Фаворит-9: Русский диктат

Глава 1

Остров Эдзо.

17 марта 1736 года

Бакуфу Кунихиро Мацумаэ стоял, не шелохнувшись. Имея идеальную выправку, стоял прямым столбом. И как в деревянном столбе нет души и сострадания, так и в этом человеке подобных качеств не осталось. Так казалось, самурай сдерживал эмоции.

— Токугава Ёсимунэ утвердил запрет на христиан, и славный самурай, с незапятнанной честью, ваш бакуфу, также на землях своих утвердил правила о запрете христиан, — вещал помощник самурая, который всё так же стоял и не выражал никаких эмоций [бакуфу — по сути вотченник, управляющий территориями с большими полномочиями].

— Убив меня, вы не только будете в аду, но вас покарают и мои соплеменники! Будьте прокляты вы, псы Мацумаэ, столь несправедливо относящиеся к пастве моей! — кричал Иван Петрович Козыревский, отец Иоанн.

Оставленный некогда на острове Эдзо, этот опальный священник удивительным образом быстро смог не только научиться изъясняться на языке, на котором говорил народ айну, он и устроил массовое крещение представителей коренного населения острова. И было все хорошо: нет врагов, созидательный труд, молитва. Словно бы монастырь. Иоанн стал даже задумываться над тем, чтобы и построить обитель.

Самураи рода Мацумаэ не утруждали себя массовым присутствием на всём острове. Они считали, что после восстания, которое случилось более семидесяти лет назад, айну уже никогда не поднимут голову и будут исправно платить дань.

А вот в столице Эдо представители рода должны были присутствовать рядом с сёгуном. И даже сборщики дани далеко не сразу заметили, что к ним приходят айну с деревянными крестами на шее.

Рядовые самураи, а также их прислужники, не знали, какие именно атрибуты должны носить христиане. Борьба с христианством и любые упоминания о крестах запрещены. Так что когда айну приносили дань, не обращали внимания ни на что другое, как на количество принесенного.

И только когда на остров прибыл Кунихиро, он с превеликим удивлением для себя обнаружил, что айну не только носят кресты, но и бормочат христианские молитвы. Причём язык, на котором они это делают, сильно отличался от латинского, который приходилось слышать самураю ранее.

— За то, что подлые осмелились поднять своё оружие против детей богини Аматэрасу, будут казнены все старшие сыновья всех старейшин родов подлых, — продолжал вещать глашатай.

Несмотря на то, что всем своим видом Кунихиро Мацумаэ показывал, что ему безразлично происходящее, внутри он сгорал нетерпением: когда же уже этот странный человек умрёт на кресте. Весь перед тем, как Козыревского распять, ему ещё пустили кровь из жил, чтобы быстрее истёк. Но прошло уже два часа, тело самурая стало затекать, а русский всё ещё продолжал выкрикивать.

Отряд из двадцати воинов был послан в глубь острова, чтобы узнать, откуда всё-таки идёт опасность и где принимают христианство айну. Этот отряд шёл беспечно, не боясь окружающих его аборигенов. Японцы были уверены, что народ этот покорён окончательно и он не способен сопротивляться.

Но как только отряд, попытался взять отца Иоанна, то за него заступились. Двадцать японцев были вырезаны. И тогда Кунихиро самолично с большим отрядом в двухстах воинов стал «зачищать» остров, сжигая поселения айну, уничтожая всех, у кого в руках было даже не какое-то оружие, а простая палка.

— Господин! Господин! — один из младших самураев решил потревожить Кунихиро.

Резкое, почти незаметное движение — и лезвие катаны устремляется к горлу посмевшего потревожить своего господина. Острое лезвие касается кожи слуги, но тот даже не смеет дёрнуться, ибо воля господина — закон. Если захочет убить, то слуга сопротивляться не имеет права.

Одинокая капелька крови стекла по шее слуги.

— Как смеешь ты отвлекать меня от того, как я любуюсь смертью врага своего? — спросил самурай.

— Мой господин, я вижу странные корабли, такие, как очень редко приходят к берегам внутренних островов, — закрыв глаза, приготовившись к смерти, всё же сказал слуга.

Стойкость и суровость тут же слетели с лица Кунихиро. Он знал, насколько могут быть сильны корабли европейцев. Но что им нужно на острове Эдзо? Всегда эти земли принадлежали роду Мацумаэ. И никогда здесь не было торговли с европейцами.

