нескольких выдающихся военачальников. Главнокомандующий сухопутными войсками Браухич переживал период депрессии и униженности, которые преследовали его всегда, когда он находился рядом с фюрером. Следуя приказам последнего, Браухич потребовал от командующего группой армий «Юг» фельдмаршала фон Рундштедта вцепиться в свои позиции и прекратить отступление. Рундштедт, не зная, что его ответ попадет непосредственно в руки Гитлера, ответил, что выполнить данный приказ он не в состоянии. Слишком легко отданное распоряжение должно быть изменено, в противном случае он готов уйти с поста командующего группой армий. Ефрейтор поймал фельдмаршала на слове. Ранним утром 30 ноября Гитлер снял Рундштедта и вручил его пост фельдмаршалу Вальтеру фон Рейхенау. (Стоит заметить, что Рейхенау вечером того же дня сообщил, что не может удержать прежних позиций и просит о возможности отхода. Гитлер разрешил ему то, в чем несколько часов назад отказал Рундштедту). Рейхенау был более близок нацистам, его распоряжения не имели налета «аполитичности» юнкерской гвардии вермахта. Именно в его окружении восходит звезда фон Паулюса.

Первые дни советского контрнаступления Гитлер воспринимает как досадную задержку выполнения своих планов. Во всем виновата погода. Размышления Гитлера в эти дни достойны цитирования. «Большевиков можно смело сравнить только с животными; животные тоже временами нечувствительны, а поскольку Советскому Союзу не приходится заботиться о своем населении, он в определенном смысле превосходит нас». Но «завершение этого конфликта континентальных размеров не вызывает сомнений». Он еще благодушествует примерно до 15 декабря. Пока, как он говорит, нужно благодарить даже дурную погоду под Москвой — без нее германские войска продвинулись бы слишком далеко от своих баз и пришлось бы решать неразрешимые проблемы.

9 декабря Геббельс после беседы с Гитлером отмечает в дневнике: «Фюрер не воспринимает слишком трагически события восточной кампании». Погода играет против германской армии, но с весной она восстановит наступательные операции — на юге советско-германского фронта в апреле и против центрального сектора в середине мая 1942 года. Эти наступательные операции будут подготовлены столь тщательно, что одним ударом принесут Германии победу. Когда Геббельс говорит о недостатке зимней одежды, он видит, что Гитлер его уже не слушает, он уже весь в весеннем наступлении 1942 года.

Во второй половине дня 12 декабря Гитлер выступил перед своими гауляйтерами — его любимая аудитория, старые камарады, никакого снобизма, жадно ловят его слова. И опять он предпочитает говорить не о сложившейся под Москвой критической ситуации, а о весеннем наступлении.

Да, он признал, что германские войска впервые в таких масштабах были отброшены назад, впервые они обороняются практически на всех фронтах. Но войска сохранены для грядущего весеннего наступления, для летнего решающего удара. В Германии создается новая танковая армия, конструкторы выпускают новые виды противотанковой пушки — прежние были неэффективны в противостоянии русским танкам.

Главный тезис: в наступающем 1942 году Советская Россия будет сокрушена, а граница с ней пройдет по Уралу. «Тогда Европа будет стабилизирована» — Гитлер имел в виду, что Европа будет существовать как самодостаточная, хорошо вооруженная крепость, позволяющая в то же время вермахту производить операции на других фронтах. Посягательства на собственно Европу будут уже практически невозможными. А учитывая прогресс в деле создания зенитного оружия, можно надеяться на то, что британские авианалеты станут невозможными.

В доверительном тоне Гитлер объявил, что за годы войны он стал сильнее — испытания закалили его. Его ждут большие стройки. После войны он осуществит в Германии строительную программу, масштаб которой будет исключительно широк благодаря изобилию дешевого труда из завоеванных стран. Да, германский государственный долг составит колоссальную сумму в 200–300 миллиардов марок, но он будет покрыт «в основном народами, потерпевшими поражение».

Низкооплачиваемые рабочие будут строить дома, которые будут продаваться с большим доходом для государства. В результате военный долг германского правительства будет выплачен за 10–15 лет. Самым большим призом Германии будет Восточная Европа. К востоку от Германии, на месте прежней России, будет лежать «новая Индия», которую предстоит «полностью германизировать на протяжении жизни трех или четырех поколений». В этой Индии не будет места для христианской религии. По поводу последнего Геббельс записал в дневнике: «Совершенно ясно, что после войны будет найдено общее решение этого вопроса. Существует непримиримое противоречие между христианским и германско-героическим взглядом на мир».

На следующий день Гитлер не мог возвратиться в «Вольфшанце» из-за церемонии награждения японского посла Осимы Большим Золотым Крестом Ордена Германского Орла. В Восточной Пруссии, на своем командном пункте, он оказался только утром 16 декабря. Как оказалось, с «новой Индией» придется подождать. Перед ним была реальность куда менее розовая, чем картина, нарисованная им верным гауляйтерам. Жуков бросил в бой решающие силы и добился желаемого перелома. Особенно беспокоился штаб вермахта (Оберкоммандо вермахт — ОКВ) по поводу прорыва частей Красной Армии в стык 2-й и 4-й германских армий. Даже доблестный Гудериан докладывал о «потере в частях доверия к руководству» и об отчаянном состоянии германских войск. Фельдмаршал фон Бок дал реалистическую оценку соотношения сил группы армий «Центр» и советской стратегической группировки под Москвой. Если не прибудут значительные резервы, его войска ждет грозное будущее. Нужно признать, что Гитлер довольно быстро понял, что германская армия стоит на грани величайшей катастрофы.

С этого дня (16 декабря) на первый план германского командования выходит Гитлер. Еще на подъезде к «Вольфшанце», в купе своего поезда (с нехарактерным для нацистского режима названием — «Америка») он пишет свой первый приказ «держаться и не отходить. Любое крупномасштабное отступление крупных частей армии в зимнее время, учитывая ограниченную мобильность войск, недостаточное военное оснащение и отсутствие заранее подготовленных позиций в тылу, неизбежно будет иметь самые суровые последствия».

Первый приказ Гальдеру в «Вольфшанце»: «Воля выстоять должна овладеть каждым воинским подразделением». Всеми силами держаться на имеющихся позициях и не отступать. Отступление возможно лишь там, где за плечами подготовлена линия обороны. Эти приказы немедленно поступили к командующему группой армий «Центр» фельдмаршалу фон Боку (и к тому, кто скоро сменит Бока, — фельдмаршалу фон Клюге). Бок представил своему другу Браухичу прошение об отставке, «поскольку он не преодолел последствий болезни». Бок отстранен. Но новый командующий германской группой армий «Центр» фельдмаршал Клюге немедленно стал испрашивать разрешения начать общий отход. Адъютант Шмундт посылается вместе с Браухичем в штаб-квартиру группы армий «Центр» для выяснения обстановки на месте.

Но Гитлер не пожелал дожидаться их отчета и даже с начальником штаба сухопутных сил Гальдером не вступил в дискуссию. Он призвал командующего резервной армией генерал-полковника Фридриха Фромма с вопросом, какие войска могут быть немедленно посланы на Восточный фронт. Герингу и начальнику транспортной службы генерал-лейтенанту Герке было поручено организовать транспортное сообщение. С невероятной скоростью в Германии были найдены четыре с половиной дивизии резерва, еще девять дивизий переводились с Западного фронта и с Балкан.

В хорошую русскую пургу Гудериан за двадцать два часа прибыл этой же ночью к Браухичу в Рославль и потребовал приказа отступать. В этот вечер погруженный в депрессию главнокомандующий сухопутными войсками фон Браухич изложил по телефону Гитлеру свою точку зрения: группа армий «Центр» не сможет удержать свои позиции. Именно тогда Гальдер назвал Браухича «клерком, менее значимым, чем почтальон», — Гитлер с ним уже Не совещался и связывался напрямую с командующими на местах по прямому телефону. Смысл приказов был однообразен и центральной группировке, и группам армий «Север» и «Юг»: отхода не будет, оборонительные линии держать, подкрепления уже в пути.

Гитлер объявил о «личной ответственности командиров, подчиненных им военачальников и офицеров осуществлять фанатическое сопротивление, отстаивая свои позиции, не обращая внимания на прорывы противника по флангам или в тыл». Этот приказ Гитлера поступил в войска в ночь с 16 на 17 декабря. «Не может быть вопроса об отступлении. Только в некоторых местах имеют место глубокие проникновения войск противника. Создавать оборонительные позиции в тылу — фантазия. Фронт страдает только от одного: у противника больше солдат. У него не больше артиллерийских орудий. Он воюет гораздо хуже, чем мы».

Бока было недостаточно. На примере Московской битвы он покажет спесивым прусским профессионалам, что может сделать человек, вооруженный волей. Гитлер отправляет в отставку командующего сухопутными силами Браухича (его сразило, помимо прочего, больное сердце и положение посредника между постоянно конфликтующими Гитлером и Гальдером). Своим наследником на посту главнокомандующего Браухич видел Клюге или Манштейна. Гитлер не любил Манштейна, несмотря на все его таланты. Некоторое время рассматривалась фигура фельдмаршала Альберта Кессельринга, известного оптимистическим и в то же время твердым характером. Но нет.

Здесь следует неожиданность. В ночь с 16 на 17 декабря Гитлер назначает на пост главнокомандующего сухопутными войсками Германии себя. То ли чтобы подбодрить себя, то ли чтобы унизить своих генералов, Гитлер заявил, что «эта маленькая штучка — оперативное командование — не такая уж и сложная и этим ремеслом может овладеть каждый». Гальдер, понимая, что почва начнет гореть уже под ним (как последним представителем непосредственно управляющих войсками кадровых офицеров) внешне выразил полное одобрение. Его питали иллюзии. Гальдер полагал, что, будучи рядом с дилетантом, он не может не усилить своего влияния. (Как убедился Гальдер тотчас же, в этом стремлении воздействовать на фюрера он немедленно встретил сопротивление Кейтеля.)

Но и Гитлер сделал рискованный ход. Как когда-то российский император Николай II, став главнокомандующим, Гитлер не мог уже валить вину на других, он лишился удобной позиции «стоять над схваткой». Так или иначе, начиная с этого времени Гитлер начинает перегружать себя все новыми бездонными задачами, что в конечном счете неизбежно стало отражаться на качестве принимаемых им решений. Пожалуй, никто из лидеров воюющих стран не напрягал себя в такой степени вхождением в детали и мелкие обстоятельства, что, с одной стороны, лишало его стратегического видения, а с другой, предопределило его физическое истощение в дальнейшем.

Массовое обморожение солдат стало первой конкретной задачей нового главнокомандующего. 20 декабря 1941 года Гитлер обратился к германскому народу с просьбой собрать теплые вещи для солдат на Восточном фронте. Геббельс перечислил, что необходимо в первую очередь. Это вызвало шок. Армия в Германии до сих пор была символом предусмотрительности. А теперь бравирующая своим профессионализмом военная элита, как оказывается, не предусмотрела даже распределения теплой одежды в холодной северной стране.

А Гитлер распалял страсти в посланиях группе армий «Центр». «Фанатическая воля защищать свои позиции должна внушаться всем военнослужащим всеми возможными способами, даже жестокими. Где эта воля отсутствует, фронт начинает крошиться, теряя всякие возможности своей стабилизации на подготовленных позициях. Каждому офицеру и солдату должно быть ясно, что отход войск откроет опасность русской зимы в значительно большей степени, чем защита собственных позиций, сколь неадекватно экипированы ни были бы войска. Разговоры об отступлении Наполеона могут превратиться в реальность. Поэтому отходить следует лишь на подготовленные в тылу позиции. Если войска будут отступать к позициям, худшим, чем их прежние, это породит кризис доверия к военному руководству.

На покидаемых участках фронта немцы прибегли к тактике «выжженной земли». Характерно, что совсем недавно Гитлер говорил о варварах, уничтожающих все при отходе. Теперь он приказывает своим отступающим войскам: «Каждый участок территории, отдаваемой противнику, должен достаться ему в таком состоянии, чтобы он не мог использовать его так долго, насколько это возможно. Все виды жилья должны быть сожжены дотла, уничтожены безо всякого внимания к нуждам местного населения ради лишения наступающего противника возможности отдыха». Еще раз Гитлер взывает к чувству расового превосходства.

Было немало фанатиков, раболепно жертвовавших жизнями солдат. Но такие командиры, как Гудериан, предпочитали игнорировать самоубийственные приказы. Теоретик и практик танковой войны был известен тем, что отдавал собственные приказы, а объяснялся задним числом. 20 января Гудериан уведомил Гитлера, что необходим отход (он не сказал новому главнокомандующему, что его войска — вторая танковая армия — уже отступают). Гитлеру первый танкист вермахта говорит о возможных огромных потерях. Фюрер воззвал к прусскому Фридриху Великому: «Вы что же, думаете, что гренадеры Фридриха Великого очень хотели умирать? Они хотели жить, но король был прав, прося их принести себя в жертву. Я полагаю, что просто обязан просить германского солдата пожертвовать жизнью». Непокорность Гудериана привела к тому, что через неделю Клюге запросит о его отставке, что и было санкционировано. И не один Гудериан покинул военный Олимп Германии в этот страшный для нее декабрь. Помимо вышеупомянутых, Гитлер снял со своего поста фельдмаршала Лееба (командующего группой армий «Север»), генералов Форстера, графа фон Шпонека, танкового генерала Гепнера. За отход войск они поплатились не только постами, но и военными пенсиями. Но Гитлеру уже более всего нужен был не признанный во всем мире немецкий профессионализм, а фанатическое самоисступление, пример которого он подавал сам.

На других фронтах

Ценой великого упорства и больших жертв Красная Армия потеснила противника там, где немцы держались особенно упорно, — именно на флангах. На правом фланге Жукова, где три реки, Москва, Руза и Лама, покидают болотистую заводь, направление движения советских войск приобретает стратегическое значение. Не менее значимым по мере прохождения коротких зимних дней становится южный участок наступления. Здесь Жуков требует взять маленький Боровск, когда-то большой спутник Москвы, обойденный в прошлом веке железной дорогой и заснувший в печальном отдалении. Еще более жадными глазами Жуков смотрит на Калугу, куда опасный Гудериан отошел со своими танками, но всегда мог вернуться.

Германское командование придавало особое значение южному — калужскому — сектору. Для оттесненных от Волоколамска немцев битва на лесисто-гористом, пересеченном текущими с Валдая реками северном участке казалась менее перспективной, чем маневренная война на плоском плато вокруг Калуги. Германское командование хотело видеть советские дивизии в поле, оторванными от своих баз, чтобы в очередной раз продемонстрировать свое превосходство в маневренной войне. В свою очередь, Жуков хотел использовать оторванность Гудериана от центральной — четвертой — германской армии и ринуться в прорыв, ведущий к Вязьме и шоссе, ведущему на Смоленск, и пробиться в германской тыл 4-й танковой армии. Кавалеристы генерала Белова получили особый приказ: «В ознаменование дня рождения товарища Сталина 21 декабря взять Одоево». Белову предписывалось далее форсировать Оку в секторе Лихвин — Белев и начать движение на Козельск во исполнение замысла прорыва в тыл 4-й германской армии. Впереди у кавалеристов были полторы сотни километров белого зимнего русского поля.

Первой в Калугу ворвалась 31-я кавалерийская дивизия; много конников, жаждавших битвы в чистом поле, полегли от упорно сопротивлявшихся в городских кварталах немецких пехотинцев. Жуков сообщает генералу Болдину: «24 декабря Ставкой получена информация о том, что немецкому гарнизону в Калуге отдан категорический приказ держаться в городе и не сдаваться. Верховное Главнокомандование подчеркивает необходимость особой осмотрительности с нашей стороны. Необходимо мобилизовать всю энергию, чтобы разбить врага в Калуге на отдельные части, не давать ему послабления и не позволить закрепиться ни в одном квартале». Складывается впечатление, что Сталин не очень хотел повторения клинских событий, когда наши части вынудили противника поднять белый флаг. В этой войне, в этой страшной битве за выживание на организованную сдачу войск — реликт прежнего рыцарства — стали смотреть с недоумением. Предпочтительнее стала казаться недельная жестокая битва в городской тесноте, не пощадившая ни города, ни бойцов обеих сторон. 30 декабря Калуга была освобождена.

Печаль и радость соседствовали рядом. Печаль от страшных разрушений великой битвы — сожженные избы, обгоревшие кварталы, порушенные мосты, вывороченные столбы, гарь и тлен. Радость от взгляда на живую технику, только что служившую врагу, — танки, пушки, минометы, кое-где нетронутые склады. Но триумфальные ноты погасли достаточно быстро, и грустная реальность неумолимо напомнила о себе. Да, немцы отпрянули от Белокаменной, но общее состояние дел — итог горестного 194t года — могло смутить кого угодно. Взгляд на карту радовать не мог. Протянувшаяся от моря до моря линия фронта имела устрашающий вид. Эта линия пролегала от пригородов Ленинграда по подмосковным лесам до устья Дона на юге. Да, русская армия отступала и в трагическом 1915 году, но тогда она теряла русскую Польшу, а сейчас в руках противника находились Минск, Киев, Смоленск. Дальше продвигался только Наполеон. И немцы всеми своими действиями стремились показать, что аналогии с императором французов неуместны. Они стремились консолидировать захваченное, создавали инфраструктуру. Их зверства на оккупированной территории говорили как бы о том, что они пришли как хозяева, пришли навсегда, готовы на все военные крайности и не ждут пощады, так как сами владеют своим будущим.

Эмоциональное охлаждение постигло многих, но не Верховного Главнокомандующего. Сталина чрезвычайно впечатлила Московская битва. Ему, видевшему поражения русских армий, являвшемуся свидетелем страшной боевой силы германской армии в 1914–1918 и 1939–1941 годах в борьбе с лучшими армиями мира, было достаточно непривычно и отрадно видеть резко возросшую боевую мощь русской армии. Его взрывной темперамент переживал период подъема. Он воочию увидел отступление германских генералов, до того покоривших всю Европу. Теперь он был настроен оптимистически, он верил, что врага можно будет надломить до степени стратегического успеха.

Сталин взял на себя личный контроль за уничтожением германской группы армий «Центр». В эти дни Сталин часами стоял вокруг карты столь знакомых русских земель, где, по его мнению, сейчас решалась судьба войны. На него производили большое впечатление сообщения о деморализации германских войск, он верил, что этой зимой немцам не удастся закрепиться на линии обороны. Собственно говоря, так думали и многие германские генералы по противоположную сторону фронта. Эти часы молчаливого созерцания карты не могли не вызвать у Сталина реминесценций о той Отечественной войне, в которой даже гений Наполеона оказался бессильным перед русской природой и природой русского народа.

Не лобовым напором должна была решиться судьба войны. Следовало зайти армиям группы «Центр» в тыл с севера, со стороны осажденного Ленинграда. Именно из операции по снятию блокадного кольца вызревал план крушения всех германских войск. Для концентрации всех возможных сил Сталин призвал Жукова, Тимошенко и Конева — лучшее, что он имел. Им было приказано активизировать контрнаступление на северном участке и в центре. На северный фланг 16 декабря была переведена танковая армия Лелюшенко, а Жуков в центре отдал приказ выйти на рубеж Бородина и Малоярославца — такие звучные для русской армии названия. Если немцы смотрели на Калугу, Козельск и Юхнов со всей серьезностью как на центр русского контрнаступления, то Сталин видел здесь пробу потенциальных возможностей второго плана. Главным для него становится выдвижение навстречу друг другу двух фланговых крыльев — координированные наступательные действия Волховского фронта с севера на юг и северной подмосковной группировки из района Калинина с юга на север.

Утром 20 декабря танки Катукова ворвались в Волоколамск, и хоронили генерала Доватора, чья кавалерия так блистательно действовала в германском тылу. Наверное, только воля Жукова могла повести вошедшие, наконец, в Волоколамск войска еще дальше на запад. Соответственно, Калининский фронт Конева обрел во второй половине 1941 года независимую стратегическую роль как левый фланг предполагаемой операции между Калинином и Ленинградом. Прежде чем броситься на север, следовало попытаться броском на Ржев зайти в тыл девятой германской армии.

Сталин передал Коневу танковую армию Лелюшенко. Но немцы жестко уцепились за оборонительную линию по рекам Руза и Лама, замедляя в 20-х числах декабря решение местной задачи Конева. Это гарантировало 9-ю немецкую армию от обнажения своего тыла. 35 дивизий Конева затормозили свое движение к излучине Волги. Левее, на центральном участке решающей судьбу страны подмосковной битвы Западный фронт Жукова с 56 дивизиями стоял на 250-километровом фронте от Волоколамска до Оки. Южнее Жукова 18 декабря 1941 года был восстановлен под командой генерала Черевиченко Брянский фронт в 25 дивизий, ориентированных на Орел.

Это были огромные силы, но и потери Красной Армии в этой отчаянной битве на выживание приобретали грандиозные размеры. В дивизиях насчитывалось 3–4 тысячи человек, в бригадах было уже менее тысячи бойцов, в некоторых танковых бригадах на боевом счету был лишь один танк «Т-34». Рокоссовский в конце декабря докладывает, что у него в батальонах «осталось меньше дюжины людей». В 112-й танковой дивизии в строю остался один танк «Т-34» и пятнадцать танков «Т-26». В 3-й армии, устремившейся в составе Брянского фронта к Оке, совокупная численность всех пяти дивизий составила 16 028 солдат и 82 пушки. С такими силами трудно было рассчитывать на запланированный к 5 января 1942 года выход в орловско-курский регион. Только у Конева, на которого Сталин возлагал особые задачи, в дивизиях был десятитысячный комплект. Наилучшим образом в данном смысле обстояли дела у столь симпатичного Сталину Еременко: его 4-я ударная армия была укомплектована на зависть соседям.

У Сталина в этот критический момент в резерве были три армии и гарнизон Москвы. Их он готовил бросить в бой только в двух случаях: если силы понадобятся Жукову для решающего захода в тыл германской группы армий «Центр» или в случае необходимости поддержки Конева в грядущей совместной операции с Волховским фронтом. Возможно, у Сталина на фоне частично беспорядочного отступления немцев (и явного отсутствия у них резервов) мелькнула радужная мысль о решении судьбы войны в эту короткую зимнюю кампанию. Но если такие иллюзии и посещали его, то ненадолго. Слишком мрачной и суровой была реальность. Немцы дрогнули, но не покатились в беспорядочном бегстве. И они не позволили крупным советским силам пробиться в свой тыл.

Между тем город на Неве вступил в страшную блокадную зиму. Следовало что-то делать. Оперативная директива Ставки по Волховскому фронту была готова 17 декабря. Северо-Западному фронту генерала Курочкина вменялось в обязанность выступить синхронно с Волховским фронтом. Курочкин — опытный генерал — был поражен широтой общего замысла Ставки. Деблокада Ленинграда была лишь первой частью операции, конечной целью являлся выход в стык северной и центральной групп германских армий, в перспективе продвижение в глубокий тыл германской группе армий «Центр», венчающееся овладением находящегося в далеком германском тылу Смоленска. Поставленная задача звучала так: «Перерезать пути отступления противника, чтобы не дать ему возможности удержать заранее подготовленные оборонительные линии вдоль озера Отолово, Андреаполь, западный берег Западной Двины, Ярцево. Следующий удар должен быть нанесен на Рудню, с тем чтобы отрезать Смоленск с запада».

Войска Курочкина находились в самом сложном положении. Перед его фронтом стояли болота и замерзшие озера, а перемещение резервов было возможно лишь по железнодорожной колее Ярославль — Бологое, перегруженной до предела и нещадно бомбимой германской авиацией. А впереди, под Демянском, его ждало не только непроходимое бездорожье, но и пять высококлассных германских дивизий. В лютом морозе второй половины декабря две ударные и две пехотные армии Курочкина развернули кипучую деятельность по подготовке к удару, который, по замыслу Ставки, должен был венчать московскую операцию. Как мы знаем теперь, Курочкин скептически относился к предложенному плану. Слепое русское бездорожье на этот раз препятствовало готовящимся к прорыву армиям. График подвоза боеприпасов и техники нарушался настолько безбожно, что соответствующие командиры вскоре предстали пред трибуналом. В войска не завезли продовольствия. Командовавший Курочкиным под Смоленском генерал Бременко теперь возглавлял подчиненную ему 4-ю ударную армию; этому любимцу Сталина прощалось многое.

Пирл-Харбор

Руководство далекой азиатской страны, тысячелетия не знавшей военных поражений, сделало важнейшие для себя умозаключения: Германия окончательно побеждает в Бвропе, Россия исчезает как фактор мировой политики, Британия отступает на всех фронтах, изоляционистская и материалистическая Америка не сможет в одночасье превратиться в военного гиганта — такой шанс бывает раз в тысячелетие. Тем более, в стране разлилось недовольство санкциями Соединенных Штатов. И Япония сделала свой выбор.

Обычно скрупулезные японцы сделали свой последний дипломатический шаг неловким. В Токио предполагали, что в полдень 7 декабря 1941 года посол Номура передаст госсекретарю К. Хэллу состоящую из четырнадцати параграфов финальную ноту. Однако Номура попросил государственный департамент об отсрочке встречи до 13 часов 45 минут. Его шифровальщики запаздывали с подготовкой ноты, объявляющей состояние войны. Государственный секретарь Хэлл, благодаря декодированию японского шифра, уже знал, что ему предстоит услышать, и согласился ждать сколько угодно. Ему трудно было представить себе степень японского коварства. В это время американские моряки Тихоокеанского флота США спали, завтракали и читали газеты воскресного Гонолулу. Немногие из них подняли голову, когда 189 японских бомбардировщиков зашли со стороны солнца над основной американской базой на Гавайских островах.

Император Хирохито включил свой коротковолновый приемник. В 1 час 5 минут по вашингтонскому времени первая эскадрилья японских бомбардировщиков увидела северную часть крупнейшего из Гавайских островов — Оаху, на южном побережье которого в Пирл-Харборе стояли на рейде основные корабли Тихоокеанского флота США — 90 кораблей, в том числе восемь линкоров, два современных тяжелых крейсера, шесть легких, тридцать миноносцев, пять подлодок. Командир эскадрильи, глядя на плотное скопление судов, подумал: «Разве американцы никогда не слышали о Порт-Артуре?» В 1 час 10 минут были открыты бомболюки. Летчики хорошо помнили огромную модель Пирл-Харбора, построенную на северном побережье Японии еще в предшествующем октябре. По радио, впервые нарушая запрет о молчании, прозвучало: «То-то-то» (это означало трижды повторенное «Атака») — и первая волна пошла на цели с разных углов.

Уверенность японцев в успехе своей внезапной атаки была такова, что следующим в эфир, наполненный американской музыкой, понесся сигнал «Тора, тора, тора» — трижды повторенное слово «Тигр». Это было заимствование из китайского эпоса, в котором одна из пословиц гласила: «Тигр может рычать в дальнем далеке, на огромном расстоянии, но он обязательно возвратится домой». Император Хирохито, услышав этот сигнал, выключил радио и пошел спать. Ценой потери 29 самолетов японцы вывели из строя пять линкоров, три эсминца, тральщик, 200 самолетов. После третьего захода японцев Тихоокеанский флот Америки потерял пять тысяч моряков. Три минуты спустя после начала бомбардировки Пирл-Харбора контр-адмирал П. Беланджер получил извещение, которое передал в Вашингтон: «Воздушный рейд на Пирл-Харбор. Это не маневры». Так началась война на Тихом океане.

В Стране восходящего солнца император обратился к нации со словами: «На нас сверху смотрят святые духи наших имперских предков. Мы полагаемся на лояльность и мужество наших подданных и надеемся, что задача, поставленная нам нашими предками, будет осуществлена». Премьер Тодзио заявил по радио, что американцы спровоцировали японское выступление. В императорском рескрипте о начале войны с США и Британией говорилось, что целью боевых действий является создание зоны мира и стабильности в Восточной Азии и защита этого региона от американо-английской эксплуатации. Эта тема сделалась основной в пропагандистской войне Токио. Во главе Великой Восточноазиатской сферы сопроцветания должна встать Япония — лидер на всех направлениях от военной экономики до культуры. Вокруг японского лидера должны были, согласно японским представлениям, сгруппироваться благодарные сателлиты, в большей или меньшей мере зависящие от Токио.

В мировой борьбе произошел тектонический сдвиг. Япония, военной мощи которой так опасался Сталин, своими действиями привела в лагерь противников «оси» Берлин — Токио — Рим великую заокеанскую державу. Самоослепление самураев, преступная гордыня японского милитаризма повернула события таким образом, что у стоящей на краю пропасти России появился великий союзник. Японские летчики в Пирл-Харборе топили не стальные корабли, а собственную судьбу.

Черчилль, узнав о Пирл-Харборе, не смог спрятать своего волнения — в присутствии американского посла Гарримана он позвонил в Белый дом с выражением величайшего удовлетворения по поводу органически складывающегося военного союза, на что президент Рузвельт ответил: «Теперь мы в одной лодке».

Еще четверть века назад британский министр иностранных дел сэр Эдуард Грей говорил молодому тогда Черчиллю: «Соединенные Штаты — это гигантская топка. Стоит ей разгореться — и нет пределов энергии, которую она сможет породить». Позже Черчилль напишет:

Нападение на Пирл-Харбор буквально наэлектризовало США. Адмирал Хэлен заявил, что теперь на японском языке будут разговаривать только в аду. Президент Рузвельт заявил законодателям, что дата 7 декабря «будет навсегда датой позора», поскольку Япония начала неспровоцированную атаку в то время, когда японская делегация по своей же просьбе вела мирные переговоры в Вашингтоне. «Соединенные Штаты Америки были внезапно и предумышленно атакованы».

Рузвельт постарался сделать объявление войны кратким и выразительным. Его мысли лежали уже по другую сторону прежнего мира: страна входила в коалицию великих держав, которым суждено было сокрушить фашизм и установить новый политический порядок. Но входила она достаточно осторожно — Рузвельт не помянул в своей речи Германии и Италии (хотя на этом настаивал такой влиятельный член его кабинета, как Г. Стймсон). Конгресс возмущенно и дружно объявил состояние войны.

Стратеги начали подсчитывать ресурсы. Цифры говорили о примерном равенстве. В японских вооруженных силах к декабрю 1941 года насчитывалось около 2,5 миллиона человек. ВМС Японии состояли из 10 авианосцев, 10 линейных кораблей, 37 крейсеров, 110 эсминцев, 63 подводные лодки. ВВС подчинялись преимущественно флоту, не будучи выделены в особый род войск. У Японии было более 5 тысяч самолетов, из них 575 — на авианосцах. В это же время в быстро развертывающихся вооруженных силах США пока служило 1,7 миллиона человек, но эта цифра неумолимо росла. В американских военно-морских силах насчитывалось 6 авианосцев, 17 линейных кораблей, 36 крейсеров, 220 эсминцев, 114 подводных лодок, в ВВС США — 13 тысяч самолетов. Но значительная часть американских вооруженных сил была прикована к Атлантике. Собственно, на Тихом океане японскому агрессору противостояли совместные силы американцев, англичан и голландцев — 22 дивизии (400 тысяч человек), около 1,4 тысячи самолетов, 4 авианосца с 280 самолетами, 11 линейных кораблей, 35 крейсеров, 100 эсминцев, 86 подводных лодок.

Авантюризм и самонадеянность стран «оси» сказалась, помимо прочего, в отсутствии хотя бы минимальной координации на глобальном уровне. Награждая друг друга немыслимыми орденами, японцы и немцы не доверяли друг другу самые общие сведения о направлении своих стратегических ударов.

Гитлер узнал о японском нападении на Пирл-Харбор вечером в воскресенье, 7 января, и немедленно позвонил Геббельсу, восторженно оценивая произошедшее. Его восторг был искренним: «Теперь мы не можем потерпеть поражение в войне. С нами союзник, который не знал поражений 3 тысячи лет». Теперь японцы полностью свяжут Соединенные Штаты на Тихом океане и американцам будет не до европейского театра военных действий. Британия будет ослаблена на Дальнем Востоке и на восточных подходах к Индии. Америка и Британия не смогут оказать помощь изолированной Германией и Японией России. У вермахта абсолютно развязаны руки сделать со своим противником все, что угодно. Геббельс размышлял в том же ключе: «С началом войны между Японией и США произошло полное смещение сил на мировой арене. Соединенные Штаты отныне будут не в состоянии предоставлять военные материалы Британии, не говоря уже о Советском Союзе».

Гитлер приказал созвать сессию рейхстага. 8 декабря он покинул «Вольфшанце», отправился поездом в Берлин и прибыл на вокзал Анхальтер утром 9-го. Во время полуденной встречи с Геббельсом Гитлер сиял. Геббельс записывает: «Так хорошо после многих дней неприятных новостей встретиться с ним сейчас». Предстояло решить, как отреагировать на благоприятно изменившуюся мировую ситуацию.

Весной 1941 года Гитлер дал прибывшему в Берлин с визитом министру иностранных дел Японии Мацуоке обещание «сделать соответствующие выводы», если Япония вступит в конфликт с США. В сложившихся обстоятельствах он, в принципе, мог игнорировать трехсторонний пакт, нарушать свое слово ему уже приходилось. Да и потом, если следовать тексту этого пакта буквально, Германия и Италия должны прийти на помощь Японии только в случае нападения на нее. Пирл-Харбор никак не был случаем такого нападения. Это был не столь частый в истории случай, когда у Германии руки, строго говоря, не были связаны. Гитлер не был обязан объявлять войну Соединенным Штатам. Так и советовали некоторые приближенные. Немалое число влиятельных немцев не хотело иметь США открытым врагом, их у Германии было достаточно. Скажем, Риббентроп колебался в выборе позиции. Между 8 и 11декабря 1941 года в Берлине шли ожесточенные споры.

Но дьявол уже увлек Гитлера, и он не мог ни думать, ни говорить ни о чем другом. Если Германия держалась в Европе в 1914–1918 годах, имея против себя и Америку и Японию, то сколь выгоднее положение Германии, когда Япония на ее стороне и крушит американские и британские позиции! Ведь это оставляет Советскую Россию один на один с Германией. Это шанс, и им нужно воспользоваться. Уже в ночь с 8 на 9 декабря Гитлер отдал приказ германским подводным лодкам топить американские суда. Риббентроп явно цитировал Гитлера, когда сказал своему заместителю Вайцзеккеру, что «великая держава не позволяет, чтобы ей объявляли войну, она сама объявляет ее». Все опасения перевесило то обстоятельство, что Япония завяжет США на тихоокеанский регион, давая Германии большие возможности в Европе.

Согласно обнародованным в Нюрнберге документам, Гитлер утверждал, что «главной причиной» объявления войны Соединенным Штатам было то, что те «уже топили наши корабли. Они стали мощным фактором в этой войне и своими действиями они уже создали ситуацию военного характера». Важным было и то, что Германия никак не отвлекала сил на помощь Японии на Тихом океане. Следовательно, рассуждал Гитлер, объявление войны Америке не будет означать дренажа столь необходимых ресурсов. По этой логике Японию нужно было поддержать. (Отметим, что даже в этот момент провозглашения союзной солидарности Гитлер не без презрения говорил о желтых, возомнивших себя равными белым. Что касается Америки, то нацисты всегда рисовали ее иудаизированной и смешанной с негроидной расой.)

Все эти обстоятельства и соображения сфокусировались в речи Гитлера перед рейхстагом в четверг, 11 декабря 1941 года, которая продолжалась полтора часа. Первая половина этой речи была посвящена оценке положения в мире до декабря 1941 года. С началом войны против Советского Союза Германия потеряла, сообщил Гитлер, 160 тысяч солдат (явное преуменьшение). Но она овладела грандиозными пространствами и почти поставила Россию на колени. Вторая половина речи была посвящена Рузвельту и «сатанинским махинациям евреев». В конечном счете, Германия воюет за свои права. «И она обеспечит себе эти права, даже если тысячи Черчиллей и Рузвельтов вступят в заговор против нее… Сегодня вечером американский поверенный в делах получил паспорта». Весь состав рейхстага вскочил на ноги, слова вождя потонули в овациях. По мнению Геббельса, речь Гитлера оказала «фантастическое» воздействие на германский народ.

Между тем происшедшее говорит только о том, что нацистские главари жили в собственном мире. Человек, от которого зависела судьба Германии, сделал еще один роковой шаг к своей гибели. Объявление войны Соединенным Штатам означало, что все ресурсы этой огромной страны будут направлены на дело победы над агрессорами. СССР получил мощного союзника. Не потерявшие ориентации в мире немцы не могли не ощутить нового характера войны на востоке, и их едва ли радовало появление у Германии еще одного мощного противника. Сам Геббельс начинает ощущать понижение морального уровня.

Получив из Берлина объявление войны, Рузвельт послал письменную просьбу в конгресс, и тот признал состояние войны между США и Германией. Многие американцы (и не только они) с большим основанием посчитали данные действия Гитлера глупостью колоссальных пропорций. Гитлеровское объявление войны разрешило трудности тех американцев, которые рассматривали Германию в качестве наиболее опасного звена «оси», но не видели возможности убедить сенат объявить ей войну. «Наконец-то наши враги с неподражаемой глупостью разрешили наши дилеммы, заставили отбросить сомнения и колебания, объединили наших людей для долгой и тяжелой работы, которую требовали наши национальные интересы» — пишет Черчилль.

Итак, Соединенные Штаты вступили в мировую борьбу. Президент Рузвельт послал в конгресс военный бюджет небывалого объема: 109 миллиардов долларов — никто нигде и никогда не расходовал в год столько средств на военные нужды. Крупнейшие корпорации распределили между собой заказы — «Боинг» стал готовиться к выпуску «Б-17» («Летающая крепость»), а позднее — «Б-29» («Сверхкрепость»); «Консолидэйтид» производила бомбардировщик «Б-24» («Либерейтор»); компания «Норт Америкен» — «П-51» («Мустанг»).

Не менее важным стало более тесное сотрудничество Америки с уже воюющими противниками стран «оси». Особенно активно происходило сближение военного планирования и материального обмена между США и Британией. Накануне Рождества 1941 года двое (из трех) ведущих лидеров антигитлеровской коалиции — Рузвельт и Черчилль — начали секретные переговоры стратегического характера. Сутью этих первых тайных дипломатических усилий по сближению позиций США и Британии стало определение того, «кто есть кто» в коалиции, направление стратегического планирования, определение целей войны. Рузвельт постарался избежать употребления в создаваемом документе слов «военный союз». С самого начала он (подобно президенту Вильсону в 1917 году) стремился дать понять, что Америка не считает себя жестко связанной союзническими обязательствами. Существенными виделись лишь следующие договоренности: не заключать сепаратного мира и рассматривать фашистскую «ось» как единое целое.

Разумеется, западные союзники делились своими оценками той страны, которая в данный момент сдерживала основную мощь Германии, той страны, от выживания которой зависело будущее и англосаксонского мира. Президент и премьер-министр обратились к анализу положения третьего из главных участников складывающейся коалиции — России. Разведка и радио сообщали о жестоких боях на советско-гер-манском фронте, об отступлении немцев под Москвой. Рузвельт сказал, что Сталин возглавляет «очень отсталый народ», и это многое объясняет. Но Россия — огромная страна, и мир будущего можно построить только в союзе с ней.

Черчилль, как и после Первой мировой войны, считал, что «гранды» современного мира могут обеспечить свои интересы посредством союза наций в организации глобального охвата — идея, чрезвычайно близкая и Рузвельту Этой организацией предстояло стать ООН. Вечером первого дня 1942 года президент Рузвельт, премьер-министр Черчилль, посол СССР М. М. Литвинов и китайский посол Т. Сунг подписали в кабинете Рузвельта документ под названием «Декларация Объединенных Наций». Так складывалась антигитлеровская коалиция. Название «Объединенные нации» пришло к Рузвельту, когда он вкатился в покои Черчилля на коляске, а премьер-министр, только что принявший душ, нашел новое название более впечатляющим, чем «Ассоциированные нации». Черчилль тотчас же извлек из своей бездонной памяти строки Байрона, воспевшего «меч объединенных наций будущего».

Главным практическим итогом встречи Рузвельта и Черчилля было создание англо-американского Объединенного комитета начальников штабов для «определения общей стратегии». Две страны объединяли ресурсы для совместных действий. В случае возникновения противоречий, говорил совместный документ, «президент и ггоемьер-министр обязуются разрешить их между собой». Создавался Объединенный совет распределения военных материалов (с отделениями в Вашингтоне и Лондоне), ответственный за сырьевые ресурсы, промышленную продукцию, морской транспорт, распределение продуктов питания.

На том этапе Черчилль был согласен обсуждать мировую стратегию лишь с Рузвельтом. Такое состояние дел в выработке союзнической стратегии не устраивало многих. Пожалуй, первыми это выразили китайцы. Генералиссимус Чан Кайши получил звание верховного главнокомандующего союзными войсками на китайском фронте, и он немедленно выразил желание участвовать в выработке большой союзной стратегии. Напрасные усилия. С точки зрения статуса, наиболее привилегированного союзника у Англии в США не было конкурентов. Когда правительство Чан Кайши попыталось превратить дуумвират в триумвират, эти «поползновения» были отвергнуты на том основании, что, находясь в отдаленном и плохо связанном с внешним миром регионе, Китай не может быть членом клуба, главной задачей которого является мировое распределение ресурсов. Созданные в Вашингтоне органы не пошли на включение в свое число и других Объединенных наций, в частности Советского Союза.

Цунами

Пока американский гигант расправлял плечи, потрясенный мир увидел нечто трудновообразимое — безудержную и эффективную японскую экспансию — на взлетных полосах Манилы горели самые современные бомбардировщики США в Азии — «Б-17», японские десанты овладевали территориями в колоссальном радиусе — от Алеутских островов до Бирмы. 10 декабря 1941 года 400 японских солдат морской пехоты десантировались на побережье американского острова Гуам (Марианские острова), и после трехчасового боя 430 военно-морских пехотинцев США сдались. А через несколько часов отборные части японцев высадились на главном острове Филиппин — Лусоне, в его северной части. Американцы предпочли без боя переместиться на юг.

Началось воздушное и наземное наступление на крупнейшую в мире базу англичан в Сингапуре и на стоящий «на пути» Гонконг. В южном Таиланде генерал «тигр» Ямасита, быстро увеличивая плацдарм, двигался к дороге, соединяющей Бангкок с Сингапуром. Около ста американских самолетов было разбито японской авиацией во время налета на филиппинские базы. Япония овладевала контролем над воздушным пространством огромной азиатско-тихоокеанской зоны. В небе не было истребителей, равных японским «Зеро», а бомбардировщики «Мицубиси» вовсю использовали свой китайский опыт. Основные аэродромы американцев и англичан либо были разгромлены, либо находились под постоянным прицелом. Отступление англо-американцев в Азии было обескураживающим.

Японцы ошеломили всех своей мобильностью, упорством, самопожертвованием, технической оснащенностью. К концу декабря 1941 года японские десантные силы приблизились к коралловому атоллу Уэйк, находящемуся на пути клиперов с Гавайских островов к Филиппинам, и после кровопролитного боя взяли в плен примерно полторы тысячи американцев. 15–16 декабря пали два британских протектората — Саравак и Бруней; 18 декабря под прикрытием дыма от горящих нефтехранилищ японцы форсировали пролив и ворвались в Гонконг. Между 23 и 25 декабря японские части высадили десант на Лусоне, бомбардировали Рангун в Бирме, продвинулись вплоть до голландского Борнео.

Японцы продолжали феноменальную череду побед на протяжении всех первых месяцев 1942 года. Они высадились на Борнео и продолжали распространять влияние над голландской Ост-Индией, взяв при помощи воздушного десанта город Манадо на Целебесе. Через несколько дней они вошли в филиппинскую столицу Манилу, начали наступление против американских войск на Батаане и нанесли удар по Рабау-лу — стратегически расположенной базе англичан в архипелаге Бисмарка. В Малайе британские войска оставили Куала-Лумпур.

Все эти сообщения наполняли германское руководство восторгом. Они не ошиблись. Их союзник завладел стратегической инициативой, и расчет Гитлера на то, что японская ярость полностью поглотит самонадеянных янки, казалось, сбывался. Вермахт получал необходимое время для того, чтобы прийти в себя после Московской битвы и решить судьбу войны против СССР в тщательно подготовленной летней кампании.

Уверенность Сталина

25 декабря завершилась первая фаза — победная и наступательная — советского контрнаступления под Москвой. Для понимания последующей фазы битвы под Москвой следует сказать, что обе стороны весьма неточно представляли себе конфигурацию противостоящих сил. Жуков полагал, что немцы сильнее всего на флангах. Он был прав относительно немецкого левого фланга — сил, сосредоточенных на западе от Калинина. Германские силы концентрировались наиболее мощно именно здесь и в центре, от Лотошина до Нарофоминска. Советское командование завышало силы, противостоящие советскому левому флангу на калужско-тульском направлении. Именно здесь Красная Армия в 20-х числах декабря 1941 года была ближе всего к тому, чтобы обратить немцев в безнадежное паническое отступление. Район Козельска — Сухиничи едва не оказался гибельным для германской армии — на этом направлении наступающие советские войска встретили практически импровизированную оборону, едва сколоченную из полка дивизии СС «Гроссдойчланд», четырех рот железнодорожных войск и роты полевой жандармерии. Давление в этом направлении могло иметь для немцев непоправимые последствия. Наверное, если бы Жуков знал эту диспозицию, он усилил бы именно левый свой фланг и нанес удар там, где немцы были заведомо слабее. Но центр советского наступления пал на линию Лотошино — Волоколамск — Руза. Сталин и Жуков стали считать продвижение до линии Ржев — Вязьма своей главной задачей.

После первых дней заслуженного и ослепительного успеха наступающих в подмосковных лесах войск Сталину стало казаться, что возможно все, что становится досягаемым немыслимое вчера. Что лишенный серьезной резервной базы вермахт может рухнуть в России так же быстро, как и поднялся над нею. Велик был соблазн верить в скорый финал невиданной драмы. Никто, кроме него, не посмел бы придать самым немыслимым своим мечтаниям очертания практических действий. Только Сталин — и никто другой — мог выдвинуть идею покончить с центральной группировкой немцев уже сейчас, на крыльях осенившей всех московской победы. Только Сталин мог приказать готовиться к финальному уничтожению всего того, что фельдмаршал Бок привел под Москву. Соответственно, директивы командующим фронтами предлагали устроить немцам почти наполеоновский финал.

Идея широкого наступления с решающими результатами дала толчок общему стратегическому видению. В критический для страны час, когда судьба Москвы висела на волоске (4 декабря), Сталин демонстрирует немалую силу характера. Он уже не спрашивает Жукова, выстоит ли Москва. Мы видим Сталина вновь уверенным в будущем, размышляющим о послевоенных границах СССР, обеспокоенным (именно так рано) непримиримостью лондонских поляков. Он старается заглянуть за горизонт непосредственных событий. Сталин при прибывшей в Москву польской делегации генерала Сикорского отчитал генерала Панфилова за плохое снабжение польских войск. На обеде в честь польской делегации он почти дружески уговаривает польских генералов, уводящих из России столь нужные в данный момент дивизии, созданные из прежде заключенных в советских лагерях поляков воинские части, которые могли бы усилить советский фронт: «Мы вместе определим нашу новую общую границу еще до мирной конференции. Давайте пока прекратим обсуждать этот вопрос. Не беспокойтесь, мы не обидим вас. Я пожилой человек, и у меня есть опыт. Я знаю, что, если вы выходите в Персию, вы уже никогда не вернетесь. Я вижу, что у Англии большие планы, и она нуждается в польских солдатах».

Жесткость польских генералов, в конечном счете, его раздражила. «Получается, что русские могут лишь угнетать поляков и не могут сделать им ничего хорошего. Тогда убирайтесь! Мы справимся и без вас… Мы решим свои проблемы сами. Мы отвоюем Польшу и вернем ее вам». Что касается английских планов в отношении польских воинских частей, то Сталин почти пророчески предупредил поляков еще 3 декабря: «Завтра японцы нанесут удар, и поляки будут умирать в Сингапуре». После этого Сталин довольно неожиданно развернул острие своего гнева против англичан и стал убеждать присутствующих, что лучшими летчиками являются славяне — «…молодая раса, еще не утомленная…. Немцы сильны, но славяне сокрушат их». Сталин не согласился с утверждением Сикорского, что «французы — конченый народ». Уход поляков через Каспий не мог не огорчать Сталина, внутренне он явно испытывал горькие чувства. Позже Сикорский скажет Черчиллю, что Сталин уже подозревал в уходе столь необходимых на советско-германском фронте поляков «интриги англо-американцев».

Еще более отчетливо стало ощущаться зарождение будущих противоречий во время визита в Москву британского министра иностранных дел Идена в середине декабря. Британский Форин Офис уже был обеспокоен опасениями советского руководства в отношении особых отношений Британии с США. Мы впервые в ходе войны видим достаточно жесткого в отношении союзников Сталина. Он потребовал от Лондона объявления войны Финляндии, Румынии и Венгрии, равно как более четкого определения целей войны и послевоенных планов. Одновременно и черчиллевское руководство проявило первые опасения. В Лондоне уже бродили слухи о будущих советских базах в Норвегии, Финляндии и Прибалтике, о ревизии конвенции Монтрё (о Босфоре и Дарданеллах), о требовании выхода к Персидскому заливу. Посол Майский старался развеять эти ранние тревоги, смягчить тяжелые впечатления, он напоминал сталинскую самооценку, данную в беседах с поляками: «Я грубый».

Но дипломатия лишь ненадолго отвлекла руководство страны. Война на выживание не терпела отвлечения. Верховный Главнокомандующий уже весь был во власти сходящихся ударов Волховского и Северо-Западного фронтов. Оба фронта уже активно осуществляли подготовительные работы, собирая силы, зрея для удара по германским войскам.

Увы, не все в руководстве советскими вооруженными силами могли позволить себе роскошь непомерных мечтаний. Прибывший в Кремль из Крыма генерал Батов (он заменит генерала Кузнецова в качестве заместителя командующего Западным фронтом) увидел начальника Генерального штаба маршала Шапошникова мрачным и предельно озабоченным состоянием дел на фронтах. Безнадежные (в плане проходимости) дороги и дефекты организации лишали наступающие дивизии самых необходимых материалов. Трудности снабжения не могли не сказаться на наступательном порыве войск — Шапошников предпочитал не закрывать глаза на это обстоятельство. Маршал рассуждал без всякой бравады, трезвое чувство реализма ощутимо в его словах: «Мы все еще нуждаемся в усвоении опыта современной войны». У Шапошникова не было сталинской веры в возможность определения исхода войны в ходе одной, решающей зимней кампании. Да, немцы отброшены от столицы, но «судьба войны будет решена не здесь, не сейчас… кризис еще не преодолен».

Лучшие советские военачальники отнюдь не потеряли головы от общей удачи московского контрнаступления. Тот же Батов не одобрял «интоксикации» первыми в этой войне успехами. Красная Армия воюет еще «не по-научному», она борется не всегда профессионально, встречая страшную эффективность германских войск. Жуков клеймил сторонников фронтальных атак, так дорого обходившихся армии. Генерал Горбатов, совсем недавно чудесным образом сумевший выйти из лагерного заключения, был поражен низким уровнем командования, неадекватностью процесса принятия решений. Он хорошо знал, сколько подлинных профессионалов военного дела томится в лагерях в то время, когда далеко не лучшие ученики репрессированных командиров ведут за собой корпуса и армии.

Поздней ночью Батов посетил заседание Ставки. Сталин, вопреки тяжким ожиданиям, не корил его за гибель керченского десанта. Он говорил о полученном суровом уроке и назначил Батова командовать 3-й армией Брянского фронта — под начало командующего Брянским фронтом генерала Черевиченко, руководствовавшегося пока еще кавалерийскими представлениями о «неудержимой атаке». Атакующий стиль был в фаворе. Группа прямых эмиссаров Сталина, таких, как Маленков, Булганин, Мехлис, далекая от военного образования и военного опыта, продолжала надзирать над процессом принятия решений даже лучшими из выдвинутых войной командиров.

Но страшный молох войны все больше давал шанс тем, кому обстановка предвоенного самодовольства не позволяла выдвинуться, чей талант раскрылся в горестной обстановке отчаяния и отступления. Эти подлинные лидеры сохранили хладную голову и ясное видение происходящего. Речь прежде всего идет о Жукове, Василевском, Еременко, Мерецкове, Коневе, Рокоссовском, Воронове, Говорове. Жукова в эти короткие декабрьские дни волновал, прежде всего, вопрос мобильности войск второго эшелона наступающей армии, вспомогательных частей, не успевающих за бросившимся вперед авангардом. Он спешно воссоздает парашютные войска (40-й парашютно-десантный корпус) для активной помощи передовым частям, для нанесения ударов за линией фронта в непосредственном тылу германских войск.

На декабрь 1941 года приходится и первое важное проявление союзнической солидарности. Прибывший в Мурманск на крейсере «Кент» вместе с советским послом в Британии Майским британский министр иностранных дел Антони Иден заранее приготовил для Сталина меморандум, который должен был ослабить опасения Сталина в отношении возможности англо-американского «сговора». Британия и Россия будут вместе сражаться до любого конца.

Сталин показал Майскому два заранее заготовленных проекта документов. В первом англичанам предлагалось советско-английский Договор 1941 года продлить на послевоенное время. По предлагаемым условиям второго документа Югославия, Австрия, Чехословакия и Греция восстанавливались в предвоенных границах. Право стать независимым государством предлагалось Баварии. Германия теряла Рейнланд на западе и восточную часть Пруссии. Литва (в составе СССР) получала немецкие земли к северу от Немана. Если Франция не восстанавливала свои силы, Британия получала право содержать базы в Булони и в Дюнкерке, а также вооруженные силы в Бельгии, Нидерландах, Норвегии и Швеции. За Советским Союзом сохранялись границы 1941 года, граница с Польшей проходила по «линии Керзона».

Советско-британские переговоры начались в Кремле во второй половине дня 16 декабря 1941 года — битва под Москвой была в самом разгаре. Вышеназванные документы Сталин извлек на свет в начале второго заседания, предложив Идену добавить «небольшой документ» к англо-советскому заявлению о принципах послевоенного мироустройства. Майский замер: переговоры теперь обязаны были вестись не об отвлеченных принципах, а о совершенно конкретных территориях. Иден сразу же затребовал консультаций с Лондоном. На третьем заседании, в ночь с 17 на 18 декабря, когда почти слышны были раскаты дальней артиллерийской перестрелки, Сталин попросил внесения ясности в существенный для СССР вопрос. Многозначительным выглядело то, что первый западный союзник — Британия, — даже будучи безусловно зависимой от СССР в смертельной и бескомпромиссной борьбе на двух океанах и двух театрах военных действий, не пошла на признание довоенного статус-кво. Трудно назвать удивительным то, что позиция Британии заставила Сталина задуматься о степени ее лояльности союзу. О степени надежности западных союзников.

Майского одолевало нетерпение узнать, почему Сталин предсказал Идену, что война будет длиться еще лишь год. Каковы основания для такого оптимизма в условиях, когда враг едва отошел от ворот столицы? Он подошел к Сталину во время одного из перерывов с этим вопросом. Сталин пожал плечами — нужно же было сказать нечто, что подняло бы общий тонус. Но Майский не поверил. «Сталин не был человеком, бросающим слова на ветер».

Германия: после блицкрига

Немцы стояли перед суровой дилеммой: стоять на промерзших позициях до конца или отступать — по возможности упорядоченно. Именно в тот момент — после первой недели советского наступления — вмешательство Гитлера в оперативное руководство войсками стало постоянным, жестким и недвусмысленным: стоять до последнего, удерживать старые позиции, невзирая на потери и риск окружения. Немалое число германских военных авторитетов видело в гитлеровской бескомпромиссности упрямое своеволие, губительное для германской армии. Лишь позже среди генералов вермахта стало почти общепризнанным, что линия на удержание войск от хаотического отступления была единственно верной тактикой. Неорганизованный отход назад выгонял германские войска в чистое поле, где они становились еще более уязвимыми, отход мог превратиться в неудержимое бегство. Судьба Наполеона присутствовала в беседах читающих офицеров.

Этот новый год начался без обычных в последние годы для Германии триумфальных новостей. 2 января 1942 года Гитлер отдал своей девятой армии приказ «не отдавать ни дюйма территории», и ценой потерь немцы ослабили продвижение Жукова вперед. В Крыму немцам все же удалось потеснить керченский десант. Но на центральном участке фронта 39-я армия все же пробилась сквозь линию германского фронта у Ржева. Части в белых маскхалатах наступали теперь гораздо грамотнее. Ориентация на местности и работа разведки становились значительно профессиональнее. Помогали и местные жители. По оценке руководства второй танковой армии вермахта, «многократно было замечено, что противник хорошо информирован о слабых местах в нашей обороне и часто ведет прицельный огонь по разделительным линиям между нашими корпусами и дивизиями». Немцы полагали, что информацией советское военное командование снабжали, рискуя собой, жители подмосковных деревень и поселков.

Критический характер ведущегося сражения в рейхе ощущали не все. Часть нацистской машины уже уверенно осваивала новый «лебенсраум». Именно во исполнение планов эксплуатации новых обширных земель нацисты послали на Украину и в Польшу восемнадцать тысяч членов «гитлерюгенда» — осваивать новые приобретения рейха. К ним присоединились несколько сот сторонников «нового порядка» из Голландии, Норвегии, Дании, здесь был объявлен «Год службы на Востоке». Германскому руководству эти мероприятия представлялись началом огромного процесса освоения колоссальных восточных просторов, куда после победоносного окончания войны съедутся ветераны боевых частей, бауэры из Германии и стран-сателлитов (предпочтительно скандинавских, арийских).

Но сквозь цифры ежедневных сводок, эмоционально окрашенные дискуссии в ОКВ и ОКХ, вождение карандашами по картам стал просматриваться кардинальный по важности факт — блицкриг и в летнем и в осенне-зимнем варианте не удался. Стратегические цели Германии не достигнуты. Следовало готовиться к затяжному конфликту, в котором особую значимость приобретали обстоятельства военного производства в противостоящих друг другу странах. Здесь в столь любимое немцами планирование неожиданно вмешались новые обстоятельства. Военно-строительные работы и военное производство в Германии возглавлял пользовавшийся значительным авторитетом доктор Тодт. Этот деятель нацистского режима, немало ездивший по завоеванным землям, все более проникался скептицизмом. Он был под большим впечатлением от виденных им «остановившихся поездах-госпиталях, в которых раненые замерзают до смерти, войска в деревнях и на хуторах имеют жалкий вид, будучи отрезанными от мира снегом и холодом». В это же время в рейхе строят монументы и дороги, которые не имеют никакого касательства к местам, где действительно решается судьба Германии, где, как на Украине, войска не получают необходимого продовольствия и боеприпасов и где среди немецких солдат растет недовольство условиями снабжения в России.

Тодт начинает бить тревогу. Все германские ресурсы должны быть направлены на военные усилия, иначе рейх ждут тяжелые времена. Встает вопрос о том, кто заменит рабочую силу, мобилизуемую в армию. 25 декабря он получил от Гитлера в Растенбурге приказ об использовании двух с половиной миллионов человек «достойной употребления русской рабочей силы» для вспомогательных строительных работ. «С такой рабочей силой, — сказал Гитлер, — мы сумеем преодолеть кризис в столь необходимом для нас машиностроении».

Накануне нового, 1942, года Гитлеру доставили новый граммофон, музыка неизбежного Вагнера и веселого Штрауса полилась в «Волчьем логове». Обслуживающий персонал обычно завершал веселье самого большого праздника у Гитлера. На этот раз он испортил им компанию. Трехчасовой разговор по телефону с фельдмаршалом Клюге, в ходе которого Гитлер яростно настаивал на том, чтобы «стоять и держаться», в буквальном смысле лишил его сил. Пришедшей компании он уже ничего хорошего сказать не мог, и разочарованные секретарши разбрелись по своим кельям. Одну фразу он все же сказал узкому кругу своих приближенных в «Вольфшанце»: «Будем надеяться, что 1942 год принесет мне так же много удачи, как и 1941-й». Обращаясь к германскому народу, он объявил: «Тот, кто сражается за жизнь нации, за ее хлеб насущный и ее будущее, непременно победит; но тот, кто в этой войне со всей своей еврейской ненавистью желает уничтожить целые нации, потерпит поражение».

Накануне нового года все три германские группы армий — «Центр», «Север» и «Юг» — получили еще один категорический приказ: оказывать «фанатическое сопротивление» и, платя любую цену, сохранять завоеванные прежде позиции. Столкнулись две воли. Немцы взрывами создавали на центральном участке оборонительные позиции. Их поредевшие части еще сурово подчинялись дисциплине почти нечеловеческого приказа, вгрызаясь в промерзшую русскую землю.

В эти дни в Ленинграде от голода ежедневно умирали три-четыре тысячи человек. Они умирали на улицах, в своих скромных комнатах, они падали и не поднимались, они засыпали и не просыпались. На Пис-каревское кладбище тянулись молчаливые люди с санками, на которых лежали ушедшие из этого мира близкие. И нередко, спустив в братскую могилу своего покойника, хоронящие сами в бессилии падали вслед за ним. Это было молчаливое падение, смерть сделала всех немыми. Эта немота требовала мщения.

На фронте в последний день года Красная Армия, не жалея себя, рвалась по белым полям. Немецкие пулеметы раскалялись до предела, но только смерть могла остановить это суровое мщение. Накануне Красная Армия взяла Козельск, еще месяц назад стоявший по немецкую сторону линии Медынь — Орел. Далеко на юге, на Керченском полуострове, войска при жестоком морозе уже третий день бились за плацдарм в Феодосии, Убитые немедленно становились блоками льда и немедленно использовались как защита. Но жертвы имели смысл — немцы были вынуждены прекратить концентрацию сил против Севастополя, чья жизнь продлевалась еще на полгода.

Самоотверженность и стойкость Красной Армии, ее лучших частей, давала свои результаты. За семь месяцев войны германские войска потеряли не менее 200 тысяч солдат и офицеров убитыми. Не все потери восстановимы. Немцы теряли офицеров и солдат профессиональной выучки. Им на смену часто шли новички. Помимо погибших — в наступившей зиме даже относительно небольшая рана оказывалась смертельной — германская армия теряла сотни тысяч раненых.

Мороз вносил свою лепту. У четырнадцати тысяч солдат под Москвой были ампутированы конечности. 62 тысячи случаев обморожения классифицировались как увечье «средней серьезности» — что означало, что данные солдаты уже не могли участвовать в боевых операциях. Вермахт — высококвалифицированная армия короткой войны — попал в положение, когда исход грандиозного противостояния не мог быть обеспечен несколькими кинжальными ударами. Война на выживание становилась долговременным противостоянием двух воль, двух организаций, двух экономик. Но прежде всего Вторая мировая война превращалась для Советского Союза в Великую Отечественную войну. Грабитель ворвался в наш дом, он дошел до жизненных центров, он поставил страну на грань выживания. Он вызвал у великого народа инстинкт самосохранения, теперь никакие жертвы не были слишком большими. Вермахт вступил в войну, решающим обстоятельством которой стало то, что невозможно было рассмотреть в лучший цейсовский бинокль, — решимость принести в жертву свою единственную жизнь. Новый военный опыт учил, как принести эту жертву дороже.

Новый союзник — Соединенные Штаты — «примеривался» к военной судьбе. Президент Рузвельт смотрел на грядущую битву серьезно. Шестого января 1942 года Рузвельт предстал перед объединенной сессией конгресса с традиционным посланием «О положении в стране». Президент призвал к войне до победного конца. «Этот конфликт не может завершиться компромиссом. Никогда не было — и не может быть — успешного компромисса между добром и злом. Только полная победа удовлетворит сторонников терпимости, достоинства, свободы и веры». Обрисованная Рузвельтом перспектива создания невиданной доселе военной машины была поистине захватывающей.

Война моторов требовала огромных индустриальных усилий, но именно это не пугало первую промышленную державу мира. В военном строительстве и военном производстве на 1942 год еще несколько недель назад американское руководство поставило цели, которые многим казались запредельными. Пирл-Харбор заставил мобилизовать фантазию. Военно-индустриальный взлет на 1942-й смотрелся почти нереалистичным. Согласно планам президента США уже в 1942 году должны были выпустить 60 тысяч самолетов (среди них 45 тысяч боевых), а в 1943 году довести общее число собираемых на конвейерах самолетов до 125 тысяч. Число танков для 1942 года — 25 тысяч, для 1943 года — 75 тысяч. Тоннаж спускаемого со стапелей флота должен был равняться в 1942 году 6 миллионам тонн, а в 1943 году — 10 миллионам тонн. Военного строительства в таких масштабах мировая история не знала ни до, ни после.

Военные программы президента на 1942 год стоили 56 миллиардов долларов — беспрецедентная для Америки сумма за всю ее историю. Рузвельт довел эти цифры до указанных выше пределов одним росчерком карандаша прямо перед произнесением речи. На укоризненный взгляд Гопкинса он ответил почти беспечно: «О, люди на производстве сделают все, если постараются». Капитаны промышленности выразили скепсис: только люди, никогда не сводящие концы с концами, могут замахиваться на подобное. Заволновавшемуся конгрессу Рузвельт сказал следующее: «Эти цифры дадут японцам и нацистам некоторое представление о том, какую ошибку они совершили в Пирл-Харборе». Теперь Америке следует работать двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Заключая речь на высокой ноте, Рузвельт сказал: «Милитаристы Берлина и Токио начали эту войну, но закончат ее возмущенные массы объединившегося человечества». В середине января 1942 года Рузвельт создал Совет военного производства, что означало невероятную для Америки централизацию руководства экономикой. Восемь членов совета могли принять практически любое решение, касающееся ресурсов США.

Начала меняться общая мировая стратегическая ситуация. Как суммирует ее английский историк И. Кершоу, «цель, которую поставил себе Гитлер летом 1940 года при помощи своих военных стратегов, заключалась в том, чтобы заставить Британию пойти на соглашение, держать Америку вне войны и быстро нанести поражение Советскому Союзу. К концу 1941 года Германия не смогла нанести поражение Советскому Союзу и была втянута в долгую, исключительно ожесточенную и дорогостоящую войну на востоке. Британия не только не пошла на сговор, но теперь воевала вместе с американцами и заключила соглашение о взаимной помощи в Москве 12 июля 1941 года — союзное соглашение, несмотря на все трения, с Советским Союзом. Гитлер всегда утверждал, что время работает против Германии в ее претензии на доминирование. Его собственные действия, более чем чьи-либо иные, сделали положение Германии именно таковым».

Ставка планирует наступление

Средняя температура под Москвой в эту зиму была, слава богу, минус двадцать по Цельсию, несколько раз она опускалась еще ниже. Снег занес дороги, и обе военные системы — наступающая и обороняющаяся — ощутили недостаток снабжения в полной мере. В один из дней наступающий Западный фронт имел продуктовое довольствие, но не имел подвезенных боеприпасов. На стыке Калининского и Западного фронтов страдала без снарядов противотанковая артиллерия. У ударных частей Еременко окончились запасы продовольствия. Главной была надежда захватить провиантские запасы противника. Но общий дух армии, которая отступила до своей столицы, а потом нашла силы для отчаянной операции по собственному спасению, был высоким у всех — от маршала до рядового.

5 января 1942 года, как обычно поздно вечером, состоялось расширенное (с приглашением членов Государственного Комитета Обороны — ГКО и представителей Генерального штаба) заседание Ставки. Маленков и Берия представляли ГКО, Шапошников и Василевский — Генштаб, Вознесенский — военную промышленность. Заседание было необычным в том смысле, что на нем рассматривались не рутинные проблемы содействия войскам, а критический по важности вопрос долгосрочного планирования — каким будет главный стратегический замысел советской стороны на многие месяцы предстоящей борьбы. Общее настроение было приподнятым, после долгих месяцев отступления сводки Информбюро приносили вдохновляющие сообщения об освобожденных городах и весях.

Общий прилив чувств сказался на выдвигаемых идеях. Маршал Шапошников сделал общий обзор стратегической ситуации. Вывод из сказанного сделал, разумеется, Сталин: «Немцы в разброде в результате поражения под Москвой, они плохо подготовлены для зимних условий. Данный момент является очень благоприятным для общего наступления». Было намечено, ни много ни мало, как осуществить наступление на всех основных фронтах. Калининско-Волховские клещи переходят в общий выход войск Западного фронта в тыл всей германской группе армий «Центр»; Северо-Западный фронт деблокирует Ленинград; Юго-Западный и Южный фронты нейтрализуют группу армий «Юг» и освободят Донбасс.

Лишь несколько человек, взвешивая возможности Красной Армии и степень боеспособности вермахта, скептически смотрели на эти непомерные планы, отражающие, наверное, черту национального менталитета — быстрый переход от полуотчаяния к безудержной вере в удивительное будущее. Самым видным среди сторонников осторожности, среди тех, кто не поддался общему эйфорическому подъему, был генерал Жуков. Когда Сталин спросил его мнение, он глухо высказал свои сомнения в достижимости «наступления повсюду». Жуков считал возможным развить успех лишь в центре великого противостояния. «На западной оси, где имеется наиболее благоприятный набор условий и где противник не сумел еще восстановить боевую эффективность своих частей, мы обязаны продолжить наступательные операции, но для их успеха важно укрепить наши силы на центральном участке людьми и оборудованием, нарастить наши резервы, прежде всего танковые части, без которых у нас нет оснований надеяться на успех. Что касается наступательных операций наших войск у Ленинграда и на юго-западном направлении, то следует указать, что наши войска стоят перед огромными оборонительными системами противника. Я за то, чтобы укрепить Западный фронт и провести наиболее основательные наступательные операции здесь».

Если бы в своей блестящей военной карьере Жуков не сделал ничего особенного, кроме этого отрезвляющего анализа, способного сохранить достигнутое в декабре 1941 года плюс наступательные резервы армии, одного этого было бы достаточно для внесения его имени первым в летописи великой войны. Он не терял голову в отчаянные дни отступления, он не потерял голову и в час успеха. Но в политическом раскладе сил великий полководец, ненавидя интригу, ослаблял свои позиции. Анализ одной лишь позиции Шапошникова должен был сказать ему, что наступательный порыв Сталина вызрел не в Генштабе — средоточии стратегических талантов, — а в кабинете Сталина. Сам Шапошников — своего рода передаточное звено между военным опытом Первой и Второй мировых войн — вел себя, в отличие от Жукова, предельно осторожно. Он не выдвигал противоположные сталинским стратегические идеи, но, с его точки зрения, Советский Союз еще нуждался в «усвоении опыта современной войны. Не здесь и не сегодня будет решен итог войны, кризис еще не преодолен».

Получалось так, что Жуков не разделял наступательные надежды Сталина, немедленно поддержанного Маленковым и Берией. (Жукова поддержал лишь Вознесенский, чья послевоенная судьба незавидна.) Жуков ощутил 5 января 1942 года свое одиночество. Оканчивалась первая неделя января 1942 года, и маршал Шапошников подтвердил худшие опасения Жукова: обсуждение было проформой, директивы войскам уже ушли командующим фронтов. Они были подписаны Сталиным и Василевским и приказывали действовать сообразно наступательным планам.

Агония Ленинграда, переживавшего в январе пятый месяц блокады, была непомерной. Уже умерли 200 тысяч его жителей. Все надежды в городе связывались с ледяной дорогой по Ладожскому озеру. 22 января была открыта более короткая дорога, и начиная с этого дня в течение трех месяцев из города были вывезены более полумиллиона жителей.

Большой замысел Сталина деблокировать Ленинград и взять в клещи немцев между двумя столицами лучше выглядел на глянцевой карте, чем в чистом поле. Генерал Мерецков правдами и неправдами добился отсрочки выступления неподготовленного Волховского фронта. Посланный с инспекцией Мехлис, сурово и грубо подталкивавший всех к бою, подтвердил все же докладываемые командованием фронта сложности подготовки к наступлению. У Мерецкова была лишь четверть необходимых боеприпасов и продовольствия. (Телеграф сохранил дух тех дней. «Сталин и Василевский на проводе. Согласно имеющейся информации, вы не будете готовы к наступлению до одиннадцатого числа. Если положение таково, необходимо отложить наступление на один или два дня, чтобы в дальнейшем наступательными операциями прорвать оборону противника. Есть русская поговорка: «Поспешишь, людей насмешишь»).

Мерецков едва ли мог оценить юмор русской пословицы, он знал, что его действия значатся первыми в рабочих планах Главнокомандующего. Тот был еще милостив. Пока Сталин откладывал им же инициированное наступление на несколько дней. Помощь из Центра была усилена. Генерал-полковник Говоров привез прицелы к орудиям и полевые телефоны. Не хватало квалифицированных командиров. Несмотря на весь свой апломб, командующий 2-й ударной армией генерал Соколов, бывший замнаркома внутренних дел, на военном совете 6 января не мог указать месторасположение своих частей, и 10 января его сменил генерал Клыков.

7 января, продолжая серию успешных прежних зимних ударов, Красная Армия нацелилась на Новгород. Фельдмаршал фон Лееб запросил разрешения вывести войска из Демянского котла, но Гитлер отказал ему. В результате фон Лееб вышел в отставку, и мы о нем в этой войне уже не услышим. А голова Гитлера была занята другим. 15 января он делится в «Вольфшанце» со своими гостями: «Я обязан что-то сделать для Кенигсберга. Я построю в нем музей, в котором мы соберем все, что найдем примечательного в России. Я построю также величественное здание оперы и библиотеку». Намечено также было создание нового Музея германистики в Нюрнберге, нового города на норвежском берегу в Тронхейме.

А восточнее, в сожженных избах порушенных среднерусских деревень, командиры Северо-Западного, Калининского, Западного и Брянского фронтов колдовали над сталинской директивой от 7 января, приказывавшей наступать с еще необжитых позиций в общем направлении на Вязьму, что предполагало перехват линий отступления группы армий «Центр» на запад. Во исполнение директивы Ставки приказ командующего Северо-Западным фронтом Курочкина указывал на Андреаполь и Торопец; Конев ориентировал войска на Сычевку, приказы Жукова вели войска на Гжатск, Можайск и Медынь.

Красная Армия учится в жестоких боях, учатся ее командиры. В умах советских стратегов наконец-то, после отчаяния тысячекилометровых отступлений, начинают происходить серьезные изменения. Артиллерия начинает воспринимать свои функции гибче — с каждым месяцем страшные уроки войны совершенствовали науку эффективного использования артиллерийского огня. В пехотных войсках стали выделяться ударные части, берущие на себя функцию прорыва фронта. Да, они несли страшные, невиданные в Первой мировой войне потери, но терпеливо сносили все в этой великой народной драме. И армия восприняла как естественный приказ Сталина от 10 января: «Гнать противника на запад без передышки, заставить их растратить свои резервы еще до весны, до того времени, когда мы введем в действие свежие основные резервы именно в момент отсутствия у немцев значительных резервов, с тем чтобы завершить полный разгром гитлеровских войск в 1942 году». Этот приказ требовал неимоверных жертв, но армия, как и весь народ, готова была отдать в этой борьбе все без остатка.

И вермахт еще владел огромной силой, опытом и удивительной организацией. Тремя редутами встали перед защитниками Москвы Демянск, Ржев и Сухиничи. На всей почти двухтысячекилометровой линии фронта не было пунктов важнее, чем эти три маленьких русских городка. И немцы их удерживали, несмотря на все атаки Красной Армии. Угроза Москве (да, уже отдаленная, гораздо менее реальная) все же еще сохранялась.

А что мог сделать в ответ Сталин? Накануне продолжения смертного марша на запад он наградил и повысил в звании значительную группу своих военачальников, офицеров армии, выдвинувшихся в отчаянные дни полководцев. Он проявил по отношению к некоторым из своих командиров нехарактерную сердечность. Назначая Еременко командующим 4-й ударной армией, подчиненной командующему Северо-Западным фронтом Курочкину, он спросил его, не обидно ли ему быть подчиненным своему прежнему подчиненному офицеру? И вспомнил, как в Гражданскую войну, уже будучи дважды народным комиссаром, оказался подчиненным у заместителя Троцкого Склянского. Сталин привыкает делать неожиданные звонки фронтовым командирам, приводя их в состояние немоты, погоняя их своим суровым образом. Формируется группа его помощников, таких, как Булганин, Маленков и Мехлис, которые едут в войска с особыми полномочиями. По возвращении они получают возможность влиять на личную оценку вождя.

Наступательный порыв угасает

Силы вермахта еще не были подорваны, и советские командиры вскоре вполне это ощутили. На юге невезучий бывший нарком Тимошенко яростно бросился в направлении Курска, чтобы в ходе битвы обнаружить, что одной жертвенностью немцев не взять. На правом его фланге без особых успехов рвался к Орлу Брянский фронт. А на севере Северо-Западный фронт Курочкина попытался пробиться к узловой для немецких войск железнодорожной станции Старая Русса. На лед озера Селигер 9 января вышли две ударные армии — 3-я Пуркаева и 4-я Еременко.

В течение четырех суток они шли без огней и продовольствия по лесам, где царил сорокаградусный мороз. Шли тихо, без всякой артиллерийской подготовки, скользя на лыжах, вытягивая из оврагов свои провалившиеся танки. Питание — буханку хлеба — получали лишь в конце изнурительного дня. Генерал Еременко, преодолевая нечеловеческие трудности, надеялся пройти в «ничейную территорию» между германскими группами армий «Север» и «Центр», решая тем самым замыслен-ную стратегическую задачу.

По пояс в снегу, выдвинув две дивизии как «кулак», страхуемый по дивизии с каждого фланга, Еременко бросился на немецкие пулеметы, прикрывавшие поселок Пено. Первая схватка с германскими войсками СС, первый прорыв в германской системе обороны. Он прошел сквозь Андреаполь (16 января) и приблизился к намеченному в качестве первостепенной цели Торопцу. Снабжение безнадежно запаздывало, но ударные силы Еременко все равно через четыре дня взяли Торопец. Отсюда — из Андреаполя и Торопца, с германских военных складов, а не со своих баз — кормились и поились дошедшие живыми советские воины. Помимо продовольствия были взяты в качестве трофеев шесть танков, 723 грузовика, полмиллиона снарядов, сотни автоматов.

Ударная 4-я армия Еременко торопилась расширить образовавшийся «витебский разрыв» в обороне немцев — ничто не могло так убедительно угрожать тылам германской группы армий «Центр», как эта зияющая брешь в их фланговой обороне. Но сохранение этой бреши стоило советским войскам жестоких потерь. Восьмитысячные дивизии Еременко сократились до двух тысяч каждая.

В результате наступления фронта Курочкина (с его авангардом — армией Еременко) в котел у города Демянск попали сто тысяч немцев — шесть дивизий. Запертые среди холмов Валдая, они могли стать как призом победителей, так и направленной против Красной Армии ударной силой — они могли нанести удар во фланг наступающим советским частям. 17 января Курочкин пишет Сталину отчет о начальном периоде наступления, двумя главными идеями которого было: наглухо запереть окруженные в Демянске войска; продолжать движение на запад. Ставка в ответ предложила не забывать о главном: о сходящейся с Волховским фронтом дуге. Демянский приз стал довольно дорогостоящим подарком — немцы достаточно хладнокровно начали снабжать свою окруженную группировку у Демянска. Выкрашенные в белый цвет «Юнкерсы-52» («Тетушки Ю») деловито выгружали продовольствие и боеприпасы для этой крупной группировки, которую германское командование ценило как авангард грядущего наступления.

Подобным же образом — за счет сбрасываемых с самолетов припасов — держалась пятитысячная группировка немцев к западу от Холма. Ценность окруженных группировок заключалась для немцев в постоянной угрозе с их стороны тылу рвущейся вперед 16-й армии. Такую же функцию выполнял в отношении соседнего — Калининского — фронта оставленный позади и свирепо обороняемый немецким гарнизоном Ржев. Немцы защищали Ржев во многом потому, что без этой крупной железнодорожной станции страдало их научное ведение войны — своевременный подвоз боеприпасов и продовольствия, сохранение мобильности, авангардное положение города. В результате генерал-полковник Конев был задержан Ржевом не менее чем на неделю — очень важную, может быть, решающую неделю. И претерпел жестокие потери. На весь его громко звучащий Калининский фронт было 35 танков, в артиллерийских полках осталось по 10–15 орудий.

Германское командование хладнокровно использовало очаги сопротивления своих войск за плечами наступающих советских частей. Новый командующий 9-й германской армией танковый генерал Модель (которому предстоит еще многое совершить на советско-германском фронте) использовал Ржев как плацдарм, откуда в 10.00 22 января части 6-го германского корпуса при классической поддержке танков и штурмовиков соединились с основными силами, разрезав таким образом Калининский фронт надвое. А две ударные советские армии — 3-я и 4-я — оказались на исходе своих сил. Из сообщения Еременко Коневу следует, что горючее и боеприпасы атакующих сил на исходе. Особую их обеспокоенность вызывала нехватка сигнальных ракет — без них оторвавшиеся войска чувствовали себя, имея в виду оголенность обоих флангов и тыла (и отсутствие коммуникаций), как в пустыне.

Перед Великими Луками остановилось это великое и героическое наступление, незаслуженно заслоненное последующими грандиозными событиями. И все же оно не прошло даром — ни в плане отбрасывания немцев от столицы, ни в плане учебы современному мобильному бою. Кровавой и дорогостоящей, но учебы. В ходе этих боев заметно росло мастерство воинов. Это было заметно даже чисто внешне. Скажем, на захваченных в Торопце мотоциклах связные советских частей теперь колесили по зимним импровизированным дорогам. Оприходованные германские рации сослужили неоценимую службу в деле координации войск. Война на советско-германском фронте стала принимать современные контуры.

Западный фронт сражался с основными силами группы армий «Центр». В середине января 1942 года фронт вел жестокие бои, с великой силой продвигаясь на запад. В центре 20-я армия генерала Власова вела за собой остальных, устремляясь на Можайск и Гжатск с дальним прицелом на Вязьму. Две батареи ракетных минометов «катюша» помогали здесь наступлению. Рядом стояли Рокоссовский с 16-й армией и Говоров с 5-й. (Трудно тогда было предсказать, что через три с лишним года Рокоссовский и Говоров будут маршалами Советского Союза, а Власов, за которым они шли сейчас, будет расстрелян как изменник родины.)

Жуков не разделял январской уверенности Сталина в том, что германская группа армий «Центр» дышит на ладан, — о чем и говорил в Генеральном штабе Шапошникову и Василевскому. Последним значительным успехом Западного фронта на этом этапе было взятие неулыбчивым генералом Говоровым 20 января Можайска, венчавшего его 60-километровое наступление. Говоров шел прямо по шоссе, ведущему от Москвы на запад — первые решительные шаги к Берлину. Но двигаться далее было уже выше человеческих сил, к концу месяца дивизии, чей боевой состав дошел до двух с половиной тысяч человек, потеряли значительную долю боевых возможностей. Пятая армия устремилась к Гжатску, но ее боевое давление было уже недостаточно убедительным.

Не случилось того, чего начальник штаба 4-й германской армии генерал Блюментрит боялся более всего: советские войска не перерезали магистраль Москва — Варшава с тыла, что в высшей степени осложнило бы жизнедеятельность всей группы армий «Центр» (как и все германские войска, воевавшей «от вокзала»). Кавалерия генерала Белова была близка к достижению этой цели, но замысел Верховного командования усилить действия Северо-Западного фронта за счет Западного в решающей степени ослабил Жукова, и без того латавшего дыры в своем поредевшем наступательном эшелоне. В слабеющем давлении на Вязьму Жуков призвал к бою родимое детище казненного маршала Тухачевского (чье имя не посмел бы произнести самый смелый генерал) — парашютные войска, так лихо продемонстрировавшие свою мобильность на учениях 1935 года.

В самый пик зимы — в ночь на 16 января 1942 года — 416 парашютистов опустились на головы немцам в районе немецкого аэродрома в полутора километрах от поселка Мятлево. Они захватили летное поле, но расширить плацдарм помешало яростное сопротивление немцев и очень глубокий снег. Увы, эта операция не возымела необходимого эффекта. Жуков предложил бросить парашютные войска в пространство между Вязьмой и Юхновом. В ночь на 18 января майор Солдатов вместе с 451 своим десантником бросился в морозную январскую ночь на этот недалекий тыл противника. На подготовленную ими взлетно-посадочную полосу приземлились еще тысяча десантников с вооружением и боеприпасами. Наши войска продолжили наступательный порыв.

Но главную аэродесантную операцию Жуков предложил осуществить силами всего 4-го парашютного корпуса генерала Левашова для окружения занимающей ключевое положение перед Москвой Вязьмы. Незавидная судьба ждала этот корпус. Немцы достаточно хорошо знали калужский аэродром (который они совсем недавно активно использовали), с которого должны были взлетать десантники-парашютисты. Немцы нанесли по нему сокрушительный упреждающий бомбовый удар. Тем не менее парашютный десант был высажен к юго-востоку от Вязьмы, замыкая кольцо советского окружения этого старинного русского города. Именно здесь решалась судьба январской фазы московской битвы — прозвучит ли ее финал или германская группа армий «Центр» обратится в бегство?

Чтобы предотвратить последнее, германское командование бросило основные силы на укрепление «трезубца» Ржев — Юхнов — Сухиничи, главного, согласно германскому стратегическому замыслу, щита подошедшей к пределу своих возможностей германской ударной силы под Москвой. Именно в этот момент — 19 января — небольшая, но слаженная танковая группировка (часть второй немецкой танковой армии), базируясь в Орле и Брянске, прячась в лесах и на занесенных снегом озерах, нанесла удар по левому флангу Западного фронта Жукова. В небольшом поселке Людиново на улицах произошла страшная сеча, после которой немцы заново утвердились в поселке и в своем оборонительном «трезубце».

Положение несколько поправила 16-я армия Рокоссовского, сумевшая в отчаянной схватке овладеть Сухиничами. В общем и целом обе воюющие стороны были опустошены многодневной смертельной схваткой. Ее результаты к февралю 1942 года были уже более или менее ясны. У Вязьмы германское командование не утратило инициативу, от 100 до 150 транспортных самолетов ежедневно питали Демянский котел немцев. Ржев оставался германским бастионом, откуда Модель, восходящая звезда вермахта, планировал восстановить утраченные в декабре-январе позиции. Немцы отступили от ворот советской столицы, но они избежали худшего — панической потери организации, неупорядоченного бегства.

Наступательный порыв нашей армии угасал практически повсюду.

На севере недавно созданный Ленинградский фронт двинулся на Тосно. Мерецков, преодолевая все и вся, рвался в направлении Новгорода. У озера Ильмень дивизии Морозова устремились к Старой Руссе. Батальоны лыжников пересекли замерзший Волхов и закрепились на его западном берегу. Немцы более всего держались за станции железной дороги Новгород — Чудово, пользуясь которой, их части могли вести мобильные боевые действия. Ставка напомнила, что положение в осажденном Ленинграде отчаянное, и войска пошли вперед, не щадя себя.

Надежда страны — 2-я ударная армия — предприняла мощную атаку в ночь на 24 января и, вопреки всему, пробила брешь в германских оборонительных линиях. Кавалерии и лыжникам, устремившимся в прорыв, был дан единственный приказ — расширить зону вторжения в германские тылы. Обе стороны сражались отчаянно: Мерецков стремился расширить брешь, противостоящие немцы хотели заманить его в окружение. Все возможные средства были использованы в этой невероятной по жестокости борьбе. Части Мерецкова пользовались огнеметами и минировали огромные площади. Немцы сражались с крайним ожесточением. Фронт начал стабилизироваться.

На юге Брянский фронт бросился вперед одновременно с центральными и северными фронтами. Но продвижение было медленным, и не счесть критических замечаний в адрес его командующего Черевиченко, медленно вращавшего «колесо войны» на запад. И Тимошенко был отбит. Его Юго-Западный фронт напрасно тратил силы, устремившись в направлении Курска и Обояни. Незнакомый с военным счастьем Тимошенко вводил в бой дивизию за дивизией, но немцы уже видели направление советского наступления и без промедления создавали оборонительные районы, негусто насыщенные войсками, но опирающиеся на минные поля, доты и дзоты, на сокрушительный огонь вовремя подвезенных орудий.

Повернувший после безрезультатных боев на юг Тимошенко (6-я и 57-я армии) был остановлен под Славянском и около Белгорода. Немцы в силу необходимости приобрели немалое мастерство в превращении небольших поселков в непробиваемые укрепрайоны. Продвижение советских частей вперед было страшно кровавым. Нужно помнить, что стояла суровая зима. Как пишет английский историк Дж. Эриксон, «русские сражались из своих снежных фортов, а немцы отогревались в тепле подготовленных заранее изб, так что, пока высокое командование думало о стратегических целях, пехотинцы защищали и бились за простое и спасительное тепло».

При этом неудачи как бы не смущали бывшего наркома. У Тимошенко была своего рода мания докладывать в Ставку о своих очередных великих замыслах, не вспоминая о них впоследствии. Так, 24 января он оповещает Ставку о намеченном им движении в направлении Харькова с выходом к Краснограду. Разумеется, для этого требовались новые танки, пушки, дивизии — и они были предоставлены Ставкой, руководствовавшейся стратегической аксиомой о наступлении повсюду. 26-го ему действительно удалось перерезать железнодорожный путь Харьков — Лозовая, достичь реки Орель и на следующий день взять Лозовую. (Здесь советские воины в первый раз освободили германский лагерь для советских военнопленных и увидели страшную картину своих вымирающих в нацистской неволе товарищей.) Но Харьков был прикрыт немцами достаточно надежно, хотя войска Юго-Западного фронта и закрепились на правом берегу Донца. О ярости боев говорит хотя бы тот факт, что, обороняя Славянск, немцы отбили двести советских атак.

28 января был создан Крымский фронт, командующему которым генералу Козлову была поставлена задача десантными операциями с моря и суши окружить прорвавшуюся в Крым группировку немцев. Но сказалось отсутствие координации, необходимого опыта, недостаточная работа разведки, ясность для всех участников операции общего замысла. Фельдмаршал Манштейн (возможно, самый талантливый среди гитлеровских полководцев) сумел выбить советские войска из Феодосии, а задача запереть немцев в Крыму реализована не была.

Глобальная война

Ощущение потери базовых позиций, необратимого поворота фортуны стало ослабевать в рядах вермахта, германская военная машина стала возвращаться в упорядоченное русло ежедневной кропотливой деятельности. В середине января Гитлер согласился на ряд предложений Клюге об отступлении на некоторых участках центрального фронта. Коммуникации Красной Армии удлинились, задача снабжения осложнилась, резервы истощились, продвижение вперед замедлилось. Постепенно немцы стали приходить к выводу, что худшее для них уже позади. Произошла стабилизация огромного фронта. Приободрившийся Гитлер упивался еще одним «триумфом воли». Всем желающим он рассказывал историю о генерале, который явился к нему в декабре с просьбой позволить ему отступить. На что Гитлер ответил вопросом: «Неужели вы думаете, что пятьюдесятью километрами западнее вам будет теплее?» Отступление готовило нам, воодушевленно говорил Гитлер, «судьбу Наполеона. Но я вышел из этой трясины! То, что мы пережили эту зиму и находимся сегодня в положении, из которого можем продолжить победный марш, основывается на моей воле, чего бы это ни стоило».

Лично Гитлеру эта зима стоила многого. Окружающим были видны следы огромного физического и психологического пресса. Шок несбывшихся фантастических надежд был заметен всем видевшим его в это время. Геббельс после очередного визита в «Вольфшанце» пишет о том, как поседел и постарел Гитлер. И тот признался своему министру пропаганды, что напряжение зимы было временами просто невыносимым.

Восемнадцатого января 1942 года Япония, Германия и Италия разграничили пространственную сферу своих военных операций. «Подведомственной» зоной Японии становились «водные пространства к востоку от 70 градусов восточной долготы вплоть до Западного побережья Американского континента, а также континент и острова Австралия, голландская Восточная Индия и Новая Зеландия», плюс доля Евразийского континента восточнее 70 градуса восточной долготы. Предполагалось, что, если США и Англия уведут все свои ВМС на Атлантику, Япония пошлет туда часть своего флота. В случае же концентрации американцев и англичан на Тихом океане немцы и итальянцы придут на помощь своему союзнику.

Позиция американцев на Филиппинах была отчаянной. Перед лицом высадившихся японских войск под командованием генерала Хомма американцы быстро отступили, генерал Макартур вынужден был признаться «обороняемым» им филиппинцам, что он будет сражаться лишь на полуострове Батаан. Отошедшие на этот полуостров американские войска оказались зажатыми в кольце японской осады. Генерал Макартур избежал плена только благодаря спешному бегству в Австралию. Он не верил, что Вашингтон согласится на гибель небывалого в американской истории контингента войск. Такое начало войны могло подорвать престиж Ф. Рузвельта как верховного главнокомандующего. Он ошибся, Вашингтон пошел на эту жертву. Согласно союзническим планам, согласованным между Вашингтоном и Лондоном во время визитов Черчилля на Американский континент, предполагалось, что действия против Японии будут возложены главным образом на США. Намечалось остановить японскую экспансию в середине 1942 года, а затем блокировать Японию и начать войну на истощение.

А феноменальное расширение зоны влияния императорской Японии продолжалось. В январе 1942 года десантные войска японцев захватили нефтяные месторождения Борнео. Главные порты Голландской Ост-Индии — гавани Борнео и Целебеса — были теперь в их руках. Они высадились и в Новой Гвинее — территории, находившейся под юрисдикцией Австралии, — и взлетные площадки Рабаула стали отправной точкой наступления японцев на Австралию. Четырнадцатого февраля 1942 года пала гордость Британской империи — крепость Сингапур. Унижение Британской империи было непомерным, 60-тысячная японская армия взяла в плен 130-тысячную английскую армию. Шестнадцатого февраля Суматра (остров, больший, чем Калифорния, по площади и вдвое больший по населению) был захвачен десятью тысячами японцев. Через три дня воздушному налету японских летчиков — «героев Пирл-Харбора», подвергся австралийский порт Дарвин. Президент Рузвельт приказал Макартуру возглавить оборону Австралии. Макар-тур уже знал, что 20 тысяч британских солдат сдались японцам в Бирме. Двадцать пятого февраля фельдмаршал сэр Арчибальд Уайвел, командующий союзными войсками в Индонезии, покинул свою штаб-квартиру и удалился в Индию. Эскадра, в которую входили американские корабли, была потоплена в Яванском море — то была крупнейшая морская битва со времен Ютландского сражения англичан и немцев (1916), и в ней японцы не потеряли ни одного корабля, уничтожив пять крейсеров противника. Японский флот и армия начали подготовку к высадке войск в Австралии.

Чтобы внести долю поколебленной уверенности в дома потрясенных американцев, президент Рузвельт решил в радиообращении к стране проанализировать перед всей страной низкий старт, с которого они начинают борьбу в глобальном масштабе. Рузвельт призвал американцев запастись картами большого масштаба. «Я собираюсь говорить о незнакомых местах, о которых большинство никогда не слышало, о местах, которые ныне являются полем битвы цивилизации… Если они поймут суть проблемы и то, куда мы движемся, тогда можно будет положиться на то, что любые плохие новости будут восприняты ими спокойно».

23 февраля 1942 года более восьмидесяти процентов взрослого населения страны, вооруженные картами, осмысливали отступление последних недель. Нынешнему поколению уготована нелегкая судьба, и американцы должны быть готовы к потерям, «прежде чем закончится отлив. Эта война — особого характера, она ведется на всех континентах, в каждом море, на всех воздушных просторах мира». Впереди лежащая дорога будет трудной, но творческий гений Америки «способен обеспечить преобладание в военных материалах, необходимых для конечного триумфа».

В первые два месяца 1942 года Белый дом превращается в командный пункт воюющей страны. Отныне здесь разрабатывается стратегия, регулируются экономическая жизнь страны и ее военные усилия. Подъезды к Белому дому отгородили цепями, появилась караульная служба. На крыше президентского особняка установили зенитные орудия, хотя трудно было себе представить, откуда, с какого аэродрома мог вылететь самолет, чтобы поразить резиденцию американского президента. В эти самые тяжелые, с точки зрения положения на всех фронтах, первые недели и месяцы 1942 года американцы начинают строительство той колоссальной зоны влияния, которую американцы обретут к концу войны. В дни быстрых побед японцев австралийское правительство решает, что полагаться только на Лондон опасно, и, минуя Черчилля и английского главнокомандующего в азиатском регионе Уэйвела, австралийский премьер Дж. Куртан просит американского президента, во-первых, оградить северное побережье Австралии, во-вторых, помочь основным силам австралийской армии, сконцентрированным в Малайе. «Армия в Малайе должна получить защиту с воздуха, иначе произойдет повторение Греции и Крита». Падение Сингапура ослабило связи Австралии с метрополией, ее премьер объявил о независимости Австралии от Лондона: «Я хочу со всей ясностью сказать, что Австралия смотрит на Америку, свободная от всех уз, традиционно связывавших ее с Соединенным Королевством».