Дмитрий Леонтьевич Овцын висел, подвешенный на реях пакетбота «Гавриил». Очередное наказание от капитана Шпанберга. Дмитрий Леонтьевич никак не может унять своё обострённое чувство справедливости, а у Шпанберга чувство собственного величия стремительно возрастает, как только выходит в море. Даже дворян, даже Овцына, которого уважали все исследователи Камчатской и Американской экспедиции, и того он периодически наказывает.

Впрочем, такие наказания стали уже своего рода привычными. Примерно раз в неделю Дмитрий Леонтьевич Овцын грубит Мартыну Петровичу Шпанбергу, ну а капитан подвешивает морского офицера буквально на полчаса к реям. Неприятно, но выдержать можно. Вот только Мартын Петрович уже подумывает о том, чтобы начать проводить килевание.

— Земля! Вижу землю! — закричал именно Дмитрий Леонтьевич, которому было виднее с высоты.

— Это Эдзо! — уверенным голосом произнёс капитан.

Корабль, как и обещалось ранее, плыл забрать священника, а в прошлом морского исследователя, Ивана Петровича Козыревского.

Шпанберг ходил на корабле на юг, исследовал и пытался высадиться на японских островах. Правда, ему не дали этого сделать. Всем видом, своими действиями японцы показывали, что нельзя вот так вот просто кататься возле их земель. Между тем, задача заключалась в обнаружении японских островов, и эта задача выполнена.

На этом острове команда корабля планировала дождаться схода льдов, чтобы отправиться дальше, к Охотску. Ну или хотя бы купить у местных жителей еды и поменять воду, а жить вполне можно было бы и на корабле. Но дальше, севернее, продвигаться было определённо невозможно, так как уже появлялись признаки, что ещё немного — и вместо воды будет лёд.

— Это что там происходит? — Шпанберг, рассматривая в зрительную трубу побережье, возмущённо спрашивал у всех и ни у кого.

— Подготовьте пушки по правому борту! — решительно приказал Мартын Петрович.

— Ваше высокоблагородие, не будет ли вам угодно уменьшить время моего наказания, чтобы я принял деятельное участие в событиях? — спросил висящий на реях Дмитрий Леонтьевич Овцын.

— Снимите его! — бросил через плечо Шпанберг. — Но лишь слово поперек, лейтенант, и будет проведено килевание.

Овцын смолчал.

Шпанберг же смотрел в сторону небольшого порта на острове. Он уже понял, что происходит. На самом деле ещё недавно Мартын Петрович рассчитывал на то, что получится договориться хоть бы с кем-то из японцев, чтобы начать с ними торговать и узнавать об этой стране.

И всяко проще было бы это сделать на острове. Здесь, как справедливо рассчитывал Мартын Петрович, было далеко от центра, соответственно, от власти, значит — можно кого-то подкупить. Ведь если японцы — люди, то они ведут себя так же, как и во всём остальном мире. И обязательно любят серебро.

Но тут явно, что японцы, а похожих капитан Шпанберг наблюдал во время своего плавания, распяли на кресте православного священника. Сам Мартын Петрович был протестантом, но понимал, что в данном случае он представляет православную державу, которой уже шестнадцать лет исправно служит.

— Старый дурак! — бросил в сердцах Шпанберг и сжал кулаки.

Он предлагал своему земляку, датчанину Витусу Берингу, собрать большой отряд из казаков и русских солдат и высадиться на каком острове, пусть даже Эдзо, приведя к покорности местные народы.

Мартын Петрович был полон решительности и предпочитал действовать жёстко, подчиняя, а не договариваясь. Конечно, когда он увидел у берегов Японии огромное количество кораблей, пусть и не оснащённых пушечным вооружением, то понял, что здесь либо договариваться, либо уходить. Не настолько он был и глупцом.

Но вот что касается островов, которые Шпанберг не считал японскими, он предпочитал действовать силой оружия, как самым надёжным аргументом.

Однако Витус Беринг отверг подобные планы Мартына Петровича. Правда, поручил ему сперва всё хорошенько разузнать, а уже потом действовать нахрапом. И сейчас этих воинов крайне не хватало. На бригантине «Гавриил» был всего один десяток солдат, но можно было ещё вооружить десяток из команды.

Но были пушки…

— По готовности — предупредительные пали! — скомандовал капитан.

— Бах-бах! — разрядились две пушки.