Генерал Эйзенхауэр, возглавлявший отдел планирования военного министерства, предложил создать в Австралии американские базы и именно там построить «тихоокеанский редут». Военный министр Стим-сон полагал, что для Америки важно укрепиться в двух ключевых регионах — в Китае и в Австралии, — это гарантирует американское преобладание во всей огромной акватории Тихого океана в целом. Рузвельт пообещал австралийскому премьеру военную помощь и покровительство. Одной из особенностей стратегического видения Рузвельта была вера в боевой потенциал чанкайшистского Китая. Президент спрашивал Черчилля, какой будет мощь пятисот миллионов китайцев, если они достигнут уровня развития Японии и получат доступ к современному оружию? Черчилль в мощь Китая верил гораздо меньше. Но Рузвельт хотел превращения китайского фронта — далекого и труднодоступного — в один из главных фронтов войны. Уже в декабре 1941 года Рузвельт обещает Чан Кайши помощь.

Возможно, Рузвельт не без удовлетворения взирал в это время на ссору Чан Кайши и англичан (генерал Уэйвел допустил лишь одну китайскую дивизию к охране бирманских коммуникаций, англичане конфисковали все поставки по ленд-лизу, скопившиеся в Бирме). Президент хотел воспользоваться этими осложнениями с целью показать Чан Кайши, что у того нет союзника лучше, чем США. Еще на конференции «Аркадия» он убедил Черчилля сделать Чан Кайши верховным главнокомандующим союзных сил в Китае, Таиланде и Индокитае, создать связи между штабом Чан Кайши и союзными штабами в Индии и юго-западной части Тихого океана. Президент Рузвельт назначает американского генерала Дж. Стилуэла командующим американскими войсками в Китае, Индии и Бирме, а также начальником штаба при Чан Кайши. Здесь виден дальний прицел: опираться в Азии на Китай, сковать динамизм Японии, создать противовес СССР в Евразии. Уезжающему в Китай Сти-луэлу Рузвельт сказал: «Передайте Чан Кайши, что мы намерены возвратить Китаю все потерянные им территории». В начале 1942 года китайцы в Чунцине получили заем в 50 миллионов долларов.

Делу укрепления Китая (и позиций США в нем) должно было служить и принятое в это время Рузвельтом решение о создании воздушного моста, ведущего к практически окруженному союзнику. Идя на издержки и жертвы, Рузвельт распорядился открыть воздушную дорогу через Индию. Черчилль уже тогда, в начале 1942 года, пришел к заключению, что Рузвельт многое желаемое выдает за действительное и упрощенно рассматривает китайские возможности, «придавал Китаю значимость, почти равную Британской империи», приравнивая возможности китайской армии к боевой мощи СССР.

В марте 1942 года американцы и англичане, по предложению Ф.Руз-вельта, разграничили сферы ответственности — мир делился на три зоны. В районе Тихого океана стратегическую ответственность брали на себя США; на Ближнем Востоке и в Индийском океане — Англия; в Атлантике и Европе — совместное руководство. В Вашингтоне под председательством Ф. Рузвельта (заместитель Г. Гопкинс) был создан Совет по делам ведения войны на Тихом океане, куда вошли представители девяти стран.

В начале марта в Токио состоялось заседание высших руководителей страны, на котором был принят документ «Основные принципы будущих операций», в котором вожди милитаристской Японии пришли к заключению, что ей грозит перенапряжение, избежать которого она может лишь консолидацией захваченных территорий. Определились линии основных боевых действий: для армии — бирманский фронт с выходом на равнины Индии; объединенные силы армии и флота овладевают контролем над Новой Гвинеей и Соломоновыми островами с целью изоляции Австралии от США; флот адмирала Ямамото разворачивается против американского флота в Тихом океане.

В апреле 1942 года авианосцы и линкоры адмирала Нагумо, известные операцией против Пирл-Харбора, опустошили Бенгальский залив и заставили англичан уйти к Африке. Теперь Япония осуществляла военно-морской контроль от Мадагаскара до Каролинских островов. Двадцать второго января 1942 года премьер-министр Тодзио заявил в японском парламенте: «Нашей целью является осуществить военный контроль над теми территориями, которые абсолютно необходимы для защиты Великой Восточноазиатской сферы». В Вашингтоне пока ставили скромные задачи: «Удержать то, что мы имеем, отбив любые атаки, на которые способны японцы». Но и эти задачи выполнялись с большим трудом. Семьдесят тысяч американо-филиппинских военнослужащих на Батаане сдались японцам; в марте 1942 года были захвачены в плен или погибли 112 тысяч человек — это на шесть тысяч больше, Чем все потери американцев в Первую мировую войну. Для военнопленных американцев начался ад японских лагерей. Японское руководство поощряло зверства своих солдат, полагая, что сами они будут панически бояться плена противника и поэтому станут сражаться с отчаянием обреченных.

Даже чисто психологически следовало что-то противопоставить лавине японских побед. Утром 18 апреля 1942 года, с расстояния 668 миль к востоку от Токио, эскадрилья из шестнадцати бомбардировщиков «Б-26» под командованием полковника Дж. Дулитла, базируясь на двух авианосцах, осуществила воздушный рейд на Токио, имея запас топлива лишь в одну сторону. Японцы не ожидали налета авианосной авиации, имеющей ограниченный радиус действия. Дулитл на собственном самолете миновал императорский дворец, который ему было приказано не бомбить, и сбросил «груз» в самом центре густонаселенных кварталов Токио. Шестнадцать бомбардировщиков в общем и целом причинили непропорционально большой ущерб, попав в замаскированное нефтехранилище, повредив авиазавод фирмы «Кавасаки» и многое другое. Это был первый удачный маневр американских вооруженных сил в войне против Японии. Впервые японцам показали, что и они уязвимы.

Атомный проект: оружие будущего

1942 год невозможно понять без обращения к процессу создания нового вида оружия, к которому в этом роковом году обратились участники мирового конфликта. Весной 1942 года американские ученые увидели реальные перспективы работы по атомному проекту. Девятого марта ответственный за этот проект В. Буш доложил Рузвельту: «Мы создаем нечто гораздо более эффективное, чем предполагали ранее». В Америке соизмеряли возможности германского продвижения в этой сфере с тем, что становилось известным о прогрессе англичан. А английский прогресс в деле создания управляемой термоядерной реакции был в 1941–1942 годах существенным. Следовало предположить, что и у немцев дела идут не хуже. Все это стимулировало американцев удвоить темпы. В марте

1942 года В. Буш впервые обозначил окончание работ 1944 годом. Рузвельт потребовал от Буша, чтобы программа «продвигалась вперед не только по собственной внутренней логике, но и учитывая фактор времени. Это чрезвычайно существенно». Теперь и в узком кругу американского руководства говорили о необходимости сделать атомное оружие фактором уже в ходе текущих боевых действий. Звучали опасения, что германские физики лидируют, обгоняя американцев на два года, что судьба мировой войны решится в этой гонке.

Говоря о начавшейся атомной гонке, мы не можем не привести хотя бы краткой предыстории, объясняющей позицию Советского Союза. Еще в далеком 1910 году В.И. Вернадский доложил Российской Академии наук об открытии явления радиоактивности, обещающем «новые источники атомной энергии, превосходящие в миллионы раз все источники энергии, какие только человеческое воображение способно представить». Геологи Российской Академии в том же году нашли месторождение урановой руды («Верблюжье горло») в Ферганской долине. Первые граммы радия советский радиохимик В.Г. Хлопин извлек из «Верблюжьего горла» в 1921 году. В основанном годом ранее Физико-техническом институте (Физтех) в Петрограде академик Иоффе взял на себя теоретическую сторону исследования проблемы расщепления ядра. Академик Вернадский создает в 1922 году в Петрограде Институт радия.

Большевистская партия взяла на себя поддержку новой отрасли науки, имея всегда в виду прикладную значимость исследований. Она же придала идейное обоснование. В середине жесточайшей войны с крестьянством, представлявшей собой гражданскую войну и насильственную модернизацию, в жестоком октябре 1931 года Сталин произнес слова, для многих в СССР ставшие символом веры:

Много лет спустя академик Иоффе вспоминал: «Я пошел к Серго Орджоникидзе, который был председателем Высшего Совета народного хозяйства, изложил перед ним проблему и буквально через десять минут ушел из кабинета с подписанным им приказом выдать мне сумму, которую я просил для Института (радия. — А.Х).»

Возглавлять новую программу Иоффе назначил И.В. Курчатова. В 1934 году Курчатовым был построен второй в мире (после Беркли, США) циклотрон. В это время П. Капица уже был любимцем Э. Резерфорда, а Л. Ландау изучал физику в Германии вместе с венгром Э.Теллером (который создаст в США водородную бомбу), а Ю.Харитон защищал диссертацию в Кавендише (Англия). Пораженный увиденным на обратном пути в нацистской Германии, Харитон создает лабораторию взрывчатых веществ в Институте физической химии. С огромным риском эти получившие западный опыт ученые переживут страшное время «великих чисток» второй половины 30-х годов. В апреле 1938 года, навестив «немецкого шпиона» Ландау в тюрьме, Капица представил Молотову и Сталину ультиматум: если Ландау не будет освобожден немедленно, то он, Капица, покидает все свои посты. Вскоре Ландау был освобожден.

Возможно, этот удивительный поворот событий (освобождение Ландау) объясняется сведениями, сообщенными французским ядерным физиком Жолио-Кюри своему коллеге Иоффе: немецкие радиохимики открыли фундаментально новую ядерную реакцию, бомбардируя уран нейтронами.

Академик Флеров вспомнит много позже: «В воздухе запахло ядерным порохом». Уже в 1940 году Флеров наблюдал за спонтанным распадом урана и думал о регулируемой реакции. «Мы немедленно сделали расчеты ядерной реакции, — вспоминает Харитон, — и вскоре поняли, на бумаге по крайней мере, что цепная реакция возможна, реакция, которая может высвободить неограниченный объем энергии». Для создания атомной бомбы необходим стал изотоп урана U235. Непосредственно проблемой ядерного распада Курчатов начал заниматься в ленинградском Физико-техническом институте в начале 1939 года.

Советские ядерные физики жадно читали специальную западную литературу — им было очень важно знать, идет ли еще кто-нибудь той же дорогой. И если идет, то какие видит для себя перспективы? Неудивительно, что американское «Физическое обозрение» за апрель 1940 года было прочитано с пристальным вниманием. Физики из Чикагского университета поместили статью об эффективности использования «тяжелой воды» в качестве среды, отражающей нейтроны. Группа энтузиастов — Харитон, Зельдович, Курчатов, Флеров — пришли к выводу, что (вспоминает Харитон) «следует продолжать работать с материалом».

Весной 1940 года преподававший русскую историю в Йельском университете Г.В. Вернадский прислал своему отцу, академику В.И. Вернадскому, статью из «Нью-Йорк тайме» об исследованиях в области ядер-ной энергии. Последовало письмо В.И.Вернадского в Академию наук. Это было нечто вроде советского варианта письма Эйнштейна президенту Рузвельту. Результатом было создание Специального комитета по проблемам урана. В него вошли директор Института урана Хлопин, Вернадский, Ферсман, Иоффе, Капица, Курчатов, Харитон. Комитету поручалось создание исследовательской программы, ведущей к контролируемой ядерной реакции, к созданию атомного реактора. Финансировалось создание трех новых циклотронов — двух в Ленинграде и одного в Москве. Ферсман был направлен в Среднюю Азию за ураном. Планы были одобрены в октябре 1940 года.

Курчатов в ноябре 1940 года сделал обзор осуществляемых в мире усилий на этом направлении и перечислил материалы и оборудование, в которых нуждалась советская ядерная физика. Отвечая на вопрос о возможности создания ядерной бомбы, он уверенно ответил утвердительно, но сказал, что она будет стоить примерно столько, сколько стоит гидроэлектростанция. Очевидец передает атмосферу дебатов:

Было очевидно, что требуются большие расходы. Но идея уже стала частью национальной стратегии выживания. Полагая, что бомба будет создана из урана U235, группа Курчатова изучала различные способы обогащения урана — газовая диффузия, избирательно обогащая уран, работая в скоростной центрифуге. Резиденты НКВД за рубежом получили задание следить за процессами изучения ядерной реакции. Работавший на советскую разведку американский химик Гарри Голд начиная с 1935 года сообщал о таких процессах. Особый приказ внешней разведке был отдан искать признаки такой работы за рубежом в начале 1940 года. В фокусе была германская научная сцена. Г.Флеров вспоминает: «Нам казалось, что если кто-нибудь и способен создать ядерную бомбу, то это будут не американцы, не англичане, не французы, а немцы. У немцев превосходная химическая промышленность; у них есть технология производства металлического урана; они производят эксперименты по отделению урановых изотопов на центрифуге. И, в конце концов, у немцев есть тяжелая вода и запасы урана. Нашим первым впечатлением было то, что немцы способны осуществить этот проект. Было ясно, какими будут последствия их успеха».

Страх перед могуществом германской науки имел под собой реальные основания. Захватив Бельгию, немцы получили доступ к самому большому в мире месторождению урана — в Бельгийском Конго, к огромным запасам урановой руды в самой Бельгии (тысячи тонн), к бельгийской фабрике, производящей дейтерий — «тяжелую воду». Бельгия обладала в этом плане ни с чем не сравнимыми ресурсами. Уже в июне 1940 года германская «Ауэр» заказала шестьдесят тонн очищенной урановой руды у бельгийской фирмы «Юньон миньер». В то же время лучшие умы немцев — Гейзенберг и фон Вайцзеккер из Института кайзера Вильгельма — начали координировать свои усилия. В июле 1940 года они создали проект лаборатории на территории Института кайзера Вильгельма. Чтобы отбить у любопытных охоту совать нос в свой исследовательский центр, они назвали его Вирусным. Здесь предполагалось создать урановый реактор. В квалифицированных химиках и физиках не было недостачи, необходим был полигон проведения их опытов — циклотрон.

Поражение Франции должно было помочь. Курт Дибнер из военного министерства ринулся в оккупированный Париж. Там он узнал, что звезды первой величины французской физической науки — Перрэн, фон Альбан и Ковальски — бежали в Англию и взяли с собой двадцать шесть емкостей с дейтерием. Но Жолио Кюри предпочел остаться в Париже. Немцы довольно долго допрашивали Жолио. Переводчик — Вольфганг Гентнер, работавший прежде в Институте радия, — был прислан из Гейдельберга. Гентнер не был нацистом. Он постарался встретиться с Жолио в студенческом кафе, чтобы предупредить: создаваемый во Франции циклотрон может быть реквизирован оккупационными войсками. Был выработан компромисс: циклотрон останется во Франции, но немецкие ученые получат возможность периодически им пользоваться в сугубо научных целях.

«Вирусный дом» был завершен в октябре 1940 года. Он имел весьма удобные современные лаборатории. К декабрю Гейзенберг и фон Вайцзеккер завершили первые из ряда своих экспериментов с урановой рудой и парафином. Некоторые выводы о возможности цепной реакции они уже сделали. В январе 1941 года в гейдельбергской лаборатории Вальтера Боте (который позже получит Нобелевскую премию) были проведены важные опыты с графитом. Немцы несколько «ушли в сторону», увлекшись термальной диффузией и не думая об альтернативах. И все же в марте 1941 года Хартек доложил военному министерству, что создание атомного оружия возможно на пути разделения изотопов урана. Следует начать опыты с «тяжелой водой». Прежде всего следует добиться реализации реакции распада, а способ применения будет найден потом.

А в Японии в октябре 1940 года подполковник Судзуки поставил в докладе генерал-лейтенанту Ясуде задачу найти надежные источники урановой руды. Таковая имелась в Корее и Бирме, урана будет достаточно. В Токио ученик Нильса Бора — Йосио Нишина, пятидесятилетний директор лаборатории Рикен, — построил в 1940 году циклотрон с 250-тонным магнитом (в планировании принимал участие американец Эрнст Лоуренс). Более сотни самых талантливых молодых японских физиков работали здесь. В апреле 1941 года Рикен получила приказ от императорских военно-воздушных сил осуществить исследования возможностей создания атомной бомбы.

Англичане двигались в своих разработках с примерно одинаковой скоростью с немцами. 16 июля 1939 г. в Британии вышел сверхсекретный доклад об «урановой бомбе». Британские специалисты пришли к выводу, что «идея создания урановой бомбы имеет практическое значение и, вероятно, приведет к решающим результатам, влияющим на исход войны». Работа над бомбой «должна быть высочайшим приоритетом».

В сентябре этого года личный секретарь министра без портфеля лорда Хэнки Джон Кейнкросс передал советской разведке информацию об англо-американском атомном проекте — анализ встречи Британского уранового комитета 16 сентября и «Доклад Комитета по использованию урана для создания бомбы», предполагавших возможность создания урановой бомбы в течение двух лет. Фирма «Виккерс» и «Империэл Кемикал Индастриз» уже готовили необходимое оборудование. Критическая масса урана будет где-то между 10 и 43 килограммами. (Харитон и Зельдович теперь могли узнать, что метод газовой диффузии, отставленный ими, назван англичанами самым перспективным.) Еще один важный источник — физик Клаус Фукс — пришел к выводу: «Когда я узнал цель работы, я решил информировать русских». В том же месяце сведения о ядерном проекте начали поступать из Нью-Йорка.

К концу 1941 года объем поступившей по данной проблеме информации из Британии, Франции, Германии и Америки был уже так велик, что потребовалось свести его воедино, и обобщающее донесение KZ-4 за № 1 поступило Сталину. Тот передал доклад Молотову, а Молотов познакомил с ним комиссара химической промышленности М.Г. Первухина. Молотов выразил обеспокоенность тем, что другие страны «могут достичь значительных результатов в этой области, поэтому, если мы не продолжим нашу работу, мы можем серьезно отстать… Вы должны поговорить с учеными, которые заняты в этой области».

Здесь мы вступаем в 1942 год, решающий для уранового проекта. Курчатов был эвакуирован на Кавказ — небольшое судно перевезло его в Поти. Но оттуда он, будучи экстренно вызванным, двинулся по 700-километровому пути по Волге на север, в Казань. Сюда на несколько дней приехал из Йошкар-Олы Флеров на семинар, который (воспоминания очевидца) «оставил впечатление, что все очень серьезно и фундаментально, что работа над урановым проектом должна быть восстановлена. Но продолжалась война. Неясно было, можно ли отложить исследования, нужно ли было браться за дело немедля или можно было подождать год или два». Ситуация была сюрреалистическая. Холод и дискомфорт не вязались с идеями выхода на передовую линию современной науки. Согласно воспоминаниям участников атомного проекта, более всего в Казани им мешали грызуны. Ученые спали, завязав свои уши полотенцами, — чтобы их не отгрызли крысы. Таков был старт одного из самых фантастических проектов в истории науки. Того решающего в истории России проекта, который в будущем сделает страну неуязвимой для внешней угрозы.

Флеров говорил прямо: необходима работа над быстрыми нейтронами — она приведет к бомбе. Для ее создания необходимы два с половиной килограмма чистого U235, что составит сто тонн тринитротолуолового эквивалента. Он предложил эскиз огромной пушки. Навстречу друг другу движутся с большой скоростью две полусферы с ураном-235. Флеров предложил идею «компрессии активного материала».

Невидимо для всех началась еще одна битва. По мере того как британские и американские ядерщики начали продвижение своего атомного проекта, их коллега Клаус Фукс, бывший коммунист, покинувший гитлеровскую Германию еще в 1933 году, начал передавать сведения об этом проекте сотруднику советского военного атташе. Чуть позднее связным Фукса стала некая Соня — жена летчика Королевских военно-воздушных сил. 3 октября результаты британских исследований были доложены американскому руководителю проекта Конанту, который передал основное Рузвельту: взрывающаяся основа атомной бомбы будет весить примерно двадцать пять фунтов, взрывной эквивалент — 1800 тонн тринитротолуола. Проект будет довольно дорогостоящим. Все это было уже доложено Сталину.

Но немцы стояли под Москвой, обстановка была критическая, и несколько месяцев донесения, пришедшие от Фукса (который до отъезда в США для совместной работы с американскими ядерщиками шесть раз встречался с представителями советской военной разведки), лежали под спудом. Мы видим, что советское руководство обращается к его информации, из которой следует, что проблема атомной бомбы в принципе — в теории — уже решена и что следующим этапом будет практическая реализация этой теории.

В мае 1942 года правительственные органы обращаются в Академию наук с запросом, существует ли реальная основа для практического применения атомной энергии и насколько велика вероятность создания атомной бомбы другими странами. Ответ был осторожным и в основном сводился к тому, что завеса сугубой секретности должна наводить на мысль о проводимых в ряде стран практических работах. В апреле 1942 года представители разведки передали в Научно-технический совет записную книжку немецкого офицера, найденную на южном берегу Азовского моря, в которой содержался список материалов, необходимых для создания атомной бомбы.

В записной книжке, прибывшей из 56-й армии, приводились вычисления выхода энергии, высвобождаемой критической массой урана-235. Советские эксперты пока еще скептически отнеслись к идее расходовать в 1942 году миллионы рублей на исследования, которые дадут результаты лишь через 10–20 лет. И лишь письмо Флерова Сталину укрепило точку зрения Кафтанова и Балезина, что, имея доказательства работы немцев в данном направлении, следует начинать работу над советским проектом — они направили соответствующее письмо в ГКО, рекомендуя создать ядерный исследовательский центр. Кафтанова, представлявшего научно-технический совет, вызвали к Сталину (конец весны или начало лета 1942 года), и разговор был конкретный. Кафтанов признал, что проект стоимостью 20—100 млн. рублей может не сразу дать результаты, но отказ от работ будет еще более опасен.

В августе 1942 года Флеров, написавший Сталину письмо о возможности создания атомного оружия, направляется в Казань. В Москве тем временем Вавилов, Вернадский, Иоффе, Хлопин и Капица обсуждают целесообразность продолжения ядерных исследований. Проект предложено возглавить Иоффе, но тот, ссылаясь на свои 63 года, предлагает поручить его Курчатову и Алиханову. Оба они приезжают в Москву 22 октября 1942 года. Курчатов приехал уже с проектом проведения подобных работ, и тогда именно ему поручили проехать по русским городам — чтобы определить, кто может быть полезен в атомном проекте. В списке Курчатова стояли Алиханов, Кикоин, Харитон, Зельдович. Курчатов возвратился в Казань именно в день осуществления Энрико Ферми цепной реакции в Чикаго. Курчатов убеждается в реализуемости проекта, он перестает бриться «до победы над немцами» и отныне окружающие (а затем и весь мир) знают его с бородой.

По свидетельству Молотова, Сталин хотел знать мнение о проекте наркома химической промышленности Первухина — именно тот посоветовал ознакомить с секретными данными физиков. Именно тогда разведка знакомит Курчатова с материалами Фукса и прочими данными о работе над атомным оружием за рубежом. Возможно, решающее значение имела беседа Первухина с Курчатовым, который указал на «возможность осуществления мгновенной реакции в уране-235 с выделением громадной энергии». Видимо, немцы уже идут по этому пути, они могут получить в свои руки оружие громадной разрушительной силы. Курчатов поддержал предложение Флерова возобновить работу над урановой проблемой. Письменно изложенные соображения Курчатова, Алиханова и Кикоина (из лаборатории Уральского политехнического института) были переданы Молотову. Тогда-то Молотов и сообщил Курчатову о назначении его руководителем атомного проекта. Молотов: «Вызвал к себе Капицу, академика. Он сказал, что мы к этому не готовы, и атомная бомба — оружие не этой войны, дело будущего. Спрашивали Иоффе, он тоже как-то неясно к этому отнесся. Короче, был у меня самый молодой и еще никому не известный Курчатов. Он произвел на меня хорошее впечатление».

В один месяц с завершением Сталинградской битвы — в феврале 1943 года — создается организация исследований по использованию атомной энергии. Поразительно, но план советской наступательной Сталинградской операции получил название «Уран». Но это будет позже. Мы же находимся в том периоде, когда зимний порыв Красной Армии, демистифицировавший вермахт (впервые после Семилетней войны показавшей возможность бить немцев), начинает ослабевать. Немцы приходят в себя и, ожесточенные, начинают готовить реванш за декабрь 1941 года.

Германия: подготовка

Нацистский режим все более последовательно превращал войну на Восточном фронте в расовый конфликт, в войну на уничтожение. Уничтожение «еврейского большевизма» стало главной темой нацистской пропаганды. Мир еще никогда не видел войны, где армейские подразделения открывали бы дорогу айнзацкомандам, спешащим уничтожить расово враждебное население. Напомним, что «Общий план для Востока», принятый Гиммлером через два дня после начала реализации «Барбароссы», предполагал переселение в течение тридцати лет 31 миллиона славян за Урал, в Западную Сибирь. Жестокой была доля 6 миллионов евреев Советского Союза — их ждало полное физическое уничтожение.

Программа индустриального убийства в 1942 году шла уже полным ходом. В марте 1942 года Райнхарду Гейдриху было поручено послать специализированные айнзацкоманды на оккупированную территорию Советского Союза. Гитлер требует в марте этого года: «Большевистско-еврейская интеллигенция должна быть уничтожена». Приказ этим группам со стороны шефа гестапо Мюллера от 1 августа 1942 года гласил: «Постоянные доклады о деятельности айнзацгрупп на Востоке должны быть представлены фюреру». Гитлер лично получал детальные отчеты о «проделанной работе» всех четырех айнзацгрупп. И говорил японскому послу Осиме о «животном характере русского народа».

Фельдмаршал Вальтер фон Рейхенау, командующий вначале 6-й армией, а затем группой армий «Юг», обращается к своим войскам: «Германский солдат в восточной сфере является не только бойцом согласно правилам ведения военных действий, но и носителем безжалостной расовой идеологии, мстителем за все злодейства, которые были причинены германской и родственным этнически нациям. Только на этом пути мы выполним наше историческое обязательство освободить германский народ от азиатско-еврейской угрозы раз и навсегда». Командующий 17-й армией генерал-полковник Герман Гот в приказе по армии говорит о борьбе «двух внутренне непримиримых философий. Германское чувство чести и расы, пронесенных сквозь столетия германских солдатских традиций, против азиатского способа мышления и примитивных инстинктов». Солдаты должны действовать, исходя из «веры в перемены, когда лидерство в Европе перешло — ввиду превосходства расы и ее достижений — к германскому народу. Это миссия спасения европейской культуры от нашествия азиатского варварства». Красная Армия зверски убивает германских солдат. Любая симпатия к местному населению должна быть изжита. Высоколобый фельдмаршал Манштейн: «Война с большевистской системой идет не по традиционным европейским правилам. Еврейско-большевистская система должна быть уничтожена раз и навсегда».

После первого своего крупного поражения — под Москвой — Гитлер только ужесточил свою программу установления расового господства в Европе. 20 января 1942 года на озере Ваннзее состоялась имперская конференция, посвященная «окончательному решению» еврейского вопроса. Присутствовали министры восточных территорий, внутренних дел, юстиции, иностранных дел, промышленники, военные, разведка, тайная полиция гестапо, «практики» из восточных территорий. Эта конференция открыла дорогу к созданию индустрии массового убийства «неарийцев». Битва под Москвой показала, что борьба может быть долгой и уничтожение «неарийцев» нельзя откладывать на некое туманное будущее — оно должно происходить в ходе войны. Основные лагеря истребления будут созданы на территории Варшавского генерал-губернаторства.

30 января 1942 года, выступая по случаю девятой годовщины своего прихода к власти в Германии, Гитлер сказал, обращаясь к огромной аудитории берлинского Шпортпаласта: «Пусть будет всем ясно, что эта война может завершиться либо уничтожением арийских народов, либо исчезновением в Европе еврейства. Я уже заявлял 1 сентября 1939 года в германском рейхстаге, — а ведь я воздерживаюсь от поспешных пророчеств, — что эта война не окончится так, как представляют себе евреи, — уничтожением европейско-арийских народов, но ее итогом будет уничтожение еврейства».

Уже в начале сентября 1941 года несколько сот советских военнопленных погибли от газа в Освенциме — тогда еще сравнительно небольшом лагере для поляков и русских военнопленных. Газ «циклон-Б» был впервые применен против советских военнопленных. Его массовое применение начинается в 1942 году. Массовое убийство в Бельзене начинается весной этого года, огромный масштаб убийства в Освенциме приобретают летом 1942 года.

Германия же постаралась проявить себя в том, в чем она была всегда традиционно сильна — в тщательном планировании, в оптимизации своих ресурсов. 1 февраля министр вооружений и военной промышленности Фриц Тодт провел в Берлине первое заседание по координации деятельности всех министерств, вовлеченных в создание, производство и распределение вооружений в масштабах рейха. На следующий день Тодт вылетел в Растенбург, чтобы рассказать Гитлеру о решениях совещания. Главное — 55-процентное увеличение военной продукции. Важным обстоятельством явилось то, что на обратном пути самолет с Тодтом разбился и его преемником стал тридцатишестилетний личный архитектор Гитлера Шпеер. Он показал себя эффективным организатором, равно как и использователем рабского труда в массовом масштабе.

К концу февраля центральный руководящий элемент германской военной машины, расположенный в «Волчьем логове», начинает как бы заново оживать. По внешним признакам этому способствовала наступившая (очень поздняя в этом году) весна. Гитлер многократно говорил, что ему мучительно переносить зиму. Эта была худшей в его жизни, наконец-то она подошла к концу. Он был чрезвычайно ожесточен и при малейшей возможности разражался филиппиками по поводу бесталанности военных вождей вермахта, бездарности планировщиков, бесхребетности военачальников, неловкости транспортников, зависимости всех от его, фюрера, воли. Каждый кризис он теперь сводил к испытанию на прочность своей воли, воли германского народа, стойкости германской расы.

Критическое осмысление происходящего, открытая постановка вопроса о возможности одержать победу, о степени стабильности Советского Союза, рациональности «Барбароссы» с самого начала — никогда не поднимались на том последнем этапе, когда еще (разумеется, мобилизовав все воображение) можно было представить себе пат, если бы Германия пошла на status quo ante. В дальнейшем любой вариант мира уже был практически исключен. И это при том, что германские военачальники уже знали, с кем они имеют дело, видели, что весной, даже при наиболее благоприятном стечении обстоятельств, наступление на Восточном фронте по всей его колоссальной протяженности уже невозможно. У Германии уже просто не было сил повторить 1941 год.

Вермахт не просто растянул свои коммуникации в бездорожной стране, он встретил отпор оккупированного населения. Немцы ощутили на себе всю тяжесть народного гнева. Первостепенным по значимости обстоятельством партизанская война в тылу врага становится в первом же месяце 1942 года — об этом говорит германский отчет за 1 февраля 1942 года: «Отсутствие фиксированной линии фронта позволяет Советам наладить движение через имеющуюся линию фронта в обоих направлениях. Инфильтрируются новые партизанские банды. Сбрасываемые русские парашютисты осуществляют общее руководство». Популярной немецкой песней стало сочинение следующего содержания: «Русские впереди, русские позади, а посредине стрельба».

Сообщения о партизанских действиях отныне становятся частью оперативных сводок германского военного руководства. Командир танковой дивизии вермахта сообщает 20 февраля 1942 года:

«Территория к востоку от Днепра полна хорошо вооруженными партизанами, организованными под единым командованием. Дороги плотно заминированы. Все мужское население рекрутировано и получило подготовку в специальных лагерях. Представляется, что партизаны постоянно усиливаются военно-воздушными частями». Засекреченный доклад об оперативной ситуации в СССР от 23 февраля говорит о партизанском лагере к востоку от Минска, на котором базируются от четырехсот до пятисот человек. Их вооружение включает в себя тяжелые пулеметы и противотанковые ружья. В другом лагере неподалеку от Минска «партизаны заказывают все танцы».

В районе Червеня «партизаны получают четкие указания по началу любых действий по уничтожению германских поисковых групп». Широкая зона партизанских действий была создана в районе оккупированного Смоленска. Здесь функционировал свой аэропорт, и партизаны были нацелены на уничтожение поступающих к германским фронтам подкреплений как на восток, так и на юго-восток. Немцы признают, что эти партизанские действия сказывались крайне депрессивно на морали германских войск.

Равновесие

В первый же день февраля Сталин пришел к выводу, что в приостановке реализации его смелых планов виновато медлительное руководство войсками, и предпринял весьма радикальные меры по оптимизации этого управления. Было воссоздано (первоначально созданное на короткое время еще ранней осенью предшествующего года) Главное командование Западного направления. Его возглавил Жуков, сохранивший при этом за собой командование Западным фронтом. Заместителем Жукова стал генерал Голиков. От них Сталин, заметно отходящий от январского оптимизма и мегаломании (завершение войны в 1942 году, наступление на 1500-километровом фронте, «клещи» от Москвы до Ленинграда и прочее), потребовал решения «зауженной» проблемы — сокрушить боевую силу группы армий «Центр».

Но достижение и этой гораздо менее масштабной цели уже лежало в области мечтаний. В феврале 1942 года мощь советского наступления иссякает. Сибирские дивизии, так много сделавшие для успеха битвы под Москвой, понесли тяжелые потери. Оканчивалась зима, оказавшаяся нам на удачу самой суровой за 140 лет. Не обещало позитивного и то, что советские военачальники, словно забыв зимний опыт, снова стали истязать свои силы в безумных контратаках, когда двух германских пулеметчиков хватало, чтобы сдерживать батальон храбрых, но прямолинейно наступающих войск. Красная Армия начала ощущать тяжесть непрерывных двухмесячных наступательных боев, и ее боевой порыв начал иссякать.

На севере февраль прошел в отчаянных попытках Мерецкова найти уязвимые места в германской обороне под Ленинградом. 2-я ударная армия брала Красную Горку, Сталин посылал Ворошилова разобраться в причинах замедления наступательных операций, его целью была недосягаемая Любань, однако резервных войск Мерецкову он не выделил. Гнев вождя, видящего, что германская группа армий «Север» выстояла в зимних испытаниях, пал на группу генералов — Визжалина, Пахомова, Алферьева. Его доверенные люди (прежде всего Ворошилов и Маленков) инспектировали Ленинградский, Волховский и Северо-Западный фронты. Но машина зимнего наступления все же в изнеможении остановилась. Ленинград продолжал быть окруженным. Сталин страстно искал человека, которому он мог бы доверить (как, скажем, Еременко южнее) важнейшую миссию прорыва блокады. Этого человека он стал видеть в показавшем себя грамотным командиром под Москвой генерале Власове. Его пригласили на заседание ГКО, обсуждавшем хаос на Волховском фронте, а затем вручили командование 2-й ударной армией с главным заданием разомкнуть кольцо ленинградской блокады.

24 февраля советские войска взяли Старую Руссу, но было ощущение, что это один из последних ярких бликов зимней победной удачи. Январский порыв гас и в центре великой драмы, на Западном фронте, где 11-й кавалерийский корпус находился в десяти километрах от Вязьмы и продвигался прямо на запад по магистрали Москва — Минск. Прихотливое воинское счастье отвернулось от лихих конников. Более существенную роль теперь играли огромные мортиры, подвезенные немцами по железной дороге. Германская сторона, к великому огорчению офицеров и солдат Красной Армии, переживших эмоциональный подъем контрнаступления, становилась все сильнее и решительнее. Поезда с запада методично подвозили боеприпасы, резервы, технику. Германский солдат снова поверил в своего фюрера, в превосходство германской организации, германского военного искусства да и всего германского. Перед обескровленными, переутомленными войсками Жукова стояли не панически озирающиеся части, а переживший свою внутреннюю драму вермахт, способный не только выстоять, но и навязать свою игру. Вязьма так и осталась германской крепостью. В излучине Волги Модель начинает восстанавливать агрессивную боеспособность германских войск.

Как полагает британский военный историк Б. Лиддел Гарт, «поскольку Красной Армии не удалось подорвать оборону городов-бастионов (Шлиссельбург, Ржев, Вязьма, Брянск, Орел, Курск, Харьков, Таганрог. — А.У.) в такой мере, чтобы вынудить их сдаться, глубокие клинья, вбитые советскими войсками в промежутки между ними, позже обернулись для Красной Армии помехой. Оборонять эти клинья было труднее, чем города-бастионы». Весной 1942 года карта советско-германского фронта начинает напоминать фиорды Норвегии.

В Ставку постепенно проникает леденящее чувство безрезультативности огромных и дорогостоящих усилий по перехвату стратегической инициативы. Здесь еще, следуя своего рода инерции, продолжают требовать захвата треугольника Ржев — Вязьма — Юхнов к 5 марта, но тон приказов становится все мрачнее. Сталин шлет подкрепления Жукову и Коневу, но уже без прежних наставлений по проведению наступательных операций. И Жуков, теперь ответственный за все западное направление, отдает приказы в центральном секторе взять Юхнов, а южнее дойти до Брянска, но приказы его звучат все более обреченно. К утру 20 февраля в районе Юхнова высаживается семитысячный десант, но только половина десантников находит друг друга и образует боеспособную часть. Немцы начинают учиться преследовать парашютные десанты. Тем временем генерал Модель окружает 29-ю армию к западу от Ржева, оставшиеся в живых б тысяч бойцов которой тщетно пытаются пробиться к своим.

Здесь, в глухих русских лесах к западу от столицы, идет страшная, иногда пронзительная, иногда безмолвная борьба двух армий, обожженных морозом, часто с трудом ориентирующихся на местности, голодных, полных рвения выполнить свой долг и не всегда знающих, как сделать это лучше. Наступление немцев на Москву, перекрытое советским контрнаступлением, превратившееся почти в бегство, становится в февральские дни снова осмысленным профессиональным делом германского командования. Преодолевая прежнюю панику, германские генералы восстанавливают боеспособность своих войск и ужесточают сопротивление движущимся вперед почти по инерции слабеющим советским дивизиям. В истории величайшей из войн битва германской девятой армии и двух армий Конева (29-я и 39-я) в излучине Волги, как нам кажется, не занимает подобающего ей места, а ведь это была беспримерная демонстрация отчаянного мужества.

А на юге, в Крыму, генерал Козлов всерьез сразился с Манштейном. На Керченский полуостров поступили танки «Т-34» и другие подкрепления. Но германская воздушная разведка достаточно внимательно следила за развертыванием сил Крымского фронта, она фотографировала кавказские аэродромы, откуда поднимались грузовые самолеты, направляющиеся на полуостров. 23 февраля с немецких самолетов были сброшены листовки, в которых говорилось, что советское наступление начнется 27-го числа. Ошибки не было, именно в этот день началось советское наступление. Сталин желал знать, что происходит в Крыму, и делегировал на местный фронт Мехлиса, и тот, как заместитель народного комиссара обороны, настоял именно на этой дате. Мокрый грунт остановил советские танки, а германская артиллерия остановила пехоту. Две недели повторялись попытки продолжить наступление, и они ничего не дали.

А в Берлине Гитлер призвал выпускников училищ СС «остановить красный прилив и спасти цивилизацию». В частности, это означало постоянную работу зондеркоманд, приступивших к массовым убийствам. На протяжении лишь одного дня (как докладывалось в Берлин) в Крыму были расстреляны 1515 человек — русские, украинцы, евреи, цыгане. Это была часть гитлеровского спасения цивилизации.

Тяжелые времена наступили для всей антигитлеровской коалиции. Западные союзники отступали на всех фронтах, и надо было обладать душой Черчилля, чтобы говорить в это время:

В это время на Тихом океане последовал невероятный каскад военных успехов японцев. 10 декабря 1941 г. сотня лучших японских пилотов атаковала английские корабли на стыке Индийского и Ttoxoro океанов. Первым был потоплен крейсер «Рипалс», вторым — через сорок две минуты — линкор «Принц Уэльский», о котором Черчилль писал И.В. Сталину, что он способен потопить любой японский корабль. Японцы передали оставшемуся в одиночестве на плаву английскому миноносцу: «Мы сделали свое дело, продолжайте свой путь». Захватив контроль над воздушным пространством, японцы стали хозяевами и океанских просторов. Теперь они устремились к контролю над материком и островами. Им противостояли довольно значительные английские силы — на Малаккском полуострове англичане собрали 137 тыс. солдат, в голландской Ост-Индии к бою были готовы 60 тыс. человек. Но белая раса оказалась посрамленной. Сингапур был взят через десять недель, голландская Ост-Индия — через тринадцать.

В Европе дела обстояли не лучше. 12 февраля 1942 года два лучших германских крейсера — «Шарнхорст» и «Гнейзенау» — неожиданно вышли из гавани французского порта Брест и прошли через Ла-Манш в Северное море. Англичане пытались поразить корабли с воздуха, но лишь потеряли свои самолеты. Секретарь премьера Черчилля Элизабет Лейтон пишет своей матери о битве в Ла-Манше:

На следующий день британский премьер получил телеграмму от Уэйвела. В Сингапуре, докладывал генерал Персиваль, японские войска «приблизились к городу», а британские части «уже не способны осуществить контратаку». Черчилль предоставил Уэйвелу право отдать приказ Пер-сивалю сдаться, «когда и если в Сингапуре уже нельзя будет достичь никакого результата». 15 февраля крупнейшая британская база была сдана противнику. День падения Сингапура был черным днем для Британской империи. В самых отдаленных частях империи слышали вечером этого дня впервые появление фаталистических нот в речи Черчилля — чего не было даже в худшие дни, когда Британия стояла одна против всего захваченного Гитлером континента.

Германское командование: новая фаза

Зимний пессимизм начал понемногу уступать место новым надеждам германского генералитета. Вопрос об уходе к довоенным границам уже не стоял. Остановить войну теперь было не менее трудно, чем выиграть. Германское руководство начинает подспудную — а затем и открытую — дискуссию о способах ведения войны на советско-германском фронте в новый теплый период. Перед стратегами встала дилемма: можно ли вывести Советский Союз из войны одним ударом или это несбыточная мечта — безответственное прожектерство и противника следует посредством нескольких операций в решительной степени ослабить?

На всех фронтах завершалась одна фаза и наступала другая. Для Ставки и для «Вольфшанце» наступило время заново оценить потенциал противостоящей стороны и, главное, его намерения. От этого зависел характер решающей — весенне-летней — кампании 1942 года. Пока было ясно одно: в 1942 году германское наступление начнется позднее, чем в предшествующие годы. В 1940 году вермахт начал наступательные действия нападением на Скандинавию 9 апреля, в 1941 году выступлением на Балканах 6 апреля. В наступившем 1942 году начало кампании, как убеждали все разведданные, было отложено на более поздние сроки. Германские военные специалисты доказывали, что для наступления им необходимы дополнительные 800 тысяч солдат. Министр вооружений Шпеер утверждал, что освободить такое число людей с заводов для службы в армии невозможно. В конечном счете в германской армии произошло изменение организации. В пехотных дивизиях вместо девяти батальонов стало семь, численность пехотной роты была сокращена с 180 человек до 80. В течение зимы за счет преобразования двух кавалерийских дивизий были созданы две новые танковые дивизии (всего их стало двадцать). Было увеличено число танков в мотопехотных дивизиях.

В германском генералитете сложились две школы, два подхода к войне, которая оказалась более сложной и продолжительной, чем ожидалось.

Первая школа исходила из того, что самое худшее позади, что Германия пережила страшную зиму, что впереди вермахт получит все возможности для реализации всех тех качеств, которые его отличали в 1939–1941 годах. Следует положиться на прежнюю маневренность, атаковать при первой возможности, добить смертельно раненного, как казалось многим германским офицерам, противника. Ведь германские войска стоят не на Буге и не в Карпатах, а под Ленинградом и недалеко от Москвы и Ростова. Рейх прирос Украиной, Прибалтикой, Белоруссией. Теперь танковым колоннам не нужно преодолевать фантастические пространства великих русских просторов. Найти ключевое место и нанести решающий удар. Выбор велик — Москва, Ленинград, Кавказ. И никому уже более не отдавать инициативы вплоть до предсмертных конвульсий врага.

У второй школы уже не было прежнего залихватского настроения, не было ожиданий того, что Советский Союз рухнет на одном из этапов жестокой борьбы просто ввиду перенапряжения. Решимость советского народа выстоять, его безусловное отныне единство, готовность перенести любые испытания ради национального спасения стали очевидными в кругах тех, кто еще недавно роковым образом недооценивал мощь восточного гиганта. Немецкий генерал Блюментрит вспоминает об этом времени: «Ряд генералов пришел к выводу, что возобновление наступательных операций в 1942 году невозможно и что было бы мудрее обеспечить удержание уже завоеванного. Гальдер испытывал очень большие сомнения относительно продолжения наступательных действий. Фон Рундштедт шел еще дальше и даже настаивал на том, что германская армия должна уйти на свои первоначальные позиции в Польше. Фон Лееб соглашался с ним. Хотя другие генералы не заходили так далеко, большинство из них были очень обеспокоены тем, к чему должна вести новая кампания». Теперь здравый смысл диктовал: законсервировать Восточный фронт и обратиться к британо-африканским задачам.

1 марта фельдмаршал фон Клюге, только что назначенный командующим группой армий «Центр», информировал Гитлера, что, несмотря на огромные потери, русские войска еще способны подтянуть необходимое количество резервов для блокирования германского весеннего наступления — у них есть возможности создавать новые армии к востоку от Москвы. Россия если и не бездонна, то обильна людскими ресурсами. В то же время вермахт уже понес значительные потери. Начальник штаба сухопутных войск генерал Гальдер в тот же первый весенний день дал цифры потерь германских войск за восемь месяцев войны — 202 357 убитых, 725 642 раненых, 112 617 потерпевших от обморожения. В плен были взяты 400 тысяч немецких военнослужащих. В день гибли 2 тысячи немцев. Не лучше ли для рейха было бы остановить эту «утечку» ее самых боеспособных сил?

Итак, перед германским руководством стоял выбор: нанести основной удар года по Советскому Союзу или заморозить операции здесь и решить задачи консолидации захваченного, обратившись при этом к Западу. Вопрос выбора между двумя подходами решался в резиденции Гитлера в Восточной Пруссии в «Вольфшанце». Апологетом этого подхода стал генерал Блюментрит, занявший пост заместителя начальника штаба сухопутных сил 8 января 1942 года.

Вторая альтернатива (замораживание фронта на Востоке) по существу всерьез никогда не рассматривалась. Редер и Дениц не имели решающего влияния на Гитлера, да и на дворе стоял не 1940 год. Были ли стратегические наметки такого калибра у фон Браухича, мы не знаем, его более всего в эти решающие недели возможного выбора волновала прежде всего собственная военная судьба. В дальнейшем он уходит в военно-политическое небытие. Гальдер также не выказал широты кругозора, предполагающей возможность радикального пересмотра приоритетов. Остальные генералы вообще не в счет. Что касается самого Гитлера, то он рассматривал Средиземноморье как зону преимущественного влияния Муссолини, а вот европейский Восток — как собственную зону влияния.

Идея отступления даже на выгодные и хорошо укрепленные позиции казалась Гитлеру, как пишет Лиддел Гарт, «отвратительной». Сомневающихся Гитлер, по существу, сместил. «Но с уходом фон Рундштед-та, равно как и Браухича, — пишет Блюментрит, — сопротивление давлению Гитлера стало ослабевать, а Гитлер выступал за возобновление наступательных действий». Рундштедт ушел в отставку в конце ноября 1941 года, Браухич — 19 декабря 1941 года, Бок — 20 декабря, чуть позже подал в отставку Лееб. Сменившие их Рейхенау, Клюге и Кюхлер были склонны получать приказы непосредственно от Гитлера и не претендовать на принятие стратегических решений. Все это понизило значимость Гальдера в его должности начальника штаба сухопутных сил. И когда он сообщил, что, по сведениям разведки, русские производят на Урале по 600–700 танков в месяц, Гитлер ударил кулаком по столу и сказал, что не нуждается в фантастике.

Но Советская Россия действительно была в тяжелом положении. В январе 1942 года вся Красная Армия имела только 600 тяжелых танков и 800 средних танков в дополнение к 6300 легких танков. В частях были 18 900 артиллерийских орудий. Впереди был страшный год, но в одном отношении он изменит ситуацию. Военная промышленность улучшит ситуацию с военной техникой.

На этом этапе на Гитлера оказали влияние его советники по экономическим вопросам, утверждавшие, что Германия не сможет продолжить войну, не получив кавказскую нефть, украинскую и северокавказскую пшеницу и криворожскую руду. Поэтому первый вариант вызрел естественно. Вопрос стоял так: не на каком фронте, а на каком участке Восточного фронта нанести удар? Все это предопределило решение на 1942 год: наступать на Восточном фронте.

Что привело к абсолютной победе сторонников решительных действий на советско-германском фронте? Скорее всего, общий взгляд на развернувшиеся колоссальные процессы по всем азимутам. До Московской битвы и вступления в войну Соединенных Штатов, имея на западе лишь почти замершую в ожидании своей участи Британию, Берлин мог с меньшей тревогой смотреть на календарь.

Но в условиях, когда Красная Армия показала возможности своего выживания и нечто большее — способность укрепления и насыщения новой техникой; когда огромная индустриальная мощь США оборачивалась для Германии негативным фактором; когда Британия показала цепкость в районе Суэцкого канала, германские военные вожди стали смотреть в будущее, как на уходящий от них поезд. Задачу разгрома России теперь нельзя было откладывать; владение огромной русской территорией приобретало зыбкий характер — русскую проблему следовало решить в текущем году.

По мере стабилизации фронта и накопления резервов военные вожди нацистской Германии стали склоняться к тому, чтобы продолжить наступательные операции, а степень их «смертельности» для СССР определить по ходу действий.

Складывается впечатление (по крайней мере, исходя из «противоречивости» дальнейшего планирования), что Гитлер в это время — как и в 1941 году — лелеял неистребимую надежду на то, что на каком-то еще неведомом ему и всему миру этапе ослабнет и рухнет великая русская «потемкинская деревня». Ее все более признаваемая мощь окажется такой же зыбкой, как и все в России — от климата до характера людей. Гитлер твердо верил — от этого впечатления не уйти, — что где-то в природе (а скорее всего, где-то очень близко) лежит предел сопротивляемости огромной, но плохо контролируемой, неважно руководимой, отвратительно снабжаемой, несущей неоправданные потери Красной Армии. Не бездонны же ее ресурсы, если самой Германии приходится так напрягаться? В ожидании этого чуда — падения русского колосса (в которое Гитлер безусловно верил) — фюрер германского народа провел много часов, дней и недель. Надежда на это чудо согревала его тогда, когда у профессионалов военного дела начинали опускаться руки.

Шпеер

Для тех, кто не принимал участия в стратегических дебатах, пребывание в «Вольфшанце» — бетонном городе среди болот — было мукой. Монотонность жизни была непередаваемой. Секретарши Гитлера ежедневно совершали прогулку до соседней деревни, вечером их ждало кино, после обеда они приглашались на чаепитие к фюреру. Гитлер запрещал говорить о политике во время этих чаепитий. О войне никто не рискнул бы и вспомнить. Свою словесную экспансию фюрер проявлял во время ленча и в предзакатные часы. Разумеется, основное напряжение создавал не климат и не уединенное местоположение штаб-квартиры Гитлера, а важность момента, ощущение того, что неудача на этот раз может быть уже неисправимой.

Для выбора любой стратегии следовало прежде всего мобилизовать германскую индустрию и использовать возможности оккупированных стран и территорий. Один из самых талантливых нацистов — доктор Фриц Тодт (рейхсминистр вооружений) — кризисной зимой 1941/42 года пришел к выводу об ошибочности оценки советского экономического и общего стратегического потенциала. В декабре-январе Тодт предпринимает существенные шаги по увеличению производства вооружений, и Гитлер поддерживает его инициативы. Самоуверенность гаснет. Приоритет авиации и военно-морскому флоту (данный в расчете на краткость Восточной кампании) был отменен в пользу вооружений сухопутных войск — именно от них теперь зависела судьба Германии.

Утром 7 февраля 1942 года Тодт вылетел в Растенбург, чтобы обсудить с Гитлером результаты его переговоров с представителями военной промышленности. Несмотря на постоянные и весьма дружественные отношения, данная встреча не отличалась единством мнений. Протоколов не сохранилось, но известно, что Тодт вышел от фюрера взвинченным и вылетел в Мюнхен не на своем личном «Юнкерсе-52», потребовавшем ремонта, а на двухмоторном «Хейнкеле-III» — личном самолете маршала авиации Шперле. Вскоре после взлета самолет внезапно сделал поворот, направился к взлетной полосе, загорелся и рухнул на землю. Причина гибели Тодта так и не была определена специальной комиссией по свежим следам инцидента, неизвестна она и сейчас. Но стало известно, что Тодт, пользуясь старой дружбой, постарался доказать Гитлеру, что эту войну выиграть уже невозможно.

Сказанное не представляет собой намек на коварство Гитлера (впрочем, общеизвестное), речь идет о том, что непосредственно занятые обеспечением вермахта специалисты стали приходить к выводу, что германская экономика не позволяет надеяться на выигрыш в войне, где экономика определяет столь многое.

Хотя Гитлер мог просто уволить Тодта, поразительной является быстрота, с которой он назначил находившегося в это время в «Вольфшанце» своего личного друга архитектора Альберта Шпеера. Который, заметим, отказался лететь вместе с Тодтом на одном самолете. Гитлер говорил о Шпеере: «Он — артист, и в нем дух, подобный моему. Он строитель, как и я, интеллигентный, скромный и не похож на твердоголовых военных». Шпеер же утверждает, что он был ближе, чем кто-либо другой, к тому, чтобы быть названным другом Гитлера. Через четыре часа после смерти Тодта тридцатисемилетний Шпеер был назначен министром вооружений.

Все эти дни и недели Гитлер и его окружение спорили о стратегическом планировании на 1942 год, но уже не о выборе фронта, а на каком участке Восточного фронта должна нанести Германия свой самый большой удар в текущем году. Наиболее убедительными стали казаться (и в конечном счете затмили собой все прочее) идеи наступления на южном направлении советско-германского фронта. Целью стало нанесение удара на широком пространстве от Сталинграда до Баку. Захватить одно из крупнейших мировых месторождений нефти и одновременно лишить нефти своего главного военного противника.

Первоначально вокруг Гитлера сложилось мнение, что после взятия Сталинграда следует повернуть на север — в тыл советских армий, сгрудившихся вокруг Москвы. Однако на следующем этапе возобладала та точка зрения, что после взятия Сталинграда следует броситься на Урал. Но Гальдер сумел убедить Гитлера, что такой поворот событий приведет вермахт лишь к перенапряжению. Пусть Сталинград будет крайним левым опорным пунктом войск, которые завоюют советский Юг, лишат Россию горючего, поставят преграду на южном пути ленд-лиза, выведут вермахт на Средний Восток.

Март

Внутренний круг германского руководства знал о слабостях Германии. Геббельс пишет в дневнике о том, что запасы продовольствия достигли минимума, что дальнейшее сокращение рациона скажется на общем моральном состоянии воюющей страны. Ввиду дефицита ряда товаров «черный рынок» в Германии уже процветал. Попытка Геринга — координатора «четырехлетнего плана» — запретить его законодательно встретила непреодолимые препятствия. Выход из положения Геббельс обсуждал с Гитлером в «Вольфшанце» 19 марта. И дело свелось к планированию грабежа — увеличить численность составов, везущих продовольствие с Украины.

Берлин упивался цифрами союзных потерь на море. Этот месяц был самым тяжелым для союзных морских перевозок — в море были потоплены 273 торговых судна общим водоизмещением 340 148 тонн. Адмирал Редер так и говорил Гитлеру в марте 1942 года: нужно топить не менее 600 тысяч тонн в месяц, чтобы связь США с Англией была полностью прервана. Гитлер, прежде несколько скептически относившийся к возможностям подводных лодок, был приятно поражен. Адмирал Дениц собрался посылать дополнительные подводные лодки (у немцев готовилась новая серия исключительно эффективных подлодок «шноркель») в Атлантику. Его остановил Гитлер, объявив, что не океанские маршруты, а зона к северу от Норвегии будет «зоной судьбы» для рейха. Дениц доказывал, что всего десяток подводных лодок сможет остановить поток американских перевозок, но Гитлер повторил: лучшие подводные лодки пойдут к побережью Северной Скандинавии. Пути снабжения СССР интересовали его гораздо больше, чем выживание Англии.

По мере продолжения военных действий на моральное состояние немцев все более действовало потрясающее открытие, что не все мировые достижения в технике принадлежат немцам. Конкретно это касалось русского танка «Т-34» и многоствольного ракетного миномета, который весь мир знал как «катюша». Немцы спешно стали создавать свой многоствольный миномет, ускорили процесс создания новых образцов танков. Последовали организационные реформы. В германских войсках по сравнению с 1941 годом увеличилась численность автоматчиков в пехотных частях.

Танковые части учли опыт боев в России и стали более гибкими в своих формированиях. В танковых частях немцев появились батальоны 88-мм орудий, называемых зенитными, а на деле очень эффективных в противоборстве с советскими танками. Батальоны мотоциклетчиков были отменены, вместо них появились первые прототипы бронетранспортеров, способных преодолеть пересеченную местность. В них сидели «панцергренадиры», и скоро этим новым термином стали называть все войска, приданные танковым подразделениям. Огневая мощь танковых батальонов была значительно увеличена, вместо старой 37-мм пушки на танк «PzKw III» устанавливали 50-мм орудия. В каждом танковом батальоне появилась дополнительная четвертая рота.

Напомним, что в предшествующем 1941 году почти все лучшие танки Германии погибли в России. Оказалось, что не все немецкие танки способны сражаться с советскими машинами. Такие старые танки, как «PzKw II» и «I», переводились на антипартизанские и полицейские операции. Спешно проводятся испытания «тигров», строятся конвейерные линии их производства. Все новые типы танков теперь посылаются на юг, на тот театр военных действий, который чем дальше, тем больше становился наиболее вероятным местом решающих боев. Это место приложения германской мощи. А время?

20 марта 1942 года Геббельс в результате долгой беседы с Гитлером в «Вольфшанце» пришел к выводу, что «наступление начнется, вероятно, в конце мая — начале июня и будет вестись с огромной истребительной силой. У фюрера нет намерения перейти в наступление по всему фронту, он хочет посредством наступательных операций прорвать его и затем нанести удары действительно решающего значения. Первый натиск на большевиков будет предпринят уже через несколько дней в Крыму». Кейтель в это же время отмечает, что Гитлер «избрал целью операции прорыв на северном крыле группы армий «Юг».

Если Германия мобилизует все свои силы, то то же следует потребовать от союзников. Итальянцы, финны, венгры, румыны, хорваты, словаки подвергаются давлению своего германского лидера с целью увеличить свои усилия на Восточном фронте. 28 марта по поручению фюрера рейхсминистр Иоахим фон Риббентроп предпринял яростную попытку уговорить японского посла в Берлине графа Осиму выступить перед императорским правительством в Токио в пользу нападения на Советский Союз с востока. Германское военное руководство сделало специфические — и весьма конкретные — предложения по захвату советского Дальнего Востока вплоть до озера Байкал. Но японцы, сами находящиеся в процессе колоссальной территориальной экспансии, ожидали гарантий более очевидного смещения баланса в борьбе двух титанов — СССР и Германии.

Гитлер, выступая в день поминовения героев в Шпортпаласте перед курсантами военных училищ Берлина, указал, что прошедшая зима была самой холодной за сто пятьдесят лет, и она явилась главным препятствием на пути вермахта. С поворотом зимы на лето все войдет в естественное русло. «Одно мы знаем сегодня определенно. Большевистские орды, которые не смогли нанести поражение германским солдатам и их союзникам этой зимой, будут сокрушены нами до полного уничтожения грядущим летом». Он поклялся, что Россия будет «сокрушительно разбита» летом 1942 года.

Требовалось ободрить ту молодежь, которая завтра вольется в Восточный фронт. Гитлер напомнил, что в свое время весь мир ополчился против Фридриха Великого и канцлера Бисмарка. «Сегодня я имею честь оказаться в их положении, потому что я стремлюсь к созданию из Германского рейха мировой державы». Последовали бешеные овации будущих офицеров, которых этот человек вел на погибель, а Германию к поражению.

Укрепление фронта напрямую зависело от заботы непосредственного тыла. В этом отношении Берлин встретил неожиданные сложности. Германское военное командование все более серьезно испытывало эффект партизанского движения. Берлину с оккупированных территорий сообщали о том, что Советы сражаются и за линией фронта. Геббельс отмечает в дневнике 16 марта: «Активность партизан выросла значительно за последние недели. Они ведут хорошо организованную партизанскую войну». Для их усмирения было создано специальное воздушное подразделение, базировавшееся в Бобруйске.

Во второй половине марта была проведена специальная широкомасштабная антипартизанская операция под кодовым названием «Мюнхен». Целью этой операции, начатой 17 марта, было уничтожение партизан в районе Ельня — Дорогобуж. Десятки деревень были сожжены, более трех с половиной тысяч крестьян убиты. Но эти зверства порождали лишь неутолимую ненависть. Представитель третьей танковой армии докладывает через несколько дней: «Есть все признаки того, что партизанское движение в районе Великие Луки, Витебск, Рудня, Велиж теперь организовано в еще большем масштабе. Боевая сила партизан получила поддержку части регулярных войск».

А Гитлер в преддверии дополнительной мобилизации и решающих операций требовал увеличения рабской рабочей силы для использования ее в германской промышленности. 21 марта 1942 года он дал Заукелю, ответственному за мобилизацию рабочей силы, право использовать любые методы для приведения германской экономики в состояние максимальной эффективности. Рабочую силу отныне можно было черпать из любых доступных германскому оружию районов — даже путем захвата, если это потребуется. Так называемый «рабочий закон» от 31 марта 1942 года предполагал отбор «годных» к производительному труду и «негодных».

В отличие от Бельзеца и Треблинки (где смерти сразу же подлежали все), такие лагеря, как Аушвиц, делили заключенных на работоспособных — они работали на полях и на фабриках — и непригодных (пожилых, больных, слишком молодых), которых уничтожали сразу в газовых камерах. Первая партия евреев прибыла в Аушвиц-Освенцим из Словакии 26 марта 1942 года. На следующий день пришел поезд из Парижа. «Ни одно другое правительство, — пишет Геббельс с гордостью в дневнике, — ни один другой режим не имел силы для такого глобального решения, как мы».

Германия интенсифицировала работу своих фабрик по уничтожению людей. Все больше и больше гибло гражданских лиц, приговоренных германским режимом к уничтожению. 7 марта Геббельс отметил в своем дневнике, что «ситуация теперь созрела для окончательного решения еврейского вопроса». На следующий день: «У последующих поколений уже не будет ни достаточной воли, ни организованной силы. Задача должна быть решена сегодня». У нацистов были пособники. 12 марта десять советских парашютистов приземлились близ литовского села Бирзаи, имея с собой радиопередатчик. Все они были найдены. Выданы и расстреляны.

Западные союзники

Рузвельт надеялся, что его советский союзник выстоит, но при всем этом готовился к худшему. Военный министр Стимсон и генерал Маршалл представили президенту план действий на случай коллапса совет-ско-германского фронта. Согласно идеям автора этого плана — Эйзенхауэра, западные союзники должны быстро подготовить 48 дивизий и 5800 самолетов на случай необходимости в экстренных действиях на Европейском континенте до 1 апреля 1943 года. Если же события потребуют более быстрого вмешательства, то предлагались массированные воздушные налеты и рейды на европейское побережье Атлантики.

Если советский фронт не выдержит в 1942 году, то ради самосохранения Соединенным Штатам и Британии придется спешно создавать свой фронт на континенте. Предполагалось в этом случае вторгнуться на Европейский континент осенью, задействовав для этой высадки от восемнадцати до двадцати одной дивизии. Сосредоточение этих войск — на случай быстрых и неожиданных перемен на советско-германском фронте — должно было быть реализовано к осени 1942 года и окончательно завершено в апреле 1943 года (если обстоятельства благоприятствовали бы такой затяжке). Первого апреля 1942 года Стимсон и Маршалл предстали со своими планами перед президентом. Все трое пришли к твердому заключению, что главной задачей на данный момент является поддержка Советского Союза. Стратегическая обстановка требовала не только помощи в снабжении, но и операций с целью отвлечения части главных сил немцев на Восточном фронте.

Президент считал необходимым согласовать стратегическую линию с англичанами и с этой целью решил послать в Лондон своего ближайшего советника Гарри Гопкинса и генерала Маршалла. Данное им письмо президента отстаивало ту мысль, что «необходимо создание фронта, который ослабил бы напряжение, оказываемое на русских. Наши народы достаточно мудры, чтобы видеть, что русские сегодня убивают больше немцев и уничтожают больше их материальных ресурсов, чем наши страны, взятые вместе. Эта цель должна быть главной».

Начиная с 1942 года главным экономическим рычагом Рузвельта становится ленд-лиз. У администрации был годичный опыт связей с союзниками, и Белый дом уже ощутил значимость этого орудия американской внешней политики и внутреннего роста. Но обозначились и сложности. Президент Рузвельт сказал, что только англичане оказались для России еще менее надежными союзниками.

«Они обещали предоставить в распоряжение русских две дивизии и не предоставили вовсе. Они обещали им помощь на Кавказе. И не оказали ее. Все обещания, данные англичанами русским, оказались невыполненными… Единственная причина, почему мы до сих пор ладили с русскими, заключается в том, что мы пока выполняли свои обязательства».

Не совсем. Согласно советско-американским договоренностям, США должны были поставить к 1 апреля 1942 года 42 тысячи тонн стальной проволоки, а поставили лишь 7 тысяч; нержавеющей стали — 22 тысячи тонн вместо 120 тысяч, холодного проката — 19 тысяч тонн вместо 48 тысяч и т. п.

Давая принципиальное согласие на высадку на континенте в форс-мажорных обстоятельствах, английский премьер имел перед собой совсем другую шкалу военных приоритетов и его стратегическое видение значительно отличалось от концепции Рузвельта. Он стремился к успеху на европейской периферии, выступал за относительно небольшие операции, предполагал полностью задействовать силы Советской Армии, чтобы самим вмешаться в события на этапе резкого ослабления немцев. При всем понимании того, где решалась судьба войны, Черчилль ни на минуту не забывал о своей миссии охранителя имперской мощи. Когда американские посланцы докладывали в Вашингтон о согласии Черчилля с их планом, премьер-министр думал о том, как предотвратить отход от Британской империи 400-миллионной Индии, как уберечь путь в Индию через Ближний Восток, как сохранить жизнеспособность империи. Его видение будущего предполагало сохранение главных имперских путей (в частности, защиту Египта), действия на европейской периферии, относительно небольшие операции, использование до конца сил Советской Армии и высадку в Западной Европе лишь на этапе коллапса либо СССР, либо Германии. В Европе же, считал Лондон, достаточно будет обеспечить десант и сопутствующие операции в Северной Норвегии.

В определенном смысле весна 1942 года была более тяжелым для Черчилля периодом, чем любой другой период времени с начала войны. Глубоко чувствуемая им патетика держала его на поверхности, когда Британия стояла одна против коричневой Европы. Но вот осуществились необходимые условия — два величайших государства, СССР и США, вступили в борьбу на стороне Британии. Угроза национальному существованию отодвинулась. Но естественной стала угроза ослабления и потери влияния Британии в мире. Несмотря на гигантское напряжение, роль британской промышленности уменьшалась, а британские войска несли неслыханные поражения. В Сингапуре шестьдесят четыре тысячи англичан сдались меньшему числу японцев — величайший удар по Британской империи со времен отпадения северо-американских колоний.

Фотографии сдачи генерала Персиваля были невыносимы для любого англичанина. Может быть, как пишет видный деятель эпохи Николсон, два десятилетия, на протяжении которых интеллектуалы и либералы всех сортов «сокрушили принципы и силу, на которых была построена наша империя, ослабили боевой дух британцев»? Сдача Сингапура, прославленной «лучшей крепости в мире», была символом этого отхода Британии и от штурвала своей судьбы, от героики британской выдержки и мужества. Черчилль начал спрашивать, той ли крови британские солдаты, что их отцы и деды? Вайолет Бонэм-Картер записывает, что впервые видела Черчилля в состоянии глубокой депрессии, неспособным сконцентрироваться в столь знакомой ему палате общин.

Отныне сдерживать процесс падения веса Британии должна была более искусная, чем прежде, дипломатия, гибкая и маневрирующая между США и СССР. Черчилль говорит о необходимости добиться доверия Сталина. Он отозвал посла сэра Стаффорда Крипса, не вызывавшего доверия Кремля, потребовал более пунктуального соблюдения поставок восточному союзнику и сообщает Идену (6 марта), что готов встретиться со Сталиным в Тегеране, Астрахани или любом другом месте. 7 марта Черчилль говорит о необходимости начала планирования «второго фронта» и сообщает Сталину, что квоты военных поставок в Россию не подлежат сокращению. В этот же день он пишет Рузвельту, что «не может отрицать за Россией права на границы, которые она имела к моменту нападения Германии». В этом же письме он просит Рузвельта поделиться американскими планами на текущий год. Ответ президента удовлетворил его, и Гопкинс прочитал такие адресованные ему слова Черчилля: «Счастливые дни еще вернутся». То было название любимой песни президента Рузвельта.

Британская разведка представила премьер-министру данные о грядущем полномасштабном наступлении немцев весной на советско-германском фронте. Расшифрованная «Энигма» сообщала англичанам, чтд немцы ремонтируют и строят железнодорожные пути и аэродромы на Украине, особенно активно к югу от Харькова. Объединенный комитет по разведке британского военного кабинета пришел к выводу, что следующее большое германское наступление произойдет на юге советско-германского фронта. Время выступления — май 1942 года. И в этой ситуации западные союзники отказали России во втором фронте. Компенсацией западные союзники посчитали массированные бомбардировки германской территории.

Гитлер в Берлине 15 марта 1942 г. заверил своих слушателей, что Россия близка «к абсолютному поражению». Черчилль воспринял это как признак подготовки немцев к крайним усилиям на Восточном фронте. Ожидая кульминации мировой борьбы, Черчилль интенсифицирует переписку со Сталиным. В телеграмме от 12 марта 1942 г. упоминаются «четкие указания» избегать задержек в поставках британских военных припасов России. Черчилль также обещал, что «с улучшением погоды английская бомбардировочная авиация увеличит число своих рейдов на Германию».

Россия начинает доминировать в стратегическом мышлении Черчилля. Он размышляет о переводе части британских войск с Ближнего Востока и Северной Африки (численность которых была в то время 635 тыс. человек) на более значимые фронты, а именно на Северный Кавказ. Он пишет генералу Окинлеку, командующему войсками в Северной Африке, о необходимости перевода 15 эскадрилий на русский левый фланг на Кавказе, сообщает своим ближайшим сотрудникам, что Сталин доволен увеличением британских поставок (они увеличились на 50 % по сравнению с июлем 1941 г.).

Москва определяет летнюю кампанию

Сталин сгруппировал войска у Москвы, он был уверен, что при первой же возможности немцы ринутся на столицу. Стратегическую разведку трудно упрекнуть — она давала весьма точные сведения о том, что немцы смещают центр своего внимания на юг, в направлении Донбасса, южной нефти, Кавказа. На Москву немцы пойдут после, а не до выполнения этих своих задач. Это уже знали западные союзники. Один из «кембриджской пятерки» — Кеинкросс — по воскресеньям садился на велосипед и передавал сведения, полученные британскими дешифровальщиками в Блечли, резиденту советской разведки. Сам Черчилль периодически передавал сведения «Бонифаса» Сталину. Эти сведения говорили: вермахт смотрит на юг и планирует сомкнуться на Среднем Востоке с победоносными японцами.

В перемену фортуны верить не хотелось. Ставка еще слала приказы ласкающего слух содержания. К примеру, в директиве Западному и Калининскому фронтам от 20 марта приказано достичь линии Дорогобуж— Красное (тридцать километров до Смоленска) к 20 апреля и окопаться на новых позициях. Взять Гжатск к 1 апреля. Войти в Ржев к 5 апреля. И Ставка не только приказывала. Она слала на оба эти фронта драгоценные резервы. В результате разочарования сменяли еще более глубокие разочарования. Истощенность войск, беспримерная усталость, оглушающее перенапряжение сказались в том, что Красная Армия так и не смогла взять основного редута группы армий «Центр», опирающегося на Вязьму и Ржев.

Беда и трагедия советского командования заключались в том, что они замкнули себя на идее, что с падением Ржева и Вязьмы германский «Центр» обрушится, поскольку дороги предполагаемого беспорядочного отступления перекроют советские войска, наступающие с юга и севера — Брянский и Северо-Западный фронты. Издалека кажется более рациональным остановиться на этапе неоправданных потерь, распространить опыт современной войны на грядущий период, когда в армию по следам отцов и старших братьев придет молодая поросль, когда численное превосходство Советской России будет восстановлено, а военная промышленность, ее уральская и сибирская базы наладят производство вооружения, превосходящего германское. Но Кремль спешил. И безмолвные поляны вблизи подмосковных городков хранят память о бесчисленных невозвратимых жертвах.

На севере — на Волховском фронте — Мерецков и Власов постарались оживить замершую в ледяных болотах славную 2-ю ударную армию, и она продолжила свое движение в направлении Любани. Однако первый же «послезимний» опыт убедил командиров, что форсирование болот и изматывающая весенняя слякоть неизбежно подорвут боевой дух армии, несмотря на приданный Ставкой ей в помощь новый пехотный корпус. Дело все равно не пошло, и Ставка удивила многих, ликвидировав Волховский фронт как таковой. Мерецков был послан заместителем Жукова на Западный фронт. В штаб-квартиру Волховского фронта прибыл генерал Хозин — командующий Ленинградским фронтом с директивой Сталина трансформировать Волховский фронт в «оперативную группу», которая в составе Ленинградского фронта должна была деблокировать Ленинград.

Мерецкова более всего волновала судьба 2-й ударной армии, находившейся теперь в руках генерала Власова. Как только представился случай, Мерецков открыто выразил свое мнение на заседании Ставки: «2-я ударная полностью отработала свое. Она не может ни атаковать, ни защитить себя. Ее линии коммуникаций в данном случае зависят от действий немцев. Если не помочь ей, катастрофы не избежать. Для выхода из сложившейся ситуации я предлагаю не снимать 6-й гвардейский пехотный корпус с фронта, а, напротив, укрепить эту армию. Если этого сделать нельзя, тогда 2-я ударная армия должна быть вытащена из болот и лесов назад — на дорогу Чудово — Ленинград и к железнодорожным линиям». Слушавший Мерецкова Сталин не внял его словам, и 2-я ударная армия продолжала стоять в нечеловеческих условиях, теряя свою боевую силу, будучи обреченной и фактически покинутой, открытой растерзанию противника. Ее командующего ждет незавидная судьба.

В конце марта 1942 года германские войска в свете неудач Красной Армии и восстановления собственных сил начинают переходить к активным действиям. На рассвете 27 марта группа Зейдлица после внушительной артподготовки начинает прорыв к осажденной под Демянском немецкой группировке (обильно снабжаемой по воздуху) — наносит удар в стык 11-й и 1-й ударной армий и, совершенно неожиданно для Курочкина, проходит одну за другой оборонительные линии между Старой Руссой и Демянском. Противостояние едва ли могло быть более суровым. Под постоянным прицелом господствующих в воздухе немецких штурмовиков советские войска оборонялись отчаянно. И все же происходящее не было похоже на 1941 год. Зейдлицу понадобилось тридцать дней, чтобы выйти к реке Ловать, где он соединился со 2-м германским корпусом.

Апрель

5 апреля 1942 года Гитлер издал директиву № 41 (своего рода эквивалент плана «Барбаросса»: «Решительно сокрушить военную мощь, оставшуюся у Советов и лишить их источников ведения военных действий, военной экономики (kriegswirtschaftlischen KraftqueUen)».

Всем было видно, что географические цели на 1942 год весьма отличаются от безумных планов 1941 года: «Следуя первоначальному плану Восточной кампании, армии центрального сектора будут твердо защищать свои позиции, группа армий «Север» захватит Ленинград и сомкнется с финнами, а южный фланг пробьется на Кавказ… Отныне все основные силы будут сосредоточены на южном секторе».

На Западе дело сведется к десанту англичан и канадцев во французский Дьепп 19 августа — когда Паулюс рвался к Сталинграду. Москве уже скажут, что высадки на Европейском континенте не будет. Англичан Роммель оттеснит к египетской границе. И только к концу 1942 года, в ноябре американцы и англичане высадятся в Северной Африке.

9 апреля 1942 года Гитлер начал обед в «Вольфшанце» словами: «Господа, пришла весна!» Гитлер ненавидел снег, а в том году он в Восточной Пруссии долго не таял, и Гитлер стал говорить, что попросит Муссолини о местечке в африканской пустыне. Но с исчезновением этого символа подмосковной катастрофы все отмечают подъем его настроения. Теперь он готов решать даже проблемы отступления. «Как поступить, если военные части отходят без приказа и остановить их невозможно? Нет иного выхода, кроме как прибегнуть к расстрелам. Но расстреливать надо не простого пехотинца, этого жалкого червяка, нет, расстреливать надо командира отходящей части».

У Гитлера ослабевает депрессия и просыпается страсть к философствованию, к рассуждениям о проблемах блестящего германского будущего. Во время обеда 5 апреля в «Вольфшанце» Гитлер согласился с Гиммлером, что дети германского происхождения должны быть изъяты из семей их родителей на оккупированной территории и отданы в специальные немецкие школы. В эти же дни нацисты создали третий лагерь массового уничтожения — в средневековом городке Замойшче. 10 апреля нацисты еще более засекретили массовое убийство евреев, отныне приписывалось именовать их депортацию к печам и газовым камерам «транспортацией евреев в направлении Восточного фронта».

Но чтобы полностью воплотить в жизнь такие теории и практику, нужно было победить противника. ОКВ и ОКХ приступают к рационализации наступательных действий в России, «когда она проходима».

Апрель 1942 года был месяцем самой большой смертности в Ленинграде — 102 тысячи 497 человек ушли молча из этого мира. И никто не назовет эту цифру точной, множество обмерзших людей уходили безымянно.

В начале апреля в командовании Ленинградским фронтом (как помнит читатель, инкорпорировавшем Волховский фронт) произошли большие перемены. Редкая «белая ворона» среди генералов (непартийный командир) — генерал Говоров — стал новым командующим Ленинградским фронтом. Войска, стоящие между озерами Ладожским и Ильменем, были объединены командованием Ленинградского фронта, но общая координация усилий на таком большом участке была весьма сложной. Тремя армиями, замкнутыми в самом Ленинграде, командовал генерал Говоров. Шесть армий, растянувшихся между озерами, контролировались непосредственно из Ленинграда. Дублирование действий не способствовало их эффективности. Хозину поручили командовать «операционной группой» близ волховской Малой Вишеры — то, чем был прежде Волховский фронт Мерецкова, многострадальная волховская группа. Говоров был артиллеристом и стремился оптимизировать артиллерийскую оборону города. Но сил разомкнуть блокаду у него не было, и великий город умирал на виду у всей страны.

В начале апреля Жуков сделал общую оценку ситуации на своем Западном фронте. «Фронт имеет протяженность более 300 километров. Мощь противника: на линии Милятино — Ельня разведка определила шесть дивизий. В направлении Ельни созданы фортификационные укрепления, ведущие к Рославлю и Смоленску. К западу от Днепра не оцененные точно силы держат оборонительные позиции. К северу — Ярцево, Землево, Волоста, Пятница — подходы к железнодорожным путям прикрыты несколькими частями, среди которых 35-я и 23-я пехотные дивизии. Протяженность фронта вынуждает меня обратиться к оборонительным действиям. Инициатива явно переходит в руки противника. Резервов нет». Жуков предложил несколько операций, но речь уже не идет о январского масштаба фантазиях, обещающих победоносное окончание войны в 1942 году.

В глухих лесах генерал Ефремов вместе с группой охраны под суровым огнем пробивался 18 апреля из окружения местного масштаба на Западном фронте. Не имея возможности помочь своим людям и не желая попасть в плен, генерал обратился к окружающим: «Ребята, мне наступает конец, но вы продолжайте сражаться». И застрелился.

Глобальная война требовала хотя бы минимальной координации усилий. Рузвельт пишет Сталину письмо с выражением сожаления относительно того, что огромные расстояния препятствуют их встрече. Возможно, хорошим местом для такой встречи была бы Аляска. Суровая реальность весны 1942 года не позволяла откладывать согласования стратегических целей. Если визит Сталина как Главнокомандующего невозможен по причинам занятости, то необходим посредник, который пользовался бы доверием главы советского правительства. Рузвельт предложил Сталину послать народного комиссара иностранных дел В. М. Молотова для обсуждения «предложений, предполагающих использование наших вооруженных сил с целью помощи критически важному Восточному фронту». Последовал ответ, что Молотов прибудет в Вашингтон «для обмена мнениями» в деле организации второго фронта в Европе. И прибудет он в Вашингтон через Лондон.

Во время ужина с Гопкинсом и Маршаллом 14 апреля 1942 года Черчилль признал, что наиболее эффективным способом помощи русским была бы высадка в Северной Франции. Но Британию сдерживают два обстоятельства — оборона Индии и оборона Ближнего Востока: «Мы можем потерять армию в 600 тысяч человек и весь человеческий резервуар Индии. Нельзя допустить также падения Австралии». Услышав изложение сдерживающих Британию мотивов, Гопкинс резюмировал: «Каждая страна сражается за свои собственные интересы».

Планирование в Москве

По мере того как зимнее наступление Красной Армии выдохлось (что особенно заметно стало в марте 1942 года), руководство страны и высшее военное командование вынуждено было планировать будущее в значительно менее радужных тонах. Именно на этом этапе Сталин откладывает все прочие дела и становится в центр руководства и планирования Красной Армии. Сложный для него период времени. Никто не видел Сталина самобичующимся, но многим внимательным наблюдателям за ним этого периода виден определенный душевный надлом. Привычный скептик, он слишком позволил себе увлечься радужными перспективами на изломе Московской битвы, которые, казалось, открылись в декабре-январе, когда вождь поверил в крутой поворот военной фортуны. Он сделал, по меньшей мере, три ошибки: недооценил врага; не сумел сконцентрировать силы на решающих направлениях; не наладил эффективной службы стратегической разведки.

Еженощные бдения в Кремле не имели элемента дискуссии — кто, кроме очень узкого круга людей, посмел бы спорить с человеком сталинской властности и сталинской нетерпимости? Обращение к радиотелефону, к прямому контакту с генералами близ передовой не всегда давало позитивные результаты. Тем сильнее депрессивные явления. В апреле-мае 1942 года он находится в подлинном психологическом и интеллектуальном тупике, никто не знает, какой должна быть, какой будет летняя стратегия.

В то же время восточная военная промышленность стала давать первые результаты. Вставал вопрос об использовании первых поступающих военных ресурсов. Нечеловеческое напряжение тыла, круглосуточная работа новых заводов на Урале и за ним позволила произвести более 4500 танков, 3000 самолетов, 14 тысяч пушек, 50 тысяч минометов. (Вызревала идея создания самоходной установки.) Модели танков были уже апробированы в боях — «Т-34», «КВ», «Т-70». Каждый из четырех танковых корпусов, скажем, прибывших в апреле 1942 года на Брянский фронт, имел 24 танка «КВ», 88 танков «Т-34», 69 легких танков.

Сталин опасался близости немцев к Москве и в 1942 году провел две «очистительные операции» — операция Ржев — Сущевка (июль-август) и операция Марс (ноябрь-декабрь 1942 года). Ставка хотела ликвидировать германский выступ у Демьянска и Великих Лук. Напомним, что отсюда до Москвы было всего 160 километров. И ей удастся сделать это, но только после Сталинграда. На центральном участке Красная Армия имела 2 530 000 солдат и офицеров, а на юге — 1 100 000 человек. 4260 танков на Севере и 1463 на Юге. Жуков оставался главой Центрального сектора до августа 1942 года (потом его здесь сменит Конев).

А в Ставку и Генеральный штаб вызываются все более независимо мыслящие генералы, лучшие из военачальников. Вопрос один: какой должна быть оптимальная стратегия на весну-лето текущего года? Сам Генштаб подготовил весьма реалистический обзор основных процессов и реалистических возможностей. В нем уже сложившийся дуэт — Шапошников и Василевский — в достаточной мере критично оценил мощь Красной Армии, арсенал имеющихся вооружений, поток оружия и боеприпасов, производимых военной промышленностью.

Главное в этом документе было (словами Василевского) определение оптимальной стратегии на раннее лето 1942 года как «временной стратегической обороны». Переход к ней объяснялся несколькими обстоятельствами, среди которых главными были истощение наличного состава, отсутствие обученных резервов, незавершенность процесса обучения командного состава основам ведения современной войны. Стратегическая оборона должна была осуществляться за счет активной оборонительной деятельности, способной измотать самоуверенных немцев. Одновременно шел процесс подготовки новых боеспособных частей, вступление в строй которых даст армии новый, более надежный шанс в будущем.

Олицетворяя собой лучшую стратегическую ориентацию в сложившейся обстановке с советской стороны, старый (еще царский) офицер Шапошников и его лучший ученик Василевский представили свою стратегическую оценку Сталину в середине марта 1942 года. Двумя месяцами ранее Сталин отбросил бы документ с подобными выводами, но в марте на фоне затормозившегося на всех фронтах наступления ему пришлось преодолевать собственную бешеную гордость. Теперь его молчание означало не презрение к осторожным, а признание справедливости и адекватности точки зрения Шапошникова, Василевского и Жукова, не разделявших январской самоуверенности и не одобрявших чрезмерных по масштабам операций, ориентированных на временную оборону. Войска, едва избежавшие кровавого Молоха германской армии, которые несколько месяцев находились в состоянии чудовищного напряжения, только начинали учиться основам современной войны.

Трезвым головам в Ставке приходилось останавливать не только максимализм вождя, но и беспредельную лихость его эпигонов. «Красные орлы» Гражданской войны — Тимошенко, Ворошилов, Буденный, Голиков — еще лелеяли надежду на успех посредством сабельного прорыва в тыл противника. Лихой порыв вперед конных масс, а не топтание и заумное колдовство возле карт — вот путь к победе русской армии. Опыт Первой мировой, опыт Жоффра и Френча, горький опыт французского «элан виталь» был им почти неведом. Они жили в мире тачанок, и «даешь!», они были поклонниками броска вперед, «а там посмотрим». Сила Тимошенко, Голикова и всей старой гвардии была в том, что они предлагали дело, а не почти невыносимое ожидание ошибок противника, наступление у того немыслимого истощения (почему оно должно было наступить само собой?). Действие обычно привлекательнее, и Сталин ценил порох в старых пороховницах.

В середине марта 1942 года маршал Тимошенко представил Ставке план наступления трех фронтов — Брянского, Юго-Западного и Южного — с целью уничтожения основной массы войск германской группы армий «Юг» и нечто такое, что не могло не взволновать, — выхода в результате наступательных операций на линию Гомель — Киев — Николаев. Нудные специалисты Ставки указывали на недостаточную оснащенность войск, на усталость войск, на отсутствие детализированного планирования, на элемент безрассудности и слепой отваги (если не авантюризма) в подходе к делу, от которого зависело само выживание государства. Но что предлагали взамен эти, пользуясь терминологией Гражданской войны, военспецы? Ждать у моря погоды в расчете на растянутые немецкие коммуникации, ждать массовых результатов возрождаемой на Востоке военной промышленности, ждать взросления и мужания нового набора, молодых командиров? Но ведь так можно и просчитаться. Просчитался же Генштаб в 1941 году, ожидая главного удара на Украине, ведь потом пришлось ценой неимоверных усилий перебрасывать огромные массы войск навстречу идущему прямо на Смоленск врагу. Нет, бездеятельность губительна для армии.

Идея, подвергнутая критике в Генштабе, не померкла. Тимошенко и его окружение (политкомиссар — член военного совета фронта Хрущев, начальник штаба фронта — Баграмян) произвели на свет укороченный вариант наступательного плана, согласно которому задачей ставилось освобождение индустриальной столицы Украины — Харькова. Предлагалось буквально напрашивающееся само собой наступление со стороны Изюмского выступа в северо-западном направлении.

В результате планирования Тимошенко и одобрения Сталина возник заманчивый замысел — возникла и получила развитие Харьковская операция, так много значившая для хода событий в 1942 году. Ее притягательной стороной было возвращение в лоно страны Харькова — крупнейшего индустриального и железнодорожного центра (являвшегося своеобразной осевой основой германской стратегии на Юге), получение с его захватом возможности походом на Днепропетровск и Запорожье вернуть себе индустриальное сердце Украины.

Сомнительной стороной подготовки и реализации этой операции явилась стратегическая некомпетентность проектантов — командования Юго-Западным фронтом, слабые организационные способности, отсутствие должной материальной подготовки, момент импровизации — лихое конное «авось» в борьбе с врагом, который не прощал ошибок. В вопросе, от решения которого зависела судьба только что подготовленных резервов 1942 года.

План стремительного наступления в Северной Украине курсом на Харьков и Полтаву был сверстан и одобрен в конце марта; время исполнения — май. Сталин рассчитывал на фактор прекращения эвакуации промышленности на восток, на благоприятное обстоятельство сохранения московского индустриального района, на созданные новые дивизии. С его точки зрения, возможность наращивания производства боеприпасов, боевой техники и амуниции следовало использовать немедленно — немцы ведь не дремлют, они владеют арсеналом всей Европы. ГКО наращивал планы производства танков, самолетов, орудий. Эта техника должна была укрепить боевую мощь Красной Армии.

В Ставке стало признаком дурного тона «осторожничать» в перспективных наметках. Здесь начали разрабатывать пусть менее амбициозные, чем прежние, планы операций (скорее локального характера: разомкнуть блокаду Ленинграда; взять Вязьму с прицелом на Смоленск; отвоевать Харьков с прицелом на Днепропетровск — Запорожье; со стороны Керчи нанести поражение немцам в Крыму). Но не стоять, не отдавать немцам инициативу, не болеть более прошлогодней апатией первых дней и недель войны.

Это важный рубеж. В осмыслении опыта войны выявились два подхода. Первый, олицетворяемый Жуковым, предлагал перейти к стратегической обороне, к позиционной войне на тот период. Пока военная промышленность освоит новые образцы вооружений и решительно превзойдет германскую промышленность (о масштабах работы которой в Москве знали). Этот подход исходил из опасности ошибиться во второй раз, бросить последний мощный людской резерв в непродуманные импровизированные авантюры и позволить немцам проявить себя там, где они сильнее всего, — в маневренной войне.

Эти мастера перемещений и согласований деятельности всех наличных сил, воспитанные на Мольтке-старшем и Людендорфе периода Танненберга, получили в лице танков и штурмовой авиации желанное средство обнажать уязвимые места цепкого, жертвенного, смекалистого, но не склонного видеть всю картину битвы в целом противника, каковым была Красная Армия. Первая школа базировала свои умозаключения на том, что время работает на Советский Союз, на большую антигитлеровскую коалицию, против ресурсов Германии и ее маломощных союзников.

Шапошникова в его особом мнении поддерживал Жуков. Он полагал, что немцы у Ржева и Демянска — это постоянная и не спадающая угроза столице, угроза рокового поворота в войне. Жуков подозрительно относился к грандиозным операциям, ослабляющим решающий все центр. Поэтому делом первостепенной важности он считал отбросить немцев до Смоленска. Генеральный штаб видел главную угрозу в двух потенциальных плацдармах немцев — орловско-тульском и курско-воронежском, откуда механизированные колонны вермахта могли бы прорваться, окружая Москву с дальних подступов. Наличие такой угрозы, способной повернуть весь ход событий на советско-германском фронте, почти автоматически требовал избегать крупных операций вдали от нервных узлов войны.

Не в характере Жукова было прятаться за чужие спины. Он доложил о своих взглядах Сталину и предложил провести мощную операцию по уничтожению германских войск в локальных масштабах в районе Ржева — Демянска, используя силы Западного и Калининского фронтов, вводя в действие зреющее авиационное прикрытие — авиацию Оборонительного командования Москвы. Такое наступление выбьет немцев из равновесия и ослабит их летние наступательные приготовления.

Второй подход игнорировал стратегию, основанную преимущественно на наблюдениях за противником. Надо навязать им свою игру. Ведь получилось же под Москвой? Русский солдат в окопных сидениях теряет свои лучшие качества. Зрелище распластавшихся в апатии командиров его деморализует. Упорная сдержанность — не его стихия. Его эмоциональное состояние либо на подъеме, либо на спаде. Отказ от наступательных операций деморализует его.

Все сказанное, увы, не новость, с этой особенностью русской армии мир познакомился с момента ее появления на европейской арене под Полтавой. Так делайте хоть что-нибудь! Сталин в конце марта выдвигает тезис «обороняться и наступать одновременно». Он страшился «оставлять» германское командование «без дела», он боялся новой концентрации германской мощи. И всеобщим было мнение о том, что главной является угроза нового германского наступления на Москву.

Видя разногласия среди своих военачальников, Сталин созвал сессию Государственного Комитета Обороны. Военачальников представляли Ворошилов, Шапошников, Тимошенко, Жуков, Василевский и Баграмян. Как обычно, общий обзор сделал уважаемый всеми Шапошников — олицетворение синтеза старой просвещенной военной школы и молодой крови советского периода.

Шапошников никогда не выжил бы в той среде, где он находился, если бы не его природная осторожность и колоссальная интуиция. В общем и целом многоопытный и потерявший много иллюзий Шапошников стал в конечном счете склоняться к мнению конногвардейских ортодоксов, хотя он делал несколько отличные от ставших ортодоксальными умозаключения. Существующее германское превосходство в силах и отсутствие второго фронта предполагали господство на текущий момент «активной обороны». При этом главные стратегические резервы должны были быть сконцентрированы на центральном участке огромного по протяженности фронта. Именно здесь, по мнению Генерального штаба, произойдут главные события летней кампании 1942 года. Все это бросало критический свет на бывший у всех на уме южный план Тимошенко. Но не предлагало альтернативы.

И Сталин почувствовал это, возможно, острее всех. Он прервал монотонную речь Шапошникова нетерпеливым восклицанием:

Прояснение позиции Сталина указало, какая линия одерживает верх. Мнение Сталина не оспаривалось, и сомневающимся в постулате «обороняться и наступать одновременно» пришлось действовать исподволь. Шапошников был осторожен. Он надеялся, что «ограниченная активная стратегическая оборона» ослабит германские войска к началу лета, что создаст предпосылки для дальнейшей активизации Красной Армии — когда будут подготовлены резервы, военная промышленность развернется во всю мощность, а немцы в полной мере ощутят растянутость своих коммуникаций.

Это был благоприятный момент для Тимошенко. Маршал встал и изложил свою точку зрения на предлагаемое наступление Юго-Западного фронта. Нельзя давать немцам преимущество первого удара, как в 1941 году. Если машина вермахта покатится вперед, то останавливать эту силу будет сложнее. Его люди готовы и ждут приказа; только предваряющее наступление расстроит планы немцев на Юге; что же касается наступления Западного фронта, то оно чрезвычайно целесообразно, оно отвлечет значительные силы немцев.

То было впечатляющее изложение взглядов. Маршал Тимошенко предлагал рискнуть силами своего, а не чужого фронта, он излагал разумные аргументы. Противостоять им могла лишь логика Жукова, но лишь поддержанная Генштабом. Однако Шапошников молчал, и главенствующей снова стала доктрина «одновременного наступления и обороны», что в конкретике момента означало смещение баланса мнений в сторону Тимошенко.

Строго говоря, Шапошников пытался переубедить Сталина, но, как вспоминает Жуков, в конечном счете замкнулся в молчании. Возможно, Шапошников знал мнение Сталина, что Красная Армия всегда слаба в длительной обороне (психика людей отличается от немецкой методичности, немецкая оборонительная наука вызрела еще в Первую мировую войну). Поэтому Шапошников не стал бороться с неизбежным и своим молчанием фактически одобрил идеи Тимошенко — для одобрения которых при этом достаточно было мнения одного Сталина.

Впрочем, Сталин, как и многие члены Ставки, не спорил с Жуковым о том, что Москва в 1942 году будет так или иначе целью немцев номер один. Немцы могут варьировать направление, подбираться с разных флангов, но они должны понимать, что без падения Москвы для СССР еще ничто не потеряно. Большинство наиболее значимых советских военачальников считало, что Гитлер так или иначе построит свои планы на ударе в направлении советской столицы и всего центрального региона. Отсюда следовало, что группировку советских войск вокруг Москвы не нужно ослаблять.

Более того, Сталин приказал в максимальной степени сконцентрировать наличные войска и резервы на фронтах, прикрывающих столицу. Особенно опасным для столицы весной 1942 года стало считаться тульско-орловское направление, тот юго-запад, откуда танки Гудериана осенью 1941 года могли совершить бросок к советской столице. Соответственно, Брянский фронт, переданный в самом начале апреля близкому Сталину генерал-полковнику Голикову, подлежал укреплению. Голиков получил 23 дивизии и три танковые бригады. Он сам и его начальник штаба Казаков считали, что немцы могут начать наступление на обоих направлениях — Орел — Тула и Курск — Воронеж, разрезая Брянский фронт пополам. Чтобы предотвратить такой оборот событий, следовало создать особую группировку, прикрывающую Воронеж.