Шпанберг с удовольствием заметил в зрительную трубу, что японцы задёргались. Он усмехнулся, когда увидел, что часть из них достали свои странного вида мечи, а некоторые так и вовсе бросились на колени.

— Подходим ближе и топим японские лодки! — приказал капитан.

Через полчаса началось избиение. Всего дюжина пушек находилась на борту корабля. Но этого более чем хватало, чтобы методично, будто бы на тренировках, топить одну за другой лодки японцев. Причём Шпанберг приказывал топить прежде всего те судна, на которых было больше людей.

— Что же вы ждёте, когда вас убьют? — издыхая, чувствуя, что последние силы из него уходят, кричал Козыревский. — Бейте врагов своих! Ибо Господь прислал вам защиту. Вам, принявшим всем сердцем Христа!

Мужчины айну, которых пригласили на то, чтобы они посмотрели, как будут убивать их старших сыновей, переглядывались друг с другом и не решались идти в бой. Лишь только страх, который обуял японцев, придавал решительности айну.

И вот уже два мужика схватили за руки одного из японцев, а третий, подхватив камень, разбивал тому череп. Пролилась кровь, и люди будто бы обезумели, побежали уничтожать своих обидчиков. Ведь действительно, это чудо, что прибыл корабль, который извергает пламя и так пугает, казалось, ничего не страшащихся японцев.

— Отче наш, иже еси на небесех… — читал молитву Иван Петрович Козыревский, постепенно всё тише и тише.

Не успев дочитать и первую молитву, этот человек с тяжёлой судьбой умер на кресте — в тот момент, когда всё-таки некоторые из айну вспомнили о существовании русского священника и начали его с этого креста снимать.

Иван Петрович Козыревский был до конца верен России, до конца стойкий и в своей вере.

Граница Речи Посполитой и Османской империи. Г. Балта.

18 марта 1736 года

Я шёл в авангарде. Он состоял из пяти наиболее проверенных и боеспособных полков. Прежде всего, это была пехота. Я шёл с теми войсками, большая часть которых составляли подразделения, что принимали участие в разгроме шведской группировки войск.

Так уж получается, что лучшее учение происходит всегда в бою. Безусловно, знаком качества любой армии является то, что она ещё до боя действует подготовленной и готовой к любым неприятностям.

Но если уже этого не вышло, то, как правило, уже после нескольких боёв и обязательных разборов всех ошибок, как высшим командным составом, так и офицерами среднего звена, войска становятся более подготовленными к сражению, чем те, которые вышколены, но не нюхали пороху.

Однако стоит ли называть авангардом дивизию, которая передвигалась на тяжёлых телегах. Частью шли пешим ходом? Ведь впереди дивизии было много воинов, не менее пяти тысяч кавалерии?

В моём распоряжении было семнадцать тысяч конных, это не считая драгунов. Для моего корпуса, насчитывающего всего тридцати девяти тысяч сабель и штыков, семнадцать тысяч конных — это даже слишком много. Тем более, что задача у нас стояла в том, чтобы заблокировать крепость Очаков или даже заново взять её, если мы не успеем и османы проведут успешный штурм этой русской крепости.

Всегда нужно играть теми картами, которые выпали при раздаче. Ну если, конечно, за столом нет шулера. Так что я пристроил конных, нашел им место в построении колоны. И они без дела не шатаются.

Вот и шли мы вперёд, когда в четырёх-пяти вёрстах со всех сторон от нашей растянувшейся на километры колонны сновали конные разъезды прежде всего степняков. И мышь не проскочит, чтобы неприятель узнал, какие же всё-таки силы надвигаются в его сторону.

Уже скоро, на третий день, мы вышли из польских владений и попали в турецкие. Если раньше приходилось проводить что-то вроде учения, лишь только делая вид, что тревожно от возможных нападений врага, то сейчас тревога была естественной. Но мы были готовы к любым неожиданностям.

Даже после того, как мы вышли на территорию противника, принцип движения не менялся. Впереди всего корпуса — конные отряды казаков и калмыков. По флангам, на расстоянии четырёх вёрст и ближе, располагались башкирские отряды.

За разведчиками сразу же следовали обозные службы. Не получалось добиться того, чтобы, когда подходил авангард, он уже сразу отдыхал и обедал. Разница была где-то в полчаса от прибытия до начала еды. Но ещё дальше отправлять обозников, чтобы у них было больше времени на подготовку стоянок, было опасно.