Но посмотрим, куда указывала советская стратегическая разведка. Она владела превосходными источниками. Как признает, скажем, английский историк Дж. Эриксон, «Сталин имел в своем распоряжении, возможно, самый эффективный в мире разведывательный аппарат. И после скептицизма 1941 года Сталин мог убедиться, какой мощной силой он в данном случае располагает. Он стал придавать сообщениям Люси и Вертера первостепенное значение. Разведка указывала не на Москву, она указывала на другое направление — на юг. Как всегда, когда его мнения оказывались расходящимися с реальностью, Сталин неприязненно воспринял информацию о сосредоточении основных германских войск на юге.

Но каждый день приносил свидетельства именно этой направленности германских усилий в предстоящей летней кампании, и Сталин был уже обязан переориентировать свое видение летних баталий. Именно информация Люси о концентрации германских войск на юге послужила основанием для придания Тимошенко дополнительных сил, для поддержания идеи предваряющего удара на дальнем юго-западе, на Харьковском направлении. В конечном счете, под началом Голикова оказалось полторы тысячи танков, у Тимошенко — 1200 танков. Увы, эти танки ждала не совсем счастливая доля. Молодые танкисты еще не знали, что в предстоящие месяцы судьба отвернется от них.

Но случилось несчастье. Самолет с командиром 48-й армии генералом Самохиным, который вез секретные документы, касающиеся харьковской операции, из-за ошибки пилота сел на германский аэродром в Мценске. Генерал и его документы исчезли. Получили ли немцы данные о грядущих операциях Красной Армии? Это отныне оставалось большим и тревожным вопросом.

Германское планирование

Нужно сказать, что немцы довольно быстро пришли в себя после похоронного настроения конца декабря — начала января. Их примерная работоспособность на фоне ослабления давления утомленной Красной Армии стала давать результаты. Фронт стабилизировался. У вермахта появилась возможность навязать свой ход развития событий, свою логику продолжения войны. Для этого следовало навязать русским свой путь, свою маневренную тактику. Словом: если германская армия возвратит себе прежний боевой дух, а русские наконец ослабеют окончательно, тогда бог войны выберет Берлин.

В «Вольфшанце» повеселевший Гитлер старается в воображении перепрыгнуть этап непосредственного столкновения. Ему доставляло удовольствие размышлять, как немцы поступят со своей русской Индией. Отвлекаясь от практических дел, Гитлер 5 апреля 1942 года мечтал:

Но чтобы воплотить в жизнь все эти фантазии, следовало, как минимум, победить в текущей войне.

Мы уже говорили, что Гитлер с порога отверг идею превратить захваченное на востоке в огромный бастион, создать укрепрайоны и защищать этот бастион всеми средствами, предоставляемыми развитой технической цивилизацией. Пассивность противоречила самому его духу, она явилась бы молчаливым признанием и его поражения и непобедимости России. К тому же русские, судя по их поведению, не впали в своего рода военно-политический буддизм, их энергия не подорвана, решимость не в ступоре, а разведка говорит о разворачивающемся военном производстве на уральской границе Европы и Азии.

Но для того чтобы начать наступление, германское руководство должно было хотя бы примерно знать о планах Москвы, иметь сведения, минимальное представление о сильных и слабых сторонах советской оборонительной системы. В Оберкомандо хеер (ОКХ) за сбор и анализ данных и сведений о Советском Союзе отвечал весьма невидный спокойный офицер с негромким голосом и невысоким рангом — оберлей-тенант Гелен. (Его мемуары сегодня приоткрывают завесу над работой верхушки германской военной машины.) В его работе были сильные и слабые стороны. Именно он готовит основные стратегические оценки к плану «Барбаросса» и разделяет все слабости оценки СССР как военного противника. Гелен обрабатывает полученные разными путями письма с советского фронта, он неутомим в сборе статистики, в изучении местной советской прессы и самых разнообразных источников. Он активно использует Funkspiele — радиообман советского Центра с помощью передач захваченными советскими агентами фальшивых сообщений, рассчитанных на дезинформацию советского командования.

Еще в ходе подготовки к «Барбароссе» он использовал своих агентов в Прибалтике, в Крыму, на Украине. Но еще большее признание планировщиков гитлеровской Германии Гелен получает после начала германского вторжения, когда обнаружился его своеобразный талант в вербовке агентов среди военнопленных. Гелен создал специальные «сборные» лагеря, куда помещал тех советских военнопленных, которые выразили готовность сотрудничать с немцами. В нескольких случаях его действия были успешными. Так, в его руки 13 октября 1941 года попал в ходе «великой московской паники» некто В. Минишкий, одетый в форму капитана Красной Армии. Люди Гелена довольно быстро определили, что перед ними немалая птица. Минишкий работал в аппарате ЦК ВКП(б), а с началом войны был определен в штаб Западного фронта Жукова в качестве войскового комиссара. В немецком лагере он согласился работать на немцев. Помимо прочего был использован тот факт, что жена и двое детей Минишкия оказались на оккупированной территории. Предатель был подготовлен Геленом лично, был проведен через линию фронта с убедительной легендой о побеге из немецкого плена. Операция была проведена успешно. Минишкий, теперь имеющий кодовое имя Фламинго, получил работу в Москве, близкую к военному командованию. В Москве на него работал агент с радиопередатчиком Александер. Именно этот высокоценимый немцами источник, начавший работать в ГКО, сообщил об исключительно важных советских конференциях, на которых обсуждались планы летней кампании 1942 года. В марте-апреле 1942 года, удвоив усилия, Гелен изучал все возможные части информации (донесения японского военного атташе из Куйбышева, германского военного атташе из Анкары, перехваты радиопередач и прочее), которые в целом дали ему ценную мозаику состояния армии, военной промышленности, перемещения частей и материалов, которая позволила уловить общую логику происходящего.

Итог этой кропотливой работы заключался в том, что русские опасаг ются за судьбу центрального — московского — региона, они концентрируют силы по его защите. Удар здесь сопряжен с большими трудностями, с преодолением глубокой оборонительной системы. Логично искать более уязвимое место на русском фронте.

Первого апреля 1942 года в знак признания своих заслуг оберлейтенант Гелен стал главой Отдела Восточного фронта ОКХ (Fremde Нееге Ost). Каждый день Гитлер получал от него полторы страницы оценки существующей ситуации с точки зрения разведки. Высокоспециализированная служба перехвата Stab Walli зафиксировала беседу члена Центрального Комитета ВКП(б) Носенко с одним из редакторов «Правды», в которой обсуждалась необходимость вырвать у немцев военную инициативу и начать наступление на советско-германском фронте примерно 1 мая 1942 года. (Позднее, в майском обращении сам Сталин сделал намек на то, что война может окончиться в текущем году.) Папка Гелена «Наступление на Харьков» увеличивалась буквально с каждым днем. 10 апреля Гелен выступил перед руководством вермахта с докладом о предстоящей стратегии советского руководства. Он исключил общее наступление советских войск, но указал на очень высокое вероятие наступления советских войск на одном из участков фронта. Попытки снять германскую блокаду с Ленинграда очень вероятны. Слабым местом советской обороны будет южный участок огромного фронта.

1 мая Гелен представил германскому руководству 11-страничный доклад, из которого значило, что советские позиции в общем и целом будут иметь оборонительный характер, но предпринято будет несколько наступательных операций с целью измотать германские войска. Главной такой операцией будет использование Изюмского выступа, вде уже намечается движение 28-й советской армии, разворот 6-й и 38-й армий в общее наступление на Харьков.

При всех своих недостатках германская стратегическая разведка настаивала на нескольких важных обстоятельствах. Наиболее значительным среди них было утверждение, что советская военная промышленность без донецкого угля, криворожской железной руды и индустриальных мощностей Харькова — Днепропетровска не угасает, а напротив, заметно интенсифицирует свою работу. Шоком для Гитлера были слова начальника штаба сухопутных войск Гальдера, что военные заводы, расположенные на Урале и за ним, производят 600–700 танков в месяц. Гитлер вскричал, что это невозможно, и ударил по столу. Если эти цифры отражали реальное положение дел, то тогда — с точки зрения Гитлера — тем более нельзя было откладывать дело на потом. Теперь уже абсолютно неправы были наблюдатели вроде генерала Блюментрита, который говорит, что Гитлер «не знал, что теперь делать, поскольку он не желал слышать об отходе. Он чувствовал, что следует предпринять что-то, и единственное что-то могло быть только наступлением». Неправильно. Вот теперь-то Гитлер знал определенно, что наступление — его единственный необходимый элемент планирования, без него он проигрывал. Собственно, и окружающие генералы не вставали в оппозицию к нему, они стали видеть в ускользающем от них времени все менее благожелательный фактор.

Гитлер и руководство вермахта приходят к мысли о необходимости приложить все силы, чтобы постараться сокрушить Россию одним смертельным ударом. Если в прошлом году не удалось ее нокаутировать, то в текущем 1942 году ей следует перерезать сонную артерию. Гитлер делает ареной своих стратегических размышлений не ОКХ (Верховное командование сухопутных сил), а ОКВ (Верховное командование вооруженных сил), где сервильные Кейтель и Йодль знали, когда восхититься гением, посетившим Германию. ОКХ — Оберкомандо хеер — становится разработчиком диктуемых стратегических идей, значение и влияние Гальдера ослабевают (что в не столь уже отдаленном будущем и приведет к логическому концу — его уходу). Но пока Гальдер и его коллеги получают поручение рассмотреть ряд прежних и новых стратегических схем, исходя из фактора диктуемого обстоятельствами удара.

Гальдер двинулся вперед по накатанным рельсам — еще в ненастную зимнюю пору отступления его ОКХ предложило в будущем ограничить зону активных боевых действий против казавшейся тогда неукротимой Красной Армии южной частью огромного фронта. Тогда речь шла об ограниченных действиях на участке восточнее Днепра (главным образом для того, чтобы обезопасить германское владение запасами марганца близ Никополя). Напомним, что первые идеи смещения центра тяжести на юг обсуждались на совещании в Орше, где Паулюс присутствовал в качестве заместителя Гальдера, а сам Гальдер определял стратегическую задачу так: «Когда погодные условия позволят нам, мы будем считать оправданным всеобщее движение на юге в направлении Сталинграда с целью оккупации района Майкоп — Грозный как можно скорее, с тем чтобы улучшить наше положение в отношении нефти».

Теперь, в ставшем относительно спокойным апреле, вперед выходит название, которое многое определит в германской и советской истории, — Сталинград. Вот первое обоснование необходимости его захвата: «Открыть город огню нашей артиллерии, с тем чтобы лишить его значимости в качестве центра военной промышленности и коммуникаций». Привлекательным стал казаться захват территории между Доном и Волгой, отделяющей Юг Советского Союза от Севера. Гитлер видел в захвате Сталинграда не самоцель. После его захвата он предполагал получить возможность выхода на столь любимый им стратегический простор. Открывалась возможность повернуть на север вдоль приволжских индустриальных центров к Москве — или сделать резкий поворот к нефтеносному Югу. Не исключена была и экспедиция к столь значимому в военном отношении Уралу. Все казалось возможным после захвата Сталинграда. Но, по мысли Гитлера, все эти возможности откроются реально лишь в том случае, если на пути к Сталинграду и в битве за него Красная Армия понесет невосполнимые потери, будет решающим образом ослаблена и в дальнейшем не сможет стать действенным щитом ни на одном из обозначенных направлений.

Итак, главной задачей вермахта на предстоящую кампанию стало нанести Красной Армии в районе Сталинграда поражение даже более серьезное, чем летом-осенью прошлого года. Далее туман неизвестности стал постоянно рассеиваться с каждым днем, поскольку Гитлер все более стал склоняться к повороту от Сталинграда именно на юг. В конечном счете, Гальдер получил определенное и достаточно ясно выраженное поручение. «В письменном распоряжении мне поручено приготовить плановые разработки наступления в Южной России на лето 1942 года, целью была названа Волга у Сталинграда. Мы видели в достижении этой цели фактор защиты левого фланга наступающей в районе Дона армии».

Не нужно оканчивать школу германского генерального штаба, чтобы увидеть противоречие этого замысла основополагающим канонам. Гитлер в данном случае, с точки зрения пуристов германской военной науки, уходит за пределы военной рациональности. Эту точку зрения мы можем найти и у заграничных специалистов. По оценке англичанина Лиддел Гарта (с которой трудно не согласиться), «замысел глубокого прорыва на одном фланге без одновременного давления на центр противника противоречил канонам стратегии, которым немецких генералов обучали в молодости. Он не устраивал их еще и потому, что при таком способе наступления немецкие войска оказывались между основными силами русских и Черным морем. Еще большее беспокойство вызывал у них тот факт, что прикрытие их сухопутного фланга должно было зависеть в основном от румынских, венгерских и итальянских войск». В ответ на все эти беспокоившие генералов вопросы Гитлер отвечал указанием на необходимость овладеть кровью войны — нефтью, если Германия желает победить в текущей войне.

«Синий» план

Германия могла смело планировать и готовить крупномасштабную операцию, целью которой было уничтожение российского государства, только потому, что Советская Россия сражалась в одиночестве. При всем уважении к военным усилиям наших союзников стоит напомнить, что даже западные военные историки (скажем, английский историк Л. Кларк) признают, что к рассматриваемому моменту «для германской нации война означала войну на востоке. Бомбардировки городов, битва подводных лодок, подвиги африканского корпуса были просто эпизодами в сравнении с битвой двух миллионов отцов, мужей, братьев, вовлеченных днем и ночью в борьбу с недочеловеками».

Да, рос поток ленд-лиза, британская авиация все более масштабно выходила в боевые походы против германских городов, но само понятие «война» весной и летом 1942 года означало в Европе битву Красной Армии с вермахтом.

Аргументы Гелена убедительно говорили об опасности нового наступления на Москву. В то же время советский юг казался ослабленным, а нефтяная река из Баку чрезвычайно важной.

Где сонная артерия русских? Какой удар можно нанести, пока они обложились своими силами вокруг неприступной Москвы? Нефть — вот подлинная черная кровь войны моторов, и течет она в русскую военную машину из одного места — из скважин вокруг Апшерона, из спасительных для русских бакинских нефтяных полей. Нанести удар по полуобнаженной артерии, лишить русские танки и самолеты горючего, остановить эту машину и поставить на колени. Примерно так, должно быть, рассуждал Гитлер, обращаясь на русский юг, к Волге, к Грозному и кавказским перевалам. Выйти к Волге, перерезать нефтяную артерию советского промышленного комплекса — и увидеть, как гигант, спазматически сопротивляющийся, начнет клониться и рухнет к ногам Германии. Для Гитлера — это финал долгих размышлений. Беседуя с любимцем — танковым героем фон Клейстом, — Гитлер 1 апреля доверительно сообщает, что его танковым войскам поручено захватить нефтяные богатства Кавказа и ликвидировать способность Красной Армии к мобильным действиям. Без горючего людской вал противника беспомощно замрет в окопах.

Идея: перерезать волжскую транспортную магистраль, выйти в предгорья Северного Кавказа, завладеть Майкопом, Грозным, Баку. Заставить воевать на своей стороне Турцию, поставить под удар Персидский залив и сомкнуться с японцами в предгорьях Индии. Результатом этих размышлений стал «Синий» план. Он не требовал колоссальной и многомесячной концентрации сил. Этот план обращался к наличным ресурсам, к уже показавшим свою боевую выучку войскам.

Вот как характеризует «Синий» план фельдмаршал Кейтель:

Это завораживало, это удивляло. Это не было плодом сухой прусской военной науки, и Гитлер хотел еще раз поставить этих хлыщей с моноклями в идиотское положение.

Центром сосредоточения мобильных резервов был назван Армавир.

В параметрах людской мощи и вооружений вермахт образца весны — начала лета 1942 года находился примерно на уровне своего вторжения в СССР. Увеличили свои военные контингенты германские союзники — венгры и румыны. С учетом этого (и некоторых других) фактора подготавливаемая сила была значительнее, чем нацистская армия июня 1941 года. Численность танковых дивизий увеличена с 19 до 25, боевая мощь и оснащение отдельно взятой дивизии увеличились.

За Германию играл «фактор проделанного». За спиной вермахта пролегли тысячи километров советской территории, к эксплуатации которой Германия усиленно приступила. Гитлер в Мюнхене в апреле 1942 года обсуждает возможность создания двухэтажного сверхпоезда на колее в четыре метра, идущего со скоростью 200 километров в час между Верхней Силезией и Донецким угольным бассейном. Сотни тысяч ос-тарбайтеров стали прибывать в вагонах для скота на работу в германской экономике. Ведущие германские фирмы пользуются даровой рабской силой. Для увеличения численности этих рабов немцы начинают заигрывать на захваченной территории Советского Союза с националистами всех мастей.

Гитлер начинает добиваться лучшего взаимодействия с союзниками и сателлитами. В конце апреля 1942 года он ведет в замке Клессхайм переговоры с Муссолини. Согласно мемуарам итальянского министра иностранных дел Чиано, главной задачей (быстро седеющего, по мнению Чиано) Гитлера было «преисполнить Муссолини энтузиазмом относительно войны на востоке». Советы лишились колоссальных индустриальных мощностей. Военные возможности Красной Армии сократились. Ситуация для Германии будет постоянно улучшаться, а для России — ухудшаться. Все присутствовавшие в замке Клессхайм утверждают, что «глаза Гитлера были зафиксированы только на России». Именно там будет решена судьба мировой войны. В том же ключе беседует с итальянцами Риббентроп: «гений фюрера» позволил преодолеть худшие последствия русской зимы; грядущее наступление в направлении Кавказа лишит русских горючего и приведет военный конфликт к окончанию. Победа на востоке вынудит Британию пойти на немецкие условия мира. Британские надежды на Америку обернутся колоссальным блефом. Отдельный день был отведен для согласований планов военачальников и общей дискуссии по военному положению.

Гитлера в таких обстоятельствах часто тянуло заглянуть в будущее (разумеется, в свое победное будущее). Комплексы однотипных зданий в Германии строиться больше не будут. Хватит этих стерильных районов одинаковых зданий до горизонта, всех этих Цвикау, Гельзенкирхенов, Биттерфельдов. В германскую архитектуру следует внести «элемент культуры». Пусть Германия малых и средних городов будет достойна своих героев. Вечером 8 мая 1942 года Гитлер рассуждает в планетарных масштабах:

Вечером 12 мая Гитлер делает такие наметки:

Практическая плановая разработка германскими военными специалистами заданий отдельным частям началась 8 мая. Предпосылкой оптимистических планов было предположение, что Красная Армия перенапряглась в ходе зимней кампании 1941–1942 годов и ее боевая сила в дальнейшем будет только убывать. Теперь Гитлер не хотел территории, он желал переломить хребет «восточному зверю». Теперь в процессе продвижения на юг его интересовали прежде всего цифры потерь Красной Армии. На определенном этапе она должна побледнеть, а потом и посинеть от малокровия. Без нефти Кавказа это произойдет быстрее и надежнее — остановятся танки и замрут моторы самолетов.

Нужно сказать, что те высоколобые специалисты ОКБ и ОКХ, которые отдавали дань сомнению, под напором Гитлера, пользуясь немецким выражением, «зажали хвосты между ног». Никто из кадровых специалистов, имеющих колоссальный опыт двух мировых войн, не выдвинул идей, хотя бы как-то конкурирующих с идеями Гитлера, всегда бравировавшего лишь окопным опытом Первой мировой войны, считавшего, что этой маленькой штучкой — стратегическим мышлением — можно вооружиться без половины жизни, проведенной у пыльных карт былых сражений. В «Синем» плане безошибочно виден почерк самого Гитлера, на счастье (нам) презиравшего разведку, носившегося со своей интуицией до граней презрения к профессионалам. В таком немецком военном планировании не было, как минимум, одного важного элемента — варианта, когда дело не пойдет, варианта «худшего развития событий». Презумпция экономической, политической и военной слабости Советского Союза затмевала критическое отношение к собственным возможностям.

Были у этой высокомерной армии горькие предвкушения? Лишь после войны германские солдаты — особенно те, кто уже получил страшный зимний опыт, — стали делиться чувствами, которые владели ими накануне эпохальных событий летнего сезона 1942 года. «Да, мы были героями. Все старались сделать нам что-то хорошее дома и газеты были полны историями о наших подвигах. Восточный фронт! В этих словах было нечто, когда ты говорил о нем, окружающие реагировали так, словно ты признался в своей смертельной болезни. Каждый был так дружествен, почти насильственно дружелюбен — но в их глазах был особый блеск животного любопытства, словно они смотрели на нечто обреченное. И где-то там, в глубине, столь многие из нас тоже верили в это. По вечерам мы обычно говорили друг с другом особенно откровенно. Чьи-то узкие монгольские глаза снайпера ожидали каждого из нас. Иногда для нас главным было то, чтобы наши тела перевезли в рейх так, чтобы наши дети могли посетить наши могилы».

Геббельс впервые видит Гитлера отбросившим сомнения во время подготовки выступления фюрера к речи в рейхстаге в конце апреля 1942 года. 25 апреля фюрер был «полон уверенности относительно хода событий на Восточном фронте». Уроки прошедшей зимней кампании учтены. Подготовка к удару на Восточном фронте идет полным ходом. В распоряжении фюрера данные о каннибализме и голоде в Советском Союзе, о чрезвычайно низком уровне вооруженности солдат Красной Армии, о шатком положении политической системы в СССР. Геббельс признается дневнику, что он далеко не так твердо уверен в близости германской победы.

Депутаты сервильного рейхстага с послушным энтузиазмом аплодировали в нужных местах, что заметно воодушевляло Гитлера. Но потрясающим образом запомнился всего лишь один речевой оборот фюрера: следует максимально хорошо подготовиться к зимней кампании 1942–1943 годов. В зале на секунду воцарилась тишина. Как? Еще одна зимняя кампания? Разве 1942 год не будет решающим и последним? Толпы берлинцев стояли на улицах, подняв в арийском приветствии руки. Но новая мысль отныне стала частью немецкого национального самосознания. Впервые Гитлер лично и публично выразил мысль, сделавшую ноги немцев холодными.

А ведь более внимательное отношение к столь любимой немцами статистике должно было заставить более реалистически взглянуть на складывающееся положение и шансы рейха. Войну 1941 года Германия начала с армией в 3,2 миллиона солдат и офицеров. За прошедший неполный год вермахт потерял более миллиона из них. К концу марта 1942 года только 5 процентов германских дивизий находились в состоянии полной оперативной готовности — именно эти цифры Гальдер предоставил Гитлеру 21 апреля 1942 года. Далее: из потерянных после осени 1941 года 900 тысяч человек только 50 процентов оказались замененными. На момент начала немецкого наступления по «Синему» плану германская армия на советско-германском фронте нуждалась (по официальным запросам) в 625 тысячах солдат. В армию были мобилизованы все двадцатилетние, и был сделан серьезный мобилизационный задел в среде квалифицированных рабочих. Замененными оказались лишь 10 процентов потерянного за год войны транспорта. Массовыми оказались потери вооружений.

Поскольку упор был сделан на южном участке фронта, то размещенные здесь 68 дивизий стали основной ударной силой Германии в 1942 году. 48 из них были перестроены вследствие прежних потерь. Возможно, Гитлер ошибся в том, что условием всех наступательных действий 1942 года сделал очищение Крымского полуострова — керченской и севастопольской частей — от советских плацдармов. Так, мол, Красная Армия не сможет нанести удар во фланг бросившемуся вперед вермахту. Издалека глядя, трудно представить себе превращение Крыма в советский «авианосец», в плацдарм флангового удара — для такого удара сюда следовало высадить несколько армий. Это было едва ли возможно, а оборонительный характер севастопольских укреплений всемирно известен. Но Гитлер настоял на своем, а фельдмаршал Манштейн исполнил его приказ — это принесло потерю половины лета. Герои Севастополя гибли за свой город, спасая при этом всю страну, собравшуюся на смертный бой с отчаянной решимостью и на фронте, и в тылу. Они отняли у вермахта несколько критически важных недель — роль Балкан 1941 года. Как минимум, одиннадцать дней отобрала у немцев Керчь и тридцать дней Севастополь. Помимо драгоценного в наших широтах времени, немцы потеряли в Крыму не менее ста тысяч своих солдат. Их-то и не хватило Паулюсу и Готу близ Волги.

Союзники

Общую оценку сложившейся мировой ситуации британский премьер Черчилль дал на секретной сессии палаты общин 23 апреля 1942 г. Он нарисовал мрачную картину того, что случилось в мире начиная с декабря 1941 г. При этом Черчилль подчеркнул, что война с Японией была «меньшей войной», а боевые действия против Германии и Италии — «главной войной». Именно в Европе «сталкиваются главные силы и происходят главные события». Здесь предстоит новое германское наступление против России, и помощь этому союзнику приобретает критическое значение. Что может сделать Великобритания для России, которая истекает кровью на фронте шириной 2 тыс. миль на востоке? Пока лишь осуществляя бомбардировки Германии. «Полдюжины германских городов уже в полной мере испытали судьбу Ковентри. Еще 30 городов находятся в нашем боевом списке». Но бомбардировки не решают исхода войны. «Следовательно, мы должны быть готовы к освобождению захваченных стран Западной и Южной Европы посредством высадки британских и американских армий, чтобы обеспечить восстание населения». Это был первый случай, когда Черчилль публично выразил такую идею. Он подчеркнул, что освобождение континентальной Европы равными силами англичан и американцев является главной военной задачей двух наций. Но сделал при этом оговорку, что время, масштабы и способ высадки будут зависеть от многих обстоятельств. Палата общин слушала речь, затаив дыхание.

Военным авторитетам Черчилль предложил разработать операцию «Юпитер» — высадку британских войск в Северной Норвегии. Посмотрим, какого масштаба операцию предполагал осуществить Черчилль в качестве помощи России в тот решающий час. На севере Норвегии находилось примерно 70 германских бомбардировщиков и около сотни истребителей. Они базировались на двух аэродромах, их защищали 10 или 12 тыс. солдат. (Именно отсюда немцы бомбили британские конвои, направляющиеся в Мурманск.) Если бы англичане сумели захватить оба аэродрома, указывал Черчилль, то можно было бы установить здесь военную базу и северный путь в Россию был бы открыт.

При всем желании трудно представить себе высадку в Норвегии альтернативой второму фронту во Франции. Этого не нужно было аргументировать, это было ясно всем посвященным. Ход мышления Черчилля говорит о том, что на решающем этапе войны он как азартный игрок сделал «пас» тогда, когда от него требовались самые большие ставки. Ужас наступлений 1916–1917 годов явственно витал над ним. Теперь он хотел предоставить эту участь другим. Это была позиция, не лишенная цинизма, но Черчилль видел свой пафос в том, чтобы сохранить живые силы своей страны.

Рузвельт предложил Сталину послать В. М. Молотова для обсуждения «очень важного военного предложения, предполагающего использование наших вооруженных сил с целью помощи критически важному западному (советско-германскому. — А. У.) фронту». Советский ответ последовал через неделю: Молотов прибудет в Вашингтон «для обмена мнениями» по организации второго фронта в Европе в ближайшем будущем.

Керчь и Харьков

Германия между тем готовится к наступлению. Гитлер вручает Железные кресты рабочим, которые в 14-часовых сменах создают оружие вермахта. Гитлер все больше думает об обустройстве оккупированных и будущих оккупированных территорий. 9 мая 1942 года он указывает, что «Кавказ играет большую роль в наших расчетах в силу своей роли крупного источника нефти. Если мы хотим ее получить, мы должны взять Кавказ под самый строгий надзор, ибо этот чреватый кровной местью регион из-за вражды между отдельными племенами сделает невозможной его выгодную эксплуатацию. Не следует давать им невыполнимые обещания, следует воздерживаться от всякой болтовни о сотрудничестве. Насколько трудно осуществить коллаборацию, показывает пример Румынии и Венгрии, создающих запасы на случай войны между собой. Следует удовлетворять наши народно-германские интересы с беспощадной жестокостью. О способности славян к германизации ничего обобщенного сказать нельзя, так как само понятие «славяне» является обобщающим обозначением совершенно различных в расовом отношении народностей».

В мае Гитлеру доставили советскую хронику, посвященную победе под Москвой. Для привыкшего к другого типа подаче политического материала было весьма необычно слышать звон колоколов московских соборов, хождение в полном облачении православных священников, призыв русской православной церкви отразить врага. Когда показали Кремль, Гитлер, как это неоднократно бывало и ранее, восхитился гением Сталина. В ярость его привели бесконечные ряды замерзших германских танков, грузовиков и орудий, брошенных при отступлении.

При вручении звания фельдмаршала командующему группой армий «Север» фон Кюхлеру Гитлеру было интересно мнение того о русской армии. Кюхлер исключительно высоко отозвался о русском боевом духе. Новорожденный фельдмаршал сказал, что «русские солдаты дерутся, как звери, до последнего дыхания, их приходится уничтожать одного за другим. Явлений, имевших место в 1916–1917 годах, когда русские при наступлении втыкали штыки в землю и прятались в окопах, теперь нигде наблюдать не приходилось». Другой офицер поразил Гитлера словами, что русские — «гладко выбриты и аккуратны».

Но даже Кюхлер не мог испортить общего состояния подъема. Бытописатели «Вольфшанце» сообщают, что в мае-июне «у всех здесь просто великолепное настроение». Гитлера радовало, что «русские пытаются скрыть свои поражения разного рода теориями, подобно тому как любой неудачник выдумывает всякие глупые теории, чтобы оправдать себя». Адмирал Кранке доложил Гитлеру о достижениях подводной войны против Британии. «Для обеспечения своего импорта Англии требуются корабли общим водоизмещением 11 миллионов тонн, между тем как тоннаж имеющихся в ее распоряжении кораблей составляет только 9 миллионов брутто-регистровых тонн». Гитлер в связи с этим заметил, что Америке не удастся компенсировать эти потери.

Растенбург был воодушевлен и нашим керченским несчастьем. Еще 29 декабря 1941 года Красная Армия высадила десант в районе Керчи и Феодосии, овладела всем Керченским полуостровом и заставила противника отложить штурм Севастополя. На Керченском полуострове, где плотно друг к другу стояли три советские армии (47,44-я и 51-я), немцы сумели отвлечь внимание командования (Козлов и Мехлис) на северный фланг. Сработали радиообман и имитация ложного направления немецкого удара. Группировка наших войск, призванная оттянуть германские силы от Севастополя, развернулась на север, когда Манштейн утром 8 мая нанес удар с южного фланга. Сталин пишет Мехлису:

Уже утром 10 мая Ставка дала Крымскому фронту приказ отойти назад, на новые оборонительные позиции. Но несмотря на большую концентрацию войск, здесь не оказалось резервов. Всякий порядок в войсках практически исчез, и вечером 14 мая 11-я армия Манштейна вышла к пригороду Керчи. Шесть дней продолжалась отчаянная переправа людей и техники на Таманский полуостров. Хаос и отчаяние царили над фронтом, патронировавшимся номинально с Северного Кавказа главкомом маршалом Буденным. Пользуясь исключительно плохой ориентацией Красной Армии здесь (результат плохой работы разведки) и трагическим смятением, немцы взяли в плен 176 тысяч солдат и офицеров, в качестве трофеев — три с половиной тысячи орудий, 350 танков, огромное количество боеприпасов. Это было очень плохое предзнаменование перед главными событиями летней кампании.

В штаб-квартире Буденного провели расследование. Офицер разведки, некто Копалкин, еще 5 мая предупреждал свое руководство об опасности поворота войск и резервов на север. В момент удара Манштейна передовые штабы, незамаскированные и открытые с воздуха, были практически полностью уничтожены германской авиацией. Отдавать приказы оказалось некому. Полное господство в воздухе обеспечило немцам все возможности уничтожать дивизии, готовые умереть за Родину, но не наученные ориентации, организации, принятию на себя инициативы. Большой кровью училась наша армия побеждать.

Мехлис был понижен в звании, Козлов и окружающие его офицеры потеряли звания и посты. Особенно наглядно это сражение показало слабость авиации Красной Армии — немцы полностью владели воздухом, терзая наши части вплоть до кромки моря и за ней. Теперь Севастополь стоял одинокой крепостью, нашей последней опорной базой в Крыму.

Но главные надежды Кремля были связаны с северо-восточной Украиной.

Сталин скептически относился ко всем данным, говорящим о выборе советского Юга в качестве главной цели Германии в 1942 году. Относительно упорства предубеждения Сталина английский историк Дж. Эриксон пишет:

Но постепенно бессмысленное распыление сил на трех направлениях в первые месяцы 1942 года к лету уступило место более здравому пониманию того, что противник страшится концентрации сил в отдельно взятом месте. Он боится удара кулаком, а не растопыренной пятерней. Такое место предложил старый соратник Сталина, проявивший себя в современной войне наступлением в Карелии (ставший после этого наркомом обороны), — Тимошенко. Активность и желание проявить инициативу были оценены должным образом. Верный маршал Тимошенко был назначен Сталиным не только командующим Юго-Западным фронтом, но и ответственным за все южное направление действий Красной Армии. Наиболее важная и привлекательная цель перед ним был крупнейший индустриальный центр советского Юга и первоклассный железнодорожный узел — миллионный Харьков.

План наступательных действий был таков: 6-я армия генерала Городнянского нанесет удар по Харькову с юга; синхронно армейская группа генерала Бобкина начнет боевые действия с Изюмского выступа в направлении на Красноград и тем самым обеспечит безопасность 6-й армии с юго-запада. Северное крыло наступления составит 28-я армия генерала Рябышева и части 21-й и 38-й армий, задача которых — движение на Харьков с северо-востока, поворот налево и смыкание с южной атакующей группой. В это время Южный фронт Малиновского обязан был обеспечить безопасность движущихся к Харькову войск с юга.

Для удара на Харьков Тимошенко собрал 23 стрелковые дивизии, две кавалерийские дивизии и два танковых корпуса. Совместные силы Юго-Западного и прочих фронтов южного направления имели в своем составе 765 300 человек, 1200 танков, 13 тысяч орудий и минометов, 926 самолетов. Он спешил и датой наступления назначил 12 мая. Одновременно Голиков во главе Брянского фронта начинал в те же дни движение на Орел, что отвлекало бы силы немцев. Сейчас, много лет спустя, можно, не обижая тех, кто смог быть героями в любое время, указать на фатальные слабости харьковской операции.

План Тимошенко отличался примитивностью, его весьма нетрудно было разгадать. Сработала и разведка немцев. К тому же, как указывает генерал Типпельскирх, немцам способствовало то обстоятельство, что «русские имели обыкновение упрямо придерживаться однажды поставленной цели — свойство, из которого немецкое командование извлекало большую пользу». Советские войска были плохо подготовлены и некоторые не вышли даже на подготовленные позиции. Эта операция поглотила слишком большую долю советских резервов, что позволило немцам ощутить свободу действий на юге Советского Союза. Противостоящий Тимошенко фон Бок постарался заманить советский ударный кулак в западню и одновременно подготовил собственное контрнаступление.

Часовая артподготовка предшествовала наступлению войск маршала Тимошенко утром 12 мая 1942 года, начатого севернее и южнее Харькова. Южный и северный клинья его фронта вонзились в 6-ю германскую армию генерала Паулюса, который долго еще не сойдет с наших страниц. Три дня и три ночи продолжался этот штурм германских позиций, и весы удачи колебались в обе стороны. Особенность (и трагедия) ситуации заключалась в том, что Тимошенко неукоснительно вводил дополнительные — и очень значительные — войска именно в Изюмский выступ, желая сделать его плацдармом удара в тыл германской группе армий «Юг».

В этой географической точке столкнулись два стратегических замысла, один из них должен был окончиться неудачей. В Изюмский выступ (напомним, образованный в ходе успешного контрнаступления Красной Армии зимой) вошла 9-я армия генерала Харитонова и 6-я армия генерала Городнянского. Им была поставлена цель: действуя с выступа как с плацдарма, нанести удар непосредственно в западном направлении, войти в Донбасс и освободить Красноград. Затем повернуть на север с дальнейшей ориентацией на Харьков. Предполагалось, что после прорыва германского фронта Харитонов устремится к Полтаве, а Городнянский, повернув на север, обратится к Харькову.

(Возможно, если бы немцы ударили первыми, то их встретили бы почти 600 советских танков, что не могло бы не вызвать изумления у не готовых к встрече с такой танковой мощью немцев. Складывается абсолютное впечатление, что ОКХ не знало о советских приготовлениях и в дальнейшем должно было рассчитывать на собственную импровизацию и на инициативу своих выдвинутых вперед военачальников. Но Тимошенко опередил немцев ровно на неделю. Наверняка он хотел предвосхитить наступление противника.)

В районе Белгорода советским войскам удалось добиться значительного успеха. Стартовавшая из Волчанска 28-я армия продвинулась на 65 километров. На юге армия Харитонова успешно прорвала охраняемый румынами фронт, по пятам за ней шла армия Городнянского. Войска Городнянского (6-я армия) выдвинулись на тридцать километров.

Наступление с общей точкой схождения в Харькове, хотя и замедленное германским сопротивлением, продолжалось — до Харькова оставалось менее двадцати километров. Южнее Харькова советские войска продвигались по обоим берегам реки Северный Донец. Они прорвали оборону немецких войск в районе Чугуева и левым флангом продвинулись до Мерефы.

В ходе начавшегося наступления почти сразу же выявились два очень отличных друг от друга участка наступающего фронта. В результате быстрых и энергичных действий южной группировки советским войскам удалось вклиниться на значительную территорию и взять Красноград. Сложнее было положение на севере, где четырнадцать свежих дивизий генерала Паулюса без особого труда сдержали порыв советских войск. Но на юге уже существовала брешь, и Тимошенко приказал освободить находящийся на севере Харьков.

Начало складываться впечатление, что удача на нашей стороне и Харьков — в пределах досягаемости. На юге советские войска почувствовали волю и начали обходить Харьков с запада. Городнянский начал следовать заранее детально оговоренному плану. Он достиг Карловки, далеко отстоящей от Харькова к западу. До желанной Полтавы осталось всего пятьдесят километров. Именно 17 мая Харитонов и Городнянский разделились, решая каждый в отдельности поставленную перед ними задачу.

Германский ответ под Харьковом

Увы, ориентация на местности, хладнокровие и инициативность в это время войны еще не обжили нашу сторону. В последовавшем пятидневном ожесточенном сражении (приходится признать) противник сориентировался быстрее. Немцы в ответ на харьковскую операцию приняли весьма рискованное решение — не контратаковать на центральном участке харьковского наступления, а нанести удар южнее и севернее Изюмского выступа во фланг наступающим советским войскам. Немецкая стратегическая идея заключалась в том, чтобы двумя синхронными ударами «подточить» основание Изюмского выступа, выправить линию фронта, обезопасить Донецкий бассейн и создать предпосылки для последующего решающего удара. Теперь германскому командованию было важно, чтобы в Изюмский выступ вошло как можно больше советских войск — после он намеревался завязать «мешок» прежде всего силами двух танковых армий на левом фланге немецких войск. 1-я танковая армия немцев наносила удар из района Харькова, 4-я танковая армия — из-под Курска. Лишь за ними шли пехотные дивизии.

Еще в начале мая немцы заменили свои противостоящие Изюмскому выступу части румынской 6-й армией, усиливая за счет этого маневра находящуюся севернее, в районе Белгорода, армию Паулюса и находящуюся южнее, в районе Павлограда, армию Клейста. Паулюс отбил натиск наступающих советских войск и приготовился к наступлению на юго-востоке от Харькова. Тимошенко обязан был следить за всей панорамой и получить первый сигнал о неблагополучии в складывающейся ситуации.

17 мая фельдмаршал фон Бок, старый знакомый советских генералов по Московской битве, а теперь командующий группой армий «Юг», в районе Славянска сосредоточивает сильную ударную группу — ударный рубеж, с которого и началось наступление немецких колонн 17 мая. Бок направляет удар в район северного и южного фланга Изюмского выступа. В три часа пятнадцать минут ночи штурмовые отряды немцев бросаются во фланг устремленным на запад советским войскам — немецкие танки ударили во фланг бесшабашно двинувшихся вперед колонн Харитонова и Городнянского. К полудню они уже углубились на 15 километров в позиции 9-й советской армии. Советские же танки были в ста километрах впереди, ликуя при виде освобождаемых украинских городов и сел. Чем-то этот победный танковый марш был похож на продвижение немцев по громадным просторам Советского Союза прошлым летом. Тот же разлет, чувство всепобедимости, минимум внимания к тылу.

Однако ситуация только внешне напоминала успешное танковое наступление. Сзади, на флангах, хладнокровный и осмотрительный враг уже оценил предоставившиеся возможности. У рвущихся вперед танков не было защиты с воздуха, их запасы горючего и питания подходили к концу, а помочь им в этом становилось все труднее. Опасность рваться на запад в момент, когда за тобой сзади захлопываются двери, стала проникать в сознание наших военачальников. Вечером 17 мая немецкие пленные, взятые в южном секторе, были идентифицированы как принадлежащие к танковой армии фон Клейста. Сталин беседует с Тимошенко в первую же ночь немецкого контрнаступления, но их оптимистические планы разбиваются об информацию, пришедшую 18 мая: танки Клейста с юга пробили 60-километровую брешь в позициях 9-й армии и в эту брешь входят значительные германские силы.

Левый фланг Харитонова почуял беду. Для укрепления начавшей терпеть бедствие советской обороны генерал Малиновский выделяет 5-й кавалерийский корпус, пехотную дивизию и танковую бригаду из своего резерва. Военный совет во главе с Тимошенко вечером этого же дня Шлет в Ставку просьбу о помощи в удержании Изюмского выступа и о разрешении остановить движение на Харьков. Ставка соглашается прислать подкрепления, но для принятия, санкционирования этого решения потребуются критические три дня. В течение этого времени германская авиация создает своего рода бомбовый заслон на пути подкреплений, идущих к Тимошенко с юго-востока.

Ситуация в Изюмском выступе выходит из-под контроля. Член Военного совета Юго-Западного фронта Хрущев просит связать его со Сталиным, но тот делегирует к телефонному аппарату Маленкова с твердым наказом взять Харьков. Всего за один день Клейст переходит Донец и Оскол в том месте, где они сливаются, сужая брешь советского прорыва до тридцати километров. Василевский в Ставке снова выступает с предложением остановить движение на Харьков, но получает отказ.

К вечеру этого ужасного дня Харитонов теряет контроль над своей начинающей на глазах слабеть, терять управление и разбегаться армией, в то время как Городнянский с упорством, достойным лучшего применения, продолжал осуществлять давление в направлении Харькова. На нем затягивалась петля, а он не обращал внимания на исчезающий тыл, прежде прикрытый Харитоновым. Начальник штаба фронта Баграмян просит Москву остановить подступ к Харькову, а та предлагает держаться мужественно, словно в этом было дело.

В Ставке надеются на помощь попавшему в сложное положение Тимошенко со стороны соседних фронтов, прежде всего Брянского. Но Паулюс 19 мая бросает на перекрытие наступательной бреши свои танки (два танковых корпуса), и даже несведущие в стратегии люди видят опасность для убежавших далеко на запад наших войск. Только вечером 19 мая Сталин соглашается отдать приказ Тимошенко остановить приступ Харькова — становится ясным, что наступающие на Харьков колонны советских войск оказались под угрозой ужасающего окружения. С севера Паулюс все сильнее закручивает серповидное движение, охватывая советские армии своим движением навстречу танкам Клейста. Две немецкие армии соединились 23 мая в Балаклее. Английский историк Эриксон пишет, что «наступающие на Харьков советские войска стали похожи на ос, запертых в бутылке».

Тимошенко посылает к окруженным генерала Костенко с задачей спасти то, что можно, а остальным организовать грамотную оборону. То были тяжелые бои. Удручала легкость германских и тяжеловесность неуклюжих советских военных усилий. Попытки основной массы войск Городнянского и Харитонова пробиться к своим встретили завесу хладнокровно организованного немцами артиллерийского и пулеметного огня. Генерал Городнянский, один из героев обороны Смоленска в 1941 году, о котором солдаты говорили, что «его и пуля не берет», в отчаянии, видя страшное побоище своих солдат, застрелился. Отдельные части пробились все же к своим — в конечном счете из окружения вырвались четверть 6-й и 9-й армий. Но основная масса направленных на освобождение Харькова войск оказалась в германском плену. Успехи немцев были триумфальными. Красная Армия потеряла: 171 тысячу солдат и офицеров, 1249 захваченных немцами танков и 2026 орудий.

Печально смотреть кадры военной немецкой кинохроники, обозревающей десятки, сотни километров брошенной и захваченной немцами советской военной техники. Неуклюжесть маневра, незрелая организация операции, безумный порыв в никуда на фоне спокойно выжидающих немцев — все это производит грустное впечатление. Пытающийся рационализировать произошедшее Тимошенко пишет в отчете, что «следовало остановить наступательные операции 6-й армии 18 мая и отвести на восток не только танковый корпус, но и целиком 6-ю и 57-ю армии».

Поздно. Крушение главных атакующих сил советской летней кампании 1942 года состоялось. До конца мая германские войска методично уничтожали эту собранную после Московского, сражения мощь, лишая нашу страну возможности перехвата стратегической инициативы. Остановили ли погибшие известные и безымянные воины начавшееся германское наступление на южном направлении? После войны германские генералы будут утверждать, что остановка по времени была минимальной.

Советское командование с нехарактерной откровенностью признало жестокое поражение в Северной Украине, указывая, конечно, на огромное превосходство германской армии в живой силе, артиллерии и авиации. Но утверждалось, что в принесенных жертвах есть и позитивное — предупреждено и сорвано немецкое наступление на Кавказ. Между тем, как оценивает ситуацию немецкий военный историк генерал Типпельскирх, «для запланированного немецкого наступления попытка русских помешать ему была только желанным началом. Ослабление оборонительной мощи русских, которого было не так-то легко добиться, должно было теперь облегчить первые наступательные операции вермахта. Но требовались еще дополнительные приготовления, которые заняли почти целый месяц, прежде чем немецкие армии, произведя перегруппировку и пополнив все необходимое, смогли начать наступление».

Визит Молотова

Именно в этот критический момент В. М. Молотов по пути в Вашингтон прибыл в Лондон, чтобы заключить договор с Великобританией о дружбе и военном сотрудничестве. По его поводу Сталин телеграфировал Черчиллю: «Я уверен, что данный договор будет иметь величайшее значение для укрепления дружественных отношений между нашими двумя странами и Соединенными Штатами». Это был хороший момент для сплочения всей антигитлеровской коалиции. Для СССР в данной ситуации речь шла о национальном выживании, и безусловно важнейшим фактором помощи было бы открытие второго фронта в 1942 г. Благодарность за такую помощь была бы бесценным основанием для послевоенного сотрудничества.

22 мая Молотов говорил в Лондоне о необходимости отвлечь с Восточного фронта по меньшей мере 40 германских дивизий. В своем ответе Черчилль указал на сохраняемое Германией превосходство в воздухе и на то, что «значительная часть континентальной прибрежной линии не дает возможности для массированной высадки». Но планы на этот счет, добавил Черчилль, изучаются. Сделаны приготовления для высадки в районе французских Шербура и Бреста.

Пик напряжения в переговорах был достигнут в середине дня 22 мая, когда Молотов спросил у Черчилля, какой будет позиция Англии, если Советская Армия потерпит поражение в 1942 году? Черчилль ответил, что «если, вопреки всем ожиданиям, Советская Армия будет разбита, мы будем сражаться с помощью Соединенных Штатов, стараясь создать преобладающие военно-морские силы, которые в течение 18 месяцев или 2 лет дадут нам возможность осуществить разрушительные воздушные рейды на германские города и нанести ущерб немецкой промышленности. Мы будем поддерживать блокаду и осуществим высадку на континенте, преодолевая сопротивление слабеющего противника. В конечном счете мощь Великобритании и Соединенных Штатов возобладает». Черчилль описал все эти обстоятельства как сугубо гипотетические. Поражение русской армии было бы для человечества величайшей трагедией. Лично он не верит в такой исход.

23 мая Черчилль информировал Сталина о приеме им Молотова:

В этот сложный момент Москва предоставила Черчиллю новый вариант договора, в котором уже не было пунктов, касающихся прибалтийских государств и Польши. В позитивном восприятии нового варианта, как считают некоторые западные историки, во многом была заслуга Идена. Договор был подписан и, как сказал Черчилль, «мы теперь союзники и друзья на 20 лет».

В день подписания советско-британского договора британские военные специалисты поставили Черчилля перед выбором: твердо закрепленные пирсы для приема десантных кораблей в Северной Франции или плавающие? У премьера не было колебаний: «Они должны подниматься и опускаться вместе с приливом». По требованию Черчилля 27 мая начальники штабов снова обсуждали возможность высадки на континенте в августе или сентябре 1942 г. Генералы были настроены скептически, один из них сказал, что атака будет возможна и необходима «только в случае, если мораль германских войск рухнет». Генерал Портал указывал, что высадка необходима, прежде всего, в случае «ухудшения обстановки на Восточном фронте». Англия потерпела значительные поражения в Азии. Английская крепость Мальта близка к тому, чтобы сложить оружие. Окинлек отступал перед Роммелем в Северной Африке. Казалось, что завтра ареной боев с немцами будет долина Нила. Империя находилась в чрезвычайном напряжении. Индия требовала независимости. Мнение английских военных сводилось к тому, что Англия перенапрягла свои силы и крупномасштабная операция в Европе может быть осуществлена лишь за счет ослабления общих имперских позиций, ослабления положения Англии в ряду великих держав. Черчилль желал сохранить силы для сохранения имперских позиций в мире, он не желал расходования сил на том поле битвы, где Германия и Россия ослабляли друг друга.

Черчилль старался закрыть глаза на порождаемые им опасности. Он прятал свои опасения. Как всегда, он был полон энтузиазма — этим объясняются фантастические проекты и всевозможные варианты, которыми он пытался прикрыть бездействие на решающем участке во Франции. Поэтому он снова приказал изучить возможность проведения операции в Северной Норвегии для обеспечения безопасного прохода конвоев к русским северным портам. Он предложил силами примерно двух дивизий высадиться неподалеку от германских аэродромов.

Генералы, сидевшие за столом, в общем и целом понимали сложности британской дипломатии, и один из них (а именно Брук, чьи мемуары впоследствии стали одним из важнейших источников изучения британской дипломатии этого периода) заявил на штабном совещании 1 июня 1942 года, что, «если дела пойдут очень плохо для русских, необходимо предпринять отчаянную авантюру — быструю высадку десанта во Франции, которая могла бы продлиться неделю или две, с тем чтобы отвлечь силы немцев». Идея была принята, и предлагаемая операция получила название «Император». Черчилль и его генералы внимательно слушали представителей военной разведки, которые предупредили 1 июня, что между августом и сентябрем 1942 г. на Восточном фронте возможен резкий поворот к худшему для союзников.

Основным способом помощи истекающему кровью в приволжских степях союзнику стали массированные бомбардировки Германии. 30 мая 1942 года британские военно-воздушные силы впервые совершили налет силою более 1 тысячи бомбардировщиков. Черчилль всегда был сторонником воздушной мощи, он верил в нее. Начало Второй мировой войны, особенно бомбардировки Варшавы и Роттердама, казалось, подтверждали его веру в эффективность воздушных ударов. Но в ходе операций британской бомбардировочной авиации против Германии ему пришлось убедиться, что удары с воздуха не всемогущи.

Техника бомбометания была еще таковой, что бомбы падали на расстоянии многих километров от цели. К тому же многие бомбардировщики становились жертвой германских истребителей и полеты пришлось перенести на ночное время — что опять же не способствовало точности попадания. В конце 1941 года Черчиллю представили доклад, из которого следовало, что только две трети бомбардировщиков находили свои цели и из них лишь одна треть бросала бомбы в радиусе ближе чем пять миль. Это означало, что бомбометание было дорогостоящим и недостаточно эффективным методом борьбы. Последовал вывод о необходимости изменения способа бомбометания. Британская авиация начала бомбардировки не объектов, а площадей, стремясь, уничтожая целые города, подорвать волю противника к борьбе. В конечном счете полномасштабное разрушение немецких городов началось в 1944 году, когда от истребительной авиации Германии мало что осталось. Но сознание Черчилля не было спокойным. Шестьсот тысяч немцев погибло в бомбардировках, и в основном это было гражданское население. Однажды, смотря документальный фильм о бомбардировках, он сказал при всех: «Да что мы, звери? Не слишком ли далеко мы зашли?»

Молотов прибыл в Вашингтон во второй половине дня 29 мая 1942 года далеко не в лучшем настроении. Советские войска терпели поражение в Крыму и под Харьковом. В Лондоне Молотов ощутил внутреннее нежелание Черчилля приступить к решающим операциям на континенте в текущем году. Советская сторона не могла не испытывать неудовлетворения по поводу затяжек в американских военных поставках. В Вашингтоне Молотова поселили в тех комнатах Белого дома, где прежде останавливался Черчилль, — напротив комнаты Гопкинса.

Возвратившаяся из поездки Элеонора Рузвельт, как она пишет, с самого начала ощутила симпатию к Молотову: «Он был открытым, теплым человеком». Обслуживающий ужин для Молотова, Рузвельта и Гопкинса слуга президента Алонцо Филдс вспоминает, что Молотов выглядел «как умная сова… Однажды во время разговора его глаза начали бросать вокруг себя молнии и он, словно лиса, начал готовиться к прыжку». Столь нужный и ценимый Рузвельтом персональный контакт установить оказалось непросто. Первая официальная встреча, на которой присутствовали посол Литвинов, госсекретарь Хэлл, Гопкинс и два переводчика, была далекой от сердечности.

Главная идея Молотова была очевидна: четкое определение даты открытия второго фронта в Европе. Языковой барьер, усугубляемый паузами перевода, ослабил главный элемент «шарма» президента — его речь.

Помимо прочего, Рузвельт хотел понять Молотова как человека. Видимо, и линия разговора, избранная Рузвельтом, не была оптимальной. Рузвельт начал с идеи выработки советско-германской договоренности по поводу обращения с военнопленными обеих сторон. Учитывая тогдашнее официальное отношение советского руководства к попавшим в плен офицерам и солдатам как к предателям, это была едва ли удачная тема. Молотов абсолютно исключил для своего правительства официальные переговоры с Берлином по вопросу о военнопленных. Рузвельту осталось только присоединиться к мнению Молотова — он упомянул об американских солдатах в японском плену, умирающих от голода, поскольку японский рацион абсолютно недостаточен для белого человека.

Вечером Рузвельт мобилизовал свои силы. Он широкими мазками нарисовал картину послевоенного мира, в котором произойдет всеобщее разоружение. Германия и Япония окажутся под эффективным контролем. Мир будет обеспечен минимум на двадцать пять лет, и уж, по меньшей мере, на время жизни поколения Рузвельта, Сталина, Черчилля. После войны возможность возникновения нового агрессора будет пресекаться совместными действиями США, Советского Союза, Англии и, вероятно, Китая, чье вместе взятое население превысит миллиард человек. Беспомощную Лигу Наций заменит организация, во главе которой встанут четыре указанных «полицейских». Рузвельт развивал также тему распада колониальной системы. Прежние колонии будут взяты под международную опеку, а затем, подготовленные к самоуправлению, получат независимость.

Атмосфера советско-американских переговоров несколько потеплела. Будущий посол в СССР Чарльз Болен пишет, что «осознание ноши русских создало у нас комплекс вины в отношениях с ними». То, что говорил Молотов, могло лишь усугубить это чувство: сдача Харькова, отступление к Волге, неизбежная потеря Крымского полуострова. То, что услышали американцы, свидетельствовало, что Молотов не намерен питать иллюзий — он дал жесткую и реалистическую оценку положения на советско-германском фронте. Предстоящим летом Германия могла здесь бросить в бой столько сил, что возможность поражения Советской Армии исключить нельзя.

Стратегическое положение Германии укрепилось за счет захвата Украины, являющейся житницей и источником сырьевых ресурсов. На Кавказе немцы могут захватить месторождения нефти. Надежда для советской стороны заключалась в том, что американцы и англичане создадут второй фронт и отвлекут в 1942 году примерно сорок немецких дивизий. В этом случае СССР смог бы или нанести Германии в 1942 году поражение, или сместить общий баланс таким образом, чтобы открылась подобная перспектива. Основные усилия следует приложить именно в 1942 году, потому что к 1943 году Германия сумеет извлечь выгоды из своего господства в большей части Европы, и задача СССР усложнится многократно.

Молотов повернулся прямо к президенту, желая знать, какова позиция США в отношении открытия второго фронта. Рузвельт предпочел, чтобы Молотов услышал ответ от менее софистичных политически, более прямолинейных в существе дела военных. Полагает ли генерал Маршалл, что президент США может пообещать советскому руководству открытие второго фронта в текущем году? Начальник штаба американской армии ответил утвердительно. Тогда, минуя оговорки, президент США попросил передать главе советского правительства, что можно ожидать открытия второго фронта «в данном году». Лицо Молотова выразило удовлетворение. Впервые у Рузвельта возникло ощущение, что лед между ним и Молотовым тронулся. Это было серьезное обещание, данное в самой серьезной обстановке, и никакие дополнительные комментарии генерала Маршалла и адмирала Кинга о сложности концентрации войск не могли наложить тень на безусловно данное обещание. Тонус советско-американских переговоров повысился.

Во время обеда Молотов рассказал о встрече с Гитлером и Риббентропом, «двумя самыми отвратительными людьми», с которыми ему «приходилось иметь дело». Рузвельт провозгласил тост за мастерское руководство страной, осуществляемое Сталиным, с которым президент надеялся встретиться. Во всех этих славословиях над присутствующими витало важнейшее: США пообещали вступить в борьбу в Европе в текущем году. Рузвельт не предоставил разъяснений, как, где, когда, какими силами это будет осуществлено, но он дал исключающее двусмысленность обещание. По тону обсуждений и комментариев военных каждый читатель документов этих дней может прийти к заключению, что речь шла о высадке через Ла-Манш, а наиболее вероятным временем виделись август-сентябрь 1942 года. В текущий момент немцы рвались к Волге и Кавказу, ситуация носила все мыслимые черты экстренности.

Несмотря на то, что Молотов считал импорт таких «невоенных» товаров, как рельсы, исключительно важным для предстоящих сражений, президент сократил их поставки Советскому Союзу на две трети, мотивируя свое решение необходимостью быстрого и полного снабжения Англии в качестве предпосылки создания второго фронта. Рузвельт сказал Молотову, что подготовка к открытию второго фронта заставит США сократить поставки по ленд-лизу с 4,1 до 2,5 миллиона тонн грузов в 1943 году. (В исторической перспективе видно, что США ускользнули от несения подлинного союзнического бремени в самое критическое для СССР время. Это не могло не наложить отпечаток на общее состояние советско-американских отношений, на формирование видения будущего в Москве и в Вашингтоне.)

Рузвельт отметил, что каждый транспорт, отправляющийся в Англию, приближает открытие второго фронта. Оправдывая свою репутацию скептика, Молотов задал вопрос, оказавшийся пророческим: «Что будет, если США сократят свои поставки Советскому Союзу и при этом так и не откроют второй фронт?» Рузвельт указал, что американские штабные офицеры уже обсуждают практические вопросы высадки на континенте. Не ограничившись личным приватным обещанием, данным в ходе секретных переговоров, президент включил его в публично оглашенное коммюнике: «В ходе переговоров было достигнуто полное понимание в отношении неотложных задач создания второго фронта в 1942 году». Рузвельт обозначил год вопреки сомнениям некоторых своих ведущих военных авторитетов и кунктаторской тактике Черчилля. Нужно ли говорить, что советский представитель покидал Вашингтон в приподнятом настроении. У президента Рузвельта, как ясно сейчас, были сомнения в отношении излишней легкости в подходе к проблемам, вплотную вставшим перед СССР. Через несколько дней он размышляет с лордом Маунтбеттеном о бессмысленности посылки в Англию миллиона американских солдат, если произойдет крушение советского фронта — десант во Франции станет невозможным.

Утром 9 июня 1942 г. Молотов, возвратившись из США в Англию, показал Черчиллю совместное советско-американское коммюнике, в котором говорилось об «исключительно важной задаче создания второго фронта в Европе в 1942 году». Вечером этого дня, во время ужина Черчилль объяснил Молотову сложность проведения десантной операции. По этому поводу Иден записал в дневнике, что англичане подготовили почву для отступления. Черчилль вручил Молотову памятную записку, в которой объяснялось, что проблема десантных судов не разрешена и это делает высадку на континенте в 1942 году проблематичной. Британия «поэтому не может дать прямого обещания». Черчилль обещал послать на советский фронт самолеты, танки и другое военное оборудование на этот раз дорогой через Персию, «а не через опасный норвежский путь».

Чтобы спасти лицо, Черчилль обещал бомбить «германские города и индустрию, а также объекты оккупированной Франции». Черчилль с несвойственной ему мелочностью подсчитывал в этой записке, сколько немецких войск прямо или косвенно отвлекают на себя англичане: 2 германские дивизии в Ливии и 33 дивизии, оккупирующие Западную Европу. Переходя к решающему моменту — высадке в Европе, — британская памятная записка говорила, что английские войска готовятся к полномасштабному вторжению в континентальную Европу в 1943 г.

Молотов вылетел из Лондона в Москву ночью 10 июня. На следующее утро Черчилль приказал провести небольшую показательную операцию — силами примерно 6 или 7 тыс. человек с высадкой на континенте и быстрым возвращением. Подготовка к более масштабным операциям откладывалась. Ближайшему окружению были сообщены слова, сказанные Молотову: «Высадка на континенте в этом году невозможна». Прибыв в Москву, Молотов огласил коммюнике с обещанием Америки на сессии Верховного Совета СССР.

Мы видим, как весной и в начале лета 1942 г. Черчилль мечется между двумя своими великими союзниками. Весной он был склонен сблизиться с Россией, поскольку ощущал важность советско-германского фронта и важность того, чтобы Россия выстояла и была сохранена в составе коалиции. В начале же лета он как бы начинает сомневаться в способности Советского Союза выстоять и все более подчеркивает стратегическую значимость Соединенных Штатов, чья военная промышленность методично наращивала свои мощности. 12 июня 1942 г. в беседе с лордом Маунтбеттеном (только что прибывшим из Вашингтона) Черчилль размышлял над своей американской и советской стратегией — кому отдать предпочтение, где сосредоточить усилия. Маунтбеттен сообщил о внутренней борьбе в Соединенных Штатах, о колоссальном росте военного потенциала Америки, о том, что в Вашингтоне дебатируется вопрос, куда прилагать мобилизуемые вооруженные силы США.

Черчилль пришел к заключению, что ему необходимо в ближайшее же время встретиться с Рузвельтом и определить основные линии развития взаимоотношений англосаксонских союзников. 13 июня он пишет Рузвельту, что «поскольку нынешняя ситуация порождает много сложных вопросов, я считаю своей обязанностью снова навестить вас». Колебания между Россией и Америкой продолжаются, но крен все более явственно делается в пользу последней. При этом супруги как бы поделили свои обязанности: Клементина Черчилль собирала деньги для помощи сражающейся России, а Уинстон Черчилль отправился через Атлантику к американскому президенту.

Одним из стимулирующих моментов в принятии решения о поездке в Вашингтон была битва американского флота с японским у атолла Мидуэй в начале июня 1942 года, в ходе которой японцы потеряли 4 своих авианосца — свою ударную силу на Тихом океане. Эта битва остановила невероятное по скорости продвижение японских войск по всему тихоокеанскому периметру. Но именно после этих событий Стали проявлять себя опасения Черчилля в отношении нового внешнеполитического курса Рузвельта. Американский президент, становясь главнокомандующим величайшей армии (мобилизуемой в эти месяцы), руководствовался собственной стратегией и вовсе не намеревался в каждом конкретном случае советоваться с имперским Лондоном. Генерал Брук, ближайший к Черчиллю военный в это время, записал беседу с премьер-министром по поводу предстоящего визита:

Ситуация на южном фланге советско-германского фронта все больше настораживала западных союзников, в том числе Рузвельта и его окружение. В письме от 19 июня 1942 года, подписанном министром Стимсоном и одобренном начальниками штабов, обсуждалась возможность поражения СССР. Видя начало наступательных операций немцев на советско-германском фронте, Рузвельт ощущал необходимость в консультациях с главным союзником — Черчиллем. Западные союзники решили сепаратно обсудить стратегические вопросы.

Обстановка встречи была действительно драматической. В Африке в этот день (19 июня) Роммель приказал двум колоннам танков направиться к египетской границе, а в Китае японские войска начали наступление против Чан Кайши. Но оба главных деятеля Запада наблюдали прежде всего за началом наступательной операции немцев на советско-германском фронте. За день до приезда Черчилля встревоженный Рузвельт приказал высшим военным руководителям — Стимсону, Ноксу, Маршаллу, Кингу — сделать что-нибудь для помощи русским. Если Советская Армия начнет общее отступление в июле, то возникнет угроза сдачи немцам Москвы, Ленинграда и Кавказа уже в августе. Президент желал знать, что могут сделать вооруженные силы США для «оттягивания» германских дивизий с русского фронта. Вопрос приобретал критическое звучание.

«Если русские продержатся до декабря, союзники будут иметь преимущественные шансы выиграть войну, если же они «свернутся», шансов на победу будет меньше половины». Выбор встал между высадкой в Европе, высадкой в Северной Африке в начале сентября и посылкой американских войск на помощь англичанам в Египет и Ливию.

Черчилля поместили в той же комнате Белого дома, где он находился в январе. После завтрака премьер-министр вошел к Рузвельту в то самое время, когда президенту вручили листок розовой бумаги, на котором значилось: «Сдан Тобрук, потеряны 25 тыс. человек военнопленными». Это был второй по объему ущерба удар по Британской империи после падения Сингапура. Черчилль испытал шок, он вначале не поверил в истинность сообщения и запросил Лондон. Уточненные данные были еще менее утешительными: 33 тысячи плененных англичан. Под ударом находилась египетская Александрия. Черчилль позднее вспоминал — это был «очень горький момент. Одно дело — поражение, другое — позор». Позиции английской дипломатии были подорваны в тот самый момент, когда Черчилль пытался укрепить их соглашениями с американцами. Теперь центр усилий сместился для него в Северную Африку, где следовало помочь колониальному напарнику — Франции и одновременно ослабить давление на английские войска в дельте Нила.

Как пишет английский историк Дж. Чармли, «тот факт, что немцы снова в ходе своего наступления в западной пустыне нанесли поражение англичанам, был последним в длинном ряду военных поражений, и тот факт, что он пришелся на пик задержки британских поставок Советам, которые, казалось, по меньшей мере, были способны нанести поражение германским армиям, дал критикам Черчилля благоприятную возможность для упреков, которой они не преминули воспользоваться».

Более определенно, чем прежде, Черчилль возглавил движение в сторону от второго фронта. Теперь, по его мнению, высадка во Франции могла обернуться катастрофой. Она не поможет в конечном счете русским, приведет к репрессиям немцев против французов и, главное, заставит отложить главные операции 1943 года.

«Ни один ответственный английский военачальник не в состоянии подготовить такие планы на сентябрь 1942 года, которые имели хотя бы минимальные шансы на успех… Есть ли такие планы у американских штабов?» В ходе дискуссий следующего дня (21 июня 1942 года) союзники пришли к выводу о приоритете текущего года: большая операция, «отвлекающая немцев», в 1942 году и «второй фронт» в 1943 году. Наиболее эффективные средства помощи советскому союзнику на текущий момент — бомбардировочные рейды против Германии. Кульминацией военных событий года должна стать высадка в Северной Африке — операция «Гимнаст».

Надир

В Москве майская битва под Харьковом во многом подорвала порожденные зимой надежды и потребовала пересмотра стратегических воззрений. Инициатива снова переходит в руки вермахта. Какими будут дальнейшие действия немцев? После взятия Изюма перед немцами открылась бескрайняя степь, на противоположной стороне которой стоял Сталинград. Лето 1942 года, видимо, является самой низкой точкой не только для СССР, но и для всех стран антигитлеровской коалиции. Европа почти целиком находилась в руках нацистов, а в Азии японцы устремились к Индии и Австралии. С запада навстречу им танки Клейста вышли на первую гряду разделяющих страны «оси» гор — Кавказских.

А на юге стоял насмерть наш Севастополь. Севастополь стоял как очевидная следующая германская цель. Город-крепость уже выдержал одно германское наступление в октябре 1941 года. Севастополь, прикрываемый многочисленными оборонительными сооружениями, можно было атаковать только после основательной артиллерийской и авиационной бомбардировки. Сейчас его судьба решалась окончательно — немцы подвезли тяжелую осадную артиллерию, в том числе 650-мм мортиры. (Напомним, что 15 мая пал город Керчь.) Утром 17 мая вице-адмирал Октябрьский собрал руководство Черноморского флота, гарнизона и властей, чтобы открыть страшную правду: битва через несколько дней. Октябрьский, не преуменьшая значения случившегося, рассказал о керченской трагедии и о незавидном положении военного оплота России на юге. Гарнизон в 106 тысяч человек встал навстречу своей судьбе.

Манштейн полагал, что обычная бомбардировка способна пробить лишь очень узкую брешь в гигантской оборонительной системе Севастополя. Здесь обычная тактика не срабатывала. Призвана была гигантская (с трехэтажный дом) «Большая Дора» и король гаубиц «Карл». «Дору» перевозили шестьдесят железнодорожных вагонов, радиус полета ее многотонных снарядов составлял 45 километров. Эти орудия должны были сокрушить бетон превосходных севастопольских фортов. Вот план Манштейна: бомбить пять дней самым жестоким образом и ворваться в крепость, пока не осядет пыль. Реальность оказалась еще более жестокой. Начатая утром 7 июня бомбардировка длилась непрерывно двадцать семь дней. Предполагалось, что защитников останется уже немного.

Севастополь доблестно принял на себя удар, форты стояли насмерть. Но начали поддаваться — их снабжение было практически прекращено. Моряки и солдаты сражались в противогазах. Главный удар немцев был нанесен с севера и в направлении Северной бухты. А вторая германская атака последовала с юго-востока.

13 июня пал форт «Сталин», 17 июня — форт «Сибирь». Самый большой форт, «Максим Горький», пал только 18 июня — его защитники были выжжены германскими огнеметами. 20 июня пал форт «Ленин», и все же Севастополь держался. Еще тринадцать дней. После 20 июня только лидер эсминцев «Ташкент» — последний раз — привез припасы и подкрепление. Он взял на свой борт раненых и возвратился в Новороссийск. Теперь в бухту Севастополя могли войти лишь подводные лодки, они доставляли боеприпасы и медикаменты.

29 июня немцы пробились со стороны Северной бухты. На следующий день адмирал Октябрьский собрал последний военный совет. Ставка только что приказала сдать город. По личному приказу Сталина две подводные лодки должны были забрать с собой руководителей обороны. Адмирал Октябрьский вылетел на самолете, а генерал Петров погрузился в подводную лодку. Уходящие взрывали батареи, но повсюду оставались очаги сопротивления, где защитники предпочитали гибель отходу. Береговая батарея взорвала себя только тогда, когда в нее вошли немцы. В прибрежных пещерах защитники сражались до последнего патрона. Гарнизон умирал, но не сдавался. Только такое мужество порождает непреодолимую силу мужества, перед которой блекнет даже профессиональное мастерство.

Только 3 июля город-крепость пал. В руках немцев были 100 тысяч пленных, 622 орудия, 26 танков, 141 самолет. Сталин воспринял поражение под Харьковом и потерю Крыма как во многом поражение его собственной стратегии и дипломатии. Он ожесточился надолго.

Но жертвы не были напрасны по многим причинам. Во-первых, после него (и еще до Сталинграда) вызревает национальная решимость превзойти врага в его же науке. Во-вторых, победа Манштейна, как многое в жизни, имела невидимые тогда результаты, которые Германия увидит лишь значительно позже. Главное среди них: немцы вынуждены были отложить свое главное летнее наступление. Понадобится немало дней, прежде чем германские самолеты смогут перелететь из Севастополя в Курск, прежде чем Гитлер начнет главное наступление этого кровавого лета. Герои, защищавшие город, сыграли свою роль — начало летней кампании немцев оказалось отложенным до конца июня. Севастополь пал, но это была такая жертва, которая породила цепную реакцию внутреннего возмущения. Рабы ли мы? Чего стоит жизнь, если ее цена — рабство? Неужели мы не способны овладеть боевой наукой не хуже врага? То не были риторические вопросы. Но наш народ пришел к развилке сознания — либо мы усомнимся в себе, либо наша кровавая учеба даст результаты. В сторону уйдут фанатики и теоретики. Вперед выйдут умелые и самоотверженные. Способные сбить немца в воздухе, обойти его на земле, выстоять в танковом противостоянии. Медленно, но верно в народном духе происходит своего рода самоотрешение. Либо мы способны научиться, либо мы бесталанные жертвы этой войны.

Когда в обеденном зале «Волчьего логова» по радио объявили о падении Севастополя, все застольное общество во главе с Гитлером вскинуло руки и вскочило со своих мест. На фоне сдачи британского Тобрука это поднимало германское самомнение до невозможных высот. В Британии специальная сессия палаты общин как раз обсуждала эти обстоятельства, и Гитлер ликовал по поводу «севастопольского подарка». Теперь Гитлер ждал реакции на захват Крыма со стороны турецкого правительства. Победа прогерманской фракции в Анкаре могла очень осложнить положение и Советского Союза на юге своего фронта, и англичан на Ближнем Востоке.

И злая сила приблизилась к обладанию абсолютным оружием. Геббельс пишет в дневнике: «Исследования в области атомного оружия достигли той точки, когда результаты уже могут быть использованы. Грандиозные размеры разрушений могут быть осуществлены минимальными усилиями… Современная техника дает в руки человеческих существ невероятные средства разрушения. Германская наука находится в авангарде исследований в этой области. Важно, что мы находимся впереди всех, ибо тот, кто осуществит революционный прорыв в научных изысканиях, имеет наибольшие шансы добиться победы».

Не открыв фронта на европейском Западе, союзники нарушили свое слово в критический для СССР момент. Несколько месяцев назад Рузвельт резко сократил военные поставки Советскому Союзу, объясняя это подготовкой к высадке в Европе, потребностями открытия второго фронта. Одновременно англичане перестали посылать конвой в Мурманск. Большие потери, писал Черчилль, «ставят под угрозу наше господство над Атлантикой».

Именно тогда, в конце июля 1942 года, Сталин в ярости ответил Черчиллю, что войны без потерь не ведутся, что Советский Союз несет неизмеримо большие потери. «Я должен еще раз подчеркнуть, — писал Сталин, — что Советское правительство не может терпимо отнестись к переносу открытия второго фронта в Европе на 1943 год».

Нельзя сказать, что Рузвельт не осознавал, какой ущерб наносит новое англо-американское решение союзнической солидарности. Он говорил Черчиллю о том, в какой «сложной и опасной ситуации оказался Сталин. Я думаю, мы должны попытаться поставить себя на его место. Мы не можем ожидать ни от кого, чья страна отражает вторжение, некоего общемирового воззрения на войну». Благодарный президенту Черчилль, которого в эти дни более всего заботила охрана британских ближневосточных позиций, вызвался изложить новую точку зрения западных союзников Сталину. (Он вылетит в Москву из Кипра позже — 10 августа 1942 года.)

Обратим внимание на то, что в критической для СССР обстановке конца июня 1942 года американская сторона оказала немедленную помощь не ему, а Англии, чье поражение при Тобруке было скорее громким, чем существенным. В итоге 300 новейших американских танков типа «шерман» (среди западных танков «шерман» был наиболее ценим советскими танкистами) и 100 крупных самоходных орудий получил английский союзник, охраняющий «сонную артерию» своей империи, а не Советский Союз, подошедший к пределу своих сил.

Характерна реакция нескольких ближайших сотрудников президента: когда Рузвельт предложил рассмотреть возможность приложения крупных американских сил в пространстве между Тегераном и Александрией, возмущенный председатель Объединенного комитета начальников штабов генерал Маршалл заявил: «Это такой уход от всего, планировавшегося прежде, что я отказываюсь обсуждать новые планы, по крайней мере, в это время ночи».

Маршалл демонстративно покинул зал. Стимсон и Маршалл полагали, что поведение Рузвельта в данном случае безответственно («он говорит с фривольностью и с тем отсутствием ответственности, которое свойственно лишь детям»).

Война на океанах

В начале мая 1942 года остатки американских войск на Филиппинах сдались японцам. Их было ни много ни мало, а двадцать тысяч человек со всей амуницией. Вероятно, это был наиболее унизительный для США момент во всей Второй мировой войне. Каскад японских побед продолжался безостановочно примерно до 8 мая, когда удача и везение императорских войск, наконец, встретили настоящее американское сопротивление. Оно связано в истории войны на Тихом океане со сражением в Коралловом море. Это сражение происходило в окруженном рифами водном пространстве между Новой Гвинеей, Соломоновыми островами, Новыми Гебридами, Новой Каледонией и северо-восточным побережьем Австралии.

Дешифровка японских радиосообщений дала командующему Тихоокеанским флотом (после Пирл-Харбора им стал адмирал Нимиц) сведения о том, что японцы собираются высадить десант на Новой Гвинее и захватить Порт-Морсби, главную австралийскую базу в этом регионе на подходе к собственно Австралийскому континенту. Оставалось сделать засаду, ударной силой этой засады стали авианосцы «Лексингтон» и «Йорктаун», В направляющуюся к Порт-Морсби японскую эскадру входили два тяжелых авианосца «Дзуйкаку» и «Сёкаку», а также легкий авианосец «Сёхо».

Встреча двух эскадр пришлась на 8 мая 1942 года. Лучшие японские асы, отличившиеся в Пирл-Харборе, добились на этот раз лишь частичного успеха. «Лексингтон» был потоплен, но поднявшиеся с его палубы бомбардировщики и самолеты авианосца «Йорктаун» нанесли японскому флоту суровый удар. Они заставили японскую эскадру отступить, неся потери в самолетах и поврежденных судах. На фоне прежних очевидных японских побед это было определенное изменение тенденции. Японцы еще владели преимуществом в истребительной авиации — их модели «Зеро» превосходили по технико-маневренным данным американские истребители. Но общий план захвата Новой Гвинеи был сорван — первая удача США в борьбе с Японией.

Более того, в стратегическом отношении наметился перелом: эра «безнаказанных» японских побед приблизилась к концу. Для США это означало, что верфи и доки двух американских побережий получат больше времени для реализации того, во что американцы свято верили, — технического и индустриального превосходства колоссальной экономики Соединенных Штатов.

Ареной следующего этапа в борьбе США и Японии за Тихйй океан стал Мидуэй. Этот остров, одиноко лежащий в северо-западной части Тихого океана — примерно на трети пути между Пирл-Харбором и Токио, был важен для американской воздушной разведки, осуществлявшей облеты океана, а также ввиду своей радиостанции, перехватывающей депеши японцев. Императорское командование, со своей стороны, решило захватить Мидуэй как трамплин в продвижении к Гавайям, Панамскому каналу, Калифорнии. В Токио надеялись, что осуществление плана захвата Мидуэя, помимо прочего, послужит делу подрыва американо-английского союза и внутренних позиций президента Рузвельта.

Битва за Мидуэй является своеобразным водоразделом между сплошным триумфом японцев в первые месяцы и последующей затяжной войной на истощение, в которой США с их индустрией и ресурсами получили предпочтительные шансы. Япония выступила на захват крохотного Мидуэя с невиданными для военно-морской истории силами. Флот адмирала Ямамото состоял из 8 авианосцев, 10 линкоров, 21 крейсера, 70 миноносцев и 15 крупных подводных лодок (не считая вспомогательных судов). На палубах авианосцев стояли 352 истребителя «Зеро» и 277 бомбардировщиков.

Соединенные Штаты располагали лишь 3 авианосцами, 8 крейсерами, 14 эсминцами и 25 подводными лодками — соотношение один к трем в пользу японцев. Неоценимым преимуществом американской стороны было знание военного кода японцев. В радиограммах японцев в качестве цели захвата фигурировало некое АФ. Адмирал Нимиц полагал, что речь идет о Мидуэе, а в Вашингтоне считали, что так обозначены Гавайские острова. Тогда Нимиц послал ложную телеграмму о том, что на Мидуэе вышла из строя станция дистилляции воды, и японские радиограммы отметили, что на АФ намечается нехватка пресной воды. Ситуация прояснилась, и в результате основные американские силы были заранее брошены к Мидуэю.

Задача поднявшихся с авианосцев в воздух американских бомбардировщиков была ясна и опасна: либо авианосцы пойдут ко дну, либо США лишатся своих ударных сил на Тихом океане. Между 7 и 10 часами утра семьдесят восемь американских бомбардировщиков на низкой высоте обрушились на те самые авианосцы, чья авиация осуществила налет на Пирл-Харбор. Результаты были плачевны — 48 самолетов рухнули в океан, не нанеся ощутимого урона японским кораблям. Но эти жертвы были не напрасны. Перегруженные самолетами и занятые подготовкой ко второму налету на Мидуэй авианосцы адмирала Нагумо фактически позволили трем американским авианосцам — «Энтерпрайз», «Хорнет» и «Йорктаун» — приблизиться к японскому флоту.

Японский адмирал полагал, что уже все самолеты противника задействованы в бою. Уверенный в окончании налета Нагумо приказал перевооружить свои бомбардировщики торпедами — против американских кораблей. Но он фатально ошибся. Когда на палубах японских авианосцев производилась громоздкая операция перевооружения самолетов, в небе неожиданно появились семнадцать старых бомбардировщиков с «Йорктауна» и тридцать два с «Энтерпрайза». В течение шести минут японский флот понес исключительные по значимости потери — были потоплены четыре ударных авианосца «Кага», «Акаги», «Сорю» и «Хирю».

В результате битвы у Мидуэя японский флот потерял половину своих авианосцев, 55 процентов своей авианосной ударной силы. (За все оставшееся время войны Япония сумела построить лишь еще пять авианосцев). Такого страшного удара императорская Япония еще не знала. Возможно, не менее важной для Японии была потеря на палубах тонущих кораблей почти половины авиационных асов, показавших свою квалификацию в Китае, над Пирл-Харбором, в Малайе и на Яве. Остановился тот безумный порыв, в ходе которого японцы между декабрем 1941 и июнем 1942 года овладели контролем над огромной зоной Восточной Азии. Была создана важнейшая предпосылка для мобилизации американских сил.

Союзники ослабляют помощь

В арктических морях конвой «PQ-16» повел транспортные суда в советские гавани и подвергся налету 260 германских самолетов. Потеряв в холодных водах семь кораблей, конвой прибыл в Мурманск и Архангельск. 23 марта британское командование, не разглашая источника своей информации (это была расшифрованная «Энигма»), сообщило в Москву детали, цели и средства летнего наступления вермахта. Но Лондон надолго приостановил движение северных конвоев.

Лишь в июньские дни в полярных морях решалась судьба печально известного конвоя «PQ-17», который перевозил 200 тысяч тонн военных припасов из Исландии в Архангельск. Его крестный путь начался 27 июня 1942 г. С торговыми судами шел 21 корабль сопровождения, включая 6 эсминцев и 2 подводные лодки. (Им в помощь были приданы 2 британских и 2 американских крейсера. Впервые был образован совместный англо-американский эскорт.) Утром 4 июля первый торговый корабль был потоплен торпедами, запущенными с германских самолетов. Адмирал Дадли Паунд — первый лорд адмиралтейства — отдал приказ кораблям эскорта немедленно и на самой большой скорости возвратиться в безопасные порты.

Грузовые корабли оказались предоставленными самим себе, а вернее ярости немецких подводных лодок и самолетов. В конечном счете из всего груза военных материалов только 70 тысяч тонн были доставлены в Мурманск, лишь одиннадцать кораблей достигли Архангельска. Черчилль, узнав об этих потерях, написал Рузвельту, что судьба конвоя «PQ-17» усложняет сообщение с Россией и требует нахождения — помимо северного — новых путей связи с Россией.

После неудачи с конвоем «PQ-17» Черчилль отказался посылать суда в Россию. «Верьте мне, — писал Черчилль Сталину, — не существует ничего, что бы мы и американцы не пытались сделать для помощи вам в вашей великой борьбе. Президент и я безостановочно изыскиваем средства, чтобы преодолеть препятствия, которые география, морские воды и вражеские воздушные силы ставят между нами». Прекращение помощи было суровым ударом — ведь корабли топили в те дни, когда Германия начала свое летнее наступление против Советского Союза. Советское руководство полагало, что главная помощь России должна была последовать в виде незамедлительной англо-американской высадки в Европе.

Нужно сказать, что в этот сложный для всех союзников, в том числе и для Англии, час ее восточный союзник не препятствовал наращиванию английских усилий по охране имперских путей. Сталин не выразил несогласия с пожеланием послать в Египет 3 дивизии поляков и согласился на переадресование 40 американских бомбардировщиков, находившихся на пути в СССР, на египетский фронт англичан. В течение нескольких дней английская армия в Египте была усилена до такой степени, что теперь уже вдвое превосходила войска Роммеля, и у Черчилля появились значительные основания полагать, что Каир выстоит. Черчилль писал английскому главнокомандующему Окинлеку весьма драматические письма: если англичане не уничтожат армию Роммеля, тогда «нам не избежать полной зависимости от удержания фронта русскими».

Американцам казалось, что имперский Лондон в конечном счете подспудно не против взаимоослабления двух крупнейших континентальных сил России и Германии. Премьер-министра уже предупредили, что, по мнению генерала Маршалла, английское руководство сознательно затягивает дело союзной высадки в Европе, что Черчилль не желает этой высадки и что английская дипломатия в данном случае лицемерит. Доверенные корреспонденты писали Черчиллю:

«Маршалл убежден в том, что в Лондоне не существует подлинного внутреннего желания подготовить высадку во Францию в ближайшее время».

В возникающем англо-американском споре Черчилль прибег к цифрам, которые были по меньшей мере спорными. Объединенный комитет по разведке представил документ, в котором говорилось (якобы на основе точного знания немецких военных планов), что, если даже Германия не уничтожит Россию осенью 1942 года, она тем не менее сможет «перевести на Запад значительное число наземных войск», чтобы предотвратить «любое союзное вторжение в Европу». В то же время, если Россия будет продолжать сражаться до конца 1942 года, тогда (советовала английская разведка) западным союзникам следует «скопировать германскую политику и оккупировать нейтральную территорию». Имелась в виду Северная Африка. В этом случае Средиземное море станет «ахиллесовой пятой» Германии.

Не открыв фронта на европейском Западе, союзники нарушили свое слово в критический для СССР момент. Немцы, захватив Севастополь, приступили к своей главной на 1942 год операции против СССР. Несколько месяцев назад Запад резко сократил военные поставки Советскому Союзу, объясняя это подготовкой к высадке в Европе, потребностями открытия второго фронта. (Именно тогда Сталин в ярости ответил Черчиллю, что войны без потерь не ведутся, что Советский Союз несет неизмеримо большие потери.) И вот в наихудший для существования России и для союзнической солидарности момент — 14 июля 1942 года — Черчилль, получив поддержку американцев, взял на себя тяжесть сообщения решения об отсрочке открытия второго фронта Сталину. Тот ответил через 9 дней.

Во-первых, напоминалось в советском ответе, «британское правительство отказывается продолжать посылку военных материалов в Советский Союз северным путем, во-вторых, несмотря на совместное коммюнике относительно создания второго фронта в 1942 году, британское правительство отложило его до 1943 года». Телеграмма Сталина от 23 июля завершалась горьким упреком:

«Вопрос о создании второго фронта в Европе не был воспринят с той серьезностью, которой он заслуживает. Полностью принимая во внимание нынешнее состояние дел на советско-германском фронте, я должен указать наиболее серьезным, образом, что Советское правительство не может согласиться с откладыванием второго фронта».

Произошло очевидное нарушение союзнических договоренностей. Недоверие советской стороны к западным союзникам получило дополнительные основания.

Нет сомнений в том, что летом 1942 года президент Рузвельт много думал об исторической перспективе. Он очень ограничил круг тех, с кем откровенно обсуждал проблемы будущего. Наиболее доверенное лицо президента тех лет Гарри Гопкинс писал в июне 1942 года: «Мы попросту не можем организовать мир вдвоем с англичанами, не включая русских как полноправных партнеров. Если ситуация позволит, я бы включил в это число и китайцев».

В этих нескольких фразах основа стратегического замысла Рузвельта. В мире будущего не обойтись без СССР, эта страна будет играть слишком большую роль, чтобы игнорировать ее на мировой арене. Меньшее, чем на равный статус, русские не согласятся. Важно сделать так, чтобы США имели достаточное сдерживающее СССР и позволяющее преобладать в мире влияние. Его можно достичь за счет двух факторов: поддержки клонящейся к дезинтеграции Британской империи и опоры в Азии на Китай как на противовес Советскому Союзу.

Складывается впечатление, что в целом ситуация лета 1942 года, отчаянная для сил, ведущих прямую борьбу со странами «оси», не могла в некоторых своих аспектах не нравиться президенту Рузвельту. На его глазах Вашингтон становился подлинной мировой столицей. Гордый британский премьер откликался по первому зову. Посланец из Москвы просил об открытии второго фронта. Руководители Китая слезно умоляли о военной помощи. Вожди индийского движения за независимость просили о поддержке их чаяний. Ничего этого не было еще год назад. Рузвельт явно входил во вкус мирового лидерства, стал привыкать быть «всеобщей надеждой», дарователем спасения, источником неоценимой помощи, факелом моральной и физической поддержки.

Но вставал критически важный вопрос: сколько времени можно рассчитывать на Советский Союз, в одиночку сдерживающий нацистскую Германию? Не окажется ли отстраненная позиция самоубийственной?

Власов

Не только жесточайшие бои в Крыму, а затем под Харьковом занимали ум Сталина в начале июня 1942 года. Невозможность разомкнуть кольцо вокруг Ленинграда и сопутствующие события обсуждались в Кремле не менее эмоционально. Великий город на Неве погибал. Для его спасения следовало активизировать уже посланные под Ленинград силы и послать подкрепления. Этого оказалось недостаточно, и уже вскоре на этом отрезке огромного советско-германского фронта проявили себя значительные сложности. Вторая ударная армия блистательно проявившего себя под Москвой генерала Власова оказалась в конце мая 1942 года во второй раз отрезанной от основных сил и отброшенной в болотистую местность к западу от Волхова. В составе армии были девять дивизий и шесть бригад. Их положение вскоре стало почти невыносимым. Голод превратился в мор, жестокая природа добивала людей. Требовались экстренные меры.

Сталин на заседании Ставки с редкостной для себя самокритичностью признал неправильность применяемой тактики и организационных решений: «Мы совершили большую ошибку, объединив Волховский и Ленинградский фронты. Хотя на Волхове у нас был генерал Хозин, дела у него пошли плохо. Он не выполнил приказа относительно возвращения назад Второй ударной армии». Верховный главнокомандующий предложил реформировать Волховский фронт и послать туда Мерецкова и Василевского. 8 июня Сталин вызвал на заседание Ставки генерала Мерецкова и поставил перед ним задачу спасения второй российской столицы. Шапошников приготовит соответствующую директиву.

Прибывшие в Малую Вишеру Мерецков и Василевский с трудом разобрались в обстановке. Части Власова медленно откатывались на восток, положение его армии стало отчаянным. Прибывшее начальство 10 июня отдало приказ ударным войскам пробиться к гибнущей армии, и за дело взялись 59-я и 52-я армии, но без особого успеха. Немецкие штурмовики эффективно пресекали эти попытки пробиться ко 2-й армии. После недельных боев танки 29-й бригады за счет неимоверной самоотверженности сумели пробить коридор ко 2-й ударной.

Увидев просвет, ее бойцы невольно бросились в спасительную брешь и тем самым создали немалую панику, использованную и усиленную пикирующими немецкими самолетами. В конечном счете просвет исчез и армия снова осталась предоставленная самой себе и теснящим ее с запада германским войскам. Немцы полностью овладели положением, они простреливали всю территорию, занимаемую 2-й ударной армией. На 11 часов вечера 23 июня было назначено решающее усилие по спасению попавших в трагическую ситуацию советских войск.

Ради выхода из смертельной пропасти все тяжелое оружие и припасы должны были быть уничтожены, все, что отягчало движение, — брошено. Кое-кому удалось просочиться сквозь спасительные щели, но основная масса войск безнадежно застряла. По словам Мерецкова, к половине десятого утра 25 июня 1942 года «все было кончено». Специальную группу парашютистов решили послать для спасения командующего армией. Довольно неожиданно эта группа получила сигнал отбоя.

Накануне Власов отдал своим войскам приказ пробиваться к своим «кто как сможет». Разбившись на небольшие группы, бойцы пошли заповедными тропами между немцами и болотной трясиной. Контакт с командованием армии был потерян. Немцы нашли генерала Власова 12 июля 1942 года в крестьянском амбаре, убитого происходящим и затаившим гнев. Он был помещен в специальный лагерь для высокопоставленных пленных неподалеку от штаб-квартиры Гитлера в Виннице. Окружающие не раз отмечали «немецкую», даже «прусскую» внешность генерала — высокий, грузный, с тщательно зачесанными назад волосами, с очками в металлической оправе, никогда не носивший никаких наград. До вступления в Красную Армию в 1919 году он окончил духовную семинарию. Орден Ленина вместе с золотыми часами он получил тогда, когда у будущих военных героев наград почти не было, — в 1940 году. Власов последним вышел из киевского «мешка» в 1941 году и отличился на крайнем правом фланге обороны Москвы.

Мы можем познакомиться с материалами допросов Власова немецкими офицерами, представлявшими военную разведку — абвер. Эти немцы единодушны в высокой оценке интеллекта и характера плененного генерала. Власов вспоминал «опеку» Берии, досмотр в его генеральской квартире, террор конца тридцатых годов. Идеологическое обоснование власовского движения вызрело позже.

Первый манифест Власова датируется третьим августа 1942 года и в нем личное прямо соседствует с обобщениями. Власов утверждает, что тактика Сталина заключается, прежде всего, в том, чтобы сохранить режим, который гарантирует его всевластие, что вождь использует русский патриотизм в собственных целях. Германское командование жило уже не в высокомерном 1941 году, теперь оно пыталось воспользоваться именем, званием и престижем бывшего советского генерала для раскола рядов противника, для создания дополнительных сил. Во Власове германская разведка, наконец, нашла ожесточенного высокопоставленного командира, согласного воевать против своих. Он написал германскому командованию письмо, предлагая создать Русскую Освободительную армию, предлагая использовать антикоммунистические настроения среди части пленных.

Власовское движение было основано в декабре 1942 года в Смоленске. Власов персонифицировал зло в Сталине и объявил себя борцом с режимом. Власов попытался создать русское национальное движение «без Сталина и против него». Он обратился к своему народу с такими словами (растиражированными немецкой пропагандой):

В коде каждого национального характера есть свои табу, свои неприемлемые границы. Пусть историк будущего среди погасших страстей взвесит меру приемлемости предательства, степень справедливости такой борьбы с тиранией. Но в России 40-х годов XX века действовала мораль, выработанная столетиями тяжелой судьбы. Власов изменил Родине в годину ее страшных несчастий, когда личная судьба каждого человека оказалась неразрывно связанной с долей всей страны. Страшный грех предательства в таких условиях не мог быть оправдан ссылками на характер политического режима. Страна стояла на краю пропасти, и ее историческое выживание зависело от жертвенности каждого. Призывать к бунту в этих условиях, к раздору среди своих тогда, когда враг готовил общую историческую могилу для всех, — было святотатством. Это шло вразрез с национальным мировоззрением и воспринято быть не могло. Святая кровь невинных людей взывала к мести. Жизнь и свобода зависели от общих усилий. Отступник в этих условиях был врагом. Так воспринял власовское движение наш народ. И иным это восприятие быть не могло — иное противоречило бы инстинкту самосохранения.

Ведь бывшие советские солдаты, перешедшие на германскую сторону, занимались тем, что убивали простых русских солдат, жгли русские деревни, ослабляли свою собственную страну. Это было несколько больше, нем борьба с коммунизмом. А позволил ли бы Гитлер, если бы он победил Россию, корректировать свою политику в ней какому-то русскому генералу-изменнику? Все, что мы знаем о Гитлере, говорит, что это было невозможно. Он бредил только германской империей и делить ее с кем бы то ни было не собирался. Более того, в русском антибольшевистском движении, равно как в украинском и прибалтийском, Гитлер видел лишь угрозу германским интересам. Никакого либерального русского государства создавать он не собирался. Никогда его война не была войной за «эмансипацию» Восточной Европы.

Германские управляющие должны были править завоеванными территориями не как некие местные освободители. Здесь должны были стоять германские гарнизоны, прямой задачей которых было не допустить никакого местного самоуправления. Миллионы славян должны были трудиться здесь, как рабы на германских господ. Никаких иллюзий иного рода Гитлер не поощрял. «Избыток» населения должен был отправляться в некую «Славляндию» за Уралом или предоставлен процессу вымирания.

Фактически Власов сам дает ответ на поставленный его поступком вопрос своим же манифестом, заглавная идея которого — русский патриотизм. И нет сомнения в том, что генерал видел достаточно ясно, что его используют. Власов сам отвечает на этот вопрос обращенными к немцам просьбами отправить его в концлагерь, многократными посягательствами на самоубийство.