В день совершалось три перехода. Первый, утренний, начинался ещё задолго до рассвета. Во время него войска ехали на телегах, и многим даже удавалось лишний час поспать. Потом был завтрак — недолгий, на него мы тратили не больше часа. Скорее, отдыхали даже не люди, а лошади.

Следующий переход был уже пешком. Коней следовало беречь, иначе после таких переходов, когда им приходилось тянуть по десять солдат, на третий день мы бы стали терять своих животных. Обед был в районе часа дня; всего обеденный отдых составлял три часа. Удавалось поесть и подремать. Ну и третий переход — уже к ночи.

Авангард, когда основные силы всё-таки немного отстали, в первый же день совершил переход на шестьдесят вёрст. Очень много.

И вот первая дилемма, которая стала передо мной.

— Говори! — повелел я, когда собрал Военный Совет.

Я-то уже получил доклад от разведки. Вот, пускай офицеры всё это услышат. Не хотелось принимать однозначного решения. А еще кое-кому я намеривался помочь показать себя достойны офицером. Давал такой шанс.

— Малый городишко Балта — турецкий. В нём не более полутора тысячи боевых людей, — сообщил Семён Петрович Твердилов.

Именно этого человека рекомендовал ранее Фрол Иванович Фролов как свою замену. И пока я был доволен тем, как отрабатывает свои боевые задачи Семён. У него в подчинении три десятка людей, частью перешедших «по наследству» от Фрола. Работают пока уверенно.

— Что скажете, господа, если у нас есть чёткий приказ следовать на Очаков? — спрашивал я у присутствующих офицеров.

При этом неизменно смотрел на Подобайлова. Это он мне уже все уши прожужжал о том, что нужна срочная победа, что ему необходимо проявить себя как офицеру. Сильно мужику по психике бьёт то, что он получал чины в постели у Елизаветы.

— Позвольте мне, господин генерал-лейтенант! — как я и предполагал, Иван Тарасович Подобайлов не хотел терять возможность.

— Что скажете, господин Миргородский? — обратился я к более заслуженному бригадиру.

Хотя, учитывая то, сколько рядом со мной воевал Иван Тарасович, это, конечно же, вопрос: кто что заслужил. А, может и оба. Но между ними, между двумя бригадирами, было определённое соперничество. Оба они командовали каждый шестью тысячами солдат. Каждому ещё был передан по одному полку казаков.

— У нас есть возможность даже опередить врага. Если правильно сработала разведка, то мы одновременно выдвинулись с турками: они — из Хаджибея, а мы — из польской Винницы. У нас расстояние больше, но мы идём явно в два раза быстрее. Если на один день мы задержимся, то можем упустить Очаков. В остальном, господин командующий, решение остаётся за вами, — логично и рационально сказал Миргородский.

На самом деле я его всегда спрашиваю, когда есть некоторые сомнения и начинает просыпаться какой-то азарт и лихость. Есть такая черта, когда я немного теряю землю под ногами. И в этом отношении лучше бригадира Миргородского не бывает: он всегда находит ушат холодной воды, который выливает на меня.

Не в этот раз.

— Мы не станем оставлять за собой укреплённое поселение, на территории которого больше полутора тысячи противников. Разворачиваемся все; с ночи начинаем бомбардировку из демидовок; сдвигаем ультиматум — выход без оружия и коней; полки по добавлению идут на приступ; все остальные их поддерживают. Готовятся первая, вторая и третья волны штурма. В первою волну Подобайлов. Если за один день мы не берём эту крепостицу, то оставляем её и двигаемся дальше. И в любом случае мы ускоряемся, поэтому я требую: арьергард у нас, отдых дневной на час меньше, чтобы вы успевали нас догонять, — принял я решение.

На самом деле никто бы и не собирался оставлять эту позицию без внимания. Вторая русская армия, которая должна была направляться в сторону Хаджибея и Аккермана, непременно взяла бы эту крепость.

Да, безусловно, была опасность того, что засевшие в Балте отряды могли преследовать наш арьергард и сделать что-нибудь неприятное. Или всё-таки я иду на поводу у своих эмоций и хочу предоставить возможность Ивану Тарасовичу прийти в норму?

Его связь с Лизой точно не идёт ему на пользу. Я вижу, что потерял в его лице отличного офицера, своего заместителя, того, который решает все поставленные задачи. Вот пускай и придёт в себя.

А еще… У нах хватает новичков, пусть я и старался заполнить корпус ветеранами. Нужна победа, необходимо понюхать пороху. И это мы сделаем.