А как оценивали Власова те немцы, от которых зависела его судьба? Их мнения разделились. Часть из них считала, что поддержка Власова несет Германии выгоды. По мнению Геббельса, Власов «весьма интеллигентный человек и энергичный русский военачальник, производящий очень солидное впечатление. Он считает, что Россия может быть спасена только если вместо большевистской идеологии создаст себе такую, какую немецкий народ имеет в виде национал-социализма. В нашей восточной политике мы достигли бы весьма многого, если бы еще в 1914 и 1941 годах руководствовались теми принципами, которые отстаивает в ней Власов».

Ослабление в войне заставило немцев прибегнуть к помощи добровольцев власовского типа. Немцы, как свидетельствуют документы (и подтверждают такие западные историки, как англичанин Р. Овери), стали особенно полагаться на военнопленных из кавказского региона и Средней Азии. Часть из них была даже экипирована в германскую униформу и поступила под командование германских офицеров (только 74 освобожденных из германского плена получили право на статус германского офицера).

Исламские части имели имамов, священников суннитов и шиитов, для которых были созданы специализированные школы в Дрездене и Гёттингене. Часть этих солдат была придана германским частям. В частях СС служили примерно 150 тысяч латышей, литовцев и эстонцев. Было две украинские дивизии и одна дивизия из Средней Азии. По некоторым оценкам, около миллиона нашлось таких, кто поднял оружие против своей страны. Англичанин Овери: «Многие сделали это из-за отчаяния — единственная возможность избежать смерти в лагерях для военнопленных».

Сторонники противоположной точки зрения полагали, что поддержка Власова бессмысленна и может бумерангом обернуться против Германии. Послушаем, что говорит германским гауляйтерам Гиммлер:

Немецкая администрация оккупированных территорий с самого начала указала своим пособникам националистам, что не собирается делиться с ними властью ни сейчас, ни в будущем, ничего не обещает им и даже в пике смертельной борьбы смотрит на них как на пособников и не более. Гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох сознательно избрал к качестве «столицы» управляемой им Украины ничем не примечательный в украинской истории Ровно. Кох, нужно отдать ему должное, был откровенен с самого начала. Он заявил по прибытии в Ровно своим коллегам:

На украинцев немцы смотрели, по оценке английского историка Овери, «как на худший вид человеческих существ».

Особую ненависть нацистов вызывала украинская интеллигенция. Заместитель Коха закричал на немецкого чиновника, вознамерившегося сохранить начальное образование на Украине:

Немцы уничтожили на Украине 250 сел, чтобы запугать оставшееся население. В таких городах, как Киев, они ввели недельный рацион хлеба в 200 грамм. В одном Харькове от голода умерли 80 тысяч человек. Колхозы не были распущены, теперь ими управляли немецкие полномочные лица. Квота сбора в качестве сельхозналога была удвоена по сравнению с советским временем.

В первые несколько недель оккупации немцы объявили о наборе на работу в Германию, но обращение с согласившимися было таковым, что желающие-добровольцы исчезли, и немцы прибегли к политике квот, налагаемых на каждый отдельный район. Людей в Германию везли в теплушках, не обеспечивая их едой и питьем. В Германии они жили на огороженной территории в бараках худшего сорта и подвергались нещадной эксплуатации.

Особо нужно сказать о том, что в 1942 году Гитлер издал личный указ о депортации в Германию полумиллиона украинских женщин в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти лет с целью их германизации. Он утверждал, что нигде не видел столько блондинок с голубыми глазами, как в Полтаве. К концу войны депортированные рабочие с Украины составляли четыре пятых всей рабочей силы с Востока.

Партизаны

На огромной захваченной территории летом 1942 года немцев более всего стали беспокоить партизаны. Согласно записям в дневнике Геббельса, они «взрывали железнодорожные пути на центральном участке фронта между Брянском и Рославлем в пяти точках — еще одно доказательство их беспокоящей деятельности».

К югу, пишет Геббельс, венгерские войска «испытывают большие трудности… Они должны теперь захватывать деревню за деревней и усмирять их, что не всегда венчается успехом. Но когда венгры докладывают, что они «замирили» деревню, это обычно означает, что в ней не осталось ни единой живой души и мы не можем рассчитывать на проведение сельскохозяйственных работ в данном районе».

Весной 1942 года Сталин создал основные структуры партизанской войны. 30 мая был сформирован Центральный штаб партизанского движения, который возглавил секретарь белорусской компартии П. Пономаренко. Централизация увеличила эффективность партизанского движения. Была усилена дисциплина и улучшено снабжение — особенно крупных партизанских отрядов. Учебник партизанской борьбы был отпечатан в Москве тиражом 50 тысяч экземпляров.

К концу 1942 года в партизанском движении участвовали не менее 300 тысяч человек. Но только десятая их часть имела радиосвязь с Москвой. В августе 1942 года созывается совещание командиров партизанских отрядов в Москве и оглашаются три правила: энергичная агрессивность, постоянные действия, бдительный антифашизм. В некоторых частях Белоруссии, вокруг Смоленска и Брянска образовываются целые районы, где немцы боятся появляться.

Немцы встретили трудности, которых они не ожидали, — отсутствие безопасности передвижения, обязательность конвоев при любых перемещениях, покушения в городах и селах. Уязвимыми стали все мосты и дороги, стрелок мог оказаться за любым деревом. Жестокость карательных мер была одиозной, но ненависть к оккупантам, к политике расового превосходства, экономической эксплуатации, угона на рабские работы была могучим стимулом партизанского движения.

Сложным оказалось положение на Украине. К 1943 году, по оценкам самих немцев, 60 процентов северо-западной Украины были в руках партизан, но иногда особого рода — это в ряде случаев были боевые части националистического характера, возглавляемые ОУН, Организацией украинских националистов, которая частично сотрудничала с немцами, частично противостояла им в вопросе о будущей власти на Украине. Но постепенно росла значимость и сила тех украинских патриотов, для которых Отечеством было общее государство — Советский Союз. Они сражались за независимую Украину в составе союзного с Россией, Белоруссией и другими республиками государства.

Немцы, готовясь к решающим событиям, стремились разделаться с партизанским движением на захваченных советских территориях. В «операции Котбус», начатой 3 июня, участвовали шестнадцать тысяч германских солдат; удар был нанесен по партизанской республике в районе Полоцка и Борисова. Еще пять тысяч немецких солдат начали операцию под Брянском. В четырехнедельных боях погибло более тысячи партизан. Но они унесли с собой жизни немецких солдат. Через два месяца партизаны полностью восстановили контроль над этим районом. Чтобы избежать удара по своим линиям коммуникаций в период решающего наступления летом 1942 года, немцы предприняли операцию под кодовым названием «Ганновер» — операцию с участием 45 тысяч германских солдат, включая эсэсовцев. В Брянских лесах беззаветно погибли тысячи партизан, в буквальном смысле вставших грудью на пути нового германского удара по России.

А разведчики передавали в Москву исключительно ценные сведения о планах германского руководства и перемещении войск. В Брюсселе в эти дни был арестован Йоханн Венцель, радиооператор важнейшей для Советского Союза разведывательной сети, которая позднее стала известной всему миру как «Красная капелла».

Не следует забывать, что условия содержания советских военнопленных не шли ни в какое сравнение с условиями пленения западных пленных.

А Германия искала секрет военного успеха, помимо прочего, в военной технологии. На Балтийском море, в Пенемюнде, тридцать пять прибывших из Берлина высших чиновников рейха наблюдали за испытаниями двенадцатитонной ракеты, предназначенной нести боевой заряд в одну тонну на расстояние в четыреста километров. Ракета «V2» удачно стартовала, но в дальнейшем отклонилась от предназначенной траектории и рухнула в двух километрах от места запуска. Однако неудача только добавила ожесточения отчаянным поискам рейхом финального оружия, оружия «возмездия», оружия, которое решит судьбу войны.

Выступая 31 мая 1942 года перед выпускниками военных училищ в Берлине, Гитлер убеждал новичков вермахта: «Я ни секунды не сомневаюсь в том, что в конечном счете нас ждет победа. Судьба не могла выбрать меня, неизвестного солдата, фюрером германской нации и фюрером германской армии просто так, из прихоти. Она не могла просто посмеяться надо мною и оставить в последний момент, забрав то, что было получено в столь жестокой борьбе». Для выживания и процветания германской нации требуются жестокие меры на Востоке.

Но германское население могло ощутить на себе уже и другие аргументы. Над Кёльном появилась тысяча британских бомбардировщиков с полутора тысячами бомб. В дневнике маршала авиации Германа Геринга появилась такая запись: «Конечно же, эффект воздушных бомбардировок ужасен, если смотреть на дело с индивидуальной точки зрения, но мы должны воспринимать происходящее все в целом». Черчилль сказал своему командующему стратегической авиацией Харрису, что «теперь Германия знает, что ее ждет, что она получит, город за городом, отныне и до конца». Гитлеру Шпеер говорит в «Вольфшанце»: «Вся Германия говорит только о Кёльне».

Гитлер

Через несколько дней Гитлер встретил с безграничным восторгом сообщение о том, что из 38 судов союзнического конвоя в Архангельск прибыли лишь шесть судов. Он снова становится многословным и преисполненным удивительных интеллектуальных открытий: «Россия — это большая песочница, но Украина — неслыханно прекрасна и с самолета она смотрится как «земля обетованная». Климат на Украине мягче, чем в Мюнхене, земля невероятно плодородна, а люди — особенно мужчины — ярко выраженные лодыри. Повсюду видишь спящих людей». По поводу противостоящих государственных деятелей: Черчилль — шакал, а Сталин — это тигр. В будущем Германии не будет хватать только никеля и поэтому следует создать запас никелевых монет. Сказано это было, в те дни, когда немецкие танки — эти, по словам Гитлера, «слоны современных армий» готовились прорвать советский фронт на юго-восточном направлении. И никель Таймыра, никель и медь Норильска теперь не выглядели недосягаемыми.

Если был в мировой войне период, когда Гитлер считал, что все идет как следует, то именно в конце весны и летом 1942 года. Вступление в войну Японии на востоке России было фактором неизвестности, но за первую половину 1942 года Страна восходящего солнца добилась столь невероятных военных успехов, что ориентация на нее стала казаться безусловно оправданной. Вся Восточная Азия стала зоной преобладания Токио, и до вышеописанной битвы при атолле Мидуэй японские вооруженные силы не знали поражений. Объявление войны Соединенным Штатам развязало руки германскому подводному флоту, и тот за первую половину 1942 года добился феноменальных результатов. На дно пошло почти на треть больше тоннажа кораблей противостоящей коалиции, чем за весь 1941 год. При этом погибло относительно незначительное число немецких подводных лодок.

Гитлер на короткое время впадает в своего рода благодушие, он все больше стремится предстать перед нацистскими соратниками «исторической личностью», поднимающейся над преходящими обстоятельствами. Он высказывает суждения о своих противниках. Как раз в это время Гитлер (выступая во второй половине дня 23 мая 1942 года перед своими гауляйтерами) назвал Сталина «фигурой, возвышающейся над демократическими лидерами англосаксонских стран». Войну на Восточном фронте Гитлер назвал непохожей на войны прошлого. Здесь речь не идет о победе или поражении, здесь одну сторону ждет триумф, а другую — полное крушение (Triumph oder Untergang). Собственно, с его точки зрения, война зимы 1941/42 года была выиграна, сейчас речь идет о том, чтобы добить врага. В той же речи Гитлер пообещал после окончания войны полностью сокрушить в Германии христианство.

Перед партийными лидерами Гитлер любил рисовать масштабные картины. В данном случае он не считал нужным скрывать своих вожделений на Востоке. Здесь произойдут самые масштабные германские приращения, рейх получит уголь, нефть, пшеницу. «Мы должны будем решить на востоке этнический вопрос». (Практика в Освенциме уже началась.) После консолидации германских побед здесь будут построены мощные крепости. В течение 70–80 лет здесь будет расселено новое, прибывшее из нордических земель население в 250 миллионов человек. «В этом заключается подлинный смысл данной войны. Большие жертвы кровью могут быть оправданы только тем, что грядущие поколения получат благословение бескрайних полей». На завоевываемых восточных территориях «мы найдем чернозем и железную руду, основу нашего будущего богатства». Как только война закончится — а произойдет это скорее всего этим летом, «мы начнем боевые действия против англосаксонских стран, и те не смогут устоять».

30 мая 1942 года Гитлер выступает перед 10 тысячами выпускников военных училищ в берлинском Шпортпаласте. Тон был другой, но суть сходной. Керчь и Харьков — только «прелюдия» к тому, что последует летом. Что произошло бы, если бы победило азиатское варварство? Немецкие женщины пали бы первой жертвой этих зверей. Германскую интеллигенцию утопили бы в крови. Все, что делает нас высшей формой человеческой расы, было бы уничтожено. Но победа на Востоке даст нам «жизненное пространство», снабдит будущие поколения немцев зерном, углем, рудой, нефтью, резиной, древесиной. Геббельсу: «С наступлением на Кавказ мы наступим советской системе на адамово яблоко». Потери Советов при Керчи и Харькове уже невосстановимы. Сталин достиг предела своих ресурсов — в Советской России наблюдаются сложности с продовольствием и падает мораль.

Особый восторг Гитлера вызвал успех генерала Роммеля в Северной Африке, в ливийско-египетской пустыне. Вечером 21 июня пришло поразительное сообщение о взятии Роммелем Тобрука — ворот к Каиру и Суэцкому каналу В ходе трехнедельной кампании Роммель сумел неожиданными маневрами обойти неважно экипированную армию англичан и поставил их контроль над Суэцом под вопрос. 33 тысячи англичан попали в плен. Военные трофеи на фотографиях выглядели восхитительно, и фюрер германской нации немедленно произвел Роммеля в фельдмаршалы. Через несколько дней германские войска оказываются в поразительной близости от Александрии. Гитлер уже смотрит по карте с немым вопросом: каково расстояние от устья Нила до Кавказа. Если два молодых германских фельдмаршала — Клейст и Роммель — сомкнут руки в устье Евфрата, то англичанам придется забыть о веках своего преобладания на Ближнем Востоке.

На Севере дела идут не менее восхитительно. Верные финны празднуют 75-летие маршала Маннергейма (только о финских частях Гитлер говорил, что они, возможно, лучше германских). Гитлер нанес союзнику молниеносный визит — первый случай пребывания Гитлера за пределами рейха и оккупированных вермахтом областей. В вагоне поезда, стоявшего в лесу близ аэродрома Иммола, Гитлер и Маннергейм, в присутствии финского президента Рюти и благообразного Кейтеля, обсудили ход мирового конфликта и непосредственные задачи сторон. Гитлер вручил ветерану борьбы с большевизмом высшую награду рейха — Большой Золотой Крест Германского Ордена Орла. Вопреки просьбам Гитлера, финны записали дискуссию на магнитофонную пленку и из глубины трагического времени слышен австрийский акцент германского канцлера. Его речь звучит более живописно, чем ее изложение в письменном виде. Гитлер заверил финнов в неизменной германской помощи. Он не сообщил союзникам о грядущем германском наступлении на юге СССР — он сделает это во время ответного визита Маннергейма, за день до начала этого наступления.

Гитлер был очень доволен визитом в Финляндию. Никогда еще будущее не было столь многообещающим. От Балкан, Апеннин и Пиренеев на юге до Скандинавии и полярных широт на севере Германия стояла как гегемон Европы, принимая почтение малых сих. Только остров Британии, теряющей Египет, и прижатая к Уралу Россия отказывались признать германское главенство.

И все же нота «благоразумия» на крайний случай прозвучала; приказание на случай поворота фортуны было высказано Геббельсу как ближайшему идейному соратнику: если дела на Восточном фронте, вопреки всему, пойдут худо и это вызовет взрыв возмущения в самой Германии, то следует первым делом расстрелять узников тюрем и лагерей. По меньшей мере, говорит Гитлер Геббельсу, повторения 1918 года не будет. Одно точно — рабочий класс, приверженный национал-социализму, будет в этот раз на нашей стороне.

Если накануне летней кампании германской армии 1941 года — накануне «Барбароссы» — соотношение танковых сил СССР и Германии было 5:1 в пользу советской стороны, то к лету 1942 года на участке грядущего германского наступления оно стало 1:10 в пользу немцев. На всем огромном советском юге накануне решающей кампании, должной определить судьбу страны, было всего двести наших танков. Можно сказать, что дорога к Волге если и не открылась, но оказалась неприкрытой. В нее и ринулся обретший прежнюю самоуверенность противник.

Вермахт поворачивает на юг

Напомним, что Гитлер выступал теперь в качестве главнокомандующего германских вооруженных сил и ему не терпелось проявить свой гений на поле брани. На лето 1942 года Гитлер планировал не более не менее как окончательное уничтожение жизненных источников советской мощи («die wichtigsten kriegswirtschaftlichen Kraftquellen»). Вопреки всем опасениям Сталина, Гитлер направил основные силы не против московского региона, а против нефтяной артерии и самих источников нефти — Северного Кавказа и Баку — Durchbruch in den Kaukasusraum. Его план отличался масштабностью, он как бы уже смотрел поверх голов противостоящих советских армий. Вытолкнуть Красную Армию в бескрайние степи, подорвать здесь ее боеспособность, загнать в кольца окружений, уничтожить ее людскую силу и техническое оснащение в харьковских масштабах, вызвать коллапс вооруженных сил России южнее Воронежа и встретиться с победоносными японцами на Ближнем Востоке.

Стратегическими целями стало завоевание плодородных южных земель России (хлеб), овладение углем Донбасса и нефтью Кавказа, превращение Турции из нейтрала в союзника, перекрытие иранских и волжских путей ленд-лиза. Первоначально вторжение в грандиозный район между Черным и Каспийским морями носило название «Зигфрид», но, по мере разработки и детализации, план получил название «Синего». Он предполагал, во-первых, взятие Воронежа; во-вторых, взятие Сталинграда; в-третьих, выход через Кавказский хребет на юг.

На данном этапе Гитлер твердо верил, что хребет Красной Армии будет разбит где-то между Доном и Волгой, здесь подойдут к концу необъятные людские резервы Красной Армии. Иначе трудно объяснить ту легкость, с которой Гитлер фривольно планирует то поворот после Сталинграда к Саратову и Казани, то рейд всех сил на Кавказ, то молниеносный поход на Урал. Для выполнения подобных планов необходимо было лишь одно, но существенное условие — чтобы вермахту уже никто не мешал, чтобы сопротивление русских войск в дальнейшем носило чисто символический характер. Чтобы Россия вступила в состояние агонии. Агонии предсмертной.

Колебания с выбором азимута движения после прорыва советского фронта завершились довольно быстро. Основополагающая директива № 41 (апрель 1942 года) уже в преамбуле прямо называет это направление — захват нефтяных месторождений Кавказа в качестве основной стратегической цели. Отсюда и построение войск. Южная их группа оказывается поделенной надвое, на группу армий «А» (под руководством фельдмаршала Листа, ориентированную на Кавказ) и группу армий «Б», ответственную во главе с генералом Вайхсом за взятие Сталинграда и прикрытие группы армий «А» со стороны северных, подмосковных сил, Красной Армии. В группе армий «Б» было значительное число войск стран-сателлитов, и она во многом смотрелась как некая вспомогательная сила, пособляющая кавказскому авангарду германской армии.

Наступает пик германских военных усилий в мировой войне, «Синий» план являет собой этот пик. Начало реализации этого плана — 28 июня 1942 года. Предполагались четыре этапа:

1) 2-я пехотная дивизия и 4-я танковая группа прорывают советскую оборону западнее Воронежа и движутся к Дону;

2) 6-я армия пробивается западнее Харькова и уничтожает советские силы к западу от реки Дон;

3) достигнув реки Дон, 4-я танковая группа поворачивает на юг;

4) захватив Сталинград, все наличные силы обрушиваются на Кавказ.

Что скажут генералы? Еще до своего переселения в винницкий «Вервольф» (1 июня 1942 года) Гитлер собрал своих военачальников в Полтаве и произнес одну из самых впечатляющих речей военного времени. Даже наиболее критично настроенные господа с моноклями не нашли контраргументов его стратегическим построениям. Стоявший рядом с фюрером генерал Паулюс и не искал таких аргументов, он полностью воспринял стратегический план фюрера. Южный вариант возобновленного блицкрига вермахта решит судьбу России. Сталин в простоте своей может отсиживаться в защищенной Москве, а в это время германская армия решит его судьбу, судьбу режима и страны посредством контроля над волжской магистралью, путем отсекновения российского севера от энергетических кладовых юга.

Ощущали ли советские войска, что над ними занесен молот страшной силы?

В середине июня 1942 года воздушная разведка Брянского фронта обнаружила значительную концентрацию германских войск в районе Курска и Щигры. Генштаб попытался успокоить командующего фронтом генерала Голикова: четыре танковые и шесть пехотных германских дивизий концентрируются у Юхнова — напротив ближайшей возможной точки германского наступления на Москву. Потерявший значительную долю ориентации, пребывавший в недоумении Голиков на всякий случай укрепил дорогу, ведущую на Тулу. Советские военачальники никак не хотели представить себе вермахт развернувшимся на юг. А могли — немцы невольно подготовили подсказку.

Через четыре дня после интенсивных переговоров Генштаба с Голиковым советской стороне выпала удача, которой стоило бы воспользоваться. 19 июня 1942 года небольшой самолет «Шторх», на котором летел начальник оперативного отдела штаба 23-й танковой дивизии вермахта майор Райхель, был сбит над нейтральной полосой — между линиями фронта.

Гитлер строжайшим образом запретил перевоз секретных бумаг таким образом, но танковый офицер пренебрег правилами и в данном случае поплатился. При нем были оперативные приказы 40-му танковому корпусу генерала Штумме. Фактически это было описание первой фазы «Синего» плана. Обнаружив пропажу офицера, немцы бросили вперед, через линию фронта, несколько разведгрупп, но те нашли лишь обломки самолета Райхеля. Рядом были две могилы, лишь в одной было тело — и это было тело без униформы. (Все основные начальники Райхеля были преданы суду — дело слушалось в Имперском военном суде под председательством Геринга.)

В планшете Райхеля был основной боевой приказ об использовании в предстоящем крупном наступлении по «Синему» плану корпуса генерала Штумме. Портфель с документами был отослан в штаб фронта. Здесь сумели оценить карту (масштаба один к ста тысячам) и отправили почерпнутые сведения соседям — в штаб Брянского фронта, а оригинал — в Москву, в Генштаб. Теперь Голиков знал, что 40-й танковый корпус (три танковые дивизии), одна моторизованная и две пехотные дивизии будут атаковать его со стороны Волчанска в направлении на Новый Оскол. Главной целью будет Воронеж. Германский ударный кулак будет метить в стык Брянского и Юго-Западного фронтов.

Аналитиков Генерального штаба портфель Райхеля ошарашил, он противоречил их предсказанию будущего, и им ничего не оставалось, как выслать разведывательные самолеты для воздушной разведки над указанными на картах районами. Золотой шанс предугадать вражеский удар уплывал. Сталин и Шапошников не санкционировали предлагаемое Голиковым создание специальной группы войск «Воронеж». Профессиональным скептикам не верилось в свою удачу. Им мерещилась западня. Кроме того, собранная немцами боевая группа не поражала своими размерами, что и самого Голикова не насторожило в должной мере. Наступило означенное в немецких планах 22 июня, и ничего не случилось. Тут и менее подозрительный, чем бывший глава ГРУ Голиков, военачальник заподозрил бы фальшивку. Зря Голиков перевел свой штаб из милого Ельца в некомфортабельный Малоархангельск.

И все же стратегической разведке Сталин теперь верил больше, чем в канун войны, а она давала бесценные результаты. Из Швейцарии Александр Радо выходил на прямой контакт с Рудольфом Росслером (кодовое имя Люси) — бесценный источник информации, исходящей из самых высоких военных кругов рейха. В течение суток Люси сообщала о самых важных решениях, принятых Гитлером. Люси с удивительной точностью обрисовала планы Германии, связанные с южным наступлением и одновременным проведением операции на Ленинградском фронте. Из Парижа Леонард Треппер руководил «Красной капеллой», имевшей источники в военной и деловой среде Германии. Советская стратегическая разведка добыла «Синий» план чрезвычайно быстро. Служивший в штабе оперативного руководства главного командования военно-воздушных сил обер-лейтенант Харро Шульце-Бойзен, а также старший правительственный советник Арвид Харнак, возглавлявшие разведывательную сеть «Красная капелла», предоставили «Синий» план в распоряжение советского командования. (Немного времени осталось им для разведывательной работы, в декабре 1942 года «Красная капелла» будет раскрыта, а ее участников ждет жестокая участь. Ей недолго осталось жить — немецкая контрразведка уже шла по пятам, но сообщения наших немецких друзей отличались точностью и скрупулезностью.)

Атомное оружие-42

Научный руководитель американского атомного проекта Дж. Конант (в общем и целом, как и Рузвельт, оптимист по натуре) определил, что немцы, возможно, на год опережают американцев, тогда как даже «трехмесячное отставание было бы фатальным». Следовало ускорить исследовательские и конструкторские работы, следовало почерпнуть все полезное у англичан.

Рузвельт и Черчилль на встрече летом 1942 года немало часов посвятили «трубочным сплавам», как, согласно английской терминологии, назывался проект военного использования атомной энергии. Именно в эти дни, видя реальную опасность дезинтеграции Британской империи, Черчилль согласился на главенство американцев в атомном проекте. В июне 1942 года Рузвельт поручил военному министерству взять проект в свои руки. Здесь в рамках корпуса армейских офицеров был создан особый отдел, перед которым стояла задача осуществить крупномасштабные разработки и исследования в наглухо отгороженных от внешнего мира лабораториях и на дальних полигонах. Свое название проект «Манхэттен» получил в августе 1942 года. Рузвельт определенно знал, что германские физики идут той же дорогой и судьбы войны во многом зависят от научных успехов их конкурентов.

В конечном счете, проект «Манхэттен» обошелся в 2 миллиарда долларов. Было построено тридцать семь испытательных установок в одиннадцати штатах США и в Канаде. В реализации проекта участвовало примерно 120 тысяч человек (такие оценки давал Р. Патерсон Г. Стим-сону 25 февраля 1945 года). С целью централизовать организационные усилия Рузвельт назначил бригадного генерала Лесли Гроувза главным ответственным за реализацию проекта «Манхэттен». Тот стал руководить всеми задействованными силами и средствами. Те или иные действия президента в данном проекте стали осуществляться через военного министра Г. Стимсона. Отношение Рузвельта к проекту «Манхэттен» говорит о его интуиции, свободном от предубеждений восприятии революционных перемен в мире науки как фактора построения искомой системы международных отношений в будущем. Рузвельт без экзальтации и мыслительной агонии рассмотрел важнейшее силовое средство XX века. Он, полагает американский историк М. Шервин, «думал, что бомба может быть использована для создания мирного мирового порядка, он, по-видимому, считал, что угроза ее применения более эффективна, чем любые возможности международного сотрудничества». И, по мнению Рузвельта, хотя мир будут контролировать «четверо полицейских», только один из них будет владеть атомным оружием.

Во время Нюрнбергского процесса Шпеер сообщил, что Гитлер обсуждал с ним возможность создания атомной бомбы. Шестого мая 1942 года Шпеер поставил перед фюрером вопрос о судьбе атомного проекта, он предложил назначить Геринга главой имперского исследовательского совета, чтобы придать делу необходимую важность. Возможно, решающим днем в германском подходе к атомному оружию было 6 июня 1942 года, когда нобелевский лауреат по физике Гейзенберг встретился с министром военных запасов А. Шпеером (близким к Гитлеру) и доложил ему о ходе исследований в области использования урана. Он сказал, что Германия определенно имеет необходимые знания для получения атомной энергии из урана и что теоретически возможно создание атомного оружия. Но впереди лежало решение сложных технических проблем: нахождение критической массы, исследование цепной реакции — огромные дорогостоящие эксперименты. Шпеер пришел к выводу, что работы следует продолжать, но учитывать при этом ограниченность германских ресурсов. В этом Шпеер прямо повторял Гитлера: тот, будучи на данном этапе уверенным в победоносном для себя окончании войны, приказал закрыть все проекты, касающиеся новых видов оружия, за исключением тех, которые будут готовы к полевым испытаниям в течение шести недель.

Гитлер не пришел к окончательному решению этого вопроса и на новом обсуждении — 23 июня 1942 года. Он показал свою заинтересованность, но не был убежден в достижимости цели. Его страшил временной фактор. Речь шла о трех-четырехлетней программе. В конце концов Шпееру было приказано направить исследования на создание уранового мотора для танков или подводных лодок, после чего Гитлер, как видится, потерял интерес к проблеме. Так именовавший себя революционером Гитлер не сумел увидеть единственное средство, которое всерьез могло повлиять в его пользу на исход той смертельной борьбы, в которую он вовлек свой народ, всю Европу и Северную Америку.

Реализация «Синего» плана

В конце июня на фронте от Курска до Таганрога стояли изготовившиеся к бою пять полностью укомплектованных, хорошо оснащенных германских армий, перед которыми была поставлена цель разбить русские войска на юге — от курских перелесков до Азовского моря. Германское движение в направлении Ростова-на-Дону было в стадии последних приготовлений. 26 июня 1942 года Гитлер наградил командира дивизии СС «Мертвая голова» генерала Эйке Дубовыми листьями к Рыцарскому кресту за многодневное сохранение Демянского котла.

В этот день бритоголовый генерал Голиков, как когда-то в предвоенный период, сидел в Кремле перед Сталиным. Для Сталина были откровением полученные из разведывательных источников сведения о повороте Гитлера в сторону от Москвы, его намерении нанести удар в район Воронежа — на этот раз в Москве знали о «Синем» плане в деталях. Но Сталин все же заподозрил подвох. Сталин демонстративно отодвинул документы злосчастного германского майора. Немцы блефуют. Сталин не поверил ни слову о мифическом «Синем» плане. Разведка слишком легковерно клюет на такие грубые фальшивки. Хватит с этим, обратимся к нашим задачам. «Врагу не дано ни одного шанса бить наши части одну за другой, а поэтому нам самим нужно нанести удар по врагу». Голиков предложил провести операцию по освобождению Орла силами Брянского и Западного фронтов. Сталин одобрил идею, и уже на следующий день Голиков развил кипучую деятельность в деле подготовки к 5 июля орловского наступления. Сам план был готов к трем часам утра 28 июня.

Но утренний полет советского самолета-разведчика принес поразительные новости: на стыке 13-й и 40-й армий обнаружена огромная концентрация германских войск. Штаб Брянского фронта удостоверился, что имевшиеся в его распоряжении немецкие документы вовсе не блеф. «Синий» план оказался подлинным результатом германского планирования — он предполагал начало выступления именно 28 июня 1942 года.

Именно в этот грозящий ливнем летний день подлинная беда обрушилась на Русь. Ровно в 10 часов утра советско-германский фронт взорвался — вермахт начал осуществлять свой «Синий» план. Германские штурмовики обрушились на советские позиции. Германская артиллерия била без пауз, танки и сопровождающая их пехота бодро двинулись в битву, финал которой обязан был решить судьбу войны. Специальная группа из тридцати германских бомбардировщиков, прикрываемых «мессер-шмиттами», крушила дальние подходы к месту прорыва. Одиннадцать дивизий генерала Гота (4-я танковая армия) устремились восточнее и южнее, на Воронеж — крупный индустриальный центр и важный железнодорожный узел, за которым лежали донские плесы.

Группа армий «Юг» Федора фон Бока имела в своем составе 4-ю танковую группу армий, 2-ю пехотную армию, 6-ю пехотную армию, 17-ю пехотную армию, 1-ю танковую группу).

На противоположной стороне Тимошенко имел Юго-Западный фронт (пять стрелковых армий) и на фронте Малиновского было четыре армии.

К полудню 28 июня Голиков облился холодным потом: он стоял на пути главного удара вермахта. К вечеру он знал, что в прорыве на его линии фронта участвуют не менее десяти германских дивизий, из них две или три — танковые. Теперь Ставка снимала танковые корпуса у Тимошенко, бросая их на путь противостояния германскому передвижению. Теперь к Голикову спешила 5-я танковая армия Лелюшенко. Успеют ли? 24-я танковая дивизия немцев наткнулась на вагончики штаба советской 40-й армии, только что оставленные, с работающими радиостанциями. Этот штаб потерял всякую связь с подопечными дивизиями и ретировался. Войска, лишенные руководящей руки, создавали лишь дополнительный хаос. Ночью 30 июня Сталин связывается с Голиковым: «Два вопроса интересуют нас. Первое, слабость вашего фронта на реке Кшень и к северо-востоку от Тима. Мы обеспокоены исходящей отсюда опасностью, потому что противник может зайти в тыл 40-й армии и окружить ее части. Во-вторых, мы испытываем беспокойство по поводу слабости вашего фронта у Ливен. Здесь противник может зайти в тыл 13-й армии. В этом районе Катуков (1-й танковый корпус) будет введен в действие, но у Катукова нет резервов. Считаете ли вы эти угрозы реальными и что вы предлагаете противопоставить им?»

С точки зрения Голикова, наихудшим оборотом событий было бы поражение 40-й армии, боевой и испытанной, одной из лучших. 13-я и 48-я армии были резервными. По мнению Сталина, самым важным было удерживать радиосвязь с частями — без этого «весь фронт быстро дегенерирует в сброд». Сталин приказал использовать танки не с флангов, а в лоб наступающим германским войскам. Ставка продолжала напоминать Голикову, что ему была передана тысяча танков, что он обязан с умом распорядиться этой силой. У противника лишь 500 танков. «Теперь все зависит от вашего умения использовать полученные войска и использовать их по-человечески». Увы, танковые корпуса Голикова были разбросаны по всей округе. Это не был единый стальной кулак. Противостояние германским частям выглядело проблематичным.

Германское наступление 28 июня поразило советское командование своей стремительностью. Тучи над страной стали черно-синими. В этот трагический час больного Шапошникова на посту начальника Генерального штаба заменяет генерал-полковник Василевский. 1 июля он выговаривает Голикову:

30 июня гроза разыгралась и на юге — Паулюс с 6-й армией стартовал через два дня после Гота. Он прикрывал правый фланг танкистов и начал крушить части РККА к югу от Воронежа. Две германские армии, Вайхса и Паулюса под общим командованием фельдмаршала Федора фон Бока (несколько отошедшего от подмосковного нервного кризиса), обрушились на советский фронт севернее и южнее Курска. Линия обороны оказалась разрушенной полностью, и мобильная сила германской группировки начала проявлять себя.

Южная часть группы армий «Юг» нанесла свой удар южнее Харькова, и фон Клейст форсировал реку Донец. Немцы смяли правый край Тимошенко и ринулись на Новый Оскол. Чтобы сориентироваться, штабные офицеры 40-й армии поднялись на самолете («кукурузнике») в воздух, но общей организации это не добавило. Войска спешно отступали, и порядка в этом отступлении было все меньше. За Паулюсом теперь была вся Украина, впереди лежал Донской край, где-то за горизонтом и правее высились горы большого Кавказского хребта. Мир был чарующе подвластным, все казалось возможным. Беды прошлой зимы забыты напрочь, вся Европа, да что там Европа — весь мир изумленно наблюдал за новыми усмирителями скифов, за потомками Александра Македонского, раздвигающими восточные границы европейской ойкумены.

Но не все пошло по немецкому плану. Гитлер с самого начала не хотел брать Воронеж приступом, он хотел его обойти и броситься всей силой южнее. По замыслу Гитлера, основную часть войск Красной Армии следовало окружить в степях (про леса он после Московской битвы не хотел и думать). Но германские части настолько легко вышли к пригородам Воронежа, что захват города показался делом часов, и решимость фюрера была поколеблена. Он отдал право окончательного решения командующему группой армий «Б» фельдмаршалу фон Боку. Тот явно не был Людендорфом и, получив неожиданное право на инициативу в исключительно важном вопросе, вначале заколебался, но затем решил все же взять Воронеж. И направил в город две танковые дивизии.

2 июля Голиков расставил приданные ему 6-ю и 60-ю армии на севере и юге Воронежа так, чтобы отступающие части «осели» на новое твердое основание. Ставка не скупилась слать подкрепления в Воронеж, чтобы закрыть страшную брешь шириной в семьдесят километров между Брянским и Юго-Западным фронтами. Сталин не отходил от телефона, ожидая вестей из Воронежа. Его надежды покоились на 600 современных танках («КВ» и «Т-34»), готовых дать бой 4-й танковой армии Гота. Но налет штурмовиков буквально смел прекрасные машины, созданные умом наших лучших инженеров и самоотверженным трудом танковых заводов. А те, что остались, частями бросались на танки Гота, словно пехота времен Гражданской войны. И горели превосходные машины, как жертвы, как очередные мишени на германском танковом полигоне.

Но уже через несколько дней немцы стали называть Воронеж «проклятым городом» — наши солдаты, получив подкрепление, учинили немцам бой на выживание в городских кварталах. В то же время основные силы Красной Армии, благодаря самоотверженности защитников Воронежа, стали отходить в юго-восточном направлении, на плато между Доном и Донцом. И хотя Гитлер в обычной истерической манере начал требовать от Бока «нагнать и окружить» отступающих русских, слишком много быстрых немецких танков горело в воронежских катакомбах. Они нужны были германскому командованию в южных степях, но ОКХ уже позарилось на Воронеж. Истекающие кровью его защитники спасали Отечество, спасая отступающую к местам русской вольницы армию. Ведь с нею у нас есть надежда.

Данный момент очень важен для судеб войны. Советское командование здесь принимает более правильное, чем германские военные вожди, решение. Германское руководство позарилось на природные богатства попираемой страны, предполагая, что вопрос о защищающих эти естественные ресурсы вооруженных силах СССР будет решен каким-то образом и способом позже, когда лишившаяся энергетического сырья страна начнет задыхаться от его нехватки. Москва же совершенно справедливо и стратегически правильно более ценила армию, те вооруженные силы, которые, при их патриотизме и растущей оснащенности, защитят и вернут утерянное. Следует стратегически правильный приказ командующим фронтам отводить войска, «разменивать» теряемое пространство на сохраняемую живую силу. Согласно выводу германского военного историка Типпельскирха, «новая тактика русских, конечно, больше способствовала сохранению их сил, чем попытка оборонять словно специально созданную для танков обширную открытую местность между реками Северный Донец и Дон». История довольно скоро покажет, кто оказался прав.

Немецкие войска вели крупные фронтальные бои, их танки, отрываясь от пехоты, рвались вперед, по внешности вермахт шел к триумфу. Но под поверхностью зрели новые обстоятельства. На восток вела лишь одна значительная железнодорожная магистраль, местность становилась все менее обжитой. Наши войска вели по виду бесплодные бои. Но по существу они растягивали германские коммуникации, заставляли ОКХ вводить в дело далеко не безграничные резервы. Но в руках у наступающих немцев были прекрасные ранним летом южные степи, а не потоки бредущих с опустошенными глазами военнопленных — что было характерно для этого времени год назад. Фактом является то, что, при всей мобильности танковых колонн, германскому командованию не удалось создать ни одного крупного окружения. Ничего похожего на Киев и Вязьму 1941 года. Красная Армия несла потери, она отходила, она терялась в степном мареве, как мираж, оставляя немцам степные просторы и горькую полынь родных степей.

Летняя кампания

Немцы продемонстрировали лучшее, на что были способны на оперативном уровне. Они достигли быстрого продвижения в Донбассе (60 % угля СССР), вышли к Северному Кавказу, подошли к Сталинграду.

Гитлер в ожидании окончательной победы над Россией переводит свою ставку из болотного туманного «Вольфшанце» в солнечную украинскую Винницу. Когда Гитлер и его ближайшее окружение 16 июля 1942 года вышли на аэродром Растенбурга, шестнадцать транспортных самолетов с уже заведенными моторами ждали их для броска на благословенные украинские степи. В иллюминаторах видна была огромная территория, которую вермахт уже присоединил к рейху. Через три часа после взлета самолетный караван начал снижаться. Присланные с немецкой точностью автомобили уже ожидали на аэродроме — Гитлер прибыл в свою южную резиденцию, где ему предстояло пробыть следующие три с половиной месяца.

Это убежище фюрера было названо «Вервольф» — оборотень. Несмотря на «мириады мух и комаров», складывалось впечатление, что Гитлер устраивается в своей южной военной резиденции надолго. Гитлеру нравилось слово «вольф» — волк, — и он привносил его повсюду, где это было уместно. «Вервольф» представлял собой комплекс деревянных зданий, построенных за очень короткий период времени к северу от Винницы, близ шоссе Винница — Житомир. Имелись и деревянные дома, и подземное бетонное убежище — очень тщательно построенный бетонный бункер, где с немецкой тщательностью было припасено все — от продовольственных припасов до баллонов с кислородом на случай пожара и нехватки воздуха. Разумеется, нацисты постарались нейтрализовать запах от сожженных строителей «Вервольфа».

Дом фюрера из сосновых бревен был просторным и уютным, и все претензии Гитлера как архитектора-любителя не касались строений. Отметим исключительную охрану данного объекта. Рентгеновские лучи просвечивали все приносимое, продукты подвергались строгому химическому анализу, шеф-повар отбирал необходимые продукты сам, а химики охраны производили анализ всего, включая минеральную воду. Масштабный огород специализированной немецкой фирмы снабжал стол вегетарианца Гитлера овощами и обязательными для него яблоками. Все обитатели «Вервольфа» ежедневно принимали лекарство от малярии.

Распорядок дня у Гитлера оставался неизменным. Главное, что нервировало Гитлера на Украине, было необычайно жаркое в 1942 году лето. Климатические особенности данного региона со столь отличным от германского континентальным перепадом температур нервировали Гитлера, он не выносил жары. Хотя «Вервольф» постоянно поливали, особенного облегчения Гитлер не чувствовал. Жаркая погода отрицательно сказывалась на неврастенике, она влияла на его эмоциональное состояние. Его сотрудники нередко вяли от солнца, безделья и отсутствия развлечений. Положение несколько смягчал ежедневный просмотр фильмов и посещение местного театра.

И все же эмоциональное состояние Гитлера было значительно лучше, чем в проведенную в Восточной Пруссии зиму. Секретарши в своих ежедневных записях сообщают о его хорошем настроении. Утомительными для окружающих признаками этого были, в частности, бесконечные монологи за обеденным столом о пользе вегетарианства и вреде курения. Застольные беседы фюрера зафиксированы. Он называет Сталина современным Чингисханом, говорит о необходимости сохранить низкий жизненный уровень среди завоеванных народов, о преимуществах частной инициативы над контролируемой государством экономикой, о мастерстве англичан во владении огромной Индией и необходимости у них учиться. Ведь русская Индия распростерлась на весь колоссальный континент, а русские индейцы ждут хозяйского решения немцев. Контрапунктом звучали только сводки с Южного фронта, из которых значилось, что русские не поняли, что разбиты.

В первый же день пребывания в «Вервольфе» Гитлера посетил глава СС Гиммлер, расположившийся неподалеку — в Житомире. Гиммлер записал на следующий день, что речь шла о судьбе Кавказа. Фюрер не желал инкорпорировать этот регион (он слишком пестр этнически, местные племена непримиримы во взаимной вражде) в рейх, он хотел оставить его военным протекторатом с базами в местах нефтедобычи. О чем еще говорили творцы «окончательного решения», неизвестно. Но на следующий день Гиммлер вылетел в Освенцим, где наблюдал высадку заключенных из железнодорожного состава, татуирование отобранных на работы, методическое удушение прочих, разбор тел, очистку газовой камеры, приготовления к приему новой партии заключенных. Он пожелал показать, как наказывают палками, «чтобы убедиться в необходимом эффекте». Возвел коменданта лагеря в чин штурмбаннфюрера СС. Весьма буднично и прозаически проходил инспекционный тур. Рвение не поощрялось, высоко оценивалась профессиональная методичность. Блестело пенсне Гиммлера, звучал негромкий голос, вопросы задавались самые прозаические, безостановочно дымил крематорий. И эти люди собирались взять в свои руки наши судьбы.

Гитлер не отвлекался на прозаические вопросы. Он смотрел только на восток, и возбуждение охотника все более владело им. Обстановка на Южном фронте оправдывала самые оптимистические ожидания германского командования. Ширина фронта прорыва между Курском и Таганрогом достигла полутысячи километров. Ко второй половине июля 4-я танковая армия вышла в большую излучину Дона западнее Сталинграда. 17-я германская армия 17 июля взяла Сталино и Ворошиловград, затем она сумела выйти к Дону по обе стороны Ростова. Никогда враг не углублялся так в российскую территорию. Впервые за весьма долгое время сводки Информбюро стали принимать буквально трагический характер.

Гитлер мог позволить себе предаться стратегическим мечтаниям. Население России составляло уже не 170, а примерно 110 миллионов человек, в то время как население рейха неизменно и быстро увеличивалось — уже не 80 миллионов, а более 200 миллионов человек. История сделала фантастический поворот. Уже не Россия, а (впервые в истории) Германия была самой населенной страной Европы. Это население владело всеми необходимыми атрибутами могущества. На Германию работал почти ведь огромный потенциал Западной и Центральной* Европы. Россия же откатилась к северо-востоку Евразии. Немцы практически перекрыли пути подхода с моря к Мурманску и Архангельску. Они неуклонно шли к тому, чтобы оборвать и южную нитку, связывающую Россию с внешним миром.

Впервые не обескураживали союзники. Японцы находятся в пике боевой формы. Императорская армия изгнала американцев из Филиппин, а англичан из Гонконга и Сингапура. Страны «оси» наступали повсюду — на Кавказе, в Северной Африке, в Бирме, на атоллах Тихого океана. В ходе войны наступил решающий момент. Следующее обстоятельство стало казаться критическим: Россия не сможет продолжать войну за Уралом, если внутренние водные пути и пути западного ленд-лиза будут перерезаны вследствие потери Нижней Волги. За океаном старались трезво оценить слова посла СССР в США М. М. Литвинова: «Он полностью отверг теорию о том, что, коль скоро Россия имеет бескрайние просторы, она может сражаться до бесконечности. Потеряны районы, производящие продовольствие и сырьевые материалы, возникла угроза нефтеносным регионам». На виду у западных лидеров коалиции Литвинов скептически отнесся к мнению, что «Россия имеет большие нефтяные резервы». Так советские дипломаты еще не говорили.

Расположившись в винницком бункере, Гитлер каждый день занимал металлическое кресло в обитой деревом комнате заседаний и заставлял себя выслушать человека, чей внешний облик давал представление о классическом прусском (хотя по происхождению он не был пруссаком и фоном) офицере. Начальник штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер, поблескивая очками, рисовал картину большого южного наступления германской армии. Гальдер не питал симпатии к фюреру, но он был лояльным офицером и прилагал максимум стараний. Перемены настроения Гитлера он воспринимал стоически.

Гитлера Гальдер раздражал своим вольным и невольным скепсисом, своими подчеркнуто корректными манерами, в которых видел прямой упрек себе. Постепенно взаимная неприязнь приняла стойкие формы и дело пошло к развязке. Гальдер не верил в декларируемую Гитлером окончательную дезинтеграцию армии противника. Что касается его взглядов на собственную армию, то Гальдер полагал, что зимнее поражение под Москвой лишило ее некоего основополагающего элемента — потеря почти восьмидесяти дивизий (восьмисот тысяч человек) не прошла бесследно для боевой мощи вермахта. До начала реализации «Синего» плана, то есть до лета 1942 года, боесостав германских дивизий был на уровне 50 процентов от штатного расписания. Основных целей вермахт не достиг: Ленинград вымирал, но стоял; Москва продолжала сохранять положение центра национальной жизни России; советская индустрия работала; моральный дух советского народа поколеблен не был.

Важное сообщение 14 июля передал германский агент Фламинго-Минишкий. Гелен с помощниками сидели всю ночь, подготавливая отчет по этому сообщению наиболее важного германского агента в СССР. Утром Гальдер получил этот отчет: «Ночью 13 июля в Москве завершилась сессия Военного совета. Присутствовали Шапошников, Ворошилов, Молотов и главы британской, американской и китайской военных миссий. Шапошников сказал, что отступление будет продолжаться до Волги, с тем чтобы заставить немцев провести зиму в этом регионе. Во время отступления все будет уничтожаться, чтобы не попасть в руки противника; вся промышленность будет эвакуирована на Урал и в Сибирь. Британский представитель потребовал советской помощи в Египте, но получил ответ, что советские резервы не столь велики, как думают союзники. У них не хватает самолетов, танков и артиллерии отчасти потому, что часть вооружения, предназначенного для России, была через Басру в Персидском заливе переведена в Египет. Было решено провести наступательные операции в двух секторах фронта: севернее Орла и севернее Воронежа с использованием танков и воздушного прикрытия. Отвлекающая операция будет произведена у Калинина. Важным считается удержать Сталинград, Новороссийск и Кавказ». Гальдер отметил в своем дневнике, что информация Гелена отличается исключительной точностью. Этот доклад был передан Гитлеру в первый же день его прибытия в «Вервольф».

Гитлера нельзя было обвинить в незнании этих базовых фактов. Но он не делал трагических выводов. Собственно, он делал другие, очень отличные от гальдеровских выводы. Главный их пункт заключался в том, что, по мнению Гитлера, СССР стоял, но стоял из последних сил. Гальдер не мог понять, почему Советский Союз должен был вот-вот рухнуть — ничто из того, что он знал, не предполагало такой удачи. А Гитлер, одновременно ненавидевший и разведку, и военных профессионалов, считал «от германских потерь». Если осторожная, дисциплинированная, умелая и хладнокровная германская армия понесла чудовищные потери, то какими же должны были быть потери противоположной стороны — лихой, бесшабашной, идущей часто навалом, не считающей в бою потерь, слепой от жажды мщения, не воспитавшей еще ответственно-осмотри-тельных командиров? Гитлер знал о трех с половиной миллионах пленных. Сколько же русских надели шинели? И что можно ждать от новобранцев и от без году неделя командиров, окончивших трехмесячные курсы? В конечном счете Гитлер непререкаемо верил, что германский расчет, неимитируемая эффективность, умение концентрировать силы в нужном месте, опыт офицерской касты, убеждающая сила национал-социалистической идеологии окажутся решающими в этой, оказавшейся затяжной и бесконечно кровавой войне.

Июль

Гитлер действовал, как думал. 3 июля 1942 года, прилетев в штаб-квартиру командующего группой армий «Юг» фельдмаршала Бока в Полтаве, он объявил, что Красная Армия исчерпала свои резервы. Беспокоящим обстоятельством были советские партизаны, но и с этими дикарями организованная армия может бороться. Через три дня, 6 июля, германские войска начали крупную антипартизанскую операцию под кодовым названием «Болотный цветок» с целью уничтожения партизанского движения в районе Дрогобыча (получившего подкрепления со стороны регулярных войск Красной Армии).

Партизаны были всего лишь помехой. Все внимание было обращено к процессу реализации «Синего» плана. Утром 5 июля немцы ввязались в бои на западной окраине Воронежа. Сталин продолжал персонально управлять обороной города. 7 июля он задает Голикову прямой вопрос: «Вы можете дать определенные гарантии того, что Воронеж будет удержан?» Преодолев многое, Голиков ответил, что это едва ли возможно. В ярости и отчаянии Сталин делает несколько важных назначений. Ватутин перенимает у Голикова командование переименованным и в то же время новым Воронежским фронтом. Он ответствен отныне только перед Москвой. Молодой танкист Черняховский возглавляет 60-ю армию, полковник Полубояров получил в командование 17-й танковый корпус. Только что оправившийся от раны Рокоссовский назначается командующим Брянским фронтом. Фактически все людские ресурсы страны переданы в руки этих молодых командиров: столь жестко обострилась общая ситуация.

Судьба задержавшего ударные германские силы Воронежа была решена лишь после того, как 48-й танковый корпус немцев форсировал Дон, оставляя Воронеж позади, как теряющий стратегическую значимость. Главный вопрос, который поставили немецкие танки (обогнувшие Воронеж) перед Москвой: что собираются делать немцы после последней демонстрации своего блицкрига к югу от Воронежа? Что собираются они делать, когда овладеют Воронежем, когда пересекут Дон? Куда они стремятся, в чем их цель? Рассматривался вариант того, что Паулюс и Клейст повернут на север с целью овладеть Ельцом и Тулой — подкрадываясь к Москве с юга. Однако довольно скоро выяснилось, что германские планы имеют другую географическую направленность.

Центр внимания Винницы, а потом и Москвы постепенно смещается на казачий юг, в те края русской вольницы, которая была главной опорой державы в этих краях многие века. Но сейчас казачество оказалось частично ослабленным Гражданской войной, частично расколотым призывами прибывших сюда Краснова и Шкуро. Немцы же показали фантастическую силу. На приобретающем все большую важность Юго-Западном фронте германская 6-я армия на фронте шириной в 250 километров захватила Острогожск и продвинулась на 120 километров, после чего повернула на юг, что означало выход в тыл Юго-Западному и Южному фронтам. Весь замысел «Синего» плана обнажился перед всеми, кто хотел знать правду во всеустрашающем объеме.

Но дальнейшее германское продвижение из-за отчаянного сопротивления Красной Армии было приостановлено. Наши войска постоянно контратаковали. Левое крыло наступающих немцев на определенное время оказалось привязанным к доблестно обороняющемуся Воронежу, что отложило выход элиты вермахта на оперативный простор. И дало шанс Тимошенко, отступая, пересечь, сохраняя армию, Оскол и Донец, а затем и Дон. Германские генералы единодушно отметили мастерство русских в арьергардных боях. Возможно, в первый в этой страшной войне раз советские войска отступали если и не в полном порядке, то соблюдая необходимую дисциплину, сознательно ища место, где можно основательно закрепиться, а не просто показать готовность умереть. Ободряющим было и достаточно долгое владение проходящей с восточной стороны Воронежа важной железной дорогой север — юг, обеспечивающей маневр подкреплениями.

В главной нацистской газете «Фолькишер беобахтер» описывается новая странная война.

Это был не случайный ряд эпизодов. 6 июля новый начальник генерального штаба Василевский добивается от Сталина отказа от тактики 1941 года — стоять, сражаться, погибать, но не отступать. Теперь войскам вменялось именно отступать и отступать по-умному, не теряя людей, технику и общее присутствие духа. Они не всегда делали это в строгом порядке, но фактом является, что армия, так или иначе, сохранила живую силу.

Но в долгие летние дни, когда германские генералы ощутили свою игру, по большому счету, новая советская тактика разумного отступления оправдывала себя все меньше. Это не значит, что слепой навал был бы убедительнее, это просто говорит, что немцы провели игру на высоком подъеме.

«Синий» план реализовывался с германской методичностью, хотя сопротивление советских войск и вынудило германское командование перенаправить острие своего наступления — 6-ю армию — южнее задуманного, вдоль реки Дон. Центром притяжения этой атакующей армии, логикой событий становится — в перспективе — Сталинград. А перед ним красивое пустое поле.

В эти дни у Гитлера было прекрасное настроение, теперь он был абсолютно уверен, что судьба Восточной кампании решена. В состоянии полной уверенности, что наиболее важный для него участок фронта уверенно решает свою задачу, Гитлер обратился к заметкам на время после «Синего» плана. Согласно его директиве, начинается планирование «Операции Блюхер» — германского наступления со стороны завоеванного Крыма через Керченский пролив на Кавказ в обход Ростова и Новороссийска. Убедительным свидетельством этой уверенности стоят по сию пору быки моста, который германские инженеры начали возводить через Керченский пролив.

Союзники, жалуется Гитлер, не только не помогают Германии, но своими внутренними дрязгами и сомнениями мешают концентрации германской энергии. Гитлер обеспокоен судьбой итальянского Южного Тироля после войны и находит выход в присущей лишь ему одному импровизации: германоязычные тирольцы будут переселены из фашистской Италии в Крым. На фоне взятой 7 июля Россоши, переправы германских войск на восточный берег Дона и взятия Лисичанска на реке Донец, такое планирование вовсе не казалось плодом необузданной фантазии. Провидец смотрел на три шага вперед. Льстецы вроде Кейтеля смотрели на фюрера восхищенно.

Однако прежде чем решать судьбу тирольцев в советском Крыму, нужно еще было победить в решающей схватке. Для этого нужно было разместить наступающие силы в оптимальном порядке. 10 июля происходит перегруппирование группы армий «Юг». Фельдмаршал Бок возглавил группу армий «Б» (6-я армия, 2-я венгерская армия, 8-я итальянская армия, 3-я румынская армия). Фельдмаршал Лист возглавил группу армий «А» (17-я армия, 4-я и 1-я танковые армии). Согласно директиве № 41, группа армий «А», продвигаясь из Таганрога и Артемовска по низовью Донца, соприкасается в Миллерове с группой армий «Б», продвигающейся вниз по Дону. 40-й танковый корпус устремляется к Ростову. Паулюс быстро решает дела в Сталинграде и потом он присоединяется к вторжению в Закавказье. Полные оптимизма планировщики из ОКВ решили, что Паулюс возьмет Сталинград сам, особая помощь ему не нужна. Пусть танковая армия Гота сместится южнее, здесь его ждут великие дела и великие горы.

Вообще говоря, фон Бок хотел бы встретиться с Ватутиным как можно раньше. По прежнему опыту и, в частности, по опыту лета-осени 1941 года он знал, чем грозят неприкрытые фланги. Сейчас Бок не хотел бы предельно растянуть линии своих коммуникаций. Но русские отступали, а вермахт с той же скоростью двигался вслед за ними. Представитель старой прусской школы фон Бок чувствовал себя неуютно, новому времени требовались более смелые герои, и Гитлер смещает Бока. Дважды этот военачальник продвигался дальше всех в русские просторы, и дважды его на этом этапе снимали. Такова природа диктатур.

После снятия Бока сложилась неприемлемая для старой военной школы ситуация, над которой Гитлер только смеялся, — две группы армий после ликвидации группы армий «Юг» стали фактически независимыми друг от друга. Гитлера это только радовало, он мог рассчитывать на лояльность молодых воинских волков без престарелых посредников. Да и к чему они нужны были, эти посредники-перестраховщики? Дела продвигались в высшей степени благоприятно; у Гитлера, повторяем, не было лучше настроения со времен капитуляции Франции.

Единственное, что омрачало настроение Гитлера в эти дни, — все более отчужденное и жесткое поведение генерала Гальдера, с которым ему приходилось иметь дело ежедневно. Главной причиной споров становится несравненно (особенно по отношению к 1941 году) малое число военнопленных. Уже 12 июля Гальдер утверждает — и далее это становится постоянным мотивом, — что противник разгадал замысел германского командования и всячески стремится избежать лобового столкновения, отходя на юг и восток, растягивая германские коммуникации. Гитлера такое объяснение не устраивало абсолютно, он утверждал, что Красная Армия находится при последнем издыхании, и требовал от своих полевых командиров ускорить движение.

Гроза на юге

Мысль повести немцев как можно дальше в степи и заставить зимовать на открытом русском раздолье — не новая. Лучше всех ее реализовал фельдмаршал Кутузов. Немцам не нравилась аналогия с Наполеоном, и они бросились вперед, действительно «очертя голову». 13 июля Сталин одобряет план отхода до сталинградского берега. Через несколько дней Сталин звонит в Сталинградский обком ВКП(б) и довольно неожиданно для слушающих его партийных деятелей приказывает им приготовить город к осаде. 21 июля практически все население города выходит с лопатами и носилками рыть земляные укрепления — подобие полукольца с западной стороны.

Разумеется, отход не был задуманно-планомерным, он был вынужденно-отчаянным. Гитлер ставит вопрос о контроле над Волгой в практическую плоскость — германская директива от 12 июля повелевала прекратить транспортное движение по Волге. Германское наступление на юге ширилось, немцы как бы бежали врассыпную. К 12 июля советский Юго-Западный фронт, ввиду поворота Паулюса на юг, теряет свою цельность и начинает крошиться на части. В большой, почти отчаянной спешке создается Сталинградский фронт.

Сталин назначает 12 июля командующим новым фронтом, которому поручается оборона Сталинграда, маршала Тимошенко. Этому герою Гражданской войны дается еще один шанс проявить себя. (Строго говоря, это назначение можно объяснить лишь личными пристрастиями Сталина; у военного руководства страны имя Тимошенко не вызывало воспоминаний о победных делах.) В Ставке уже начинают понимать, что Красной Армии грозит несчастье масштабов Киева и Вязьмы 1941 года. Мудрость Генштаба пока сводится к необходимости удерживать Воронеж — в противном случае освободившиеся немцы ринутся в район Тамбова и Саратова, опасно близко выходя на позиции, с которых возможен охват Москвы с юга. Искусство создания мобильной обороны пока почти недоступно деморализованной отходом и потерями армии.

Ставка едва ли не в оцепенении придает Тимошенко 38 дивизий, но что это за дивизии! Более чем в половине насчитывается менее двух с половиной тысяч бойцов. В четырнадцати дивизиях боевой состав менее тысячи человек. А боевой дух тех, кто держал винтовки? Потрясенные грозными испытаниями, выпавшими на них с конца июня, лишенные строгой логики поведения из-за фактического коллапса войскового командования, они постепенно начинают терять рационально-эмоциональную опору в своем крестном пути на восток. Фронт на Волге! Кто бы не усомнился в своей судьбе, если блеск и гордость городов русских — Киев, Смоленск, Минск, Воронеж — упали к ногам врага, а тот, в свирепой самоуверенности, решил затянуть петлю над Россией между Каспием и Черным морем, владея Днепром во всем его течении, начинает выходить к Волге там, где великая река отрешенно поворачивает к морю?

Сталин в эти дни раздражен в предельной степени. Ему ничего не остается, как согласиться на отход на юго-востоке. (Гелен получает информацию о решении Ставки 13 июля санкционировать этот отход.) Мехлис освобождается от поста руководителя Главного политического управления Красной Армии (пост занял Щербаков). Создается Совет военно-политической пропаганды.

Одним из важных источников информации об устремленности немцев становится расшифрованная англичанами «Энигма». 15 июля криптографы Блечли раскрыли код, использовавшийся германскими зенитными частями (ему дали кодовое имя «Визель»). Там, где использовались зенитные орудия, — жди танков и самолетов, жди серьезных событий. Англичане (чаще всего это Черчилль) не раскрывают секрета — источника своей информации, но начинают регулярно делиться своими сведениями. 16 июля в Москву были переданы детали южных замыслов немцев. Складывалась картина, в которой германские войска, остановившись в районе Воронежа, перенаправили основные части в долину между реками Донец и Дон. На следующий день Москва получила копии инструкций, данных трем германским армиям. Но знание не всегда переливается в силу. Создать стабильную вторую линию обороны на юге пока не удается. Остается более или менее организованный отход.

По восточным областям Украины, по жаркой южной степи кружил вихрь. Теплая южная пыль взлетала в воздух от двигателей моторов. Это элитная 6-я армия вермахта вышла на оперативный простор. Ее боевая репутация в текущей войне была безупречной. Она рассекла Польшу и ее основанную на сабле армию, именно 6-я армия прижала англичан к Дюнкерку. Ей предназначалась заглавная роль в планировавшейся высадке на Британских островах — высадке на побережье она училась всю осень 1940 года. И теперь в жарких украинских степях эта армия чувствовала близкую агонию противника — очевидна была его растерянность, потеря внутренней связки, фаталистическая отрешенность. Танки моделей III и IV, покрытые пылью, дружными группами катили по летней степи, все дальше отбрасывая 62-ю стрелковую и 1-ю танковую армии РККА в восточном направлении. Периодически танковые орудия, обнаружив цель, производили выстрелы. Но, собственно, настоящее организованное сопротивление уже почти оборвалось.

На коротких стоянках офицеры изучали новые для них карты местности, отдавали приказы мотоциклистам, осуществлявшим связь между отдельными частями, и с уверенностью смотрели на восток. Не для России отныне будет всходить оттуда солнце. Пехотинцы платками закрывали нос и рот, спасаясь от всепроникающей невиданной пыли. В дорожную пыль летели сигаретные окурки. Серо-зеленая униформа под южным солнцем быстро теряла свой цвет. Пот потоками лил за воротники защитного цвета рубашек. Из грузовиков доносились ненатужные песни — солдаты были захвачены почти величественным зрелищем отступающего в состоянии агонии противника.

Военнопленные обреченно плелись на запад, о них в эти дни предвкушаемого триумфа армейское начальство немцев думало мало. Все внимание было приковано к предстоящим крупным водным преградам — Дону и Волге. Много забот доставляли лошади — их в 6-й армии было более 25 тысяч, они тащили за собой артиллерийские орудия и бесчисленные припасы. Да, они замедляли общее движение, но вся жизнедеятельность армии зависела от этих выносливых животных. Рядом шагали колонны, которым не досталось места в грузовиках. Усталость заставляла не обращать внимания на горящие в степи танки, на воронов, указывающих, где в родной степи полегли русские воины. Позади деревянные немецкие кресты отмечали конец пути тех, для кого южнорусская степь стала концом этого страшного военного приключения.

В сорока с лишним километрах позади передовой колонны двигался штаб 6-й армии. Планировщиков занимали две вещи — как быстро форсировать Дон и как взять в клещи две безнадежно уставшие и деморализованные русские армии. Но — в глубине сознания — их даже более интересовал следующий этап: 70-километровый бросок от Дона к Волге.

Горячие головы среди немцев ликовали, осторожные указывали на огромность предстоящих задач. Но общая уверенность была неколебима. Лишь немногие разделяли сомнения, о которых позже напишет Типпельскирх:

Общий южный фронт немцев в этом наступлении от северного Воронежа до южного Туапсе имел протяженность почти 2 тысячи километров.

Наши войска продолжали отступать. 15 июля оставлено Миллерово (важный пункт на дороге Ростов — Воронеж) и Каменск, стоящий близ моста этой дороги через реку Донец. На пути немцев к Волге стояли две битые врагом армии — 62-я и 64-я. Их задача была продержаться на западном берегу Дона и ни при каких обстоятельствах не позволить врагу прорваться к великой русской реке. Постепенно, медленно форсируя Дон в восточном направлении, советские дивизии заполняли пространство 350-километрового Сталинградского фронта. А одинокий белый город на Волге лежал без прикрытия с неба — его зенитные орудия были брошены на донские переправы в тщетной надежде остановить германских степных волков, их неудержимые и неуязвимые танки, чей рокот отзывался похоронным звоном для прижимаемых к своей реке русских.

22 июля германские войска форсировали Дон, в наступлении ими было пройдено уже 400 километров. Преодолев оборонительные рубежи, они с двух сторон подошли к Ростову, перерезав тем самым главную линию снабжения Кавказа из центра страны. Теперь обеспечение огромной страны нефтью зависело от ее доставки танкерами по единственному пути — по Каспийскому морю к Астрахани и оттуда по быстро построенной железной дороге восточнее Волги в северный центр страны, к военным заводам Урала, к вновь создаваемым танковым армиям.

Директива № 45

Именно в этой ситуации Гальдер оказался пророком, которого изгоняют. Он видел смысл происходящего в непаническом, планомерном отходе Красной Армии. Земли у русских хватает. Сейчас они обменивали эту землю на удлинение коммуникаций вермахта, на истощение его в местных стычках. Однако стоило Гальдеру рассказать Гитлеру о своих дурных предчувствиях, как тот при всех начал издевательски смеяться над узколобым генералом. Вот тебе и классическая военная наука! Германские войска несутся вперед, осененные орлами победы, а мрачные, заскорузлые генеральские умы каркают невпопад. Немцы на этот раз со всей силой и умением взялись за ключ к Кавказу — Ростов, а Гальдера это не радует. Лично Гитлеру после падения Ростова определенно казалось, что ничто не сможет его остановить. Этой уверенностью проникаются многие. Гитлер именно в эти дни (20 июля) произносит слова, что на этот раз с Россией покончено определенно. На что даже критический его оппонент Гальдер отреагировал соответственно: «Я должен признать, что дело выглядит именно так». Немцы не знали, что в своем дьявольском самомнении именно в эти дни они готовят себе могилу. (Их не обеспокоил тот факт, что при взятии Ростова они не сумели повторить свой успех 1941 года — да, они взяли город, но на этот раз без масс военнопленных. Части Красной Армии в боевом порядке отошли на новые оборонительные рубежи.)

За день до взятия Ростова Гитлер издал, возможно, самую главную в своей жизни директиву № 45 (23 июля). Она предполагала раздвоение сил. Теперь «Синий» план был переименован в «Операцию Брауншвейг». Ее смысл был выражен уже в преамбуле. «В кампании, которая длится немногим более трех недель, широкие цели, поставленные для южного фланга восточного фронта, в своей основе достигнуты. Только слабым остаткам армий Тимошенко удалось избежать окружения и достичь южного берега Дона. Мы должны теперь иметь дело с спешащими к ним подкреплениями со стороны Кавказского региона».

В ходе грандиозной операции происходило большое перегруппирование войск. Группа армий «А» под командованием фельдмаршала Листа пересекает Дон и следует в южном направлении во главе с 17-й пехотной армией, 1-й и 4-й танковыми армиями. Им приказано захватить Северный Кавказ, Черноморское побережье и нефтяные месторождения Майкопа, Грозного и Баку.

Группа армий «Б» под командованием фельдмаршала Вайхса — авангард наступающих германских войск, повинуясь приказу, двинулась в направлении Сталинграда с задачей закрепиться на Волге. После разрушения расположенных здесь военных заводов следовало повернуть моторизованные части на юг и двинуться к Астрахани и далее.

Прежде с советскими войсками предполагалось расправиться (директива № 41) после захвата стратегически важных позиций на Волге в районе Сталинграда. Теперь обе задачи (перерезать коммуникации и уничтожить советские войска) следовало осуществлять одновременно. Теперь группе армий «А» было приказано взять Майкоп, пройти Кубань, оккупировать Грозный и найти в себе силы дойти до Баку. А группа армий «Б» не только возьмет Сталинград, но двинется после этого на юг, сокрушит все расположенные в устье Волги — в районе Астрахани — дивизии и овладеет Каспием с севера. Такое расписание действий для вермахта смотрелось слишком хорошо, чтобы быть правдой. Только безумно оптимистическая оценка ситуации могла придать этой смелой фантазии статус плана германских вооруженных сил на лето 1942 года.

Пораженный Гальдер не хотел верить своим ушам, он не мог поддерживать эту ошибку стратегического масштаба. В новой директиве не было спасительных оговорок типа «перекрыть Волгу при помощи огневого фактора», кавказские цели более не ограничивались Майкопом и Пролетарской, а включали в себя весь кавказский регион. Уединившись в своей комнате, он заносит в дневник вещие слова о «хронической тенденции недооценивать способности противника, принимающей гротескные пропорции… Серьезная работа становится здесь уже невозможной. Это так называемое руководство характеризуется патологической реакцией на впечатления текущего момента». Гальдер приходит к выводу, зафиксированному в его дневнике в тот же день, 23 июля: недооценка противника на определенном этапе бумерангом обернется против командного легкомыслия.

Гальдер просматривал всю цепочку: снятие Бока, изменение приоритетов на Дону, создание новых групп армий — все это делалось без согласования с ОКХ и во многом против позиции Оберкомандо хеер. Во время послевоенных допросов заместитель Гальдера Блюментрит также укажет на импровизированный характер принятых на этом этапе решений. Руководство ОКХ предполагало менее масштабные действия. «У нас никогда не было намерения продвинуться далее Воронежа и продолжать это прямое движение в южном направлении. Заготовлены были приказы остановиться на Дону около Воронежа и занять оборонительные позиции здесь как прикрытие для продвижения соседних сил в юго-восточном направлении, которое должно было быть осуществлено 4-й танковой армией и 6-й армией».

Перегруппировка на ходу (Гитлер отдал 4-ю танковую армию из группы армий «Б» кавказскому направлению, группе «А») вызвала смешение танковых частей, заторы на дорогах, сумятицу в снабжении. Получив приказ, дающий ему дополнительные танковые войска, фельдмаршал Лист, по свидетельству очевидцев, долго его перечитывал, не веря своим глазам. В результате Клейст и Гот прибыли к донским переправам почти вместе и одновременно — и непонятно зачем, поскольку на Дону больших оборонительных линий советских войск не было. Тимошенко уже ушел, о нем говорила лишь дымка в степи. Словами английского историка А. Кларка, «два огромных молота ударили по маленькому гвоздику».

Едкий в своих высказываниях Клейст утверждает, что «4-я танковая группа (Гота. — А. У) могла взять Сталинград без борьбы в конце июля, но ее придали мне для форсирования Дона. Я не нуждался в помощи, и эта армия просто запрудила дороги, в которых я очень нуждался».

Так говорит фельдмаршал. А вот мнение сержанта 14-й танковой дивизии:

Обе танковые армии растянулись вширь, вдоль берега Дона, в поисках нетронутых мостов или хороших переправ. Смешение ослабляло дисциплину. Командный танк Клейста пересек Дон 25 июля, но переправа, дозаправка и суета позволили большинству его танков перейти через реку только 27 июля. Группа армий «А» (в ее составе, помимо немцев, были румыны и словаки) начала наступление 25 июля и, чтобы пробить советскую оборону, ей понадобилось всего двое суток. Она быстро пересекла Дон, ринулась на Кубань и вышла на Северный Кавказ. Дороги запрудили беженцы, потрясенные проносящейся мимо германской мощью. Кубань была оккупирована за две недели, и ударные части фельдмаршала Листа начали рваться к кавказским перевалам, вышли на Черноморское побережье. Намеченные для захвата еще в октябре 1941 года Грозный и Баку оказались в пределах скорой досягаемости вермахта. Фотографии немецких солдат на верандах советских санаториев обошли весь мир.

Когда эта сумятица завершилась, 4-я танковая армия Гота помчалась 29 июля к станице Цимлянской. Паулюс остался стоящим в степи с пустыми баками своих танков, наблюдая, как арьергард советских войск исчезает в знаменитой пыльной южной степи. Потеряно важное время, упущен ослабленный противник, требуется новая переориентация.

Но не готовит ли противник там, за горизонтом, новую линию обороны? Лишь Гитлер был невозмутим и спокойно отодвинул предоставленные ему Гальдером данные о миллионном резерве Красной Армии за Волгой. Взятие Ростова теперь казалось Гитлеру важнее всех заволжских фантомов. Почти беспечно он переводит «победителя Севастополя» Манштейна (с пятью дивизиями) из Крыма под Ленинград. Две элитные дивизии — «Гроссдойчланд» и «Ляйбштандарт» — переводятся на фактический отдых во Францию.

Генерал Гальдер постарался внести ноту трезвости. Он достал старую карту и пытался объяснить фюреру, что именно в этих местах Сталин сражался в 1919 году против белых армий генерала Деникина и победил. Теперь прежняя главная база красных на Волге носила имя Сталина. На Гитлера это произвело некоторое впечатление, и он пообещал внимательнее следить и за судьбой 6-й армии Паулюса, и за армиями, брошенными на Кавказ. Нужно при этом сказать, что собственно выбор Сталинграда в качестве цели произошел почти случайно. Гитлеру доложили, что, согласно данным разведки, у русских на западном берегу Волги насчитывается совсем немного войск. Что еще важнее, транспортное движение по Волге не активизировалось, что означало, что советское Верховное командование не собирается бросать в данный регион войска из восточной части страны. Согласно оценкам верховного командования вооруженных сил Германии, между Доном и Волгой имелись лишь сугубо примитивные оборонительные укрепления и лишь несколько батальонов возводили (бессмысленно) в необъятной степи противотанковые заграждения. Все это привело Гитлера к мысли, что Красная Армия не собирается с особой силой сражаться за город на Волге. 6-й армии было приказано взять Сталинград как можно скорее и присоединиться к решению больших задач на Кавказе.

Южный- и Северокавказский (недавно образованный) фронты прогибались под деловитым и безапелляционным напором. Защищать 200-километровый прорыв было нелегко. Многим казалось, что невозможно. В их составе было 112 тысяч человек, 2160 орудий, ничтожное число танков — 121. 28 июля маршал Буденный получил приказ слить Южный и Северокавказский фронты воедино, а объединенные силы поделить надвое: Малиновский (четыре армии — Донская группа) прикрывают Ставрополь; Черевиченко прикрывает Краснодар. На юге Закавказский фронт Тюленева получил приказ строить укрепления на Тереке. В страшной спешке оборудование заводов Армавира, Майкопа и Краснодара грузилось на платформы и грузовики, направляясь как можно дальше на восток, в сторону каспийских пристаней.

А 1-я танковая армия (будущего) фельдмаршала Клейста форсировала Дон и развила невероятную скорость. 29 июля Клейст взял станицу Пролетарскую (крайняя точка его продвижения по прежним планам ОКХ). Через два дня он в Сальске. Отсюда часть его сил пошла на Краснодар — прикрывая левый фланг 17-й армии и перерезая стратегически важную железную дорогу. Затем армия Клейста повернула на юго-восток в долину реки Маныч, связанной каналом с Каспийским морем. Советские войска взорвали плотину и затопили долину, временно задержав немецкие танки. Немцы недолго стояли у водной преграды, их разведка постоянно искала обходные пути, нашла их, и «панцерн» продолжили наступление на Кавказ на широком фронте.

Вторая половина войск пошла сквозь жаркие степи прямо на Ставрополь. Все дальнейшее просто создано для триумфальной арки: 5 августа пал Ставрополь, 6 августа подвижные подразделения немцев вышли к железной дороге Ейск — Баку на участке от Ейска до Армавира. Затем германские войска ворвались на Кубань. 8-го — Армавир. Правая колонна Клейста повернула прямо на юг и, пройдя Армавир, 9 августа вышла к центру нефтедобычи Майкопу с его первыми для рейха советскими нефтяными месторождениями, находящемуся в 300 километрах южнее Ростова. Это было самое малое кавказское месторождение нефти, и оно было основательно разрушено отступающими войсками, но все же первый этап «нефтяного плана» оказался выполненным. В тот же день авангард Клейста ворвался в Пятигорск, находящийся в 250 километрах восточнее Майкопа. Но здесь им пришлось много дней ожидать поставок горючего (немцы для подвоза горючего стали использовать даже верблюдов), что явило собой драгоценную возможность для советских войск собраться с силами и организовать более внушительное сопротивление. И когда 26 августа германским войскам удалось взять Моздок, они уже ощутили силу ужесточившегося сопротивления.

Левая колонна Клейста продвигалась восточнее — на станицу Буденновскую. Теперь фронт Клейста простирался от реки Лаба до Каспийского моря. Непосредственной задачей стал захват горного участка крупной шоссейной дороги, идущей из Ростова на Тбилиси с последующим выходом к отдаленному Баку. Ожесточение обеих сторон приняло невероятные размеры. Клейст стоял в 80 километрах от Грозного, он форсировал Терек у Моздока и начал углубляться в предгорья. Советские войска, чтобы приостановить Клейста, жгли леса. Немецкие части перерезали и в значительной мере уничтожили дорогу, ведущую от Астрахани к Баку. Теперь перед вермахтом раскинулось новое море — впереди синело Каспийское море. Отдельные немецкие отряды прорывались к его побережью, и они не встречали особого сопротивления. Противник окончательно ослаб или что-то задумал?

В это же время, предоставив танкам рваться к перевалам, 17-я армия немцев в пешем строю направилась на юг от Майкопа и Краснодара через западную оконечность Кавказского хребта с целью захвата черноморских портов Новороссийск и Туапсе и последующей задачей выхода к Батуми. На дорогу от Туапсе к Батуми была брошена специальная воздушно-десантная дивизия вермахта, горные стрелки пытались прорваться к Туапсе через труднопроходимые перевалы. На этом этапе в ходе войны происходит нечто почти неуловимое.

Немецкое наступление, столь решительное на протяжении нескольких недель, начало в конце июля замедляться. Как вспоминают Жуков, Гречко, Петров и прочие участники и руководители операций в этом районе, советские военачальники наконец-то поняли, что на горные перевалы только в определенной степени можно полагаться как на естественные препятствия, преодолеть которые негорному народу едва ли по силам. Эта точка зрения была опрокинута бешеным натиском немцев в горах. Стало ясно, что, если не присовокупить к естественным препятствиям военные гарнизоны, перевалы будут взяты немецкими горно-стрелковыми частями. И тогда советское командование — и на местах, и в центре — убеждается в том, что география географией, а надежные точки обороны умножат выгодный рельеф местности.

Страшное наступило время. Вермахт пересек уже порог Кавказа и находился на подступах к Сталинграду. Через Керченский пролив немцы десантировались на Тамань и, создав кубанский плацдарм, начали наступление на Новороссийск. Германское командование пытается наладить взаимодействие между находящимися здесь частями 17-й армии и горными стрелками, пересекающими горы в направлении Туапсе. Именно в этом положении динамичное развитие событий в северо-кавказском регионе замедлилось. Красная Армия начала сражаться с отчаянием людей, которым уже нечего терять, немцы не имели подкрепления, их коммуникации были растянуты, и бурное развитие событий постепенно вошло в несколько менее быстрое русло. Центр внимания начал постепенно перемещаться несколько севернее, к тем частям вермахта, которые изготовились к броску с Дона на Волгу.

Именно на этом этапе самоуспокоившийся Гитлер снова «рокируется», передает 4-ю танковую группу «северянам», генералу Паулюсу. Гитлер одним мановением руки опять изменил маршрут 4-й танковой группы, она развернулась с Кавказского направления и снова присоединилась к германским силам, рвущимся к Волге, на этот раз с незащищенной стороны — через Котельниково, форсируя реку Аксай. В последнюю неделю июля 1942 года Гот находился со своей 4-й танковой армией в станице Цимлянской, на Нижнем Дону, и размышлял о силе фантазии руководства, за короткое время перенаправившего его армию на Волгу, затем на Кавказ и теперь снова на Волгу близ Сталинграда. (При этом ему пришлось частично поделиться — отдать часть своих танков, зенитной артиллерии и авиации 1-й танковой армии Клейста.) Гальдер сожалел о потерянных 4-й танковой группой днях и неделях, но он был теперь удовлетворен тем, что его друг Паулюс наконец-то имеет надежную танковую опору.

От Дона к Волге

Сам командующий 6-й армией вначале поддался всеобщему ажиотажу и поверил в то, что с выходом к Сталинграду проблем не будет. Его армия попыталась легко и свободно широким фронтом выйти к городу. Не тут-то было. Обнаружилось прибытие советских подкреплений, дело приобретало более серьезный характер. Перед Паулюсом на реке Чир стояла 62-я армия, руководимая тогда генералом Лопатиным. У Паулю-са было безусловное преимущество в технике, подкрепленное прибытием вначале трех, а потом еще четырех пехотных дивизий.

Теперь немцев отделяли от Волги всего пятьдесят километров голой степи. В следующие три дня 62-я армия Чуйкова и 64-я армия Колпак-чи оказались под жестоким огнем. То было боевое крещение двух самых известных сталинградских дивизий. Сменивший Лопатина Чуйков бросил в бой за железнодорожный мост через Дон танки, артиллерию и морскую пехоту. В конечном счете, мост у станицы Нижне-Чирской был взорван, а Чуйков перевел дивизию на восточный берег. Положение 62-й и 64-й армий оказалось сложным с самого начала, и Василевский с Гордовым занялись их спасением. 62-я армия отступала, но отступала с боями. (Паулюс 23 июля своей передовой частью преодолел сопротивление 62-й армии и вышел на западный берег Дона у Каменска, но основные части его армии стояли еще на западном берегу Дона.)

Василевский видел выход только в контратаке и с трудом уговорил осторожного в данном случае Сталина дать соответствующее разрешение. 550 танков (более половины из них — «КВ» и «Т-34») были собраны в один кулак и 23 июля под руководством генерала Москаленко пошли вперед и в неведомое будущее. На этом этапе немцы испытывали спортивную легкость: их самолеты просматривали всю степь и по радио давали соответствующую информацию своим танкам. 25 июля немцы противопоставили советским частям свое наступление, началось генеральное наступление Паулюса. Впервые генерал Чуйков встретил атаку атакой. В излучине Дона завязалась кровавая сеча. Легкие танки «Т-60» пришлось прятать в канавах и специальных окопах, лишь тяжелые «КВ» смело и успешно встречали германские танки. Немецкие специалисты признавали, что у «КВ» гораздо большая дальнобойность. «Мы не могли атаковать их на равнине, поэтому я убрал свои танки с открытой местности… Для меня было истинным потрясением узнать, сколь маломощны танковые орудия Германии».

К четырем утра пополудни 27 июля лишь семнадцать танков 22-го советского танкового корпуса форсировали Дон, являя собой превосходную цель для германских штурмовиков (тысяча вылетов против армии Москаленко). В последующие дни 6-я армия немцев сумела в значительной мере окружить части Красной Армии, прикрывающие Дон в том месте, где он начинает сближаться с Волгой. В германском отчете говорится о пленении «более пятидесяти семи тысяч русских военнослужащих, уничтожено более тысячи танков».

Генерал Паулюс обратился к своей 6-й армии:

Генералу Паулюсу еще придется убедиться, что 62-я армия не уничтожена.

Первая неделя августа прошла для 6-й армии в подготовке к форсированию главной казачьей реки. То, что этому уже никто не сможет противостоять, было очевидно по гигантским германским трофеям. Наиболее волнующие ежедневные новости поступали о продвижении танковой армии Гота через Котельниково к Сталинграду с юга.

Итак, для советских войск с юга возникла новая жестокая угроза — заново перенацеленная на Сталинград 4-я танковая армия немцев. Ее новое направление — северо-восток, станица Цимлянская, вдоль железнодорожного пути Тихорецк — Сталинград, за Калач, во фланг бьющимся у Дона дивизиям. Гот двигался несколько медленнее своего извечного соперника Клейста, в качестве компенсации он первым выйдет к величайшей реке Европы. Немцев в эти дни огорчало только одно — они захватывали территории, но не людей. Уже завершились три быстротечных, окружающих противника удара, но в плен попало лишь от 100 до 200 тысяч наших солдат (не киевский миллион). Это мало походило на 1941 год. Боевая сила противника ускользала. Деморализованы ли они? Потеряли ли волю к победе? Или эти хитрые азиаты завлекают блистательную армию в свою хмурую страну, где угасали силы не одного завоевателя?

В приволжской степи

Продвижение немцев было впечатляющим. Оно не стало всесокрушающим лишь благодаря самоотверженному сопротивлению 62-й и 64-й армий Красной Армии, сумевших замедлить бросок немцев к Волге, поступательное движение 6-й армии Паулюса.

Немцы в полной мере ощутили палящий жар степей. 22 июля в 6-й армии была официально зарегистрирована температура 53 градуса по Цельсию. Офицер этой армии записывает в дневнике: «Здесь жарко, как в Африке, а вокруг огромные клубы пыли». Но жар приносило не только дневное светило. В дневнике командующего 384-й пехотной дивизией мы находим под датой 2 августа: «Русские оказывают жестокое сопротивление. В основном это свежие силы, совсем молодые солдаты». Запись за следующий день: «Русские яростно сопротивляются и постоянно получают подкрепления. Вчера наш саперный батальон бежал с поля боя».

Советские летчики не знают усталости, они даже обедают в боевых машинах, но пока фортуна к ним не очень благосклонна. Не привел к перелому в характере воздушных схваток даже прилет пополнений из центральных районов. Среди смело бросившихся в сталинградское небо «рыцарей воздушного боя» мы видим летчиков-героев, предтеч великого авиационного переворота, который случится примерно через полгода. Характерно строгое расписание полетов наших асов — они предпочитали вылетать с нерусской методичностью — всегда ровно в полдень (можно было проверять часы). Бомбардировщики больше любили ночное небо, более свободное от германских воздушных профессионалов. Увы, «мессершмитты» пока выглядели страшнее и эффективнее. Печальным было не только то, что гибли наши лучшие асы, но и то, как они гибли. Между отдельными частями не существовало связи. Деятельность авиачастей приходилась больше на ночное время, так как днем самолеты с крестами владели казачьим небом.

Для многих из летчиков главной задачей было уничтожение наземных целей. В этом плане советские летчики как бы шли по следам немцев, наводивших в 1941 году ужас на все жавшееся к земле от неимитируемого воя немецких воздушных моторов.

Прошел пик лета, но жаркое солнце, такое щедрое у нас, словно перестало светить для России. Словно оставила ее судьба. Оторопевшее руководство страны завороженно смотрело на то, как немцы лихо, за несколько недель расплавили тот фронт, на котором недели и месяцы безнадежно топтались наши дивизии. Кто бы не оторопел от взрыва энергии танковых колонн вермахта, без особых усилий преодолевших природные и рукотворные рубежи, обошедших краснозвездных генералов и устремившихся к Кавказу с такой легкостью, словно советских армий и фронтов не существовало вовсе. Если был в Великой Отечественной войне период, когда все стало валиться из рук, когда вера в себя казалась поколебленной, когда удача отвернулась, а рок стал зловещим, — так это тогда, когда Лист и Клейст бросились на Кавказ, а Паулюс и Гот — на Волгу. Ничто, казалось, уже не могло их остановить. Мало что можно было им противопоставить.

Многое решала политическая воля. Звонком в Сталинградский горком Сталин ввел в городе военное положение. Были созданы восемьдесят истребительных батальонов, рассчитанных в основном на борьбу против предполагаемого парашютного десанта. 180 тысяч сталинградцев рыли траншеи, окопы, ловушки для танков. Возобновилась эвакуация заводов. 21 июля генерал Гордов возглавил Сталинградский фронт. Василевский от имени Ставки вылетел в Сталинград, чтобы подготовить город и фронт к предстоящим боям и чтобы на месте оценить ситуацию.

Сумели ли русские воспользоваться паузой, созданной немцами в самом конце июля и начале августа, когда переправа через Дон отвлекла Паулюса от «бега в Азию»? Теперь мы знаем, что по дороге к Волге и Кавказу советские войска, плохо снабжаемые, отвратительно неорганизованные, выбитые из колеи, лишенные плана и руководящей руки, отступали, словно в шоковом дурмане. У немцев на ими же избранном направлении прорыва было значительно больше танков и пушек, самолетов и — новинка! — бронетранспортеров.

Четыре противостоящие им советские армии стремились сохранить то, что делает армию армией, — организованную силу многих, — но теряли в силе каждый день. 40-я армия приняла на себя всю силу удара танкового кулака Гота, устремившегося к Сталинграду с юго-запада. Первые же двое суток сражения едва ли не поставили ее на колени. В значительной мере деморализованная и разъединенная, 40-я почти беспорядочно отступала по родным степям на восток. 13-я армия Голикова (южная часть Брянского фронта) пыталась увернуться походом на север (чем частично спасала себя), но косвенно содействовала выполнению германских планов — она своим уходом невольно расширила брешь германского прорыва, даруя инициативу необычно сильной по составу армии Паулюса.

21-я и 28-я армии, едва оправившиеся от майского фиаско под Харьковом, отступая, теряли внутреннюю связь и практически дезинтегрировали. Здесь, в вольной казацкой степи, не было ни болот, ни лесов, ни озер, ни холмов, никаких естественных преград, позволявших сражаться и в болотистой Белоруссии, и в лесистом Подмосковье. Практически бессмысленно было, разбившись на отряды, останавливать врага на дорогах. Во-первых, этих дорог здесь не было; во-вторых, враг легко мог обойти тебя и справа, и слева.

Немецкий сержант-танкист делится в письме: «Все происходящее здесь очень отличается от военных действий прошлого года. Это скорее как в Польше. Русские не могут уцепиться за землю. Они стреляют из пушек как сумасшедшие, но они не наносят нам ущерба». Впереди германских колонн шли танки. Их строй представлял собой каре, внутри которого шли бензовозы, артиллерия и вспомогательные службы. Немецкие журналисты на все лады воспевали этот строй как «неудержимого мастодонта», крушащего все, что попадалось ему на пути в южных степях. Фонтаны пыли отмечали этот ход германских танков. Впереди лежала добыча и слава, до них нужно было просто дотянуться рукой.

Возможно, никогда — ни до, ни после — германская пресса не ликовала столь громко и самозабвенно. Сравнение с римскими легионами превратилось в расхожий штамп. «Это построения римских легионов, возрожденных в двадцатом веке для усмирения монголо-славянской орды!» Бесконечными стали дискуссии о неполноценном характере низшей расы. Арийцы на решающем фронте шли вперед, и периодически им пыталась противостоять «смесь низкой и нижайшей части человечества, истинные недочеловеки, дегенеративно выглядящие восточные люди». Читатель рейха млел от азиатского фольклора, от описаний неопасного путешествия германских наследников Марко Поло по восточным степям, от гордости за неукротимую арийскую расу.

Пресса Геббельса содрогалась от ужаса при виде «монгольских физиономий в лагерях для военнопленных». Издательство СС начало публиковать специальный журнал с незатейливым названием «Недочеловек», главное место на страницах которого занимали фотографии, должные, по замыслу авторов, показать животный вид и животный характер врага на германо-советском фронте. Штурмбаннфюрер СС Эдвин Двингер писал: «Будь то при татарах, Петре или Сталине, эти люди рождены для рабского ярма». Наиболее возмутительной для «сверхчеловеков» в этих животных была извращенная злость, с которой они встречали немецких носителей цивилизации. «Они сражаются, когда вся борьба уже бессмысленна» — типичная жалоба арийца на никому не нужный навоз истории.

Именно в эти страшные для нашей Родины дни расцвел «легальный» аргумент, объясняющий, почему с русским можно обращаться плохо. Россия не подписала Женевской конвенции о защите прав военнопленных, поэтому она сама виновата в муках своих бывших солдат. Интересно, что говорит Женевская конвенция о газовых камерах, айнзацкомандах, насильственном переселении и т. п.?

Инструкция ОКХ гласила:

Геринг, чей внешний вид уже давно не напоминал типично воинский, со смехом говорил министру иностранных дел Италии графу Чиано: «После того как военнопленные съедят всё пригодное в качестве пищи, включая подошвы своих сапог, они начнут есть друг друга и, что более серьезно, немецких часовых». Гиммлер предлагал расстрелять два миллиона советских военнопленных, чтобы увеличить рацион оставшихся и заставить их «более производительно работать на Германию». В клетках близ передовой пленные неделями размещались рядом с разлагающимися от жары трупами. Иногда в такие, с позволения сказать, камеры входили «санитары» с огнеметами, отражавшими исконный страх немцев перед эпидемиями. Одних только официально зафиксированных умерших в плену — 1 981 000 человек; погибших при транспортировке — 1 308 000.

Представь, читатель, что наша с тобой судьба оказалась бы в руках этих хладнокровных убийц. А ведь между такой участью и нами в жаркое лето 1942 года находилась всего лишь горстка потемневших от горя, злой доли, унижения отступления, многодневной жизни впроголодь, не знавших ни сна, ни отдыха солдат Красной Армии. Они отступали, но не сдавались. Они, может быть, уже даже не надеялись. Но они любили свою страну, и им не страшно было умереть. И доколе будет течь тихий Дон и не забудут нас украинские и другие братья, которые защищали нашу общую, свою страну, финал нашей истории будет отодвинут и мы соберемся с силами. Ведь была же искра надежды даже в то страшное лето?

Гальдер

Начальник штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер не мог полностью противиться стратегии и тактике Гитлера, ведь ОКХ и сам он активно участвовали в планировании 1942 года. Это был факт, закрыть глаза на который профессиональные военные никак не могли. Но у них, у этой касты, создавшей Германию, было меньше того, что в изобилии порождал верховный главнокомандующий — авантюристического желания поставить все на одну карту в надежде на немотивированную благосклонность судьбы. В то же время Гальдер не мог предложить Гитлеру альтернативу, и весь этот парадокс несказанно раздражал Гитлера. В качестве примера приведем доклад Гальдера от 15 августа 1942 года. Он начинается словами: «Общая картина: не взяли ли мы на себя слишком большой риск?»

Мало что могло возмутить Гитлера более. Группа армий «А» уже прошла в своем движении на юг более полутысячи километров. Ее потрясающий полет замедлился только сейчас, когда она вошла в лесистые предгорья Кавказских гор. Майкоп был взят с ходу, хотя все скважины были уничтожены отступающими советскими войсками. 19 августа Гитлер говорит Геббельсу, что операции на Кавказе проводятся «исключительно удачно». Вслед за Майкопом будет взят Грозный и Баку. Нефть из рук СССР перейдет во владение Германии. Выйдя за границы Советского Союза, вермахт оккупирует Малую Азию, войдет в Иран и на территории Ирака перережет нефтяные артерии Британской империи. Через пару дней он прикажет взять Сталинград. Для взятия города понадобится максимум восемь дней. Через два дня флаг со свастикой взвился над Эльбрусом, самой высокой вершиной Кавказа (5642 метров). Гитлер требовал не ослаблять темпа и приступать к взятию Сухуми.

По всем внешним показателям, Германия достигла пика своего могущества. Ее войска стояли от Нордкапа на севере до Тобрука на юге, от французского Бреста на западе, почти до Каспийского моря на востоке. Огромная часть Европы покорена. Англия унижена в Сингапуре и Тобруке. Соединенные Штаты бессильно смотрят, как гибнут американские защитники Батаана. Над нашей родиной сгустились тучи. Враг терзает наши южные пределы, его боевой напор кажется неудержимым. Что могло противостоять победоносному завоевателю?